Как уже говорилось ранее, непродолжительное время пребывания на фронте И.Л.Сорокин проявил себя с наилучшей стороны. По своим обязанностям он мог бы иногда и не принимать участия в атаках, в разведке или в боевом охранении, но тем не менее всегда рвался туда, где опасно, показывая исключительную смелость, находчивость и особую казачью лихость. Эти качества кандидата на классную должность, военфельдшера 3-й сотни 3-го Линейного полка Ивана Сорокина не могли быть не замечены его начальниками. Его хладнокровие в бою, умение действовать в сложной обстановке, стремление прийти на помощь командиру, а если надо, то и заменить его, сыграли свою роль. По своим знаниям и опыту службы он, конечно, был гораздо выше той должности, которую занимал. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Сорокин в числе других был отобран и 18 января 1915 г. направлен для поступления в 1-ю Тифлисскую школу подготовки прапорщиков.

Звание прапорщик было самым младшим офицерским чином. Оно было упразднено в армии еще при Александре II и сохранилось лишь для вольноопределяющихся 1-го разряда, которые производились в него после окончания призыва и лагерного сбора. Они именовались «прапорщиками запаса». Потом, в случае войны, каждый прапорщик обязан был пройти еще не менее двух лагерных сборов, чтобы вступить в строй в качестве младшего офицера. Все прапорщики запаса с началом 1-й Мировой войны были призваны в войска и в течение 1914–1915 гг. многие из них погибли в боях. (См.: «Часовой» № 561 март 1973, с. 12.) Теперь недостаток младших офицеров заставил военное руководство империи открыть ряд школ прапорщиков, причем срок их обучения был сокращен до 3-х месяцев. Одной из них, как уже говорилось, и стала 1-я Тифлисская школа подготовки прапорщиков.

Начальником ее был в то время генерал-майор А.Е.Гутор. До недавнего времени он руководил штабом корпуса на Кавказском фронте, хорошо знал театр военных действий, и такой человек мог по-настоящему организовать подготовку младших офицеров в сжатые сроки. Курсовым офицером у Сорокина стал подпоручик Левицкий. По возрасту, он был моложе многих слушателей (Сорокину уже шел 31-й год), но показал себя достаточно грамотным и умным воспитателем.

Срок обучения в школе был небольшой, всего 3 месяца, поэтому за столь короткое время нужно было дать хотя бы минимум знаний, которые были необходимы младшему офицеру на войне, причем именно в условиях Кавказского фронта и с учетом особенностей противника. Главное внимание уделялось тактике действий взвода и роты в горах, при обороне и наступлении, днем и ночью. Проводились также занятия по службе связи, ведению разведки, организации наблюдения за противником, умению читать карту и наносить на нее обстановку, управлять огнем и боевым порядком своего подразделения, ведению штыкового боя и т. д. Большинство занятий проводилось на местности, в горах и в любое время суток.

Учеба легко давалась Сорокину, и, как одного из самых старших по возрасту и опыту военной службы, его назначили помощником командира учебного взвода, а буквально за 8 дней до выпуска он был произведен в старшие урядники. Вместе с Сорокиным учились такие же как он слушатели — казаки, получившие до призыва в войска определенное образование. В их числе были кубанцы, земляки Сорокина из станицы Григориопольской: Орловский П.Т., Филимонов Д.А. и Ступников А.Т. Первый окончил Кубанскую учительскую семинарию, второй — курс юридического факультета в Московском университете, а третий — 5 классов Ростовской гимназии.

Три месяца напряженной учебы пролетели быстро. Сорокин успешно окончил школу, и 15 мая 1915 г. ему было присвоено воинское звание «прапорщик». Он, как и все его товарищи по школе, был вырущен в войска с правами младшего офицера. Предстояла служба в новом качестве, а учитывая военное время, можно было подумать и о дальнейшей офицерской карьере. Дело в том, что в мирное время прапорщик не мог воспользоваться правом прозводства в следующий чин, такого закона не было. Нужно было сначала сдать офицерский экзамен при Николаевском инженерном училище. В военное же время, на основании царского указа № 368, прапорщику могли присвоить следующее воинское звание за боевые отличия. А именно, в случае получения им ордена Святого Георгия 4-й степени, награждения Георгиевским оружием или при получении двух любых боевых наград. Сорокин уже имел эти награды, объективно оценивал свои потенциальные возможности и вполне мог рассчитывать на скорое продвижение по службе.

На примере прапорщика Сорокина можно судить о том, что государство в то время неплохо заботилось о молодых офицерах. Сорокин, как и все, кто с ним учился, по окончании школы получил 300 рублей на приобретение обмундирования и обзаведение вещами, которые были ему необходимы для походной жизни. Кроме того, ему выдали 100 рублей «подъемных», и как семейному — единовременное пособие (по военному времени) в размере 4-х месячного должностного оклада. Для проезда к месту службы полагались так называемые «прогонные». По прибытии в часть, которая находилась в боевой обстановке, Сорокину был установлен усиленный оклад — 61 рубль в месяц. Помимо этого ему было положено 10 рублей «добавочных» за особые условия службы, 2 рубля 50 коп. в день «порционных», а также деньги на дрова, для уплаты за приготовление ему пищи и др. Как принявшему в подчинение полусотню ему полагалась еще надбавка — 30 рублей в месяц, и строевая лошадь. Ее предоставлял полк, а на приобретение седла и конского снаряжения было отпущено 120 рублей. Семье Сорокина из его денежного содержания ежемесячно вычиталась одна треть, но выдавались средства для оплаты жилья и по 10 рублей в месяц на наем прислуги.

По окончании школы прапорщиков Иван Сорокин получил краткосрочный отпуск на родину. Его приезд в Петропавловскую не был неожиданным. Жена, родители и дети знали из его писем, что он скоро станет офицером, получит краткосрочный отпуск. В станице многое изменилось после его ухода на войну, не осталось казаков-одногодков, все воевали, многих уже не было в живых. Пробыв отпущенные 10 дней дома, Сорокин отправился в свою часть.

Как и было положено правилами военного этикета, прибывший в часть для прохождения службы офицер должен был явиться на квартиру к командиру части для представления, но поскольку уже шли боевые действия, то можно было это делать и в штабе. Сорокин выполнил это требования, а затем представился офицерам полка. После соответствующего угощения своих сослуживцев Сорокин легко вошел в офицерский коллектив полка. Да иначе и быть не могло, он всех знал, и его знали все казаки и офицеры, причем с самой лучшей стороны. Многие же ему были попросту обязаны своим выздоровлением, а некоторые и жизнью. Назначение прапорщик Сорокин получил в свою родную 3-ю сотню младшим офицером, командиром сотни был хорунжий Игнатенко.

Шел май 1915 г. и на фронте сложилась более или менее спокойная обстановка. После разгрома русскими войсками 3-й турецкой армии, многие части 1-го армейского корпуса, воевавшего почти без резервов, были отведены в тыл на отдых и пополняли понесенные потери. 3-й Линейный полк в это время продолжал выполнять ту же задачу, что и до отъезда Сорокина на учебу в школу прапорщиков. Три его сотни в составе западной группы тыла Эриванского отряда обеспечивали порядок в Алашкертской долине. Командовал отрядом по-прежнему начальник 593-й пешей Кубанской дружины полковник Иванов, а во главе выделенных ему от 3-го Линейного полка трех сотен стоял подъесаул Больдт. Основные силы отряда Иванова занимали селения Челканы и Хошиан, сотни казаков расположились в селении Зейдекен. Основная задача для казаков заключалась в том, чтобы вести разведку местности к северу и югу, поддерживать постами летучей почты связь с командованием и частями 1-го армейского корпуса, а главное, охранять Клыч-Гядугский перевал.

Каждая из находившихся в Алашкертской долине трех сотен полка войскового старшины Кучерова ежедневно трижды в день высылала офицерские разъезды по разным направлениям. Особое внимание обращалось на поведение курдов-гамидийцев. Многие их отряды после поражения на этом фронте турецкой армии потеряли волю к сопротивлению и при столкновениях с казаками предпочитали сдаваться. Существовало указание штаба армии — сдающихся в плен солдат разоружать и выпроваживать с семьями на территорию, занятую турецкой армией. При этом весь их скот и фураж конфисковывался для нужд армии. Пленных турок тоже разоружали, но отправляли в тыл Кавказской амии в с. Аралых. До всех войск, находившихся на фронте, было доведено требование — не допускать турок в Диадинскую и Алашкертскую долины.

На освобожденной от противника территории находилось много армянских населенных пунктов, которые поддерживали русские войска и терпели за это частые нападения турок. Теперь армяне начали мстить курдам и туркам, разбирали их дома, отрывали ямы с припрятанным зерном. Казаки должны были не допускать таких действий, пресекать случаи расправ армян с курдами.

Армянских дружин на фронте появлялось все больше. Казакам было даже завидно, как они были экипированы. Носили защитного цвета длинные кители с большими карманами, брюки. Все это добротного качества. Говорилось, что доставлено прямо из Америки. Вооружены дружинники были русскими винтовками, а очень многие имели еще длинные револьверы системы «Маузер» с деревянными кобурами-футлярами к ним. Кобура применялась как ложа винтовки для стрельбы на дальнюю дистанцию.

Целая броня перекрестных патронташей на груди и поясе придавала армянским дружинникам очень воинственный вид. Головными уборами их были черные кавказские, почти сплошь каракулевые папахи, что сближало их с казаками.

Во главе дружин стояли, как правило, известные политические деятели, авторитетные люди армянского народа. Одеты и вооружены они были так же, как и их подчиненные, но только без винтовок. Все дружинники вступили в армию добровольно, ходили без погон, но их дисциплине, построенной на добровольческих началах и глубочайшем национальном энтузиазме, могла позавидовать любая армия. Главной своей целью они ставили освобождение Армении от турок. Они были очень ценными помощниками казакам. Дрались фанатично, турок в плен не брали. Они уничтожали друг друга в бою безжалостно.

О том, как вели себя по отношению друг к другу армяне и турки в тех событиях, четкое яркое представление дает еще одно упоминание уже упоминавшейся сестры милосердия Х.Д. Семиной. Читаем у нее:

«Турецкий офицер заявил, что сопровождавшие партию пленных армянские солдаты по дороге изрубили около четырехсот человек турецких солдат и офицеров. В живых остались только эти двадцать человек. Он так был взволнован, когда рассказывал это, что руки у него тряслись. Чтобы скрыть свое волнение он держал полы своей шинели и бессознательно перебирал пальцами.

— Мы так с пленными не поступаем. Обезоруженный враг — солдат, становится нашим другом! А нас обезоружили и по дороге перебили. Мы просим виновных наказать за эту бессмысленную жестокость.

Когда он кончил говорить, руки у него еще больше дрожали, в глазах стоял пережитый ужас. Несмотря на голод (четыре дня их вели до Карса), никто из них не дотронулся до еды, которую им принесли из госпитальной кухни.

— Это ужасно! Обезоруженных пленных порубили! — сказала с возмущением сестра, стоящая рядом со мной.

Вдруг один из стоящих недалеко офицеров обернулся к нам.

— А вы посмотрели бы, что они сделали с армянскими жителями, которых они застали в Ардагане, и с теми беженцами, которых они догнали при наступлении! Все дома полны трупов! Женщин, детей — никого не щадили. Дороги усеяны их трупами! Ни один человек от них не спасся! Всех порубили! Я поручил армянской дружине сопровождать их потому, что у меня других людей не было! — закончил молодой офицер, тоже взволнованный не меньше чем турецкий офицер. — Конечно, гуманности от армянских дружинников ждать не приходится. Когда у каждого из них только что, может быть, убиты отец, мать, или жена и дети.

Сестра совсем сконфузилась, почувствовала свою несправедливость по отношению к русским солдатам. Сколько она видела их, искалеченных вот такими же турками. И ее симпатии к туркам быстро меняются.

[...]

Возвращаясь в госпиталь, она уже с возмущением говорит:

— Ах, какие жестокие, перебили женщин, детей! А мы должны еще их кормить?» [46]Семина Х.Д. Указ. соч. С. 136— 137.

Прибыв в родной полк, Сорокин сразу же окунулся в боевую обстановку, занялся обустройством казаков на новом месте, возглавлял офицерские разъезды от своей сотни. Офицеров не хватало, поэтому приходилось тяжело. Возвратившись из 12-ти часового рейда, нужно было получать тут же новое распоряжение, и уже с другим взводом или полусотней снова уходить на задание. Не один раз приходилось атаковать противника и обороняться от него. 20-го июня командир сотни хорунжий Игнатенко докладывал командиру полка:

«Доношу, что был отрезан, окружен турками с 3-х сторон, не мог удержаться. В 10 час. 15 мин. ночи ушел со своим гарнизоном, состоящем из дружинников и 20 казаков».

