Конан Киммериец, взошедший на престол великой Аквилонии, был человеком, которого, единожды встретив, невозможно было забыть. Огромные пространства от омываемого Западным океаном Аргоса до лежащего там, где восходит солнце, Кхитая и обратно — до Зингары — он преодолел в своей жизни не один раз. Много раз он прошел, проскакал верхом, прополз, протащил кандалы по Великой Дороге Королей, пересекавшей всю Хайборию. И всегда опасности, смертельные схватки и романтические приключения неслись впереди него или стремились догнать, наступая ему на пятки. Нет, Конан был не из тех, кого забывают, а из тех, при упоминании имени которого людей бросает в дрожь, пробирает пот, тянет выругаться и осенить себя защитным заклинанием. В общем, киммериец был парень не промах — от такого только и успевай беречь добро да прятать дочерей-невест. Многие годы имя Конана разлеталось по разным странам со множеством эпитетов: Конан-убийца… Конан-мятежник, спаситель, преступник, победитель и завоеватель… Немало друзей и недругов появилось у него за эти годы в двух дюжинах королевств, и надо сказать, что в живых осталось куда больше приобретенных друзей и союзников, чем нажитых врагов. И мужчины, и женщины вставали на его сторону, сражаясь с ним бок о бок, и либо погибали, либо приобретали богатство, признание и славу. В последние же годы почти все, знавшие Конана раньше, прослышали о нем как о короле одной из величайших и могущественнейших хайборийских стран — Аквилонии, — и уже никто не ожидал встретить его на дороге одного, без свиты и охраны, скачущего на горячем коне по землям враждебного его королевству Кофа.

Безусловно, всем своим видом Конан выделялся в этой южной стране: квадратное лицо, словно грубо вытесанное из камня, холодные синие глаза уроженца далекого Севера разительно контрастировали с мягкими чертами овальных лиц и с темными глазами кофийцев. Огромный рост, широченные плечи, мощь и тигриная грация, сочетавшиеся в движениях киммерийца, привлекали к нему дополнительное внимание, что, безусловно, затрудняло путешествие монарха инкогнито.

Уменьшить нежелательное внимание, в первую очередь, должны были скромное одеяние Конана — так, плащ, накинутый на его плечи, был настолько выношен и пропылен в долгих странствиях, что вряд ли кто-либо предположил бы в его обладателе даже обедневшего аристократа, не говоря уже о короле, — и его скакуны — два неприметных, типичных в этих краях офирских жеребца, отличавшихся, правда, если не скоростью, то достаточной выносливостью. Конан скакал на каждом из них поочередно, ведя в поводу второго, чтобы дать коням передышку. Кроме того, еще до отъезда из Ианты он вытряхнул из кошелька все аквилонские монеты, многие из которых, отчеканенные в последние годы, несли на себе его профиль, и насыпал в него под завязку разного достоинства монеты нескольких восточных государств, имевшие в этих краях свободное хождение и не казавшиеся какой-то экзотикой.

Позволил себе Конан и не бриться, обрастая с каждым днем все более густой щетиной, начинающей напоминать бороду, избавив кожу на своих щеках и подбородке от неизменного в течение многих лет утреннего поцелуя остро отточенного стального лезвия клинка. Время от времени, на стоянках, киммериец прикидывался хромым, что было нетрудно, так как ранение в мягкое место, полученное перед самым отъездом, после долгих часов, проведенных в седле, давало о себе знать. Впрочем, промывать и смазывать раны Конан не забывал, в отличие от водных процедур для всего остального тела, что быстро создало вокруг пропотевшего киммерийца некий зловонный ореол, заставляющий держаться подальше трактирщиков и конюхов, с которыми он вступал в контакт, и помогая избегнуть липших разговоров и вопросов.

Но наиболее трудной задачей для поддержания инкогнито странствующего короля было скрыть хорошо известное умение Конана действовать мечом и другим оружием и его взрывной темперамент, привычку не прощать ни малейшей обиды и вызывать человека на поединок, не получив извинений за какую-нибудь неуклюжую шутку. Конан выбрал для себя образ этакого невозмутимого, толстокожего и чуть простодушного здоровяка-увальня и худо-бедно старался соответствовать ему, что, впрочем, не помешало ему расправиться поздним вечером на пустынной дороге с целой шайкой каких-то кабацких громил, решивших проследовать за ним после выхода из трактира, чтобы потрясти увесистый кошелек беспечного и добродушного великана. Впрочем, разбойники даже не успели толком пожалеть о том, что затеяли такое дело, ибо Конан, учитывая секретность своей миссии, предпочел не оставлять в живых свидетелей его силы и умения вести бой.

