Невысокий человечек в огромной шапке, которая на нем смотрелась на редкость нелепо, осторожно ступая по дорогому ковру, приблизился к мужчине, судя по виду, являвшемуся хозяином этой комнаты и всего, что в ней было. И не только.

— Господин Отис, вам пора.

— Опять? Скоро они даже ложку ко рту без моего благословления и советов поднести не смогут. С голоду умрут, но, пока я им не скажу, как правильно держать сей столовый прибор, не отведают даже капельки супа, или что они там едят?

— Суп, господин. Но вы же сами знаете, что так велит обычай. Это ваша обязанность, господин.

— Да знаю я, знаю… Ох-ох-ох, как не хочется-то, — Отис поднялся из удобного кресла, в котором пребывал до сих пор. Внимательно взглянул на одежду и, удовлетворенный осмотром, обратился к слуге. — Что у нас там сегодня?

— Вы разве забыли? Сегодня суд.

— Аааа, суд… Опять будут обиды, и все останутся недовольны, — Отис изображал ежедневное представление, имитируя крайнее нежелание куда-либо идти и что-либо делать. И он, и его личный слуга, прекрасно понимали, что все это лишь для вида, и что все равно, поломавшись немного, Отис позавтракает и отправиться выполнять свои обязанности.

Обязанности Хранителя Равновесия.

— Ну ладно, ладно. Идем. Еще нужно успеть позавтракать… Кстати, ты узнал, что за посетители меня ожидают сегодня?

— Ничего особенного: несколько крестьян, пара вельмож… Все, как обычно.

— Что ж, будем надеяться на то, что так и будет.

Первый человек, который пришел сюда в поисках справедливости, оказался коренастым мужчиной среднего роста с обветренным загорелым лицом, неуверенно переступавшим с ноги на ногу. Свой мятый головной убор он крепко сжимал в сильных руках, а глаза прямо, хоть и не без некоторого трепета, смотрели на Последнего Судью Отиса.

— Вы можете говорить, — Отис успешно нацепил на свое лицо непроницаемую маску, он давно научился скрывать настоящие эмоции. Тем более что в данном случае, сам ритуал требовал предельного равнодушия и беспристрастности.

— Эта… Приветствую Вас, Господин Судья… Я, эта… пришел, значитца, просить эта… справедливого суда, — слова давались крестьянину (а мужчина, несомненно, принадлежал к одной из крестьянских общин) с трудом, так как он, скорее всего, как и все крестьяне, был неграмотным, да и разговаривать с такими людьми ему еще не приходилось.

— Ну что же, проси, — Отис простер ладонь, жестом показывая, что готов выслушать суть дела. Он сразу перешел на «ты», полагая, что это поможет просителю немного раскрепоститься.

— Я, значитца, пришел… эта… просить рассудить нас, значитца… меня и хозяина…

Крестьянин смущенно опустил взгляд, он впервые присутствовал при таком скоплении людей, что вызывало легкую нервозность. Мужчина просто не знал, что нужно делать в подобных ситуациях и как правильно себя вести… Отис его понимал, слишком хорошо понимал, поэтому не стал затягивать разговор.

— У тебя какие-то претензии к твоему хозяину? Кстати, а где он?

— Я тут, Ваше Благолепие, — из толпы зрителей выступил дородный мужчина в красивой одежде, на холеном лице застыло озабоченное выражение. — Надеюсь, вы примерно накажите этого наглеца!

— Наглеца? — Отис приподнял бровь. — Почему наглеца? Впрочем, об этом чуть позже, если Вы не возражаете. Я должен сначала выслушать другую сторону, — судья повернул голову к просителю. — Итак, какие у тебя претензии? Почему ты пришел сюда?

— Так, эта… значитца… пришел я, значитца в лес, дровишек собрать, пришел и вижу, значитца, ветки шевелятся… смотрю, значитца, а там заяц! Да крупный такой, белыыыыыый, аки снег зимой. Ну я, значитца, не стал зевать и эта, подкрался к зайцу и, эта… по голове его, значитца, хлоп! Я его за уши и тока домой хотел, как повсюду лай, шум, гам… налетели, на конях, схватили, зайца отобрали, обругали… эта, значится, хозяин были со слугами… ихний заяц был… а я его, значитца, того… ну, испортил.

— Ну и что дальше? — хмыкнул Отис, с интересом слушая рассказ.

