- Слушаю... говорю!.. - заторопилась Нина, сжимая трубку обеими руками и глядя на Сергея таким испепеляющим взглядом, как будто ему предстояло расплачиваться за любой исход этого разговора. - Это я, Анна Петровна, слышу! Почему плачете? Если что, то лучше молчите. Ничего не надо...

Куда там молчать! Трубка вдруг обрела такую скорострельность, что грозила докрасна раскалиться или вдребезги разлететься. Слов нельзя разобрать, но смысл был понятен. Анна Петровна кричала не без причины. Мурадику лучше. И были слезы радости: он уже встает. Рвется опять к морю. Все время спрашивает про отца, про Нину и еще кого-то звал даже в бреду. Шептал что-то про бакенщика Фалалея Кийко, искал Сергея Денисовича... Этому сообщению Брагин не особенно поверил, но Анна Петровна повторила все слово в слово из приемного покоя больницы. Нине и Сергею показалось, что в трубке шевельнулся слабенький, жалостливый, но не плаксивый голосок Мурада - неуемного и неудачливого покорителя острова Кара-Ада.

- Мура-ад! - крикнул Сергей что было духу. Нина прижала трубку к груди, а Сергей, продолжая кричать, начал вырывать трубку.

- Держись, Мурад! Не давай зря колоть! На зарядку переходи, глубже дыши. Поднажми на голубцы с кефиром!

- С ума сошел! - вскинулась Нина, - Разве ему можно мясное! - и в трубку. - Не слушайте его, Анна Петровна, не перегружайте грубой пищей... Что? Нет, не про стул... и не про гланды! Что сказать Сергею? А ну его, на бешбармак, говорит, пусть жмет! Кому нужен клистер?.. Не телефон, а ветряная мельница. Да, теперь поняла: Ковус-ага поспешил на вертолете. Привет ему, и от Сергея! - У Нины был счастливый вид, но печаль нет-нет да пробивалась, и трудно было сказать, в чем больше: в глазах, в голосе или в улыбке. - Вот Брагин говорит, чтобы Ковус-ага подождал столичного писателя. Анна Петровна, миленькая, сама не заболей!.. Передохнешь в могиле?.. Ладно вам! Что - Сергею Денисовичу? Слышишь, Брагин, жареный гусь все еще ждет в холодильнике... Понял. И рвется. Да, настоящий гусятник!

- Знаешь, Нина! - перешел на строгие нотки Сергей. - Как это называется?

- Обжорством! - внушительно ответила Нина. - И рукоблудием!

- Еще чего?

- Не пугайся, Сережа, трубка уже стала глухонемой, - Нина проворно сложила раскладушку, прибрала на столе и начала ходить по комнате, не глядя на Сергея. - К планерке останешься?

- Что за вопрос. Пока не пустите печь, буду тут торчать, - так же сухо без лишних эмоций, как и подобает в служебном присутствии, ответил Брагин.

- Боюсь, долго ждать придется.

- Чем дольше, тем вам же хуже! Эх, и горазды вы, Нина Алексеевна, на обещания! Имейте в виду, ваши броские заверения идут в карман к Метанову как доходные акции. Еще дороже будет стоить хилая печь.

- Ты, кажется, не меньше главного отвечаешь, инженер Брагин, за установку.

- Уверен, что больше... Но и с вас строго спрошу.

- Теперь, Сергей Денисович, ты заговорил, как настоящий новатор, - шум торопливых шагов насторожил Нину, и она выглянула в окно. Потом, обернувшись, быстро шагнула в глубину комнаты. - И вид у тебя, как у настоящего мужчины. А давеча, когда ты мух вздумал отгонять рыцарской рукой, то был похож на... приготовишку. Не знала, что ты такой уважительный, Серёжа! Ты очень - правильный. Клянусь мандрагорой - священным корнем, который ты мне подарил. Помнишь, привез из долины Сумбара? И ты зря обижался на Завидного.

- Нина, причем тут мандрагора? - Сергея и раньше возмущали такие вот выходки... начальника опытной печи, а сейчас тем более - опять про Игоря!.. - Нина Алексеевна, кому-то из нас придется отойти в сторону и уступить тропинку!

- Точнее: уступить служебную лестницу, по которой ты стремишься, опираясь на директорское плечо? Не бойся, Брагин, я не встану на пути.

