Прибыв в начале января 1918 г в Тихорецкую с большими полномочиями от Антонова-Овсеенко по формированию военнореволюционных войск, Автономов сразу проявил свои необыкновенные организаторские способности, умение действовать смело и решительно в сложной обстановке, которая сложилась в это время на Кубани.

Кем же он был на самом деле?

Вот что пишет о нем кубанский писатель А.Е. Берлизов

«|…| хорунжий Войска Донского. Сын директора Новочеркасской гимназии, в недавнем прошлом — студент-юрист, покинувший университет ради защиты Отечества. |…] Студент-юрист надел военную форму и стал осваивать казачью мудрость кавалерийской службы… Политическими убеждениями Автономова никто из историков глубоко не интересовался, сам он не заявлял о своей приверженности той или иной политической доктрине, ни в какой партии не состоял. Нет сомнения, что большевиком по убеждению Автономов никогда не был, марксистской теории не знал, да, вероятно, и не стремился к тому. Вероятно, его политические взгляды были аморфными и расплывчатыми. Приняв сердцем идеи свободы, равенства и братства, Автономов соединил их с интеллигентскими мечтаниями о всеобщей духовной свободе и с идеализированными представлениями о староказачьей демократии с патриотическим акцептом» [140]См.: Берлизов А.Е. Дорога чести. - Краснодар: «Советская Кубань», 1995. С. 362.
.

На фронтовом съезде казаков в Киеве, а потом в Новочеркасске, о котором уже шла речь,

«|…| Как человек образованный. — продолжает Берлизов, — он сумел скорее, чем большинство фронтовых казаков-делегатов разобраться в том, что обрушилось с трибуны на их чубатые головы» [141]Там же.
.

Первое, что он предпринял — возглавил потерпевшие неудачу отряды красногвардейцев, пытывшихся недавно отбить у Рады Екатеринодар. Своей опорой он сделал хорошо вооруженный отряд, состоящий из рабочих железнодорожных мастерских, находившихся на станции Тихорецкая. Активность Автономова, его быстро растущий авторитет позволили ему за короткое время значительно увеличить численность не только своего, но и других отрядов.

Для выполнения предписания Антонова-Овсеенко он часто выезжал в районы Северного Кавказа, рассылал надежных людей в окрестные села и станицы, и те, пока Добровольческая армия не обозначила себя как реальный противник, призывали к борьбе против Кубанской Рады и немцев. Члены областного Майкопского и Тихорецкого ревкомов также направились в станицы и села Кубани, чтобы поднимать казаков и иногородних на борьбу с Радой.

В один из последних дней февраля представители большевиков прибыли и в станицу Петропавловскую. Митинг был созван около станичного правления. Прибывшие агитаторы зачитали собравшимся декрет-обращение Совета Народных Комиссаров РФ «Ко всему трудовому казачеству» от 13 декабря 1917 г. Это был документ, в котором содержались положения не оставившие равнодушным ни одного казака станицы.

«Властью революционных рабочих и крестьян, — говорилось в обращении, — Совет Народных Комиссаров объявляет всему трудовому казачеству Дона, Кубани, Урала и Сибири, что Рабочее и Крестьянское Правительство ставит своей ближайшей задачей разрешение земельного вопроса в казачьих областях в интересах трудового казачества и всех трудящихся на основе советской программы и, принимая во внимание все местные и бытовые условия, в согласии с голосом трудового казачества на местах. В настоящее время Совет Народных Комиссаров постановляет:

1. Отменить обязательную воинскую повинность казаков и заменить постоянную службу краткосрочным обучением при станицах.

2. Принять на счет государства обмундирование и снаряжение казаков, призванных на военную службу.

3. Отменить еженедельные дежурства казаков при станичных правлениях, зимние занятия, смотры и лагеря.

4. Установить полную свободу передвижения казаков…»

И.Л.Сорокин тоже прибыл на митинг, и здесь вместе с одностаничниками он впервые узнал о том, что в Тихорецкой идет формирование Юго-Восточной революционной армии. Узнал он и о том, что возглавляет работу по созданию армии его недавний соратник по совместной борьбе на съезде казаков-фронтовиков в Киеве, а потом в Новочеркасске А.И. Автономов.

Однако на призыв большевиков записываться в эту армию одностаничники не торопились, ожидали, что скажут уважаемые авторитетные люди и представители местной власти. И тогда слово взял Сорокин. Он как обычно был в казачьей форме и при оружии, весь его вид говорил о том, будто он никогда и не расставался со службой в армии. Сорокин говорил недолго. Сообщил, что прямо сейчас начинает формировать отряд, и призвал казаков записываться к нему. Приглашал только тех, кто может выступать на своих строевых конях и будет полностью экипированным для походной и боевой жизни. Сообщил, что через сутки отряд выступает на фронт в направлении Тихорецкой. В отряд к Сорокину записалось свыше 150 казаков, в основном тех, кто хорошо знал своего командира.

В местах, где отряд Сорокина проходил через казачьи станицы, к нему присоединялись демобилизованные и дезертировавшие с фронта казаки и иногородние. Потом к нему в подчинение стали проситься целые отряды, а вскоре присоединилась солидная группа матросов с несколькими орудиями. Были такие станицы, где после ночевки отряд увеличивался на целые сотни бойцов. Сорокин от всех требовал строгого соблюдения дисциплины, исполнительности, за малейшие проступки, неподчинение командирам с позором изгонял из отряда любого, не смотря на его прошлые заслуги. Отряд под командованием Сорокина вскоре изжил период митингов и голосований, подчиняясь воле своего командира, и вскоре он готов был к серьезным боевым действиям.

В Тихорецкой произошла встреча Сорокина с Автономовым. К этому времени Автономову уже удалось взять на себя руководство несколькими самостоятельными отрядами. Все основания у него для этого были. Еще 25 января 1918 г. в Царицыне штабом обороны был издан приказ по формированию Юго-Восточной революционной армии. Основой этого объединения, его костяком объявлялись местные, уже существующие красногвардейские отряды и революционные части 39-й пехотной дивизии. Поскольку Автономов имел мандат Антонова-Овсеенко на организацию красногвардейских частей на всей территории Северного Кавказа, то он автоматически становился главнокомандующим этой армии.

В Тихорецкой они с Сорокиным обсудили план своих дальнейших действий, и новый отряд поступил в распоряжение местного Революционного Комитета.

Автономов попросил Сорокина оставаться во главе тех, кого он привел с собой и обещал содействие в обеспечении их всем необходимым для жизни и боя. В считанные дни отряд Сорокина, в котором уже насчитывалось свыше полутора тысяч человек, получил патроны, артиллерию, был доукомплектован артиллеристами, связистами и превратился во внушительную боевую единицу. Уже 1 марта сорокинская конница впервые столкнулась с войсками белой Кубанской Рады. Кавалерийскую атаку возглавил Сорокин. С шашкой наголо врезался он в белогвардейскую лаву, разметал ее. Красные казаки гнали и рубили противника несколько верст. Преимущество их в этих боях определилось сразу же.

Еще раньше прибыл к Автономову отряд казаков Кочубея. Все были на добрых конях, при оружии. Конница у красных была хоть и малочисленная, но сильная. Ее составляли испытанные рубаки, чьи клинки гуляли по турецким фескам и немецким головам, те, кто изрубил в четырнадцатом году под Сатановом целый венгерский корпус, чьи кони топтали горы Турции, пустыни Персии, пили воду из Тигра и Евфрата, из Днестра и Вислы, Серета и Двины. Автономов и Сорокин были уверены — эти в бою не подведут. И действительно, 14 февраля кочубеевцы отличились под Выселками. В том же бою весь Черноморский казачий полк перешел на сторону красных, попутно изрубив служивших Раде конных чеченцев.

Триумфальное шествие Советской власти продолжалось. Контрреволюция еще не успела достаточно организоваться и политически сориентироваться. Подъем революционно-демократических настроений в среде трудового казачества был так велик, что даже те, кто начал было противостоять новой власти, теперь не решались этого делать, многие отказались от своих первоначальных планов.

Победы над первыми белыми отрядами в тот период одерживались относительно легко. Их Автономову обеспечили его верные сподвижники. Поэтому для него полководческий талант был пока второстепенным требованием. В первую очередь армии сейчас нужен был организатор, который не побоялся бы взять на себя ответственность за выполнение масштабных революционных задач. Автономов оказался именно таким человеком.

Наступил звездный час Александра Исидоровича. Его имя было овеяно славой первых побед, к нему пришла и политическая известность. Бок о бок с ним шли способные и смелые люди: Иван Кочубей, Иван Сорокин, талантливый штабист Невзоров, большевик-политработник Троцевский. Приехал в Тихорецкую и старый друг времен Киевскго съезда, близкий по духу земляк Сорокина — Павел Гуменный. И хотя он не был в партии большевиков, Автономов назначил его политкомиссаром штаба группы.

Однако не все обстояло так гладко. Появилась очень серьезная проблема, которая отвлекала много сил, разобщала их, серьезно порочила сами основы и идеи революции. Дело в том, что революционная стихия подняла из армейской среды, а по сути дела со дна российского общества большое количество деклассированных элементов. На воюющих территориях они начали сбиваться в настоящие банды, хотя, конечно, их организаторов, такая классификация совершенно не устраивала. Они присвоили этим формированиям экзотические названия, такие как: «Черная хмара», «Смертельный натиск», «Братишки», «Молния» и т. д. Основную массу в них составляли солдаты ранее дислоцировавшихся на Дону и Кубани запасных солдатских частей.

Это были те, кто не захотел возвращаться домой к мирному, изнурительному труду. Дома их ожидали голодные семьи, и ехать к ним с пустым вещмешком не хотелось. Почувствовав, что появилась возможность безнаказанно грабить, проводить надуманные реквизиции, вершить суд и расправу по собственному усмотрению, они стали настоящим бедствием для жителей сельской глубинки.

В дополнение к ним в это же время на Кубань устремилась вторая волна воинских формирований. Только прибывали они не с фронтов 1-й Мировой войны. Теперь это были эшелоны украинских, с позволения сказать, советских частей, а проще сказать бегущих от немцев из под Ростова грабительских шаек. Как писал в своих воспоминаниях бывший начальник штаба Красной Армии Северного Кавказа С.В. Петренко:

«Лучшие из украинских отрядов задерживали противника (немцев. — Н.К.), бились у Батайска и гибли, а большая часть полным ходом, добывая оружием и угрозами паровозы, бежала в Царицын, Владикавказ и еще куда-то формироваться. А в эшелонах под черными и красными знаменами везли оружие, золото, продукты»

Несколько таких украинских отрядов и даже полков прибыли непосредственно в Ейский и Таманский отделы. Конечно, были среди них и нормальные красные части, которые не успели еще разложиться и не занимались разбоем. В большинстве это были отряды донецких шахтеров, черноморских моряков, рабочих Киева, Харькова, Одессы, крестьян Херсонщины и Таврии. Но были и другие. О том, что собой представляли и чем занимались эти «пришельцы» вполне определенно высказался также Я. В. Полуян:

«Разбитые и окончательно парализованные полубандитские украинские части в панике отступили на Кубань. При своем отступлении они беспощадно грабили казаков. Это и явилось одной из главных причин поворота в настроении кубанского казачества».

А вот свидетельство Г.К. Орджоникидзе на эту же тему:

«Бесчинства этих войск доходили до того, что даже поезда с ценностями государственных банков из Ростова и Екатеринодара, отправленные мною в Царицын, были разграблены по дороге… Часть этих отступающих войск хлынула в Кубанскую область через Тихорецкую, другая же — отступила из Крыма в южную часть Кубани»

Поэтому молодому командованию Юго-Восточной революционной армии далеко не на все формирования именующими себя красногвардейскими можно было рассчитывать; наоборот, против некоторых из них приходилось высылать наиболее надежные свои части, чтобы оградить местное населения от бесчинств нежданных «гостей».

Конечно, такая «подмога» очень сильно беспокоила командование армии, и Автономов докладывал в центр, в Казачий комитет:

«Постепенно под влиянием темных личностей армия развратилась. […) Так называемые красногвардейские отряды, на самом деле представляли из себя, в большинстве случаев, банды грабителей и насильников. Часто казачество восставало против подобного произвола… казачество, привыкнув к дисциплине, недоброжелательно относилось к разнузданным бандам грабителей, и на этой почве часто было провоцировано контрреволюционерами».

Вскоре Сорокин со своим отрядом начал регулярные боевые действия против белых казаков. Как уже говорилось, это было самое надежное формирование Юго-Восточной армии. Его командир обнаружил хорошие знания тактики действий в условиях Кубани, практически в каждом бою находился в первых рядах своей кавалерии, показывая необыкновенную храбрость. Сорокин неизменно побеждал своих противников, и с этого времени начинаются его многочисленные боевые удачи, его громовая слава в войсках по обе стороны фронта.

Каждый день нес Сорокину новую победу. Слухи об отважном красном командире неслись не только по Кубани, но и по всему Северному Кавказу. В этом и лежит, наверное, ответ на вопрос — как получилось, что в течение столь короткого времени среди командиров красногвардейских отрядов он достиг самого высокого положения и уже менее чем через полгода возглавил все вооруженные силы Северо-Кавказской Республики. Казаки и солдаты считали за честь оказаться в отряде Сорокина, многие просто уходили к нему от своих менее удачливых командиров. В то время, в условиях полупартизанской войны, такое было не редкостью. Быть «сорокинцем» считалось большим почетом. Звезда Сорокина сияла все ярче и ярче, отряд его с каждым днем становился все многочисленнее.

Вскоре Автономову удалось взять под свое начало большинство местных отрядов, и можно было уже планировать разгром Рады и захват столицы Кубани — Екатеринодара. Началось планирование операции. Важную, если не важнейшую роль в этой работе сыграл первый начальник штаба Юго-Восточной армии Александр Павлович Невзоров. Всегда чисто выбритый, с хорошими манерами, полный достоинства он внушал уважние и уверенность в дельности того, что он предлагал. А предлагал он как можно тщательнее готовить операцию, привлечь к участию в ней наиболее способные, хорошо управляемые отряды, объединив их в три-четыре группировки.

Наступление на Екатеринодар штаб армии спланировал на начало марта. Невзоров предложил с юга столицу Кубани блокировать отрядами Романенко и Бушко-Жука. С запада должны были наступать отряды Рогачева и Зоненко, с востока — Золотарева и Чистова.

Всем становилось ясно, что мирному развитию революции на Кубани приходит конец. Конфронтация сторон все более обострялась, появился русско-русский фронт.

Это был особый фронт, не было четко обозначенных его рубежей, линия соприкосновения зачастую отсутствовала вовсе. До наступления на Екатеринодар тактика действий привлекаемых отрядов была специфической. Они избирательно относились к выбору противника. На кого попало не нападали, «предпочтение» отдавалось эшелонам с имуществом, оружием и продовольствием, складам. В ходу были местные «разборки»: «выяснялись отношения» с теми, кто совершил враждебные действия по отношению к конкретным людям и населенным пунктам, задел чьи-то интересы, нанес обиды, завладел имуществом и т. д. Революционной фразеологией активно пользовались все, вкладывая в слова свое понимание их значения. Классические приемы и способы ведения боевых действий уступали место самодеятельности командиров, которые не спешили входить в подчинение кому-либо. Участник тех событий И.Л.Хижняк писал:

«В отчаяние приходил Автономов, когда докладывали ему: отряды Новороссийска и станицы Крымской возглавил Бушко-Жук. Никого но признает, объявил себя командующим. Под Кавказской сражается с бандами отряд Одарюка. Сергей Диомпдович Одарюк, казачий хорунжий, большевик, грамотный и талантливый командир, тоже игнорирует все приказы, действует самостоятельно. Под Армавиром появился третий главнокомандующий — Гудков, в Баталнашинском отделе — Яков Балахонов. На Батайском направлении объявил себя главкомом И.Пронников. Более двадцати человек сразу».

Каждый «главнокомандующий» ревниво оберегал свою самостоятельность. За нее горой стояли проникшие в отряды анархисты, для которых дисциплина и контроль были страшнее белой армии. Сплотить в этих условиях разношерстные отряды на решение одной задачи, заставить их подчиниться единой воле могли только люди с железным характером, личности незаурядные.

Штаб Автономова в это время, как, впрочем, и в последующем, также мало походил на штабы регулярных войск. Некоторые его подразделения только начинали создаваться, а тыловое обеспечение, медицинская служба и служба связи существовали только в зачаточном состоянии. Все армейское снабжение оружием и боеприпасами шло исключительно за счет тех запасов, которые вывезли с собой некоторые части с фронтов 1-й Мировой войны. В этих условиях Сорокин стал хорошей опорой для Автономова. Очень пригодился какой-никакой, но все же опыт, который он приобрел на фронте, по медицинской части, организации службы связи, и особенно по разведке.

Сам Автономов стремился бывать во всех отрядах, иметь представление о своих войсках и о противнике. Как только обзавелись бронепоездом, он сделал его местом своего постоянного пребывания, и его штаб теперь мог в течение короткого времени побывать в нескольких, далеко отстоящих друг от друга формированиях. Вместе с командующим в бронепоезде находились также его сестра Екатерина и младший брат Сергей. Автономов с головой ушел в доработку плана по взятию кубанской столицы.

