Баалур, или, как его гордо именовали жители, Баалур Тысячестенный, лежал меж зеленых холмов, как драгоценный восьмигранный амулет меж грудей женщины в платье зеленого бархата. Южное солнце и множество маленьких речушек, берущих свое начало от горных снегов, позволяли трижды в год снимать урожай с пышных садов и плодородных полей. А караванный путь, идущий через перевал, приносил в этот город все сокровища Севера, Юга и Востока, делая Баалур сверкающим бриллиантом в ожерелье городов-государств Шема. Бесконечные цепочки верблюдов и мулов, тянущиеся через пустыню подобно нитям жемчуга, умножали богатство и славу местных купцов, ибо все сокровища окрестных земель стекались в город.

Конан не раз бывал в Баалуре, и потому в этот приезд город показался ему куском шитого бархата, не утратившего блеска и богатства вышивки, но изрядно побитого молью. Мрачный сумрак окутал высокие башни и храмы, теньотчужденности и настороженности лежала на лицах жителей города.

Неприятное ощущение сбывающегося дурного сна охватило киммерийца еще у Северных ворот, которые были заперты, хотя путники подъехали к ним среди бела дня.

Угрюмые и подозрительные стражи долго допрашивали пришельцев через зарешеченное окно, прежде чем наконец впустили их — с большой неохотой. На улицах глуше звучали голоса и почти не слышно было смеха. Конан только хмурился, замечая все новые и новые признаки какого-то несчастья, нависшего над некогда самым шумным и оживленным городом Шема.

Однако вряд ли это было для киммерийца неожиданностью. Весь его путь на юг был полон дурных предзнаменований, видимых и понятных ему одному. И каждую ночь возвращался кошмарный сон, который впервые посетил его в замке барона Рэгли. Помимо прежних видений, Конан смутно помнил разоренные дома и залитые кровью улицы — те самые улицы, по которым вез он теперь своих прекрасных спутниц. Все говорило о том, что город либо проклят, либо охвачен чьим-то злым колдовством.

Ни расплывчатые видения, ни сны никогда не производили на киммерийца большого впечатления. Он надеялся только на собственный меч и силу мышц; ему не было дела до туманных пророчеств. А что касается колдовства, то одного только запаха чар было довольно, чтобы варвар развернулся и поехал в противоположном направлении. Но теперь случай был особый. Нечто похожее на крик о помощи или зов прежней, давно прошедшей любви привело его сюда. Конан вернулся в город, как возвращается скульптор к давно заброшенной неоконченной статуе. И он не удивился и не повернул коня, когда увидел стаи черных стервятников, кружащих над крышами королевского дворца.

Его спутницы, напротив, не чувствовали ни обреченности, ни страха, довлеющих над прекрасным городом. Они были здесь впервые, и Баалур показался им самым пышным и великолепным городом, какой они когда-либо видели в жизни. Вообще, Лилит и Тэлия становились все оживленнее и разговорчивее по мере того, как Коф все дальше и дальше оставался за спиной. Вспоминая об этой стране, они в один голос твердили: "Бр-р! Холодно!", — имея в виду и жителей, и климат. Баалур поражал их неискушенное воображение высокими белыми башнями с золочеными крышами, домами, тонущими в зелени благоухающих садов, мощенными яшмой улицами и цветными витражами окон. Их восхищенным ахам и охам не было конца.

Поторопили они Конана, только проезжая невольничий рынок, — видно, он вызывал у них неприятные воспоминания. Но, миновав его, красотки принялись ныть, требуя у своего провожатого остановок у каждой лавки с драгоценностями, или благовониями, или шелками — словом, всем, что так любезно сердцу каждой женщины. Заметив это, торговцы и зазывалы, уличные жонглеры и разносчики сладостей завертелись вокруг иноземной троицы жужжащим, надоедливым роем. В конце концов Конан ссадил спутниц у какого-то достойного их вожделений постоялого двора, оставил небольшой мешочек золота и четверых лошадей в качестве приданого, пообещал к вечеру вернуться, препоручил своих скакунов заботам хозяина и поспешно растворился в уличной толпе.

Подыскав себе постоялый двор побольше, но поскромнее, киммериец разговорился с хозяином, осанистым детиной, явно любящим посидеть и поболтать за кружкой вина в жаркий послеполуденный час, когда в таверне царит недолгое затишье. От него нетрудно было узнать все события последних дней. Вполголоса, с оглядкой он поведал иноземцу, что на город обрушилась какая-то странная зараза: ночные кошмары. Все началось с того, что заболела принцесса Исмаэла, всеобщая любимица и пока единственная наследница престола.

