...Природа создала человека, чтобы познать себя... Значит, в человеке заключено все величие и могущество мира, его смысл и тайны... Сколько об этом написано гениальных стихов, слышано философских откровений. Сергей нередко предавался таким раздумьям. Близость чего-то могучего, огромного, поражающего своей силой и величием, невольно заставляет вглядываться в себя, оценивать соразмерно с этой огромностью свои силы и свой полет... Таким удивительным великаном для Сергея было море. Около моря он всегда чувствовал не только беспокойство, радостно-тревожную будоражность, но и приток новых сил, желание испробовать их до конца, вложить всего себя в такое дело, чтоб дух захватило! Ему, человеку быстро увлекающемуся, не страшившемуся юношеской романтики, всегда казалось обидным, что всё, с чем он соприкасался в жизни и работе, не шло ни в какое сравнение с морем, уступало ему не только в мощи и огромности, но и в устойчивой основательности, безудержном размахе. Сергей рисовал в своем пылком и вольно-прихотливом, но разумно контролируемом воображении какое-то еще невиданное, величественное творение рук человеческих, и видел его около моря. Оно не только не уступало морю, но было еще более сильное, разумное. Только создав такое, думалось ему, можно обрести власть над природой и взять у Каспия и его дитяти - залива Кара-Богаз трудные, но несметные сокровища. Брагину постоянно казалось, что все добытчики химических богатств должны переживать не только чувство досады, неудовлетворенности, но и горького стыда от того, что в течение стольких лет чудотворный, сказочно богатый Кара-Богаз-Гол не стал щедрее к людям, что часто за красными, громкими словами кроется примирение с неподатливой природой и непростительная самоуспокоенность. Средств на научно-изыскательские работы, на различные экспедиции, экспериментальные поиски и строительство государство всегда отпускает с лихвой, однако народное хозяйство не получает пока должной отдачи. И это досаднее всего, ведь есть же все возможности брать из кладовой природы больше и оправдывать затраты разумно. ...В своих очерках писатель Виктор Пральников приводил много интересных материалов о развитии производства на Кара-Богазе с первых дней образования Советской власти. Еще в апреле 1918 года в знаменитой работе "Очередные задачи Советской власти" В. И. Ленин писал о том, что Советская республика располагает гигантскими запасами руд, топлива, леса, сырья для химической промышленности, и называл - Карабугаз. В. И. Ленин говорил: "Разработка этих естественных богатств приемами новейшей техники даст основу невиданного прогресса производительных сил". В одном из очерков Виктор Пральников рассказывал весьма примечательную историю одного письма В. И. Ленину. В Центральном государственном архиве народного хозяйства СССР обнаружен интереснейший документ - письмо Н. П. Горбунова, председателя Научно-технического отдела при ВСНХ Владимиру Ильичу Ленину. Вот выдержки из этого послания:

"28 ноября 1918 г.

Дорогой товарищ Ленин.

Мне очень нужно было с Вами поговорить о моей работе, но я думаю, что у меня это плохо выйдет. Мне очень 'нужна сейчас Ваша моральная поддержка, и поэтому я решил написать это письмо.

Чтобы по-прежнему продолжать свою работу раскачивания русской науки и приспособления ее к нуждам Республики, чтобы по-прежнему целиком отдаваться этой работе, может быть и незаметной вначале, мне совершенно необходимо знать, считаете ли Вы мою работу важной и нужной. Это очень трудно сдвинуть наши ученые силы с мертвой неподвижной точки, на которой они замерзли уже десятки лет. Очень трудно сломать стену... Но видно уже, что зашевелились всюду. После вчерашнего совещания о Карабугазе, о роли его, Баку и всего Каспийского района, как мирового центра будущей химической промышленности, о тех химических работах, которые нужно ставить немедленно, чтобы найти, изыскать методы применения сульфата, который десятками миллионов пудов ежегодно отлагается по берегам Карабугаза, о технических процессах, которые нужно придумать, чтобы дешево превращать сульфат в соду и серную кислоту - основу всякой большой химической промышленности..."

В своем письме Н. П. Горбунов рассказывает о профессорах, специально приехавших из Петрограда на совещание о Кара-Бугазе. Речь идет об ученых, вскоре объединившихся вокруг Института прикладной химии, которые с энтузиазмом работали над проблемами залива.

...Тогда же в 1918 году был создан специальный Кара-Бугазский комитет. Душой всего дела был ученый с мировым именем академик Николай Семенович Курнаков. Под его руководством комитет в самые тяжелые месяцы гражданской войны и интервенции разработал детальные программы научного промышленно-технического изучения Кара-Бугаза, который, по образному выражению одного ученого, "является в полном смысле заводом, ежегодно автоматически добывающим из воды Каспийского моря чистую глауберову соль".

Владимир Ильич Ленин проявлял неизменный интерес к проблемам освоения богатств Кара-Бугаза. Когда в 1921 году на страницах "Правды" один из видных советских хозяйственников назвал Кара-Бугаз "золотым дном", Владимир Ильич сейчас же пишет Горбунову: "Надо выяснить дело насчет Кара-Бугаза. Если очень заняты, можно отложить на несколько дней, но не больше".

