Берег опустел. Тугую и стойкую тишину не нарушало даже вечное движение моря. Становилось как-то сиротливо перед огромностью мира. Завидный смотрел в даль моря, но думал не о водной стихии, а о том, почему бакенщик Кийко, едва успев доложить о встрече с торгашом, так торопится оттолкнуть лодку от берега и старается не смотреть в его сторону. Тяготила какая-то недосказанность.

- Днем фонарь-то надо бросать! - окликнул бакенщика Завидный, потрогав за дужку неказистый светильник с закопченным стеклом.

Не очень охотно отозвался Кийко, поглядывая из-под согнутого локтя:

- Шуметь-то не надо, Маркович!..

- Передал? - спросил Завидный, не скрывая своего нетерпения.

Прыгая в одном сапоге, Кийко отталкивал лодку все дальше от берега.

- Вечерком лучше бы об этом, Игорь Маркович. Опрятнее будет, - Кийко, чтобы приглушить разговор, старался греметь пустым ведерком, бултыхался за бортом лодки веслом. - Как на грех, подвернулся этот сосунок. Не иначе, упокоят прыткого пловца. Ну и быстряк! Куда заплыл!.. Все я прикинул: и духовитого торгаша покататься взял незаметно, и встречи с маячными избежали, а этот нырок объявился около самого острова. Тонуть зачем-то вздумал... Видел он что-нибудь, аль нет?.. Мытарься теперь. Лишний сыч в таких делишках... -не спуская глаз с Завидного, пугнул его на всякий случай Фалалей Кийко.

Неожиданная перепутанность ходов и первая затычка в этом щекотливом и весьма деликатном деле не столько испугала и обеспокоила, сколько взбесила Завидного. Преступного он не видел в своих сношениях с иностранцем, но лишних разговоров опасался. С его стороны не могло быть никаких просчетов. Он все объяснил Кийко, имел откровенный разговор с удивительно понятливым агентом иностранной торговой фирмы, человеком деловым, любознательным и опрятным... Рукопись, которую следовало ему передать, в сущности не представляла ничего особенного, не содержала больших секретов. Отпечатанный на машинке материал был популярным описанием добычи солей в Бекдузе и проблем залива, которыми интересовались во многих странах; и не только в Италии, куда отправлялись сейчас первые партии сульфата, собранного на элитном Шестом озере. Этот материал Игорь Завидный готовил для журнала и решил проверить его ценность... Можно бы ознакомить со своими заметками иностранца где-то в другом месте, но Игорю казалось, что раньше времени об этом шума поднимать не следует. Осторожность, пожалуй, не повредит. Он хотел этими первыми, общими заметками как бы затравить иностранца, привлечь его внимание к своим выкладкам и своей незаурядной особе... Игорь Маркович, давно помышлявший об ученой карьере, пока не все до конца обдумал, но надо же было сделать первые шаги, а нужное потом прибавится. Ради популярности стоило рискнуть... И вот первые козни, досадные неприятности из-за неуклюжести Кийко, подвернувшегося со своими услугами и закопченным фонарем; несмышленыша, интернатского пескаря, который вздумал тонуть и телипаться поплавком на волнах около острова, где Фалалей Кийко облюбовал местечко для прогулок с любознательным негоциантом. Правда, нет худа без добра: возня с парнишкой дала возможность Игорю повидаться с Кийко.

Завидный сказал, чтобы в порт за ним не приходила машина. Под этим предлогом он мог задержаться на берегу, но все же нарываться было нельзя. Его ждали и могли подумать, что он увиливает от поездки к провальному месту около новых рапозаборников; и во-вторых, при столь трагических обстоятельствах, когда весь поселок химиков взбудоражен случаем с утопленником, он вздумал прохлаждаться или выжидать где-то у моря... Но как бы там ни было, Игорь Завидный не мог уйти к конторе комбината, где условились встретиться с Брагиным, не расспросив обо всем незадачливого, хромоногого топтыгу Кийко. Размышляя, Игорь упрекнул себя: очень уж легко доверился он бакенщику. А впрочем, так ли это, не сам ли Кийко надоумил поговорить с иностранцем, который якобы проявляет к Завидному интерес? Да и так ли незадачлив бакенщик, и такой ли он простофиля, каким кажется поначалу? Игорю Марковичу хотелось услышать ответ если не утвердительный, то хотя бы обнадеживающий. Если игра не клеилась, зачем продолжать?

- Вам, Маркович, дадено время подумать. До вечера. Кажись, уступку купчик вам делает. Хотя и торопится с отъездом, а подождать согласен. Видать, не хочет увозить пустым портфель из крокодиловой кожи. Решайте, Маркович, - облизывая раздвоенную губу, морщась, проговорил Фалалей. - Мне побыстрей бы сбросить с себя эту налыгу, которую накинули как на вола в ярме. А то, не ровен час: начнут выпрямлять только один рог, а нечаянно на хребетике и позвонки посчитают!.. В таких делах не всегда опрятно получается. Знаю, в похоронной служил...

Прежде чем надеть второй сапог, Кийко принялся разглядывать дырку на его потертой халявке, а через пробоину как будто прицелился прямо в грудь Игорю Завидному.

- Заморский гость, кажись, не прочь попользоваться бумагами, только не пойму, чего он темнит... Может, дополнения ему нужны?.. Помозгуйте.

Умеющий действовать умно в сложных делах Игорь Завидный все же не сразу понял, что не стоило ему так горячиться и показывать Фалалею свою зависимость от заезжего иностранца. Этому торгашу могли в любое время отказать в поставке сульфата и прекратить всякие сношения с заграничной фирмой, как и намекал на такой исход наш представитель, сопровождавший торгового агента. О своей невольной зависимости от самого бакенщика, оголенного до пояса и лоснящегося, словно в смальце, Завидному было недосуг думать.

- Где рукопись? Хочу видеть, - потребовал Завидный, заглядывая в пузырь фонаря и под сиденье в лодке.

- Про то и не сомневайтесь. У меня покойно, как в гробике.

Игорь хотя и нервничал, но старался держать себя в руках У него было основание надеяться, что, связавшись с утопленником, Брагин из больницы скоро не вырвется и на промысла не уедет. Встав вполоборота к Фалалею, чтобы можнр было следить за подходами к лодке, Игорь заставил бакенщика более подробно рассказать о встрече с ловким негоциантом. Слушал Игорь, тяжело дыша от напряжения, и узнал такое, отчего пришлось еще больше задуматься.

