Саша Анчарова, проводив своего друга Сергея Трубецкого в долгосрочную экспедицию, вернулась из Парижа в Киев. Предчувствия, увы, ее не обманули. Развод со средствами массовой дезинформации оказался необратимым. Работы не было и не предвиделось. С одной из своих ипостасей, называемой «журналистка», Саша, похоже, рассталась навсегда, причем без всяких сожалений. От весеннего утра, совпавшего с ее очередным днем рождения, она, как водится, не ожидала ничего хорошего. Телефонные звонки с вялыми пожеланиями здоровья и счастья не радовали ухо, слякоть за окном не радовала глаз. Позвонил приятель из Сан-Франциско, деловито спросил, наступило ли уже в Восточной Европе 31 марта, и предложил гастроли в североамериканской глубинке. Саша без воодушевления согласилась. Приятель уехал в Сан-Франциско 15 лет назад. Каждый год 31 марта он поздравлял ее с днем рождения и приглашал посетить места столь отдаленные, где лиловый негр всем подает манто. Дальше цитаты из Вертинского дело никак не продвигалось. Но на сей раз за звонком приятеля, отбывшего 15-летний срок на тихоокеанском побережье Дикого Запада, последовал вызов из американской общественной организации, в просторечии именуемой «джуйкой». Эта самая «джуйка» приглашала госпожу Анчарову посетить Соединенные Штаты с серией лекций-концертов. Ушедшая в запас Саша изумилась своевременности весеннего призыва и, вспомнив свое трубадурское прошлое, развила бурную деятельность. Ответ на вопрос «что делать?» был найден, оставалось только получить визу.

В американском посольстве было чисто до пугающей стерильности, как в виповском морге. От окошек гуськом отходили заплаканные претенденты на визу, желающие посетить ближайших родственников, пээмжующих на другом континенте. Совершеннолетних детей не пускали к горячо любимым родителям, бабушек и дедушек изолировали от незнакомых заокеанских внуков. У Саши в США не проживали ни родители, ни, тем паче, нерожденные внуки, но ее надежда на своевременный перелет через Атлантику таяла с каждой минутой, проведенной в ожидании своей очереди на собеседование. Наконец, на табло загорелся порядковый номер претендентки, и она ринулась на рандеву с американским чиновником с пылом курсистки, еще не развращенной порочными соблазнами свободного мира. Чиновник был любезен и, главное, предельно краток. Увидев свеженькую шенгенскую визу в паспорте Анчаровой, он с нераздражающим акцентом произнес:

– Часто бываете в Европе?

– Бываю, довольно часто, – уверенно, как ее учили, ответила Саша.

– Вы артистка?

– Еще какая!

– К кому и зачем едете в США?

– К друзьям. С лекциями-концертами. Безвозмездными!

– Счастливого пути! Паспорт с визой вам привезут домой в течение пяти дней.

Анчарова вылетела из посольства на моментально выросших крыльях. Через день она держала в руках паспорт с американской мультивизой сроком на пять лет. Физиономия на визе была неузнаваемой и почти счастливой.

Господин из Сан-Франциско, узнав о Сашиных успехах, несколько растерялся. У Анчаровой создалось впечатление, что он в глубине приятельской души надеялся на то, что в визе ей непременно откажут. Но дело было сделано, и ему пришлось с этим считаться. Приятель сообщил Саше, что ее гастролями будет заниматься некто Лева Мышкин, постоянно проживающий в калифорнийском городе Сан-Диего и душевно продюсирующий постсоветских трубадуров.

Бывший москвич Лева Мышкин позвонил Анчаровой на следующее утро и без всяких прелюдий перешел на ты.

– Хай, Сашка! Это Мышкин. Ты готова приехать на полтора месяца и дать не менее 18 концертов?

– А мы разве знакомы?

– А то! Еще по Москве. Ты выступала в «Горбушке», я сидел в восьмом ряду. А еще раньше мы встречались в подмосковных лесах на трубадурских слетах. Я их организовывал, ты на них пела. Нас познакомил бакинский автор Ибрагим Имамалиев. Помнишь?

– Ибрагима помню, тебя не помню. Лева, скажи, тебя родители назвали в честь «Идиота» Достоевского?

– Это не важно. Вообще-то я – Лев по гороскопу. Так ты готова или нет?

– Готова, – ответила Саша неуверенно. – Лев по гороскопу с фамилией Мышкин? В этом определенно что-то есть…

– Тогда я начинаю действовать! Подробности электронным письмом.

И Лева Мышкин действительно начал действовать. Если бы Саша могла предвидеть все последствия его действий! Но актерка Анчарова уже закусила удила. Собственно, выбора у нее, как всегда, не было. Между ролями безработной журналистки и гастролирующей трубадурки она, конечно, выбрала трубадурство.

Мышкин забрасывал ее мэйлами, в которых география гастролей приобретала почти материковые очертания. Саша, вооруженная картой Северной Америки, пыталась понять алгоритм своих предполагаемых перемещений. Получалось, что по замыслу Мышкина она должна была передвигаться с Востока на Запад, потом с Запада на Восток, и опять возвращаться на Запад, чтоб в конце концов окончательно вернуться на Восток. Количество концертов возросло с 18 до 25.

– Лева, сократись! – кричала Саша в телефонную трубку. – Мне достаточно за одну поездку по одному разу совершить омовения в Атлантическом и Тихом океанах. Зачем ты меня швыряешь туда-сюда, как бумеранг?

– У тебя посреди гастролей получаются дырки. Я могу их заполнить только таким образом. Зато ты будешь вне конкуренции. Летом у нас мертвый сезон. И ты его оживишь! А что тебя, собственно, смущает?

– Я насчитала 13 перелетов. Боюсь, что в состоянии невесомости я не выдержу полтора месяца. Кроме того, мой жизненный опыт вопит, что у природы нет плохой погоды, кроме жары. Если атмосфера накаляется до 30 градусов по Цельсию и выше, я способна убить всякого, кто поместит меня под этот градусник, и тут же погибнуть смертью храбрых.

– Не волнуйся! Кондиционеры будут сопровождать тебя везде: в самолетах, домах, гостиницах, залах и машинах. Клянусь честью бывшего московского каэспэшника!

Несмотря на то, что подобная клятва была весьма сомнительна, легкомысленная Саша доверилась Леве Мышкину исключительно из сочувственного расположения к персонажу Достоевского. Ну не мог ее обмануть человек с таким «идиотским» именем-фамилией! Вообще-то аббревиатура КСП всегда вызывала у Анчаровой смутное неудовольствие. Повседневная жизнь клубов самодеятельной песни (КСП), размножавшихся в застойные времена по всему нерушимому Союзу, напоминала игру «Зарница». А Саша терпеть не могла пионерско-комсомольские игры, даже с партизанским уклоном. Вот они расселись по лесам, зазвучали до самозабвенья: как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! Может, каэспэшники действительно свято верили в свою борьбу с режимом посредством лесных песнопений? Самые рьяные борцы регулярно поют сейчас в Кремле на придворных концертах. Ну а Саша и в те былинные времена жила худо-бедно с клеймом парии, изгнанной из комсомола, и в нынешние мутные времена брезгливо уклонялась от объятий власти что в незалежной Украине, что в независимой России. Всю жизнь гуляя сама по себе, она в любой среде оказывалась инакомыслящей, точнее, инакочувствующей и предпочитала называть себя старофранцузским именем: трубадурка. Как известно, в переводе с окситанского, трубадур (trobador) – это поэт, слагающий песни о мирской любви, а трубадурка (trobairitz) – соответственно, певица подобной любви. Кстати, впервые слово «трубадурка» появилось в 4577 м стихе анонимного окситанского романа 13 века «Фламенка». Трубадуркой во «Фламенке» именуют некую Маргариту, когда она «находит слово» (trobar) для продолжения любовного диалога. Из жизнеописаний трубадурок можно догадаться, что все женщины-поэты 13 века принадлежали к высшей аристократии окситанского юга Франции. Из исследований, предпринятых Сашиным другом Трубецким, также можно догадаться, что Анчарова – прямой потомок знаменитой трубадурки Ломбарды и непрямой потомок не менее знаменитой Марии Шампанской. Так что не случайно в Сашиной душе навеки переплелись любовь к Франции с любовью к трубадурству. Она придумала себе сценическое имя Александрина, напоминавшее ей о тех несчастных счастливых временах, когда ее так называл известный джазмен своей судьбы, чья истинная фамилия держится автором в тайне из политкорректных (будь они неладны!) соображений.

13 июля Александрина вылетела из Киева в Нью-Йорк. Французские авиалинии приземлили ее на пять лишних часов в аэромонстре «Шарль де Голль». Бросив евросоюзный цент в стакан с недопитым кофе, Саша со слезами на глазах простилась с не увиденным на сей раз Парижем и поднялась на борт гигантского лайнера. Земля в иллюминаторе стремительно исчезала, уступая место Атлантическому океану…

* * *

В Нью-Йорке, конечно же, было душно и влажно, и с кондиционерами – напряженка. Концерт на Лонг-Айленде прошел в условиях умеренного экстрима. В первые же два дня своего американского пребывания на гастролях Саша ощутила разницу между тем, что ей обещал Мышкин, и действительностью. Лева из Сан-Диего, естественно, в Нью-Йорк не прилетел, поручив Сашу заботам восточнопобережных организаторов. Бывший школьный учитель Болтунов, куратор ее первого концерта, почему-то не сомневался, что делает Анчаровой большое одолжение своим появлением на ее горизонте. Поэтому явился он тогда, когда ему было удобно, не спрашивая гастролерку, совпадает ли день и час его явления с ее представлениями о предконцертных бдениях. Саша, разумеется, выразила неудовольствие в присущей ей эмоциональной форме. Болтунов затаил злобу. Несмотря на зримо проявленный катарсис публики (аплодисменты, покупка дисков и книг трубадурки с автографами Александрины, фотографирование гастролерки вместе с Болтуновым и т. п.), куратор сообщил Мышкину, что все прошло ужасно. Измученная духотой и человеческим коварством, Саша вылетала из Нью-Йорка в Чикаго в весьма плачевном настроении. В самолете она думала о том, как влияет эмиграция на душу постсоветского человека. Выводы были неутешительными.

В Чикаго гастролерке дали отоспаться под дулом кондиционера, после чего она задышала более ровно и даже смогла опять петь. Здесь ее курировала милая супружеская пара бывших харьковчан. Их трехлетняя внучка Катенька еще не говорила по-английски и воспитывалась на литературных и песенных произведениях равнодушной Отчизны предков. Поэтому в машине бабушки в присутствии Катеньки всегда звучали исключительно детские советские песни. Катенька восторженно вскрикивала:

– Бабушка, пой со мной!

И бабушка, уверенно ведущая машину по американским буеракам и косогорам, запевала:

– Ах ты, бедная моя трубадурочка! Посмотри, как исхудала фигурочка! Я заботами тебя охвачу!

И Катенька:

– Ни-че-го я не хо-чу!

Саше становилось тепло и уютно в коконе взаимной любви бабушки и внучки под аккомпанемент таких знакомых вневозрастных песен. На горизонте вырастали небоскребы Чикаго, и по мере приближения к даун-тауну все более очевидным казался контраст между американской и евразийской ментальностью.

– С голубого ручейка начинается река, – запевала бабушка.

И Катенька (тоненьким голоском, нежно):

– Ну а дружба начинается с улыбки!

* * *

После чикагских и милуокских выступлений Саше предстоял сложный перелет на Запад. Экономный Мышкин взял ей билет в Сиэтл с пересадкой в Атланте. Анчарова, уже слегка ознакомленная с географией Северной Америки, не понимала, на кой черт ей лететь из Чикаго на юго-восток и там пересаживаться на другой самолет, направляющийся на крайний северо-запад. Это была одна из первых загадок ее передвижений. Если кто-то считает, что американские самолеты летают точно по расписанию, значит, этот кто-то никогда не болтался в воздухе вдоль и поперек Америки. В Атланте Саша проторчала несколько сверхурочных часов, посылая в адрес Мышкина мысленные сигналы, далекие от политкорректности. Может быть, еще кто-то считает, что в американских самолетах чем-то кормят во время долгих перелетов? Анчарова принадлежала к таким наивным пассажирам и, размечтавшись о корочке хлеба, получила в награду микроскопический пакетик трудноразгрызаемых чипсов. А на большее ты не рассчитывай! – надрывно пело ее голодное нутро.

Глубокой ночью в аэропорту в Сиэтле гастролерку встречал мужчина спортивного вида с поэтической фамилией Винокуров. Он повез ее в загородный дом встречать рассвет. А поутру спортсмен накормил гостью ухой на приусадебном участке, поросшем роскошной травой. Походив босиком по траве, Саша, наконец, очнулась и почувствовала себя готовой к очередным подвигам. За подвигами дело не стало. Уже в 11 утра ее ждали пенсионеры в зале «детского сада». Детскими садами хитроумные эмигранты прозвали заведения, куда сдают своих пожилых родителей питаться и культурно развлекаться. Анчарова должна была успеть развлечь предлагаемую публику между завтраком и обедом. Детсадовцы встречали Александрину бурными аплодисментами. Они, несмотря на почтенный возраст, готовы были петь и смеяться, как дети, и Саша, несмотря на дикий перелет и бессонную ночь, общалась с ними от души. Отпустив растроганную публику на обед, гастролерка отправилась на экскурсию по Сиэтлу в сопровождении давнего бывшекиевского знакомого. Выгуляв Анчарову, знакомый привез ее на вечерний концерт, а сам поспешил домой, где его ждала жена, не разделяющая интереса мужа к трубадурской песне.

Наутро Винокуров привез Сашу к поезду, следующему в Портленд. Все концерты, которые проводил спортсмен, проходили под афишным названием «Бард-кафе «Магадан» приглашает». Винокуров был коренным магаданцем и обеспечивал рекламой свой родной город на многие годы вперед. Прощаясь с Анчаровой на перроне, спортсмен со скупой мужской слезой в голосе сказал:

– Надоело мне здесь, Саня! Буду возвращаться на родину.

– Куда именно, если не секрет?

– В Магадан, конечно! Куда ж еще?