Два дня спустя новое донесение:

«…отступил к северу…благополучно, кроме ранения лошадей, в том числе прапорщика Сорокина. Прошу разрешения взять в мое распоряжение из 6-й сотни 20 чел[овек]. Затруднено питание».

Наверное, Сорокин очень переживал за свою лошадь. Однако, судя по всему, ранение было не серьезное, и она вскоре была поставлена в строй, так как в сохранившихся актах на выбраковку лошадей полка конь прапорщика Сорокина не числится.

Начальник Эриванского отряда все время требовал от казаков подробных и точных сведений о противнике и настаивал на активизации действий офицерских разъездов, ссылаясь на недовольство Юденича их работой. По этому поводу начальник Севикской группы от 3-го Линейного полка подъесаул Больдт 27 июня раздраженно писал полковнику Иванову.

«Прошу доложить полковнику Юденичу, что мною доносится исключительно все, что я получаю от разъездов и постов. Представляю их собственные донесения, не входя в разбирательство их. В полевой записке № 140 я донес только о том, что разведка вышла, и указал час выхода; в записке № 141 доносил, когда разведка вернулась и что донесла. Считаю долгом доложить, что во вверенном мне отряде три прапорщика и один подхорунжий. В ежедневный наряд по вашему приказанию выходят три офицера: один на Даяр, один утром на перевал, один на ночь туда же. Прошу разрешения высылать на Даяр и один разъезд на перевал под командой вахмистров. Представляю при этом донесение прапорщика Сорокина, вернувшегося с перевала в 11 часов ночи».

Прапорщик Сорокин докладывая о результатах действий своего разъезда, не стесняясь в выражениях, писал, что нахождение на перевале, несмотря на летнее время, особенно ночью, сопряжено с большими трудностями. Там постоянно дует пронизывающий ветер, а укрыться негде, так как нет палаток. Он предлагал подумать о том, чтобы дать на перевал телефонную линию, установить небольшой пост и не мучить зря людей. Кроме того, писал он, тогда бы информацию можно было получить в любую минуту, а не два раза в день, гоняя туда-сюда измученных вконец людей.

Нужно сказать, что в этом донесении, как и во многих других, очевидна забота бывшего военфельдшера о людях, об их здоровье и настроениях. Это, с одной стороны, не могло не поднимать авторитет молодого офицера среди рядовых казаков, но с другой, вызывало раздражение у начальников.

Тем не менее, донесение Сорокина возымело действие. Телефон для установки на Севикском перевале выделили, но палатки все же не нашлось, и теперь уже подъесаул Больдт сообщал полковнику Иванову:

«Доношу, что при всем своем желании найти место для установки телефона не могу, прошу не отказать выслать для телефона палатку».

29-го июня турки напали на заставу, возглавляемую Сорокиным, уже на другом, Миргимирском перевале и отрезали ее от остального отряда. Подъесаул Больдт, своевременно получивший донесение об этом, направил на перевал полуроту солдат под командованием прапорщика Лисевицкого, и нападение противника было отбито. Одновременно казаками и пехотинцами была снята турецкая застава, при этом несколько аскеров (турецких солдат. — Н.К.) убито, один офицер взят в плен. В донесении по этому поводу подъесаул Больдт сообщал также, что особенно отличился подчиненный прапорщика Сорокина казак Илья Ларионов.

На левом фланге 3-го Линейного полка в это время происходили события, о которых турецкая сторона сообщала так:

«Столкновение в горном районе вблизи границы на Кавказском фронте закончилось в нашу пользу. Во время последних боев на нашем правом крыле неприятель оставил на поле битвы 600 убитых, в том числе 7 офицеров; нами взято в плен 2 офицера, в том числе командир батальона и много солдат».

22-го июня последовало новое сообщение, в котором говорилось, что на Кавказском фронте 3 кавалерийских полка, которые вблизи границы пытались атаковать с тыла правое крыло русских войск, были отброшены в этом же направлении после боя с конницей.

Сутки спустя, 23 июня, Главная турецкая квартира уже сообщала, что турецкая конница энергично преследует казаков.

Эти сообщения могут служить примером того, как турецкая пропаганда в ходе войны фальсифицировала ее ход и особенно успехи своих войск. Здесь речь шла о столкновениях, которые действительно имели место в районе с. Алхата, на северо-западном берегу озера Ван. В указанные турками дни из Адиль-Джаваз-Кала русское командование выдвинуло разведывательный отряд из нескольких казачьих сотен и небольшую часть пехоты. Они имели целью выяснить, не ведет ли противник подготовку к наступлению в данном районе. Этот небольшой отряд, войдя в соприкосновение с противником к востоку от Алхата, не ограничился собранными здесь сведениями о противнике, а лихим быстрым натиском сбил передовые части неприятеля и, погнав его впереди себя, ворвался в Алхат, где получил еще более полные сведения о турках и их сосредоточении на этом участке.

После того, как этот отряд успешно выполнил поставленную задачу, он вернулся на свое место. Сообщение о 600 убитых, в том числе семерых офицеров, а также о множестве пленных, были плодом фантазий турецких средств массовой информации. Простой подсчет показывает, что при 600 убитых по законам войны раненых должно было бы быть не меньше, а в 2–3 раза больше, — такова печальная аксиома войны. А между тем отряд, проводивший разведку боем, по численности не превышал 1000 человек. На самом деле потери были, но они составили около 100 человек убитыми и ранеными.

Воспользовавшись данными своего разведотряда, командование русских войск на этом участке 16-го июня из Адиль-Джеваз-Кала двинуло на Алхат конный отряд, поддержанный небольшими частями пехоты. В тот же день, сбив упорно сопротивлявшихся турок с их позиций к востоку от Алхата, они заняли последний. Бой в районе Ханик-Кулик продолжался и на следующий день, но уже с меньшим напряжением. В результате этого боя турки с большими для них потерями были отброшены на фронт селений Кормундж-Прхус, где и остались, не решаясь больше на ответные действия.

Как следовало потом из сведений штаба Верховного Главнокомандующего и штаба Кавказской армии, помещенных в очередном номере «Летописи войны» (18-го июля 1915 г. № 48):

[…) «…что извещение турецкой Главной квартиры о каких-то успехах их на своем правом фланге совершенно не соответствует происходящему в этом районе, а в связи с общими фразами, эти сообщения показывают, что вызваны необходимостью хотя бы временами преподносить населению известия о победах, чтобы поддерживать в нем уверенность в возможности успеха. Еще более характерным являются указания во всех, приведенных выше, трех сообщениях турецкой Главной квартиры на район действий. В них говорится, что действия происходили вблизи границы.

Между тем правый фланг турок рядом предыдущих действий оттеснен далеко в глубь турецкой территории. Между бывшей турецкой государственной границей и фронтом правого фланга турецкой армии находится Баялетский и часть Мушского санджака и Ванский вилайет, а указанные в турецких сообщениях боевые действия происходили в 140—160 верстах от нашей государственной границы.

Таким образом ясно, настолько неправдоподобны сообщения турецкой Главной квартиры, как они стремятся затемнить смысл происходящих событий, и с какой осторожностью необходимо относиться к публикуемым Главной турецкой квартирой сведениях о своих якобы победах».

В августе штаб 3-го Линейного полка переместился в с. Дугах. Задачи полка не изменились. Судя по распоряжениям и приказам войскового старшины Кучерова, он добился того, чтобы в месте дислокации каждой сотни были размещены также пехотные или пластунские подразделения. Он требовал от командиров сотен, ставших начальниками сравнительно небольших гарнизонов, улучшения их взаимодействия с артиллерией. Когда командир 2-й сотни подъесаул Черняев попросил разрешения сменить расположение своего отряда, так как он «сидит в яме, а перед ним гора», Кучеров ответил ему, что остальные сотни находятся еще в худших условиях, посоветовал ему главное внимание обратить на взаимодействие с соседями и связь с артиллеристами. Командир полка требовал также не распылять сотни посылкой мелких разъездов, постоянно «держать крепкий кулак на всякий непредвиденный случай».

Турки усилили разведку высылкой в район расположения полка разведчиков, с которыми случались частые стычки и перестрелки. Возле 5-й сотни подъесаула Майбороды у с. Купикан был пойман шпион, который вел скрытое наблюдение за передвижениями казачьих разъездов. Участились попытки турецких разведчиков взять в плен одиночных казаков для получения разведывательных сведений. 16-го августа подъесаул Майборода сообщал в донесении Кучерову, что у него пропал отставший от разъезда казак. Командир полка приказал выйти на поиски пропавшего всей сотней, а если нужно, то и дивизионом, однако поиски никакого положительного результата не дали. Нашлась только лошадь казака, она сама пришла в расположение сотни.

В середине августа в сотни выдали пулеметы, но без обойм для патронов. За ними нужно было посылать офицера с несколькими казаками в Тифлис. Кучеров принял решение отправить туда самого молодого командира сотни, хорунжего Игнатенко. Вместо него в течение недели командовать 3-й сотней остался прапорщик Сорокин. Ничего существенного в течение этой недели не произошло, если не считать, что третью сотню, охраняющую важный в стратегическом отношении Миргемирский перевал, усилили 3-й ротой 583-й Кубанской пешей дружины. Это было вызвано тем, что в 6–7 верстах на территории противника появилось около двух полков пехоты. Учитывая возможное наступление турок на этот перевал, со штаба полка на перевал дали телефонную линию.

Оставшийся за командира 3-й сотни прапорщик Сорокин высылал разъезды, которые периодически объезжали мелкие курдские населенные пункты, чтобы выяснить, не заняли ли их турки. Почти каждый день случались перестрелки с постами и разъездами противника, но в серьезные столкновения они не перерастали. У Сорокина был приказ — основное внимание обращать на тщательную разведку, чтобы не прозевать сосредоточение турок для наступления. Однако многое говорило о том, что они готовятся к обороне, а не к наступлению, так как разъезды курдской конницы «оседлали» все дороги, ведущие в сторону Эрзерума, и начали готовить окопы и блиндажи. На этом участке местность была гористая, и окопы не рыли, а просто сооружали из камней укрытия для пехоты по одному на взвод, а по углам строили башни для пулеметов. Взять такие укрепления не только в конном, но и в пешем строю было нелегко, обязательно требовалась помощь артиллерии. После того как прапорщик Сорокин доложил об этом в штаб полка, над позицией турок появился российский самолет, и казаки стали свидетелями того, как он бомбил укрепления противника. Для многих применение авиации на фронте было большой диковинкой. Здесь же казаки впервые увидели работу турецкого гелиографа, который был установлен на одной из господствующих гор и посылал в солнечную погоду какие-то сигналы.

В это же время из штаба полка просочились слухи о том, что войскового старшину Кучерова скоро переводят куда-то к новому месту службы. Командир полка пользовался большим авторитетом у казаков и офицеров, и в своем кругу они высказывали сожаление в связи с предстоящей сменой командира. Но все оказалось не совсем так. Дело в том, что на Кавказском фронте прапорщиком Сиверского полка служил сын Кучерова, который тяжело заболел. Полк на это время был введен в состав конного отряда генерала Шарпиньи, и Кучеров-старший написал рапорт на имя начальника штаба отряда, полковника Гончарова, с просьбой разрешить ему выезд в Александропольский госпиталь, чтобы навестить сына. Рапорт был удовлетворен, и после отъезда Кучерова с 19 августа полком временно стал командовать есаул Черняев.

Полк продолжал выполнять ранее полученные задачи, а вскоре после возвращения Кучерова сотням пришлось действовать совместно с частями усиления. 22-го октября утром через боевые порядки полка выступил дивизион Кавказского полка в селение Кара-Кая, а оттуда вместе с артиллерией и пехотной частью он проследовал в глубокую разведку к селению Ахлагян. Сорокин с полусотней казаков сопровождал их и в случае серьезного боя должен был вызвать подкрепление от своего полка. Но в этот день был очень сильный туман, и его помощь не потребовалась, зато на обратном пути полусотня, попытавшись разведать вершину горы Али-Кули, наскочила на засаду. Турки встретили казаков залповым огнем. Первыми же выстрелами был убит урядник Саморядов. Только совместно с подошедшим подкреплением турок удалось сбить с вершины.

Турки тоже делали попытки предпринять глубокую разведку. 15-го ноября казачий пост заметил и своевременно упредил штаб полка о том, что две сотни турецкой кавалерии выдвинулись из с. Хора и двигаются в направлении границы. Кучеров лично с двумя своими сотнями выступил навстречу противнику, занял господствующие высоты и открыл губительный огонь из пулеметов. Понеся значительные потери, турки отступили. После этого боя, согласно приказанию начальника конного отряда генерала Амассинского, первые четыре сотни полка выступили из Шейханы в Дутах, а 5-я сотня через Кагызман была отправлена на Кара-Килису. Кучеров стал начальником гарнизона Дутах.

