Газель вскинула изящную головку с длинными изогнутыми рожками. Над росистым лугом порхали бабочки, в кустах щебетали птицы, все было спокойно. Газель вновь принялась щипать мягкую траву.

Неожиданно одна из кочек изменила форму. Бронзовый от загара человек, с большими ажурными листьями папоротника на голове, бесшумно и быстро скользнул вперед. Ему удалось подобраться совсем близко к ничего не подозревающей газели.

Что-то все же ее встревожило. Скорее всего, это был отблеск луча солнца, отразившийся от грубо обработанной плоскости копейного жала. Пугливое животное сделало один прыжок, другой, но охотник оказался проворнее. Брошенное сильной рукой копье прервало стремительный бег газели. Она рухнула на спину и забила ногами, пытаясь подняться, но человек преодолел разделяющее их расстояние в несколько прыжков и прекратил ее мучения двумя мощными ударами каменного топора.

Зорко оглядевшись по сторонам, Конан нагнулся, выдернул копье и осмотрел наконечник. К счастью, тот не пострадал. Отложив в сторону копье и топор — позже он смоет с них кровь в ближайшем ручье, — Конан достал из-за пояса из кроличьих шкурок длинный, острый как бритва осколок обсидиана, которым он разделывал дичь, сделал аккуратный надрез и вывалил внутренности газели на траву. Не заботясь о том, чтобы хотя бы забросать их травой, он взвалил на плечо свою добычу и отправился к реке. Не стоит понапрасну рисковать и слишком долго оставаться на открытом пространстве. Конан не забыл, как несколько дней назад какое-то неизвестное существо похитило у него оленя прямо из- под носа.

Вообще-то тот олень был для него слишком велик. Вряд ли он смог бы даже поднять его целиком — с такими громадными ветвистыми рогами. Да и мяса было бы чересчур много. То ли дело небольшая газель, которую удобно нести на плечах. Из ее шкуры он сделает себе более приличную одежду, чем та, что на нем сейчас, найдет применение рожкам, костям и сухожилиям, не говоря уж о том, что вволю попирует. В свое укрытие Конан возвращался другой дорогой, чтобы не столкнуться ненароком с возможными преследователями.

Его лагерь был удобно расположен и относительно холошо защищен. Он находился на небольшом островке, на который в это время года, когда вода стояла невысоко, можно было легко перебраться через узкую протоку. Вода в ней была как раз по грудь Конану. Верхняя оконечность покрытого лесом острова была заметно выше остальных его частей, здесь вздымались скалы, которые Конан еще только собирался исследовать. Возможно, именно там он со временем и обоснуется. Ну а пока прибежищем ему служила неглубокая расщелина на самой опушке, пронизанной лучами яркого солнца, откуда он мог наблюдать за всей округой.

Конан вылез на берег, перекинул тушу газели через нижнюю ветку дуба и направился к скале, где у него хранился трут и щепки для растопки. Он положил на землю длинный плоский кусок дерева с небольшой выемкой на одном конце и натрусил вокруг нее немного сухого мха. Взял заостренную ошкуренную палочку толщиной в палец и специальный лук для разжигания костра. Тетива была сделана из двух скрученных узких полосок сыромятной кожи. Дважды обернув тетиву лука вокруг палочки, Конан вставил острие в лунку, где был мох, а верхний конец палочки прижал камнем с углублением посередине, чтобы острие не выскакивало и плотнее вжималось в лунку. Придерживая ногой плоский кусок дерева, Конан принялся двигать луком вправо-влево. От его быстрых ловких движений — он уже достаточно натренировался за последние дни — палочка завертелась, и вскоре из-под ее острия выбился сизый дымок, а появившиеся вокруг острия коричневые опилки чернели на глазах. Когда дымок побелел и стал плотнее, Конан отложил в сторону лук и палочку, придвинул ближе мох и очень-очень осторожно начал дуть на едва заметные в свете солнечного дня язычки пламени, подкармливая его время от времени тонкими сухими веточками и щепками. Когда огонь разгорелся, он сунул в него заранее приготовленные толстые сучья н пошел к дубу, чтобы заняться своей добычей

Конан тщательно скреб шкуру острым осколком вулканического стекла. Его нелегко было удерживать в руках, запачканных кровью, но он тщательно выскоблил дюйм за дюймом всю поверхность шкуры и отложил ее в сторону. Теперь он занялся разделкой туши. Используя осколки различной формы, он отделил мясо от костей. Одну из задних ног Конан целиком повесил над огнем, проткнув ее вдоль тонкой палкой, и время от времени поворачивал, чтобы мясо запекалось равномерно и не горело. Впрочем, пламени как такового уже не было, лишь над грудой сияющих жаром углей метались голубоватые огоньки.

