— Отис!

— А?

— Что ты делаешь!

— Как что? Стреляю из рогатки, — паренек лет восьми, слегка прикусил кончик языка и закрыл один глаз, прицеливаясь.

— Ты что! Они же живые! — девочка в аккуратном белом платьице строго смотрела снизу вверх на маленького хулигана. Красивые голубые глаза, точь-в-точь цвета неба у них над головой, выражали явное неодобрение.

— Конечно! Так ведь интереснее, — Отис разочарованно проводил разлетающихся в стороны голубей, напуганных маленьким камешком, пролетевшим в считанных миллиметрах от одной из птиц. — Ну вот, промахнулся…

— Так тебе и надо! — девочка показала язык. — Вот все расскажу родителям…

— Да ну тебя, Альви… — Отис насупился. — И вообще, раз так, я тоже им все расскажу. И как ты подкладывала учительнице кнопки на стул, и как назвала Светлячка дурой.

Светлячком они оба называли девочку, которая очень любила всякие святящиеся в темноте побрякушки. И если Отису подобные предпочтения было до лампочки, то Альви, или сокращенно — Аль, это просто бесило, она терпеть не могла Светлячка и, не отличаясь тихим и кротким характером, всячески показывала свою нелюбовь. В том числе самыми неподобающими (для юной леди) способами.

Кстати, Аль так же очень не нравилось, когда Отис называл ее полным именем. Мальчишка прекрасно знал это и, чтобы раззадорить свою приятельницу, частенько обращался к ней — Альви.

— Ябеда! — девочка возмущенно фыркнула и вновь показала язык. Отис аж поперхнулся от такого нахальства, надо было ответить что-то (не оставлять же последнее слово за Альви!), но слов не было, и он сделал единственное, что пришло ему в голову в тот момент — отвернулся, сделав вид, что ему все равно, и продолжил охоту на птиц.

Глаза Отиса сосредоточенно обшаривали заросли кустарника, выискивая подходящую цель. Точнее, он пытался сосредоточиться на своем любимом занятии, но получалось это не особо хорошо, так как странное внутреннее беспокойство, какая-то досада (на себя?) стиснула грудь мальчика, мешая спокойно дышать. Естественно, Отис пытался любым способом избавиться от этого чувства, да вот только без толку, лишь загнал ощущения в самую глубину, откуда они все равно продолжали будоражить его душу.

Чтобы хоть немного отвлечься, Отис, не глядя, запулил камешек в самую гущу веселых зеленых листочков и был очень удивлен, когда вслед за его выстрелом последовало душераздирающее «Каааааааааарррр!» и громкое хлопанье крыльев. Крупная ворона, осколок тьмы, неведомо откуда попавший в этот ясный летний день, пролетела около метра, явно кренясь при этом набок, и, наконец, упала, словно мешок с перьями, распластавшись на тонких стебельках луговой травы. Птица немного приподняла голову, было заметно, что это стоило ей больших усилий, издала полузадушенное «Каааааааррррхххх…» и замолкла, пристально уставившись умными глазами на своего обидчика. А Отис гордо поднял нос и всячески пытался изобразить из себя этакого великого стрелка, только что совершившего очередной меткий выстрел. Вот только подобное мнение разделяли не все.

— Отис! — Альви, оторвавшись от своего занятия, заключавшегося в данный момент в задумчивом созерцании самых обычных цветов, выпрямилась во весь свой рост (надо сказать, отнюдь не впечатляющий даже для ее возраста), выражая крайнюю степень негодования… и, неожиданно расплакавшись, бросилась к раненой птице. — Бедненькая! Что этот негодный мальчишка с тобой сделал?

А действительно, что он сделал-то? Отис недоуменно наблюдал за девочкой, которая осторожно взяла на руки несчастную ворону и принялась внимательно ее осматривать. Птица, оправдывая репутацию своего племени, сразу догадалась, что ей хотят помочь, и терпеливо сносила прикосновения человеческих пальцев. Было видно, что жизни птицы ничего не угрожает, и нужно лишь убедиться в отсутствии серьезных травм.

— Все в порядке! — лицо Альви озарилось радостной улыбкой, осмотр закончился, и стало ясно, что ворона просто испытала сильный шок и здоровью птицы ничего не угрожает. Девочка так же осторожно опустила подопечную на землю, после чего та сделала несколько неуверенных шагов, расправила крылья и, напоследок посмотрев в глаза Альви, улетела.

Этот взгляд не ускользнул от внимания Отиса, внимательно следившего за происходящим. Более того, этот взгляд показался маленькому хулигану крайне странным, ибо в нем была печаль. Отис вдруг почувствовал, что что-то непонятное происходит с ним — загнанные в глубину души чувства всколыхнулись с новой силой и мальчик замер на месте, как вкопанный, неспособный пошевелить даже мизинцем. Одновременно, словно весь воздух мира превратился в свинец, на плечи обрушился неподъемный груз, заставляющий пригнуться к земле (чему, впрочем, мальчик яростно сопротивлялся и не без успеха).