С болезнью принцессы с самого начала было что-то неладно: как только объявили, что Исмаэла больна, по городу поползли слухи о яде и колдовстве. Затем болезнь перекинулась и на других: сначала на тех, кто постоянно общался с принцессой, потом на советников короля, а под конец и на слуг — пока весь дворец не оказался охвачен кошмарами, словно чумой. Больные жаловались на ужасные, невыносимые сны. Днем напасть вроде бы отступала, но люди чувствовали упадок сил, легко впадали в ярость и раздражение. С последним полнолунием дела резко ухудшились — к безумным морокам в ночные часы прибавились видения среди бела дня. Бедняги нигде не могли найти себе покоя, сделались бледными и тощими, как стигийские мумии. Стоило им заснуть, как специально нанятые слуги будили их.

Но теперь, шептал хозяин, перегнувшись к Конану через стол, эта зараза гуляет не только среди придворных — ее подхватила вся армия от военачальника до последнего солдата. Говорят, что больны даже королева Руфия и король Афратес, с некоторых пор совсем не появляющийся в городе. Власти запретили обсуждать эту тему, но с таким же успехом они могли запретить молоку убегать на огне. Последние дни кошмары стали сниться даже простому люду — мастеровым, купцам, землепашцам. Нельзя сказать, чтоб видения были так уж ужасны, но по описаниям походили на те, о которых рассказывала дворцовая челядь. И это не единственное, что предвещало грядущую великую беду. Повсюду кисло свежайшее молоко; огонь в очагах то и дело вспыхивал зелеными и синими отблесками; в небе днем и ночью кружили зловещие черные птицы.

— Говорят, принцесса теперь совсем не приходит в себя, бедняжка, — сокрушенно качая головой, шептал трактирщик. — Сутки напролет она мечется в бреду. Отцы города давно забросили свои обязанности, нам грозят безвластие и разбой.

— Так что же это все-таки за сны? — поинтересовался Конан.

— Ну-у… — протянул трактирщик. — У каждого они разные, — тут он отмахнулся большим пальцем, отгоняя нечистого. — Благодарение Мардуру, сны редко посещают меня, и наутро я их вовсе не помню. — Он снова понизил голос до свистящего шепота: — Но вот что повторяют все: в снах приходит колдунья. Кожа у нее бледная и чешуйчатая, как у змеи. Она ворожит над черным алтарем и смеется злым смехом. — Он покачал головой, всем своим видом изображая сокрушенное недоумение. — Лично я в это не верю, но находятся болтуны, которые врут на каждом углу, будто это возмездие свыше. Мол, королева Руфия принесла с собой в наш город проклятие за какие-то свои старые тайные грехи. — Он с преувеличенной осторожностью оглядел пустой зал, а затем сделал Конану знак наклониться поближе. — Да будет тебе известно, чужеземец, никто

в городе толком не знает, откуда родом наша добрая королева и кем она была прежде — прежде чем Афратес взял ее в свой гарем и возвысил до любимой жены.

— Гм, — только и сказал на это Конан, изумившись, как трактирщик легко обсуждает своих правителей с первым встречным. Это означало, что подобные слова можно было теперь услышать на каждом углу Баалура, и это не понравилось киммерийцу. Подавив желание разбить свою кружку о голову толстого сплетника, он отставил недопитое вино, бросил на стол серебряную монету и, распрощавшись с хозяином, вышел.

Очень скоро он обнаружил, что ноги сами несут его к главной площади, на которой высилась белостенная громада королевского дворца. Ведущие к площади улицы выглядели богато и сонно, словно греющиеся на солнышке старцы в парчовых одеждах. Редкие прохожие лениво брели по теневой стороне, спасаясь от полуденной жары. Глядя на эту мирную картину и ясное, синее небо над головой, с трудом верилось, что городу и в самом деле грозит какая-то опасность.

Однако во дворец, чьи узорчатые, в виде свившегося в кольца дракона, чугунные ворота всегда стояли распахнутыми настежь, попасть теперь было не так-то легко. Поднявшись на несколько ступеней перед решеткой, Конан взялся за большой дверной молоток и трижды стукнул по гулкому металлу. Вскоре за решеткой появился стражник с опухшим лицом и синими кругами под глазами.

Но прежде чем Конан успел открыть рот, стражник бросился открывать ворота.

— Ты тот, кого называют Конаном из Киммерии? — полувопросительно сказал он.

— Если знаешь — зачем спрашиваешь? — проворчал Конан, входя. Ему не понравилось, как смотрели на него трое других стражников, и еще меньше понравилось, как хищно лязгнул засов за его спиной. — Что-то я не припомню, чтобы мы встречались, парень!

— Следуй за мной, варвар. — Коротко кивнув, стражник повернулся и пошел вперед. — Я доложу ее величеству о твоем прибытии, — бросил он, не оборачиваясь.

Пройдя мощенной цветным камнем дорожкой сада, окружавшего дворец, киммериец вступил под своды прохладных залов, где каждый шаг отдавался гулким эхом под высокими расписными куполами. В самом сердце дворца его встретил пышной зеленью и журчанием фонтанов еще один сад, поменьше. Здесь росли диковинные для этой страны деревья с далекого юга, привезенные из Зембабве и Черных Королевств. Стражник оставил Конана у одного из фонтанов и ушел.

