ГОД 1220

Переяславль-Залесский

(70. С. 210)

Мая 30 родился князю Ярославу сын и наречён во святом крещении Александр.

Дата рождения князя Александра Ярославича, второго сына переяславского князя Ярослава Всеволодовича, принимается историками лишь в качестве условной. Известные нам летописи её не содержат; она приведена в «Истории Российской» русского историка XVIII века Василия Никитича Татищева, возможно, пользовавшегося летописями, не дошедшими до нашего времени. В «Истории» В. Н. Татищева о рождении Александра сообщается под 1219 годом, однако в этой летописной статье объединены события двух лет: и 1219-го, и 1220-го; рождение Ярославова сына помещено среди событий 1220 года. В 1219 году (или в начале следующего, 1220-го) у князя Ярослава родился первенец Фёдор, старший брат Александра; следовательно, будущий Невский герой мог появиться на свет лишь в 1220-м или, как полагают некоторые историки, даже в 1221 году. Что же касается даты 30 мая, то едва ли она извлечена В. Н. Татищевым из какой-то несохранившейся летописи. 30 мая — день рождения императора Петра I, чьим любимым историческим деятелем был Александр Ярославич. Очень похоже, что историк XVIII столетия опирался на традицию своего времени, согласно которой два этих великих мужа появились на свет в один день.

Имя Александр — довольно редкое в княжеской среде того времени — сын Ярослава получил, по всей вероятности, в честь святого воина Александра Римского, принявшего мученическую смерть при императоре Максимиане в начале IV века (его память празднуется Церковью 13 мая). Но более всего это имя было известно на Руси благодаря величайшему воителю древности Александру Македонскому, о подвигах которого рассказывал средневековый роман «Александрия», существовавший в славянском переводе и весьма популярный на Руси. Именно воителем — подобно древнему Александру — и суждено было войти в русскую историю князю Александру Ярославичу.

Год 1220-й был ознаменован большим походом русских князей на Волжскую Болгарию (это мусульманское государство занимало земли по средней Волге и Каме). В походе приняли участие и дружины отца Александра, переяславского князя Ярослава Всеволодовича:

Георгий (Юрий), великий князь, сын Всеволожь, послал брата своего Святослава с полками и воеводами на безбожных болгар (в поздней Никоновской летописи добавлено: а брат его князь Ярослав Всеволодович своего воеводу послал со своими войсками в помощь, а племянник его князь Василько Константинович послал воеводу своего со своими ростовцами и с устюжанами в помощь, а князь Давыд Муромский послал своего воеводу со своими войсками в помощь. — А, К.). И когда пришёл Святослав под град их Ошел, вышли из ладей все полки их пеши; увидели это безбожные болгары, скоро изготовились: одни на конях, а другие пеши, выступили из града и устремились на бой. Наши же, укрепляемые силой честного креста, пошли против них, стреляя по ним; они же, отбежав за тын («плот»), бились крепко. Наши же рассекли тын и вбили их в град, и отняли у них врата, и зажгли город их, и взяли их на щит. И помог Бог Святославу месяца июня в 15-й день, на память святого Амоса.

(38. Стб. 444–445; 43. С. 83–84)

Болгары вынуждены были просить мир, на который великий князь Юрий Всеволодович согласился далеко не сразу. В ознаменование великой победы и «вечного» мира в следующем, 1221 году был заложен город Нижний Новгород — можно сказать, сверстник Александра Невского.

ГОД 1223

Новгород. Переяславль

Зимой 1222/23 года круговерть событий, связанных с новгородским княжением, вновь захлестнула переяславского князя Ярослава Всеволодовича, а вместе с ним и его малолетних сыновей — Фёдора и Александра. В будущем большая часть жизни князя Александра Ярославича окажется связана с Великим Новгородом; будучи новгородским князем, он одержит свои знаменитые победы, навсегда прославившие его имя. А впервые он попал в этот город ещё трёхлетним ребёнком — вместе со своим отцом, во второй раз ставшим новгородским князем.

В первой трети XIII века, а особенно после добровольного ухода с новгородского княжеского стола князя Мстислава Мстиславича Удатного в 1217 году, Новгород разрывался между двумя противоборствующими силами. Часть бояр стояла за князей из Южной Руси; не имевшие возможности опереться на собственные силы и интересовавшиеся по большей части южнорусскими делами, они не слишком вмешивались во внутренние дела Новгорода, и жить при них новгородцам было намного легче. Однако постоянно растущая угроза со стороны Запада и особенно воинственной языческой Литвы заставляла новгородцев искать союз с сильными князьями Северо-Восточной Руси. Те умели оборонить Новгород, но взамен проводили жёсткую политику, ущемлявшую политические и торговые интересы города. Борьба двух партий в самом Новгороде нередко приобретала очень острые формы и оборачивалась кровопролитными мятежами. Обычно после приглашения на княжение в Новгород того или иного князя из Суздальского дома и отражения очередной внешней угрозы в Новгороде брала верх враждебно настроенная к суздальцам партия и дело заканчивалось изгнанием неугодного правителя. Но суздальские князья отнюдь не готовы были мириться с утратой этого богатейшего города Руси. Да и нужда в них в самом Новгороде сохранялась.

В начале 1222 года новгородцы попросили у великого князя Юрия Всеволодовича на княжение его семилетнего сына Всеволода. Отрок, однако, сумел продержаться на новгородском столе менее года. По неизвестной причине зимой 1222/23 года «князь Всеволод побежал в ночь, утаившись, из Новгорода со всем двором своим; новгородцы же опечалены были тем» и вновь отправили своих «старейших мужей» к Юрию. Летописи передают слова, с которыми они обратились к великому князю Владимиро-Суздальскому: «Если не угодно тебе держать Новгород [за] сыном, то дай нам брата» (24. С. 61).

Так на княжение в Новгород — на этот раз вместе с семейством — отправился князь Ярослав Всеволодович, отец Александра Невского.

Ярослав оставил по себе недобрую память в Новгороде. Там, разумеется, не забыли о его насилиях по отношению к новгородцам во время его первого новгородского княжения в 1215–1216 годах: об аресте более двух тысяч новгородских купцов в Торжке, о хлебной блокаде города во время голода, о полутора сотнях новгородцев, погибших по воле князя от удушья в темницах Переяславля-Залесского, наконец, о трусости, проявленной Ярославом во время Липицкой битвы. И тем не менее новгородцы приняли его. Правда, и второе новгородское княжение Ярослава продлилось очень недолго.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 61)

В лето 6731 (1223) [18] . Пришёл князь Ярослав в Новгород, и рады были новгородцы. Воевала литва около Торопца, и гнался за ними Ярослав с новгородцами до Усвята, [но] не догнал их… Пришёл князь Ярослав от брата и пошёл со всею областью к Колываню, и повоевал всю землю Чудскую [19] , а полона привёл без числа, но города не взял; злата много взял, и вернулись все здравы.

Пошёл князь Ярослав с княгинею и с детьми к Переяславлю; новгородцы же кланялись ему: «Не ходи, княже!»; он же пошёл по своей воле…

Так в первый раз князь Александр Ярославич — правда, пока ещё безымянно, вместе с братом, — был упомянут новгородским летописцем.

Напомним, что 1223 год — год первого появления монголо-татар в русских пределах, год несчастной для русских битвы на Калке, в которой полегли девять русских князей, в том числе великий князь Киевский Мстислав Романович и черниговский князь Мстислав Святославич, и несколько тысяч простых воинов. Князья Северо-Восточной Руси, как известно, не приняли участия в сражении… Татары ушли, и русским казалось, что этот неведомый и страшный народ больше никогда не явится в их пределы.

…О сих же злых татарах… не ведаем, — записывал русский книжник, — откуда пришли на нас и куда опять делись; только Бог весть.

(38. Стб. 509)

Того же лета была засуха сильная, и многие леса и болота загорались, и дым сильный шёл, так что недалеко можно было глядеть людям; словно мгла к земле прилегала, так что и птицы не могли по небу летать, но падали на землю и умирали. Того же лета явилась звезда на западе, и шли от неё лучи, не видимые людям, но словно с юга по две восходя с вечера после захода солнца, и была величиной более иных звёзд. И пребывала так 7 дней, а после 7 дней явились от неё лучи к востоку; простояла так 4 дня и сделалась невидима [20] .

(38. Стб. 447)

ГОД 1224

Юрьев (Дерпт)

Того же лета убили князя Вячка в Юрьеве немцы, а город взяли.

(24. С. 61)

Это событие самым непосредственным образом повлияло на политическую ситуацию вокруг Новгорода и всей Северо-Западной Руси. Город Юрьев был основан ещё князем Ярославом Мудрым в 1030 году как центр русского влияния в Восточной Прибалтике (Эстонии). После того как в начале XIII века рыцари немецкого Ордена меченосцев (основанного в целях католической пропаганды на землях Прибалтики в 1202 году рижским епископом Альбертом) развернули наступление в Прибалтике и подчинили себе ббльшую часть Эстонии, город перешёл под власть немцев, которые переименовали его в Дорпат, или Дерпт (ныне Тарту). В 1222 году эсты подняли восстание против захватчиков и изгнали их из своей земли. В Юрьев был приглашён на княжение князь Вячеслав (Вячко) — вероятно, из рода полоцких князей. В течение двух лет ему удавалось сдерживать натиск рыцарей, но к 1224 году сил у защитников города уже не осталось.

Вот как описывает взятие города современник событий Генрих Латвийский, автор «Хроники Ливонии»:

…Число убитых доходило уже до тысячи. Русские, оборонявшиеся дольше всего, наконец были побеждены и побежали сверху внутрь укрепления; их вытащили оттуда и перебили, всего вместе с королём [21] около двухсот человек… Изо всех бывших в замке мужчин остался в живых только один — вассал великого короля суздальского [22] , посланный своим господином вместе с другими русскими в этот замок. Братья-рыцари снабдили его потом одеждой и отправили на хорошем коне домой в Новгород и Суздаль сообщить о происшедшем его господам…

(12. С. 239–240. Перевод С. А. Аннинского)

Новгородцы же пришли было во Псков с многочисленным войском, собираясь освобождать замок от тевтонской осады, но, услышав, что замок уже взят, а их люди перебиты, с большим горем и негодованием возвратились в свой город.

Следствием произошедшего стал мирный договор, по которому русские вынуждены были признать власть Ордена над Восточной Прибалтикой. По замечанию современных исследователей, этот договор определил границу, которая «в конечном итоге закрепила сохраняющийся до настоящего времени западный рубеж России в данном регионе» (22. С. 76).

ГОД 1226

Переяславль. Новгород

Третье по счёту новгородское княжение отца Александра Невского оказалось более продолжительным и ознаменовалось несколькими важными деяниями. Ярослав сменил на новгородском столе черниговского князя Михаила Всеволодовича, в будущем почитаемого русского святого и мученика за веру, а в то время своего политического противника.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 64)

Новгородцы же послали к Ярославу, в Переяславль… Той же зимой пришла литва, без числа; повоевали около Торжка и не дошли до Торжка 3 версты. Было же их 7 тысяч; и гостей [23] побили многих, и Торопецкую волость всю захватили. («И захватили многое множество христиан, и много зла сотворили, воюя около Новгорода, и около Торопца, и у Смоленска, и до Полоцка, потому что была рать велика зело, какой не было от начала мира», — читаем в Лаврентьевской летописи . — А. К.) Князь же Ярослав и Владимир [24] с сыном и с новоторжцами — княжий двор, новгородцев же мало — и торопчане с князем своим Давыдом пошли за ними; а новгородцы послали [своих]: те же, дойдя до Русы, возвратились. Князь же Ярослав нагнал литву на Усвяте; и напали на них, и так, Божией помощью и Святой Софии, отняли весь полон, а самих перебили 2000, а остаток их разбежался; тут убили князя Торопецкого Давыда и Василя, меченошу Ярославова.

Эта победа случилась в воскресенье сыропустной недели, то есть 1 марта.

И была радость великая по всем землям тем, освобождённым им от поганых, был мир потом на многие лета.

(38. Стб. 447–448)

После победы на Усвяте князь Ярослав вступил в Новгород. «И не положил того во гнев [новгородцам], что не пошли за ним», — пишет новгородский летописец.

ГОД 1227

Новгород

…Ярослав, сын Всеволожь, ходил из Новгорода за море, на емь [25] , где ни один из князей русских не бывал, и всю землю их пленил; и возвратился к Новгороду, славя и хваля Бога, ведя множество полона, так что находившиеся с ним не могли весь полон довести, но одних изрубили, а иных множество отпустили восвояси.

(38. Стб. 449)

…В том же году князь Ярослав Всеволодович, послав, крестил множество карел, едва ли не всех людей…

В том же году [в Новгороде] сожгли волхвов четырёх, обвинив их в том, что потворами (колдовством. — А. К.) занимаются, — а Бог весть; и сожгли их на Ярославле дворище.

(24. С. 65)

ГОД 1228/29

Новгород

Под этим годом имя княжича Александра Ярославина впервые появляется на страницах летописи. Причём появляется в связи с очередным конфликтом между его отцом, князем Ярославом Всеволодовичем, и новгородцами. Впрочем, обо всём по порядку.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

В лето 6736 (1228)… Того же лета приплыла емь воевать в Ладожское озеро в лодках, и пришла в Спасов день [26] весть о том в Новгород. Новгородцы же, рассевшись в насады [27] , выгребли в Ладогу с князем Ярославом. Володислав, посадник Ладожский, с ладожанами, не ожидая новгородцев, погнался в ладьях вслед за ними (емью. — А. К,)… и настиг их, и бился с ними. И была ночь, и отступили (ладожане. — А. К.) на островок, а емь на берегу с полоном… Той же ночью запросили мира, и не дал им посадник с ладожанами, а они иссекли весь полон, а сами побежали в лес, бросив лодки; много их тут пеших пало, а лодки их сожгли. Новгородцы же, простояв в Неве несколько дней, собрали вече и хотели убить Судимира [28] , и укрыл его князь в насаде у себя. Оттуда возвратились в Новгород, не дождавшись ладожан…

Подспудная неприязнь между князем и новгородцами, давшая о себе знать во время недолгого «стояния на Неве», выплеснулась наружу чуть позже, в связи с событиями вокруг Пскова, «младшего брата» и исторического соперника Новгорода. Союз с Псковом был необходим князю Ярославу в условиях надвигавшейся войны с Западом, однако псковичи были заинтересованы в сохранении мирных отношений с Ливонским орденом — своим ближайшим западным соседом.

В том же году, ещё прежде сей рати, князь Ярослав пошёл во Псков с посадником Иванком и тысяцким Вячеславом. И услышали псковичи, что идёт к ним князь, и затворились в городе, не пустили к себе; князь же, простояв на Дубровне, возвратился в Новгород; во Пскове же толковали, будто везёт к ним оковы, хочет заковать лучших мужей. И, придя [в Новгород, Ярослав] собрал вече на владычном дворе [29] и так сказал: «Не замышлял ничего худого против псковичей, но вёз им в коробьях дары: паволоки и овощи, а они меня обесчестили», и возложил на них жалобу великую. Тогда же привёл полки из Переяславля, так сказав: «Хочу идти на Ригу» [30] ; и стали те около Городища в шатрах, а иные в Славне по дворам [31] . И подорожало всё на торгу: и хлеб, и мясо, и рыба, и с того времени настала дороговизна: покупали хлеб по 2 куны, а кадь ржи по 3 гривны, а пшеницу по 5 гривен, а пшена по 7 гривен — и продолжалось так в течение трёх лет.

Услышав о том, что привёл Ярослав полки, и убоявшись того, псковичи заключили мир с рижанами, от Новгорода же отложившись, и так решили [с рижанами]: «То вы, а то новгородцы, а нам дела нет [32] , но если пойдут на нас войной, то вы нам помогайте», и те согласились; и взяли у них [у псковичей] 40 человек в заложники. Новгородцы же, узнав об этом, сказали: «Князь нас зовёт на Ригу, а сам хочет идти на Псков».

Тогда же князь послал Мишу [33] во Псков, сказав: «Пойдите со мной в поход; а зла против вас никакого не замышлял; а тех, кто оболгал меня перед вами, мне выдайте». Псковичи же прислали гречина с ответом: «Тебе, княже, кланяемся и братии новгородцам; в поход же не идём и братии своей не выдаём, а с рижанами у нас мир. Вы, к Колываню ходивши, серебро взяли, а сами пошли в Новгород, а правды (договора. — А. К.) не заключили, города не взяли, и у Кеси также, и у Медвежьей Головы также [34] . А нашу братью за то перебили на озере, а иные уведены [в полон], а вы учинили раздор — да и прочь. А если на нас замыслили, то мы против вас со Святою Богородицей и с поклоном; а лучше вы нас иссечёте, а жён и детей себе заберёте, нежели поганые. На том вам кланяемся». Новгородцы же так сказали князю: «Мы без своей братии, без псковичей, на Ригу не пойдём, а тебе, княже, кланяемся». Много князь уговаривал их, но не выступили в поход. Тогда князь Ярослав отослал полки свои домой…

Тогда же пошёл Ярослав с княгинею из Новгорода к Переяславлю, а в Новгороде оставил двух своих сыновей, Фёдора и Александра, с Фёдором Даниловичем [и] с тиуном Якимом.

Напомним, что юные княжичи, как прежде их отец и как вообще все новгородские князья, пребывали не в самом городе, а на Городище — в княжеской резиденции в двух километрах от Новгорода. Но всё, что происходило в самом городе, касалось их самым непосредственным образом. А в Новгороде разворачивались события весьма бурные и крайне неблагоприятные для власти суздальских князей.

Той же осенью начался дождь велик на Госпожин день — шёл и день, и ночь, так что и до Николина дня не видели светлого дня: ни сена людям нельзя было добыть, ни нивы возделать.

Противники Ярослава обвинили во всём новгородского епископа Арсения: он-де был поставлен не по закону, но дав мзду князю и свергнув законного новгородского владыку Антония (в миру боярина Добрыню Ядрейковича). Арсения, «аки злодея», выпихали вон с владычного двора и едва не убили. Далее начался настоящий мятеж:

…Пришёл в смятение весь город, и пошли с веча с оружием на тысяцкого Вячеслава, и разграбили двор его, и брата его Богуслава, и Андреичев, владычного стольника, и Давыдка Софийского, и Судимиров; а на Душильца, на Липинского старосту, послали грабить, а самого его хотели повесить, но ускакал [тот] к Ярославу, а жену его схватили, говоря, что «те на зло князю водят»; и был мятеж в городе велик… Тогда отняли тысяцкое у Вячеслава и дали Борису Негочевичу, а к князю Ярославу послали на том: «Поезжай к нам, забожное (один из видов поборов. — А. К.) отмени, судей по волостям не слать; на всей воле нашей и на всех грамотах Ярославлих [37] ты наш князь; или — ты по себе, а мы по себе».

Той же зимой, в сыропустную неделю, во вторник [38] , в ночь, побежал Фёдор Данилович с тиуном Якимом, взяв с собою двух княжичей, Фёдора и Александра.

Так княжичи вновь оказались в Переяславле, возле отца. Новгородцы же так решили на вече:

«Да если какое зло задумали на Святую Софию ( то есть на Новгоро д. — А. К.) то и побежали, а мы их не гнали, но братию свою казнили (то есть своих, новгородцев. — А. К.); а князю никакого зла не причинили. Да будет им Бог и крест честной, а мы себе князя промыслим». И целовали Святую Богородицу, что быть им всем заодно, и послали за [князем] Михаилом [Всеволодовичем] в Чернигов…

(24. С. 65–67)

ГОД 1230

Владимир. Новгород

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 454–456. Перевод А. Г. Кузьмина по: 65. С. 274–276)

…В то же лето, 3 мая, на память святого Феодосия, игумена Печерского, в пятницу, во время святой литургии, когда читали святое Евангелие, в соборной церкви Святой Богородицы во Владимире затряслась земля, и церковь, и трапезная, и иконы задвигались по стенам, и паникадила со свечами и светильниками заколебались, и люди многие изумились… И то всё было по всей земле в один день, один час, в час святой литургии…

Того же месяца в 10-й день, в пятницу 5-й недели по Пасхе, некоторые видели, что восходящее солнце имело три угла, как коврига, потом казалось, как звезда, и так исчезло, потом через некоторое время вновь взошло своим чередом. Того же месяца в 14-й день, во вторник 6-й недели по Пасхе, во втором часу [39] , солнце начало исчезать на глазах у всех людей, и осталось его мало, как месяц трёх дней, и начало снова наполняться…

В то же лето приходил преосвященный митрополит всея Руси Кирилл [40] к великому князю Юрию, и к брату его Ярославу, и к Святославу, и к Константиновичам Васильку, Всеволоду и Владимиру [41] от киевского князя Владимира Рюриковича, а от черниговского князя Михаила пришёл епископ Порфирий; пришли с ними и игумен пречестного монастыря Святого Спаса в Киеве на Берестовом Пётр Акерович, и другой муж Владимира [Рюриковича] — стольник его Юрий. Эти трое приходили с митрополитом, прося примирить Михаила с Ярославом. Ибо Михаил был не прав, нарушая крестное целование Ярославу, и Ярослав хотел идти на Михаила. Бог же не допустил этого… Ибо послушал Ярослав брата своего старейшего Юрия, и отца своего митрополита, и епископа Порфирия и заключил мир с Михаилом, и была радость великая…

Много же даров дали оба князя, Юрий и Ярослав, отцу своему митрополиту и епископу Порфирию и игумену Спасскому, и взяли благословение от них, и отпустили их каждого к своему князю.

В Новгороде же дела к тому времени обстояли плачевно. Начался голод, который усугублялся тем, что рассорившийся с новгородцами Ярослав занял Волок Ламский и вновь перерезал торговые пути, по которым в город поступали товары из «Низовских земель» (как называли в Новгороде Северо-Восточную Русь), в том числе хлеб.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

…Так воздал Господь Бог по делам нашим. На Воздвижение честного креста [42] побил мороз урожай по волости нашей, и оттого пришло горе великое: начали покупать хлеб по 8 кун, а ржи кадь по 20 гривен, а во дворах по 25, а пшеницы по 40 гривен, а пшена по 50, а овса по 13 гривен. И разбрелись град наш и волость наша, и полны были чужие города и страны братьями нашими и сёстрами, а те, кто остались, начали помирать. И кто не прослезится о том, видя мертвецов, по улицам лежащих, и младенцев, псами поедаемых. И вложил Бог в сердце архиепископу Спиридону [43] благое сотворить: устроил скудельницу (братскую могилу. — А. К.) у церкви Святых Апостолов на Прусской улице, в яме, и приставил мужа благого, смиренного, по имени Ста-нил, возить мертвецов на конях, где отыщутся по городу, — и так беспрестанно по все дни волочили и наполнили яму доверху, числом же 3 тысячи и 30…

Князь Михаил вновь вернулся в Чернигов, оставив в Новгороде своего малолетнего сына Ростислава, только-только прошедшего обряд постригов (ритуального посвящения мальчика в мужчину). Но ни Ростислав, ни бывшие с ним черниговские мужи не могли справиться с голодом и разбродом в городе. Новгородцам надо было мириться с «низовскими» (суздальскими) князьями. Вновь подняли голову сторонники Ярослава.

И дали посадничество Степану ТЪердиславичу, а тысяцкое Миките Петриловичу… А княжичу Ростиславу путь показали с Торжка к отцу в Чернигов: «Отец твой обещал на коня сесть на войну с Воздвижения и крест целовал, а вот уже Николин день [44] . С нас крестное целование [снято]; а ты пойди прочь, а мы себе князя промыслим». И послали к Ярославу на всей воле новгородской. Ярослав же спешно пришёл к Новгороду месяца декабря в 30-й день, и созвали вече, и целовал [князь] Святую Богородицу на грамотах на всех Ярославлих. И, пробыв две недели, пошёл опять в Переяславль, взяв с собою младших мужей новгородских; а сыновей своих двух, Фёдора и Александра, посадил в Новгороде…

(24. С. 69–70)

Фёдору шёл двенадцатый год, Александру — одиннадцатый. Так в январе 1231 года они стали новгородскими князьями — пока, правда, лишь номинально, ибо всеми делами Новгорода управлял их отец, князь Ярослав Всеволодович.

ГОД 1231

Новгород

Первый год княжения Фёдора и Александра Ярославичей в Новгороде был ознаменован страшными бедствиями: небывалым голодом, едва не выкосившим весь город, пожарами и мятежами. Свой рассказ о новгородских событиях продолжает их очевидец, один из авторов Новгородской Первой летописи пономарь Тимофей, трудившийся во второй половине XIII века:

(24. С. 70–71)

…Что сказать или что возглаголать о бывшей на нас от Бога напасти?! Так что иные из простой чади людей живых резали и ели, а иные мёртвых мясо, с трупов срезая, ели, а другие конину, псину, кошек… иные же мох ели, ужей (?), сосну, кору липовую и лист ильмов [45] , кто что промыслит; а иные ещё злые люди начали добрых людей дома поджигать, где рожь чуяли, и так расхищали имение их, вместо покаяния. И горше того зло было; видели пред очами своими гнев Божий: мертвецы по улицам, и по торгу, и по Великому мосту псами изъедены, не погребённые. И вторую скудельницу поставили на поле, в конце Чудинцевой улицы, и была та полна, в ней же и числа нет; и третью поставили на Колени, за Святого Рождества церковью, и та наполнилась, в ней же и числа нет. Нам бы, всё это видящим пред очами своими, лучше становиться, мы же только пуще: брат брата не пожалеет, ни отец сына, ни мать дочери, сосед соседу хлеба не преломит; не было милости между нами, но были туга и печаль, на улице скорбь друг между другом, дбма тоска при виде детей плачущих о хлебе, а других умирающих. И покупали хлеб по гривне и больше, а ржи четвёртую часть кади покупали по гривне серебра; и отдавали отцы и матери детей своих за хлеб купцам. Горе же это было не только в нашей земле одной, но по всей области Русской, кроме одного Киева. И так Бог воздал нам по делам нашим.

…Загорелся [Новгород] от двора Матвея Вышковича, и погорел весь конец Словенский, даже и до конца Холма… Такой лютый пожар был, что и по воде огонь шёл, через Волхов… Того же лета открыл Бог милосердие Своё на нас грешных, сотворил милость Свою вскоре: подоспели немцы из-заморья с житом и мукою и сотворили много добра — а уже при конце был город сей…

ГОД 1232

Новгород

Сторонники черниговских князей предприняли в этом году последнюю попытку вернуть себе власть над Псковом и Новгородом. Беглый новгородский тысяцкий Борис Негочевич и другие бояре явились из Чернигова во Псков, схватили наместника князя Ярослава Всеволодовича Вячеслава, избили и оковали его.

В Новгороде же был мятеж велик, ибо не было князя Ярослава, но был тогда в Переяславле. И приехал князь из Переяславля, схватил псковичей и посадил их на Городище, в гриднице. И послал во Псков с такими словами: «Мужа моего пустите, а тем путь покажите прочь, откуда пришли». Они же… так сказали: «Пришлите к ним жён их и товары, тогда мы Вячеслава отпустим; или — вы себе, а мы себе». И так не было мира всё лето. И не пустил князь купцов к ним, и покупали [во Пскове] соль по 7 гривен за берковец [46] , и отпустили Вячеслава. Князь же пустил к ним жён Борисову [и других], а мира не взял. На зиму пришли псковичи, поклонились князю: «Ты наш князь» и попросили у Ярослава [на княжение] сына Фёдора. И не дал им сына, и сказал: «Се даю вам шурина своего Юрия [47] », и повели его ко Пскову. А Борисову чадь прогнали с жёнами их. Они же пошли в Медвежью Голову [48] .

(24. С. 71–72)

На следующий год «Борисова чадь» изгоном захватила Изборск. Псковичи выступили против них, многих взяли в плен и передали князю Ярославу; «князь же, исковав, заточил их в Переяславль».

Так завершилась борьба за Новгород между черниговскими и суздальскими князьями. Отныне до конца ХШ века в Новгороде будут княжить только потомки князя Ярослава Всеволодовича.

ГОД 1233

Новгород

Ещё одно, на этот раз трагическое, событие в семье князя Ярослава Всеволодовича, в значительной степени определившее последующую судьбу княжича Александра. С этого времени он стал старшим среди сыновей и наследников своего отца.

…В том же году, 10 июня, преставился князь Фёдор, старший сын Ярославов, и положен был в монастыре Святого Георгия [49] , и молод ещё был. И кто не пожалеет о нём: свадьба приготовлена, мёды наварены, невеста приведена, князья позваны; и были вместо веселия плач и сетования за грехи наши. Но, Господи, слава Тебе, Царю небесному, так изволившему, но упокой его со всеми праведными.

(24. С. 72)

В то же лето заложена была церковь на воротах от Неревского конца во имя святого Фёдора.

По предположению некоторых историков, невестой юного Фёдора Ярославича была дочь князя Михаила Всеволодовича Черниговского — будущая знаменитая русская святая, игуменья суздальского Ризположенского монастыря Евфросиния; брак этот должен был скрепить мир между Михаилом и Ярославом (см., напр.: 117. С. 43). Отметим, однако, что Житие преподобной Евфросинии Суздальской по-другому называет имя её жениха, скончавшегося накануне свадьбы, — им был некий суздальский князь Мина (18. С. 185–186). Что ж, подобные случаи, вероятно, не были исключением в то суровое время…

ГОД 1234

Новгород

На весну князь Ярослав Всеволодович выступил в большой поход на орденские владения. По всей вероятности, в этом походе принял участие и его четырнадцатилетний сын Александр. Знаменательно, что некоторые эпизоды сражения на реке Амовже (по-эстонски, Эмайыги), в частности эпизод с проломившимся под тяжёлыми немецкими рыцарями льдом, впоследствии стали связывать с победой над немцами князя Александра Невского на льду Чудского озера. (В наиболее ранних источниках, рассказывающих о Ледовом побоище, этой подробности нет.)

В лето 6742 (1234). Пошёл князь Ярослав с новгородцами и со всей областью и со своими полками на немцев под Юрьев. И остановился князь, не дойдя до города, с полками, и пустил людей своих в зажитье [50] воевать; немцы же выступили из града, а иные из Медвежьей Головы на сторожи [51] , и бились с ними те до подхода полка. И помог Бог князю Ярославу с новгородцами, и били их до реки, и пало тут несколько лучших немцев; а когда были немцы на реке Амовже, обломился лёд, и утопло их тут много, а иные, раненые, вбежали в Юрьев, а другие — в Медвежью Голову; и много опустошили земли их и урожай потратили. И поклонились немцы князю; Ярослав же заключил с ними мир на всей правде своей. И возвратились новгородцы все здравы, а низовцев [52] несколько погибло.