По решению Совнаркома в 1921 году в Кара-Бугаз отправилась научная экспедиция, на которую было отпущено несколько десятков тысяч рублей золотом. Страна не пожалела средств, чтобы как можно лучше снарядить "разведчиков будущего". Возглавлял экспедицию видный специалист Николай Иванович Подкапаев, ближайший сотрудник академика Курнакова. Экспедиция работала в очень сложных условиях: в стране только что окончилась гражданская война. Экономическая разруха давала о себе знать на каждом шагу. И только благодаря поддержке правительства и заботе Владимира Ильича Ленина экспедиция успешно справилась с заданием. Были проведены физико-химические, гидрографические, метеорологические и геологические исследования Кара-Бугаза. Только тогда Н. С. Курнаков мог с полным основанием заявить: "Необычайная и единственная в своем роде мощность месторождения, относительная легкость добычи и дешевизна сообщения ставят Кара-Бугаз на первое место среди других источников глауберовой соли не только в нашем отечестве, но и в целом мире".

Началось освоение Кара-Богаза. Это были уже не отдельные поединки человека с Черной пастью, а планомерная, повседневная, трудная борьба за полное покорение залива. Никогда не забывал об этом Сергей Брагин, как не забывал и о самом главном в своей работе: что бы ни было, какие бы ни совершались открытия и сколько бы ни строилось по его соляным плесам приисков и городищ, чем бы ты ни был занят и какую бы ни держал сторону в самом ожесточенном техническом или просто человеческом споре о будущем Кара-Богаза, - ты не должен никогда и ни при каких самых сложных обстоятельствах забывать о главном - о том, сколько сделал для этой забытой богом и человеком дикой окраины Ильич. Ты обязан делом оправдать ленинскую заботу о процветании и богатствах этой химической провинции. Заботы Ленина и народа о судьбе Кара-Богаза должны стать твоей личной заботой и судьбой. Ты пришел сюда не временщиком, а полноправным и заинтересованным тружеником, и ты - в ответе за исполнение ленинской мечты и заботы!..- Такие слова строго говорил себе Сергей Брагин, возвращаясь мысленно к прошлому Кара-Богаза, и к главному - жизнь здесь вызвана по воле партии, Ленина. И когда заходила речь о революционных традициях, заветах отцов и преемственности этих традиций, то Сергей видел свою революционность не только в готовности выполнить боевой приказ, рискуя жизнью, он видел святость традиций и в продолжении и завершении трудовых свершений отцов, старших братьев, чья высокая гражданственность, не на словах, а в повседневных трудах и тяготах; чье бескорыстие, задушевная человечность, уважительность, товарищество и какая-то удивительно чистая и величественная простота - все это целиком должно стать достоянием сегодняшнего молодого поколения. Иногда юношам и девушкам, да и нам самим не хватает, не достает именно всего этого. А ведь не только в прострелянных пулями флагах и стягах, найденных гильзах с паутинками в горлышках, не только в первых листовках и революционных прокламациях, в предсмертных надписях на стенах, в окропленных кровью партийных и комсомольских билетах наше революционное наследие, но и во всем этом - трудовом и творческом. А бывает, мы забываем про это, слово "революционное" понимаем иногда ограниченно, и, тем самым, невольно сужаем это победное в своей конкретности понятие. Бои на баррикадах и ленинские субботники, красный террор и борьба народа с беспризорностью, разруха, голодовка страшного двадцать первого года и - это драгоценное, народное золото на экспедицию в неисследованный, дикий Кара-Богаз... И на всем этом лежит революционность и титаническая ленинская мысль, здесь виден живой Ильич, самый человечный человек - Ленин!.. У Сергея Брагина, рядового партии, эти мысли все более обретают стройность и последовательность, и оттого вся его жизнь становится еще более стремительной, творчески активной и понятной в своей революционной ленинской основе.

Хотя глубина океана времени с каждым мгновением возрастает, а минувшие события отдаляются, сын саратовского грузчика-волгаря Сергей Брагин несказанно живо и отчетливо чувствовал близость революционного набата и дыхание огненных лет. И то великое и неповторимое, что происходило в жизни нашей страны, в судьбе каждого советского человека, помогало ему лучше понять значение всех тех революционных событий, ближе становилась сама революционная идея, еще понятнее, дороже и ближе, стал Ленин. Не раз Сергей Брагин делился мыслями об этом с близкими, и убеждался, что другие переживали то же чувство горделивого обновления, повзросления, уверенности в своем деле построения коммунизма и личной ответственности за судьбу государства, созданного Ильичем.

Для проводимой в эти дни ленинианы, большого народного торжества, Сергея Брагина попросили поделиться в газете и по радио своими мыслями и переживаниями. И, кажется, никогда Сергей не выступал с такой страстностью, прямотой и убежденностью. По воле партии и Ленина ожил и поднимается Кара-Богаз-Гол. И люди в прикаспийских пустошах, в пустынных дебрях трудятся и побеждают все трудности по заветам Ленина. Подумав и дотронувшись до самого дорогого и сокровенного в своей душе, Сергей с волнением написал в выступлении о своей личной... да, личной близости к Ленину, о человечном человеке Ильиче, который вошел в его жизнь и судьбу, в его работу, в его думы: вождь и друг, мудрец и труженик, великий и простой Ильич. В радостях и тяжелых горестях, во всех жизненных испытаниях - Ильич всегда рядышком живой и добрый. И Сергей Врагин из сурового раздолья Кара-Богаза не побоялся в газетном выступлении сказать о своем глубоко личном - о Ленине и о себе; он сказал это так же смело, честно и просто, как сказал об этом Прометей революционной поэзии Владимир Маяковский:

Выступление по радио и в газете помогло Сергею Бра-гину высказать вслух свои сокровенные мысли, раздумья, сделать себе строгую, поистине революционную внутреннюю проверку и еще раз убедиться в своей душевной слитности с самым дорогим, что стало трудовым бореньем и смыслом жизни: служение народу и ленинским идеям. И он очень хотел, добивался того, чтобы все это возвышенное и свято дорогое стало еще более приложимым в повседневных делах, в труде своем и товарищей: и чтобы мелочи в делах и отношениях с людьми не затмевали главного, и чтобы самому не мельчать и не сбиваться, не залезать в мещански удобненькую и расхожую "мешкотару..." Он, Сергей Брагин, не считал себя исключением среди других, но все же хотел если не выдающегося, то заметного, своего, активного проявления в жизни и во всех делах. В главном он не хотел никому уступать и не мог грешить против совести. Он полюбил Кара-Богаз, страстно, с пылкой надеждой жаждал видеть его цветущим и плодоносящим, видеть не как замкнутый сундук ценностей, а работающий для народа сегодня, сейчас, щедрый, активный источник, покорный и добрый вулкан Черной пасти.

...Дотошный Виктор Пральников, усевшись в кабине самосвала третьим, о чем-то говорил с шофером, и оба они кричали, плохо понимая друг друга, на ухабах непрестанно стукались головами, будто целовались. Со всеми своими переживаниями и бурливыми мыслями Сергей хотел сейчас же вступить в их разговор, и ему это удалось; спутники говорили и думали о том же, так что Сергею не трудно было попасть в лад.

- Трубу поправлять надо, - уцепился в разговоре за какое-то слово шофер. - Стыдно и чудно: за десять верст ее видно, а сразу не догадались, что все дело в трубе!..

- С намеком. Все хлопоты и возня с печью - труба?..- кричал и клевал носом в ветровое стекло Пральников, стараясь дотронуться платком до своего лба с залысиной, чтобы вытереть пот.

- Пока что - труба! - убежденно отвечал водитель. Долго еще выпытывал гость у шофера про трубу.

На повороте дороги трясти начало особенно жестоко и дробно, хотя самосвал уже выехал на широкий двор, границы которого определялись не забором и не дувалом, а барханами с одной стороны, и спуском к озеру - с другой.

Завалочная яма и покосившийся бак, похожий на огромный куб, также были на границе печных владений.

- Вы до свалки? - спросил шофер, поправляя темной, с обводами у ногтей, волосатой рукой сивый чубчик.

- Вали! - улыбнулся Виктор Степанович. - Можно и до свалки!

У края огромной, покрытой цементом, ямы самосвал остановился, и, когда попутчики освободили кабину, шофер, не прикрывая дверцу, подъехал задом к железному порожку. Кузов медленно поднялся торчком, и влажная, белесая масса мирабилита, как живой сахар, сползла в нишу. Не успел самосвал отойти от железного прикола и выровнять короб кузова, как вдруг завопила сирена. Она предупреждала об опасности тех, кто находился в этот момент у транспортера. Сирена выла с визгом и свистом. Замигал красный свет.

Печь, которую вчера заколодило, помалу приходила в себя, начинала ворочать своими захолонувшими членами.

- Ой, срежет! - надсадно крикнул Брагин неосторожному Виктору Степановичу, который подошел к металлическому скосу с обглоданной поверхностью; похожему на высокую снежную горку. - Руки!.. - грубо, но с добрым намерением Брагин оттолкнул Пральникова от тяжелого ковша-самотаски, укрепленного на тросе. Махина с грохотом поползла над головой.

- Потянуло! - Виктор Пральников был несказанно доволен, что печь начала действовать. Можно будет, наконец-то, посмотреть ее в работе, поговорить с людьми. Представлялась возможность поближе понаблюдать за предметом споров и раздумий.

С лязгом и скрипучими перепевами бежала бесконечная лента транспортера. Не забывая, что Виктор Степанович просил помочь разобраться в "печных" делах и деталях, Сергей повел его тем же путем, каким двигался мирабилит, вывороченный и привезенный из кладовой Шестого озера. Ковш, похожий на экскаваторный, заглатывал серое месиво и тащил на площадку к бункеру. Отсюда начинался поистине "кремнистый" путь водянистого мирабилита. Сергей Брагин дал гостю простой совет: для того, чтобы понять принцип работы установки, надо начинать путь вместе с озерным леденцом. Ковш взобрался на площадку, вырыгнул из своего сычуга содержимое в бункер и опять скользнул вниз. А мирабилит, полежав малость в железной утробе, начал опускаться снова на уровень земли, и только оттуда шлейка транспортера потащила его к огниву печи, на второй этаж громоздкого, аляповатого сооружения с лестничными переходами и опасно обнаженными силовыми и подъемными узлами.