Киммериец недолго оставался в одиночестве. Вскоре навстречу ему выбежали две очаровательные девушки, чьи прозрачные шелковые одежды скорее обнажали, чем скрывали их прелести. Заставив Конана раздеться и войти в душистую воду бассейна (к удовольствию красоток, гость не слишком-то сопротивлялся), они тщательнейшим образом вымыли киммерийца и обтерли согретыми полотенцами. Оставив его отдыхать на низкой скамье с множеством подушек, девушки упорхнули и тут же вернулись с подносами, полными еды и вина. Они щебетали и смеялись, всячески развлекая гостя, пока он утолял голод. Служанки были обучены забавлять и доставлять удовольствие — и прекрасно это делали, но Конан чувствовал за их смехом тревогу и озабоченность, уже вошедшие в привычку, как чувствовалось нечто подобное и за суровым спокойствием стражи у ворот.

Изощряясь, девушки принялись кормить бронзовокожего гиганта с рук, а потом и из губ в губы. Только их игра начала принимать серьезный оборот, как голос, негромкий и немного печальный, заставил озорниц притихнуть и вскочить с места:

— Довольно, девушки. Вы славно развлекли нашего гостя, благодарю вас. Теперь ступайте.

Голос принадлежал королеве Руфии, неслышно вошедшей в сад и какое-то время наблюдавшей за веселой возней. Конан обернулся. Три прелестницы, взметнув шелка, послушно выбежали вон.

Что бы ни говорил толстый глупый трактирщик, всякий, глядя на королеву, понял бы, что она — потомок знатного рода. И Конан, один из немногих, знал, какого именно — одного из обнищавших княжеских родов Офира. Даже усталая и печальная, она все равно была прекрасна.

— Добро пожаловать, Конан. Много лет прошло с тех пор, как мы с тобой виделись последний раз.

За эти годы Руфия сделалась королевой, отметил про себя восхищенный Конан, настоящей властительницей. Простое шелковое платье словно обтекало ее статную фигуру, легкими складками ниспадая с гордых плеч, огненные волосы струились вдоль спины, перехваченные посередине золотым шнуром, мягкие ремни сандалий плотно оплетали маленькие ноги. Она была в самом расцвете своей красоты и власти, весь ее облик был исполнен истинно королевского величия. Она протянула старому другу обе руки, киммериец порывисто взял их в свои и поцеловал кончики белых пальцев. Женщина не высвободилась, а просто опустилась на подушки рядом с северянином.

— Твои странствия ничуть не изменили тебя, — проговорила королева. Она осторожно коснулась его щеки. — Разве что прибавилось шрамов.

— Ты как будто знала о моем приезде, — заметил Конан. — Во всяком случае, стража у ворот сразу впустила меня, хотя я видел этих молодцев впервые в жизни.

— Тебя опознать нетрудно, — ответила Руфия с улыбкой. — Я описала им тебя, велев пропустить в любое время дня и ночи, а два дня назад не выдержала и послала в Хорайю отряд на поиски Конана-киммерийца. Я слышала о твоей победе у перевала Шамлы и решила, что ты, должно быть, теперь военачальник короля Кумарры. Конан изумленно вздернул брови и рассмеялся:

— Долго же доходят новости в ваши края! Это случилось несколько лет назад! Я уж и забыл об этой службе. Но какое-то время я и в самом деле был главой хорайской армии.

Руфия кивнула и погрозила ему пальцем:

— Я все знаю про твои похождения! Мне рассказывали, что королева Жасмела очень благоволила иноземному военачальнику. Из этого я заключила, что она была попросту без ума от тебя.

Конан улыбнулся:

— Да, но ее благоволение было недолгим. Очень скоро я уехал в Туран, затем в Гирканию, а оттуда в Вендию. Потом побывал в пустынях Стигии и в Черных Королевствах…

Теперь настал черед Руфии изумиться. Она недоверчиво покачала головой:

— Ты стал работорговцем? Так это правда? Городская стража доложила мне, что ты приехал с двумя красавицами. Но я не поверила. Чтобы ты…

— Лилит и Тэлия! — расхохотался Конан. — Они всего лишь сопровождают меня, вернее, я сопровождал их. Они из Кофа, но, по-моему, он не является их родиной. Похоже, им понравился твой город. Ручаюсь, не пройдет и месяца, как они окрутят какого-нибудь купца, а то и двух со всеми их верблюдами, лавками и сундуками. — Руфия осуждающе поджала губы, но киммериец и глазом не моргнул. — Все, как в старые добрые времена, не правда ли?

— Ты и в самом деле ничуть не изменился, — махнула рукой королева. — Легко подбираешь женщин и легко их бросаешь.