И поезд с оглушительным гудением тронулся. Надо сказать, что вопреки расхожей легенде, американские поезда так же нарушают расписание движения, как автобусы и самолеты. До Портленда ехать-то было всего три часа, но железнодорожный состав успел задержаться в пути. Встречающий Сашу незнакомый мужчина с плохо скрываемым укором смотрел на нее, как на виновницу опоздания. До концерта оставались считанные часы, но трубадурку, не спрашивая, повезли в противоположном от концертной площадки направлении. Ситуация с нью-йоркским куратором повторялась. Саше неохотно делали большое одолжение и на любые ее возражения отвечали:

– А мы тут вообще неконцертообязанные!

На приведение себя в боевую готовность у Александрины в итоге оставалось минут 15. До этого она успела худо-бедно наладить контакт с неконцертообязанным и даже попросила его помочь купить камертон для гитары в подходящем магазине.

– А зачем нам магазин? У меня есть точно такой же. Могу загнать за 20 долларов. Только для тебя.

– С перламутровыми пуговицами? – поперхнувшись, спросила Саша.

Неконцертообязанный не понял вопроса. Однако снисходительно просветил Анчарову, что Портленд, по которому они сейчас колесят, не имеет никакого отношения к Портленду из песни Окуджавы.

– Приезжают тут всякие трубадурики и поют на концертах: когда воротимся мы в Портленд, мы будем кротки, как овечки.

– Но только в Портленд воротиться не дай нам, Боже, никогда, – прошептала Саша. – Не переживай, я Окуджаву сегодня петь не буду.

И не спела. После концерта к ней подходили растроганные зрители и горячо благодарили за неисполнение «Песни про Портленд». После этих благодарностей Анчаровой нестерпимо захотелось исполнить «Песню про зайцев». Но обидчивость эмигрантской публики была настолько непредсказуемой, что трубадурка не решилась запеть крамольную, то бишь советскую песню. На домашнем банкете стол был полон яств. Правда, Саша была настолько вымотана, что не могла ни есть, ни пить. Затылок раскалывался от забиваемых в него невидимых ржавых гвоздей, сквозь стук молотков смутно угадывался смысл проистекавшей за столом беседы.

– Как, ты его не знаешь? Да он – известный гитарист!

– Тоже мне, профессия. А бизнес у него есть?

Анчарова почувствовала себя лишней на этом деловом празднике жизни и незаметно удалилась. Ночью гастролерке снился покойный Олег Даль, приглашавший ее на утиную охоту. Вместе с приглашением он пытался «загнать» ей за 20 долларов поломанный камертон и убеждал Сашу, чтобы она никогда не мешала Портленд с портвейном. Потом Олег Иванович с нездешней грустью пел «Песню про уток»:

– Вечереет, и над озером летают утки! Вот и мне нужно было при жизни написать про уток, а все какие-то гуси получались…

Анчарова восприняла сон, как предупреждение. Ей во что бы то ни стало хотелось остаться в живых, и вся надежда была на Калифорнию, где она намеревалась передохнуть в кругу не забывших ее друзей.

* * *

Ну, здравствуй, Калифорния! В аэропорту Сан-Хосе Сашу встречал заманивший ее сюда господин из Сан-Франциско. Вообще-то Анчарова предполагала увидеться с ним на неделю раньше, когда он (по партизанской советской привычке) отмечал на калифорнийской природе свой день рождения. Но Лева Мышкин запустил трубадурку в Чикаго, Сиэтл и Портленд по настоянию именинника. Саша, не выносившая камней за пазухой по причине их тяжести, в тот же вечер прямо спросила у юбиляра:

– Друг мой Иосиф! Мы с тобой не виделись 15 лет. Что ж ты не позвал меня на свой праздник, когда я маялась в душном Нью-Йорке?

– Сашенька, солнышко! Разве я смог бы уделить тебе должное внимание при таком скоплении гостей? Зато сейчас я полностью в твоем распоряжении!

До Анчаровой, наконец, дошло, что именно ее поразило во внешности друга в первые же минуты встречи. Когда Иосиф уезжал из Киева, он был почти совсем седой. Нынче же волосы его густо почернели, а лицо совсем не краснело во время произнесения кристально правдивых речей. Саша надеялась, что они поедут к нему домой, где их ждет-не дождется жена Иосифа Рая с хлебом-солью и приятными воспоминаниями о партизанщине на Родине. Но, судя по всему, Рая гостью не ждала, и Иосиф отвез Сашу на ночевку к незнакомому дяде. Посиделки втроем длились недолго: друг пожелал приглашенной спокойного отдыха и, оставив ее в чужом доме, растворился в калифорнийской ночи. Заснула Анчарова в глубоком недоумении от происходящего, под скрежет когтей хозяйского пса, пытающегося проникнуть к ней в спальню.

На следующий день Иосиф угощал гастролерку китайским бистро под названием «Крейзи». Саша была не в курсе, что другу по состоянию здоровья нельзя вкушать ничего из крейзи-меню, тем паче китайского. Рая впоследствии заявила, что здоровье ее мужа резко ухудшилось из-за волнений по поводу пребывания трубадурки в калифорнийском ареале. Саша пожалела Иосифа и не выдала Рае его преступного чревоугодия. После концерта в помещении сарайного типа гостья с чемоданом была доставлена супружеской четой в очередной незнакомый дом. Там праздновали что-то сугубо религиозное, не имеющее к трубадурке и ее концерту никакого отношения. Чета удалилась восвояси через полчаса. Наутро Иосиф и Рая заехали за Сашей и с облегчением избавились от нее, передав из машины в машину срочно вызванному из Сан-Диего Леве Мышкину. Прощаясь с хозяевами приютившего Анчарову дома, Рая предложила трубадурке почитать на посошок стихи.

– Это исключено. С утра стихи читают только аристократы, дегенераты и запойные графоманы, – отрезала Саша.

Ответ Рае не понравился. Друг Иосиф глубокомысленно заметил:

– Как хорошо, Сашенька, что я все-таки вытащил тебя из состояния застоя, и ты приехала к нам.

– Какого-такого застоя? Ты же ничего не знаешь о моей жизни. Да у меня все эти годы был не застой, а расцвет. Не путайся, дорогой, в терминологии!

В дорогу хлебосольная Рая снабдила Леву и Сашу объемистым пакетом соленых сушек, сохранившихся, судя по внешнему виду, еще с советских времен.

Мышкин внешне оказался просто сказочно похож на кота Базилио. В его глазах читалось обманчиво робкое приглашение прокатиться с ним на Поле чудес. Саша пересела в Левину тойоту, и они рванули из Пало-Алто в столицу Калифорнии Сакраменто. Все четыре окна были распахнуты, и веселый ветер подпевал не терявший присутствия духа трубадурке:

– Уно, уно, уно, ун моменто! Уно, уно, уно, Сакраменто!

Постепенно ветер становился все горячее и стремительно утрачивал свою веселость.

– Лева, срочно закрывай окна и включай кондиционер! – взмолилась Саша.

Драйвер залез рукой в недра тойоты и чем-то там пощелкал. Через несколько томительных минут Анчарова опять стала взывать к Мышкину:

– Лева, что происходит?! У тебя из вот этих дебильных щелочек идет горячий воздух.

– Правда? А мне не жарко. Вообще-то я не успел закачать фреон в кондиционер.

– Мышкин, ты че, издеваешься? Кто триста раз клялся честью бывшего московского каэспэшника?! Кто обещал мне кондиционеры всегда и везде?!

– Дело в том, что Рая и примкнувший к ней Иосиф собирались привезти тебя в Сакраменто на собственной кондиционированной машине. А я бы за это время закачал фреон в свою. Но они срочно вызвали меня в Пало-Алто, потому что Рая заболела. И я ничего не успел закачать.

– Кто заболел? Рая?! Сегодня с утра она была вполне здоровой, хоть и не слишком любезной. Все! Из Сакраменто, если мы туда, конечно, доедем, я возвращаюсь в Нью-Йорк! Хватит с меня!

– Ну потерпи еще чуть-чуть! Остался час езды. Я думал, что все обойдется. Из окон дует, мне нормально. Слушай, а чего у тебя лицо стало такого фиолетового цвета?

– Потому что мне нечем дышать. Скоро начну терять сознание. И я тебя об этом предупреждала. Несколько лет назад я была в Израиле и в мою сторону из пустыни задул хамсин. От этого мерзкого ветра я чуть не окочурилась. Очнулась в госпитале, где эскулапы в пыльных шлемах склонялись молча надо мной, а потом требовали 300 шекелей за перевозку тела. С тех пор в жару на меня нападает гигантская грудная жаба. Смотри, «Макдоналдс»! Тормози!

Саша вывалилась из тойоты и, пошатываясь, поплелась к спасительному фастфуду. Никогда еще она не испытывала такой нежности к заведению, где людей кормят пластмассовыми бургерами, после которых нормальный дотоле человек, выпучив глаза, тараторит: бигмак, бигмак, бигмак, бигмак… Зато там всегда работает кондиционер! В помещении Сашина яркая фиолетовость постепенно стала блекнуть. На вопросительный взгляд Мышкина она отчеканила:

– На твоей машине никуда не поеду. Делай, что хочешь.

И Мышкину пришлось делать то, что ему совсем не хотелось, то есть вызывать из Сакраменто друга с машиной.

* * *

По дороге сподвижник Мышкина Виталий просвещал гастролерку в особенностях калифорнийского климата. Эти особенности, конечно, были известны и Рае с Иосифом, но они посчитали излишним засорять голову приглашенной такими климатическими подробностями. Изумленная трубадурка узнала, что в Сан-Франциско жарко не бывает, а вот столичный Сакраменто, раскинувшийся всего в трех часах езды от Пало-Алто, находится в пустыне. И в этой пустыне Саше предстояло выступать нынешним вечером. В дому у Виталия, где предполагался ее ночлег, тоже (какая прелесть!) не было кондиционера. Хозяин искренне убеждал Сашу, что ближе к полуночи здесь становится прохладно. Но поскольку Анчарова не была уверена, что дотянет до полуночи, она, заливаясь морями слез, набросилась на Мышкина с упреками.

– Когда начало концерта, чертов кот Базилио?

– Через полчаса.

– Посмотри на меня, я могу выступать через полчаса в таком состоянии?

– Не можешь. Ни через полчаса, ни позже.

– Тогда мы немедленно выезжаем на место выступления! Там разберемся!

Они прибыли на двух машинах в кафе, где Сашу уже дожидалась публика. Опухшая от слез и пытки удушьем, Александрина не была похожа на артистку даже самого погорелого театра. Принимающая сторона смотрела на нее с плохо скрываемым разочарованием.

– Где тут у вас можно переодеться и привести физиономию в концертную готовность? – спросила гастролерка у хозяйки кафе.

– В туалете, – ответила женщина и, глядя в Сашины звереющие глаза, испуганно добавила, – там работает кондиционер.

Трубадурке ничего не оставалось как отправляться в туалет вместе с гитарой и чемоданом.

Через 15 минут Мышкин вышел на подмостки и объявил:

– Дорогие друзья! Я приглашаю на эту сцену Александрину!

Саша явилась из туалета, словно из-за кулис, с гитарой наперевес, улыбкой на устах и красным плащом на плечах. Она подошла к микрофону, взмахнула цыганской вырвиглазной юбкой и сказала:

– Мы, трубадуры, как цыгане, привычны ко всему. Ночуем в кибитках, кочуем на верблюдах по пустыням, переодеваемся на жарком ветру, настраиваем гитары в сортирах, а потом поем для вас, не приходя в сознание.

И Александрина запела. Из первого ряда на нее смотрели четыре изумленных глаза. Лева и Виталий пытались идентифицировать рыдающую в безысходной истерике Сашу с этой сверкающей зеленющими очами чавелой из цыганского табора.

В антракте Виталий подошел к трубадурке и протянул ей на ладони огромную ярко-красную клубничину.

– А чего вы так смотрели на меня? Я что, очень изменилась за мгновения, проведенные в грим-уборной?

– Не то слово! Я не мог понять, кто стоит у микрофона. Другие глаза, другой овал лица, другой тембр голоса. Просто фантастика! Даже ямочки на щеках появились! Как вам это удалось?

– У меня есть один любимый тост. Тостующий рассказывает долгую анекдотическую историю об Артисте. Заканчивается тост словами: так выпьем же за великую силу искусства перевоплощения!

После окончания концерта Саша опять воплотилась в саму себя и с едва сдерживаемой яростью посматривала на расслабленного Мышкина. Пронзенный ее взглядом, Лева стал срочно договариваться о ночлеге с ветродуем. Нашлась добрая душа, пожелавшая предоставить свой просторный дом в качестве комфортабельной кибитки для трубадурки. Добрая душа посадила Сашу рядом с собой в лимузин, следом заколесил Мышкин на многострадальной тойоте. Это было почти перемирие.

Когда Анчарова ночью позвонила в Киев родным и с холерическими модуляциями в голосе рассказала о подвигах, о доблестях, о славе, ее муж попросил передать трубку Мышкину.

– Лева, как ты мог?! – кратко спросил муж.

– Да я просто не успел закачать фреон. Зато концерт получился классный! Но Саша хочет немедленно улететь из Сан-Франциско в Нью-Йорк, и я не знаю, как уговорить ее не прерывать гастроли.

– А ты покажи ей природу, повози по экзотическим дорогам, и она успокоится.

Рекомендации по укрощению строптивой гастролерки оказались верными. Муж, конечно же, знал, что одна из ее заветных мечт – ехать куда глаза глядят на автомобиле по красивым местам как можно дальше. Правда, под красивыми местами Саша подразумевала франкоитальянские ландшафты. Но своенравная судьба подбросила ей вместо Европы Америку, а в качестве спутника вместо питерского Волкова – калифорнийского Мышкина. Ну что ж, против Достоевского не попрешь! И Саша, доведенная до надрывного состояния Настасьи Филипповны, вынуждена была смириться со своей инфернальной участью.

Наутро Лева направился на поиски фреона. Добрая душа свозила Анчарову искупаться в озере. К обеду вернулся довольный Мышкин и доложил, что процесс закачки состоится завтра.

– А на сегодняшний концерт в Рино мы поедем на лимузине, который нам одолжит Добрая душа.