Снаружи печь имела весьма внушительный вид, и хотя она разочаровывала Виктора Степановича при внутреннем осмотре, однако ж при всех шероховатостях и недоделках, она была солидным промышленным объектом в хозяйстве комбината. При более вдумчивом и добросовестном отношении к разработке проблемы "кипящего слоя" печь могла бы приносить немалую пользу. Именно это и заставило Сергея Брагина так ревностно и щепетильно относиться к нововведению, как к опорному пункту химического производства. На печь делалась слишком большая ставка. С риском для всего хозяйства комбината отодвигалось на второй план строительство более современного и прогрессивного объекта - сульфатного завода, который позволял начать комплексную переработку рассолов залива Кара-Богаз.

- Как зовется?... - просил пояснений Виктор Степанович, указывая рукой на погрузчик. - Ломаю голову и не вспомню.

- Записать хотите? - Брагин приостановился, поднял вверх лицо и прислушался не к отдельным звукам, а к общему, густому шуму вокруг печной махины, улавливая в нем посторонние звуковые примеси, тупые удары дерева по железу. - Вот это - скреперная лебедка... Это транспортер... а это - роторная дробилка... Дальше мирабилит поступает на ленточные весы. После этого вступают в дело циклоны и конусный аппарат...

- Это мне понятно, - отвечал прилежный ученик. - По этому курсу экзамены у меня принимали Семен Семенович и Завидный. Ты мне простую вещь объясни, Сергей: зачем ковш поднимает мирабилит на ту верхнюю площадку, а потом из бункера содержимое ссыпается опять на землю и снова поднимается. Что за премудрость?

Брагин вернулся в тень дощатого помоста.

- Лучше бы у Метанова про это спросить, Виктор Степанович. Он хотя и не генеральный, но тоже конструктор этого технического бедлама!

- Не стал я докучать этим Семен Семенычу!..

- Зачем хитрить? Сами видите, что эта операция суть... мартышкин труд!

- Вижу, как сырье возносится на второй этаж, затем снова падает к голове транспортера. Зряшная перекидка, - Пральников боялся в технических хитростях попасть впросак, поэтому раньше не мог даже подозревать этой нелепости.

- И как можно допускать такой очевидный просчет-Побывал у нас как-то директор Харьковского института, сотрудничающего с нашим комбинатом, взглянул на эту диковинку и воскликнул недоуменно: "Что за новина?"! Спросил он у самого Метанова, но тут же понял оплошность и невольно устыдился своего вопроса. Смутился и Метанов, но всю вину свалил на проектировщиков. Странно все же получается, Виктор Степанович! В спешке и сумятице мы зря думаем, что все неполадки "утрясутся", что упущения пронесет как-нибудь. Ведь жизнью много-много раз доказано, что избавления от расплаты за халатность и попустительство никогда не бывает. Наоборот, одна поблажка, - себе или другим, - слабинка, согласное молчание, влекут за собой новые и еще более ощутимые, а порой тяжелые последствия.

Свою склонность к обобщениям и резким выводам Сергей Брагин показал на этот раз весьма предметно. Поднявшись по крутой железной стремянке, Сергей проводил Пральникова к загрузочному барабану, заставив его попотеть и почертыхаться, а потом свел на исходный рубеж, вниз, к транспортеру. Таким же галсом ходил ковш вверх и вниз. Свое право наставника по отношению к столичному литератору Сергей решил использовать во всей полноте и строгости.

- У загрузочной ямы находятся ворота печной установки, - говорил Сергей. - Подъемник, мягко говоря, первая клякса... Возможно, что я кое-что утрирую, но вы сами отсеивайте рациональное зерно. Мне хочется, Виктор Степанович, чтобы вам было все понятнее, и, не скрою, чтобы и вас брала досада, пронимала жгучая неудовлетворенность.

- Да, подъемник глуповат, но промашка эта в начале пути вполне устранима, - ответил Пральников.

Непреклонность Сергея в критической оценке сооружения очень озадачивала Виктора Степановича. Что это: молодецкое упрямство, заблуждение, обида или зависть?

Нет, все эти морально-этические категории Пральников не раз перебирал, но не мог остановиться на чем-то определенно и твердо. Слишком остро Сергей Брагин переживал поспешность и нахрапистость, давление, с которым возвели печи "кипящего слоя". Он искренне опасался за судьбу новой установки и ему никак нельзя было приписать какое-то налетное чувство, расчет или безрассудное озлобление. Во всем мог сомневаться Виктор Степанович, но только не в его искренности. Сергей Брагин порой доходил до злых и бесшабашных выходок, но рисовки или преднамеренности в нем не замечалось, и тут, видимо, Виктору Степановичу нужна была не метрическая рулетка, а чуткие и душевные измерения.

- Хотелось бы от печи более оправданной впечатляемости и твердых вероятий, - твердил свое Сергей. - Сомнения не в самом ходе химического процесса, а, пожалуй, в инженерном решении "кипящего слоя". Как будет досадно еще раз опростоволоситься!..

Увлеченный осмотром печи Виктор Пральников, не отставая, шагал подле Сергея по ходу транспортера, приближаясь к железной площадке.

- Возможно все это от горячности, Сергей Денисович, давай малость поостынем. Ты же знаешь, что холод на озерах способствует кристаллизации вещества. Авось, и у нас мысли обретут четкость и твердость кристаллов.

Уговаривать заладившего свое Сергея Брагина - все равно, что гнуть за рога молодого быка.