Морщась и бросая вокруг негодующие взгляды, на которые Нина никак не реагировала, Брагин искал и не мог найти способа поясней выразить свои мысли, которые неважно складывались и плохо выговаривались.

 - Отношения надо прояснить! - подбирался Сергей к искомому, но не был уверен, что говорит именно то, что нужно было ему и Нине. - В личных отношениях мы играем в ловитки. Не спорь! И на работе связывает по рукам и ногам какая-то тенетная условность. Все это видят. Давай, Нина, повернем по-другому.

- Как именно повернуть? - Нина вопросительно и даже требовательно повторила свой вопрос трижды.

- Не знаю, но это необходимо...

- Согласна. В ловитки мы больше играть не будем. И оставь коварные приемчики ухаживания... с мухобойней, искуситель Брагин! - ответом своим Нина была, видимо, вполне довольна. Она взглянула на Сергея через оконное стекло и увидела, что тот растерян и пытается объяснить что-то через зеркальное отражение на пальцах. - То, что случилось между нами, советую больше не повторять. Не торжествуй, Брагин! И поцелуй я позволила ради любопытства. С меня этого вполне довольно. Не велика, оказывается, радость!..

Внушительное самообладание, выдержка, не кокетство, чего он не замечал у Нины, а разумная и достойная сдержанность и даже холодность окончательно покорили Сергея. Не зная, в чем именно, но он почувствовал себя страшно виноватым, и неизвестно что удерживало его от покаянных извинений, которые он порывался пылко излить перед оскорбленной. Должно быть, в предвидении этой трогательной сцены, Нина нарушила всю мелодраматичность момента.

- Ты боишься, Брагин, как бы не обременили тебя сердечные увлечения, в которых ты не можешь признаться! Тебя пугает наша близость, опереточная интимность в служебной обстановке. Да? Производство и - душещипательное касание!.. Ведь я подчиненная, Брагин! Не боишься, что подам куда следует за посягательство на мою девичью честь... на сугубо производственной почве? Чего открещиваешься? В каждой шутке - толика правды. Не скрывай, ты этого испугался. Как бы не опорочили тебя, любовник Брагин!..

- Ты вышла на орбиту, близкую к расчетной!

- Похоже... признаюсь.

Сергей поражался, как эта симпатичная девушка, к которой он был давненько неравнодушен, могла так тонко угадывать его запретные мысли.

- Общий рисунок моего замысла такой, однако ж тут важны тонкости и детали!

- На что ты, Брагин, намекаешь? - Нина не сердилась, а скорее потешалась над удальским самомнением Сергея. -Эх ты, жуир сульфатный! Чего же нам с тобой скрывать, Сергей Денисович, уж не подкидыша ли?..

Не зная, как возразить, Сергей счел за лучшее прикрыть окно и подойти к телефону, хотя и не знал: куда и зачем звонить. Солнце уже поднялось и с озера сползло туманное покрывало; за косогором тарахтел мотовоз с платформами, торопясь из порта к Семиглавому Мару за мешками с сульфатом. И хотя тени становились резкими и прямыми, час был ранний. Не видно было людей в мастерских и на озерных пушистых делянках. Сборщики не торопились в поле: солнце должно нагреть мирабилит, высушить поверхность озера, чтобы оно покрылось легким белым порошком, словно инеем или волшебным смушком, и тогда-то начнется настоящая рукопашная схватка. Дотемна будет бурно кипеть сухое озеро. У косогора по-прежнему слышался шум на печной установке, и привычное ухо улавливало тот устоявшийся ритм, который позволял судить о затяжном ремонте. На это указывало и молчание телефона, и неторопливое движение автомашин от печи к озеру за мирабилитом, и тишина в соседнем бараке, где отдыхала дневная смена.

- Послушай, Нина! - собрался-таки с мыслями Сергей, пытаясь затушевать все колкости и неуклюжести уже не первого разговора на интимную тему. - О таких вещах, пожалуй, лучше писать, чем говорить. Хотя кто-то, кажется, Лион Фейхтвангер изрек, что слово сказанное дороже слова писанного... Не берусь спорить, но только я тебе, Нина, пожалуй, лучше напишу об этом. Улыбаешься! Ничего смешного тут нет. Разгребу дела, сяду на всенощную и напишу. Если откровенно, я уже начал писать!..

- Не свадебное ли послание с цитатами из "Домостроя" и медицинского пособия для новобрачных?

- Снова смеешься.

