Дороги разведчиков воистину неисповедимы — еще пару недель тому назад я, северный человек, искал спасительной тени от палящих лучей тропического солнца, а сегодня еду по альпийскому высокогорью на серебристо-белом «мерседесе» и радуюсь прохладному встречному ветерку. За рулем — мой давний коллега по профессии и одновременно солидный международный чиновник Семен Иваныч, или просто Сеня.

Обе эти ипостаси он успешно совмещает уже несколько десятилетий и, будь он чистым дипломатом, несомненно, обрел бы посольский ранг. Впрочем, его лично это смущает чуть меньше, чем его супругу.

Внешностью судьба Сеню не обошла — это рослый, здоровенный мужик с громоподобным с легкой хрипотцой басом, один из тех, о ком принято говорить: «косая сажень в плечах», балагур, острослов, неистощимый анекдотчик, душа дружеских застолий, всюду уважаемый и даже обожаемый человек. Смекалистый ум и острый язык, да еще что-то неистребимо крестьянское в его манерах и облике позволяют ему без видимого напряжения и особых изысков находить кратчайшие пути к дружеским отношениям с представителями самого широкого социального спектра.

На днях он прислал в Центр срочную телеграмму, породившую что-то схожее с растерянностью среди его кураторов. В ней сообщалось, что Штайн — один из агентов, с которыми работает Семен, — постоянно общаясь с высокопоставленными дипломатами, получил достоверные сведения о том, что советник натовской страны ищет покупателя «любых документов своего посольства за умеренную цену». Этот дипломат крупно проигрался и, попав в трудное положение, залез в кассу посольства. Скрывать растрату стало уже невозможно, и он упросил Штайна, владельца крупного и престижного ювелирного магазина, взять под залог, вполцены, наиболее дорогие украшения его супруги, о чем она пока не догадывается.

Ситуация, как мы говорим, «пожарная», не терпящая промедления, и вместе с тем достаточно острая: не игра ли это контрразведки, не «прокололся» ли на чем-либо Штайн? Таких случаев немало.

Узнал обо всем этом я, естественно, от своего начальника. Вызвав, он молча протянул шифровку. Прочитав ее, я совершенно непроизвольно, по вполне российскому обыкновению, почесал в затылке. На этом, как я понял, обсуждение закончилось, и начальник изложил свои директивы:

— Вчитайся в бумаги, прикинь предложения — надо же наверху все согласовать — и завтра же вылетай. Случай действительно не рядовой, страна-то ведь натовская, там есть, наверное, что посмотреть. И хочется, и колется… На месте повнимательнее разберись, а на Семена не шибко полагайся — он, ты знаешь, в излишней трезвости не замечен, да и работает он с агентом как-то неровно: то месяцами ничего нет, то вдруг почти вербовочная ситуация подворачивается.

Внимательно перечитал досье, придирчиво цепляясь к каждой мелочи. Очень уж противоречив Штайн — то покладист, то капризен, временами открыт и прямодушен, а то — груб до вздорности. За годы сотрудничества прошел через множество рук, а это, как ни крути, — устойчивый признак неприятия его нашими оперработниками, стремившимися, видимо, от него поскорее избавиться.

Завербовали его ребята из военной контрразведки «Смерш» еще в 1944 году в одном из вологодских спецлагерей для военнопленных с дальним, очевидно, прицелом на использование в послевоенном мире. Разговор с ним строился на базе его социал-демократических убеждений и неприятия главенствующей в фашистской Германии нацистской идеологии. К его безусловным, но еще лагерным заслугам следовало бы отнести разработку группы профашистски настроенных офицеров и выявление среди них активных карателей. А потом — продолжительное бездействие. Внимательно выслушав очередное задание, на следующей встрече с оперработником он уверял, что «реальных возможностей для его выполнения не оказалось». Вновь заработал лишь тогда, когда узнал, что первая партия военнопленных готовится к возвращению на Родину. Контрразведчики с готовностью переслали его агентурное дело в разведку.

Возвратившись домой, Штайн активно включился в политическую деятельность, став вскоре членом регионального правления социал-демократов, а затем и центрального. С нашей помощью он через два года, уже заседал в парламенте. Чувствовалось, что он ценит нашу заботу и старается быть полезным — от него регулярно поступала содержательная информация по внешнеполитическим вопросам и об остром противоборстве между основными политическими силами внутри страны.