– Лева – это (trouble maker, – мягко сказала Добрая душа. – Когда он мне позвонил впервые, я никак не могла прервать его возбужденный монолог. Часа через три ко мне вернулся дар речи и я сказала: «Лева, мне плохо! Можно я пойду лягу?» Вообще-то он всегда хочет как лучше, но за ним нужен глаз да глаз.

«На мою голову только траблмейкера не хватало!» – подумала Саша, переведшая это многозначное выражение на русский буквально: «производитель бед».

В общем, в городок Рино, расположенный в глубине пустыни в штате Невада и известный своим казиношным досугом, Саша и Лева прибыли за полчаса до начала концерта. Высунув нос из лимузина в раскаленную атмосферу Рино, Анчарова мысленно поклонилась Доброй душе, без участия которой она давала бы сегодняшний концерт, в лучшем случае, на госпитальной койке. Ситуация упрощалась тем, что риновское выступление по замыслу Мышкина разделялось на две принципиально разные части. В одной части трубадурка должна была петь, в другой – показывать кино. Дело в том, что в этом кино главной героиней была сама Саша. Пару лет назад в поезде «Ладога», двигавшемся из Киева в Санкт-Петербург, она рассказала подруге Арине историю своего авантюрного романа с джазменом Волковым. И Арина написала сценарий «Из логова змиева», по которому и было снято кино.

– Понимаешь, тут одна неувязочка оказалась. Публике обещали фильм о знакомствах по интернету. Но я уже все уладил и предупредил, что наше кино о любви реальной, а не виртуальной, – ошарашил Сашу перед началом показа Мышкин.

Часть публики после его сообщения рассосалась, но оставшиеся ринчане досмотрели фильм до конца. Некоторые из зрителей посчитали нужным поделиться впечатлениями с виновницей торжества:

– Знаете, вы в жизни выглядите гораздо лучше, чем в кино. Играете-то вы нормально. Но кто вас так ужасно снял? И что это за мужик в белых носках и сандалиях, который швыряет вас на кровать в жутко обшарпанной гостинице? Да еще сидит, полуголый, с таким видом, будто он – пахан из «Джентльменов удачи». Не кино про любовь, а какой-то триллер!

– Вообще-то в фильме снималась моя подруга Арина. Мы с ней очень похожи. Она в жизни тоже выглядит получше. А мужик – хирург по профессии. В его планы совершенно не входило играть знаменитого джазмена. Но продюсер и режиссер его уговорили. Так что получилось то, что получилось.

Саша, конечно же, расстроилась. И Мышкин пытался ее утешить, но, по своему обыкновению, весьма своеобразно.

– Это еще что! Вот я послал в Атланту диск с твоим фильмом. Мне ответили, что такое приличным людям показывать нельзя.

– Н-да? Каким-таким приличным людям? Значит, так. У меня один концерт в Атланте? Ты сегодня же туда позвонишь и скажешь, что я заболела. Тем более, это почти чистая правда.

– Но там уже проданы все билеты!

– А это твои проблемы. За оставшуюся неделю деньги за билеты приличные люди должны вернуть зрителям. Я вообще собиралась прекратить гастроли! Скажи спасибо, что я отказываюсь только от Атланты. Ты в курсе, что там сейчас даже местные жители подыхают от гиперафриканской жары? И ты хочешь, чтобы я ошивалась в этом пекле целых пять дней ради одного-единственного выступления? Ни за что! Я остаюсь в северной Калифорнии. После Атланты у меня по графику концерт в Сент-Луисе? Вот на него и меняй билет, пока я не передумала и не улетела к чертовой матери в Нью-Йорк.

Мышкин понял, что спорить с Сашей бесполезно и небезопасно. И решил, пока не поздно, свозить ее на природу. На следующий день по дороге на новое место ночлега они посетили озеро Тахо. Анчарова была умиротворена. Этому способствовала не столько красота необъятной водной глади, сколько закачанный в Левину тойоту фреон.

* * *

А потом был концерт в Сан-Франциско. Накануне Саше позвонил Иосиф и сказал приглашенной:

– Сашенька, мы с Раей будем срочно отправлять тебя домой, раз график гастролей тебя не устраивает.

– А мы с Левой уже решили эту проблему. Я пока домой не собираюсь, и из гастрольного графика у меня выпадает только один город.

– Правда? Ну, слава Богу. Мы с Раей приедем сегодня на концерт, но немного опоздаем.

Они действительно приехали. Правда, через десять минут Раиса демонстративно вышла из зала. Видимо, по телевизору в это время показывали что-то очень неотложное, и почти все первое отделение концерта она провела у голубого экрана. В перерыве Иосиф напевал Саше о своей негасимой любви и вдруг вспомнил, что вынужден срочно откланяться, поскольку завтра супруге рано вставать на работу. И они отбыли. Больше приглашенная их не видела. Правда, Иосиф вручил Анчаровой тайком от Раи трогательный прощальный подарок: мужской ридикюль.

– Я приготовил тебе сюрприз! Он внутри подарка! – многозначительно подмигнул убегающий благодетель.

В закромах ридикюля заинтригованная гастролерка обнаружила ручку (для детей, познающих букварь) и кусачки для мужских ногтей. На ручке и кусачках не была зачеркнута цена: 1 (один) доллар. Саша с грустью подумала, что 15-летнее заточение в кругу Раи необратимо подействовало на представления Иосифа о прекрасном. Анчаровой стало настолько жаль друга, что после окончания концерта приглашенная за рюмкой чаю обратилась к сотрапезникам:

– Ребята, берегите Иосифа, не оставляйте его надолго одного в кругу жены!

Группа товарищей пообещала сберечь господина из Сан-Франциско до следующего нашествия трубадурки.

Из-за отмены концерта в Атланте у Анчаровой оставалось еще несколько дней в полюбившейся ей северной Калифорнии. Полюбилась эта земля гастролерке климатом, Тихим океаном и, невзирая на частности, людьми. Мышкин, окончательно убедившись, что на гостеприимство Иосифа и Раи рассчитывать глупо, на целую неделю перевез Сашу в дом своих друзей. Анчарова видела Наташу и Вадима первый раз в жизни, но отнеслись они к ней, как к ближайшей родственнице.

– Ребята, может, я не права? Может, это нормально, что старый друг пригласил меня в гости впервые за 15 лет, а общалась я с ним всего-ничего и живу почему-то у вас? Может, я неблагодарная сволочь, как, видимо, считает Рая?

– Ничего нормального в этой ситуации нет. Но зато благодаря «гостеприимству» твоего друга мы и познакомились.

А жили Вадим и Наташа в райском пригороде Сан-Франциско. В их доме царили тишь да благодать, у порога цвели дивной красоты кусты и медленно катил свои воды кристальной голубизны бассейн. В благоухающем дворе Саша и выбрала себе диванчик для ночлега на бассейном берегу. Калифорнийские ночи были теплы, но не жарки, а воздух чист, как поцелуй жеребенка. Перед сном трубадурка смотрела на звезды, падающие, как по заказу, прямо ей на ладонь. Желания сочинялись неимоверные. Казалось, что до сбычи мечт рукой подать. Поутру она, едва разлепив глаза, сначала по-русалочьи ныряла в бассейн, а потом – в мышкинскую тойоту. Лева, разделяя Сашин восторг, разгонял машину до возможного предела, и они почти летели над дорогой. Погода напоминала европейскую раннюю осень, вместо кондиционера можно было, наконец, раскрыть настежь окна. В воздухе запахло эвкалиптом.

– Лева, я хочу искупаться в Тихом океане.

– Но он в этих краях холодный. Здесь ныряют только в гидрокостюмах.

– А я хочу без гидрокостюма!

– Слово трубадурки – закон! Только давай отъедем на пару сотен миль южнее.

И они мчались вдоль тихоокеанского обрыва к какому-то пляжу, на котором, кроме Анчаровой, никто не рисковал зайти в воду. Вода была мутная, совсем не тихая и холодная даже по Сашиным меркам. После омовения у трубадурки зуб на зуб не попадал, что еще больше усиливало ее восторг от первого знакомства со стихией. В машине Лева и Саша проводили каждый день часов по 15. Казалось бы, какой же русский не любит быстрой езды? Но в действительности лихое управление автомобилем обычно приводило Левиных пассажиров в ужас. И только Саша млела от наслаждения на бесконечных крутых виражах.

– Слышь, Лева, что у меня сочинилось? Американские дороги машинам кланяются в ноги!

В ответ Мышкин прибавил газу.

Единственное, что раздражало Анчарову в Калифорнии, – это Левина вулканическая говорливость. Трепался он сверхчеловечески много. И Саша нашла гениальный выход из положения. Она попросила драйвера погромче включить радио и полностью растворилась под звуки джаза в окружающей природе. О чем так долго говорил ей Мышкин, Саша просто не слышала. Так они и общались.

Вечером после концерта в Сан-Франциско у трубадурки и ее траблмейкера состоялся концептуальный разговор.

– Лева, ты собираешься завтра утром уезжать домой?

– Ну да. Меня в Сан-Диего мама ждет. Я не могу ее надолго оставлять.

– Но, может быть, мама подождет тебя до моего вылета в Сент-Луис? На кого ж ты меня покидаешь? Вадим и Наташа целыми днями на работе, а Иосиф, как тебе известно, одарил меня уже всем, чем мог, и больше не появится. В конце концов, ты мой импресарио, и в твои обязанности входит охранять меня и ублажать, в лучшем смысле этого слова.

Лева надолго ушел в себя со стаканом чая в руке. Внезапно лицо его озарилось.

– Я выпил чаю и решил: остаюсь с тобой! Но только вместо Атланты я тебе устрою перед отлетом в Сент-Луис еще один концерт в Калифорнии.

– Ура! Уже договорились!

За оставшиеся пять дней они объездили все, что только можно. Побывали в заповедниках, в красных лесах, поглазели на гигантские секвойи, посетили замок миллиардера Херста, а также Форт Росс, известный советским театралам по «Юноне и Авось». Но особенно Саше запомнилось путешествие за красной гитарой в город Себастополь. Мышкин убедил трубадурку, что ее концертный наряд должен быть дополнен новой шестистрункой, и обязательно красной. На улице Красного дерева стоял красный музыкальный магазин. В нем продавалось много красных инструментов. И только гитара была другого цвета. Но в огненных отблесках заката и окружающих роялей и виолончелей она тоже казалась красной. К тому же, эта гитара была чистокровной испанкой, родом из Валенсии, что и решило ее участь. Мышкин долго охмурял хозяина красного магазина на смеси испанского с английским, после чего одурманенный магазинщик сдался. Он преподнес в подарок трубадурке валенсийскую гитару и обещал приехать на концерт в Беркли в качестве почетного гостя.

– Скажите, какого она цвета? – спросила Саша, обнимая гитару.

– Красного! – в один голос ответили Мышкин и магазинщик.

И только придя в себя у Наташи и Вадима на берегу бассейна, Анчарова обнаружила некоторое цветовое преувеличение. Но испанское происхождение гитары оставалось вне подозрений. Буква «V» гордо желтела на рыжем грифе. «Красная – значит красивая», – успокоила себя трубадурка и решила на сей раз помиловать фонтанирующего идеями Мышкина.

После концерта в Беркли, где на самых лучших местах восседали счастливый магазинщик с женой, Лева повез Сашу в Лунную долину к Джеку Лондону. Они посмотрели на останки сожженного дома писателя и решили помянуть автора «Морского волка» в ирландском баре. В дом Наташи и Вадима трубадурка и ее траблмейкер вернулись поздним вечером без задних ног. Саша, поглядев на свой выпотрошенный за неделю чемодан, неожиданно для себя самой залилась слезами.

– Лева, я устала! Я не смогу собрать чемодан! Зачем ты мне взял такой ранний билет на самолет? Завтра мы должны выехать в аэропорт в пять утра?! А я вообще не хочу улетать из Калифорнии-и-и-и!

– Сашка, я тебя прошу, успокойся! Ложись на кровать и отдыхай. Благодаря тебе, я провел эти дни на небе. Спасибо, что ты соблазнила меня остаться! Ну что я еще могу для тебя сделать? Я сам соберу твой чемодан.

И он доставал из огромного вороха ее яркоцветные одежды и аккуратно вкладывал их в пасть чемодана. Саше казалось, что чемодан плотоядно щелкает зубами. Трубадурка с изумлением смотрела на эту картину и постепенно успокаивалась. Заснула она на своем придворном диване в состоянии полной релаксации. Даже во сне на Александрину продолжали падать звезды.

* * *

В город на Миссисипи Саша летела больше четырех часов. Мышкин поклялся, что в Сент-Луисе и других концертных городах, в отличие от Атланты, не должно быть убийственно жарко. Сорок градусов по Цельсию оказались для трубадурки совершенной неожиданностью. Ночью температура снижалась всего на пять цельсиев. Сент-Луис Саша обозревала только из окна кондиционированной машины. Миссисипи, привычная к родному климату, вальяжно плескалась вдалеке. Но это были еще цветочки!

Выехать на автобусе из раскаленного Сент-Луиса на следующий концерт в городок Коламбию Саше никак не удавалось. Автостанция была оцеплена полицейскими. Какой-то бдительный шутник сообщил, что в здание вокзала террористами подложена бомба. Адское устройство долго искали, но так и не нашли. Скопившиеся автобусы стали постепенно выезжать на трассу в произвольном порядке. Об очередности, соответствующей расписанию, пришлось забыть. Очумевших пассажиров загнали в здание автовокзала. Духота от скопления народа напомнила Саше былинные времена Советского Союза, когда летние отпускники штурмом брали любые средства передвижения. Сто лет она не видела такого последнего дня Помпеи! И надо же было погрузиться в реалии многолетней давности не в отечественной Кацапетовке, а у самых берегов Миссисипи! Наконец, часа через три, объявили нужный рейс. Водительница-афроамериканка о чем-то говорила пассажирам угрожающим тоном и еще более угрожающе тыкала пальцем в Сашин мобильный телефон. Анчарова ничего не могла понять, поскольку язык драйверши лишь отдаленно напоминал английский, а жесты вообще казались неприличными. На всякий случай, Саша выключила мобильник и спрятала его подальше. Счастливые часов не наблюдают, утомленные жарой и террористами – тоже. Автобус прибыл в Коламбию ровно в те минуты, когда трубадурка уже должна была стоять у микрофона. Встречающий Александрину румяный молодой человек помог выгрузить из автобуса ее багаж. Чемодан был безжалостно изуродован неизвестными злоумышленниками. Из его бока кто-то с мясом выдрал ручку, и бедолага стал похож на однорукого бандита.

