1
Лето подходило к концу. Зыбок был мир, неустойчив, но Юрий Всеволодович радовался затишью. Спешно укрепляли Владимир, Нижний Новгород, в Городце принялись насыпать новый вал, углублять ров, в мордовских лесах, под Городцом устраивались засечные полосы. И Роман, и Андрей, высылая заставы, на дальних подступах вылавливали татарских доглядчиков и иных подозрительных людишек, шедших на Русь. Каждая лодка, насад перетряхивались от носа до кормы в поисках вражеских лазутчиков. Андрей почти не появлялся в Городце. С двумя десятками таких же, как и он, молодых, отчаянных молодцов не раз появлялся под стенами полуразрушенного Ошела, днями просиживал в потаенных местах, наблюдая за жизнью татарских становищ, действиями их конницы, пытаясь распознать значение множества флажков, с помощью которых темники управляли войском. Он похудел, осунулся, зарос волосом, но, несмотря на лишения, оставался таким же жизнерадостным, как и прежде. С завидным постоянством, раз в две недели, Андрей отправлял гонца в Городец с двумя письмами: к великому князю и отцу Роману. В последнем из них он писал: «…татары же к Городцу не пойдут. Места у нас лесистые, летом непроходимые, а зимой по льду Волги тоже далеко не уйдешь, ибо татары наваливаются всей силой разом, обтекая войско с обеих сторон, окружая его. На реке же берега круты, для боя места мало. Коли нужда будет, так я один с городецкой дружиной стану заслоном на Волге и стоять буду супротив всей силы татарской. Верь мне, великий князь. Татарва силы копит, но пойдет на Русь со стороны Дикого поля». Получая подобного содержания письма, Юрий Всеволодович всякий раз обращался к карте, сверяя новые сведения с уже полученными иным путем. И чем больше его пытались уверить, что враг поначалу пойдет на Южную Русь, тем тревожнее становилось у него на душе, ибо южные княжества слабы, обескровлены междоусобицей и не смогут оказать достойного сопротивления татарам. В этом его еще раз убедил поход Ярослава на Киев.
Юрий Всеволодович, каждодневно благодаря Бога, что отводит татар от Руси, исподволь готовился к встрече с диким народом, заручаясь дружбой и поддержкой меньших князей. Взор его обратился на запад. И вот уже родственные узы связали князя Васильку Романовича галицкого, ставшего зятем, и его брата князя Даниила с великим князем Владимирским. Своим сыновьям Владимиру и Мстиславу он сосватал дочерей князя Юрия рязанского и князя Олега муромского. Шумно, весело гуляли свадьбы, лились хмельные меды рекой, славил народ молодых, желал счастья, достатка и много детей. Только Юрий Всеволодович хмурил брови. Даже в дни всеобщего веселья его не покидала тревога. Еще раз на свадебном пиру попытался он примириться с Ярославом, но тот, гордый своими победами, не пожелал поддержать старшего брата в его стремлении укрепить Белую Русь.
– Я один управился с литвинами и крестоносцами, смирил Южную Русь и сел на киевский стол! – заявил он, горделиво поводя плечами. – Захочу – и татарам укажу место!
– Дружина твоя хороша, и слава о делах твоих ратных разнеслась по всей земле, – польстил Юрий брату, – но тумены хана Бату – это не то, что ты видел до сих пор, это не войско, это – буря, сметающая все на своем пути. Не веришь мне, послушай моего боярина. Он уже бился с татарами…
– И был разбит? – прервал Юрия Ярослав.
– Да. Но не его в том вина.
– Что мне, победителю, слушать побежденного! Я разбил рыцарей ордена, воинов, закованных в железо. Татары же – грязные пастухи, пьющие молоко кобыл, и то, что они разгромили половцев и булгар, таких же диких и необузданных, лишь подтверждает мою уверенность в их слабости.
– Но они разбили и князей Южной Руси! – возразил Юрий.
– На Калке? – усмехнулся Ярослав и, выпятив грудь, громко произнес: – Татарам повезло, что меня не было на поле битвы, – и, уже тише, добавил: – Ты сам сказал, что моя слава по всей Руси идет, и еще большей мне не надобно.
И хотя Ярослав отказал в поддержке брату, у Юрия теплилась надежда, что в тяжелую годину новгородская и переяславская дружины придут на помощь.
