Преисподняя оказалась мрачным, холодным местом. Конан не раз пытался представить ее себе. Он знал легенды бараханских пиратов о бескрайнем океане смерти, слышал, как умирающие шемиты бредили об озерах неугасимого пламени. Баллады асиров повествовали о ледяной пустыне под черным небом — истинном и вечном доме северного воина и барда. Но конкретно этот посмертный мир — быть может, предназначенный Кромом для самых заблудших душ — оказался беспросветной тьмой на границе жесткого камня, впивающегося в спину, и ледяной воды, омывающей нижнюю половину тела. К тому же в доставшемся Конану аду нещадно воняло сыростью, плесенью и разлагающейся падалью. Прикинув, что к чему, Конан почувствовал некоторое разочарование. Считая себя верным и достойным почитателем Крома, он рассчитывал на более пристойное времяпрепровождение после смерти. Впрочем, поживем — увидим», — подумал он по привычке и усмехнулся. Следующий шаг познания загробного мира заключался в определении своего местонахождения. Судя по всему, киммериец лежал навзничь на каменной лестнице, до пояса погруженный в воду. Набравшись мужества, он попытался пошевелиться, чтобы проверить, подчиняется ли ему его тело. Судя по пронзившей все мышцы и кости ломающей и режущей боли, дюжина демонов уже изрядно потопталась на нем, наказывая за какие-то прижизненные грехи. И все же, сам не веря своим ощущениям, Конан сумел переползти на несколько ступенек, с тем чтобы вытащить из воды окоченевшие от холода ноги. Пришлось ли ему для этого двигаться вверх или куда-нибудь в другом направлении — за это он поручиться не мог. «Кто его знает, как здесь определяются верх и низ», — подумал киммериец.

Передохнув, он набрался сил и решимости, чтобы встать на ноги, опираясь на стену. Приняв вертикальное (вертикальное ли?) положение, Конан решил, что, ввиду отсутствия дальнейших указаний свыше, он имеет право самостоятельно интерпретировать божественный замысел по поводу пребывания его души на том (теперь уже этом?) свете. Лестница, уходящая в воду, не оставляла большой свободы выбора: скрипя зубами от боли, Конан стал взбираться вверх, отдыхая чуть не после каждой ступеньки. Вскоре ступени уступили место гладкому каменному полу. С двух сторон Конан, разведя руки, обнаружил столь же сырые, покрытые слизью плесени стены. Судя по всему, боги пока что не баловали его свободой выбора, предоставив ему право лишь лежать у самой кромки воды или двигаться вперед по темному коридору.

Двигаясь на ощупь, Конан обнаружил, что коридор изгибается, закручиваясь широкой спиралью. Время от времени в нишах стен киммериец находил запертые, обитые ржавыми железными листами двери. Из-за них шел такой тошнотворный гнилостный запах, что у Конана даже не возникло желания проникнуть внутрь. Он лишь гадал, скоро ли обнаружится в стене распахнутая дверь предназначенной ему лично кельи, где его душе предстоит маяться взаперти в течение нескончаемых веков и тысячелетий.

Неожиданно от коридора отделился уходящий в сторону более узкий проход. В его глубине, высоко над головой, Конан обнаружил целое сокровище, бесценный клад — узкую полоску света, горизонтально прочертившую черноту под невидимым потолком.

Непосредственный источник света был скрыт — видимо, какими-то выступами или карнизами свода и стен. Лучи же достигали пола, ничуть не рассеивая темноты вокруг Конана; лишь несколько пылинок висели в них. Стены отстояли друг от друга слишком далеко и были слишком гладкими и скользкими, чтобы даже выросший в горах Конан мог взобраться по ним. В общем, приходилось утешаться недоступным зрелищем без всякой надежды на выяснение источника этого непонятного свечения.

