Алмазов не было.

Лаборант Андрюша стоял перед столом и ошеломлённо вперивал глаза в выложенную им надпись: «Аганя + Андрей =» Только что, накануне ему удалось сложить всё уравнение: «Аганя + Андрей = ЛЮБОВЬ!» «Аганя» — из чистых бесцветных алмазов. «Андрей» — из мелких, с шероховатостями и вкраплениями. А слово ЛЮБОВЬ выстроилось петлистым узором из самых крупных, ярких, редких кристаллов.

Это были алмазы, отобранные за долгие месяцы специально для того, чтобы показывать — демонстрировать плоды трудовых достижений — приезжим комиссиям или делегациям. Они хранились в отдельной баночке, и не требовалась выкладывать надпись, чтобы понять, что их нет: не было самой баночки. Баночки со всей фабричной заначкой! Но Андрюша все же достал по одному кристаллику из эмалированной кастрюли все имеющиеся алмазы, надеясь, что вот как-нибудь да выудятся и те, особо ценные. Но чуда не случилось. И теперь он стоял, не веря глазам своим, всё пытаясь увидеть будто растаявшее слово, которое ещё минувшим вечером так светло и радостно лучилось, играло с ним в гляделки.

Закрыв глаза, Андрюша ясно представлял бисером выплетенное слово и каждый кристалл по отдельности. Слово завершала «жирная» точка в восклицательном знаке — алмаз, необыкновенный, даже среди редких! В прозрачном камне чётко просматривались два сердечка, закольцевавшиеся друг в друге.

Лаборант готовился стать минералогом, как Бобков, которого вспоминали люди с таким почтением, что и самому помереть не жалко, только бы стать, как он. Стать даже лучше — потому что он уже был. Потому что Аганя при имени его тупит глаза и светлеет лицом. Андрюша не расставался с книжкой об алмазах, старой-престарой, которую оставила ему Аганя.

Он держал камень-самоцвет в руке, впервые испытав странное и пугающее чувство: алмаз с сердечками не хотелось выпускать, класть вместе с другими кристаллами.

Это был сросток «двойник» — два сросшихся, проникших друг в друга алмаза. Так же чувствовала себя сросшейся — сердце в сердце — душа его с душой Агани.

Он зажал камень в кулаке, приложил к груди, прикрыл левой ладонью. Там, в притаённом у груди мирке слышимо забились два сердца, слились в одно русло две реки, земля обрадовалась солнцу.

С усилием Андрюша отстранил зажатую в кулак руку от груди, медленно развёл пальцы. Алмаз лежал на ладони, будто сколок неба.

В той же старой книжке он вычитал про огранщика Иосифа Ашера, который упал без чувств, расколов точно по задуманной схеме самый крупный из когда-либо найденных в мире алмазов Куллинан. Андрюша никогда не видел как работает огранщик, но знал, как вырезают чароны и украшения из мамонтовой кости. Его родной дядя Михаил слыл редким мастером, хотя у него от природы не было обеих кистей рук. Вместе с деревенским кузнецом они соорудили различные приспособления, крюки, зажимы: дядя одевал их на запястья, меняя по надобности, и управлялся с любым делом не хуже самого рукастого. На войну его не брали, поэтому он старался за всех, кто на неё уходил, и кто на ней остался. Рыбачил, охотился, а уж как ладил чароны и украшения — мог позавидовать любой. Андрей раскровянил не один палец, равняясь на дядю, пока хорошенько ни пригляделся к нему и не понял: прежде, чем взяться за нож, тот очень внимательно изучает строение дерева, линии изгибы бивня.

