— Стой! Кто идет? — донесся суровый голос стражника до слуха всадника. Черный боевой жеребец замедлил шаг. Всадник свесился с седла и поглядел в лицо спрашивающего.

— Я Конан из Киммерии, наемник. — Говоривший был крупный мужчина в полном расцвете сил и молодости, с гривой прямо подстриженных черных как вороново крыло волос. Его руки и лицо были покрыты темным загаром, словно он только что спустился с гор, где его опалило безжалостное солнце.

И коня он подобрал себе под стать, чтобы мог выдержать вес его вооружения. Этот наемник был рослый человек, почти великан, широкий в кости. Кольчуга грозила треснуть под напором вздувающихся мышц. К седлу были приторочены меч, секира, щит, шлем и копье. Свернутые меховые плащи, переброшенные через ремни седельных сумок. Он говорил на кофийском с варварским акцентом.

— Где стоянка Гундольфа?

Часовой коринфиец с раздвоенной бородой, смерил Конана взглядом с ног до головы, не спеша с ответом. Подложив под голову седло и навалив побольше барахла, он устроил себе удобное ложе на обочине дороги, утопающей в грязи. Хотя выглядел он ленивым и совершенно незнакомым, с военной выправкой, рука его привычным жестом касалась изогнутого лука. Сбоку щетинился оперением стрел полный колчан.

— Если ты человек Гундольфа, то где твои знаки различия, а?

— Я не из его отряда. — Лошадь Конана нетерпеливо заржала. — Пока что.

— Ясно. — Часовой глядел на него лениво. — Еще один голодный стервятник закружился над бойней. — Он пожал плечами. — Ладно, проезжай. Гундольф стоит прямо там, на пятой террасе, если взять влево. — Он махнул рукой, не потрудившись оторвать задницу от своего ложа. — Но если хочешь чего-нибудь поинтереснее, дуй лучше к шатру Браго. Это прямо там, перед тобой. Его ребятам в бою всегда удается взять побольше, чем другим.

Киммериец равнодушно кивнул и повернул коня.

— Я знаю Гундольфа еще по старым временам.

При этом он пришпорил коня и затрусил по дороге наверх.

Лагерь вольных наемников был разбит среди спускающихся террасами виноградников под стенами Тантизиума, провинциального города в Западном Кофе. Конан, который явился сюда прямиком из пустыни, был поражен величиной лагеря, раскинувшегося перед ним на скалистом склоне. Здесь было множество палаток. От десятков костров серый дым поднимался в туманное голубое кофийское небо, которое у горизонта казалось совсем белым. За горизонт уходила каменистая равнина, покрытая холмами, на склонах которых видны были пастбища и поля.

Лагерь был организован более чем небрежно. Он лежал в узкой расщелине между двумя холмами, на которых разбиты были виноградники. Конан видел, что оборонительные валы лагеря никуда не годятся. Они были наскоро слеплены из куч всевозможного мусора и камней, к тому же невысоких.

Да и сам город… Природа и та больше позаботилась о его защите, чем обитавшие в нем бездельники. Из лагеря видно было, как поднимаются белые стены Тантизиума, за которыми мелькали крыши домов. Даже с этого расстояния понятно было, что стены эти сложены кое-как. Они не отличались ни особой высотой, ни отвесностью. Сверху, на стенах, был предусмотрен только очень узкий проход для стражников — словом, не развернешься. Единственной более-менее сносной твердыней из обозреваемых отсюда был добротно построенный крепостной вал из серого камня, который соединялся с городской стеной в самом отвесном месте склона холма. Он был выше, чем все остальные стены, и сверху утыкан зубцами — это сразу бросалось в глаза. Видимо, это была либо старинная цитадель, либо часть древнего дворцового комплекса.

Конан продолжал делать свои тактические наблюдения, пока его конь карабкался по ухабистой дороге наверх. Он миновал аляповато разукрашенную бахромой палатку, над которой развевалось знамя с драконами, — видимо, это и был шатер Браго. По обе стороны дороги палаток становилось теперь все больше. Среди палаток видел он и открытые пространства для лошадей. В целом же, почти все было занято шатрами и палатками, густо утыканными тут и там. Большинство обитателей лагеря явно стремились разбить свои шатры поближе к дороге.

Видно было, что наемники чувствовали себя здесь, в лагере, привольно и вольготно. Для них это был дом родной. Единственным порядком здесь был полнейший разброд и беспорядок. Повсюду властвовало местное вино. Оно путешествовало из рук в руки в глиняных кувшинах, бочках, мехах. Из палаток доносились проклятья, божба, стук костей в деревянных стаканчиках, брань и хриплый хохот женщин, сопровождающих доблестное воинство. Люди, облаченные в самые разнообразные по покрою одежды, а то и вовсе не одетые, беседовали между собой, спорили, боролись среди скал и выгоревшей от солнца тощей травы.