— …как ты мог! Я тебе никогда не прощу этого! Отис?! — Альви, позабыв о гневной отповеди, которую она только-только начала, бросилась к своему приятелю. — Что с тобой?! — В голосе девочки прозвучал испуг, готовый вот-вот перейти в страх, а то и панический ужас.

Неизвестно, как много сил ушло у Отиса на то, чтобы справиться с внезапно обрушившимся на него недомоганием, скорее всего очень много, но мальчик смог повернуть голову и растянуть потрескавшиеся губы в озорной улыбке.

— Все в порядке! — он очень похоже подражал голосу Альви.

— Дурак ты! И шутки у тебя дурацкие! Я же испугалась! — Отис не стал разубеждать свою подружку, пусть думает, что это лишь шутка. Он и сам, после того как все неприятные ощущения внезапно исчезли, предпочитал думать, что это было лишь что-то вроде солнечного удара. Ну перегрелся на жарком солнышке — с кем не бывает?

— …Отис, не делай так больше, ладно?

— Аааа?

— Не стреляй из рогатки по птицам. Ну, пожааааааааалуйста.

— Почему? — Отис был удивлен, хотя и ожидал чего-то подобного, в свете уже произошедших событий. — Это же интересно!

— Ну стреляй по банкам — это тоже интересно. А птицы — они живые!

— Да вот еще… по банкам — скучно, они не двигаются, по ним попасть легче легкого. А по птицам потому и интересно, что они живые.

— Но ведь им больно!

— Да? Подумаешь… какие-то птицы… их много — одной больше, одной меньше. Какая разница?

— Какая разница?! — Альви чуть не задохнулась от возмущения. — А если бы в тебя запулили камнем?

— Ну, я же человек и в меня никто камнями не бросался, а если бы попробовал — ух я бы им показал! — Отис радостно обнажил белоснежные зубы. — Да и потом… я делаю просто то, что мне хочется, вот и все.

— Ах так! Мистер Отис Кайве, я вас терпеть не могу! — голос Альви был угрожающе тих и спокоен, свою тираду она произнесла по слогам, тщательно выговаривая каждое слово.

Теперь уже до мальчика дошло, что он сказал что-то не то, вот только непонятно — почему Альви так обиделась? Отис растерянно пожал плечами, потоптался на месте и выдавил из себя:

— Аль… ну не обижайся… хорошо, я обещаю, что больше не буду стрелять по птицам. Ты же знаешь — если я что сказал, я сделаю, правда-правда.

— Знаю, — на бледном лице появилась легкая улыбка, совершенно неожиданно вызвавшая в душе мальчишки какие-то непонятные чувства, впрочем, почти сразу исчезнувшие. А Альви, тем временем, уже заинтересовалась кое-чем совершенно иным. — Отис! А пойдем играть в парк!

Родители не отпускали ее туда одну, только с Отисом. Конечно, Альви отнюдь не была пай-девочкой и вполне могла улизнуть в столь привлекательное место одна, но огорчать любимых родителей таким вопиющим проявлением непослушания не хотелось. Да и Отис, явственно чувствовавший за собой какую-то непонятную, но все же вполне осязаемую вину, с радостью согласился составить своей подружке компанию.

— Хорошо… Эй, Альви! Подожди меня! — девочка, уже побежавшая по тропинке, обернулась на ходу и показала язык.

— Догоняй!

Затем её белое платьице скрылось в гуще кустарника и Отис, спрятав рогатку в карманах штанов, поспешил следом, ныряя в зеленые заросли. Ветки больно стегались, мальчику даже пришлось прикрыть руками глаза, а когда, вновь выбравшись на яркий солнечный свет, он широко раскрыл глаза, то увидел страшную картину…

Все как на экране телевизора, все так же — медленно, по кадрам, одно растянутое во времени движение за другим. Мощная машина, какой-то джип, сверкая темными стеклами и дергаясь, так муха в паутине, нехотя преодолевала, словно в замедленной съемке, раскаленное дорожное покрытие. Кадр за кадром, огромный автомобиль приближался к хрупкой фигурке в белом платье, Альви уже заметила опасность, но было поздно, круглые от ужаса глаза девочки неотрывно смотрели на приближавшуюся смерть…

Отчаянный визг тормозов вдруг прорвался в сознание мальчика и оглушил его. Джип, развернувшись боком, уже остановился, но поздно, слишком поздно — беспомощное детское тело распростерлось на асфальте, а равнодушный ветер играл легкой тканью белого платья. Внутри Отиса словно что-то оборвалось, он чувствовал лишь пустоту в груди, которая все разрасталась и разрасталась. Отис почувствовал чье-то прикосновение к щеке, осторожно поднял руку, прикоснувшись к лицу. Кончики пальцев соприкоснулись с чем-то липким и теплым, и мальчик, с какой-то непостижимой отстраненностью понял, что это кровь. Чужая кровь.