— А дальше, значитца, хозяин сказали, что теперь мне в лес нельзя ходить… сказали, эта, раз зайца испортил, теперь рааааааасхлее… быыыы… вай. Вона как — расхлебывай, говорит. А мне что? Мне, эта, без леса никак… нет, никак, там и дрова, и грибы, и ягоды… пропаду без леса… вот и пришел к Вам, чтобы по справедливости все… ежели ж я виноватый, то так и скажите.

— Ага… С тобой все понятно. А что вы скажете, уважаемый? — Отис окинул безразличным взглядом упитанного помещика. Он уже все для себя решил, но требовалось соблюсти процедуру и выслушать второе заинтересованное лицо. — Что произошло в лесу?

— Как что, Ваше Благолепие! Я, верный подданный государя нашего, дай Бог ему долгих лет жизни, проводя свою жизнь в трудах праведных, решил скрасить свой отдых благородным занятием — охотой. Увы, наши леса хоть и прекрасны, но бедны зверем, посему пришлось довольствоваться зайцем, из тех, что мы выращиваем специально для этого… Не буду долго занимать внимание Вашего Благолепия, буду краток. Заяц был тщательно отобран, выпущен на волю, стая гончих спущена с поводков, охотники, полностью снаряженные загодя, отправились следом. А потом мы нашли зайца, убитого этим нахальным крестьянином! Вы только представьте — какой-то крестьянин испортил всю охоту!

Помещик был вне себя от негодования, впрочем, через секунду весь его пыл волшебным образом исчез.

— Это все? — холодно осведомился Отис.

— Да.

— Понятно. Итак, уважаемые, — он специально сделал ударение на последнем слове. — Я готов вынести решение.

Крестьянин и помещик обратились в слух.

— Рассмотрев все обстоятельства, я провозглашаю… Мое Слово — вы оба, оба, понятно? — вы оба забудете о том происшествии. Следовательно, запрет на посещение леса так же становиться недействительным. — Отис пристально взглянул на полного мужчину, сразу же нервно закивавшего в ответ. — И еще… Ты больше никогда не будешь ловить зайцев, — это уже крестьянину. — Понятно?

Теперь, изображая радость, закивали оба. Правда, радость просителя была искренней, в отличие от радости помещика, за маской которой он скрывал недовольство. Впрочем, Отису было наплевать на его чувства. Да и, если честно, на чувства крестьянина тоже. Решение было справедливым — ничего более.

Эмоции рождают несправедливость. Как-то так. Отис знал слишком хорошо…

Судья махнул рукой, показывая, что эти просители могут уйти.

— Следующий!

Проводив взглядом спину очередного помещика, не поделившего с соседом кусок оврага, Отис, пользуясь возникшей паузой, обратился к своему слуге, который принес чашку со свежей водой.

— Сколько еще… Дела, конечно, простые, но сидеть так весь день утомительно.

— Еще двое, Господин Отис, потерпите немного.

— Уф… Скорее бы все закончилось. Ладно, продолжим.

— Следующий!

Отис с любопытством рассматривал нового просителя — молоденькую девушку, явно из состоятельной семьи. Она держалась свободно, было видно, что ей не внове появляться в публичных местах.

— Леди Анибаль просит справедливого суда, Ваше Благолепие, — голос был полон достоинства, его обладательница знала себе цену. Любопытно, ооооочень любопытно.

— Я Вас слушаю. Изложите суть дела, — искорка интереса разгоралась все ярче, обещая превратиться в настоящее пламя. Правда, внешне Отис по-прежнему оставался абсолютно спокоен.

— Конечно, Ваше Благолепие…

Облако серого тумана, грязными лохмотьями простирающееся во все стороны, неподвижно висело в воздухе (воздухе?) и поглощало свет, как прожорливое чудовище, дорвавшееся до пищи. Темно? Непроглядная ночь, прибитая гвоздями времени к самой плоти мироздания, служила отличным фоном… Туман зашевелился, лохматые края облака обернулись стремительно утончавшимися щупальцами, неистово дергающимися, словно листья на ветру. А затем все вдруг замерло, буквально на несколько секунд, после чего медленно, очень медленно облако вновь начало менять форму, разорванные края потихоньку обретали былую целостность, да и сам туман будто сжимался, уменьшался в размерах…

Когда все закончилось, Отис увидел зеркало… вот только в нем отражалось чужое лицо.