Бивень мамонта — почти как камень. Но его кладут в воду, и он размякает, как дерево, поддается ножу. Алмаз — обрабатывают таким, каков он есть. Андрюша догадывался, что это значит — огранить алмаз! Представлял, как старый огранщик Ашер долго изучал камень, как он мысленно ходил, ползал до изнеможения по прозрачному нутру его, познавая на ощупь каждую малейшую излучину, почти невидимые глазу трещинки. Определял направление спайкости, разметил черной тушью контуры раскалывания. Были сделаны и расколоты десятки макетов. Так длилось больше года, наконец, он посчитал себя готовым, сделал насечку, вставил в неё клин, несильно, на сто раз выверено, ударил молоточком и… рухнул без чувств.

«Двойник» на ладони всё более приоткрывал изменчивую и цветистую сущность света, распахивал свои пределы, вовлекал в удивительные миры. Лаборант улыбнулся, заметив как в алмазе — в сращении двух сердец — будто кто-то ожил. Он и она, Аганя.

Они бежали наперегонки по снежной белизне на лыжах. Он — на широких, подбитых оленьей шкурой, она — на узких, с ботинками, какие он видел у городских. Он поспешал за ней, она опережала, пока не заехала с сугроб, и не провалилась по колени в снег. Тогда он спокойно подошел и вытащил ее, поднял на руки…

«Настоящий алмаз должен жить, он должен разговаривать с вами», — понимал Андрюша эти книжные слова. Так же, наверное, алмазы разговаривали с Бобковым, поэтому он и прознал, откуда они, ещё не бывая в этих местах.

Осторожно, со вздохом, он опустил камень в банку. Нет, конечно, он и не думал о том, чтобы взять его себе, как-то скрыть, но что-то такое, повинное, в чувствах осталось. Андрюша даже с опаской и стыдом оглянулся по сторонам, хотя в лаборатории он был один и заметить его движения с камнем никто не мог. Может, ощущение повинности в том и состояло, что он заигрался, как ребёнок, и сам же себя, как взрослый, на этом себя поймал.

— Айда, там девчата ждут! — распахнул дверь Ясное море.

И они вместе вылетели, хлопнув дверью, которая отскочила от косяка и так и осталась полуоткрытой. Не привык он к замкам и запором. У них в улусе никто ничего никогда не закрывал. О воровстве Андрюша в детстве слышал, но только так, что где-то, у кого-то, но не свои у своих. Правда, было, сам у дяди Миши притырил нож с костяной рукояткой: взял постругать, перед друзьями похвалиться, а потом он как-то и остался. Но сам же однажды по забывчивости при дяде Мише и достал. Вспомнил, и тихо положил на стол. Дядя сделал вид, будто не заметил.

Ни разу не случалось и здесь воровства. Появлялся картёжник — давай чесать всех мужиков. Мало, что те ему получку всю относили, так ещё и на работу ходили как осенние мухи: поспать было некогда. Мужние бабы собрались — как уж там, не известно, но поучили по-своему. Игры на деньги прекратились. На время. Скоро отчаянней прежнего начались: он, может, и сам себе был не рад, этот картёжник — как больной, не мог без игры. Бабы на этот раз взяли с собой Аганю. И перед ней, которая, как рассказывали, сама вся исстыдилась, человек — картёжник этот — как вылинял весь. Помаялся с неделю: играть не может и бросить не в силах, — собрал вещички, да умахал.

Не от кого было прятать алмазы: их добывали все, знали, как они достаются, и делали это для себя и для своей страны. Вот наган Андрюша закрывал в сейфе. В городке было уже столько детворы, пацанов, а пистолет уж очень заманчивая игрушка. Мало ли! Да и ревнивцы сильно пылкие, случалось, объявлялись: бегал как-то один, палил из ружья по тайге, где его жена пряталась с другим. Ну, так, по верхушкам.

Дверь оставалась полуоткрытой не в первый раз. Андрюша до полуночи преспокойно жарил на аккордеоне — облюбовал он и освоил этот инструмент. В перерывах, когда играл Ясное море, «приударял» за Раей: с ней они шуточно, для людей, «женихались» с той поры, как он выудил из лужи и принёс ей чемодан с «подмоченной репутацией».

