Как-то вечером с месяц назад в комнату Вариной бабушки постучала мать Саньки и Васьки Жилиных — Пелагея.

— Я к тебе, Федосья, — сказала она и села у дверей на табуретку. — Я за хлебом собралась. Ты присмотри за ребятами. Ноги у меня опухать начали… Слягу — что с ними будет?

— С чем поедешь? — спросила бабушка.

— Мужнину одёжу собрала да соль. Солить всё равно нечего. Ребятам вот карточку дали на две недели — будут с твоей Варюшкой за супом ходить. Ты им талончики на каждый день отрывай, а то потеряют — пропадут. Вернусь — поблагодарю.

Бабушка молчала.

«Чего она молчит? — думает Варя. — Жалко ей, что ли, талончики отрывать?»

— Баловать они не будут, присмотри! — просила Васькина мать.

— Страшно ехать-то, нездоровая ты, — сказала бабушка. — Ну ничего, бог милостив! А за ребятишками посмотрю.

Бабушка махнула рукой.

Они поцеловались с Пелагеей и заплакали. Варя отвернулась. Ей тоже хотелось плакать, но она стала дуть на окно — отдышала маленькую круглую отталинку. За окном было темно, и она ничего не могла рассмотреть.

За стеной заплакал Санька.

— Иду! — крикнула Пелагея.

Утром она ещё раз попрощалась с бабушкой и пошла на вокзал.

— Как она доедет? Какие теперь дороги! — вздыхала бабушка.

Пелагея уехала. Бабушка забрала её ребят к себе в комнату, чтобы не топить две печки.

Теперь бабушке приходилось зарабатывать на четверых. А работать было очень трудно. Кто теперь шил обновки? Только в бывших богатых домах срочно перешивали нарядные пальто на простые жакеты, чтобы быть незаметнее на улицах и в очередях.

Ребята жили дружно. Варя занималась с Саней. Ей нравилось, что она должна ухаживать за маленьким. Только жалко, что Санька не девочка: ему и косички не заплетёшь, и в лоскутки играть не хочет — давай ему чурочки да жестянки.

В столовую ребята ходили все вместе.

— Нам на троих, — говорила Варя, протягивая в окошечко синий кувшин.

Им наливали полный. Когда суп был погуще, они наедались.

Однажды на улице их встретил Чапурной:

— Ну, буржуи, как дела?

— Живём! — ответил Васька. — Вот, супу дали.

— Мать-то не вернулась? — спросил Чапурной.

— Нет ещё.

— Ты не балуй, Васька, — сказал Михаил Алексеевич, — а то Федосья от вас откажется.

— Она не откажется, — сказала Варя. — Мы и живём теперь вместе, а Васька слушается.

— Это хорошо.

Чапурному было с ребятами по дороге, и пока они шли до фабричного двора, разговорились.

— Мы вчера на митинге были, — рассказывал Васька. — Народу было — тьма-тьмущая… С музыкой был митинг!

— Что же вы там, на митинге, поняли?

— Всё поняли.

— Ну всё-таки? — расспрашивал Чапурной.

— В солдаты записываться надо — вот что поняли, — ответил Васька.

— В солдаты! Что же, так втроём и запишетесь?

— А вы, дядя Миша, не смейтесь. Думаете, я не понимаю! Я всё понимаю. — В голосе у Васьки послышалась обида. — Теперь всем надо воевать, чтобы буржуи нас не одолели. Сами вы, дядя Миша, говорили, что охота буржуям всё обратно забрать.

— Да я и не смеюсь, — сказал Чапурной. — Знаю, что ты понимаешь, не маленький, но в солдаты-то тебе рановато.

Чапурной очень серьёзно смотрел на Ваську, который озябшими руками нёс синий кувшин с супом на Варю, худенькую, закутанную в бабкин платок, и на маленького Саньку. «Эх, горе горькое! И мороз их не разрумянил — один бледнее другого».

Ребята дошли до дому. На пороге Васька обернулся и крикнул Чапурному вдогонку:

— Дядя Миша! Мне бы только подрасти маленько, а солдатом я буду!

— Суп-то не разлей, солдат, а то не евши останетесь! — ответил Чапурной и зашагал дальше один.

«На митинги ходят… Любопытный народ! — рассуждал Чапурной. А у самого так и стучало в голове: — Скорей бы открыть детский дом! Скорее бы открыть… Пропадают ребята не евши».