- Вы спросили, в какой ряд может попасть печь "кипящего слоя"... Потревожьте историю и поставьте в один ряд наши прежние технические реликвии... Во что комбинату обошлась вращающаяся печь? Вы же и писали о ней. А печь "кипящего слоя" еще накладнее. И мы не знаем, как сбросить этот подарок со своих плеч. Силком ее навязывают, мы несем огромные амортизационные расходы, ведь печь почти совсем не работает: у нее и моральный убыток, и износ... как у той старушки, которую повстречал Мефистофель и скучно запел: - "Эта старая красотка даже черту не находка!.." Песенку эту я часто вспоминаю. Предписано нам министерством использовать "кипятильню" до последнего дыхания... и про сгнивший фанерный трубопровод вы писали, а про новый водовод - стальной, заграничный, наверно, тоже напишете. Через его утробу, как я уже говорил, вылетели сотни тысяч рублей наличным золотом. А чего стоит "горный цех"! И это не все наши технические "шедевры". Очень много у нас досадных несообразностей. И каждая новая прореха, каждый просчет до сих пор кое-кому кажется случайным. Но ведь еще великий Жюль Верн с изумительной проницательностью сказал: "Случай может иметь капризы, но не привычки!"

Широкая, с ложбинкой в середине, лента транспортера на роликах была непомерно длинной, и двигаясь за ней, словно по течению ручья, Сергей воспользовался расстоянием для этого "проблемного" разговора. С каждым шагом шум нарастал, многоярусная махина печи, вся сплошь из открытых металлических конструкций, клеток и 'лестниц, звучала по-разному, но все звуки сливались воедино на огороженной перильцами площадке. Сюда поднималась верхняя оконечность транспортера с грузом мирабилита. Сергей и Пральников как раз успели к загрузке верхнего бункера, из которого серое крошево сырья поступало в основной - сушильный аппарат. Влажная масса, тяжелая и вязкая, шевелилась в огромном конусообразном резервуаре, сцеплялась, приставала к поржавевшим стенкам, медленно и неохотно стекалась к выходной горловине. Устройство это было настолько примитивным и топорным, что рядом с современным аппаратом "кипящего слоя" казалось пародией на машину. И если бы только казалось. Дежурный оператор помигал красной лампочкой, и двое рабочих поспешно откликнулись на этот зов... глухими, тяжелыми ударами. Прекратился доступ мирабилита, и пришлось обстукивать стенки ломами и деревянной кувалдой, подходящей для забивки свай.

- Ходи, Федя, я пошел, ты маленький - я большой!- приговаривал парень без рубахи, с крылатым орлом во всю грудь, держащим в клюве какую-то медальку на ниточке. Он бил кувалдой с плеча, весело, бедово. - На бойне быков с первого раза клал! - хвастался он пучеглазой, сонной женщине с ломиком в руках.

- Приложись к моей стенке, Гоша! - с ленцой просила его напарница. - Скоро ли сделают к бункеру обещанную зуделку?

- Вибратор! - захохотал Гоша. - Какой он там еще получится этот твой вибратор, а мой, глянь-ка, во!.. - и пудовая кувалда ухнула рядом с плечом Виктора Пральникова. - Не бойтесь! Я резак по седьмому разряду. Ни один, бык на меня не обиделся, - успокаивал парень, - мимо жилки не промажу.

- Не болтай, Гоша, приложись еще вот тут! - бесстрастно гундела закутанная в кружевную скатертку молодуха.

- Хоп, хор-рош! - крикнул оператор, осаживая голосом и лампочкой молотобойца.

- Наша кибернетика,- проговорил Сергей Брагин. - Норовим с кувалдой в большую химию. Не пустят - вломимся!

- Пристрой сюда вибратор, тогда и не будет бычиных резаков в химии, - тихо проговорил Виктор Степанович. - Основное у печи не этот короб, а "кипящий слой". Показывай главное, поводырь!

В блестящих зеленоватых и чуть печальных глазах Сергея Брагина мгновенно вспыхнула искорка, поплясала и стала колюче острой, опасной.

- Резаки, которые так вот стараются, к сожалению, есть не только тут, и не только с кувалдой, а с инструментами более тонкими, и с приятными манерами, ангельским обхождением. Обаятельные резаки, эти утонченные и как бы рафинированные дельцы не только жалки и презренны, но и страшно вредны, чудовищно опасны. Ведь если бы не было где-то резака с рейсфедером, калькой, холодным, а может и просто туповатым умом, не умеющего, а, может, - не желающего считать народную копейку и смотреть в завтрашний день, - не будь такого хлюста при проектировании и постройке этой печи, сейчас нам не потребовался бы вот этот ловкий, неотразимый резак с бойни. Этого молодца можно от души похвалить за прилежность, а того, ученого... за ушко да на солнышко! - Сергею не мешали говорить: наоборот, морщась от шума и слушая Брагина, Виктор Степанович пытался что-то записывать. Сергей продолжал, и глаза его светились не летучим кратковременным огоньком, а стойким негодующим огнем. - Знаете, когда я прочитал в "Известиях" статью нашего министра об индустриализации химического процесса, то, прежде всего, подумал о нашей горемычной печи "кипящегослоя"... Автор солидного труда справедливо и обеспокоенно говорит, что наука о технологии у нас разработана недостаточно. Это, пожалуй, является одной из главных причин неудач при проектировании некоторых новых производств. И как же с ним не согласиться, когда он говорит, что, как правило, мы спотыкаемся не на химизме процесса, а на его инженерном, аппаратурном оформлении, создании стройного, работоспособного и экономически выгодного технологического процесса, - настроение у Сергея Брагина стало еще более воинственным, словно в эту минуту рядом с ним был сам министр, который поддерживал его боевитость. - Читая статью, я так и ждал, что в качестве примера будет приведена наша печь "кипящего слоя". Но если писать про печь, то непременно надо писать и о наших людях. О самых типичных!..