Конан почел за лучшее сменить тему:

— А что слышно о нашем друге Маздоке? Он все-таки стал королем в Асгалуне, где мы оставили его разбираться с солдатами?

— Да, он правит там и сейчас. И состоит с нами в торговом и военном союзе. Я слышала, что Маздок отстроил порт и возобновил морскую торговлю… — Королева вздохнула: — Но я так ни разу и не видела его с тех пор. — Помолчав, она спросила: — Так ты забрел в наши края лишь волей случая?

— Случая и вещих снов, — ответил Конан, испытующе глядя на нее. — Кошмары снятся не только жителям Баалура Тысячестенного.

Руфия закрыла глаза.

— Значит, это не просто совпадение, а промысел самого Митры, — торжественно проговорила она. — Ты тоже снился мне не раз в последнее время. — Стиснув его руку, женщина с силой выдохнула: — Если бы ты знал, как я молила о том, чтобы ты пришел ко мне в этот черный час! Я даже принесла жертву в храме.

— Надеюсь, это был храм Митры, а не шемитского рыбьелицего бога, — со всею серьезностью сказал Конан. — Не припомню я, чтоб ты была когда-нибудь чересчур набожна. Неужели твоя нужда во мне была и впрямь так велика?

Прямо на глазах Руфия из гордой властительницы превратилась вдруг в просто исстрадавшуюся женщину.

— Речь идет о жизни моей дочери, Конан! Жизни нашего единственного ребенка! — Она запнулась, всхлипнула и повторила: — Единственного. У Афратеса больше нет детей. Я боюсь, что дочка умирает. И с нею умирает весь дворец, Конан, весь город!

— Да, я уже слышал. В городе только и говорят, что о заразных дурных снах. Видно, я тоже подхватил эту дрянь. Первый дурной сон посетил меня далеко отсюда, на северной границе Кофа. Я мало что запомнил, понял только — ты в беде…

— Я-то как раз нет! — горько рассмеялась королева. — Представь, ни меня, ни короля хворь не затронула. Наше дитя медленно умирает, а мы сидим попеременно у ее ложа, и ее сны не посещают нас! И лишь по ее стонам и рассказам других можем представить тот кошмар, что мучает Исмаэлу. А последние ночи я вовсе не сплю — просто не могу, как не смогла бы любая мать, окажись она на моем месте. Что за черное проклятие обрушилось на наш дом!

По ее сухой щеке медленно скатилась слеза — одна-единственная, словно последняя капля влаги в пересыхающем колодце. Конан положил руку на поникшие, вздрагивающие плечи королевы.

— Может, я расскажу тебе то, что не скажут другие, хотя и видели тот же сон. Темная ведьма — это каким-то чудом выжившая Зерити. Я уверен, все напасти — ее рук дело.

— Я должна была догадаться, — глухо сказала Руфия. — Она все такая же, как прежде?

— Как обычно, темная повелительница демонов Шеола… или где там она сейчас. Сидит в своей подземной стране, плетет паутину. По-моему, на ней даже шрама не осталось от давешнего удара. Вся в черной блестящей коже, как Верховный палач из Луксура.

Руфия сокрушенно покачала головой, волна темнорыжих волос шевельнулась у нее на плечах.

— Кто мог подумать, что ведьма окажется так живуча? — вздохнула она.

— Я думаю, она вернулась на свою реку и снова взялась за старое, — сказал Конан. — Тебе говорили о Черной реке? Я видел ее в своем сне.

— Да, возможно, — согласилась королева. — Если только она все еще пребывает в теле смертной женщины. Она из стигийцев, а ты знаешь, сколь искусен этот народ в темном чародействе. Говорят, они остаются живыми и после смерти, утрачивая тело, но не магическую силу. Если жрецы Сэта допустили ее в свой Черный Круг, она должна быть способна и на большее. Я мало знаю об их делах, но слышала, что над ними не властна даже смерть…

Конан нахмурился — он не любил разговоров о подобных мерзостях.

— В таком случае зачем тебе надобен я? Найди какого-нибудь святого старца из жрецов Митры — их Сэт боится больше всего. Или могущественного мага, если, конечно, считаешь, что можно довериться магу — хоть черному, хоть белому, хоть серому. Я-то ведь не владею колдовством…

— Да, Конан, я знаю. Но ты можешь помочь иным образом. — Прекрасные глаза королевы смотрели на воина с мольбой и надеждой. — Если ты только согласишься… Каспиус, королевский лекарь, изучил за это время множество книг и, кажется, нашел выход. Он расскажет тебе об этом лучше, чем я. — Руфия поднялась с подушек, по-прежнему удерживая руку Конана в своих маленьких ладонях. — Теперь пойдем, я должна сменить Афратеса. У постели принцессы всегда дежурит кто-нибудь из нас троих — либо я, либо король, либо наш лекарь.