— А ты знаешь, что значил алмаз в старину? — спрашивал Раю Андрюша, а всё видел перед собой «двойника», и себя с Аганей в нём. — Он был знаком силы и непобедимости. В боях с Александром Македонским и Наполеоном всегда был алмаз!

— А Кутузов разбил Наполеона, разбил! Потому что с ним был простой народ!

— А ты знаешь, что писатель Шекспир говорил про алмазы? — жил своим Андрюша.

— Кому? Тебе лично?! — подсмеивалась Рая над товарищем, словно бы ослепнувшим от своих шибко больших познаний.

— Алмаз дарит целомудрие влюбленным!

Рая заметила, как он очень смутился, произнеся слово «целомудрие». И глаза Андрюши со странной тоской посмотрели куда-то вдаль поверх её головы, будто кто-то его оттуда позвал: по крайней мере, так рассказывала потом Рая.

Лаборант вернулся на рабочее место. Ему требовалось отсортировать алмазы: по размеру, цвету, качеству. Прежде, пока Андрюша мало что про них знал, блестящие кристаллики были для него просто конечным продуктом, нужным стране ценным минералом, стратегически важным сырьем. Теперь он не переставал удивляться. Как же ценились эти бусинки с древних лет, если мерой веса был избран карат? — так в Индии называется зёрнышко акации. Сколько человеческой крови пролито вокруг каждого из именитых алмазов. Один «Кох-и-нор» — «Гора света» — чего стоит! Все восемнадцать его владельцев пали жертвами своего же сокровища: одних предательски убили, другие погибли на поле брани, а третьи — «счастливцы» — обнищали до побирушества и сумы! И всё это — султаны, шахи, императоры! И каждый из них знал судьбу предыдущих хозяев бриллианта, но старался любыми путями завладеть камнем. Видно, у этих властителей и обладателей несметных сокровищ, с головой не в порядке, если они готовы умереть, лишь бы иметь редчайший алмаз: держать на ладони, зажимать в кулаке, носить у сердца. Так думал он, и всё сильнее манило ещё раз глянуть на «двойника», где остались счастливо бегать на лыжах маленькие Аганя и Андрюша. Хорошо, понимал он, что этот алмаз найден в советской стране, где, конечно же, будет служить только добрым делам!

Он привычно потянулся к банке с отборными алмазами… И рука зависла над пустотой.

Теперь он стоял перед несложившимся уравнением: «Аганя + Андрей =» — и чувство вины высверливало в груди воронку. Вина подтачивала колени, лодыжки, уходила в пол, всверливалась глубоко в землю.

В полую голову навязчиво лезла мысль о персидском шахе Надире. Он был другом Великого могола Мохаммед-шаха, который на ту пору владел «Кох-и-нором». Надир-шах так хотел заполучить алмаз, что влюбил в себя одну из жён Мохаммеда, и та поведала завоевателю, что её муж носит камень в своём тюрбане. В знак вечной дружбы персидский шах предложил Великому моголу обменяться тюрбанами. Последний оказался истинным другом, не посмел отказать.

Ясное море, когда Андрюша играл на аккордеоне, куда-то отлучался. Лаборант не хотел об этом думать, сопротивлялся противной мысли, но она ввинчивалась внутрь вместе с чувством вины.

В комнате общежития ещё пахло стружкой. Ясное море был на смене. Андрюша собирался поискать, порыться в чемодане, в вещах. Не смог. Не то, чтоб не осмелился, а… Алмазное слово «Любовь» выплыло перед глазами, подхватило высоким чувством. Парень взял в руки аккордеон.

— Ты чего, того, что ли? — спросонья приподнялся парень на соседней кровати.

— А ты знаешь, чем расплатились персы за убийство писателя Грибоедова?

— Это который «Горе от ума» написал?

— Да. Он был послом в Персии, и его убили. А потом задобрили царское правительство: подарили алмаз под названием «Шах».

Парень долго и озадаченно смотрел на Андрюшу. Лег на спину, помолчал.