Итак, король Конан пересек Южный Офир с его выжженными Амиро деревнями и вытоптанными войсками посевами, а затем углубился в холмистые равнины и заливные луга вражеского Кофа. Насколько киммериец мог судить, никто по дороге не опознал короля Аквилонии и не вспомнил Конана-варвара, уже бывавшего когда-то в этих местах.

Вступив, наконец, в узкие долины горного королевства Хорайя, Конан не смог сдержать волну нахлынувших на него воспоминаний о бывшей правительнице этой страны, тогда еще принцессе Ясмеле. Конан вспомнил, как она дерзко выбрала его, первого незнакомца, встреченного ею на пустынной улице ночного города, назначив командовать армией, которую она повела в поход, повинуясь какому-то таинственному видению, в котором принцесса признала знак Митры. Не забыл киммериец и их с Ясмелой победу над злым, считавшимся бессмертным колдуном Натохком, известным в ее стране как Черный Колосс; но самыми свежими и волнующими были его воспоминания о праздновании этой победы в течение страстной ночи, проведенной у костра, в залитых лунным светом руинах.

Нахмурился Конан, вспомнив о том, как мало-помалу стала отдаляться от него взошедшая на трон Ясмела, поглощенная заботами о королевстве и исправлением того, что натворил в стране правивший до нее ее брат — король Коссус. А после отъезда заскучавшего без дел и ее нежного внимания Конана Ясмела и вовсе с полным правом начала использовать свои женские чары, чтобы привлечь на свою сторону наиболее знатных и благородных аристократов Хорайи. Впрочем, была ли она игроком или пешкой в бесконечных дворцовых комбинациях и интригах, — этого сказать наверняка не могла ни сама Ясмела, ни кто-либо другой.

Воцарившись в Аквилонии, Конан стал получать известия из Хорайи через своих послов и шпионов. Ему стало известно, что король Коссус скончался — от скоротечно развившейся лихорадки, как было сказано в официальном сообщении. Впрочем, такие «болезни» вполне могли скрутить и совершенно здорового человека — был бы достаточно могущественный и богатый недоброжелатель, а яд или колдовское зелье в сочетании с заклинанием найдутся при любом дворе. Числившаяся до того принцессой-регентшей Ясмела, вместо того чтобы решительно провозгласить себя законной наследницей трона, пустилась в какие-то странные игры с чередой жаждущих наследства баронов, советников и просто самозванцев. Кончилось все это весьма плачевно — практически независимая Хорайя превратилась лишь в формальную автономию под властью Великого Правителя Кофа принца Амиро, несомненно самолично придумавшего себе столь звучный титул.

Ясмела, добившись права управлять Хорайей не без помощи Конана, затем сумела своим умом и обаянием расположить к себе большинство населения королевства, и лишь столь дерзкий, решительный и весьма могущественный соперник, как Амиро, мог решиться не дать ей взойти на трон и даже отправить ее с глаз долой из столицы в далекий замок на горном озере. Дальнейшая судьба королевы Ясмелы и заставила Конана пуститься в далекий путь, который сейчас подходил к концу — за очередным перевалом впереди блеснуло темно-свинцовое зеркало озера.

Еще много лет назад Конан слышал об этом мрачном месте — сумрачной долине с замком посреди небольшого озера. Тарнхолд — так называли внушительный, возведенный в незапамятные времена, а затем многократно достраивавшийся и переделывавшийся замок. Лес сплошной стеной подходил к самому берегу. Столь же отвесно уходили прямо в воду стены замка.

Что-то придавало Тарнхолду еще более угрожающий и зловещий вид, чем у большинства подобных ему в богатой озерами Хорайе. Что именно — Конан никак не мог определить. Быть может — более темный, чем у окружающих утесов, цвет камней, из которых были сложены стены замка. Быть может — мох, неправильной формы пятнами покрывавший нижнюю часть этих стен над водой. А может быть, дело было в самом озере, вода которого словно поглощала падавший на нее свет, не отражая своим свинцовым зеркалом ни синевы неба, ни солнечных лучей.