Сменив район выполнения задачи своим полком, войсковой старшина Кучеров произвел небольшую перестановку подразделений, о чем доносил начальнику штаба корпуса генералу Мдивани: «…полторы сотни в селе Севик, одна сотня в селе Зейдекан, одна сотня на постах от Кара-Килисы до Диадина, полусотня в Кара-Килисе. Одна сотня на постах от Сары-Булаха до Кара-Килисы и одна сотня держит посты от села Казан до Новониколаевки». Штаб полка разместился в с. Дутах.

В это время по ранению выбыл командир 6-й сотни, и Сорокина назначают временно командовать ею. Обстановка на фронте полка резко осложнилась. Полковой адъютант хорунжий Бондаренко в полковом журнале военных действий 22 ноября 1915 г. сделал такую запись:

«В 10 утра неприятель в количестве 2-х эскадронов конницы и одной роты пехоты, выйдя из села Астмусар, разбился на три партии и по 45–50 человек двинулся по трем направлениям. Остальные остались на месте у с. Али-Кулик за горами. Южная часть неприятеля, идущая по направлению к Моязи-Кули, была встречена прапорщиком Пулиным, занявшим к этому времени удачно высоту западнее Карич, и остановлены залповым огнем. Те, что шли на запад на с. Карич, были встречены высланными 25 казаками под командованием подхорунжего Кузнецова. На высотах юго-западнее с. Корич, с остальными людьми 6-й сотни с имеющимся ручным пулеметом под командой временно командующего 6-й сотней прапорщиком Сорокиным расположились около 50 человек. Встреченный пулеметным огнем и стрельбой казаков из засад противник спешно отступил к своему биваку».

Проходит неделя, и в журнале военных действий полка за 29 ноября 1915 г. появляется следующая запись полкового адъютанта. Она характеризует прапорщика Сорокина как исключительно инициативного и хорошо подготовленного в военном отношении офицера:

«Турецкая застава, — расположенная на одной из возвышенностей юго-западнее с. Аллу-Дусар, господствовала над окружающей местностью и великолепно служила как наблюдательный пост, заставляла обращать на себя серьезное внимание и вполне считаться с ее превосходством, почему временно командующий 6-й сотней прапорщик Сорокин вчера решил снять ее».

Дальше следует донесение самого Сорокина:

«Вызвав охотников, в 3 часа ночи командировал их для достижения намеченной цели. В 5 часов утра охотники в числе 19 чел. под командой подхорунжего Сидоренко заняли возвышенность, место расположения турецкой заставы. Для прикрытия охотников, на случай преследования их, высоту, что северо-восточнее с. Асгудмсар, занял взводом казаков прапорщик Пулин, а высоту у с. Карич занял разъездами по 20 человек подхорунжий Кузнецов.

Сам командир сотни с 10 казаками и пулеметом занял долину по дороге на с. Асгудмсар. В 10 утра показалась турецкая застава в 30 коней и, выслав дозорных, стала окружать возвышенность, занятую охотниками. Подхорунжий Сидоренко, допустив на действительный ружейный выстрел, открыл заставой огонь и убил 4-х дозорных. В это время часть охотников выбежала из засады, чтобы поймать лошадей убитых и взять оружие, но турки, разбившись на две части, открыли убийственный огонь. Подхорунжий Сидоренко все же поймал двух лошадей и заметил, что на выстрелы к неприятельской заставе спешит еще подкрепление около взвода и, будучи ранен, вынужден был отойти со своей командой к своему месту расположения.

Попав под огонь пулемета группы казаков, турки потеряли большую часть убитыми и раненными, преследовать наших охотников не решились и отошли в д. Туракаш. В этой стычке ранен подхорунжий Сидоренко в указательный палец левой руки с раздроблением костей, а медицинский фельдшер Шрамко легко контужен. Снятая турецкая застава находилась от сторожевого участка верстах в 8–10».

Приближались холода, и нужно было устраиваться так, чтобы их могли переносить и люди, и лошади. Кучеров, зная, какая зима ожидает его полк, своевременно начал беспокоить вышестоящий штаб и интендантов. Еще 29-го октября 1915 г. он шлет телеграмму начальнику штаба отряда генералу Амасинскому. В ней он докладывал:

«Для людей во всех сотнях сложены землянки, а конюшни только в Шейханы и Дали-Баба. Укрытий для трех сотен нельзя устроить потому, что весь лес, который был в окрестных селениях, использован на устройство землянок для Кавказского дивизиона и роты разведчиков. Корпусной инженер заявляет, что леса нет, и неизвестно когда прибудет».

В конце октября Кучерову, почти постоянно находившемуся в с. Хора, откуда было легче и оперативней управлять подразделениями полка, стало известно, что от него в штаб Кавказской армии настойчиво требуют какие-то сведения о прапорщиках Мальцеве и Сорокине. При этом ссылались на то, что суть требуемых сведений уже излагалась в телеграмме ранее. Это вызвало серьезное раздражение Кучерова и он передал в Дутах оставшемуся за него есаулу Черняеву:

«Генерал Веселовзоров из штаба Кавказской армии приказывает дать сведения о прапорщиках Мальцеве и Сорокине, требуемые приказанием по армии за № 213. Его телеграмма за № 3189. Отвечайте на нее за моей подписью, а потом сообщите мне, какие сведения требовались».

Можно было предположить что угодно, почему штаб армии вдруг заинтересовался выпускниками 1-й Тифлисской школы прапорщиков, однако виной всему была неразбериха, царящая в штабах военного времени. 3-го октября 1915 г. есаул Черняев не менее раздраженно отвечал Кучерову: «В приказании по Кавказской армии № 213 объявляется об утверждении положения Военного совета о дополнении статьи 5 положения об ускоренной подготовке офицеров в военное время в Школах при запасных пехотных бригадах следующим примечанием:

«Из лиц, указанных в настоящей статье, нижние чины и молодые люди со стороны, не имеющие образовательного ценза, равного требованиям для поступления в войска вольноопределяющимися бывшего 2-го разряда, и не имеющих права в первый […] (в документе не ясно. — Н.К.) чин без экзамена, могут приниматься в школы лишь при условии наличности свободных вакансий после приема всех желающих и удостоенных начальствующими лицами, обладающих образовательным цензом».

Приведя это путаное требование телеграммы штаба Кавказской армии, есаул Черняев дальше пишет Кучерову:

«Какие же ему дать сведения? Может сообщить ему какие имели права Сорокин и Мальцев для поступления в Школу?».

С наступлением холодов и началом метелей снабжение войск резко ухудшилось. Продукты и фураж силами корпуса доставляли только до дивизионного магазина, дальше этим должны были заниматься дивизии и полки. Во второй и третьей сотнях, находящихся дальше всех, было особенно трудно, и Кучеров приказал есаулу Черняеву доставить им сено во что бы то ни стало. Сам командир полка ничем не мог помочь подчиненным, поэтому слал в штаб корпуса телеграмму за телеграммой. В одной из них, от 1 октября Кучеров писал дивизионному интенданту 66-й дивизии, на фуражном довольствии у которой стоял 3-й Линейный полк:

«2-я сотня находится в Шейханы. Нет зерна для лошадей, сена на 3 дня. Все завалено снегом. На отпущенных мне […] (в тексте неразборчиво. — Н.К.) не могу обеспечить сотни и в других местах. Прошу увеличить перевозочных средств для сотни в Шейханы. Выпал снег, дороги невозможно грязны, доставка возможна только вьючными животными».

На следующий день он писал уже корпусному интенданту полковнику Барановскому:

«В полку сена нет, приходится кормить лошадей камышом, которого скоро тоже не будет. Прошу распорядиться о доставке сена в Шейханы, Дели-Али и в Харо».

В начале декабря есаул Черняев доложил Кучерову из Дутаха, что лошадям скормили 500 пудов ячменя из последних полковых запасов. Вьючных лошадей не хватало, а быки и ишаки по обледеневшим дорогам и тропам двигаться не могли. Наконец было найдено приемлемое решение. Кучеров воспользовался изобретением своих казаков и приказал подковать всех быков. Для этого ему пришлось отправить в Тифлис хорунжего Бондарева, поселить его в гостинице «Бомонд», с поручением — закупить дополнительное количество подков. Только после этого удалось прекратить падеж лошадей от бескормицы.

7-го ноября Кучеров обратился в штаб корпуса с новой просьбой предоставить ему отпуск по семейным обстоятельствам теперь уже с выездом в г. Таганрог. Его рапорт был удовлетворен, и есаул Черняев опять остался за командира полка. В течение ноября Сорокин, оставаясь за командира 6-й сотни, не раз попадал со своими подчиненными в различные переделки, но неизменно выходил из них достойно. Наиболее значительными были боевые действия по пресечению попытки турецкого отряда пройти в тыл 3-го Линейного полка и нанести ему серьезный урон или разгромить вовсе. Пользуясь плохой видимостью из-за сильной метели, турки быстро продвигались в направлении с. Каригет, намереваясь занять выгодные позиции и нанести внезапный удар по расположению трех сотен полка одновременно. Замысел противника был разгадан, и есаул Черняев приказал Сорокину зайти со своей сотней во фланг турецкому отряду в том месте, где казаки могли сосредоточиться незаметно и одновременной атакой с фронта и фланга погнать турок в направлении, где их уже поджидали основные силы полка и пехотинцы. Операция была проведена блестяще. Сорокин со своей сотней смог не только направить противника в нужном направлении, но и лично возглавил потом преследование отступавшего в панике неприятеля.

Вообще с наступлением зимы активность турок и курдов снизилась лишь незначительно. Продолжалось взаимное наблюдение противников за постами и разъездами, перестрелки. Сведения о неприятеле добывать было все труднее, а командование, несмотря на неимоверные трудности, продолжало настойчиво требовать от казаков вести все более глубокую разведку местности и противника. Казаки и сами были не прочь против выходов на территорию турок и курдов, так как при прочесывании их населенных пунктов можно было купить или конфисковать фураж и продукты. Боковые и фронтальные разъезды высылались численностью в 10–15 казаков на расстояние до 25 километров. Возвращаться нужно было обязательно другой дорогой, чтобы иметь более полную картину обследованного района на территории противника и не попасть в засаду.

В декабре сотня Сорокина находилась в сторожевом охранении, и он обязан был не реже одного раза в день информировать командира полка и вышестоящее командование обо всем замеченном на территории противника и о положении дел в своем подразделении. Анализ этих донесений показывает, что они отличаются конкретностью, лаконичностью и умением их автора ухватить самую суть происходящего. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать сохранившуюся в Военно-историческом архиве РФ его полевую книжку. Вот лишь некоторые из его донесений.

6.12.1915 г. Генералу Назарбекову. С. Харо.

«В сторожевом охранении без перемен. Посты противника на прежних местах. В 12 ч. 30 мин. д<ня> со стороны с. Екмак отчетливо слышна была залповая стрельба. По счету произведено было около 60-ти, каждый силою приблизительно в 25 ружей. В 2 ч. залпы прекратились.

Временно командующий 6-й сотней прапорщик Сорокин.

День солнечный, ясный, теплый».

7.12.1915 г. генералу Назарбекову. С. Харо. 6 ч.

«В сторожевом охранении сотни без перемен. Посты противника на прежних местах. В 12 час. дн<евного> вр<емени> у сел. Миркехим, находящемся в тылу моего участка, проходила команда разведчиков от 7-го Кавказскою стрелкового полка в количестве 130 чел. пехоты. В 1 ч. дня команда вернулась обратно в направлении на село Бикирч.

Временно командующий 6-й сотней прапорщик Сорокин».

7.12.1915 г. Командующ. 3 Лин. полком. С. Харо. 7 ч. 20 м.

Для людей вверенной мне сотни остался только хлеб, посему, если найдете возможным, прошу распорядиться о доставке продуктов.

Временно командующий 6-й сотней прапорщик Сорокин».

Просьбы Сорокина об обеспечении сотни продуктами довольно часто встречаются на страницах его полевой книжки. Он пишет о том, что «…для людей вверенной мне сотни на завтра не будет и хлеба…», в другой раз объясняет что «хлеба должно было хватить, но у людей не было ничего, кроме хлеба, почему аппетит утолялся только им»

Все это говорит еще и о том, что Сорокин был заботливым командиром. Он очень тщательно вел сотенное хозяйство, скурпулезно подсчитывал, что можно из продуктов дополнительно приобрести для казаков на отпускаемые, в общем-то, скудные средства. Был случай, когда офицер соседнего полка есаул Лобов взамен полученных из сотни Сорокина каких-то материалов прислал для оплаты их расписку, подписанную только каптенармусом и к тому же без печати. Сорокин тут же отправил ему письмо, в котором писал:

«…Серьезно относясь ко всему, а тем более к хозяйственной части, за выяснением возникшего вопроса я лично хотел бы обратиться к Вам или командующему полком, так как на каждый счет командующим сотней должна выдаваться квитанция за его подписью и с приложением сотенной печати».