"Каких людей надо, иметь в виду? - подумал Виктор Пральников... - Если судить по таким, как молотобоец Гоша с бычьей шеей и всегда собранный, нацеленный' на главное дело Мамраз, только что подошедший откуда-то к бункеру; дежурившая в аппаратной чернявая девушка в тюбетейке, с косами и в синих очках; или сам Сергей Бра-гин, беспокойный, колючий, словно в шипах?.. Если с такими людьми иметь дело, то можно наверняка сказать, что такие не живут и ничего не делают в полнакала, и ни на какой компромисс с неверностью и немощью не пойдут. А именно таких и примечал прежде всего Виктор Степанович на передовых редутах комбината, такие были во всех ватагах карабогазских добытчиков. Вчера он видел, как такие же буяны - Ягмур Борджаков, Феликс Лимонов и Назар Чичибабин вместе с Брагиным в открытую схлестнулись, не повздорили, а форменным образом сцепились с Метановым и наезжим специалистом из солидного института Игорем Завидным. Ребята не считали фатальными карстовые провалы и воронки. Их можно было предвидеть и "лечить". Да и эти вот недоделки, примитив были вполне устранимы при слаженной работе научных работников и практиков. В этом все больше убеждался Пральников.

- Охота у нас нынче удачная! - проговорил Мамраз, когда подошли к аппарату, служившему своего рода реактором на печной установке. - Три козла за сутки.

- Любимая народная игра, - балуясь кувалдой, добавил Гоша, - козлодрань! Я скоро мастером спорта буду по козлодрани.

- Вникай, Гоша, мы из тебя галурга сделаем! - утешал его Мамраз. - К топке тебя скоро поставим. Форсунку ты знаешь. Работал в котельной.

- Эх, Мамраз, ты вот до человека доходить умеешь, не то что некоторые красивые химики, - играя литыми клубками мышц и смешливыми серыми глазами, ответил Гоша. - Вынужденный час без дела у печки стоим, а за простои не хотят платить. Думаю я: не лучше ли бросить эту технику и опять взяться за лопату?

- Получишь, Гоша, утешенье. Завтра становимся на усиленную вахту. Будет и тебе работа!

- Опять ночные мешки... - Гоша во-время спохватился и умолк.

Мамраз призадумался, но про мешки в этот раз не спросил.

- Высший сорт гранулированного сульфата для комиссии будем гнать...

- Люблю высокий тон! Будь спокоен, Мамраз.

- Потому я и готовлю тебя в котельную.

В течение всего разговора начальника смены Мамраза о подсобником Сергей что-то нервозно чертил сначала на бумаге, потом прямо на белой, припорошенной глади железного помоста. Он хотел довести свою роль наставника и толмача до конца, и больше всего боялся, если Виктор Степанович будет потом судить о вещах не от искренней убежденности, а по незнанию или легковерию. Сергей поспешил рассказать о главном узле печи, о том, что же такое "кипящий слой". Все превращения сырого мирабилита происходили в огромной конусообразной емкости - облицованном огнеупорами барабане, пышущем жаром и содрогающемся от адского напора огненного ветра и пара. Используя свои права наставника, Сергей внушительно спросил гостя, прослеживая острием карандаша контуры своего чертежа:

- Понятен принцип?.. Интересно, как бы эту премудрость вы пояснили незнающему человеку или своему оппоненту, Виктор Степанович?

- Без всяких вакаций - экзамены! - воскликнул Пральников, пытаясь с помощью шутки увильнуть от вопроса.

- Не стесняйтесь, Виктор Степанович, полную аттестацию получите, по всему курсу.

- Опять затеваете спор про уносы сульфата в циклонах?..

- А вы обо всем по порядку, - исподволь проявлял свою волю Брагин. - Дойдем и до критической точки!

Понимая, что отступать некуда, - вокруг собрались сменщики, которые, впрочем, давно уже привыкли к этим непрерывным спорам, пересудам. Ребята не столько вникали в смысл спора, сколько смотрели на гостей и оценивали их на свой манер. Виктор Степанович не был похож на других досужих посетителей; в нем до смешного проглядывала откровенная и заинтересованная зависимость ото всей этой громоздкой, неуютной рабочей обстановки. В разговоре и поведении гостя сквозил горячий интерес к этим озабоченным, уставшим людям. И сейчас, глядя на него и на инженера Брагина, ребята замечали, как гость откровенно зависел от Брагина и не таил своей доброй зависти к Сергею, который имел власть над этими машинами и людьми.

