Мои мартовские мечтания относительно того, что, сбросив вес, мы «полетим», не оправдались. В конце апреля пришло истощение, почти полная невозможность идти быстрым шагом. Я не верю этому и пробую разогнаться по твердому фирну — такая поверхность всегда предполагала хорошую скорость передвижения. Скольжение такое, что сани временами скользят даже боком. Я очень стараюсь, когда пробую разогнать свое тело и нарты по этой твердой как бетон поверхности. Но с сожалением вижу, что мои лыжи не прокатываются в длинном беге, а ноги попросту переступают шаг за шагом, и я продолжаю медленно ползти. В нормальных человеческих походах стоит только снять рюкзак и отстегнуть поясник нарт, как тут же появляется необыкновенная легкость, позволяющая тебе бежать на разведку. В конце апреля, однажды упершись в разводье, я, как всегда, сбросил рюкзак, отстегнул нарты, чтобы налегке отправиться на разведку, но не смог сдвинуться с места. Не было сил сделать первый шаг, когда я оказался без груза. Я стоял как столб и не мог шагнуть. Прошло несколько секунд прежде чем шаг этот наконец был сделан. Второй, третий шаги дались легче, и дальше я заскользил, правда, с некоторым трудом, как будто тащил груз. Вернувшись к вещам после разведки, прицепив к себе нарты и надев рюкзак, я пошел, как и прежде, тяжело, но привычно. Только некоторое время спустя я смог объяснить себе этот случай тем, что мозг, изощряясь в поисках резервов движения, отказался давать команду телу на передвижение без груза. Действительно, по большому счету передвижение в сторону Полюса может быть оправдано только вместе с грузом.

Гера: «23 апреля. 51-й день. 88°07′ с. ш. 84°19′ в. д. Вялость в теле и мыслях. Чувствуется недосыпание. Ветер тот же, но тише. За три часа, пока спали, отъехали на юг на 800 метров. Какой-то калейдоскоп, мелькание картинок: сон, еда, работа, сон, еда… Пять переходов нужно выдать! Это главное. Первый, второй, третий, четвертый, пятый. Не успеваю отдыхать на перерывах. Делаю ломовое вбрасывание в желудок (халва, шоколад). Во время перехода думаю о том, что говорить в „Иридиум“, как сбросить вес с саней, как выдержать пять переходов, не потерять темп».

Почти середина 88-й широты. Сколько людей не дошли сюда и сколько прошли здесь в своем порыве на Полюс. Где-то здесь тринадцать лет назад Файнес, этот великий англичанин, закончил свой путь и вызвал вертолет. Наверное потому, что англичанин не может мыслить иначе как по-английски. Японцам в Арктике мешает японский менталитет, иначе чем объяснить четыре безуспешные попытки настырного Мицуро Обо дойти автономно? Корейцы тоже не приспособлены скользить взглядом своей души в согласии с полями дрейфующих льдов. А мы, русские?! Мы да норвежцы. Я иду и кричу Файнесу: «Зачем же ты, полярный волк, взял еды только на сорок пять дней?!!». Здесь, в Арктике, стратегическая ошибка всегда будет иметь свою национальность.

Слава: «24 апреля. -18°. 88°20′ с. ш. До СП 177 км. До обеда шли неплохими полями, затем опять уперлись в торосы. За четвертый переход прошли 300 метров. На дежурстве я произвел инвентаризацию наэкономленных круп и супов. Почти хватает на 4 дополнительных дня, скоро перестанем экономить крупы. Полтора дня иду без маски. После обеда пошли бодро, по 3,2 км. Но опять на 4-м зашли в хаос глыб. С первого взгляда кажется, что пройти невозможно. Все забито до горизонта, но прострелить все-таки удалось, даже не снимая лыж».

