(ум. 1612)

Биографические сведения о святителе Гермогене (в церковном написании Ермогене) чрезвычайно скудны. Родился будущий святой около 1530 года. (В 1610 году поляки называли его восьмидесятилетним старцем.) Его мирское имя, по всей видимости, — Ермолай. Происхождение святителя остается невыясненным. Одни историки возводили его к Шуйским (то есть Рюриковичам) или Голицыным (Гедиминовичам), другие — и их мнение представляется более основательным — считали человеком незнатного происхождения. Согласно преданию, святой родился в Казани, однако польские источники позволяют предположить, что до своего пострижения Гермоген мог быть донским казаком. Родители его скорее всего принадлежали к посадскому духовенству или мелким служилым людям. Можно не сомневаться лишь в том, что это был человек выдающихся способностей; он получил хорошее образование, которое затем пополнял самостоятельно. В течение всей своей жизни святитель сохранял любовь к книжной культуре. Так, уже будучи митрополитом Казанским и бывая по делам в Москве, он охотно посещал библиотеку московского Чудова монастыря и усердно работал в ней. Сохранившиеся литературные произведения характеризуют Гермогена как незаурядного писателя.

Гермоген начал службу клириком казанского Спасо-Преображенского монастыря, основанного святителем Варсонофием, позднее епископом Тверским. Под 1579 годом источники застают его уже в качестве священника известной казанской церкви святого Николая в Гостином дворе. В этом году произошло знаменательное событие: явление чудотворной иконы Казанской Божией Матери, и именно Гермогену выпала честь первым из священнослужителей принять в свои руки чудесно обретенную святыню. Гермоген сам описал все обстоятельства явления чудотворного образа: в самом конце июня 1579 года, вскоре после опустошительного пожара, десятилетняя стрелецкая дочь Матрона увидела во сне чудесно сияющую икону Пресвятой Богородицы; исходящий от иконы голос велел ей объявить о видении и о том, что сама икона скрыта в земле по соседству со сгоревшим дотла двором стрельца Данилы Онучина. Видение повторилось несколько раз. Казанские воеводы и архиепископ Казанский Иеремия сначала не поверили девочке. Тогда мать ее сама взяла заступ и стала копать землю среди выгоревшего двора. Вскоре на помощь ей пришли соседи, но только сама девочка сумела отыскать икону, бережно завернутую в полуистлевшую тряпицу, под развалинами сгоревшей печи. Вся православная Казань пришла в движение: звонили в колокола, архиерей с собором священников вышел встречать чудесно обретенный образ. Гермоген, в приходе которого была обнаружена святыня, лично понес ее в церковь святого Николы, и уже в ходе этого шествия были совершены первые чудесные исцеления. Вскоре краткое Сказание о явлении чудотворной иконы и о чудесах от нее, составленное Гермогеном, было отослано в Москву, к царю Ивану Грозному. (Впоследствии Гермоген составил и более подробное Сказание о явлении Чудотворной иконы Пресвятыя Богородицы во граде Казани.)

В 1587 году, предположительно после смерти жены, Гермоген принял пострижение в монахи. Полагают, что это произошло в московском Чудовом монастыре. Вскоре он получает сан игумена, а затем и архимандрита казанского Спасо-Преображенского монастыря. В этом качестве святитель провел едва ли более двух лет и 13 мая 1589 года был поставлен в сан архиепископа Казанского и Астраханского с предоставлением ему (первому из архиереев казанских) митрополичьего титула.

В течение семнадцати лет святитель возглавлял епархию, основанную в крае, относительно недавно присоединенном к России. Прежде всего, его усилия были направлены на вовлечение в лоно христианской Церкви инородческого населения Поволжья (главным образом, татар мусульман). Митрополит стремился не столько к количественному увеличению числа новообращенных, сколько к внутреннему усвоению ими начал христианской жизни; его чрезвычайно угнетало то обстоятельство, что многие из новообращенных лишь на словах называли себя христианами, полностью сохраняя прежний уклад жизни. При этом святитель считал возможным использовать не только силу убеждения, но и насильственные методы воздействия на новообращенных. По его просьбе, казанским воеводам был дан приказ переписать всех новокрещеных татар с их женами, детьми и слугами и переселить их в отдельные слободы, окруженные русским населением, предотвратив всякую возможность их общения с мусульманами. Власти должны были зорко наблюдать за поведением таких переселенцев; для усмирения непокорных допускалось использование принуждения: заточение в тюрьму, посажение в железа, в цепи, битье кнутом. В 1591 году митрополит созывает всех новокрещенцев в соборную церковь Казани и здесь поучает их в продолжение нескольких дней. Гермоген добивается закрытия татарских мечетей, возникших вопреки царским указам, по небрежению прежних воевод, и запрещения строительства новых. Татарам и немцам запрещалось брать в услужение православных, запрещены были и браки между православными и мусульманами или немцами. (В Казани в то время жило много немцев-лютеран.)