В том же году литовцы напали на Старую Руссу и разорили город, а затем отступили к Клину.

…Тогда же весть пришла в Новгород, к князю Ярославу; князь же с новгородцами, рассевшись в насады, а иные на конях, пошли за ними по Ловати. И когда были у Моравьина, возвратились ладейщики обратно в город, и князь отпустил их, потому что не хватило у них хлеба, а сам с конниками пошёл за литовцами. И настиг их на Дубровне, на селище, в Торопецкой волости, и тут бились с безбожной окаянной литвою; и пособил Бог и крест честной и Святая София, Премудрость Божия, князю Ярославу с новгородцами над погаными, и отняли у них коней 300 и товар их; а те побежали в лес, побросав оружие, и щиты, и сови [53] , и всё с себя; а иные тут костьми пали. А новгородцев тут убили 10 человек… Покой, Господи, души их в Царствии небесном, проливших кровь свою за Святую Софию и за кровь христианскую.

(24. С. 72–73)

ГОД 1235

Монголия

В этом году в далёких монгольских степях произошло событие, которому на столетия суждено было определить судьбы всей Русской земли. На курултае (съезде монгольской знати) было принято окончательное решение о походе монголо-татарских орд на запад. Возглавить поход должен был старший из внуков Чингисхана Бату (в русских источниках — Батый), сын Джучи — того самого, которому повелел завоевать западные страны его отец Чингисхан.

Из «Истории завоевателя мира» Джувейни

(64. С. 25–26. Перевод В. Г. Тизенгаузена)

Когда каан (великий хан Угедей, сын Чингисхана. — А. К.) во второй раз устроил большой курилтай и назначил совещание относительно уничтожения и истребления остальных непокорных, то состоялось решение завладеть странами Булгара, асов и Руси, которые находились по соседству становища Бату, не были ещё окончательно покорены и гордились своей многочисленностью. Поэтому в помощь и подкрепление Бату он [Угедей] назначил царевичей: [сыновей Тулуя] Менгу-хана и брата его Бучека, из своих сыновей Грюк-хана и Кадагана и других царевичей: Куль-кана, Бури, Байдара, братьев Бату — Хорду и Тангута, и нескольких других царевичей, а из знатных эмиров был Субатай-бахадур… Весной [54] [они] выступили из своих местопребываний и поспешили опередить друг друга… От множества войска земля стонала и гудела, а от многочисленности и шума полчищ столбенели дикие звери и хищные животные…

ГОД 1236

Новгород

С этого года ведет отсчёт самостоятельное княжение шестнадцатилетнего князя Александра Ярославича в Новгороде.

В лето 6744 (1236). Пошёл князь Ярослав из Новгорода к Киеву на стол, взяв с собою новгородцев лучших: Судимира в Славне, Якима Влунковича, Косту Вячеславича и новоторжцев 100 человек, а в Новгороде посадил сына своего Александра. И, придя, сел в Киеве на столе; и продержал новгородцев и новоторжцев одну неделю, и, одарив, отпустил прочь; и вернулись все здравы…

(24. С. 74)

Впрочем, по сведениям авторов Ипатьевской (Киевской) летописи, княжение Ярослава в Киеве продлилось недолго:

…Пришёл Ярослав Суздальский и взял Киев под Владимиром [55] , [но], не сумев его удержать, пошёл обратно к Суздалю, и взял под ним [Киев] Михаил [Черниговский]…

(39. Стб. 777)

Борьба Ярослава за Клев стала частью большой междоусобной войны между русскими князьями, которая серьёзно ослабляла силы Руси накануне и во время монголо-татарского нашествия. В эту войну оказались втянуты и отец Александра Невского Ярослав Всеволодович, и Михаил Черниговский, и сильнейший князь Юго-Западной Руси Даниил Галицкий, и многие другие русские князья. Киев переходил из рук в руки до самого своего падения в 1240 году. Однако на судьбе Александра перипетии борьбы его отца за Киев не отразились — он оставался новгородским князем.

Этот год ознаменован также важным событием, произошедшим к западу от русских земель: летом 1236 года главные силы Ордена меченосцев потерпели сокрушительное поражение от язычников-литовцев в битве при Сауле (Шяуляе); в битве пал и сам магистр Ордена Фолквин. Русские в этой войне держали сторону Ордена: отряд псковичей принял участие в битве; по некоторым данным, поддержали Орден и новгородцы.

…Того же лета [56] пришли немцы в силе великой из заморья в Ригу, и тут соединились все: и рижане, и вся Чудская земля, а псковичи от себя послали помощь, 200 мужей, [и] пошли на безбожную литву. И так, грехов ради наших, побеждены были безбожными язычниками, пришёл домой лишь каждый десятый.

(24. С. 74)

Битва при Шяуляе имела два важнейших последствия. Во-первых, она возвестила об образовании независимого Литовского государства, во главе которого встал энергичный и талантливый князь Миндовг. Языческая Литва надолго превратилась в главного соперника русских князей на западе и важнейший субъект международных отношений Восточной Европы. Во-вторых, Орден немецких рыцарей-меченосцев в Ливонии был разгромлен и фактически прекратил своё существование. Как следствие, произошло его слияние с другим Орденом, наиболее боеспособным среди всех немецких рыцарских орденов того времени, — Тевтонским, обосновавшимся в Пруссии в 1229–1230 годах. 12 мая 1237 года в папской резиденции Витербо, близ Рима, папой Григорием IX было утверждено образование нового Ливонского ордена, формально считавшегося филиалом Тевтонского ордена в Ливонии. Осенью того же года в Ливонию прибыл первый отряд рыцарей-тевтонцев, присланный великим магистром Ордена Германом фон Зальцем. Сила немецких рыцарей в Прибалтике и их агрессивные устремления в отношении прибалтийских и русских земель во много раз возросли.

Но главная, смертельная опасность — которую удивительным образом как будто не замечали русские князья — надвигалась на Русь с востока. Год 1236-й приблизил её практически вплотную к русским рубежам.

…Той же осенью пришли от восточной страны в Болгарскую землю безбожные татары, и взяли славный Великий город Болгарский, и перебили оружием от старца и до юного и до сущего младенца, и взяли товара множество, а город их пожгли огнём и всю землю их полонили…

(38. Стб. 460)

По сведениям (или догадке?) В. Н. Татищева, многие болгары бежали «от пленения татарского» на Русь, к великому князю Юрию Всеволодовичу.

Князь же великий Юрий вельми рад сему был и повелел их развести по городам около Волги и в другие. Тогда многие советовали ему, чтоб городы крепить и со всеми князи согласиться к сопротивлению, ежели оные нечестивые татара придут на земли его, но он, наделся на силу свою, яко и прежде, оное презрил.

(70. С. 230)

О тревожном ожидании близящегося нашествия в 1236-м и следующем, 1237 годах свидетельствует венгерский монах-доминиканец Юлиан, который поздней осенью 1237 года, то есть буквально накануне нападения татар на Русь, посетил Владимиро-Суздальское княжество по дороге к уральским венграм (уграм), среди которых он намеревался проповедовать христианство. Неожиданно для себя Юлиан оказался в эпицентре грозных событий. Вот что пишет он в своём послании папскому легату епископу Перуджи о намерениях татар и об ответных действиях великого князя Суздальского Юрия Всеволодовича:

…Ныне же, находясь на границах Руси, мы близко узнали действительную правду о том, что всё войско, идущее в страны запада, разделено на четыре части. Одна часть у реки Этиль (Волги. — А. К.) на границах Руси с восточного края подступила к Суздалю. Другая же часть в южном направлении уже нападала [57] на границы Рязани, другого русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дона, близ замка Воронеж (?) [58] , также княжества русских. Они, как передавали нам словесно сами русские, венгры и булгары, бежавшие перед ними, ждут того, чтобы земля, реки и болота с наступлением ближайшей зимы замёрзли, после чего всему множеству татар легко будет разграбить всю Русь…

(3. С. 83–90. Перевод С. А. Аннинского)

Многие передают за верное и князь суздальский передал словесно через меня королю венгерскому, что татары днём и ночью совещаются, как бы прийти и захватить королевство венгров-христиан. Ибо у них, говорят, есть намерение идти на завоевание Рима и дальнейшего. Поэтому он [хан] отправил послов к королю венгерскому. Проезжая через землю суздальскую, они были захвачены князем суздальским, а письмо, посланное королю венгерскому, он у них взял; самих послов… я видел со спутниками, мне данными…

ГОД 1237/38

Северо-Восточная Русь

Трагические события зимы 1237/38 года навсегда раскололи русскую историю надвое: отныне о любом её событии можно будет сказать: до или после страшного татарского разгрома оно произошло.

На исходе декабря 1237 года орды Батыя обрушились на Рязанское княжество. Рязань пала. О том, что происходило в городе, рассказывает «Повесть о разорении Рязани Батыем» — одно из самых трагических произведений древнерусской литературы. Горы замёрзших трупов, остовы обуглившихся церквей — такой предстала Рязань перед возвратившимися на пепелище… В январе — феврале {238 года судьбу Рязани повторили многие города Владимиро-Суздальской Руси…

7 февраля был взят стольный Владимир, из которого незадолго до того выехал великий князь Юрий Всеволодович, собиравший войска для отпора завоевателям. Оборону города князь Юрий возложил на своих сыновей Всеволода и Мстислава и на старого воеводу Петра Ослядюковича.

…В субботу мясопустную начали татары готовить леса, и пороки [59] устанавливали до вечера, а на ночь поставили ограду вокруг всего города Владимира. В воскресенье мясопустное после заутрени пошли они на приступ к городу, месяца февраля в седьмой день, на память святого мученика Феодора Стратилата… И так вскоре взяли Новый город…

А епископ Митрофан, и княгиня Юрия с дочерью, и со снохами, и с внучатами, и другие, княгиня Владимира [60] с детьми, и многое множество бояр и простых людей заперлись в церкви Святой Богородицы. И были они здесь без милости сожжены… Татары же силой выбили двери церковные и увидели, что одни в огне скончались, а других они оружием добили…

Так погибли и сыновья великого князя Юрия Всеволодовича, все члены его семейства и многое множество горожан — и знатных, и простых людей, мужчин, женщин, детей.

…Убит был Пахомий, архимандрит монастыря Рождества Святой Богородицы, и игумен Успенский, Феодосий Спасский, и другие игумены, и монахи, и монахини, и попы, и диаконы, начиная с юных и кончая старцами и грудными младенцами. Расправились татары со всеми, убивая одних, а других уводя босых и раздетых, умирающих от холода, в станы свои. И было видеть страшно и трепетно, как в христианском роде страх, и сомнение, и несчастье распространялись…

После взятия стольного Владимира татары обрушились на другие города Северо-Восточной Руси.

Часть татар пошла к Ростову, а другая часть к Ярославлю, а иные пошли на Волгу на Городец, и пленили они все земли по Волге до самого Галича Мерьского; а другие татары пошли на Переяславль, и взяли его, а оттуда пленили все окрестные земли и многие города вплоть до Торжка. И нет ни одного места, и мало таких деревень и сёл, где бы ни воевали они на Суздальской земле. Взяли они, в один месяц февраль, четырнадцать городов, не считая слобод и погостов…

(38. Стб. 462–464. Перевод Д. М. Буланина по: 28. С. 139–141)

4 марта в решающей битве на реке Сити татары наголову разгромили войско великого князя Юрия Всеволодовича. Так погиб и великий князь, как прежде погибли все его сыновья.

Свидетельствует персидский историк конца XIII — начала XIVвека Рашид ад-Дин, автор «Сборника летописей», повествующего об истории монголов:

…Они ( монголы.  — А. К.) ожесточённо дрались… Город Переяславль, коренную область Везислава ( Всеволода?  — А. К.), они взяли сообща в 5 дней. Эмир этой области банке Юрку ( великий князь Юрий Всеволодович. — А. К.) бежал и ушёл в лес; его также поймали и убили. После того они ( монголы.  — А. К.) ушли оттуда, порешив на совете идти туманами облавой и всякий город, область и крепость, которые им встретятся, брать и разрушать…

(59. С. 39. Перевод Ю. П. Верховского)

Русские летописи наполнены описаниями чудовищных зверств, которые чинили свирепые завоеватели. Они не щадили никого: ни стариков, ни женщин, ни детей, одинаково расправлялись и с князьями, и со священниками, и с иноками и инокинями, и с простолюдинами. О том, что это отнюдь не преувеличение летописца, свидетельствуют показания других источников, рассказывающих о жестокостях монголов в завоёванных странах. Вот что пишет, например, архидиакон Фома Сплитский, очевидец завоевания монголами Венгрии и Хорватии в 1242–1243 годах (на эти страны монголы обрушились после завоевания Южной Руси):

…Татары в своей неслыханной жестокости, нисколько не заботясь о военной добыче, ни во что не ставя награбленное ценное добро, стремились только к уничтожению людей. И когда они увидели, что те (венгры. — А. К.) уже измучены трудной дорогой, их руки не могут держать оружия, а их ослабевшие ноги не в состоянии бежать дальше, тогда они начали со всех сторон поражать их копьями, рубить мечами, не щадя никого, но зверски уничтожая всех… Если кто и смог выбраться из этого омута, не имел никакой надежды избежать смерти от меча, потому что вся земля, как от саранчи, кишела вражескими полчищами, которым было чуждо всякое чувство милосердия, чтобы пощадить поверженных, пожалеть пленных, отпустить изнемогших, но которые, как дикие звери, жаждали человеческой крови. Тогда все дороги, все тропинки были завалены трупами…

(72. С. 109–110. Перевод О. А. Акимовой)

Более того, татарские женщины, вооружённые на мужской манер, как мужчины, отважно бросались в бой, причём с особой жестокостью они издевались над пленными женщинами. Если они замечали женщин с более привлекательными лицами, которые хоть в какой-то мере могли вызвать у них чувство ревности, они немедленно умерщвляли их ударом меча, если же они видели пригодных к рабскому труду, то отрезали им носы и с обезображенными лицами отдавали исполнять обязанности рабынь. Даже пленных детей они подзывали к себе и устраивали такую забаву: сначала они заставляли их усесться в ряд, а затем, позвав своих детей, давали каждому по увесистой дубинке и приказывали бить ими по головам несчастных малышей, а сами сидели и безжалостно наблюдали, громко смеясь и хваля того, кто был более меток и кто одним ударом мог разбить череп и убить ребёнка.

Нет сомнений, что то же самое несколькими годами раньше происходило и в Волжской Болгарии, и на Кавказе, и на Руси…

В те зимние месяцы 1237 года страшных завоевателей с тревогой и ужасом ожидали во всех городах Русской земли, в том числе и в Новгороде, где княжил юный Александр Ярославич. Увы, он не имел возможности помочь своим родичам — князьям Северо-Восточной Руси, как не мог помочь даже жителям городов своей собственной волости, ибо готовился к обороне самого Новгорода… Однако Новгород уцелел и не был завоёван татарами. Историки спорят о причинах неожиданного отступления жестоких завоевателей, возвратившихся с полпути из Новгородской земли. А ведь они находились всего в ста верстах от Новгорода. Современники же увидели во всём произошедшем чудо, явственное проявление Божией милости.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 76)

Окаянные же взяли Москву, Переяславль, Юрьев [61] , Дмитров, Волок, Тверь; здесь же и сына Ярославова убили. А затем пришли беззаконные и обступили Торжок на Собор Чистой недели [62] , и окружили весь тыном, так же, как и другие города брали. И били окаянные из пороков в течение двух недель, и изнемогли люди в городе, а из Новгорода им уже не было помощи, но были все там в недоумении и страхе. И так взяли поганые город, и перебили всех, от мужского пола и до женского, священнический чин весь и монашеский; а всё изобнажено и поругано, горькою и бедною смертью предали души свои Господу месяца марта в 5-й день, на память святого мученика Конона [63] , в среду средокрестной недели… Тогда же гнались окаянные безбожники от Торжка Селигерским путём, даже до Игнач-креста, и секли людей всех, словно траву, [не дойдя] 100 вёрст до Новгорода. Новгород же сохранил Бог и святая великая и соборная апостольская церковь Святой Софии, и снятый Кирилл, и молитва святых благоверных архиепископов, и благоверных князей, и преподобных черноризцев иерейского собора…

Названный в летописи Кирилл — это, по-видимому, святой Кирилл Иерусалимский, один из Отцов Церкви, чья память празднуется 18 марта. Можно предположить, что именно в этот день татары повернули назад или что в этот день об их отступлении стало известно в Новгороде, почему их отступление и приписали заступничеству святого. Что ж, начиналась весна, а известно, что с наступлением весны монголы всегда прекращали боевые действия, чтобы дать своим коням возможность отдохнуть и восстановить силы.

…За годом 1238-м последуют 1239-й и 1240-й, когда татары вновь обрушатся на русские земли. На этот раз их удар придётся южнее, по ещё не разорённым Киевскому, Черниговскому, Галицко-Волынскому княжествам… Русь будет завоёвана, сожжена, осквернена, сломлена. Люди частью истреблены, частью уведены в рабство. «Когда мы ехали через их землю, мы находили бесчисленные головы и кости мёртвых людей, лежавшие на поле, — напишет в 1246 году итальянский монах-францисканец Джованни дель Плано Карпини, проезжавший через южнорусские земли. — …Людей тех держат они в самом тяжёлом рабстве» (32. С. 51). «Эта страна вся опустошена татарами и поныне ежедневно опустошается ими… — вторил ему десятилетие спустя другой путешественник-францисканец, Гильом Руб-рук. — Когда русские не могут дать больше золота или серебра, татары уводят их и их малюток, как стада, в пустыню, чтобы караулить их животных…» (32. С. 106. Перевод А. И. Малеина).

Большинство городов Руси не переживёт нашествия. Надолго обезлюдеет стольный Киев, некогда поражавший своим великолепием иноземцев (Плано Карпини насчитал там едва двести домов, а до нашествия их было не меньше 10 тысяч); уже никогда не возродится к былой жизни Старая Рязань. А сколько малых и средних городков татары буквально сотрут с лица земли, так что даже имена их останутся неизвестны?! Археологи исчисляют их сотнями.

Русь будет сломлена и духовно. Страх перед «злыми татарами» на долгие десятилетия и даже столетия поселится в сердцах людей, парализуя всякую волю к сопротивлению.

За умножение грехов наших смирил нас Господь Бог перед врагами нашими: да если явится где один татарин, то многие наши не смеют противиться ему; если же двое или трое, то многие русские, бросая жён и детей, обращаются в бегство…

(47. С. 156–157)

Так напишет русский летописец в начале XV столетия, спустя сто семьдесят (!) лет после Батыева нашествия и спустя четверть века после Куликовской победы.

Русские люди видели в постигшем их несчастье прежде всего наказание Божие, проявление Божьего гнева, обрушившегося на них за грехи всей Русской земли. А отсюда следовало: для того, чтобы избавиться от гнёта иноплеменников, нужно уповать не только и даже не столько на военную силу (значительно подорванную татарским нашествием, но все ещё сохранявшуюся), сколько на нравственное очищение общества, на всеобщее покаяние и молитву.

…Не пленена ли земля наша? Не покорены ли города наши? — с болью в сердце будет восклицать в 70-е годы XIII века знаменитый русский проповедник и пастырь Серапион, епископ Владимирский.  — Давно ли пали отцы и братья наши трупьем на землю? Не уведены ли женщины наши и дети в полон? Не порабощены ли были оставшиеся горестным рабством неверных? Вот уже к сорока годам приближаются страдания и мучения, и дани тяжкие на нас непрестанны, голод, мор на скот наш, и всласть хлеба своего наесться не можем, и стенания наши и горе сушат нам кости. Кто же нас до этого довёл? Наше безверье и наши грехи, наше непослушанье, нераскаянность наша! Молю вас, братья, каждого из вас: вникните в помыслы ваши, узрите очами сердца дела ваши, — возненавидьте их и отриньте, к покаянью придите…

Но, увы… Десятилетия страха, постоянного унижения, бесконечного кровопролития вселят лишь озлобление в души людей, породят всеобщую ненависть, недоверие, вероломство как среди «простой чади», простолюдинов, так и среди правителей Русской земли.

…Даже язычники, Божьего слова не зная, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое, — продолжает в другой своей проповеди Серапион, — никакой неверный не продаст своего брата, но если кого-то постигнет беда — выкупят его и на жизнь дадут ему… Мы же считаем себя православными, во имя Божье крещёнными и, заповедь Божию зная, неправды всегда преисполнены, и зависти, и немилосердья: братий своих мы грабим и убиваем, язычникам их продаём; доносами, завистью, если бы можно, так съели б друг друга, — но Бог охраняет. Вельможа или простой человек — каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?! Не такого ли человека, как ты сам?.. Потому вам с мольбой говорю: раскаемся все мы сердечно — и Бог оставит свой гнев, отвратимся от всех злодеяний — и Господь Бог да вернётся к нам…

(28. С. 445, 455. Перевод В. В. Колесова)

Летописцы рисуют ужасающие картины нравственной деградации русского общества того времени. Это выразится во многом, но, может быть, страшнее всего в том, что сами русские князья будут приводить татарские рати на Русь для того, чтобы решить тот или иной спор, получить то или иное княжение. И эти новые рати будут не менее опустошительными, чем первое Батыево разорение…

Так более чем на два столетия Русь окажется под властью монгольских ханов (или «царей», как их будут называть на Руси), превратится в один из «улусов» великой Монгольской империи. Русские князья один за другим потянутся на восток, в Орду, на поклон к «царю» Батыю, чтобы после изъявления покорности получить от него особый ярлык на владение отчими землями. И расплачиваться за этот ярлык придётся не только унижением, но и огромной данью — серебром, мехами и — что страшнее всего — людьми: тысячи русских людей будут уведены татарами в рабство или же в качестве живой силы примут участие в многочисленных войнах, которые те вели в других странах.

…Между тем гибель Юрия и его сыновей привела к изменениям на великокняжеском престоле и на прочих столах Северо-Восточной Руси.

В лето 6746 (1238). Ярослав, сын великого Всеволода, занял стол во Владимире. И была радость великая среди христиан, которых Бог избавил рукой Своей крепкой от безбожных татар… В тот же год великий князь Ярослав отдал Суздаль брату своему Святославу. В тот же год отдал Ярослав Ивану Стародуб. В тот же год было мирно.

(38. Стб. 467, 469. Перевод Д. М. Буланина по: 28. С. 145, 147)

…Этих князей Бог спас от руки иноплеменников: благочестивого и правоверного великого князя Ярослава и его благородных сыновей; а было их шесть: Александр, Андрей, Константин, Афанасий [65] , Даниил, Михаил; а Святослав с сыном Дмитрием, Иван Всеволодович, Владимир Константинович, два сына Василька — Борис и Глеб, Василий Всеволодович — и все они были сохранены Божьей благодатью…

ГОД 1239

Новгород. Торопец

В том же году Ярослав пошёл из Смоленска на литву, и литву победил, и князя их захватил; и, урядив смолян, посадил на княжение князя Всеволода [66] , а сам со множеством полона и с великой честью вернулся восвояси.

(38. Стб. 469–470)

В том же году, на зиму, взяли татары Мордовскую землю, и Муром сожгли, и по Клязьме воевали, и град Святой Богородицы Гороховец сожгли, а сами пошли в станы свои. Тогда же был пополох зол по всей земле, и сами не ведали люди, кто куда бежит.

В жизни же новгородского князя Александра Ярославича этот год принёс не только тревоги и скорбь, но и большую радость — он женился на княжне Александре, дочери полоцкого князя Бря-числава Васильковича. Помимо прочего, брак этот должен был упрочить союз Новгорода с Полоцком.

Женился князь Александр, сын Ярославов, в Новгороде, взяв за себя в Полоцке у Брячислава дочь, и венчался в Торопце: тут кашу чинил [68] , а в Новгороде — другую.

(24. С. 77)

В том же году князь Александр с новгородцами срубил городки по Шелони.

Как и союз с Полоцком, строительство крепостей на Шелони, пограничной реке Новгородской земли, имело целью прежде всего оборону новгородских рубежей от литовской угрозы. Главной из крепостей стал построенный Александром Городец на Шелони (Старый Порхов), у впадения в Шелонь речки Дубенки. Источники упоминают и другие шелонские города: Опоку, Высокое, Вышегород, Кошкин городок.

Но опасность в те годы нависла над Новгородом с разных сторон — не только с запада, но и с севера, со стороны Швеции, которая в первой половине XIII века усилила своё наступление на земли финского племени емь (тавастов), традиционно входившие в сферу влияния новгородских князей.

Русь в первой половине XIII века.

Татаро-монrольское нашествие

ГОД 1240

Невская битва

Как полагает большинство отечественных исследователей, наступление шведов на Русь летом 1240 года было составной частью общего наступления католического Запада на восток, координируемого папским престолом. Ещё в декабре 1237 года папа Григорий IX, отвечая на просьбу властей Швеции, направил архиепископу Упсалы буллу с призывом к крестовому походу против язычников-тавастов (летописной «еми»); в этом документе речь шла и о неких живущих рядом с тавастами «врагах креста», под которыми, по всей вероятности, подразумевались союзники русских карелы. Руководство крестовым войском шведский король Эрик Эриксон, прозванный Шепелявым, поручил своему зятю (мужу сестры) Биргеру Магнуссону, в будущем ярлу (главе государственной администрации) и многолетнему правителю Швеции. Автор шведской рифмованной «Хроники Эрика» (20-е годы XIV века) справедливо рассудил, что поход в «Тавастланд» в первую очередь задевал интересы русских (и именно новгородцев):

Язычники много горя узнали!..

(74. С. 12–13. Перевод А. Ю. Желтухина)

Ту страну, что Эрик крестил,

думаю, русский князь упустил [70] .

Можно думать, что известие о страшном Батыевом разгроме Руси побудило правителей Швеции к перенесению военных действий на территорию собственно Новгородской земли. Тем самым должна была решиться и стратегическая задача закрепления шведов в устье Невы и на Ладоге — ключевых пунктах восточно-балтийской торговли. Во всяком случае, только так можно понимать известия русских летописей. (Шведские источники о походе на Новгород 1240 года не упоминают ни словом.)

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 77)

В лето 6748 (1240). Пришли свей в силе великой, и мурмане, и сумь, и емь [71] на кораблях — великое множество; свей с князем и с епископами своими. И стали в Неве у устья Ижоры, стремясь захватить Ладогу, попросту же сказать, и Новгород, и всю область Новгородскую. Но ещё преблагой, премилостивый человеколюбец Бог сберёг нас и защитил от иноплеменников, всуе дерзнувших, без Божьего повеления. Ибо пришла весть в Новгород о том, что свей идут к Ладоге. Князь же Александр, нимало не промедлив, пошёл против них с новгородцами и с ладожанами и победил их силою Святой Софии и молитвами владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, месяца июля в 15-й день, на память святых Кирика и Улиты, в неделю на Собор 630-ти святых отец, бывший в Халки-доне; и была тут великая сеча свеям. И тут убит был воевода их по имени Спиридон [72] , а иные толковали, будто и епископ их убит был тут же. И пало их многое множество: наполнили два корабля телами лучших мужей и пустили впереди себя по морю, а для прочих выкопали яму и побросали туда без числа; а другие многие ранены были. И в ту же ночь, не дождавшись рассвета понедельника, ушли посрамлённые. Из новгородцев же тут пали: Константин Луготинич, Порята Пинещинич, Намест, Дрочило Нездылов сын кожевника, а всего 20 человек с ладожанами или меньше — Бог весть. Князь же Александр с новгородцами и с ладожанами возвратились все в здравии восвояси, сохранены Богом и Святою Софиею и молитвами всех святых.

В синодике XVI века из новгородской церкви Святых Бориса и Глеба в Плотниках (составленном в середине XV века) сохранилось упоминание о новгородцах и «княжих воеводах», павших в Невской битве:

Покой, Господи, избиенных на Неве от немец при великом князе Александре Ярославиче: и княжих воевод, и новгородских воевод, и всех избиенных братии нашей…

А следом — о павших в других войнах и походах, в том числе и в войнах Александра Невского; их память чтили в Новгороде и в XV, и в XVI веке, и позже…

…и на Ледом избиенных от немец братии нашей, и на Ракоборе избиенных от немец братии нашей, и у Венца избиенных от немец при князе Андрее, и у Выбора избиенных от немец братии нашей при князе Юрье, и в Орехове скончавшихся братии нашей, и под Корельским городом избиенных от немец братии нашей, и на Нарове избиенных при князе Александре Ярославиче, и на Мурманех, и на Печере, и в Перми, и на Югре избиенных братии нашей, и в полону скончавшихся братии нашей, и в поганском языке…

(Цит. по: 136. С. 131)

Более пространный — хотя во многом легендарный — рассказ о Невской битве сохранился в Житии святого и благоверного великого князя Александра Ярославича.

Из «Повести о житии и о храбрости

благоверного и великого князя Александра»

Услышав же о… мужестве князя Александра, король части Римской от полуночной страны [73] помыслил в себе: «Пойду и пленю землю Александрову». И собрал силу великую, и наполнил многие корабли полками своими, двинулся в силе тяжкой, пыхая духом ратным. И пришёл в Неву, шатаясь безумием, и, возгордившись, послал послов своих в Новгород, к князю Александру, говоря: «Если можешь противиться мне, то вот я уже здесь, беру в плен землю твою».

Александр же, слыша слова эти, разгорелся сердцем, и вошёл в церковь Святой Софии, и, упав на колени пред алтарём, начал молиться со слезами… И, окончив молитву, встал, поклонился архиепископу. Архиепископ же Спиридон благословил его и отпустил. Он же, выйдя из церкви, утёр слезы, начал ободрять дружину свою, говоря: «Не в силе Бог, но в правде. Вспомним Песнотворца, который сказал: «Иные с оружием, иные конями, а мы именем Господа, Бога нашего, хвалимся. Они поколебались и пали; а мы встали, и стоим прямо» [74] . И, сказав это, пошёл на них с малой дружиной, не дожидаясь многих сил своих, но уповая на Святую Троицу.

Горестно же было слышать, что отец его, честный великий [князь] Ярослав, не ведал о таковом нападении на сына своего, милого Александра, и тому некогда было послать весть отцу, ибо ратные уже приближались. Потому и многие новгородцы не успели присоединиться, так как князь поспешил выступить.

Выступил же на них в день воскресение, 15 июля, на память 630-ти святых отцов Халкидонского собора и святых мучеников Кирика и Улиты, имея веру великую к святым мученикам Борису и Глебу.