Остальное мясо он нарезал узкими полосами. Часть разложил на горячих камнях рядом с костром, часть — на плоских валунах под лучами жаркого солнца. Это вяленое мясо он будет есть когда дичи станет меньше. Или сможет совершить далекие путешествия, осматривая окрестности, и ему не придется тратить время на добывание пищи.

Конана поражало и радовало изобилие этой благодатной земли. Невероятное количество самой разнообразной дичи, буйная растительность — не то по родных горах далеко на севере, где природа была не в пример скупее этой. Человек мог бы жить здесь легко и привольно, но именно в этом и таилась опасность. Слишком уж хорошо было в нетронутых цивилизацией долинах, чтобы можно было надеяться, что люди оставят их в покое. Другая опасность исходила от хищников, которые чувствовали себя тут более чем вольготно. И еще то неизвестное, что так напугало его тогда, когда он охотился на оленя. Да, надо обязательно обследовать все вокруг, чтобы быть готовым к любым неожиданностям.

А еще невозможно догадаться, какая в этой местности зима, ведь он по-прежнему не имеет ни малейшего представления, где находится. Сейчас здесь много дичи, но киммерийцу приходилось видеть, как в преддверии зимы дикие животные уходят на юг почти в одночасье. И непонятно, что лучше: то ли заготовить побольше еды, выстроить надежное убежище и переждать зиму здесь, то ли уйти вслед за дичью. Этот вопрос предстоит решить.

Но в одном Конан был твердо уверен уже сейчас: ему совершенно не хочется возвращаться к суете большого мира. Хватит с него человеческой алчности, черствости и жестокости. В конце концов, он был рожден варваром и рос как варвар, и все, чему раньше научился, поможет ему выжить. Он никогда и нигде не изменял принципам, внушенным ему с детства, в какое бы противоречие они ни впадали с законами тех стран, где он успел побывать. Так зачем ему возвращаться? Он прекрасно обойдется без всех этих так называемых благ цивилизации. Что до него, то он век бы не ходил по грязным мостовым зловонных городов.

Мясо на вертеле покрылось золотистой корочкой, оставаясь внутри мягким и сочным. Когда Конан обглодал все кости дочиста, он съел испекшиеся в золе коренья, а завершил трапезу несколькими глотками воды из самодельного сосуда, который он сплел три дня назад из ивовых прутьев, обмазал глиной и обжег на костре.

Напившись, Конан поставил горшок на угли и соскреб в оставшуюся там воду спинной и головной мозг газели, потом бросил туда же сухожилия — ими он будет потом сшивать шкуры. Кости и череп он разложил сушиться рядом с костром. После этого он взял выскобленную шкуру и палку, которой он приспособился копать, и отправился к реке.

Шкура газели была еще слишком свежей, и пока с ней ничего больше делать было нельзя, поэтому Конан собирался закопать ее на несколько дней в мокрый глинистый песок, а пока следовало заняться шкурой косули, которая уже достаточно там полежала. Он выкопал ее и сморщился от неприятного запаха: внешняя ворсистая сторона уже частично разложилась и начала отставать от внутреннего слоя, более крепкой кожи. Конан положил в ямку шкуру газели и зарыл ее.

Расстелив вытащенную из песка шкуру на гладком сосновом чурбаке, с которого облезла кора, он взял высохшее ребро и, как ножом, принялся соскребать короткую шерсть и отстающую кожу. Это заняло у него много времени, и, когда он закончил, день уже начал клониться к вечеру. Конан скинул в воду клочья шерсти и прочие ошметки и вернулся к костру с мягкой шкурой косули в руках.