Тем же целям усиления христианского влияния на население Казани служило и возведение новых и украшение старых христианских храмов. По инициативе митрополита строится собор Пресвятой Богородицы с приделами Успения Божьей Матери и святого Александра Невского в Казанском девичьем монастыре — том самом, в котором хранилась чудотворная икона Казанской Божией Матери. (В связи с этим строительством Гермоген и составляет пространное Сказание о явлении чудотворной иконы.) В Спасо-Преображенском монастыре возводится великолепный собор во имя Преображения Господня. Строятся также церкви Архангела Михаила и Димитрия Солунского в окрестностях Казани. Богато украшается иконами соборный Казанский храм. Ко времени Гермогена относятся учреждение казанского Федоровского монастыря и строительство каменного Сергиевского храма в женском Иоанно-Предтеченском монастыре в Свияжске.

Не меньшее внимание уделяет святитель прославлению местных казанских святых. Он обращается к патриарху Иову с ходатайством об установлении особого дня поминовения русских воинов, павших при взятии Казани, а также о прославлении мучеников казанских, пострадавших за веру, — Иоанна Нового, Стефана и Петра. (Мученик Иоанн был захвачен в плен в 1529 году при нападении татар на Нижний Новгород; в Казани его пытались насильно обратить в ислам, однако Иоанн отказался, за что и был казнен. Стефан и Петр — татары, жители Казани, принявшие христианство и пострадавшие за свое исповедание в 1552 году.) Патриарх ответил немедленным согласием: ежегодное поминовение казанских героев было установлено в первую субботу после Покрова Пресвятой Богородицы; имена героев и мучеников занесены в общий синодик для поминовения в Неделю православия, а особое поминовение казанских мучеников установлено митрополитом Гермогеном 24 января. В 1592 году Гермоген участвует в перенесении мощей святителя Германа Казанского из Москвы в Свияжск, в церковь Успения свияжского Богородицкого монастыря. В 1595 году, при перестройке казанской церкви Спасо-Преображенского монастыря, им были обретены мощи святителей Гурия, первого архиепископа Казанского, и Варсонофия, основателя Спасо-Преображенского монастыря и епископа Тверского. Перу Гермогена принадлежит Житие этих прославленных казанских чудотворцев.

Уже в эти годы деятельность казанского митрополита выходит далеко за пределы Казанской епархии. В 1595 году он принимает участие в открытии в Угличе мощей благоверного князя Романа Угличского. В 1598 году участвует в избрании на царство Бориса Годунова. Впоследствии святителю придется все чаще выступать в качестве не только церковного, но и политического и государственного деятеля.

В начале XVII века Россию потрясли события, получившие впоследствии название Великой Смуты. Глубочайший экономический и социальный кризис усугубился кризисом династическим: пресечение династии Рюриковичей, в течение нескольких столетий правившей Россией, вызвало появление Самозванца, объявившего себя сыном Ивана Грозного, законным наследником русского престола царевичем Дмитрием, чудесным образом спасшимся от рук убийц, якобы подосланных Борисом Годуновым. (Истинный царевич Дмитрий погиб при не выясненных до конца обстоятельствах в Угличе в 1591 году.) Правительство Годунова провело расследование, в результате которого выяснилось, что под именем «царевича Дмитрия» скрывается галицкий дворянин Юрий Отрепьев, постригшийся в монахи с именем Григория, но сложивший с себя сан (отсюда его прозвище, с которым он вошел в русскую историю, — Расстрига). В начале 1602 года Самозванец объявился в Польше, где его немедленно поддержали польские магнаты, надеявшиеся разбогатеть на войне с Москвой, а также католическая церковь. В 1604 году начинаются военные действия. Лжедмитрия поддержали южные окраины Русского государства, население которых было недовольно политикой, проводимой Годуновым. В стране вспыхнула гражданская война.

В эти годы иерархи Русской Церкви (в том числе и митрополит Гермоген) всемерно поддерживают царя Бориса Годунова, предавая анафеме «расстригу Гришку Отрепьева». Однако 13 апреля 1605 года царь Борис внезапно умер. Власть перешла к его сыну, шестнадцатилетнему Федору Годунову. В мае армия изменила новому царю и перешла на сторону Самозванца. 10 июня царь Федор Годунов и его мать были задушены сторонниками Лжедмитрия, а спустя десять дней Самозванец вступил в Москву, где был восторженно встречен толпами народа.

Вместе со всей страной «законного царя Дмитрия Ивановича» приняла и Церковь. Исключение составил лишь святитель Иов, до конца поддерживавший Годуновых. За это старого и недужного телом, но не сломленного духом патриарха лишили сана и сослали в Старицкий монастырь. Новым патриархом был провозглашен грек Игнатий, первым из архиереев открыто вставший на сторону Самозванца. Находившийся вдалеке от Москвы Гермоген в то время не имел возможности до конца разобраться в происходивших событиях и оценить степень законности притязаний Самозванца, тем более что обстоятельства гибели истинного царевича Дмитрия были ему, вероятно, неизвестны. Как и все остальные иерархи Русской Церкви, митрополит Казанский признает Лжедмитрия. Более того, он, опять-таки в числе прочих русских митрополитов и епископов, входит в состав Сената (преобразованного из Боярской думы) при новом государе. Однако именно здесь, в Москве, явственно обозначаются политические пристрастия Гермогена, очень скоро принявшего сторону противников Самозванца. Особое неприятие казанского митрополита вызывает открытое пренебрежение православными обычаями со стороны самого Лжедмитрия и в особенности прибывших с ним в Москву поляков.