Стремясь предвидеть, как будут развиваться события, Автономов, ставшие уже официально его помощниками Сорокин и Невзоров постарались учесть опыт двух предыдущих неудачных попыток по овладению Екатеринодаром. И вот к середине марта подготовка к боевым действиям была завершена. Теперь на Екатеринодар наступало сразу три группы отрядов — из Тихорецкой под командованием самого А.И. Автономова, из Кавказской двигались части Сорокина, отдельные отряды продвигались от Армавира и Тимашевской.

Кубанское правительство и Рада знали, настолько мощным будет наступление красных войск, как, впрочем, и слабость своих сил тоже. Атаман Филимонов оценил всю шаткость своего положения и решил без боя оставить город. Но, прежде чем уйти, в ночь на 14 марта с помощью все того же Покровского белоказаки захватили в качестве заложников руководство кубанских большевиков: И.И. Янковского, М.М. Корякина, А.А. Лиманского, П.В. Асаульченко, Я.В.Полуяна и др. Затем атаман Филимонов и Рада с отрядом Покровского отступили в горы, в направлении аулов Тахтамукай и Шенджий. Красные отряды, не встречая сопротивления, вошли в Екатеринодар; первыми в город ворвались сорокинцы.

Через несколько дней после взятия Екатеринодара в городе состоялось собрание делегатов от воинских частей. На нем были подведены итоги всего, что было сделано по формированию армии как самостоятельной и управляемой боевой единицы. Командующим всеми войсками красной гвардии вновь был признан А.И. Автономов, его помощником утвердили И.Л. Сорокина, политкомом П. Гуменного, а начальником городского гарнизона и его комендантом — Золотарева. Справедливо считая Сорокина более способным решать чисто военные задачи, Автономов взял на себя организационные вопросы.

Главным противником с момента взятия Екатеринодара теперь оставались немцы, и Автономов хотел использовать это как фактор для объединения всех патриотов Юга России. «Поднять все казачество против немцев!» — в этом были всего его надежды. Сегодня их можно назвать утопическими и наивными, но в то время Автономов считал, что перед лицом захватчиков разлетятся все обиды и неурядицы, а великая, объединяющая сила — любовь к родной земле — сплотит всех казаков, в том числе бывших офицеров и иногородних для общего дела. Продолжая использовать мандат Антонова-Овсеенко, он все свои силы и время отдавал формированию новых красных отрядов на Северном Кавказе, почти не бывал в Екатеринодаре. Полным хозяином в городе стал его помощник Сорокин и комедант Золотарев.

Ивана Лукича не надо идеализировать. Ему, как и любому человеку, было свойственно ошибаться, погорячившись, совершать поступки, которые отнюдь не повышали его авторитет, а скорее наоборот, множили число его завистников и недоброжелателей. Очень часто его подводили те, кому он излишне доверял, его именем нередко совершались дела, которые шли вразрез с требованием революционной и воинской дисциплины.

Сравнительно легкая победа над войсками Рады хоть кому могла вскружить голову. Не избежал этого и Иван Лукич. Полученная большая самостоятельность, победные лавры, огромное доверие и авторитет в войсках стали мешать ему. Оставаясь все таким же смелым, энергичным и удачливым, он стал искать все новых признаний своих заслуг. В городе проходили частые парады, чествования победителей, в частях сквозь пальцы смотрели на частые выпивки бойцов и командиров. Как принято сейчас говорить, армия и ее руководители не выдержали испытания славой. Сорокину хотелось дать некоторые послабления войскам за их успешные действия, и иногда он не придавал серьезного значения тому, как они стали вести себя в условиях крупного города.

А между тем масса занявших Екатеринодар, в основном крестьянских по своему составу частей, по уже сложившейся «партизанской» привычке не соблюдала элементарных правил нахождения в городе и взаимоотношений с местным населением. Не редкостью были самосуды, несанкционированные никем расправы над неугодными людьми, над теми, кто выступал против этой вольницы, над простыми обывателями. Экспроприация имущества в пользу армии больше походила на обыкновенные грабежи.

Появилось бесчисленное количество комендантов и комендатур, различные комиссии, адъютанты, агенты, представители и т. д. Все это пыталось управлять, распоряжаться и приказывать. Так как своевременно не были взяты под охрану спиртзаводы и вино-водочные склады, то отрядники успели запастись солидным количеством выпивки.

Однако сказать, что в городе была обстановка полной анархии нельзя, и в этом была немалая заслуга партийных и советских органов, хотя и они только начинали складываться. В первые дни по занятию города в Екатеринодаре организовался Военно-Революционный Комитет. Рядом, в бывшей Черноморской губернии, еще 25 ноября 1917 г. образовалась Черноморская Советская республика с центром в г. Новороссийске. Ее Центральный Исполнительный Комитет возглавил Абрам Израилевич (Авраам Изоргиевич) Рубин. Бывший студент юридического факультета Московского университета, участник 2-го и 3-го Всероссийского съездов Советов, заведовавший одно время финотделом ВЦИК. В марте он прибыл из Москвы на усиление партийной организации Новороссийска и вскоре был избран председателем ЦИК республики.

Обстановка требовала, чтобы и в столице Кубани были созданы руководящие партийные и советские органы. Туда из Армавира переехал областной Исполнительный Комитет Советов, и вскоре они слились с Черноморским Военно-Революционным штабом. В итоге был образован единый орган — Кубано-Черноморский Военно-Революционный Комитет. Его возглавил Я.В.Полуян.

Ян Васильевич и его брат Дмитрий Васильевич Полуяны были заметными фигурами в партийной среде на Кубани. Активно участвовала в боевой и революционной работе и их сестра — Полуян-Верецкая. Первый из названных, Ян Васильевич, состоял в партии большевиков с 1912 г. и был накануне этих событий избран членом Исполкома Советов области, отличался несгибаемой волей, принципиальностью в отстаивании своих позицией по вопросам дисциплины в партии и армии. Он активно взялся за наведение порядка в городе.

Однако с этого времени во взаимоотношениях военных и партийно-советских руководителей наметились некоторые разногласия. В главном штабе Юго-Восточной армии считали, что пока идут боевые действия, вся полнота власти должна принадлежать военным. Поэтому отношение самого Сорокина к партийным и советским региональным руководителям не отличалось дружелюбием. Хотя всем было известно, что он ранее примыкал к эсерам, сейчас ничем этой принадлежности не показывал, действовал как беспартийный, но не упускал случая «пускать шпильки» по адресу партийных властей. Но в то время, благодаря председателю ВЦИК Кубано-Черноморской республики большевика И.П.Сергиенко, очень уважительно относившегося к Сорокину, эти шероховатости сглаживались в рабочем порядке. Во всяком случае, так писал сам Сергиенко.

Разгромив войска Рады, ни Автономов, ни Сорокин вначале не предполагали, что совсем скоро им придется вести боевые действия не только против доморощенной кубанской контрреволюции и немцев, но и с Добровольческой армией, а это был очень серьезный противник.

Алексеев, Корнилов и Деникин начали создавать ее в Новочеркасске в ноябре 1917 г. под лозунгом «За единую и неделимую Россию». Ратуя за «общерусское дело», они рассматривали казачество как своего самого надежного союзника в борьбе с большевизмом, а казачьи земли как плацдарм для накапливания уже готовых сил и их похода в центр России.

Будучи не в силах противостоять наступлению красных отрядов с севера и ради обеспечения себе безопасной среды обитания Алексеев и Корнилов начали свой 1-й Кубанский, т. н. «Ледовый» поход. При этом они действовали жестко, направив свои основные силы против отрядов, в основном состоявших из иногороднего населения. Добровольческая армия была плохо вооружена, располагала очень скудными запасами зимних вещей, страдала от недостатка транспорта и продовольствия. Поэтому с самого начала в селах и станицах по пути ее следования белые начали изымать у местных жителей все необходимое для себя.

Станичники и селяне без энтузиазма воспринимали утверждения добровольческого командования о том, что, отбирая у них хлеб, другое продовольствие, одежду, лошадей и фураж, те действуют в их же интересах. Для крестьянина любой, кто позарился добытое им непосильным трудом, непременно становился его врагом, независимо от лозунгов, под какими последний воевал. Поэтому пришедшие на Кубань добровольцы встретились с ожесточенным сопротивлением, и уже после первых столкновений с местными отрядами Корнилов приказал пленных не брать, уничтожать физически всех, кто оказывает сопротивление. Именно этим можно объяснить необычную кровопролитность боевых действий с обеих сторон. Иногородние крестьяне встречали добровольцев как пришельцев, а потому противодействие их продвижению по территории Кубани все более нарастало. Добровольцы поголовно воспринимались ими как «кадеты» и офицеры, бьющиеся за свои привилегии.

Вожди белого движения держали путь на Екатеринодар, ошибочно считая, что он все еще в руках Кубанской рады. На Кубани по их расчетам обстановка сильно отличалась от той, что была на Дону, и имелась реальная возможность за счет местного казачества увеличить качественно и количественно свою армию. Для этого у белого командования был большой резерв офицерских кадров. Как впоследствии показали цифры, в числе 3683 добровольцев было 36 генералов (из них 3 полных генерала, 8 генерал-лейтенантов и 25 генерал-майоров), 192 полковника и войсковых старшин, 50 подполковников и ротмистров, 215 капитанов и есаулов, 220 штабс-капитанов, 12 морских офицеров — капитанов 1-го и 2-го ранга, и еще 1385 младших офицеров.

Почти все они воевали на фронтах 1-й Мировой, а многие и Русско-японской войн и, конечно же, имели опыт руководства войсками, умели планировать и проводить их боевые действия. Но начавшаяся Гражданская война сильно отличалась от двух предыдущих. Она имела ряд очень важных особенностей, заключавшихся в том, что ныне не существовало армий в обычном значении этого слова. Они попросту не были еще сформированы. В них не имелось штатного количества солдат, да и самих штатов покуда не существовало. Это был конгломерат отрядов кое-как объединенных единым командованием, не было фронтов, какими они были в двух предыдущих войнах, штабов укомплектованных нужным количеством военных специалистов, системы обороны, не хватало артиллерии, средств связи, практически отсутствовала система тылового снабжения войск, не было подготовленных резервов. Противоборствующие части, как правило, располагались либо в достаточно больших населенных пунктах, за счет которых питались и получали подкрепления людьми, либо вдоль железных дорог. Отсюда, позже, период боевых действий вдоль линий железных дорог, за овладение станциями, особенно узловыми, и прилегающими к ним территориями назвали эшелонной войной.

Тем не менее генерал Корнилов, учитывая сложившуюся специфику военных действий, смог найти в ней определенные преимущества. Сравнительно развитая сеть железных дорог давала возможность оперативно менять направления движения, маневрировать своей небольшой, но мобильной армией.

Перейдя железную дорогу Ростов — Торговая у станицы Кагальницкой, войска Добровольческой армии параллельно ей внезапно направились на восток, к станице Лежанка (Средне-Егорлыкское) Медвеженского уезда. Этот населенный пункт оборонял батальон 154-го Дербентского полка 39-й пехотной дивизии и отряды крестьянской самообороны общей численностью до 1 000 человек. У них не было артиллерии, отсутствовали пулеметы и, несмотря на оказанное корниловцам сопротивление, Лежанку они вынуждены были оставить.

До Автономова и Сорокина эти сведения дошли с опозданием, и пока они собирали мощный кулак, чтобы нанести удар в этом направлении, Корнилов уже повернул на юго-запад, к станице Незамаевской. Блокировав сосредоточенные там красные части и уклонившись от сосредоточенных севернее и западнее частей Сиверса, которые в это время получили приказ покинуть Кубань и вступить в борьбу с немцами на Дону и в Донбассе, Добровольческая армия направилась к станице Усть-Лабинской. Только здесь Автономов и Сорокин смогли использовать значительную часть своих сил одновременно.

До сих пор Корнилов сталкивался с разрозненными отрядами красногвардейцев и, хотя нес серьезные потери, все же продвигался к Екатеринодару. До него уже оставалось около 60 км. Под Усть-Лабинской корниловцев встретили войска Военно-революционного комитета станицы Филиппивской, отряд Абраменко и прибывший из Кавказской отряд численностью в 300 штыков.

Разгорелся ожесточенный бой. Численно превосходящим добровольцам удалось оттеснить Филипповский отряд за р. Кубань, овладеть Усть-Лабинской, захватить переправу и продвинуться на 10 км в сторону станицы Некрасовской. 21-го марта Корнилов переправил свои части на левый берег р. Лабы, но здесь встретил еще более сильное сопротивление красных отрядов. 23-го марта он выступил в направлении села Филипповского, стремясь овладеть переправой через р. Белая. Сила сопротивления красных все нарастала, добровольцы продвигались медленно, отвоевывая каждый километр кубанской земли.

Вскоре Автономов вынудил Корнилова бросить в бой все свои наличные силы. Для белых в те дни сложилась очень тяжелая обстановка. По собственному признанию генерала А.И.Деникина, бывшего в то время помощником Корнилова, многие офицеры и генералы тогда подумывали о самоубийстве. Юго-Восточная армия все сильнее сжимала кольцо вокруг добровольцев, а те напрягали последние усилия. Лишь под вечер 29 марта ценою больших потерь корниловцам удалось оттеснить Филипповский отряд с их позиций на левом берегу р. Белой и, воспользовавшись непроглядной темнотой, прорваться к станице Новодмитриевской, чтобы соединиться там с отрядом Покровского.

Тот с трудом преодолевал сопротивление красногвардейских отрядов на другом направлении, в районе аулов Шенжий и Гатлукай. Против него здесь действовали Варнавинский полк, подошедшие из Тамани отряды Жлобы, Рогачева, прибьл и сформированный еще один отряд из родной станицы Сорокина — Петропавловской. Их действиям был рекомендован оборонительный характер. Автономов поставил задачу не пропустить белоказаков к Екатеринодару с юга. Только здесь от Покровского Корнилов узнал, что Екатеринодар уже в руках у красных, а Кубанская рада и правительство бежали из города. Вскоре все же состоялась встреча Рады с Добровольческой армией, она произошла у аула Шенджий. Здесь Корнилов и Покровский 27 марта договорились об объединении своих сил. К 2700 добровольцам (700 из них были ранены) добавилось 3000 кубанцев.

Прошло всего 10 дней похода добровольцев, а в результате боев с красными отрядами их армия потеряла убитыми и ранеными 1011 человек, то есть 25 % от своего первоначального боевого состава. Но главное было, пожалуй, в другом, — не оправдались надежды Корнилова на то, что по мере его продвижения по Кубани к нему в массовом порядке начнут стекаться казаки-добровольцы.

После объединения отряда Покровского с Добровольческой армией Корнилов произвел перегруппировку сил, теперь они включали в себя две пехотных и одну кавалерийскую бригады. Инициатива все же продолжала оставаться на стороне белогвардейцев. Большой ошибкой Автономова явилось прекращение преследования Добровольческой армии от Усть-Лабинской и неумение организовать свои действия так, чтобы бить противника по частям. У командования Юго-Восточной армии даже не было оперативного плана одновременного ведения боевых действий против Добровольческой армии и отряда Покровского. Войска Юго-Восточной революционной армии были разбросаны по всей Кубани, в ней остро ощущалась нехватка опытных командиров полкового и более высокого звена. Добровольческая армия в этом отношении выгодно отличалась от красных войск.

30-го марта уже силами Добровольческой армии, объединенной с белоказаками Покровского, Корнилов решил штурмовать Екатеринодар, и 8 апреля его войска пошли в наступление. Автономов и Сорокин к этому времени спешно отдавали приказания красногвардейским отрядам подтягиваться к столице Кубани, и действительно, многие из них успели это сделать. Город был объявлен на осадном положении. Для его обороны было сосредоточено около 20000 бойцов Юго-Восточной революционной армии. Их действия поддерживались тремя артиллерийскими батареями, занявшими огневые позиции в районе Черноморского вокзала, на Сенной площади и у артиллерийских казарм. Гарнизон города располагал также бронепоездом с экипажем из моряков Черноморского флота и четырьмя бронемашинами.

Командование красных войск не ожидало удара корниловцев с запада, со стороны станицы Елизаветинской, так как плохо сработала разведка на подступах к городу. Сорокин, взявший на себя все нити руководства обороной кубанской столицы, вначале посчитал, что противник, занявший к этому времени Георгие-Афипскую, двинется оттуда своими главными силами к станции Энем с целью нанесения удара по Екатеринодару с юга, будет искать там место для переправы.

На самом же деле Корнилов принял решение на юге лишь прервать сообщение Екатеринодара с Новороссийском. Для одновременного охвата города с двух сторон у него не хватало сил. Поэтому неожиданно для командования обеих сторон в самом начале сражения за кубанскую столицу произошел ожесточенный встречный бой. Белые 9 апреля начали наступление из ст. Елизаветинской силами 2-й пехотной и конной бригад, постепенно вводя в бой все новые и новые части. В это же время и части Юго Восточной революционной армии тоже начали наступление на Елизаветинскую. Первыми не выдержали советские войска и вынуждены были отступить к предместью города, чтобы закрепиться на заранее подготовленном рубеже, имевшем две линии окопов. Белые тоже понесли огромные потери и вынуждены были отойти в Елизаветинскую для отдыха и приведения в порядок свих сил.