В глиняном горшке уже давно нагрелась вода, в которую он до того бросил мозг и сухожилия газели. Теперь Конан, сняв горшок с остывающих углей, запихал туда и только что вычищенную им шкуру косули. За ночь шкура отбелится в крепком бульоне и будет пригодна для дальнейшей обработки. Утром он разомнет ее и натянет, чтобы сохла. А позднее провялит над огнем из ивовых веток, тогда она станет еще крепче и приобретет приятный коричневый оттенок.

Из выделанных таким образом шкур Конан сможет сшить штаны и куртку, а еще обувь. Добротная одежда защитит от ночного холода, укусов насекомых и острых камней. Но что гораздо важнее, у него появятся крепкие ремни, и он сделает себе более надежный топор и еще одно копье про запас. Еще он смастерит ловушки и западни для зверей, силки для птиц…

С каждым днем он будет жить все лучше и лучше, у него появятся запасы продовольствия, ему не придется каждый день заботиться о пропитании. Все это замечательно, за исключением одного "но": либо ему придется таскать постоянно на себе все добро, либо он должен найти место, где оно было бы в сохранности на время его отсутствия. Да, пожалуй, прежде всего надо заняться поисками надежного убежища и для себя, и для своих припасов.

После того как он съел на обед целую ногу газели, ужинать ему не хотелось, поэтому Конан ограничился тем, что сгрыз пригоршню лесных орехов и несколько маленьких диких яблочек. То и другое он собрал накануне в сплетенную им корзинку. Поев, он завернул в широкие листья полувысохшее мясо, которое лежало у него весь день на горячих камнях у костра, и закопал в сухой песок, придавив сверху плоскими глыбами. Солнце уже садилось, и Конан занялся изготовлением шила. Он расколол одну из костей, а потом принялся обтачивать и шлифовать самый подходящий обломок. Когда шило приняло удовлетворившую его форму, Конан улегся спать, Было уже совсем темно.

Свою постель киммериец устроил под нависшей скалой, с тем чтобы жар от костра отражался от нее вниз и дополнительно согревал его ночью. Еще у него было одеяло из кроличьих шкурок, которое с каждым днем становилось все длиннее. Костер горел до утра, давая тепло и охраняя его от хищников, и Конан время от времени просыпался, чтобы подбросить в него заранее приготовленные дрова.

Именно ночью посещали его тревожные смутные мысли. Лежа совсем один в тишине перед огнем и не видя за ним ничего в кромешной мгле, он начинал иногда сомневаться в реальности того, что с ним происходило. Эта бескрайняя дикая природа, окружающая его со всех сторон, — действительно ли она существовала в том же мире, откуда он явился? Действительно ли ее можно отыскать на карте Бритунии или какой-нибудь другой из хайборийских стран?

Или, бросившись в воды подземной реки, он покинул реальный мир, мир людей, мир тяжелого труда, корысти и насилия, и оказался вне времени и вне земных границ? Может, он находится в загробном мире? Может, он уже yмep и пребывает в раю, небесном или подземном, куда там отправляет подопечных суровый северный бог его отцов Кром? Не должен ли он теперь расплачиваться за грехи и искупать свои земные грехи в этом, как как бы его правильно назвать, своего рода чистилище? А что, если эта жизнь (или иллюзия жизни) растянется до беспредельности, превратится в вечность? Как долго сумеет он выносить ее, не сходя с ума?

Кое-кого подобные размышления и впрямь могли бы довести до безумия, но Конан старался не давать им воли и если уж думал о чем-нибудь, то о приятных и хорошо ему известных вещах, например о замечательном аквилонском эле или о сговорчивых красавицах танцовщицах из знойной Заморы.

Под утро Конан все-таки замерз Он быстренько вскочил и разжег почти угасшее пламя, потом отправился на перекат проверить нехитрую ловушку дли рыбы — вбитые в дно колья, образующие конусообразный загон. В ловушке плескалась средних размеров форель, она была слишком велика, чтобы протиснуться сквозь колья, и слишком молода, чтобы перескочить через них. Такой форели, под жаренной на костре, будет ему вполне достаточно на завтрак. Она стоит двух форелей, съеденных и сыром виде.

Сегодняшнее утро Конан решил посвятить поискам надежного убежища и исследовать свой остров. Несколько дней назад он всего лишь наскоро оглядел его с ближайшей скалы и знал только, что верхняя оконечность острова представляет собой высоченный куполовидный утес, обрывающийся прямо в реку. Его теперешний лагерь был удобен: близко от воды и от леса и в то же время выше того уровня, где ночами клубится стылый туман. Однако у этого места имелся серьезнейший недостаток: оно было слишком уж доступно для всех и вся, и оставаться на нем дольше — означало просто испытывать судьбу.