Весной 1606 года состоялось бракосочетание Лжедмитрия с полячкой Мариной Мнишек. Втайне та оставалась католичкой, однако для видимости согласилась соблюсти традицию и исполнить православные обряды. Еще прежде венчания в Москве был собран церковный собор, на котором обсуждалась возможность брака и условия перехода Марины в православие. Святитель Гермоген выступил с требованием повторного крещения невесты, его поддержал коломенский епископ Иосиф. Однако прочие иерархи высказались против, считая достаточным лишь формальное миропомазание Марины. По свидетельству русского Хронографа, позиция митрополита вызвала гнев Лжедмитрия: Самозванец «повелел митрополита сослать в Казань, и там святительский сан с него снять, и в монастырь заключить». (Некоторые современные исследователи, правда, ставят это известие под сомнение.) Впрочем, вскоре Самозванец был свергнут с престола и убит возмущенным народом, и Гермоген не пострадал.

Лжедмитрий был убит 17 мая 1606 года. Спустя четыре дня новым царем стал князь Василий Иванович Шуйский. В Москве вновь был созван собор русских иерархов, который низложил ставленника Самозванца и поляков Игнатия и избрал на его место митрополита Казанского Гермогена. 3 июля 1606 года в Успенском соборе московского Кремля состоялось посвящение Гермогена в сан патриарха Московского и всея Руси.

Русская Церковь переживала в те годы такой же глубокий кризис, как и все русское общество. Потому святитель направляет свои усилия, прежде всего, на укрепление церковной дисциплины, повышение нравственного и профессионального уровня духовенства. Он внимательно следит за тщательным исполнением церковно-богослужебных требований (особенно в области церковного пения), за исправлением церковно-богослужебных книг, поощряет книгопечатание. По его инициативе в Москве строится новое «превеликое» здание типографии (оно сгорело в 1611 году) и устанавливается новая «штанба» — станок для печатания книг. Патриарх решительно борется со всякими проявлениями «латинства», то есть католического влияния; впоследствии это дало основание полякам говорить, будто Гермоген разжигал ненависть к ним со стороны москвичей.

Но церковные начинания патриарха (при всей их неоспоримой важности) меркнут по сравнению с его политическим подвигом. Неполные шесть лет патриаршества Гермогена наполнены исключительной по напряжению борьбой за политическую и религиозную независимость Российского государства. К этому времени святителю давно перевалило за семьдесят, однако, несмотря на свой преклонный возраст, он находил в себе силы выдерживать нападки противников и отстаивать свою позицию непоколебимого защитника Православия.

Занявший престол в 1606 году Василий Шуйский едва ли может быть причислен к великим государственным деятелям. Слабый и малоинициативный, не пользовавшийся поддержкой всего русского общества (его избирали не на Земском соборе, но на московской площади, выкриками толпы) и не пользовавшийся достаточным авторитетом, он не имел сил и возможностей для того, чтобы распространить свою власть на всю страну. Пожалуй, можно сказать, что это был не тот царь, в котором нуждалась тогда Россия. Но Шуйский все же был законным царем, и потому всемерная поддержка его становится главным содержанием всей церковно-политической деятельности патриарха.

При этом Гермоген, по-видимому, не слишком высоко ценил личные качества Шуйского; отношения между ними оставались весьма натянутыми. С царем Василием, сообщал, например, автор Хронографа, патриарх беседовал «строптивно, а не благолепотно», «понеже» внутри имел «наветовательный огнь ненависти, и на супостатные коварства, яко же лепо бе, никакоже отчелюбно совещевающеся со царем» (то есть никогда с отеческой любовью не совещался с царем о вражеских намерениях, как тому следовало быть). Но личные трения не мешали патриарху оставаться до конца своих дней самым верным и последовательным сторонником царя Василия.

Между тем гражданская война в России продолжалась. Уже вскоре после гибели первого Самозванца стали распространяться слухи о том, что «Дмитрий» жив, что вместо него в Москве убили какого-то немца, а истинный царь вновь чудесным способом избежал смерти. И слишком многим хотелось верить в это. Волнения против Шуйского время от времени захватывали даже Москву. В южных же областях Русского государства (на так называемых украинах) открытый мятеж против Москвы не прекращался вовсе. Во главе нового восстания встал Иван Болотников, называвший себя воеводой «царя Дмитрия Ивановича». Пока еще нового претендента на роль Самозванца не появилось, но призрак «царевича Дмитрия» и само его имя заставляли тысячи людей браться за оружие.

Одним из первых мероприятий правительства Василия Шуйского с участием Гермогена стало торжественное перенесение из Углича в Москву мощей настоящего царевича Дмитрия. 3 июня 1606 года их торжественно положили в Архангельском соборе московского Кремля, усыпальнице московских царей и великих князей; вскоре у обретенных нетленными мощей стали совершаться чудеса и исцеления. По инициативе патриарха Гермогена были установлены дни церковного прославления благоверного царевича Дмитрия Угличского и составлено его Житие. Культ новоявленного святого должен был убедить народ в самозванчестве Лжедмитрия (или, лучше сказать, Лжедмитриев) и законности царя Василия Шуйского. Не раз патриарх приглашал москвичей в Успенский собор московского Кремля и увещевал их стоять за законного московского государя. Он посылал своих представителей и на Северскую Украину (бывшую главным очагом мятежа). Во время осады Москвы войсками Болотникова (октябрь 1606 года) Гермоген объявил шестидневный общенародный пост, во время которого совершались богослужения. Он рассылал грамоты и послания, в которых доказывал необходимость самой жестокой борьбы с «ворами» и изменниками, то есть противниками центральной власти. В конце ноября — начале декабря правительственные войска разгромили под Москвой армию Болотникова; часть дворян (в значительной степени под воздействием увещеваний Гермогена) перешла при этом на сторону Василия Шуйского. В Москве начались массовые казни повстанцев, продолжавшиеся в течение многих последующих месяцев.