Из висячего сада она вывела Конана в большой зал с двойным рядом высоких колонн из розового мрамора. В нише у дальней стены вела наверх витая лестница, поднимаясь сквозь этажи к пестрому мозаичному куполу. Обойдя его по внутренней узкой галерее, Конан и Руфия миновали высокую арку и оказались на огороженном мраморной балюстрадой карнизе, окаймляющем вдоль крыши весь дворец. Стоявшие здесь стражи вытянулись перед королевой, отсалютовав обнаженными саблями.

— Как можно помыслить о каком-либо черном колдовстве, глядя на это ясное небо? — вздохнула Руфия, поднимая взгляд. — Но посмотри туда, Конан! — Она протянула руку, указывая на птиц, вычерчивающих круги над городом. — Это не просто птицы. Они никогда не снижаются, ни днем, ни ночью не прекращая своего зловещего полета. Никто так и не видел их вблизи.

— Может, они и не птицы? — пробормотал Конан. Шагнув к одному из стражников, он требовательным жестом протянул руку к его луку и колчану со стрелами.

— Ваше величество?.. — Удивленный стражник вопросительно посмотрел на королеву. Та кивнула, и воин снял с плеча длинный тисовый лук.

Вынув из-за пояса перчатку и надев ее на правую руку, Конан снял тетиву с верхнего конца лука, пристроил нижний конец в небольшую щель меж каменных плит пола и укоротил тетиву. Затем одним стремительным движением согнул тугой лук и быстро надел стальной колпачок с тетивой на верхний конец. Проверив, достаточно ли туго натянулась тетива, он вынул стрелу из колчана стражника, с интересом наблюдавшего за всеми этими приготовлениями.

— Будь осторожен, твой выстрел может случайно ранить кого-нибудь внизу, если ты промахнешься, — заметил воин, глядя, как Конан оттягивает тетиву к самому уху. — Я, к примеру, не попал ни разу.

— Это неудивительно, ведь я слыхал, что вы не можете выспаться уже почти месяц, — дипломатично заметил Конан и выстрелил вертикально вверх. Стрела исчезла, растворившись в потоке солнечного света.

Все уже успели перевести дыхание, устав ждать, когда где-то в вышине раздался хриплый карк и одна из черных птиц стремительно полетела вниз. Она ударилась о черепицу крыши совсем рядом с карнизом и, прокатившись, застряла в водосточном желобе. С того места, где они стояли, был хорошо виден изуродованный стрелой труп: черные грязные перья, лысые голова и шея, огромный, хищно загнутый клюв. А с порывом ветра донесся и запах: отвратительная вонь разлагающейся плоти. В несколько мгновений из-под встопорщенных перьев выползли белые гнусные черви и обглодали гниющий труп до самых костей — смерть, порожденная смертью.

— Какая гадость! — сморщилась королева и отвернулась. Закрыв лицо рукавом, она поспешно направилась вперед по карнизу к дальней двери в одной из дворцовых башен. — Хотела бы я знать, убил его твой выстрел или застал уже таким вот, гниющим и неживым? Это хуже, чем стервятники, кружащие над трупом! Что же будет, когда они все попадают на нас? Как бесчеловечно жестока эта ведьма!

— Не уверен, что Зерити вообще свойственно что-то человеческое, — пробормотал Конан себе под нос. Вернув лук восхищенному стражнику, он быстро зашагал вслед за королевой. Они миновали несколько галерей, спустились двумя этажами ниже, прошли новой галереей с высокими стрельчатыми окнами, из нее попали в затемненный коридор и вошли в дверь, ведущую в спальню принцессы.

Прямо посреди комнаты, напротив большого раскрытого окна, выходящего во внутренний двор, стояла широкая и низкая кровать под массивным позолоченным балдахином. Королева торопливо подошла со словами: — Ну что, ей не лучше?

— Нет, все по-прежнему, — ответил ей шепотом сидевший у изголовья седобородый человек с темными и умными глазами, похожими на глаза выдры. Его смуглая кожа казалась еще темнее из-за белых одежд и седины. Руфия подошла ближе, заглянула за кисейную занавеску. — Но сейчас она спит спокойно, лишь изредка просыпается ненадолго. Один раз мне показалось, что она даже узнала свою спальню и меня. Я попробовал с ней заговорить, но она снова заснула.

— Митра всемогущий, ну почему я не оказалась здесь в этот миг! — тихо воскликнула королева. — Но все равно, благодарю тебя, Каспиус. — Она отошла от постели и села в большое кресло, изящно поджав ноги. — Каспиус, это Конан из Киммерии, — представила она своего спутника, вошедшего и остановившегося у дверей. — Он оказал мне в прошлом неоценимую услугу. Быть может, его приезд и есть долгожданный ответ на все наши молитвы. Ему тоже снились эти сны, хотя он был в десяти днях пути от Баалура.