Среди парламентских секретарей он нашел подругу из именитой фамилии, втайне от нас женился на ней и, завершив первый депутатский раунд, неожиданно исчез. Депутат парламента, пусть даже бывший, не иголка. Нашли его в престижном пригороде столицы в довольно богатом доме. С его слов, разочаровавшись в честности и чистоте политической борьбы, он рассорился с партийными лидерами, вы-. шел из партии и твердо решил жить спокойно и заниматься только наследственным бизнесом супруги — торговлей ювелирными изделиями.

«В таком качестве я вряд ли буду вам полезен, — решительно заявил Штайн, — да и рисковать благополучием семьи я бы не хотел».

Второй аргумент был, безусловно, превалирующим.

Через несколько лет он объявился в соседней,־ родственной по языку, стране в роли совладельца, а вскоре — единоличного хозяина ювелирного магазина, весьма популярного как среди дипломатов, так и местной элиты. Перед ним широко распахнулись двери правительственных учреждений и иностранных посольств — он стал постоянным гостем на государственных приемах и дипломатических раутах.

Попав в поле зрения нашей Службы, он вновь решительно отказался от сотрудничества.

Семен Иваныч ничего этого, однако, не знал, ибо их пути со Штайном никогда не пересекались. Им занимались другие сотрудники, да и сам Сеня, по соображениям конспирации, крайне редко навещал наше посольство.

В аэропорту встретил меня сам Семен. Общение с ним было вполне логичным, потому что и я прибыл с паспортом международного чиновника. Определившись с гостиницей, мы сразу навестили резидента. Продолжительная и конструктивная беседа позволила прояснить ряд важных элементов предстоящей операции. Резидентура, в частности, перепроверила сам факт наличия «продавца документов» в названном посольстве и через свои возможности подтвердила сведения о его затрудненном материальном положении. Удалось также получить некоторую информацию об обстановке внутри этого посольства, о порядке циркуляции и хранения документов, о режиме внутренней безопасности. Такие сведения чрезвычайно важны для организации четкой работы с потенциальным «поставщиком» секретов и оценки его надежности.

Резидент не возразил против встречи со Штайном на его альпийской вилле, предупредив, однако, что надо бы продумать и «отступную» легенду нашей дальней поездки на тот случай, если вдруг за нами увяжется. «наружка». «Правда, ее в последние годы здесь никто не видел, но все-таки. Вы знаете про “закон бутерброда”?» — философски заметил он.

Горные серпантины, а из них преимущественно и складывалась вся наша дорога, требовали внимания, сосредоточенности и, конечно же, небольших скоростей. Поэтому несколько часов пути позволили мне, при самом деятельном участии моего друга, убедительно прикрыть ряд «белых пятен» в агентурной биографии Штайна.

— Пошевели, Семен, извилинами — не хочет ли твой подопечный внезапным и бурным всплеском активности «отблагодарить» тебя за тот, безусловно памятный, ему случай, когда на виду у всего дома ты чуть не отбил ему задницу? Из твоей куцей справки об этом эпизоде, приобщенной к его личному делу, ни фига не поймешь, кто все-таки организовал тот ночной переполох?

Дрожа всем могучим телом и едва не бросив руль, Семен закатился громким смехом — в его отличной памяти и добром сердце тот трагикомичный случай напрочь лишился всякого трагизма, но значительно прирос комизмом.

— Когда мы со «Штайном» — зовут его, между прочим, Фердинанд — вспоминаем ту ночь, то смеемся до коликов и, представь себе, пьем в этих случаях, причем принципиально, только нашу родимую. Для меня лично этот эпизод стал как бы естественным звеном в незамысловатой, но долгой цепочке событий, начало которых осталось еще дома, в Москве. Мне кажется, что все это — рецидивы нашей неистребимой российской бытовухи, или необустроенности, от которой наши честные граждане часто звереют. Отдельные «радости» из того же цикла меня тоже не обошли и в конце концов выплеснулись на Фердинанда. Ты не бойся, он бее правильно понимает и зуб на меня не точит. Он по натуре очень тонкий, деликатный человек и не терпит хамства, а я его тогда обложил основательно״.

А произошло в ту роковую ночь вот что… Впрочем, позволь изложить все по порядку.

В меру способностей предлагаю пересказ исповедальной речи моего старого друга.