Неприязнь населения к Василию Шуйскому объяснялась отчасти тем обстоятельством, что в глазах многих Василий сам был, по крайней мере, дважды клятвопреступником. При Лжедмитрии он клялся на кресте в том, что царевич Дмитрий не погиб в Угличе, но остался жив, хотя в 1591 году сам возглавлял комиссию по расследованию обстоятельств гибели царевича и доносил царю Федору Ивановичу и правителю Борису Годунову, будто несчастный, по небрежению родни, зарезался ножиком. Теперь же, после воцарения, Шуйский не только вновь клятвенно заверял всех, что Дмитрий мертв, но и организовал торжественное перенесение его мощей в Москву. 20 февраля 1607 года Гермоген проводит в Успенском соборе всенародное покаяние, имевшее целью прощение всех, совершивших в годы Смуты клятвопреступления. В Москву был привезен старый и уже совсем ослепший патриарх Иов. От имени всего православного люда была прочитана челобитная-исповедание, в которой испрашивалось прощение у старого патриарха за все нарушения крестного целования и «измены» прежним царям — Борису Годунову и его сыну Федору и за крестоцелование «вору» и «Расстриге». Разрешительная грамота, объявлявшая крестоцелование Лжедмитрию недействительным, была подписана обоими патриархами — и Иовом, и Гермогеном.

Осенью 1607 года Шуйский, наконец, разделался с Болотниковым, засевшим в Туле, захватил его в плен и затем казнил. После этого войско было распущено, а сам царь Василий возвратился в Москву. Это вызвало недовольство Гермогена, полагавшего, что успокаиваться рано. Еще летом того же года произошло событие, придавшее новый импульс затихавшей было гражданской войне: в городе Стародубе-Северском на Украине объявился очередной «царь Дмитрий Иванович», вошедший в русскую историю под именем Лжедмитрия II, или Тушинского вора. Под знаменами нового Самозванца собрались многие авантюристы из Польши, казаки, а также остатки разбитой армии Болотникова. Патриарх справедливо полагал, что следует немедленно начать военные действия против Самозванца, попытаться истребить зло в самом начале, и осудил царя за преждевременное «успокоение». Шуйский, однако, не внял грозным предупреждениям.

В начале июня 1608 года войско Лжедмитрия II подошло к Москве и встало в подмосковном селе Тушино, в 12 верстах от столицы. В стране установилось своеобразное двоевластие: в Москве существовало свое правительство, в Тушино — свое, каждое во главе с законным, с точки зрения его сторонников, царем. Патриарх Гермоген продолжал всячески поддерживать царя Василия, всеми силами старался обеспечить порядок в Москве, укрепить дух горожан и всех жителей России. Святитель организовывал всенародные моления о даровании победы над врагами, предавал анафеме изменников, призывал богатых делать пожертвования в пользу правительственных войск, требовал от монастырей доставки припасов для царского войска. Вот слова патриарха, обращенные к тушинцам: «Бывшим православным христианам, а теперь так и называть вас не велю! Недостанет мне слов, душа болеет, болит сердце, вся внутренняя моя расторгается, все составы моя содрогаются. Плачу и с рыданием вопию: помилуйте, пощадите свои души и души родителей ваших! Остановитесь, вразумитесь и возвратитесь. Вспомните, на кого вы поднимаете оружие: на Бога, создавшего вас, на братьев своих, отечество свое разоряете».

Неизбежным следствием осады Москвы становились голод и дороговизна. Патриарх созывает в Успенском соборе купцов и вельмож и увещевает их не поднимать цены на хлеб; когда его убеждения не подействовали, он приказывает открыть для продажи хлеба амбары Троицкого монастыря, находившиеся в кремлевском Богоявленском монастыре (подворье Троицкого монастыря). В это время сама Троицкая обитель подверглась нападению польских отрядов Лисовского и Сапеги, сторонников Лжедмитрия II. Гермоген настойчиво убеждает Шуйского оказать помощь прославленной обители. (Троицкий монастырь почти полтора года выдерживал осаду. Стойкость его защитников, так и не открывших ворота полякам и русским «ворам», во многом спасла Москву от полной блокады.) Патриарх рассылает грамоты, призывая жителей городов и волостей не признавать власть Самозванца.

Но его усилия, увы, не приносили результатов. В противостоянии двух столиц — Тушина и Москвы — многие, как ни странно, стали находить для себя прямую выгоду. Отправляясь к Тушинскому вору, московские бояре и дворяне выпрашивали у него подачки (чины, «деревнишки»), а затем возвращались в Москву и, сохраняя тушинское «жалование», требовали от Шуйского награды за то, что вернулись. И таких «тушинских перелетов» становилось все больше. Москва разлагалась и развращалась.

