Амиро, Верховный Правитель Хорайи и Сиятельный Принц Кофа, пробудился от беспокойного сна в чужой, враждебной темноте.

По крайней мере, Амиро показалось, что он проснулся. Придя в себя, принц обнаружил, что стоит на свежем воздухе, одетый в черную рубаху и брюки (этот шелковый костюм обычно заменял ему ночное белье, чтобы затруднить действия возможных наемных убийц). Иа его ногах были те самые мягкие сапоги, которые вечером он поставил у своей кровати. Но кинжала, всегда лежавшего под подушкой принца, при нем не оказалось.

Тьма, окружавшая Амиро, была не совсем кромешной. В просвете между тучами показался лунный полумесяц, осветивший окрестности. Оказалось, что принц стоит посреди мощенной каменными плитами площади, на которой возвышаются внушительные колонны и своды галерей. Это место было абсолютно незнакомо принцу.

Амиро осторожно сделал шаг и убедился, что в мире снов полированный камень остается твердым и прочным, как ему и положено. Черное небо и рассыпанные по нему звезды почему-то вызывали у принца какое-то неясное беспокойство. Словно отвлекая его от этого, вокруг него широким кругом вспыхнули между колоннами невысокие металлические жаровни-светильники. При этом ни единой человеческой тени не промелькнуло под сводами галереи. На каменной площади не было никого, кроме Самого принца.

Второе кольцо языков пламени пролегло вокруг центра площади, осветив находящийся там фонтан или бассейн, заполненный какой-то черной маслянистой жидкостью. Амиро заставил себя сделать шаг по направлению к пылающему бортику бассейна, но застыл на месте, услышав доносящийся из-под поверхности жидкости громкий, явно не человеческий голос с каким-то булькающим акцентом:

— Добро пожаловать, принц Амиро, повелитель великого Кофа, стремящийся к еще большему могуществу. Мне приятно и лестно почувствовать поступь столь благородных ног по камням моего древнего храма.

— Кто ты такой, — с вызовом в голосе ответил Амиро, — чтобы уносить меня сюда без моего ведома, разрушать во внеурочный час мои спокойные, привычные сновидения?

— Не смеши меня, принц, — пробулькал в ответ тот же голос. — Неужели я прервал спокойный, скотский сон жалкого ничтожества? Никогда не поверю, чтобы жаждущий столь многого в своей жизни человек спал спокойно.

Амиро криво усмехнулся:

— Ты неплохо меня знаешь, призрак! Действительно, мои сны всегда полны боев, схваток, подосланных ко мне убийц, пыток и палачей. Бывают в них и веселые пиры, и упоение победы… Но вот до бестелесных голосов из булькающей жижи я еще не докатывался.

— Что ж, лишь сегодня ты смог настроиться и откликнуться на импульс моего возросшего могущества. Каких-то несколько дней назад я не смог бы даже проникнуть в твои сны, не то что рассчитывать обратить столь сильную личность в свою веру.

— Кто ты? Я повторяю свой вопрос. И что это за странное место? — Ощущая ползущий по спине холодок и инстинктивно опасаясь подойти ближе к бассейну, Амиро все же старался держаться с подобающими ему величием и уверенностью. — Тот ли это мир, в котором я живу? Если это так, то ты обладаешь немалой силой, раз смог так передвинуть все небесные сферы. Я не узнаю ни единого созвездия… Нет! Нет, это не земля, я понял! На нашем небе не может быть двух лун! — Амиро, не сдержавшись, перешел на взволнованно-повышенный тон, показывая пальцем на выплывающий из-за горизонта второй полумесяц.

— Если ты не боишься показаться безумным, говоря о других мирах и передвинутых звездах, — произнес голос из бассейна, — то потрудись согласиться с тем, я объясню тебе это, принц. Просто я предпочитаю вызывать смертных к себе в то далекое время, когда над твоей землей еще всходили каждую ночь две луны. Что же касается меня, — продолжали лопаться черные пузыри, — то мое имя — Ктантос. Я — бог. Некогда я был самым могучим из… нет, единственным богом всей земли. Мое могущество ослабло благодаря тупости, жадности и предательству жрецов, спровоцировавших ненависть людей. Да и сам я слишком мало внимания уделял наш, но очень важным для них страстишкам и желаниям моих смертных почитателей.

