1

Великий Новгород опять сменил князя. Страшась нападения на земли свои свейских рыцарей-крестоносцев, они попросили великого князя владимирского дать им сына своего, восьмилетнего Всеволода. Но отрок не мог водить рати, и Юрий дал для похода в Ливонию своего брата – князя Святослава. Ведомые славным князем – победителем булгар, новгородцы опустошили берега реки Аа. Они разрушали латинские церкви, монастыри, пленяли жен и детей, жгли хлеб на полях. Подойдя к городу Кеси, новгородцы осадили его. Но сын Владимира псковского, Ярослав, с войском литовских союзников выступил против Святослава и новгородцев. Близ Кеси с утра и до вечера длилась кровопролитная битва. Немцы из-за стен, а литовцы из-за щитов умело действовали пращами, меча железные шары. Многих новгородцев ранили и убили пращники, сами оставаясь неуязвимыми. Ночью в Кеси вошла подмога. Сам великий магистр ордена Вольквин привел войско. Видя, что наступает перевес сил, Святослав отступил.

Но немцы, раздосадованные нанесенным ущербом и горя мщением, послали послушных им латышей в псковские земли, где те грабили и убивали безоружных, уводили в плен женщин и детей, лошадей и скот, сжигали деревни. Сами же крестоносцы, собрав ливов и латышей, обойдя Псков, обрушились на новгородские земли, разорили и сожгли множество деревень и подошли к самому Великому Новгороду. Но осадить его не посмели.

Чудь подняла голову. Направляемые рыцарями, толпы чуди в течение зимы дважды входили из-за реки Ижоры в Ижорскую землю, грабя и убивая, все сжигая и разрушая на своем пути.

Морозным февральским днем ударили в вечевой колокол. Страх вывел всех новгородцев на Ярославово дворище.

– Доколи свеи кровушку безвинных проливать будут и землю нашу зорить?! – кричали возмущенные, распалившиеся негодованием новгородцы. – Ижорскую землю чудь обезлюдила! Литва до самых ворот новгородских путь проложила! Церковь первоапостолов Петра и Павла, что в пяти верстах от города, вороги разорили, иконы похитили, колокола сняли!

На каменную степень взошел посадник Твердислав. Перекрестившись на купола Софии и поклонившись народу, он зычно выкрикнул:

– Здрав будь, Господин Великий Новгород! Не вечевик собрал нас здесь, а горе, что пришло на землю новгородскую непрошено. Покинул нас Всеволод Юрьевич, но то утрата небольшая, ибо еще молод старший сын великого князя володимирского и не под силу ему рати водить. Надобно звать на стол Святослава. Мы знаем его, и не раз ходило новгородское ополчение под его знаменем.

– Святослава хотим!

– Звать Святослава на княжеский стол! – поддержали посадника новгородцы.

На том и порешили. Но Святослав Всеволодович отказался от великой чести, и новгородцы, поразмыслив, скрепя сердце и сжав в кулаке гордыню, обратили свои взоры в сторону Переяславля Залесского.

– Подумай, князь Ярослав. Добро подумай. Обиды ты новгородцам нанес немалые, многих в семьях недосчитались по твоей вине. Врагов в Новгороде больше, чем друзей, и зовут тебя на княжеский стол не по любви, а из-за того, что беда пришла на землю новгородскую. Литовские рыцари многоопытны, за ними рижский орден меченосцев стоит, и стоит тебе лишь оступиться раз, даже не битву проиграть, а выиграть сражение с большим уроном, не пожалуют тебя новгородцы! Не миновать Волхова в мешке с камнями!

– Чего ты кликушествуешь?! – возвысил голос Ярослав, метнув недобрый взгляд на жену. Та, раздобрев после родов, все чаще проявляла свой властный характер, вмешиваясь в дела правления княжеством.

Ярослав понимал, что Ростислава права, но дух противоречия неумолимо вел его к обострению.

– Ты что, не понимаешь? Зовут меня не токмо предводительствовать, но и стол княжеский занять. Новгородский стол не уступит великокняжескому. Юрий и тот с опаской поглядывает на своего западного соседа. А что до Волховского моста, то я сам, нужда будет, любого в воду брошу: будь то посадник новгородский или простой ремесленник.

– Решил ехать, не держу. Но я с сыночком погожу малость. В Переяславле поживем. Мало ли что.

Ярослава новгородцы приняли настороженно, ежели не враждебно. Многим принес горя этот «птенец Большого гнезда». Но враг стоял на пороге города, и обиды на время были забыты.

Стремительным броском князь Ярослав повел свою дружину и новгородское ополчение на юг. Изгнав литовцев из южных пределов новгородских, князь устремился в Торопецкую землю. Литовцы, избегая сражений, бросили награбленное и ушли восвояси.