Лекарь, внимательно разглядывавший Конана, сделал ему знак подойти ближе. Когда варвар приблизился, Каспиус взял его руку и повернул вверх ладонью сильным, уверенным движением кисти.

— О, это могучая и умелая рука, — сказал он с улыбкой. Конан отметил про себя, что цепкие пальцы врача, хоть и ослабевшего от напряжения и бессонницы последних дней, обладают силой едва ли не меньшей, чем его собственная. — К тому же гибкая и ловкая, — продолжал лекарь. — Вы, несомненно, человек большой силы, искушенный в воинском ремесле. Мы рады приветствовать вас в нашем многострадальном городе.

— Муж мой и повелитель, к нам прибыл Конан из Киммерии, — сказала вдруг королева, вставая и низко склоняя голову, так что завеса волос совсем скрыла лицо.

В маленькую спальню вошел высокий темноволосый человек с окладистой, вьющейся бородой и сонным лицом. Едва кивнув всем присутствующим, он устало опустился в кресло, только что оставленное королевой. Его богатая, зеленого бархата, шитая золотом одежда выглядела такой же помятой, как и он сам. На голове у него был золотой обруч, подобный обручу королевы, только шире и с большим, ограненным в виде пирамиды изумрудом.

— Северянин, — сразу определил король, изучающе разглядывая смуглого и синеглазого гиганта. — Причем в великолепной форме — не то что мои несчастные воины. Руфия часто говорила мне, что ты один из немногих, кому можно полностью доверять. Если Каспиус даст добро, а ты исполнишь возложенную на тебя миссию, тебя ждет щедрая награда.

Не дожидаясь ответа, Афратес поднялся, снова едва кивнул всем троим и вышел.

— Он всегда был суровым правителем, а сейчас, в эти черные дни, бремя власти особенно тяжело, — сказала Руфия, словно извиняясь, когда за королем закрылась дверь. — Подойди сюда, Конан. Взгляни на нашу дочь.

Киммериец приблизился к постели и, отведя в сторону невесомую занавеску, увидел на подушках хорошенькую, но очень худую и бледную девочку. Среди белого шелка простынь она выглядела как призрак, уже наполовину не принадлежащий этому миру. Ее припухлые, нежного рисунка губы беззвучно шевелились, а зрачки беспокойно двигались под тонкими, выпуклыми веками — она блуждала среди нездешних равнин. Тонкие детские пальцы теребили пушистый мех одеяла. Королева, повинуясь какому-то безотчетному порыву, опустилась на бархатную подушку перед кроватью и взяла влажную ладошку девочки в свои, пытаясь дыханием согреть холодные пальцы. Принцесса шевельнулась, повернула лицо к онемевшей матери и вдруг открыла глаза. На какое-то мгновение в них промелькнула искорка понимания. Исмаэла перевела взгляд на Конана, словно намереваясь спросить, кто этот огромный незнакомый человек. Но искра, вспыхнув, тотчас же погасла, расширенные в ужасе глаза закатились за веки: какое-то чудовище из сновидений вновь утащило принцессу в темные воды небытия.

Вздох, больше похожий на стон, вырвался из груди королевы.

— Ты видишь, она умирает! — Конан невольно отвел глаза, избегая смотреть на бледное лицо девочки и почти такое же бледное — ее матери. — Помоги нам! Право, это будет подвиг, достойный твоей славы, не менее достойный, чем битва у горного перевала! Я пошла бы сама, но что я могу, слабая, несчастная женщина? И я не могу отойти от дочери ни на час… -

По-прежнему коленопреклоненная, она уронила голову на скрещенные руки. — Если ты согласен поговорить с Каспиусом, ступайте в его или мой кабинет. Исмаэла и так спит неспокойно, и я боюсь, что громкий разговор потревожит ее еще больше.

— В самом деле, пойдемте, — кивнул Конану лекарь. Они вышли, и галерея показалась им особенно солнечной и светлой после душного полумрака спальни. Каспиус вышагивал сгорбившись, словно старый нахохлившийся белый ворон.

— Для нас это большое горе — видеть маленькую принцессу в таких мучениях. Для меня она, помимо наследницы престола, еще и просто друг, ведь я знаю ее с пеленок. Чудесный ребенок, живой и сообразительный — по крайней мере, она была такой совсем недавно. — Он помотал головой, словно отгоняя наплывающую дремоту — вид у него был усталый и сонный. — И к тому же обещает вырасти редкой красавицей. — Он взглянул на Конана с неожиданным лукавством: — У нее к прекрасным волосам, унаследованным от матери, ярко-синие глаза, что редко встречается у шемитов. Особенно если учесть, что у ее отца глаза карие, а у матери — скорее зеленые, чем синие.

Они вышли из галереи и пошли через анфиладу больших парадных залов.

— Не удивительно, что ребенок красив, ведь ее мать — женщина редкой красоты, — заметил Конан, шагая рядом с лекарем.