На следующий день прямо с утра добровольцы повели новое наступление на этом же направлении. Жаркий бой кипел по всему фронту главных оборонительных линий. Сорокин неожиданно появлялся в разных местах в самые критические минуты, ободрял обороняющихся, находился какое-то время вместе с ними в окопах и тут же мчался туда, где возникала новая опасность. В эти же дни в Екатеринодаре начал заседать 2-й съезд Советов Кубанской области. Тасяча человек его делегатов днем отстреливались в окопах, а ночью собирались в Зимнем театре, и так все семь дней, пока шли напряженные бои. Особой стойкостью отличался отряд делегатов съезда, который возглавил Иван Гайченец, которого потом Сорокин приблизил к себе, поручая ему наиболее ответственные задачи.

Белые наступали решительно и, казалось, что их уже ничто не остановит. Они залегали только под огнем артиллерии перед самыми окопами. Дело доходило до рукопашных схваток. Сельскохозяйственная ферма и кожевенные заводы в течение дня несколько раз переходили из рук в руки. Лишь к исходу дня ценою больших потерь корниловцы закрепились на новом рубеже.

В последующую ночь добровольцы дальнейшего продвижения не имели, их атаки были безуспешными и только привели к новым потерям. В боях у Черноморского вокзала Корниловский полк был настолько измотан, что наступать больше уже не мог. Конная бригада Эрдели, занявшая, наконец, сады северо-восточнее вокзала, была так лихо контратакована конными отрядами И.А. Кочубея, Г.И. Мироненко и Е.М. Миронова, что была отброшена к северу от вокзала.

Наступило 11 апреля — третий день штурма белыми Екатеринодара. Три красных батареи с утра открыли огонь по сельскохозяйственной ферме, куда перешел штаб Добровольческой армии во главе с Корниловым, а белые в свою очередь повели решительное наступление практически по всему фронту. Особенно яростно корниловцы атаковали вдоль левого берега р. Кубань, где им удалось потеснить 1-й Екатерининский полк и другие части к самым артиллерийским казармам. На других участках атаки белых успеха не имели. Этой ночью Корнилов подтянул в район кожевенных заводов, где днем наметился успех, 1-ю бригаду генерала Маркова с офицерскими полками.

На рассвете 12 апреля пехотные бригады белых снова атаковали артиллерийские казармы и Черноморский вокзал, а конная бригада Эрдели попыталась перерезать сообщение по железной дороге на Тихорецкую, прорваться к станице Пашковской, чтобы нанести удар по Екатеринодару с восточной стороны. Артиллерийскими казармами белые овладели, но дальнейшее их продвижение было остановлено контратаками красных частей, взятых Сорокиным из резерва. Конница и 2-я бригада белых также были остановлены, а потом отброшены на исходные позиции.

Накал тех боев передает уже упоминавшийся кубанский писатель А.Е. Берлизов, говоря словами одного из героев своей книги, командира полка Шеина.

«Помню тот день, — пишет он, — когда конница, Эрдели прорвалась к сенному рынку. Мы встретили их в городских улицах. Для меня это был труднейший день. Полк рассеялся, и рубились мелкими группами, а текинцы и черкесы словно из под земли вырастали; даже под Сатиновом, где меня порубили австрийцы. я не помню такого. Дрался как рядовой, водил в рубку десяток казаков. Вдруг увидел — черкесы поворачивают коней, а из за спины, из переулков хлынула конница, передние ряды — в серых черкесках и белых папахах, впереди на гнедом коне, в черной кубанке Сорокин с шашкой. Впереди всех врезался в черкесов, за ним — Крутоголов, адъютант. Вышибли мы их тогда. Когда собрал полк, было много раненых, убитых меньше. Эрдели давил нас количеством. Что касается рубки, то казаки тут сильнее черкесов, нас ведь учат этому дольше, с самого детства, а у Эрдели, кроме бывших всадников Дикой дивизии, было много только что навербованных по аулам».

Когда наступила ночь 13 апреля, и Корнилов приказал доложить ему о потерях, то выяснилось, что силы Добровольческой армии уменьшились наполовину. Белые были морально подавлены. Тем не менее Корнилов и Деникин приказали на рассвете следующего дня продолжать штурм кубанской столицы. На совещании Корнилов заявил Деникину, что если их войскам и на этот раз не удастся взять Екатеринодар, он пустит себе пулю в лоб.

Однако Корнилову не пришлось этого делать. Во время артиллерийского обстрела снаряд попал в комнату, где он находился. Корнилов был yбит. Внезапная гибель руководителя внесла смятение в ряды Добровольческой армии. В этот момент Сорокин бросил в атаку на левый фланг добровольцев конную лаву, состоящую из кавалерийских отрядов Мироненко, Воронова, Батлука, Ильина, Кочубея. Им сравнительно легко удалось отбросить противника от Екатеринодара. В рядах Добровольческой армии было состояние близкое к панике. Вместо Корнилова в командование вступил генерал А.И. Деникин. 14-го апреля он дал войскам приказ отступать.

Армия белых отступала на Старо-Величковскую, слабо преследуемая обескровленными отрядами Юго-Восточной революционной армии. Вначале Сорокин имел намерение продолжать разгром добровольцев. В результате артиллерийским огнем им снова был нанесен значительный урон, но неожиданно передумал. Это потом вызвало множество кривотолков и догадок. Одни считали, что он пожалел свои измотанные непрерывными боями части, другие — будто захотел проявить милосердие к потерпевшему поражение достойному противнику, а третьи решили, что он просто спешил поскорее начать праздновать победу и собирать почести.

В городе действительно шумно праздновали победу, но вместе с митингами, парадами и смотрами победителей происходили и другие явления. По сути дела повторилось то, что город пережил в середине апреля 1917 г. когда туда вслед за бежавшей Радой вошли части Юго-Восточной революционной армии. Начались кутежи командного состава, на улицах можно было встретить пьяных красногвардейцев. Будь в городе нормальное, единое командование войсками и нормальная комендатура, то, опираясь на не подверженные анархизму части, можно было избежать многих эксцессов. Но начальником гарнизона города был Золотарев, который сам был рассадником беспорядков. Это была темная личность. Как позже выяснилось, он в 1910–1911 гг. состоял членом шайки «Степные дьяволы», которая отличалась особой дерзостью и жестокостью и длительное время терроризировала население Кубани. Это уголовное формирование было в 1912 г. ликвидировано, все, кого поймали, были осуждены в Екатеринодаре. Золотареву же тогда удалось скрыться.

Когда началась 1-я Мировая война, он был призван в армию. На фронте в боевой обстановке Золотарев действовал смело и отважно и дослужился до звания подпрапорщика. Вернувшись с войны, он одним из первых стал формировать отряды красной гвардии, которые потом вошли в Юго-Восточную революционную армию Автономова. Получив теперь почти неограниченные права, нечистый на руку, он стал создавать в городе только ему подчиняющиеся «штабы», среди членов которых нередко оказывались громилы и уголовники. Они тут же принялись грабить местное население, производили аресты с целью вымогательства и насилия. При Золотареве обретался проходимец Макс Шнейдер, одессит, выдававший себя за американского анархиста и «международного революционера». Всплыть в то время на поверхность событий мог кто угодно. Как вспоминал Шеин, изготовить фальшивый мандат за подписью хоть самого Карла Маркса никакого труда не составляло, и вскоре Шнейдер, обманув доверие Автономова, по числу разбоев и грабежей заткнул за пояс даже самого Золотарева.

Сорокину в эти дела вмешиваться было некогда, нужно было собирать перемешавшиеся войска, производить их перегруппировку, готовиться противостоять новой опасности. К границам Кубани приближались немцы.

По всем, ставшим известными Сорокину случаям грабежей и мародерства, он приказывал разобраться начальнику гарнизона, а тот, понятное дело, ничего не делал, покрывал всех, кто отдавал ему долю награбленного. Окружив свою квартиру усиленным караулом, выставив из дверей и окон пулеметы, он превратил ее в неприступную крепость, которая не столько готовилась к защите от нападения, сколько угрожала соседним дворам и улицам. В этой крепости Золотарев кутил и день и ночь. На приказ Автономова вылить в кюветы все наличие спиртного на складах Екатеринодара, Золотарев организовал «митинг протеста».

Знал ли Сорокин о том, что делается в городе, как ведет себя Золотарев и некоторые другие командиры? Пусть, может быть, и не в полной мере, но конечно знал, не мог не знать. Однако должных мер к наведению порядка принимать не спешил, хотя характера и воли для этого ему конечно бы хватило.

Еще совсем недавно на Кавказском фронте Сорокин был окопным офицером и очень хорошо знал всю подноготную службы в боевой обстановке. Во время недавно закончившегося кровопролитного сражения он все время находился рядом с защитниками Екатеринодара, знал какое огромное напряжение они пережили, многие из них только что похоронили родных, друзей и товарищей, сами получили различные увечья. Поэтому некоторое время он, как говорится, сквозь пальцы смотрел на те беспорядки, которые начались в городе. Ошибочно считал, что обыватели, за благополучие которых пролито столько крови, должны быть более снисходительными к своим защитникам, даже если те и позволяют себе что-то лишнее.

Партийные и советские руководители так не считали, они призывали военные власти города ликвидировать анархистские проявления, навести строгую дисциплину среди красноармейцев и комсостава. Но от этих призывов толку было мало, а неокрепшая власть Советов явно не справлялась с ситуацией. Идти против всей армии было бы неправильно, в отрядах на периферии было достаточно более или менее дисциплинированных войск, бороться же с разгулом нездоровых явлений даже непосредственно в Екатеринодаре возможности были очень ограничены, что уж говорить обо всей армии, шумно праздновавшей победу.

Тем не менее ЦИК, партийные и советские работники не теряли надежды образумить армию. Они развили большую агитационную работу в красногвардейских войсках, и в конечном итоге решили «вынести сор из избы», причем довольно-таки оригинальным способом — подключить к борьбе за установление порядка в городе партийную и советскую печать. Причем опубликовать там статьи не первых лиц, а по возможности рядовых партийцев, чтобы показать, что инициатива исходит от них. В результате «Известия» Кубано-Черноморского ЦИКа начиная еще с марта 1918 г. напечатали несколько статей, направленных против Золотарева и Сорокина.

Сохранились номера этих газет. Начало акции положила редакционная статья под заголовком «Вместо власти Советов — власть узурпаторов».

Вот ее содержание.

«Со дня взятия Екатеринодара вот уже прошло полтора месяца, а между тем власть Советов здесь не признается. Какая-то власть все время верховодит городом, да фактически ее здесь и нет. Определенного хозяина никто не знает, распоряжения исходят то от одного, то от другого лица, и та анархия, свидетелями которой являемся мы, те явления, те безобразия, которые имеют место в настоящее время у нас, глубоко порочны и требует немедленно своего разрешения.

А явления эти в высшей степени заслуживают внимания мало-мальски сознательного товарища и гражданина, безобразия эти требуют немедленного искоренения и решительной борьбы. Явления и безобразия эти, проявляемые некоторыми видными господами, вылились в явную анархию, благодаря которой сильно пошатнулись нормальные формы как военной, так и гражданской жизни. Да и помимо этого, бесчинства любого и всякого, кратко и отрывисто говорящего — «я все», вселили в души мирных обывателей — граждан такую робость, нерешительность, такой испуг, что провокационные слухи, распространяемые кадетами, в самом деле воплощаются в жизнь, и мирному обывателю большевик рисуется, как хулиган, зверь и убийца.

Святой лозунг «Вся власть советам», смысл и значение которого понял трудовой народ, из-за которого ринулся в бой со своими палачами и угнетателями, — этот святейший лозунг, так дорого стоящий и так дорого купленный, люди, пришельцы под маркой большевиков, стараются растоптать, осквернить, уничтожить, бросить в грязь и, протягивая свои грязные, испачканные руки, наложить на него кровавое пятно, — пятно позора.

Мы — люди определенных политических убеждений, мы большевики, первые кликнувшие «Власть народу», власть выразителям надежд и чаяний трудовых масс — Советам, упорным трудом добившиеся торжества лелеявшей нас мысли, мы, стремящиеся установить диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства, мы оказались оттесненными на задний план кучкой демагогов и узурпаторов, опирающихся на штыки, а не на сознание.

Вместо диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства — диктатура кучки узурпаторов, вместо власти Советов — власть штыка.

Пусть каждый сознательный рабочий, солдат, казак откровенно скажет: терпимо ли дальше такое положение? Можно ли работать при таких условиях? Нет, понятно, такое положение не терпимо и не должно быть терпимо!

Необходима, немедленно, сейчас же, мобилизация всех сил, которые еще с нами, необходимо объявление не подпольной, не косвенной войны с узурпаторами, демагогами и другими аферистами. Нам необходимо стать на путь решительной и открытой борьбы с кучкой зарвавшихся господ и ликвидировать создавшееся положение. Преступно будет, если мы будем оттягивать этот вопрос, позор нам, если мы будем молчать, ибо мы будем тогда сами предателями советской власти и пособниками кучки узурпаторов. Контрреволюция не так опасна нам, как опасны эти господа.

Идите же все к нам, кто за советскую власть, за революцию, за социализм! Пусть па устах каждого из вас будет лозунг «Вся власть Советам»! Долой узурпаторов, демагогов и насильников»!

Эта статья, конечно, тут же была положена Сорокину на стол. Безусловно, ему неприятными были оценки, которые получила армия, всю критику он принял на свой счет, сердце жгла большая обида — ведь эту статью прочитают в войсках, которые только что разгромили офицерские полки, такого сильного противника. Свидетельством того, какой силы недовольство она вызвала у него, говорят его ответные действия. Они были весьма эффективными. На взятие типографии, где печатались «Известия», он лично приказал бросить вооруженное подразделение, которое арестовало ее работников, но только лишь для того, чтобы напечатать его ответ, сгоряча написанный им тут же. В результате вышел экстренный выпуск «Известий», скорее всего листовка, со статьей озаглавленной «Где узурпаторы?».

В ней он признавал, что действительно анархия в армии есть, но, что «она идет как раз из тех рядов, которые нападают на Красную гвардию, пытаются дискредитировать ее командиров» и т. д.

Здесь же Сорокин писал о том, что такими статьями, как «Вместо власти Советов власть узурпаторов» ведется провокационная работа против самой революции, подрывается авторитет армии, начата тонкая игра с целью ликвидировать то, чего она добилась такою большою ценой, кровью своих лучших бойцов. В статье Сорокина содержались даже тяжелые обвинения в предательстве, которое, по его данным, готовили некоторые представители советской власти, потерявшие веру в возможность победы Красной Армии. В подтверждение этого он приводил пример, когда в то время как защитники Ектеринодара из последних сил сдерживали наступление корниловцев, по городу стали разъезжать автомобили, принадлежавшие органам власти, и те, кто в них сидел, сеяли панику среди жителей. Кричали о том, что армия бежит и нужно спасаться, кто как сможет. Якобы даже было отдано распоряжение — готовить цветы для встречи Корнилова, а квартальным поменять свои красные нарукавные повязки на белые.

На этом полемика не закончилась. В ответ последовало «Открытое письмо товарищу Сорокину» подписанное редактором «Известий» В.Тбилели. В нем он не стал во всем винить Сорокина, а дипломатично перенес основную часть своих обвинений на тех лиц, которые своими анархическими, хулиганскими действиями подрывают авторитет победоносной революционной Юго- Восточной армии.

«Товарищ Сорокин! Я в своем обращении к вам, — писал Тбилели, — совершенно не имею в виду набросить на вас какую бы то ни было тень подозрения или недоверия. Я вас считал и считаю идейным, неподкупным, бескорыстным и честным борцом за право трудящихся масс, а то недоразумение, которое выявилось в последние дни, можно лишь формулировать двумя словами — своя своих не познаша. Но надо сказать. — пишет он дальше, — что вы человек с весьма и весьма горячим темпераментом. Надо вам посидеть в редакции, хотя бы один день, в условиях, в какие именно мы поставлены, работники пера, и остаться глухими к письмам и просьбам не только отдельных лиц, по и целых групп было бы с нашей стороны смертельным грехом.

У кого поднимется рука нанести оскорбительный удар победоносной революционной Юго-Восточной армии, стяжавшей славу в последнее время своей победой над гидрой контрреволюции — Корниловым? Но можно ли ручаться, что в этой победоносной армии нет таких личностей, которые, пользуясь авторитетом армии, используют его в свою личную выгоду и, сознательно или не сознательно производя бесчинства, порочат и остальных товарищей — гордость армии?

Если бы вы не были вспыльчивы и с таким темпераментом, то в том же номере «Известий» обратили бы внимание на мою статью «На параде революционных войск», и статья, которая заставила вас нарушать элементарное литературное правило, выпуская свои «Известия» от имени И.К.С. не появилась бы отдельным экстренным выпуском. Скажу еще больше, если бы редакция не разделяла моей точки зрения и не была солидарна с помещенной за моей подписью статьей, то она не появилась бы в печати и в том именно органе, который именно является выразителем воли и идеологии советской власти.

А что в победоносной революционной Юго-Восточной армии есть лица, подрывающие авторитет армии своими безобразиями и бесчинствами, чинимыми не только над мирным жителем, но и над своими товарищами, доказательством служат факты из недавнего прошлого, когда на поле битвы некоторые хулиганы, замаскированные под флагом Красной Армии, снимали со своих же раненых товарищей обувь, одежду и заставляли дрожать от холода (см. «Известия» № 29 — статья «Рассказ участника боя» за подписью К. Фильчикова).