Положение Василия Шуйского становилось все более шатким. Защищавший царя патриарх Гермоген и сам порой подвергался унизительным оскорблениям. Так было, например, в феврале 1609 года, во время первой попытки низложения Шуйского. В тот день толпа ринулась в Кремль, к боярам, уговаривая их «переменить царя Василия». Патриарх был схвачен в Успенском соборе. «И повели его на Лобное место, — рассказывает летописец. — Тот же, словно адамант (алмаз. — Авт.) крепкий, успокаивал их и уговаривал не поддаваться на такое дьявольское прельщение». Переворот не удался, однако около трехсот человек отъехало в Тушино к Самозванцу.

Между тем в России произошли события, в корне изменившие характер всей русской Смуты. В том же феврале 1609 года в Новгороде был заключен договор между правительством Василия Шуйского и шведским королем Карлом IX. Шведский отряд прибыл в Новгород, где поступил в распоряжение воеводы М. В. Скопина-Шуйского, племянника царя Василия. Соединенные русско-шведские силы начали наступление против тушинцев и освободили от их власти северо-западные области России. Вступление на русскую территорию шведских войск послужило поводом для начала открытых военных действий против России польского короля Сигизмунда III, до этого придерживавшегося формального нейтралитета. (Польша находилась в то время в состоянии войны с Швецией.) В сентябре 1609 года армия Сигизмунда осадила Смоленск. Однако «легкой прогулки», на которую рассчитывали в Кракове, не получилось. Смоленск героически сопротивлялся, без малого два года (до июня 1611-го) приковывая к себе основные силы поляков. После появления короля в России значительная часть польских отрядов перебралась из Тушина под Смоленск. В конце года из Тушина в Калугу бежал и Самозванец. Весной 1610 года Тушинский лагерь был окончательно ликвидирован, а 12 марта Москва восторженно встречала своих освободителей — М. В. Скопина-Шуйского и его соратников. Осада Москвы была снята, но война в России еще далеко не закончилась: у Шуйского оказалось сразу два опасных противника — Тушинский Вор в Калуге и Сигизмунд под Смоленском.

Успехи Скопина могли укрепить пошатнувшееся положение царя Василия. Однако вскоре после приезда в Москву князь М. В. Скопин-Шуйский скоропостижно скончался. (По слухам, он был отравлен.) Направленная к Смоленску армия во главе с братом царя князем Д. И. Шуйским была наголову разбита 27 июня 1610 года при селе Клушино, близ Можайска. Польские войска во главе с гетманом Жолкевским двинулись к Москве и заняли Можайск. Тушинский вор, опережая поляков, устремился к Москве с юга и подступил к подмосковному селу Коломенское.

Это решило судьбу Василия Шуйского. 17 июля 1610 года заговорщики (Захарий Ляпунов, Федор Хомутов и другие) ворвались в Кремль, схватили бояр (часть из которых безусловно поддерживала их), силой вывели из Кремля патриарха Гермогена и криками объявили о свержении царя Василия. Напрасно патриарх пытался утихомирить их. На сей раз его увещевания не помогли. Царь Василий был сведен с престола, а на следующий день насильно пострижен в монахи и отвезен в кремлевский Чудов монастырь.

Патриарх Гермоген и после этого продолжал поддерживать Шуйского и считать его законным царем. Он не признал пострижения: ссылаясь на то, что обязательный при пострижении обет отречения от мира вместо Шуйского произносил один из заговорщиков, князь Василий Тюфякин, патриарх именно его и именовал монахом.

После низложения Шуйского начинается, по выражению исследователей, исключительное служение Гермогена родине и Церкви. Власть в Москве перешла к боярскому правительству, получившему в истории название Семибоярщины. Патриарх оказывается фактически в политической изоляции: ни одно из его требований или предложений не принимается, и тем не менее именно теперь его голос звучит с особой силой и пробуждает страну от того чудовищного «сна разума», в котором она пребывала.

Прежде всего, перед боярским правительством встал вопрос об избрании нового царя. Был созван Земский собор, мнения на котором разделились. Патриарх Гермоген настаивал на возвращении престола Василию Шуйскому или, если это представлялось невозможным, на избрании на царство одного из русских бояр: либо князя Василия Васильевича Голицына, либо пятнадцатилетнего Михаила Федоровича Романова (сына митрополита Ростовского Филарета, насильно постриженного в монахи при Борисе Годунове). По инициативе патриарха в церквях совершаются молебны об избрании царя «от корени российского рода». Однако среди бояр возобладало иное мнение: избрать на русский престол польского королевича Владислава, сына Сигизмунда III. В условиях непрекращающейся внутренней войны такой кандидат казался боярам наиболее подходящим, ибо, по мнению многих, мог примирить враждующие стороны. Более же всего бояр страшил Тушинский вор, стоявший в Коломенском и начавший уже жечь слободы и деревни у самого города.

Вероятно, бояре рассуждали так, как обыкновенно рассуждают люди, оказавшиеся в подобных ситуациях. Поляки казались им меньшим злом, нежели тушинские воры. Но вся история русской Смуты начала XVII века (да и последующие, не менее драматические события русской истории) доказывает: сознательный выбор «меньшего», но все-таки зла — всегда гибелен для государства. И патриарх Гермоген, пожалуй, единственный во всей тогдашней России до конца осознавал это.