Да, жизнь в таком месте для веселой, любящей яркие краски, праздники и зрелища Ясмелы была бы сама по себе пыткой. Накануне, ночуя на постоялом дворе в деревушке в соседней долине, Конан попытался поговорить с одним из завсегдатаев трактира о замке Тарнхолд. Тот как-то сразу замялся, а когда было произнесено имя бывшей правительницы, и вовсе оборвал разговор, причем довольно грубо. Конан, получив подтверждение терзающим его подозрениям о том, что в этой истории не все чисто, не стал настаивать на дальнейших расспросах, чтобы не спровоцировать скандал и распространение слухов о появившемся в окрестностях замка слишком любопытном чужеземце.

Спрятавшись в прибрежных зарослях, Конан присмотрелся к замку. Стражники, вяло ходившие взад-вперед по стене с алебардами на плече, не вызывали особых опасений. Они явно не ждали никакой опасности извне замка, скорее опасаясь каких-то беспорядков внутри него. Взобраться по стене тоже не представляло невероятно трудной задачи ввиду древности и грубости источенной дождями, морозами и ветрами кладки. Несложно было бы и проскочить между часовыми, а при необходимости и без шума снять одного-двух из них, если подобраться к замку в темноте.

Но в планы Конана никак не входило бесцельно дожидаться ночи. А кроме того, ночь была не лучшим временем для лазутчика, впервые оказавшегося в незнакомом месте. Киммериец решил при свете дня разведать подступы к замку, разобраться хотя бы в общих чертах с его планом и, если потребуется, переждать до темноты в укромном месте или вернуться с вечерними сумерками. Конан отвел своих лошадей в сторону от тропы и привязал их на небольшой поляне, убедившись, что густые заросли надежно прикрывают животных от непрошеных соглядатаев. Оставив довольно длинную привязь, чтобы оба коня могли попастись в высокой густой траве, он хорошенько переседлал обоих, подтянув подпруги и поправив упряжь, чтобы обеспечить безопасную скачку при вполне возможном поспешном отступлении. Затем, сняв с себя большую часть одежды, киммериец вновь скользнул к озеру, где прежде всего хорошенько вымылся под прикрытием нависших над водой ветвей ивы, используя вместо мыла прибрежный ил. Таким образом он избавился от запаха давно не мытого тела, который, охраняя киммерийца от лишнего внимания в пути, мог запросто выдать и погубить его в помещении. Затем, оставив на себе лишь тонкие нижние шаровары из шелка, с которого вода стекала быстро и беззвучно, и обвязавшись кожаным кушаком с висящим на нем кинжалом в ножнах, Конан еще раз осмотрелся и поплыл в сторону замка.

Даже зная, что его черные волосы и загорелая кожа не будут слишком выделяться в темной воде, он все же предпочел плыть под водой, лишь изредка показываясь на поверхности без единого всплеска, чтобы глотнуть воздуха. Вскоре черная стена замаячила перед ним, а затем руки киммерийца наткнулись на массивный каменный блок стены замка.

Вынырнув в практически не просматриваемой часовыми зоне, Конан внимательно изучил поверхность стены. Чтобы добраться до нижней бойницы, пришлось бы изрядно попотеть, ободрав колени и локти. Чуть в стороне — там, где древняя кладка переходила просто в старую, — взбираться было бы легче, но здесь пришлось бы лезть по глухой стене без бойниц, до самых зубцов на ее верхней грани.

Поразмыслив, Конан решил обследовать подводную часть стены. Нырнув, он обнаружил, что его предположения подтвердились: судя по состоянию кладки, сравнительно недавно — быть может, каких-то два-три века назад — уровень воды в озере резко повысился. Скорее всего, была перегорожена плотиной вытекавшая из озера речушка, или же на дне после незначительных подземных толчков, весьма обычных в этих горах, открылись новые ключи, подающие воду в эту межгорную котловину.

Неглубоко под поверхностью воды Конан заметил шедшую вдоль стены изящную галерею. Несколько раз нырнув и проплыв вдоль галереи под нависавшую над озером башню, киммериец обнаружил то, что было ему нужно, — уходящий к центру замка коридор, затопленный водой.