Конану пришлось весьма осторожно объехать двух дочерна загорелых гундеров, одетых только в юбки и сандалии, которые ловко валтузили друг друга дубинами, обмотанными мехом. Они делали выпады, уклонялись и совершенно не обращали внимания на зевак, которые толпились вокруг во множестве и отпускали разнообразные замечания. Несколько поодаль компания молодых парней из Шема в овчинах метали дротики в соломенное чучело, водруженное прямо посреди дороги. С ворчанием они уступили Конану дорогу, чтобы он мог проехать, и тотчас же возобновили свое занятие, стоило ему миновать их.

Те, кто не хотел бороться, просто сидели перед своими палатками, болтали, надраивали доспехи или вострили мечи. Когда Конан проехал мимо, вслед ему понеслось несколько довольно хамских замечаний. Время от времени попадались и такие, кто просто сидел и глазел перед собой в пространство отсутствующим взором. За этими Конан приглядывал особенно внимательно, зная слишком хорошо о совершенно непредсказуемом нраве некоторых людей, которых судьба заносила в наемные отрады. Он ехал вдоль дороги, поглядывая на лица сидящих, наполовину настороженно, наполовину ищуще, — пытался высмотреть хотя бы одного знакомца.

Стервятники в предвкушения новой падали, думал Конан. О да, часовой был прав. Сам Конан, пока торчал у себя на родине, в обществе родни и старых товарищей, едва не заболел от скуки. Дикие утесы и горы его детства казались ему теперь маленькими, едва ли не тесными. Игрушки, из которых он вырос. Запахи мятежа и войн в Кофе, которые занесли на далекий север торговцы и странники, ударили ему в ноздри, как сладкий мускусный аромат, — и властно повлекли его за собой.

Дома ему делать особенно было нечего. Он вооружился тяжелым кошелем серебра, набрал провизии, взял оружие я двинулся на юг.

Но он говорил себе: я не из тех крестьян, кого голод выгнал с родных мест и кого надежда на легкое обогащение потянула в неведомые дали, заглушив даже страх смерти (а уж старушка-то куда более близка, чем они думают, и уж куда более вероятна, чем богатая добыча; ну да это не Конаново дело — рассуждать). И не в стремлении потешить свое тщеславие отправился он в путь. И не для того, чтобы потакать своим мрачным наклонностям, таящимся в глубине души, — а кое-кто из здешних наемников с черными как уголь сердцами явился в этот лагерь именно за этим.

Нет, Кован смутна понимал — где-то там, в глубине души, — что способен на куда большее. В нем таились силы, которые будто бы вынуждали его испытать их. И были у него свои таланты, которыми он при случае исключительно ловко пользовался. В дальнейшем видно будет, сумеют ли они принести ему удачу в этом жестоком мире.

Его размышления прервал пронзительный голос, прозвучавший у самого его колена:

— Конан, старый пес! Ты тоже сюда притащился? Ну уж теперь мы точно победим.

— Ба, Бильхоат, ты ли это? — Ковав улыбнулся тощему сморщенному человеку, стоящему возле его коня. — Как я погляжу, после Аренджуна ты взялся за честное дело. Как и я.

Лицо старика подернулось складками — он смеялся.

— Да. Тут и еще есть наши, Павло и Франос. Нам надо бы держаться друг друга, и удача от нас не отвернется!

— Так оно и будет, клянусь набитой мошной жирного Бэла! Вы что, все в Гундольфовой банде?

— Нет, Конан, — Бильхоат помотал головой. — Мы с Виллезой. Жаль, конечно. Нрав у этого зингарца препоганейший. Я бы предпочел быть с Гундольфом. Но слишком уж большой задаток я взял у этого бандита с червой душой, чтобы теперь мог от него уйти.

— А вообще, против кого воюем-то? Я слыхал, что мы защищаем дело какого-то кофийского принца, бунтовщика.

— Точно, принца Ивора. Буйная головушка, молодой еще. Местные от него без ума. — Бильхоат погладил лошадь Конана по носу. — Полон новых идей. Смертельный враг своего дяди, короля Страбонуса.

— Слыхал я про этого короля, будто он убийца и мерзавец, — мрачно проворчал Конан. — Так получается, Ивор этот — реформатор? Я бы с радостью предложил ему руку в борьбе против этого кровавого грифа Страбонуса! Как и все прочие вольные наемники! — Конан жестом показал на пьяных наемников, которые шлялись вокруг. — А что, они тоже собрались поддержать правое дело? Желают посадить на престол хорошего короля, а плохого скинуть?

Бильхоат заржал и потрепал коня по черной гриве.