У Сорокина не было случаев пропажи без вести хотя бы одного казака, какой бы сложной ни была обстановка. Когда на смену постам от 6-й сотни прибывали казаки из других сотен, он ни на один лишний час не оставлял своих людей в полевых условиях и старался при первой же возможности давать отдохнуть и людям и лошадям хоть в каком-то укрытии. Когда 8 декабря его предупредили о том, что через два дня ему придется сдавать свой участок другому подразделению, он согласовал с командованием такой маршрут возвращения своей сотни, чтобы людям в пути не пришлось продолжать голодать, хотя предложенный им путь и был гораздо длиннее.

10-го декабря Сорокин доложил командиру полка, что он сдал участок сторожевого охранения своей сотни командующему 6-й сотней 1-го Лабинского полка прапорщику Чащевому и выбыл в с. Дутах. Уже на следующий день по прибытии из сторожевого охранения Сорокин с сотней убыл в направлении Кеш-Кельды, на маршрут по которому должны были следовать его разъезды.

Четыре дня спустя в 6-ю сотню вернулся ее штатный командир — подъесаул Стражев, и 14 декабря Сорокин сдал ему сотню, чтобы возвратиться в свою родную 3-ю. Правда, вернулся он в новом качестве — временно командующим сотней. На следующий день 3-й Линейный полк был отведен в тыл на двухнедельный отдых.

Под Новый год пришло два приятных известия. Во-первых, в полк на большинство казаков выдали новые сапоги и частично валенки. Своя старая обувь, в которой казаки прибыли в полк еще по мобилизации, за почти полтора года боевых действий в горах пришла в негодность, и новая была очень кстати. Во-вторых, в связи с приближением новогодних и рождественских праздников в полк поступили подарки, по 35 штук на сотню. Было также получено разрешение направить в Тифлис по нескольку человек от каждой сотни для закупки угощения к праздничному столу. Впрочем, как потом выяснилось, это решение было принято совсем по другим причинам.

* * *

Наступал 1916 год. На Кавказском фронте он отмечен прежде всего тем, что русскими войскам штурмом была взята считавшаяся неприступной турецкая крепость Эрзерум. Но это событие столь значительно, что о нем, несколько позже, стоит рассказать особо.

В конце 1915 г. в связи со значительной разрядкой военной обстановки на фронте, воевавшие почти без перерывов войска Кавказской армии нуждались в передышке и большая их часть была отведена вглубь своей территории. Из многочисленной конницы, действовавшей на фронте, в обоих корпусах непосредственно на фронте была оставлена только Закаспийская казачья бригада в составе 18 сотен и переименованная в Сводную казачью дивизию. Вскоре ее переместили в состав 1-го армейского корпуса, сменив название.

Однако анализ возможного развития событий на Кавказском фронте давал основание полагать, что здесь еще возможны очень серьезные наступательные действия турецкой армии. Дело в том, что союзники России в 1-й Мировой войне — Англия и Франция потерпели ряд неудач на Галлиполийском фронте, и турки имели возможность безболезненно перебросить оттуда на Кавказ большие военные силы. В то же время, Кавказская армия ни на какое усиление рассчитывать не могла. Русская армия на Западном фронте терпела поражения и неудачи в боях с немцами и их союзниками.

Вернувшийся на свою должность начальник штаба Кавказской армии генерал Юденич решил, не ожидая подхода к туркам новых сил, начать наступление, хотя армия как следует не оправилась еще от недавних боев, к тому же в свои права вступила новая, еще более жестокая зима. По расчетам генерала Юденича прибытие подкреплений к туркам следовало ожидать не раньше марта 1916 г. Поэтому логика рассуждений приводила к однозначному выводу о том, что подготовка к наступлению должна быть завершена к середине декабря 1915 г. Начать операцию предполагалось на праздники, в дни Рождества Христова, перед Новым годом. Турки, хорошо знавшие, как в России отмечают эти праздники, будут уверены, что никакого наступления в это время русские войска не предпримут.

В предыдущих боях Сорокину пришлось быть свидетелем и участником событий, в ходе которых русские солдаты, казаки и офицеры проявили необыкновенную стойкость, дали массу примеров героизма и самопожертвования. Среди генералов и офицеров Кавказской армии выросли талантливые военачальники, благодаря которым удалось окончательно сломить сопротивление турецкой армии, изменить ход войны в пользу русскою оружия. Это не их вина, что, выступая тогда одним фронтом против общего врага, им вскоре пришлось разделиться на два непримиримых лагеря и проливать кровь друг друга. Рассматривая службу прапорщика Сорокина на фоне боевых действий его полка и армии, мы позволили себе в некоторой степени осветить незаслуженно забытые страницы нашей героической военной истории.

Прорыв обороны турок Юденич наметил в самом центре турецкой армии, из-за стыка двух своих корпусов — 2-го Туркестанского и 1-го Кавказского. Это место находится между хребтом, окаймляющим Пассинскую долину с севера, и горой Джилли-Гель. Нужно подчеркнуть, что местность эта неудобна для маневрирования силами, сильно пересеченная, а потому была слабо занята противником. Это было ее преимущество и, в случае умелою использования его на первом этапе операции, появлялся серьезный шанс на успех. Обогнув затем склоны массива Джилли-Гель, можно было выйти к Киприкейскому мосту, — единственной мостовой переправе в Пассинской долине, у которой сходились почти все пути от правого и левого берегов Аракса.

Наступление русских войск наметили на 27 декабря 1916 г. Первыми в движение переходили войска 2-го Туркестанского корпуса, а два дня спустя — 1-го армейского Кавказского. По замыслу генерала Юденича 1-й корпус должен был своим поведением все время показывать, что его действия носят отвлекающий характер, что это только демонстрация силы, а главный удар на самом деле наносится войсками 2-го Туркестанского корпуса. Прорывали оборону турецкой армии 4-я Кавказская стрелковая дивизия, усиленная 1-м Кавказским мортирным дивизионом, а также Сибирская казачья бригада и 66-я пехотная дивизия. Недавно сформированная 5-я Кавказская казачья дивизия включала в себя 1-й Таманский, 1-й Кавказский, 3-й Екатеринодарский, 3-й Линейный, 55-й Донской полки и 4-ю Кубанскую казачью батарею.

Нужно отметить, что в период подготовки войск к наступлению была проделана огромная работа по их обеспечению всем необходимым для ведения боевых действий в условиях суровой зимы. Как свидетельствует командир 66-й пехотной дивизии генерал-летенант Савицкий:

«Несмотря на жестокие морозы и необходимость на многих ночлегах располагаться биваком, дивизия совершила этот  форсированный марш в полном порядке и без обмороженных. Объясняется это, во-первых, тем, что солдаты были отлично снабжены зимней одеждой: каждый солдат имел пару кожаных сапог и теплые портянки и пару валенок, которые он надевал на ночлеге, нес на походе за плечами; короткий до колен полушубок, не стесняющий движения, стеганые на вате шаровары, папаху с отворачивающимся надзатыльником, теплые варежки и шинель, на походе скатанную; а во-вторых, заботливо заготовленные армией дрова на ночлегах (дрова подвозили на верблюжьих транспортах). Кроме того, на всех участников операции были заготовлены коленкоровые белые балахоны, почти незаметные на фоне снега».

Пунктом, куда командующий армией должен был переехать перед началом операции, был назначен г. Караурган. Туда нужно было обеспечить надежную телефонную и телеграфную связь. Многие линии пришлось заменить, многие провести заново. За организацию связи отвечали начальники служб сообщений. Вся работа делалась в большой тайне, в основном в темное время суток.

Ночью же происходило передвижение войск к фронту. Чтобы усыпить бдительность шпионов, в Тифлис, как уже говорилось, были направлены от каждой части команды солдат и казаков во главе с урядниками и офицерами для закупки к Новому году подарков и елочных украшений. Интересен и другой факт. На фронт ко многим офицерам прибыли жены и родственники. С целью конспирации их приезду не препятствовали, но всех потом задержали в Карсе и дальше не пустили, никакие мольбы жен отпустить для встречи с мужьями не действовали. Все офицеры в это время уже выехали на фронт.

Турок удалось перехитрить, о чем косвенно говорит тот факт, что накануне Нового года командующий 3-й турецкой армией Махмуд Киамиль паша и его начальник штаба майор германской армии Гюзе на праздники уехали в Константинополь.

С рассветом 29 декабря 1915 г. в наступление пошли пехотные полки и пластуны 2-го Туркестанского корпуса, а в ночь на 30-е — 1-й Кавказский корпус. Атаки продолжались по всему фронту весь день 31-го декабря. Основное напряжение возникло на фронте наступления 39-й пехотной дивизии, которая должна была двигаться непосредственно в направлении на Эрзерум по кратчайшему пути. Именно против нее противник бросил все свои резервы. В двухдневных боях части 1-го Кавказского корпуса и особенно его 39-я пехотная дивизия понесли огромные потери, но притянули к себе основную группировку турецких войск. Только Бакинский полк дивизии потерял половину своих офицеров и свыше 2000 нижних чинов.

Русские части таяли быстро, но еще быстрее таяли части 3-й турецкой армии. Турецкое командование не сомневалось в том, что именно 1-й Кавказский корпус действует на главном направлении, и бросали против его частей все, что было под рукой. К вечеру 31 декабря разведчики доложили генералу Юденичу, что все известные резервы турок введены в бой на участке 1-го Кавказского корпуса.

Только тогда Юденич приказал наступать 2-му Туркестанскому корпусу. В этот день начался сильный снег, метель. Но части в эту новогоднюю ночь хоть и медленно, но стали продвигаться вперед. Сопротивление турок еще в течение трех дней не ослабевало. Лишь к вечеру 2 января наступившего 1916 года был сделан прорыв турецкого фронта. Это сделала 66-я пехотная дивизия, она сломила сопротивление турок на своем участке и стала быстро продвигаться вперед.

У турок началась паника. Только теперь они поняли, где на самом деле находится острие главного удара Кавказской армии, но прикрыть образовавшуюся брешь им было нечем. В турецком тылу оказалась мощная русская группировка, и войска противника побежали к Эрзеруму, чтобы избежать окружения. Теперь уже можно было вводить и казачьи полки, для которых преследование противника, действия в прорыве было делом привычным. Казаки Сибирской бригады и сорокинского 3-го Линейного полка перехватили огромную группу отступающих турок, большую часть их зарубили шашками, а более 1000 взяли в плен. 6-го января была взята Гассан-Кала. Турецкие части перемешались и потеряли волю к сопротивлению. Все были уверены, что к русским подошли огромные свежие резервы.

Несмотря на большую усталость войск, Юденич все же решил, не останавливая их, идти на Эрзерум. Это было очень рискованно, но оправдывалось складывающейся обстановкой. В предыдущих боях артиллерийские боеприпасы русская армия израсходовала почти полностью, а нужно было брать хорошо защищенную крепость, где были установлены сотни орудий. Ожидать подвоза артиллерии из глубины России было нереально. Оставалось одно — израсходовать стратегические запасы патронов и снарядов, имевшихся на складах в г. Карсе. Однако, когда Юденич обратился с этой просьбой к новому Командующему Кавказским фронтом Великому князю Николаю Николаевичу, то неожиданно получил категорический отказ. Юденичу посоветовали ограничиться достигнутыми успехами и ожидать весну. Было приказано Эрзерум не трогать, войска отвести в места, удобные для их зимовки.

Чтобы проконтролировать выполнение решения штаба Кавказской армии в войска выехал начальник оперативного отдела полковник Масловский в сопровождении подполковника Штейфона. Прибыв на фронт, они были поражены результатами проведенного наступления. В русский тыл шли бесконечные колонны пленных турок, все выгодные в оперативном отношении высоты на пути к Эрзеруму находились в руках русских, а наступательный порыв войск, несмотря на большую усталость, был очень высоким. Вернувшись в штаб, полковник Масловский доложил об увиденном и высказался в поддержку решения генерала Юденича брать Эрзерум. Получив такую своевременную и ценную поддержку, Юденич снова обратился к Великому князю за разрешением начать новое наступление. Потом было еще одно совместное обращение Юденича и Масловского, и, наконец, наместник царя на Кавказе дал разрешение продолжить наступление, используя для этого стратегические запасы боеприпасов из крепости Карс.

