Когда Конан пришел в себя, солнце ласково светило с небес. Он лежал на песке у самой кромки воды, на берегу быстрой говорливой речки. Маленькие шаловливые волны щекотали киммерийцу пятки. Река сорвала с варвара и набедренную повязку, и мешочек с золотыми самородками. Солнце пригревало сверху, но влажный песок холодил кожу. Конан с трудом пошевелился и заставил себя отползти подальше от воды на сухое место. Там он перевернулся и сел. Все тело ломило, от синяков и ссадин на нем не было живого места, но руки и ноги, хоть и казались одеревеневшими навеки, тем не менее были целы и действовали. У самого берега он увидел борозды и ямки — теперь он припомнил, что вроде действительно выползал на берег этой тихой заводи, только когда же это было? Если судить по ощущениям, то времени прошло предостаточно.

Конан посмотрел вокруг. Нигде ни малейших признаков человека. Справа от него в подмытых корнях сосны запутались куски дерева, ветки и водоросли. Выше начинался склон, поросший кустарником. На противоположном берегу реки невысокие холмы перемежались с ложбинами: лес, луга, скальные гряды и опять лес, насколько хватало глаз. Там, где он сидел, река слегка замедляла свой бег, и это была именно река, довольно широкая и полноводная, такая река могла унести обессилевшего пловца далеко, очень далеко.

Если судить по положению солнца, сейчас было около полудня. Та часть реки, что попадала в поле зрения, получалось, текла с севера на юг. Это ни о чем не говорило, киммериец так толком и не понял, где находится. Ведь реки вблизи Кезанкийских гор текли либо с запада на восток, либо с востока на запад. Однако никаких высоких скал, покрытых снегами, он не видел, во все стороны — лишь убегающие вдаль холмы.

Еще раз внимательно оглядевшись по сторонам и не обнаружив поблизости ничего живого, Конан вошел в реку, умыл лицо, окунул в воду голову и энергично потер ее, пытаясь смыть набившийся в волосы песок. Потом он попробовал по вкусу воды догадаться, откуда она течет. Не чувствуется ли в ней медяная суровость гиперборейских снегов? Не отдает ли она торфяниками тундры? А может, к ней пришиваются воды серных источников Кезанкийских гор? Конан ничего не смог определить. Вода была чистой, без малейшего привкуса… как, впрочем, и в подземной речке, которая текла через "золотой" карьер.

Куда же он все-таки попал? Насколько далеко унесла его река? Если бы он только хоть приблизительно знал месторасположение проклятого карьера, уж он как-ни-будь сумел бы сейчас сориентироваться. С его опытом путешественника не так уж ни было бы и трудно. Ну а теперь, если он, например, отправится вниз по течению, куда приведет его река? Сольется ли она с величественной Данибос, на которой стоит Саргосса, столица Бритунии? Или, повиляв, исчезнет в пустынях Заморы, не дотянув до Шадизара каких-нибудь ста миль? А может, она будет вести его день за днем, Месяц за месяцем и приведет в конце концов к северной оконечности моря Вилайет, туда, где оно такое мелкое и такое соленое? А может, в Коринфию? Догадаться невозможно, Ну а если попробовать решить эту загадку с другой стороны… Вот, скажем, сколько времени его могло нести вниз по течению? Река быстрая, довольно глубокая, так сколько же времени прошло, пока его не прибило здесь к берегу? Уж во всяком случае, не целый день, ведь он бросился в подземный поток утром. Значит ли это, что он находится сравнительно недалеко от карьера?

Повернувшись на другой бок, Конан впервые обратил внимание на корягу, по-видимому недавно застрявшую здесь на мелководье. Что-то смутно шевельнулось у него в памяти. Толстый обрубок сосны в человеческий рост длиной, обломанные ветки торчат во все стороны, желтоватая кора не успела еще даже просохнуть на солнце. Конану показалось, будто он помнит, как цеплялся за эти самые обломки сучьев, как держался за них мертвой хваткой бесконечно долгое время… Он задумчиво потер ссадины на груди. Да, почти наверняка он плыл на этой коряге. Конан потряс головой, вспоминать дальше не было смысла: ведь если так, то его могло нести сколько угодно времени, он не имел ни малейшего представления, сколько пробыл без сознания.

Ну да ладно, обо всем этом он может подумать и попозже, а сейчас надо позаботиться о еде. Конан вдруг почувствовал, что буквально умирает от голода, и вскочил на ноги. Его резкое движение вспугнуло павлина, который суматошливо вспорхнул из-за соседнего куста и полетел через реку. Конан разочарованно проводил его взглядом. Впредь следует быть осмотрительнее, — для того чтобы выжить, ему придется приложить немало усилий.