…когда я вошла в зал, то услышала какой-то шум. Мне это показалось странным, в нашем замке все добропорядочные слуги уже спят, да и никто из членов семьи бессонницей не страдает. Знаете, у нас ночью так тихо — сидишь и не единого звука…

— Ближе к сути, пожалуйста, — когда истина известна, лишние подробности утомляют. И это тоже часть платы, правда, лишь незначительная часть.

— Хорошо, — девушка оскорбилась, но старательно маскировала свои настоящие чувства. — В дальнем углу зала я заметила какую-то тень, когда же приблизилась, оказалось, что это молодой мужчина, совершенно мне не знакомый. В руках он держал серебряное блюдо — одна из семейных реликвий, знаете ли, моим родителям очень дорога эта вещь. Я, конечно же, окликнула вора, но он тут же набросился на меня и стал покушаться на мою честь.

— Неужели? Как интерееееесно… и что случилось потом?

— Потом, Ваше Благолепие, на шум борьбы прибежали слуги и скрутили негодяя. Он, конечно же, всячески отрицал свою вину. Собственно, только по этой причине я стою сейчас перед Вашим Благолепием.

— Понятно, — Отис слегка склонил голову. — Я услышал достаточно, Леди Анибаль, но где же обвиняемый?

— Он тут, Ваше Благолепие, — девушка тряхнула головой, так что роскошная копна волос черным водопадам обрушилась с плеч.

А она красива… даже слишком. Отис осторожно, так, чтобы никто не смог заметить, сжал зубы. Да, память так просто не убить, остается лишь с переменным успехом загонять воспоминания поглубже… Судья силой воли отбросил посторонние мысли, вновь обращая все свое внимание на рассматриваемое сейчас дело.

— Я здесь, Господин Последний Судья, — молодой человек, совсем еще юноша, одетый в скромный, но очень аккуратный костюм, приблизился к Отису. — Я пришел просить справедливости.

— Да? Я полагал, что все мы присутствуем в этом месте с подобной целью, — судья изобразил улыбку. Насквозь фальшивую. — Вы слышали, что сказала Леди Анибаль, юноша?

— Да! Это… это все неправда! Все было не так! — пылко произнеся эти слова, обвиняемый вдруг густо покраснел, немало удивив окружающих. Всех, за исключением Отиса и Анибаль.

— Ага. Значит, все было не так? А как все было? — осведомился Господин Последний судья, ласково взирая на обвиняемого. — Рассказывайте, юноша, не стесняйтесь.

— Я… я не вор! Я проник в замок тайком не потому, что хотел стащить что-то ценное, меня пригласила одна леди… Леди Анибаль. Мы встречались так не первый раз… но леди посчитала, что тот раз будет последним. Мы поссорились… Я… Я виноват, я сказал много плохих слов… я бы не в себе… Как я мог так говорить с ней?!.. Нет мне прощенья!

— Не отвлекайтесь, юноша, не отвлекайтесь.

— Хорошо… Итак, мы поссорились, я очень нелестно отозвался о леди, на что она сильно обиделась… Анибаль перестала владеть собой, понимаете? И… и начала бросать в меня все эти кубки, чашки, тарелки… А они тяжелые, если попадут… Ну, вот я и взял самую большую тарелку, чтобы защититься от гнева леди… А потом на шум прибежали слуги, схватили меня… А теперь говорят, что я вор…

Голова юноши устало упала на грудь, присутствие в этом месте давалось ему с трудом, но пока удавалось держаться… Впрочем, Отис не собирался затягивать с решением.

— Леди Анибаль?

— Да, Ваше Благолепие?

— Скажите… А что вы делали ночью в том зале? Благовоспитанные леди в это время видят десятые сны.

— Я… Я просто… Я просто гуляла. Знаете ли, ночью так тихо и спокойно… Полумрак коридоров и залов тревожит душу… Разве леди не может быть романтичной?

— Может, конечно, может, — пожалуй, пора заканчивать. Отис слегка кивнул, соглашаясь с этой мыслью. — Стража! Убейте ее.

Один из воинов, стоящих по обе стороны судейского стола, сделал несколько шагов вперед, одновременно выхватывая кривую саблю. Воздух прочертил стальной блик, голова девушки, отделившись от тела, с глухим стуком упала на пол. Воин, недовольно рассматривая красные капельки, испачкавшие идеально острое лезвие, достал из-за пазухи какую-то засаленную тряпку и тщательно протер свое оружие.

