За высокими, ярко освещенными стрельчатыми окнами королевского дворца аквилонской столицы Тарантии мелькали тени танцующих. Из-за стен дворца доносились музыка, смех и веселые возгласы. Придворные и аквилонская знать собрались на торжественный бал, посвященный проводам офицеров, возглавляющих очередные набранные для военных действий легионы. На следующее утро молодым воинам предстояло отправиться в долгий поход, из которого далеко не всем из них суждено будет вернуться. Сегодня же праздник был организован них, для них плясали красивые девушки, для них играла музыка, для них разливали в кубки лучшее вино.

В глубине дворцового сада, на пристроенной к одной им численных галерей веранде сидела королева Зенобия одетая в расшитый золотом и драгоценными камнями хитон. Застекленные двери отделяли ее от дворцового зала, где кружились в танце придворные и гости. У дверей в каждом углу веранды стояли, словно тени, неотлучные телохранители королевы — Черные Драконы, одетые в свои вороненые кольчуги. Рядом с Зенобией в помпезном кресле устроился ее обычный собеседник — лысеющий, не слабеющий, но лишь набирающийся с годами мудрости канцлер Аквилонии Публио.

Бал идет спокойно и размеренно, Ваше Величество, — сообщил канцлер королеве. — Дворцовые слуги знают свое дело и легко справляются с ним, не утомляя приглашенных чрезмерным весельем и излишними развлечениями.

— Это хорошо, — с легкой зыбкой отозвалась королева. — Я рада, что мы нашли двойное применение части присылаемых королем денег, захваченных в качестве трофеев и полученных в виде контрибуций. Хотелось бы, чтобы эти молодые люди запомнили на прощание что-то приятное, связанное с родным городом и королевским дворцом, перед тем как они отправятся в далекий поход.

При этих словах улыбка слетела с лица королевы, вспомнившей о своем вечно отсутствующем супруге.

Публио же невозмутимо продолжал развивать свою мысль:

— Ваши празднества, госпожа, куда более спокойны и цивилизованны, чем те, что устраивает наш глубокоуважаемый король. В последнее время во дворце не происходят ни турниры, ни потешные баталии, никто не упражняется в рассказывании публике фривольных или кровавых историй, никто, наконец, не напивается до полусмерти. Да и без обнаженных танцовщиц, по моему мнению, празднества куда приличнее и спокойнее… В общем, Ваше Величество, организованные вами балы мне куда больше по вкусу.

— Неужели, Публио? — Королева слегка нахмурилась. — Я, безусловно, стараюсь внести свой вклад в сохранение славы аквилонского двора, как столицы самой высокоцивилизованной и культурной страны в Хайбории. Но не стоит и умалять величие варварского духа, неиспорченность души человека, рожденного дикарем. Подчас голос с грубым акцентом может оказаться самым звучным во всем придворном хоре и объявить то, что как божественную истину воспримет весь народ.

Королева помолчала, провожая глазами удаляющихся по садовой тропинке молодого офицера и льнущую к нему девушку из приглашенных на бал дочерей тарантийских аристократов. Затем, вздохнув, она добавила:

— В конце концов, именно безудержным варваром и бесстрашным воином-дикарем, а вовсе не повелителем Аквилонии был Конан, когда я полюбила его с первой встречи, с первого взгляда.

Решив переменить тему, канцлер обратился к последним политическим и военным событиям:

— Какой приятный поворот судьбы, госпожа: покорение нашим королем Немедии дает вам возможность править Бельверусом, вашим родным городом…

— Да, и какая в этом ирония! Я, некогда проданная в рабство на рынке Бельверуса… А теперь вся Немедия присягает на верность моему супругу… Иногда я спрашиваю себя: не захочет ли Конан когда-нибудь покорить и его родную Киммерию? Сомнительно, чтобы даже он сумел подчинить такой гордый и свободолюбивый народ. — Покачав головой, королева словно невзначай поинтересовалась: — Как вы думаете, Публио, Конан действительно твердо решил покорить весь мир? Канцлер пожал плечами:

— Кто знает… Во время наших последних встреч я предупреждал его, что не следует, по крайней мере, провозглашать эту цель открыто. Может статься так, что короли Хайбории объединятся против него. Но, к моему удивлению, видя военные успехи Конана, некоторые из них уже устремились к нему, желая стать вассалами повелителя Аквилонии.