Полк войскового старшины Кучерова после выполнения задач вместе с другими частями 5-й Кавказской казачьей дивизии был снова отведен в тыл и в полном составе сосредоточился в г. Саракамыш. Об этом командир полка 5-го января доложил командиру дивизии. В дальнейшем почти в течение целого месяца полк находился без движения. Временно командующий 3-й сотней прапорщик Сорокин следил за тем, чтобы казаки его подразделения приводили в порядок свой внешний вид, пополняли запасы боеприпасов и чинили конское снаряжение. Полковые кузнецы меняли лошадям быстро изнашивавшиеся в горах подковы лошадей. Казаки были размещены в казармах, лошади в основном по конюшням и лишь небольшая часть из них — по коновязям. Условия для размещения были вполне сносные, и казаки перед решающими событиями хорошо отдохнули. Такая же работа велась во всех войсках, их активно и тщательно готовили к штурму Эрзерума. Скрыть эту подготовку было уже невозможно, да в этом и не было прежней необходимости.

Чтобы оценить то, что сделали войска Кавказской армии, взяв в конечном итоге крепость Эрзерум, нужно хотя бы приблизительно представлять, какой она была в январе 1916-го года.

Эрзерум расположился у одного из истоков Ефрата — реки Карасу, в расширении долины, достигающей в этом месте 15 км. С севера и юга долина ограничена высокими, труднодоступными, дикими кряжами. По представлениям турок преодолеть их могли только одиночки. Эти кряжи у русской границы образуют Пассинскую долину, в которой находятся лучшие и кратчайшие пути к крепости. Сама крепость Эрзерум служила основой и олицетворением военной мощи Турции. Весь город опоясывала крепостная стена с многочисленными казематами и складами боеприпасов. В стене было четверо ворот. Кроме того, крепость окружала система фортов, существовавших еще с 1877–1878 гг., 4 из них были в долине и 2 в горах. К востоку от Эрзерума на пути от русской границы в 10–12 км находится естественная перемычка — горный гребень, на котором была расположена хорошо укрепленная позиция Деве-Бойна. Слева и справа ее неприступность обеспечивали 2 форта, построенные под руководством немецких специалистов. В середине позиции находились еще одна система фортов, которые сооружались при помощи английских инженеров в 1877 г. Всего в ней насчитывалось 6 фортов в 1-й линии и 5 — во второй.

После поражения турецкой армии под Саракамышем, оборона Эрзерума постоянно совершенствовалась, для чего из Германии специально был приглашен немецкий полковник фон Поссельт. С группой своих инженеров он построил много позиций для артиллерийских батарей, были отрыты и укреплены соединительные траншеи, проведены дороги между фортами, оборудованы проволочные заграждения. Таким образом, кроме мощной крепостной стены, Эрзерум был еще окружен тремя линиями фортов. По существовавшим у русского Генерального штаба сведениям в крепости было установлено более 700 орудий разных калибров и образцов. Однако позже выяснилось, что часть крепостной артиллерии была в 1914 г. вывезена на Галлиполийский фронт. Тем не менее на оборонительных возможностях Эрзерума это почти не отразилось.

Несмотря на общее нетерпение поскорее начать новое наступление русское командование отдавало себе отчет в серьезности предстоящих задач и возможных катастрофических последствиях в случае своего поражения. Поэтому были приняты все меры к тому, чтобы провести существенную, но быструю перестановку войск. Нужно было поставить на свои места перемещавшиеся в ходе предыдущего наступления части; некоторые отставшие войска Туркестанского корпуса нужно было выдвинуть вперед, кое- кого оттянуть назад, существенно пополнить боезапас, особенно для артиллерии. Начало штурма командующий армией генерал Юденич наметил на конец января. Откладывать на более поздний срок было бы опасно, к туркам могло подойти многочисленное подкрепление.

Рассматривая план предстоящей операции, руководство Кавказской армии приняло решение наступать на укрепление Деве-Бойну не с фронта, а нанести удар 2-м Туркестанским корпусом с севера. Полкам 39-й пехотной дивизии было приказано наступать на левый фланг противника в стык двух его фортов. 1-му Кавказскому корпусу предстояло как можно быстрее занять оставленный по оплошности турками горный массив Карабазар.

Завершалась работа по доставке из Карской крепости патронов, снарядов и осадных орудий, в части вливались пополнения из запасных батальонов. Против Деве-Бойну была сосредоточена мощная артиллерийская группировка. Все делалось в быстром темпе, но, тем не менее, последние орудия и снаряды прибыли на фронт только в день начала наступления.

Для обеспечения надежного управления войсками армии генерал Юденич приказал срочно создать необходимую телефонную и телеграфную сеть, которая связала бы его штаб, находящийся в Гассан-Кале, со всеми частями. Делать это было неимоверно трудно, линии приходилось проводить по непроходимым горам в глубоком снегу, когда вражеские лазутчики по ночам вырезали целые километры только что проложенных проводов. Тем не менее, к 19-му января 1916 г. штаб армии был обеспечен надежной связью.

Командование 1-го армейского корпуса запоздало с занятием Карабазара, и получилось так, что только 11 января 1-й батальон 16-го Кавказского стрелкового полка взошел на это плато, в то время, когда и турки, поняв свою ошибку, тоже решили занять его. Они отправили на Карабазар свои части, но все же не успели. На этот массив с русской стороны вели только две тропы, начинаясь с Пассинской долины. Подъем на него занимал 4–5 часов. В это время стояли сильные морозы, поэтому спать, даже при наличии зимних вещей, на продуваемых со всех сторон пронизывающим ветром площадках было невозможно. Людям нужно было находиться все время в движении.

Чтобы взбираться на плато, во льду вырубали большие ступени и по ним карабкались потом роты и батальоны, втаскивали легкие орудия. По сути дела на руках туда была доставлена вся артиллерия 4-й Кавказской стрелковой дивизии. Потом на плато доставили палатки и юрты, но больше 3-х дней полки не выдерживали, их приходилось поочередно менять. Почти не прекращались сильнейшие метели. Палатки и проделанные в снегу ходы сообщения быстро заметало, и их не успевали откапывать. Особенно тяжело было часовым. Ночью их невозможно было найти, и к утру нередко окапывали уже замерзшие трупы. У одного из них в стволе винтовки нашли записку: «Кричал, звал на помощь и стрелял. Никто ко мне не пришел. Умираю как настоящий часовой». Палатки срывало ветром и уносило бесследно в пропасти, туда же попадали иногда и целые подразделения; таким образом был потерян целый пластунский батальон. За одну ночь половина батальона была обморожена. Однако, несмотря ни на какие трудности, Карабазар нужно было удерживать. Если бы его заняли турки, они могли перекрыть все пути движения по Пассинской долине и легко сорвали бы наступление русских войск.

Здесь русские войска впервые пытались активно использовать авиацию. Отряд самолетов был доставлен из Сибири, но в разреженном горном воздухе они не могли набрать нужную высоту, чтобы преодолеть горы. Справлялись только летчики нескольких «ньюпоров», эти самолеты были самыми легкими. Но и они могли летать только очень низко, буквально над самыми головами противника и обстреливались из винтовок и пулеметов. Были случаи, когда в фюзеляже самолета после очередного вылета на разведку приходилось по 16 пулевых пробоин.

Казаков снова оставили в резерве. Всего их насчитывалась 21 сотня; они находились в ближайшем тылу войск с задачей — быть в готовности действовать для развития успеха, проведения обходов и охватов противника. Но эффективность действий конницы из-за глубокого снега не могла быть достаточной, поэтому на нее особых надежд на этот раз не возлагали.

3-й Линейный полк в это время получил конкретную задачу. Его 1-я и 2-я сотни в 8 часов утра выступили в направлении селений Кара-Урган, Азалкан и Хасан-Кала. Обе сотни поступали в распоряжение командования перечисленных гарнизонов для охраны телеграфной и телефонной линий. Еще три сотни: 4-я, 5-я и 6-я вместе с командой связи и во главе с командиром полка выступили по направлению к Эрзеруму и вошли в состав тех 21 сотен, которые принимали непосредственное участие в боевых действиях по овладению этой крепостью.

Сотня прапорщика Сорокина получила задачу сопровождать транспорты и обозы, которые подвозили военные грузы из Карса и Саракамыша войскам, готовящимся к наступлению на Эрзерум. Действовать приходилось в отрыве от полка, поэтому командиру сотни нужно было предусмотреть все, чтобы и задачу выполнить, и людей обеспечить всем необходимым. 6-го января 1916 г. он отдает распоряжение командиру полусотни прапорщику Гербиеву:

«Полусотне быть готовой к выступлению в 9 часов утра завтра. К этому времени людям приготовить обед и раздать боеприпасы. Чинов полусотни удовлетворить провиантом, а также выдать фураж на три дня, весь же могущий иметься запас сдать местной администрации. Лошадей подковать и иметь в запасе по три таковых. Ожидать меня с полусотней.

Временно командующий сотней прапорщик Сорокин».

Почти непрерывное сопровождение транспортов в условиях суровой зимы в горах сильно изматывало людей и лошадей. Закончив сопровождение одного транспорта, нужно было как можно быстрее возвращаться назад, чтобы принять следующий. По прежнему большой проблемой оставалось своевременное обеспечение людей продовольствием, а лошадей фуражом. 18-го января, когда сложилась особенно тяжелая обстановка, Сорокин вынужден был обратиться к начальнику штаба 39-й пехотной дивизии, для которой его сотня обеспечивала безопасное прибытие транспортов с боеприпасами и продовольствием.

«Убедительно прошу Вас, — писал он, — не отказать отпуск из имеющегося при вашем складе фуража для моих лошадей сена и ячменя, хотя бы по десять пудов. Лошади всю ночь простояли голодными, завтра предстоит мне сделать 70 верст, чтобы догнать дивизию без всяких этапов по пути. Если Вы не откажете мне в любезности, сейчас же пришлю чековое требование». Первым днем штурма Эрзерума, вернее, дальних подступов к нему, стало 29 января 1916 г. В этот день Бакинский полк 39-й дивизии под командованием полковника Пирумова ценой больших потерь взял форт Далангез. Защищавшие его турки, кто не успел сдаться или бежать, были перебиты. На другой день та же участь постигла форт Карачюбек. В самый напряженный момент его штурма внутри него вдруг раздался сильный взрыв порохового погреба. Точная причина взрыва установлена не была. Но так как вероятность попадания в него русского артиллерийского снаряда была крайне низкой, то предположили, что прежде чем бежать под натиском противника, турки взорвали его сами.

До наших дней дошло мало сведений о героизме русских солдат, проявленном при штурме Эрзерума, хотя примеров таких, конечно, было во множестве. Вот только один из них.

Турецкое командование, не смирившись с потерей форта № 1 и скопив внушительные силы, провело контратаку. Форт обстреливало до сотни орудий противника. Пять атак провели аскеры, на шестой раз они бросились в штыковую, но Кубинский полк все атаки отбил и выстоял. Форт был окружен со всех сторон, у подчиненных Даниэля Пирумова уже не осталось ни одного патрона, а пробиться к ним на помощь никто не мог. Тем не менее полк выдержал еще седьмую и восьмую атаки и все их отбивал в рукопашных схватках. Ночью один смельчак все-таки пробрался в форт, доставив на ослике винтовочные патроны. На следующий день турки атаковали еще дважды, и оба раза безуспешно. Наступил третий день, в цепь легли все живые и раненые и отбили еще одну атаку. Подступы к обороне полка и его позиции были завалены телами погибших русских и турок. Из 1400 солдат и офицеров в полку оставалось меньше 300, и все они были ранены. Но турки больше не рискнули наступать и сняли осаду форта. Путь к Эрзеруму был открыт.

Русские летчики все это время наблюдали за тем, что происходило на земле, и информировали лично Юденича. И вот 2 февраля вернувшийся из очередного полета на подбитом самолете летчик поручик Мейер доложил командующему армией, что в крепости начинается паника, улицы Эрзерума запружены транспортом, а на юг движутся большие тыловые колонны и войска. После этого Юденич дал команду всем частям армии одновременно перейти в наступление по всему фронту и идти на штурм крепости. Турки еще ожесточенно сопротивлялись, но надлом в их стойкости был уже очевиден. К вечеру 2 февраля русскими войсками были захвачены 7 фортов, находившиеся на позиции Деве-Бойну.

Наступление продолжалось и всю ночь 3 февраля. Здесь уже нашлась «работа» и для казаков 5-й Кавказской казачьей дивизии. Внезапными налетами они сеяли панику в рядах отступавших, брали их в плен; тех, кто не сдавался, — уничтожали. Каждое подразделение стремилось захватить орудия противника. За это полагался Георгиевский крест. Правда, однажды вышла заминка с таким награждением. Когда казаки сотни Сорокина захватили два орудия, то начальник штаба 5-й Казачьей дивизии генерал Певнев вернул представление с припиской, в которой говорилось, что орудия турок в это время огня по русским войскам не вели, так как были на вьюках. Только после вмешательства командира полка представление все же прошло, и казаки получили заслуженные награды.