В последние годы Юрия Всеволодовича все больше стал тревожить брат Святослав. Отойдя от дел ратных, он безвыездно сидел в своем Юрьеве, предаваясь чтению и молитве. Возведя церковь Святого Георгия, он принялся за строительство еще одного храма. Святослав не появился на свадьбе своих племянников, а когда приезжал Юрий Всеволодович в его отчину, сказывался больным. Младший брат Иван, став старше, тоже отдалился, хотя и не раз заверял Юрия в своей преданности и любви. И только князь Василько Константинович радовал Юрия пониманием и преданностью. Не раз пожалел Юрий Всеволодович, что племянник не родной сын, а то бы оставил на него великий стол, ибо достойнее Василия ростовского не видел никого.
2
Тревожно жил порубежный Городец. О близости опасного и коварного врага напоминали обновленные заборала на стенах и башнях крепости, поднимающийся новый окольный вал с юга, окованные железом дубовые волжские ворота.
Устин Микулич, еще больше постаревший, с трудом переставляя ставшие непослушными ноги, шаркающей походкой обходил крепостные укрепления. От его слезящихся на ветру выцветших глаз ничто не могло укрыться: ни подгнившее бревно в крепостной стене, ни леность работников, насыпающих вал, ни скудный запас камней и кусков смолы подле башен. До всего было дело у воеводы городецкого. И, словно клещ, вцепившись в строительных старост, он добивался устранения замеченных промахов в работе. Когда же появлялся в Городце Андрей, а жил он с Дубравой и Цветаной на воеводском дворе, Устин Микулич донимал его нравоучениями и выговорами, ставя в вину долгие отлучки и нежелание заниматься укреплением города.
В этот раз появился Андрей со своей отчаянной братией в Городце рано утром. Заспанная, со слезами радости на глазах встречала сына Дубрава. Следом раскрасневшаяся, простоволосая, расцветшая в доброте и любви, которые царили в воеводском доме, на крыльцо вылетела Цветана и замерла под жгучим взглядом Андрея. Покряхтывая и бурча себе под нос, в дверном створе появился Устин Микулич.
– Никак лешак объявился! Не надоело еще по лесам-то шастать? – нахмурил он брови. – Иди, обниму!
Андрей согнулся над стариком, прижал его к груди.
– Ну-ну, не балуй! Я те не девка, чтобы меня тискать. Вона Цветана, ее и прижимай, – отстранился воевода от молодца. – Совсем исстрадалась, тебя дожидаючись. Дубравушка, а не женить ли нам его? Одичал, не ровен час, волком завоет, – обернулся он к счастливо улыбающейся матери.
– Твоя правда, Устин Микулич. Жены лучшей и не сыскать. Пойдешь за Андрея замуж?
Сверкнув глазищами, девушка зарделась и убежала в сени.
– Пойдет, – уверенно произнес воевода. – Мне бы годков пятьдесят скинуть, так я и сам бы девку засватал. Хороша! А ты чего молчишь? Люба ли тебе девка? – спросил он Андрея.
– Люба, ой как люба! – выдохнул Андрей.
– Чего тогда ждать… Цветана мне как дочь, засылай сватов. Приданое же за ней дам такое, что и боярину не стыдно ее за себя взять, – важно задрал бороденку вверх Устин Микулич и, упреждая вопрос, сказал: – Не тревожься, за Романом Федоровичем гонца пошлю тотчас. Так ли, Дубравушка?
– Так, батюшка ты наш Устин Микулич, все так.
– Вот и ладно. Может статься, еще и внуков доведется понянчить, – задрожал голосом воевода и смахнул рукавом слезу.
К свадьбе все было готово, и ждали только Романа Федоровича, который задерживался. Наконец к городецкой пристани подошло три лодии. Роман с женой и сыновьями в сопровождении полусотни гридей направился к Волжским воротам, через которые уже спешили навстречу родные ему люди: Дубрава и Андрей.
– А где же невеста? Почему не встречает будущих родичей? – загремел голосом Роман Федорович, разведя руки для объятий. – Прячете красу-девицу! Не бойтесь, не сглажу. Глаз у меня добрый, – рассмеялся он, обнимая и похлопывая по спине Андрея. Дубрава же целовала за лето заметно подросших Федора и Хасана. Мальчишки визжали, отбиваясь от налетевшей с поцелуями родственницы.
– Мы вас совсем заждались, – с укоризной произнес Андрей. – Гонец давно возвернулся, а вас все нет.