Разве вы можете отрицать факты, что у нас царствуют разгул и пьянство? Что отдельные индивидуальные личности, прикрывшись маской вверенной вам победоносной армии, производят самочинные обыски, аресты и даже расстрелы, как, например, на так называемом «острове смерти»? Вот против кого была направлена наша статья, вот кого мы имели в виду, а не доблестную армию.

Что бы вы сказали, товарищ Сорокин, одному из многих, пришедшему не только к нам в редакцию, но и обивавшему пороги комиссаров, со слезами умолявшему убрать куда-нибудь вино, «охраняемое» но приказанию военных властей, а «охранники», меняясь группами, напивались до невменяемости и раздавали ведрами соседям. Вы спросите, когда и где это было? Что было 20, 21 апреля, на Красной улице, во дворе, где помещается ресторан «Алазань». И комиссары были бессильны сделать что либо, опасаясь и избегая могущих произойти неприятностей, если бы военную охрану заменили советскою.

Правде надо смотреть в глаза и всякую вещь называть настоящим ее именем, а у нас выходит наоборот. Вы, обвиненных нами отдельных личностей, приписываете революционной победоносной Красной Армии огульно и себе. Для большей характеристики и лучшей иллюстрации всего того, что творили власть имущие господа, я приведу здесь письмо одного воина за его подписью, который громогласно заявляет о бесчинствах. Редакция помещает его без всяких исправлений, с какой бы ни было стороны и сохраняет стиль и орфографию, чтобы не нарушить того негодования, которое овладело автором»

Как бы смягчив этим открытым письмом свою позицию по отношению лично к Сорокину, В.Тбилели все-таки остался при своем мнении, напечатав в этом же номере письмо некоего бойца Сачко, в котором тот уже отбросив всякую дипломатию, обрушил на Сорокина и особенно Золотарева весь свой пролетарский гнев.

Письмо Сачко. (Приводится без купюр).

«Вспыхнула борьба из-за власти двух течений — буржуа и пролетариата, но ко вторым примкнуло и крестьянство, которое говорило, что нам лишь бы земля, а власть нам не нужна. «Хиба такэ нам нравыть», но на получение земли крестьянство потеряло веру и при вспышке пожара Гражданской войны оно примкнулось, забрав и отдав свой хлеб, сбрую и лошадей и примкнулось плотной цепью к рабочим, благодаря чего, со стороны бедноты сила во много раз оказалась больше первой. Краевая рада, сидя в своей раде Кубани, прислушивалась совершенно не внимательно, она думала, что народной власти хотит какая-то кучка отдельных личностей и всю надежду в физической силе имела и опиралась на кубанцов казаков, но и последняя пошли против поняв, что Покровский с кучкой офицерства, «были самым ярым монархистом и если бы только примкнулось казачество к краевой раде то на Кубани могла бы быть монархия», — так теперь говорят козаки, находящиеся в рядах Большевизма.

Теперь краевая рада из Екатеринодара выдворена и блуждает где то, приследуемая всем населением Кубани. В Екатеринодаре устроилась Советская Власть. А признается ли она всем населением Кубани, признается ли таковая хотя мирными обывателями города, а также и станицам и хуторам, если кто видел, как верхоглавки таковой попирают. А кто же верхоглавками стали у Советской Власти? — читатель наверное подумает. А я скажу вам дорогой читатель присмотритесь, кто ходит с чайной в чайную с оркестром духовой музыки и там устраивает пирушки и носится по всей зале с обнаженными кинжалами «Наурскую» с припевами, «Аля аля-ляйля» и когда же и в какое время? Все это устраивается, когда борцы за свободу обливаются кровью со стонами «Боже, ой, да тише сестрица, ведь мне больно», а в гостинице большая московская раздастся оркестр «валяй».

Кто эти пирушки устраивает я это говорю вам прямо особенно Золотареву. Стыдно так делать. Я обращаюсь к вам, кто обливает своей кровью так дорого стоящую свободу. Присмотритесь что делают главковерхи, Спросите из за что вы наливаете свои преступные желудки шампанским так дорого платя за таковые. Товарищи фронтовики, ваши жены, отцы и дети голодают. Убитых товарищей семьи уже голодают, а им помощи нет, они обливаются слезами по своим главам семейных очагов. А преступный конокрад Золотарев со своими приспешниками наполняет карманы золотом и носится «Наурскую»… тогда, когда вся страна от Гражданской войны не находит у себя в избушке места. Вся страна стонет, а зазнавшиеся кутилы, став самозванцами во власти до хрипоты орут «Ай — ля — Аля — ляй- ля».

Проснитесь товарищи, фронтовики, и скажите: Прочь преступный Золоташка, не оскверняй нас кучкой своих приспешников, не клеймите негодяи нас позором перед мирным обывателем. Мы найдем на ваше место идейных вождей, которые будут помогать, работать и нас сумеют облить славой, после чего и восторжествует народная власть.

Прочь Золотарев, уйдите и вы его приспешники, дайте свободно работать тем, кто первый подал лозунг «Вся власть Советам».

Уйдите «пугачи», уйдите кровожадные, не пейте нашу кровь.

Товарищи фронтовики, я ото пишу смело и не скрываю себя, надеюсь — Вы поняли меня и удалите этих негодяев.

Солдат штаба 2-го Сев. — Куб. полка Григорий Сачко».

Руководство ЦИК возлагало большие надежды на действие материалов газеты и продолжало «наступление» на Сорокина. Объясняя причины, по которым они рискнули напечатать такое письмо, Тбилели в частности писал:

«[…] товарищ Сорокин, разве можно было после всего этого молчать? Что сказали бы нам авторы писем, как отдельные личности, так и представители фронтовою съезда, поместившие свое воззвание: «Ко всем честным борцам за свободу» в номере 31-м наших «Известий». За кого вы нас приняли бы? Какого мнения были бы о нас, идеологах советской власти, руководящих ее органом?

Поверьте, глубокоуважаемые товарищи, что они оплевали бы нас, приняли бы нас за выразителей воли не советской власти и народа, а за прихвостней «конокрада» Золотарева. Ведь «шила в мешке не утаишь». Отлично знали все, что когда под стенами Екатеринодара кровь истиных честных борцов лилась безбрежной рекой, Золотарев и его приспешники пьянствовали, безобразничая в полном смысле этого слова, и фронт остался без командного состава.

Бойцы были предоставлены сами себе и только случайно взявшие на себя командование («Рассказ участника боя» — «Известия, № 29) остановили растерянную как баранту, впоследствии, поистине, победоносную армию. А если Золотарев и кампания изредка показывались на поле битвы, то лишь для того, чтобы снабдить корниловский отряд снарядами под соусом, что, мол, снаряды нужны «правому флангу», о чем не скрывают сами извозчики, доставляющие корниловской банде наши снаряды под видом «правого фланга».

Приведя это письмо, дальше Тбилели все же делает реверанс в сторону Сорокина, признавая, как тому трудно управлять деморализованными войсками при наличии таких командиров, как Золотарев.

«Сорокин же не бог […] — пишет он, — он не вездесущий, чтобы следить за всем этим и отчитываться за грехи негодяев. Вы, товарищ, как идейный борец, исполняли честно свой долг перед родиной и спасли область, не смотря на старания изменников народного дела запутать вас в пасквиль. А потому гнев ваш, тов. Сорокин, совершенно не уместен и некстати. Теперь перейдем к самой сути вашей статьи — «Где узурпаторы?» — помещенной в вашей собственной газете, хотя под флагом советского органа, ничего общего не имеющего с «экстренным выпуском». Я думаю, что вполне определенно и ясно доказал вам выше «где узурпаторы» и где; было их гнездо, а потому повторять одно и то же не буду.

Но нельзя умолчать против обвинения, взводимого вами на пас, «людей определенных политических убеждений, стремящихся установить диктатуру пролетариата».

Да, товарищи. Мы, люди определенных политических убеждений, действительно стремимся к установлению диктатуры пролетариата, и в этом нам помогала здесь, на месте, Юго-Восточная революционная армия во главе командующего армией тов. Сорокина. А раз это аксиома, то вы, товарищи, ругаете и позорите сами себя и вверенную вам доблестную армию, как способствовавших нам к установлению диктатуры пролетариата, и все то, что написано вашей рукой, ничто иное, как унтер-офицерша Гоголя, высекшая сама себя. Если верить всему тому, что написано вами против нас и вас и придать ему значение, то это запахнет совсем иным, и как вы, так и мы, потеряем всякую почву доверия к нам трудящейся массы и, останемся генералами без армии.

А местные обыватели, видавшие наш народ революционной Красной Армии 18 апреля и воочию убедившиеся в победоносности ее, скажут нам нашими подлинными словами: «Прочь проклятые саботажники», ибо знамя, преподнесенное победоносной Юго-Восточной Революционной Красной Армии ЦИК С.С.Р.К.К. и Г. Депутатов, являлось маской, а речь Сорокина, обращенная к доблестной армии, с призывом признать советскую власть полноправным хозяином родной Кубани — пустым фразерством, пущенным на ветер. Самый же парад был маскарадом, где жена, замасировавшись, хочет поймать на удочку мужа, а муж пытается овладеть прекрасной маской.

Жаль, жаль, товарищ Сорокин, что, не вникнув в суть дела, не уравновесив его, подойдя к нему со всей строгостью литературной этики, сгоряча полили ушат грязи и на нас, и на себя, и на победоносную армию. Если бы были уверены в том, что мы люди определенных политических убеждении, и «только мы ведем своими провокационными пропагандами великую российскую революцию к провалу, и тонкой игрой в прятки стараемся уничтожить все то, что добыто кровью братьев бойцов», зачем же было во всеуслышанье объявлять нас полновластными хозяевами родной Кубани?

Если вы знали, что из нашей стаи проезжали «передовые люди» (кавычки ваши) на автомобилях по улицам и кричали «товарищи, армия бежит, спасайтесь кто может» и мы первые готовы были поселить неуверенность в народе, — зачем же было принимать всенародно от нас всенародно наше Красное знамя и передать его армии с священными заветами: «храните его, как эмблему чистоты и святости, и поддайте его будущим поколениям также чистым, светлым и святым, каким вы его получили»? […] Неужели, товарищ Сорокин, вы так скоро изменили фронт и на другой же день отказались от своих слов. О, товарищ, я не хочу верить этому, вероятно, вы были введены кем-то в заблуждение и, «не испытав броду, кинулись в воду».

Если вы, товарищ Сорокин, имели хотя бы маленькое подозрение в том, что «мы заготовляли цветы для встречи корниловской банды и отдавали приказы квартальным — переменить красные повязки на белые», зачем же было встречать нас «встречным маршем»?

Разве тем, «делом чьих рук было это», провокаторам, «подлым трусам и изменникам, проклятым саботажникам, подлым остаткам корниловского корня» отдают такую почесть, как команда (из ваших собственных уст), обращенная ко всей Юго-Восточной победоносной революционной Красной армии — «на караул и шашки вон»? И, о чудеса, этих трусов, изменников, провокаторов встречают и пропускают встречным маршем под командой «На караул» […|

Вот теперь, товарищ Сорокин, скажите, где здесь логика, где здесь здравый смысл, где здесь авторитет, где хозяин своего слова.

Еще и еще раз не верю всему этому, что написано вашей рукою. Я в этой статье не вижу тов. Сорокина, который командовал доблестной победоносной Юго-Восточной [революционной Красной армией. Я в полной уверенности, что настоящий, подлинный товарищ Сорокин, а не двойник его, направит свой гнев на негодяев, действующих именем его армии, грабящих, расстреливающих, пьянствующих, бесчинствующих и расхищающих народное достояние, и всем своим существом будет идти рука об руку с полноправным хозяином родной Кубани, и в контакте с ним уничтожит негодяев, как уничтожили банду Корнилова.

Настоящим открытым письмом я считаю вопрос вполне исчерпанным, недоразумение рассеянным и не требующим абсолютно никаких комментариев и полемики, которые явились бы толчеей воды в ступке.

Всегда ценящий ваши благие стремлении на благо родины и трудящихся масс товарищ В.Тбилели».

Заканчивая свою статью, редактор «Известий», как бы стремясь обезопасить себя, приписал в конце, что «Редакционная коллегия присоединяется к мнению товарища В.Тбилели, вполне разделяет его точку зрения и ни в какие дальнейшие полемики не пойдет».

Сорокину и самому крайне надоела эта затянувшаяся на страницах газет полемика, тем более что он был в невыгодном положении. Не мог же он, в самом деле, для того, чтобы ответить на очередной выпад, каждый раз захватывать силой типографию газеты. Он понимал, что авторитет его и некоторых командиров в войсках пошатнулся, и он стал принимать меры к его восстановлению. Он начал часто устраивать военные парады и неизменно являлся на них с красной лентой через плечо, которая от имени войск была подарена ему Президиумом ЦИК за взятие Екатеринодара.

Обвинять Сорокина в том, что он увлекался этими мероприятиями можно лишь отчасти. Каждый, хоть немного разбирающийся в военном деле знает, что парадам и смотрам предшествует большая подготовительная работа. Нужно было наладить учет личного состава отрядов, максимальное количество людей поставить в строй, привести в порядок их внешний вид и оружие, провести строевые занятия. Все это дисциплинировало, сплачивало бойцов и командиров. Они в большей степени начинали себя ощущать членами большого воинского коллектива.

Со стороны не было заметно, что Сорокин как-то переживает за разлад с ЦИК. Он, говоря современным языком, умел «держать удар» и вести себя гордо в любой обстановке. Объезжая войска, гарцевал на красивом чистокровном рыжем скакуне, одевался хоть и скромно, но кинжал и сабля у него были с серебряной инкрустацией. Под стать ему был и его штаб, все старались подражать Сорокину и в одежде, и в поведении в бою. Пожалуй, в армии по-прежнему не было другого человека, который бы пользовался таким авторитетом и славой как он.

Казалось, что конфликт между армией и ЦИКом был исчерпан. Еще не закончились бои на окраинах Екатеринодара с Добровольческой армией, а в городе 11-го апреля продолжил работу 2-й съезд Советов области. От имени Юго-Восточной армии его делегатов приветствовал главнокомандующий А.И. Автономов. Есть необходимость привести этот документ хотя бы частично. Как следует из него, ничто тогда не предвещало неприятностей ни одной, ни другой сторонам затихающего конфликта.

«От имени армии, — говорил Автономов, — позвольте выразить глубокую радость, что мы дожили до счастливого момента, когда свободно можем заседать вот здесь и обсуждать вопросы нового строительства.

Это счастье куплено дорогой ценой, ценой жизни наших братьев и сыновей, несмотря на это, ряды нашей социалистической армии не редеют. Армия сильна и крепок ее дух, ибо она глубоко верит в свою победу. Она надеется, что когда здесь у нас будут окончательно разогнаны последние черные тучи, до сих пор заслонявшие трудовому народу яркий свет свободы и счастья, революционная армия пойдет разгонять эти тучи в другие места, к другим народам. Еще раз от лица армий, стоящих ныне по пояс в снегу, по колени в воде, зорко стерегущих завоеванные свободы, стойко борющихся с контрреволюцией, я приветствую хозяина Кубани — областной съезд Советов»

Интересен состав этого съезда, так как он отражает расклад политических сил на территории Кубани, а в определенной степени, и в революционной Юго-Восточной армии. Из 832 делегатов большевиков было — 639, левых эсеров — 130, правых эсеров — 5, меньшевиков — 5, анархистов — 26. Съезд принял ряд очень серьезных решений: одобрил национализацию кубанских земли, лесов, вод и др. Съезд провозгласил создание Кубанской Советской республики, как неотъемлемой части РСФСР, и высказался за объединение с Черноморской республикой. В избранный на съезде ЦИК вошли в основном большевики: Я.В. Полуян — председатель, Гайченец и М. Шовгенов — заместители, В. Черный — секретарь, Л. Скворцов, К. Корнилов и др. Был также сформирован Совет Народных Комиссаров из 16 человек, 10 из которых — большевики.

ЦИК тем временем продолжал работу по наведению порядка в городе, а чтобы иметь для этого надежные силы, сформировал свои небольшие, руководимые проверенными большевиками и эсерами отряды. После очередной жалобы местных жителей Екатеринодара на то, что кутившая у Золотарева кампания не только разграбила несколько квартир и домов зажиточных людей, но взяла также в качестве арестованных женщин и изнасиловала их, было принято решение покончить с «Золотаревщиной».

В узком кругу на закрытом совещании был поставлен вопрос о ликвидации Золотарева и его ближайшего окружения. Автономов и Сорокин дали на это согласие. Оперативная группа, подчиненная ЦИК, и состоявшая из боевиков-анархистов под командованием Черемухина в результате тщательно продуманной операции без кровопролития захватила штаб и управление начальника гарнизона, арестовала Золотарева со всеми его приспешниками. Золотарева расстреляли возле каменного забора у артиллерийских казарм 20 апреля 1918 г. Вместе с ним были казнены его ближайшие подручные — Дьяченко, Симоненко и Редутов. Макс Шнейдер от суда ускользнул.

