...Сирена заголосила как-то сразу со всех сторон, словно тревожные звуки изданали все предметы: и стены, и вагонетки, и кран, и пронизанные солнцем мириады сверкающих пылинок. Тревога! Случалась она и раньше, но не такая. Сирена выла не с короткими перехватами, а устойчивым, не отступающим и надрывным ревом. И черным казался этот рев, затмевающий не только слух, но и глаза страшной хмарью...

- Меня отпевают, - медленно и уныло проговорил Мамраз. - На плохом месте буран застал! - Он пошел на зов сирены, сгибаясь и припадая, как темяшит человек навстречу бурану.

Все, что произошло под вой сирены, люди пересказывали потом по-разному, в зависимости от того, кто где в ту минуту находился, что делал и с кем был рядом. Мамраз первым выскочил из белого лабаза. Он бежал и вее время пытался что-нибудь схватить на бегу. Попался черенок от лопаты, и он схватил этот обломок, лишь бы вооружиться чем-нибудь, хотя еще не знал причину тревоги. Понесся он в сторону котельной, на голоса; перемахнул через сцеп вагонеток, держа палку в правой руке, словно панок для чушек или биту для лапты. Сергея Брагина вой сирены как будто ударил в грудь. Сделав полшага к двери, он остановился с вытянутой шеей и полусогнутыми в локтях, застывшими перед грудью руками. Прислушался он не к изнывающей сирене, а к шуму машин, улавливая тревогу в их надрывной перебойности. Что-то ржаво, костисто заскрежетало, и сквозь этот противный, омерзительный звук раздался ничем не заглушаемый, - ни воем сирены, ни скрежетом металла, ни свистом и шипением пара, - сквозь эти смешанные шумы слух до боли полоснул протяжный человеческий стон. Не сильный и не жалостливый, но бесконечно одинокий, затухающий...

Сергей отстранил Пральникова к мешкам и бросился за угол, к завалочной яме, подрагивающей в конвульсиях, остановленной ленте транспортера.

...Кто стонал?... Кому пришлось пострадать? Это Сергей понял раньше, чем подбежал к людям, столпившимся около бетонного трехгранного, как штык, столба, который поддерживал железный лоток транспортера. Стон не повторился, но все еще слышался тот протяжный звук, кровянистый и одинокий, заглушивший стук и холодный скрежет огромного скопления трущегося металла. Куда-то в степь, закрыв ладонями лицо, бежала лупоглазая молодка, работавшая вместе с атлетом Гошей около бункера. Отвернувшись от столба и ото всех, увязнув в сульфатной мучели, одиноко стояла побледневшая Нина... Люди то и дело убегали звонить по Телефону, но не надеясь на своих вестовых, Мамраз посылал их беспрестанно. Под видом оказания какой-то помощи многие бежали прочь от страшного места, лишь бы не видеть Гошу.

- По локоть... и как ровненько оттяпало! - пояснял очевидец, ставший в глазах собравшихся настоящие героем. - Первым я бросился к нему. Подбежал, а пальцы уже на земле, и шевелятся...

- Отдельно?

- Я схватил было в горячке отпавшую... и к нему. Приставить хотел. Гоша взглянул и заругался, - рассказчик повторялся, начинал врать и даже важничать. - Смотрит на меня Гоша и головой качает. И вдруг говорит: "Не жми ее крепко, а то больно!.." И опять застонал, когда я отпавшую взял...Чувствует ее.

- И то хорошо - левую. Все ж удачно!..

- Утешил, хомяк!

Гоша все такой же красивый, с распластанным орлом во всю грудь стоял возле столба, опираясь на него затылком и прогнув спину, и глядел не на людей, а на парящего около печной башни черного с белой головой и вихорком голубя. В лице Гоши произошло одно заметное смещение: он мгновенно состарился, стал каким-то кротким и младенчески беззащитным.

- Прикройте, - сказал Гоша требовательно, даже не повернув головы в ту сторону, где лежала кисть руки. - Ватником ее угомоните...

Заботливый Погос, наблюдая за лицом и дрожащими коленями Гоши, хотел хоть чем-нибудь облегчить мученья друга.

- Может, приляжешь, аль зыбнешь табачку?

Не шевелясь, словно боясь потерять опору, Гоша попросил:

- Найди, Погос...

Просьбу эту услышал не один Погос. Откуда-то появилась рядом старуха в резиновом фартуке и черных нарукавниках, склонилась к Брагину и виновато улыбнулась:

- Зайтись может, сердешный! Не протестуйте, Сергей Денисович. У нас дед Слюнка под плугом споткнулся. До самой репицы... Так же вот умолял поднести. Угостили, так потом Слюнка женился опосля!..

- Давай! - метнулся к старухе Погос и безошибочно нашупал у нее под фартуком бутылку с нагретой живо том водкой. Сдернул зубами с бутылки наклепку, встряхнул и подал Гоше.

- Поехали! До свадьбы заживет, - провозгласил Погос.

Старуха, улыбаясь Брагину, достала из-под фартука желтоватый соленый огурец со впалыми боками.

- Кусай, Гоша, я подержу...

Пил он не отрываясь, медленно двигая кадыком, будто отмеряя по сто граммов, которыми втихомолку не раз угощала его с дружками отзывчивая внучка мудрого деда Слюнки. Бережно вытянул до дна... Пустую бутылку опустил к ногам. Подышал широко открытым ртом, повел глазами и остановил взгляд на Сергее Брагине. С минуту Гоша молча и виновато моргал, стараясь сосредоточиться. Поморщившись как-то странно одной стороной лица, выпрямился, отвалился тяжело от столба и подошел к Сергею. Не доходя шага три, Гоша остановился, вытянул перед собой оголенную мускулистую руку, поднес к глазам, подвигал плечами и уронил себе в ладонь крупную слезинку.

- Сергей Денисович, кажись, сам я виноват. Не учел эту технику... Не учел.

Сергей хотел поддержать Гошу, но тот сильным движением правой руки отстранил и сам взял его за плечо, до боли сдавив железными пальцами.

- Жалобы моей не будет, - сказал спокойно Гоша. - Но предупреждаю: не вздумайте Нину Алексеевну обвинять!.. Кто посмеет... вот этой уцелевшей... Не сморгну.

- Помолчи, Гоша. За солнцем следи, держись. Не спи, - Сергей облапил его обеими руками, сгибаясь под тяжестью слабеющего и падающего тела, топтался на месте, не зная как быть. Подошли Мамраз и Виктор Праль-ников.

Замотанная, трепетно подрыгивающая культя лежала у Сергея на плече, и Гоша пытался управлять обрубком, учился обходиться без руки, но никак не мог постичь умом свою укороченность... Пошевеливая жесткой коротышкой,

Гоша все время нэп бался к левому карману, смотрел на оттопыренный зевок.

- Смотрите, она тычется в карман... Скребется, а ухватить не сильна, видно, слежались сигаретки... И зачем она, цапуха, вздумала шарить тогда в кармане? А ролики были рядом... Локоть скользнул и - шабалки... Как все быстро случается! И вот уже не вернешь?.. - осклизлое грузное тело Гоши вдруг напряглось и выпрямилось в рывке. - А был ли сигнал-то, что транспортер пущен? Вдруг и не было никакого клаксона?

- Не слышал я клаксонах-- наивно ответил Сергей.