... Утром, объезжая бакены, Кийко встретился с ребятишками, которые спозаранку проводили Мурада в опасное плавание. Вооружившись багром, он хотел отправиться на поиски мальчугана, но передумал. Прямой опасности пока не было. Кто знает, может, и доплывет до острова. Лишнего шума боялся Фалалей. Он разделся донага, но купаться не решился в такую рань и отправился нагишом бродить по берегу с фонарем. Возле косы, в глухом месте, он встретил иностранца и без особых помех посадил его в лодку и отправился за остров, где на зорьке начинался воскресный лов. Ребячья орава со своими затеями и рыбаки не очень беспокоили. Таиться в чем-либо Кийко и не думал. К подводной косе, опасной своей каменистой скрытностью, бакенщик подплыл осторожно и в назначенный срок,

...Там они и встретились поутру, оттуда и потянулась цепочка событий воскресного дня. В лодку проворно, с завидной спортивной легкостью скокнул смышленный иностранец. Больших подозрений эта прогулка не могла вызвать. Это раньше иностранцы были невидалью, а теперь к ним до того привыкли, что порой принимали как своих командированных, а иногда и с такой угодливостью - сущее умиление. По-русски многие из них лопотали исправно, обходились без толмачей и нянек. Бывало и такое: чтобы выразить к приезжим, свое чрезмерное расположение, им старались показать как можно побольше, а порой - вещи для них совсем не обязательные. Доверчивость, как говорится, гостеприимство через край.

В Бекдузе торгагент жил вольготно, хотя особенно широко разбежаться ему было и негде: море, пески, соляные перелоги..Но если гость не сумел развернуться вширь, то, кажется, небезуспешно проникал вглубь. За неделю, что жил в поселке, завязал знакомства с работниками экспедиции на Баре, которые приезжали с залива и жили в гостинице, заинтересовался независимой и импозантной личностью Игоря Завидного. У них появились какие-то общие интересы с ним, были места ежедневных встреч: гостиница, столовая, контора, сульфатные угодья и - делающий всех равными на лоне природы - пляж Еще тогда, когда помощник иностранца знакомил их, торгагент проявил скрытое, но не настолько, чтобы этого не заметил Игорь Завидный, любопытство к работе молодого специалиста. Потом при встречах этот интерес проглянул более откровенно, и опять это не укрылось от Игоря, и даже в какой-то мере польстило ему. Правда, он не придавал этому большого значения, понимая, что в мировую науку с помощью таких знакомств не войдешь, но как-то прославить свое имя предоставлялась возможность. Причем Игорю Завидному никаких открытий тут не принадлежало, но он что-то знал, мог пописывать. Очень прельщала публикация Выход за границу, такая доступная популярность!..

В институте галургии, который представлял здесь на промыслах Игорь Завидный, крупные ученые гордились своими заграничными публикациями. Они считались достижениями научной мысли, имели завидный резонанс. Но то крупные галурги! А он разве не может сделать первый шаг к настоящей славе?.. Так что Игорю не было никакого расчета отставать от своих маститых коллег. Получится задуманное - хорошо, а если ничего не выйдет из бекдузского дебюта - потеря небольшая, тем более, что никто об этой неудаче знать не будет. Напечататься за рубежом Игорю было лестно, и он решил действовать тайком, втихомолку. Рискованное дело, но бакенщик Кийко- человек от науки далекий и в подобных тонкостях вряд ли разбирается. Зато оказался полезным как связной.

А на большее и не претендовал губастый Фалалей. У него был свой расчет: сначала он прихватил с собой полученные от Завидного бумаги и посадил в лодку чернявого торгаша, от которого густо пахло одеколоном, как от залежалого покойника перед выносом... Удалившись от берега, сидя на корме с веслом, Кийко осторожно готовился к началу разговора, для которого заранее припас несколько обязательных слов, самых необходимых; и ни одного лишнего.

Правда, он допускал, что иностранец сам начнет разговор; Фалалею он чем-то напоминал пленного фрица, те, как известно, были очень разговорчивы и любезны. С чего только начнется этот разговор? Плыли на волну, держась чуть левее острова, поодаль от проторенного фарватера Неожиданно за бортом показалось что-то блестевшее, продолговатое. Когда подплыли поближе, увидели неподвижную севрюгу, с застывшими плавниками, будто заснувшую.

- Лучи? - сразу же оживился иностранец, глядя красивыми бархатными глазами на молчаливого кормчего. - Опасная смерть...

- Про солнечный удар говорите? - Кийко не ожидал такого пустякового разговора. - Небесный луч их не берет. У севрюг своя смерть. Рыбья, невидимая...

Заинтересовавшись падалью, торгагент взял у Кийко весло и подогнал остроносую севрюжку поближе к лодке.

- Рецедив заражения!..

- Зачем зря наговаривать: всякая тварь в свой час дохнет, а полезная животина особенно квелая!

- Природа не очень вредная особа! - в дополнение к своим словам иностранец пустил в ход руки, начал "выражаться" на пальцах, хотя и языком объяснял не так уж плохо. - Я имею сказать болезнь...

- А, стало быть, вы про ту болезнь, от которой на голове плешь растекается и кости крошатся?

Иностранец покосился на лодочника: или очень глупого, или утонченно хитрого. Прислушался к говору моря и взглянул на небо. Хотя и чувствовалось движение воды, ветровые вспышки, но мир берегла внушительная тишина. Кийко забрал у гостя свое обглоданное, узкое, как вобла, весло, крякнул и поплыл к острову. На покойницу-севрюгу больше не взглянул.

- Возникла, пожила свое и ушла. Задержаться на этом свете дольше срока никому не дадено. Без обновленья никак нельзя... Сядьте или нагнитесь, а то носа лодки не видать.

Носатая рыбина осталась далеко позади, а господин в спортивной куртке и синих очках все кособочился в ее сторону и прислушивался, посматривая на небо:

- Мэмэнто мори, мэмэнто вивэре!.. - промурлыкал торгагент, переливая воду из ладони в ладонь, как будто собирался умываться.

- О каком моменте в море говорите? - спросил Кийко. Обмакнув в воде весло, он включил моторчик своей лодки. В проливе, между островом и берегом, волна была шире, течение сильнее.

- О, и в переводе этот афоризм имеет черный блеск... Помни о жизни, помни о смерти. - Поглядывая за борт моторки, гость, видимо, ожидал еще видеть осетра или севрюгу кверху пузом. Он вынул из кармана платок и бережно стал протирать очки, недовольно ощупывая взглядом развалившегося на корме Фалалея. Можно было подумать, что эта вылазка на остров была затеяна самим Кийко, как морская увеселительная прогулка, и что это не был задуманный кем-то вояж для обмена "научной информацией заинтересованных сторон, во благо мировой цивилизации". Угрюмый бакенщик достал из-под сиденья оторванный карман от ватника и начал вытирать руки, как бы с намерением что-то предпринять. Эти манипуляции заинтересовали торгагента и он начал оглядываться по сторонам. Заметив встречную шлюпку, надел очки, перегнулся за борт.