Румяный молодец доставил Сашу к месту концерта. Голодная трубадурка едва успела переодеться и в эпатажном костюмчике с красным плащом запела нечто кантриобразное. Очень хотелось пить, есть и особенно спать. Угнетало то, что в маленьком городке, куда Саша все-таки, рискуя жизнью, добралась, на концерт явилось маловато народу. И этот народ, сгруппировавшись поближе к сцене, возжелал общаться, не дожидаясь конца представления. Александрина о чем-то рассказывала в контексте своей программы и вдруг услышала:

– А я считаю по-другому!

– Я с большим удовольствием выслушаю ваше мнение после окончания концерта, – с улыбкой ответила трубадурка, в глубине души проклиная затерянную в прериях Коламбию, самовыражающихся зрителей и американский беспредел по борьбе с терроризмом.

Ночью Молодец повез Сашу ночевать в свой просторный дом. Он почему-то устроил ей лежбище на полу, бросив на него надувной матрас, а сам удалился на второй этаж пить чай. Трубадурка попыталась заснуть на голодный желудок на холодном полу. Но через несколько минут матрас полностью сдулся. И это было последней каплей, переполнившей Сашину чашу терпения за прошедший веселый день. Она разыскала хозяина дома, мирно попивающего чаек, и отчеканила:

– Хочу немедленно молока, хлеба и нормальную кровать! Ясно?

– Ясно, – не моргнув глазом, ответил Молодец. – Сейчас все устроим.

Утром Молодец проводил гостью на автостанцию, откуда трубадурка следовала по концертному расписанию в город Канзас-Сити. До Канзаса предполагалось всего два часа автобусной езды, и Саша надеялась там, на одной из родин джаза, наконец, позавтракать, а если повезет, еще и отоспаться. После исхода Анчаровой из Коламбии Молодец послал Мышкину исчерпывающий электронный отчет: «Все было очень мило». Лева в ответном мэйле прослезился.

По мере продвижения гастролерки в глубь американского мидвеста зной только крепчал. В Канзас-Сити было уже 45 градусов по Цельсию.

– Ай да Мышкин, ай да сукин сын! – сокрушалась Саша, понимая, что назад дороги нет.

На канзасской автостанции трубадурку встречал бывший соотечественник Евгений со своими американскими детьми Дженни и Дэнни.

– Саша, чего вам хочется сейчас больше всего?

– Жрать! – не выбирая выражений, ответила Анчарова.

После фирменного канзасского стейка с бельгийским пивом Саша почувствовала прилив любознательности.

– Куда теперь поедем? – спросил Евгений.

– «Я поведу тебя в музей», – сказала мне жара. У вас есть музей?

– Конечно. Кстати, в картинной галерее сейчас самое прохладное место.

– Только давайте сразу пойдем к нашим.

– Простите, а наши – это кто?

– Импрессионисты. Ну, еще постимпрессионисты.

Оказалось, что Евгений и его дети тоже любят наших. А в канзасской галерее как раз открылась выставка импрессионистов, которая почти утолила у гастролерки острую недостаточность в Европе. Вечером Сашу ожидал еще один сюрприз.

– Звонил Лева, – сказал Евгений. – Он чувствует себя виноватым за наши 45 градусов, за сдувшийся матрас в Коламбии и несостоявшийся террористический акт в Сент-Луисе. Поэтому просил в срочном порядке найти джаз в любых количествах. И сейчас мы едем в Музей джаза на концерт.

Сашу не пришлось долго уговаривать. В Музее джаза она просто таяла от любимой музыки. А пианист-виртуоз произвел на трубадурку вообще сногсшибательное впечатление. Он наигрывал что-то свинговое на клавишах руками, губами, носом, ногами и прочими частями тела в бешеном темпе.

– Какой циркач! – в восторге воскликнула Саша.

– А какой пианист! – добавила жена Евгения Диана.

После импрессионистов и джаза Александрина оказалась достаточно подзаряженной для собственного выступления, состоявшегося на следующий день. Евгений, Диана и Дженни с Дэнни окружили трубадурку таким теплом и заботой, что она еще долго вспоминала Канзас-Сити как душевный оазис. Накануне ее отлета в Денвер они все вместе купались глубокой ночью в семейном бассейне. Вода была горяча, как в термальных источниках. В воздухе совсем не пахло грозой. Цитата из Бродского «температура, как под мышкой, 36» оказалась не метафорой, а суровой правдой жизни. В три часа ночи Евгений повез Сашу в аэропорт.

* * *

– Нас Денвер встречает прохладой! – радостно напевала трубадурка утреннюю песню.

Принимающая сторона была знакома Саше еще по Киеву. Супруги Павичи решили организовать выступление Александрины высоко в горах. Потом ей предстоял десятичасовый переезд на автобусе в олимпийский город Солт-Лейк-Сити. Но поглядев на свой несчастный чемодан с непоправимо искореженным боком, вспомнив оцепленную автостанцию и угрожающие жесты афроамериканской драйверши, Саша категорически воспротивилась посещению автобуса. Мышкин, несший ответственность за погоду и передвижения гастролерки, в телефонном разговоре еще перед концертом в Канзас-Сити пообещал Саше изо всех сил добывать для нее автомобильчик.

Фая Павич, встречая Анчарову в денверском аэропорту, сообщила ей радостное известие: Мышкин все-таки нашел сносный автомобильчик, и в горах уже дожидаются концерта двое отчаянных мужчин, приехавших на нем из Солт-Лейк-Сити, чтобы послушать Александрину и потом увезти ее с собой.

– Ты же понимаешь, что в такой ситуации, даже если тебе вдруг захочется променять автомобильчик на автобус, это уже невозможно. Люди приехали из штата Юта в наше Колорадо специально из-за тебя!

Саша понимала и согласно кивала головой. Семен и Фая Павичи погрузили ее в свою машину и отправились в горы. Семен вел автомобиль предельно осторожно, но Фая с замиранием сердца встречала любой поворот и постоянно предупреждала мужа об опасности. Так они на тихом ходу и доехали до горного кемпинга.

А там уже народ для разврата собрался. На кострах дымилась разнообразная еда, выставлялись на столы горячительные напитки и произносились первые тосты. Двое мужичков в походной экипировке были представлены Саше. Благообразный Гоша, указав на весьма бэушного напарника, промолвил:

– Это мой друг Леопольд. По просьбе Мышкина я уговорил его приехать сюда на своей машине.

Леопольд кивнул и отошел в сторонку покурить.

– А чего у него такой убойно поношенный вид? Он на лешего похож, – тихо сказала слегка обескураженная Саша.

– Так он три года жил в лесу в палатке. Недавно только из лесу вышел.

– Был сильный мороз… Бомжевал, значит? Дивная страна Америка! Даже бомжи ездят на своих машинах. А автомобильчик у него на ходу?

– Да! Правда, старенький, малогабаритный, но мы втроем поместимся. Ехать-то всего часов шесть.

– А с кондиционером все в порядке?

– Кондиционера нет.

– Как нет?! Вас Мышкин не предупредил?!

И Саша потрясенно замолчала. Улыбчивый Гоша не растерялся:

– Выезжаем мы завтра во второй половине дня. Дорога горная, очень красивая. В горах не жарко.

– Как в северной Калифорнии?

– Почти. Откроем окна – и вперед!

На том и сговорились. Следуя библейской заповеди, Саша решила не думать о завтрашнем дне. Она думала о сегодняшнем концерте. К вечеру сцена была освещена, аппаратура подключена стараниями старого бывшекиевского друга Валеры Присяжного, публика, вкусившая хлеба, готовилась к поглощению зрелища. Многие в шутку сетовали, что для полноты ощущений не хватает только освежающего дождика, но в такое время года он здесь не проливается.

Перед самым началом концерта хляби небесные внезапно разверзлись, и из образовавшейся в небосводе пробоины хлынул ливень. «Дошутились», – подумала Саша и пошла на сцену. Молнии ослепляли ее лицо, как гигантские фотовспышки, от грома содрогались горы.

– Мы шли под грохот кононады, – пробуя микрофон, пропела Александрина.

Ей нравилась эта обстановочка. Разлитое в природе электричество действовало возбуждающе. Голос трубадурки звучал гораздо более объемно в сопровождении грозовой светомузыки. Во время исполнения одной из песен очередная злющая молния, прицелившись в трубадурку, чуть промазала. Взорвался торшерообразный прибор, освещавший Сашин силуэт. Публика ахнула. Александрина даже не пошелохнулась и допела песню до конца. Потом оглянулась на обугленный торшер, хохотнула и продолжила концерт. Гроза неохотно пошла на убыль. После концерта к Саше подходили промокшие зрители с одним и тем же вопросом:

– Слушайте, вас же молния чуть не убила! Очень было страшно?

– Да нет. Я только успела пожелать: если смерти, то мгновенной, если раны – небольшой. А куда мне было деваться? Не убегать же с воплями со сцены. Если честно, в этом противоборстве с молнией, похожем на русскую рулетку, есть какой-то особый кайф!

После грозы, чудом не закончившейся смертоубийством, народ гулял напропалую. Но Саша вдруг почувствовала чудовищную усталость. Супруги Павичи были поглощены народным гуляньем, и подопечной гастролерке неловко было напоминать им о том, что после ночного перелета из Канзас-Сити в Денвер и экстримного грозового концерта ей хочется не только присесть, но и прилечь перед дальней дорогой. Часа в два ночи супруги вспомнили о подопечной и, тяжко вздохнув, повезли ее на ночлег.

Утром в доме Павичей раздался звонок. Звонили Гоша и Леопольд, оставшиеся ночевать в лесу в привычном для Леопольда палаточном интерьере. Они сообщили, что автомобильчик стоит под кустом и не желает трогаться с места. Для того, чтобы его реанимировать, нужно срочно купить запасную батарею и привезти ее под куст.

Так что вместо осмотра достопримечательностей Денвера Павичи, прихватив Сашу с чемоданом, отправились в магазин за батареей. Потом они поехали на встречу с Гошей и Леопольдом. По дороге к указанному кусту становилось все жарче, и Анчарова серьезно задумалась, на что же она себя обрекла, променяв автобус на парализованный автомобильчик. Встреча с товарищами из Юты у куста на солнцепеке не предвещала ничего хорошего. Новая батарея заставила дохлую колымагу зарычать и с трудом сдвинуться с места. Температура воздуха достигла 37 градусов по Цельсию и неудержимо стремилась вверх. Саша знала наверняка, что без кондиционера при такой жаре она живой до Солт-Лейк-Сити не доедет. Анчарова попыталась донести эту медицинскую информацию до Павичей. Семен и Фая реагировали весьма странно.

– Зачем же ты просила Леву найти тебе машину? Ехала бы на автобусе! На хорошем автомобиле из Солт-Лейк-Сити в Денвер и обратно никто не поедет! – приторно-сладко сказала Фая, любовно поглаживая обивку в своем мерседесе.

– У меня вылетело из головы, что Мышкин – траблмейкер! Он продюсирует беды даже из самых лучших побуждений! – едва сдерживая слезы, ответила Саша. – Я не сяду в машину без кондиционера в 40-градусную жару! Через почаса меня из нее вынесут.

Семен Павич недовольно посмотрел на гастролерку. Трудно было поверить, что еще вчера вечером он восторженно говорил, что концерт Александрины – лучшее, что ему довелось слышать за все годы эмиграции. Семен вышел из мерседеса, пересел в едва оживший автомобильчик и через несколько минут вернулся весь в испарине под кондиционер на свое водительское место.

– Да у них нормально! Совсем не жарко! Но если ты такая привередливая, мы сейчас поедем повыше в горы, и там тебя высадим.

Через полчаса мерседес остановился. Погода в горах действительно изменилась вплоть до того, что стал накрапывать дождь. Саша смирилась со своей участью и пересела в автомобильчик. Леопольд ударил по газам, Анчарова оглядела окрестности и стала читать молитву: ведь это наши горы, они помогут нам! Горы были не наши, а колорадские, но сути молитвы это географическое обстоятельство не меняло.

– Ну что, через шесть часов мы будем в столице мормонов Солт-Лейк-Сити? – весело поинтересовалась Саша.

– Размечталась! – мрачно ответил Леопольд. – Батарею надо покупать еще одну и менять их через каждые два часа. Одну ставить на подзарядку, другую – в машину. Поняла? А заряжается эта штука несколько часов, и только в местах, где есть стационарное электричество. Так что как бы нам не пришлось ночевать в придорожных кустах!

– Понятно. А я-то думала, что вы еще под денверским кустом починили чудо-автомобильчик, поменяв батарею. Кстати, Павичи знали, что сажают меня в непоправимо поломанную машину?

– А как же! Они ж автомобилисты!

Саша надолго замолчала. Колымага между тем миновала перевал и стала спускаться вниз. Дождь уже не накрапывал, солнце злобно светило прямо в лобовое стекло, в окна дул горячий ветер. Анчарова надеялась, что скоро они опять поднимутся в горы и решила, сцепив зубы, перетерпеть временные трудности. Но автомобильчик неумолимо двигался вниз и солнце шпарило все сильнее.

– Опять достоевщина какая-то! Почему стало так жарко?

– Потому что мы спускаемся в пустыню. Еще пару-тройку часов до заката и будет прохладней, – мило откликнулся с заднего сиденья Гоша.

– Хочу вас обрадовать, что заката я, судя по всему, так и не увижу. А Павичи знали, что мы будем ехать через пустыню?

– Конечно. Они живут в этом регионе уже 17 лет.

Саша больше не молилась горам, проклиная свою легковерность, траблмейкерство Мышкина и непробиваемую душевную броню Павичей.

– Эй, что у тебя с лицом? – закричал Леопольд. – Гоша, разговаривай с ней, она сейчас отключится! На первом же повороте я сворачиваю с трассы!

– Я вас предупреждала. Я всех предупреждала, – едва разлепляя губы, прошептала Анчарова и поплыла по волнам своей памяти.