- Не в вас дело, Сергей Денисович. Если бы орал клаксон, моя рука не полезла бы в карман. За сигаретой Рука у меня чуткая, и не такое может, - что-то острое и прямое пыром, как костыш, уперлось Сергею в плечо начало легко биться. - Где она? Покажите!. - вскрикнул Гоша, и опять послышался холодящий сердце стон, одинокий и гаснущий... I

Гошу отправили в Бекдуз на вертолете. Вместе с ним улетел и Виктор Пральников. Лишь Сергею, видно, не суждено было скоро выбраться из этой жаркой озерной путины. Он еще долго петлял между скважинами рапозабора и насосной станцией, вокруг волковских самоходок и в горном цехе, пока не оказался под вечер снова на печном чертогоне. Здесь все еще поговаривали про Гошу и оставленные им около бункера деревянную долбню и чекмарь, которыми он орудовал, хотя вокруг была "новейшая опытная техника", призванная сказать свое незалежалое слово в химии. Вернувшись от карстовой проталины, поглотившей машинный домик, Сергей Брагин приказал Феликсу Лимонову и Чичибабину готовить оградительные трубы для насосных фильтров и сделать необходимые расчеты для того, чтобы знать, каким должно быть удаление опущенных в рассол трубчатых сосунов от силовых агрегатов. Была опасность, что насосные установки оказывают слишком большое давление на соляной панцирь. Вынос "сосунов" в сторону мог оградить в какой-то мере рапозаборники от карстовых прободений и разгула нагонной рапы. Осенью и в зимнее ненастье каждое нашествие тяжелых волн - прилива Кара-Богаза грозило страшным бедствием. Пересохшая бухта снова соединялась с Черной пастью и становилась многоводной. Потоп бушевал подолгу. Люди, работающие на трубопроводе и качалках, подвергались смертельной опасности. Ягмур Борджаков и Сергей Брагин написали более десяти страниц своей благонамеренной реляции Принесет ли это пользу? В тоскливом томлении душного, пыльного вечера возвращался Сергей на установку "кипящего слоя". Угрюмая башня печи, которая после происшедшей трагедии еще больше напоминала чудовищный обелиск, была опутана смрадом, загадочно молчала. Пустая тишина порой бывает опаснее злого рыкания и земного содрогания. От Семиглавого Мара, становища бульдозеристов и самоходчиков, Сергей пошел пешком. Не найдя никого в дежурке и лаборатории, он заспешил наверх, откуда доносились шлепки по железу и пригрублые голоса. Что еще могло произойти после случившегося? Кажется, ничем больше не удивить и не пронять этих битых, просоленных и опаленных людей.

Когда Сергей поднялся на площадку к сушильному борову печи, на него никто не обратил ни малейшего внимания, да и он никого ни о чем не стал спрашивать. Без слов понятно.

Взрыв...

Короткое, хлесткое слово, как и само действие. Взорвалась и едва не разлетелась вдребезги громоздкая сушильная кубышка с наростами огнеупорной глины на боках. Плавкая масса мирабилита забила отверстия в шестой секции, а пар снизу так поднапер, что решетка вылетела. Ее вырвало вместе со скрепами. Взрывом поуродовало всю установку.

Уставший, бессловесно и затаенно яростный, и, кажется, далекий от того, что тут произошло, Сергей пришел как раз в тот момент, когда у конусного аппарата вскрыли боковушку и на площадку вырвалось облако пара и раскаленных, крошечных соляных москитов и вонючих, несгоревших газов. Прикрывая рукой лицо Мамраз в рыбачьей зюйдвестке и с красным платком на шее весело и разбойно орал что-то своим помощникам - слесарям, кочегарам и операторам. Рядом с ним стояла Нина Протасова, в брезентовой куртке и резиновых сапогах. Несуразно одетая, но все такая же стройная, сильная и неторопливая в движениях, она, видимо, пыталась руководить действиями Мамраза, но вряд ли доходили до него ее слова

- Козлодра-ань! - как будто ликовал в азарте борьбы со стихией черноволосый, белозубый Мамраз. - Хватит всем маханлодыжки! Бешбармак на целый мир!

По напускной разгульности и наигранной скороговорке Сергей Брагин догадался, что Мамраз растерян и озадачен не меньше, если не больше других: с него главный спрос. На Мамраза смотрели с надеждой, от него прежде всего ждала помощи Нина Алексеевна, которая, распорядившись остановить печь, все еще медлила, веря в изворотливость и нажимность Мамраза Но эта вера помалу угасала; влияние начальника смены Мамраза на понурившихся ребят не очень-то было заметным.

Сергей Брагин считал вполне вероятным, что аварию повлек за собой несчастный случай с Гошей; люди ослабили контроль за машинами и теперь под ударом новой беды могут допустить еще более тяжелые оплошности Но и в таких крайних обстоятельствах Сергей не мог допустить даже мысли об остановке печи во время ее испытаний. Нужно было до конца убедиться в ее возможностях и эффективности применения в условиях Кара-Богаза. Когда установка отработает положенное время, причем, в наилучших условиях, при самом заботливом и внимательном отношении и уходе, тогда будет видно, на что она грдится, и для кривотолков не останется места; тогда... тут ни убавить, ни прибавить - так оно и было на печи! Понимал Сергей Брагин, что важнее всего сейчас была неопровержимая разумность технических доводов, которые следовало подтвердить наглядными результатами.

Верящий труженик Кара-Богаз-Гола, инженер Сергей Брагин хотел бы видеть в опытной печной установке опору и надежду химического оазиса, спасение от пагубной сезонности и рабской зависимости от роковых причуд природы, но одного хотения было мало. И Сергей не мог заставить себя идти наперекор совести, своему собственному опыту и неподдельному внутреннему сопротивлению, порождаемому далеко не одной только наблюдательностью и интуицией заинтересованного, ищущего человека. Задумывался над этим Сергей много раз, серьезно и честно, и он не мог упрекнуть себя в чем-то предвзятом, навеянном или наговорном. Но не только об этом думал сейчас Сергей, поднявшись на печную высоту и стоя перед пышущим жерлом, в котором не могла успокоиться клокочущая тяжелая лава расплавленного мирабилита: очень беспокоился Сергей о Нине, сцепившей длинные пальцы своей смуглой руки и прикрывавшей лицо, глаза от сухого кипятка, полыхавшего вокруг открытого люка. Мучилась Нина не столько от огня и удушья, сколько от сознания необходимости опять ставить печь на ремонт. Другого выхода она не видела. Устранять неполадки в полыхавшем огнем аппарате?.. Об этом страшно было даже подумать. На подобный подвиг вряд ли решились бы самые ярые сторонники печи, которым сейчас была дорога каждая рабочая минута. И тут произошло самое неожиданное: на это добровольное смертоубийство решился "опровергатель", как называл его Пральников, противник поспешной приемки печи... Сергей Брагин.

- Жарко, Нина Алексеевна? - спросил С.ергей, сбычив шею и наморщив лоб.

- Останавливаем. Опять всем нам будет постыдная процедура, - Нина потрогала пальцем ресницы и брови, болезненно поморщилась. - И кто меня затащил сюда?..

- Нельзя печь останавливать, - сказал Сергей. - Установка должна работать! Будем исправлять и чинить, чтоб не оставлять никакой лазейки!..

- Чинить в таком пекле? Сгореть можно. Одного искалечило и других гробить... Что ты, Сергей, не позволю! - испуганными, горящими глазами Нина смотрела на Брагина, обжимая кулаками свои покрытые солью виски.

- Найди валенки, - попросил Сергей - Будь умницей!..

Нина подозвала Мамраза, продолжая глядеть на Сергея с опаской и недоверием.

- Валенки просит. Найдешь? - глазами Нина спрашивала у Мамраза: "К чему все это затевается?.."

- Тогда и ватники! - воскликнул с живостью Мамраз.

Теперь Нина поняла смысл всей этой подготовки и, разжав кулаки, выставила вперед руку, слабым движением не то подзывая, не то прогоняя с глаз долой Сергея.

- Я не позволю! Не дам, не разрешу! - решительно шагнула к Сергею Нина, тяжело волоча резиновые бахилы. - Из-за Гоши теперь всю жизнь убиваться! А тут еще!.. Не разрешаю лично и категорически! И не командуйте здесь, Сергей Денисович!.. Приказываю... умоляю, Серёжа!.. Хочешь помочь - вызывай монтажников, а самому не позволю лезть в горящий котел Их тоже не заставляй помирать, не имеешь такого права!