Ещё раньше о приближении шведов князю сообщила морская сторожа, которая была поручена некоему ижорскому старейшине Пелгусию (Пелгую), носившему в крещении имя Филипп. Этот Пелгусий сподобился необыкновенного видёния, о котором также рассказывается в Житии Александра Невского:

Разведав вражескую силу, он пошёл навстречу князю Александру, чтобы рассказать ему о станах и укреплениях их. Стоял же он на берегу моря, и стерёг оба пути, и провёл всю ночь в бдении. И когда начало восходить солнце, он услышал на море дивный шум и увидел один насад плывущий; посреди же насада стояли святые мученики Борис и Глеб в червлёных одеждах и держали руки на плечах друг друга. Цгебцы же сидели, словно мглою одеты. Сказал Борис: «Брат Глеб, вели грести, да поможем сроднику своему Александру». Увидев такое видение и услышав такие слова мучеников, Пелгуй стоял, охваченный трепетом, до тех пор, пока насад не скрылся с глаз его.

Пелгусий поведал о чудесном видении князю Александру, но тот не велел никому рассказывать об этом.

После этого решился [князь] напасть на них в шестом часу дня [75] . И была сеча великая с римлянами, и перебил их бесчисленное множество, и самому королю возложил печать на лицо острым своим копьём.

(5. С. 188–190)

Здесь же в полку Александровом отличились шесть мужей храбрых, которые крепко сражались вместе с ним. Один — по имени Таврило Олексич. Этот напал на шнек [76] и, увидев королевича, которого тащили под руки, въехал по доске, по которой поднимались, до самого корабля. И побежали перед ним на корабль, и, повернувшись, сбросили его с доски в Неву вместе с конём. Божьей милостью выбрался оттуда невредим, и вновь напал на них, и бился с самим воеводой посреди полка их. Второй — новгородец, по имени Сбыслав Якунович; он много раз нападал на войско их и бился одним топором, не имея страха в сердце своём. И немало пало от руки его, и подивились силе его и храбрости. Третий — Яков, полочанин, был ловчим у князя. Этот напал на врагов с мечом и мужественно бился, и похвалил его князь. Четвёртый — новгородец, по имени Миша. Этот пешим с дружиной своей напал на корабли и потопил три корабля римлян. Пятый — из младших людей, по имени Савва. Этот напал на великий шатёр златоверхий и подрубил столб шатёрный. Полки же Александровы, увидев падение шатра, возрадовались. Шестой — из слуг князя, по имени Ратмир. Этот бился пеш, и окружило его много врагов. Он же, от многих ран упав, скончался. Обо всём этом слышал я от господина своего Александра и от иных, кто участвовал в то время в той сече.

Было же в то время дивное чудо, словно в древние времена при царе Езекии, когда пришёл Сенахирим, царь ассирийский, на Иерусалим, хотя пленить святой град, и внезапно вышел ангел Господень и избил из полка ассирийского сто восемьдесят пять тысяч, и когда настало утро, нашли лишь их мёртвые трупы. Так же было и при победе Александровой: когда победил он короля, то на противоположной стороне реки Ижоры, где нельзя было пройти полку Александрову, нашли многое множество убитых ангелом Божьим. Остаток же их бежал, а трупы мёртвых своих накидали в корабли и потопили в море. Князь же Александр возвратился с победою, хваля и славя имя своего Творца.

Наконец, в одном из поздних русских источников — так называемом «Рукописании Магнуша, короля Свейского» (апокрифическом завещании, якобы составленном шведским королём Магнусом незадолго до своей смерти в 1374 году и включённом в некоторые русские летописи) — имеется ещё один, краткий рассказ о Невской битве. Он уникален тем, что только в нём названо имя предводителя шведского войска — «Белгер», то есть Биргер:

…Первее сего поднялся князь Белгер и вошёл в Неву, и встретил его князь Александр на Ижоре-реке: самого прогнал, полки побил…

(40. С. 281)

Известно, что Биргер получил титул ярла (что и может обозначать русское «князь») только в 1248 году, спустя восемь лет после Невской битвы. А потому большинство исследователей решительно отказывают в достоверности известию «Рукописания Магнуша». Однако если согласиться с тем, что поход на Русь стал продолжением крестового похода на емь, который возглавлял именно Биргер, и если датировать последний временем около 1237–1239 годов, то фигура Биргера (пусть ещё не ярла) во главе шведского войска, приплывшего в устье Невы, не кажется невероятной.

Так Александр одержал первую из своих великих побед, принёсших ему поистине общерусскую славу. Именно в её честь он и получил те прозвища, с которыми навсегда вошёл в русскую историю, — Александр Храбрый и Александр Невский.

О великом князе нашем Александре Ярославиче, об умном и о крепкосмысленном, о храбром, тезоименитом царю Александру Македонскому, подобнике царю Ахиллесу, крепкому и храброму…

(41. Стб. 303; ср.: 80. С. 200)

Так озаглавил рассказ о победе над шведами новгородский книжник, автор одной из редакций Жития Александра Невского.

Между тем грозные события происходили и к западу от границ Новгородской земли. Похоже, что поход шведов в устье Невы действительно был согласован с Орденом: в самом конце того же лета 1240 года рыцари-крестоносцы развернули наступление на псковские земли. Положение псковичей осложнялось тем, что часть бояр, а также бывший псковский князь Ярослав Владимирович действовали заодно с немцами. (Сам Ярослав был тесно связан с властями Ордена, подолгу жил в Риге, а его родная сестра была замужем за видным рыцарем Ордена Теодорихом, братом рижского епископа Альберта.) Рыцарское войско возглавляли дерптский епископ Герман, также брат епископа Альберта, и вице-магистр Ордена Андреас фон Велвен — тот самый человек, который, по свидетельству Жития святого Александра, незадолго перед тем приезжал в Новгород и вёл здесь какие-то переговоры с князем.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 77–78)

В том же году взяли немцы: медвежане, юрьевцы, вельяндцы [79] с князем Ярославом Владимировичем Изборск. И пришла весть во Псков, что взяли немцы Изборск; и вышли псковичи все, и бились с ними, и победили их немцы. Тут убили Гаврила Гориславича, воеводу; а псковичей погнали, многих побили, а иных в полон взяли. И пригнали под город, и зажгли посад весь; и много зла было: и погорели церкви, и чтимые иконы, и книги, и Евангелия; и много сёл опустошили около Пскова. И стояли под городом неделю, но города не взяли; и забрали детей у добрых людей в заложники, и отошли прочь. И так были без мира, потому что вступили псковичи в сговор с немцами, и подвёл их [во Псков] Твердило Иванович с иными, и сам начал владеть Псковом с немцами, воюя сёла новгородские. А иные псковичи бежали в Новгород с жёнами и с детьми…

По свидетельству псковских летописей, поражение у Изборска имело место 16 сентября 1240 года:

Избили немцы псковичей под Изборском, 600 мужей [80] , месяца сентября в 16-й день [81] . И затем пришли немцы и взяли град Псков, и сидели немцы во Пскове 2 года.

(57. С. 13)

Так называемая «Старшая Ливонская рифмованная хроника» так передаёт условия мира Ордена со Псковом:

…Русские изнемогли от боя под Изборском:

(6. С. 209. Перевод И. Э. Клейненберга)

они сдались ордену…

Мир был заключён тогда

с русскими на таких условиях,

что Герпольт [82] , который был их князем,

по своей доброй воле оставил

замки и хорошие земли

в руках братьев-тевтонцев,

чтобы ими управлял магистр…

Там оставили двух братьев-рыцарей,

которым поручили охранять землю,

и небольшой отряд немцев.

Это обернулось позже им во вред:

их господство длилось недолго…

В действительности это означало союз Ордена со Псковом, крайне невыгодный для Новгорода в условиях неизбежного наступления Ордена на новгородские земли. Надо полагать, князь Александр хорошо понимал это, как понимал и необходимость принятия самых жёстких мер для отражения грядущей опасности, ещё более серьёзной, чем только что отражённая им агрессия шведов. Однако в Новгороде, наверное, не были готовы к такому повороту событий. Вероятно, именно этим можно объяснить неожиданную размолвку новгородцев с князем и отъезд Александра из города после столь блестящей победы.

…Той же зимой вышел князь Александр из Новгорода к отцу в Переяславль с матерью и с женою и со всем двором своим, рассорившись с новгородцами.

(24. С. 78)

Действительные причины конфликта остаются неизвестными. Едва ли проясняет их и рассказ поздней Никоновской летописи (XVI век):

Того же лета размолвились новгородцы с Александром Ярославичем, и была крамола великая в Новгороде. И отъехал Александр к отцу своему, великому князю Ярославу Всеволодовичу Владимирскому, и, немного пробыв у отца, пошёл на княжение в Переяславль, что на Клещине озере.

(43. С. 123)

ГОД 1241

Переяславль. Новгород. Копорье

Той же зимой пришли немцы с чудью на водь [83] , и повоевали их, и дань на них возложили, а город устроили в погосте Копорье. И не одно это зло было от них, но и Тесов взяли, и в тридцати верстах от Новгорода воевали, купцов побивая, по Луге и до Сабли [84] . Новгородцы же послали к Ярославу за князем, и дал им тот сына своего Андрея. Тогда, посовещавшись, послали новгородцы владыку с мужами опять — за Александром. А на волость Новгородскую напали литва, немцы, чудь и захватили по Луге всех коней и скот, и нельзя пахать было по сёлам, да и не на чем. И отдал Ярослав сына своего Александра опять.

(24. С. 78)

В лето 6749 (1241). Пришёл князь Александр в Новгород, и рады были новгородцы. В том же году пошёл князь Александр с новгородцами, и с ладожанами, и с корелою, и с ижорянами на немцев, на город Копорье, и взял город; немцев же привёл в Новгород, а иных отпустил по своей воле, а изменников вожан и чудь повесил.

Автор Никоновской летописи сообщает некоторые зловещие подробности возвращения Александра на новгородский стол:

…Пошёл князь Александр от отца своего Ярослава к Новгороду и, придя в Новгород, многих крамольников перевешал.

(43. С. 125)

По свидетельству некоторых летописей, в том же году Александр вновь покинул Новгород и вернулся «в Русь» (41. Стб. 311) — возможно, для переговоров с отцом о совместной борьбе против ливонцев. В новгородских же и некоторых псковских летописях XV–XVI веков под 1241-м или следующим, 1242 годом добавлено ещё одно сообщение — о поездке князя Александра к «царю Батыю» или о его возвращении «от Батыя» на Русь (40. С. 228; 54. С. 117; 58. С. 82). В принципе, нельзя исключать, что после успеха под Копорьем Александр мог отправиться в ставку Батыя и к весне 1242 года возвратиться в Новгород. И всё же исследователи, как правило, отрицают достоверность этого известия. Во-первых, осенью 1241-го и зимой 1241/42 года Батый пребывал не в своей ставке на Волге, а в Польше и Венгрии, а во-вторых, поездка Александра в Орду 1247 года (о которой речь пойдёт ниже) описывается источниками как его безусловно первая встреча с Батыем.

О других событиях этого года сообщается в Лаврентьевской летописи:

В лето 6749 (1241). Родился Ярославу сын и наречён был в святом крещении Василий [85] . В том же году татары победили венгров. В том же году татары убили Мстислава Рыльского…

(38. Стб. 470)

Год 1241-й ознаменован нашествием татар на страны Восточной и Центральной Европы. Страшному разорению подверглись Польша, Венгрия, Хорватия, большая часть Далматинского побережья. В Европе началась паника, охватившая даже такие отдалённые страны, как Франция и Англия. Надежды на спасение казались призрачными, люди готовились принять смерть, не в силах противиться неведомым завоевателям, вышедшим, казалось, из глубин преисподней. Однако весной 1242 года татары неожиданно повернули назад. Объясняется это главным образом событиями, происходившими в Азии. 31 декабря 1241 года умер великий хан Угедей, правитель Монгольской империи, и по получении этой вести Батый, возглавлявший поход на запад, приказал начать немедленное отступление.

В следующем, 1242 году Батый окончательно обоснуется на Нижней Волге, и с этого времени начнётся история государства Батыя — «Улуса Джучи», или «Золотой Орды», как будут называть это государство впоследствии.

ГОД 1242

Псков. Чудское озеро

Год ещё одной великой победы князя Александра Невского. На этот раз она была одержана над немцами Ливонского ордена совместными силами новгородцев и суздальцев, которых привёл младший брат Александра Невского Андрей, присланный на помощь отцом.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

В лето 6750 (1242). Пошёл князь Александр с новгородцами и с братом Андреем и с низовцами на Чудскую землю, против немцев, и захватил пути все — до Пскова. И занял князь изгоном [87] Псков, схватил немцев и чудь и, оковав, заточил их в Новгороде, а сам пошёл на чудь…

В «Ливонской рифмованной хронике» также сохранился рассказ об освобождении Пскова от немецкой власти:

На Руси есть город,

(6. С. 209–211)

он называется Новгород.

До [новгородского] князя дошло это известие,

Он собрался со многими отрядами

против Пскова, это истина.

Туда он прибыл с большой силой;

он привёл много русских,

чтобы освободить псковичей.

Этому они от всего сердца обрадовались.

Когда он увидел немцев,

он после этого долго не медлил,

он изгнал обоих братьев-рыцарей,

положив конец их фогтству,

и все их слуги были прогнаны.

Никого из немцев там не осталось:

русским они оставили землю…

Новгородский князь опять ушёл в свою землю.

После этого недолго было спокойно…

Вопреки сообщению немецкого хрониста Александр отнюдь не вернулся «в свою землю». Освобождение Пскова стало лишь первым этапом его войны с Орденом. Военные действия были перенесены на территорию, контролируемую самим Орденом, в Эстонию, или «Чудь», «Чудскую землю», как называли её на Руси. Так случилось, что первое же столкновение передового русского отряда с немцами обернулось для князя серьёзной неудачей. Но на то Александр и признаётся великим полководцем, что он сумел превратить эту неудачу в свою победу.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 78)

…И когда вступил [князь Александр] в [Чудскую] землю, пустил весь свой полк в зажитья. Домаш же ТЬердиславич и Кербет были в розгоне [88] , и встретили их немцы и чудь у моста, и бились тут. И убили тут Домаша, брата посадникова, мужа честного, и иных с ним убили, а иных в плен взяли, а иные к князю прибежали в полк. Князь же отступил на озеро, немцы же и чудь двинулись на него. Узрев их, князь Александр и новгородцы поставили полк на Чудском озере, на Узмени, у Вороньего камня [89] . И наехали на полк немцы и чудь, и пробились свиньёй [90] сквозь полк, и была тут великая сеча немцам и чуди. Бог же и Святая София и святые мученики Борис и Глеб, за которых новгородцы кровь свою проливали [91] , — тех святых великими молитвами пособил Бог князю Александру; и пали тут немцы, а чудь спину показала. И гнались за ними, избивая, 7 вёрст по льду, до Соболичского берега; и погибло чуди без числа, а немцев 400, а 50 в плен взяли и привели в Новгород. А бились месяца апреля в 5-й [день], на память святого мученика Клавдия, на Похвалу Святой Богородице [92] , в субботу…

Описания этой битвы, вошедшей в русскую историю под именем Ледового побоища, сохранились и в других источниках — как русских (псковских, владимирских, суздальских), так и немецких.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 470)

Великий князь Ярослав послал сына своего Андрея в Новгород Великий в помощь Александру на немцев. И победили их за Псковом на озере, и в полон многих взяли, и возвратился Андрей к отцу своему с честью.

Из Жития Александра Невского

(5. С. 190–191)

…На третий же год после победы Александра над королём, в зимнее время, пошёл на землю немецкую в силе великой, чтобы не похвалялись, говоря: «Покорим славянский народ под себя»… Иные же города немецкие соединились и решили: «Пойдём и победим Александра и в плен его возьмём».

Когда же приблизились ратные, то проведали про них стражи Александровы. Князь же Александр исполнился и пошёл навстречу, и покрылось озеро Чудское множеством воинов с обеих сторон. Отец же его Ярослав прислал ему на помощь младшего брата Андрея с большой дружиной. Также и у князя Александра было множество храбрецов, как в древние времена у царя Давида, сильных и крепких. Так и мужи Александровы исполнились духа ратного, ибо сердца их были, словно сердца львов, и сказали: «О княже наш честный! Ныне пришло нам время положить головы свои за тебя». Князь же Александр, воздев руки к небу, сказал: «Суди меня, Боже, и рассуди распрю мою с народом велеречивым, и помоги мне, Боже, как ты помог в древности Моисею победить Амалика и прадеду моему Ярославу — окаянного Святополка».

Была же тогда суббота. И когда взошло солнце, сошлись оба войска. И была сеча зла, и треск от ломающихся копий стоял, и звон от ударов мечами, словно замёрзшее озеро двинулось; и нельзя было льда видеть, ибо покрыт он был кровью.

Слышал же я об этом от очевидца, который поведал мне, что видел воинство Божие на небесах, пришедшее на помощь Александру. И так победил их помощью Божией, и показали враги спины свои, и секли их, гонясь, словно по воздуху, и некуда было бежать им. И прославил здесь Бог Александра пред всеми полками, как Иисуса Навина у Иерихона. А тех, кто говорил: «Захватим Александра», — предал Бог в руки его. И никогда не находилось противника, достойного его в битве.

И возвратился князь Александр со славной победой. И многое множество пленных было в полку его, и вели босыми подле коней тех, кто именует себя «Божьими рыцарями».

Когда же приблизился князь ко граду Пскову, встретили его пред городом игумены, и священники в ризах с крестами, и весь народ, воздавая хвалу Богу и славу господину князю Александру [93] …

Из Псковской Первой летописи

(57. С. 13)

Пришёл князь Александр, и избил немцев во граде Пскове, и град Псков избавил от безбожных немцев помощью Святой Троицы. И бился с ними на льду, и пособил Бог князю Александру и мужам новгородцам и псковичам: одних избил, а других, связав, босыми повёл по льду. Сей бой был месяца апреля в 1-й день [94] ; и была в граде Пскове радость великая. И сказал князь Александр: «О мужи псковичи, говорю вам: если и после кто из родичей моих прибежит к вам в печали или так приедет пожить во град Псков, а вы его не примете, не воздадите почести ему, то наречетесь вторая жидова».

Из Софийской Первой летописи [95]

(41. Стб. 312–314)

…Когда приблизились [немцы], подивились стражи великого князя Александра Ярославича [96] силе немецкой. Сам же великий князь Александр поклонился Святой Троице и пошёл на землю Немецкую, хотя отмстить за кровь христианскую. Была же зима в то время, когда он вступил в землю их… Услыхав о том, вышел против них мейстер [97] со всеми епископами своими и со всем множеством языка их и власти их, какая ни есть в той стране, и с помощью королевскою [98] , и сошлись на озере, называемом Чудским. Великий же князь Александр Ярославич отступил на озеро, немцы же и чудь пошли за ними… И дали ратные плечи свои на раны, и секли их, гонясь, словно по воздуху, и не было им, куда убежать, и били их 7 вёрст по льду, до Суболичского берега. И пало немцев 500, а чуди бесчисленное множество. А в плен захватили 50 нарочитых воевод немецких и привели их в Новгород, а иных вода потопила, а иные, тяжко раненые, убежали…

Из Новгородской Карамзинской летописи

(54. С. 117)

…И помог Бог князьям, и новгородцам, и псковичам; и пало немцев, ратманов и панов [99] , 500, а в плен 50 захватили, а чудь побежала. И пошёл князь, побивая их, 7 вёрст по озеру до Соболицкого берега, и очень много чуди побил, без числа, а иных вода потопила…

Из «Старшей Ливонской рифмованной хроники»

(6. С. 211–215. Перевод И. Э. Клейненберга. См. также: 22. С. 229–234)

Есть город большой и широкий,

который также расположен на Руси:

он называется Суздаль.

Александром звали того,

кто в то время был его князем [100] :

он приказал своему войску готовиться к походу.

Русским были обидны их неудачи;

быстро они приготовились.

Тогда выступил князь Александр

и с ним многие другие русские из Суздаля.

Они имели бесчисленное количество луков,

очень много красивейших доспехов.

Их знамёна были богаты,

их шлемы излучали свет.

Так направились они в землю братьев-рыцарей,

сильные войском.

Тогда братья-рыцари, быстро вооружившись,

оказали им сопротивление;

но их [рыцарей] было немного.

В Дерите узнали,

что пришёл князь Александр

с войском в землю братьев-рыцарей,

чиня грабежи и пожары.

Епископ не оставил это без внимания,

быстро он велел мужам епископства

поспешить с войском братьев-рыцарей

для борьбы против русских.

Что он приказал, то и произошло.

Они после этого долго не медлили,

они присоединились к силам братьев-рыцарей.

Они привели слишком мало народа,

войско братьев-рыцарей было также

слишком маленьким.

Однако они пришли к единому мнению

атаковать русских.

Немцы начали с ними бой.

Русские имели много стрелков,

которые мужественно приняли первый натиск,

[находясь] перед дружиной князя.

Видно было, как отряд братьев-рыцарей

одолел стрелков;

там был слышен звон мечей,

и видно было, как рассекались шлемы.

С обеих сторон убитые

падали на траву [101] .

Те, которые находились в войске братьев-рыцарей,

были окружены.

Русские имели такую рать,

что каждого немца атаковало,

пожалуй, шестьдесят человек [102] .

Братья-рыцари достаточно упорно сопротивлялись,

но их там одолели.

Часть дерптцев вышла

из боя, это было их спасением,

они вынужденно отступили.

Там было убито двадцать братьев рыцарей,

а шесть было взято в плен [103] .

Таков был ход боя.

Князь Александр был рад,

что он одержал победу.

Он возвратился в свои земли.

Однако эта победа ему стоила

многих храбрых мужей,

которым больше никогда не идти в поход.

Что касается братьев-рыцарей, которые

в этом бою были убиты…

то они позже должным образом оплакивались

со многими бесстрашными героями,

которые по призыву Бога

посвятили себя жизни среди братьев-тевтонцев…

Из «Хроники Тевтонского ордена» [104]

(6. С. 235–236. Перевод И. Э. Клейненберга)

Этот князь Александр собрался с большим войском и с большой силой пришёл к Пскову и взял его. Несмотря на то, что христиане [105] храбро оборонялись, немцы были разбиты и взяты в плен и подвергнуты тяжкой пытке, и там было убито семьдесят орденских рыцарей. Князь Александр был рад своей победе, а братья-рыцари со своими людьми, которые там были убиты, стали мучениками во имя Бога, прославляемыми среди христиан.

Из «Хроники Ливонии» Бальтазара Руссова [106]

(6. С. 239. Перевод И. Э. Клейненберга)

…Христиане… сражались мужественно, но в конце концов они потерпели поражение. Тогда было убито семьдесят орденских рыцарей с многими из немецкого войска, а шесть братьев-рыцарей попали в плен и были замучены до смерти.

Из «Записок о Московской войне» Рейнгольда Гейденштейна [107]Р. Гейденштейн — польский историк, официальный историограф польского короля Стефана Батория. Его сочинение, увидевшее свет в 1584 или 1585 году, посвящено заключительному периоду Ливонской войны (1578–1582).

…Город ( Псков . — А. К.) даже был взят немцами, как гласит предание, около 6750 ( 1242 . — А. К.) года.

(11. С. 195. Перевод И. И. Виноградова)

Однако немного спустя после того Александр Ярославович, из рода Мономахова, возвратил свободу городу; будучи отправлен ханом татарским Батыем и получивши в подмогу татарские вспомогательные войска, он победил в сражении ливонцев и затем по договору возвратил город; несмотря на это, и после того были продолжительные у города войны с теми же ливонцами.

На известии Р. Гейденштейна об участии в Ледовом побоище татарских отрядов, якобы присланных Александру Батыем, стоит остановиться особо, поскольку подобные утверждения иногда встречаются и в работах современных исследователей. Между тем ни один автор ранее Гейденштейна ничего подобного не сообщает. Источник же сведений польского историка выявляется без собого труда. Он сам ссылается в своём сочинении на некие псковские летописи, «которые найдены были в числе других в Полоцкой библиотеке и попали в наши руки» после взятия Полоцка польско-литовскими войсками в 1579 году. В этих летописях должно было содержаться известие (имеющееся, например, в Псковской Третьей летописи) о возвращении князя Александра «от Батыя» в 1242 году, накануне войны с Орденом. Известие это, несомненно, ошибочное (см. выше), ибо первая встреча Александра с Батыем состоялась пятью годами позже. Однако Гейденштейн не имел оснований усомниться в его достоверности, а остальное домыслил сам — тем более что хорошо знал об участии татарских отрядов в войнах, которые вели со своими западными соседями в XV–XVI веках московские великие князья и цари — и Иван III Васильевич, и его внук Иван Грозный.

Победа новгородско-суздальских дружин Александра Невского существенно изменила соотношение сил на северо-западных рубежах Русской земли. Власти Ордена вынуждены были обратиться к новгородскому князю с предложением о мире на самых выгодных для Новгорода условиях.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 78–79)

В том же году прислали немцы [к князю Александру] с поклоном: «Что заняли мы силою без князя Водь, Лугу, Псков, Латыголу — от того всего отступаемся. А что мужей ваших в плен захватили — готовы тех обменять: мы ваших отпустим, а вы наших пустите». И отпустили заложников псковских, и заключили мир.

ГОД 1243

Новгород

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 79)

В лето 6751 (1243). Преставился раб Божий Варлам, а мирским именем Вячеслав Прокшинич, на Хутыне, у Святого Спаса [108] , месяца мая в 4-й день, а похоронен был на следующий день, 5-го, на память святой Ирины, архиепископом Спиридоном и игуменом Сидором, при князе Александре.

Того же месяца в 18-й день, на память святого мученика Александра, явилось знамение во Пскове, в монастыре Святого Иоанна, от иконы Святого Спаса над гробом княгини Ярослава Владимировича, которую убил пасынок её в Медвежьей Голове: лилось миро от иконы 12 дней и налилось 4 вощаницы… и привезли две в Новгород на благословение, а две оставили себе во Пскове…

В том же году, месяца августа в 16-й день, преставился раб Божий Стефан Твердиславич, внук Михалков, посадник новгородский, в воскресенье, в 1-й час ночи, на память святых Павла и Ульяны; [и похоронен] в притворе Святой Софии, где похоронены архиепископы Аркадий и Мартирий; посадничал 13 лет без трёх месяцев.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 470)

Великий князь Ярослав поехал в Татары, к Батыю, а сына своего Константина послал к Кановичам. Батый же почтил Ярослава великого честью и мужей его, и отпустил, и сказал ему: «Ярослав, будешь ты старейшим среди всех князей в русском языке». Ярослав же возвратился в Русскую землю с великой честью.

В конце 1242 года Батый окончательно обосновался на нижней Волге, где вокруг его ставки возник целый город — Сарай. Это означало создание нового могучего государства на западе Монгольской империи — «Улуса Джучи»; впоследствии оно станет называться Золотой Ордой. Отец Александра первым среди русских князей получил ярлык на великое княжение из рук татарского «царя». (Батый предоставил ему великое княжение не только Владимирское, но и Киевское; Ярослав, однако, не поехал в разорённый татарами Киев, но отправил туда своего боярина Дмитра Ейковича.) За это князь Ярослав вынужден был поклониться Батыю, исполнить унизительные татарские обычаи и обряды. Впоследствии тем же путём будут следовать и все его преемники на великом княжении вплоть до первой половины XV века. Сыну же Ярослава и младшему брату Александра Невского Константину предстоял гораздо более дальний путь — «к Кановичам».

«Кановичами» на Руси называли Каракорум в Монголии — столицу великих ханов, чью верховную власть признавали и сам Батый, и его ближайшие преемники. (Само название Кановичи происходит от слова «кан», или «ка’ан», то есть «хан», и образовано так же, как, например, слово «царевичи».) Спустя несколько лет в многотрудный и опасный путь «к Кановичам», через половину всей Евразии, придётся отправиться и великому князю Ярославу Всеволодовичу, а затем и его сыну Александру.

Позднейший же новгородский книжник именно с этого утверждения князя Ярослава на великом княжении и будет вести начало татарского господства над Русью:

…При архиепископе Спиридоне Великого Новгорода и Пскова великий князь Ярослав Всеволодович, благоверного великого князя Александра Невского отец, начал дань давать в Золотую Орду.

(25. С. 204)

ГОД 1244

Новгород

В этом году скончалась мать Александра, княгиня Феодосия.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 79)

Преставилась княгиня Ярославова, приняв пострижение в монастыре Святого Георгия. Туг же и положена была с другой стороны от сына своего Феодора, месяца мая в 4-й день; и наречено было имя ей [при пострижении] — Евфросинья [110] .

После кончины княгини Феодосии-Евфросинии 54-летний Ярослав женился снова. Кем была его новая, третья по счёту супруга, мы не знаем; известно только о её близости ко двору «царя Батыя».

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 470)

Князь Владимир Константинович, Борис Василько-вич и Василий Всеволодович [112] со своими мужами поехали в Татары, к Батыю, просить о своих отчинах. Батый же почтил их достойною честью и отпустил их, рассудив каждому его отчину; и приехали с честью в свою землю.

ГОД 1245

Новгород. Торопец. Лион

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 79)

Воевала литва около Торжка и Бежицы. И гнались за ними новоторжцы с князем Ярославом Владимировичем [113] , и бились с ними. И отняли коней у новоторжцев, а самих их избили и пошли с полоном прочь. Погнались за ними Явид и Кербет с тверичами и дмитровцами и Ярослав с новоторжцами; и били их под Торопцом, а княжичи их [литовские] вбежали в Торопец. Наутро поспел Александр с новгородцами, и отняли полон весь, а княжичей порубили восьмерых или больше. И затем новгородцы возвратились; князь же погнался за литовцами со своим двором, и бил их под Зижичем, и не упустил из них ни одного мужа, и избили тут остаток княжичей. Сам же [Александр] взял сына своего [114] из Витебска, поехал с малой дружиной и встретил иную рать у Усвята. И тут ему Бог помог, и этих побил, а сам пришёл здоров, и дружина его.

Автор княжеского Жития так рассказывает о войнах князя Александра с литовцами:

…В то же время умножился народ литовский и начал причинять вред владениям Александровым. Он же выезжал и избивал их. Однажды случилось ему выехать, и за один выезд победил семь полков, множество князей их убил, а иных взял в плен; слуги же его, насмехаясь, привязывали их к хвостам коней своих. И начали с того времени бояться имени его.

(5. С. 192)

Новгородские летописи XV века (Новгородская Четвёртая и Новгородская Карамзинская) сообщают под тем же годом о второй поездке князя Александра в Орду (первая, напомним, датируется в них 1242 годом):

Ездил Александр во второй раз к Батыю, и Батый отпустил его на Русь с честью.

(49. С. 229; 54. С. 117)

Однако достоверность и этого сообщения ставится исследователями под сомнение.