На рассвете части стали подходить к окраинам Эрзерума. Первой в крепость ворвалась сотня под командованием есаула Медведева. В городе горели дома, взрывались склады с боеприпасами. Верхом вместе с казаками в числе первых в город въехал и командующий Кавказской армией генерал Юденич. Целых домов почти не осталось, и он временно воспользовался помещением, которое предложил ему один английский миссионер.

В этот же день от Наместника на Кавказе Великого князя Николая Николаевича царю ушла телеграмма:

«Господь Бог оказал сверхдоблестным войскам Кавказской армии столь великую помощь, что Эрзерум после пятидневного беспримерного штурма взят.

Неизреченно счастлив донести о сей победе Вашему Императорскому Величеству.

Николай».

В тот же день от Николая II последовал ответ:

«Поздравляю Ваше Императорское Высочество и Кавказскую армию со взятием Эрзерума. Прошу передать высокодоблестным войскам Мою горячую благодарность за их геройский подвиг и за радость, доставленную России удачным штурмом турецкой твердыни».

Части Кавказской армии продолжали успешное наступление в течение всего февраля 1916 г. и 2 марта овладели г. Маматхатун. Однако турки еще в течение нескольких дней вели ожесточенные бои за возврат этого населенного пункта, но, не добившись успеха здесь, тем не менее, в начале апреля возобновили наступательные действия на других участках фронта.

Полк войскового старшины Кучерова в первые же дни после взятия Эрзерума сосредоточился в крепости. Прапорщик Сорокин стал временно исполнять обязанности полкового адъютанта. Объем и характер новых задач не очень соответствовал его возможностям, но он добросовестно исполнял их. После того, как полк сменил место дислокации, казаки и офицеры полка потеряли переписку с родными и близкими. Первое, что сделал Сорокин на новой должности, он написал 18 февраля рапорт начальнику почтовой конторы следующего содержания:

«По личному приказанию командующего 3-м Линейным полком прошу всю корреспонденцию, как гг. офицеров, а также нижних чинов вверенного ему полка направлять в г. Эрзерум, по месту нахождения полка, о чем поставить в известность и контору, функционирующую в м. Саракамыш. Если в настоящее время при вверенной Вам конторе имеется корреспонденция полку, прошу не отказать в выдаче последней подателю сего».

Однако долго сотням полка отдыхать не пришлось. Уже 22 февраля 1916 г. из штаба 1-го армейского корпуса Кучерову поступает приказ — со своими 4-мя сотнями, телефонной командой, Екатеринодарским батальоном и двумя конными пулеметами 1-го Таманского полка выступить из Эрзерума в направлении селений Сакли-Кисек, Гидари, Ахмет-Абдурахман-Кули в с. Каурма-Чукуд, где сменить сотню Сунженцев и вступить в состав боевого отряда полковника Дубенцова. Это был командир 55-го Донского полка, который со своей частью находился в с. Яви. Противник был рядом. Силою до одного батальона турки занимали соседнее с. Четверанд. На отряд Кучерова была возложена задача: более точно выяснить силы и состав отряда турок в прифронтовых селениях, возможное их дальнейшее распространение на восток, так как это бы угрожало флангу русских войск, находящихся у с. Ашкалы.

Кучеров 23 февраля со штабом полка и 1-й сотней прибыл к месту назначения, и от него сразу же последовало донесение в штаб корпуса:

«Вошел в состав отряда полковника Дубенцова. 1-я сотня выступила на Каурма-Чукурт, оттуда был выслан разъезд силою в 10 чел<овек> на сел<ение> Апи-Калу для связи с 5-й Кавказской казачьей дивизией».

Остальные 4 сотни, кроме сорокинской, поочередно подошли в этот же день и получили задачу — расположиться по близлежащим населенным пунктам, где уже находились пехотные части. Там вместе с ними они образовывали гарнизоны, выставили совместные полевые караулы.

Уже первые донесения с мест показали, что перед фронтом 3-го Линейного и 55-го Донского полков плотность турецких войск гораздо выше, чем предполагалось.

Сорокин со своей сотней прибыл к месту своего назначения 24 февраля и после небольшого отдыха выставил два поста полевого караула. На следующий день он выслал в направлении с. Дарекей разъезд в 20 человек под командой прапорщика Пулина, который, пройдя с северной стороны этот населенный пункт, вынужден был вернуться обратно. Сорокин объяснял потом командиру полка причины возвращения разъезда так:

«Люди и лошади совершенно стали, выбившись из сил. Глубокий снег и метель мешают наблюдению за противником».

Наконец к туркам на Кавказский фронт стали прибывать войска, снятые с Галлиполийского полуострова, и новые части, сформированные в результате проведенной очередной мобилизации. Командование турецкой армии решило вернуть утраченные территории, и главным образом Эрзерум. Плотность турецких войск перед фронтом полка Кучерова и находящихся вместе с ним пехотных частей все возрастала, и редкий рейд казачьих разъездов проходил без столкновений с противником. Жестокая зима по прежнему путала все расчеты командования, разъезды все чаще вынуждены были возвращаться, не выполнив задач.

Давление противника не снижалось, ежедневные обстрелы полевых караулов и постов стали обычным делом. Боевая активность разъездов сотни прапорщика Сорокина все увеличивалась. Только за один день 25 февраля он трижды докладывал об этом командиру полка.

«25.02.16. 9 ч. 30 мин.

[…] Занял с. Кызыл-Туран. Неприятеля в нем не обнаружил. Селение состоит из 36 домов с хорошим запасом фуража. По показаниям жителей турки покинули их селение два дня тому назад, уйдя в с. Четверан и с. Кайдал-Кули. Для точного выявления сил противника препровождаю к Вам муллу селения.

25.02.16 12 ч. 30 мин.

В 12 ч. дня сел. Гюль-Веран занято моим разъездом. Идя в лоб и сбив передовые посты противника и выбив его из села и прилегающих к нему […] (в документе неразборчиво. — Н.К), я обнаружил отступление его на с. Четверан и г. Кара-Килису. Справа работают разъезды хор<унжего> Кравцова и прап <орщика> Вакулина. Одновременно продвигаемся вместе.

25.02.16 3 час. Высота у села Гюль-Веран.

В селе Гюль-Веран было 2 взвода кавалерии, взвод пехоты и сторожевое охранение. Помимо вышеуказанного, впереди села замечено около 50 чел. противника и, преследуя его, не давал закрепиться на высоте у села, я в тоже время выбил находившихся в с. Гюль-Веран в 12 ч. дня и занял его. Ровно в 2 ч. 1-я сотня сообщила мне о вашем отходе назад и просьбу прикрыть ее. При отходе 1-й сотни левый фланг моего направления оголяется, почему прикрывая 1-ю сотню, я повел людей моего разъезда назад и оставил селение. Турки, получившие около 40 чел<овек> пехоты, открыли убийственный огонь, ранили подхорунжего Калюжина и приказного Чернобаева.

Из переданного от жителей: два дня назад в Гюль-Веране было 200 чел. […] (дальше текст утрачен. — Н.К.) которая ушла в Кара-Килису и Чатверан. На высотах Юго-Западнее Чатверана замечен профиль батареи, а гамидие заявили — там пушки.

Начальник разъезда прапорщик Сорокин».

Судя по записям в журнале военных действий 3-го Линейного полка, прапорщик Сорокин был на хорошем счету у командования, и ему поручались наиболее ответственные задачи. Уже на следующий день после описанных выше событий, Сорокин, согласно полученному приказу, выделил полусотню в помощь 3-му батальону Дербентского полка, который возглавлял полковник Соломко. Этот батальон должен был выдвинуться на территорию, занятую турецкими войсками, завязать бой и, притянув к себе значительные силы противника, нанести ему максимальный урон, заставив его таким образом снизить свою боевую активность на этом участке фронта. Впереди своей колонны полковник Соломко поставил приданную ему полусотню казаков, и те двигались в конном строю, ведя тщательную разведку. Когда у с. Калиса-Кума казаки были встречены огнем противника, то не растерялись, не дожидаясь подхода главных сил, быстро спешились и выбили турок из населенного пункта. Своими дерзкими действиями казаки Сорокина дали возможность батальону вовремя развернуться, захватить инициативу в ведении наступательных действий и в течение всего дня разгромить несколько сильных гарнизонов противника.

В 11 часов ночи Сорокин от этой же полусотни выслал 6 казаков под командой урядника Сапельникова выяснить, занято ли с. Аркелд-Кули. Ночь, туман и метель дали казакам возможность подойти на 20 шагов к посту противника, открыть по нему огонь и не останавливаясь взять село столь малыми силами. Потери полусотни за эти сутки составили три раненных лошади. Вторую половину сотни, за исключением одного взвода, назначенного в резерв, Сорокин выделил для охраны штаба отряда, ее казаки бессменно находилась на постах, так как вероятность нападения турок оставалась достаточно высокой.

Накопив силы, турецкое командование в эти дни при малейшей возможности стремилось брать под свой контроль населенные пункты, и казакам приходилось контратаковать, чтобы восстановить положение. 26 февраля Кучеров приказал двум разъездам от 2-й сотни под командованием хорунжего Кравцова и подхорунжего Малова занять селение Каудмат-Чукур. Но турки сами перешли в наступление, и подхорунжий Малов донес, что занимаемые им высоты удержать не может, так как противник обошел его с юга и ведет перекрестный огонь. У турок было около сотни кавалерии и 3 роты пехоты. Кучеров выслал на помощь разъездам свой резерв — взвод сотни Сорокина, — и только после того, как тот лихо налетел на фланг противника, турки приостановили свое наступление, а казаки Малова смогли отойти на занимаемые позиции.

В дальнейшем командир полка приказал сотням не предпринимать никаких наступательных действий. Создавалось впечатление, что турки делают частые разведки боем перед крупным наступлением, и, во избежание всяких неожиданностей, Кучеров приказал всему полку оставить биваки и выйти на позицию. В эти же дни задержанные жители окрестных сел сообщили, что в с. Четверат турецкие части вошли два дня назад и их численность составляет свыше 4-х тысяч, а в Кара-Килисе около двух тысяч при 140 орудиях и множестве пулеметов.

По всему фронту шли ожесточенные бои, турецкое командование искало слабое место в обороне русских войск и не находило его. Если же противнику удавалось хотя бы незначительно продвинуться в глубь русской обороны, вдело вступали казаки. Они отсекали прорвавшегося неприятеля от основных его сил и громили его по частям. Давление турок начало ослабевать, а вскоре русские части сразу в нескольких местах перешли в наступление и отбросили противника с занимаемых им рубежей. В этих боях 1 марта 1916 г. вновь отличилась сотня, которой временно командовал прапорщик Сорокин. Три ее взвода под командованием прапорщика Георгиева Сорокин назначил вести разведку отступающего противника, двигаясь как обычно впереди колонны русских войск. Во время этого преследования Георгиев, как говорится в журнале военных действий 3-го Линейного полка:

«[…] с 10 казаками бросился в атаку на арьергард отступающей турецкой части. Он захватил 24 пленных турок, в том числе одного офицера, 6 человек зарубил. Сами казаки тоже понесли потери — 2 казака были убиты: Волобуев и Захарьин, ранены были две лошади, в том числе самого Георгиева. В 11 час. вечера полусотня в полном составе вошла в Мема-Хатун первой».

Это было небольшое село, скорее хутор, расположенный в маленькой котловине. Напротив него с запада поднимался кряж с выпирающими из него двумя пиками. Очевидно, отсюда и произошло название села. Слово Мема-Хатун на русский язык переводилось как «женская грудь». Сотня заняла сторожевое охранение в 3-х верстах от него, а в село вошли казаки 1-го Кавказского полка. От второй полусотни Сорокин назначил 10 казаков сопровождать колонну пленных в 208 человек.

В этот же день Сорокин докладывал в полк:

«Дополнительно к полевым моим запискам начальнику Кавурма-Чукурского отряда за № 102 и 103 доношу, что при взятии мною с. Гюль-Веран показали полнейшее бесстрашие, служа примером храбрости, следующие нижние чины вверенного мне разъезда — раненые: подхорунжий Калюжный и приказной Чернобаев; первыми ворвавшиеся в селение, мл. урядники: Павел Терек, Аким Кузнецов, Семен Еськов, Александр Жидков, приказные: Никита Журавлев, Иван Пащенко, Петр Бублик и казак Андрей Рыбников, которых ввожу в ходатайство о награждении».