– Прости, сынок, но не моя в том вина. Великий князь Юрий Всеволодович прислал тебе свадебный подарок: полный доспех, меч со щитом и коня. Невесте же рухляди невесть сколько, каменьев дорогих и одежи. Ожидали, пока подарки из Володимира привезли, потому и припозднились.
– С чего бы это он так расщедрился? – недоумевая, нахмурил лоб Андрей. – Не по заслугам подарки и не по чину внимание.
– На все господняя воля, – вздохнула Дубрава и, прижавшись головой к плечу Романа, тихо добавила: – Может, пора знать сыну правду?
И Роман Федорович так же тихо ответил:
– Реши сама.
Пировали семь дней. Словно предчувствуя, что грядут тяжелые дни, городчане самозабвенно предавались безудержному веселью, со всей удалью и широтой русской души.
Цветана была счастлива. Ей не верилось, что это происходит с ней. Полонянка, из жалости взятая от арабского купца в дом городецкого воеводы, в один миг превратилась в богатую, всеми любимую и уважаемую женщину, жену самого смелого и сильного воина городецкой дружины. Одно смущало неискушенную душу: почему Андрей называет боярина Романа Федоровича отцом, хотя у него есть красавица-жена и двое сыновей. Не утерпев, она спросила об этом мужа, но тот только пожал плечами.
В последний день свадебного пира случилось страшное: среди бела дня наступила ночь. Августовское солнце, такое огромное и жаркое, неожиданно закрылось серым кругом, померк свет. Зашептались гости, побледнела невеста. Быть беде!
Прощание было тягостным, словно виделись в последний раз. Роман Федорович, отведя Андрея подальше от лодий, в которые рассаживались гриди и возле которых обливались слезами Дубрава, Мария и Цветана, тихо и настойчиво напутствовал:
– Ты более за Волгу не ходи, не ровен час, на татар нарвешься да и загинешь. Побудь с молодой женой, полюбись, помилуйся. Мать пожалей, исстрадалась, тебя ожидаючи. Устину Микуличу помоги, стар совсем. Коли татарва пойдет Волгой, то за стены городецкие не держись. Они ворога не остановят. В леса уводи народ. Знаешь крепостицу, что на пути в Нижний Новгород? Ту, у лесной речушки…
Андрей кивнул.
– Туда приходи. Я тоже там буду, ежели дело не сладится и судьба выпадет от ворога укрываться. Ноне же прощай.
– Свидимся ли еще?
– Свидимся, – тряхнул чуть посеребренными прядями волос Роман Федорович.
Городчане, пришедшие проводить в путь посольского боярина, уже разошлись, а Андрей и стоявшие, обнявшись, у самой воды Дубрава и Цветана смотрели вслед уплывающим лодиям.
– Вот и последняя скрылась за поворотом, – вздохнула Дубрава. – Дай им Бог легкого пути! – И, протянув руки Андрею и Цветане, предложила: – Пойдемте домой, дети, поди, Устин Микулич заждался, нас в окошко высматривая. Не жалеешь ты его, – качнула головой она, глядя на сына. – Сил-то уж нет у воеводы с хозяйством управляться, ты же все по лесам шастаешь.
– Все, матушка, жизнь моя вольная закончилась, – улыбнулся Андрей. – Из Городца теперь ни ногой. Вот те крест, – перекрестился он, хитро поглядывая на остановившихся от удивления мать и жену. – Отцу дал слово остепениться.
– Давно пора! – обрадованно воскликнула Дубрава. – Великий князь одобрил бы твое решение.
– Ему-то что до меня? – обнимая жену, небрежно обронил Андрей.
Дубрава остановилась и, побледнев, тихо произнесла:
– Прости, что таилась доселе, ведь отец он тебе. Родная кровь.
– Великий князь владимирский Юрий Всеволодович? – удивленно воскликнул Андрей, помрачнев лицом. – А кто же тогда отец Роман?
– Мой названый брат. Я тебе расскажу позже, не сегодня. Обо всем. Хорошо? – сникла голосом Дубрава.
На что Андрей только кивнул.
3
В Нижнем Новгороде Романа Федоровича ожидал гонец: великий князь призывал его в стольный град, и посольский боярин незамедлительно отправился в путь.
Осень незаметно вступала в свои права: тронула золотом краешки березовых листочков, оголила прибрежные кусты шиповника и боярышника, серой паутиной легла на сбегающую к самой воде мелкую поросль.