День был тихий и теплый, негромко журчала вода, щебетали птички, порхая с ветки на ветку, в траве стрекотали кузнечики, жужжали пчелы. Чуть дальше на берегу виднелись следы антилопы. Это его порадовало, но он знал, что если есть дичь, то, значит есть и те, кто на нее охотится, а он сейчас совершенно не был готов к встрече с любым мало-мальски серьезным хищником.

Конан решил для начала заняться рыбной ловлей. Чего-чего, а рыбы здесь было много. Он прошел немного вверх по течению до места, где недалеко от берега лежал большой гранитный валун. Бесшумно войдя в реку, он остановился и нагнулся, вытянув вперед руку ладонью вверх, так что над поверхностью воды осталась одна его голова. Теперь следовало замереть и ждать, пока кто-нибудь не приплывет Конан слегка шевелил пальцами, он знал, что рыба любит стоять в воде неподвижно, едва шевеля плавниками, особенно там, где какое-нибудь небольшое препятствие создает слабые завихрения в ровном потоке воды.

Ждать пришлось не слишком долго, Конан даже не успел замерзнуть. Большая серебристая форель, гибко вильнув хвостом, выплыла из тени валуна и расположилась прямо над ладонью Конана. Он затаил дыхание, напрягся и мощным взмахом руки выбросил форель на песок. В два прыжка он очутился на берегу и, схватив прыгающую рыбину, поднес ее ко рту, потом одумался и начал искать глазами камень, чтобы разбить ей голову и прервать ее мучения до того, как вонзит зубы в сочную плоть.

Форель была не из маленьких, однако она лишь разожгла аппетит Конана. Он опять полез в воду и долго стоял там, неподвижно согнувшись, но больше никто к нему не приплыл. Тогда он нашел другое место и в течение часов двух поймал сначала очень большую форель, которая сумела ускользнуть от него в последний момент, а потом еще одну, поменьше. Когда он доел ее, то был все так же голоден, только ко всему прочему еще продрог до костей.

Тогда Конан пошел вниз по течению реки к полувысохшей старице, которую он приметил раньше, надергал там сладкого болотного лука и пристроился в расщелине скалы, смотрящей на юго-запад. Солнце стояло низко и уже почти не грело, зато скала была теплой, и рядом с ней было не холодно. Конан жевал лук и проклинал свое невезение. Правда, первую форель он поймал быстро, но потом счастье ему изменило, и в результате теперь, после по-дурацки проведенного дня, так толком и не насытившись, ему надо искать убежище на ночь, потому что ночью на охоту выйдут хищники, а он совсем не расположен с ними встречаться, пока не смастерит себе хоть какое-то оружие. Конечно, если бы у него был огонь, тогда он мог бы не только отпугнуть зверье, но и не замерзнуть ночью.

Однако делать было нечего, и Конан отправился искать себе хотя бы относительно безопасное прибежище. Обследовав скалу (она спускалась прямо в реку), где вброд, чтобы прервать свой след, где карабкаясь по голым камням, он нашел наконец подходящую щель. Ее дальний конец был завален большими глыбами, наверх уходила отвесная стена, чуть ниже росли кипарисы, — Конан решил, что их пушистые кроны частично предохранят его от поднимающегося от реки тумана. Ну а если какой-нибудь зверь все же решит напасть, то хищнику придется иметь дело с загнанным в угол опасным противником.

Конан нарвал с ближайшего дерева пахучих и устелил ими землю — получилась постель. Потом он сложил в кучу изрядное количество камней — будет чем кидаться в случае нужды. Большая сучковатая палка послужит ему дубинкой, если придется схватиться вплотную. Конан еще раз спустился к реке, прикидывая, что ему еще может понадобиться, и вдруг услышал, как на противоположном берегу треснула ветка. Он вгляделся в сгущающийся сумрак и увидел красавца оленя, который вышел к берегу напиться. Конан схватил голыш с кулак величиной и с силой запустил его, метя в голову зверя. Увы, бросок оказался неудачным. Камень отскочил от ветвистого рога, не причинив оленю никакого вреда. Раздался дробный топот удаляющихся копыт и треск ломающихся веток, через мгновение испуганное животное скрылось из виду. Вообще-то Конан мог бы переплыть реку и пуститься за ним в погоню, но охотиться на такого гиганта безоружным было просто глупо.

Конан вернулся в свою щель, растянулся на ветках и, едва успев закрыть глаза, уснул крепким сном.