— О да, — энергично кивнул Каспиус. — Вы ведь, кажется, уже знали Руфию, когда она впервые приехала в Баалур? Мне говорили, что Афратес влюбился в нее без памяти, как только увидел. Взял в свой гарем, а меньше чем через год она родила ему долгожданную наследницу престола. До тех пор у короля не было детей ни от одной из жен. — Он снова взглянул на Конана с едва заметным лукавством.

Но киммериец не заметил этого, слишком погруженный в свои мысли.

— Да, я помню, ей очень понравился ваш город, — сказал он. — Я же нашел его слишком сытым, даже, пожалуй, самодовольным — и быстро уехал, оставив Руфию здесь.

— Насколько я знаю, вы тогда оба бежали из Асгалуна, где бушевало восстание, верно? — Дойдя еще до одной витой лестницы, Каспиус начал спускаться вниз.

— Да, там было жарковато, — усмехнулся Конан. — Взбесившиеся подмастерья перерезали глотки половине асгалу некой знати и почти всем купцам. Деваться было некуда от пожаров и погромов, горел весь город.

Еще не зная, как вести себя с дворцовым лекарем, Конан умолчал о своей роли в этом восстании. Не стал он упоминать и о том, что кровопролитие произошло и по более весомой причине, — киммериец опасался, как бы власти не опознали в нем Амру, грозного пирата южных морей.

— Как бы там ни было, ваш друг Маздок, севший в результате этой заварушки на трон Асгалуна, оказался неплохим королем, — заметил Каспиус, и Конан понял, что лекарь знает большую часть того, о чем киммериец предпочел умолчать. — Наш король с тех пор состоит с ним в военном и торговом союзе.

Ну да, — подумал Конан, — и конечно же, по-прежнему вожделеет прекрасную супругу союзника. Интересно, знает ли этот лекарь, что однажды Маздок переспал-таки с будущей королевой Баалура?

Вслух же он проговорил:

— Я увез оттуда Руфию ради ее же собственой безопасности.

— И колдунья по имени Зерити больше не могла преследовать ее, — поддакнул Каспиус, — поскольку ревнивая ведьма умерла. Или не совсем умерла? — Дойдя до конца лестницы, лекарь свернул в новый коридор, открыл низкую дверь и жестом пригласил киммерийца войти. Конану пришлось нагнуть голову, чтобы не стукнуться о притолку.

— Послушай, приятель, — раздраженно сказал он, — еще с юных лет я раз и навсегда положил себе зарок: по возможности не иметь дело с колдунами, духами и призраками. Я никогда не видел эту ведьму прежде! Мы единственный раз встретились с ней в час ее смерти — или несмерти, раз уж ты так хорошо осведомлен о делах своей королевы. Я терпеть не могу всяких магов и колдунов, и если ты один из них…

Оглядевшись вокруг, варвар понял, что старик наверняка занимается чародейством. Каспиус привел его в холодную, полутемную, с низким потолком и лишенную окон комнату, сильно смахивающую на погреб. Здесь громоздились один на другой сундуки со свитками — старыми, пожелтевшими от времени, и совсем новыми, почти белыми. Несколько десятков книг лежало по углам, низкий дубовый стол был погребен под рукописями. В целом комната весьма походила на логово колдуна. Киммериец пожал плечами.

— Во всяком случае, если Зерити сжигают ее темные страсти и после смерти, то ревнует она не меня, — сказал он. — Ее сумасшедший муж, Ахиром, бывший король Асгалуна, всегда ее нежно любивший, обратил вдруг свой королевский взор на бедную Руфию, вовсе того не желавшую. Для него это безумство оказалось последним. Ну а если ведьма сумела как-то сохранить способность видеть этот мир и после смерти, она, конечно же, должна грызть свой саркофаг от злости, глядя, как ее соперница, став королевой, купается в роскоши, тогда как сама Зерити превратилась в прах.

— Да, выслушав рассказ королевы, я пришел к такому же выводу, — согласился Каспиус. — И, боюсь, рождение наследницы — прекрасной принцессы, любимой всеми от мала до велика, — вызвало у ведьмы зависть еще большую, чем беспечальная жизнь соперницы. Именно поэтому избрала она невинное дитя первой жертвой. Ревность — темное чувство. Страшно подумать, на что оно может толкнуть злую колдунью.

С тяжким вздохом безмерно уставшего человека лекарь сел на большой узкий ларь с наваленной на него кипой одеял.

— Сядьте куда-нибудь, Конан, прошу вас. Мне трудно задирать голову, вы слишком высоки для моей старой шеи. — Конан уселся на какой-то пыльный сундук, оставив кресло у стола хозяину. Каспиус благодарно кивнул. — Извините меня за вопиющий беспорядок, но я обо всем позабыл за эти дни, даже сплю здесь, чтобы не ходить туда-сюда через весь дворец. Все старые свитки хранятся в этом погребе, поскольку здесь прохладно и сухо, а это необходимо для старых пергаментов.