- Дико кругом, а есть люди, которые понимают смысл жизни. Бизнес и частная инициатива - есть двигатель прогресса. Этот приятный галург, который Завидный... имел бы у нас, в свободном мире, славу, богатство! Бизнес. Профит. У него активная голова и быстрые руки. Ближнего не надо обижать, его надо перегонять!.. Вместе - всегда тесно. А который злой конкурент - пусть будет труп,- собеседник Фалалея неожиданно оказался еще и шутником. - Теснота хороша, когда рядом крепкое и горячее тело девушки... Вы - есть настоящий гондольер! Мужчина, когда очень тесно, должны знать!... У вас тут тихий и приятно дикий пляж. Я видел на нем очень гибкое тело... Этот инженер, который Завидный, хочет получить любовный патент на тот инженер, который крепкая и злая девушка... О, я хорошо наблюдал. Они очень современно лежат на пляже. Такая девушка в умелых руках - тоже бизнес. Но пусть знает он, Завидный, как много шелка надо на ее волнистое тело! Пусть он не упускает случай иметь свободные деньги для своей знойной Кармен. Наша фирма умеет ценить игроков хороший класс, которым не нужен гандикап. Завидный может играть на равных и даже давать фору. У него хороший вкус, он сразу меня заметил! Наша фирма не только берет сульфат, она ищет пригодных друзей!..

Разговорчивость этого нарядного селезня была для Кийко кстати. Огибая остров, он все еще мучительно раздумывал, как бы быстрее развязаться с надоевшими бумагами, которые он сберегал то в сапоге, то под сиденьем лодки, то в фонарном пузыре. Слушая, Фалалей не очень вникал в смысл этой длинной проповеди, но вполне разумел, о чем заботился экскурсант. За островом, на солнечном плесе царило рыболовецкое оживление. За время штормов рыбаки истосковались по жадному клеву, дружно высыпали на море, и каждый занял свой участок, рыбный "мел-лек", облюбованный еще с весны.

Чтобы не особенно маячить и в то же время не делать подозрительного таинства из своего вояжа, Кийко лавировал между островом и рыбаками, не упуская из поля зрения самых дальних лодок, на которых узнавал дружков, втихую промышлявших со своими переметами красную рыбу, которая строго оберегалась.

- О, вы у нас были бы доходный гондольер! - услышал Кийко непрошенную похвалу. - Кто умеет так молчать, тот дорого стоит. Вы хороший гид. Я хотел бы видеть лысый остров... Можно?

- Мы его не прячем. Наоборот, стараемся показать, и говорим про него: у нас тут революция была. Да еще какая!.. - голос у Фалалея Кийко неожиданно переменился, стал тверже и внушительнее.

- Понимаю... С острыми клыками интервенты? Я много видел красный плакат.

- Клыков у этих упырей не видел, а зады запомнились...

- О, зачем так ругать! История не всегда любит громил. Она протягивает руку для поцелуя тому, кто умеет тихо... Наша фирма не обижает друзей тихих и умных. Вас, гондольер, тоже не забудем. Я уеду, а другой специалист может приехать... Фирма друзей не обижает.

Сбавив газ у мотора, чтобы лучше слышать собеседника, Фалалей старался уловить главное, потаенное в разговоре, опасаясь слишком хитрой "насадки" на закидушке ловца. Сомнительного не усмотрел и, взбодрив моторчик, на больших оборотах направил лодку к южной, каменистой оконечности острова. Пусть потом Завидный выясняет тонкости дипломатии, а он - просто морской извозчик. Какой он гондольер! Фалалею Кийко на сегодня хватит звания бакенщика, и прошлое у него прочно покоится на двух медалях и почестях контуженного фронтовика. Не ропщет Фалалей.

Причалили к лобастому валуну, похожему на черного борова. Потрафляя течению веслом, Кийко подтянул корму лодки к пологому спуску, высадил притихшего экскурсанта на берег. В расщелинах со вздохом плескались волны; в открытом море они казались меньше и спокойнее, чем у берега, где обрывался их бег, и они всю накопленную силу и злость вымещали на одиноком, сиротливом островке Кара-Ада.

Неторопливо, молча устремились они на крутой откос. Карабкаясь по карнизу скалы, напарник Кийко вдруг вскрикнул и с перекошенным от ужаса лицом попятился, чудом удержавшись на острие камня Он успел подняться довольно высоко, и падать было страшно и опасно. Разожми руки - полетишь вниз, и, пожалуй, не в воду, а на каменистые зубцы. Кийко что-то кричал агенту из-за валуна, но тот не слушал. И вдруг Кийко увидел, как у экскурсанта по волосатым рукам с побелевшими от натуги костяшками и золотым перстнем, лениво, с холодным безразличием, медленно поводя головой, ползла живая плеть... Серая, скользкая, жирная. Касаясь рук, ее рубчатый, слюдяной живот проминался, и страшно было видеть, как тело гада непрерывно двигалось, стекало с руки, а поднятая голова с желтоватыми бусинками глаз все время маячила перед лицом экскурсанта с вытаращенными глазами и потным лбом. Кийко оторопело наблюдал из-за каменного высокого шкафа, зная, что всякое шевеление к добру не приведет, хотя, по всей видимости, блудливого иностранца уважила не ядовитая гадюка, а студенистый увалень - уж. Они кишат на Кара-Ада, и попадались не только в одиночку, но и клубками, шевелящимися кочками с десятками голов и остреньких жал. Облобызав руку торгагента, флегматичный уж скрылся во мглистой сырости, а страдалец с золотым ободком на пальце никак не решался открыть сощуренных глаз. Должно быть, гадючий холод дошел ему до костей и он долго еще чувствовал прикосновение ползучей слизи... Фалалею и сейчас шуметь было опасно: вздрогнув, человек мог расслабиться и рухнуть с обрыва. Подойдя сбоку, Кийко ухватил лежащего ничком покупателя химикатов и "тихих" душ за руку и оттащил от обрыва на мшистый тюфячок из плесени.

- Где вы прятались? Вам отвечать за меня перед свободным государством! Убили кобру? - принялся вдруг кричать торгаш, разглядывая свои руки, как будто они стали чужими, мерзкими. - О, этот холод с того света!- он встряхнул кистями, отер их о штанину и стал дуть в ладони, словно на морозе. -  хуже смерти... Плохо, когда у тебя холод. Мне никак нельзя!.. Его могут почувствовать женщины. И тогда... - экскурсант не знал, что делать с затекшими руками, обласканными гадом. - Как долго гадюка текла! Страшная пытка. О, теперь я знаю тот холод, который ждет там!.. Моя душа будет чувствовать этот холод, будет леденеть, но спастись не сможет... Ничего не будет - только леденящий холод! Вы понимаете?..