— Надо было, конечно, нашим не останавливаться в Берлине. Переть и переть дальше. Чтоб ни царей, ни капиталистов на земле не осталось.

Допел Андрюша куплет. Так было легче — ему хотелось говорить только про алмазы.

Работал Ясное море в карьере. Андрей шёл и всё больше становился уверенным, что дружка-аккордеониста на месте не будет — смотался он с алмазами-то, с «двойником». Там ведь, если богатством мерить, у королей с шахами столько не было!

Над этим посмеивались, и сам Андрюша подшучивал над собой, но карьер его, действительно, пугал. Завораживал, и всё как-то не до конца верилось в то, что видели глаза. Клювастые экскаваторы, зубастые, будто оскалившиеся, бульдозеры медленно, но верно выгрызали, словно громадные жуки-короеды каменистую землю, вкапывались глубже и глубже. Тяжёлые, придавленные каменным грузом машины также медленно, надсадно поднимались по дуге серпантина. Неужели всё это сделали и продолжали делать люди?! Такие маленькие во всём этом, невидненькие, как бы теряющиеся вовсе?!

— Ты ко мне? — выглянул из кабины, приостановив бульдозер, Ясное море.

— Да нет, я так, — Андрюша переступил с ноги на ногу и остался стоять на месте.

Бульдозер тронулся, развернулся, было, и вновь резко встал.

— Ну, ты чего?! — Ясное море спрыгнул с гусеницы, растопырил руки. На его широкой груди распахнуто выскочил полосатый уголок тельняшки.

— Ничего.

Ясное море оглянулся: ему показалось, что приятель смотрит куда-то за него. Но позади стоял бульдозер — чего на него смотреть-то?

— На технику, что ли, опять, хочешь? Садись, попробуй. Хотя я бы не советовал. Не машинный ты человек!

Лаборант стоял штырём. Мысленно он падал, проваливался в эту высверливающуюся его же душой воронку, проваливался в кимберлитовую бездну, напичканную алмазами: стыдоба брала — стыдобища!

— А ты знаешь, как в древней Индии добывали алмазы? — странно заулыбался он. — Алмазы были в пропасти, кишащей змеями. Спуститься туда люди не могли. И вот что они придумали. Они кидали куски мяса в пропасть, птицы хватали это мясо и приносили в гнезда, а люди потом выбирали алмазы из гнёзд.

— Сказка какая-то, — озадачился Ясное море.

— Почему же сказка? Всё на научной основе. Алмазы прилипают к жиру. А пропасть — это вымытая дождями кимберлитовая трубка.

— Мяса не напасёшься! — попытался пошутить бульдозерист. И снова оглянулся: ну, смотрел Андрюша куда-то назад, и всё.

Дружище засмеялся, засветился весь радостью — аж весь припрыгнул.

— Ты, однако, Райку-то сёдня уговорил? — понял дело Ясное море.

Он тоже обрадовался. Подошел, хлопнул приятеля по плечу. И тот его в ответ весело прихлопнул. Так они порадовались, похлопали друг дружку. Но надо было работать. И бульдозерист направился к машине, всё похохатывая.

А лаборант резко повернулся и зашагал, как солдатик, в свою сторону.

Сверху, с насыпи Андрюша бесстрашно глянул на большую яму, определяя теперь уже в воздухе то место, где он видел эвинкийскую княжну. А все же была она. Была она здесь! Хозяйка.

Ещё раз внимательно осмотрел стол, надеясь, что банка с крупными алмазами может вдруг — и появится! Пошарил взглядом под столом, по полу, по углам — нет ли дырки и не утащила ли драгоценности крыса? Глаза застилала какая-то тупиковая дума, понимание, что всё это напрасно, алмазы пропали — потому что они должны были пропасть. Что-то нечистое мерещилось в самом себе, требующее наказания. И он постоянно забывал о том, чем сейчас занят.