Обнаружив, что движение воздуха заставляет пылинки по-новому вздрагивать и кружиться в прозрачных лучах, Копай начал прыгать и размахивать руками, чтобы, как ребенок, полюбоваться взвихренными облачками пыли. Осознав идиотизм этого занятия, он одновременно стал задумываться о том, насколько безоговорочно следовало верить в собственную смерть. Отойдя чуть назад и перекрыв ладонью полоску света, он убедился, что, по крайней мере, форма его тела сохранилась — в полумраке угадывались привычные очертания пальцев. «А если он не умер, — мелькнуло в голове киммерийца, — то свет, вполне вероятно, мог быть не адским огнем, а обычными солнечными лучами». Это в корне меняло дело. Если с вечным пребыванием в беспросветном загробном мире Конан еще готов был смириться, то, оставшись в живых, он был готов приложить все силы к тому, чтобы выбраться из черного подземелья на белый свет.

Память стала медленно возвращаться к нему: промелькнули королевский дворец в столице Аквилонии, какая-то битва, Офир, мост у Ианты, карлик, долгое путешествие… Вздрогнув, Конан вспомнил замок Тарнхолд, озеро и подводный туннель с чудовищным пауком…

Восстанавливая детали схватки с многоногим подводным чудовищем, Конан отвлекся и, сделав очередной шаг вперед, почувствовал, как камни уходят из-под его ног. Только подсознательное чувство опасности и мгновенная реакция заставили его тело отчаянным броском отпрянуть от разверзшейся перед ним пропасти. Спустя несколько мгновений рухнувшие камни с громким плеском вошли в воду где-то далеко внизу. После долгих минут тишины, пока Конан переводил дух и радовался тому, что опыт и инстинкт воина не подвели его, в провале вновь послышались какие-то всплески и бульканье. Звуки явно приближались. Конан почувствовал, что волосы на его голове встают дыбом. Какая-то новая, неведомая опасность в виде очередной кровожадной твари или самой странной — маслянистой и густой, угрожающе чавкающей — жижи угрожала ему. Понимая, что медленный подъем врага может в любой момент обернуться стремительным, смертельным броском, Конан развернулся и бросился бежать.

Это была страшная гонка вслепую, когда каждый шаг мог обернуться падением в очередную яму, ведущую в дьявольские подземелья. Но, подгоняемый каким-то сверхъестественным, запредельным ужасом, Конан продолжал бежать, следуя поворотам коридора, наобум выбирая направление на перекрестках, стараясь лишь по возможности следовать наметившемуся подъему пола. Даже бег вверх по неожиданно ставшему более крутым склону не смог замедлить стремительного движения киммерийца. Не успев затормозить, он всем телом налетел на не замеченную вовремя деревянную дверь, которая, видимо изрядно прогнив, не выдержала такой нагрузки и резко распахнулась, чуть не слетев с петель…

Пораженный увиденным, Конан замер. Помещение, в которое он попал, было залито солнечным светом. Киммерийцу пришлось зажмурить привыкшие к темноте подземелья глаза. Но в последний момент, уже поднося к лицу ладони и прячась за ними от режущих глаза лучей, он заметил оказавшийся на его пути силуэт человека — мягкие, округлые контуры несомненно женского тела.

— Конан? Это ты?!

Голос был до боли знаком ему.

— Неужели? Нет, невозможно: Конан Киммериец — здесь? Ты мне снился последние три ночи.

Конан почувствовал, как чьи-то ласковые, мягкие ладони легли на его руки и отвели их от лица, открывая глаза режущему даже сквозь закрытые веки свету.

— Да! Да, это ты, мой Конан! Чуть постарел… совсем чуть-чуть, тебе это даже к лицу. Да, ты ведь теперь король!

Мягкие губы покрыли его лицо поцелуями. Щека, прижавшаяся к его щеке, была влажной от слез.

— Ясмела, девочка! Наконец-то я нашел тебя!

Конан с трудом расслабил уже напряженные, готовые к драке руки и опустился на одно колено, прижавшись лицом к животу женщины.

— Еще мгновение назад, — прошептал он, — мне казалось, что я попал в ад. Теперь я знаю, что я в раю.