- Понял еще на фронте, - с каким-то спокойным- и тихим ожесточением ответил Кийко. - Я знаю другую пытку... На фронте я никого... слышите, никого не убил. Ни одного вражеского поганца не прикончил... Но я многих, очень многих не смог спасти от смерти - своих... упокоил. Не врагов, а своих... боевых друзей, - Кийко в первый раз так близко и так пристально посмотрел в очаровательные, лучистые глаза иностранца, и тот не выдержал его пренебрежительного и леденящего взгляда. - Знаешь ли ты, ездок по свету, что хоронить своих тяжелее, чем убивать врагов?..

Притихший торгагент так и не решился взглянуть на своего гондольера в эту минуту. Отвернувшись, он думал свое:

- У вас есть холод... от другой змеи! Я боюсь политику.

Они встали на разные стороны поржавелого, корявого камня, и были на виду у рыбаков. И это Фалалею не претило: к чему играть в кошки-мышки, пусть их все видят. Чтобы не обижать Игоря Завидного, уважить его просьбу, он покажет иностранцу "змеиный остров", и они вернутся в Бекдуз. Никакого разговора о бумагах пока не получалось. Возможно, они и не понадобятся? Это - к лучшему. Не придется потом терзаться ожиданиями каких-то последствий.

Они прошли по мрачному коридору нависших каменных громад с мокрыми, гладкими стенами. В душной сумеречности что-то хлюпало, возилось, шипело. Поднялись на небольшую террасу с двумя ковахами - неглубокими пещерными боковушками в скале. Закрытая со всех сторон, ровная площадка казалась полом опрятной комнаты, не имеющей крыши. Экскурсанту, видимо, нравилась эта камерная обстановка, тишина укромного уголка. И он не скрывал, что ему теперь импонировала безлюдность острова и библейская пустынность змеиного заповедника. Куда девались недавние страхи и философичные, грустные размышления о человеческой неприкаянности, бренности бытия, "вечном хладе" и неприютном потустороннем мире! У него вдруг пробудился живой интерес к окружающему, и он силился проникнуть взглядом на другой край острова.

- Маяк спит? - вскинул он чистый, до полированного блеска выбритый подбородок. - Ему надо быть против солнца. Вот такой азимут...

- Направления тут разные!..

Экскурсант становился не только любопытным, но и нагловато настойчивым. Он понимал, что инженер Завидный в этом деле пытается хитрить, сам не поплыл, а послал бакенщика: что он думает?

- А далеко отсюда до маяка, имея в виду слышимость... Кийко не был склонен к рассусоливанию, не очень сдержанно ответил:

- Кричи хоть до мокроты!.. Не услышат маячники.

- Кричать нет необходимости, - торгагент, чуть прищурив левый глаз, поднял лицо к солнцу и косил на своего гондольера. - О, как здесь интересно! Не покажете ли еще что-нибудь гостю? Экзотика -моя слабость Потрудитесь. Тот, который Завидный, отблагодарит.

Скрытый намек кольнул Кийко в больное место, но он совладал с собой. Потрогав пальцем канавку на своей заячьей губе, он с готовностью предложил свои услуги.

- Шагайте. Сейчас увидете!.. - Кийко вскочил на каменный придел у скалы, в углу площадки, и помог взобраться туда же своему спутнику. - Смотрите. Лучше смотрите! Вам это надо видеть. И запомнить.

С невысокой гранитной приступочки открылся удивительно широкий мир. Около серокаменного подноса, на котором они находились, оказался продолговатый грушевидный водоем, не озерко, а тихая котлубань - впадина с чистой дождевой водой. По дну наполненной до краев нерукотворной ванны стлался изумрудный коврик, а на него, сверху, через ключевую прозрачность, падали тени от обоженных солнцем и потрескавшихся каменистых истуканов. Это чистенькое зеркальце было самой живописной отметинкой на мрачном острове, как драгоценный амулет на челе грубого дикаря. Вокруг этой глубокой лужицы не было ни деревца, ни лужайки, ни полынного кустика. Вполне подтверждалось, что "змеиный остров" был когда-то огромной подводной скалой, которая потом вылупилась из пучины, идущего на убыль Каспия; поднялась она из воды голой и за долгие годы не обзавелась никакой живинкой, осталась прежней мертвой глыбой, хотя и величалась теперь островом. Унылый вид Кара-Ада еще более оттеняла и подчеркивала окружавшая его раздольная, морская вольница: горы облаков на горизонте, разноцветная чересполосица водных полей, растрепанная ветром длинная, пенистая коса, а у горизонта - как плавающие листики лавра - лодки и корабли на рейде, неподвижно и уместно впаянные в морской пейзаж. Маяк, хотя он и возвышался над этим вечным покоем, с того места, где стояли Кийко и черноокий иностранец, не был виден. Его скрывал красноватый подкрылок скалы, опущенный тяжело и низко, словно богатырское забрало. Неугасимый светильник, словно хранитель огня Прометея, никогда не обманывающий маяк, будоражил море и небо в любую непогодь и хмару; он маячил самым далеким путникам, а вот совсем рядом его рассмотреть было невозможно. Видно, не для дурного глаза открывал Кара-Ада свое лицо.

... Море. Небо. Камни да еще что-то невидимое, но неотступно присутствующее рядом. И это незримое, но сильное и волевое чувствовалось в воздухе, в камнях, в переливах волн и даже в облачке, упавшем на живую скатертку дождевого водоема.

- Смотрите, - повелительно шепнул бакенщик пришельцу. - Шире глаза откройте!

Все, что было доступно взгляду, уже осмотрел торг-агент, и даже пощелкал фотоаппаратом, из которого умел постреливать почти не целясь, навскидку. Должно быть, оптическое ружьецо было пристреляно надежно. Он порывался за скалу, не иначе, надеясь увидеть маяк и еще чего-нибудь, но Фалалей Кийко неволил его взгляд в другую сторону.

- Туда смотрите!

- А-а! - игриво заулыбался пришелец. - Куча камней и медная звезда! На эту жестянку надо смотреть? Пожалуйста, я с удовольстивем... Могу для фотокадра! Эти несуразные камни не очень портят рельеф. Экзотичный пейзаж. О, Азия!

Фалалей не оскорбительно, но властно повелевал:

- Посмотри и запомни это место! Другим там расскажи. Не так смотришь. Прямей и шире смотри!..

- Отчетливо вижу и без очков серую кучу. Натуральные камни, а ля булыжники!..

- Могила.