Машины продолжали стучать и сотрясать огромное тело печи. Шумел ветер в железных переплетах и лестничных проходах, гудел внизу погрузчик, но несмотря на разноладные шумы, около пышущей печной ниши стало так тихо, что всех поразил... мяукающий котенок. Забавный, шаловливый и удивительно разноцветный комочек... Даже глазки у него были разных цветов. Избочась, фырча и фукая через усики, он подкатился к ногам Сергея, облюбовал его коричневый пыльный туфель и заиграл со шнурком. Пушистый баловень Фомка обитал у девушек в аппаратной. Оставшись без внимания, он спустился по прутикам железной лесенки, видимо, решив, что без него в этот кризисный момент не обойтись. Напряжение и деловитость людей при появлении Фомки на какое-то мгновение спали, кто-то даже засмеялся:

- Трехцветная кошка, Сергей Денисович, к счастью! Нагнувшись, Сергей взял Фомку и цоднял над головой.

Котенок заверещал и вцепился острыми, как крапивные иголки, коготками в руку Сергея. С трудом отцепив, Сергей отдал Фомку рослой, большеглазой Девушке с косами.

- Поиграться самое время! Им - не отвечать, - посчитала необходимым заметить Нина Алексеевна. - На советы и посулы не скупятся, а чтоб с умом подсобить!..

Отзывчивый Фомка первым уловил в ее голосе жалостливые нотки. Выставив в ее сторону белые, искристые тычинки усов, он тоненько пискнул.

- Конечно, можно теперь на меня всех зверей натравлять! - вконец разобидевшись, буркнула Нина. Потешный Фомка, которого она ласкала и нежила, вывел ее из равновесия, и она решила показать свою полную независимость от конторских писак, проявить самостоятельность. - Мамраз, останавливай печь! Здесь не Майданек, чтобы жарить людей! Никакого ремонта в горячем виде не дозволено.

Терпеливо и внимательно выслушав хозяйку печи, Сергей Брагин сказал в расчете, что никто не поймет:

- Жимолость...

Нина поняла потаенный смысл сказанного, упоминания вьюнка с волчьей ягодой.

- Еще что скажешь, Сережа? Говори. Мне все равно! - Нина прижала к груди котенка и отвернулась.

- Рисковать никем не придется, - пытался смягчить положение Сергей. - Я сам полезу. Подсобишь, Мамраз?

- Из подсобников я вырос, Сергей Денисович! - обиделся Мамраз. - Только вместе с вами. И валенки, и кожух найдем. Даже малахай достану, лисий!

Охотников изжариться было немного, но помощники

Сергею Брагину нашлись. Чтобы не прерывать начатого цикла, печь решили не останавливать. Это имело значение не только для выявления наилучшего теплового режима, испытания надежности всего оборудования, которое от частых остановок деформировалось. Эти утечки могли создать различные лазейки в оценке перспективности всей установки. Для Сергея Брагина это было особенно важно: он хотел еще раз лично во всем убедиться, добиваясь объективной оценки рабочих возможностей печи, искренне желая ей "попутного ветра", если она сможет оправдать надежды.

На площадке становилось трудно дышать, и все помалу пятились, отходили к парапету от жаркого очага, перед которым возникали дрожащие воздушные шары с обжигающими взрывными волнами. Почти прекратили подачу тепла, но его скопилось столько, что потребовалось бы не менее суток для остывания выпарных и сушильных конструкций. Люди затевали опасное дело, а вокруг витала и тихо опускалась на землю успокоительная блажь летнего вечера с липучими синими пушинками сна... С высоты печного балкона было хорошо видно, как постепенно тонули в синей вате окрестные увалы, песчаные перекаты барханов и приморские каменные гребешки, бывшие когда-то донными уторами Каспия. Темный океан вокруг печной громады сужался неотвратимо, но вдруг навстречу ночи хлынули прибоем электрические огни, и тьма неохотно отступила, скапливаясь и густея за барханной запрудой.

От бойкого света стало веселее и глазам, и сердцу, хотя опасность от людей не уходила. С каждой минутой работа по очистке выпарного аппарата усложнялась. Сергей, не дожидаясь согласия Нины Алексеевны, с азартом и упрямством взялся за ремонт решетки. Из кочегарки принесли ватники, кожух с огромным ивернем на спине и оторванным рукавом, две пары расшлепанных, мокрых от мазута и тузлука валенок. На случай нехватки, в придачу к этой амуниции приволокли старые ватные халаты и бешмет. Не весть откуда сторожиха, та, что сподобила пострадавшего Гошу притаенной водочкой, принесла Сергею маску от противогаза довоенной выделки, из красной резины с пеликаньим носом...

Роясь в принесенном барахле, Сергей Брагин не заметил, как на площадку поднялись ребята с насосной станции. Догадливый и решительный Феликс Лимонов подошел к

Сергею, спросил из осторожности одними глазами: "что делать?"

- Починкой решета займемся, не останавливая печи,- ответил Сергей. - Мои условия: кто хочет!.. Без понукания и тем более - без одолжения, - Сергей помолчал, глядя на шепчущихся ребят. - Мамраз, полушубок положен тебе или мне?..

- Надевайте, только боюсь, что утонете в этом волшебном кожухе!..

Часто Мамразу становилось самому неловко от неуместных упоминаний о их разнице в росте, но таков характер: спохватывался он, когда было уже поздно.

- С ветряком мне, конечно, не сравняться, - обычно также резко отвечал Сергей и сожалел об этом тоже всегда с запозданием. - Бери мой ватник, да за головой смотри, шалаш не покрытый, когда в пекло полезешь.

- Давайте, я вам рукава у шубняка засучу. О, ссадинка на пальце... Завязать надо. Нина Алексеевна, помогите!

- Зачем зовешь? Сам завязывай или отойди! - огрызнулся Сергей.

Полушубок, действительно, доходил чуть ли не до пяток, а рукава пришлось на три оборота засучивать, и все же вид у Сергея был бравый; скрытую бедовую силу в глазах не могли спрятать бугристые надбровья с густым, кустистым забралом. Поджатые губы небольшого, упрямого рта выражали злость. Сергей уже успел сосредоточиться для решительного порыва, как это делает опытный спортсмен перед взятием заветного рубежа; только опытный глаз может заметить короткую, почти неуловимую паузу и мимолетную, умышленную расслабленность мышц при нечеловеческом, предельном средоточии воли, а потом - рывок... такой взрыв силы и воли, в который вкладывается без остатка все! Такие неимоверные рывки сопутствуют в спорте и во всей жизни наивысшим достижениям: они обнаруживают в человеке высоту его возможностей, его силу и крепость, степень природной одаренности. Сергей по натуре своей, по всему складу характера и развития был воителем и спортсменом. Он бережно растил в себе это начало, и в других прежде всего уважал разумную порывистость, страсть и честную отчетливость во всем.

Сейчас Сергеем руководило не столько разумение, сколько воспитанные в спорте чутье и сноровка, волевое желание быть выше обстоятельств и угрозы опасности.

Он знал одно - иначе поступить не может! Этого требовало общее дело. И народ за добро скажет спасибо, чтобы ни случилось... Сергей не боялся громкости и традиционности слова "общее", которое давно у него слилось с понятием своего, сокровенного и личного. Самовлюбленный, болезненно эгоистичный Игорь Завидный и Нина нередко подтрунивали над "божьей простотой" и "пионерской прямолинейностью" Сергея. Говорили о нем такое и в институте и сейчас. Особенно потешался Завидный. Больно кололи Сергея эти ядовитые, прокаленные шпильки. Друзьям все время казалось или по крайней мере они делали вид, что их серьезно тревожит одержимость Сергея, его увлечение "начальной политграмотой". Игорь Завидный не раз высказывался в том смысле, что... подозревает его в заученной, показной положительности, чрезмерной позитивности, хотя Сергею частенько перепадало и за необдуманные выходки и рискованные ребристые слова Спорить с щепетильным Игорем и упрямой Ниной было, пожалуй, бесполезно. Когда у друзей была явная неустойка в споре, то Нина чаще всего пускала в ход свой аргумент повышения "культуры вкуса", а Завидный глаголил об утонченно развитой, жадной до минутных услад, современной личности с "заграничным диапазоном и новациями века". Иногда Нина выражала все это горячей, прочувствованной скороговоркой, а порой улыбчивым, сожалеющим взглядом, в котором была скука и ожидание чего-то потрясающего, важного не для всех, а ей одной. Сергею под таким взглядом всегда было неловко, и ему хотелось любой выходкой, даже самой глупой, смутить ее, вывести из состояния наивной пренебрежительности... Нет, на Нину Сергей не сетовал. Она не хотела его обидеть, но Завидный все больше настораживал.