В короткий срок князь Ярослав Всеволодович не только освободил землю новгородскую от литовцев, но и обогатил ее немалым полоном и скарбом из разоренных деревень.

Но король датский Вальдемар II, стремясь очиститься от грехов и заслужить благосклонность и благословение Рижской Богоматери, с многочисленным войском высадился в Эстонии. В кровопролитной битве он разгромил эстов, заложил город-крепость Ревель и основал Данеброгский орден. Над Эстонией заалели красные стяги с большими белыми крестами.

Вальдемар II, оставив войско и многочисленную толпу епископов, возвратился в Данию. Крестом и мечом датчане должны утверждать в Эстонии христианскую веру, чему очень недовольны были рижские немцы, считавшиеся хозяевами этих земель. Ни датчане, ни немцы не хотели уступать друг другу, а страдали от их неуступчивости эстонцы. За то, что старшина одной из деревень принял крещение от немцев, датчане повесили его. Этот факт был последней каплей, чаша гнева народного переполнилась, и, вооружившись, эстонцы восстали против тиранов. Они заняли и разорили Ревель. Но пламя народной борьбы разгоралось по всей Ливонии. Восстали Феллина, Юрьев, Оденпе. Эсты громили рыцарские замки, убивали немецких и шведских рыцарей, епископов и купцов. Мечи, обагренные их кровью, они посылали из места в место в знак счастливого успеха, в знак победы. Все жители Северной Ливонии отреклись от христианства и вернулись к древней вере отцов и дедов. Боясь мести крестоносцев, эстонцы отправили посольство в Новгород. Дары эстов были столь внушительны и столь богаты, что ни князь, ни новгородцы не смогли и не захотели отказать в помощи. Собрав войско в двадцать тысяч воинов, Ярослав выступил в Ливонию. В этот поход с большой надеждой на добычу отправились Лука Меньшой со своим соседом скорняком Фролом, постаревшие, погрузневшие, но все такие же неунывающие.

– Скажи, сосед, а почто у свеев детинцы высокие, каменные, неприступные? Взглянешь, и аж мороз по коже от вида их. Серые, мрачные…

– То, Фролушка, не детинцы, а замки по-ихнему прозываются. Мрачны же они от черноты помыслов, от злобы, а высокие стены возводят в тех замках, чтобы укрыться от гнева людского. Христос вроде у них тот же, також на кресте распят, а все не то. Чтобы в веру свою народ привести, и огнем жгут, кто противится, и мечами секут, да чего говорить попусту. Сам вскорости все увидишь. Вон, уже и Юрьев виден, – указал рукой Лука на просвет между деревьями, где черной полосой преградила путь крепостная стена. Когда же дозорный полк показался на опушке леса, в городе ударили в колокола. К немалому удивлению и радости, ворота крепостные распахнулись и народ повалил из города навстречу новгородцам.

Все новые и новые полки выходили на открытое место и расходились вправо и влево, обтекая толпу юрьевцев. Из леса показался и сам князь. В окружении воевод и гридей охраны он подъехал к гомонящему людскому морю. Видимо, весь город вышел встречать русских воинов.

От толпы добротно одетых горожан отделился высокий широкоплечий мужик в легком серого цвета кафтане без ворота. Это был городской старшина Любомир. Поклонившись князю, он зычно, чуть растягивая слова, произнес:

– Здрав будь, Ярослав Всеволодович! Прими нашу покорность. Мы в твоей воле, князь. Хочешь – войди в город хозяином, хочешь – гостем. Как скажешь, так и будет! – склонил голову городской старшина и медленно опустился на колени. За ним последовали все горожане, и только островок человек в семьдесят, повязанных веревками датских и немецких рыцарей, возвышался над коленопреклоненными.

– Встаньте! – показал рукой Ярослав, ибо не многие понимали русскую речь. – Я наслышан о вашем гостеприимстве и готов погостить день-два.

Городской старшина встал с колен и, обернувшись к горожанам, что-то выкрикнул. Многотысячная толпа всколыхнулась восторженными криками.

– Мы счастливы принять тебя, князь, и твоих воинов в нашем городе, – продолжил городской старшина. – В знак доброй воли прими от нас подарок.

По его знаку горожане расступились и по образовавшемуся проходу провели пленных рыцарей.

– Добрый подарок! – улыбнулся Ярослав. – Хоть и не сам пленил этих крестоносцев, но от такого подарка грех отказываться.

– Просим тебя, князь, войти со своими воинами в город. Путь был неблизок, многотруден, пора и отдохнуть, – пригласил Любомир.

Но в Юрьев въехал только Ярослав с несколькими боярами и охраной. Войско же разбило лагерь под стенами города и, выслав дальние дозоры, расположилось на отдых.