В том же 1245 году, 24 июня, в городе Лионе, тогдашней резиденции римских пап, открылся церковный собор, созванный папой Иннокентием IV. Среди прочих вопросов предстояло обсудить возможность установления дипломатических отношений, а в перспективе и союза с правителями Монгольской империи. Страшная татарская угроза, казалось, миновала Европу, и это представлялось европейским политикам не чем иным, как вмешательством Божьим. До Европы доходили странные слухи о существовании где-то в глубинах Азии христианского царства, о том, что сами правители татар проявляют склонность к принятию христианской веры. Теперь в них готовы были увидеть возможных союзников в борьбе с сарацинами, только что отвоевавшими у христиан Иерусалим (1244 год), а может быть, и с православной Никейской (Византийской) империей. На церковном соборе с речью о татарах выступил и некий русский митрополит Пётр, вынужденный, по его словам, бежать из Руси и искать убежище во Франции. О личности этого Петра историки не могут сказать ничего определённого. Предположительно, он был поставлен во главе Русской церкви князем Михаилом Всеволодовичем Черниговским, занимавшим киевский престол ко времени нашествия татар на Киев и настойчиво искавшим союзников на Западе. (Согласно широко распространённому мнению, речь идёт о бывшем игумене киевского Спасского монастыря Петре Акеровиче, упомянутом в летописях под 1230–1231 годами (38. Стб. 455, 456). Однако это не более чем гипотеза, ничем, в сущности, не подкреплённая.)

Рассказ архиепископа Петра о татарах передаёт английский хронист середины XIII века Матвей Парижский:

Некий архиепископ из Руссии по имени Пётр, муж, как можно было судить, честный, набожный и достойный доверия, изгнанный тартарами, бежал из своего королевства и спасся, переправившись в области по эту сторону Альп, чтобы для архиепископства своего получить совет и помощь и от братьев своих утешение, если помогут ему, по велению Божьему, Римская церковь и милостивая благосклонность здешних правителей. Когда же его спросили, насколько осведомлён он о деяниях этих тартар, вопрошающим ответил так:

(21. С. 151–153. Перевод В. И. Матузовой)

«…Они сильнее и подвижнее нас и способны переносить трудности; точно так же и кони их и скот. Женщины их — прекрасные воины и особенно лучницы. Доспехи у них из кожи, почти непробиваемые; наступательное оружие сделано из железа и напоено ядом. Есть у них многочисленные устройства, метко и мощно бьющие. Спят они под открытым небом, не обращая внимания на суровость климата. Они вобрали в себя уже многих от всех народов и племён. А намерены они подчинить себе весь мир, и было им божественное откровение, что должны они разорить весь мир за тридцать девять лет… Они довольно хорошо соблюдают договоры с теми, кто сразу им сдаётся и обращается в невольника; они берут себе из них отборных воинов, которых всегда в сражениях выставляют вперёд. Разных ремесленников они точно так же оставляют себе. Из восстающих против них или презирающих их ярмо они не щадят никого, как и тех, кто их ожидает. Послов они благосклонно принимают, расспрашивают и отпускают»…

Уже вскоре после завершения Лионского собора на восток — к Батыю, а затем и к великому хану в Каракорум, — отправился специальный посланник папы, монах-францисканец Джованни дель Плано Карпини, которому было поручено проверить слухи о возможности союза с татарами. Одновременно папа Иннокентий IV сколачивал коалицию, направленную против татар. По его замыслу, в неё могли бы войти и русские князья — но лишь на условиях признания главенства папы, то есть унии с католичеством.

Летом того же года на юго-западе Руси, в Галицкой земле, произошло третье — после Невской битвы и Ледового побоища — крупное военное столкновение русских с католическим Западом. 17 августа 1245 года у города Ярослава (в западной Галичине) дружины галицко-волынского князя Даниила Романовича и его брата Василька наголову разбили соединённое венгерско-польско-русское войско, посланное венгерским королём Белой IV во главе с князем Ростиславом Михайловичем (сыном Михаила Черниговского), старым венгерским воеводой баном Фильнием («Филей гордым» русских источников) и польским паном Флорианом Войцехови-чем. Эта битва также отличалась особым ожесточением и кровопролитностью:

…Угры и ляхи многие были перебиты и захвачены в плен, и от всех многие были взяты в плен. Тогда же и Филя гордый был взят в плен дворским Андреем, и был приведён к Даниилу, и был убит Даниилом… И многие другие были убиты в гневе…

(39. Стб. 802–805. Перевод О. П. Лихачёвой по: 28. С. 311–313)

Победа под Ярославом упрочила положение князя Даниила Галицкого и остановила наступление венгров и поляков на земли Юго-Западной Руси.

…В том же 1245 году на Русь вернулся младший брат Александра Константин, посланный отцом два года назад «в Кановичи», то есть в Каракорум. Вероятно, он и передал отцу повеление Батыя вновь собираться в путь…

В том же году великий князь Ярослав со своей братией и с племянниками поехал в Татары, к Батыю.

(38. Стб. 470–471)

На этот раз отцу Ярослава предстоял более далёкий путь. Батый отправил великого князя Владимирского и Суздальского на утверждение в ставку великих ханов, Каракорум. Помимо прочего, отец Александра должен был принять участие в церемонии провозглашения нового великого хана — преемника умершего ещё в 1241 году Угедея. По свидетельству восточных хронистов, сам Батый в течение всех прошедших лет упорно отказывался от поездки на курултай, ссылаясь на болезнь ног (видимо, подагру) и крайний упадок сил.

…Так как он был старший из всех [родичей], то из-за его отсутствия около трёх лет не выяснялось дело [о звании] каана. Правила старшая из жён Угедей-каана, ТУракина-хатун. В это время разруха проникла на окраины и в центральные части государства. Каан сделал наследником престола своего внука Ширамуна, но ТУ-ракина-хатун и некоторые эмиры не согласились и сказали: «ГУюк-хан старше» — и для возведения его на престол опять попросили Бату. Хотя он и был обижен на них и опасался печальных событий из-за прежних отношений, но всё же тронулся в путь и двигался медленно. [Ещё] до его прибытия и появления родичей они собственной властью утвердили каанство за Гуюк-ханом…

(59. С. 80. Перевод Ю. П. Верховского)

Вот на этом-то съезде представителей всех земель бескрайней Монгольской империи и должен был присутствовать князь Ярослав Всеволодович. Его положение как ставленника Батыя не могло не осложнить ему жизнь при дворе всесильной вдовы покойного Угедея Туракины-хатун. И действительно, поездка эта закончилась для князя Ярослава трагически.

ГОД 1246

Каракорум. Сарай

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 471)

…Той же осенью князь Ярослав, сын Всеволожь, преставился в иноплеменниках, идя от Кановичей, месяца сентября в 30-й день, на память святого Григория.

Другие летописи добавляют некоторые подробности, свидетельствующие о насильственной смерти князя: «…Преставился Ярослав в Татарах нужною (то есть насильственной. — А. К.) смертью» (38. Стб. 523; 41. Стб. 325–326); или: «Ярослава, великого князя Суздальского, зелием уморили» (39. Стб. 808). Чуть более развёрнутый рассказ читается в так называемом Московском летописном своде конца XV века:

…Князь же великий Ярослав был тогда в Орде, у Кановичей, и много пострадал от безбожных татар за землю Русскую; Фёдором Яруновичем оклеветан был перед царём [115] , и многую тяготу принял. И, пробыв долго в Орде, пошёл из Кановичей, и преставился в иноплеменниках насильственной смертью той же осенью и того же сентября 30-го. О таковых ведь в Писании сказано: «Ничто ведь не сравнится пред Богом, как если кто положит душу свою за други своя (ср. Ин. 15:13)». Сей же князь великий положил душу свою за всех людей своих и за землю Русскую; и причёл его Господь к избранному Своему стаду, ибо милостив был ко всякому и нуждающимся безотказно подавал всё, в чём нуждались они.

(49. С. 139)

За скупыми летописными строками — драма, разыгравшаяся за тысячи вёрст от Руси, в далёких монгольских степях…

Подробности пребывания князя Ярослава Всеволодовича в ставке великих ханов известны нам благодаря рассказу посланника римского папы Иннокентия IV Плано Карпини, который в те же месяцы побывал с дипломатическим поручением в Каракоруме, общался с русским князем и стал свидетелем отъезда уже смертельно больного Ярослава на Русь. Как и Ярослав, Плано Карпини лично присутствовал на избрании нового хана — Гуюка.

Из «Истории монголов,

именуемых нами татарами»

…Когда мы прибыли туда [116] , уже был воздвигнут большой шатёр, приготовленный из белого пурпура; по нашему мнению, он был так велик, что в нём могло поместиться более двух тысяч человек, а кругом была сделана деревянная ограда, которая была разрисована разными изображениями.

На второй или на третий день мы поехали туда с татарами, назначенными нам для охраны, и там собрались все вожди… В первый день все одеты были в белый пурпур [117] , на второй в красный, и тогда к упомянутому шатру прибыл Куйюк (Гуюк. — А. К.); на третий день все были в голубом пурпуре, а на четвёртый — в самых лучших балдахинах… Вожди говорили внутри шатра и, как мы полагаем, рассуждали об избрании. Весь же другой народ был далеко вне вышеупомянутой ограды. И таким образом они пребывали почти до полудня, а затем начали пить кобылье молоко и до вечера выпили столько, что было удивительно смотреть…

Снаружи ограды был русский князь Ярослав из Суздаля и несколько вождей китаев и солангов, также два сына царя Грузии, также посол калифа балдахского, который был султаном, и более десяти других султанов сарацин… Там было более четырёх тысяч послов в числе тех, кто приносил дань, и тех, кто шёл с дарами, султанов, других вождей, которые являлись покориться им, тех, за которыми они послали, и тех, кто были наместниками земель. Всех их вместе поставили за оградой и им подавали пить вместе; нам же и князю Ярославу они всегда давали высшее место, когда мы были с ними вне ограды… А ставка эта, или двор, именуется ими Сыра-Орда…

Папский посланник пишет о некоем подобии уважения, которым будто бы пользовался в ханской ставке русский князь Ярослав. Но вот его же слова, читающиеся чуть выше в той же «Истории монгалов»:

Они [татары] весьма горды по сравнению с другими людьми и всех презирают, мало того, считают их, так сказать, ни за что, будь ли то знатные или незнатные. Именно, мы видели при дворе императора, как знатный муж Ярослав, великий князь Русски, а также сын царя и царицы грузинской и много великих султанов… не получали среди них никакого должного почёта, но приставленные к ним татары, какого бы то низкого звания они ни были, шли впереди их и занимали всегда первое и главное место, а… тем надлежало сидеть сзади зада их.

Нетрудно догадаться, сколь унизительно было это для гордого Ярослава Всеволодовича, правителя ещё недавно могучей и независимой Русской земли.

Торжественное восшествие Гуюка на ханский престол должно было состояться 15 августа 1246 года, однако внезапно выпавший сильный град заставил отложить празднество на несколько дней. По окончании торжеств князь Ярослав намеревался отправиться в обратный путь. Увы, вернуться ему было не суждено. В отличие от русских летописцев Плано Карпини — очевидец событий — свидетельствует, что русский князь скончался в ханской ставке и на родину повезли его бездыханное тело.

В то же время умер Ярослав, бывший великим князем в некоей части Сессии? которая называется Суздаль. Он только что был приглашён к матери императора [118] , которая как бы в знак почёта дала ему есть и пить из собственной руки; и он вернулся в своё помещение, тотчас же занедужил и умер спустя семь дней, и всё тело его удивительным образом посинело. Поэтому все верили, что его там опоили, чтобы свободнее и окончательнее завладеть его землёю. И доказательством этому служит то, что мать императора без ведома бывших там его людей поспешно отправила гонца в Руссию к его сыну Александру, чтобы тот явился к ней, так как она хочет подарить ему землю отца. Тот не пожелал поехать, а остался, и тем временем она посылала грамоты, чтобы он явился для получения земли своего отца. Однако все верили, что если он явится, она умертвит его или даже подвергнет вечному плену.

(32. С. 76–77, 40–41, 79. Перевод А. И. Малеина)

Полагают, что Ярослав стал жертвой старой вражды, существовавшей между Батыем и родичами покойного хана Угедея: вдова последнего увидела в русском князе ставленника ненавистного ей Бату и поспешила избавиться от него. Впрочем, сама Туракина-хатун была отравлена спустя два-три месяца после вступления сына на престол, так что отказ Александра исполнить её требование и явиться вслед за отцом в Каракорум не имел для него серьёзных последствий.

В том же месяце сентябре, когда «в Кановичах» умер князь Ярослав Всеволодович, в ставке Батыя на Волге произошла ещё одна трагедия, стоившая жизни другому русскому князю — давнему сопернику Ярослава в борьбе за Новгород и Киев Михаилу Всеволодовичу Черниговскому.

Вот что рассказывается в «Сказании об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и боярина его Фёдора».

После того как русские князья один за другим начали возвращаться в разорённые татарами города, татары стали требовать от них ехать к Батыю за ярлыками, подтверждающими их права на княжение в своих городах, отчинах и дединах, ибо, говорили они, не подобает князьям «жить на земле Ба-тыевой, не поклонившись ему».

Обычай же такой имели хан и Батый: если кто придёт поклониться им, не велели к себе вести, но приказывали волхвам своим проводить их сквозь огонь и поклониться кусту, и идолам их, и огню, а если что приносили с собой царю, то от всего того брали волхвы часть и бросали в огонь, и только тогда пускали самих пред царём с дарами. Многие же князья с боярами своими проходили сквозь огонь и кланялись кусту и идолам ради славы света сего и просили каждый себе власти. Те же невозбранно давали им [требуемое], чтобы прельстить их славою света сего…

В глазах язычников-татар прохождение между огнями имело очистительный смысл и не было связано с поклонением идолам. Такому обряду подвергались все независимо от их веры: христиане, мусульмане, язычники. Но Михаил, которому также пришлось отправиться к Батыю, не пожелал исполнить обычай, противный христианской вере. В этом его поддержал его духовный отец, к которому князь накануне отъезда пришёл за благословением и советом:

— И ты, сыну Михаиле, если хочешь ехать, не сотвори так, как прочие: не проходи сквозь огонь, не поклоняйся кусту и идолам их, ни брашна их не ешь, ни питья их не пей и не принимай в уста свои никакой скверны, но исповедай веру христианскую, ибо не достойно христианам кланяться никакой твари, но только Господу нашему Иисусу Христу.

Это была программа полного неприятия татар, неприятия их законов, их «правил игры», наконец неприятия их господства над Русью. Но эта программа обрекала князя Михаила — равно как и любого, кто готов был последовать его примеру, — на верную гибель.

Приехав в ставку Батыя, город Сарай на нижней Волге, Михаил, как и заповедал ему духовный отец, отказался исполнить требования татарских чиновников. Об этом доложили Батыю, и тот пришёл в великий гнев. Хан отправил к Михаилу знатного татарина Елдегу с такими словами:

«Почто повелением моим пренебрёг, богам моим не поклонился? Теперь выбирай: живот или смерть? Если повеление моё исполнишь, жив будешь и всё своё великое княжение получишь. Если же не пройдёшь сквозь огонь и не поклонишься ни кусту, ни идолам, то злою смертью умрёшь».

И отвечал великий князь Михаил: «Тебе, царю, кланяюсь, ибо поручил тебе Бог царствие и славу света сего. А тому, чему велишь кланяться, не поклонюсь». Елдега же сказал на это: «Знай, Михаил, что мёртв ты».

С князем был его внук, юный ростовский князь Борис Василькович, сын убитого татарами князя Василька Константиновича. Со слезами на глазах он стал уговаривать деда исполнить волю Батыя. И все бывшие тут бояре Борисовы просили о том же, обещая взять на себя грех князя. Но Михаил остался твёрд, и в этом его поддержал боярин Фёдор. Между тем подоспели убийцы, посланные Батыем.

Те же окаянные убийцы… соскочили с коней и схватили святого и преподобного великого князя Михаила, растянули его за ноги и за руки и начали его бить руками по сердцу. И затем бросили его ниц на землю и били его пятками. Некто же, бывший прежде христианином, но потом отвергший веру христианскую и сделавшийся поганым, по имени Доман, северянин родом [119] , отрезал ножом голову святому мученику великому князю Михаилу и отбросил её прочь…

(41. Стб. 318–325)

Вместе с князем мученическую смерть принял и боярин Фёдор. День их кончины — 20 сентября — стал днём их церковной памяти. Раньше всего почитание святых мучеников за веру Михаила и Фёдора установилось в Ростовской земле, чему немало содействовала дочь Михаила княгиня Мария, мать юных ростовских князей Бориса и Глеба Васильковичей.

Так смерть с разницей всего в несколько дней примирила непримиримых противников в борьбе за власть над Русью — Михаила Черниговского и Ярослава Переяславского…

…Смерть князя Михаила в ставке Батыя не стала, увы, ни первой, ни последней. Плано Карпини приводит ещё один рассказ о событии, свидетелем которого он стал всё в том же злосчастном 1246 году.

Случилось также в недавнюю бытность нашу в их земле, что Андрей, князь Чернигова [120] … был обвинён пред Бату в том, что уводил лошадей татар из земли и продавал их в другое место. И хотя это не было доказано, он всё-таки был убит. Услышав это, младший брат его прибыл с женою убитого к вышеупомянутому князю Батыю с намерением упросить его не отнимать у них земли. Бату сказал отроку, чтобы он взял себе в жёны жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал поять его в мужья, согласно обычаю татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону [христианскому]. А Бату тем не менее передал её ему, хотя оба отказывались, насколько могли, и их обоих повели на ложе, и плачущего и кричащего отрока положили на неё, и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным.

(32. С. 36. Перевод А. И. Малеина)

В том же 1246 году, ранней весной, из ставки Батыя на Волге вернулся ещё один русский князь, которого также застал здесь Плано Карпини, — знаменитый Даниил Романович Галицкий, сильнейший из всех русских князей того времени. Недавний по^ бедитель венгров и ляхов у Ярослава, он в 1245 году вынужден был отправиться в Орду, чтобы сохранить за собой галицкие и волынские земли, и также до дна испил чашу унижений.

Из Галицко-Волынской летописи

(39. Стб. 807–808. Перевод по: 28. С. 313–315)

…Оттуда он прибыл к Батыю на Волгу [121] . Когда он хотел идти на поклон к нему, пришёл человек Ярослава [122] Соногур и сказал: «Твой брат Ярослав кланялся кусту, и тебе придётся поклониться». Даниил сказал: «Дьявол говорит твоими устами. Пусть Бог заградит уста твои, чтобы слово твоё не было слышно». В это время его позвали к Батыю, и он был избавлен Богом от злого их волшебства и кудесничания. Он поклонился по обычаю их и вошёл в шатёр Батыя. И сказал ему Батый: «Даниил, почему ты раньше не приходил? А сейчас пришёл — это хорошо. Пьёшь ли чёрное молоко, наше питьё, кобылий кумыс? [123] » Даниил сказал: «До сих пор не пил. Сейчас, раз велишь, выпью». Тот сказал: «Ъя уже наш, татарин. Пей наше питьё!» Даниил выпил, поклонился по обычаю их… И прислал ему Батый ковш вина, говоря: «Не привыкли вы пить кумыс, пей вино!»

О, злее зла честь татарская! Даниил Романович, великий князь, владел вместе со своим братом всею Русскою землёй: Киевом, Владимиром (Волынским. — А. К.) и Галичем и другими областями, а ныне стоит на коленях и называет себя холопом! Татары хотят дани, а он на жизнь не надеется… Пробыл князь у них двадцать пять дней, был отпущен, и поручена была ему земля, которая у него была. Он пришёл в землю свою, и встретили его брат и сыновья его, и были плач об обиде его и большая радость о здоровье его.

Князь Даниил Романович не смог смириться со своим новым положением подручного ордынского «царя». После возвращения от Батыя он встал на путь пока ещё глухого и тайного сопротивления ордынскому игу, ища пути сближения с Западом, донельзя напуганным татарской угрозой. Даниил заключил союз со своим недавним врагом Белой IV, женив сына Льва на дочери венгерского короля, завязал сношения с папой римским Иннокентием IV, который как раз в эти годы, после возвращения из Монголии Плано Карпини, усиленно хлопотал о создании антитатарской коалиции, включавшей бы в себя и правителей русских земель. Ещё больше привлекала понтифика реальная, как ему казалось, возможность подчинения своей власти Русской церкви и унии католичества с православием (на этот счёт в те же годы велись переговоры между папским двором и никейским (византийским) императором).

Из посланий «светлейшему королю Руси Иоанну» (то есть князю Даниилу) «епископа Иннокентия, раба рабов Божьих» (то есть папы Иннокентия IV)

…До сих пор в ваших землях не без опасности для душ соблюдались религиозные установления и обычаи греков, которые упорно и пагубно для самих себя уклонились от единства Церкви. Недавно же [124] Божеской милостью ваши сердца были озарены для того, чтобы вы признали, что Римская церковь является матерью и наставницей всех других, а верховный понтифик — преемником святого Петра, которому вручены были ключи от Царства Небесного…

Мы направили в ваши края достопочтенного брата нашего… архиепископа Пруссии и Эстонии [Альберта], легата апостольского престола, человека особенно близкого нашему сердцу… Поэтому мы просим, наставляем и настойчиво увещеваем твою королевскую светлость и повелеваем, чтобы ты в вышеозначенных делах и делах, касающихся татар, воспользовался его советом и оказал ему помощь и покровительство, за что затем ты уготовишь себе заслуженное доброе имя у Бога и людей, и мы сможем славить твою королевскую милость достойными хвалами во имя Господа.

Дано в Лионе в 5 ноны мая, третий год понтификата (3 мая 1246 года).

…Склонённые твоими мольбами, мы принимаем тебя и означенное королевство под покровительство святого Петра и наше, что и подтверждаем настоящим письмом…

Дано в Лионе в 5 ноны мая, третий год понтификата (3 мая 1246 года).

При этом папа готов был пойти даже на сохранение в Галицкой Руси православных обрядов — но при непременном признании догмата о главенстве римского папы и подчинении ему Русской церкви.

…Поелику мы особо выделяем тебя среди почитающих Церковь, то с Божьей помощью охотно устремляем слух наш к твоим просьбам и оказываем милостивое благословение твоим пожеланиям. Посему, дражайший во Христе сын, склоняясь к твоим просьбам, мы разрешаем настоящим письмом епископам и другим пресвитерам Руси придерживаться обычаев, связанных с приготовлением Святых Даров из перебродившего теста, и других их религиозных обычаев, которые не противоречат вере католической, то есть вере Римской церкви…

Дано в Лионе в 6 календы сентября, пятый год понтификата (27 августа 1247 года).

(8. С. 122–129. Переводе. А. Большаковой)

…Поелику опасности можно избежать, оградившись щитом Провидения, то мы просим, молим и настойчиво убеждаем твою светлость как об особой милости: когда тебе станет известно, что войско татар направляется против христиан, позаботься сообщить об этом возлюбленным сынам, братьям Тевтонского ордена, проживающим в землях русских, с тем чтобы, как только это известие дойдёт до нас, мы смогли своевременно обдумать, каким образом с Божьей помощью оказать мужественное сопротивление сим татарам.

Дано в Лионе 23 января 1248 года.

Однако реальной помощи от папского престола Даниил так и не дождался, что вскоре (около 1248 года) привело к срыву переговоров и его отказу от королевской короны, предложенной ему папой. Впоследствии, правда, переговоры возобновятся.

ГОДЫ 1247–1249

Владимир. Сарай. Каракорум

Только к весне 1247 года тело великого князя Ярослава Всеволодовича наконец привезли в стольный Владимир, где и похоронили в белокаменном Успенском соборе в присутствии его сыновей, духовенства и многочисленного народа.

Услышал Александр о смерти отца своего, приехал из Новгорода во Владимир и плакал по отцу своему с дядей своим Святославом и с братьями своими. В том же году князь Святослав, сын Всеволожь, сел [на княжение] во Владимире на столе отца своего, а племянников своих посадил по городам, как урядил им отец их Ярослав.

Александр остался князем Новгородским, хотя, может быть, получил к своему Новгородскому княжению ещё какие-то города. Что же касается Святослава, то он совсем недолго просидел на великом княжении и вскоре (даже не успев съездить за ярлыком в Орду) был изгнан из Владимира своим племянником, энергичным и решительным младшим братом Александра Невского Андреем. Судя по неясным и противоречивым показаниям источников, на великокняжеский престол претендовал и ещё один брат Александра — московский князь Михаил; кажется, он и стал великим князем после отъезда в том же году Андрея и Александра в Орду. (Спустя год, в 1248 году, князь Михаил погибнет в битве с литовцами на реке Протве и будет похоронен во Владимире, в Успенском соборе.)

В том же году поехал князь Андрей Ярославич в Татары, к Батыю, и князь Александр также поехал за братом к Батыю. Батый же, оказав им почести, послал их к Кановичам.

(38. Стб. 471)

Яркий, хотя и легендарный рассказ о поездке Александра к Батыю сохранился в Житии князя:

По смерти отца своего князь Александр пришёл во Владимир в силе тяжкой. И был грозен приход его, и промчалась весть о нём до самого устья Волги. И начали жёны моавитянские [126] пугать детей своих, говоря: «Александр князь едет!»

(5. С. 192)

Задумал князь Александр, и благословил его епископ Кирилл [127] ; и пошёл к царю в Орду. И увидел его царь Батый, и удивился, и сказал вельможам своим: «Воистину мне сказали, что нет князя, подобного ему». Почтив же его достойно, отпустил его…

Вероятно, Андрей надеялся получить в Орде ярлык на великое княжение, фактически уже занятое им. Александр как старший из Ярославичей вынужден был последовать за братом. Батый не стал лично решать судьбу братьев, но отправил обоих в Каракорум, ставку великого хана. Наверняка он имел на этот счёт какие-то особые, сугубо политические соображения, касавшиеся его взаимоотношений с ханом Гуюком и его родичами, с которыми, как мы уже говорили, он открыто враждовал. Возможно, русские князья должны были послужить разменной монетой в его политической игре. Впрочем, мы не знаем точно, сколь долго князья пробыли в Сарае, при дворе Батыя, и когда отправились в путь в Монголию. Соответственно, не знаем мы и того, где именно — в Сарае или по дороге в Каракорум — застало их известие о смерти хана Гуюка, случившейся весной 1248 года.

Сам путь — а Сарай с Каракорумом разделяли четыре с половиной тысячи километров (и это не считая 1250 километров от Владимира до Сарая) — занял не один месяц. Плано Карпини, например, потратил на дорогу от ставки Батыя до Каракорума три с половиной месяца (а до этого два месяца добирался из Киева до Сарая), причём, по его собственным словам, они в сопровождении татар передвигались «с великой поспешностью» и ехали «быстро, без всякого перерыва». Обычный же путь составлял четыре месяца — именно столько продолжалось, например, путешествие к монгольским ханам Гильома де Рубрука, посланца короля Франции Людовика Святого (32. С. 119), и армянского царя Гетума (31. С. 82). Если же известие о смерти Гуюка застало русских князей в дороге, то их путешествие должно было сильно осложниться, а время, проведённое в пути, — значительно увеличиться.

После смерти Гуюк-хана закрыли все дороги, — сообщает Рашид ад-Дин,  — вышел приказ, чтобы каждый остановился там, где его застал приказ, будь то населённое место или разорённое.

(59. С. 121. Перевод Ю. П. Верховского)

В тот же год была большая засуха, — повествует под 1248 годом китайская официальная хроника «Юань ши».  — Воды в реках совершенно высохли; степные травы выгорели — из каждых десяти голов лошадей или скота восемь или девять пали, и люди не имели чем поддерживать жизнь.

(16. С. 179. Перевод Р. П. Храпачевского)

А ведь земли, по которым ехали путешественники, и без того были безводными и плохо пригодными для проживания. Во всяком случае, так должно было казаться русским людям, привыкшим к умеренному климату средней полосы России, к обилию воды и разнообразию пищи.

Вот как описывал Плано Карпини некоторые из тех обычных тягот, которые ожидали путешественников на этом пути:

…После этого мы въехали в землю кангитов, в которой в очень многих местах ощущается сильная скудость в воде… Поэтому люди князя русского Ярослава, ехавшие к нему в татарскую землю, в большом количестве умерли в этой пустыне. В этой земле, а также в Комании мы нашли многочисленные головы и кости мёртвых людей, лежащие на земле подобно навозу…

(32. С. 74, 76. Перевод А. И. Малеина)

Из земли кангитов въехали мы в землю бисерминов… В этой земле мы нашли бесчисленные истреблённые города, разрушенные крепости и много опустошённых селений… Мы вставали рано утром и ехали до ночи без еды; и очень часто приезжали так поздно, что не ели и ночью, а то, что мы должны были есть вечером, нам давалось ранним утром, и мы ехали, как только могли скакать лошади…

А ведь был ещё и обратный путь… Когда Плано Карпини и его спутники вернулись на Русь, их встречали будто восставших из мёртвых — таково было всеобщее отношение к тем, кто проделал путь «к Кановичам» и обратно.

Но главным испытанием было каждодневное общение с татарами. Князья Александр и Андрей и их спутники имели охранную грамоту от Батыя — и всё равно они должны были чувствовать себя среди свирепых язычников так, словно оказались в преисподней. Во всяком случае, именно это сравнение приходило на ум многим путешественникам-христианам, побывавшим в их землях.

Вот как, например, описывал татар армянский историк второй половины XIII века Киракос Гандзакеци:

Вид их был адский и наводил ужас. У них не было бороды, а только несколько волос на губах и на подбородке. Глаза узкие и быстрые, голос тонкий и острый. Они сложены прочно и долговечны. Когда имеют что поесть, то едят часто и пьют с жадностью; в противном случае легко переносят голод. Едят безразлично всех животных — чистых и нечистых, но всему предпочитают конину… Они берут столько жён, сколько хотят. Прелюбодеев с их жёнами умерщвляют, но сами безразлично имеют общение с чужестранками, где бы их ни встретили. Они ненавидят воровство и жестокою смертью умерщвляют воров…

(30. С. 45–46. Перевод К. П. Патканова)

(32. С. 102)

…Мне прямо представилось, что я вырвался из рук демонов.

А это уже слова Гильома Рубрука после его первой встречи с татарами.

При этом татары ни во что не ставили любых чужеземцев, какого бы высокого сана они ни были, жестоко и бесцеремонно обирали их, требуя себе всё, что попадалось им на глаза: еду, питьё, украшения…

Зато на всём пути на расстоянии дневного перегона располагались ямы — особые станции для смены лошадей. Впоследствии эта дорожная, ямская служба — совершенно необходимая в условиях огромной евразийской империи — будет устроена и в России.