Судья, смерив презрительным взглядом зрителей, пребывающих в глубочайшем шоке от такого решения, но не осмеливающихся протестовать, обратился к тому, кто исполнил его приказ.

— На полу тоже, пожалуйста.

Воин, что-то проворчав про себя, склонился и повозил тряпицей по каменным плитам, скорее размазывая кровь, чем наводя чистоту. Впрочем, Отису было все равно, он преследовал свои цели.

— Спасибо.

Воин, сердито глянув на судью, одним плавным движением вернулся на свое место. Отис же, которому и дела не было до чувств окружающих, внимательно смотрел в мертвые глаза Леди Анибаль. Слегка расширившиеся от ужаса, заполнившего сознание девушки за миг до смерти, с застывшим навсегда выражением непонимания, смешанного с обидой. По-прежнему потрясающе красивое лицо… Отис дернул головой, прогоняя наваждение.

— Перерыв! — Последний Судья, Хранитель Справедливости, с силой ударил молотком по столу, привлекая внимание. После чего встал, молча развернулся и быстро ушел в свою комнату, что была прямо за его спиной.

— Они Вам этого не простят.

— Уффф… знаю, — Отис удобно устроился в любимом кресле и закрыл глаза. — Я бы тоже не простил.

— Но почему, господин Отис? Разве стоит иллюзия справедливости того, чтобы напрашиваться на вполне реальные неприятности со стороны знати?

— Справедливость тут не при чем… можно было оставить девушку в живых.

— Но она мертва…

— Да, мертва. Потому, что я захотел, чтобы так было, — Отис с силой сжал подлокотники. — А знаешь, что послужило причиной? Неуважение.

— Неуважение? — на обычно спокойном лице слуги появилось выражение крайнего удивления.

— Именно. Видишь ли… она пришла искать справедливости, пришла, на деле ища неправедного суда, пришла, уверенная в том, что я не посмею пойти против этой семьи. Леди Анибаль не нужна была справедливость, она хотела «справедливости», иллюзии беспристрастного суда, чтобы заставить слухи, неумолимо расползавшиеся по столице, утихнуть навсегда.

— Слухи?

— Ну да, ведь у девушки с тем юношей был роман.

— Да, но…

— Вот именно — но. Роман романом, обычное дело ведь, никто бы даже и внимания не обратил. Да вот только Леди Анибаль оказалась недостаточно ловкой, чтобы сохранить все происходящее в тайне, поползли слухи.

— …и она решила, что таким образом сможет очистить свою репутацию. Понятно.

— Все просто, все понятно, все привычно. Да вот только зря она пришла ко мне… Нет, должность Последнего Судьи это скорее пугало, чем реальная возможность что-то изменить, я давно уже смирился с таким положением вещей… Они считают меня чем-то вроде ручной акулы на цепи, опущенной для надежности в бассейн без воды, страшный, но безобидный зверь, опасный только, если подойдешь слишком близко. И у большинства хватает ума выдерживать это расстояние. У большинства, но не у всех.

— Значит, она просто подошла слишком близко?

— Именно. Хотя это и не единственная причина… Знаешь, несмотря на всю искусственность должности Последнего Судьи, которая задумывалась лишь для того, чтобы морочить голову простому люду, мне по душе то, что я делаю.

— Тогда чем вы недовольны, Господин Отис? — слуга осторожно передал своему господину чашку с горячим травяным настоем.

— Спасибо, — судья отхлебнул чуть-чуть обжигающей жидкости. — Чем я недоволен, спрашиваешь? Да тем, что все это зря. Пусть я с первого взгляда определяю кто прав, а кто виноват. Пусть мне не составляет труда, найти справедливое решение. Пусть. Ведь ничего не меняется. Совершенно ничего. Думаешь, тот крестьянин что-то понял? Или тот помещик? Или семья той девушки? Да ничего никто из них не понял! Ни-че-го!

Отис закашлялся, прервав свою гневную тираду, замолчал, отпил еще немного травяного отвара и продолжил уже спокойным голосом.

— Им не нужна справедливость, их вообще ничего не интересует, кроме своих собственных интересов. Более того, они не видят происходящего вокруг, даже если оно может повлиять на их же интересы. Они слепы.

— Тогда может быть стоит относиться к ним снисходительно? К тому же они все-таки люди, а я внимательно смотрел за Вами, Вам безразличны их чувства.