Зенобия наклонилась к канцлеру и спросила:

— А разубедить его вы не можете?

— Наш король, — вздохнул Публио, — не из тех, кто отказывается от своих планов, о чем вы и сами прекрасно знаете, Ваше Величество. А эта идея, похоже, крепко засела у него в голове. Трудно предположить, что могло бы заставить его отказаться от нее, кроме… — Помолчав, Публио заставил себя произнести вертящиеся у него на языке слова: —…Кроме поражения. Впрочем, надеюсь, что если королю удастся победить Амиро, то это на некоторое время насытит его жаждy захватчика. А там, глядишь, нам удастся надолго занять его делами обустройства новой, изрядно расширившейся империи.

Тут канцлер осекся, опасаясь, не наговорил ли он лишнего. К его удивлению, королева поддержала разговор на эту тему:

— Я понимаю: Конан будет очень доволен победой над Кофом. Ведь до сих пор он присоединил к своим владениям территории лишь двух королевств, напавших на нашу страну первыми. А Амиро перешел ему дорогу… — Так что теперь, если Конан и захватит королевство своего новоявленного врага-соперника, то никто не сможет поставить ему это в вину. — Публио оживился, чувствуя себя в разговоре о политике и дипломатии как рыба в воде. — Что касается резни, учиненной нашими ставленниками в Немедии — это, можно сказать, их внутреннее дело. Мы лишь помогли одной из сторон морально, будем так считать. Куда важнее присутствие там аквилонских легионов, угрожающих Северному Офиру и самому Кофу. С сегодняшним курьером я получил указание короля начать переговоры с коринфийским посланником на предмет пропуска нашей армии на юг через территорию Коринфии, с целью удара по кофийским землям. Такое соглашение было бы весьма выгодно для Конана, независимо от того, собирается он учитывать нейтралитет Коринфии или нет.

— Все ясно. — При известии о скором продолжении и даже расширении войны королева снова погрустнела. — Видимо, настало время Конану сойтись с Амиро в смертельной схватке. Я вообще удивляюсь, как они смогли так долго просуществовать рядом без войны. — Королева вздохнула.

— Оба правителя известны как выдающиеся военачальники, — заметил канцлер. — Во всей Хайбории, пожалуй, лишь армия Кофа может противостоять аквилонским войскам. Но если два могучих противника сойдутся в изматывающих сражениях, то, ослабевшие, они оба могут стать жертвой других соседей, как это и произошло с Офиром. Вот почему и Конан, н Амиро сейчас затаились, выжидая момент для одного решающего удара, который не потребует много крови своих войск.

— Я понимаю, — кивнула Зенобия. — Они ходят друг за другом кругами, словно два соперничающих льва в окружении стаи гиен. Война — грязное дело, да и политика — не лучше. Что же касается нас, то здесь, в Тарантии, мы видим только выгоды войны. Для нашей молодежи это возможность отличиться, получить звание, титул, захватить большую добычу. Война превращает их в героев. На полудюжину погибших в бою деревенских парней один становится хозяином большого земельного надела, порой — с уже построенным домом и налаженным хозяйством. При таких шансах выиграть их родители не ропщут против войны. Мой муж стал главным героем Аквилонии всех времен. Вопрос — надолго ли? И как тяжело заплатит сам аквилонский народ за свое величие?

— В других странах, — сказал Публио, — Конана вовсе не причисляют к сонму героев. Наоборот, судя по донесениям наших шпионов, власти Бритунии и Коринфии серьезно настраивают население против Конана-грабите-ля и Конана-завое-вателя. Эти королевства не удастся застать врасплох, как Немедию, и вряд ли они с распростертыми объятиями примут такого освободителя… Но — тсс! — вот идет еще один великий вождь!

Публио обернулся, чтобы поприветствовать ворвавшегося на веранду принца Конна. Тот, в глиняном горшке вместо шлема, с деревянным мечом в руке, вел в бой свою армию, состоящую из одной-единственной придворной няньки.

— Ваше Величество, — обратилась женщина к Зенобии, — я пыталась уложить юного Конна в постель, чтобы он отправился на завоевание царства сновидений, но перед столь дальней дорогой ему потребовалось ваше благословение.