* * *

Ночь прошла без происшествий. Время от времени Конан на миг просыпался, услышав либо крик совы, либо далекий вой волков, но он легко определял происхождение всех звуков, поскольку был привычен к лесной жизни, и они не пугали его, как могли бы испугать горожанина, который трясся бы до утра от страха, ожидая нападения неизвестного зверя. А Конану даже не приходилось полностью просыпаться, чтобы оценить степень опасности. Нет, разбудила его ночью не боязнь нападения какого-то хищника, а холод, сырость и обыкновенные комары. Очнувшись от первого глубокого сна, Конан понял, что сделал ошибку, расположившись на ночь в этой гнилой дыре, словно притягивающей весь речной туман. Кожа у него зудела, и он продрог как собака, здесь было не теплее, чем в гиперборейской гробнице. С большим трудом Конан заставил себя встать, ему вовсе не улыбалось пробудиться завтра вялым, ослабевшим, с одеревенелыми мускулами. Он подхватил дубинку и начал карабкаться вверх по утесу. Это оказалось не так уж трудно, луна светила вовсю. Вскоре он очутился на широком уступе, частично прикрытом ветвями росшей внизу сосны. Воздух здесь был сухой, и сама скала, казалось, еще не успела остыть за ночь, никакого сравнения с промозглой сыростью облюбованной им ранее щели. Конан сгреб в сторону камни и шишки и улегся на мягкие сосновые иглы досыпать.

* * *

Утром светило солнце. В небе — ни облачка, распевали проснувшиеся птицы, откуда-то сбоку раздавался хруст — бурундук лакомился сосновыми шишками. Конан сел, потянулся и стряхнул с себя налипшие иглы.

Со своего высокого уступа ему видна была река, текущая в широком каньоне приблизительно в южном направлении. На востоке местность была холмистой, роскошные луга перемежались небольшими густыми рощицами. Там и сям блестели озерца, от которых поднимался легкий туман. И нигде ни малейших признаков жилья: ни дыма от костра очага, ни возделанных полей, ни каких-либо примет присутствия человека.

Оно и к лучшему, мелькнуло в голове у Конана. мест здесь выжить, а без людей это будет для разнообразия даже приятнее.

Справа от Конана, на запад, ландшафт был гористый, кое-где вздымались довольно крутые скальные гряды, хотя не было ни одной мало-мальски заметной вершины, которую он мог бы признать. (Ему не раз приходлось видеть военные мчи и карты караванщиков.) Но что же все это могло означать? Неужели он, сам не зная того, пересек Кезанкийские горы? Неужели его тюремщики — или это был подземный поток? — каким-то невероятным образом перенесли его на восточную сторону водораздела, оставив позади высокие снежные пики тянущегося с севера на юг хребта? Но если так, если его действительно забросило за пределы хайборийского мира, тогда на то, чтобы вернуться обратно, могут уйти годы, а не то дсятки лет. Остается, конечно, некоторый шанс, что он все-таки находится по западную сторону гор, в каком-то забытом богами медвежьем углу, куда не ступала нога человека. В любом случае его жизнь никак нельзя назвать скучной или однообразной.

Конан сидел на уступе, греясь на солнышке, как ящерица, и все ломал себе голову над тем, где же он находится, и вдруг его поразила неожиданная мысль: а почему он, собственно, так рвется обратно? Кто его там ждет? Кому он там нужен? Спору нет, за годы странствий он сошелся со множеством людей, и у него там не счесть друзей-приятелей, но все они такие же, как он, скитальцы, перекати-поле, и, кроме того, сколько раз за последнее время ему приходилось круто менять свою жизнь, хотя, безусловно, ему еще никогда не приходилось начинать все заново так, как сейчас, — голому, безоружному и находящемуся неизвестно где.

Думая о друзьях, Конан, само собой разумеется, прежде всего вспомнил о Тжае, покоящемся на дне подземной реки. Тжай мертв. Киммериец собственными глазами видел его труп. Тогда зачем вообще возвращаться мыслями к "золотому" карьеру? Ну есть где-то карьер, так что же? Он может всю жизнь разыскивать его, а если найдет, то зачем? Для того чтобы отомстить или чтобы разбогатеть? В том мире, в котором он сейчас очутился, из мести рубашки не сошьешь, а золотом не позавтракаешь. Так или иначе, в настоящий момент он не может отправляться куда бы то ни было. Сначала надо подготовиться. Пожалуй, это его последнее приключение сулит ему немало новых, еще не изведанных ощущений. А почему бы и нет? Ведь по натуре он искатель приключений, как же может он отказаться от такого замечательного приключения и заодно не проверить лишний раз свои силы, в которых он, впрочем, не сомневался. Итак, решено, он останется здесь, стряхнет с себя старую жизнь, как ящерица сбрасывает старую кожу.