... Обрядившись сейчас в овчинный, с кислым козлиным запахом полушубок, Сергей вдруг почувствовал на себе этот до боли знакомый, мутящий взгляд Нининых глаз. И хотя она отошла в сторонку, ее взгляд держал Сергея в своем цепком пучке, испытывал, томил... Он давил и стеснял Сергея, был для него такой же тяжестью, как само испытание - лезть в горячую печь, В кожухе не по росту Сергей был похож на водовоза или песенного ямщика, и эта театрализация заставляла его краснеть и потеть больше, чем ударявший в лицо печной пыл. Помог Сергею Феликс Лимонов. Как истинный боец идеологического фронта, он даже в этом аварийном переодевании, в довольно нелепом, костюмированном моменте нашел героическое начало. С большой искренностью, услышанной и понятой всеми, он сказал:

- Не сермяжную правду, а бессмертие добывали наши ребята, сражаясь в таких кожухах, бросаясь грудью на дзот! У нас сейчас - тоже атака. Я с вами, Сергей Денисович, без понукания, по доброй воле!

Такой подмоге Сергей был рад. Если и Назар Чичиба-бин решится, можно сказать, вступает в игру "основной состав".

- Давно доказано, что не боги горшки обжигают. Стало быть - и печи ремонтируют не боги, - рассудительно проговорил Чичибабин. - Боги- номенклатурные деятели, а мы - бахари! Сергей Денисович, откудова начинать? За друга готов я хоть в воду!..

- А в огонь?

- В крови горит огонь желаний! - подхватил Феликс Лимонов.-Правда, Назар-бай?..

Мамраз смотрел на союз энтузиастов с некоторой предвзятостью: не пристало хозяйничать в чужом приходе! Соваться в чужой монастырь со своим уставом. . Тут, на печи "кипящего слоя", как у божьего престола, были свои апостолы и чудодеи, и шебутиться каким-то насосникам, "мирабам", которые только и знают переливать и цедить тузлук, хорохориться этим мокроступам возле современной техники никто не позволит. Мамраз с благосклонностью принимает от них помощь, но своих ребят унижать не позволит.

- В обморок не попадаете? - перво-наперво осведомился он у Феликса. - Сразу признавайтесь, чтобы заранее нашатырный спирт приготовить.

Отлично слышал и понимал все это Назар Чичибабин, натянувший на себя для работы в печи нелепый курпейчатый картуз с ушными отворотами. Для точности он спросил у Феликса:

- Чего там брякает этот запечный сверчок насчет спиртного?.. На понюшку не соглашайся!

Феликс взглянул на Мамраза, поправил пышные, любовно отращенные баки и модно подстриженную шевелюру.

- Предлагает нам ватник и одни валенки на двоих. Видал?

- Обойдемся. Бери. Большего от него не дождешься.

- Какие вам валенки? - Мамраз смекнул, но поздно. Валенки оказались у насосников. - Может, вернете валенки? Все равно только одни.

- Обойдемся, - проговорил Чичибабин. - Бери, Феликс, примеряй на левую ногу! Мне и одного хватит. Журавликом в печке буду стоять. В крайнем случае - нога на ногу лишь бы не поджаривало. А сковородка уже готова?

Шутки шутками, и друзья с рапозабора снарядились для броска в пекло. Феликс снял с руки часы, вынул из кармана авторучку и блокнотик и объявил о своей готовности "номер один".

- Понял, Мамраз: сажай хоть в печь, только горшком не называй!-Феликс подошел к жаркому зеву печи, стряхнул со лба пот и махнул рукой. - Прощай, Мамраз, иду на таран. Назар, айда!..

Загоревшись не меньше ребят азартом огневой схватки, с трудом сдерживая порыв, Сергей осмотрел приготовленные инструменты и с шахтерским нагрудным фонарем остановился на железном мостике, обляпанном горячим дымящимся варевом, которое грузно вытекало из печной утробы и которое надо было выгребать, чтобы очистить соты выпарных секций.

- Где припасенная вода? - спросил Сергей у Мам-раза.

Пузатый бак стоял на площадке, а бидон поднимали по лестнице. Кроме того, приготовили пожарные брандспойты. Но все это, пожалуй, служило больше утешением, но не подспорьем. Участь людей могло бы облегчить только время, необходимое для того, чтобы остыть металлу, огнеупорам и нагретой массе мирабилита. А если не ждать, то надо лезть в духовку, имеющую страшную термическую разность: наверху, над секциями более ста градусов, а под решетками - за пятьсот.

- Жара самая подходящая, чтобы превратиться в шашлык! - с полным техническим обоснованием заявил Феликс.

Нахлобучив треух и прикрывая рот ладонью, как это часто делается в сорокоградусный мороз, Феликс шагнул вслед за Сергеем, и так широко шагнул, что ткнулся ему в спину. Сергей, занеся ногу за острый, как тесак, порожек железного лаза, вдруг остановился, снял защитные очки и поискал кого-то глазами... Нина поняла, кого он ищет.

И она подошла. Непримиримо строгая, но с участливым взглядом, приготовившись слушать приказ или простое желание... Все равно. Для нее сейчас он был только Сергеем. Никем больше. И уж, конечно, не начальник, сумасбродству которого она должна подчиняться. Пусть в этой заварухе будет теперь каждый по себе. Нине казалось, что так будет лучше. Никакой круговой поруки. В тонкости она сейчас не вникала. Не могла этого делать после того, что случилось с Гошей, и перед тем, что могло произойти с Сергеем, Мамразом, Феликсом... С опаской и добрыми пожеланиями Нина следила за всем происходящим, но изменить что-либо уже не могла. Не было сил, но если бы она имела возможность проявить свою волю и власть, то первым делом запретила бы хозяйничать Брагину в ее владениях... Пусть бы он кричал, приказывал, повелевал, - она ни за что не подчинилась бы... А еще, и это было главным, если бы Нина имела хотя бы чуточку побольше сил, она... уговорила, со стыдной мольбой упросила бы Сергея не делать того, что он надумал... Попросила бы не рисковать, не испытывать лишний раз судьбу: свою и ее судьбу... Но у Нины не было сейчас сил ни противиться, ни упрашивать. Она боялась за него... Не поздно ли она это поняла? Нина мучилась и ничто не могло облегчить страданий. Да и было ли на свете от этого лекарство?..

- Следи за часами, - внушительно говорил ей Сергей, касаясь лбом ее волос. - На секунды считай!..

- Часы у меня есть, Сережа, - покорно прошептала Нина, поднеся Сергею свою руку и задержав ее около его щеки.

- По секундам, понятно?..

- Понимаю, но зачем ты так... Сереженька?..

- Попробуй только вызывать на воздух раньше!.. Регламент. И никакого...

Нет, видимо, она и вправду сошла с ума, ничего не соображает и ее нужно и можно шпынять так вот, как набивную тряпичную куклу; видно, ей мало слов, и надо растолковывать, объяснять на пальцах, как набитой дурочке. Что происходит, до чего она дошла в постыдном чинопочитании?

- Нечего тыкать пальцем в стрелки! - вдруг вспыхнула ершиком Нина, отводя, будто для замаха, руку с часами. - Я вам, Брагин, не стрелочница! Понятно? Лезь, суй шальную голову, и можешь не вылезать. - Нине наконец-то открылось целительное лекарство, и она вкусила его сполна. Это было лекарство, давшее ей удивительные силы, чтобы сопротивляться чужой воле. Она почувствовала гнев и недовольство, обозлилась на этого лозунгового богатыря. - Лезь, Брагин! - Теперь уж повелевала она. - Я засеку время, по секундной стрелке определю твой глупый час! Ну, чего испугался?..

- Спасибо, Нина, следи. Только не надо - раньше срока!..

И Сергей скрылся, неуклюжий, в смешном наряде, ушел в чадный омут, словно водолаз погруз в пучине... За ним шагнули Феликс Лимонов и Мамраз...