— Ну, сынок, — королева ласково обняла принца, — вот тебе мое благословение, а также пожелание доброй дороги и удачи. Укладывайся спать и завоюй для меня великие сны.

— Достойное будущего короля напутствие! — раздался низкий голос. — Я теперь понимаю, почему его отец с такой легкостью покоряет целые королевства.

— Троцеро, это вы?! — удивленный, воскликнул канцлер.

— Граф, добрый вечер, — поздоровалась Зенобия, глядя, как Троцеро наскоро обменивается воинскими приветствиями и прощаниями с уводимым нянькой принцем. — Мы вас даже не ждали так быстро. Как добрались? Рассказывайте же скорее, нам не терпится узнать новости из Офира из первых рук.

— Положение там я бы назвал стабильным, — по-военному ответил граф, поцеловав руку королеве и поздоровавшись с канцлером. Сев на принесенный ему слугой стул, Троцеро продолжил: — По нашему берегу Красной реки теперь расставлена цепочка фортов, что делает прорыв кофийцев маловероятным. По согласованию с королем я позволил себе покинуть Ианту, чтобы разобраться с положением дел на юге.

— На юге Аквилонии?! — чуть не подпрыгнул на месте Публио.

— Да, господин канцлер, и, судя по вашему удивлению, я полагаю, что вы еще не информированы… Как?! Королева, и вы до сих пор не в курсе?

Зенобия развела руками, и граф продолжил:

— Принц Амиро, решив увеличить линию нашего противостояния, нанес удар по Аргосу в районе княжества Аронд на нашей южной границе. Аргосцы просто не успели переслать туда свои основные силы. Все это не несло бы большой угрозы нашим границам, если бы не сведения о тайном союзе Кофа с Зингарой. На всякий случай я лично займусь мобилизацией и подготовкой к возможному нападению на наши южные провинций.

— Угроза на юге! — покачала головой Зенобия. — Похоже, Амиро затеял там то же самое, что Конан готовит на севере. Воистину, все мои худшие опасения сбываются… Но, Публио, ведь Зингара, с тех пор как в Аквилонии правит Конан, была нашим союзником. А Аргос — большое, сильное королевство — нешуточный противник для Кофа.

— Все относительно, Ваше Величество, — пожал плечами канцлер. — Аргос — преимущественно морская держава; на суше аргосцы не так уж сильны. Кстати, с Зингарой у них постоянные трения и стычки по поводу отдельных островов, проливов и прибрежной торговли. Зингарский двор не упустит случая свести счеты с давним соперником, пусть далее ценой разрыва союза с нами. Что касается меня, госпожа, я могу вас уверим», что я предприму все возможные усилия на дипломатическом фронте для отведения или смягчения этой угрозы.

На террасе воцарилось молчание, нарушаемое лишь льющейся из дворца музыкой продолжающегося балл. После паузы первой заговорила Зенобия.

— Ну а теперь, любезный граф, — обратилась она к Троцеро, — расскажите мне немного о том, как поживает ой супруг. О том риске, которому он себя подвергает ежедневно, я могу лишь догадываться. Но, скажите… он хотя бы скучает по семье, по дому?

Троцеро, не вставая, чуть поклонился:

— Ваше Величество, готов поклясться, что все победы, все свои успехи в войне ваш супруг посвящает вам и маленькому Конну.

— Понятно… — Королева спокойно приняла эту ни о чем не говорящую информацию и спросила: — А как поживает этот его уродец, Делвин? Шут все еще в фаворе у моего мужа?

— Да, госпожа, — бесстрастно ответил Троцеро. — Более того, шут выпросил у него доспехи и теперь подчас мелькает на поле боя, сверкая латунью, как котелок, и потрясая кинжалом.

— Разумеется, он по-прежнему поет и играет на пирах по случаю побед, — продолжила за графа Зенобия. — Я уже в курсе по поводу пьяных застолий и шумных пиршеств, которые устраивает Конан в захваченных городах. Впрочем, вам, граф, видимо, не до веселья, если уж король порой перекладывает на вас то, что положено делать ему самому и никому другому!

— Я не совсем понимаю, о чем вы, Ваше Величество, — с напускным недоумением отозвался граф.