На миг открыв глаза, Конан, все еще не в силах выдержать яркий свет, снова сомкнул веки, но теперь перед его внутренним взором уже стоял прекрасный лик: алые губы, темные, оливковые глаза, мягкий овал лица, черные, отливающие на солнце золотом, волосы…

— Ты стала еще красивее, Ясмела, если такое вообще возможно!

Закрываясь от солнечных лучей ее телом, Конан открыл глаза и обежал взглядом ее стройное тело, высокую грудь, скрытую тонкой тканью платья, длинную тонкую шею, с которой спускалась в разрез одеяния золотая цепочка с каким-то медальоном.

Ясмела опустилась рядом с Конаном на колени, и, обнявшись, они долго простояли неподвижно, все еще не веря в реальность этой встречи.

Наконец, оторвав глаза от Ясмелы, киммериец огляделся. К его удивлению, он оказался в роскошно обставленной комнате с колоннами, поддерживающими высокий свод потолка. Одна стена была рассечена тремя высокими окнами и дверью, выходящими на широкий балкон, за которым голубое озеро весело искрилось в лучах яркого послеполуденного солнца. Широкий дверной проем вел в соседнее, не менее шикарное помещение. Вход же, через который вломился Конан, до того был прикрыт плотным ковром, который теперь валялся на полу вместе с карнизом и сорванным со своего места порогом.

— Этот выход ведет в нижние, затопленные этажи замка, — сказала Ясмела и, улыбнувшись, добавила: — Впрочем, это ты и без меня уже выяснил.

— Нужно бы поплотнее прикрыть дверь, — чуть смущенно сказал Конан.

Встав на ноги, он подошел к двери, приподнял ее на полувырванных петлях и одним ударом кулака поставил враспорку между косяками. Затем, подняв вырванный из пола брусок порога, он так же, чуть наискось, вбил его между косяками.

— Надо бы потом что-нибудь посерьезней придумать, — почесал он в затылке. — Хотя… если нам все равно сматываться отсюда… Слушай, Ясмела, что это за место? Мы все еще в Тарнхолде или действительно на том свете?

— Мы все так же в замке, Конан. Мои окна выходят на озеро Тарн. Оно еще великолепнее на закате, и если ты останешься здесь до вечера…

— Видимо, придется, в целях безопасности. Но ведь озеро совсем не похоже на то, что я видел снаружи. Оно живое, веселое, полное солнца. Да и твои апартаменты… В жизни бы не подумал, что ветхая тюрьма может быть обставлена с такой роскошью и с таким вкусом.

— Я понимаю твое удивление, Конан, — сказала Ясмела, обводя взглядом помещение. — Позволь тебе объяснить. Тарнхолд — очень древний замок. И в течение многих веков он служил самым высокородным хорайцам не тюрьмой, а убежищем, когда удача отворачивалась от них. Могущественные колдуны наложили на эту долину и сам замок свои заклятья, создав иллюзию мрачности, атмосферу недобрых предчувствий, которые якобы вечно витают над этими башнями и стенами…

— Я понимаю, по крайней мере, мне так кажется… И все же — тот паучок в подводном туннеле — тоже иллюзия?

Конан задумчиво пересек комнату и аккуратно выглянул на балкон.

— Не знаю точно, Конан. Но вполне может быть, что это действительно была галлюцинация. Так замок защищался всеми силами от дерзкого храбреца, осмелившеюся, несмотря на все внешние предостережения, проникнуть в самую середину охраняемой заклятьями территории. Тарнхолд хранит множество тайн…

— Да уж, я думаю, — буркнул Конан и провел рукой по полированной мраморной стене, а затем — по бархату шторы. — Может быть, и вся эта роскошь — иллюзия, а сами мы сейчас сидим в сырой келье темницы под замком?

— Я могу быть уверена только в том, что я вижу и ощущаю, Конан, — вздохнула Ясмела. — И то не всегда… По крайней мере, я — это я, если, конечно… — Она замолчала и ласково погладила Конана по руке. — А ты, киммериец, все тот же яростный, безудержный, дикий воин и любовник?