Очнулась трубадурка под горным водопадом. На самом деле, это Гоша лил ей на голову холодную воду из своей лесной шерстяной шапки. Они стояли на привале, со всех сторон окруженном фастфудами. Придорожные забегаловки, символизирующие американский образ жизни, были заколочены до утра. Открытым для путников оказался только одиноко стоящий на отшибе туалет. Очнувшаяся поплелась к спасительному домику. Кондиционированный туалетный воздух окончательно вернул Сашу в себя. Анчарова понимала, что надышаться впрок, стоя вблизи ослепительно белых унитазов, выше человеческих возможностей. Она чувствовала себя дельфином-самоубийцей перед выбросом на берег. На берегу, то есть в загнанном автомобильчике, состоялся военный совет. Было решено ехать дальше до следующего привала. В качестве реанимационных мер Саше нацепили на голову Гошину шапку, обильно смоченную водой из умывальника. В этом головном уборе трубадурка была похожа на мокрое чучело. Но мужское большинство пришло к выводу, что мокрое чучело гораздо симпатичнее, чем дохлое чучело. И троица тронулась в путь. По дороге Гоша периодически мочил шапку и напяливал на голову Саше. Вода стекала ей за шиворот, но сознание слишком далеко не убегало. Вздыбленные над пустыней горы больше не радовали глаз своей живописностью, и Анчарова натягивала шапку на веки, чтобы не видеть садистскую ухмылку не желающего убираться за горизонт светила.

– Саша, а если нам все-таки придется ночевать при дороге, у тебя хоть есть во что переодеться? – спросил сердобольный Гоша.

– Сомневаюсь, – сквозь зубы откликнулась гастролерка.

– Ну да, я забыл, меня же Мышкин предупреждал. Просил взять для тебя что-то горнолыжное. Я его спрашиваю: «У нее джинсы есть?» А он мне: «Какие джинсы?! У нее полный чемодан гипюра! Я знаю, я сам его упаковывал!»

– Я же на гастроли ехала, а не на хождение по мукам! И ночевки в пустыне под кактусами мне даже в вещих снах не снились.

– А что ж тебе снилось, крейсер «Аврора»?

– Снега Килиманджаро. Правда, они, кажется, в Африке. Теперь я понимаю, что сон предвещал африканскую жару.

На следующей остановке Леопольд остался сторожить бесценную колымагу и заряжать батарею, а Саша с Гошей отправились на поиски кафе. На сей раз им повезло. Может, у каких-то оглянцованных девушек лучшие друзья – бриллианты, но Анчарова знала наверняка, что ее лучшие друзья – кондиционеры. Поэтому выйти из кафе трубадурка согласилась, только когда за окном стало, наконец-то, темнеть. Леопольда в условленном месте Саша и Гоша не нашли. Он был обнаружен неподалеку в весьма озверевшем состоянии. Оказывается, подкравшийся полицейский заставил Леопольда отогнать автомобильчик на другую площадку. И Леопольд, дабы не тратить энергию драгоценной батареи, толкал колымагу собственным туловищем, после чего непосильно устал и лег отдохнуть прямо на асфальт. Вероятность ночевки под раскидистым кактусом неумолимо увеличивалась.

Что было дальше, Саша помнит смутно. Они медленно ехали в ночи, не включая фар, на хвосте у каждой попавшейся освещенной машины. Но батарея все равно разряжалась слишком часто. На каких-то полустанках ее заряжали, потом опять меняли на другую – и так всю ночь. Саша периодически погружалась в нервную дрему, ей мерещились огромные колорадские жуки величиной с колорадские же горы. Анчарова вскрикивала, открывала глаза, и через распахнутое окно на нее сыпались звезды. Перед рассветом небо стало светлеть, и Леопольд не без злорадства произнес:

– Все могут расслабиться. Мы пересекли границу Юты. Еще совсем немного – и столица мормонов Солт-Лейк-Сити будет у нас в кармане. Если, конечно, окончательно не разрядится батарея.

Батарея проявила милосердие и, работая на последнем издыхании, помогла доставить путников к месту назначения. Над Солт-Лейк-Сити вставало мормонское солнце.

* * *

Саша проснулась около полудня в подвале большого дома. Она уже проверила, что в подвалах в жару наиболее прохладно и просила размещать ее именно там. Сердце выскакивало из груди и как-то по-особенному противно ныло. В зеркале отражалось тускло-зеленое лицо. «Хорошо, что концерт завтра, а не сегодня», – вспомнила трубадурка и с облегчением вздохнула. У нее была возможность провести целый день с другом-кондиционером в обнимку и подумать о том, что происходит. Эти гастроли изменили Сашины представления об эмигрантской Америке. Она один раз уже побывала в Штатах на закате перестройки, и в то ренессансное время ее концерты воспринимались совсем по-другому. Люди скучали по брошенной на реформаторский произвол ненавистной отчизне, и их ностальгическим настроениям были очень созвучны песни Александрины. Анчарова зачитывалась тогда американскими ночами прозой Набокова, новыми стихами Бродского, воспоминаниями Ивинской о Пастернаке и прочей, крамольной еще вчера, литературой. Все это в ССРе пока что не было издано и поглощалось трубадуркой взахлеб. Нынешняя же эмиграция, хлынувшая в Америку из постсоветских стран в 90-е и нулевые годы, стала гораздо более прагматичной и от слова «ностальгия» воротила нос. На худосочных книжных полках большинства новоприбывших по-хозяйски развалились собрания сочинений Донцовомарининых, вытеснившие с круизного лайнера современности элитарно-запретные плоды издательства «Ардис». Необратимо изменилось и чувство юмора новых «американских». Вернее, не изменилось, а скукожилось. Они больше ничем не напоминали персонажей Довлатова. Трубадурка позволяла себе пошутить, выходя на сцену:

– У нас с вами похожие судьбы. Вы уехали в спальные страны. А я, никуда не уезжая, оказалась тоже в эмиграциии, но у себя дома, со своей лишней любовью к русской речи и русскому искусству.

Слова о похожести пропускались мимо ушей. Зато выражение «спальные страны» воспринималось как личное оскорбление. Жить в спальных районах у них не считалось зазорным, а придуманные Александриной «спальные страны» ассоциировались с чем-то унизительным. Саше это напоминало анекдотическую ситуацию. Скажем, выходит артист на сцену и в весьма пристойном контексте говорит слово «задница». Специфические экземпляры из публики тут же поджимают губы, считая, что им указывают на то самое место, которое у них заменяет голову. У Анчаровой возникало и крепло подозрение, что подобное восприятие напрямую связано с атрофированием чувства собственного достоинства. Многие из нынешних эмигрантов и в американцы не вышли, и условно русскими себя принципиально не считают. Из них получились такие себе гибриды-консервы с просроченным сроком годности. Разумеется, это анчаровское ощущение распространялось только на тех, кто воспринимает свое существование как непрерывное потребление. Сначала употребил свою страну, теперь пытается употребить чужую. И на досуге по привычке западает или на попсу, или на каэспэшную песню – разница-то между этими товарами нынче несущественная. Главное, чтобы понаехавшие артисты выполняли развлекательную функцию в привычном для потребителя жанре. Никаких острых углов, никакой многомерности! Анчарову просто достали кассеты в машинах с похожими, как однояйцевые родственники, музыкальными поделками. Такая выливалась в пространство бесполая милота, что просто зубы сводило от скуки.

Но на каждое Сашино выступление обязательно приходили зрители и с другими запросами. Где-то их было больше, где-то – меньше, но они были!

– Вы знаете, Александрина, мы вообще с опаской шли на ваш концерт. И такая приятная неожиданность! Вы ведь не только трубадурка, вы – актриса. Нам кажется, что вы поете о нас. Мы чувствуем и мыслим так, как вы. Нам бывает так же больно и радостно, мы так же любим и так же ненавидим бесчувствие. Только сказать об этом не можем так, как вы.

Для Саши это были самые дорогие слова. Она стала исполнять на концертах песню об Америке, чтобы порадовать своих слушателей. Таких же, как она…

Позвонил Мышкин, долго каялся и, наконец, разродился новым планом действий:

– Саша, я больше не могу оставлять тебя одну. Поэтому я выезжаю в Солт-Лейк-Сити. Из Сан-Диего мне добираться часов 17, буду к утру после твоего концерта. Проблема в том, что сестры Катя и Маша, в подвале которых ты поселилась, запретили мне приближаться к Солт-Лейку на триста миль после очень неприятной истории. Я в ней, честное слово, не виноват! Так что я тайно остановлюсь в одном доме, куда тебя доставит Гоша. А ты скажи Кате, что он подвезет тебя на автостанцию.

– Я помню, Лева, что ты – персонаж Достоевского. Но при чем здесь Фенимор Купер? Если тебе хочется играть в индейцев, пожалуйста, только без меня! Как это можно запретить человеку на триста миль приближаться к городу? Мне после всех бед, которые ты произвел (на мою голову!), еще не хватало разбираться с Катей и вешать ей лапшу на уши.

– Ладно, я попрошу Гошу с ней разобраться. А тебе позвоню, как только доеду до Солт-Лейка.

Незадолго до концерта Саша выползла из подвала. Сестры-хозяйки оглядели ее с ног до головы.

– Да тебя просто не узнать! – сказали они, выпуская дым из четырех ноздрей.

– Я же концертообязанная. Пришлось одеться по форме.

– А цвет лица откуда взялся? Был зеленый, а теперь – как у персика.

Саша не стала расписывать, каких усилий стоило ей очередное перевоплощение, и направилась на сценплощадку. Среди публики Александрина разглядела Гошу. Он тоже весьма преобразился после памятного путешествия на троих. Трубадурка помахала ему со сцены грифом гитары и нырнула в концерт, как в родниковую воду.

Когда Александрина вынырнула, публика еще продолжала хлопать. Потом приглашенные разбрелись на легкий выпивон. Гоша вполне по-светски обратился к Кате:

– Завтра с утра я заеду за Сашей и отвезу ее на автостанцию. Мне это по пути на работу.

– Я сама ее отвезу! Так мне будет спокойней.

На этом дискуссия закончилась, не успев начаться. Анчаровой ситуация не нравилась все больше и больше.

– Ну что, Гоша, будем делать?

– А ничего. Все само как-нибудь уладится. Не надо Катю заранее нервировать. Скажи ей, что я завтра за тобой заеду, чтобы передать от Леопольда диск с фотографиями.

Поздно ночью Саша сидела, по макушку окутанная дымом, на кухне у сестер. Они вели концептуальный разговор о современном трубадурстве. В задымленном воздухе витали призраки грядущего скандала. Анчарова поспешила в свой подвал.

– Кать, Гоша завтра все-таки приедет. Ему нужно передать мне диск с фотографиями от Леопольда.

– Ладно, пусть приезжает. На передачу диска у вас – 30 секунд, потом ты сразу садишься в мою машину и мы едем на автостанцию.

Саша безмолвно отправилась спать. Утром в душевую ей пришлось идти вместе с мобильником, чтобы не пропустить звонок Мышкина. Стоя под контрастными струями, Анчарова услышала позывные: «Как упоительны в России вечера-а-а». Именно с таким мотивчиком ей был вручен телефон на время американских гастролей.

– Саша, – сиплым шепотом прошипела трубка. – Я уже в Солт-Лейк-Сити. А ты где?

– А я в душе! Ты, как всегда, вовремя, Мышкин. Чего ты сипишь?

– Чтобы Катька не услышала.

– Ясно. Игра в индейцев продолжается. Жди меня в вигваме.

Саша, с умытым лицом и собранным чемоданом, готовилась к последней схватке. В подвал спустилась Катя.

– Гоша уже здесь.

– Так пусть он заберет отсюда мой чемодан.

Ничего не ответила Катя. Только схватила тяжелую ношу и потащила по лестнице наверх. Анчарова жалостливо смотрела на эту картину, но ничем не могла помочь. Саша решила выждать несколько минут и выйти из подвала, когда Катя и Гоша уже придут к консенсусу.

Наверху было тихо. Катя поджидала гастролерку с каменным лицом.

– Ты едешь с ним.

– Катя, что случилось?!

– Мы подрались, и он победил.

Саша выбежала на улицу в тот момент, когда Гоша затаскивал ее чемодан в багажник своей машины.

– Вы что, действительно дрались?

– Она не выпускала из рук чемодан, и мне пришлось применить силу. Тогда она очень далеко меня послала. Теперь я – персона нон грата, как Мышкин. А что было делать?

– Весело вы тут, ребята, живете. Как в Диснейленде.

* * *

Анчарова попивала кофе с хозяином дома, ожидая появления проснувшегося Мышкина. Им предстояла дальняя дорога и будить драйвера раньше времени было небезопасно. Наконец, на террасу вышел некто в веселых шортах, очках и кепке, и трубадурка узнала в этом персонаже своего траблмейкера.

– О, индеец племени юта, фиг вам! С добрым утром то бишь! Докладываю: доставлена с боями на место встречи. Они подрались, и Гоша победил.

– Сашка, я так рад тебя видеть! У меня сегодня день рождения.

– Поздравляю. В качестве подарка сгожусь?

– Еще как! Я так долго до тебя добирался!

И Лева, держась за поясницу, с большим трудом опустился на стул.

– Что с тобой? Бандитская пуля или отравленная стрела племени сиу?

– По дороге из Сан-Диего в Солт-Лейк-Сити я в Лос-Анджелесе перетаскивал аппаратуру для твоего концерта и надорвал спину. Но ты не волнуйся: кондиционер в машине работает, как зверь. Мы сейчас поедем в такие места, в которые даже нога коренного американца ступает крайне редко. Тебя ждут каньоны Южной Юты и Аризоны!

– Принимаю это в качестве компенсации за дорогу из Денвера в Солт-Лейк-Сити и индейские страсти-мордасти. Кстати, о ночевке ты подумал? Или мы сегодня над рекой Колорадо в шатрах изодранных ночуем?

– Какие изодранные шатры в день рождения? На границе с Аризоной в городе Канабе, у подножия красных скал заказана гостиница. Я к твоему концертному плащу не только гитару, но и скалы подобрал.