— Неужели? А я вот узнала, что вам пришлось командовать армией, пока мой муж в порыве страсти странствовал в поисках и попытках спасения своей старой пассии — некоей Ясмелы. Что же вы молчите, граф? Я полагаю, что имею право знать о столь рискованных, но как всегда, столь же благородных приключениях своего супруга. О шлюхе по имени Амлуния мне тоже известно, ибо у меня есть собственные шпионы и собственные ясновидцы. Так что, граф, не стесняйтесь — выкладывайте все как есть!

— Ваше величество! — Публио был явно шокирован. — Как же так? Я ведь предлагал вам услуги своих осведомителей и астрологов. А вы, призвав на помощь лжецов и шарлатанов, попали в столь неловкое положение!

— Замолчите, Публио! — почти прошипела Зенобия. — Уж ваши-то игры я насквозь вижу. Вы боитесь, что если я буду слишком много знать, то смогу надавить на Конана и чем-то повредить вашей будущей империи! Но я… Я стою больше всех империй, вместе взятых! Я могла бы перегрызть горло всем этим девкам, подослав к ним убийц, наслать на них порчу… Но я люблю Конана и останусь ему верна и не буду противиться его делам. Потому что он не только мой супруг, но и мой король!

* * *

— Ватесса! Ватесса, дорогая моя! Тебе лучше? Давай я подложу тебе подушку под голову.

Принцесса Ясмела, склонившись над неподвижно лежащей служанкой, влила ей несколько капель жидкости из кубка прямо в рот. Подождав, она опустила голому женщины на подушку. Та лежала, не отвечая, устремим неподвижные глаза куда-то вдаль.

— Тебе так удобно, Ватесса? Полежи так. Скоро все пройдет, ты поправишься, вот увидишь.

Встав с колен, Ясмела отодвинула свечу подальше от изголовья кровати Ватессы, чтобы свет не падал ей на лицо. Служанка не приходила в себя с того дня, когда один из телохранителей Амиро оглушил ее ударом дубины по голове. С тех пор Ясмела заботливо ухаживала за ней. Госпожа и служанка поменялись ролями, но принцесса понимала, что при всем старании ей не удастся возместить Ватессе и десятой доли той заботы, которой окружала ее служанка в течение долгих лет.

Подойдя к окну, принцесса приоткрыла ставни. Луна еще не взошла, и в темноте виднелась лишь россыпь звезд на небе да черный контур вонзавшихся в небосвод незнакомых горных вершин. Впрочем, и днем вид был ненамного лучше: мрачные склоны, поросшие дремучим темным лесом, да гранитные скалы — все это не вызвало у Ясмелы радостных чувств. Ночной воздух был свеж, в комнату потянуло холодом, и принцесса поспешила захлопнуть ставни и задернуть шторы.

Эта уединенная, затерянная в глуши безымянная башня стала для нее не только местом заточения, но и сим волом наказания. Наказания за безумную материнскую любовь, за одностороннее воспитание сына, который, повзрослев, оказался прекрасно подготовлен к схватке за власть, но считал честь, достоинство и благородство ничем иным, как красивыми словами. Не меньше, чем отношение Амиро к ней самой, поразило Ясмелу и то, как он обошелся с Ватессой, которая была ему почти второй матерью, воспитывавшей его и ухаживавшей за ним с колыбели.

И все же для Ясмелы Амиро был сыном. Единственным и любимым сыном. Она ничего не могла с собой поделать и по-прежнему слепо любила его, желала ему удачи и побед.

Неприязнь Амиро ко всем ее бывшим любовникам была вполне объяснима — слишком рано и близко познакомился принц с нравами мужчин при хорайском дворе. Но чтобы так получилось с Конаном — этого Ясмела не могла себе простить. Теперь два близких ей человека стали заклятыми врагами и будут ими до тех пор, пока один из них не убьет или не возьмет в плен другого. И это те единственные двое мужчин, судьба которых заботила ее!

В глазах Ясмелы уже не осталось слез. Здесь, в затерянной в дебрях Хорайи башне, под охраной бесчувственных, верных лишь Амиро стражников, она не могла ничего изменить, не могла попытаться спасти короля или принца, страну или мир. Оставалось лишь одно — день за днем ухаживать за несчастной служанкой и тем самым попытаться спасти хотя бы свою душу.