— Что ценного можно сыскать среди такого хлама? — удивился северянин, оглядывая горы рукописей. — Сколько лет надо потратить, чтобы прочесть все это?

— О, меньше, чем вам кажется, — ответил лекарь. Подавшись вперед, он выхватил из кипы свитков лист таким жестом, каким воин выхватывает из ножен меч. — В наших архивах встречаются очень занятные документы. Пытаясь найти противоядие этой колдовской чуме, я прочел описание множества непонятных и трудноизлечимых случаев…

Конан поворошил носком сапога хрустко шуршащую кипу исписанного пергамента на полу.

— Мне приходилось встречаться с магией такого сорта — ее называют белой, — заметил он. — Но цена за нее, как правило, не менее высока, чем за черные чары. Так что будь осторожнее со всем этим, старик.

— Я вижу, вы все же имели немало дел с магией, и потому мне будет ценно любое ваше замечание, — пробормотал Каспиус, уткнувшись в свой лист. — Я вообще очень нуждаюсь в ваших советах, чтобы суметь подготовить все как должно…

Конан вскочил на ноги, глаза его горели уже настоящей яростью.

— Я же сказал тебе, что не желаю иметь никакого отношения к колдовским штучкам! Если ты задумал побить ведьму при помощи всего этого, поищи кого-нибудь другого! Я воин, дерусь мечом и секирой, а не пожелтевшими от собственного яда свитками!

— Нет, нет, Конан, вы неправильно меня поняли, — замахал на него руками старик. — Я совершенно не ожидаю, что вы превзойдете Зерити в колдовстве! Нам нужна совсем иная помощь. Только физической мощью можно добыть лекарство от этих кошмаров, которые снятся теперь почти всему городу… — Он зевнул. — И мне в том числе… Пожалуйста, ущипните меня, если я начну задремывать. Я очень устал…

— Как, даже тебе? — спросил Конан, смягчаясь. — Даже королевскому лекарю?

— Мне еще худшие, чем другим, уверяю вас, — кивнул седой головой Каспиус. — Я думаю, вы и представить себе ничего подобного не можете… Во всяком случае, надеюсь, что не можете.

— Но ты сказал, есть какое-то средство? Почему же ты не испробуешь его на себе — да и на всех желающих?

— Да, я нашел средство против чар. — Каспиус порылся в изголовье своей импровизированной постели и вытащил особенно старый и затрепанный свиток. — Нет ничего в этом мире, что бы не повторилось в прошлом или грядущем. Этому свитку уже не одна сотня лет. Здесь описаны чары ночных кошмаров.

Придерживая рукой нижний край, он осторожно развернул свиток на коленях. Чернила рукописи выцвели и местами стерлись, но в целом запись была в неплохом состоянии.

— Здесь говорится, — пояснил лекарь, — что сон вызывает любое сильное чувство. Кошмары же вызываются только злыми чувствами. Колдун может наслать очень жуткий морок, но лишь действительно могущественный волшебник способен заставить, скажем, население целого города видеть один и тот же, с небольшими вариациями, страшный сон. Колдуны часто пользуются этим оружием — обычно, желая отомстить кому-нибудь. — Он пробежал глазами несколько строчек, беззвучно шевеля губами. — Вот! "Известно только одно верное средство против чумы ночных кошмаров. Оно исчезло из нашего мира уже столетие назад — сонное снадобье из лепестков серебряного лотоса".

— Лепестки лотоса! — расхохотался Конан. — Дайте мне хороший корабль, и я привезу вам столько лотоса, что хватит засыпать все улицы города! В Вендии его продают в любой лавке!

Каспиус печально улыбнулся и покачал головой:

— Вы напрасно думаете, что мы не пытались его найти. Прежде чем королева в отчаянье послала за вами, мы обшарили все базары Вендии и Иранистана и везде потерпели неудачу. Но посмотрите сюда.

И он развернул перед Конаном свиток до конца. В нижней части манускрипта были начертаны разноцветные линии, отчетливее всего виднелась голубая, ведущая почти строго с юга на запад. Очевидно, это была карта какой-то местности.

— Согласно древним травникам, — пояснил Каспиус, — не белый, а именно серебряный лотос слишком нежен и прихотлив, чтобы выращивать его на продажу. Никто из нынешних торговцев даже не слышал о том, чтобы его специально разводили или вывозили откуда-нибудь. Он растет на диких озерах в землях, лежащих еще дальше к югу за Черными Королевствами, где живут одноглазые пигмеи-людоеды.

Лекарь постучал тонким пальцем по голубой линии на карте.

— В наши дни, Конан, — тихо и раздельно произнес он, — этот цветок растет поблизости только в одном месте. В дельте реки Стикс.