Город за городом встречали новгородцев распахнутыми воротами и богатыми дарами. Все новые возы с добром пополняли обоз, чем несказанно радовали ополченцев и княжеских дружинников: знали, что доля каждого растет день ото дня. Князь Ярослав вознамерился было пойти на Ригу и покончить с орденом меченосцев, но старосты городов и эзельские послы на совете отговорили его от этой затеи, убедив вначале освободить Эзельскую землю.

К полудню девятнадцатого июля тысяча двести двадцать второго года войско подошло к Феллине.

Спрыгнув с лошади и поклонившись князю, сотник дозорного полка доложил:

– Прости, князь, что вести принес плохие, – начал было сотник, но Ярослав его остановил:

– Что, ворота града закрыты?

– Нет, князь, ворота распахнуты, да город безлюден. Упредили нас, крестоносцы овладели Феллиной. Жителей коих побили, коих в полон увели, дома разорили… Новгородцев, что были в граде, на крестах распяли, а немало и на стенах крепостных повесили.

– Что-о-о?! – взревел пораженный вестью Ярослав. – Песьеголовцы! Нелюди! Да как они посмели?! Не пощажу! Никого не пощажу! – И, перетянув лошадиный круп плетью, князь устремился к городу.

То, что предстало его глазам, повергло Ярослава Всеволодовича в бешенство. Воины, посланные им две недели тому в Феллину, были не только распяты, но и растерзаны: у многих вспороты животы, выколоты глаза, мелко посечена кожа, и новгородцы в страшных муках медленно истекали кровью.

Повернувшись к сопровождавшему его воеводе, Ярослав приказал:

– Пленных рыцарей посечь мечами! Всех! До единого! Нет им пощады!

Ярослав словно обезумел. Похоронив новгородских воинов, он обрушился на Феллинскую землю. Но там рыцарей уже не было. Они ушли в Ревель, и тогда под занесенный меч русов легли головами ни в чем не повинные жители Феллины. Стон и плач стояли по всей земле, и когда прошли новгородцы, только пепелища да могилы остались у них за спинами. Не многим феллинцам удалось укрыться в лесах от гнева Ярославова, да и тех через год выловили и убили вернувшиеся в Феллину рыцари-крестоносцы.

Новгородцы же ушли на юг Эстонии. Объединившись с южными эстами, они осадили приморские города Ревель и Колывань. Четыре недели длилась осада. Не единожды ходили новгородцы на штурм крепостных стен, но датчане и немцы оборонялись отчаянно, нанося немалый урон осаждавшим.

Близилась осень с холодом, дождями, слякотью, и, поразмыслив над создавшимся положением, князь приказал снять осаду. В конце сентября новгородское ополчение и княжеская дружина без славы победителей, но с большим полоном и огромной добычей вернулись в Великий Новгород.

Новгородцы были довольны Ярославом: город походом обогатился, а сам князь в дела веча не лез, давая боярам полную свободу. По первому снегу в Новгород приехала Ростислава. Князь был очень недоволен, что жена не привезла с собой первенца – Федора. Когда суета встречи схлынула, гости, приглашенные князем на малый пир, разошлись и супруги остались одни, Ростислава пояснила причину того, почему приехала одна.

– Через два-три дня я возвращаюсь в Переяславль и тебя зову с собой. Пойми, что я – твоя жена и желаю тебе добра. Ты вернул Новугороду былую славу, изгнал ворога, пополнил казну золотом и серебром. Но поверь мне, пройдет совсем немного времени, и ты новгородцам будешь не нужен, ибо нескоро свеи осмелятся нарушить порубежье земли новгородской. Они прогонят тебя, как это не раз случалось с моим отцом. Сейчас ты силен, как никогда. Ты можешь вооружить любую дружину, и Новгород тебе не нужен. Оставь его. Выжди. Счастье твое не в Новугороде, а во Владимире.

Больше к этому разговору Ростислава не возвращалась. Через две недели она уехала, но червячок сомнения, зароненный ею, нещадно грыз Ярослава, лишив покоя. Под Крещение, никому не открыв причины, Ярослав Всеволодович оставил княжеский стол и уехал в Переяславль-Залесский.

2

Впервые бояре новгородские были в Нижнем Новгороде. Дивились они увиденному, в столь краткий срок граду возведенному. Пристань была поставлена добротно, на дубовых сваях, для множества судов. От пристани вверх по склону вилась мощенная камнем дорога, заканчивающаяся перекинутым через ров мостом. Воротная башня и крепостные стены поражали толщиной бревен, высотой и какой-то непреклонной уверенностью: на века! Город строился. Рядом с неказистыми, врытыми в землю времянками уже желтели дощатыми крышами добротные дома нижегородских купцов, бояр, что пришли с Юрием Всеволодовичем в этот дикий, забытый богом край.

Великий князь Владимирский встречал новгородское посольство, стоя на крыльце еще недостроенного княжеского терема. Ветер трепал его седеющие волосы, бороду, простую белую льняную рубаху, в которую Юрий был одет.