Наготове были лопаты, носилки, вода и огнетушители. Началась работа, которую, в сущности, трудно было и назвать-то работой. Скорее всего это была игра с огнем и со смертью, добровольное самоубийство и состязание...

Прежде чем взяться за исправление решетки, надо было освободить завалочный аппарат от нагретого мирабилита. Делать это приходилось вручную, в тесной и темной, удушливой каморке, и было похоже, что человека в горшок посадили. Доставалось и тем, кто помогал снаружи. Горнило будто совсем не остывало. Делать все надо было в спешке. Расплавленная масса уже сама по себе напоминала стихийное бедствие, а когда остывала, то твердела, становилась каменной. Тут требовалась не лопата и заступ, а кирка или отбойный молоток.

Пар повалил гуще и стал убойно жгучим, когда начали ворошить подвижно грузнеющий завал. Принятый Сергеем Брагиным порядок очистки забитых решеток посменно, по часовой стрелке, сразу же дал трещину. Не успела Нина начать счет времени, как из парной задом вылез Мамраз. За ним, стараясь от стыда ни на кого не глядеть, выполз на четвереньках Феликс Лимонов.

- Срыву не возьмешь, - роптал Феликс, потирая нос ладонью и все время поднимая лицо вверх. - Хотел бы я видеть того козла, который в этой душегубке всех пересидит!

Сам того не желая, Феликс оскорбил своего предводителя - Брагина, находящегося в раскаленной пасти.

- Где он? Почему бросили Сергея? - не могла больше вынести страшной неизвестности Нина.- Дайте фонарь, я проверю...

Мамраз опустил голову, стыдно было встречаться глазами с Ниной.

- Вам нельзя, задыхаетесь, а как же он? - допытывалась Нина, тормошила присевшего на корточки Мамраза.

- Звали, тащили его! Уперся.

В пожарной робе и мерлушковом картузе на свет божий появился Назар Чичибабин. Он сразу же понял суть разговора и готов был слоновьей поступью растоптать трусов.

- Подсоблять надо, а не раками ползать!

Назар нагнулся, чтобы снова нырнуть в пекло, но у самого проема столкнулся лбом с Сергеем и попятился. Спешней в руке, Сергей прикрывал рот рукавицей и скрипуче кашлял. Он был не мокрый, а какой-то липкий и сизый, словно инеем покрытый. Не разгибая спины он добрался до загнутой рельсины около транспортера и замотал головой. Теперь он не кашлял, а харкал... Содрагаясь всем телом и приседая, он отплевывался кровью и слизью. Подняв глаза, протянул обожженную руку... Нина подала ему молочник с водой, но Сергей не мог пить, и она влила ему воды в рот.

- Полоскай, - шептала она. - На кровавое пятно не смотри. Голова закружится.

- Какое пятно?

- Рот вытри, Сережа. Ничего не болит?

- Какая боль? Все в порядке. Только не поймешь - как лучше: мешками или носилками убирать слитки?..

Назар Чичибабин все слышал и не дремал. Надвисая над Сергеем, он посоветовал:

- Ведрами лучше! Внакидку колупать и выбрасывать. По ступенькам, как на хошаре.

- Тоже верно. Ломик бери! Только пар не глотай, Назар, а то нутро вывернет.

- А чем же дышать, Сергей Денисович? - простодушно спрашивал Чичибабин.

- Упрямством и самолюбием. Валерий Чкалов таким образом полюс покорил. Когда у него не оставалось уже сил, он летел на упрямстве. Читал об этом?

- Верю... Тогда живем! - Назар оглянулся: - Кто с нами? Из трусов буду чебуреки делать. Пошли.

Ребята не особенно спешили. Мамраз и Феликс о чем-то тихо упрашивали кочегара. Заметив это, Нина Алексеевна не стала просить, а повелительно и строго посматривала на растерявшегося Шабасана, который масляной паклей вытирал свою бритую, с сократовским лбом голову. Оказывается, от Шабасана требовали "отступления" в разгар боя, просили выключить всю аппаратуру, иными словами, намертво остановить печь. Возможно ли? Недавний военный моряк тихоокеанского флота отлично знал, что есть субординация, и получив личное приказание Сергея Денисовича, не мог ослушаться. Самое многое, на что решился Шабасан, это украдкой показал на Брагина:

- Он только может отменить приказ. Я на посту, амба!

Тут же нашлись знающие люди, толкователи административных градаций и субординации.

- Когда отдано приказание? Встряхнись, Шабасан! Летошний снежок вспомнил! - пытался расслабить бдительность Шабасана второй кочегар, квелый старикан. - Смотри, начальник-то уже иссяк, кровцой перхает. Вот тебе и приказание!

Кто-то крикнул:

- Вызвать сюда конструкторов, чтоб попарились!

Поскольку вся эта перепалка касалась лично Шабасана, то недавний флотский служака был особенно строг к своим обязанностям. Он посмотрел на Сергея - слышал ли хулу в свой адрес и что думал на этот счет?.. Слышал. И думал так же, как и Шабасан: не останавливать печь. Не уступать слабакам. Сергей вытер кровь полой шубы, скосил глаза в сторону яркого, белогривого рефлектора, набрал в легкие побольше свежего воздуха и вразвалку, пошел опять к зеву печи. Нет, это была не бравада и не игра с опасностью. Наоборот, было бы глупой рисовкой- делать вид, что тут можно взять наскоком, и что лезть в огонь, пусть даже в шубе и в валенках, составляет большое удовольствие. Сергей понимал, что дело это рискованное, но крайне необходимое, и шел на все, чтобы оправдать веру людей в нужность техники, которую следоваловнедрять смелее, шире, но с более умным расчетом. Была не только усталость, но и острая боль: он обжег себе нутро, казалось, до самой печенки все ошпарил, и не знал, откуда взялась кровь... Но силы еще были, упорство и азарт снимали боль, по телу волнами прокатился беспокойный зуд, хотелось добиться своего. Он шел неторопливо, теперь только узнав по-настоящему опасность и соразмерив свои уже испытанные силы. За Сергеем темяшили не очень-то "обстрелянный" Чичибабин и уже "прожаренные" Мамраз с Лимоновым, которые теперь не выказывали ложного энтузиазма: они шли страдать, и не было у них робости. Как и Сергей Брагин, они успели получить навык, к ним быстро пришло понимание чувства "постоянного риска". Это и был тот незаметный героизм, который в иных профессиях проявляется почти каждодневно.

Оказавшись снова в темном и тесном от давящей жары гроте, ребята уже не делали того, с чего пришлось начинать в первом раунде, когда приходилось больше осматриваться и озираться. Не теряя времени и сил, они начали с того, на чем оборвался прежний заход, и в чадном пекле, как черти в аду, развили такую деятельность, что стоявшие снаружи люди словно обалдели от удивления. Из выпарного колодца, гонимая самыми различными способами и инструментами, на площадку повалила горячая бурая масса. Ее тут же подхватывали ведрами, совками, носилками, старались спровадить дальше, к лестнице, вниз. Быстро и совсем непредвиденно образовалась непрерывная конвейерная цепочка, которая начиналась в темной духовке.

На долю ребят выпало не испытание, а сущая пытка: воздух глотали рывками, зажимая рот и нос ладонями, дышали в рукав и варежки, говорить почти не говорили, а двигались словно под водой, разгребая перед собой спертый, плотный, царапающий воздух... В "Комсомольском прожекторе" об этой удивительной, драматической операции Феликс Лимонов писал потом языком бойкого репортажа: "Температура в печурке, где орудовал Сергей Бра-гин с отважной братвой, достигала очень высоких значений!" Да, было несказанно тяжело, не у одного Сергея становилась красной слюна: кровоточила кожа лица и рук, сжимало горло. Глаза резало, будто в газокамере, жилы надувались и были готовы полопаться, в голове стоял дробящий шум. Два фонарика и бьющий снаружи в проем рефлектор освещали клубящуюся муть в толстостенном барабане. Облицованные огнеупорной глиной округлые стенки были горячими и скользкими. Руки и плечи прикасались к ним, елозили, как по смальцу. Узнать друг друга в этом кромешном аду было трудно, и все же, не сговариваясь, ребята старались не терять из вида Сергея, держались поближе к нему, чтобы в любую минуту прийти на помощь. В свой черед Сергей следил, кто и когда выходил наружу из огненного погружения. Нина потом только поняла, что Сергей не зря поручил ей роль секундометристки. От нее многое зависело, и Нина строго следила за работающими. Установилась своеобразная очередность "проветривания". Найденный ритм оказался просто необходимым, потому что в работу надо было включать людей непрерывно. Без этого на какой-то результат нельзя было рассчитывать. Коротким порывом, лихим наскоком не многого можно было добиться.