Полежав на воде, глубоко вдыхая и выдыхая воздух, словно накачивая себя кислородом, как это делали его приятели — ловцы жемчуга на море Вилайет, Конан сделал последний вдох и нырнул. Перед его глазами промелькнули белые меловые полосы — следы сезонных и многолетних колебаний уровня воды в озере, свод галереи, терраса под ним, — и, наконец, Конан скользнул в мрачный, полузаросший водорослями коридор. Не останавливаясь, чтобы убрать их с дороги, Конан мощными гребками продвигался вперед вдоль изогнутого потолка коридора; неожиданно его руки наткнулись на какое-то препятствие. В полумраке туннеля Конан наполовину разглядел, а частично на ощупь определил, что перед ним решетка — восемь-десять металлических, сильно изъеденных ржавчиной прутьев, расходящихся веером из одной точки пола коридора к его своду.

Прутья решетки были расположены довольно широко, и стоило лишь немного изогнуть один из них, чтобы в образовавшуюся прореху мог пролезть человек даже таких внушительных габаритов, как Конан. Киммериец уперся ногами в стену коридора, обхватил ладонями один из прутьев и уперся в него плечом. Словно вставая с большим грузом, Конан напряг ноги, одновременно толкая вперед руки. Решетка подалась, прут стал изгибаться, но когда он ослабил усилие, намереваясь примериться к образовавшемуся отверстию, то с ужасом обнаружил, что изгибаемый им прут продолжает свое движение. Зашевелились и другие прутья решетки. То, что Конан принял за металл, оказалось живой плотью — щупальцами какого-то подводного чудовища. Погруженная в спячку паукообразная тварь, покрытая крепкой, как камень, чешуей, очнулась и поспешила воспользоваться самоубийственной неосторожностью столь крупной и редкой добычи. Два светящихся круглых глаза, не выражающих никаких эмоций или чувств, кроме голода, уставились на человека из центра клубка щупалец. Четыре оканчивающиеся крючьями короткие лапы шевелились у приоткрытой пасти, готовые намертво вцепиться в добычу и медленно подтаскивать ее к усеянным мелкими зубами челюстям.

Конан передернулся от ужаса и омерзения и попытался проскользнуть между длинными щупальцами. Но, проникнув за то, что было принято им за решетку, он оказался в западне: второй ряд похожих на ржавое железо конечностей паука преградил ему путь. Одно из щупалец, подкравшись сзади, незаметно обхватило стопу киммерийца. Пытаясь освободиться, он не заметил, как еще два обвились вокруг его тела. Конан, дотянувшись до кинжала и вытащив его из-под придавившего ножны щупальца, изо всех сил ткнул клинком в чешуйчатую шкуру. Бесполезно. Лишь кончик кинжала смог проникнуть между крепкими, как камень, пластинами, причинив подводному пауку боль, сравнимую с комариным укусом для человека. Словно в раздражении, чудовище лишь крепче сжало кольцо уколотого щупальца.

В мозгу Конана пронеслась страшная мысль: чудовищному пауку вовсе не обязательно было разрывать добычу на куски, чтобы умертвить ее, или жрать ее живьем. Стоит продержать человека в объятиях щупалец еще считанные мгновения — и все будет кончено. Конан уже чувствовал, как горят его легкие, как сводит судорогой горло, как быстро уходят силы и появляются первые круги перед глазами. Лишь несгибаемая воля и подсознательная готовность бороться за свою жизнь, пока не остановится сердце, заставляли киммерийца продолжать попытки вырваться.

Отчаянными усилиями человеку удалось вытащить паука из его логова и даже протащить чудовище за собой на пару ярдов вперед. Здесь Конан почувствовал, что потолок над его головой уходит вверх. Нашарив грань свода коридора, он по самую рукоятку сунул кинжал между двумя камнями источенной водой кладки, из последних сил уперся в стену и, действуя рукояткой как коротким рычагом, попытался вывернуться из губительных объятий…

Ничто, казалось, не было способно заставить чудовище ослабить хватку. Но в этот момент произошло то, чего Конан никак не ожидал и к чему не был готов. Под воздействием мощных усилий, почти судорог тела киммерийца один из камней свода, там, где был вставлен кинжал, вывалился из кладки и, рухнув вниз, на чудовище, потащил паука, а вслед за ним — и человека на дно. Следом за первым со свода обрушился целый град бесшумно и медленно падающих на пол коридора каменных блоков свода. Последнее, что успел заметить Конан, — это опускающийся прямо на него прямоугольник пористого камня и мечущиеся во взбаламученной воде обрывки водорослей. Затем, вместе с вереницей серебристых пузырьков воздуха, силы и сама жизнь покинули его тело.