Конан обвязался поясом из кроличьих шкурок, взял нож, топор и дротик (от избытка оружия еще пока никто не пострадал, а вот от недостатка — частенько) и был готов отправиться в путь. Он легко прыгал вверх с камня на камень — вот это ему очень нравилось в своем острове: можно неделями ходить по одним и тем же местам и не возникнет никаких следов, на камне их не остается. И дым от костра мгновенно рассеивается на ветру, не то что в какой-нибудь тихой долине. Там он столбом поднимается к небу и стоит так часами. Конан все еще не заметил никаких признаков человеческого присутствия, но хотел узнать о нем раньше, чем будет обнаружен сам.

На полдороге к вершине утеса Конан обнаружил расселину, более или менее подходящую для жилья Она вся заросла густым кустарником, но его можно было бы частично срубить, освободив себе достаточное пространство, и отсюда открывался прекрасный вид на окрестности. Можно было бы соорудить на подходах разного рода западни для непрошеных гостей. Ловушки если даже и не остановят пришлецов, то, во всяком случае, дадут время подготовиться к встрече. Но нет, и эта расселина находится слишком уж на виду.

Конан поднялся уже почти до самого верха, так и не отыскав того, что ему требовалось. Ведь его остров, в сущности, очень мал, в ширину всего сотни полторы шагов, трудно надеяться найти здесь идеальное место… Видно, придется все-таки перебираться отсюда, и поскорее, пока он еще не оброс имуществом. Конан совсем уж было собрался повернуть обратно, как вдруг заметил узкий уступ, поросший кустами, который тянулся вдоль обрыва кпд рекой. Это было уже интересно: сверху и снизу к нему не подберешься, остается только одна узкая кромка. Впрочем, не такая уж и узкая, как обнаружил Конан, спустившись на нее. Справа от него нависала гладкая темная стена, покрытая пятнам и серовато-белесых лишайников, слева по краю обрыва густо росли кусты, уступ был приблизительно шести-восьми футов шириной и плавно уходил под уклон. Конан двинулся по нему, перепрыгивая через острые обломки породы. Уклон становился круче, а скала все больше нависала над головой. Потом уклон выровнялся, под ногами полнился песок. Просто отличное укрытие, лучше не придумаешь, особенно вон там, дальше, за той каменной плитой, упавшей на уступ в какие-то незапамятные времена.

Слишком поздно Конан осознал свою ошибку. Увлекшись, он не сразу обратил внимание на множество белых костей, разбросанных перед плоской глыбой, загораживающей дальнейший проход. А когда заметил, его барабанные перепонки уже разрывал оглушающий рев пещерного медведя, который с остервенением продирался через узкую щель. Было даже непонятно, как такая махина может протиснуться в нее; Конан инстинктивно отступил на несколько шагов и остановился. Бежать бесполезно.

Он не помнил, чтобы еще когда-нибудь видел подобного гиганта. Густая волнистая шерсть темно-бурого цвета серебрилась на шее белым воротником, огромные когти скрежетали по камням, а когда он заревел еще раз (не рухнули бы скалы от его рыка, мелькнуло в голове у Конана), обнажились клыки в ладонь длиной.

Медведь был разъярен присутствием постороннего на своей территории, так близко от логова, в котором прятались сейчас медведица с медвежатами. И он собирался примерно, наказать наглеца, нарушившего его покой.

Только идиот мог попасться так глупо, подумал Кокан. Ему следовало бы сообразить, что все достоинства этого места могли показаться привлекательными не только ему. Он так хотел найти надежное убежище от хищников, что попал самому страшному из них прямо в лапы.

Но отступать нет никакого смысла: там дальше уступ расширяется, и медведю будет еще удобнее расправиться с ним. А здесь, в узком месте с нависающей сверху скалой, у киммерийца есть хотя бы маленькое преимущество. Больше всего ему хотелось повернуться и убежать без оглядки, но он даже не позволил себе об этом думать, ведь медведи бегают так быстро, что от них никто не может убежать. Броситься наутек в этой ситуации — верная смерть. Поэтому Конан поднял копье и, шагнув вперед, ударил медведя в переднюю лапу.