- Ничуть. Я прекрасно понимаю, что есть такое, - не коварство и любовь, а более серьезное душевное сцепление, - как у тебя: любовь и субординация!

- Никогда меня не поймешь...

- Пойму, Сережа, пиши только не стихами, а современной, "телеграфной прозой", - сказала Нина, подводя свои крошечные часики с витой браслеткой. - Я отвечу тебе взаимностью. Клянусь мандрагорой!

За этой выспренной клятвой немедленно последовал стук в дверь. Вошли рослый красавец Мамраз и чем-то удрученный гость Виктор Пральников с небольшим кулечком в руках.

- Мне послышалась мандрагора, - непринужденно включился в разговор Виктор Степанович. - Кто-нибудь из вас видел эти человекоподобные коренья или к слову пришлось? Мандрагора... Я недавно из Кара-Кала, где впервые в нашей стране был найден этот волшебный, таинственный корень. Чабан помог отыскать. Когда удачливая Ольга Мизгирева из Сумбара сообщила в Ленинград о находке, то ее сначала на смех подняли. Потом приехали, взглянули на "чабанскую травку" и ахнули: священная мандрагора, которая растет в потаенных местах на берегу Средиземного моря, оказалась на туркменской земле.

Чтобы настроиться общему разговору, иной раз достаточно случайного слова, сказанного кем-то, и вот уж ручеек беседы вьется, теряется и снова проступает, бежит издалека и струится к безвестным бережкам... Счастливый корень мандрагоры оказался той запевкой, без которой не обойтись самому дружному хору. Виктор Пральников не претендуя на роль дирижера, оказался неплохим запевалой. Он не спеша подошел к столику и положил на него свой кулечек, похожий на детскую погремушку с орешками или горошинками. В газетном пакетике у него, действительно, был мелкий, гранулированный сульфат последней выделки, полученный перед "закозлением" печи. Не останавливая на твердом крошеве общего внимания, Пральников взглянул на молодых приятелей и продолжил взвихренный разговор о мандрагоре.

- Удивительные корни очень похожи на обнаженные женские фигурки, они не уступают по своим целебным свойствам женьшеню.

Сергей Брагин бывал в долине Сумбара, видел и держал в руках мандрагору, и даже привез маленький корешок в подарок Нине, которая давно мечтала увидеть этот колдовской дар природы. Поддержанный Сергеем, словоохотливый гость придал разговору еще больше живости и интригующей остроты.

- В старину из корня мандрагоры вырезали так называемую "адамову голову", которую берегли как амулет, приносящий счастье, отгоняющий болезни и привораживающий женихов, а также дающий богатство и славу!

- Не верится в колдовство, но интересно,- таинственным шепотом, не сводя детски востороженных глаз с Виктора Степановича, вымолвила Нина. - А еще что известно?

- И с амулетами и с самим растением связывались невероятные легенды о кладах, пророческих гаданьях. Есть даже предание, что мандрагора любит расти... под виселицами, у ног повешенных, и потому ее корни так похожи на человечков, - Виктор Степанович присел на скамью, а остальные стояли неподвижно, слушая, затаив дыхание. - Герои шекспировской драмы, кажется, "Юлий Цезарь", клялись мандрагорой, а наш чародей Чайковский посвятил ей чудесную музыку! - рассказчик спустился из высоких эмпирей в тесную прокуренную комнатку и взглянул на ее хозяйку. - Странно, что за этой фанерной дверцей мне послышалась мифическая и земная мандрагора... От нее можно всякого ожидать.

- Вы не ослышались, Виктор Степанович, я упомянула о ней.

- Магическое есть в этом слове! Мне тоже сейчас подумалось, что я как бы одновременно должен писать о туркменской мандрагоре Сумбара и о Черной пасти - Кара-Богазе. Два дива нашего солнечного края.

- В одном подвале об этом будет? - простодушно спросил Мамраз, зная, что "подвал" в газете - это своего рода алтарь или туркменский тор - почетнейшее место в кибитке.