— Вот тут ты совершенно прав, мне все равно. Все равно, что с ними будет дальше, потому что никто, ни один из тех, кто стоял напротив меня все эти годы, не заслуживал снисхождения. Никто.

Отис откашлялся и, старательно копируя интонацию, продекламировал:

«Разве найдется святой среди них?»

— Забытая строчка… не важно. Главное, что она отражает суть.

— А Вы… Вы святой?

— Я? Святой? Нет, ты что! Я просто Судья. Судья, которому безразличны чувства марионеток… Ладно, похоже, все близиться к завершению. Пришло время открыть последнюю главу книги.

Идем, у нас еще один проситель…

— Следующий!

Пока последний на сегодня проситель, оказавшийся монахом, делал несколько уверенных, размашистых шагов, приближаясь к положенному месту, что прямо перед судейским столом, сам Отис лениво боролся с зевотой, стараясь не показывать одолевшей его усталости. Все-таки весь день решать чужие судьбы — не шутка, пусть даже у тебя есть Дар.

— Итак… Изложите суть вашего дела, — Отис откровенно пренебрег как традиционным приветствием, так и обычной вежливостью. Он не понимал, что это вдруг на него нашло… но смотреть на растерявшегося монаха, нервно теребящего пояс, было забавно.

— Мое имя Локио, я — посвященный первой грани Церкви Треугольника, — монах на удивление быстро взял себя в руки и теперь гневно взирал на Отиса, словно пытаясь пришпилить к стене и оставить так висеть.

Судью это лишь позабавило еще больше, ведь наглец был в полной его власти. Правда, еще не время… что ж, подождем, послушаем, что скажет сей славный сын Церкви… Треугольника.

— Я представляю Отца-Основателя нашей Церкви.

Таааааак. Уже интереснее, а где сам глава этой церкви? Глаза Отиса перебегали от лица к лицу, пока не остановились на высоком мужчине в темном одеянии, чей возраст (весьма преклонный) угадывался только по угрюмой пустоте зрачков. Он? Может быть, но пока нельзя сказать наверняка… придется послушать, что скажет монах со странным именем Локио.

— В нашей тихой обители произошло преступление… Преступление, расследовать которое своими силами мы не смогли, — гнев во взоре Локио сменился искренней печалью. — Дело в том, что была украдена некая вещь. Причем, эта вещь позже нашлась… но самое странное, что нашел ее сам Отец-Основатель, в своей комнате.

— А где эта вещь первоначально хранилась? Как и когда обнаружили пропажу? Когда пропажа нашлась? И, наконец, что за вещь-то?

В деле чувствовался какой-то подвох, Отис вовсю напрягал свой Дар, но, впервые за долгое время, не видел ничего. И, что самое удивительное, что от этого было только веселее, сдерживать смех удавалось только с немалым трудом.

— Я расскажу все по порядку, если Ваше Благолепие не возражает, — и, не дожидаясь утвердительного ответа, продолжил. — Предмет был украден из запертой комнаты, в которой мы храним… — тут монах замялся, пытаясь подобрать наиболее подходящие слова, — то, что осталось от еретиков.

— Еретики? — Отис, конечно, знал, прекрасно знал, кто такие еретики, но… Но при чем тут Церковь Треугольника?

— Да, Ваше Благолепие, они самые. Эти коварные создания время от времени пытаются подорвать крепость нашей веры. И нам приходится их отправлять обратно, на свидание с их же Господином.

— Жгете? — со скукой в голосе осведомился Отис, с удовольствием наблюдая за тем, как Локио скривился, словно он съел лимон, да не один, а как минимум ящик. Монах надолго замолк, а потом все же ответствовал, неприязненно косясь на судью.

— Да, мы сжигаем еретиков, чтобы души их грешные, смогли освободиться. А вещи, которые не поддались очистительному огню, храним в специальной комнате, защищенной молитвами самых праведных братьев. Кроме того, комната заперта (ключ хранится только у Отца-Наставника), а один из младших братьев постоянно охраняет дверь.

— А что же одних молитв-то недостаточно?

Лицо Локио, к вящему удовольствию Отиса, тут же побагровело. Странное веселье, овладевшее судьей, уже потихоньку исчезало, а потому дразнить монаха не было никакой необходимости… Почти никакой, но кое в чем нужно было убедиться, тем более проситель откровенно подставлялся. Зачем, кстати? Еще один вопрос без ответа, а Дар все так же безмолвствовал.