Пришелец с тихим испугом, уже по-другому взглянул на одинокий, гордый холмик, машинально снял шляпу и спрятал ее за спиной.

- О, жалкая могилка! Это всегда трогательно. Рядом с могилой забываешь о пустяках и обидах.

- Вечная могила. Навсегда она свежая. И памятливая: около нее ничего не позабудешь!..

В руках экскурсанта сверкнул фотоаппарат.

- О, романтика Азии! Утопленник или от змеи?..

- Разные тут... Их много: и заморенных, и тифозных, и утопших, и засохших!.. Еще не все отыскались. По косточкам собираем и храним. Братская могила..

- О, я слышал про этих гордецов, которые без кушанья, без всякого багажа и воды остались на необитаемом острове Кара-Ада. Никто не просил пощады и еды!..

- Смотри. Здесь видны и интервентов следы... На этом змеином острове народных борцов погубили. Каждый камень здесь - мститель. Камни не умирают. В них остался их огонь, - Кийко дал волю словам и тут же умерил пыл.

- О, революция - плохая драма. Стреляют - все, и без холостых патронов! Она нашла даже этот змеиный островок. Лучше без революций... Надо тихо. Ты согласен, хозяин гондолы?

Пренебрежение и даже брезгливость к могильным камням, подленькое смакование какой-то сомнительной независимости и безверия у этого холеного красавчика были противны.

- Идите к могиле, - пригласил Фалалей торташа.-Иногда там слышны голоса... Приготовьтесь. Всякое бывает!

- Химера. Я убежденный материалист. Люблю диалектику, хотя и принадлежу, как вы говорите, к миру капиталистов. Надо уходить отсюда. Оставим в этой могиле политику!.. Ведь я не столько представитель торговой фирмы, сколько турист. О, у вас очень уважают и берегут интуристов. Многое им показывают. Вы сильные. Вам можно... Но у меня спрос скромный. Я любитель природы, экзотики. Ведите, гондольер, туда, где можно отдохнуть и где есть редкий, красивый вид!..

Не знал и не догадывался Фалалей Кийко, что про него говорил иностранцу Завидный, но уже начинал понимать, что этот обременительный экскурсант не очень-то ему доверяет, испытывает и мучает утонченными уловками. Отыскивая поудобнее спуск к небольшой лагуне, турист с коммерческими поручениями снова напал на Фалалея с дознаниями, но теперь иного - сердечного порядка.

- У вас должна быть большая семья, гондольер? Задумчив и осторожен человек, который кормит много детей,- ни с того, ни с сего вздумал он сочувствовать многосемейным, к которым причислил и одинокого Фалалея. - Своя гондола - хорошо, но нужен еще бизнес!..

- Нет нужды! - хотел отнекнуться Фалалей.

- О, вы гордый аскет! Женоненавистник... Так у вас говорят? Вы их боитесь? О, зачем опасения!.. С ними надо тонко уметь... Помогает!

Фалалей остановился, широко расставил кривоватые ноги в кирзовых сапожищах и поиграл кончиком ремешка.

- Отгадали. Премного побаиваюсь их... Все какие-то жидковатые попадаются. На том и овдовел... Так что я против них во какой зуб имею!..

И тут, наконец-то, Фалалей угодил иностранцу как истинный гид. От удовольствия торгаш с икотой засмеялся и причмокнул, потерев ладони о согнутые коленки.

- О, вы есть великолепный оперный гондольер! Зачем у вас не гитара ловкого Фигаро, а фонарь Диогена?..

- Эх, опера, туды ее в качель!.. И без гондолов мне тоже, а фонарь нужен, чтоб всякую мошкару привлекать на свет! По ночам-то одному скучно, - отшутился Фалалей, поглядывая на укороченные тени скал. - Солнце скоро подойдет к обеду. Пора. В срок вас доставить обратно наказывали.

- Спешить надо медленно!

Остановились. Прислушались. В камнях что-то цикало, тонко позванивало, и могло показаться, что это змейки оттачивали и пробовали свои жала. Осторожно ступая, вышли на карниз скального обрыва и спустились с него на солнечную проталину с овальными выпуклостями, грузными, застывшими, напоминавшими наплывы вулканической лавы. Между буграми извивались трещины с мшистой оторочкой. На лобастой поверхности было скользко, не за что ухватиться при падении. Балансируя, торгагент хотел перешагнуть через трещину и замер. Откуда ни возьмись, на площадку вихрем выскочила серая, рослая овчарка. Без лая, с выставленными вперед ушами и острым клыком она метнулась под ноги, и не успел торгаш опомниться, как овчарка выдернула из-под камня толстую гадюку, одним махом разорвав ее надвое... Отброшенные в разные стороны половинки извивались, подпрыгивали, ища друг друга, чтобы соединиться. Голова шипела, поднималась стоймя и пялила еще живые и уже мертвые глазищи...

- Найда! - крикнул Фалалей. - Ко мне, Найда! Собака, не обращая внимания на окрик, рыскала меж камней с низко опущенной мордой, делала круги, петляла.

- Майна... Вира! - бакенщик попытался взять лягавую морскими командами. - Вира!.. Назад, Найда! - Кийко боялся, как бы серая, с черным ремнем на спине, здоровущая овчарка не набросилась на чужака. Тогда, наверняка, не избежать международного скандала.

Сам иностранец старался помочь бакенщику избежать ненужной скандальности. Он наклонился, присел и принялся тоже отдавать команды, но не собаке, а Фалалею.

- Фас... фас! Именно так командуйте ей!.. Тубо... апорт...- с перепугу торгагент, видимо, тоже что-то путал, заикался и мешал слова. - Зовите ее, чтобы удалилась!.. Персона нон грата! Цыц!..

- Найда, дуреха, выдеру! - нашел-таки Фалалей верные для нее слова.

Собака подбежала, осмотрела, обнюхала обоих и отошла в сторонку, продолжая наблюдать за чужаком и за ползучими гадами. Умная Найда была настороже, но не выказывала открытой враждебности или злонамеренности, прохаживалась в сторонке и косила глазом за камень, голый и круглый, как шар.

- Охрана маяка? - отдышавшись от испуга и резких движений, спросил турист напрямик.

- Какая там охрана! - ответил почему-то гнусаво Фалалей.-Прибежала дворняга... Охотится наша Найда не за шпионами, а за ужами. Заметили? Свой приемчик выработала. На две половиночки делит гадючье тельце; туда головка, а сюда - хвостик... Не буду врать, чужих людей Найда тоже примечает, особенно когда с дороги сбиваются.

- Змеи. Могила. Ищейки... Очень густо!.. Другой охраны на Кара-Ада и не надо, - заключил со скрытой озлобленностью торгаш.