Итак, Добровольческой армии было нанесено ощутимое поражение. Деникин увел ее в Сальские степи, но перед кубанскими партийными и советскими руководителями, перед командованием Юго-Восточной армии в лице Автономова и Сорокина встали новые, очень серьезные задачи. Во-первых, нарастали контрреволюционные выступления казаков, и требовалась концентрация сил для борьбы с ними; во-вторых, необходимо было организовать борьбу с германским нашествием. Как уже говорилось, немцы к этому времени захватили часть Донской области и стояли у границ Кубани.

Нарушив условия Брестского мира, они начали продвигаться по южным районам РСФСР и 2 мая заняли г. Таганрог. Орджоникидзе, который в это время находился в Ростове и возглавлял Чрезвычайный Штаб Обороны Донской республики, предпринял попытку остановить их. Он с делегацией отправился навстречу немецким войскам с целью заявить их командованию от имени Советского правительства протест. Однако эта делегация была остановлена немцами в Таганроге, и с большим трудом Г.К.Орджоникидзе и его товарищам удалось освободиться. Предпринятый протест не возымел действия. 7 мая и Ростов тоже оказался в руках у немцев.

Автономов принял решение — объединить самые боеспособные части в корпус и во главе с Сорокиным направить на северные границы области. Ему было рекомендовано не допустить прорыва немцев на Кубань, для чего согласовать свои действия с красногвардейскими отрядами донских казаков. Большие надежды возлагались и на те части, которые отступили в район Батайска из Донбасса и Украины.

О том, как развивались здесь события дальше, сам Автономов писал так:

«Во время наступления на Таганрог и Ростов все банды так называемых советских защитников из Ростова бросились на Кубань, но их туда не пустили, и обстреляв первый заслон, они бросились обратно, выбили Щербачева и немцев из Ростова, захватили несколько орудий […] Но все же в этих отрядах не было никакой организации. Начали просить поддержки на фронт, которая и была дана в виде корпуса под командой Сорокина, который развернул корпус от станицы Степной, станицы Ольгинской, сметая на пути своем контрреволюцию, немцев и отряды грабителей. Скоро к Сорокину присоединились донские казаки и крестьяне. Сорокин взял станицу Ольгинскую, запер немцев между станицей Хомутовской и морем, окруженные немцы просили пропустить их домой в Германию, но им предложили сдаваться на милость победителей, и большинство их перетопилось в море […] казаки не хотят брататься с немцами […|.

Когда стало известно, что немцы недалеко уже от Таганрога, я выехал в Ростов, чтобы ознакомиться с постановкой дела, но здесь увидел, что такие войска, как в Ростове, для борьбы с немцами непригодны (эти войска разграбили станицу Кривянскую). После этого я поехал в Екатеринодар, чтобы поднять всё казачество против немцев. […] Я выехал в станицы на границу Кубанской и Терской областей для формирования отряда наподобие корпуса Сорокина. И отдал этому отряду приказ идти на замену отряда Сорокина. […] В это время прибыл в Тихорецкую отряд Ковалева и из Георгиевска аэропланы. Вместе с этим явилась вооруженная сила, чтобы взять и отвезти эти аэропланы в Екатеринодар. Я арестовал эту команду, а аэропланы отправил на фронт (этими аэропланами в это время было сбито два немецких аэроплана) […]»

После отъезда Автономова из корпуса Сорокина обстановка на Ростовском направлении еще более осложнилась. Немецкая интервенция теперь угрожала не только на Ростовском фронте, но и со стороны Таманского полуострова; кроме того, немцы появились в Сухуме и в Батуме.

Воспользовавшись невзорванным мостом через Дон, немецкая пехотная дивизия перешла на его левый берег и устремилась к Батайску. Но здесь, на подступах к городу, неожиданно для немцев, они встретили упорное сопротивление отрядов П.Г. Родионова и матроса А.В. Мокроусова, отступивших в этот район из Крыма и Донбасса. Артиллерийским и пулеметным огнем с подготовленных позиций они остановили немцев. Но сил двух отрядов, хоть и обладавших уже большим опытом борьбы с немцами, было явно недостаточно. 21-го мая, то есть когда противостояние Автономова и ЦИК достигало апогея, Мокроусов и Родионов обратились к Автономову в Тихорецкую с просьбой прислать подкрепления. Просьба была услышана, но помощь запоздала.

Чтобы создать все предпосылки для организации отпора внутренней контрреволюции и немецкой интервенции, Автономов, по согласованию с Президиумом ЦИК, вместе с военкомом своей армии Гуменным и несколькими членами своего штаба выехал на Терек специально для организации взаимодействия с вооруженными формированиями этого региона. Но была оговорена еще одна цель — конфиденциального характера. Автономов должен был встретиться с находящимися в Пятигорске на излечении и проживавшими там известными генералами старой армии Н.В. Рузским и Р.Д. Радко-Дмитриевым.

Нужен был большой военный опыт и большие военные знания, чтобы в такой обстановке руководить борьбой, управлять Красной Армией по сути дела на три фронта — против внутренней контрреволюции, Добровольческой армии и немцев. Вот почему Автономов отправился в Пятигорск на встречу с названными генералами.

О том, как проходили эти встречи, свидетельств сохранилось немного. Поэтому особый интерес представляют воспоминания будущего командующего Кубанской белой армией генерала А.Г. Шкуро.

Безусловно, не все в них нужно принимать на веру, но общее представление о происходивших переговорах они все-таки дают.

Накануне этих событий Шкуро со своим отрядом вернулся с Кавказского фронта, распустил его по домам, сам поселился в Ессентуках, где проживала семья, и теперь тайно подбирал добровольцев, чтобы готовить их для борьбы с большевиками. Встреча с Автономовым не входила в его планы. Она произошла случайно в городском парке.

Вот как он сам об этом пишет:

«[…] В одной из аллей мне встретилась группа людей, человек семь, обвешанных дорогим оружием и одетых в новенькие, нарядные черкески. Поравнявшись со мною, они остановились. Я посмотрел на них и встретился глазами с бывшим некогда у меня сотенным фельдшером Гуменным. Он торопливо подозвал к себе какого-то человека семитского типа и с револьвером за пазухой, и что-то сказал ему. Прикинувшись равнодушным, я зашагал, было, дальше, но еврей догнал меня.

— Вы полковник Шкуро? — спросил он меня.

Чувствуя, что дело дрянь, но отпираться нелепо, раз уж я опознан Гуменным, я ответил утвердительно.

— Вас хочет видеть Главнокомандующий революционными войсками Северного Кавказа, товарищ Автономов…

Я последовал за евреем. Отделившись от группы, Гуменный подошел ко мне:

— Разве вы не узнаете меня, господин полковник? Я ваш бывший сотенный фельдшер Гуменный. Помните, может быть, когда вы формировали в Полесье ваш партизанский отряд, я пришел проситься к вам. Вы же мне изволили тогда ответить, что «мне в отряде сволочи не надо».

Что-то не припоминаю, — возразил я, хотя прекрасно помнил этого вечного жалобщика и кляузника, бывшего в постоянной оппозиции к начальству, имевшего, однако, сильное, но скверное влияние на казаков.

— Позвольте вас представить нашему Главкому — товарищу Автономову.

Считая в душе, что все это глумление и что сейчас меня потащат к стенке, я, тем не менее, посмотрел внимательно на Автономова. Он был сотником 28-го казачьего полка. Светлый блондин, маленького роста, лет 26-и с виду, он производил впечатление человека не глупого и сильной воли. Не привыкший к шикарной черкеске с красным башлыком, Автономов как-то путался в ней и несколько проигрывал от этого.

Мы поздоровались.

— Я много слышал о вашей смелой работе на фронте, господин полковник. Рад познакомиться с вами, — сказал мне Автономов. — Хотел бы побеседовать с вами по душам. Не откажите сказать ваш адрес и, если вас это устраивает, мой адъютант зайдет за вами часов в восемь вечера. Вы придете с ним ко мне в бронепоезд, и там мы поговорим. Было бы желательно, чтобы вы пригласили с собою кого-либо из старших, компетентных офицеров по вашему выбору.

Я обещал, и мы расстались»

Шкуро, почувствовав, что ему вряд ли что угрожает, рискнул пойти на встречу с Автономовым, надеясь извлечь из этого какую- нибудь пользу для дела, которым он втайне занимался. По его словам Автономов и Гуменный рассказали ему о том, как они недавно обороняли от Корнилова Екатеринодар, о своем якобы неприязненном отношении к большевикам, мешавшим им руководить боевыми действиями, а также о том разгуле анархии, который имел место в городе после победы. Шкуро приводит слова Автономова, который якобы сказал по этому поводу:

«[…] Несмотря на все мои усилия, я не был в состоянии в течение почти трех дней прекратить это безобразие, равно как и глумление над трупом Корнилова, который «товарищи» откопали, долго таскали его голым по улице и сожгли, в конце концов. За оборону Екатеринодара я получил свой нынешний пост, но советские воротилы не считаются со мною. Командующий Таманской армией Сорокин совершенно согласен со мною в необходимости вновь организовать настоящую армию».

Во время этой встречи, по словам Шкуро, Автономов сообщил ему, как он сам намерен действовать в создавшейся обстановке.

«[…] Моя главная задача помирить офицерство с советской властью, — якобы говорил Автономов. — Для того чтобы начать борьбу против немецких империалистов, по-прежнему в союзе с Антантой, и добиться отмены позорного Брест-Литовского мира. Если немцы доберутся теперь до Кубани, где имеются громадные запасы всякого рода, то это их чрезвычайно усилит. Я прошу вас, господа, (вместе со Шкуро на эту встречу пришли также полковники Слащов и Датиев. — И. К.) помочь мне в этом отношении. Не думаю, конечно, сохранить за собою должность Главкома. Было бы желательно пригласить на этот пост генерала Рузского или Радко-Дмитриева Я же с удовольствием откажусь от ненавистной мне политической деятельности и по-прежнему готов служить младшим офицером».

По словам Шкуро, Автономов тут же предложил ему начать немедленно вербовку офицеров и казаков, чтобы сформировать из них партизанские отряды на Кубани и Тереке, для предстоящей борьбы с немцами. При этом главком обещал приглашенным полное содействие и выдал письменный мандат за своей и Гуменного подписью. Согласно этому мандату все совдеповцы, комиссары и местные власти, под угрозой расстрела, обязаны были оказывать ему полное содействие.

Когда Шкуро поднял вопрос об обеспечении его оружием, то, опять же, как пишет он сам:

«[…] Автономов объяснил мне, что он на днях едет в Екатеринодар, где совместно с Сорокиным, арестует местный ЦИК и пришлет затем в бронированном поезде 10000 винтовок, пулеметы и миллион патронов, а также крупную сумму денег. Я же должен обязаться гарантировать ему и Гуменному жизнь и прощение со стороны белых войск».

Шкуро писал также о том, что в случае удачного осуществления своих планов, Автономов якобы хвалился, что при посредстве Гуменного, передаст Добровольческой армии на станции Тихорецкой несколько составов с вооружением.

Нужно сказать, что мысли о том, чтобы красным и белым объединиться для борьбы против общего врага — немцев посещала в то время и командующего Добровольческой армии генерала А.И. Деникина. Правда, они носили чисто предположительный гипотетический характер, и ни в какие конкретные шаги потом не трансформировались. Но, то, что они были, он подтвердил в своих воспоминаниях, когда писал:

«Проклятая русская действительность! Что, если бы вместо того, чтобы уничтожать друг друга, все эти отряды Сорокина, Жлобы, Думенко и др., войдя в состав единой Добровольческой армии, повернули на север, обрушились на германские войска генерала фон Кнерцера, вторгшиеся в глубь России и отделенные тысячами верст от своих баз…».

Конечно, принимать на веру все то, что писал Шкуро об Автономове и Сорокине, нужно с большой осторожностью и обязательно с учетом его отнюдь не кристальной честности. Если внимательно подойти к анализу его биографии, то сразу же напрашивается вывод о том, что в этом человеке рядом с его необыкновенной смелостью и отвагой уживались черты и поступки, позорящие его как офицера и снискавшие ему дурную славу. Однако, все же важно учесть, что писал он свои мемуары в 1920–1921 гг. в эмиграции, в Париже, по горячим следам событий Гражданской войны, и это имеет важное значение для анализа всего того, что произошло потом, по возвращении Автономова в Екатеринодар.

Что касается попытки Автономова привлечь к командованию Красной Армией генералов старой армии, то она окончилась неудачей. Все тот же Шкуро, бывший свидетелем и этих событий, так описал их.

«[…] я со Слащовым и Датиевым отправились к Радко-Дмитриеву. Он занимал скромный маленький домик около парка. Супруга генерала была очень встревожена тем, что ее муж стал объектом внимания со стороны большевистских заправил. Мы успокаивали ее как могли.

— Я не могу им верить, — сказал мне генерал Радко-Дмитриев. — При первой же неудаче они обвинят меня в контрреволюционности или измене и расстреляют. Не думаю также, чтобы генералы Алексеев и Деникин согласились пойти на сговор с этими мерзавцами.

Пришедший в это время генерал Рузский, высказал аналогичные взгляды:

— Кроме того, ведь у них нет ничего мало-мальски похожего на то, что мы привыкли понимать под словом армия; как же с этими неорганизованными бандами выступать против германцев?

[…] Мы со Слащовым возражали, что все-таки необходимо организовать армию; это даст нам возможность произвести переворот.

— У нас имена слишком одиозные, и нам невозможно начинать это дело, — возражали оба генерала. — Беритесь вы за это дело, а если у вас что-либо наладится, то, может быть, и мы согласимся впоследствии возглавить армию».

Когда чуть позже Автономов и Гуменный, опять-таки, по словам Шкуро, все же действительно стали уговаривать Радко-Дмитриева принять на себя командование армией, то он сам, а за ним и Рузский, решительно отклонили это предложение, ссылаясь на старость и болезни. Впрочем, Радко-Дмитриев сказал, что если здоровье его поправится и офицеры, поступающие в армию, будут пользоваться всеми присущими этому званию прерогативами, то он, может бьть, еще пересмотрит впоследствии свое решение.

Несколько забегая вперед, надо отметить, что даже такая, можно сказать, лояльная позиция генералов Радко-Дмитриева и Рузского не спасла их. Пять месяцев спустя, сразу после мятежных действий Сорокина, ЦИК и органы ЧК Северного Кавказа дали сигнал к началу красного террора, и первыми жертвами его стали не только эти генералы, но и десятки других офицеров старой армии.

Что касается Шкуро, то он «добросовестно» использовал мандат Автономова на мобилизацию казачьих частей и вскоре действительно организовал отряд. Когда же привлеченные им казаки спрашивали, куда он их поведет, Шкуро первое время не объяснял, или говорил, что придется воевать с немцами. Впоследствии же он выступил с этим отрядом против советской власти, захватывая поочередно Кисловодск, Ессентуки, Пятигорск.

После описанных ранее событий, связанных с конфликтом между военными и советскими властями на Кубани инцидент хоть и был слегка приглушен, но полностью не ликвидирован. ЦИК республики считал, что и Автономов и Сорокин все более узурпируют всю власть в республике, а это в создавшейся обстановке может привести к непоправимым последствием. Чтобы усилить свое влияние на армию и партийную работу в ней, ЦИК 29 апреля 1918 г. постановил организовать Чрезвычайный Штаб Обороны (ЧШО). В него вошли шесть членов ЦИК, в том числе и главком Автономов. Но он оказался там по сути дела один, в окружении своих недоброжелателей, главным образом представителей партии эсеров. Этот орган предназначался для управления всеми военными делами в республике и был наделен очень большими полномочиями. В принятом по этому поводу решении говорилось:

«Штаб Обороны революции создается для планомерной, организованной борьбы с внутренними и внешними врагами советской власти и для руководства всеми военными силами советской республики.

Кубанский Центральный Исполнительный Комитет наделяет Штаб обороны чрезвычайными неограниченными полномочиями.

За Кубанским Исполнительным Комитетом остается право требовать отчета, отзывать отдельных членов и распускать полностью Штаб.

Штаб состоит из семи членов, шесть избираются Центральным Исполнительным Комитетом и один представитель — от фронтового съезда.

Все избранные в Штаб комиссары сохраняют полномочия, которыми они ранее были обличены.

В Чрезвычайный Штаб Обороны революции избраны товарищи: Иванов, Гуменный, Кудрявцев, Выгриянов, Ивницкий, Дунин; кандидатами: Коробкин, Яков Полуян и один кандидат от фронтового съезда».

3 мая вышел первый приказ ЧШО: отныне ему принадлежала вся военная власть. Главкомом назначался Автономов, начальником штаба вооруженных сил республики — Мацилецкий.