В последующие дни сотня прапорщика Сорокина обеспечивала летучую связь с отрядом полковника Мигузова и в тоже время двигалась на с. Кетур с задачей успеть перехватить там отступающие от Мема-Хатун разрозненные части турок. Сорокин успешно выполнил и эту задачу, а потом получил приказ вернуться в Мема-Хагун. В боевых действиях наступила небольшая пауза, и некоторым офицерам и казакам дали отпуска. Сорокин отпуска не получил, но с женой все же увиделся. Она сама приехала к нему на фронт. По смелости и предприимчивости Лидия Дмитриевна была под стать мужу, задумала нелегально съездить в Саракамыш. Дальше женщине проехать было бы невозможно. Потомки Сорокина до сих пор хранят в памяти рассказ Лидии Дмитриевны о том, как она оказалась на фронте.

Она уговорила казаков, прибывших на побывку в Петропавловскую, помочь ей осуществить задуманное, и те согласились. Это была целая «операция». Лидия Дмитриевна переоделась в офицерскую форму Ивана Лукича, которая хранилась дома, для солидности пришила погоны есаула и вместе с возвращающимися из отпуска одностаничниками, приехала во Владикавказ. Там в ночное время ее провели в общий вагон, и она спряталась на верхней полке. Однако эта затея чуть было не сорвалась в самом начале. Перед отходом поезда в вагон пришли жандармы и стали проверять документы у тех, кто ехал в Саракамыш. Но казаки не растерялись. Они укрыли ее буркой с головой, а на видном месте повесили черкеску с погонами есаула. Жандармам же сказали, что есаул сильно пьян, и лучше его не трогать, а то достанется всем. Это помогло и «есаула» будить не стали. Из Саракамыша Сорокину по телефону знакомые связисты сообщили о приезде жены.

Однако приехать к ней было очень не просто. Во-первых, нужно получить на это разрешение, а, во-вторых, следовало торопиться и как можно скорее прибыть в Саракамыш, пока Лидию Дмитриевну «не разоблачили». Но все окончилось благополучно, командир полка вошел в положение Сорокина и изыскал повод, чтобы отправить его с заданием в тыл. Прежде чем доскакать до Саракамыша, Сорокину пришлось почти четыре дня не вылезать из седла. Сначала проехать 90 км до Эрзерума, потом столько же до Гассан-Калы и еще столько же до Саракамыша. Но все обошлось благополучно, и короткая встреча Сорокиных состоялась.

Тем же, кто получил тогда отпуска официально, дали на это по 28 суток. Это было сделано впервые за всю войну, и можно было представить, как счастливы были те, кто наконец поехал домой, хотя из отпущенных 28 дней казак мог находиться на побывке не больше 10. Как уже говорилось, 4 дня уходило на то чтобы добраться до Саракамыша, 3 дня на поездку по железной дороге и обратно столько же. Отпуска предоставили двум офицерам и двум казакам на сотню. Повезло и вестовым. Они должны были сопровождать своих командиров до Саракамыша и там ожидать с лошадьми их возвращения.

В эти же дни началась сильная оттепель. Обильное таяние снега привело к тому, что по горным дорогам двигаться практически было невозможно. В ночные морозы они обледеневали, а на равнине снег превратился в сплошное месиво, которое даже лошади преодолевали с трудом. Тем не менее, задачи 3-му Линейному полку и его сотням по-прежнему следовали одна за другой. Казаки обеспечивали посты летучей почты на линии Мема-Хатун, Иблалон, Консар, Гергер-Шейх; 1-я сотня вернулась в Эрзерум для проведения восстановительных работ в крепости, остальные подразделения продолжали участвовать в боевых действиях. Однако вскоре всю 5-ю Кавказскую казачью дивизию отвели на отдых в район крепости Карс. 3-й Линейный полк расположился севернее крепости.

* * *

Почти все время работы над этой главой у автора не раз возникало опасение: а о том ли прапорщике Сорокине идет речь в архивных документах? В то время почему-то было принято в донесениях, приказах, сообщениях у офицеров называть только звание и фамилию, а у нижних чинов звание, фамилию и имя. Могло ведь случиться так, что существовал однофамилец Ивана Лукича, и тогда получилось бы так, что весь труд был напрасным, так как исследование с самого начала пошло по неверному пути. К счастью, опасения не оправдались. Подтверждение потом все же было найдено в архивных документах, но еще раньше оно неожиданно было получено в другом месте.

Бывший в годы Гражданской войны командиром 2-й Кубанской казачьей дивизии полковник Ф.И. Елисеев в эмиграции опубликовал несколько тетрадей своих воспоминаний о Кавказском фронте периода 1-й Мировой войны. Он служил тогда полковым адъютантом 1-го Кавказского полка и описал свою случайную встречу с прапорщиком Сорокиным в г. Карсе. Его воспоминание приводится здесь полностью. Вот оно:

«Вечером небольшая группа молодых офицеров на извозчиках проехала в единственную здесь гостиницу, довольно приличную, и за хорошим, вкусным ужином провела час другой.

Уже заканчивали наш ужин с вином, когда вошли два прапорщика в черкесках. Первый из них немного походил на офицера, но второй выглядел простым казаком «со льготы». Небывалый случай среди офицеров — они не отдали нам чести, заняли столик и заказали пиво. Мы невольно посмотрели на них. Первый важно расселся на стуле, бросив на нас, как мне показалось, презрительный взгляд. Второй был скромен и будто стеснялся, что зашел сюда, или боялся первого.

У первого, на «газах» черкески столбиком нашиты две георгиевские ленты. Корнет Чумаков, прибывший к нам в полк из запаса месяца два тому назад, возмущается этим и говорит, что этот прапорщик не имеет права нашивать две ленточки, а должен, как положено всем георгиевским кавалерам, символически носить только одну. Он хочет встать, подойти к этому прапорщику и сказать ему об этом. Мы его успокаиваем, но он сердится, быстро встает, подходит к ним и резко говорит об этом. Поясняет, что «он, корнет Чумаков, будучи вольноопределяющимся, в осажденном Порт-Артуре за многие вылазки награжден всеми четырьмя Георгиевскими крестами, семнадцать раз ранен и носит только одну ленточку». И добавляет, что «он, этот прапорщик, не имеет права носить две». Оба прапорщика не встали, и первый негодующе отвечает Чумакову, что он «заслужил два Георгиевских креста кровью и носит их так, как он хочет». Объяснения их начинают принимать резкую форму. Я прошу старшего среди нас сотника Дьячевского, встать и прекратить это. Но Диамид Дьячевский, добрый человек, не любящий дисциплину, отвечает:

— Ты адъютант, ты сам пойди и сделай так, как надо.

Чумаков — компанейский офицер, могущий выпить и поскандалить. Я быстро подхожу, беру его под руку и прошу вернуться за свой стол. Когда я подошел, оба прапорщика встали.

— Кто вы таков? — обращаюсь к первому.

— Я командир сотни 3-го Линейного полка прапорщик Сорокин, — с натянутым достоинством произнес он и добавил, что пришел со своим младшим офицером посидеть здесь в хорошей обстановке, а этот офицер, судя по тому, как он одет в черкеску и как висит на нем оружие, видимо, не казак, и еще стал его учить.

Инцидент был исчерпан. Этот прапорщик Сорокин в 1918 году стал Главнокомандующим Северо-Кавказской Красной армией».

В свою сотню прапорщик Сорокин после встречи с женой вернулся не скоро. В начале марта 1916 г. в его военной биографии наступил период, когда ему пришлось заниматься выполнением, в общем-то, не свойственных ему задач. В начале года в войска стали поступать искровые радиостанции, и командованием Кавказской армии было принято решение открыть в г.Александрополе полугодичные курсы по подготовке специалистов службы связи. От каждого полка туда были направлены по одному офицеру и солдату или казаку. Офицер осваивал обязанности начальника службы связи полка, а казак учился работе на искровой станции. Выбор командования 3-го Линейного полка пал на Сорокина. Посчитали, что уровень образования и прирожденная сметка позволят ему быстро освоить новую специальность. И действительно, вместо отведенного полугода прапорщик Сорокин в течение месяца успешно освоил программу этих курсов, и в 20-х числах марта прибыл в полк, где был назначен начальником его службы связи.

Это была очень ответственная служба, и вряд ли нужно говорить о том, что кому попало ее не поручали. Всей предшествующей боевой работой И.Л.Сорокин доказал, что может самостоятельно принимать решения и выполнять ответственные задачи, что он умеет быстро сходиться с людьми и ему не потребуется много времени, чтобы завоевать их авторитет, что его интеллектуальный уровень позволит ему быстро освоить совершенно новое для него дело. Так что командир полка, когда ему предложили кандидатуру прапорщика Сорокина для назначения его на новую должность, ничем особенно не рисковал, поручая ему этот ответственный участок. Уже 26 марта Сорокин доносил командиру полка:

«Согласно предписания Вашего от 25-го марта с. г. за № 1049 сего числа для принятия команды связи вверенного Вам полка в Мема-Хатун выбыл».

По численности подчиненная ему команда была небольшой, всего чуть более 20 человек. Во главе каждого из двух отделений ее стояли урядники Алексей Диденко и Андрей Веретельников. Правой рукой Сорокина стал вахмистр Василий Федосеев. Если судить по рапортам и донесениям нового начальника команды связи, то забот у него хватало. Полк часто менял место расположения, и нужно было ежечасно знать, где какая сотня находится. Сорокин обязан был своевременно составлять и представлять на утверждение командиру схему связи полка, быстро обеспечивать прокладку телефонных линий от штаба к подразделениям, следить за исправностью телефонных аппаратов, полкового коммутатора и искровой станции. Нужно было так же иметь резерв средств связи на случай внезапно возникающих задач, знать, какие линии вышестоящих штабов и соседей проходят через район расположения полка и не допускать их порчи.

Большие требования предъявлялись к личному составу команды. Ее казаки должны были в любое время суток и в любую погоду уметь ориентироваться на местности, иметь хорошую физическую подготовку, быть в постоянной готовности к встрече с противником.

При установке телефонного аппарата оборудовалось укрытие для него. Чаще всего это была землянка, палатка или на худой конец прикрытое камнями, хворостом и плащ-палаткой углубление в складках местности. Телефонист вынужден был безотлучно находиться с телефонной трубкой у уха без движения, что в холодное время года было особенно тяжело. Были случаи, когда зимой находили замерзших ночью телефонистов с примерзшей к уху трубкой. Телефонные аппараты были далеки от совершенства, порошок в телефонном капсюле смерзался или слипался, слышимость становилась плохой, и начальство во всем винило связистов.

Большие проблемы у Сорокина возникали с организацией питания своих подчиненных. Далеко не всегда можно было обеспечить их горячей пищей, и они по большей части питались консервами. В быстро меняющейся обстановке нужно было успевать ставить казаков на довольствие при тех сотнях, где они несли службу, и наоборот, своевременно переводить на котловое довольствие в другие подразделения и части, если полку или сотне приходилось внезапно передавать свои зоны ответственности другим войскам.

Прапорщик Сорокин с присущей ему заботливостью занимался всеми этими вопросами. В его полевой книжке осталось много обращений к командованию Мами-Хатунского гарнизона, 5-й Кавказской дивизии, к начальникам соседних отрядов и боевых участков с просьбами о выделении его команде хлеба, сахара, консервов, чая и других продуктов. Нередко боевые действия вдруг разворачивались прямо в месте расположения команды связи или там, где были установлены телефонные линии и пункты установки телефонных аппаратов. Тогда случались потери среди казаков-связистов, терялось имущество связи. 18 мая 1916 г. Сорокин докладывал полковнику Каминкову и подъесаулу Бабаеву, в отряд которых в то время были приданы некоторые подразделения 3-го Линейного полка:

«Доношу, что во время боя во вверенной мне команде ранена лошадь приказного Придтина, артиллерийским снарядом контужен легко приказной Негодяев и захвачена неприятелем его лошадь, 15 верст кабеля ввиду обстрела артиллерийского и ружейного снять не было возможности».

В тот же день от Сорокина поступило еще одно, дополнительное донесение об этом случае:

«Дополнительно к моей полевой записке № 119 доношу, что на поле боя 19 мая оставлены: сумка с инструментами, ящики с запасными частями, телефонная трубка, запасный шнур для аппарата, 4 капсюля, 4 мембраны, прерыватель и 2 версты кабеля».

Казак по происхождению и складу характера И.Л.Сорокин, конечно, хотел, чтобы и звание у него было не общевойсковое — прапорщик, а соответствующее ему казачье. Поэтому он очень обрадовался, когда вскоре после описанных выше событий, ему присвоили это звание, и с 18 мая 1916 г. он начинает подписывать свои рапорты и донесения — «хорунжий Сорокин». В этот же день он получил задачу из штаба 5-й Кавказской дивизии следовать с частью своей команды в распоряжение отряда полковника Петраша.