- Устройство печи очень сложное и громоздкое. Это верно, - заговорил Виктор Степанович, все свое внимание сосредоточив на красивой мощной фигуре Гоши. - Однако ж новое приходит непроторенным путем. Бывают и у него завихрения, рецедивы примитивизма!

- Поэтому мы из нее кувалдой и выколачиваем дурь, - Гоша достал из кармана зеркальце и проверил: на месте ли синяк, словленный им на транспортере. - Что в печи хорошего, так это постоянный жар в ее утробе. В любую погоду она может, как пчела, набирать добрый взяток! Если бы в печи было побольше смысла, то... кляча не просила бы кнута.

- Сломать надо ее нрав! Втянется и она в упряжь, - Виктору Степановичу нравилось живое, ревностное любопытство у парня к новому агрегату. И хотя Гоша ворчал, видно было по всему, что к лопате он больше не вернется.

- А не такой ли у нее нрав, как у той собаки, про которую говорят: я-то знаю - она не укусит, но знает ли об этом собака?..

Одобрительным смешком поддержали Гошу друзья.

А пышущая жаром печь словно чувствовала, что она в центре внимания, что ее обсуждали и разбирали по косточкам. Гудела, набирала пары, упиралась изо всех сил. Дрожал железный помост, на котором сгрудились люди, завывали форсунки, бушевали смерчи. Из бункера мокрый мирабилит падал на решетки аппарата "кипящего слоя". Таких решеток с копеечными глазками было восемь, а в них - более десяти тысяч дырок. Под большим напором мельничного вентилятора подавались горячие газы. Слой мирабилита на решетках получался толщиной почти в полметра. Острые, раскаленные струи пронизывали снизу эту подушку, и вся толща оказывалась во взвешенном состоянии, бурлила и словно кипела, выделяя лишнюю влагу. В условиях чудовищного дутья при высокой температура "воздушного кипения" и происходило таинственное превращение грубой, сырой, аморфной массы в чистый, кристаллический, да еще и гранулированный, крупчатый сульфат натрия. Эти малюсенькие горошинки почти в пять раз плотнее рассыпчатого и пыльного сульфата, который созревает на озерах под солнечными лучами. Кипящий слой - тайник печи. Он не требует милостей солнца ветровых озерных токов и урожайной засухи. Есть возможность избавиться от пагубной сезонности. Как досадно иметь под рукой такие богатства и брать их только в летнюю погожую пору.

- На тройке бы промчаться по лыжне нашего Шестого озера! - поддержал Виктора Степановича участливый Мамраз. - Ленты в гривы и - айда!

- О тройке все мечтаем. Три печных машины у нас уже установили, ка баланс их поспешили поставить... А этой тройке предписана годичная нагрузка в сто сорок тысяч новым рублем. А что имеем?.. - не прочь был порассуждать и Сергей Брагин, и в словах его чувствовался кипяток - На трех этих коней все расчеты: и корм, и диета, а в упряжке пока тянется одна лошадка, не шибко дюжая, пристяжная!.. На такую кобылку много не взвалишь, Мамраз!

- Хворая кобылка долго стояла, а вот сейчас сдвинулась. Грунит легонько, разошлась! - с осторожностью опытного коногона ответил Мамраз. - Хотя бы семенила и хвостом помахивала. Авось, объездим!..

На высокой площадке с лесенкой, у порога железной будки, возвышаясь надо всеми и купаясь в перелетном ветре, стояла девушка с косами. Она с любопытством поглядывала на гостей, но была настороже, держалась рукой за при-толку двери и все время порывалась убежать. В аппаратной, у приборов ее подстраховывала подруга, и нельзя было надолго отлучаться. Раздался сигнал. Девушка подала знак рукой Мамразу и скрылась за броневой створкой с надписью: "Посторонним вход воспрещен".

Из железной рубки управляли всеми узлами печи. На высокой панели, заняв почти всю стену от пола до потолка, находились различные приборы: прыгали стрелки, царапали бумагу самописцы, мигали разноцветные лампочки... Печь работала на высшем режиме. Приборы показывали, что потекли струи готового сульфата. В вихревом циклоне с червячными смесителями шла сортировка частиц, из которых одни под собственной тяжестью оседали, а легкие уносились через борова в вытяжную трубу. Наиболее весомые фракции попадали в сборный бункер и возвращались на вторичную загрузку, а все бросовое мешалось с песком и отходами и называлось - трухляк.. Сложный цикл отбора паров, вихрения в циклонах и выноса отходов в атмосферу - именно этот процесс и являлся наиболее проблематичным, до конца невыверенным и технически несовершенным. Вокруг этого и возникал сыр-бор. Просчеты конструкторской группы и проектировщиков становились все более очевидными. Печь "кипящего слоя" почти копировала все главное, принцип и стати печей из содового производства. Эта копировка, нехитрый сколок с готовенького, чувствовались во всем. Печь не рассчитывалась на повышенную влажность мирабилита в Кара-Богазе. Циклоны спроектированы и сделаны очень нерасчетливо, а вытяжная система, построенная сразу на три печи, не обеспечивала тягу даже одной установки... Скорость выноса сульфата была катастрофической, уносы доходили до пятидесяти процентов, из которых почти половина выбрасывается в трубу. Сказывались ошибки в расчетах "тепла"; при выносе сульфата в отход держалась температура более, чем сотня градусов. Непомерно возрастал расход горючего. Вместо мазута, в целях повышения активности печи, тайком жгли дорогую солярку. Но и этот допинг мало помогал.