— Хотелось бы верить, что да, — ответил он и чуть отодвинулся от Ясмелы. — Извини, но я изрядно вымазался в какой-то плесени и слизи, удирая от самых назойливых, жаждущих личной встречи иллюзий этого замка.

Ясмела улыбнулась:

— Во дворе есть горячий источник. Его вода не только отмоет тебя, но и придаст сил.

Принцесса-изгнанница (или отшельница?) хлопнула в ладоши, и на ее зов немедленно явилась служанка — величественно выглядящая, мягко ступающая по мраморным плитам матрона средних лет. Вышколенная за долгие годы на службе при дворе, она лишь вздрогнула, удивленно взглянув на неизвестно откуда взявшегося Конана, а затем, поспешно опустив глаза, поклонилась своей повелительнице.

— Ватесса, приготовь простыни для купания, — приказала Ясмела, — и предупреди, что ужин должен быть более обильным, я думаю… раз в пять больше обычно

го, — подмигнула она киммерийцу. — Пойдем, Конан, я провожу тебя к источнику. Там нам никто не помешает.

Ясмела провела гостя через свои роскошные покои, а затем спустилась, ведя его за руку, по прекрасной мраморной лестнице в замковый дворик. Конан насторожился, увидев во дворе нескольких слуг, но, судя по всему, они беспрекословно выполняли приказания его спутницы и исчезли по первому ее знаку. Сам дворик напоминал небольшой сад с разбитыми тут и там клумбами и высаженными по периметру вдоль стен плодовыми деревьями. Изнутри часовых на стенах видно не было. Более того, Конан обнаружил, что с одной стороны двор открыто выходит к озеру, спускаясь в воду широкими гранитными ступенями. Как это удавалось делать невидимым снаружи — киммериец предпочел не ломать себе голову, хотя неприятный осадок от столь могущественного колдовства по соседству все лее оставался у него в душе.

В одном из углов двора в выложенный мрамором бассейн стекала по камням, покрытым белым налетом, бьющая между ними вода. Над водоемом поднимался чуть заметный пар. Видимо, благодаря этому отдельному источнику тепла, деревья в саду Тарнхолда цвели и приносили плоды даже сейчас — не в сезон. Попробовав воду рукой и найдя ее весьма горячей, но все же — вполне сносной для омовения, Конан сбросил с себя изодранные шелковые шаровары и шагнул в бассейн. Минуту спустя, подождав, пока служанка поможет ей снять платье, за ним последовала Ясмела. На ней остались лишь костяной гребень в волосах да цепочка с медальоном.

Конан встретил ее, заключив в объятия, которые оба не размыкали до тех пор, пока высокая температура воды не напомнила о необходимости освежиться в вечерней тени, падающей от весело шелестящих на легком ветерке деревьев. Бесстрастная Ватесса, набросив на Ясмелу простыню, терпеливо смазала какими-то снадобьями царапины и ссадины Конана, полученные им при штурме заколдованного замка. Затем служанка удалилась, предоставив киммерийцу и Ясмеле полнее насладиться радостями столь неожиданной встречи.

Уже вечером, на закате, сидя за изысканно сервированным столом на террасе покоев Ясмелы, они продолжили разговор. Конан, восхищаясь мастерством маскировки замка, вспомнил, что изнутри он не видел на стенах ни единого стражника.

— Да, — согласилась Ясмела, — их не видно. Во-первых, такова уж архитектура замка. Во-вторых — охрана здесь весьма малочисленна. Я ведь уже говорила, да ты и сам мог убедиться в том, что Тарнхолд больше рассчитывает на другие методы защиты и сохранения спокойствия.

— Да уж, это точно, — буркнул киммериец. — Имея таких защитников, как те зверушки в подвалах, можно не тратиться на солдат-охранников. — Конан внимательно посмотрел Ясмеле в глаза. — Скажи мне честно — ты ведь здесь не пленница?