То, чего я особенно боялся, отправляясь к Полюсу, — капризы моего желудка, — стали доставать меня только в самом конце пути. Более полутора месяцев экспедиции желудок мой посчитал достаточным сроком, чтобы напомнить о себе. На этот случай я тащил в аптеке не меньше полукилограмма замерзшего еще на мысе альмагеля. Желудок мой просто обиделся на то, что его начали набивать два раза в сутки тем же объемом, который он всегда получал за три раза, и решил напомнить, что на нем штук пять застарелых рубцов. Через час после обильного завтрака, когда я на переходе съел добрый кусок халвы, он сделал так, что по телу разлилась слабость, в коленях пошла дрожь, ноги подломились и задница, полтора месяца постоянно мечтавшая сесть прямо на снег, получила эту возможность. Славка упорол в сторону Полюса и теперь маячил на горизонте. Уже несколько дней я замечал признаки несварения после того, как съедал убойную дозу — треть шоколадки, или приходящие по раскладке, совсем убийственные — сало в сочетании с сырокопченым сервелатом. В последнем продукте содержалось огромное количество яда для человека, который беспощадно действовал даже в условиях хронического голода на пути к Полюсу. С этого дня жизненный оптимизм Славки получил глобальную поддержку, потому что всю свою колбасу, корейку, сало и часть шоколада я стал отдавать ему. Кстати, мне кажется, что первая смерть в группе Чукова произошла не только потому, что у Подрядчикова были допоходные проблемы с желудком, а большей частью оттого, что в таких экспедициях предпочитают питаться тяжелыми, высококалорийными продуктами, и желудок с этой нагрузкой не справляется. Я прошел через период сомнений, настоящих волнений и даже испуга, когда понял, что в условиях зимней, силовой экспедиции с необходимостью потребления большого количества тяжелой пищи мой желудок непременно даст сбой, и даже удивил свою семью, когда два раза добровольно сделал гастроскопию и провел достаточно длительное время в разговорах с серьезным терапевтом. Врач удивила меня своим оптимизмом в отношении состояния моего здоровья, обнадежив и как бы благословив на Полюс, что стало решающим моментом перед экспедицией.

Как-то странно, но быстро стал заканчиваться сахар. Первым это почувствовал главный потребитель — Славка. Надо сказать, что в наш век изобилия сахар для Славки был фактором, определяющим состояние не столько тела, сколько Славкиной души, как для большинства людей во время голода — хлеб. Самому мне, возможно оттого, что я начитался умных книжек и несколько последних лет не ел сахара вообще, обходиться без сахара было нетрудно, хотя отец мой разбирался в этом вопросе не хуже Славки и всегда сыпал сахар в чай чуть ли не до половины стакана. Скрупулезный и въедливый в вопросах экономии, Славка ничего не мог с собой поделать, когда вопрос касался белого продукта. Он мог обращаться с ним не иначе, как сыпать из горлышка, поставив бутылку строго вертикально, и даже отвернуться на какое-то время, как бы не участвуя в этом процессе, когда белое блаженство сильной струей било ему в кружку. Я думал, что со Славкой что-то случится, когда после подсчетов остатков и предполагаемого количества дней он объявил, что сахара у нас всего по четыре ложки в день на человека. Ложки без горки. С солью, которая совсем кончилась в двадцатых числах апреля, проблем не началось, мы просто соскребали с молодого льда «цветы» и солили этим снегом свою кашу. Я был приятно удивлен непритязательностью Славки, после того как, набрав мокрого, соленого снега в наш ночной горшок, я совершенно не смутил его этим действием. Я объяснил ему, что два продукта, оба соленые, могут быть положены в одну тару, поэтому было бы неправильно, если бы я, к примеру, насыпал в ночной горшок сахар. Славку это объяснение вполне удовлетворило. Вообще он был молодец в таких вещах, и у нас с этим не было проблем.