Прищелкнув пальцами над головой, он подал знак своему гиду, чтобы двигаться и побыстрее уйти от клыкастого конвоя. Ему удалось сделать всего несколько шагов в сторону моря, далеко он не ушел. Невесть откуда выскочила вторая собака, поменьше первой и не такая породистая, но куда более свирепая, с черным мурлом и белыми кустистыми бровями. Рыча и двигая складками на шее, пес остановился и начал, не спеша, перекладывать примой, твердый хвост из стороны в сторону, словно отсчитывая минуты, оставшиеся людям на раздумье и на прощанье с солнцем...

- Тарзан, сидеть! - обратился к барбосу с невинной улыбкой Фалалей. - Разберемся. Шабаш!..

К кудлатому, разномастному псу с белыми бровями важно подошла дородная красавица Найда и что-то, видимо, сообщила ему по-собачьему. Тот перестал рычать и уставился на бакенщика, шевеля обрубками ушей. Фалалей, подмигнув, бросил псу облупленную тарашку.

- Поотведай, Тарзанчик, остренького. Найда, не тронь! Получи вот свое!.. - Фалалей взял из рук торгаша печенье и положил перед собакой.

К удивлению и досаде иностранца безухий кобелек рыбу охотно сожрал, а на "десерт" даже не взглянул. Но в долгу он не остался и тут же доказал свое уважение к негоцианту, проявив даже услужливость. Метнувшись за расколотый молнией валун, Тарзан повозился в густой, мшистой зелени и вернулся с живой плеткой в зубах. На-пружинясь, он мотнул мордой, сделал рывок, и в зубах у него хрустнуло... Помедлив, Тарзан оскалил клыки, рванул еще раз, и положил у ног туриста дрыгающуюся, надорванную гадюку...

- Вот и вам презент! - не из желания оскорбить гостя, а по ходу действия негромко сказал Фалалей Кийко.- Не обессудьте. У Тарзана свой прием-он слегка надрывает. Нежный пес.

- Мерси! - поморщившись и вздрагивая, ответил торговый агент. - Теперь я хочу, чтобы домой!..

- И я согласный, - вежливо ответил бакенщик. - Еще посмотреть ничего не хотите? Мне наказали...

- Зачем вы так долго мучили? Я просил быстро и тихо, - ответил экскурсант. - Пишущий автор, который есть Завидный, должен оценить такое. И вы тоже!.. - Само собой! - Кийко удивлялся способности этого красивого, изнеженного хлюпика быстро меняться, умению мгновенно брать себя в руки и не упускать инициативу в разговоре и действиях. Фалалей вздохнул и добавил. - Спустимся к морю. Там покойнее .

- Бумагу дадите почитать. Я буду думать...

- Как не дать: велено угождать и нос по ветру держать. На подхвате!..

Ставший вдруг официальным, чем-то недовольный представитель торговой фирмы взял у Кийко скрученные в трубочку бумаги и поднял на лоб светозащитные очки.

- На что намекаете? - спросил он.

- Какие намеки, когда все ясно, - без запинки ответил Фалалей... - У вас своя работа, а мое дело фонарики и ревуны в исправности соблюдать. Фарватер, одним словом! Чтобы ни одна посудина на мель не села, в остров не уткнулась, на косу не наскочила. Морским стрелочником довожусь я корабельщикам. Многие меня уважают... Пригодился вот и Завидному.

Укрывшись в тени под скалой, иностранец осматривал сверток и как будто не слышал сопевшего у него за спиной бакенщика.

- Услуги надо ценить, - вдруг сказал он, - и особенно деликатные! У вас есть талант продажного гида.

Не ожидал Фалалей подобного иезуитства от заморского джентльмена.

- С паршивой овцы - шерсти клок! - прошамкал Фалалей, не желая в этой игре быть битым.

Торгаш так же спокойно ответил:

- Вместе с инженером, который есть Завидный, вы бросили меня змеям. Хорошо есть умные собаки, а то я давно бы посинел и вздулся от яда. У вас очень милые собаки. Какая у Тарзана цена? О, это настоящий Цербер.

- Здешние собаки не продаются, господин интурист!- с великолепной выдержкой ответил Фалалей Кийко, все больше интересуясь личностью залетного филина. - Как видите, пока мы торгуем химией, а не живностью. А таким псам и цены нет! От дикой мрази они остров очищают Раньше маячники под подушками, в снятых сапогах и даже в детских колясках ужей находили. Теперь гады подальше прячутся.

- О, как хорошо, что кроме собак у вас кое-что можно купить! Не все имеет табу... Вы гуманные и сильные, вам нечего бояться.

Бывал иногда и сам Фалалей Кийко беспощадным, ядовитым, а потому не мог не уважить скрытое изуверство, которое проглядывало у смазливого купчика. А уважил его Кийко простым, нехитрым способом: пока торгагент разворачивал бумагу, он молчал, но только тот принялся читать первый листок, как Кийко вдруг заговорил:

- Опять же про наших непродажных собак, - вырвалось у него как бы между прочим. - Псы радеют, шкуры не жалея, но везде не усмотрят. Вот полюбуйтесь на эту хинину... Детеныш змеи!

- Что это? - попытался отмахнуться зачитавшийся торгаш. - Я прошу не мешать.

Изведав столько острых ощущений, загрустивший гость, кажется, не знал: кого здесь больше опасаться. Но и одному оставаться было страшновато. За каждым камнем, булыгой мерещились рогульки гадючьих жал... Но, как видно, чужестранец был далеко не робким. Оценив обстановку, он внимательно просмотрел рукопись, оценивающе полистал ее несколько раз и прислушался к шагам бакенщика. Сначала доносилось его пыхтенье на подъеме, потом шум от сапог с подковками. К воде скатился граненый камешек, наполовину влажный, должно быть вывернутый каблуком. Но все стихло. Земные звуки утробно и глухо поглощались массой воды.

Полуденное море. Оно тяжело ворочалось под солнцем, насылало на остров волокуши волн, чтобы разрушить, размыть его, упрятать в своих глубинах. Оно делало это осмысленно и методично, подтачивая береговые скалы, образуя каменные грибы-навесы. Под одним из таких грибных нахлюпов и приспособился торгаш, оглядываясь и следя за движением на берегу. Он торопился, но действовал уверенно, расчетливо. В море с этой стороны острова было пустынно; единственная рыбачья лодка мельтешила почти у самого горизонта. Она то тонула, то выпрыгивала на волну. На берегу тоже было спокойно. Заморского дельца в эту минуту могло видеть лишь гадючье племя, но ползучие, пожалуй, сейчас были в то же время лучшим ограждением от непрошенного любопытства. Без суеты и лишних движений торгаш обнажил фотоаппарат и с прилежной точностью заснял на пленку по нескольку раз одну страницу за другой... Рукопись была не очень объемистой и времени на это ушло немного. Он пересчитал машинописные страницы, проверил еще раз нумерацию и связь на переходах. Не упустил ни один перенос, и особенно сосредоточился на подписи под текстом... В правом нижнем углу страницы расписался автор. Подпись была хотя и замысловатой, но вполне разборчивой. Фотограф влюбленно похвалил про себя почерк Завидного и запечатлел прихотливый росчерк с разной выдержкой. По всему было видно, что опытный фотограф уважал свою клиентуру.