…Пребывание Андрея и Александра в ставке великих ханов совпало по времени с очередным междуцарствием, всегда сопровождавшимся неразберихой в управлении делами. Регентшей престола стала вдова покойного Гуюка ханша Огул-Каймиш. Восточные авторы дают ей весьма нелестную оценку:

…По повелению Огул-Каймиш гроб с ГУюк-ханом перенесли в Имиль, где была его ставка. Соркуктани-беги [130] по обычаю послала ей в утешение наставление, одежду и бохтаг [131] . И Бату таким же образом обласкал её и выказал дружбу. Он говорил: «Дела государства пусть правит на прежних основаниях по советам Чин-кая [132] и вельмож Огул-Каймиш и пусть не пренебрегает ими, так как мне невозможно тронуться с места по причине старости, немощи и болезни ног; вы, младшие родственники, все находитесь там и приступайте к тому, что нужно». И хотя, кроме сделок с купцами, никаких дел больше не было и Огул-Каймиш бблыпую часть времени проводила наедине с шаманами и была занята их бреднями и небылицами, у Хаджи и Нагу (сыновей Гуюка. — А. К.) в противодействие матери появились свои две резиденции, так что в одном месте оказалось три правителя. С другой стороны, царевичи по собственной воле писали грамоты и издавали приказы. Вследствие разногласий между матерью, сыновьями и другими царевичами и противоречивых мнений и распоряжений дела пришли в беспорядок. Эмир Чинкай не знал, что делать, — никто не слушал его слов и советов.

(59. С. 121–122. Перевод Ю. П. Верховского)

Междуцарствие будет продолжаться долгих три года, в течение которых князья и нойоны Монгольской империи окажутся не в состоянии договориться об избрании нового великого хана. Для свержения Огул-Каймиш понадобится личное присутствие на курултае Батыя, на время забывшего о своих недугах, и только после этого летом 1251 года на ханский престол будет возведён его союзник Менгу (Мункэ).

Впрочем, в 1249 году отношения между Батыем и Огул-Каймиш — по крайней мере внешне — выглядели вполне дружественными, и можно полагать, что именно этим объясняется в целом успешное завершение визита в Каракорум посланцев Батыя Александра и Андрея. Успеху их поездки могло способствовать и то обстоятельство, что упомянутый в источниках Чинкай, правивший делами при Огул-Каймиш, был известен своим расположением к христианству и в его окружении находилось немало священнослужителей, в том числе и из Руси (см.: 59. С. 120–121). Русские князья — разумеется, не без обязательных в таких случаях богатых подношений — сумели получить желаемое: им обоим достались ярлыки на великое княжение, причём старший, Александр, получил Киев «и всю Русскую землю», а младший, Андрей, — отцовский престол во Владимире. Напомним, что отец Александра и Андрея Ярослав владел обоими ярлыками — и на Киев, и на Владимир. Но теперь к великому хану явились сразу два князя, и разделение ярлыков между ними казалось вполне логичным. Это было и в интересах самих монголов, всегда умевших столкнуть друг с другом подвластных им русских князей.

Формально статус Александра был выше, ибо Клев по-прежнему считался главным, стольным городом Руси. Но разорённый татарами и обезлюдевший, он не представлял для князя особого интереса, и потому Александр едва ли мог быть удовлетворён принятым решением. Возможно, настороженное отношение к Александру Огул-Каймиш унаследовала от своей старшей родственницы Туракины-хатун, некогда тщетно призывавшей русского князя в свою ставку. Тогда Александр отказался ехать в Каракорум, и об этом здесь, наверное, не забыли.

Но делать было нечего. Братья отправились в обратный путь. Спустя два с половиной года после своего отъезда из Владимира, в конце 1249 года, они наконец возвратились на Русь.

ЗИМА 1249/50 ГОДА

Владимир. Новгород

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 472)

…Той же зимой приехали Александр и Андрей от Кановичей, и приказали Александру Киев и всю Русскую землю, а Андрей сел во Владимире на столе.

Александр не поехал в доставшийся ему Киев, но задержался во Владимире — стольном городе своего брата.

Той же зимой преставился во Владимире князь Владимир Константинович, на память святого первомученика Стефана [133] . Плакал над ним много князь Александр с братией, и проводили его с честью из Золотых ворот, и повезли в Углич; блаженный же епископ Кирилл с игуменами отпели [над ним] погребальные песни, и положили его у Святого Спаса, и плакались много.

Той же зимой преставился во Владимире князь Василий Всеволодович, на память святого Феодора [134] , и повезли его к Ярославлю; провожали же его князь Александр, и Борис с Глебом, и мать их; блаженный же епископ Кирилл с игуменами и священниками отпел погребальные песни, и положили его с честью у Святой Богородицы, и плакали над ним много.

В том же феврале 1250 года князь Александр Ярославич вернулся в Новгород.

Приехал князь Александр из Орды, и была радость великая в Новгороде.

(24. С. 80)

Некоторые дополнительные подробности приведены в «Истории Российской» В. Н. Татищева:

…А Александр пошёл в Новгород и оттуда хотел идти к Киеву, но отговорили его новгородцы татар ради. Он же остался в Новгороде…

(71. С. 39)

* * *

Вероятно, именно в это время, вскоре после возвращения из Орды в Новгород, князь Александр получил два послания от римского папы Иннокентия IV, отправленные ему ещё в 1248 году. Наслышанный об Александре от Плано Карпини и, несомненно, знавший о победах русского князя над шведами, ливонцами и литвой, папа хотел видеть его среди своих союзников по антиордынской коалиции. Кроме того, папа полагал, что разорение Руси создаёт хорошие возможности для католической пропаганды в русских землях и присоединения новгородских и псковских земель к церковной унии между католичеством и православием — разумеется, под эгидой папы. Первое из этих посланий было датировано 23 января:

Благородному мужу Александру, герцогу Суздальскому, Иннокентий епископ, раб рабов Божиих.

(23. С. 136–138; ср. 22. С. 263–265. Перевод В. И. Матузовой)

Отец грядущего века, князь мира, сеятель благочестивых помыслов, Спаситель наш Господь Иисус Христос окропил росою своего благословения дух родителя твоего, светлой памяти Ярослава, и, с дивной щедростью явив ему милость познать Себя, уготовил ему дорогу в пустыне, которая привела его к яслям Господним, подобно овце, долго блуждавшей в пустыне. Ибо, как стало нам известно из сообщения возлюбленного сына, брата Иоанна де Плано Карпини из Ордена миноритов, протонотария нашего, отправленного к народу татарскому, отец твой, страстно вожделев обратиться в нового человека, смиренно и благочестиво отдал себя послушанию Римской церкви, матери своей, через этого брата, в присутствии Емера, военного советника [135] , и вскоре бы о том проведали все люди, если бы смерть столь неожиданно и злосчастно не вырвала его из жизни [136] .

Поелику он столь блаженно завершил свой жизненный путь, то надобно благочестиво и твёрдо уверовать в то, что, причисленный к сонму праведников, он покоится в вечном блаженстве там, где сияет немеркнущий свет, недосягаемый взорам с земли, где разливается благоухание, которое не развеивается от дуновения ветра, и где он постоянно пребывает в объятиях любви, в которой несть пресыщения.

Итак, желая, чтобы ты, будучи законным наследником отца своего, обрёл блаженство, как и он, мы, наподобие той женщины из Евангелия, которая зажгла светильник, дабы разыскать утерянную драхму, разведываем путь, прилагая усердие и тщание, чтобы мудро привести тебя к тому же, чтобы ты смог последовать спасительной стезёй по стопам своего отца, достойного подражания во все времена, и с такой же чистотою в сердце и правдивостию в уме предаться исполнению заветов и поучений Римской церкви, чтобы ты, оставив бездорожье, обрекающее на вечную смерть, смиренно возъединился с тою церковью, которая тех, кто её чтит, безсомненно ведёт к спасению прямой стезёй своих наставлений.

Да не будет тобою разом отвергнута просьба наша (с которой обращаемся к тебе), исполняя наш долг, и которая служит твоей же пользе; ибо весь спрос с тебя — чтобы убоялся ты Бога и всем сердцем своим Его любил, соблюдая Его заветы. Но, конечно, не останется сокрытым, что ты смысла здравого лишён, коль скоро откажешь в своём повиновении нам, мало того — Богу, чьё место мы, недостойные, занимаем на земле. При повиновении же этом никто, каким бы могущественным он ни был, не поступится своей честью, напротив, всяческая мощь и независимость со временем умножаются, ибо во главе государств стоят те достойные, кто не только других превосходить желает, но и величию Божию служить стремится.

Вот о чём светлость твою просим, напоминаем и в чём ревностно увещеваем, дабы ты матерь Римскую церковь признал и её папе повиновался, а также со рвением поощрял твоих подданных к повиновению апостольскому престолу, чтобы вкусить тебе от неувядаемых плодов вечного блаженства. Да будет тебе ведомо, что коль скоро пристанешь ты к людям, угодным нам, более того — Богу, тебя среди других католиков первым почитать, а о возвеличении славы твоей неусыпно радеть будем.

Ведомо, что от опасности легче бежать, прикрывшись щитом мудрости, и мы просим тебя об особой услуге: как только проведаешь, что татарское войско на христиан поднялось, чтобы ты не преминул немедля известить об этом братьев Тевтонского ордена, в Ливонии пребывающих [137] , дабы, как только это известие через братьев оных дойдёт до нашего сведения, мы смогли безотлагательно поразмыслить, каким образом, с помощью Божией, сим татарам мужественное сопротивление оказать.

За то же, что не пожелал ты подставить выю твою под ярмо татарских дикарей [138] , мы будем воздавать хвалу мудрости твоей к вящей славе Господней.

Писано в Лионе X дня февральских календ V года (23 января 1248 года).

Посланцы папы не застали Александра в Новгороде, ибо ещё в 1247 году князь отправился в Сарай, а оттуда — в Каракорум. Однако ещё до своего отъезда из Новгорода (и, вероятно, ещё до получения первого папского послания) князь Александр Ярославич провёл какие-то переговоры с посланцами Альберта фон Зуербеера, архиепископа Прусского, представлявшего интересы римского понтифика. По мнению исследователей, в ожидании предстоящей поездки «к Кановичам» Александр дал уклончивый ответ на предложения папы, рассчитанный на продолжение переговоров. В частности, он соглашался на построение в Пскове латинской церкви — кирхи. В этом не было ничего необычного: такая католическая церковь — «варяжская божница» — существовала, например, в Новгороде ещё с XI века. Во всяком случае, до нас дошло ещё одно послание папы Иннокентия IV к «славному Александру, королю Новгорода», датированное 15 сентября того же 1248 года. Если это послание адресовано именно Александру Невскому — в чём, кажется, не остаётся сомнений, — то оно свидетельствует о том, что в Лионе, где находилась тогда резиденция римского папы, ответ русского князя был расценен как явное свидетельство его готовности принять предложенные папой условия.

Александру, сиятельному королю Новгорода.

(60. С. 108–109, 112–113. Перевод Г. Рошко; ср. 22. С. 269–270)

Господь отверз очи души твоей и исполнил тебя сиянием света Своего, ибо, как узнали мы от нашего благословенного брата, архиепископа Прусского, легата Апостолического престола, ты преданно искал и прозорливо обрёл путь, который позволит тебе весьма легко и весьма быстро достичь врат райских. Однако поскольку ключи от этих врат Господь вверил блаженному Петру и его преемникам, римским папам, дабы они не впускали кого-либо не признающего Римскую церковь как матерь нашей веры и не почитающего папу — наместника Христа — с сердцем, исполненным послушания и радости, ты, дабы не быть удалённым ими от врат, не угодив Богу, — ты со всяким рвением испросил, чтобы тебя приобщили как члена к единой главе Церкви через истинное послушание, в знак коего ты предложил воздвигнуть в граде твоём Плескове соборный храм для латинян.

За это намерение твоё мы воздаём искреннейшую хвалу Спасителю всех людей, Который, отнюдь не желая чьей-либо погибели, искупил нас, предав Себя, и смертью Своей даровал нам жизнь, а множеством Своих унижений облёк нас в великую славу; мы, нежно заключая тебя в объятия наши как избранного сына Церкви, испытываем чувство умиления в той же мере, в какой ты, обретающийся в столь удалённых краях, ощутил сладость Церкви — там, где множество людей, следуя твоему примеру, могут достичь того же единства.

Итак, мужайся, дражайший сын наш. Забудь прошлое, устреми все помыслы к цели более совершенной, дабы, непоколебимо и решительно храня верность Церкви, о чём мы уже говорили, и усердствуя в её лоне, ты взрастил бы цветы сладостные, которые позднее принесут плоды, навеки избавленные от тления.

И не помышляй, что подобное послушание каким бы то ни было образом принудительно для тебя. Ведь, требуя его, мы ждём от человека лишь и именно любви к Богу и возрастания праведности, ибо, совлекшись смертного тела, он — по заслугам своим — будет причислен к лику праведных, внидет туда, где сияет свет невещественный и где яства сладкие, коими нельзя пресытиться, и где пребывает полнота милосердной любви, коей нельзя насытиться.

Кроме того, вышеупомянутый архиепископ желает навестить тебя, поэтому мы обращаемся к твоему королевскому величеству с молениями, предостережениями и настойчивыми просьбами, дабы ты подобающим образом принял его как выдающегося члена Церкви, дабы ты отнёсся к нему благосклонно и с уважением воспринял то, что он посоветует тебе ради спасения твоего и твоих подданных.

Мы же, следуя совету того же архиепископа, позволяем тебе воздвигнуть упомянутый храм.

Писано в Лионе XVII дня октябрьских календ VI года (15 сентября 1248 года).

Это послание, как и предыдущее, князь Александр мог получить лишь по возвращении из Монголии. К тому времени он сделал выбор — и не в пользу Запада. Как полагают исследователи, увиденное на пути от Владимира к Сараю и Каракоруму и обратно произвело на Александра сильное впечатление: он убедился в несокрушимой мощи Монгольской империи, в невозможности разорённой и ослабленной Руси противиться власти татарских «царей».

Вот как передаёт Житие князя его ответ папским посланникам:

Некогда же пришли к нему послы от папы из великого Рима с такими словами: «Папа наш так говорит: «Слышали мы, что ты князь достойный и славный и земля твоя велика. Потому и прислали к тебе от двенадцати кардиналов двух искуснейших — Галда и Гемонта [140] , чтоб ты послушал учение их о законе Божии».

(5. С. 193)

Князь же Александр, подумав с мудрецами своими, отписал к нему, так говоря: «От Адама до потопа, от потопа до разделения языков, от смешения языков до начала Авраама, от Авраама до прохождения Израиля сквозь Красное море, от исхода сынов Израилевых до смерти царя Давида, от начала царства Соломонова до Августа царя, от начала Августа и до Христова Рождества, от Рождества Христова до Страдания и Воскресения Господня, от Воскресения Его и до Восшествия на небеса, от Восшествия на небеса до царства Константинова, от начала царства Константинова до первого собора, от первого собора до седьмого — всё то хорошо ведаем, а от вас учения не принимаем». Они же возвратились восвояси.

В этом ответе князя, в его нежелании даже вступать в прения с латинскими послами проявилась отнюдь не какая-то его религиозная ограниченность, как может показаться на первый взгляд. Это был выбор и религиозный, и политический. Александр отдавал себе отчёт в том, что Запад едва ли сможет помочь Руси в освобождении от ордынского ига; борьба же с Ордой, к которой призывал папский престол, могла оказаться гибельной и для него, и для страны. Известно, что в Орде с крайним подозрением относились к любым контактам русских князей с правителями Запада — наверное, нежелание раздражать татар тоже повлияло на выбор князя. Не готов был Александр пойти и на унию с Римом (а именно это было непременным условием предлагавшегося союза). Принятие унии — даже при формальном согласии Рима на сохранение всех православных обрядов в богослужении — на практике могло означать лишь простое подчинение латинянам, причём одновременно и политическое, и духовное. История господства латинян в Прибалтике или Галиче (где они ненадолго утвердились в 10-х годах XIII века) наглядно доказывала это.

Так князь Александр избрал для себя иной путь, отличный от того, что избрал князь Даниил Галицкий, — путь отказа от всякого сотрудничества с Западом и вместе с тем путь вынужденной покорности Орде, принятия всех её условий. Именно в этом, надо полагать, усматривал он единственное спасение как для своей власти над Русью — пусть и ограниченной признанием ордынского суверенитета, — так и для самой Руси.

ГОД 1250

Владимир

Поехал князь Борис к Сартаку [141] . Сартак же, оказав ему почести, отпустил его в свою отчину. Той же осенью поехал Святослав Всеволодович с сыном в Татары. Той же осенью приехал в Суздальскую землю митрополит Кирилл. Той же зимою женился князь Андрей Ярославич на дочери Даниила Романовича, и венчали их митрополит с епископом Кириллом во Владимире у Святой Богородицы, и много веселья было.

(38. Стб. 472)

Два события этого года заслуживают комментария. Во-первых, приезд в Северо-Восточную Русь нового митрополита Кирилла, рукоположенного около 1247 года патриархом Константинопольским в Никее (где временно обосновались патриархи после завоевания крестоносцами Константинополя в 1204 году). Ставленник князя Даниила Галицкого, Кирилл станет впоследствии одним из самых близких людей к князю Александру Невскому, его единомышленником и сподвижником.

Во-вторых, брак с дочерью Даниила Галицкого великого князя Владимирского Андрея Ярославича, ради которого, вероятно, Кирилл и прибыл в Суздальскую землю. Сближение брата Александра Невского с князем Даниилом преследовало, помимо прочего, и политические цели и в конечном счёте привело к созданию антиордынской коалиции в самой Руси.

ГОД 1251

Новгород

Год тяжёлой болезни князя Александра Ярославича.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 80)

Приехали в Новгород митрополит Кирилл и ростовский епископ, тоже Кирилл именем, и поставили архиепископа Новгородского Далмата [142] . В том же году начались дожди, и залило все луга, и урожаи, и сено; и мост великий снесла вода на Волхове, а на осень побил мороз урожай, но остаток уцелел. Ибо Господь Бог попущает за грехи наши или голод, или рать, или иные разные казни, но велико милосердие Его — терпит нас, ожидая покаяния, как и Сам сказал: «Не хочу смерти грешнику, но возрождения жизни его», и оставляет нам остатки на оживление наше.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 472–473)

В том же году была болезнь тяжкая князю Александру, но Бог помиловал его, и молитва отца его Ярослава, и блаженного митрополита, и епископа Кирилла.

В то же лето поехал Глеб [Василькович] на Бело-озеро в свою отчину. Той же зимой мирно было.

Тем же 1251 годом датируют переговоры князя Александра Ярославича с норвежским королём Хаконом Хаконарсоном (или Хаконом Старым), о которых рассказывает исландская «Сага о Хаконе, сыне Хакона», написанная современником и участником событий, исландским историком Стурлой Тордарсо-ном, в 1264–1265 годах на основе официальных материалов королевской канцелярии. Переговоры эти касались пограничных споров о сборе дани с земель карелов и саамов и едва не увенчались династическим союзом между Новгородом и Норвегией. Однако в итоге союз двух государств так и не сложился.

Из «Саги о Хаконе Хаконарсоне»

(15. С. 203. Перевод Т. Н. Джаксон)

Той зимой, когда конунг Хакон сидел в Трандхейме [143] , прибыли с востока из Гардарики ( Руси.  — А. К.) послы конунга Александра из Хольмгарда ( Новгорода.  — А. К.). Звался Микьял [144] и был рыцарем тот, кто предводительствовал ими. Жаловались они на то, что нападали друг на друга управляющие конунга Хакона на севере в Марке [145] и восточные кирьялы ( карелы.  — А. К.) , те, что были обязаны данью конунгу Хольмгардов, так как они постоянно вели войну с грабежами и убийствами. Были там назначенные встречи, и было принято решение, как этому положить конец. Было им также поручено, чтобы они повидали госпожу Кристин, дочь конунга Хакона, так как конунг Хольмгардов так повелел им, чтобы они спросили конунга Хакона, не отдаст ли он ту госпожу сыну конунга Александра [146] . Конунг Хакон принял такое решение, что послал он весной людей из Трандхейма, и отправились они на восток в Хольмгард вместе с послами конунга Александра. Возглавляли ту поездку Виглейк, сын священника, и Боргар. Отправились они в Бьёрпон и так по восточному пути [147] . Прибыли они летом в Хольмгард, и принял их конунг хорошо, и установили они тогда мир между собой и своими данническими землями так, что не должны были воевать друг с другом ни кирьялы, ни финны ( саамы.  — А. К.); но продержалось это соглашение с тех пор недолго. В то время было большое немирье в Хольмгарде. Пришли татары на государство конунга Хольмгардов [148] , и по этой причине больше не занимались тем сватовством, которое велел начать конунг Хольмгарда. И когда они выполнили свои поручения, отправились они назад с востока с достойными дарами, которые конунг Хольмгарда посылал конунгу Хакону. Прибыли они с востока зимой и встретились с конунгом в Вике.

Сместная область, в которой могли действовать сборщики дани как из Норвегии, так и из Новгорода, занимала громадную территорию от северо-запада современной Норвегии до южного берега Кольского полуострова в Кандалакшском заливе Белого моря. До нашего времени дошёл норвежский текст первой половины — середины XIV века, который определял те границы, куда могли доходить сборщики дани из обеих стран, — так называемая «Разграничительная грамота»; эти границы далеко перекрывали друг друга, образуя обширную область совместного владения.

…Брать в тех границах не более пяти серых ( то есть беличьих. — А. К.) шкурок с каждого лука, — указывалось в грамоте,  — или по старине, если они хотят, чтоб по старине было.

(129. С. 32. Перевод И. П. Шаскольского)

Предотвратить в этих условиях столкновения между карелами и русскими, с одной стороны, и норвежскими чиновниками и саамами — с другой, на практике оказалось невозможным. С последней трети XIII века, то есть уже при преемниках Александра Невского, на этих землях начнётся настоящая война, которая будет завершена лишь норвежско-новгородским миром 1326 года.

ГОД 1252

Орда. Северо-Восточная Русь

События этого года — одного из «чёрных лет» в истории России — остаются так и не выясненными до конца. Историки, увы, вынуждены довольствоваться скудными и во многом противоречивыми показаниями различных русских летописей.

Из Лаврентьевской летописи

В лето 6760 (1252). Пошёл Александр Ярославич, князь Новгородский, в Татары; и отпустили его с честью великой, дав ему старейшинство во всей братии его. В том же году надумал князь Андрей Ярославич со своими боярами бежать, дабы не служить царям, и побежал в неведомую землю с княгинею своею и с боярами своими. И погнались татары за ним, и настигли его у города Переяславля. Бог же сохранил его и молитва отца его. Татары же рассыпались по земле, и княгиню Ярославову [150] схватили, и детей поймали, и воеводу Жидослава здесь убили, и княгиню убили, и детей Ярославовых в полон отправили, и людей без числа повели, и коней, и скот, и, много зла сотворив, ушли. В том же году отпустили татары Олега, князя Рязанского, в его землю. В том же году пришёл Александр, князь великий, из Татар в город Владимир, и встретили его с крестами у Золотых ворот митрополит, и все игумены, и горожане, и посадили его на столе отца его Ярослава, когда тысячу и всё управление держал Роман Михайлович [151] ; и была радость великая в граде Владимире и во всей земле Суздальской. В том же году преставился христолюбивый князь Святослав Всеволодович [152] .

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Из Софийской Первой летописи (по списку Царского)

(52. С. 87)

Пошёл князь Александр Ярославич в Орду, к царю Сартаку. В том же году пришли Певрюй, и Котия, и Олабуга храбрый на землю Суздальскую со многими воинами, силою татарскою, на великого князя Андрея Ярославича. Ибо по преставлении великого князя Ярослава великое княжение Владимирское дали сыну [его] князю Андрею. Было же то в канун Борисова дня [153] . Безбожные татары переправились под Владимиром через Клязьму и, таясь, пошли к городу Переяславлю. На утро же, на Борисов день, встретил их великий князь Андрей сот своими полками. И сразились оба полка, и была сеча великая. Гневом Божиим, за умножение грехов наших, побеждены были погаными; великий же князь Андрей едва убежал. И приехал в Великий Новгород, новгородцы же не приняли его; он же поехал ко Пскову и пробыл там немного, ибо поджидал свою княгиню. Когда приехала к нему княгиня его, поехал великий князь Андрей с княгинею в немецкий город Колывань. И оставил тут княгиню, а сам отправился за море, в Свейскую землю; мейстер же свейский встретил его и принял его с честью. Он же послал за княгинею в Колывань, и приехала к нему княгиня его. Пробыл же некоторое время в Свейской земле, потом пришёл в свою отчину. Безбожные же татары пленили город Переяславль и возвратились оттуда в землю свою…

Из Никоновской летописи

(43. С. 138)

…В том же году пришли из Орды царевич Неврюй [154] , и князь Катияк, и князь Алабуга храбрый ратью на великого князя Андрея Ярославича Суздальского… и на всю землю Суздальскую. Князь же великий Андрей Ярославич Суздальский смутился в себе, говоря: «Господи, что се есть! Доколе нам меж собою браниться и наводить друг на друга татар; лучше мне бежать в чужую землю, нежели дружиться и служить татарам». И, собрав воинство своё, пошёл против них, и, встретившись, начали биться, и была битва великая, и одолели татары, и побежал великий князь Андрей Суздальский с княгинею своею и с боярами своими…

Можно догадываться, что поездка князя Александра Ярославича в Орду была связана с переменами на ханском престоле в Каракоруме, где летом 1251 года великим ханом был провозглашён Менгу (Мункэ), союзник Батыя. По свидетельству китайских источников, Менгу был твёрд и решителен, а в управлении вельможами весьма строг. Он пресёк злоупотребления прежних лет и покончил с неразберихой периода междуцарствия, провёл многочисленные казни и опалы. В частности, особым указом были полностью отменены «все пайцзы, печати, высочайшие указы, рескрипты и ярлыки, которые выдавались без меры двором каана и чжуванами» в предшествующие годы (16. С. 186–187).

Следовательно, теряли силу решения, принятые несколькими годами раньше недоброжелательницей Батыя, вдовой Гуюк-хана Огул-Каймиш (сама ханша была подвергнута унизительной и мучительной казни). А ведь именно в её правление брат Александра Андрей получил ярлык на великое княжение Владимирское, а сам Александр — на великое княжение Киевское. В отличие от брата Александр был крайне заинтересован в пересмотре этих решений и получении в свои руки великого княжения Владимирского, на которое он — как старший из Ярославичей — имел больше прав, нежели его младший брат Андрей. Андрей же, надо думать, считал иначе. По-видимому, именно этим не в последнюю очередь и объясняется его мятеж против ордынского «царя».

Не знаем мы и того, как вёл себя в ставке Сартака Александр. В. Н. Татищев в своей «Истории Российской» приводит рассказ, судя по которому именно жалобы Александра на брата привели к страшной «Неврюевой рати» и разорению Северо-Восточной Руси:

Иде князь великий Александр Ярославич во Орду, к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с честию. И жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение под ним, яко старейшим, и грады отческие ему поймал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея и повеле Неврюи салтану идти на Андрея и привести его перед себя…

(71. С. 40)

Однако едва ли Татищев извлёк этот текст из какого-то «раннего источника, не попавшего в летописи», как считают некоторые исследователи (126. С. 148; 93. С. 51–52). Скорее, перед нами естественное стремление историка XVIII века разобраться в сути описываемых летописью событий, восстановить их внутреннюю логику, опираясь на сходные факты из более поздней нашей истории, когда русские князья нередко приезжали с жалобами на своих братьев в Орду.

В том же 1252 году, одновременно с «Неврюевой ратью», на Русь из Орды было послано ещё одно войско — против князя Даниила Романовича Галицкого, тестя и союзника Андрея Ярославича. Во главе этого войска был поставлен Куремса, самый младший (по свидетельству Плано Карпини) из военачальников Батыя. Однако наступление татар на югозападные русские земли на этот раз было отбито.

В то же лето (или прежде, или после) приехали татары к Бакоте… Потом Куремса пришёл к Кременцу и воевал в окрестностях Кременца… Но они ничего не достигли в окрестностях Кременца и возвратились в свои страны…

(39. Стб. 828–829, 838, 846)

После войны Куремсы при Кременце Даниил начал войну против татар… Даниил воевал с Куремсой и никогда не боялся Куремсы, потому что Куремса никогда не мог причинить ему зла…

Лишь спустя несколько лет, после того как место Куремсы займёт гораздо более опытный Бурундай, Даниил будет вынужден подчиниться. И тогда многие из его городов — тех самых, которые он отстраивал, украшал и заселял людьми, бежавшими от татар, будут разрушены по повелению татар самими русскими…

Но так или иначе, а в последнем в истории переломного XIII века открытом военном столкновении русских князей с татарами князь Александр оказался — может быть, и не по своей вине — в лагере татар. В отличие от своего брата Андрея (и в отличие от Даниила Галицкого) он, очевидно, не верил в возможность сопротивления ордынским ханам. А потому предпочёл покориться их власти, надеясь, что именно покорность, а вместе с нею мир и отсутствие разорительных войн — даже в условиях всё возраставшего экономического гнёта Орды — позволят его земле возродиться к будущей жизни. Впоследствии эта политика Александра в отношении Орды будет продолжена его'потомками и преемниками на великокняжеском престоле — московскими князьями.

Так князь Александр Ярославич занял наконец отцовский престол и получил «старейшинство» среди русских князей, сделавшись великим князем Владимирским.

По пленении же Неврюевом великий князь Александр церкви воздвигнул и город людьми наполнил, людей же разбежавшихся собрал в домы их…

(52. С. 87)

Ещё несколько десятилетий спустя во Владимире будут помнить о заботе, которую проявлял великий князь Александр Ярославич в отношении владимирских и прочих храмов. Один из владимирских епископов, живших в самом конце XIII столетия (Иаков или Симеон), в своём послании не названному по имени сыну Александра Невского (Дмитрию или Андрею) будет ставить в пример их отца:

Вижь, сыну княже, како были великие князья, твои прадеды и деды, и отец твой великий князь Александр: украсили церковь Божию клирошанами, и книгами, и богатыми домами, и великими десятинами по всем градам, и судами церковными…

(26. С. 470–471)

Новгородский же книжник позднее изобразит приход князя Александра Ярославича на великое княжение во Владимир поистине в эпическом стиле:

…По Батые пришёл на великое княжение из Новгорода Великого в град Владимир сын Ярославов, внук Всеволодов, правнук Юрия Долгорукого Александр Великий, Храбрый, Невский, коий шестьюжды имел брань с немцами: и помог ему Бог, и короля убил [157] . И потому князья русские с честью хранят имя великого князя Александра Ярославича, внука Всеволодова.