В наиболее ответственных узлах и пунктах новая установка давала то и дело опасные осечки, срывы, убытки. Чтобы не затевать опять спора о циклонах и грешном выносе добра на ветер, Виктор Степанович, беседуя с Мамразом, больше спрашивал, а потом сменил разговор ч направился в цех готовой продукции, который напоминал обширный лабаз, выбеленный по стенам и потолку тонкой соляной пылью. Сюда шел готовый сульфат, гораздо темнее, чем на озере; сероватая крупка стекала сверху в нагретые вороха. Горячие крупинки капали на цементный пол и катились к воротам с железными вереями. В углу цеха стояло приспособление для механической затарки. Здесь все было просто и надежно. Гранулированный сульфат готовился для погрузки не в мешки, а в контейнеры, установленные на железнодорожных платформах. Узкоколейка подходила вплотную к воротам. Новый метод погрузки был освоен не только здесь, но и на озерах, и это вместе со сборочными машинами давало комбинату большую выгоду. Во всех этих новшествах виделся завтрашний день приисков, и люди все более чувствовали силу своей вооруженности, но перепутанность старого с новым обволакивала липкой и горячей паутиной, и рутинность этого особенно была видна вокруг печи. Если на озерах, на ветру, под открытым небом фанеркой собирался сульфат кристальной чистоты и прямо с открытого тока в двойных новеньких мешках отправлялся во все концы нашей страны и за границу, то в печном пакгаузе возвышались разномастные курганчики: в одних сульфат был белый, в соседнем - серомастный, а в крайнем - дегтярно-темный. И размер крупиц гранулированного сульфата был не однороден.

- По сравнению с озерным дивом - печной порошок, словно трухляк! - Брагин показывал товар лицом. - Советую взять эти образчики. Пригодятся. Вот порошок с озера, а это печные дробинки.

- Все образуется... И это дело дозреет. Пока еще молодо! - твердил Виктор Степанович.

- Как доходит зеленый... помидор? Без солнышка, без живой пуповинки, единственно от напора времени... Это не зрелость, а старость. Я верю в горячую жизненную силу!

- Ну, Сергей Денисович, теперь и я вижу: у каждого скомороха своя погудка!

- Своя все же!..

У Виктора Степановича при всей кажущейся легкости разговора вид был утомленный, натруженный, и гость все более раздражительно воспринимал ворчливость Сергея Брамина, который, казалось, был перенасыщен отрицательными зарядами, и все в нем потрескивало и искрилось, как у кота, которого гладят против шерсти. Считая себя вправе говорить откровенно и даже непочтительно при необходимости, Виктор Степанович резко ответил:

- Делать дело и не верить!..

- Я не болел бы так душой, если бы не верил, - с жестким спокойствием ответил Брагин. - Я - верующий, истовый.

- Опасна даже не крамола, а рисовка. Не все мне понятно, Сергей Денисович, в твоих возражениях.

- Вполне возможно, Виктор Степанович, это зависит, прежде всего, от личного отношения к предмету. Я тут,

кажется, плохой вам помощник. Не смею вас больше утруждать.

- Обида?

- Вижу, что становлюсь в тягость.

- Кто кому? - Виктор Степанович насупленно покручивал часы.

- Доказательств просите, и сами же боитесь их. Смотрите, сколько у этого создания родимых пятен!

Ставший суетливым, взвинченным Виктор Пральников принялся отряхивать с брюк въевшуюся мучель и перешнуровывать Легкие, растоптанные сандалеты с вафельными верхами и прорезями с боков. Покончив с этим занятием, он снова взглянул на часы, и тогда Сергей понял, что до этого крутил он их машинально, не следя за ходом стрелок, а сейчас будто спохватился.

- Из пустых слов не сваришь плов, Сергей Денисович. Вещественность, фактура нужна, чтоб пожевать!

Сергея Брагина как будто укололи в самое чувствительное местечко, и он зачерпнул пригоршней крупяной сульфат из вороха.

- К вашим услугам шахский рис! Это уже не слова, а зернистый намолот.

- Ну и овод!.. Ведь ты не признаешь, игнорируешь это рациональное зерно!- своей раздражительности Пральников не скрывал и начал подзывать взглядом Мам-раза, чтоб не быть с Сергеем наедине. - Понасыпал мне этой крупчатки во все карманы, а она кик бодяга разъедает тело и душу. Травишь меня, Брагин! Отступником и прозелитом меня стараешься сделать. Не знаю, как теперь Метанову на глаза показаться.

- Знаете.

- Тогда, Сергей Денисович, отправь меня с какой-нибудь оказией в Бекдуз. Видно, вместе нам с тобой не удастся махнуть, - Пральников поглядывал на остановившийся внизу мотовоз в серой, пушистой фуфайке, и хотел узнать, когда он поползет в порт. - Хотелось бы свести вас с Метановым и Завидным, соавторами печи. Редакция требует продолжения начатого разговора о коренном техническом переоснащении Кара-Богаз-Гола. Мы ждем, слово за вами!

- Поговорим после, Виктор Степанович. Я должен позвонить на скважину. Спросить надо у Ягмура Борджакова, а потом решим с поездкой.