— Пленница? — Ясмела покачала головой. — Нет, хотя многие, пожалуй, назвали бы, да и называют это так. Нет, Конан, я просто сама удалилась от политической жизни Хорайи.

— Ты? Чтобы Ясмела, которую я знал, поступила по своей воле? Что-то не верится, что ты сдалась и бежала с поля боя…

— Понимаешь, Конан, все гораздо сложнее. Я ведь уже не та жадная до власти принцесса, что была раньше. Я столько лет провела в тени моего брата Коссуса, пытаясь исправить то, что он натворил своим безвольным правлением, столько лет плела свою нить в общей паутине придворных интриг… В общем, в один прекрасный день я почувствовала, что больше не хочу ничего этого — ни власти, ни славы, ни… любви ради успеха очередного заговора… У тебя было много любовниц, коротких романов, случайных встреч?

— Много, — кивнул Конан.

Ясмела вздохнула:

— И все равно, я не думаю, что ты понимаешь, каково это — спать с человеком не по любви, не ради удовольствия, а ради достижения вполне конкретной цели, например — чтобы привязать его к себе, пригрозить оглаской перед его женой… Мужчины при дворе — в своей массе жалкие и убогие хлюпики. Верности женщине или своему правителю у них куда меньше, чем у простого народа. И вот я с нетерпением ждала, когда в Хорайе появится правитель, способный достойно нести на своих плечах бремя власти. Когда же я поняла, что этот человек, есть и готов взять страну в свои руки…

— Ты имеешь в виду Амиро, я так понимаю? — Конан резко наклонился к ней: — Скажи честно, Ясмела, принц держит тебя здесь как наложницу?

— Амиро?! Да что ты, конечно, нет, — искренне удивилась Ясмела, не сумев скрыть, однако, что оставила кое-что недоговоренным. — Я вообще не уверена, что у принца остается время на плотские утехи. Слишком уж он занят расширением своих владений и укреплением власти. А если он и завел себе постоянную подругу, то уж всяко помоложе, чем я.

— По мне, так ты сама молодость, Ясмела, — откровенно сказал Конан. — Но что касается Амиро, могу тебе сообщить, что принц — мой личный враг, удостоившийся этого звания за бесчестный, предательский по отношению ко мне поступок. И единственное, чего он достоин, — это смерти!

На миг Ясмела отвела глаза в сторону, но, взяв себя в руки, заговорила:

— Предупреждаю тебя, с Амиро не так легко справиться. А если честно, то как правитель он очень неплох. Пожалуй, он лучший и достойнейший из тех, кто всходил на трон Хорайи и уходил с него на престол других королевств с тех пор, как наш народ заявил о своей независимости в пещерах на склонах гор к западу от Шема! Посуди сам — какой порядок он навел в Кофе: ты мог видеть хорошие дороги, почтовые станции, стражу, охраняющую горожан и путников… Одно то, что Амиро впервые за последние века сумел перевести все войны за границы Хорайи, дав нашей стране хоть несколько лет передышки, уже говорит о многом. И я не слышала, чтобы побежденные народы жаловались на его слишком жесткое правление.

— Я не об этом, — холодно произнес Конан, сжав локоть Ясмелы. — Он может быть трижды хорошим правителем — готов тебе в этом поверить; в том, что он грамотный стратег и лихой вояка — я сам имел возможность убедиться. Но пойми — к трусости, бесчестью, обману это не имеет никакого отношения!

Видимо, в пылу разговора киммериец слишком сильно сжал руку Ясмелы: женщина неожиданно вскрикнула; извинившись, Конан продолжил:

— Этот негодяй нарушил все законы благородного поединка! Знаешь, что он сделал? Согласился сразиться со мной один на один, а сам подослал дюжину убийц с арбалетами. Причем его войска приветствовали его и выражали поддержку этому «хитрому ходу». Видимо, Амиро сумел привить дух «здоровой смекалки» своим солдатам. Признаюсь тебе, по старой дружбе, один из мерзавцев, подосланных твоим любимчиком, всадил мне стрелу знаешь куда? Туда, где ни у одного настоящего воина не должно быть ни шрама.