Зверь пришел в такое неистовство, что смотреть было страшно, а его рев мог бы разбудить и мертвых. Обезумев от ярости, он стремительно набросился на копье Конана, причинившее ему боль, но второпях не рассчитал и налетел головой на выступ скалы. Сильный удар оглушил медведя. Он остановился и потряс головой, совсем как человек. Конан еще раз ударил копьем и слабо ранил его в плечо. Изо всех сил он старался, чтобы медведь не схватил копье лапами, потому что ему было бы тогда не удержать его в руках, и чтобы зверь не поймал копье пастью. После этого и щепок было бы не собрать, такие v него челюсти. Потому Конан лавировал и уворачивался, пытаясь нанести удар посильнее и в тоже время избежать острых, как бритва, когтей свирепого хищника.

Сопротивление Конана и легкие раны, которые тот нанес, не только не образумили медведя, а заставили его наступать с еще большим бешенством. Когда же Конан сделал ложный выпад, целясь в брюхо вставшего на дыбы зверя, он и вовсе разъярился. Как раз в этот момент Конану удалось наконец, нырнув под переднюю лапу медведя, вогнать ему в бок копье. Наконечник застрял в шкуре, копье сломалось, а Конан, потеряв равновесие, упал. Зверь взмахнул лапой, прочертив на спине едва успевшего откатиться Конана кровавые полосы. Киммериец мгновенно вскочил на ноги, выдернув из-за пояса топор.

Медведь пошел на Конана, прижимая его к кромке уступа. Мощный удар топором по голове не задержал его ни на миг. Силясь избежать смертельных объятий, Конан отступал все дальше, но медведь достал его длинной лапой, и от этого скользящего удара, вырвавшего у него из бедра кусок мяса, Конан повалился на камни, почти теряя сознание. Он не успел даже попробовать уклониться, как медведь навалился на него всей массой. Конан почувствовал, что неимоверная тяжесть расплющивает его, он задыхался, не имея возможности вздохнуть. Когда медведь перекатился через него, тяжесть ослабла, но от объятий стальных лап кости варвара трещали, а кожа лопалась там, где в нее впивались страшные когти.

Он находился уже в полуобморочном состоянии, когда что-то вдруг изменилось: хватка зверя ослабла — и все вокруг завертелось, земля и небо закружились в сумасшедшем вихре, удар следовал за ударом; Конан оторвался от медведя и только тогда понял, что оба они летят с головокружительной высоты в реку.

* * *

Киммериец пришел в чувство на отмели, куда его выбросила река. Он был еле жив от потери крови и холода. С трудом заставив себя приподняться, он ощупал руки и ноги. Кости вроде целы. По-видимому, он опять потерял сознание и река унесла его неизвестно куда. Острова нет и в помине, этих берегов он никогда не видел. Что случилось с медведем, можно только гадать.

Впрочем, какая разница? Ему снова придется начинать все сначала. Только теперь у него нет сил даже для рыбной ловли. Единственное, что ему сейчас остается, — это найти укромное местечко и отлежаться там, пока его раны хоть немного не затянутся. О еде, одежде и оружии он побеспокоится позднее.

Конан огляделся по сторонам. Это место было мало похоже на то, где он был ранее. Ни холмов, ни лужаек, ни подлеска. Вокруг него стояли деревья-вели-каны, чьи кроны терялись в вышине. Темная река медленно струила свои тяжелые воды между крутых девственных берегов. Солнечные лучи едва пробивались сквозь густую листву. На всем лежала печать многовековой древности: казалось что у реки нет конца и нет начала, мощные гладкие стволы уходили в поднебесье, словно колонны величественного храма. Конан постарался путь с себя наваждение, вызванное, скорее всего болезненным состоянием. Таинственность и загадочность леса волновала его не слишком, сейчас ему надо найти какую-нибудь нору, по возможности сухую и поближе к воде, потому что он уже ощущал первые признаки надвигающейся лихорадки.

Еще раз оглядевшись и не заметив ничего угрожающего, Конан двинулся вниз по реке. Ковыляя по узкой галечной полоске вдоль кромки воды, он с удовольствием отметил, что здесь он не оставляет никаких следов. Через некоторое время впереди послышался шум небольшого водопада. Конан приободрился: это было именно то, что нужно, — подняться повыше над уровнем воды, оставаясь в непосредственной к ней близости.