— Кто поклонялся тебе — люди?

— Люди… Почти люди, что, впрочем, сейчас уже неважно. За многие тысячелетия ваша раса изменилась куда меньше, чем положение звезд на небе.

Лопающиеся пузыри издали какие-то нечленораздельные звуки, по поверхности жидкости в бассейне прошли волны, свидетельствующие о каком-то движении в его глубине. Затем бесплотный голос снова заговорил:

— Итак, я решил восстановить свое положение властителя мира. Божественного властителя. А между мной и этим миром должно находиться связующее звено — монарх, наделенный невиданной для других смертных властью. Сейчас я занимаюсь тем, что подыскиваю для себя верных последователей, достойных столь великого замысла. Я проникаю в их мысли, сны, подчас являюсь им в виде призраков. И хотя бога куда меньше, чем смертного, тяготит время, я признаюсь, что провел достаточно веков в этом сосуде, чтобы мне осточертели черные глубины.

— Так ты все время тут и торчишь? — как бы невзначай спросил Амиро.

— Лишь очень редко я покидаю пределы этого бассейна. Некогда он был святилищем моего главного храма, бьющимся, трепещущим сердцем огромной империи. Подчас мне очень не хватает чего-нибудь тепленького, какой-нибудь завалящей души. Эти игрушки мне уже надоели.

Над поверхностью бассейна в воздух взлетели кости, черепа, ржавые клинки, доспехи и щиты. Через секунду все это рухнуло обратно в черную жидкость.

— Из этих вещиц уже давно высосана последняя капля жизни… Не так давно я уже было нашел для себя подходящую душу w отзывчивую, чувствительную. Она уже почти принадлежала мне, но в последний момент отдалась какому-то другому жалкому, но знакомому ей божеству. Весьма печальная история.

— Предупреждаю тебя, Ктантос, — голос Амиро эхом отразился от поверхности бассейна, — моя душа вовсе не чувствительна и не отзывчива. Не вздумай и пытаться заполучить ее без моего согласия.

— Нет, принц, что ты! Для тебя у меня есть другое предложение. Мне известны твои далеко простирающиеся амбиции, а также то, что ты не стесняешь себя… некоторыми дурацкими ограничениями, которым почему-то следуют многие другие правители, кичащиеся честью и благородством. Да и вообще, судьбы других людей, похоже, мало волнуют тебя.

— Мало волнуют, говоришь? — усмехнулся Амиро. — А с чего бы это меня заботили чужие судьбы? Лично обо мне никто никогда не заботился. Я всего достиг сам, все выгрыз зубами…

— Да, да, принц, именно так! Я теперь еще лучше понимаю тебя. Признаюсь, не хотел бы я получить твою душу в качестве утешительницы. Ее сила в другом — в независимости, дерзости, готовности к действию.

— Точно! Именно этим я всего и добивался в жизни.

— Но скажи, не чувствуешь ли ты, что в последнее время с тебя спадают последние путы того, что люди называют моралью, гуманностью и благородством? Чего стоит, например, одно нападение без объявления войны на нейтральный Аргос, чьи земли сейчас опустошаются и выжигаются твоими войсками.

— Да, с годами во мне крепнет вера в правоту моих догадок о бесполезности моральных ценностей, о бесцельности, а значит, и отсутствии ценности человеческой жизни. Эта вера помогает мне добиваться поставленной цели моей, несравнимо более ценной, жизни!

— Немало упорства, наверное, требует осуществление этой цели, учитывая силу и ярость твоих противников.

— Сила? Ярость? — На этот раз смех Амиро громко прокатился по площади и стих между колонн. — Нет, это всего лишь их везение и удача. Мой главный противник сейчас — настолько низок по рождению, настолько дик и невежествен, что я не могу вызвать в себе ни капли уважения к нему, как к монарху, правителю большой страны. Он даже не человек в полном смысле этого слова. Так — варвар, ставший боевым символом цивилизованной страны. Он ничего не смыслит ни в дипломатии, ни в стратегии управления страной, ни в искусстве военачальника. Махать мечом самому — вот его удел. А все его победы — это лишь миф, созданный кликой генералов и советников, реально правящих его страной. И все же этот боров, этот идол в короне, шатающийся на глиняных ногах, осмелился встать на моем пути! Это непростительно, особенно в свете моих последних открытий по поводу моего предназначения. Многие уже пожалели, что попытались помешать мне. Теперь я считаю своим долгом покарать этого дикаря-самозванца. И клянусь, я найду ему достойную кару, обеспечу ему долгую и мучительную смерть!