В минуту короткого передыха Чичибабин вздумал было закурить. Попросил сигарету, уселся на перевернутую вверх дном бадейку и трясущимися руками зажег спичку. Тяжелая капля пота сорвалась со лба и загасила огонек. Чертыхнувшись, Назар чиркнул вторую спичку и прикрыл ее ладонью. Сигарету прижег, но курить не смог. С первой же затяжки сморщился, поперхнулся и зашелся нехорошим, сухим кашлем. Нина вырвала у него намусоленную цыгарку и отдала Шабасану, чтоб тот потушил, а сама силком заставила Назара выпить кружку крепкого, полуостывшего зеленого чая. Дала что-то понюхать из пузырька и пообещала в следующий раз угостить кумысом или чалом. Такая же процедура была проделана и с Мамразом, но Феликса Лимонова не удалось провести, как воробья на мякине...

Расчетливый парняга принял положенное угощение по заведенной Ниной рецептуре, а потом спустился с лестницы "до ветра" и всласть накурился. На обратном пути перехватил у девчат из лаборатории кисленькой газировки.

Было строго установлено: по одному в камере не оставаться, орудовать не меньше, чем вдвоем. Воспользовавшись суматохой, в нарушение этого условия, Сергей задержался в огнеупорном склепе после того, как оттуда вылез Феликс. Сначала не придали этому особого значения. Подождали с минуту, но Сергей не показывается.

- Денисович! - крикнул Назар в рупор из ладоней. - Нечестная игра: мы загораем, а вы - трудодни гребете! Вытряхивайтесь на свет, не то силком вытащу!..

Малость еще подождали, а потом решили наказать самовольника и припугнуть холодной струей из шланга. Покричали, побрызгали у входа, но большего не сделали: воду нельзя было пускать, и без того пар валил как от политой каменки. Погромче и строже позвали. Шипела вода в худом шланге, выл в ночи шакал, и завывал в темноте тоскливый ветер, а из печной ниши не было никакого отклика.

- На нервах играет. Это же - Брагин! Разве он понимает!.. - жалостливо и обиженно проговорила Нина, не скрывая своего волнения и страха за судьбу противного, непослушного Сережи.

И тут-то всех удивило, что тихий голосок Нины подействовал вернее, чем рыканье Назара и угрозы хлестнуть из пожарного шланга.

В клубах пара показались фуражка, очки, красный нос и... четки. В руках у Брагина блестели перламутровые четки. Словно сказочный Садко со дна моря, Сергей добыл божественное ожерелье, ряску из драгоценных фасолин, нанизанных на суровую нитку.

- Шаманить Брагин вздумал! - не столько возмущаясь, сколько поражаясь нелепой выходке Сергея воскликнула Нина.

В рваной шубе, валенках, с безумными, воспаленными глазами, да еще перебирая трясущимися руками не то четки, не то какие-то раскольничьи лестовки, Сергей действительно походил на колдуна или шамана. И где ухитрился добыть эту не очень-то современную вещицу? Да и что вздумалось Сергею в такое неподходящее время заниматься пустяками, а если судить по принадлежности обрядового предмета, то - святотатством? Так и было, Сергей с кощунственным видом продолжал у всех на виду перебирать перламутровые дольки и что-то шептать. В любой другой, только не в этой суровой обстановке, причуда Брагина могла бы показаться остроумным экоссезом, шутовством, нелепой выходкой, но как надо было вообще понимать его скоморошье явление народу из раскаленной печи? На веселенькую шутку не походило. И вдруг Нину обожгла страшная мысль, ей почудилось, что волосы у Сергея из темно-каштановых превратились в белые, стали седыми... Она бросилась к Сережке и обрадовалась своей ошибке. Просоленный пар выбелил ему не только голову, но и брови. Брагин стоял и перебирал четки; если это не шутка, тогда - безумие. Нина отступила на шаг, чтобы лучше вглядеться в лицо Сергея, и к своему ужасу уловила на его твердых, суховатых губах улыбку.

- Он еще и хохочет! - сказала Нина. - Присмотрись, Феликс, ничего не замечаешь?

- В каком смысле?..

- Очарованный он чем-то!

- Страданий на лице не замечаю... а вот причину радости - не пойму! Весьма любопытный фокус, где он добыл эту снотворную принадлежность послушника и капуцина? Я до сих пор не ведаю - в каком сельмаге продаются такие снизки... Эти дивные четки? Сам Фантомас позавидовал бы нашему Сергею Денисовичу!..

Опечаленная Нина, откинув со лба челку коротких подвижных волос, уставилась на Феликса, словно желая удостовериться: не рехнулся ли он вместес Брагиным?.. Да и вообще - в своем ли они уме, о чем думают? Лезут скопом в самое пекло. От одной аварии не оправились, а тут готово новое "чепе"... Нет уж, она сама позаботится, чтобы это фиглярство Брагину даром не прошло. Упреками, наветами и смешными угрозами в адрес бедного Сергея она хотела отогнать от себя тревогу, ради чего и завела разговор с Феликсом. Но тот как будто нарочно паясничал, смотрел на часы и подмигивал Брагину.

- Все равно не уложились, Сергей Денисович!

Шлепая мокрыми валенками по железному, штампованному настилу с пупырышками, как на новых галошах, и размахивая рукавами шубы, Сергей приблизился к Нине.

- Сорок семь - как одна бусинка!.. Не веришь? - все также непонятно шептал Сережа. - Через каждые одиннадцать - одна покруглее. А пятнадцатая - с двойным ротиком... Запомни, Нина, двадцатая бусинка - самая светлая, с голубинкой... Совсем голубая. Смотри, вот она! - Сергей не глядя, на ощупь отыскал ту перламутровую ягодку, которую облюбовал еще там, в темноте печной камеры, и которую выделил среди остальных по какому-то внутреннему, интуитивному признаку. И почему-то именно отгадал голубую. - Смотри, Нина, верно? Отсчитай от этой вот бусинки. - Сергей отвернулся от блестящей, переливчатой цепочки. - Ну скажи теперь, какая она? Я не видел ее тогда, клянусь! Я чувствую ее пальцами...

Безотчетно повинуясь голосу и страстной настойчивости Сергея, Нина взглянула за зажатую между пальцами ягодку. Она была голубой. Рядом с ней - все белые, а эта отличимая от других.

- Чепуха, - удивленно, одними губами проговорила Нина. - В темноте ты не мог отгадать ее цвет. Какая-то несуразица.

- Узнал. Поверь, Нина! Вот я держу ее. Посчитай, двадцатая?

К изумлению Нины голубая жемчужина оказалась точно двадцатой.

- Как же ты отгадал? - прошептала Нина. - Что это такое, Сергей? - Она боялась спугнуть это колдовство даже дыханием, положила руку на грудь, опустила длинные, с загнутыми кончиками ресницы. Впадинки на ее щеках стали еще глубже, и лицо Нины показалось Сергею как никогда красивым.

- Не знаю, как я почувствовал. Нина, я загадал и не ошибся в цвете, значит, в том, загаданном, тоже не ошибусь!..

- В чем, Сережа?

- Вместе узнаем...

- Когда?

- Не знаю.

Они смотрели друг другу в глаза и продолжали разговор без слов. Переглядки были понятны только им двоим. Феликс решил нарушить пантомиму.