Привстав, Конан похлопал себя по столь бесславно пострадавшему месту, не став, однако, снимать штаны и демонстрировать шрам.

— Так что, Ясмела, нам с Амиро нет места под небом Хайбории. И если бы не слух, что он заточил тебя в тюрьму, а то и вовсе убил, — я бы сейчас командовал армией, ведущей с ним войну не на жизнь, а на смерть! Будь такой бесчестный трус простым свинарем или разбойником с большой дороги — я и то считал бы необходимым содрать с него шкуру. А если он при этом называет себя принцем, пытается встать со мной рядом… — Конан, не найдя приличных слов для продолжения фразы и не желая ругаться при Ясмеле, замолчал, а затем спросил: — Откуда он вообще взялся, этот мерзавец?

Лицо хорайской правительницы было залито слезами. Отвечая, она явно старательно подбирала слова:

— Он — пасынок хорайского двора, который благодаря своим способностям, уму и настойчивости сумел пробиться к вершине власти, обойдя чуть не дюжину других претендентов на престол… Но скажи, Конан, разве происхождение человека играет такую уж большую роль? Или ты, взойдя на трон Аквилонии, забыл, что сам был рожден не в благородном обществе, а в далекой стране, в одном из диких, варварских племен Севера? Да и неужели ты не потерпишь человека с другими представлениями о чести и благородстве, который правит где-то в далеком королевстве?

Конан хмуро покачал головой:

— Нет, Ясмела, для такого человека, в первую очередь, если он правитель, в моем сердце нет ни терпения, ни жалости. — Помолчав, он медленно стал повторять столь запавшие ему в душу слова: — Став королем, я понял одно: мир — это маленькая деревня, в которой живет горстка правителей. И негоже в таком маленьком поселении терпеть дурного, не внушающего тебе доверия соседа.

— А ты, значит, вознамерился стать правителем в этой деревне королей, — закончила за него Ясмела. — Это твои советники внушили тебе такую мысль?

— Ага, — честно ответил Конан. — Есть у меня один приятель — смешной такой парнишка Делвин. Так вот, он за то время, что мы знакомы, поведал мне обо мне же столько, сколько я за всю жизнь не слышал.

Ясмела понимающе кивнула:

— У многих правителей есть такие советчики. Но будь осторожен — принцу тоже есть кому посоветовать.

— Если бы я не знал тебя, твою благородную, не умеющую предавать душу, я бы подумал, что ты — одна из тех, кто шепчет на ухо Амиро.

— Ты прав, — как-то нерадостно согласилась Ясмела. — По мне, он слишком склонен ко лжи… И все же, если ты согласишься остаться здесь со мной на ночь, быть может, я сумею сказать тебе то, что изменит твое отношение к Амиро.

Помолчав, Ясмела тяжело вздохнула и вдруг перевела разговор на другое:

— Да и я уже не та, знаешь, Конан. Во-первых — внутренне, ибо я тебя обманывала. А во-вторых, внешне, Ибо я давно уже не такая, какой кажусь тебе. Конан моргнул и недоверчиво заметил:

— Только не пугай меня, девочка. Еще не хватало узнать, что я мило купался и занимался любовью с вонючим седобородым старикашкой-колдуном или жаждущим моей крови вампиром.

Даже в шутке Конан не смог до конца скрыть мелькнувшее в нем серьезное подозрение и некоторую долю страха.

— Увы, киммериец, на этот раз я говорю истинную правду. — Ясмела явно была не рада, что завела этот разговор. — Помнишь, мы сегодня говорили о том, что вокруг нас — реальность, а где стены Тарнхолда таят иллюзии? Так вот, я сама в какой-то мере — иллюзия Тарнхолда. Этот амулет, — ее рука коснулась висевшего на груди медальона, — несет на себе древнее заклинание. Ом сохраняет своему обладателю ложную внешнюю молодость. Да, Конан, без него — я, наверное, уже старуха. По крайней мере, я уже не буду столь желанной и волнующей для тебя.