Тем временем правительство вступило в переговоры с гетманом Жолкевским, стоявшим близ Москвы, и согласилось заключить с ним договор, по которому русский престол переходил бы к королевичу Владиславу. Патриарх был бессилен помешать исполнению этого плана. Однако он потребовал, чтобы непременным условием избрания Владислава было принятие им православия. Кроме того, патриарх настаивал, чтобы королевич крестился до прибытия в Москву, чтобы он женился на православной русской, чтобы он не сносился с папой по делам веры, не принимал от него благословения и не допускал на Русь латинских учителей, чтобы была введена смертная казнь для тех из русских, кто вздумал бы перейти в католичество, чтобы на Руси не было ни костелов, ни протестантских молельных домов и чтобы православие по-прежнему оставалось господствующей религией. Жолкевский согласился на ряд условий (относительно почитания икон и святых мощей, охранения храмов и церковных имуществ и т. д.), но сумел уйти от главного вопроса — относительно принятия королевичем православия. «Даст-де король на царство сына своего Владислава, а о крещении-де пошлете к королю послов челом бить», — отвечал он боярам. К тому времени бояре были согласны на все. Но когда они пришли за благословением к патриарху, святитель отвечал им с твердостью: «Если королевич крестится и перейдет в православную христианскую веру, то я вас на том благословляю. Если же не крестится, то будет оттого всему Московскому государству и всей православной вере погибель и не будет на вас моего благословения». Слова патриарха, к несчастью, оказались пророческими.

Между тем Москва присягала Владиславу, не дожидаясь от короля никаких гарантий. Вскоре под Смоленск, к королю Сигизмунду, было отправлено «великое» посольство для окончательного заключения договора. Это посольство, численностью более тысячи человек, представляло собой часть Земского собора во главе с ростовским митрополитом Филаретом и князем Василием Голицыным. Послам вручили наказ, по которому они должны были настойчиво требовать, чтобы Владислав явился в Москву уже православным. Патриарх благословил послов и наказал им крепко стоять за православную веру, не поддаваясь ни на какие уговоры короля Сигизмунда. Королю же и королевичу он отправил особые грамоты, в которых убеждал их не противиться желанию народа видеть на русском престоле православного государя.

Спустя несколько недель патриарха ждал новый удар. В ночь на 21 сентября 1610 года бояре, опасавшиеся Тушинского вора, впустили в Москву польское войско гетмана Жолкевского. Протесты патриарха не были приняты во внимание. Святителю было сказано прямо, что его дело смотреть за церковным строением, в мирские же дела ему вмешиваться не следует.

Между тем Сигизмунд отказался от достигнутых ранее договоренностей. Теперь уже он сам, а не королевич Владислав намеревался занять русский престол. Разумеется, вопрос о переходе короля в православие даже не ставился; фактически речь шла о простом присоединении России к Речи Посполитой.

Филарет и Голицын, однако, не поддавались на уговоры поляков и твердо держались того наказа, который дал им патриарх. В конце концов, им пришлось отправлять в Москву гонца за дополнительными инструкциями. К тому времени в Москве уже знали о намерениях Сигизмунда. Среди бояр нашлось немало таких, кто готов был полностью подчиниться королю: ими двигало чувство самосохранения и животный страх перед чернью, все еще поддерживавшей Тушинского вора. И лишь патриарх по-прежнему незыблемо стоял на защите православия и государственных интересов России. Не раз изменники бояре приходили к нему, убеждая подчиниться требованиям короля. Во время одной из таких встреч, 30 ноября, Гермогену предложили подписать заранее составленную грамоту королю. Патриарх не только сам решительно отказался подписывать грамоту, но и воспретил делать это боярам; кроме того, он стал угрожать разрешением русских людей от клятвы королевичу Владиславу и призывом к открытой защите веры и государственности. В приступе гнева один из изменников, Михайло Салтыков, замахнулся ножом на патриарха. Гермоген не испугался, но тут же проклял боярина. Немного спустя Салтыков раскаялся и выпросил прощение — но, конечно, неискренне, лишь внешне. Он так и остался личным врагом патриарха.

На следующий день в Успенском соборе святитель обратился к народу с речью, убеждая собравшихся не присягать королю, но встать на защиту веры и отечества. Эти слова нашли самый живой отклик в сердцах людей, хотя поляки и постарались, чтобы крамольные речи патриарха не получили дальнейшего распространения. Бояре же все-таки отправили грамоту своим послам под Смоленск с выражением готовности признать волю короля Сигизмунда. Подпись Гермогена отсутствовала, и это дало основание русским послам не подчиниться указаниям московских изменников. Голицын и Филарет заявили, что без согласия патриарха не может быть и речи о каких бы то ни было уступках. «У нас, — говорил полякам Василий Голицын, — издавна так велось при прежних государях: когда какое-либо государственное или земское дело начиналось, то все государи наши призывали на совет патриарха и митрополитов и архиепископов и без их совета ничего не приговаривали. Ныне по грехам нашим мы стали без государя, а патриарх у нас человек начальный (то есть главный. — Авт.), и без патриарха ныне о таком деле советовать непригоже». Взбешенный король повелел заключить руководителей посольства под стражу и отослать их в Польшу. Всякие переговоры были прекращены.