(24. С. 468–469)

ГОД 1253

Новгород. Псков

Став великим князем Владимирским, Александр остался жить в Северо-Восточной Руси, а на новгородское княжение посадил своего старшего сына, одиннадцатилетнего Василия. В том же году юному Василию Александровичу впервые пришлось встать — конечно, только формально — во главе новгородского войска.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

В лето 6761 (1253). Воевала литва волость Новгородскую и захватила полон; и нагнали их новгородцы с князем Василием у Торопца, и так отмстили им за кровь христианскую, и победили их, и полон отняли, и пришли в Новгород здравы.

В том же году пришли немцы под Псков и пожгли посад, но самих их псковичи много били. И пошли новгородцы полком к ним из Новгорода, и те побежали прочь. И пришли новгородцы в Новгород, и, повернувшись, пошли за Нарову, и опустошили волость их; и корела также много зла сотворила волости их. В том же году пошли с псковичами воевать немцев, и они поставили против них полк, и победили их псковичи [158] силою честного креста, ибо сами на себя начали окаянные клятвопреступники [159] ; и прислали во Псков и в Новгород, прося мира на всей воле новгородской и на псковской, и так заключили мир.

Того же лета, на зиму, выбежал князь Ярослав Ярославич из Низовской земли, и посадили его [на княжение] во Пскове.

(24. С. 80)

Последнее событие, датированное зимой 6761 года, произошло, по-видимому, уже в следующем, 1254 году. Лаврентьевская летопись иначе рассказывает о судьбе князя Ярослава Ярославича, брата Александра Невского и ещё одного участника несчастной для русских битвы у Переяславля во время «Неврюевой рати»:

На зиму, по Крещении ( после 6 января 1254 года.  — А. К.), Ярослав, князь Тверской, сын великого князя Ярослава, со своими боярами поехал в Ладогу, оставив свою отчину. Ладожане почтили его достойною честью…

(38. Стб. 473–474)

Наверное, именно из Ладоги, «на зиму», Ярослав и перебрался в Псков, где был принят псковичами на княжение. Александр не мог не воспринять это как открытый вызов своей власти.

Ещё одно событие этого года не нашло отражения в русских источниках, хотя имело весьма тяжёлые и долговременные последствия для Руси.

Из «Юань-ши»

Битекчи Берке внёс в реестр количество дворов и населения русских [160] .

(16. С. 190. Перевод Р. П. Храпачевского)

Упомянутый в китайском источнике Берке — под именем Беркай — известен и русской летописи. Именно он шесть лет спустя, в 1259 году, будет «брать число» (то есть проводить перепись всего податного, облагаемого налогом населения) в Новгороде. Пока же, вероятно, был составлен лишь предварительный реестр, то есть начата подготовка к будущему «исчислению» всей подвластной монголам Русской земли. Знаменательно, что это событие отделено всего несколькими месяцами от начала великого княжения Александра Ярославича.

ГОД 1254

Ростов. Дрогичин

Новгородская летопись, говоря о событиях этого года, ограничивается всего одной, но весьма красноречивой фразой:

Добро было христианам.

(24. С. 80)

Надо думать, что объяснялась эта невиданная прежде «доброта» отсутствием князя Александра в Новгороде в течение двух предшествующих лет и, может быть, мягкостью его юного сына, лишь недавно севшего на новгородский престол. Это — единственная подобная фраза в Новгородской летописи за все годы княжения Александра Ярославича.

Лаврентьевская же летопись под 1254 годом (как и под предыдущим 1253-м) сообщает главным образом о местных ростовских событиях:

В лето 6761 (1253), месяца мая во 2-й день, на память святого отца Афанасия, в граде Ростове священа была церковь во имя святых мучеников Бориса и Глеба священным епископом Кириллом при благоверном князе Борисе и Глебе [Васильковичах]. В том же году, И сентября, родился сын князю Борису Васильковичу, и нарекли ему имя в святом крещении Дмитрий.

(38. Стб. 473–474)

В лето 6762 (1254)… Того же лета, 30 июля, родился сын князю Борису, и нарекли имя ему Константин.

В том же 1254 году важное событие произошло на юго-западе Русской земли. Галицкий князь Даниил Романович, вдохновлённый своими успехами в войнах с татарами Куремсы и только что совершивший успешный поход в Силезию, где он действовал совместно с поляками и литовцами (этот поход стал составной частью так называемой войны за Австрийское наследство), пошёл на союз с римским папой: он принял из рук легатов папы Иннокентия IV королевскую корону, а вместе с ней — и условия унии между православной и католической церквями, при которой православные сохраняли все свои обряды, но взамен признавали власть папы.

Из Галицко-Волынской летописи [161]

(39. Стб. 826–827. Перевод О. П. Лихачёвой по: 29. С. 331)

Прислал папа почётных послов, принёсших венец, скипетр и корону, которыми выражается королевское достоинство, с речью: «Сын, прими от нас королевский венец». Он ещё до этого присылал к нему епископа береньского и каменецкого, говоря: «Прими венец королевский». Но в то время Даниил их не принял, сказав: «Татарское войско не перестаёт жить с нами во вражде, как же могу я принять от тебя венец, не имея от тебя помощи?» Опизо [162] пришёл и принёс венец, обещая: «Будет тебе помощь от папы». Он, однако, не желал, и убедили его мать его, Болеслав, Семовит [163] , ляшские бояре, чтобы он принял венец, говоря ему: «А мы будем тебе в помощь против поганых».

Он же венец от Бога принял в церкви Святых Апостолов, от престола святого Петра, от отца своего папы Иннокентия и от всех епископов своих. Иннокентий предавал проклятью тех, кто хулил православную греческую веру, и хотел собрать собор об истинной вере, о воссоединении церквей. Даниил принял венец от Бога в городе Дорогичине.

Однако, как вскоре выяснилось, надежды Даниила на помощь папы в борьбе с татарами, ради чего он и пошёл на такой, неоднозначно воспринимаемый в русском обществе шаг, оказались тщетными. Союза Галицкой Руси с Западом не получилось. Никаких практических результатов не дала и уния — первая попытка объединения Западной и Восточной церквей в истории России.

ГОД 1255

Владимир. Новгород

Год нового столкновения Александра с новгородцами.

Из Лаврентьевской летописи

После Великого дня, на Святой неделе, преставился Константин, сын великого князя Ярослава, и был плач велик; [и], обрядив, понесли тело его во Владимир. И когда услышал князь Александр о смерти брата своего, встретил его [с] митрополитом, игуменами и священниками; [и], отпев положенные песнопения, положили его у Святой Богородицы во Владимире.

В том же году задумали новгородцы послать Далмата, епископа Новгородского, к великому князю Александру с грамотами, будто о мире; тот же промедлил. И восстановил дьявол, искони не желающий добра роду человеческому, вражду, и был мятеж в Новгороде: выгнали князя Василия. В том же году приехал князь Василий Новгородский в Торжок и дождался тут отца своего Александра…

Дальнейшие события суздальский летописец излагает очень кратко, рисуя радужную, но, увы, весьма далёкую от действительности картину быстрого усмирения Новгорода:

Великий же князь с Дмитрием Святославичем [165] и с боярами пошёл к Новгороду. И когда услышали новгородцы, вышли с крестами и поклонились ему с честью многой, и была радость великая. И посадил сына своего в Новгороде, а сам поехал от них с честью великой, дав им мир.

(38. Стб. 474)

О том, что происходило в Новгороде на самом деле, мы узнаём из подробного рассказа Новгородской Первой летописи. Оказывается, здесь не обошлось без брата Александра, беглого князя Ярослава Ярославича, попытавшегося захватить власть над Новгородом и встретившего решительную поддержку со стороны горожан.

В лето 6763 (1255). Вывели новгородцы из Пскова Ярослава Ярославича и посадили его на столе, а Василия выгнали вон. И, услышав об этом, Александр, отец Василия, пошёл ратью к Новгороду. И когда шёл Александр со многими полками и с новоторжцами, встретил его Ратишка с изменнической вестью [166] : «Поспеши, княже, брат твой Ярослав бежал». И поставили новгородцы полк за [церковью] Рождества Христова, в конце, а кто пешие, те встали от Святого Ильи, против Городища. И сказали меньшие [167] на вече у Святого Николы: «Братья, а что как скажет князь: «Выдайте мне моих врагов»?» И целовали меньшие Святую Богородицу, что стоять им всем: либо живот, либо смерть за правду новгородскую, за свою отчину. Лучшие же мужи собрали совет зол: как бы им меньших одолеть, а князя ввести на своей воле. И побежал Михалко из города к Святому Георгию (Юрьеву монастырю. — А. К.) для того, чтобы со своим полком напасть на нашу сторону и людей разогнать. Уведал [о том] Онанья [и], желая ему добра, послал за ним втайне Якуна; чёрные же люди, узнав о том, погнались за ним (за Михалком. — А. К.) и хотели двор его [разграбить], но не дал им Онанья: «Братья, если того убьёте, то убейте меня прежде!» — ибо не ведал, что и о нём мысль злую надумали: самого его схватить, а посадничество дать Михалку. И прислал князь Бориса на вече: «Выдайте мне Онанью посадника; если же не выдадите, я вам не князь — иду на город ратью!» И послали новгородцы к князю владыку [168] и Клима тысяцкого: «Поезжай, княже, на свой стол, а злодеев не слушай, а с Онаньи гнев сложи и со всех мужей новгородских». И не послушал князь мольбы владыки и Климовы. И сказали новгородцы: «Братья! Если князь наш так надумал с нашими крестопреступниками, то вот им Бог и Святая София, а князь без греха». И стоял весь полк три дня за свою правду, а на четвёртый день прислал князь, так говоря: «Если лишится Онанья посадничества, то я с вас гнев снимаю». И лишили Онанью посадничества, и взяли мир на всей воле новгородской. И пошёл князь в город, и встретил его архиепископ Далмат со всем священническим чином, с крестами, у Прикуповича двора; и все радостью исполнились, а злодеи омрачились: потому что христианам радость, а дьяволу пагуба, что не было христианам великого кровопролития. И сел князь Александр на своём столе. В то же лето дали посадничество Михалку Степановичу.

(24. С. 80–81)

Причины новгородского мятежа, в общем-то, понятны. Это те самые причины, которые прежде отвращали новгородцев от отца Александра князя Ярослава Всеволодовича. Но, в отличие от Ярослава, Александр владел Новгородом, оставаясь великим князем Владимирским, то есть соединял в своих руках обе власти — и великокняжескую, и новгородскую. А это давало ему возможности значительно большие, нежели его предшественникам на новгородском престоле. Кроме того, не будем забывать, в какое время пришлось ему управлять Новгородом. Разорение Северо-Восточной Руси Батыем, а затем ещё и «Неврюевой ратью» с неизбежностью заставляло Александра выкачивать из не разорённого татарами Новгорода дополнительные, не предусмотренные прежними договорами средства, ещё более ужесточать и без того крутую политику в отношении вольнолюбивого и, по меркам Руси, чересчур богатого города, а значит, рушить «старину» — главный принцип и основу основ средневекового русского права.

О том, что меры политического и экономического принуждения при князе Александре Ярославиче действительно были чрезвычайными, мы можем судить по договорам Великого Новгорода с последующими новгородскими князьями (договоры Новгорода с самим князем Александром не сохранились). В них нередки ссылки на насилия, творимые Александром, на захват им земель и покосов у новгородских бояр, на то, что князь и его приближённые-суздальцы — вопреки «грамотам Ярославлим» и «старине» — приобретали новгородские волости и сёла.

Вот, например, что говорится об этом в датированной 1266 годом договорной грамоте Новгорода с братом Александра, великим князем Ярославом Яро-славичем (он занимал новгородский престол после смерти Александра Невского, в 1264–1271 годах):

…На сем, княже, целуй крест ко всему Новугороду, на чём то целовали деды, и отцы, и отец твой Ярослав ( заметим, что ссылки на «брата твоего Александра» здесь нет.  — А. К.). Новгород ти держати в старине, по пошлине… А пожни [169] , княже, что пошло тебе и твоим мужам, то твоё. А что было отъял брат твой Александр пожни, а то ти, княже, не надобе. А что, княже, брат твой Александр деял насилие на Новегороде, а того ся, княже, отступи…

(14. С. 10–11)

Но, увы… Повторяемые из грамоты в грамоту призывы новгородцев к своим князьям оставались неуслышанными. Князья Северо-Восточной Руси видели в Новгороде по большей части источник доходов, столь необходимых в условиях жестокого ордынского ига, когда дани взимались в двойном, а то и тройном размере — и своим князьям, и ордынским «царям». А потому, как писал крупнейший отечественный исследователь средневековой Руси и биограф Александра Невского Владимир Терентьевич Пашуто, «князья в поисках земель и средств не отступали, а, напротив, всё деятельнее вторгались в порядки республики»…

В том же году в Орде умер разоритель Руси хан Батый. Впрочем, на русско-ордынские отношения это особо не повлияло, ибо русские князья давно уже привыкли иметь дело со старшим сыном и соправителем Батыя Сартаком, который к тому же явно благоволил христианам. Но в следующем, 1256 году скончался и он, по слухам отравленный своими родичами. На престол в Сарае взошёл малолетний сын Батыя Улагчи (Улавчий русских летописей).

ГОД 1256

Нарова. Финляндия

Поехали князья на Городец да в Новгород [Нижний]; князь же Борис [Василькович] поехал в Татары, а князь Александр послал дары. Борис же, побывав у Улавчия, дары дал и приехал в свою отчину с честью…

(38. Стб. 474)

Несколько по-другому рассказывается об этом у В. Н. Татищева:

Поехал князь Андрей [170] на Городец и в Новгород Нижний княжить. Князь же Борис Василькович Ростовский пошёл в Татары со многими дарами. Также и князь Александр Ярославин послал послов своих в Татары со многими дарами просить за Андрея. Князь Борис Василькович Ростовский был у Улавчия, и дары отдал, и честь многую принял, и Андрею прощение испросил, и возвратился со многою честью в свою отчину.

(71. С. 42)

Главные же для князя Александра Ярославича события этого года вновь разворачивались в Новгороде. Под 1256 годом летописи рассказывают о новом наступлении шведов на йовгородские земли.

Из Новгородской Первой летописи

Пришли свей, и емь, и сумь, и Дидман со своею волостью, и множество [рати], и начали устраивать город на Нарове. Князя же тогда не было в Новгороде, и послали новгородцы в Низ, к князю, за полками, а сами разослали по своей волости. Они же, окаянные, побежали за море…

Этот поход имел свою предысторию. Названный русскими источниками Дидман — могущественный немецкий феодал Дитрих (Тидерик) фон Кивель, владевший землями в датской Эстонии — области Вирумаа (Виронии) на границе с Новгородской землёй. В посланиях римского папы Александра IV (1254–1261) он упомянут как едва ли не главный инициатор нового крестового похода на земли води, ижорян и карел — подданных новгородского князя — с целью обращения этих язычников в христианство. Вероятно, под влиянием Дитриха фон Кивеля шведы вместе с отрядами подчинённых им финских племён и решились нанести удар не на главном — невском — направлении (где совсем недавно потерпели сокрушительное поражение от Александра), но в районе реки Наровы, где, кстати говоря, и располагались основные владения Дитриха. Опорным пунктом шведско-датского влияния в захваченных землях должен был стать новый город, поставленный на самой границе Новгородской земли, на реке Нарове.

Однако планам шведов и «Дидмана» не суждено было сбыться. Узнав даже не о выступлении русской рати из Новгорода, но только лишь о подготовке к выступлению, захватчики «побегоша за море» — случай нечастый в военной истории. Видно, имя Александра Невского и в самом деле прославилось далеко за пределами Руси, как об этом рассказывает княжеское Житие: «и по ту сторону моря Варяжского, и до великого Рима».

Однако Александр не собирался ограничиваться изгнанием шведов из Наровской крепости. Он предпринял большой поход вглубь самой Швеции — в недавно присоединённые к Швеции земли финского племени емь.

В то же лето, на зиму, приехал князь Александр, и митрополит с ним; и выступил князь в путь, и митрополит с ним, а новгородцы не ведали, куда князь идёт; иные говорили, будто на чудь идёт. Дошли до Копорья, и пошёл Александр на емь, а митрополит пошёл в Новгород, и иные многие новгородцы возвратились от Копорья. И пошёл князь со своими полками и с новгородцами, и зол был путь их, так что не видели ни дня, ни ночи; и многим шестникам была пагуба, а новгородцев Бог уберёг. И пришёл в землю Емскую: одних убил, а других [в плен] захватил; и вернулись новгородцы с князем Александром все здоровы.

(24. С. 81)

Тогда же пошёл князь в Низ, взяв послов новгородских, Елевферия и Михаила Пинещинича, а сына своего Василия посадил на столе.

По-другому (причём с явным литературным налётом) рассказывает об этом походе Александра автор Софийской Первой летописи:

…И пошёл великий князь со своею силою и с новгородцами на Свейскую землю и на чудь, и был зол путь их, так что не видели ни дня, ни ночи, и прошли горы непроходимые, и повоевали Поморье всё: одних убили, а других в полон взяли, и обратно возвратились в землю свою со множеством полона. Славна же была земля страхом его и грозою его…

(41. Стб. 333–334)

Сохранилась булла папы Александра IV, которая по косвенным признакам датируется 1256 или 1257 годом и, по-видимому, сообщает как раз о походе 1256 года в Тавастланд (Восточную Финляндию). Как выясняется, особую жестокость в этом походе проявили союзники новгородцев — карелы. Папская булла свидетельствует также о том, что военные действия русских и карел вызвали восстание среди самой еми — тавастов, направленное против власти шведов и особенно против христианской веры, в которую лишь недавно, и то силой меча, они были обращены шведами.

…Из писем дражайшего во Христе сына нашего Вальдемара, прославленного короля Швеции [172] , стало известно неприятнейшее для нашего слуха и души сообщение о тягчайших и жестоких нападениях, которые очень часто переносят верноподданные этого королевства от врагов Христа, называемых обыкновенно карелами, и от язычников других близлежащих областей. Действительно, среди всех прочих опасностей, которые причинили названному государству коварства и жестокость этого племени, особенно в этом году, когда оно, неистово вторгнувшись в некоторые части данного государства, свирепо убило многих из его верноподданных, пролило множество крови, много усадеб и земель предало огню, подвергло также поруганию святыни и различные места, предназначенные для богослужения, многих возрождённых благодатью священного источника прискорбным образом привлекло на свою сторону, восстановило их, к несчастью, в языческих обычаях и тягчайшим и предосудительным образом подчинило себе…

(Цит. по: 131. С. 219–220. Перевод И. П. Шаскольского)

Северный поход Александра не принёс каких-либо практических результатов: земли еми так и не были возвращены под власть Новгорода. Однако, как отмечал крупнейший исследователь русско-скандинавских отношений Игорь Павлович Шас-кольский, «русская государственность показала этим походом, что она не сломлена татаро-монгольским нашествием и по-прежнему готова решительно отстаивать свои государственные интересы на берегах Балтийского моря… После похода Александра Невского 1256 года более четверти века правящие круги феодальной Швеции опасались предпринимать новые агрессивные акции против русских владений» (131. С. 226).

ГОД 1257

Северо-Восточная Русь. Новгород

Поехали князья в Татары: Александр, Андрей, Борис, [и], почтив Улавчия, приехали в свою отчину. Той же зимой приехал Гпеб Василькович из Кановичской земли, от царя, и оженился в Орде…

(38. Стб. 474)

Год 1257-й стал во многом переломным в истории русско-ордынских отношений. В правление великого хана Менгу (1251–1259) произошло упорядочение сбора дани в масштабах всей Монгольской империи. Ещё в 1252 году была организована перепись населения в Китае, на следующий год — в Иране; тогда же, как мы помним, составлен и некий «реестр» для Руси и страны «асов» (осетин). Меры великого хана были поддержаны правителями отдельных улусов, в том числе и Батыем.

О том, каковы были последствия «исчисления народа», можно судить на примере других стран, подвластных монголам. Вот, например, что писал современник событий Киракос Гандзакеци о переписи населения в Армении, Грузии и Кавказской Албании, имевшей место около 1254–1255 годов:

Мангу-хан и великий военачальник Бату отправили сановника Аргуна… и другого вельможу из Орды Бату ТУра-Ага со многими другими чиновниками — произвести перепись всем народам, им подчинённым.

(31. С. 78. Перевод К. П. Патканова)

Получив повеление, они отправились во все страны… и стали вписывать в реестры всех, начиная с десятилетних, исключая женщин. Требуя налогов сверх сил и доведя этим людей до нищенства, они стали мучить и терзать их тисками; скрывавшихся ловили и умерщвляли. У тех, кто не мог заплатить, брали детей, так как их сопровождали мусульмане персияне. Но и князья, владетели областей, содействовали им при мучениях и вымогательствах, причём и сами наживались.

Всё это ждало теперь и Русь. К 1257 году татарские чиновники, имевшие полномочия от великого хана Менгу и правителя Орды Улагчи, явились в русские города. Русские князья, специально для этого вызванные в Сарай, по-видимому, обязались по мере своих сил помогать им в исполнении их обязанностей.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 474–475)

…Той же зимой приехали численники, исчислили всю землю Суздальскую, и Рязанскую, и Муромскую, и поставили десятников, и сотников, и тысячников, и темников [173] , и ушли в Орду; только не считали игуменов, чернецов, попов, клирошан — тех, кто смотрит на Святую Богородицу и на владыку.

Се всё было на Русскую землю грех ради наших, — сетовал, описывая эти события, автор позднего Тверского летописца.  — И не наведи, Господи, гнева противу делом нашим, но по милости ТЪоей спаси нас, человеколюбче, благий Господи!

(46. Стб. 401)

За всем, что происходило на Руси, внимательно следили не только в Сарае, но и в далёком Каракоруме.

Из «Юань-ши»

В девятой луне ( 8 октября — 7 ноября 1257 года . — А. К.) войска выступили в поход на юг. [Менгу] сделал Китая, сына зятя каана Лачина, даругачи [174] по умиротворению и охране порядка у русских, в связи с чем пожаловал ему 300 коней и 5000 овец.

(16. С. 195. Перевод Р. П. Храпачевского)

Несколько по-другому обязанности «даруги» Китая обозначены в другом месте той же китайской хроники:

…Китая, сына зятя каана Лачина, сделали даругачи, чтобы привести в повиновение и править землями русских и алан [175] .

(16. С. 208)

Всеобщая перепись населения проводилась татарами для более точного исчисления дани, которую отныне должна была платить Русь. Принципы взимания дани были разработаны китайскими чиновниками, и самым выдающимся из них Елюй Чуцаем, ещё на рубеже 20—30-х годов XIII века для всех улусов огромной Монгольской империи.

Освобождение от «числа» духовенства — «церковных людей» — вполне соответствовало духу завещания Чингисхана — его знаменитой «Ясы»: монголы освобождали от даней служителей Бога во всех покорённых ими странах, независимо от вероисповедания, чтобы те могли свободно обращаться к различным богам со словами молитвы за своих завоевателей. («Яса, то есть постановление Чингисхана», писал армянский историк XIII века Вартан, предписывает «дома Божии и служителей их, кто бы они ни были, освобождать от налогов и держать в почёте» (30. С. 24).) Наряду со священнослужителями других стран предстоятели Русской церкви получили от ханов особый ярлык, подтверждающий их льготы. Древнейший из дошедших до нас ярлыков (он вместе с некоторыми другими ярлыками сохранился в переводе с монгольского на русский язык в рукописях XV–XVI веков) датирован августом 1267 года и был выдан ханом Менгу-Тимуром. Но в нём имеются ссылки на более ранние ярлыки, и можно думать, что практику выдачи таких ярлыков русскому духовенству начал ещё в конце 40-х годов XIII века, то есть при князе Александре Яро-славиче, завоеватель и разоритель Руси хан Батый (см.: 120. С. 89–90). Имеется в ярлыке Менгу-Тимура и обязательная для монголов ссылка на «Ясу» Чингисхана:

А се… ярлык дал Менгу-Темир царь…

(61. С. 588–589)

…Чингис царь [постановил], что если будет дань или корм, то пусть не трогают их ( церковных людей.  — А. К.), ж [с] искренним сердцем молятся Богу за нас и за племя наше и благословляют нас… И последующие цари, [следуя] тем же путём, пожаловали попов, чернецов: дань ли, или иное что ни будет — тамга, поплужное, ям, война [176] , кто чего ни просит…

И мы, Богу молясь, их грамоты не переиначили… Какая бы ни была дань, или поплужное, или подвода, или корм, кто ни будет, да не требует; ям, войну, тамги не дают; или если что церкви принадлежит — земля, вода, огород, мельницы, зимовища, летовища, — да не занимают [у] них. А если забрали [у них], то пусть назад отдадут. И церковных мастеров — сокольников, пардусников — кто бы ни был, — пусть не забирают, не берут под стражу. Или что [принадлежит им] по закону их — книги или иное что — пусть не отбирают, не захватывают, не раздирают, не портят.

А кто будет веру их хулить, тот человек виновен будет и умрёт…

А попы от нас пожалованы по прежней грамоте, чтобы Бога молили и благословляли. А если кто будет [с] неискренним сердцем о нас молиться, тот грех на вас будет…

Такая целенаправленная политика религиозной терпимости и поддержки господствующей Церкви (несмотря на то, что со времён хана Берке официальной религией в Орде стал ислам) приносила свои плоды. Помимо прочего, она, несомненно, способствовала стабилизации русского общества, даже в условиях ордынского ига.

Что же касается остального населения, то оно должно было платить тяжкие дани — «десятины», «тамги» и др. Единицей обложения — так же, как в Китае и других подвластных монголам странах, — становился двор. «По сути дела, перепись положила начало созданию разветвлённой административно-фискальной системы, конкретно олицетворявшей монгольское иго на Руси», — пишет современный историк (93. С. 53).

В самой же Руси перепись — или «число», как её называли русские, — вызвала просто-таки мистический ужас. «В русском народе… в течение веков жил мистический страх перед переписью, — писал биограф святого князя Александра Невского Н. А. Клепинин. — Здесь же перепись исходила от татар, от племени неведомого и злого, поклонявшегося идолам. В представлении народа происхождение татар терялось во мраке неведомых библейских народов. Это были неверные моавитяне, загнанные судьёй Гедеоном в страны между востоком и севером, откуда они должны прийти перед концом света и Страшным судом. Перепись, производившаяся этим народом, — знак Антихристов — взволновала всю Русь» (96. С. 152).

Мы не знаем, как происходила перепись в городах Северо-Восточной Руси. О драматических же событиях, разыгравшихся в Новгороде, рассказывает Новгородская Первая летопись. Появление здесь татарских численников означало, помимо прочего, угрозу окончательного завоевания татарами этого города, формально остававшегося независимым. Всё это вызвало настоящий мятеж, жестоко подавленный лишь при участии самого князя Александра Ярославича.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 82)

В лето 6765 (1257). Пришла весть из Руси злая, что хотят татары тамги и десятины с Новгорода, и возмущались люди в течение всего лета. И к Госпожину дню [178] умер Онания посадник, а на зиму убили новгородцы посадника Михалка. Если бы кто добро другому делал, то [и ему] добро бы было, [а] копая под другим яму, сам в неё свалится.

Той же зимой приехали послы татарские с Александром, а Василий бежал во Псков. И начали послы просить десятины, тамги, и не дались новгородцы на то; дали дары для царя и отпустили их с миром. Князь же Александр выгнал сына своего изо Пскова и послал в Низ, а Александра [179] и дружину его казнил: тому нос урезал, а иному очи вынул — тем, кто подбивал Василия на злое. Всяк ведь злый зло да погибнет.

Той же зимой убили Мишу. Той же зимой дали посадничество Михаилу Фёдоровичу, выведя [его] из Ладоги, а тысяцкое дали Жироху.

В поздней Никоновской летописи о расправе Александра над новгородцами говорится подробнее:

…а князь Александр Ярославич выгнал сына своего изо Пскова и послал его в Низ, а дружину его казнил: одним нос и уши отрезал, другим же очи вынул и руки отсёк — тем, кто ему советовал таковое сотворить…

(42. С. 142)

Однако эта жестокая расправа не успокоила город. Новгородцы сумели избавиться от «числа» — но, увы, ненадолго.

ГОД 1258

Северо-Восточная Русь

Из Новгородской Первой летописи

(24. С. 82)

Пришли литва с полочанами к Смоленску и взяли Воищину на щит. Той же осенью приходила литва к Торжку; и выступили новоторжцы, и, по грехам нашим, победили литовцы засаду: одних избили, а других в полон взяли, а иные едва убежали, и много зла было в Торжке. Той же зимой взяли татары всю землю Литовскую, а самих перебили.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 475)

Преставился князь Олег Рязанский на Страстной неделе в среду, в чернецах и в схиме, и положен был у Святого Спаса месяца марта [180] в 20-й [день], на память святой мученицы Фотинии Самарянины.

Того же лета пошли князья в Татары: Александр,

Андрей, Борис, Ярослав Тверской; почтили Улавчия [181] и всех воевод и были отпущены в свою отчину.

Той же осенью приехали Борис и Глеб с княгиней в Ростов и кланялись Святой Богородице и епископу Кириллу и матери своей, великой княгине, и была в Ростове радость великая о приезде Глебовом.

Той же зимой приехали численники во Владимир, и пошли численники и князья к Новгороду: Александр, Андрей, Борис…

Последнее событие относится к зиме уже следующего (1259/60) года. О том, что на самом деле происходило тогда в Новгороде, подробно и красочно рассказывает автор Новгородской Первой летописи. Как оказалось, для того, чтобы сломить сопротивление новгородцев и подчинить их татарам, потребовались силы не одного князя Александра Ярославича, но целой коалиции князей Северо-Восточной Руси — его родного брата Андрея Суздальского и двоюродного племянника Бориса Васильковича Ростовского.

ГОД 1259

Новгород

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 82–83)

В лето 6767 (1259). Было знамение в луне, так что и следа от него не осталось [182] . Той же зимой приехал Михайло Пинещинич из Низу со лживым посольством, так говоря: «Если не согласитесь на число, то уже полки на Низовской земле»; и дались новгородцы на число.