— Весьма завлекательная схватка, — пробулькал Ктантос. — Даже при моем опыте любопытно поглядеть, как сражаются два, что бы ты там ни говорил, пусть и смертных, но весьма необычных в своем могуществе и в своих амбициях властителя. Что интересно — в той войне ты ведешь себя не так, как обычно, покапывая умение выжидать и не рисковать поспешными действиями.

— К чему спешить, когда моя цель — втянуть его в конфликт с другими врагами, которых я ему навяжу, а затем… — Амиро вдруг оборвал свою фразу. — Я никогда не отличался болтливостью и сейчас не собираюсь раскрывать мои планы кому бы то ни было — даже богу, даже во сне.

— Дело твое, — пробурлила череда пузырей. — Но у меня есть к тебе предложение. Обдумай его. Любому смертному правителю нужен божественный покровитель. Доверься мне, посвяти себя мне как своему богу, и я поведу тебя в бой с твоим заклятым врагом. Докажи мне одни раз свою верность и покажи себя достойным быть правителем мира — и ты не пожалеешь. Уж я сделаю так, чтобы твой триумф был полным и окончательным.

— В то, что это в твоих силах, я готов поверить, — спокойно сказал Амиро.

Принц стоял, скрестив руки на груди, глядя в незнакомое небо с двумя лунами и чужими звездами, и обдумывал предложение Ктантоса. Чуть склонив голову, Амиро добавил:

— И все же твои обещания для меня — пустой звук. Сдается мне, ты и с этим дикарем — Конаном — такие же торги ведешь. Правда, судя по всему, мое видение мира больше совпадает с твоим, чем варварские принципы киммерийца.

Словно не услышав сомнений Амиро, Ктантос продолжил:

— Вопрос в том, готов ли ты признать меня Единственным Истинным Богом? И готов ли ты признать моего Верховного Жреца, каким бы странным он тебе ни показался.

Несколько мгновений поверхность бассейна оставалась гладкой, как зеркало. Затем на ней вновь вздулись пузыри:

— Подумай об этом, принц Амиро. Я не прошу ответа прямо сейчас. Хорошенько подумай.

Двойное кольцо огней вокруг бассейна и площади с колоннами померкло. Воцарилась полная темнота, которую вдруг разорвал нестерпимо яркий свет…

Принц Амиро открыл глаза, которые больно резанули пробивающиеся сквозь парусину шатра лучи яркого аргосского солнца.

Проморгавшись и сев на край походной кровати, Амиро крикнул:

— Эй, стража!

В тот же миг в дверном проеме встал во весь рост закованный в кольчугу начальник дежурной смены личного караула принца:

— Какие будут приказания, ваше высочество?

— Какого черта меня не разбудили с рассветом?

— Дворецкий не смог разбудить вас. А потом… вы что-то говорили во сне, и мы, не желая подслушивать, покинули шатер.

— Все? Это правильно, — кивнул Амиро и, нагнувшись, чтобы застегнуть пряжки на сапогах, приказал: — Собрать офицеров!

Спустя несколько минут верховный главнокомандующий кофийской армией, откинув полог, вышел из шатра п ступил на расстеленный перед дверью толстый аграпурский ковер. Молча обведя взглядом стоявших плотным строем офицеров, он громким голосом обратился к ним:

— Слушайте меня, мои верные вассалы! Сегодня ночью мне было божественное видение!

* * *

Королева Зенобия, супруга величайшего короля мира, женщина, чьему состоянию не было равных на земле, сидела в своих покоях одна и молча глотала слезы.

Огромная комната — спальня королевы, обставленная со вкусом самыми дорогими и редкими вещами и украшениями со всего света, — была ярко освещена десятками свечей. Даже в печали Зенобия могла себе позволить не скрывать красоты своего прекрасного лица.

Не Конаном была обижена прекрасная королева, и не на него она злилась. Ее супруг был мужчиной, понять которого до конца не смогла бы ни одна женщина, не говоря уже о том, чтобы удержать его при себе. Какие-то неведомые силы влекли его по жизни, наделяя его силой и энергией, сопоставимыми но мощи с вулканами зингарского побережья. К этим силам примешивалось какое-то особое, выстраданное Конаном отношение к неписаному кодексу чести, который он чтил свято и романтично, как юноша, впервые взявший в руки оружие и еще не столкнувшийся с грязью мира.