К этому времени изменилась ситуация и в самой России. 11 декабря 1610 года Лжедмитрий II был убит одним из своих сподвижников, крещеным татарином Петром Урусовым. Весть об этом вызвала бурную радость в Москве — как среди поляков и их приспешников, так и среди патриотов. Если прежде многие мирились с присутствием в столице поляков, главным образом, из-за боязни Вора, то теперь все чаще стали раздаваться призывы к изгнанию захватчиков. По свидетельству самих поляков, «для лучшего в замысле успеха и для скорейшего вооружения русских патриарх Московский тайно разослал по всем городам грамоты, которыми, разрешая народ от присяги королевичу, тщательно убеждал соединенными силами как можно скорее спешить к Москве, не жалея ни жизни, ни имуществ для защиты христианской веры и для одоления неприятеля». Первые (не сохранившиеся) патриотические воззвания патриарха Гермогена появились 25 декабря 1610 года; последующие были написаны 8 и 9 января 1611 года в Нижний Новгород и Суздаль или Владимир.

Поляки и московские изменники постарались изолировать патриарха от народа. 16 января 1611 года на патриаршем дворе была поставлена стража, не пропускавшая даже его дворовых слуг; «дьяки и подьячие и всякие дворовые люди поиманы, а двор его весь разграблен». Эти меры должны были предотвратить появление новых воззваний Гермогена. Но изоляция святителя не остановила широкого народного движения. Призывы патриарха и других русских патриотов были услышаны; в городах России стало создаваться народное ополчение для борьбы с польскими оккупантами и освобождения Москвы. Автор так называемой «Новой повести о преславном Российском царстве и великом государстве Московском, о страдании нового страстотерпца святейшего кир Гермогена, патриарха всея Руси», написанной во время заточения святителя, очень хорошо показал, какое значение придавали русские патриоты величественной фигуре томившегося в плену патриарха: «О столп крепкий и непоколебимый! О крепкая стена и забрало у Бога и Пречистой Его Матери! О твердый алмаз, о поборник непобедимый! О непреклонный веры заступник! О воистину пастырь неложный!.. И видим все: не даст слову Божию пропасть на земле и, хотя всегда рядом со смертью ходит возле общих наших врагов и губителей, однако хранит надежду на Творца нашего и Божию Матерь, и на великих чудотворцев, общих наших заступников и богомольцев. Ежели ему, государю, и случится за слово Божие умереть — не умрет, но жив будет вовеки. Во всеуслышание и решительно следует сказать: если бы таких великих, стойких и непоколебимых столпов было у нас не мало, то никогда бы в нынешнее злосчастное время наша бы святая и непорочная вера от тех душепагубных волков, от явных врагов, чужих и своих, не пала, но еще более бы просияла. А ныне один уверенно стоит и всех держит, а врагам сурово грозит. Один только у нас ныне есть у Бога и Пречистой Его Матери стена и забрало, так это он, государь, великий святитель и крепкий заступник».

11 февраля 1611 года, когда Первое ополчение под предводительством Прокофия Ляпунова, продвигаясь к Москве, разбило отряд воеводы Куракина, Михайло Салтыков приступил к патриарху с требованием, чтобы тот своим авторитетным словом остановил ополченцев. «Если ты и все сущие с тобою изменники и королевские люди изыдете из Москвы вон, то я отпишу к ним, чтобы возвратились назад», — отвечал святитель.

В марте ополчение подошло к Москве. На Страстной неделе в столице началось восстание против поляков, переросшее в страшную резню, продолжавшуюся два дня. По совету русских изменников поляки подожгли город, а сами укрылись в Кремле и Китай-городе. Патриарха низложили (в сан патриарха вновь был возведен грек Игнатий) и заточили в темницу Чудова монастыря.

В темнице святитель испытывал ужасные лишения. Ему запретили разговаривать, покидать тесную келью. Доступ к нему имели лишь изменники, по-прежнему пытавшиеся уговорить святого выступить против ополчения Ляпунова. Старца попросту морили голодом, причем открыто попирая его человеческое достоинство. По свидетельству источника, «метали страдальцу Христову не человеческую пищу: на неделю сноп овса и мало воды в кувшине. И так претерпел около года времени» И тем не менее дело, которому служил патриарх Гермоген, не погибло, но, напротив, продолжало шириться и крепнуть. Призывы патриарха подхватили архимандрит Троицкого монастыря Дионисий и троицкий келарь Авраамий Палицын: они обращаются со своими грамотами к народу и призывают к сопротивлению. Сам Гермоген из своего заточения находит возможность еще раз обратиться к народу. 30 августа 1611 года, уже после гибели под стенами Москвы Прокофия Ляпунова и распада Первого ополчения, святитель пишет свое последнее воззвание нижегородцам. До него дошли слухи о том, что стоявшие под Москвой казаки хотят присягать сыну Лжедмитрия II и Марины Мнишек, так называемому «Воренку». Но из двух зол — интервентов и «воров» — нельзя выбирать и второе. Святитель заклинает нижегородцев и казанского митрополита Ефрема не допустить подобного развития событий, призвать казаков прекратить грабежи и разбои.