А потом мир обрел резкость.

Все стало на свои места, как в театральной постановке. И громоздкий джип, поражающий нелепостью форм, и водитель, выбежавший из машины и теперь испуганно лопочущий какие-то банальные глупости, и еще несколько остановившихся машин, пассажиры и водители которых, в лучших традициях зевак всего мира, с любопытством обступили место происшествия, причем никто даже не додумался позвонить в полицию или вызвать скорую помощь. Тут Отису стало тошно, от всей этой картонности, от плоских людей, заботившихся только о себе, о своих интересах. Одни удовлетворяют свое любопытство и жажду острых ощущений, удовлетворяют чужим горем, болью и смертью; а другие, как этот водитель джипа, сначала тешат своё мелочное тщеславие, мчась с дикой скоростью, а потом пытаются ускользнуть от ответственности, спасая свою шкуру.

Мерзко…

Отис видел все, видел, что было, видел, что будет, читал всех их, как открытую на последней страницу книгу. В этот момент донесся душераздирающий звук сирены — это полицейский на мотоцикле пробивал себе дорогу сквозь толпу зевак. Офицер, не снимая шлема, соскочил на асфальт рядом с телом. Отис ожидал, что тот займется осмотром места происшествия, но, вместо этого, полицейский почему-то направился к обочине дороги. Мальчик взглянул на стража порядка более внимательно и вздрогнул. Вздрогнул, потому, что не увидел внутри полицейского ничего. Абсолютно ничего, ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Лишь бесконечную, всепоглощающую пустоту.

Офицер остановился в шаге от мальчика, неподвижно постоял с секунду, а затем снял шлем, открывая солнцу и ветру лицо, больше похожее на маску. Губы неторопливо задвигались, произнося заученную и ставшую привычной для Отиса фразу.

Вот и все.

Отис провел пальцами по щеке, красные полосы на белой коже были похожи на безумную боевую раскраску, вдохнул теплый летний воздух, наслаждаясь последними мгновениями. А потом закрыл глаза.

«Ваше время вышло!»

— Уууу… Неужели он чему-то научился?

— Ничего удивительного, разве люди потеряли способность учиться, пусть и на своих ошибках?

— Нет, но… Я ему не верю.

— А кому ты веришь? Да и ты лукавишь, когда говоришь эти слова, ведь ты не ему не веришь, ты в него не веришь.

— Да пусть даже и так. А ты разве веришь?

— Верю. Это не так сложно, знаешь, нужно просто отбросить…

— Стоп-стоп-стоп! Свежо предание, но слышу уже сотый раз. Не нужно мне твоих мудрствований. И вообще — раз ты ему веришь, почему отвергаешь?

— Опять громкие слова… И опять неверные. Зачем ты все время пытаешься меня задеть? Ведь прекрасно понимаешь — одно дело поверить, понять и принять. И совсем другое…

— Использовать, да?

— Нет. Я никогда и никого не использовал, не заставлял что-то делать против его воли и даже не создавал ситуаций, которые могли бы вынудить человека делать то, чему он противится. Ты знаешь это. Прекрасно знаешь.

— Ну уел, уел, святоша, я действительно знаю, что ты не позволишь себе ничем замарать этих белоснежных одежд. Иногда мне кажется, что тебя больше ничего не волнует в нашем бренном мире… хотя, конечно, тут я ошибаюсь. Волнует и еще как. Но вернемся к нашему разговору… Значит, ты никого не используешь? А как же другие? Ведь ты не одинок?

— Другие… Они сами выбрали этот путь. А я позволил им на него вступить. А многим не позволил, потому что они не были готовы к такой судьбе.

— Что же ты решаешь за других, а? Столько слов про свободу выбора… и все зря, а?

— Не зря. Ты путаешь свободу с вседозволенностью… А почему я решаю за других — да просто по тому, что вся, абсолютно вся ответственность за то, что произойдет, лежит на мне, и больше ни на ком. На других лежит ответственность лишь за то, что я им доверил. Потому, я и не могу позволить каждому принять на себя такую ответственность, ответственность к которой они не готовы, которую они не в силах выдержать. Ибо есть достаточно тех, кто хочет нести в мир добро, но очень мало тех, кто способен за это ответить.

«Нет! Нет-нет-нет! Все было не так! Почему… верните меня назад… не хочу… зачем? Зачем так?… больно… память… слишком давно… Кто? Кто так решил?… изменить… хоть что-нибудь… нельзя… но почему? почему так нелепо?… для меня?… это для меня?… правда?… Нет… нет-нет-нет… я не хочу… хочу… хочу знать… зачем?… я найду ответ?… да?… хорошо… я готов… я…»

«Какая тихая ночь… Я вижу звезды».