Замолчав, Ясмела одной ладонью обхватила висевший па ее груди амулет, а второй закрыла глаза.

Она вздрогнула, услышав неожиданно бодрый и добродушный голос Конана, вставшего из-за стола, чтобы подойти к ней:

— Э-э, девочка, много ты понимаешь… С тех пор как мы не виделись, для тебя прошло не больше лет, чем для меня. И ты могла убедиться в том, что я вовсе не старая развалина. Пусть кто-нибудь скажет это — я тотчас же вызову его на поединок, с любым оружием или с кружками эля — на выбор. Впрочем, к женщинам это не относится. Им я предложу рассчитаться за оскорбление и убедиться в собственной неправоте несколько иным способом.

Мозолистая рука киммерийца ласково легла на мокрую от слез щеку Ясмелы, ответившей почти шепотом:

— Да, Конан, ты прав. Но ведь всем известно, что мужчина с годами только выигрывает и стареет достойно, а женщина куда раньше отцветает и оказывается ненужной, как прошлогодняя листва.

— Чушь! — как мог вежливо возразил Конан.

Затем он аккуратно взял Ясмелу на руки и отнес на балкон, где лучи заходящего солнца одели королеву в багряную мантию.

— Тебе не нужен этот амулет, Ясмела, — спокойно, но непоколебимо сказал Конан. — Отдай мне его.

Женщина вздрогнула; несколько мгновений в ней еще шла какая-то внутренняя борьба, а затем, еще раз бросив взгляд на киммерийца, она медленно сняла через голову цепочку и протянула ему амулет.

Золотой, украшенный темно-синими камнями-лепестками цветок перешел в ладонь Конана, почти утонув в ней. Сам же король Аквилонии стоял неподвижно, не отрывая взгляда от повернутого в полупрофиль такого знакомого лица давней возлюбленной и сегодняшней любовницы.

Медленно и незаметно в лице и теле Ясмелы стало что-то меняться. Ее грудь, напряженно и упруго стоявшая торчком, чуть опустилась, смягчившись, словно легла отдохнуть, приобретя при этом еще более величественную, не девичью, а женскую форму. Чуть проглядывавшая из-под кожи грудная кость словно исчезла, утонув в теле; сгладились переходы от ключиц к плечам и шее, которая, так и не обретя ни единой морщины, чуть окрепла и уже не казалась столь готовой переломиться. Далее плоский, как у мальчишки, живот Ясмелы изящно округлился, став животом взрослой, рожавшей женщины, как и ее раздавшиеся, набравшие мощь бедра.

Во всем облике Ясмелы девичья, чуть кукольная юность уступила место степенной, истинно королевской красоте зрелой женщины. Залитая последними алыми лучами заходящего солнца, она напомнила Конану жившую богиню, чьи изображения были рельефом выбиты на фронтонах храма Митры в Тарантии.

Лицо Ясмелы, нисколько не потеряв своей красоты и привлекательности, лишь стало намного выразительнее, чем прежде. Да, горе, печали и тревоги оставили мл нем свой след — в меланхолическом изгибе губ и мягкой сеточке у уголков глаз. Но и умение радоваться жизни, пришедшая с возрастом и опытом мудрость тоже наложили свою печать на прекрасное, словно ожившее лицо королевы.

Отчаяние, ожидание худшего и в то же время — надежда отразились на этом лице. Темные глаза жадно, с волнением вглядывались в глаза мужчины, ожидая прочесть в них свой приговор. Видимо, почувствовав что- то, Ясмела чуть распрямила плечи, подняла подбородок, уголки ее губ тронула легкая улыбка.

В ответ, сделав шаг ей навстречу, Конан протянул к ней руки со словами:

— Ну, королева, давай, иди же ко мне… Будь снова моей! И забудь о своей заколдованной побрякушке. Ты не нуждаешься в услугах колдовства.

Золотой цветок звонко ударился о мрамор и откатился от балкона в комнату, сверкнув огненной искрой в лучах за ходящего солнца.