— Молитвы защищают от происков нечистого, а от человеческой слабости все же надежнее крепкие запоры и бдительная стража, — с неохотой признал монах. — Хотя в этот раз не помогли ни молитвы, ни замки…

— Так что произошло? И когда?

— Ровно три дня назад, когда мы в очередной раз открыли комнату, чтобы убедиться в том, что все колдовские амулеты спокойно лежат на своих местах и не угрожают мирной жизни обители, то заметили пропажу одного из них. Причем того, который появился у нас совсем недавно.

— Как часто вы проверяете содержимое этой комнаты?

— Один из Отцов-Наставников осматривает комнату каждый день.

— И ключ есть только у них?

— Да, и еще у Отца-Основателя.

— Хорошо. Я хочу поговорить с тем, кто охранял комнату три дня назад, — Отис улыбнулся уголками губ. — Полагаю, он приехал с вами.

— Вы правы, Ваше Благолепие, — Локио полуобернулся, выискивая кого-то в толпе, затем коротко кивнул.

Вперед вышел совсем еще юный монашек с ярким огнем в глазах. Опять фанатик, с какой-то безысходной тоской подумал Отис и вздрогнул, когда, отведя взгляд в сторону, увидел такой же блеск у другого человека. Того старика, в котором судья сразу заподозрил Отца-Основателя Церкви Треугольника. Теперь же сомнений не осталось. Это точно он.

— Я готов ответить на вопросы Вашего Благолепия, — юноша без тени трепета взирал на Последнего Судью Отиса. Что ж… так даже проще.

— Замечательно… Значит, это ты охранял комнату с вещами еретиков три дня назад?

— Да.

— И пока ты стоял на страже, ничего необычного не происходило?

— Нет.

— Ты присутствовал при обнаружении пропажи?

— Да.

— Ты украл эту вещь?

— Нет.

— Спасибо. Вопросов больше нет.

Отис откинулся на спинку с таким чувством, будто только что пробежал километров десять. До чего тяжело разговаривать с роботами! Но выбирать не приходилось, нужно было понять, что же произошло на самом деле. У судьи имелись кое-какие соображение, которые, правда, нуждались в подтверждении, и разговор с юным фанатиком стал очередным кусочком складывающейся общей картины.

— А кто мог украсть вещицу? Кому это было нужно?

— Могли немногие… А нужно — вот тут еще одна странность, ведь даже если допустить, что кто-то из братьев мог совершить такой грех, как воровство, то представить зачем он мог это сделать не удается. Ведь все амулеты, хранящиеся в той комнате, давно и бесповоротно мертвы. Сейчас они просто куски металла, дерева, камня… Брать на свою душу грех из-за этого? Непостижимо!

— Ладно-ладно. Полагаю, что у всех есть алиби, и никто ничего не видел. Я прав?

— Все так, Ваше Благолепие, — новомодное слово ничуть не удивило монаха, что так же не ушло от внимания судьи.

— Отлично! — еще один кусочек головоломки занял свое место. — Так что же собой представляет данная вещица?

— Украшенный резьбой крест из серебра. На обратной стороне странные знаки, явно колдовского происхождения.

— Крест… Хм, ясно, — картина почти прояснилась, можно было заканчивать представление… Но у Отиса имелась еще парочка вопросов, очень интересных и не менее важных. — А вот скажи-ка, посвященный Локио, что за человек был тот еретик? Ну, тот, которому принадлежал крест.

— Еретик, как еретик. Все они на одно лицо, — монах пожал плечами. — Пришел к нам, без всего, только крест на шее, да потрепанная одежда. Хотел присоединиться к нам… Первое время он прилежно трудился, помогая обители, мы уже всерьез рассматривали вопрос его посвящения. Но тут он проявил свою истинную сущность, после чего нам пришлось провести обряд очищения огнем.

— С этим ясно, а как проявилась эта его истинная сущность?

— Он стал превращать вино, приготовленное для справления ритуалов, в воду. В воду! И не только это — золотые и серебряные кубки становились грубыми деревянными поделками, покрытыми позолотой. Позолотой! — на лице монаха застыло бесконечное отвращение, словно он узрел что-то чудовищно мерзкое. Слова он не говорил — выплевывал. — Драгоценные камни — в стекло! Статуэтки из красного дерева — в комки глины! Церковь Треугольника понесла огромный ущерб… благо удалось вовремя остановить еретика.