Той же зимой приехали окаянные татары сыроядцы Беркай [183] и Касачик [184] с жёнами своими и иных много. И был в Новгороде великий мятеж, и по волости много зла учинили, когда собирали туску [185] окаянным татарам. И начали окаянные бояться смерти, говоря Александру: «Дай нам сторожей, не то убьют нас». И повелел князь стеречь их сыну посадничьему и всем детям боярским по ночам. И сказали татары: «Дайте нам число или бежим прочь». И чернь не хотела дать число, но сказали: «Умрём честно за Святую Софию и за домы ангельские». Тогда разделились люди надвое: которые добрые — те за Святую Софию и за правую веру; и учинили спор: лучшие велят меньшим даться на число. И хотели окаянные [татары] побежать, гонимые Святым Духом. И замыслили совет злой, как ударить на город: [одни] на ту сторону, а другие, озером, на эту сторону; и помешала им видимо сила Христова, и не посмели. И, убоявшись, начали [новгородцы] переправляться на одну сторону, к Святой Софии, говоря: «Положим головы свои у Святой Софии». И на следующее утро съехал князь с Городища, и окаянные татары с ним. И с совета злых дались на число: ибо делали бояре себе легко, а меньшим — зло. И начали ездить окаянные по улицам, переписывая дома христианские — ибо навёл Бог за грехи наши из пустыни зверей диких поедать плоть сильных и пить кровь боярскую. И отъехали окаянные, взяв число, а князь Александр поехал после, посадив сына своего Дмитрия на столе.

Того же лета, на канун Борисова дня [186] , был мороз велик по волости. Но Господь, не желая места сего Святой Софии оставить пустым, отвратил ярость Свою от нас и призрел оком милосердия Своего, уча нас покаянию; но мы, грешные, словно псы, обращаемся на свои блевотины, не разумея казни Божией, которая приходит на нас за грехи наши.

По мнению исследователей, именно ко времени пребывания князя Александра в Новгороде после подавления восстания 1259 года относится договор, заключённый Новгородом с «Готским берегом» (Готландом), Любеком и немецкими городами и подписанный самим Александром и его сыном Дмитрием, провозглашённым в 1259 году новгородским князем. Сохранилась копия этого договора, выполненная в Новгороде на пергамене несколькими годами позже, по-видимому, в 1270 году, при новгородском князе Ярославе Ярославиче. Приведём её текст полностью:

Се аз, князь Александр, и сын мой Дмитрий с посадником Михаилом, и с тысяцким Жирославом, и со всеми новгородцами заключили мир с послом немецким Шивордом, и с любецким послом Тйдриком, и с готским ( готландским . — А. К.) послом Олъстеном, и со всем латинским языком. Что учинились тяжи [188] между новгородцами и между немцами и готами ( готландцами.  — А. К.) и со всем латинским языком, то всё отлагаем, а мир заключаем на сей правде. Новгородцам гостить ( торговать.  — А. К.) на Готском берегу без пакости ( то есть беспрепятственно.  — А. К.), а немцам и готам гостить в Новгороде без пакости и всему латинскому языку, по старому миру. Пуд отложили, а скалвы поставили по своей воле и по любви [189] . А в Ратшину тяжу платили мы 20 гривен серебра за две головы, а третью выдали [190] . А немцам, и готам, и всему латинскому языку платить по две куны от капи [191] и от всякого весною товара, который кладут на скалвы — и продавая, и покупая. А старый мир — до Котлина [192] .

(14. С. 56–57)

А новгородцам в становища на Готском берегу [становиться] без пакости, по старому миру. А зимний гость, если не имеет нашего посла, ни новгородских купцов из Новгорода или с Готского берега, а что учинится от Котлина до Новгорода или от Новгорода до Котлина немецкому гостю, если без посла пойдут, то Новгороду до того дела нет ( в оригинале: то Новугороду тяжа не надобе. — А. К.), по старому миру. Если кто гостит ( едет по торговым делам.  — А. К.) в Корелу, или немцы, или готландцы, а что учинится, до того Новгороду дела нет. А которые три двора выпросили ваши братья послы, а от тех мы отступили по своей воле.

А се старая наша правда и грамота, на чём целовали отцы ваши и наши крест. А где тяжа родится, там её кончать. А иной грамоты у нас нету, ни потаили мы, ни ведаем. На том крест целуем.

Этот торговый мир сыграл важную роль в дальнейшей истории русско-немецких отношений и оказался весьма долговечным. Ещё и в 1420 году новгородцы заключали с «местером» (магистром) Ордена «мир по старине, как был при великом князе Александре Ярославиче» (24. С. 413).

…В те же годы, когда князь Александр Ярославич кровью и железом усмирял новгородцев, подчиняя их власти ордынских ханов, драматические события происходили и на юго-западе ещё недавно единой Русской земли. Как мы помним, в течение долгого времени князь Даниил Галицкий успешно сопротивлялся власти Орды, нанося поражения татарскому военачальнику Куремсе. Но всё изменилось в 1258–1259 годах, когда в земли Галицкой Руси вторглось войско одного из сильнейших татарских полководцев, победителя князя Юрия Всеволодовича, Бурундая (Буранды) «со множеством полков татарских». Свой первый удар Бурундай направил против Литвы — на то время союзника Даниила Галицкого. От Даниила и Василька Романовичей татарский военачальник потребовал участия в этом походе, причём обратился к ним не просто как к своим союзникам («мирникам»), но по существу как к бесправным холопам.

Из Галицко-Волынской летописи

(39. Стб. 846–850. Перевод О. П. Лихачёвой по: 28. С. 347–351)

…Спустя некоторое время [193] пришёл Бурундай безбожный, злой, со множеством полков татарских, хорошо вооружённых, и остановился на тех местах, где стоял Куремса. Даниил воевал с Куремсой и никогда не боялся Куремсы… пока не пришёл Бурундай с большим войском. Послал он послов к Даниилу, говоря: «Я иду против литвы. Если ты мой союзник, пойди со мной».

Даниил с братом и с сыном стали думать в большой печали: знали они, что, если Даниил поедет, не будет добра. Посоветовались они, и поехал Василько вместо брата. Проводил его брат до Берестья и послал с ним своих людей… Когда Василько ехал один за Бурундаем по Литовской земле, он в одном месте встретил литовцев, избил их и привёл… к Бурундаю. Похвалил Бурундай Василька, «хотя брат твой и не поехал». Василько ездил и воевал вместе с Бурундаем…

После этого миновал год [194] .

…Была тишина во всей земле. В те дни была свадьба у Василька-князя в городе Владимире (Волынском. — А. К.): отдавал он дочь свою Ольгу за князя Андрея Всеволодовича в Чернигов. Там был и брат Василька, князь Даниил, с обоими сыновьями своими, Львом и Шварном, и иных князей много и бояр много. И было немалое веселье в городе Владимире.

И пришла весть тогда князю Даниилу и Васильку, что идёт проклятый окаянный Бурундай, и были очень опечалены этим братья. Бурундай прислал к ним сказать так: «Если вы мои союзники, встретьте меня. А кто меня не встретит, тот мой враг». Князь Василько поехал навстречу Бурундаю со своим племянником Львом, а князь Даниил не поехал с братом, а послал вместо себя своего холмского епископа Иоанна.

И поехал князь Василько со Львом и с епископом навстречу Бурундаю, взяв дары многие и угощения, и встретил его у Шумска. И пришёл Василько со Львом и с епископом к нему с дарами. Бурундай сильно гневался на князя Василька и Льва. Владыка был в великом страхе.

А потом сказал Бурундай Васильку: «Если вы мои союзники, разрушьте все укрепления городов своих». Лев разрушил Данилов и Стожек, а оттуда послал и Львов разрушить, а Василько послал разрушить Кременец и Луцк.

Князь Василько из Шумска послал епископа Иоанна вперёд к брату своему Даниилу. Когда епископ приехал к Даниилу, то поведал ему о случившемся и рассказал про гнев Бурундая. Даниил испугался, и бежал в Ляшскую землю, и из Ляшской земли побежал в Угорскую.

И так пошёл Бурундай к Владимиру, и князь Василько с ним. Не дойдя до города, остановился он на ночь на Житани. Бурундай стал говорить о Владимире: «Василько, разрушь укрепления». Князь Васильки стал думать про себя о городских укреплениях, ведь нельзя было разрушить их быстро из-за их величины. И он велел поджечь их, и за ночь они сгорели. На другой день приехал Бурундай во Владимир и увидел своими глазами, что укрепления все сгорели, и стал обедать у Василька на дворе и пить. Пообедал, выпил и лёг почивать у Пятидна. Наутро прислал татарина по имени Баимура. Баимур приехал к князю и сказал: «Василько, прислал меня Бурундай и велел вал сровнять с землёй». И сказал Василько: «Делай, что тебе велели». И стал тот ровнять вал с землёй в знак победы…

А далее русско-татарское войско Бурундая, в которое вошли и галицкие полки Василька Романовича, двинулось в Польшу — ещё одну недавнюю союзницу галицких князей — и подвергло опустошению Сандомирскую, Краковскую, Шлезскую области. Так потерпела крах политика галицких князей — политика союза с западными странами и вооружённого сопротивления Орде. Разорённые руками самих же русских ещё недавно процветавшие города Галицкой земли красноречиво свидетельствовали об этом…

ГОД 1260

Ростов

В этом году князь Александр Ярославич возвратился из Новгорода в Северо-Восточную Русь. Русские летописи по-разному описывают это его возвращение, причём в некоторых из них речь идёт даже о его бегстве из города (что по сути, конечно, совершенно неверно).

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 475)

…Александра же задержали новгородцы и чтили его много. Александр же дал им ряд и поехал с честью в свою отчину.

…Приехал из Новгорода Александр к Святой Богородице в Ростов в среду Страстной недели [195] , и кланялся Святой Богородице, и целовал крест честной, и кланялся епископу Кириллу: «Отче святый, твоею молитвою и приехав в Новгород был здоров, и сюда приехал здоров твоею молитвою». Блаженный же епископ Кирилл, Борис и Глеб и мать их княгиня Мария почтили Александра с великой любовью, и поехал [он] во Владимир.

Из Московско-Академической летописи

(38. Стб. 524)

…Князь Александр бежал из Новгорода; приехал в Ростов в средокрестье, крест честной целовал в Святой Богородице и гробу Леонтьеву [196] челом ударил.

Блаженный же епископ Кирилл и княгиня Василькова Марья с сыновьями своими Борисом и Глебом почтили его; он же с великой любовью принял [почести], воздал им честь и дары многие и поехал ко Владимиру.

Город Ростов, куда прибыл из Новгорода князь Александр, пожалуй, можно назвать самым процветающим и благополучным в то время городом Северо-Восточной Руси. В отличие от стольного Владимира и многих других городов Ростов не был разорён татарами; более того, ростовские князья первыми среди прочих русских князей сумели найти общий язык с правителями Орды, которые, в свою очередь, выделяли их; и князь Борис, и князь Глеб Басильковичи, и их преемники на ростовском княжении были частыми гостями в Орде, а Глеб (опять-таки первым из русских князей) даже привёз себе из Орды жену. Эта политика ростовских князей по-разному оценивается современными историками и средневековыми летописцами: первые обычно осуждают ростовских князей как «угодников» и «служебников» ордынских ханов; вторые же, напротив, ставят им в заслугу то, что, «служа» поганым татарам, им удавалось «многие христианы, обидимыя от них», избавлять и утешать.

Частым гостем в Орде был и ростовский епископ Кирилл, о чём рассказывается в Житии Петра, «царевича Ордынского», — некоего родича ордынского хана Берке, принявшего крещение в конце 50-х годов XIII века и поселившегося в Ростове:

Святейший епископ Ростовский Кирилл ходил в Орду на поклон к хану Берке, радея о храме Святой Богородицы. И хан услышал от него о святом Леонтии… и о том, как после преставления Леонтия и до сих пор свершаются чудеса от раки с мощами его. И о многом другом беседовал епископ от евангельских наставлений. И, услышав это от епископа, хан Берке полюбил его, и оказал ему почёт, и пожаловал ему всё, чего тот просил, и отпустил его…

(29. С. 21. Перевод Л. А. Дмитриева)

Выходец из Орды Пётр обосновался в Ростове. От ростовского князя Бориса он получил грамоты на владение «многими землями». И, как следует из Жития «царевича Петра», помимо него в Ростове жили в то время и другие «ордынские вельможи».

Но столь тесная близость ростовских князей к правителям Орды имела и оборотную сторону. Татары всё чаще чувствовали себя хозяевами в городе, чиня многие насилия местному населению. Начиная с рубежа XIII–XIV веков Ростов подвергается разграблению и разорению от татар даже чаще прочих русских городов.

О других событиях года 1260-го летописи ничего не сообщают. Автор же Новгородской Первой летописи — вероятно, по контрасту с предшествующим бурным годом — вообще ограничился одной краткой фразой:

В лето 6768 была тишина всё лето.

(24. С. 83)

Отметим ещё одно важное событие, которое произошло летом того же 1260 года к западу от границ Руси. Многочисленное объединённое войско, в которое вошли ливонские и тевтонские рыцари во главе с магистром Бурхардом фон Горнгузеном и орденским маршалом Генрихом Ботелем, датский отряд из Ревеля под предводительством герцога Карла, отряды местных комтуров и вспомогательные отряды из местного населения — ливов, эстов и куршей, вторглось в Литву, но 13 июля было наголову разгромлено литовцами в битве у озера Дурбе. Погибли все начальники рыцарского войска, 150 рыцарей и множество простых воинов. «С трудом сдерживая слёзы», римский папа Александр IV едва мог поверить, «что такое большое число рыцарей Ордена нашло смерть от рук неверных». Так говорилось в его булле, датированной 9 сентября того же года (116. С. 408).

ГОД 1261

Новгород. Ростов. Владимир

Год рождения младшего сына Александра Невского Даниила, будущего родоначальника династии московских великих князей.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 83)

Оббил владыка новгородский Далмат Святую Софию всю свинцом [197] . Того же лета, месяца ноября в 8 [день], на Собор святого Михаила, сгорела церковь Святого Василия, а дворов добрых 30; а на следующее утро на Славковой улице сгорела церковь Святого Дмитрия, а дворов добрых 50.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 475–476)

Родился у Александра сын, и нарекли имя ему Даниил.

Блаженный епископ Ростовский Кирилл исполнил дни свои в старости глубокой и в честной добродетельной седине; благоверный же князь Александр, сын Ярославль, [князья] Борис и Глеб Васильковичи волею Божией и поспешением Святой Богородицы, благословением митрополита Кирилла и епископа Кирилла вывели архимандрита [монастыря] Святого Богоявления Игнатия и сделали его причетником церкви Святой Богородицы в Ростове [198] .

В то же лето преставился князь Андрей Владимирович в Углече поле, и положили его в [церкви] Святого Спаса.

В то же лето поставил митрополит епископа Митрофана в Сарай.

Основание Сарайской епархии стало важным событием как в истории Русской церкви, так и в истории русско-ордынских отношений. В то время в Орде жило немало русских — во-первых, ремесленников и рабов, вывезенных татарами из разорённой Руси, а во-вторых, тех лиц, которые обслуживали русских князей, задерживавшихся порой в Орде на несколько лет; кроме них, здесь проживали и многие другие христиане: венгры, греки, армяне, несториане. Но помимо прочего, Сарайская епископия должна была играть и важную дипломатическую роль, усиливая влияние русских князей при дворе правителей Орды. Стоит отметить, что ещё в 1253 году французский король Людовик IX Святой через своего посланца Гильома Рубрука предлагал союз хану Сартаку и великому хану Менгу против арабов, теснивших крестоносцев в Передней Азии, а также против православной Никейской империи, правители которой всё настойчивее пытались вернуть себе Константинополь, захваченный латинянами. Рубрук также усиленно хлопотал об основании в Сарае или Каракоруме представительства папы, то есть, по сути дела, католического епископства. Действительно, Менгу начал военные действия против арабов, направив в Переднюю Азию войска своего брата Хулагу (1258 год). Однако в 1260 году наступление Хулагу было остановлено сирийско-египетскими войсками султана Бейбарса. В том же 1261 году произошло важнейшее событие и в истории Византии: никейский император Михаил Палеолог овладел наконец Константинополем; Латинская империя прекратила своё существование, а Византийская была восстановлена почти в прежнем значении. Всё это означало изменение расклада сил в отношениях между Западом и Востоком. И правители Орды сделали свой выбор, согласившись на создание в столице своего государства епископства — только не католического, а православного. Именно православному сарайскому епископу, постоянно пребывавшему при ставке ордынских ханов и непосредственно общавшемуся с ними, предстояло стать посредником между Ордой, Русью и Константинополем.

ГОД 1262

Северо-Восточная Русь. Юрьев

Этим годом датируется волна народных восстаний, прокатившаяся по городам Северо-Восточной Руси. Во многом эти восстания стали следствием татарского «числа», взятого с русских земель несколькими годами раньше. Точное исчисление даней с каждого русского города (а именно для этого и проводилась перепись) дало возможность богатым откупщикам — главным образом мусульманам из Средней Азии («бесерменам», как называли их на Руси) — брать их на откуп: они вносили требуемую сумму в казну, а сами собирали с населения неизмеримо большую; произвол, насилия, массовый увод населения в рабство — вот чем это оборачивалось на деле. А потому выступления горожан были направлены не столько против самих татар, сколько против откупщиков-бесермен.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 476)

Избавил Бог от лютого томленья басурманского людей Ростовской земли: вложил ярость в сердца христианам; не стерпев насилия поганых, собрали вече и выгнали из городов: из Ростова, из Владимира, из Суздаля, из Ярославля [199] . Ибо откупали те окаянные басурмане дани и от того великую пагубу людям творили, порабощая за резы [200] и многие души христианские в разные [земли] уводя. Видя же [то], человеколюбец Бог послушал молитвы Матери Своей, избавил людей Своих от великой беды.

В том же году убили Изосиму преступника: был тот лишь видом монах, сатанинский сосуд, ибо был пьяница, и срамословец, пустослов, кощунник, и, наконец, отверг Христа и стал басурманином, предавшись прелести лживого пророка Магомета. Ибо приехал тогда Тйтям от царя татарского Кутлубия [201] , злой басурманин, и с его помощью окаянный отступник чинил христианам великую досаду, предавая поруганию крест и святые церкви. Когда же поднялись люди на врагов своих на басурман, изгоняя их, [а] иных избивая, тогда и сего беззаконного Зосиму убили в городе Ярославле, а тело его было [брошено] на съедение псам и воронам…

В Софийской Первой и некоторых других летописях далее имеется продолжение:

…а ноги его, что на злое скоры были, те проволокли псы по городу, всем людям на удивление. От Божия суда такой конец преступнику был: лишился нечестивый тела своего, а о душе нечестивого говорят: «Червь их не умрёт, огнь их не угаснет»…

(41. Стб. 337)

Более поздние источники (не ранее XVI века) излагают другую версию событий, согласно которой главную роль в восстаниях — вопреки показаниям Лаврентьевской летописи — играли не городские веча, но князья, в том числе и сам Александр Невский.

Из Никоновской летописи

(43. С. 143)

…Того же лета совет был против татар по всем городам русским: тех же властелей посадил по всем градам русским царь Батый, а по убиении Батыя — сын его Сартак, а после него — иные. Князья же русские договорились между собой и изгнали татар из градов своих; было же от них насилие, ибо откупали богатые у татар дани и сами обогащались, а многие люди убогие за проценты в рабство шли. И так изгнали князья русские татар, а иных убили, а иные крестились от них во имя Отца и Сына и Святого Духа. Тогда же убили в Ярославле и Изосиму отступника…

Из Степенной книги царского родословия

(48. С. 291)

…Тогда же благоволением Божиим и молитвами Пречистой Его Матери и всех святых безбожные татары и бесермены, их же царь Батый и сын его Сартак и иные цари посадили властителями по всем градам русским, все те богомерзкие злодеи изгнаны были от многих градов: из Ростова, и из Владимира, и из Суздаля, и из Ярославля, и из Переяславля. Иные же и убиты были, потому что от них великая пагуба христианам делалась: откупали у татар дани, и от того многие души христианские за проценты во многие страны в рабство уведены были. И того ради тогда великий князь Александр и прочие князья русские изгнали бесермен татар, а иных перебили; а иные из них крестились во имя Отца и Сына и Святого Духа. И так освободил Преблагой Бог людей Своих от такой великой беды и от лютого томления милосердием Своим [202] …

В Устюжской летописи сохранился ещё один рассказ о событиях 1262 года — на этот раз, происходивших на северной окраине Руси, в Великом Устюге. Рассказ этот, несомненно, легендарен. Но для историков он представляет особый интерес — прежде всего потому, что только здесь упоминается о некоей грамоте князя Александра Ярославича, которую он якобы рассылал по разным городам, «чтоб татар побивать».

В лето 6770 (1262). Было побиение басурман по всем градам русским, и побили татар, не терпя насилия от них, потому что умножились татары и по всем градам русским ясачники [203] жили, безвыездно. Тогда же Зосиму убили, злого преступника, в Ярославле. На Устюге был язычник — Багуй-богатырь. И взял он у некоего христианина дочь девицу насилием на постель себе. И пришла на Устюг грамота от великого князя Александра Ярославича, чтоб татар побивать. И девка сказала [о том] Багую. Он пришёл на вече и бил челом христианам на их воле, что крестится, а с девицею венчается. И наречено было имя ему — Иван. Се было чудо дивное. Сей Багуй-Иван сел на коня и поехал с соколом [охотиться] на утиц. И был наутро день красен. И захотел спать, и взошёл на гору, и слез с коня, и привязал его к дереву, а сокола посадил на луку седла, а сам лёг на землю и уснул. И явился ему во сне Иоанн Предтеча, говоря: «На сем месте поставь церковь во имя моё». И восстал от сна своего, и повелел на том месте поставить церковь во имя Рождества Иоанна Предтечи, что зовётся на Сокольей горе.

(51. С. 30)

В других, древнейших, летописях ничего подобного нет. Скорее всего, грамота Александра так же легендарна, как и история создания устюжской Предтеченской церкви «на Сокольей горе». Но, с другой стороны, нельзя не заметить явную согласованность выступлений, вспыхнувших одновременно в различных городах Руси; можно думать, что инициатива выступления исходила из какого-то единого центра.

Историки обращают внимание и на другие обстоятельства, которые необходимо принять во внимание.

Судя по известию древнейшей Лаврентьевской летописи, откупщики-бесермены явились на Русь не от правителя Орды хана Берке, но от «царя Кутлубия», под которым вероятнее всего следует понимать монгольского императора Хубилая, занявшего великокняжеский престол в 1259 году. (Как отмечал А. Н. Насонов, в первые десятилетия владычества татар русские именовали «царями» только великих ханов; первым правителем Орды — «Улуса Джучи» — который в древнейших русских летописях назван «царём», является хан Берке — причём в известии о его смерти под 1265 годом (775. С. 30).) Но как раз со времени правления Хубилая, то есть с начала 60-х годов XIII века, начинается распад единой прежде Монгольской империи. Хубилай перенёс свою столицу ещё дальше на восток, в Пекин (Ханбалык). Орда на Волге («Улус Джучи») стала самостоятельным государством. И можно думать, что изгнание откупщиков из Руси (по крайней мере отчасти) стало возможным именно в связи с изменениями во взаимоотношениях между центральной и местной властями Монгольской империи — своего рода «переподчинением» русских земель. Во всяком случае, это восстание не вызвало репрессий со стороны Орды, чего следовало ожидать, если бы «бесермены» представляли ближайших к Руси ордынских правителей.

Тем временем события на Руси продолжались своим чередом, и летописец придаёт им не меньшее значение, нежели вечевым выступлениям в городах.

Из Лаврентьевской летописи

(38. Стб. 476–477)

…Того же лета преставился блаженный учительный епископ Кирилл Ростовский, месяца мая в 21-й [день], на память Константина и Елены, на Собор 318-ти святых отец. Это был истинный пастырь, который пас стадо людей земли Ростовской с кротостью. И положили тело его в церкви Святой Богородицы в Ростове, а на его место поставлен был Игнатий, месяца сентября в 19 [день].

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 83)

Срубили новгородцы град новый, а с Литвою мир взяли. В том же году сгорела от грома церковь Святых мучеников Бориса и Глеба: была же велика и красива…

Мирный договор с Литвой означал серьёзный поворот в западной политике князя Александра Ярославича. Инициатором переговоров выступил правитель Литвы Миндовг, направивший своих послов «к королю в Русскую землю». Разрыв с Орденом, отказ от католичества и королевской короны, предоставленной ему папой, вынудили Миндовга искать нового союзника. И Александр принял условия этого союза. По свидетельству «Ливонской рифмованной хроники», «русские были рады» перемене в настроениях Миндовга и в ответ отправили к нему собственных послов. Было решено провести совместными силами поход на Орден; по всей вероятности, согласованы были и сроки. В том же году Миндовг вместе со своим родичем Транятой (Тренятой), князем Жемойтским, выступил на Венден (Цесис), резиденцию главы Ливонского ордена. Однако согласованного и одновременного выступления союзников не получилось: когда литовцы подошли к Вендену, о русских не было и слуху. Раздосадованный и крайне недовольный Миндовг вынужден был повернуть обратно.

Почему Александр нарушил договорённость со своим новым союзником, сказать трудно. Возможно, как считают историки, причиной тому стали антиордынские восстания в городах Северо-Восточной Руси, вынудившие князя обратиться в первую очередь к восточным делам. Так или иначе, но русское войско двинулось на Юрьев (Дерпт) только осенью, уже после того как литовцы отступили от Вендена.

Поход русских дружин на Юрьев стал крупнейшим военно-политическим событием 1262 года. Во главе русской рати князь Александр поставил — конечно, лишь номинально — своего юного сына, новгородского князя Дмитрия. Приняли участие в походе и дружина бывшего мятежного брата Александра Ярослава, а также псковичи и литовцы во главе с полоцким князем Товтивилом, ещё одним союзником Александра. Объединённой рати удалось захватить почти весь город — столицу Дерптского епископства; устояла лишь цитадель — внутренний замок.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 83)

Того же лета, осенью, пошли новгородцы с князем Дмитрием Александровичем великим полком под Юрьев; были тогда и князь Константин, зять Александров [205] , и Ярослав, брат Александров, со своими мужами, и полоцкий князь Товтивил, с ним полочан И ЛИТВЫ 500 [человек], а новгородского полка без числа, только Бог весть. И был град Юрьев твёрд, в три стены, и множество людей в нём всяких, и пристроили себе на граде броню крепкую. Но сила честного креста и Святой Софии всегда ниспровергает неправду имеющих: так же и сей град — ни во что же та твёрдость была, но помощью Божией в один приступ взят был. Люди многие града того одни убиты, а другие живыми взяты, а иные огнём пожжены, и жёны их, и дети; и взяли товара без числа и полона. А мужа доброго застрелили с города, и Петра убили Мясниковича. И пришёл князь Дмитрий в город со всеми новгородцами со многим товаром.

Того же лета поставил чернец Василий церковь Святого Василия, а Бог его весть, своим ли [стяжанием], или Бориса Гавшинича — но подай им, Господи и Василий святой, отдание грехов…

В других летописях о походе на Юрьев рассказывается несколько по-иному, причём на первое место среди участников похода — в соответствии с действительным положением дел — поставлен не малолетний Дмитрий, а тверской князь Ярослав Ярославич, брат Александра Невского.

Из Новгородской Четвёртой летописи

(40. С. 233–234)

Юрьев Немецкий взяли.

Той осенью пошли князь Ярослав Ярославич и Дмитрий Александрович с шурином своим Константином, Товтивил Полоцкий и новгородцы под Юрьев, а град в три стены, и одним приступом взяли, а немцев избили…

Из Софийской Первой летописи

(41. Стб. 337–338)

…Князь же великий Александр… послал брата своего младшего князя Ярослава и сына своего Дмитрия с новгородцами на западные страны, и все свои полки с ними. И пошли князь Ярослав и князь Дмитрий Александрович, и с князем Константином, зятем Александровым, и с князем Полоцким Товтивилом, а с ним полочан и литвы 500, а княжих полков и новгородцев бесчисленное множество. И пришли к городу немецкому Юрьеву, и встали под градом. Ибо был вельми крепок, о три стены каменные, и множество людей в них всяких…

Из Псковской Третьей летописи

(58. С. 82)

Ходили Ярослав Ярославич, и Дмитрий Александрович, и Товтивил Полоцкий, [и] новгородцы, и псковичи, и полочане под Юрьев; единым приступом три стены взяли, а немцев перебили, а сами здоровы пришли.

Из Никоновской летописи

(43. С. 143)

…А [у] наших мужа доброго и вельми храброго застрелили из города, и Петра Мясниковича убили, и храброго Якова гвоздочника убили, и Илью Дехтярева убили, и Измаила кузнеца убили — весьма храбрых и вельми удалых мужей.

Из Жития Александра Невского (Первой редакции)

(5. С. 193)

А сына своего Дмитрия ( князь Александр.  — А. К.) послал на западные страны, и все полки свои послал с ним, и ближних своих домочадцев, сказав им: «Служите сыну моему, как самому мне, всей жизнью своей».

Пошёл князь Дмитрий в силе великой, и пленил землю Немецкую, и взял город Юрьев, и возвратился к Новгороду со многим полоном и с великою добычею.

А вот взгляд на события с другой, противной стороны.

Из «Старшей Ливонской рифмованной хроники»

(22. С. 243–244. Перевод Е. Л. Назаровой)

…Русское войско было замечено,

Внутрь страны к Дорпату идущее.

Это магистру стало известно.

Он сразу послал туда братьев

И других героев…

Когда к Дорпату они подошли,

Русских силы большие

У города встретили.

Они спешили очень…

Прежде, чем в бой войско вступило,

Русские многих успели

В тот день несчастными сделать.

Дорпат они захватили

И тогда же сожгли

Город почти дотла.

Рядом был замок:

Кто в него попал, тот спасся…

Русское войско было очень большим…

Вот братья в бой вступили.

На русских стрелы они обрушили…

Русские очень раздосадованы были,

Что их так сильно обстреливают.

Часто в ответ их лучники стреляли.

От замка они отступили,

Были они походом довольны.

Пленных и добычу они захватили

И спешно вернулись в свою страну.

Магистр разослал приказ

По всем своим землям.

Людей к нему без числа

Со многими храбрыми братьями пришло…

Во главе войска пришёл он

К Дорпату, собираясь

Русское войско проучить.

Но желание его исполнить не удалось:

Русские были уже в своей стране

Из «Хроники Ливонии» Бальтазара Руссова

(62. С. 209–210)

…Магистру Вернеру [206] причинили много хлопот король Миндовг литовский, который сделался христо-отступником… затем князь русский и наконец Тиамат, князь самаитский [207] , которые три князя составили союз, дабы изгнать из Ливонии Орден вместе со всеми немцами. Когда же, однако, король Миндовг пришёл с войском из Литвы и, подойдя к Вендену, не нашёл в Ливонии своего союзника, русского князя, тогда он в большой злобе возвратился обратно, не оставив нанести ливонцам ощутительный вред. После его ухода является со всем своим войском русский князь, грабит и опустошает всё епископство Дерптское и берёт город Дерпт, но не мог скоро овладеть дерптским замком, и когда магистр подошёл с вспомогательным войском, то князь разграбил город Дерпт, совершенно выжег его и затем ушёл обратно в Россию. Магистр же и дерптский епископ, снабдив город снова людьми, последовали за русскими в их землю, грабили там и жгли и избили очень много русских. Тут магистр заболел; по этой причине он принуждён был возвратиться в Ригу слабым и больным, хотя с великой славой и большой добычей.