– Да, Мышкин, ты почти художник. Жаль, что купание красного коня придумал не ты. Но зато в Красной Канаве я еще никогда не ночевала. Поехали, сподвижник краснокожих!

По дороге из Юты в Аризону им попадались многочисленные поселения мормонов – продолжателей дела Джозефа Смита, основавшего в 1830 году Церковь Иисуса Христа Святых Последнего Дня. Адепты Смита незыблемо верят в его учение, изложенное в «Книге Мормона». Эта священная книга, по мнению сектантов, представляет собой завет родоначальника американских индейцев пророка Мормона, чей перевод был продиктован Смиту налетевшим на него ангелом. Одним из отличий мормонской веры от других христианских учений является более чем терпимое отношение к повальной полигамии. У самого Смита было более 50 жен. По нынешним штатовским законам полигамия запрещена, но мормоны живут у Великого Соленого озера с многочисленными незарегистрированными супругами. У каждой жены – свой домик. По количеству кучкующихся строений можно судить, сколько жен у данного мормона. В штате Юта действуют достаточно своеобразные законы, руку к которым несомненно приложили истинно верующие многоженцы:

1. Закон запрещает ловить рыбу, сидя на лошади.

2. Допускается хранение дома ядерного оружия, но запрещается его взрывать.

3. Нельзя не пить молоко.

4. Муж ответствен за любое преступление жены, совершенное в его присутствии.

5. Запрещено постоянно ходить по трещинам между булыжниками на пешеходных дорожках рядом с хайвеями штата.

6. Нельзя заниматься охотой на китов (в штате Юта нет океана).

7. Запрещено идти по улице и нести бумажный пакет со скрипкой.

8. Нельзя рекламировать проведение аукционов, нанимая людей, играющих на улице на тромбоне.

9. Человек может быть посажен на месяц в тюрьму, если не вернет книгу в библиотеку.

10. Когда человек достигает 50-летнего возраста, он может вступать в брак со своим кузеном (кузиной).

11. Никто не может заниматься любовью в машине «скорой помощи», если она едет на вызов.

12. В штате Юта нельзя ловить рыбу, сидя на жирафе.

Проехав на машине всю Юту с севера на юг, Саша не увидела ни одного жирафа и ни одного кита. Но места здесь были воистину неземной красоты! Когда тойота Мышкина выехала из северной части Юты в каньонную южную, окружающая природа резко сменила окраску. Оранжевые, пурпурные и бордовые каньоны с каменными арками и остроконечными останками древних скал (hoodoos) создавали иллюзию инопланетного путешествия. Этот переливающийся разными оттенками природный красный цвет гор, ущелий и даже травы местные жители прозвали пустынной глазурью (desert varnish). За такой шлейф к концертному плащу трубадурка простила Мышкину все его неистребимое траблмейкерство. К тому же, ее тронуло, что на одной из заправок он не только залил бензин в проголодавшуюся машину, но и поменял заезженной тойоте колеса. На это ушли все деньги, которые мама подарила Леве на день рождения.

– А может, с колесами можно было подождать? – спросила подобревшая Саша.

– Да я бы для себя не стал их менять. Но они у меня уже пару раз взрывались в таком состоянии, когда я вез гостей. Не хотелось тебя лишний раз пугать. Я подумал, что с тебя хватит приключений с кондиционерами.

И они на новых колесах покатили к фантастическому месту под названием Bryce Canyon. Ослепительно красный каньон со скалами, похожими на актеров, играющих спектакль на огромной сцене, притягивал гастролерку еще и своей прохладой. Когда во всей окружающей Юте зашкаливало за сорок градусов жары, в этом заколдованном месте было очень микроклиматно. Древние индейцы, когда-то жившие здесь, считали, что человекообразные скалы-hoodoos – это обращенные в камень люди, которых Могущественный Койот наказал за грехи. При въезде в Брайс-Каньон Саша обратила внимание на странное объявление о том, что ни в коем случае нельзя гладить и кормить Prairie Dogs. Догами оказались совсем даже не собаки, а большие лохматые лающие суслики.

– И чем они опасны? – спросила очарованная Саша.

– Они носители чумы, – задумчиво ответил Мышкин. – А еще здесь водятся шакалы, горные львы и медведи.

– Но жирафов, сидя на которых запрещено ловить рыбу, нет даже здесь. А жаль…

В Южной Юте все, кроме чумных догов-сусликов, было сказочно прекрасно. Дорогу на Аризону окружали настоящие города-призраки с готическими замками и инопланетными кораблями. Поражала нерукотворность этих «сооружений». Это были творения Бога в чистом, не запачканном человеческими руками, виде. Индейские легенды, модернизированные современными американцами, особенно поэтичны в этих местах. Недалеко от каньонов находится Парк мертвой лошади. По легенде, ковбои загоняли мустангов на гору, обносили ее живой изгородью и выбирали лучших лошадей. Остальных бросали умирать от жажды на этом месте. По еще одной легенде ковбои когда-то обнаружили Долину гоблинов. До нее Саша с Левой по обоюдному согласию не доехали, поскольку у призраков гоблинов их ожидали только раскаленный песок, палящее солнце и многоградусная беспощадная жара. Полюбоваться на Долину гоблинов можно было в любом индейском магазине, где висели фотографии грибоподобных осколков скал, разрисованных древними индейцами.

По дороге из Юты в Аризону солнце сменилось грозовыми тучами, молнии сверкали сначала вдалеке, потом стали стремительно приближаться. Трубадурка, уже один раз чуть не умерщвленная денверской молнией, с веселой опаской взирала на огненные стрелы, вылетающие из красных скал. Пошел дождь, на глазах превращающийся в град. Саша выглянула в окно машины и попыталась поймать рукой огромную градину. Рядом с ее головой что-то с треском щелкнуло. Анчарова быстро закрыла окно.

– Что это было? – спросила она у невозмутимого Мышкина. – Звук какой-то неприятный…

– Это молния ударила в землю совсем рядом с тобой.

– Как? Опять?!

– Ну не нравишься ты ей!

И они в два голоса нервно расхохотались. День рождения Мышкина выдался явно неординарным. Отмечать это событие трубадурка и ее траблмейкер собирались на границе Аризоны, в городе Канабе. Саша прозвала этот город Красной Канавой не случайно. По мере приближения к Аризоне краски только усиливали свое буйство. Царствующий красный еще больше оттенялся новыми тонами: сиреневые, лиловые, бордовые, фиолетовые и вишневые скалы окружали тойоту со всех сторон. Именно таким земному жителю представляется нехоженый Марс. Они въехали в Долину Красных Замков, расположенную на пересечении границ четырех штатов: Юты, Нью-Мексико, Аризоны и Колорадо. Поблизости простирался Великий Каньон, который Саша и Лева собирались посетить на следующий день, а также окаменелый лес и каменные оранжевые арки. Все эти чудеса миллионы лет создавались Творцом природы. Но все чаще и чаще раздаются возгласы любителей альтернативной истории, что руку здесь приложила древняя, не по эпохе развитая цивилизация.

Скалы на границе Аризоны были похожи на покинутое жителями средневековое королевство. Перед изумленными глазами трубадурки прямо из преисподней вырастали инопланетные дворцы. Высота этих «дворцов» достигала нескольких сотен метров. Горы Митчел и Меррик напоминали египетские пирамиды, а скалы «Три сестры» – фигуры молящихся монахинь. В этих местах оказалась зашкаливающая энергетика. Саша почувствовала зашкаливание сразу, всей кожей. Кровь ударила трубадурке в голову, и ее неудержимо потянуло на подвиги. Подзаряженной витальной энергией гастролерке хотелось поделиться ею со всем живым миром. Но наэлектризованную, мечущую искры Александрину окружали только юто-аризонские химеры и рулящий тойотой Мышкин…

* * *

Гостиница в городе Канабе приютила путников на ночь. Вечером, по прибытии в эту Красную Канаву, они отметили день рождения Мышкина в местном ресторане, где американские стейки запивались мексиканским пивом. Более горячительных напитков в Канаве не водилось. Утром Мышкин повел Сашу на экскурсию в индейский магазин. Чего только там не было! Койоты и вздыбленные лошади из подручных материалов соседствовали с перьями невиданных расцветок и экзотическими одеяниями с портретами индейцев и их мустангов. Фотографии с видами Аризоны и Юты подтверждали репутацию этих штатов как самых живописных в Америке. Свое поэтическое название Юта получила по имени одного из древних индейских племен, а Аризона – от индейского слова «arizonas», что значит «короткая весна». Еще Аризону называют штатом Великого Каньона, куда, собственно, и собирались направить свои утренние стопы трубадурка и ее траблмейкер. В гостинице они успели отоспаться и перезарядиться на дальнюю дорогу, в полной мере ощутив высоковольтное напряжение Красной Канавы.

– Путь мой далек, на всем лежит истома, – затянула в машине Анчарова неустаревающую Новеллу Матвееву.

– Я загрустил, не шлют письма из дома, – тут же откликнулся заруливший за край света Мышкин.

– Плюнь ты на все, учись, брат, у верблюда, – пропела Саша, хлопнув по плечу.

Так они и пересекли границу Аризоны и выехали навстречу восьмому чуду света – фантасмагорическому Гранд-Каньону. Саше предстояло воочию убедиться, что длина самого грандиозного на Земле ущелья реки Колорадо (Красной реки) – пару сотен миль, а его глубина – около двух тысяч метров. Великий Каньон формировался в своей грандиозности примерно десять миллионов лет. За эти годы зодчие Господа Бога изваяли в стенах каньона громадные пирамиды, башни и неприступные крепости, названные потрясенными конкистадорами Храмом Вишну, Храмом Шивы, Троном Вотана и другими культовыми именами.

Ильф и Петров в книге «Одноэтажная Америка» описали Гранд-Каньон в стилистике, присущей великому комбинатору: «Представьте себе вот что. Берется громадная горная цепь, подрезывается у корня, поворачивается вершинами вниз и вдавливается в ровную, покрытую лесами землю. Потом она вынимается. Остается как бы форма горной цепи. Горы наоборот. Это и есть Гранд-Каньон – Великий Каньон, одно из величайших географических чудес мира. Зрелище Гранд-Каньона не имеет себе равного на Земле. Да это и не было похоже на Землю. Пейзаж опрокидывал все, если можно так выразиться, европейские представления о земном шаре. Таким могут представиться мальчику во время чтения фантастического романа Луна или Марс». Но даже эта остроумно-восторженная цитата не предвещала такого захватывания духа, какое Саша испытала, подойдя к краю пропасти. Причем дух у нее захватило не столько от высоты, сколько от невиданной красоты. Скалы постоянно меняли оттенки цветов от черного и багрового до оранжевого и бирюзового. С одной стороны над рекой Колорадо возвышался Вуканс-Стоун – черный пепловый конус, с другой полыхала пурпурным цветом Эспланада – терраса красного песчаника…

Совершенно потрясенная, трубадурка не могла вымолвить ни слова. Она уезжала из Аризоны в полном ощущении, что побывала даже не на Марсе, а на Большой Медведице. Неземному пейзажу соответствовали неземные мысли и чувства. День близился к вечеру, тойота направлялась через Юту в Неваду к Лас-Вегасу. В Долине Ураганов у незнакомого поселка Ураган путников опять настигла гроза. Мышкин прибавил газу, и Ураган остался далеко позади. Пустыня Невада уже не так радовала глаз, как благословенная Аризона.

– И что мы будем делать в этом Лас-Вегасе? Играть в казино, спустившись с Большой Медведицы?

– Не захочешь, не будешь играть. Нас встретит мой друг, он большой специалист по Лас-Вегасу, к тому же, психиатр.

– Ты думаешь, Мышкин, после Красной Канавы и Гранд-Каньона мне может понадобиться психиатр?

– Но ты же спустилась с Большой Медведицы. А у нас тут, на Земле, действуют законы гравитации. В состоянии невесомости ты можешь не вписаться в водоворот событий и спровоцированных Красной Канавой эмоций.

После захода солнца в Лас-Вегасе температура воздуха не желала опускаться ниже 45 градусов. Поэтому прогулки по огнедышащим улицам были практически исключены. Только в полночь траблмейкер и психиатр вытащили Сашу из очередного казино, предварительно намочив ее панаму с надписью «Grand Canyon» в ложноклассическом фонтане. Анчарова утратила волю к сопротивлению и согласилась, что уличное шоу фонтанов достойно того, чтобы на него посмотреть. До этого она уже насмотрелась на внутренности разных казино. В пасти одного из них была сконструирована дотошная копия Венеции. Под куполом казино плыли белые облака, прикрепленные к венецианским небесам, а у ног туристов плескалась мини-лагуна. На глянцевой водной глади покачивались гондолы с гондольерами и предлагали прогулку по каналу за умеренную плату.

– Нет предела китчевому совершенству! – ядовито заметила гастролерка, неоднократно катавшаяся на настоящей венецианской гондоле.

– Тебе не нравится Венеция? – обиделся психиатр из Лас-Вегаса. – Тогда пошли в Париж!

В «Париже» было еще гламурней. Абсолютно косая «Эйфелева башня» не внушала никакого доверия. Пришлось выпить на троих французского коньяку, чтобы дойти до кондиции башни.

– Ну и как тебе Лас-Вегас? – спросил Сашу поздней ночью психиатр, приютивший трубадурку и ее траблмейкера.

– Твой Лас-Вегас – яркая иллюстрация повсеместного торжества постмодернизма. Великая европейская культура пошло используется и извращается в этих разукрашенных казино, как цитата, лишенная своего сакрального смысла.

– Что-то ты слишком мудрено говоришь. Не выспалась, что ли?

– Почему же, выспалась, в Красной Канаве. Но дело не в этом. Я была на другой планете – в Южной Юте и Аризоне. Мышкин подарил мне эту красотищу и сказал, что трубадурский красный плащ лучше всего смотрится на Марсе или на Луне. Но я предпочла (по одной киношной ассоциации) Большую Медведицу.

– Я все-таки не очень секу, что ты называешь таким стремным словом «постмодернизм».

– Не сечешь? Тогда послушай стишок, пародирующий нынешнее буйство посткультуры. Я его читаю на концертах. Для тех, кто понимает.

На следующий день тойота покинула Лас-Вегас и двинулась по направлению к Сан-Диего. Мышкин серьезно подготовился ко второму пришествию трубадурки в Калифорнию.