Нижегородское ополчение, возглавляемое нижегородским торговцем, «выборным человеком» Кузьмой Мининым и князем Дмитрием Пожарским, завершило дело освобождения Москвы и всей России. Но патриарху уже не суждено было увидеть плоды своих трудов и забот. Когда поляки и московские изменники узнали о движении нижегородского ополчения к Москве, они вновь стали требовать от патриарха, чтобы тот выступил с осуждением ополченцев. Мужественный старец ответил решительным отказом: «Да будут те благословенны, которые идут на очищение Московского государства; а вы, окаянные изменники московские, да будете прокляты!»

Патриарх Гермоген скончался 17 февраля 1612 года. Причины его смерти по-разному называются в источниках: одни говорили, что святитель умер голодной смертью, другие — что он «от зноя задохнулся» (то есть был отравлен печным дымом) или был удавлен. Спустя несколько месяцев после его смерти, в конце октября 1612 года, Москва была освобождена от поляков, а через год было осуществлено и другое желание патриарха: 21 февраля 1613 года на престол Российский избран юный Михаил Федорович Романов, на которого святейший патриарх указал еще в 1610 году.

Подвиг патриарха Гермогена был высоко оценен современниками и ближайшими потомками, русскими книжниками первой половины XVII века. «Непоколебимый столп», удерживающий на себе своды «великой палаты» — России, «крепкий адамант», то есть алмаз, православной веры, мученик и великий страстотерпец — таким вошел святитель в сознание русских людей. Однако в первые годы после завершения Смуты раздавались, как ни странно, и голоса, осуждавшие святителя за его призывы к вооруженному отпору интервентам, что якобы не приличествовало его святительскому сану. Яркую зарисовку такого мнения дает князь Иван Хворостинин, автор одной из повестей, посвященных Смутному времени: «Некоторые говорили, что этот патриарх вселил в души искушение и смятение и возбудил людей на борьбу с врагами, пленившими нас; все они были врагами истреблены, и много крови пролилось из-за его поучений». (Сам князь Хворостинин, как и другие авторы того времени, относился к патриарху-мученику с величайшим почтением.)

Для полноты картины приведем еще одну, впрочем, едва ли объективную характеристику, данную святителю Гермогену автором русского Хронографа 1617 года: «Был он образованным мужем и красноречивым, но не сладкогласным. В божественных словах постоянно упражнялся, и все книги Ветхого завета и Новой благодати и уставы церковные и законоположения постиг в совершенстве. А характер имел тяжелый („нравом груб“) и не спешил прощать наказанных. Дурных людей от хороших быстро не мог отличить, а к льстецам, а более того — к людям хитрым прислушивался и доверял сплетням. Когда же после царя Василия оказалась Москва во вражеских руках, тогда хотел он предстать непоколебимым заступником народа, но уже минуло время и час прошел. Тогда хоть и ярился он на клятвопреступных мятежников и обличал их борьбу с христианами, но схвачен был немилосердными руками, и, словно птицу в сетях, голодом его уморили, и так умер он». Но вот мнение другого современника, специально отвечавшего автору Хронографа: «О патриархе Ермогене некто от мятежник написал хулу и ложь, сказуя в истории сей о нем, но несть истина сице сказуемое. Если словесен и хитроречив (то есть образован и красноречив. — Авт.), то как может быть не сладкогласив? Се есть неразумие того списателя. А что, говорит, нравом груб, то писавший о нем сам глуп, ибо сам пишет, что в божественных словесах постоянно упражнялся. И не право списатель сей говорил все про святого того мужа, про Ермогена. Ибо в то время злое, если бы не возвел Господь на святилище церковное таковое светило, то многие бы во тьме еретичества заплутали». Если и был патриарх «в словесах и воззрениях» «прикрут», то «в делах и в милостях ко всем един нрав благосерд имел. И питал всех на трапезе своей часто, всем подавая милостыню, и одежды, и обувь, и злато, и сребро, и стольким милостыню творил, что и сам в последнюю нищету пришел».

Патриарх Гермоген был похоронен в московском Чудовом монастыре. В 1652 году, при царе Алексее Михайловиче, тело святителя было перенесено в Успенский собор — усыпальницу московских митрополитов и патриархов. Оказалось, что тело его не подверглось тлению, и поэтому оно не было опущено в землю, но оставлено в особой гробнице сверх соборного помоста. В 1812 году захватившие Москву французы кощунственно выбросили останки патриарха из гроба, но после изгнания неприятеля эти останки были найдены целыми на полу и опять положены в прежнюю гробницу.

В народной памяти патриарх Гермоген всегда оставался святым, мучеником и страдальцем. Однако причтение его к лику святых произошло лишь в 1913 году, во время торжественного празднования 300-летия дома Романовых. Церковь празднует память священномученика Гермогена (Ермогена), патриарха Московского, 17 февраля (1/2 марта), 12 (25) мая, а также 5 (18) октября — вместе со святителями Московскими Петром, Алексием, Ионой и Филиппом.

ЛИТЕРАТУРА:

Платонов С. Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI–XVII вв. М., 1995;

Высоцкий Н. Г. Гермоген // Русский биографический словарь. [Т. 5.] Герберский — Гогенлоэ. М., 1995 (репринт издания 1916 г.);

Дробленкова Н. Ф. Гермоген // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Вторая половина XIV–XVI вв. Ч. 1. Л., 1988;

Морозова Л. Е. Гермоген, патриарх всея Руси // Вопросы истории. 1994. № 2.