Пройдя еще немного, Конан вышел к широкой мелкой заводи. Падая с высокого уступа, серебристый поток дробил ее зеркальную гладь и вливался далее в реку. Невероятная волшебная картина предстала глазам Конана. Обнаженная юная девушка стояла под сверкающими струями, подняв кверху тонкие руки. Конану она показалась прекрасной. Блики солнца, отраженные от воды, играли на ее гладкой коже. Длинные темные волосы перевивались на узкой спине — девушка стояла отвернувшись от Конана, — почти касаясь упругого изгиба бедер. Грациозно повернувшись, она поставила длинную стройную ногу на камень и принялась обмывать ее водой. Обмыв вторую ногу, она повернулась и неожиданно вышла из-под серебряных струй. Ее глаза скользнули по дальнему краю заводи. И остановились на киммерийце.

Конан стоял неподвижно, завороженный дивным зрелищем. Он был настолько потрясен, что в голове у него не осталось никаких мыслей. Он забыл о своих ранах, забыл, что, так же как и на девушке, на нем нет и клочка одежды. Он просто стоял и молча смотрел.

При виде незнакомца девушка не вскрикнула и даже не вздрогнула, не попыталась прикрыть наготу руками. Так же как и Конан, она замерла, рассматривая его. Ее темные глаза разом охватили его статную могучую фигуру, свежие раны, черную гриву прямых волос, резкие черты открытого лица.

Трудно сказать, что именно нарушило их оцепенение. Может, где-то треснула ветка или какая-то птица издала резкий крик, но девушка шагнула и сторону и внезапно бросилась бежать через мелкую заводь прочь от Конана. Совершенно непроизвольно Конан кинулся за ней, даже не вспомнив, что только недавно едва волочил ноги, плетясь вдоль реки и мечтая лишь о том, чтобы поскорее лечь" В нем вдруг проснулась огромная первобытная сила, он скорее бы умер, чем позволил скрыться неведомой лесной деве, таким странным образом возникшей у него на пути. Конан знал, что никакие быстрые ноги и не спасут ее и он догонит ее, чего бы это ему ни стоило.

Однако спустя некоторое время одна здравая мысль мелькнула у него в голове. Эта девушка но может жить в лесу совсем одна, у нее наверх есть родные, семья, племя, в конце концов. Нельзя допустить, чтобы она позвала их на помощь, тогда его могут схватить, замучить пытками, убить, даже съесть, как это принято у некоторых диких племен, например пиктов. То, что она бежала молча, отчасти успокаивало его: значит, поблизости нет никого из ее племени. Что именно он сделает, когда поймает и каким образом убедит, что не причинит ей зла и что ей не следует его бояться и звать на помощь, — обо всем этом, нагоняя проворную беглянку, он не думал совсем.

Один раз, взбежав на пригорок, девушка остановилась и обернулась. Она тяжело дышала, пот тек с нее ручьями, но, что поразило Конана, в ней не было заметно ни малейших признаков страха. Она показалась Конану прелестной: в ее лице по-северному крупные черты оживлялись яркими южными красками.

Пауза не продлилась и секунды. Гонка возобновилась вновь. Конан был уже настолько близко, что ощущал запах ее разгоряченного тела. Осталось совсем немного, еще одно последнее усилие… Они бежали через дубовую рощу, под ногами мягко стелился ковер прошлогодних листьев. Впереди деревья слегка расступались. Стараясь выбрать путь покороче, девушка нырнула под раскидистые ветви тысячелетнего дуба, Конан ринулся следом, вот-вот он схватит ее…

Сила, с которой Конан ударился головой о низко свисающую толстую ветку, вполне могла бы убить нормального человека. Но и его самого этот удар почти доконал. В глазах Конана почернело, шатаясь, он сделал один неуверенный маленький шаг, ноги у него подогнулись, он упал на колени. Кровь из рассеченного лба стекала по лицу и капала на грудь. Его качнуло, и, теряя сознание, он рухнул на землю.

Последнее, что он запомнил, перед тем как свет окончательно угас перед глазами, — это склонением лицо лесной девы и неожиданный резкий удар в бок.