Конан спустился к реке. На этот раз удача ему сопутствовала, и очень быстро он выловил две форели, одну маленькую, а другую очень большую. После этого он накопал съедобных корешков, а завершил свое пиршество спелой земляникой. Насытившись, Конан занялся поисками кремней и вскоре нашел несколько подходящих обломков. Как ему не хватало ножа! Если бы у него было стальное лезвие, он смог бы без труда высечь искру и разжечь костер, а костер… да, костер — это так много: защита от хищников, тепло, возможность вскипятить воду, поджарить мясо или рыбу. Ну да ладно, в настоящий момент перед ним стояли гораздо более насущные проблемы.

Конан поднялся на плоскую вершину утеса, прихватив с собой кремни и продолговатый голыш мелкозернистого гранита. Выбрав лучший из кремней, он принялся методически обтесывать его при помощи голыша, служившего ему чем-то вроде молотка. Голубоватый кремень легко поддавался обработке, надо было только не спешить. Тонкие до полупрозрачности осколки один за другим отскакивали от поверхности камня, который постепенно приобретал все более правильную форму — Конан вытесывал топор.

Работая, киммериец пытался подражать ловким свободным движениям стариков из его родной деревни, которые в годы его детства занимались изготовлением топоров, ножей, наконечников для стрел и дротиков, скребков и много чего другого, необходимого в повседневной жизни. Юность этих людей приходилась на те времена, когда в Киммерии не было еще появившихся позже стальных клинков из Аквилонии. Конан помнил, с какой изящной легкостью они работали. Казалось, им ничего не стоит заострить затупившийся скребок или придать нужную форму ножу с обломившимся кончиком. Кстати говоря режущая поверхность ножей и прочего намного острее стальной, хотя каменные орудия, конечно, несравненно более хрупкие. Тем не менее, каменный топор запросто разрубал даже относительно крупные кости, не говоря уже о любой самой толстой шкуре.

Конан очень старался, но ему явно недоставало умения. Уже под конец, когда работа была почти сделана, одним неловким ударом он уничтожил плоды нескольких часов труда. Проклиная всех известных и неизвестных богов, Конан вновь принялся обтесывать кремень, но гораздо быстрее и увереннее, чем раньше. То, что у него получилось в результате всех его стараний, лишь отчасти напоминало искусные изделия деревенских мастеров, но пользоваться топором можно — и это главное. Конан с сожалением посмотрел на свою дубинку. Пока что ему нечем было прикрепить топор к рукоятке. Придется бить им, держа в руке. Первый удар должен быть смертелен, потому что второй раз нанести его будет трудно: запачканный кровью камень скользит в руках.

Взяв топор, дубинку и осколок кремня, который мог сгодиться в качестве ножа, Конан отправился вниз по реке. Нести все это было неудобно, но он надеялся в скором времени приспособить для этой цели что-нибудь практичное. Выйдя на луг, Конан заметил кролика, который лакомился молодыми листьями одуванчика. Киммерийцу удалось подобраться к нему довольно близко, поскольку его шаги заглушало журчанье воды, но брошенная палка стукнулась о пустую кочку. Кролик ускакал, пока палка еще только летела по воздуху. Зато павлину с голубым хохолком на голове повезло гораздо меньше, его Конан подшиб прямо в воздухе.

Обглодав последнюю косточку, повеселевший киммериец двинулся дальше. Ему непрерывно попадались следы многочисленных животных, особенно много их оказалось в том месте, куда они ходили, по-видимому, на водопой: антилопы, буйволы, волки, медведи, рыси… Конан постарался побыстрее миновать этот опасный участок пути. Зато на опушке леса он обнаружил, что искал, — еще теплые катышки оленьего помета. Внимательно осмотрев все вокруг, Конан определил направление, в котором ушел олень, и побежал за ним, внимательно глядя под ноги, чтобы не сбиться со следа. Он не особенно спешил, потому что знал, что мало-мальски тренированный человек выносливее любого оленя. Разумеется, тот может бежать быстрее, но бежит он рывками, на относительно короткие расстояния, а потом устает и замедляет бег, а то и вообще останавливается, пока охотник опять не спугнет его. В конце концов олень либо в изнеможении упадет, либо решит принять бой, и тогда уже исход схватки решит сила, быстрота, ловкость охотника, ну и, конечно, оружие.