В начале 70-х годов Семена направили на работу в одну из солидных международных организаций, расквартированную в райском уголке мира, прямо на берегу голубого Дуная. Ее сотрудники, пользуясь привилегиями международных чиновников, жили на широкую ногу, занимали большие квартиры в наиболее благоустроенных домах, ездили на дорогих и престижных машинах. Ничто человеческое, тем более в совершенно законных рамках, не было чуждо и Сене — он снял не стесняющую его квартиру с видами на все четыре стороны света и приобрел приличествующую его положению суперсовременную автомашину, которую, по правде говоря, он ранее не мог себе представить даже в самых-смелых мечтах. На ночь он оставлял ее на специальной парковочной площадке под окнами своего дома. При покупке этой машины один из многочисленных Сениных друзей то ли в шутку, то ли с умыслом, но как бы между прочим обронил:

— Ну, Семен, за такой царской каретой теперь глаз да глаз нужен. В родных краях ее увели бы раньше, чем ты успел взлететь лифтом на свой двадцатый этаж.

— Неужто тут тоже шалят? — насторожился Сеня.

— Ну, наши скромные тачки не обостряют низменные инстинкты у местных угонщиков, а вот твою красавицу запросто могут умыкнуть, — простодушно и едва ли веря в сказанное, ответил приятель.

И в мнительное сознание Семена запала не то чтобы тревога, но какая-то непроизвольная настороженность, какое-то предчувствие возможной беды. Ему вспомнилось все, до мельчайших подробностей, обстоятельства покупки, дома, в Москве, первой собственной машины — красавицы «Лады». Как водится, при выборе цвета они малость повздорили с женой, но скоро примирились, любуясь сверкающей лаком и никелем темно-синей «шестеркой». Уже к ночи они пригнали ее домой и, надежно заперев дверцы, оставили прямо под невысоким балконом своей квартиры, планируя рано утром ехать в ГАИ для получения всех нужных бумаг. Возбужденные долгожданным приобретением, всю ночь они проболтали, конструируя маршруты захватывающих автопробегов: первоначально по российской глубинке, потом по Прибалтике, обязательно по Карпатам, непременно по Крыму и вне сомнений — по Кавказу.

Уже к утру, решив все-таки часок вздремнуть в предчувствии суетного дня, они разбудили мать, точнее, Сенину тещу и, укутав ее в теплый плед, усадили на балкон приглядеть за покупкой. Семен изначально не очень доверял своей теще и поэтому пару раз выглядывал на балкон, но, убедившись, что она вполне исправно несет караульную службу, ненадолго заснул.

Утром машины на месте не оказалось, не нашли ее в соседних дворах и на близлежащих улицах. — Теща, призывая в свидетели всех святых, клялась, что глаз не сомкнула и никаких подозрительных шумов не слышала.

Семен тяжело переживал кражу, но почему-то ни в ГАИ, ни в других милицейских ведомствах, включая само министерство, не только хоть какого-нибудь содействия в розыске, но и простого сочувствия он не встретил. Зато там ему долго и очень убедительно втолковывали, что, поскольку машина на учете нигде не состояла, постольку никакая милиция — ни центральная, ни районная — за нее не в ответе, а виной всему непродуманное поведение Сени, который оставил нигде еще не учтенную машину без надлежащего присмотра, и тем самым резко накалил всю криминогенную обстановку в городе, и что такой, как Сеня, ротозей — сущая находка для уголовного элемента. Содержательные дискуссии в правоохранительных органах вконец измотали Семена, но одновременно и протрезвили его, и он, еще утром вполне готовый убить свою родную тещу, не только ни разу не упомянул о ее промахе, но к вечеру и вовсе перестал на нее злиться.

Останки его «Лады» через три дня обнаружили мальчишки, игравшие в кустах на обочине кольцевой автострады. Опознали ее по номеру на кузове, потому что ничего другого от нее уже не осталось.

Позже несколько раз она виделась Семену во сне, и всякий раз за рулем сидела теща, укутанная в мохеровый плед, и клятвенно божилась, что с той поры ни разу не сомкнула глаз. И это была правда — теща действительно лишилась ночного отдыха, но вполне компенсировала его дневным.

Известие о столь таинственном исчезновении машины распространилось в министерстве почти одновременно с самим происшествием. Уже с утра его обсудили в курилках, на оперативке у министра и на заседании профкома, и общественность заочно выразила Сене официальное соболезнование. Тут же пошли слухи, что теперь у Семена Ивановича резко возросли шансы на скорый выезд в долгосрочную загранкомандировку.

И вот он снова за границей, на высокооплачиваемой и престижной работе. И вновь радуется новой, сверкающей никелем автомашине.

«А что, если и впрямь свистнут?» — как-то подсознательно подумалось ему. В первую ночь он вскакивал трижды, бежал к окну и, успокоившись, подолгу любовался веселыми бликами на серебристом лаке своей «белой голубки». Через неделю для ночного бдения он поднимался уже дважды, и то ненадолго, а вскоре, убедившись в полной бессмысленности своих волнений, он, даже поднимаясь по разным надобностям, уже не смотрел вниз на площадку.