— Нет, разумеется. Некоторые из этих сукиных детей уже недовольны. Говорят, что просиживают здесь задницу, а за это денег не платят. — Он подмигнул Конану. — Но я-то не охотник за славой. На мой взгляд, у здешнего мятежа неплохие перспективы. Помяни мое слово, каждый из нас, если мятеж победит, получит либо землю, либо хорошую должность. Ради этого стоит и попыхтеть.

И похлопал коня по шее.

— Что до меня, то мне нужно место. — Конан натянул поводья. — Я к Гундольфу. Буду рад снова тебя увидеть, Бильхоат. — Пришпорив коня, Конан поехал вперед, крикнув через плечо: — Найдешь минутку, разыщи меня!

Считая террасы, Конан поднимался по склону. Оказавшись на пятой, он свернул и поехал между двумя рядами палаток, где увидел наконец большой шатер, похожий на пирамиду, над которым развевалось знамя: золотой топор на черном поле. Этот герб с давних времен он видел на щите Гундольфа.

Три грубых парня, которые изнывали от скуки у занавешенного входа в шатер, были Конану незнакомы. Вид их был непривычен даже ему — а уж чего только он не навидался. Выглядели они весьма сурово. Под жарой полуденного солнца они разделись до пояса, но оружие держали в руках, готовые в любую секунду пустить его в ход.

Хмуро смотрели они, как Конан слезает с седла и привязывает лошадь к коновязи. Конан отвязал от седла перевязь с мечом и перекинул ее через плечо. Затем повернулся и зашагал прямо на них, с удовольствием разминая ноги после долгой езды.

— Шатер Гундольфа, как я погляжу. Он там?

Конан говорил достаточно громко, чтобы его слышали внутри шатра. Последовало долгое молчание. Потом самый здоровенный, из троих стражей, квадратный, кряжистый, с толстым брюхом, вышел вперед и ответил:

— Нет. Его там нет. Я Стенгар. Я за него, пока он в отъезде. — Он бросил свирепый взглад на своих товарищей и снова уставился на Конана. — А ты… Кто таков? С севера небось? — Он смерил Конана взглядом — с головы до ног. — Гипербореец, как я погляжу.

— Киммериец, — поправил Конан недовольно.

— Ах, горный варвар! Ну и какого черта тебе надо от нашего капитана? Отвечай!

— Слышал, что Гундольфу нужны люди.

— Может быть. — Стенгар нахмурил лоб. Он явно о чем-то думал. — Ну и что с того?

Конан опасно сузил глаза:

— Ты, я гляжу, на неприятности нарываешься.

Стенгар снова поглядел на своих приятелей, затем опять на Конана:

— Ты небось решил, что подойдешь Гундольфу?

Конан оценивающе осмотрел всех троих:

— Я думал, что Гундольф отребья не берет. — Он пожал плечами. — Должно быть, а ошибался.

Пока Стенгар обдумывал последнее замечание, он стал еще мрачнее. Он выпятил свое брюхо и повысил голос. В нем теперь нескрываемо звучала злоба.

— Скажи-ка мне, чужак, почему ты выбрал именно этот отряд? Прямиком сюда? Зачем ты потащился именно сюда, вместо того чтобы присоединиться к тому сброду, что квартирует внизу?

Конан настороженно смотрел на него. Он решил говорить как можно меньше.

— Об отряда Гундольфа идет добрая слава.

Стенгар насмешливо улыбнулся:

— Правильно, чужак, это ты в точку. Чертовски добрая слава! Или, говоря иначе: мы — лучшие из людей Гундольфа! — Он мотнул головой в сторону своих приятелей. — Ну так что, чужак, можешь ты мне сказать — с твоим-то опытом, с твоим-то знанием самых грязных и необжитых дыр в этом мире, — почему оно так, а?

Эта перепалка привлекла внимание других наемников, которые повылезали из находившихся поблизости палаток и теперь с интересом наблюдали за сценой.

— Вот ты мне это и объясни! — Конан не двигался с места.

— Хорошо, чужак. Я скажу тебе. Мы лучшие. Столько таких, как ты, неотесанных деревенщин стремится попасть в отряд Гундольфа, что нам приходится половине из желающих отказывать. — Толстяк скрестил руки на груди и самодовольно поглядел на окружающих, как будто только что растолковал всем и каждому, как устроено мироздание.

Конан помедлил, подозревая ловушку. Он поправил пояс, так, чтобы рукоять меча была прямо под рукой.

— Неужто половине?

— Точно, северянин. Половине — из тех, кто выживет! — Стенгар театральным жестом выбросил вперед руку, как будто подавая знак кому-то, кто находился далеко, и кого зрители не могли видеть. — Выходи, Лалло! Пора и поразмяться!

Конан резко повернулся при звуке тяжелых шагов и низкого горлового рычания. Прямо на него мчался молодой человек с тяжелым двуручным мечом. Он уже занес свое оружие, чтобы разрубить Конана пополам.