– С чем пожаловали, бояре новгородские? Ужель беда приключилась какая?

Бояре, поклонившись, разом забыв посольский чин, загалдели, перекрикивая и перебивая друг друга. Такого Юрий еще не видел.

– Погодите, – поднял руку князь, останавливая бояр. – Говорите по одному. Хотя бы ты, Роман Михайлович, – кивнул он одному из новгородцев.

– Прости, великий князь, нашу несдержанность. Накипело, вот и не утерпели мужики. А пришли мы к тебе от Господина Великого Новгорода просить князя на стол.

– Чем же вам Ярослав не угодил? – нахмурил брови Юрий.

– Всем хорош, – закивали в поддержку слов Романа Михайловича бояре, – и воевода знатный, и суд его праведный, но сошел из Новугорода, не сказавшись. Звали мы его опять на стол, не идет, – развел руками боярин.

– Обидели, поди, Ярослава. Потому и согласия его нет! – резко бросил Юрий и сошел с крыльца к новгородцам. Те обступили великого князя.

– Вот те крест, государь, – перекрестился ближайший к нему боярин, – как перед Господом, не чинили ему обид.

– Ладно, ладно, – отмахнулся Юрий. – Верю. Потому князя я вам дам. Всеволода Юрьевича. Ему уже десять лет…

– Всеволода… – погрустнели бояре.

– Сына своего старшего! – И через мгновение добавил: – Дружину малую тоже пришлю. Пора ему учиться рать водить.

Бояре благодарно заговорили, закивали, затрясли бородами.

– Благодарим за князя. А то, государь, мы совсем запечалились. Наседает ворог отовсюду. Рыцари-крестоносцы на порубежье, словно волки голодные, рыщут, норвежцы напали на Биармию и разорили сию землю, Литва звенит мечами… Да чего говорить. Неспокойно ноне в земле новгородской, надобен князь, государь.

Послы пожили еще недельку в Нижнем Новгороде и отбыли во Владимир за новым князем. Юрий же с большой охотой окунулся в дела мирские, спеша в лето тысяча двести двадцать третьего года завершить строительство крепости и княжеского детинца. Тревожно было на сердце у великого князя, не без опаски поглядывал он на мордовские племена, имевшие над собой не только старшин, но даже и царей. И хотя в городе и стихийно возникшем у Волги посаде жило уже немало мордовских мужиков и еще больше мордовских девок, обманом ли, силой или иным путем добытых строителями в лесах, сердце к этому загадочному племени у Юрия не лежало. Да и булгары, считавшие мордву данниками, а земли по Оке своими, недолго будут мириться с воздвигнутым на перепутье рек и торговых путей русским городом.

«Неужто Роман, став зятем царя булгарского, не удержит своего родственника от опрометчивого шага? Разрушение Ошела должно было надолго охладить воинственный пыл булгар, – размышлял Юрий. – Поставить бы еще десяток крепостиц от Нижнего до Городца да здесь, по Оке, с пяток возвести, вот это было бы дело. Но не под силу сия надоба ноне, – не без горечи и сожаления великий князь бросил взгляд в сторону белеющего крестами погоста, раскинувшегося за рекой Почайной. – Мрут мужики от хвори, от трудов тяжких, с голодухи. Но скоро все плохое канет в Лету. Уже гудит многоголосо торг: еще пока не такой, как в Новгороде, но слава о торговом Нижнем растет. Пройдет год-два, и не засеки будут окружать город, а поля, колосящиеся хлебом, луга с пасущимся на них скотом. Но прирастать Нижнему Новгороду торговлей, ибо стал град на Волге крепко. Даст Бог, и с мордвой управимся. Одно плохо: доносят доглядчики, что брат Ярослав возгордился не в меру, помышляет о великокняжеском столе и Ростислава, змея подколодная, его на то подбивает».

– Прости, великий князь, что нарушил твой покой, – раздался голос за спиной.

Юрий обернулся:

– А-а-а, это ты, Арефий Никитич. Чего тебе?

Строительный воевода, виновато крякнув в кулак, произнес:

– Народ собрался. Батюшка Лука ожиданием извелся, просил сказать, что без тебя, государь, церковь освящать не станет.

– Иду. Это который храм-то Божий освящается? Четвертый? Благое дело. По весне вместо этого, – показал князь рукой на церковь Михаила Архангела, – ставить будем храм из камня, высокий, светлый, чтобы глаз радовал, а душа ликовала при виде его.

Великий князь Владимирский возводил город, строил храмы, мирил соседей: словом ли, мечом ли, мирские дела занимали его ум, и не знал он, что на юге, в Северном Китае, зреет темная сила, которая не знает жалости, сострадания, пощады. Имя ей – монголы. Там, где они проходят, остается пустыня.