Пока же главным было не сбиться со следа, быть готовым к неприятным сюрпризам и, что важнее — не повредить ноги. Подошвы его ног, безусловно, достаточно огрубели за время работы в карьере, да и раньше ему приходилось немало ходить босиком, однако с бегу по всем этим камням и колдобинам он был еще не вполне готов. Поэтому ему приходилось не только замечать сломанные веточки, примятые травинки, вывернутые камни, но и непрерывно смотреть, суда поставить ногу.

Конан услышал оленя раньше, чем увидел. Должно быть, тот почуял его запах и резко прибавил ходу. Когда киммериец выскочил на очередную лужайку, он увидел лишь качающиеся впереди на другом се конце ветки кустарника и уловил удаляющийся стук копыт. Судя по глухому тяжелому стуку и по размеру отпечатков копыт, перед ним был матерый самец.

Конан припустил вдогонку и через некоторое время удостоверится в правильности своей догадки: олень и вправду был очень крупным, с большими ветвистыми рогами. Завидев киммерийца, он устремился вверх по склону, прыгая через лежащие на земле стволы деревьев и с шумом продираясь сквозь кусты. На каменистом гребне холма Конан потерял его след. Руководствуясь скорее интуицией, чем какими-либо признаками, киммериец пустился бежать вниз по неглубокой ложбине. Спустя короткое время он услышал справа стук копыт о камень. Конан кинулся на звук, но больше ничего не было слышно, а перед ним оказалась большая каменистая осыпь. Киммерийцу пришлось остановиться, чтобы обследовать ее. Олень куда-то исчез, и следов не найти. Конан спустился по склону и очутился на широкой солнечной поляне. С первого взгляда казалось, что олень через нее не пробегал:,трава нигде не примята и едва заметно колышется под слабым ветерком. Конан призадумался. Олень мог войти в лес на противоположной стороне поляны, обогнув ее каким-нибудь краем, и для того, чтобы найти это место, понадобится время. Олень успеет отдохнуть, и его опять придется долго гнать, покуда он снова не устанет.

Внезапно в лесу застрекотала какая-то птица и перепорхнула с места на место: наверняка ее спугнул олень. Когда Конан опять догнал животное, пот катился с киммерийца градом, пряди черных влажных волос то и дело падали на глаза, грудь ходила ходуном, сердце гулко стучало в груди. Но и олень чувствовал себя не намного лучше. Завидев Конана, он поскакал прочь, но прыжки его были уже не такие легкие, как раньше, и он почти сразу налетел на небольшое деревце, что тоже говорило о его возросшей усталости.

Если откровенно, Конан не был вполне уверен в исходе завершающей схватки. Оленьи рога — грозное оружие, не говоря уже о тяжелых копытах и длинных крепких зубах. Конан ничуть не возражал бы, если бы олень не был таким большим. Или, на худой конец, у него был бы лук и он мог бы ранить его до того, как придется сойтись один на один. Но в прошлом ему удавалось справляться с подобными хоть и бывал он иногда вооружен лишь кинжалом. Так неужели сейчас он не одержит верх, имея дубинку и каменный топор, — когда это столь для него важно?

Олень карабкался на каменистый склон, оскальзываясь и спотыкаясь. Киммериец ощутил мускусный запах — запах страха, охватившего напуганное животное. Он был так близко от оленя, что даже подумал, не попробовать ли дотянуться и ударить его дубинкой по задним ногам, но не сумел подобраться вплотную и даже отстал немного. Олень оказался на вершине раньше его, мгновенно исчезнув из виду.

Конан преодолевал последние футы, от возбуждения он забыл про усталость. Внезапно сверху донесся какой-то хруст, короткий жалобный стон, и нечто огромное — Конану показалось, будто у него под ногами дрогнула земля, — метнулось в сторону. Однако киммериец не успел разглядеть, что именно

Когда он влез наконец на вершину, она была совершенно пуста. Олень словно сквозь землю провалился. Если бы не кровь, оросившая траву, можно было бы подумать, что его здесь вообще не было. Тщательно осмотрев все вокруг, Конан не нашел совершенно никаких следов. И крови больше нигде тоже не было. Уж не унесла ли его какая-то громадная птица? А если неведомый хищник преследовал оленя (а может, и его самого?), то почему он ничего не заметил? И сколько времени это продолжалось?

А вдруг это дело рук человека? Может, кто-то поставил хитрую ловушку и олень в нее угодил? Но нет, какая там ловушка! Ничего похожего рядом не было. Колдовство? Возможно… Конана прошиб холодный пот. Из охотника он превратился в дичь.

Теперь уже от него исходил запах страха. Нельзя допустить, чтобы кто бы то ни было почуял этот запах. Немедленно к реке мыться.