Нет, не на киммерийца были направлены гнев и раздражение королевы. Личной угрозой себе, своему счастью она считала других женщин, которые, по ее мнению, заставляли Конана распылять свои силы, отвлекаясь от главных целей. Этих-то соперниц Зенобия позволяла себе ненавидеть.

Взять хотя бы эту рыжую Амлунию. Этакая романтическая воительница, слепо восхищенная могучим завоевателем. Как бы не так, по всем донесениям шпионов выходило, что эта хитрая потаскуха, готовая предложить, кому надо, свой капитал — жадное до плотских утех тело, прекрасно понимала, что делала. Во всех действиях куртизанки чувствовался дальний прицел, она знала, куда всадить острие кинжала своей любви.

На миг Зенобия представила, с каким удовольствием вцепилась бы в рыжие волосы Амлунии, выцарапала бы голыми руками ее бесстыжие глаза… Но, чтобы реализовать эти мечты, нужно было бы бросить государственные дела, покинуть Тарантию на много дней… А этого королева позволить себе не могла.

Куда более таинственной и потому более опаской представлялась Зенобии другая соперница — Ясмела, о которой сам Конан, как всегда откровенно и бестактно, рассказал ей. Во власти далекой хорайской правительницы до сих пор оставалась часть сердца киммерийца. Сейчас она решила использовать все свое влияние на Конана, чтобы заставить, вынудить его бросить свою страну, армию, семью — и заняться спасением ее пошатнувшегося или утраченного трона.

Но страшнее всех женщин угрожало независимости и благополучию Конана влияние отвратительного карлика. Подчас его поведение напоминало женскую хитрость, подчас — изворотливость и расчетливость евнуха. Убогий Делвин умел обернуть себе на пользу, свою кажущуюся слабость.

И все же формально карлик был мужчиной, и это позволяло надеяться на то, что министры и военачальники Аквилонии не подпадут под его влияние так же слепо, как подпал Конан. И тогда…

Но могла ли она, мучающаяся, страдающая королева, супруга короля, раскрыть свою душу хоть кому-то? До сих пор она молчала ради спокойствия двора, ради мира в семье, мирясь с безудержным нравом Конана, с постоянным риском, которому он себя подвергал, порой — совершенно бессмысленно, в бесчисленных войнах и сражениях. Но теперь королю грозила опасность совсем иного рода. Сердце королевы, любящей женщины, кричало ей об этом. И все же Зенобия знала, что не может доверять никому в этом полном скрытых интриг и закулисных игр дворце. Оставалось лишь ждать хоть мимолетного возвращения Конана, чтобы попытаться вразумить его, объяснить ему причину беспокойства.

Вздохнув, королева подошла к зеркалу, распустила полосы и стала готовиться ко сну. Вызванная звонком служанка быстро погасила большую часть свечей, оставив лишь несколько огоньков у изголовья широкого ложа под пышным балдахином. Затем Зенобия вновь осталась одна.

Неожиданный стук в дверь, ведущую в дальние покои и дальше — в служебные помещения для караула, не испугал королеву. Ей и раньше доводилось принимать пришедших через черный ход в поздний час посетителей. Вот и сейчас, скорее всего, это один из ее тайных шпионов, пропущенный капитаном дворцовой стражи, исполняющим ее строгие распоряжения. Набросив на плечи шаль, королева подошла к двери и откинула засов.

В полумраке Зенобия разглядела странную высокую фигуру в болтающемся, словно на вешалке, длинном плаще, с рукавами, волочащимися почти по полу. Тень от низко надвинутого капюшона полностью скрывала лицо незнакомца. И все же что-то в этом силуэте казалось Зенобии знакомым. Не во снах ли она видела эту тень? Но в каких — кошмарных или пророчески мудрых? Помянув про себя имена основных богов Хайбории, она сказала:

— Итак, ты пришел. Зачем? Чтобы дать мне мудрость или утешение, которые помогут мне найти опору и бушующем море этой жизни? — Сделав шаг назад, она открыла дверь пошире: — Ну что ж, если так, незнакомец, тогда входи!