- Молитва атеиста! Это же редкое зрелище! - Феликс прищелкнул пальцами и молниеносно вычертил в воздухе какие-то загогулины. - Алло, прошу дать подсвет.

Мы наблюдаем феноменальный цирковой номер. Отличное оконце для "Прожектора". И как дивно эта сценка кадрируется! Назар, прихорони четки для антирелигиозного реквизита.

... Все это было похоже на сказочный сон: и необычайностью происходящего, и замедленностью действия и непостижимой заданностью и заранее известным исходом...

- Нина, а ведь все это уже было когда-то!

- Опять загадки. Ты уже говорил как-то про это. И потом ты сейчас устал, и, пожалуй, надорвался. Сережа, ты болен!

- Печь. Шуба. Четки. Ты и я... И голубинка эта в нашей судьбе. Было это уже, было, черточка в черточку!..

- Когда и где это могло быть? - не совсем понимала, но догадывалась Нина, о чем говорил Сергей. - Этого не могло быть. Не может быть повторения одной жизни...

- Было... Зачем-то время снова возвращает... Взгляд Сергея стал спокойным, но в нем была сила, заставившая Нину не только вслушиваться, но и как бы всматриваться в слова, которые рождались в его взгляде и были зримым отражением мыслей. Неужели Сергей верил в то, что говорил? Все это могло быть только порождением воспаленного воображения, до крайности обостренной чувствительности. И ничего не было удивительного, что на Сергея Брагина накатило такое в парильне, где можно было коптить воблу, колбасы и окорока, а не только тихонько впадать в уничижение и даже сходить с ума... У Нины были все основания сомневаться в здравом рассудке Сергея, и ей хотелось уйти, но его взгляд приковывал ее внимание, и она боялась даже подумать о Сергее плохо, потому что он мог разгадать ее мысли.

- И котенок тогда так же вот ловил в лужице звезду!.. А ты, Нина, стараясь не обидеть меня, так же вот сожалею-чи глядела на мой вспотевший лоб, - Сергей становился хуже сумасшедшего; он опасно покорял своей лихорадочной убежденностью и видел гораздо больше, чем мог видеть и понимать обыкновенный человек. На него действительно накатило какое-то странное наваждение. А разноцветный, шалый Фомка гонялся по лужице за одинокой плавающей звездочкой, упавшей с неба. Сергей обошел сторонкой котенка и сказал: - Сейчас может кто-то закричать в ночи...

Они прислушались. Прошла минута. Вторая... И вдруг спокойно и очень обдуманно, а главное - подготовление заголосил осел. Поорал, икнул два раза и снова заорал, как будто в себя, во внутрь, захлебываясь. Это колдовство на вислоухом осле было уже совсем потешным.

- Отгадал, Брагин! - поздравила Нина чревовещателя, но не посмела даже улыбнуться. Все же это была какая-то дьявольщина, в которой надо было разобраться.

- И тогда так было...

- Пусть, - согласилась Нина. - Ты не отдохнешь, Сережа? - спросила Нина как можно проще. - Только прямо говори, не стесняйся. Пойдем ко мне в комнату. Тихо и одни побудем... Хочешь? Ты тогда умолял...

Сергей посмотрел на нее скучно, и сожалеющая улыбка еще более опостнила его усталое и похудевшее лицо. Взгляд его, минуту назад энергичных, волевых глаз блуждал по желтеющим в бледном свете предметам.

- Вдвоем и тихо... И это уже было, Нина. Тень прошедшего...

- Говори, да не заговаривайся, Брагин! - обиделась Нина. - Что у нас было? Уж не думаешь ли ты, что я навязываюсь?..

- Я говорю о волнах времени...-Сергей никак не хотел отпускать болезненное видение, воспаленное осиянье времени. Он стоял и улыбался.

- Если ты не дурачишься, Сережа, то болен. И не спорь, у тебя затмение, - Нина стала более строгой.

Сергей пытался было снова сбить ее с толку, но она не хотела этого добровольного головокружения. Лишь на минутку покорилась видению, вдумалась в навязчивые слова Сергея и тут же увидела опасную глубину этой химеры. Она не хотела витать в сферах, в которые залетел каким-то чудом Сергей, видимо, перенагревшись в печном аду. Но и лгать она не могла. Чтобы Нина не думала сейчас про Сергея, она не могла сказать, что все это он делал притворно. Будет время и Нина попытается спокойно разобраться в приступах такой вот проникновенности зрения у Сергея, но, как и сейчас, не сумеет ничего толком объяснить, хотя и читала не раз про навязчивые идеи, про давно знакомые, как бы повторяющиеся видения. Но в чем Нина сейчас была права, так это в том, что Сергей смертельно устал, нервно надорван, а, может, и болен. Если бы не Феликс Лимонов, ей, пожалуй, удалось бы увести Сергея в ту самую светелку с фанерной дверью и раскладушкой, в которой утром он застал Нину спящей.

- Не только любопытства ради, вы должны пояснить: почему задержались в этом термосе и какой инок одолжил вам четки? Если бы вам удалось вытащить из печи копченого сига или мою будущую тещу, я бы не удивился, но увидеть четки!.. Не иначе - на вас шуба факира.

- Давно известно, что нет чуда без покрывала. На мне шуба получше, чем у мудреца Кемине. Она полна... не только заплат, но и чудес. В левом ее кармане оказались четки, нашелся кусок брынзы и вот эта свистулька.

- Туйдук! - больше других удивился находке кочегар Шабасан. - Мой. Вот где оказался!

- Нашлась дедушкина потеря! - засмеялся Мамраз.

Чабанский голосистый туйдук, обыкновенную камышинку с ладами Сергей посмотрел на свет и отдал Шабаса-ну, а вторую руку держал в правом кармане шубы, и когда вынул ее, то все увидели какой-то металлический, матово-красноватый кругляшок.

- Еще чем одарила шуба-самобранка? - не утерпел Феликс, засучивая рукава, чтобы принять от фокусника таинственный предмет.

Показав пятачок, Сергей однако не отдал его никому, продолжая держать на ладони.

- Монетка? - маялся и сгорал от любопытства Феликс.

- Награда, - с глубокой задумчивостью ответил Сергей Брагин. - За Будапешт. Чеканная медаль. Чья бы?..

На общей памяти за последнее время на Семиглавом Маре сменилось три династии ночных сторожей, и каждому из них шуба служила безотказно, постепенно обрастая заплатками. Первым в "сторожевой династии" был пожилой курд Вахаб. Ему и принадлежали перламутровые четки. Недолго пользовался залатанным кожухом и Шабасан. Он тоже знал про четки, однако не трогал их, считая чужое добро неприкосновенным. В придачу к четкам он оставил в кармане шубы туйдук, подаренный ему отцом в их последнюю встречу на берегу Каракум-реки, куда ездил Шабасан после флотской службы.

Так уж повелось: новый обладатель шубы хранил ее как зеницу ока, а с ней и память о тех, кто оставил в ней свое тепло. Третьим владельцем, самым ревнительным и грозным, был не кто иной, как Фалалей Кийко.

- Знамо, Фалалея эта медаль, - подтвердила преемница Кийко, шумливая Степанида Маркеловна. - У него их, почитай, полная грудь...

Прошло не меньше часа горячей печной операции, а в ночи словно ничего не изменилось за это время. Налетал то горячий и сухой, а то сыроватый, с длинными космами ветер. Он мыкался между пустыней и морем и не мог нарушить ни протяжности ночной тьмы, ни всполохов ночных светляков, разбросанных по озеру, но больше всего скопившихся вокруг печной громады. Чтобы не затеряться в ночи бесследно, ветер голосил, шумел в железных дебрях построек, около оторванных листов крыши, и.дико бесновался на открытой площадке, где коротали ночь добытчики. Тут он был заметнее, чем в открытом поле, на каменистом озере и в пустоте темного неба. Незримый странник становился невольным участником событий и даже помощником. Своим мохнатым помелом ветер очищал площадку от жара, срезал у печи ее пышущие лизуны и окатывал разгоряченных ребят упругими струями, пропитанными солью морских волн, запахом водорослей, дурманом степной полыни и дымком чабанских костров. У бекдузского ветра чудесный букет. Тяжело и бессловесно ворочаясь в душном склепе, ребята думали о нем и ждали встречи с ним. Выбравшись на волю, первым делом подставляли ему лицо, грудь, ловили ртом и загребали ладонями... Пожалуй, ребята делали это непроизвольно, ища избавления от удушья, и это для них было спасеньем. Но кочегар Шабасан узрел в этом слепое преклонение перед природой, и потребовал от Нины Алексеевны чуткой заботы об охране здоровья. Шальной ветер хотя и пользительный, но не очень-то он пробирает. Шабасан, потирая свой бугристый, широкий лоб, сразу же нашел этому вопросу веское обоснование.