Слава: «26 апреля. 10 дней нового режима. 89°00′ с. ш. До СП 110 км. Солнце, — 18°. Сегодня на втором переходе абсолютно ослабел. Стал часто падать, вставать очень тяжело, хочется лежать и смотреть в небо. После третьего перехода уперлись в разводье. Обход по торосам. Прошли 1,5 км вправо. Идти без ветра жарко! К концу перехода штаны прилипают к тощим ножкам. Вокруг очень красиво и по-весеннему празднично. После шоколадки пошло хорошо, и к пятому переходу опять был бодр. Видели самолет. Он пролетал прямо над нами в сторону Хатанги. Двухвинтовой, с красными крыльями и хвостом. Почему-то мне кажется, что это важно. Пересчитали сахар и сухари. Уменьшили норму сахара до 4-х ложек в день. Вечером выпили медовухи за последний градус, который нам остался. Звонили Николя — автоответчик. Нас тревожит проблема эвакуации с Полюса».

Мы готовились к приходу на Полюс, который кроме морального удовлетворения должен был СРАЗУ ЖЕ принести нам избавление от мучений в виде большого количества жратвы. Поэтому во время последнего разговора с Людмилой я надиктовал ей внушительный список продуктов, которые она должна была отправить на «Барнео» с Инсаровым. Список был такой: гречка и рис по два килограмма, колбасный сыр и вареная колбаса по две палки, шоколад — десять плиток, сгущенка — четыре банки, мешок печенья… Теперь мне было трудно избавиться от навязчивых мечтаний о том моменте, когда на «Барнео» нам вручат посылку с едой. После разговора с Людой эта картина ежедневно прокручивалась в моей голове в разных вариантах, и я мог избавиться от нее только на некоторое время.

Первая треть 89-го градуса, вопреки ожиданиям, оказалась изрыта торосами, перемежающимися разводьями. Нечто подобное было на пространствах 83-го градуса северной широты, но в те морозы разводья жили всего несколько часов, и тогда мы почти беспрепятственно пересекали их по быстро набиравшему толщину молодому льду. Резкое потепление и пришедший тут же ветер оставили нам глубокий снег между торосами и черные реки разводий. Снег не мог задержать нас, за два месяца мы научились тихой сапой разбираться с завалами торосов, зная, что они всегда заканчиваются. Разводья тоже проходились в конечном итоге, но здесь мы затрачивали больше сил в поисках обходов. Нам ничего не оставалось как ломиться через воду. Любая ошибка могла привести к глобальному купанию, что в нашей ситуации было самым нежелательным итогом. Это понималось, но когда до Полюса оставалось меньше ста километров и твой путь перегораживало разводье, ты готов был скорее плыть напролом, чем идти вдоль полыньи в поисках прохода. В этом отношении Славка был более терпелив, я видел, как он начинал метаться вдоль полыньи, как бы сберегая время на разведку, его громадный как сундук рюкзак поворачивался ко мне ребром, и я видел всю фигуру Славки, находящуюся в состоянии полного, всеобъемлющего движения. Разводья томились в тепле под ярким солнцем, мы впервые сбросили с себя теплые одежды. Термометр показывал -12°.