Команда связи во главе с ним в течение всей ночи двигалась в указанный горный район. Кстати сказать, доклады хорунжего Сорокина для командира полка были очень ценными, так как тот считал своим долгом не только информировать о выполнении задач, поставленных его подразделению, но и сообщал о том, что происходит на той местности, где он в это время находился.

В этот раз — 20 мая в 3 часа утра Сорокин докладывал:

«[…] прибыл в отряд полковника Петраша, последний со своим отрядом отступил на вновь указанные ему позиции протяженностью по фронту верст 25, в пересеченной местности. Явившись к полковнику Петрашу с данной мне задачей, он заявил (так в тексте. — Н./Г.), что начальником отряда состоит полковник Джандиего, почему проехав по фронту […] (дальше текст частично утрачен. — Н.К.) […] от начальника штаба я узнал, что в силу прорыва между отрядом бывшего полковника Петраша и генерала Коробнева в 20 верст. […] Дабы сократить таковой и обеспечить фланг 4-й дивизии полковник Джандиего с 2-мя дружинами и 2-мя орудиями занял высоту 2610, куда за выяснением своего положения следую и я. Телефонная линия, ведущая на высоту 2610 средствами отряда еще не работает. Между высотой 2610 и 2660.

Хорунжий Сорокин».

Этими событиям на Эрзерумском направлении Кавказского фронта снова начались ожесточенные бои. Они шли с переменным успехом, и генерал Юденич принял меры к усилению этого участка фронта новыми формированиями. В районе Саракамыша была наспех сформирована 7-я Кавказская стрелковая дивизия, но надежд она не оправдала. В ее полках, среди солдат особенно, постепенно стали проявляться признаки недовольства затянувшейся войной, тяжелейшими условиями, в которых она протекала, начиналось разложение в среде прибывающего пополнения. В результате в этой дивизии произошли беспорядки, которые вылились в избиения офицеров, грабежи войскового имущества, захват денежных ящиков. Для усмирения бунтовщиков командованию армией пришлось принимать крутые меры, но негативный пример уже имел место, и о нем на фронте и в тылу узнали все.

Между тем угроза наступления турок на Эрзерум оставалась, и командование Кавказской армии приняло соответствующие меры. Вскоре после взятия этой крепости в ней начались работы по восстановлению оборонительных сооружений. Прежние рубежи обороны не соответствовали возможным направлениям боевых действий, так как противника теперь нужно было ожидать с запада. Из Карса через Саракамыш на воловьем транспорте переправлялась артиллерия. Пригодных пушек, оставленных турками было 393, и к ним решили добавить еще 328 орудий. Направленное в свое время турками подкрепление для своей 3-й армии, как уже говорилось, не успело к началу наступления русских войск, и теперь турецкий Генеральный штаб решил из них и остатков разгромленной 3-й армии создать новую группировку.

Для этого на Кавказский фронт на Эрзерумское направление турецкое командование перебросило еще 10 дивизий из 2-й армии. Командующим этой группировкой был назначен маршал Ахмег-Изет, бывший военный министр. Во главе 3-й армии, вместо не справившегося с возложенными на него задачами Махмуда Киамиля, был поставлен Вахиб-паша. Попытка начать наступление в апреле желаемых результатов не дала, так как 2-я армия была перебазирована только к июлю 1916 г.

Тем не менее, этими силами турки начали наступление, и 16 мая Меми-Хатун был оставлен русскими войсками, а турки пошли на Эрзерум. Однако Юденич предусмотрел такое развитие событий. 39-я пехотная дивизия, ее Дербентский и Кубинский полки были наготове, чтобы ударить туркам во фланг. В наступление с этого направления кроме них пошли еще 4-я пластунская Кубанская бригада и 1-я бригада 5-й Кавказской дивизии полковника Колесникова.

Чтобы продолжить операцию турецкое командование в стык русских войск на узком участке бросило свою регулярную конницу. Это была первая за все время русско-турецкой войны попытка турецкого командования использовать массированный удар своей конницы. Казаки и пехотинцы тогда оказались в сложном положении. Вызвать помощь они не могли, так как связи с основными силами у них не было, турецкая разведка вырезала более 100 м телефонного провода. Однако благодаря грамотным действиям русские устояли. Они сомкнули ряды и открыли с близкого расстояния залповую стрельбу из винтовок и вели огонь двух пулеметов. Турки были отброшены. Оставив на поле боя около 900 человек убитыми и ранеными, они повернули назад и скрылись в складках местности.

Юденич, учитывая численное превосходство турецких войск на этом участке фронта, не стал бросать личный состав в наступление, что бы вернуть Меми-Хатун, тем более, что удержать его потом было бы очень трудно. Дело в том, что этот населенный пункт оказался на выступе русской обороны, и турки могли легко отсечь находившиеся там войска.

Было принято решение в оборонительных боях измотать наступающего противника и, выбрав удобный момент, перейти в контрнаступление. Почти месяц 1-й армейский корпус оборонялся, турки бросали в бой все новые резервы, но вперед почти не продвинулись. Наконец, посчитав, что турки начали выдыхаться, русские войска сразу в нескольких направлениях начали контратаковать, а потом перешли в наступление.

Более успешно оно стало развиваться западнее Эрзерума. Штаб Верховного Главнокомандования 29 июня сообщал:

«К западу от меридиана г. Эрзерума наши войска значительно продвинулись вперед, захватив вновь ряд укрепленных позиций. Снова отличилась Н-ская часть, успешно действовавшая в феврале при штурме Эрзерумской крепости. Пленные продолжают прибывать. С 19 по 25 июня на фронте армии взято в плен 107 турецких офицеров и 1684 аскера, захвачено 30 орудий, 10 пулеметов, 4 бомбомета. Отступая, турки бросают много оружия и боеприпасов».

Однако и оборонительные бои, и наступление дорого дались Кавказской армии. За 2 месяца ее потери составили не менее 20 тысяч убитыми и ранеными.

Почти после каждого крупного боя казакам приходилось хоронить своих боевых товарищей. Чтобы понять, настолько это было скорбное и тяжелое в морально-психологическом отношении дело, нужно помнить принцип комплектования казачьих частей. В каждой сотне служили по 15 и более человек, которые были из одной станицы, просто соседями, вместе росли и знали всю родню друг друга. Хоронили, как правило, прямо на биваке завернув погибшего в бурку и поставив на одиночной или братской могиле примитивный крест из веток. Таких могил на турецкой земле осталось великое множество. Лошадь убитого переходила в собственность полка, и ее отдавали безлошадному казаку. Семье погибшего за нее из полковой казны высылалось 200 рублей, хотя порой это был очень хороший, дорогой строевой конь и стоил он гораздо дороже.

Когда сотня находилась на отдыхе, проводилась распродажа нехитрого имущества погибшего казака. Из его переметных сум извлекали давно не стиранное, полуистлевшее белье, а также запасное и далеко не новое обмундирование, фуражку или папаху, снаряжение. В назначенное время всех приглашали подойти и купить что-нибудь. На первый взгляд это может показаться кощунственным и жестоким ритуалом, но в этом был свой, понятный каждому казаку смысл. Такие торги устраивались с единственной целью, чтобы выручить хоть какие-то гроши и выслать эти деньги жене, детям, родителям погибшего. Урядники ходили между казаками и буквально уговаривали купить что-нибудь, чтобы выручить от продажи какую-то сумму. Все, что не удавалось продать, сотенный каптенармус тут же сжигал на костре.

Но самое большое испытание оставшихся в живых одностаничников ожидало во время их приезда в отпуск по ранению или в награду за успешную службу. Нужно было посетить родителей, жену и детей друга детства погибшего боевого товарища. В семье его поднимался долго не стихающий плач, а потом начинались вопросы о службе — сына, мужа или отца, при каких обстоятельствах он погиб, как похоронили, что при этом говорили, отпевал ли священник, кому достался конь, седло?

Бывший хорунжий Ф.И. Елисеев, попав в такую ситуацию, описал потом свою такую встречу с родителями погибшего товарища. В бою тот проявил неосторожность и был убит наповал свинцовой турецкой пулей в голову. Смерть была мгновенной, похороны скорыми, а так как дело было в горах, то и место захоронения через некоторое время вряд ли можно было отыскать. Встретившись во время отпуска с семьей погибшего, чтобы хоть как-то их утешить, ему пришлось рассказывать и о том, чего на самом деле не было. Говорил о том, что погибший еще некоторое время был жив, успел попрощаться с друзьями, исповедаться у священника, вспоминал об отце, матери, жене и детях, просил кланяться им и простить его.

В тех боях турецкая армия опять потерпела поражение и отступала по всему фронту. Мема-Хатун снова был отбит. Части 1-го армейского корпуса все время находились в преследовании. Они двигались уже в батальонных колоннах. Из Мема-Хатуна вглубь Турции имелась только одна колесная дорога и, двигаясь по ней, войска наконец спустились в покрытую садами Эрзиджанскую долину турецкой части Армении. Впереди двигались обескровленные полки 39-й пехотной дивизии. В некоторых ее ротах не насчитывалось и 30 человек. Оба противника были настолько измотаны в боях, что продолжать активные действия больше не могли и остановились.

* * *

Наступил сентябрь 1916 года. Зная плачевное состояние противника, русское командование могло себе позволить оставить на фронте лишь небольшие части, а основную массу войск отвело назад. Предстояла новая борьба с суровой природой, третья жестокая зима. 13-го сентября уже выпал первый снег, а в 20-х числах октября им были занесены все позиции. Еще в более глубокий тыл отвели свои части и русское, и турецкое командования. Войска строили землянки, поддерживали проходимость дорог, устанавливали проволочные заграждения, оборудовали «волчьи» ямы. Основная масса войск находилась на высоте 2400–2600 м.

Казаки обустраивались основательно, прекрасно зная, что их ожидает совсем скоро. На топливо были разобраны брошенные турками деревни. И все равно трудностей избежать не удалось. Продукты и боеприпасы доставляли только на вьюках до ближайшей ровной площадки, в специально установленные юрты, а дальше все переносилось на руках. Много таким способом доставить, конечно, было невозможно, и с наступлением сильных холодов начался настоящий голод. В некоторых пехотных частях за зиму съели всех ишаков, кошек и собак. Даже варили хвосты павших лошадей. Голодные лошади отъедали друг у друга хвосты и гривы.

Казаки 3-го Линейного полка были в лучшем положении, так как их часть была отведена в Эрзерум и близлежащие к нему населенные пункты. В конце зимы хорунжего Сорокина, успешно справившигося с обязанностями начальника службы связи, назначили на освободившуюся должность командира 4-й сотни. Еще раньше на него в штаб 5-й Кавказской дивизии ушло представление о награждении его орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость», а вслед за ним ходатайство о присвоении очередного воинского звания — сотник. Боевая деятельность И.Л.Сорокина была таковой, что у командования 3-го Линейного полка и 5-й Кавказской казачьей дивизии не было сомнений, что оба представления будут удовлетворены. Так и случилось, в рукописных списках по старшинству обер-офицеров за 1900–1917 гг. есть запись: «Хорунжий Иван Сорокин награжден орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». Награждение состоялось 10 января 1917 г.

Это была награда, о которой мечтали все молодые офицеры. Сам орден был учрежден еще в 1815 г. Награждались им только офицеры. Он представлял собой красный эмалевый крест на золотом поле, окруженный красным ободком, над крестом — золотая корона. В диаметре он был всего 2,5 см и предназначался для прикрепления к эфесу холодного оружия. С 1828 г. к оружию, на котором был знак Анны 4-й степени, полагался еще и темляк из орденской ленты. На армейском жаргоне этот знак называли «клюквой», а само оружие — «Аннинским». Это был самый массовый боевой офицерский орден, его важность подчеркивалась еще тем, что он не снимался при награждении боевыми орденами Святой Анны более высоких степеней.

Нет нужды говорить о том, как рад был Сорокин, получив эту заслуженную награду. По счету она уже была пятой — две медали за участие в Русско-японской войне, два солдатских Геогиевских креста на Кавказском фронте и вот теперь — Аннинское оружие.

Дела и должность начальника службы связи И.Л.Сорокин передал бывшему адъютанту полка хорунжему Троценко, а того 1-го мая сменил хорунжий Сафаров. Троценко вернулся на свою прежнюю должность. Сотню Сорокина отвели на отдых в Гассан-Калу. Командир полка войсковой старшина Кучеров тяжело заболел, на его должность опять временно назначили войскового старшину Черняева.

* * *

Заканчивалась зима 1917 г. В центре России, в Москве и Петрограде вызревала февральская буржуазно-демократическая революция. Она сильно повлияла на судьбу русской армии вообще и на войска Кавказского фронта особенно. Эта революция явилась поворотным пунктом и в жизни сотника Сорокина.