Сделав главное, он присел на камень и обратил лицо к морю, однако продолжал внимательно следить за окружающей обстановкой, и словно затылком видел, что делалось на склоне и выше каменного навеса. Мимолетный шорох... Вспорхнула вспугнутая кем-то птичка, и делец мгновенно обернулся, отложил в сторону фотоаппарат. Отодвинувшись от него, принялся небрежно, с подавленным видом листать страницы довольно заурядной газетной статьи о переработке рассолов, добыче сульфата из отложений мирабилита, с помощью несложной, но в условиях Бекдуза новой аппаратуры. Как и ожидал торгагент, технической секретности эта проблема не содержала, но были заманчивы споры, которые велись вокруг самой проблемы и которые при желании и умении можно было бы истолковать самым неожиданным образом. В этом опытный делец убедился при первом взгляде на рукопись. А если к запальчивой статье в "свободной прессе" прибавить эрудированные комментарии, то взрывная публикация вполне окупит все хлопоты и треволнения на этом змеином острове. Негоциант знал, как желанны и как щедро оплачиваются его хозяевами скандальные поделки подобного рода. Правда, куда больший фурор производили литературные опусы, добытые из-за "железного занавеса", но недурно поиметь и такой гешефт. Главное не в секретности текста, а в самой скандалезности публикации и сделке с податливым искателем славы. Достаточно было затравить Завидного...

Шум за спиной больше не повторялся, но спугнутая птичка и скатившийся голыш предупреждали о близком присутствии кого-то... Но все уже сделано и можно не суетиться, наоборот, было выгоднее показать безразличие и может быть даже сожаление о пустой трате времени, хотя, впрочем, и тут полезнее будет классическая мера - "чуть-чуть"

Придавив бумаги камешком, чтобы не сдуло ветром, экскурсант вымыл руки, окатил водой лицо и не спеша стал подниматься наверх, рассчитывая упредить чье-либо появление. Поднявшись на первый карниз, он никого не обнаружил. Осмелев, прошел по гладкой, отполированной временем и ветром площадке. На ней опасаться было нечего - малейшую соринку видно. Поднял круглую гальку, чтобы запустить ее на верхний карниз скалы, и тут же почувствовал, что за ним кто-то следит... Ничего другого не оставалось, как ждать на месте. Некуда да и незачем было скрываться. Показное безразличие подходило сейчас больше. Надо подождать: время, как и море, - все равно .выбросит спрятанное на берег. Ему хотелось повернуться и пойти навстречу устремленному на него взгляду и тем доказать, что бояться ему нечего. И он пошел, влекомый необъяснимым магнитом. Направление было выбрано правильное; внутренний указатель, обостренный инстинкт самосохранения сработал безошибочно. Не по какой-либо зримой тропке, а по раскладу камней он понял, что из рас-щелка, вылизанного добела волнами, есть близкий выход. Свернув влево, он увидел в зеленоватом полумраке распадок, вырубленные водой ступени и выход к солнцу. Тут и встретил его Фалалей.

- Не заплутался? - спросил он, словно расставаясь они условились встретиться именно в этой сказочной, дикой русалочьей келье.

- В тишине лучше видится, - с пониманием вопроса ответил торгаш. - Я давно заметил: если очень думать о ком-нибудь, то можно непременно повстречаться, не сговариваясь...

- Бывает такое, - туманно пробормотал Фалалей Кийко, обтирая потный кадык клетчатым платком. - Бумагу-то опасно бросать на берегу; ветер, волна-воровка или паскуда чайка... Все прочитали? Можно прибрать? - Фалалей достал из-за пазухи бумаги и, повертев их в руках перед самым лицом торгагента, сунул за пазуху.

- Скрепочку зря потеряли. Этот предмет не для острова...

- О, бумага уже у вас? - удивился торгаш. При всей своей телепатической одаренности он не мог предвидеть такой сверхловкости от криволапого бакенщика, у которого на ногах были не крылатые сандалии Меркурия, а кирзовые бахилы. - Вы уже спускались к воде?

- Проведать вас шел, и разминулись. А бумаженции прихватил на всякий случай, чтоб ветром не унесло, но скрепульку не нашел.

Бакенщик твердил о какой-то безделице - скрепке, но ни разу не заикнулся про фотоаппарат, оставленный вместе с бумагами у моря. Впрочем, скрепка могла быть хорошим предлогом, чтобы спуститься под скалистый грибок к воде и взять свой безотказный "Кодак". Бакенщик мог его и не заметить со стороны валуна, и все же агент не мог скрыть своего беспокойства. Не верилось ему, что бакенщик сумел так быстро обернуться с бумагами. Впрочем, это нечаянное недоразумение, ловкий финт лодочника могли обернуться на пользу торгагенту: разве его небрежность не была свидетельством отсутствия у него злых умыслов?.. Только пожелай, примени он приемы элементарной конспирации, и все выглядело бы иначе. Конечно, агент понимал, что в этой тонкой, филигранной игре не следует преувеличивать ни своей мнимой небрежности, ни легковерья посапывающего себе под нос бакенщика. Не надо и вида подавать, что он слишком заинтересован бумагой, содержание которой не было шедевром и могло быть достоянием любой провинциальной газеты. Важнее была сама принадлежность рукописи и побуждения падкого до рекламы автора дать писанине ход там, где она могла прозвучать совершенно в ином ключе. Прием ловли "славоискателей" довольно примитивный, но почему от него отказываться, если капкан, кажется, уже сработал?.. Вряд ли подобные тонкости были бакенщику по его разумению.

- Теперь поплывем? - прервал его размышления Кийко.

- Не оставить бы чего! - озабоченно проговорил торг-агент. - В другой раз трудно будет попасть на этот гостеприимный остров.

- Почему же! Говорят, только лев не возвращается по следу!

Пока Фалалей Кийко спускался в расщелок, гость уже скрылся за уступом скалы. В отличие от осторожного льва, он вернулся к морю по своему следу, и поспешность его не была излишней. Бросившись к валуну, он до прихода бакенщика успел забрать свой фотоаппарат, оказавшийся на том же самом месте, где был оставлен, в луночке. Видно, не много любопытных в этом гадючьем царстве и не всякому охота появляться здесь без крайней нужды.