Первое время, пока только шла организационная работа, Чрезвычайный Штаб Обороны справлялся с задачами. Но постепенно во взаимоотношениях между Автономовым и некоторыми членами Штаба возникли серьезные проблемы. Причины разногласий член ЦИК военком Гуменный так объяснял:

«[…] самомнение и бестактность военно-безграмотного эсера Иванова (председателя Штаба), доходившие до того, что он каждую мысль главкома высмеивал тут же, не дав ему даже досказать, третируя всякий раз в глаза, превращая заседания в состязание в насмешках друг над другом, в мелких уколах самолюбия и т. д. […] А началось с неладов баб между собой, родственниц Автономова и родственниц Иванова […]»

А.Е. Берлизов на основании изученных им архивных документов говорит о том, что уже сам внешний вид захвативших руководство Чрезвычайным Штабом Обороны (ЧШО) эсеров, их манера одеваться, не говоря уже о надменности их поведения, вызывали резкую к ним неприязнь со стороны Автономова и Сорокина. Он пишет:

«Иванов был распространенным в те поры типом чиновников от революции. Облик его был ширпотребным: френч, галифе и английские ботинки с крагами, волосы до плеч и козлиная борода. Этот «революционный облик», кстати, очень любили меньшевики, эсеры и позже — троцкисты. […] Иванов начал свою деятельность с того, что любое предложение Автономова издевательски высмеивал и проваливал. Всю недолгую историю их «сотрудничества» ознаменовала откровенная вражда и оскорбления.

Ширпотребно одевался и Балис — комиссар по делам национальностей, только своим поведением он играл братишку-морячка, а дальше те же волосы до плеч, козлиный хвост вместо бороды, френч, краги…».

Для полноты характерстики Иванову А.Е. Берлизов в книге «Дорога чести» продолжает так:

«Иванов был посредственностью, выплывшей в неразберихе того времени. Жажда самоутверждения, желание «подмять» уже известного всей Кубани главкома были у Иванова очень сильны. Их подогревали его эсеровские единомышленники, мечтая о захвате поста главкома в свои руки. Эсеровскне организации сложились в целом ряде городов Кубани и Черноморья. Ставленники эсеров проникли в ЦИК Кубано-Черноморской республики».

Ближайший помощник, заместитель и единомышленник Автономова И.Л.Сорокин не был избран в Чрезвычайный Штаб Обороны, его в это время вообще не было в Екатеринодаре, он занимался формированием новых полков и организацией борьбы против немцев. Противостоять Иванову и другим членам Штаба Автономов мог только вместе с Гуменным, но они были в меньшинстве. Вскоре разногласия приняли такой характер, что главком вообще перестал посещать заседания Штаба Обороны. Всю военную работу он теперь проводил без него. Но тут в действия Автономова начал вмешиваться не только Чрезвычайный Штаб Обороны, но уже и ЦИК, и главком принимает решение покинуть Екатеринодар и, не обращая внимания на все препоны, сосредоточиться на подготовке к отпору немцам.

Внезапно его вызвали в Екатеринодар. Сюрпризы начались, едва Автономов явился на заседание Чрезвычайного Штаба Обороны. От него потребовали объяснений: на каком основании он, главком, украл тридцать миллионов рублей золотом и пытался скрыться у горцев… Автономов с искренним удивлением смотрел на ответственных работников республики и недоумевал — неужели они способны в это поверить? Были обвинения и еще более нелепые.

Вот что вспоминал он сам потом:

[…] «Я застал в Екатеринодаре чрезвычайного комиссара Трифонова, который, совершенно не зная меня, уже дал телеграмму о моем снятии с должности… Мотивировал он это тем, что я хочу двинуть отряд Сорокина в Терскую область для взятия Тифлиса и Военно-Грузинской дороги…».

Правда, тогда обошлось. После Трифонов пришел к выводу, что его ввели в заблуждение. Приказ о снятии Автономова был отменен, и он остался главкомом. Не задумываясь над тем, что породило эту странную беседу в ЧШО, он выехал на границу Терской области, нужно было продолжать работать в войсках. Но в станице Невинномысской его внезапно нагнала телеграмма ЧШО. В непонятно резком ультимативном тоне ему теперь предписывалось снять с должности начальника штаба Мацилецкого. Автономов выполнил и это требование, хотя с Мацилецким успел сработаться. Новым начальником штаба был назначен офицер из донских казаков Балабин, но и ему не долго пришлось работать вместе с Автономовым и Сорокиным. Пройдет совсем немного времени, и он погибнет в результате провокационных действий эсеров.

Конфликт то усиливался, то затухал, и иногда обеим сторонам казалось, что они скоро его преодолеют. Но, как вспоминает П. Гуменный:

«Разногласия между Автономовым, членами Чрезвычайного штаба обороны и ЦИК Кубано-Черноморской республики зашли так далеко, что Автономов боялся ехать в Екатеринодар, а члены Чрезвычайного Штаба Обороны и члены ЦИКа из Екатеринодара боялись выехать в Тихорецкую к Автономову на переговоры. Назначили нейтральную зону — станцию Кавказскую, куда и должны были выехать для переговоров из Екатеринодара представители ЦИКа Кубано-Черномоской республики, а из Тихорецкой — представители штаба Автономова».

Когда же 18 мая делегация переговорщиков от ЦИК и ЧШО прибыла на Екатеринодарский вокзал, для отъезда в Тихорецкую, ее там арестовал командир полка, расквартированного в Екатеринодаре Павлюченко и доложил Гуменному: «Исполняя приказ главкома, арестовал немецких шпионов». Это были Балис, Сверчков, Полуян-Верецкая и Мальцев. Хорошо, что в Тихорецкую в этот момент прибыл на бронепоезде Автономов и узнал о провокации. Он тут же передал Павлюченко приказ — освободить арестованных. Как после выяснилось «приказ» об аресте по телеграфу поступил из Мечетинской от белых. Но получилось так, что и Сорокин хотел поддержать Автономова и стал готовить войска для отправки их в Екатеринодар. На глазах у Автономова на станции уже грузился Дербентский полк. Автономов понял всю катастрофичность происходящего — его войска бросают фронт против немцев и Деникина и идут на Екатеринодар менять руководство. Лучшего подарка противнику нельзя было и придумать. Автономову и Гуменному удалось отговорить Сорокина.

Ситуация окончательно прояснилась, когда несколько членов ЦИК, избежавшие ареста, связались по телефону с военным комиссаром при главкоме Гуменным и запросили его, что означают эти аресты. Гуменный, а также и подошедший к аппарату Автономов выразили удивление и заявили, что никаких распоряжений об аресте ЦИК от них не исходило, это чья-то провокация. Они тут же дали распоряжение об освобождении и членов ЦИК и Чрезвычайного Штаба Обороны. Сорокин вернулся к себе на Ростовский фронт. Снова появилась надежда на преодоление возникших разногласий. Гуменный выехал в район Батайска, где находился штаб Сорокина, и вел с ним разговор о путях преодоления кризиса. Сорокин обещал свою поддержку, и Гуменный даже решил несколько дистанцироваться от Автономова. Из Тихорецкой он по телеграфу провел нижеприведенный разговор с Чрезвычайным Штабом Обороны.

[…] «Я — Гуменный. Попросите кого-либо из членов Штаба Обороны или из членов Исполкома.

— У аппарата Ивницкий. Что угодно?

— Здравствуйте, товарищ Ивницкий. Сейчас только что давали объяснения представителям военных частей города Екатеринодара по происшедшему инциденту. Представители ваши вынесли впечатление, что положение не настолько опасное, как они его представляли. Сегодня в восемь часов вечера будет совместное заседание представителей Екатеринодарского гарнизона и частей, находящихся на Ростовском фронте. Предложено было сегодня выехать делегации в Совнарком в Москву, для того, чтобы поддерживать связь с центром. После бесед с представителями Екатеринодара и после нашей поездки на Ростовский фронт, откуда мы приехали в 5 часов утра с известным постановлением, я глубоко верю, что по недоразумению разыгравшиеся страсти улягутся и так хорошо налаживающаяся работа по борьбе с немцами не будет подорвана той или другой стороной, а все силы и средства духовные, физические и технические будут направлены только против общего врага. Полагаю, что поездка в Москву кого бы то ни было от Штаба будет излишней, так как мы сознаем, что из-за тех пустяков, кои произошли по какому-то недоразумению, посылать делегацию не следует.

Автономов, как я и раньше говорил, для общего дела пойдет на все уступки, лишь бы было это требование более тактично, а не то, как оно вылилось 19 мая.

Вчерашний день я в течение нескольких часов на станции Кущовка вызывал вас, но, к сожалению, вызвать не мог. Я хотел познакомить вас с постановлением представителей Ростовского фронта, да и мое положение после конфликта я хотел бы выяснить. Вам я послал депешу, чтобы вы сообщили, кто арестован из членов ЦИК и Чрезвычайного Штаба, кроме Балиса, Полуяна и Иванова, которых я через вас просил освободить. Косвенно до меня дошел слух, что вновь арестован Балис и Выгриянов. Опять было отдано приказание об освобождении их.

Вчера в глубокую разведку проникли два германских аэроплана, из которых один был подбит, и солдаты убили летчиков.

Я могу вас уверить, что Автономов согласится на примирение.

Сообщите, как вы смотрите на все происшедшее и надеетесь ли вы на нрпушрснис.

Штабом главкома был издан приказ, компрометирующий местную высшую власть, с такими же демагогическими приемами. Приказ этот по моей просьбе пока не выпущен, дабы массу не вводить в заблуждение и не подрывать идею народовластия.

Мы привлекли к работе полковника генерального штаба, приехавшего из центра с Трифоновым, который пригласил к себе специалистов, артиллеристов, инженеров и других офицеров. Все части сгруппированы теперь в четыре колонны и по приказу уже назначены начальники колонн. Им даны соответствующие участки.

Желательно служить теперь общему делу, не считаясь с каждым в отдельности из нас. Кто был, хотя временно, арестован, ответьте мне. Ответьте по всем вопросам и если есть у вас таковые, ответьте мне».

Однако ситуация после этого разговора не разрешилась. Автономов без согласования с ЦИК выехал на Северный Кавказ. Там в полевом штабе он собрал съезд делегатов армии, чтобы объяснить свои действия и получить их поддержку от войск. После его доклада, в котором он изложил свою версию причин разногласий с ЦИК, съезд вынес следующее постановление.

«На фронтовом съезде на станции Кущевка 21 мая с. г., представителями 1 и 2 колонны Северного Кавказа, командующими Батайским и Сосыкинскими фронтами и всеми представителями полков, по обсуждении вопроса о положении на фронтах внешнем и внутреннем, единогласно постановлено:

Централизовать все вооруженные силы Куб<ано>-Черн<оморской> респ <ублики> и Северного Кавказа в лице главнокомандующего тов. Автономова, которому поручается создать аппарат военного управления, снабжения и снаряжения войск.

Категорически требовать от высшей центральной власти Российской Федеративной Республики устранения вмешательства гражданских властей. Центральному Исполнительному Комитету упразднить всякие Чрезвычайные штабы, тормозящие оборону Кубано-Черном < орской > респ < ублики > и Северного Кавказа.

Просить председателя военного совета и военного руководителя Российской Федеративной республики и Центральный Исполнительный Комитет Куб < ано >-Черном < орской > республики признать в лице тов. Автономова главнокомандующего всеми вооруженными силами Куб<ано>-Черн<оморской> республики и Северного Кавказа.

Главнокомандующему тов. Автономову отказаться от ведения партизанской войны и приступить к правильной фронтовой борьбе, создавая регулярные единицы: полки, бригады, дивизии и корпуса».

Получив поддержку войск, Автономов стал действовать смелее и настойчивей по нейтрализации Чрезвычайного Штаба. Он дает телеграмму в ЦИК, в которой требует удаления из Штаба своего давнего недоброжелателя эсера Иванова. Одновременно по его приказу были напечатаны тысячи листовок с обращением к армии и населению. В них говорилось, что в Штабе Обороны работают немецкие шпионы, предатели дела революции, и что он — главком, принимает меры по избавлению революции от них.

В ответ на это Штаб Обороны принимает решение — снять Автономова с поста главкома и просить ЦИК утвердить это постановление. Проанализировав всю имеющуюся информацию по этому конфликту, ЦИК тоже принимает решение: отрешить Автономова от должности главкома. Постановление было направлено как в штаб армии, так и в войска всему высшему командно-политическому составу, а потом и опубликовано для всеобщего сведения.

И все-таки и после всего этого, была сделана еще одна, последняя попытка разрешить конфликт между Автономовым и ЧШО. Член Штаба Обороны Турецкий провел телефонный разговор с Автономовым. Вот его содержание.

«У аппарата Автономов.

— Я член Чрезвычайного Штаба Обороны Турецкий, задаю прямой вопрос по поручению Чрезвычайного Штаба Обороны и требую прямого ответа, признаете и подчиняетесь ли вы советской власти?

А в т о н о м о в: Подчиняюсь, но проходимцам, именующим себя представителями советской власти самочинно, не имеющим никакого права, не только не подчиняюсь, но веду с ними борьбу, как с предателями.

Т у р е ц к и й: Известно ли вам, что Областной Исполнительный Комитет отстранил вас от должности главнокомандующего и временно передал высшую военную власть Чрезвычайному Штабу Обороны?

А в т о н о м о в: Это не было известно мне, но все же я остаюсь при особом мнении. Считаю, что ЦИК не может отменить решение центральной российской власти и не может делать смещения без предъявления особых на то указаний. Функции свои я не могу передать Чрезвычайному Штабу Обороны, который, по моему глубокому убеждению, идя за некоторыми лицами, которые не являются даже выбранными, делают позорное кошмарное дело на руку немецким империалистам. Коли мне придется силою святого оружия заставить понять — до какой гибельной мысли и до какого позора дошла центральная власть Кубанской республики, я это сделаю!

Т у р е ц к и й: Отвечаю, что постановление местного Исполнительного Комитета не идет в разрез с постановлением центральной всероссийской власти. Вам известно, что телеграммой из Москвы назначен главнокомандующим Снесарев, а комиссаром политическим к нему Трифонов. Вы совершаете явное преступление, не подчиняясь постановлению и местной, и всероссийской советской власти. Во имя бескровного улажения создавшегося конфликта, считаю долгом заявить вам, что в затеянной вами борьбе, едва ли вы останетесь победителем. Допустим на минуту, что вам улыбнется военное счастье временно, но клеймо предателя и изменника революции останется вечно. Требую подчиниться постановлению Штаба Обороны и Центрального Исполнительного Комитета, дабы не зайти столь далеко, что о возврате не мыслимо будет говорить и конфликт придется решать силой оружия. Вам гарантируется личная безопасность. Прошу дать окончательный ответ на это предложение.

А в т о н о м о в: Не думаю и не мечтаю о лавровом венце. Я взял тяжелый крест и несу так, как нес его 4 месяца. Смерти я не боюсь, она является для меня желанным покоем от этого кошмара, в котором я сейчас нахожусь. Я считаю себя чистым и честным потому, что я творю благо народа во имя революции. Я сделаю свое дело и не вам судить о том, кто является предателем в сознании народа. Если Чрезвычайный Штаб не примет тех условий, которые я предложу им, то прольется кровь, которая падет на головы предателей и провокаторов общего святого дела. Если я не получу ответа к 4 часам дня, то вышлю в Екатеринодар войска для занятия города, для наведения в нем истинно-революционного порядка.

Т у р е ц к и й: О каких условиях идет речь?

А в т о н о м о в: Разве этих условий вам не передавал товарищ Гуменный?

Т у р е ц к и й: Нет.

А в т о н о м о в: Условия эти следующие:

Отстранить от должности и арестовать Иванова к провокатора Казбека. Вывести из Чрезвычайного Штаба Обороны проходимцев, которые не являются выборными Кубано-Черноморской республики.

Немедленно выслать в мое распоряжение 12000 войск, которые должны быть по ранее заключенному условию в моем распоряжении.

В городе оставить только необходимый гарнизон.

Немедленно двинуть на Ростовский фронт как можно больше продовольствия, обмундирования, особенно обуви, весь наличный запас патронов и снарядов.

Помнить строгое разграничение функций между Исполкомом, Чрезвычайным Штабом и командным составом, — вот каковы условия!

Т у р е ц к и й: Кого считаете проходимцами, не избранниками народа?

А в т о н о м о в: Беженцев из разных городов.

Т у р е ц к и й: Думаю, что ваши переговоры едва ли удовлетворят Центральный Исполнительный Комитет и Чрезвычайный Штаб, а потому снимаю всякую ответственность за могущие произойти последствия. Предупреждаю, что не подчинение власти советов заставляет объявить вас изменником и предателем революции. Если вы все учли, то считаю наши переговоры законченными. До свиданья.

А в т о н о м о в: Будем бороться и на деле выясним, кто является изменником революции. Если вы не возьметесь за ум, то не до свиданья, а прощайте!»

Таким образом, конфликт обострился до крайности. Об этой обстановке было доложено в Царицын, куда в это время прибыл Г. К. Орджоникидзе. Но несмотря на всю серьезность происходящего в Екатеринодаре, Орджоникидзе сначала срочно пришлось подключиться к борьбе с мятежом анархистов в самом Царицыне.

Туда с Украины перебрался отряд сибирских анархистов численностью в 1000 человек под командованием Петренко. Анархисты подняли в городе мятеж против советской власти. По пути своего отступления, а также в самом Царицыне этот отряд захватил полтора миллиона рублей денег и на три миллиона ценностей. Советские власти Царицына предложили Петренко немедленно сдать деньги, ценности и оружие, но он категорически отказался. 11-го мая анархисты Петренко захватили станцию Царицын и утром 12 мая открыли по городу пулеметный, а затем и артиллерийский огонь. Бой продолжался целый день, и только к вечеру мятежники были разбиты

Устранив грозившую Царицыну угрозу, Орджоникидзе сразу же 22 мая направил телеграмму в Екатеринодар, в которой потребовал от Автономова немедленно подчиниться решениям Штаба Обороны и республиканского ЦИК «сложить с себя звание главнокомандующего». В телеграмме говорилось о том, что «…всякое противодействие и междоусобица будут рассматриваться как измена и предательство Революции».