Погруженная в тяжелые раздумья, принцесса стояла у кровати лежащей без сознания служанки. Неожиданно с лестницы, ведущей вниз — в общий зал, комнату караула и кухню, — донесся какой-то звук.

«Наверное, часовой», — подумала Ясмела, — поднимается на верхнюю площадку башни, чтобы сменить товарища.

Впрочем, это объяснение пришлось отбросить. За дверью что-то зашуршало, и тут чувство неизвестности сменилось в душе Ясмелы тревогой. Дверь была заперта изнутри, но сейчас тяжелая стальная пластина засова вдруг медленно заскользила в пазах. Следом, слегка скрипнув старыми петлями, приоткрылась дубовая дверь.

В комнату принцессы скользнула непонятная фигура — высокая, узкая тень, силуэт человека в длинном, до пола, плаще с капюшоном. Длинные рукава, скрывая руки, доставали почти до колен этой странной тени. Казалось, что плащ был наброшен на пустоту, быть может — на шест с перекладиной, на манер чучела в огороде, а не на человеческие плечи.

— Кто это? — словно в пространство обратилась Ясмела. — Уходите. Я устала, хочу спать и не намерена принимать гостей.

Неожиданно в ее голове мелькнула мысль: а что, если это Конан?

Нет, невозможно, заставила признаться себе самой принцесса. Слишком узка в плечах и худощава была неведомая тень. Не мог незнакомец быть и принцем. Амиро был лишь чуть выше матери ростом, а незнакомец возвышался над Ясмелой на целую голову.

Наконец принцесса взяла себя в руки и спросила:

— Вы посланец от Амиро? Или… нет, не может быть — неужели с моим сыном что-то случилось?! Он жив? Ранен? Говорите же, или я вызову охрану! А если это выходка караульных, то вы все понесете суровое наказание.

— Никто не умер, не погиб… — Голос незнакомца был низок и одновременно скрипуч; от скрипа дверных петель его отличала лишь некоторая плавность и текучесть. — …Я не несу вестей о чьей-либо смерти. Наоборот, я пришел известить тебя о рождении…

— Что вы мелете?

Испуганная, Ясмела попятилась к столу, где среди ее расчесок, косметики, благовоний и прочих женских безделушек лежал оставленный ей с разрешения Амиро длинный, остро отточенный кинжал.

— Вы не из гарнизона башни, — сказала она. — И вы не посланец Амиро. Если вы тотчас же не покинете мою комнату, я закричу!

— Ну что ж, кричи. Кричи! Ибо что еще, кроме женского крика, может так органично аккомпанировал, радости рождения?

Набрав дыхание, незнакомец излил на Ясмелу поток красноречия:

— Я говорю о твоем собственном рождении, Благородная Дама. О твоем новом рождении под покровительством и защитой всезнающего и всемогущего бога, который решил восстановить свое правление здесь, на этой земле…

Легкие Ясмелы наполнились воздухом, но крик был остановлен в ее груди. Черная тень стремительно скользнула к принцессе, взлетели вверх длинные рукава, из которых показались белые кости, сложившиеся в когтистые лапы, сжавшиеся на горле женщины.

Незнакомец не был человеком. Более того, принцесса вдруг осознала, что он даже не какое-то земное создание. Почувствовав прикосновение костяных лап к своему горлу, Ясмела гораздо больше испугалась не этого, а той угрозы, что нависла над ее душой.

Резко мотнув головой, Ясмела вырвалась из ледяных объятий. Шаг назад — и ее руки нащупали за спиной задвижку ставней. Страшная опасность продолжала грозить ее беззащитной душе.

Еще одно усилие — и ставни распахнулись. Чуть-чуть податься назад — и ночной ветер охладил ее разгоряченный лоб. Еще чуть-чуть назад — и вот костлявые пальцы опять промахнулись. Из груди Ясмелы наконец вырвался отчаянный крик. Но в тот же миг ее душа почувствовала себя абсолютно свободной, радостно поющей в пустоте.

А тело… тело принцессы рухнуло на камни у подножия башни, где, изломанное, разбитое, осталось лежать неподвижно.