Подошедший Кийко даже не взглянул на гостя, а принялся шарить между осколками камней. Согнувшись, словно лягавая, он стал перебирать разноцветные бусы из гальки и маленьких ракушек. Гость чувствовал себя виноватым и тоже пустился на поиски злосчастной скрепки, без которой вполне можно было бы и обойтись. На этот раз зрение более обостренным оказалось у агента.

- Алло! - послышался его торжествующий возглас.- Мой предок был искателем жемчуга. Осанна! Всегда так помогай мне, всевышний! - На шутку этот возглас не походил.

Довольный собой агент держал в руках крупную, .похожую на дамскую шпильку с волнистыми ножками, стальную скрепку. Был доволен и Фалалей Кийко. Можно было возвращаться в поселок.

Шли не кружным путем через возвышенности острова, а берегом, прямо по воде. Гость сбросил сандалеты с витыми ремешками и нес их в руках, увертываясь от волн. Локтем он придерживал висящий на боку фотоаппарат и старался попадать ногой в следы бакенщика, но это ему не удавалось. Сапоги Фалалея, как у каменного гостя, оставляли на песке глубокий след великаньих шагов. Он шел, кланяясь на каждом шагу, словно брел навстречу буре с бурлацкой ношей на плечах. Семеня сзади, агент поминутно оглядывался, побаиваясь собачьей охраны острова. Его опасения не были напрасными. Стоило ему чуть приотстать, как за каменистым стояком, облепленным птичьим пометом, вспыхнули собачьи глаза. Таясь в скальных надолбах, Найда с Тарзаном провожали гостей до самой лодки.

- Не устали? - заговорил бакенщик около лодки, вынимая из песка небольшой якорек с пиковыми тузами на лапах. - Не хотите искупаться?

Предложение было заманчивым. Жар валил не только с неба, но и от потрескивающих, как на каменке, голышей. Солнечные лучи обстреливали даже с воды; отражаясь, они были особенно колючими и бередящими.

- Раздевайтесь... не таитесь. Ведь я и банщиком был, в войну на вошебойке служил.

- О, педикулез! - зацепился неохотно за ниточку разговора агент. - У вас много квалификаций.. О, вы несравненный гид!

- Особенно одним ремеслом горжусь: поросят холостить умею за мое почтение. Пятачок в зажим, и хвать!...

- О, это хирург, который есть кастрирует. Фалалей засмеялся. От его утробного, перекатного хохота повеселел и гость.

Внезапный, вспугнувший птиц хохот Кийко не обошелся без последствий. И бакенщику, и агенту одновременно послышался с моря чей-то голос: крик не крик, и стон не стон... Купанье само собой отпало. Усадив экскурсанта, Кийко быстро оттолкнул лодку, да так далеко, что пришлось догонять ее по колено в воде. С залитыми сапогами, вскарабкавшись через корму, он прислушался к ровному шуму волн у бортов лодки и у каменистого, изрезанного берега. Но кроме плеска воды ничего не слышалось. Нет, ошибиться они не могли: это был человеческий голос. Кийко включил было мотор, чтобы побороздить в волнах, но дымный стукач глушил все звуки и его пришлось пригасить.

- Эге-ей! - крикнул бакенщик, поводя в разные стороны рупором из ладоней. - Кто есть живо-ой! Го-го!..

Проплыли метров сто в том направлении, куда нагнетало волны. Повстречались чайки и баклан. Искали за обломком скалы, упавшим в море... Звали. Били в пустую бадейку. Никто не откликался. Несколько минут фланировали вдоль восточной оконечности острова, потом вернулись к месту стоянки и по памяти восстановили направление, откуда мог послышаться вопль. Получалось, что плыть надо поперек волнистой, морской пахоты, наперерез живым бороздам. Поплыли, но и это ничего не дало.

- Остается одно - галлюцинация! - откровенно отрекался от услышанного приунывший экскурсант. - В такую жару можно всякое увидеть и услышать. Я могу допустить рядом даже черта, который Мефистофель!

Лучше бы торгашу этого не говорить. Только лодка приблизилась к берегу, как на скале, действительно, страшным дьявольским видением выросла собака. Это была разъяренная, бегающая по краю скалы Найда. Она то рычала, то принималась лаять, и все время оборачивалась мордой в одну сторону: к проливу. Вытянувшись в струнку и царапая когтями камни, Найда готова была сорваться со скалы. В той же стороне, куда она рвалась, над водой с плачем метнулись чайки...

Включив мотор и двинув рулем так круто, что торгаш грохнулся на дно лодки, Фалалей Кийко поплыл на крик птиц. Чайки не обманули. В разлете двух грудастых волн Кийко заметил синее пятно. А когда подплыл ближе, то увидел надутый мешочек... Нет, это был не тряпичный пузырь. На скате волны синели трусы малыша, а голова, руки и ноги - все было в воде.

Кийко подрулил к гладкой выпуклости, перегнулся через борт и с огромным трудом поднял тяжелое, набрякшее, свинцово-синее тело мальчишки... Фалалей узнал его. В Бекдузе все знали приемыша таймунщика Ковус-ага. И вспомнилось Фалалею, что это о нем утром шептались ребятишки на берегу. Как знал Фалалей, что не сдобровать сорванцу в холодном проливе: ведь он и хотел плыть вслед за мальчишкой, но раздумал - сам вернется к берегу. Но вот и не вернулся... И теперь Фалалей ругал себя за оплошность, за то, что не вернул мальчишку. - Не дотянул, шалопай безродный, - принялся ругать утопленника Фалалей. То назойливый экскурсант, то утопленник... А тут эти треклятые бумаги, подсунутые Завидным. - Держите за ноги! - крикнул Фалалей своему пассажиру. - Мягче, в такт попадайте. Не рвите. Эх, видать, никогда сами не тонули и никого не откачивали!

- О, я люблю гимнастику, - старался угодить торгаш. - Но лучше быть в стороне. Моей персоне нельзя касаться утопленника. Виза! Лучше я поплыву к берегу. С визой лучше мне самому тонуть. Отпустите меня в море...

- Тяните за ноги, говорю! Потом и вас выброшу в море.

Мурад не подавал признаков жизни. Лежал неподвижно на коленях Фалалея с закинутыми за голову ручонками и одним левым, остекляневшим глазом смотрел в белый омут знойного неба.

Высадив за пристанью торгаша, Кийко причалил как раз к тому месту, где поджидал своего упрямого дружка Васька Шабан и куда вскоре прибежала Нина, а потом подъехал газик и увез неудачливого пловца в больницу.