- Трудно про это написать в одном очерке, - заметил Пральников. - Про чудеса наши надо рассказать поинтересней и что особенно важно - как можно достоверней. Очеркисты нашей газеты решили к 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина пройти по писательским тропам тридцатых богатырских лет. С огромной высоты наших дней - далеко видно назад и вперед... Видны и люди, дела и памятные тропы... А тропы эти не заросли плевелом, не покрылись повитель-травою. Свой вечнозеленый след оставили на этих скрижалях первых пятилеток бахари и баяны советской литературы, не гости, а труженики туркменской земли Владимир Луговской, Всеволод Иванов, Николай Тихонов, Леонид Леонов, Юрий Олеша! Они шли не по древним караванным тропам, а прокладывали новые; и знали они, что тропа выведет на дорогу, а дорога неминуемо приведет к народу. Даровитых писателей влекла сюда не только редкостная суровая и многоликая экзотика Туркмении. Они стремились к "работникам воды и границ", к покорителям пустыни и истребителям смертоносных саранчуков; шли они к чекистам дождевой ямы Ширам-Кую и кудесникам фисташковых рощ Бадхыза. К добытчикам кладов Кара-Богаза, к героям и мученикам змеиного острова Кара-Ада. А в тяжкую военную годину такие труженики литературы, как волшебник слова Юрий Олеша, нашли на туркменской земле отцовский кров, ласку и вдохновение. - Виктор Степанович не боялся утомить слушателей, он видел их интерес и ему льстило это внимание, которое было творческой потребностью. Он собирался писать обо всем этом и думал не только выверить истинность и прочность своих замыслов, но и хотел многое почерпнуть из общения с этими старателями Кара-Богаза, получить нужный творческий заряд и жизненную основу для своего достоверного и правдивого повествования. Он, возможно, и не затеял бы этого разговора, не будь твердо убежден, что между событиями и людьми огненных тридцатых годов существует прямая и кровная связь с нынешними буднями, с этими вот беспокойными, драчливыми, ищущими проходчиками неподатливой каспийской целины. На "писательских тропах" выискивал Виктор Пральников для очерков не простое совпадение, схожесть положений, черт, экзотических и стилевых повторностей, а глубинные процессы созвучия в пафосе трудовых свершений, кровную преемственность, воплощение в жизнь светлых ленинских идей. Он не представлял пока себе новую книгу в отчетливой форме, но чем больше был с людьми, чем ближе сходился с ними, тем отчетливее прояснялось главное. Был нужным и этот, как бы случайный разговор. Виктор Пральников после долгого раздумья продолжал:

- Задумано многое оживить из виденного и пережитого. Искренне хочется рассказать и о самих могиканах, с которыми посчастливилось побыть, хоть и немного, но близко, услышать от них неповторимое, подивиться их любви и тяге к людям... С годами все понятней делается истина: то, что можешь сделать сейчас ты, никому другому в целом мире никогда не удастся. В этом заключен большой смысл и огромная мера нашей личной ответственности за дела и за время. Мы обязаны своим трудом многое сохранить в памяти людской, - прислушиваясь к утренним, пока еще неясным шумам за окном, Виктор Степанович не упускал из вида внимание друзей. - Во время войны я работал в пограничной газете в Ашхабаде. Тогда и познакомился с этим человеком, удивительно пристально нацеленным во что-то свое, с тонким, беспощадным и в то же время добрым видением мира. Чудаковатым и мудрым казался он, Олеша... Юрий Карлович-ага. Так назвал он себя в письме к туркменским друзьям-писателям. Письмо это до сих пор у меня хранится. Юрий Олеша тоже проложил свою тропу на земле туркменской.

- Был ли Олеша таким же подвижником, как Луговской и Тихонов, которые Туркмению на весь свет прославили? - спросил Сергей Брагин.

- А с какой меркой тут подходить! Сразу и не скажешь,- Пральников взглянул на Сергея и добавил: - Доведется, почитаю тебе свои записи. И письмо Юрия Карловича-ага покажу Оно многое объяснит. Это, в своем роде, письмо-исповедь. И нигде оно пока не печаталось.

- Хотелось бы почитать и записки ваши, и письмо необыкновенное! - сказал Сергей. - Не думайте, Виктор Степанович, что мы живы солью единой!

- Почитайте вот... Обещаю и то показать. Мамраз слушал молча, с интересом, но вдруг выступил как истинный дружинник, решительно и во всеоружии:

- Я бдительно оберегал ваш рассказ. Очень занятно про других говорите, но лучше бы свои творения показали. Есть же у вас книжки в переплете!

Прикрыв ладонью уставшие глаза, Виктор Степанович ответил:

- В жесткий переплет, кажется, сам я попал с вашей печью "кипящего слоя". Чувствую, что погружаюсь в самый что ни на есть кипяток.