– Что за служба? Успеем ли до перволедка возвернуться в Нижний? – осторожно поинтересовался у боярина сидевший за веслом гридь.
Роман Федорович, словно очнувшись ото сна, обратил свой взор на молодца.
– Что, к зазнобе своей торопишься? – улыбнулся одними глазами он. – Видел тебя на торгу с девицей. Чья, коли не велика тайна?
– Купца Артема Ухвата дочь.
– И что отец? Отдаст дочку за тебя? – оживился Роман, глядя на покрасневшего от внимания парня.
– Говорит, что я молод еще и двора у меня своего нет, а сам обещал дочку купцу Елисею, что за Почайной дом поставил.
– Так ему же за пятьдесят уже, – удивленно вскинул брови Роман Федорович.
– Так что с того! Главное – богат.
– Ничего, вот вернемся и что-нибудь придумаем, – улыбнулся своим мыслям Роман, вспоминая, как он обрел свое счастье.
– Что-то мордвы совсем не видно. В былые-то времена то лодку с рыбаками встретишь, то охотник на берегу покажется, то дымком от костра потянет, а ноне пусто. Словно вымерла мордва, – заметил близсидящий от посольского боярина сотник Мартьян. Он только что сменился с весел и теперь осторожно разминал одеревеневшие от однообразной работы мышцы рук.
– Видимо, затаились, чуют беду «белоглазые», – подал голос кто-то из гридей.
– Поговаривают, что среди мордвы много пришлых булгар. Так ли, Роман Федорович? – спросил сотник посольского боярина.
– Все так. Их теперь немало и во владимирской земле, и в рязанской, и в смоленской… Да где их ноне нет. Разметала татарва целый народ по земле. Даже в войске татарском булгар немало.
– Да как же так, Роман Федорович? – изумился Мартьян. – Они их дома пожгли, а те в войске служат?
– Жить захочешь и не то еще сотворишь, – заметил кто-то из гридей.
– Ну нет! – возвысил голос сотник. – Коли доведется, ни ворога не пощажу, ни себя не пожалею!
– Не дай Бог, – мелко, раз за разом, перекрестился все тот же гридь.
– Ты чего весло-то опустил? – сдвинул брови сотник, глядя на него. – Ишь, разговорились! А ну, навались! Дружней! Раз взяли! Два взяли!
Вспенивая носом встречную волну, лодии пошли быстрее.
«А на ночь все равно придется пристать к берегу. Не достанет сил у мужиков на столь долгий путь. Как в Клязьму войдем, надо будет раздобыть лошадей, там и берегом можно путь продолжить», – решил Роман Федорович, ибо знал, что коли прислал великий князь гонца, то дело спешное.
Великокняжеский двор гомонил народом.
– Не содеялось ли чего? – протискиваясь сквозь толпу, спросил Роман Федорович у одного из мужиков, на что тот, округлив глаза, возопил:
– У князя Всеволода Юрьевича сын родился! Народ собрался за здравие его чашу выпить!
Роман с великим трудом пробрался к высокому резному крыльцу великокняжеского терема. На его ступенях стояло до десятка гридей, преграждая путь. Увидев среди них знакомого, Роман Федорович кивнул ему:
– Мне к великому князю надобно. Дело спешное.
Но тот лишь покачал головой:
– Ноне порядки воевода Жирослав Михайлович строгие завел. Не могу без его дозволения пропустить. Да вон и сам великий князь, – кивнул он в сторону появившегося на крыльце Юрия Всеволодовича. Тот, простирая руку над толпой владимирцев, крикнул:
– Во здравие моего внука жалую вина и хмельного меда, кто сколь выпить сможет!
Последние его слова потонули в восторженном реве ликующей толпы.
Юрий Всеволодович хотел было уже вернуться в терем, как встретился взглядом со своим посольским боярином. Поманив его пальцем, приказал гридям охраны:
– Сему боярину в проходе преград не чинить. Ни днем, ни ночью! – И, отведя в сторону, здесь же, на крыльце, коротко распорядился: – Отправляйся к Олегу – князю рязанскому. Послание у боярина Дорофея Федоровича возьмешь. Он тебя в путь снарядит и слово напутственное скажет. Верь ему, как мне. Теперь же прощай.
Не успев даже стряхнуть пыль с одежды, Роман Федорович опять оказался на коне, и путь его лежал в Рязань – город, в котором он не был более двадцати лет и который помнил охваченным пламенем.