Атака была столь стремительной, что Конану пришлось отражать ее мечом, не вытащив его из ножен. В высоте встретились оба клинка, оглушительно загремев. Зрители взревели от восторга. Перевязь Конана еще извивалась в пыли, как змея, пока его противник успел нанести еще два удара, целя в область живота.

— Ну что, друзья! — вскричал Стенгар. — Кто из этих двоих будет нашим новым рекрутом? Этот могучий лесоруб, Лалло, дитя кофийских гор? Или же варвар с далекого севера? Мой выбор — Лалло. Я ставлю на него.

Возбужденно зазвучали голоса вслед за этими словами. Распределялись ставки.

В это время Конан уклонялся и отражал удары. Парень был силен, как бык, и быстр, что уже доказала его первая атака. Ростом и весом он был равен своему противнику. Но он совершал слишком много необдуманных движений, и клинок Конана грозил ему смертельной опасностью.

— Эй ты, как тебя! Лалло! Бросай дурить! — крикнул ему Конан между двумя ударами. — Что за смысл нам кромсать друг друга только ради потехи этих шакалов?

Но Лалло ничем не показал, что понял. Глаза его неотступно следили за противником. Рот кривила гримаса. С размаху он обрушил удар на голову врага. Конан отскочил в сторону, простив юнцу царапину на руке.

— Ого! Варвар хочет прекратить! — закричал один из зевак, — Душа в пятки ушла небось. Я удваиваю ставку на Лалло!

— Я тоже! — заорал другой. — Всякий знает, что бойцы из этих горных варваров никудышные.

Лалло явно не замечал, что его песенка спета. Он продолжал размахивать мечом, как топором в лесу, с каждым шагом продвигаясь вперед, как будто Конан был всего-навсего каким-то странным подвижным деревом. Конан отбил меч парня в сторону и попытался остановить его могучим ударом кулака по голове — но промахнулся, так что сам неожиданно остался без прикрытия. Это было рискованно. Только опасным поворотом, изогнувшись, Конан ушел от ответного удара Лалло. Он подставил своему противнику ногу, чтобы тот упал, — но все, чего он достиг, был дар вражеского меча, которым тот ухитрился сбрить волосы с его ноги.

Нельзя было с уверенностью определить, все ли в порядке было у этого Лалло с головой. Но он был быстр, очень быстр, быстрее, чем можно было ожидать. Конан видел, что иной возможности нет: придется убить его. Уже несколько раз ему приходилось усилием воли заставлять себя в последний момент отказываться от решающего удара.

Наконец он поднырнул под один из широких горизонтальных ударов дровосека и стремительным кошачьим движением ушел за спину Лалло, который на мгновение потерял его из виду. Лалло успел повернуть голову, но остановить свой меч и развернуть его не осталось времени. Всю силу своего могучего тела вложил Конан в удар, который должен был разрубить надвое глупое лицо его противника, застывшее перед ним с невидящими глазами и слюнявым ртом.

И тут тяжелая рука оттолкнула Конана в сторону. Смертельный удар рассек воздух, хотя Лалло лежал на земле.

Варвар зарычал и сжал кулак, чтобы раздробить череп тому, кто влез не в свое дело. Но в последний момент узнал эту физиономию, заросшую серой щетиной, эту бочкообразную грудь.

— Гундольф!

— Конан-киммериец! — Серая щетина раздвинулась в ухмылке. — Как всегда, дерешься! Теперь хватит, парень, побереги силушку. Об этом мы еще поговорим. — Капитан наемников обернулся к остальным и страшно заревел: — Ты, парень, — осади назад! Зено, Стенгар. отберите оружие у этого ублюдка! Не знаю, что за дурь тут у вас, но с меня хватит! — Гундольф обвел яростным взглядом зевак. Под этим взглядом многие вдруг вспомнили о каких-то своих неотложных делах — Ну? Кто это затеял?

Большинство наемников старательно избегали взгляда своего командира. Наконец Стенгар, который стоял рядом с Лалло, сказал:

— Между этими двумя рекрутами, капитан, возникло несогласие по некоторым вопросам. Я не имел права вмешиваться.

— Замечательно, Стенгар, — кивнул Гундольф и вдруг взревел: — Замечательно для слепого сосунка! Я знаю Копана я хорошо представляю себе, во что бы превратилась башка этого бедного парня в то самое мгновение, когда Конану вздумалось бы до нее дотянуться. — Затем он широким жестом обвел всех собравшихся. — Я наказываю каждого из вас на пять монет. И приведите в чувство этого молодого болвана, чтобы я потом мог розгами вбить в него немного ума. Конан, прошу в шатер. Мой конюх позаботится о твоей лошади.