- Надо помочь ветру, тогда и прохлады прибудет, и запашок полыни и ковыля будет погуще.

Мощный вентилятор подтащили к месту аварии и быстро пустили. Сергей Брагин, удивленный заметной переменой в климате, раньше времени появился на площадке и, увидев работающий вентилятор, прямо-таки поразился.

- Лучше и не придумаешь. Чья идея? - Сергей посмотрел на Шабасана.

- Перед вами агрегат Протасовой! - быстро ответил Шабасан.

 Снизу, из темноты, от дежурки что-то кричали. Шабасан перегнулся через железные, как у борта корабля, поручни, и свистнул, дав этим понять, чтобы кричали в его сторону.

- Джарчи-крикун зовет к телефону Нину Алексеевну! Доклад кто-то требует и ругает за остановку печи...- передал Шабасан полученные от Степаниды Маркеловны сведения.

Нина вопросительно взглянула на Сергея, замешкалась на верхних ступеньках лестницы.

- В одиннадцать ноль-ноль! - крикнул ей Сергей.- Если не верят, то пусть приедут и посмотрят.

- Иди ты, Сергей! Лучше поверят, - стала умолять Нина.

- Некогда играть: веришь-не веришь! У нас не флирт, а авария!

Повозившись вместе с Шабасаном около вентилятора, Сергей снова скрылся в темном, закрытом клубами пара погребке. Судя по тому, как Сергей спокойно говорил с Шабасаном и давал распоряжение готовить мирабилит для загрузки, а главное - как Сергей старательно поправил алую ленточку у котика Фомки и выбрал из его цветистой шубки остья верблюжьей колючки, а потом посадил себе на плечо и сдунул как пушинку на плечо Шабасану, Нина поняла, что дела у Сергея спорились. И он был доволен ребятами. Видимо, оставшись тогда один в парной барокамере, Сергей не только перебирал четки и загадывал о их счастливой звезде, но и подобрал ключик к коварному печному сундуку. Ничего не сказал ей Сергей такого, чтобы радоваться, а у Нины все равно отлегло от сердца, и сама не признаваясь в том, она все больше начинала верить Сергею, и словно бы стала лучше понимать его взбалмошный, сложный характер, в котором не сразу поймешь, чего больше: волевой, буйной силы и упорства или рассудочности, мягкости и нежности, и особенно какой-то своей веры в исполнение задуманного?.. Правда, тот кто хотел, понимал характер Сергея Брагина. Взять хотя бы этот случай с ремонтом печи, когда инструкциями, наставлениями, предписаниями, да и просто здравым смыслом отвергалось всякое касательство к печному раскаленному нутру; когда огнеупоры должны быть сначала остужены, прежде чем подступиться к ним, а охлаждение мыслилось и было возможно только при вмешательстве самого времени.

В этом случае требовалась не иначе как полная остановка, отключение всех узлов, а такие простои были больше всего противопоказаны печи "кипящего слоя". Сергей Брагин во многом не согласный с Игорем Завидным, Метановым и главными создателями печи, узревший, может быть, раньше других ее неустойку, первым же и взялся исправлять печь с риском для жизни. Он не только сам отважился на опасный шаг, но и увлек помощников, которые верили Сергею Брагину. Кажется, не ему бы, начальнику производственного отдела бросаться без оглядки в эту бучу, но Сергей, не раздумывая, ввязался в эту сложную историю. Вначале и Нина не верила в успех Брагина, а сейчас по каким-то необъяснимым черточкам и приметам она увидела в Сергее такое, что не может не обеспечить ему успех. С этой уверенностью она и пошла к телефону, рассчитывая тут же вернуться, но задержалась.

Звонили, по всей вероятности, с квартирного телефона: слышался не только вежливый голос Метанова, его плавная речь с правильными паузами, отчетливыми окончаниями слов и соблюдением всех правил дикторской орфоэпии. В мелодичные рулады Семена Семеновича вплетались детские взвизги, смех, хорошо знакомая и уже полузабытая симфоническая музыка. Оказывается, кроме обжигающего пара, грохота металла, вонючего мирабилита, смертельной усталости - были на свете... музыка, детский смех, домашний уют. Нину это так нежданно удивило, что она начала отвечать Семену Семеновичу невпопад, словно не понимая, чего выпытывал и зачем неволил наушничать вежливый и добропорядочный Метанов. После необязательного общего разговора он подчеркнуто спросил:

- Что там делает лично Брагин? Не путает, ничего не свергает?.. А, понимаю, пытается руководить! Смехотворно. Не все распоряжения принимайте безоговорочно. Не стесняйтесь, звоните мне домой. Информируйте обо всем, Нина Алексеевна! Почему сам Брагин не подходит к телефону?.. Ниже достоинства? После того, как мы обменялись мнением...

Ребячий смех на другом конце провода умолк, стала слышнее музыка, увертюра Бетховена... "Эгмонт" или "Кориолан". Нина иногда путала их, если слушала отрывочно.

- Брагин не хочет говорить! - вдруг сказала Нина.

- Ах, не желает, хотя и знает, что вызываю я?.. -

немедленно последовала мелодичная и почти напевная фраза.

Спохватившись, Нина постукала по решетке трубки ноготком и нарочно дунула так, что по линии пошел треск.

- Алло, вы слышите, Семен Семеныч? - пыталась выпутаться Нина из неловкого положения. - Накладки сплошные! Сливаются... Брагин... Бетховен...

- Повторите, кто уволен? - всполошившийся Ме-танов ничего не понял: - Ах, Брагин нахален? По буквам передавайте об этом... Весьма важно.

- Алло!.. Работают как черти, говорю, - тихо и отчетливо послала по проводам Нина. - Брагин не имеет времени на разговоры. Да, все делает по-своему, а ребята помогают. Нарушает и коверкает?.. Нет, себя больше калечит. Фиаско? Пока не знаю кто... Брагин уже распорядился поднять вторую смену. Скоро пускаем печь. Не верите и меня спрашиваете? Да, и Сергею Денисовичу, и ребятам я уже поверила. Опять фиаско?.. Угадали, я хочу быть храброй.

Длинная пауза позволила Нине снова встретиться о "'Эгмонтом".

- Удивительное существо человек, - начал Метанов плавный, должно быть тщательно продуманный диалог, заготовленный на всякий случай и вполне возможно, что не для нее, - верить он может даже тому, что нелепо и несбыточно, лишь бы продлить, подхлестнуть надежду. Считаю эту духовную гидропонику...

Нина слушала молча, прижимая трубку к уху обеими руками. Всем существом она ловила мятежную и одухотворяющую музыку Бетховена, слушала муки и восторги бунтаря Эгмонта. Погрузившись в стихию звуков, Нина поражалась какой-то необъяснимой зовущей силе музыки, стремясь всем сердцем за сильным и правдивым бетхо-венским зовом жизни... Неподвижно стояла она в низенькой комнатушке с фанерным потолочком, прижавшись к стене и приникнув к родничку чудесных звуков, лучше и живительнее которых сейчас для нее не было ничего на свете. Нина отдалась музыке целиком, изливая свои чувства, душу и получая ответную поддержку.

А говоривший с упоением и красивостью Метанов казался пустячно порхающим и хотя важным, но не взаправдашним. Жизнь грозила сладкоголосому Семену Семенычу свежим, буревым ветром. И буйство этого ветра Нина слышала в мятущейся музыке "Эгмонта", которая не глушила голос Метанова, а сжигала...