Дружелюбный голос и взгляд Нины заметно ободрили гостя.

- Страдать в топке Люцифера вместе будем, Виктор Степанович! - сказала Нина. - Посмотрим - кому в ней сгореть придется?

Втихомолку посматривали на часы. Но и тут откровеннее всех оказался Мамраз:

- Если утро вечера мудренее, то пора завтракать! И как шельмец угадал общее желание, словно в воду глядел! Все проголодались. Сначала хотели ехать в поселок, что находится на том берегу озера, в столовую, но Нина отговорила. Она сбегала к девушкам в лабораторию и, вернувшись, вызвалась угостить яичницей.

- Будет и десерт: кому кок-чай с сушеными дынями, а кому - газировка со льдом!

Все были согласны на импровизированную яичницу с помидорами из долины Сумбара. Они вызревали на одной земле с волшебной мандрагорой. Это обстоятельство не преминула подчеркнуть Нина, сказав, что дивные помидоры и хурму лаборантка Гуля привезла из Кара-Кала.

- Не хотите ли вы' доказать, Нина Алексеевна, что и помидоры столь же чудодейственны, что в них тот же элексир бодрости и любви, как в мандрагоре? - поинтересовался Виктор Степанович, протирая платком свою высокую залысину, уходящую вверх двумя протоками, и оставляя на лбу узкий мысок пепельно-серых волос.

Опять угловато и шершаво встрял в разговор Мамраз:

- Стряпуха она исправная. С печью справляется. Но жалость берет, когда смотришь на ее командиров...

На смуглом, почти черном лице Мамраза белозубая, здоровая и откровенная улыбка была неотразимо привлекательной, и Сергей сразу же перехватил теплый взгляд Нины, ревниво отметив про себя, что улыбка охочего до женщин батыра ей нравится, и она открыто любуется им. К постыдной ревности, - этот порок Сергей давно обнаружил в себе, и мучился от него, - к обостренной подозрительности влюбленного примешивалось чувство служебного долга... Память услужливо подбросила какие-то давние намеки Анны Петровны и жены Мамраза - Куляш. Ах, Сереженька, не слишком ли ты многое стал замечать, не закружилась ли и вправду, как говорят Игорь с Ниной, твоя многодумная головушка? Что же ты перестал есть, не глядишь на "глазунью", заришься на блестящие чары шаловливого батыра? И зачем эти подчеркнуто презрительные взгляды в сторону Нины? Пожалей, не расстраивай почтенную компанию, не порть этот простенький, но такой вкусный завтрак. Уплетай за обе щеки душистую "глазунью" из привезенных тобой же яиц каспийских чаек... Ешь или отпей, Сережа, газировки с плавающим хрустальным ледком!.. "Черт те что получается, - мутились мысли у Сергея, как будто действительно в этих сумбарских помидорках таится какая-то искринка, схваченная от мандрагоры!.. Лицо горит, трудно дышать, и она, Нина, это видит. Нарочно его дразнит, открыто любуется похотливым оскалом Мам-раза... как тогда, танцуя, она висла и налегала на Метанова... Изводит. Манерничает. Но зачем бедовая Нинка строит из себя многоопытную львицу? Вон и Виктор Пральников, кажись, все заметил, сказать что-то хочет. Конечно, речь пойдет обо мне! Жевать надо хлеб и копченку, а может, нарочно поперхнуться и выскочить за дверь?.."

- Да-а! - проговорил Виктор Степанович, широко улыбнувшись. - Не помидоры, а райский ранет! Есть в них этакое снадобие!... Королевское блюдо.

- А глазунья? - подхватил Мамраз. - Блеск!

- Э, что это за глазунья, Мамраз! - игриво и величаво возмутилась Нина. - Не понимаешь тонкостей кулинарии.

Обиду, хотя и шутливую, Мамраз не простил.

- Про тебя говорю, Нина Алексеевна. Глаза у тебя играют!

- Я - глазунья! - засмеялась Нина. - Оригинально, хотя можно бы и обидеться.