– В Сан-Диего мои друзья ждут нас на яхте. Мы выйдем на ней в Тихий океан, а потом вернемся, чтобы допраздновать мой день рождения в таком мексиканском пабе, каких ты никогда не видела.

Саша сквозь сон услышала эту благую весть и, не открывая глаз, кивнула Мышкину. Тойота стала для нее почти что родным домом, и Анчарова могла в ней спать, есть-пить и сочинять в свое удовольствие. Она даже приспособилась барабанить ступнями по лобовому стеклу под звуки джаза, как урожденная американка. Постепенно у трубадурки и ее траблмейкера наладился тот самый душевный контакт, который не нуждается в лишних словах. Больше всего Сашу поражало, что Мышкин готов подарить ей весь мир, не имея на это средств. И главное, самые фантастические его замыслы стали чудесным образом воплощаться, вопреки бездарным теориям материалистов и капиталистов. Ни в каких других обстоятельствах эти два человека не смогли бы стать близкими друзьями, настолько они были несовместны. Но на Большой Медведице действуют иные законы притяжения и отталкивания. А Анчарова, к тому же, была существом чувствительным, тревожным и взбалмошным, вскормленным чудовищными дозами великой русской литературы. Женщины Достоевского бурлили в ее душе, и гремучая смесь Сонечки Мармеладовой и Настасьи Филипповны взрывала подкорку, оставляя от нее одни ошметки. Почему-то к Достоевскому примешивался не любивший его Набоков, и тойота траблмейкера напоминала трубадурке автомобиль, на котором американские пути-дороги пересекали герои самого страстного набоковского романа. Хотя, понятное дело, ни у Анчаровой не было ничего общего с Лолитой, ни у Мышкина – с Гумбертом Гумбертом. Впрочем, как и у Достоевского с Набоковым. И тем не менее…

Все это были полусны, переходящие в полуявь. Саше снился отбывший в далекую экспедицию Трубецкой. Он дергал ее за рукав и повторял: «Ты че, забыла, Александрина? Я – герой твоего нового романа!» И Анчарова в смятении просыпалась. Ничего она не забыла. Разве можно забыть Париж?

На границе США и мексиканского штата Баха-Калифорния в городе Сан-Диего вечерело. Трубадурка и ее траблмейкер непредвиденно задержались в пути. Пустыня Невада не хотела отпускать их с миром и подстраивала каверзы в самых неожиданных местах. Но притяжение нежной Калифорнии оказалось сильнее. Заждавшиеся друзья держали яхту за хвост. Они улыбались и не проявляли явной агрессии, потому что жили в штате, где запрещено убивать мотыльков. Мышкин не был мотыльком, но похоже, друзья относились к нему приблизительно так же, как и к этому крылатому созданью, и многое прощали за безбытность и летучесть. Саша взошла на борт яхты, беспечно напевая:

– Пароход белый-беленький, черный дым над трубой!

– Дыма не будет, – сказали яхтсмены. – Мы пойдем под парусом.

– Ах ты, палуба, палуба, ты меня раскачай, ты печаль мою, палуба, расколи о причал, – подхватил траблмейкер.

И яхта оторвалась от причала. Трубадурка опять впала в состояние невесомости и пребывала в нем до самого захода солнца. Светило медленно погружалось в океан.

– Все. Он утонул. Можем возвращаться, – прерывая волшебную тишину, громко сказал Мышкин.

– Кто утонул?! – закричали яхтсмены.

– Диск. Солнечный, – уточнил траблмейкер.

От всеобщего хохота яхта чуть не перевернулась, но вовремя была доставлена опытными яхтсменами к месту назначения. И просоленная Тихим океаном компания отправилась праздновать бесконечный день рождения Мышкина.

В мексиканском пабе в Старом городе было шумно, задымлено и бардачно, как в пивной забегаловке советских времен. «Все мы немножко мексиканцы», – примирительно подумала Саша. Она весело рассказывала Левиным друзьям о том, в какие передряги попадала стараниями ее траблмейкера.

– В днем рождения, Лева! Ты не меняешься! – хохотали друзья. – Саше еще повезло, что она вообще добралась до Сан-Диего живой и невредимой с таким драйвером!

– А теперь я прошу минуточку внимания, – торжественно произнес Мышкин. – Я хочу, чтобы мы выпили за пассажирку, которую я ждал всю жизнь!

Левины друзья подавились пивом от смеха. После ужасов, которые живописала честной компании гастролерка, этот тост прозвучал феерически и достоин был премии Золотого Остапа. Все присутствующие за столом потянулись к Мышкину с огромными двухлитровыми мензурками, в которых плескалось местное мексиканское пиво. В этот момент грянуло бессмертное «бесамемучо» и отозвалось многократным эхом в чувственной тихоокеанской ночи.

* * *

Основное калифорнийское действо намечалось в горном кемпинге под Лос-Анджелесом, избранном Мышкиным за благозвучное название «Бандито». Наутро после пивного именинного путча траблмейкер собирался укатить в кемпинг для подготовки вечерних торжеств, оставив трубадурку на попечении своих друзей. Психиатр из Лас-Вегаса, опоздавший на яхту и прибывший прямо в мексиканский паб, пообещал Мышкину вовремя транспортировать гастролерку на концерт. Под воздействием двух мензурок пива и разнообразно аранжированного «бесамемучо» Мышкин экспрессивно вещал Саше о завтрашнем роскошном ночлеге в «Бандито». Глядя подозрительно ясными глазами на трубадурку, ее траблмейкер расписывал, как из Канзас-сити уже выезжает трейлер, внутри которого разместился пятизвездочный люксовский номер для Александрины. Яхтсмены в сомнении качали головами.

На следующий день по дороге в «Бандито» психиатр восстанавливал тонус гастролерки посредством насильственного прослушивания психотропных музыкальных записей. Собственные сочинения врача-экспериментатора в стиле тяжелого рока весьма своеобразно действовали на тонус пациентки. Ей неудержимо хотелось выброситься из автомобиля, остаться в живых и навсегда уйти в горы. Но Саша проявляла чудеса сдержанности. «Мы – бандито, гангстерито», – напевала она про себя и кисло улыбалась.

Наконец, впереди забрезжил промаркированный поворот на кемпинг. Автомобиль психиатра лихо въехал на территорию «Бандито» и остановился у ног Мышкина.

– Лева, когда начало моего выступления? – спросила трубадурка у своего траблмейкера.

– Через полчаса. Пошли, я принес тебе концертную одежду.

И Мышкин вытащил из нарядного пакета горнолыжные штаны ярко-красного цвета.

– Я очень тронута твоим вниманием, Лева, но с красным получается перебор. Плаща, гитары и шляпы вполне достаточно. И потом, вызывающая горнолыжность этих концертных штанов – слишком смелое дизайнерское решение для моего камерного жанра.

Мышкин не стал спорить, заметив взрывоопасные искры в Сашиных глазах. Он уже знал, чем чреват этот разгорающийся зеленый огонь. Траблмейкер повел трубадурку к приготовленной сцене, расчехлил валенсийскую гитару, установил микрофоны и предусмотрительно испарился.

Вечер, можно сказать, удался. Концерт Александрины прошел без эксцессов и продолжился выступлениями многочисленных друзей Мышкина. Они поздравляли его с бесконечным днем рождения, пели песни, читали экспромты – в общем, веселились от души. Неожиданно Саша услышала нечто интригующее. Ей уже докладывали, что в горах Калифорнии периодически звучат песни на ее стихи. Одно стихотворение оставалось для Анчаровой до сих пор неопознанным. Она не могла вспомнить в своем репертуаре вещицы под названием «Подушка». Но кто-то с этой самой «Подушкой» неоднократно становился призером на американских трубадурских фестивалях. И вот на сцене «Бандито» появляется некая дама и говорит:

– А сейчас я прочитаю пародию на «Подушку».

И прочитала. По пародии Саша вычислила, какие стихи имелись в виду. Ей ничего не оставалось делать как выйти в свой черед к микрофону и продекламировать первоисточник, объяснив новокалифорнийскому народу, что вообще-то писала она совсем не про подушку:

В темноте трубадурка наткнулась на своего траблмейкера.

– Мышкин, ты тоже считаешь, что я написала стихи про подушку?

– Я так не считаю. Но лучше выкинь вообще эту подушку на фиг и читай: «На двоих – одна планета». Красиво, правда?

– В том-то и дело, что красиво. А мне нужно не красиво, а точно.

– Точное слово и Сашке приятно?

– Ты у меня дошутишься! Где мой трейлер с номером «люкс»?

– Пока не прибыл. Но из Канзас-сити выехал еще вчера.

– Опять ты, кот Базилио, чует мое сердце, обманул меня. Еще скажи, что в этом мифическом трейлере лежит красная подушка на красной кровати, стоящей на красном паркете.

В общем, ночевать Саше пришлось не в люксе, а в тойоте ее траблмейкера. Сам хозяин машины удалился на ночевку на безопасное расстояние. Рано утром Мышкин постучал в ветровое стекло.

– Сашка, просыпайся! Нам пора ехать в Голливуд.

– Куда?! Мы что, опаздываем на встречу со Спилбергом?

– Ты все не так поняла. У меня друзья в Западном Голливуде. Я договорился, что мы приедем к ним принимать душ.

– Что, прямо на съемочной площадке?

– Да нет. Западный Голливуд – это жилой район Лос-Анджелеса.

Саша окончательно проснулась. Мышкин, выгрузив ее из машины вместе с чемоданом, отправился отдавать последние распоряжения по всему «Бандито». Он ездил по кругу на тойоте и начальственным голосом выкрикивал команды. Продолжался этот аттракцион часа два. Трубадурка успела позавтракать и несколько раз выпить кофе с невозмутимыми друзьями ее траблмейкера. Наконец, тойота была подана и Саша на прощанье, давясь смехом, сказала остающимся:

– Вот вам и Голливуд в чистом виде. Мышкин, из окна машины отдающий распоряжения, – это незабываемое зрелище! Чарли Чаплин просто отдыхает.

И они, наконец, уехали. Звонок из далекого дома застал Сашу у Левиных друзей.

– Мазер, ты где? У тебя телефон со вчерашнего дня не отвечает. Мы с фазером волнуемся.

– Кара фиглия, то бишь дорогая дочь, это трудно себе представить, но в американских горах нет мобильной связи. А сейчас я спустилась с гор и принимаю душ в Голливуде.

– Чего?! – Стася залилась смехом. – Мало того, что с меня спадают твои часовые пояса, так ты еще и душ нигде не можешь принять, кроме Голливуда?

– А у меня тут в распоряжении личный траблмейкер. Он все и устроил. Говорит, что нам пора ехать дальше. Так что до следующей связи в Санта-Барбаре!

И тойота, пляшущая канкан под управлением Мышкина, покинула Голливуд и отправилась по самой кромке Тихого океана через Малибу в Санта-Барбару. Виллы миллионеров и миллионерш заслоняли океанские дали и раздражали пассажирку. Чтобы разрядить чересчур голливудистую атмосферу, Мышкин многозначительно заметил:

– Есть тут у меня одна знакомая миллионерша…

– В какой степени знакомая?

– Это не важно. Как говорил один наш дорогой автор, всех не перемалибешь.

Саша посчитала каламбур неуместным и устроила Мышкину вырванные километры. Лева никак не мог понять, чего она злится. Обед в ресторане Санта-Барбары прошел в зловещем молчании. Мышкин демонстрировал надорванную концертной аппаратурой спину и пытался сконцентрировать Сашино внимание на своих гераклических подвигах. Но Анчарова закусила удила и категорически не выходила на контакт. Через полчаса она сама не могла понять, какая муха це-це ее укусила, но к этому моменту красоты Санта-Барбары остались позади.

Поздно вечером они приехали на ночлег к очередным Левиным друзьям. Сережа и Стелла ждали их с остывшим ужином. Мышкин, как всегда, опоздал часов на пять. С хозяином дома Сергеем Саша была знакома еще по Киеву в былинные времена. Она жила тогда с мужем и маленькой дочкой в квартире без телефона. Периодически на их дом обрушивалось нашествие, сравнимое разве что с татаро-монгольским. Приезжали ночевать знакомые и незнакомые люди из разных городов необъятного Союза и застревали, как правило, на неделю. Однажды в составе междугородной делегации оказался и Сергей из Харькова. Всю ночь гости пели и пили, а потом гуляли по крышам с хозяйкой дома. Саша в те времена была еще настолько гостеприимна, что даже крышей дома своего делилась со всеми приезжими. А утром четырехлетняя Стася самостоятельно собиралась в детский сад и, переползая через спящих вповалку гостей, будила отца и требовала проводить ее и сдать на руки воспитательнице. Стася вырастала в богемном окружении пишуще-поющих родителей и подобных им друзей и не сомневалась, что все взрослые ваяют стихи и выступают с концертами. Она была первой слушательницей родительских сочинений. Однажды отец исполнил для Стаси новую песню, и четырехлетняя критикесса вынесла свой вердикт:

– Папа, песня хорошая, только слова надо изменить.

– Тебе что-то не нравится?

– Мне-то нравится. Но дети тебя не поймут.

Именно об этом Саша балагурила в одном из потаенных уголков Калифорнии, сидя за столом гостеприимного дома, примостившегося у Тихого океана.

– Сережа, помнишь, как мы ночью гуляли по крышам?

– Еще бы! С нами еще были Семенов и Федоров. А утром твоя дочка Стася сама собиралась в детский сад и будила папу на работу. Фантастика!

– Н-да. Через пару лет, учась в первом классе, она оставляла нам дивные записки: «Родители! Молоко в бЕдоне (видимо, от слова «беда»). Не забудьте его прокипятить! Я ушла на продленку. Целую двумями поцелуями. Стася».

На следующий день Сергей, Саша и Лева прогуливались по берегу океана. Рядом отдыхал пеликан и высокомерно реагировал на Сашин восторг, мол, подумаешь, дикарка какая, пеликана никогда не видела! Анчаровой на этом побережье везло: она нашла рядом с пеликаном куриного бога и камень в форме сердца.

– Смотрите, я увезу с собой сердце Тихого океана!