Наверное, не было на свете для Автономова человека более авторитетного, чем Г.К.Орджоникидзе, и он решил подчиниться. Чтобы окончательно навести порядок в войсках Северного Кавказа, Орджоникидзе лично прибыл в Екатеринодар и включился в подготовку решений 3-го Чрезвычайного Съезда Советов Кубано-Черноморской Республики. На нем планировалось завершить объединение Кубани и Черноморья в федерацию.

Сделать это было несложно. Еще в марте объединились партийные организации обеих республик, в апреле Южная революционная армия Черноморья, со своим штабом в ст. Крымской вошла в подчинение командованию Юго-Восточной армией. Поэтому, 28 мая на 3-м Чрезвычайном объединенном съезде Советов Кубани и Черноморья было провозглашено создание Кубано-Черноморской Советской республики. Образовался объединенный ЦИК, все Вооруженные силы Кубано-Черноморской республики передавались в подчинение Северо-Кавказского военного округа, управление которого в эти дни формировалось в Москве.

Сорокин на этом съезде не присутствовал, но согласованную с ним линию выдерживал Автономов. Их позицию тогда поддержали практически все делегаты от войск, но они составляли только 25 % от числа участников съезда. Снова начались бесконечные прения, взаимные пререкания и упреки. Страсти накалились и грозили вылиться в раскол съезда. Опять пригодился опыт Орджоникидзе. Он теперь получил возможность лично убедиться в том, что в конфликте виноваты обе стороны и выступил в роли арбитра, при этом основной упор в своих высказываниях сделал на разъяснении делегатам того, кому выгодна создавшаяся ситуация в столь тяжелое для республики время. Прямо с трибуны съезда он предложил Автономову отправиться в Москву для доклада правительству о военном положении на Северном Кавказе и о самом конфликте. С учетом этого предложения Орджоникидзе, в дальнейшем на съезде Автономову никаких упреков не прозвучало.

Съезд под руководством Орджоникидзе одобрил заключение Советским правительством Брест-Литовского мира с немцами. Левые эсеры энергично протестовали, но оказались в меньшинстве. Съезд одобрил также решение о смене командования армией. Орджоникидзе постоянно держал Ленина в курсе событий на съезде, так как в Москве понимали исключительную его важность.

«…Инцидент с Автономовым, — телеграфировал Орджоникидзе, — окончательно ликвидирован. Временно на его место Чрезвычайным съездом назначен Калнин. Окончательное решение о назначении главнокомандующего предоставлено Вам. Если Снесарев является только специалистом-руководителем, подтвердите назначение Калнина. Автономов по сдаче главнокомандования выезжает в Москву. Съезд проходит великолепно. Наша резолюция о текущем моменте принята шестьюстами двенадцатью голосами. За резолюцию левых подано двести тридцать четыре..».

Автономов выехал в Москву. Следом от Орджоникидзе ушла еще одна его телеграмма В.И. Ленину. В ней говорилось:

«С Автономовым покончено. Командование уже сдает Калнину. Автономов выедет в Москву, моя просьба его не отталкивать и дать работу в Москве. Сам он (как) человек не заслуживает того, чтобы отстранить от себя. Во всем скандале немало вины и противоположной стороны.

В Москве учли просьбу Орджоникидзе, и Автономов снова получил мандат для формирования красных отрядов на Северном Кавказе, из горцев. Впоследствии он вместе с Орджоникидзе работал во Владикавказе, а когда там, в начале августа 1918 г., подняли мятеж Соколов и Беликов, принял командование бронепоездом. С Автономова сняли все обвинения по поводу его упущений во время командования Юго-Восточной армией, и когда 3 октября 1918 г. состоялся приказ Реввоенсовета Южного фронта № 16 «Об организации командования и делении фронта на пять армий», то одной из них — 12-й было поручено командовать ему.

В этом приказе объявлялись фамилии командующих армиями и, в частности, говорилось:

«…12-я армия. Врид (Временно исполняющий должность. — Н.К.) командующего армией тов. Автономов. Реввоенсовет 12-й армии — Автономов и Орджоникидзе. Третий член Совета будет назначен дополнительно. В состав армии входит вся восточная часть Северного Кавказа и Астраханская группа…».

Однако в фактическое командование этой армией А.И. Автономов так и не вступил. Обстановка складывалась так, что он вынужден был продолжать находиться вместе с Орджоникидзе в районе Владикавказа и исполнять обязанности Главного инспектора по формированию частей Красной Армии из горцев Терской области. Командование 12-й армией поэтому вместо него принял В.Л. Степанов. В боевых действиях на Тереке и под Святым Крестом (Буденовск) в январе 1919 г. Автономов был начальником одного из сформированного им же отрядов.

* * *

Занятые междоусобицей партийные и военные власти в конце апреля и в мае 1918 г. не смогли уделить должного внимания событиям на Таманском полуострове, и это чуть не привело к утрате этого региона в пользу поднявших мятеж белоказаков. В это время здесь начали разворачиваться события, которые стали все более перерастать в крупномасштабные боевые действия на внутреннем фронте. Советская власть на полуострове установилась практически повсеместно, на глазах у казаков продолжалось формирование красногвардейских отрядов, в подавляющем большинстве в них шли иногородние: были рабочие табачных плантаций и мелких предприятий, а также матросы.

Получив передышку после разгрома Добровольческой армии, новые власти, опираясь на эти отряды, взялись за передел собственности, конфискацию имущества казаков, участвовавших в отрядах Покровского, офицеров, всех кто подпадал под определение «буржуй». Росту недовольства казаков в значительной степени способствовали частые проявления по отношению к ним нетактичности, беспардонности, вседозволенности, а нередко и откровенного хамства со стороны некоторых представителей советской власти. При проведении реквизиций и обысков по изъятию лошадей, фуража, продовольствия и оружия, у казаков отбирали даже шашки и кинжалы, которыми дрались их деды в турецких походах. Особенно усердствовали в этом пришлые анархистски настроенные матросы.

Несогласные с новыми порядками казаки, а таковых было абсолютное большинство, начали готовиться к сопротивлению. Они собирались в безопасных местах — в плавнях, на хуторах, и тоже объединялись в группы и отряды. В этой работе все активнее стал проявлять себя и командный состав бывших казачьих частей, офицеры, вернувшиеся с фронта и центра России. Так и на Тамани образовалось два враждующих лагеря, которые росли количественно и качественно с каждым днем. Вражда между ними накапливалась все больше и больше.

Но главная причина перехода основной массы среднего казачества на сторону контрреволюции заключалась в том, что советские органы власти на Кубани не смогли правильно и быстро решить земельную проблему. Им не удалось удовлетворить землей безземельное и малоземельное крестьянство, которое, как уже подчеркивалось, составляло половину населения Кубани, за счет войсковых, офицерских и чиновничьих земель, за счет наиболее крупных землевладельцев, не задевая при этом интересов среднего и зажиточного казачества. Правда, на местах эту проблему пытались решать ревкомы, но что из этого вышло на самом деле показывает пример двух доморощенных «революционеров» — Никитенко и Голуба.

На войне Никитенко был далеко от фронта, служил портным. Но в революционные годы он нахватался «умных» слов и «проти- вобуржуйских лозунгов», поэтому, после возвращения с войны в свои Гулькевичи, на шумном митинге, который он сам и организовал, был избран председателем ревкома. Никитенко быстро сколотил отряд из местной молодежи, связался с частями 39-й дивизии и принялся за дело — конфисковать движимое и недвижимое имущество местных буржуев — соседних помещиков. Справедливости ради следует сказать, что за спины других он не прятался, отряд водил в бой сам, дрался жестоко, но никогда не упускал случая показать людям своего отряда, что «народом он дорожит больше всего». Ничьей власти, кроме своей собственной, он не признавал. Ничьим распоряжениям он не хотел подчиняться, но командовать любил всеми. Он играл на самых темных инстинктах людей, вроде того, что — «казачество надо уничтожить поголовно».

Заняв станицу Кавказскую, Никитенко засел в ней и начал творить суд и расправу. Ряд жителей станицы он расстрелял. Но к арестам и расстрелам подходил избирательно. Среди арестованных им зачастую были непричастные к белому движению, но люди, у которых можно было что «взять». Никитенко их задерживал, имущество конфисковывал, причем все ценное забирал к себе в «штаб». Затем он решил расширить сферу действий отряда и послал в хутор Романовский своего друга и помощника Голуба. «Руководство» Голуба жизнью этого хутора-города выражалось в том, что на станции реквизировались все грузы, в чей бы адрес они не шли, и обирались все состоятельные жители. Из всего отобранного «своему» населению раздавалась мануфактура, соль, сахар, табак и пр. Все ценное распределялось в «штабе», добываемое усиленно проедалось и пропивалось. О «революционной деятельности» этого бандита хорошо рассказал И.П. Борисенко. Вот как он описывает один из митингов. Они проводились в хуторе почти ежедневно, и все по вопросу об отношении к Советской власти.

«[…] На трибуне Голуб.

— Граждане, людоедам не нравится наша советская власть, что вы скажете — плохая власть?

— Хорошая, т. Голуб!..

— Еще бы, не хорошая! — качает головой Голуб. — Кто дает муку? Голуб!.. Кто вам дает мануфактуру? Голуб!.. Кто вам дает сахар, соль? Голуб!.. А кто Голуб? — Советская власть!..

— Правильно!.. Ура!..

Голуба подхватывали на руки и несли прямо к пакгаузам и складам.

— Выдать народу муки! — приказывал Голуб».

В итоге таких «революционных» действий пять казачьих станиц, расположенных преимущественно среди камышей и болот, объединились и в начале мая подняли мятеж против советской власти. Их возглавили есаулы Подгорный, Гулый и др. Для подавления восстания в станицах Ясеневская, Копанская, Привольная, Брыньковская и Ольгинская областной совет направил отряд Рогачева. Он был переброшен по железной дороге и, прибыв в станицу Ольгинскую, сходу напал на казаков, собравшихся возле станичного правления. Налет оказался удачным, казаки бежали в соседние станицы, но и они одна за другой были очищены от мятежников. Прижатые затем к непроходимым болотам у станицы Копанской, казаки вынуждены были принять решительный бой. Но здесь произошло то, что было характерно для того времени. Как вспоминал потом будущий командующий 1-й колонной Таманской армии Е.И. Ковтюх: «Рогачев находился неизвестно где, артиллеристы-моряки со своими двумя орудиями решили в бою не участвовать, так как куда-то делся их командир».

Ковтюху тогда пришлось принять командование на себя. Ему все же удалось выиграть этот бой силами более-менее управляемых отрядов станиц Полтавской и Старо-Нижнестеблиевской.

Часть восставших казаков была взята в плен, часть ускользнула в плавни, остальные прислали делегацию для переговоров и сдались, выдав своих офицеров. Только тогда появился сам Рогачев, который распорядился всех пленных и бывших с ними беженцев распустить по домам, а офицеров под конвоем отправил в Екатеринодар. На ст. Ольгинская, по уже сложившейся традиции, был созван стихийный митинг, на котором от Рогачева потребовали объяснить свое поведение. Его ответы были невразумительны, и хотя было много криков «Долой!», он все же остался начальником отряда, а его помощником избрали Ковтюха. После митинга отряд отправился на Старо-Величковскую, а оттуда все разъехались по своим станицам.

Анализ событий на Таманском полуострове дает наиболее яркое представление о том, как на самом деле выглядела «партизанщина». Этот анализ необходим еще и потому, что сформированная здесь потом Таманская армия сыграла очень важную роль не только в Гражданской войне на Кубани вообще, но и в личной судьбе Сорокина в частности. Важным этапом на пути к созданию этого объединения стало формирование из разных по количеству, оснащенности оружием и уровню дисциплины партизанских отрядов полнокровных полков. Уже упоминавшийся ранее бой под станицей Копанской показал, что дальше так воевать нельзя. Тогда на митинге в станице Ольгинской Е.Ковтюх предложил из своего отряда создать полк, и его поддержали. Так появился первый полк, получивший название Северо-Кубанский. Он состоял из 3-х батальонов, по 3–4 роты в каждом. Потом появились 4-й Днепровский полк под командованием будущего командующего таманской армии моряка И.И. Матвеева, 1-й Екатеринодарский полк, которым командовал бывший поручик Демус, а также отдельный Крымский отряд и Анастасьевский батальон.

Однако вскоре общее положение на Таманском полуострове ухудшилось в связи с высадкой 58-го Берлинского полка немцев. Рассчитывая на их поддержку, белоказаки снова активизировались и захватили почти весь полуостров. Для противодействия им образовался фронт красных частей, командование которыми из Екатеринодара поручили Романенко. Вскоре эта группировка предприняла наступление. Однако партизанские замашки продолжали довлеть над бойцами. Они потребовали, чтобы их всех посадили на подводы. Мотивировали свое требование так: «Довольно, при царе пешком ходили, в революцию мы должны ездить».

Вначале наступление развивалось успешно. Казаки были прижаты к морю, часть из них уже начала грузиться на суда, чтобы бежать в Керчь. Но неожиданно, в момент почти окончательного успеха Романенко приказал прекратить преследование противника и отвел части на исходные позиции. Он объяснил свой приказ тем, что получил от своего агента, посланного в Керчь, сообщение, будто немцы, погрузив на пароходы пехоту, кавалерию и артиллерию, срочно отправляют их на Таманский полуостров.

В этом случае все красные войска могли быть отрезаны в самом узком месте от основной части полуострова. Сообщение об этой угрозе Романенко сделал членам своего штаба, но не осторожно, а так, что о нем услышали многие обозники. Они стали быстро разворачивать свои повозки и с шумом и гамом погнали их назад.

Бегство обозов заметили в частях, и там тоже, не ожидая особых указаний, самостоятельно снялись с позиций и начали поспешный отход, причем на виду у бегущего от них противника. При этом раздавались обычные в панической ситуации крики: «Завели нас! Предали!». Бежали так, что половину Екатеринодарского полка удалюсь остановить только у самого Екатеринодара.

Наблюдавший это противник прекратил отступление, стал разворачиваться назад и вскоре вернул утраченную территорию, затем переправился через Кубань и вступил на северную окраину Темрюка. Местный отряд красногвардейцев разбежался и скрылся в камышах. Романенко, чтобы защитить хотя бы этот город затребовал к себе Северо-Кубанский полк, который в наступательной операции участия не принимал и располагался на реке Старая Кубань. Полк собрался быстро и на подводах через станицы Варениковскую и Курганную прибыл в Темрюк, заняв оборону по правому берегу Кубани. Казаки, по-видимому, не заметили прибытия свежей части. Накануне они предъявили жителям Темрюка ультиматум, требовали сдачи города и выдачи всех большевиков к утру 16 мая. При этом казаки окопались по левому, низменному берегу Кубани, и их позиции хорошо просматривались со стороны красных. Нужно иметь в виду, что г. Темрюк представляет собой природную крепость. Он расположен на невысокой широкой возвышенности, окруженной лиманами, а со стороны наступавших казаков был прикрыт рекой Протокой.

Успех прибывшего полка был обеспечен, но он мог быть гораздо значительней, если бы Романенко и Рогачев проявили нужную распорядительность. Но от их никаких распоряжений не поступало. Инициативу в свои руки опять взял Ковтюх. Он упросил Романенко передать ему 4 пушки разбежавшегося Темрюкского отряда. Получив эту батарею, Ковтюх вывел ее на выгодную огневую позицию и приказал открыть ураганный огонь. Стрельба батареи оказалась очень эффективной. Ее снарядами были буквально изрыты все позиции белых, окопы перемешаны с грязью плавней. Под прикрытием огня артиллерии полк на баркасах переправился на занятый противником берег Протоки, выбил его с занимаемых позиций, но тут же отошел к станице Ахтанизовской. Полк мог наступать и дальше, но указаний на это от командования фронтом опять не последовало.

Романенко пришлось сдать должность новому командующему фронтом. Им стал бывший капитан старой армии Колышко. Он довольно активно стал приводить части в надлежащий вид. До него они по-прежнему управлялись митингами, а не приказами и распоряжениями командного состава Однако в это время произошло объединение Черноморской и Кубанской Советских республик, и Колышко сразу же не сошелся во взглядах с новым руководством. Временно его заменил Рогачев, но вскоре от должности отказался, и командование фронтом принял бывший подпоручик Ойцев. Он сменил месторасположение штаба фронта и перевел его в станицу Крымскую. Первый Северо-Кубанский полк, успешно справившийся с задачами в Темрюке, по уже сложившейся традиции на 15 дней был распущен по домам. А его место занял прибывший из Екатеринодара 2-й Северо-Кубанский под командованием Софонова.

Это был достаточно сильный полк, он насчитывал до 2-х тысяч человек личного состава при 15 орудиях. В это время на Таманском полуострове белые снова пошли в наступление и подошли к Темрюку. Все офицеры казачьих частей, которые недавно были захвачены в плен и отправлены в Екатеринодар, каким-то образом снова оказались отпущенными по домам, но отправились не домой, а в камыши. Там они влились во вновь формируемые белоказачьи отряды.