Завтрак был всеми уважен, и Виктор Пральников, кажется, даже не заметил, что "королевское блюдо" состряпано из пятнистых чаячьих яиц, собранных на островках Кара-Богаза. Сергей насобирал их из гнезд морских мартынов в свою последнюю поездку на Бар, в штаб экспедиции, к Ковус-ага. Очень кстати в конце завтрака Сергей вспомнил про старика. Когда все вышли на ветерок и лаборантка Гуля прибрала в комнате, Сергей позвонил в контору комбината Он предупредил Метанова и вернувшегося из Ашхабада директора Чары Акмурадова, что весь день пробудет на печной установке и на рапозаборе. Когда Сергей говорил с Чары Акмурадовым, то встревоженный чем-то директор хотя и жаждал сейчас же его повидать, но решение Брагина самому разобраться во всем у печки и на аварийных скважинах одобрил.

- Новости клыкастые, - пытался шутить Чары Акмурадов. - Гостей приму и приеду к тебе. - На вопросы Сергея он отвечал коротко. - Хочешь знать, что привез? Гляди зорче в мягкое место. Где заноза воткнулась - оттуда и вынимай. Догадываешься? Вряд ли... Не мучайся, Сергей. Приеду и скажу. Акт? Ягмур привез. Поменьше занимайся казуистикой, разберись во всем вместе с людьми. Посоветуйся с ними, как быть дальше. Провал этот наш общий. Метанов затевает, говоришь, следственное дело? Не он один... Поэтому и не опирайся на кривую саксаулину, а то и сам кривым станешь! Как там поживает Иван Ильич Волков? На этого инера можно надеяться. Салам ему передай! Если такой инер есть в нашем караване, то груз на земле не залежится. Да, настоящий Ленинградец. Салам ему!..

Разговор с Чары Акмур адовым не облегчал положения и не сулил ничего утешительного, поэтому и хотелось потолковать хотя бы по телефону с Ковус-ага. Но старик уже ушел из конторы, наверное, в больницу к Мурадику. Туда звонить Сергей не решился. И тревожить не хотел и другого боялся... К вечеру надо было вернуться в Бекдуз.

Зависнув на телефоне, Брагин подумал, что все ушли к опытной установке и ему придется догонять остальных, но Сергей ошибся. Виктор Степанович ждал его, оглядывая издалека громоздкую печь, похожую и на элеватор, и на многоэтажную паровую мельницу. Не раз он был тут и гостем, и экскурсантом, и судьей в спорах, а сегодня хотел побыть простым учеником, новичком-сменщиком, которому положено знать и печь, и положение дел на ней. Виктор Степанович требовал от инженера Брагина помочь в рабочей науке, просил начать курс обучения прямо не сходя с места Пожалуй, так-то было и лучше. Отсюда - светлый, широкий обзор: рядом озеро в бархатистой оправе, железная дорога, мастерские и машинная база на Семиглавом Маре, транспортные подходы к печи "кипящего слоя" и панорама стройки. Что писатель во всем этом основательно сведущ, Сергей про это знал. Были у Сергея основания подозревать, что Виктор Степанович хочет сейчас не методических указаний, а предметной беседы и даже спора. Да, открытого, выяснительного разговора. Пральников не вызывал на этот спор, но хотел приблизить неминуемое - предельной ясности в запутанном деле, чего и сам Сергей Брагин давно добивался

- Из редакции уже дважды звонили, - открывался постепенно Виктор Степанович.

- С книгой поздравляют! - проговорил Сергей, искренне уважающий Виктора Пральникова и веривший в него, прежде всего, как в настоящего человека и старшего друга.

- Об этом поговорить, Сергей Денисович, успеем, - Виктор Степанович обеими руками взял Брагина за плечи и крепко тряхнул, словно, действительно, начиная борьбу: с захватами, бросками, кульбитами и дожиманьем на лопатки. Но этого не случилось, и Виктор Пральников честно и открыто посмотрел Сергею в глаза. - Помоги мне все это понять, Сережа! И себя, инженера Брагина - понять помоги!.. Хочу знать тебя таким, какой ты есть. А через тебя, я уверен, очень многое пойму во всем происходящем. Прав ты или нет - это жизнь покажет! Но ты говори все так, как думаешь, во что веришь и что ненавидишь. Мне это надо не столько для писания, - конечно, и для этого нужно, -но больше для веры в ищущих, активных людей... За все время знакомства и дружбы Виктор Степанович не говорил с Сергеем таким озабоченным и просящим тоном, и никогда так не умолял его о самом простом и насущном- говорить обо всем начистоту, помочь, научить, присоветовать! Но, как никогда, в этом же сейчас нуждался и сам Сергей. Но, коли надо, так получай все начистоту; спорить так спорить! Придется все написанное до этого о печах "кипящего слоя" основательно встряхнуть.