28 апреля. 89°12′. Сегодня видели два самолета. Ощущение такое, что все уже заканчивается или скоро закончится. Кажется, что-то происходит вокруг нас, но мы живем обособленной жизнью, хотя впервые появившиеся самолеты — центральное событие этого дня. Они возвращают нас к действительности, и я думаю, что пора звонить Гамету, он, мягко говоря, давно нас потерял. Разогреваю за пазухой «Иридиум». Славка звонит домой. Катя не на шутку встревожена — звонил Боярский со Шпицбергена, в надежде получить информацию о нас, и сообщил, что «Барнео» снимают, что нас искали вертолетом. Звоню в Хатангу. Гамет просто орет в трубку. Мы понимаем, что нас уже ищут, что «Барнео» снимается вот-вот. Гамет через каждое слово спрашивает наши координаты. Нервы его на пределе. Координат я не даю, но обещаю, что сейчас же позвоню на «Барнео» Леониду Богданову. Он просит не выключаться, чтобы Богданов сам нас достал. Видим, что в мире произошло что-то экстраординарное, касающееся нас со Славкой. Извалявшаяся в грязи Цивилизация одним прыжком настигла нас и обдала смрадом. Вспоминаю свои московские телефонные переговоры с Богдановым — тогда это была жесткая перепалка о стоимости снятия нас с Полюса. Пока ждем звонка с «Барнео», обсуждаем ситуацию. Все действующие лица — и «белые», и «красные» — объединились, чтобы как можно скорее закончить свою полярную тусовку и вернуться домой. Мы мешаем им сделать это немедленно. Славка дает мне какие-то советы, но делает это уже не столь энергично. Он, как всегда, отстранен от финансов и прошлых схем договоренностей. Посторонний звук вторгается в наше пространство. Это ожил «Иридиум». Богданов захлебывается, рассказывая мне, как мы подставили всю авиацию, тоже спрашивает координаты. Называю только широту. Не заботясь о батареях, рассказываю ему свое видение, которое никак не позволяет нам, не дойдя до Полюса, вернуться в цивилизацию. Вижу, что мы оба перешли с вы на ты и тут же соскользнули на понятные всей России выражения. Спутник, висящий в трех километрах над нами, терпеливо посылает в обе стороны тирады, уже не расшифровывая их по техническим причинам и не зная перевода. Разведка боем продолжается минуты три, после чего речь идет о двух днях, которых нам хватит, чтобы добежать. Богданов вдруг произносит: «Хорошо, я думаю, что два дня у вас будет, как у нас пойдут дела с погодой, но вы должны через каждые шесть часов выходить со мной на связь и еще после этого держать „Иридиум“ на приеме двадцать минут». Я назвал ему нашу долготу и выключил телефон.

Пока мы разговаривали с Большой Землей, пошла пурга и в голову пришла неприятная догадка, о невероятном повороте Леонида: наверняка на «Барнео», которая дрейфует в шестидесяти километрах к югу от нас, эта пурга уже завладела аэродромом и стала причиной уступки Богданова. Мы влезли, сами того не желая, в большой бизнес и стали занозой в его теле. Было бы наивно рассчитывать на чужое понимание и прощение. По большому счету у нас было около сорока часов на то, чтобы преодолеть последние 82 километра. Но в том состоянии, в котором мы находились после сегодняшнего 24-километрового перехода и переговоров с Леонидом, совершить это было невозможно. Наши мозги через два месяца пути уже с трудом порождали какие-то революционные мысли, но интуиция подсказывала, что мы сможем дойти, если оставим здесь весь груз и пойдем налегке. Здесь я не был уверен в Славке, а точнее — был уверен, что даже перед высокой вероятностью потерять Полюс Славка не преодолеет себя, не бросит и половины вещей.

В эту минуту больших испытаний пурга уже завладела ситуацией над Арктикой. Полынья, которую мы видели впереди себя, когда ставили палатку, скрылась в мутной атмосфере, от этого ее присутствие усилилось и стало магическим. Но хуже самого ветра был свежий снег, непонятно откуда взявшийся в приполюсном районе. Пурга закрыла путь, ветер нес снег, и это было совсем некстати. Я предложил взять с собой палатку без внутреннего слоя, один заправленный примус, литр бензина, продукты на три дня, котелок, «Иридиум» и спальники. Все остальное, как бы это ни казалось невозможным, оставить. Даже этот минимальный вес составлял около 24 килограммов, то есть по 12 килограммов на каждого. Славку раздирали противоречия, его корежило так, что он застонал. Чтобы достичь Полюса, он должен был почти убить себя. Славке было легче умереть, чем расстаться со своими вещами. И он предложил взять мне причитающиеся мне часть, а он возьмет свои 12 и еще то, что не сможет выбросить. В итоге быстрой сортировки Славкин рюкзак стал весить около 18 кило. Быстро и впервые не жалея продуктов, мы приготовили ужин, поели, свернули лагерь и, оставляя на снегу горку наспех брошенных вещей, бросились в пургу.