— А потом допросили и казнили?

— Да. Вот только…

— Что?

— Он не сказал ни слова. Ни единого звука. И все время улыбался, даже когда огонь охватил его целиком.

— Даже так? Интересно… — судья пристально взглянул в глаза Отцу-Основателю, все так же незаметно сидящему среди группы монахов, одетых в мирские одежды. — Могу я взглянуть на этот крест?

Монах неловко переступил с ноги на ногу, подобных указаний он явно не получал, а действовать самостоятельно не имел права, да и разучился, за столько-то времени. В итоге, после минуты сомнений, Локио обернулся назад, в поисках поддержки. Наконец, очевидно что-то углядев в неподвижных зрачках Отца-Основателя, согласно склонил голову.

— Хорошо.

Монах приблизился к судейскому столу и осторожно выложил на полированную деревянную поверхность предмет, из-за которого заварилась вся эта каша. Избавившись от креста, он тут же отступил назад. А Отис, взяв знакомый предмет в руки, некоторое время любовался изящной резьбой, после чего перевернул и всмотрелся в странные закорючки…

— …знаешь, я ведь лишь судья. Причем, могу судить лишь их бренную оболочку, душа же мне неподвластна. Не мой уровень, если можно так выразиться. И поэтому, именно поэтому, все, что я делаю — зря. Пустая трата времени и сил, приносящая лишь боль и страдания… И ради чего? Показать свою власть? Да нет никакой у меня власти… А вообще — пусть делают, что хотят. Бог им судья…

Буквы, сплетающиеся в слова на древнем языке. Языке, которого не знал никто из находящихся в зале, никто из монахов, никто из жителей этой страны. Кроме одного… Последний Судья Отис смеялся. Его смех доносился до самых дальних концов огромного зала, вводил в смятение присутствующих, весело устремлялся прочь, в открытые окна. Отис смеялся, не обращая ровным счетом никакого внимания на людей, ошалело глядевших на него, как на сумасшедшего. Они ничего не поняли. И не поймут, вдруг подумал Отис, разразившись очередным приступом оглушительного хохота…

Картина окончательно сложилась, последний кусочек долго не хотел вставать на свое место, рождая множество переплетающихся нитей, но затем уступил и принял форму. Совсем не ту, которую ожидал Отис, более того, ту, которую он совсем не ожидал. Но когда что-то бывает так, как мы того хотим, а? Тем более, то, что получилось в итоге, лишь подарило бывшему Судье ни с чем не сравнимое облегчение, ведь его, наконец, отпустили, причем, не понимая, зачем и что они делают…

Марионетки оборвали нити, за которые их дергали. Оборвали, сами того не желая. Оборвали просто потому, что не смогли поступить иначе. Все это казалось просто черррррртовски смешным. И Отис смеялся до колик в животе, смеялся, глядя на черно-белый рисунок, с едва заметными контурами человеческих лиц…

Серебряный крест лежал на деревянном столе, оборотной стороной кверху. Теперь любой желающий мог как следует рассмотреть выгравированную на металле фразу.

«Ваше время вышло!»

— А он растет. Да как растет!

— Нет, ты не прав… Он не растет, он всего лишь пробует.

— Ну а я о чем? Каждый новый опыт выводит этого мальчика на новый уровень. И так быстро! Он мне определенно симпатичен, какой потенциал, а… Ты же видел, как он прожил свой последний опыт? Ну? Что же ты молчишь?

— Я не молчу… Ты прав, я все видел… И могу сказать лишь одно — ему не понравилось. Он ищет, все еще ищет, не в силах найти искомое. И с каждым шагом все ближе…

— К небу?

— Нет. К пустоте.

«Что?.. Опять белые стены, потолок… Я проснулся… Нужно встать… Больно! Как же раскалывается голова… Будто бомба разорвалась… Спокойствие… просто нужно немного полежать… Да, так и есть… боль уходит… Что это… почему комната кружится?.. Ой… и ноги ватные… сердце стучит, просто рвется из груди… дышать трудно… ааа…»

Тишина.

«Что случилось?.. Я потерял сознание, мне было очень плохо… хотя сейчас намного лучше… Чертовщина, какая-то… словно стая пиявок вытягивает из меня все жизненные силы… Почему?.. Зачем?… Кто?… Что…»

Солнце, судорожно втягивая потускневшие лучи, клонилось к закату.