В конце того же года великий князь Александр Ярославич вновь — в пятый и последний раз в своей жизни — отправился в Орду, к хану Берке.

В том же году пошёл князь Александр в Татары, и удержал его Берке, не пустив в Русь; и зимовал в Татарах, и разболелся.

(24. С. 83)

Так пишет автор Новгородской Первой летописи старшего извода.

Историки по-разному объясняют причины, которые вынудили русского князя отправиться к ордынскому хану. Нередко полагают, что Александр хотел предотвратить кару, ожидавшуюся после восстания в русских городах. Но имеющиеся в нашем распоряжении источники, и прежде всего Житие князя Александра, иначе объясняют причины этой драматической поездки:

Было же тогда великое насилие от иноплеменников: сгоняли христиан, веля им вместе с собой воевать. Князь же великий Александр пошёл к царю, чтобы отмолить людей от беды той.

(5. С. 193)

В то время вспыхнула вражда между ханом Орды Берке и правителем монгольского Ирана Хулагу. Вражда эта переросла в открытую междоусобную войну — кажется, первую в истории Монгольской империи. Хан Берке нуждался в войсках, и, как всегда, основную массу его войск должны были составить отряды из завоёванных монголами народов. Военные действия открылись летом 1262 года, а в декабре того же года войска Хулагу у города Дербента разгромили войска военачальника Берке Ногая и вторглись во владения Берке; это вызвало панику в ставке правителя Орды. Военные действия продолжались затем с переменным успехом в течение многих лет, в том числе и после смерти сначала Хулагу, а затем Берке.

Князю Александру Ярославичу, кажется, удалось на этот раз «отмолить» своих людей от участия во внутренней татарской войне. Но позднее русские князья со своими дружинами нередко будут принимать участие в походах ордынцев, причём многие из них по своей воле.

Вот что, например, пишет летописец о событиях 1278 года:

…Князь же Ростовский Глеб Василькович с братаничем [208] своим, князем Константином, князь Фёдор Ростиславич, князь Андрей Александрович [209] и иные князья многие с боярами и слугами поехали на войну с царём Менгу-Темиром. И помог Бог князьям русским: взяли славный град ясский [210] Дедяков зимой, 8 февраля, на память святого пророка Захарии; и полон, и добычу великую захватили, а врагов без числа оружием перебили и грады их огнём пожгли. Царь же, оказав почести добрые князьям русским и похвалив их весьма и одарив, отпустил их восвояси со многою честью, каждого в свою отчину…

(47. С. 45–46)

В лето 6786 (1278) князь Глеб Василькович Ростовский приехал из Татар… приведя с собою полон многий, приехал в свой град Ростов… В том же году, 11 октября, на память святого апостола Филиппа диакона, князь Глеб Василькович послал сына своего Михаила в Татары на войну вместе со сватом своим Фёдором Ростиславичем…

А ещё русские князья будут ходить вместе с татарами в походы на Литву и другие страны. И в тех случаях, когда русско-татарское войско будет проходить через русские земли, русские волости и сёла подвергнутся такому же разорению и опустошению, как и после вражеских ратей, и лишь пепелища, кровь, стоны и плач жителей будут отмечать путь «союзников» — татарских и русских князей… Но хуже того, сами русские князья, воюя друг с другом (а братоубийственные войны среди сыновей и племянников Александра Невского начнутся спустя несколько лет после его смерти), станут приглашать татар себе на помощь, вновь и вновь разоряя обескровленные русские земли. И эти татарские рати, сопоставимые со страшным Батыевым разорением, тоже можно считать следствием этого странного русско-ордынского «братства» по оружию…

ГОД 1263

Орда. Городец на Волге

Почти весь этот год — последний в своей жизни — князь Александр Ярославич провёл в Орде, по-видимому, скитаясь вместе с ханом Берке по его многочисленным кочевьям. И только осенью — уже больным — князя отпустили наконец обратно на Русь. Однако до стольного Владимира Александру Ярославичу добраться не было суждено.

Из Новгородской Первой летописи старшего извода

(24. С. 83–84)

В лето 6771 (1263). Пришёл князь Александр осенью из Татар, весьма нездоров. И пришёл на Городец [211] , и принял пострижение в 14-й [день] месяца ноября, на память святого апостола Филиппа. Той же ночью и преставился, и повезли его во Владимир, и положили его в монастыре Рождества Святой Богородицы. И, собравшись, епископы и игумены с митрополитом Кириллом, и со всем иерейским чином, и с черноризцами, и со всеми суздальцами с честью погребли его в 23 [день] того же месяца, на святого Амфилохия, в пятницу. Дай, Господи милостивый, видеть лицо Твоё в будущем веке ему, который потрудился за Новгород и за всю Русскую землю…

О кончине князя Александра Ярославича и о чуде, случившемся во время его погребения во Владимире, Житие князя рассказывает так:

…Великий князь Александр вышел от иноплеменников, и дошёл до Нижнего Новгорода, и здесь занемог, и, дойдя до Городца, разболелся.

(5. С. 193–194)

О горе тебе, бедный человек! Как можешь описать кончину господина своего?! Как не выпадут зеницы твои вместе со слезами?! Как не вырвется сердце твоё из корени?! Ибо отца своего человек может оставить, а доброго господина нельзя оставить: если бы можно было, в гроб бы с ним лёг!

Крепко ревнуя Богу, оставил князь Александр земное царство и стал монахом, ибо было безмерное желание его принять ангельский образ. Сподобил же его Бог и высший чин принять — схиму [212] . И так с миром предав Богу душу свою, скончался месяца ноября в 14-й день, на память святого апостола Филиппа.

Митрополит же Кирилл говорил: «Чада мои, знайте, что уже зашло солнце земли Суздальской! Уже не найдётся ни один такой князь в земле Суздальской». Иереи, и диаконы, черноризцы, нищие, и богатые, и все люди восклицали: «Уже погибаем!»

Святое же тело его понесли к граду Владимиру. Митрополит же с церковным чином вместе с князьями и боярами и весь народ, малые и великие, встретили его в Боголюбове [213] со свечами и с кадилами. Люди же толпились, желая прикоснуться к честному одру, на котором лежало святое его тело. И были вопль, и стенание, и плач горький, каких никогда не бывало, так что и земля содрогнулась.

Положено же было тело его в церкви Рождества Святой Богородицы, в великой архимандритии, месяца ноября в 23-й день, на память святого отца Амфилохия.

Было же тогда чудо дивное и памяти достойное. Когда было положено святое тело его в раку, тогда Севастьян эконом и Кирилл митрополит захотели разжать руку ему, чтобы вложить в неё духовную грамоту. Он же сам, словно живой, простёр руку свою и взял грамоту из рук митрополита. И объял их ужас, и едва отступили от раки его. Об этом услышали все от господина митрополита и от эконома его Севастьяна.

Поздняя, так называемая Особая редакция Жития святого князя Александра Невского, составленная в Новгороде в третьей четверти XVI века, так передаёт плач храбрых витязей Александровых по своему князю:

Тогда же храбрые витязи с плачем горьким, с восклицаниями, от сердца идущими, начали стенать и, к ногам его припадая, говорить: «Куда повелишь нам [пойти], государю наш храбрый?! Сам ведь любил храбрость паче меры человеческой. Уже скорбим мы о твоей доброте. Да пред кем же явимся? От кого столько чести получить чаем и доброты, сколько от тебя? Лучше бы нам с тобою умереть, нежели по тебе жить!»

(4. С. 358)

Люди же, малые и великие, восклицали: «Увы тебе, земля Словенская, ибо потеряла ты второго Владимира! О горе тебе, земля Нижняя, ибо гроза и слава покинули тебя!»

* * *

Остаётся сказать несколько слов о судьбе ближайших родичей, а также сподвижников и политических оппонентов князя Александра Ярославича.

В том же году, что и Александр, ушёл из жизни ещё один выдающийся политический деятель Восточной Европы середины XIII века — литовский князь Миндовг. Автор Галицко-Волынской летописи так рассказывает о его смерти, подводя заодно итог всему его княжению в Литве:

Осенью был убит князь литовский Миндовг, который был самодержцем всей Литовской земли… Он княжил в Литовской земле, и начал убивать своих братьев и племянников, а других выгнал из страны, и стал княжить один во всей земле Литовской. И стал он весьма гордиться, и вознёсся славой и гордостью великой, считая, что нет ему равного. Был у него сын Воишелк и дочь. Дочь он отдал замуж за Шварна Даниловича [214] в Холм.

Воишелк начал княжить в Новогрудке, был он язычником и начал проливать много крови… Потом вошёл страх Божий в его сердце, и он задумался, желая принять святое крещение. И крестился тут же в Новогрудке, и стал христианином… [И] устроил себе монастырь на реке Неман, между Литвой и Новогруд-ком, и там жил.

Отец же его Миндовг укорял его жизнью его. А он отца своего сильно не любил. В то время умерла княгиня Миндовгова, и начал он её оплакивать. А сестра её была замужем за князем Налыцанским Довмонтом [215] . Послал Миндовг в Налыцаны за своей невесткой и так сказал: «Это твоя сестра умерла. Приезжай оплакивать сестру свою». Когда та приехала оплакивать, Миндовг захотел жениться на своей невестке… И взял её в жены. Довмонт, услышав об этом, очень опечалился и стал думать, как бы ему убить Миндов-га, но не смог: его силы были малы, а Миндовговы — велики. И нашёл себе Треняту, племянника Миндовга. А Тренята тогда был в Жмудской [216] земле.

В год 6771 (1263). Миндовг всё войско своё послал за Днепр против Романа, князя Брянского. Довмонт пошёл вместе с ними на войну, но, улучив удобное время, вернулся назад, говоря: «Гадание не велит мне идти вместе с вами». Вернувшись назад, он быстро поскакал, догнал Миндовга и убил его, и двух его сыновей вместе с ним убил, Рукля и Репекья. Так свершилось убийство Миндовга…

После этого Литву захватила череда новых убийств. Литовским князем сделался Тренята, убивший своего двоюродного брата Товтивила, князя Полоцкого и недавнего союзника и свата Александра Невского. Но и Тренята вскоре был убит приближёнными Миндовга, и Литвой стал править сын Миндовга, бывший князь-инок, а ныне свирепый язычник Воишелк.

В год 6772 (1264). Воишелк стал княжить во всей земле Литовской, и начал избивать своих врагов, и перебил их бесчисленное множество, а другие разбежались куда глаза глядят…

(28. С. 357–361. Перевод О. П. Лихачёвой)

Год спустя после кончины Александра, в 1264 году, в городе Холме умер великий князь Галицко-Волынский Даниил Романович, первым из русских князей увенчанный королевской короной. Это была тяжёлая потеря для всей Русской земли, особенно для её западной части, исторические судьбы которой всё больше расходились с историческими судьбами Северо-Восточной Руси. Вновь предоставим слово автору Галицко-Волынской летописи:

…Короля Даниила тогда постигла тяжёлая болезнь, от которой он и скончался. Его похоронили в церкви Святой Богородицы в городе Холме, которую он сам и построил.

(28. С. 361. Перевод О. П. Лихачёвой)

Этот король Даниил был князь добродетельный, храбрый и мудрый, [он] создал много городов, построил церкви и украсил их различными украшениями. И ещё он прославился братолюбием с братом своим Васильком. Этот Даниил был вторым (мудростью. — А. К.) после Соломона.

В том же 1264 году не стало и младшего брата Александра Невского князя Андрея Ярославича. Он так и не успел вновь занять некогда принадлежавший ему великокняжеский престол. По свидетельству В. Н. Татищева, после смерти Александра началась распря между его братьями Андреем и Ярославом, которые решили отправить каждый своих послов в Орду, к хану Берке. «Хан же повеле Ярославу к себе быти» (77. С. 44).

Смерть Андрея положила конец спорам о великом княжении. На великокняжеский престол сел тверской князь Ярослав Ярославич; он оставался великим князем в течение семи лет (1264–1271), до самой своей смерти. Тогда же, в 1264 году, новгородцы изгнали юного сына Александра Невского Дмитрия, «зане князь ещё мал бяше», и пригласили на княжение великого князя Ярослава Ярославича (именно со времени новгородского княжения Ярослава сохранились первые договорные грамоты Новгорода со своими князьями).

Ярослав стал родоначальником могущественной династии тверских князей. Тверь превратилась при нём в едва ли не сильнейший город Руси, а тверские князья — наряду с московскими — в течение следующих ста лет претендовали на главенствующую роль в Северо-Восточной Руси. Великий князь умер в 1271 году, возвращаясь из Орды, куда он ездил вместе с другими русскими князьями — своим братом Василием Ярославичем Костромским и племянником Дмитрием Александровичем Переяславским. Что было причиной его смерти, сказать трудно, но он оказался уже третьим великим князем — после своего отца Ярослава и старшего брата Александра, — чьё тело привозили на Русь из Орды. Великокняжеский стол занял после него младший («мизинный», по выражению летописца) сын Ярослава Всеволодовича — князь Василий Костромской (1272–1277), последний из оставшихся в живых братьев Александра Невского.

И великий князь Ярослав Ярославич, и его брат великий князь Василий Ярославич, решая свои политические задачи, в том числе и в самой Руси, охотно прибегали к помощи татар, с которыми они поддерживали добрые отношения. Так, в 1270 году, когда в Новгороде вспыхнул очередной мятеж и новгородцы изгнали князя Ярослава из города, последний, по свидетельству Новгородской летописи, послал за помощью к «цесарю татарскому», наговаривая на новгородцев, и едва не привёл на Новгород татарскую рать. Тогда нашествия удалось избежать благодаря вмешательству князя Василия Костромского, также отправившегося в Орду, но два или три года спустя, в 1272 или 1273 году, сам Василий Ярославич вместе с сыном Ярослава Святославом Тверским выступил против княжившего в Новгороде племянника, сына Александра Невского Дмитрия Александровича, и привлёк на свою сторону большой отряд татар. Чем это обернулось для новгородцев, не трудно представить. Автор Никоновской летописи рассказывает так:

Князь великий Василий Ярославич… с великим баскаком Владимирским Амраганом, и с князем Айдаром, и со многими татарами царёвыми воевали новгородские волости и возвратились со многим полоном во Владимир… Того же лета князь великий Тверской Святослав Ярославич… пошёл с татарами царёвыми, и воевал новгородские волости: Волок, Бежичи, Вологду, и со многим полоном возвратился в Тверь… И пришли в смятение новгородцы, и были страх и трепет великий в них; так говорили: «Отовсюду нам горе. Вот князь великий Владимирский, а вот князь великий Тверской, а вот великий баскак царёв с татарами — и вся Низовская земля против нас»…

(43. С. 151)

Пройдёт немного времени, и татар начнут вовлекать в свои распри уже сыновья Александра Невского.

Великий князь Василий Ярославич преставился в Костроме в январе 1277 года.

…И после него сел на великом княжении во Владимире братанич его князь Дмитрий Александрович, внук Ярославов, правнук Всеволожь, праправнук Юрия Долгорукого…

(43. С. 153)

История взаимоотношений сыновей Александра Невского и особенно их татарская политика — печальная страница в истории нашего Отечества. Как известно, у Александра было четыре сына. Старший, Василий, сошёл с политической сцены ещё в 1257 году, когда отец вывел его из Новгорода и сослал в Суздальскую землю; более летописи ни разу не упоминают его имени вплоть до его смерти в 1271 году. Младший же, Даниил, родившийся в 1261 году, ко времени смерти своего дяди Василия Ярославича был ещё слишком мал. (По свидетельству Тверской летописи, до 1272 года он воспитывался у другого своего дяди, тверского князя Ярослава Ярославича.) В борьбу за верховенство над Русью вступили второй сын Александра Невского, великий князь Дмитрий, и его брат Андрей, князь Городецкий.

И Дмитрий, и Андрей, в разное время занимавшие и великокняжеский, и новгородский столы, старались последовательно проводить политику своего отца, отстаивая интересы Руси прежде всего на её западных и северо-западных границах. Оба они вписали свои имена в летопись побед русского оружия. Князь Дмитрий Александрович, которого историки называют «лучшим из русских военачальников того времени» (726. С. 178), в феврале 1269 года возглавил русские войска из Новгорода, Пскова и Суздальской земли в походе на город Раковор (Раквере, или Везенберг) — датскую крепость в Эстонии; здесь, в семи верстах от города, произошло, по словам летописца, «страшное побоище, какого не видали ни отцы, ни деды» (24. С. 86–87). Русские потеряли множество воинов, но ещё более убитых было у немцев: «И гнали их, побивая, до города, в три пути, на семь вёрст, так что нельзя было и коню ступить из-за трупов». Войско Дмитрия три дня простояло «на костях» возле города, после чего вернулось в Новгород; это побоище на три десятилетия остановило агрессию немцев и датчан на земли Северо-Западной Руси.

В свою очередь, князь Андрей Александрович, занявший новгородский стол после Дмитрия, продолжил дело своего отца, отразив агрессию шведов. В мае 1301 года он совершил поход на Неву, где, в устье реки Охты, за год до этого шведы поставили свою крепость, получившую название Ландскрона, или, по-русски, Венец земли: «град взят был: одних избили и изрубили, а иных, повязав, повели из города, а город запалили и разграбили» (24. С. 91, 331). Спустя 400 лет именно здесь, вблизи устья Невы, будет заложен Санкт-Петербург, новая столица Российской империи, а на противоположной стороне Невы, у устья Чёрной речки, — Александро-Невская лавра.

И всё же ни победа у Раковора, ни взятие и разрушение Ландскроны не стали главными событиями в жизни обоих сыновей Александра Невского. В историю России и Дмитрий, и Андрей Александровичи вошли не столько как выдающиеся полководцы, сколько как инициаторы кровавой братоубийственной войны, развязанной ими; в эту войну оказались втянуты татарские полчища, а её итогом стало новое страшное разорение Русской земли. В первую очередь сказанное относится к младшему, Андрею Городецкому.

В 1281 году Андрей в первый раз выступил против старшего брата: «бил челом царю на брата своего, на Дмитрия», — и с той поры на 13 лет Северо-Восточная Русь погрузилась в пучину кровавой смуты.

Из Симеоновской летописи

Той же зимой была первая рать на великого князя Дмитрия Александровича. Пришёл из Татар князь Андрей ратью на брата своего старшего князя Дмитрия, испросив себе княжение великое под братом своим… И пришёл к Мурому с погаными татарами, и послал за князем Фёдором Ростиславичем, за князем Михаилом Ивановичем, за князем Константином Борисовичем и за всеми князьями, и пошёл с ними ратью на Переяславль. Татары же рассыпались по земле: Муром опустошили, около Владимира, около Суздаля, около Переяславля — всё опустошили, и людей пограбили: мужей, и жён, и детей, и младенцев; имущество всё пограбили и в полон увели. Великий же князь Дмитрий выбежал из Переяславля в малой дружине. Татары же опустошили и города, и волости, и сёла, и погосты, и монастыри; и церкви разграбили: иконы, и кресты честные, и сосуды священные служебные, и пелены, и книги, и всякое узорочье разграбили, и у всех церквей двери вырубили, и над чином монашеским надругались поганые… Около Ростова и около ТЬери [всё] опустошили, и до Торжка; бесчисленное множество христиан полонили, по сёлам скот, и коней, и жито пограбили, у домов двери вырубая. И были великий страх и трепет на христианском роде: над инокинями и над попадьями надругались, и многие люди от мороза померли, а иных оружием изрубили. Князь Андрей… сотворил это зло, добиваясь великого княжения, и отпустил поганых в Орду, а много зла причинил земле Суздальской, а сам, прогнав брата своего старшего, пошёл на княжение в Великий Новгород. Случилось это зло за грехи наши многие и великие. Взяли же город Переяславль в Филиппово говение, месяца декабря в 19-й [день], на память святого мученика Вонифатия, за неделю до Рождества Христова. В Рождество же Христово по всем церквам не было пения, но вместо пения плач и рыдание…

Спустя немного времени после ухода татар бежавший в Швецию Дмитрий вновь вернулся в Переяславль и стал готовиться к войне с братом, собирая войско. Но не дремал и Андрей.

Того же лета (1282) была другая рать на князя Дмитрия Александровича; пришёл князь Андрей из Татар, а с ним рать татарская: ТУра, и Темир, и Алый, а с ними Семён Тонильевич в воеводах, и сотворили зло в земле Суздальской, такое же, как и прежде сказали. Князь же Дмитрий со своей дружиной отъехал в Орду, к царю татарскому Ногаю.

(47. С. 78; ср. 55. С. 338–339)

На этот раз Андрея поддерживала целая коалиция князей, в которую входили Святослав Тверской, сын великого князя Ярослава Ярославича, и Даниил Московский, младший сын Александра Невского. Ещё в то время, когда Андрей находился в Орде, они, вместе с новгородским войском, двинулись к Переяславлю; Дмитрий выступил им навстречу. Тогда битвы удалось избежать, князья помирились. Но татарская рать, приведённая Андреем, вновь разорила русские земли. Дмитрий не нашёл ничего лучшего, как также обратиться к татарам. В то время Орда переживала междоусобицу и фактически распалась на две части: одной правил законный наследник и внук Батыя Туда-Менгу, другой — могущественный военачальник и также Чингизид (правнук Джучи, но по младшей ветви) Ногай. Андрей пользовался благосклонностью Туда-Менгу. Дмитрий же обратился к Ногаю, и тот поддержал его. В 1283 году Дмитрий вернулся из Орды с ярлыком на великое княжение и с ещё одним татарским войском. Андрей вынужден был смириться — но ненадолго.

В лето 6793 (1285)… Князь Андрей привёл царевича ( из Орды.  — А. К.), и много зла сотворилось христианам. Дмитрий же, соединившись с братией, царевича прогнал, а бояр Андреевых схватил.

(40. С. 246)

И вновь хрупкий мир продлился недолго. Помимо прочего, Андрей Городецкий использовал изменившуюся ситуацию в Орде, где продолжались смуты и междоусобицы. В 1293 году началась война между новым ханом Орды Токту, сыном Менгу-Тимура, и Ногаем; последнему стало не до поддержки своего ставленника на русском великокняжеском престоле. Год 1293-й вошёл в историю Руси как год страшной «Дюденевой рати» — самого крупного нашествия татар на Русь после Батыева разгрома.

Из Никоновской летописи

(43. С. 168–169)

В лето 6801 (1293). Ходили в Орду к царю князья русские жаловаться на великого князя Дмитрия Александровича Владимирского… брат его меньшой князь Андрей Александрович Городецкий, князь Дмитрий Борисович Ростовский, да брат его князь Константин Борисович Угличский, да двоюродный брат их князь Михаил Глебович Городецкий, да тесть князя Михаила Глебовича Белозерского князь Фёдор Ростиславич Ярославский и Смоленский… да епископ Тарасий Ростовский. Царь же выслушал их жалобу и хотел послать на Русь за великим князем Дмитрием Александровичем Владимирским, да потом переменил свою мысль и отпустил с ними брата своего Дюденя со множеством воинов. И пошли из Орды с татарами на брата своего старшего великого князя Дмитрия Александровича… брат его младший князь Андрей Александрович… и князь Фёдор Ростиславич Ярославский… с ними же [иные] князья; а князь великий Дмитрий Александрович был тогда в Переяславле. Услышали же об этом люди переяславские и разбежались все; также и сам великий князь Дмитрий Александрович с дружиной своей побежал к Волоку, а оттуда ко Пскову. И так пришла в смятение вся земля Суздальская. Татарская же рать с князем Андреем Александровичем Городецким и с князем Фёдором Ростиславичем Ярославским, придя, взяла Владимир, и церковь Владимирскую разграбили, и пол чудный медный [из церкви] выдрали, и сосуды священные все забрали; и Суздаль, и Юрьев, и Переяславль, Дмитров, Москву, Коломну, Можайск, Волок, Углече поле — всех городов взяли 14, и всю землю опустошили. А в Твери не были, ибо защитил её Бог…

Эта война стала последней для князя Дмитрия Александровича. Он успел помириться с братом, хотя чуть раньше, во время своего бегства из Пскова в Тверь, едва не попал к нему в руки и вынужден был расстаться со всем своим обозом. Дмитрий отказался от великого княжения, за что получил от Андрея обратно свой Переяславль. Но добраться до Переяславля (сожжённого уже после «Дюденевой рати» даже не татарами, но князем Фёдором Ростиславичем Ярославским, получившим город от Андрея) ему было не суждено. В 1294 году князь Дмитрий Александрович скончался в Волоке, по дороге из Твери в Переяславль, приняв перед смертью пострижение в иноческий чин.

«Дюденева» же «рать» оказалась не последним нашествием татар на Русь в XIII веке. Зимой 1293/94 года татарский «царь» Токтомер пришёл к Твери и «великую тягость учинил людям: иных перебил, а иных в полон увёл». В 1297 году «бысть рать татарская», вновь приведённая Андреем; тогда «за малым» дело не дошло до кровопролития: князья собрались во Владимире на съезд и, поделив княжения, разъехались восвояси, после чего Андрей стал собирать новую рать:

Того же лета князь великий Андрей, собрав рати многие, хотел идти на Переяславль, а также к Москве и к Твери, и не дали ему князь Даниил Московский и брат его (двоюродный. — А. К.) Михаил Тверской. Ибо собрали Михаил и Даниил против него рати многие и, придя, стали близ Юрьева, на полчище, и так не дали князю Андрею идти на Переяславль, потому что князь Иван Дмитриевич [217] , пойдя в Орду, приказал блюсти отчину свою, Переяславль, князю Михаилу Тверскому. И тут за малым не было боя между ними, и взяли мир, и разошлись восвояси.

(47. С. 83–84)

Великий князь Андрей Александрович умер 27 июля 1304 года. За год до этого, 5 марта 1303 года, скончался его младший брат, московский князь Даниил Александрович, самый, пожалуй, неприметный из всех четырёх сыновей Александра Невского. Однако так уж случилось, что именно он и его сыновья, внуки и правнуки сумели продолжить дело своего великого предка.

Князю Даниилу также пришлось принять участие в междоусобной войне между его братьями Дмитрием и Андреем. Он поддерживал то одного, то другого, но, как свидетельствуют летописи, по мере возможности старался не доводить дело до кровопролития, стремясь более к миру, нежели к войне. Так, в 1282 году Даниил Московский выступил вместе со Святославом Тверским против своего брата великого князя Дмитрия Александровича, однако после пятидневного стояния у Дмитрова князья заключили между собой мир. В 1287 году все трое братьев Александровичей ходили войной против нового тверского князя Михаила Ярославича, и вновь дело не дошло до военного столкновения. На съезде князей во Владимире в 1296 году твёрдая позиция Даниила Московского и Михаила Тверского, поддержавших переяславского князя Ивана Дмитриевича (сына умершего незадолго до этого великого князя Дмитрия Александровича), предотвратила захват Переяславля великим князем Андреем Александровичем Городецким. На новом съезде князей в Дмитрове в 1300 году Даниил подтвердил свой договор с Иваном Переяславским, и очень скоро эта поддержка принесла ему ощутимую политическую выгоду: умерший бездетным в 1302 году Иван Дмитриевич завещал ему свой удел. И вновь Даниил сумел без кровопролития удержать за собой Переяславль, хотя на этот город претендовал и его старший брат великий князь Андрей Александрович. Но при необходимости Даниил умел и применить силу. В 1300 году он выступил в поход на Рязань, разбил большой отряд татар и «некой хитростью» захватил в плен рязанского князя Константина Романовича. В результате войн, военных союзов, мирных договоров князь Даниил сумел значительно увеличить территорию своего княжества, сделать Москву одним из главных политических центров Северо-Восточной Руси.

Сам он так и не успел занять великокняжеский стол, ибо умер раньше своего брата Андрея. После же смерти последнего в Северо-Восточной Руси началась новая междоусобная война за власть между московскими и тверскими князьями — соответственно, сыновьями Даниила Александровича и потомками его дяди великого князя Ярослава Ярославича. В конце концов победу в этой войне одержали московские князья, и именно Москве суждено было стать центром новой объединённой Руси. Князь же Даниил — подобно своему отцу принявший перед смертью монашеский постриг — впоследствии был причтён Церковью к лику святых. Он почитается как небесный покровитель Москвы и основатель Московского Даниловского монастыря. Память преподобного и благоверного князя Даниила Александровича Московского празднуется 4 (по новому стилю 17-го) марта (в некоторых летописях именно этот день обозначен как день его преставления), а также 30 августа. В этот день в 1652 году были обретены мощи князя, которые по повелению царя Алексея Михайловича перенесли в храм Святых Отец семи Вселенских соборов Даниловского монастыря. Как известно, в XVIII веке этот день стал и днём памяти отца Даниила, святого и благоверного великого князя Александра Невского.

Ещё один человек, пожалуй, наиболее близкий по духу к князю Александру Ярославичу, — митрополит Кирилл — надолго пережил князя. В историю России он вошёл как выдающийся церковный и политический деятель, дипломат, писатель. Именно по просьбе Кирилла на Русь из Болгарии в 1262 году был привезён полный текст Кормчей книги (свода церковных правил и постановлений) сербской редакции; он был одобрен на церковном соборе, проведённом, по всей вероятности, в Киеве в 1273 году, а затем под руководством самого Кирилла была составлена новая, русская редакция Кормчей книги, соединившая материалы древнеславянской и сербской редакций. На том же соборе было принято особое постановление против злоупотреблений в Церкви (столь губительных в эпоху всеобщего падения нравов, татарских нашествий и междоусобиц), а также поставлен епископом Владимирским бывший архимандрит Киево-Печерского монастыря Серапион, выдающийся писатель и проповедник древней Руси.

Почти всё время своего пастырского служения святитель Кирилл проводил в разъездах, посещая то Киев, то Северо-Восточную Русь, то Новгород. Он умер во время своей очередной поездки в Суздальскую землю, в Переяславле, 6 декабря 1281 года, тело же его было отвезено в Киев и погребено в Киевском Софийском соборе. Преемник святителя Кирилла, митрополит-грек Максим (он занимал кафедру в 1283–1305 годах), «не терпя насилия татарского», навсегда покинул Киев и переселился в 1299 году во Владимир на Клязьме, а уже в XIV веке следующий русский митрополит, преемник Максима Пётр, уроженец Волыни, обосновался в Москве и был похоронен в Успенском соборе Московского Кремля, который начал строить по его призыву московский князь Иван Данилович Калита, внук Александра Невского. Так при преемниках Александра Москва стала не только политическим, но и духовным центром Русской земли.