Негр-раб виделся ему: убегающий в страхе, прихрамывающий на ногу, в которой был упрятан алмаз. Так же люди теперь станут говорить про него, Андрюшу. Будут считать, что он украл. Об этом узнает мать, дядя Миша. Так расскажут Агане, когда та вернётся. Позор ляжет на него — куда больший, чем на того негра. Ведь негр был рабом и украл у хозяина, который грабил его же, негра, и всех других рабов. А он, Андрюша, получается, украл у своих — у своей семьи, у всего советского общества! И хотя он не крал, и не думал об этом, а так, на миг пожелал камешек для одного себя, для двоих, точнее, для себя и Агани — а камни возьми да исчезни! Но даже, если бы у него и вовсе не водилось потаенных мыслей, все равно вина неискупима. Ведь это он отвечал за сохранность, ему доверили под личную роспись пистолет!

Наган был на месте, в сейфе. Отливал чернотой металла. Документация по алмазам лежала рядом. А на верхней полке — обшитые меховые охотничьи рукавицы с полыми выемками для указательных пальцев. Сын племени охотников, Андрюша улыбнулся им, как старым верным друзьям: приближалась зима, и рукавицы просились в дело. Мысленно он перенёсся в заснеженную тайгу, втянул носом морозный воздух. Грудь его развернулась и к плечу словно прирос ружейный приклад.

Увиделась охота на медведя. Как она мудрёно обставлялась! Разведавший берлогу охотник, зазывая на помощь других, не говорил прямо, а как бы невзначай, о чем-то неважном, намеком давал понять, дескать, был у соседа, проведал его жильё. Люди собирались тем же днём, ночевали неподалеку от берлоги, наутро мастерили преграду из жердей, которую нужно было обязательно связывать только руками, ни в коем случае ни помогая зубами. Приближались к берлоге, зевая, делая вид, что всем хочется спать, а то в самом деле пристраивались ненадолго вздремнуть.

Всё виделось так, как он помнил. Только у перегороженной крестовиной из жердей берлоги оказались он и Аганя. Маленькие, в сросшемся сердцами алмазе. Они изображали сонливость, потягивались, и никак не могли решить, кому из них орудовать длиной жердью, накручивая на конец шерсть и, вытягивая, вызывая пробудившегося, цепляющегося зубами за жердь соседушку, а кому стрелять…

Андрюша взял наган. Подержал на весу. Пальцы удобно обнимали рукоять. А палец указательный так ловко ложился на курок. Андрюша переломил наган, крутанул барабан, заполненный желтоватыми пятачками патронов. Снова со щелчком поставил дуло на место. В этом тоже была своя красивая, будоражащая кровь музыка. Он вообще бы не расставался с пистолетом, если бы позволяла инструкция. Прищурив глаз, попробовал прицел. Положил пистолет во внутренний карман.

«Аганя», — выложил теперь он лишь одно слово из всех алмазов. Цветистый, вьющийся получился бисер! Подумал, и переложил на иной лад: «Огонёк».

Вышел со своей неразлучной подругой-гармошкой на крыльцо, запер за собой дверь, сел на ступеньку.

Хозяйка в эвенкийском наряде промелькнула вдали, за деревьями. Посмотрела глазами Агани. Жгуче хотелось любить всех и быть всеми любимым.

«Это не мы тебя убили, а нужда наша, — говорили по обряду охотники рядом с поражённым на смерть „соседом“. — Это вороны тебя едят, а не мы.»

Он скинул лямку с правого плеча, рукоять нагана твёрдо упёрлась в оклад басов.

Сросток «двойник» в его голове сверкнул разорвавшейся кометой, счастливо высветив тьму. Ясно вспомнилось, как заскочил Ясное море и он, в этом внутреннем движении укрыть, притаить, понежить камень с сердечками, сунул баночку с алмазами в сейф за пухлые меховые рукавицы.

Промахиваться Андрюшу не учили, и подруга-гармонь на его коленях издала долгий прощальный звук.