Близость Полюса, который стал вырисовываться на глазах, мелькание последних событий, весь этот допинг, с которым мы стартовали после разговора с «Барнео», — всё это придало нам сил. Массы свежевыпавшего снега, его скопление между торосами, где мы проваливались как в воду, черные змейки трещин и темно-серые пятна разводий, выступавшие на нашем пути, — весь этот калейдоскоп рывками ложился под наши лыжи. Мне стала понятной простая, в общем-то, мысль: пока свирепствует стихия, вертолет не прилетит. Пурга нарастала, поэтому не могла быстро закончиться, это было первым положительным моментом… Вторым было ощущение объективно непреодолимого, как само время, приближения прихода на Полюс, а вместе с этим — окончания всех наших мучений. И тут я не мог, подобно многим, сказать, что я жалел о скором окончании пути. В отличие от большинства уже побывавших на полюсе, я не жалел, что кончается мир, в котором мы провели почти два месяца и в котором мы еще продолжали жить, но уже со знанием, что этому куску жизни осталось всего несколько часов.

Мы шли в этой эйфории еще восемь часов, нужно было ставить палатку, поесть и пару часов поспать. До Полюса осталось 62 километра. На севере солнце несколько раз уже прорезало серую муть непогоды. Пурга выдыхалась. На нашем пути к Полюсу уже лежали ровные, чистые от торосов поля. Так начинался последний день апреля. Мы не торопились. За последние 32 часа мы прошли почти 44 километра. Мы не могли делать больше того, что делали. Надо было звонить, и это было противоестественно любой минуте, тому миру, что нас окружал. Но звонок был. Богданов сказал, что самолет, который заберет последних людей с «Барнео», уже вылетел со Шпицбергена и будет на Барнео через два с половиной часа. Он все-таки смог добраться до моего горла и, как будто читая глубоко запрятанную в моей голове мысль, произнес ее вслух: «У вас есть страховка, я видел ее в Хатанге, и вы можете идти к своему Полюсу, а мы улетаем отсюда сегодня, все отсюда улетают. Когда вы дойдете, вас будут доставать с Хатанги крупномасштабно, самолет и два вертолета. Вас в любом случае вытащат с Полюса, но знайте, что ваша страховка не перекроет всех расходов. Так что можете идти, никто вам не мешает». Я не стал говорить ему, что пустить в ход страховку я мог только в случае прямой опасности моей и Славкиной жизням, в этом и только в этом случае. Это я обещал русским людям из «Русского страхового центра», это было главным в наших договоренностях.

Через час после этого разговора, мы услыхали густой, нарастающий с каждой минутой гул, а потом в разрезе входа палатки увидели саму стрекозу, пробирающуюся по верхушкам торосов. Это было по наши души. Вертолет выходил точно на нашу палатку, в координатах 89°26′ северной широты, 80°28′ восточной долготы, которые я продиктовал по телефону сорок минут назад.

Почему мне так не везет? Почему Господь, проведя меня через все испытания, обрывает мой путь в самом его окончании, когда только блеснула впереди звезда, к которой я шел и до которой почти добрался? Почему не дал мне закончить этот путь? Ведь конец его — это и есть тот сокровенный смысл, который нужно было непременно постигнуть. Или я опять ошибаюсь? Дай мне Полюс сейчас, успокоился бы я? Ушел бы навсегда из этого состояния дерзновенного движения к цели? Конечно, нет. Не будет конца этому пути, пока приходят в голову идеи, подобные этой. Отступиться невозможно, это от меня уже не зависит. Глядя на проплывавшие подо мной торосы, я знал, что непременно вернусь сюда, быть может, на каком-то витке своей будущей жизни, когда однажды, проходя на яхте Севморпуть или сплавляясь на плоту по Бий-Хему, как всегда, повинуясь пришедшей вдруг простой мысли, я вернусь сюда с рюкзаком и нартами.