– Нужно положить его в алый бархатный футляр, подписать: «Смотри не обломай перо об это каменное сердце», – и подарить автору данных пророческих строк, – подал идею Сергей.

Они расстались с невозмутимым пеликаном и пошли дальше. По дороге гуляющей троице бросались под ноги земляные белки и требовали еды. Дивные чайки с красными клювами и огромные белоснежные альбатросы сохраняли птичье достоинство и брали корм из рук только по персональному приглашению. Гастролерка была потрясена дружеским сосуществованием живой природы и калифорнийского человека. Мышкин с большим трудом уговорил ее попрощаться с Сергеем, вернуться в тойоту и ехать в обратном направлении к Лос-Анджелесу. В машине трубадурка поутихла, зато ее траблмейкер болтал без умолку. Разумеется, они чуть не врезались во встречный трейлер.

– Эй, Мышкин, этот трейлер случайно не из Канзас-сити едет с номером «люкс» персонально для меня?

– Я за тебя перепугался, а ты хохочешь, – обиженно сказал Мышкин и вынужденно замолчал.

– Лева, я тебя прошу, молчи в том же духе до Лос-Анджелеса. Не мешай мне прощаться с Океаном!

Они ехали на последнюю калифорнийскую ночевку. В дому у лос-анджелесских друзей Мышкина, как всегда, в долгом ожидании успел остыть ужин. Ночью Лева перепаковывал Сашин чемодан и показывал ей, где что искать.

– Смотри, в этой коробке живность! – и Мышкин демонстрировал любовно утрамбованных мустангов и койотов из индейского магазина в Красной Канаве. – А здесь твои оставшиеся диски для последних концертов на Восточном берегу.

– Не хочу уезжать из Калифорнии! – жалобно повторяла трубадурка, пока ее траблмейкер возился с чемоданом.

* * *

Саша перемещалась из Лос-Анджелеса в Филадельфию, разумеется, с пересадкой все в той же Атланте. Утром Мышкин привез Александрину в аэропорт перед самым отлетом и в спешке оставил машину на запрещенной парковке. Трубадурка наотрез отказывалась понимать американистую скороговорную речь, и ее траблмейкеру пришлось срочно что-то предпринимать. Как всегда, его действия были абсолютно непредсказуемы. Не успела Саша опомниться, как к ней подъехало кресло, подозрительно напоминавшее инвалидное, с возвышающимся над ним латиноамериканцем. Мышкин усадил изумленную гастролерку в кресло и поставил ей на колени гитару, упакованную в огромный тяжелый чехол. На вопросительный зареванный взгляд он ответил:

– Сашка, я не могу тебя оставлять в таком состоянии без помощи. На этом кресле тебя вкатят прямо в самолет. Я вызвал службу спасения и объяснил, что ты временно ослепоглухонемела после душевного потрясения. Тебя будут сопровождать и в Атланте на посадку в Филадельфию.

Мышкин еще долго прощался и говорил что-то романтически невразумительное. Саша, как и полагалось слепоглухонемой, молчала и, вцепившись в гитару, заливалась потоками слез. Латиноамериканец терпеливо ждал, когда закончится это безобразие. Наконец, трубадурка отъехала на кресле от своего траблмейкера. Рядом на таких же средствах передвижения непроницаемые служители аэропорта катили столетних старушек. Так в окружении немощных бабулек гастролерка и въехала в лайнер. Перед самым взлетом зазвонил мобильный.

– Сашечка, тебя уже завезли в самолет? Ну, теперь я спокоен. Представляешь, мне пришлось заплатить за парковку всего 35 долларов. Если б я знал, что все так дешево обойдется, я бы сам довез тебя до взлетной полосы. Два твоих пришествия в Калифорнию подарили мне 15 суток на небе. Я никогда этого не забуду!

– Прощай, Мышкин! Не поминай лихом! – ответила слепоглухонемая и отключила телефон.

На соседнем с Сашей месте сидела крупногабаритная девушка в наушниках и отбивала такт огромными ногами. Анчарову трясло то ли от нервного напряжения, то ли от массивного соседства. Ей казалось, что трясет весь самолет. Поэтому через несколько часов гастролерка вышла из воздушного судна в Атланте, едва удерживаясь на ногах. Ее сильно штормило, но надежды на обещанное Мышкиным спасительное кресло не оправдались. Лайнер по американскому обыкновению приземлился позже назначенного времени, и службы спасения недееспособных пассажиров где-то затерялись. Слепоглухонемая внезапно заговорила по-английски, выяснила место посадки на Филадельфию и на своих (покачивающихся) двоих отправилась в искомом направлении. Атлантский аэропорт долго потом снился Саше в повторяющихся кошмарах. Стоит ли упоминать, что в Филадельфию самолет прилетел не по расписанию, а на четыре часа позже? Так, ранним утром выйдя в Лос-Анджелесе из приютившего ее дома, поздней ночью гастролерка обнаружила себя в филадельфийском аэропорту. У нее оставалось еще пять суток на американской земле. За это время Александрине предстояло отпеть последние пять из двадцати пяти концертов.

Из роли слепоглухонемой Саша выбралась с весьма существенными потерями: у нее были абсолютно посажены связки и до неприличия оголены нервы. Тембр голоса не узнавали по телефону даже муж и дочь. На концертах Александрина говорила отнюдь не шаляпинским басом и пела без привычной звонкости, как контуженная канарейка. Чрезвычайную ситуацию спасало декламирование не предназначенных для пения стихов и отрывков из прозы. Публика реагировала на это по-разному. Первые три концерта в Ист-Брунсвике, Балтиморе и Филадельфии прошли в нормальной человеческой обстановке. Люди понимали, что трубадурка – не машина, и после двадцати концертов и неоднократной смены климатических и часовых поясов бунт измученных связок – вполне объяснимое предательство организма. Души и духа представлений это неприятное обстоятельство не затрагивало. Когда в Филадельфии гастролерку передали на поруки ее давнему приятелю Жене Логовинскому, с которым Саша не виделась много лет, он был сначала несколько обескуражен ее излишней возбудимостью, перемежающейся паданьем от усталости в самых неподходящих местах. Но, будучи человеком добродушным, Женька быстро адаптировался и воспринимал энергетические перепады гостьи с дружеским юмором.

– Сашка, пока ты сюда добиралась, мне постоянно звонил Мышкин и требовал для тебя каких-то особых условий. И все время повторял: вы же знаете Сашу! Ну, знаю… Не хрустальная – не разобьешься. Кстати, я тебе звонил раз десять, но ты на мои звонки не реагировала.

– Да я просто отключала мобильник, когда спала, пела в горах или летела в самолете.

– Значит, ты все время спала, пела в горах и летела в самолете.

Неприятности поджидали Сашу в финале гастролей. После предпоследнего концерта в Нью-Джерси ее увез на ночевку некто Удихин, пээмжевавший в прошлой жизни на задворках Украины. Полумертвая трубадурка очень хотела покоя и несколько неадекватно реагировала на доставшую ее агрессивно-невежественную пропаганду эмигрантских вкусов с каэспэшным креном. Взорвалась Анчарова, когда услышала дремучую байку о том, как Розенбаум много лет назад коварно изменил КСП и ушел на эстраду. В общем, в ответной тираде Саша призывала не путать божий дар с яичницей, точнее, Гамлета с омлетом, и поливала тошнотворную аббревиатуру на чем свет стоит. Кончилось тем, что она схватила свой настрадавшийся красный чемодан и решила бежать с ним среди ночи куда глаза глядят. В этот момент позвонил Мышкин узнать, как прошел концерт.

– Только такой траблмейкер как ты мог придумать мне это чудовищное расписание! Куда ты меня поселил?! Я не могу больше слышать разговоры о КСП! Я ненавижу самодеятельность!!!

– Сашечка, я тебя прошу, успокойся! У тебя завтра последний концерт. Ты сорвешь голос, если будешь так кричать.

– Голос?! Да я здесь душу сорвала, не только голос!

Удихин мрачно ретировался в спальню. На следующее утро он, его жена и обессиленная гастролерка вполне мирно позавтракали и отправились в Бруклин. Они даже совершили совместное омовение в Атлантическом океане. На прощание Удихин сказал:

– Простите, если что было не так.

– Да ладно! Спасибо и за «не так»!

Вспыльчивая, но отходчивая Саша думала, что на этом инцидент исперчен. Да не таков был Удихин! Уже в Киеве Анчарова получила от него «большой привет». Но об этом чуть позже.

В общем, заключительный концерт на Брайтон-Бич оказался последней каплей в чаше терпения замученной трубадурки. Насколько ей комфортно было петь в Калифорнии, настолько через силу она это делала для новых брайтонбичей. Через силу, но, как всегда, честно. Местный специфический народ упорно жаждал общаться прямо на концерте. Саша даже вынуждена была одному из самых хамоватых слушателей предложить поменяться с ней местами. После этого предложения публика немедленно согласилась с навязанной ей дистанцией. Оскорбленные выражением «спальные страны», брайтонбичи с пеной у рта доказывали Александрине после концерта, какие они на самом деле неопознанные герои.

– А в чем, собственно, героизм? – никак не могла въехать гастролерка.

Внятного ответа она так и не услышала от тех, кто всегда молчал в тряпочку в Союзе и отправился пээмжевать в спальные страны не ради свободы, а ради колбасы. Саша успокаивала себя тем, что за 25 концертов она навидалась и наслушалась всякого-разного и убедилась, что эмигрант эмигранту рознь и что соотношение достойных и пакостных людей в любой точке земного шара приблизительно одинаково. Но осадок остался…

Улетая из Нью-Йорка домой, Анчарова думала, что все ее передряги позади. Как бы не так! Самолет на пересадку в Париже опоздал. Всем пассажирам, желавшим добраться до Киева, были предложены билеты на рейс, отправляющийся почти через сутки. Саша хотела высказать обслуге аэропорта все, что накипело, но, к счастью, не знала матерного французского. Тогда она позвонила дочери в Киев, доложила ей обстановочку и передала мобильник дяде, выписывавшему билет. Стася, год назад закончившая Сорбонну, что-то ему наговорила, после чего перепуганный вусмерть француз быстро поменял билет на ближайший рейс не только Саше, но и стоящим рядом с ней молодым людям.

– Стася, чего он так перепугался, что ты ему сказала?

– Это непереводимая игра французских слов. Но он все понял правильно и ответил, что если ты – действительно моя мать, то улетишь ровно через час.

Француз выдал Саше успокаивающий билет и талон на бесплатный круассан. Перед отлетом Анчарова услышала, как у соседней стойки пассажиров настойчиво приглашают в Санкт-Петербург. Шальная мысль пришла ей в голову, но не успела материализоваться: объявили посадку на киевский рейс.

Между тем, трубадурка, ожидая звонка от своего траблмейкера, обнаружила, что в американском телефоне нет французского роуминга. Тогда она набрала на отечественном мобильнике тот калифорнийский номер, с которого Мышкин звонил ей накануне в Нью-Йорк. Ответил женский голос.

– Простите, а Леву можно?

– Вы Саша? Как хорошо, что вы позвонили! Лева был у меня в гостях, но он уже уехал из Лос-Анджелеса в Сан-Диего. Саша, он так вас любит! Я ему передам, что вы нашлись. И вообще, спасибо от всех нас за то, что вы из Мышкина сделали человека!

Ошарашенная Анчарова что-то промямлила в ответ, положила трубку и в задумчивости ступила на борт самолета. В Киеве гастролерку поджидал следующий сюрприз. Пропал ее раненный в боях красный чемодан. Саша вспомнила, как он надоел ей в Америке в последние дни и как она от души посылала его ко всем чертям. Туда он, видимо, и отправился. Посланный чемодан нашелся через восемь дней. Когда Анчарова увидела его красные бока, ей стало невыносимо жаль страдальца: вторая ручка была выдернута с мясом, а выглядел безрукий бедняга так, словно его где-то долго насиловали и били ногами.

– Откуда он прибыл в таком виде? – спросила Саша у курьера.

– Ваш чемодан по ошибке улетел из Парижа в Санкт-Петербург. Там его и обнаружили.

Анчарова загадочно ухмыльнулась…

А через пару дней она получила тот самый «привет» от Удихина. Он поливал трубадурку отборными помоями прямо из интернета. К Удихину резво подключились местного разлива музыковеды с Брайтон-Бич. Они с базарным азартом гнобили гастролерку за неуважение каэспэшных авторитетов, спальные страны, сорванные связки, красный плащ и кощунственные слова о буйстве посткультуры в современном мире, где половозрелое народонаселение все интенсивнее впадает в детство с томами «Гаррипоппинсов» под мышкой. Анчаровой эти интернетовские доносы о том, что она говорила (и не говорила) на сцене и за кулисами, напомнили ее трагифарсовое исключение из рядов ВЛКСМ «за осквернение памяти комсомольской организации и исполнение песен, порочащих советский образ жизни и общественный строй». Кажется, она опять что-то омертвевшее осквернила.

Саша не стала знакомиться подробно с излияниями тех, кто всю жизнь самовыражается на заборах. Ее, правда, несколько удивило, что подзаборникам мало кто ответил по существу. Молчал господин из Сан-Франциско, молчали и другие ее американские приятели. Только траблмейкер Лева Мышкин пылко защищал свою трубадурку и еще пару калифорнийцев не поскупились на добрые слова в ее адрес. Да и на Атлантическом побережье нашелся порядочный человек: самых оголтелых подзаборников ярко и яростно нокаутировал Борис Косолапов, у которого Саша останавливалась в свои первые ньюйоркские дни. Он, кстати, написал о трубадурке блестящую статью, опубликованную во многих газетах и журналах накануне ее гастролей. Благодаря этим публикациям на концерты Александрины приходили люди, с которыми у нее устанавливалось полное взаимопонимание. Борис цитировал в статье песню Анчаровой «Каэтана». В награду именно за эту вещицу Александрину дожидалась на краю света в Себастополе испанская гитара. А красный окситанский плащ, подаренный Саше в лихую годину парижским другом Трубецким, обеспечивал трубадурке такую надежную защиту, что базарные разборки в интернете не слишком ее волновали. Она знала, что за ближайшим крутым поворотом ее уже караулит очередная новая жизнь…

 

Каэтана

Конец 3-й части