Формальное превращение красных таманских отрядов в полки еще долго никак не отражалось на укреплении в них дисциплины. В ряде случаев она даже стала еще хуже. Некоторые из них по-прежнему напоминали вооруженную толпу, которая особенно негодовала при попытках управлять ею из Екатеринодара. Уполномоченные разных ведомств прибывали во все концы полуострова, суетились на митингах, привнося еще больший беспорядок. Когда, после захвата белыми Тихорецкой, об обстоятельствах потери которой будет сказано позже, Калнин отдал таманским полкам распоряжение двигаться к Екатеринодару, то командующий фронтом Ойцев отказался выполнять его и приказал всем оставаться на местах. Приказ тогда выполнил только один Северо-Кубанский полк.

А тем временем немцы перешли в наступление и 30 мая овладели г. Батайском. Только теперь Чрезвычайный Штаб, поняв всю серьезность положения, стал лихорадочно принимать меры к укреплению фронта против немцев. Была объявлена мобилизация четырех призывных возрастов, под Батайск направили все имевшиеся резервы. Только что вступивший в должность командующего армией К.И.Калнин отдал приказ, из которого следовало, что образуется три боевых участка, и им определялись конкретные задачи.

Азовский боевой участок под командованием С.Клово должен был наблюдать за побережьем от Таманского полуострова до Ейска включительно. Ростовскому боевому участку под командованием И. Сорокина надлежало удерживать занимаемые позиции, укреплять тыл и готовиться к переходу в наступление. Кисляковско-Сосыкинский боевой участок получил задачу перейти в наступление, отбросить противника к Дону, а частью сил способствовать выполнению задач на более ответственном участке, т. е. И.Л. Сорокину. Нужно иметь в виду, что основу войск Ростовского фронта составляла 1-я Внеочередная дивизия. Она была сформирована из войск бывшей Юго-Восточной армии, т. е. из частей, которыми до недавнего времени командовал И.Л.Сорокин.

Одновременно с этими событиями на территории Кубано-Черноморской республики — в Новороссийске возник и все сильнее давал о себе знать еще один очень серьезный очаг напряженности. Здесь произошел и набирал силу конфликт между сторонниками и противниками потопления Черноморского флота. Он требовал от ЦИК, командования Юго-Восточной армии отвлечения сил и оперативного вмешательства в решение этого вопроса государственной важности. Поэтому картина общей обстановки на Кубани и в Черноморье, где происходили события, связанные с Сорокиным и Автономовым, была бы неполной без учета названного обстоятельства.

В общих чертах суть проблемы заключалась в том, что весной 1918 г. немцы, оккупировав Украину, хотели заполучить и Черноморский флот. Это позволило бы им хозяйничать на Черном море, в союзе с Турцией держать под угрозой все Кавказское побережье и распространить свое влияние на Закавказье.

Приближение немцев к Крыму поставило Черноморский флот в очень тяжелое положение. Выход был один — уйти из Севастополя в один из портов, где у власти были Советы. Командующим морскими силами флота в это время был адмирал М.П. Саблин, а главным комиссаром и председателем Центрофлота эсер Кнорус. Среди матросов и офицеров развернулась полемика: отдавать флот немцам или вернуть его Советской России. Значительная часть офицерского состава была согласна отдать флот немцам, с ними соглашалась и часть матросов. Чтобы понять мотивы и причины такого раздвоения мнений, надо учесть особенности личного состава флота и расстановку в нем политических сил.

В отличие от, скажем, Балтийского флота, он пополнялся не из рабочей среды, а в основном из крестьянской молодежи южных губерний: Екатеринославской, Полтавской, Харьковской и других. Флот во все времена притягивал к себе желающих служить в нем, но больше таких возможностей было у сыновей наиболее грамотной зажиточной части крестьянства. Именно эта прослойка выходцев из зажиточных семей, легко подпала под влияние эсеров и анархистов. Когда Советское правительство приняло решение вывести корабли из портов Крыма в Новороссийск, некоторая часть матросов покинула военные суда, попросту дезертировала, и под давлением немцев вскоре оказалась на Кубани. Но и среди тех, кто остался, было немало настроенных проанархистски, а кто и просто не желал идти в подчинение к Советам. Саблин все же подчинился приказу из Москвы и вывел боевое ядро Черноморского флота в Новороссийск, оставив немцам устаревшие корабли.

Заполучив в свое распоряжение флот, Кубано-Черноморский ЦИК и лично Калнин трудно себе представляли, что с ним делать. Сразу же возник ряд очень серьезных проблем. Два десятка самых современных по тому времени боевых кораблей оказались в торговом порту, предназначенном главным образом для экспорта хлеба и табака и совершенно не приспособленном даже для самого примитивного их обслуживания. Не хватало угля, практически не было нефти, боевой запас остался в Севастополе, и пополнить его было не откуда. Не было также ремонтных средств, а самое главное — немцы не захотели смириться с тем, что у них из-под носа увели целый флот. Они посчитали этот шаг нарушением Брестского мира.

В самом Новороссийске значительная часть представителей советской власти негативно восприняла приход кораблей, рассматривая его как лишнюю обузу для себя. На берегу начались митинги, на которых звучали призывы к экипажам: бросить корабли и всем идти на фронт. Как раз в это время немцы стали готовить свою высадку на Таманский полуостров со стороны Керчи с целью наступления на Новороссийск.

В этих условиях В.И.Ленин и Совет Народных Комиссаров приняли решение потопить корабли, и, не доверяя Саблину, направили в Новороссийск члена коллегии морского комиссариата Вахрамеева. Он должен был организовать потопление кораблей. Комиссаром флота стал Глебов-Авилов, и они вместе с Саблиным выступили категорически против уничтожения кораблей. Саблин заявил о своей позиции Вахрамееву и уехал в Москву к Ленину, чтобы лично добиться отмены его решения. Вахрамеев же прибыл в Екатеринодар и на заседании ЦИК изложил цель своего приезда. Руководство Кубано-Черноморской республики, посчитав, что обладание флотом, все-таки усилит их военный потенциал, тоже не дало своего согласия на потопление флота. Тем самым был создан прецедент, когда руководство отдельной республики не стало исполнять указаний центра. Поэтому не стоит особо удивляться тому, как вели себя и по отношению к самой местной республиканской власти тот же Автономов или Сорокин. Самостийность и партизащина глубоко пустила корни не только в среде революционных отрядов, но и на достаточно высоких уровнях советской власти. Нельзя забывать так же о наличии в Советах эсеров, ратовавших за продолжение войны с немцами, и их влиянии на принимаемые коллективные решения.

А между тем положение в Новороссийске все более ухудшалось. Комиссар флота Глебов-Авилов, а вслед за ним и Вахрамеев вынуждены были оставить город. Накануне, в ночь с 17 на 18 июня к Вахрамееву явился председатель Новороссийского Совета и предложил ему немедленно уехать из города, так как Совет только что вынес решение арестовать его и придать смертной казни, как изменника и провокатора. Предоставленные самим себе матросы бушевали, митинговали. В высказываниях поочередно доставалось всем, и большевикам, и эсерам, и офицерам, и анархистам; точек согласия становилось все меньше. Так, например, группа матросов-анархистов требовала: флот не топить, «не подчиняться народным комиссарам, объявить флот не зависящим от советской власти и с черным флагом на корме продолжать дело революции».

14-го июня из Екатеринодара на делегатское собрание представителей судов флота прибыл сам председатель ЦИК республики А.И. Рубин. На этом собрании он, как это не удивительно, тоже продолжал склонять делегатов к решению не выполнять указаний Совнаркома. Рубин уверял матросов, что войска Юго- Восточной армии во главе с Сорокиным под Батайском и Ростовом сражаются с немцами, и что борьба с захватчиками будет продолжена, несмотря на требования Совнаркома о прекращении боевых действий.

Это, на первый взгляд не совсем логичное заявление руководителя Советской власти Кубано-Черноморской республики, объяснялось просто. Во ВЦИК большое, а нередко и решающее значение играла позиция эсеров. В вопросе войны с немцами они были категорически против Брестского мира, считали, что, обладая Черноморским флотом, Советская Россия может отказаться от мира с немцами и продолжить «революционную войну» против них. Секретные планы эсеров простирались еще дальше — создать независимую от РСФСР республику, и тогда обладание Черноморским флотом еще больше подчеркнет самостоятельность республики, укрепит ее позиции во взаимоотношениях с Москвой.

Один из присутствовавших задал Рубину вопрос: означает ли его заявление призыв к непризнанию советской власти? Испугавшись прямого вопроса, растерявшийся председатель ЦИК Кубано-Черноморской республики ответил, что неисполнение приказа Совнаркома он не считает фактом непризнания центральной власти, так как вследствие плохой связи и информации центр не знает настоящего положения дел на Кубани и впоследствии только похвалит за неисполнение своего распоряжения. Приехавший вместе с Рубиным представитель штаба Юго-Восточной армии, тоже из числа эсеров, заявил, что если флот будет потоплен, то «вся армия, в количестве 47 тысяч человек, повернет свой фронт на Новороссийск и поднимет всех до одного моряков на свои штыки».

Эти выступления еще больше сбили с толку матросов. Они решили послать делегацию в Екатеринодар в ЦИК Кубано-Черноморской республики, чтобы узнать, отражает ли его позицию председатель Рубин. Так и сделали. Однако на этот раз в ЦИКе им заявили, что они не поддерживают выступления и предложения своего председателя, и что флоту самому нужно решать свою судьбу.

Оставшийся за Саблина командир крейсера «Воля» (бывший «Император Александр III») капитан 1-го ранга А.И.Тихменев воспользовавшись тем, что после дезертирства почти 2-х тысяч матросов на флоте их осталось не более 3000 человек, 16 июня провел новое голосование по вопросу о судьбе флота. На этот раз за потопление проголосовало 250, против высказалось около 550, а около 2000 воздержались или проголосовали за «борьбу до победного конца».

Считая, что большинство моряков за потопление, Тихменев стал действовать быстро и решительно. Накануне он послал курьера к Донскому атаману П.Н. Краснову в Новочеркасск за советом. Атаман, как последовательный сторонник союза с немцами, из двух зол выбрал, как он считал, наименьшее — предложил Тихменеву передать флот немцам. Этот ответ был доставлен за несколько часов до окончания указанных голосований и придал Тихменеву еще больше уверенности в том, что, сдав флот немцам, он поступит правильно.

Обо всех этих событиях в Москве, конечно, ничего не знали. Глебов-Авилов, бежав из Новороссийска и прибыв в Торговую, связался оттуда со Сталиным. Тот был в это время председателем Реввоенсовета Северо-Кавказского военного округа и находился в Царицыне. Глебов-Авилов рассказал ему о безнадежности ситуации в Новороссийске и просил поддержать его действия. Однако Сталин приказал ему срочно вернуться в Новороссийск и добиться выполнения решения Совнаркома, но Глебов-Авилов не послушался.

События в Новороссийске начали развиваться стремительно. В ночь с 16 на 17 июня матросы в массовом порядке стали дезертировать с кораблей. Одни не хотели уходить к немцам в Севастополь, другие не хотели быть причастными к потоплению Черноморского флота. Теперь уже дезертировали и офицеры. Утром выяснилось, что из-за недостатка команд лишь на небольшой части судов удастся развести пары для перехода в Севастополь. По приказанию Тихменева линкор «Воля», эсминцы «Дерзкий», «Беспокойный», «Поспешный», «Пылкий», «Живой», «Жаркий» и «Громкий» вышли на открытый рейд.

В это же время над эсминцем «Керчь», которым командовал старший лейтенант В.А.Кукель был поднят сигнал: «Судам, идущим в Севастополь: позор изменникам России». Сигнал этот на «Воле» заметили, но Тихменев приказал не отвечать на него.

Из кораблей, оставшихся в Новороссийске, только «Керчь» имела полный комплект команды (134 чел. — Н.К.), да на «Лейтенанте Шестакове» осталось 35 моряков. На всех остальных судах было только по нескольку человек. Поэтому главную роль в потоплении кораблей взял на себя командир эсминца «Керчь» Кукель. Рано утром 18 июня миноносцы были отбуксированы «Лейтенантом Шестаковым» на рейд. С 4-х до 6-ти часов все миноносцы и линкор «Свободная Россия» были потоплены. Свой эсминец старший лейтенант Кукель затопил 19 июня близ г. Туапсе.

Дезертировавшие и отпущенные офицерами члены команд затопленных и ушедших в Севастополь кораблей частью остались в Новороссийске и полгода спустя стали легкой добычей для белой армии, взявшей потом этот город, частью отправилась по домам, частью влилась в красногвардейские отряды на Кубани и в Черноморье. Последняя из названных категорий сыграла заметную роль в событиях Гражданской войны на Кубани. Многие из них были подготовленными военными специалистами военного дела и стали артиллеристами, связистами, составили команды бронепоездов и экипажи бронеавтомобилей. Они оказались очень кстати именно в этом качестве. Но немало их, как уже говорилось, вошло и в анархистские формирования.

Угроза немецкого нашествия, нового похода Добровольческой армии и начавшиеся выступления донских, кубанских и терских казаков по всему Северному Кавказу диктовали центральным органам страны необходимость объединения всех революционных сил для отпора контрреволюции и интервенции. Встал вопрос об образовании Южно-Русской советской республики и создания ее вооруженных сил.

Командование недавно образованного Северо-Кавказского военного округа и его военный руководитель — генерал-лейтенант старой армии А.Е.Снесарев, изучив ситуацию в красных войсках на Кубани, остались очень невысокого мнения об их состоянии. Ниже приводятся выдержки из его доклада, который он отправил 8-го июня в Москву, в Высший военный совет.

«Войска не обучены, без опытного командного состава, — писал он. — Боевые приказы в некоторых случаях, по докладу одного из начальников отрядов, исполняются «по соглашению», то есть после обсуждения на митингах. […] Окопы роются лишь частично на заставах […] артиллерийское снабжение неудовлетворительное. На вооружении состоят винтовки «Гра>, итальянские винчестеры, русские трехлинейные. Патронов имеется 100 на орудие, 60–65 на винтовку. […] Интендантское вещевое довольствие не налажено […J масса босых и голых, но в то же время наблюдаются случаи выдач обмундирования и жалованья но нескольку раз благодаря плохой организации дела. Денег не достаточно (в Великокняжеском участке в кассе; 2 000 рублей, тогда как в месяц требуется до одного миллиона). Снабжение ведется беспорядочно. В одном из отрядов Великокняжеского участка есть комиссар, на которого взвалено все снабжение. Находясь вечно под тяжестью непрерывного поступления требований, отчасти под угрозой самосуда, этот выбившийся из сил человек, но, несомненно, хороший работник, несколько раз принимался плакать в моем присутствии. Санитарной службы никакой. Она в таком же непозволительном состоянии, как и на других фронтах округа.

Отряды с их начальниками с точки зрения требований военного дела д<олжны> б<ыть> признаны неудовлетворительными. На внутренних фронтах они еще могут более или менее успешно выполнять поставленные им задачи, но для борьбы с организованным противником — с германцами или даже с отрядами, инструктируемыми и снабженными ими, они будут, безусловно, бессильны».

Дальше этот опытный военачальник предлагает:

«[…]

…Так как сейчас их заменить некем, а снабжать фронт невозможно, то приходится принять систему их постоянного улучшения в качественном и техническом отношениях, то есть, оставляя тех же начальников, организовать при них штабы, внести нужные технические поправки, снабдить сведущими людьми, добиться подробного учета, как людского, так и материального состава, и, наконец, что едва ли не самое главное, необходимо произвести переприем всех принятых красноармейцев».

Необходимость переприема красноармейцев на службу в красных войсках Снесарев объяснял следующими соображениями:

«а) Многие из красноармейцев были приняты на службу до объявленных правительством распоряжений от 22-го апреля (о торжественном обещании красноармейца и о сроке службы в Красной Армии), поэтому сущность их обязанностей им остается неизвестной:

б) Многие из них дальнейшим своим поведением, а в особенности проявленными ими на службе явно отрицательными качествами, заслуживают, отчасти, безусловного увольнения теперь же, а отчасти самого серьезного предупреждения о неминуемом увольнении их в случае неисправления поведения.

[…] В виду того, — продолжал он, — что учета людей никакого не существует, списков, видимо, не ведется, человек в определенной части […] ничем обязательным для него не связан, то происходит почти непрерывное изменение численности каждого из отрядов, чем нарушаются самые элементарные тактические предположения, происходит ничем не оправдываемая трата народных денег на выдачу жалования, на обмундирование и т. д. Главное, каждый начальник отряда лишается фактической возможности ответить на вопрос: каким боевым составом он располагает и что он в силах предпринять? Единственным исходом из такого положения было бы определить хотя какие-нибудь нормы для войсковых подразделений, а затем привязать людей, может быть способом, рекомендуемым выше, к определенной части, вести затем строгий учет людям и материальной части, категорически воспрепятствовать выдачу жалованья за не прослуженное время. […] Что же касается до командного состава. — заканчивал свой доклад Снесарев, — то при всей его неудовлетворительности и подчас отсутствии самых элементарных тактических сведений, предъявляемых даже к самому младшему начальнику, все же по многим причинам к этому вопросу приходится подходить с большой осторожностью, дабы не внести ненужное смятение в существующие части и, тем самым, еще до создания настоящих войск, лишиться и имеющихся».