Именно этого и ждали от него злоумышленники. С первого дня они неослабно отслеживали каждый его шаг, особенно в ночные часы, и хотя в это время он, как правило, крепко спал, они точно вычислили тот роковой момент, когда он, расслабившись, полностью притупит свою бдительность.

Поднявшись среди ночи по ничтожно малой нужде, Семен машинально подошел к окну, глянул во двор и, ничего спросонок не разобрав, улегся было досыпать, как вдруг его пронзило током самого высокого напряжения — он вскочил и снова подбежал к тому же окну: так и есть, кто-то пытается угнать его машину! С высоты двадцатого этажа он отчетливо разглядел человека, возившегося у ее открытого багажника. Для раздумий времени не оставалось. Как был, в пижаме, на бегу вскочив в стоявшие у входной двери туфли, Семен стремительно помчался вниз. Лифт он решил не вызывать: во-первых, хотя он и скоростной, но спускаться будет мучительно долго, и во-вторых, шум может насторожить и даже испугать воришку. А он уже давно жаждал свести с ним личные счеты. И возмездие приближалось!

— Не помню, как сбежал со своего небоскреба. Выскочив на улицу, я сразу заметил того типа: он по-прежнему копался в багажнике. Конечно же, я понимал, что ему там надо, — оставляя вечером машину, я запер, как обычно, все дверцы, но не закрыл на ключ багажник. И вот воришка, не сумев, видимо, подобрать ключи к дверям, ищет в багажнике какую-нибудь железку типа монтировки, чтобы взломать двери и угнать машину. В два прыжка я оказался около него и убедился, что мои предположения оправдывались — он действительно рылся в моем инструментальном ящике!

Ну уж нет! Я не позволю тебе вооружиться монтировкой, чтобы сначала раскроить мне голову, а затем спокойно угнать машину! Мои действия будут и упреждающими, и решительными!

Экспресс-анализ предстоящей боевой операции показывал, что мои позиции значительно предпочтительнее — подкрался я совсем для него незамеченным, не спугнул его, и он вполне безмятежно продолжал свои поиски, перегнувшись в багажник так, что только зад маячил над машиной. Его поза открывала передо мной широкие возможности для концентрированного и целенаправленного удара.

— Ты же знаешь, что я много лет играл в футбол и что меня часто просили не бить изо всех сил, а то всем соперникам я бы ноги переломал. Так что нормально бить я еще не разучился, да и нога у меня тогда была не босая, а в изящных туфельках сорок пятого размера.

Сосредоточившись, я нанес прицельный удар, вложив в него всю свою обиду. Он легко оторвался от земли и завалился прямо в открытый багажник. Отслеживая его траекторию, несмотря на ее замысловатость, я успел заметить, что он был уже не молод, лет эдак пятидесяти, лысоват и невысок ростом. Оказавшись весь в багажнике, он сгоряча попытался было выскочить оттуда, но увидев меня, — ну и зверский вид, наверное, у меня был! — быстро, как мышонок, забился в дальний угол и стал по-ихнему, по-немецки, значит, причитать: не убивай! не убивай!

А зачем же мне самому-то тебя убивать? Пусть твои же власти тебя наказывают. Свое отношение к твоему подлому поступку я уже выразил в доступной, по-моему, форме. И я плотно прихлопнул крышку багажника с намерением тут же свезти его в ближайший полицейский участок.

То, что я был в ночной пижаме, меня не смущало, даже наоборот — пусть полиция видит, что в любой одежде мы всегда в форме! Заковыка в другом была — ведь ни ключей от машины, ни документов никаких у меня с собой не было, а значит, за ними следовало сбегать домой.

Благо супруге моей тоже не спалось: забеспокоилась она, куда это мужик среди ночи умчался? И стала в окна глядеть. Увидев, что стою я внизу у машины какой-то расстроенный, начала призывно ручкой махать — иди, мол, домой, дурень в пижаме, нормальные люди все еще спят. Ну, убедилась, наверное, что я жив-здоров, ничем недозволенным вроде не занимаюсь, и пошла себе досыпать, не понимая, что от машины мне никак отлучаться нельзя, потому что он, бандит, какой-нибудь железкой замок изнутри подковырнет, и был таков! Потом доказывай, что тебя обворовать пытались.

Стал я кликать супругу, поначалу тихонько, а потом все громче. Смотрю, кое-где просыпаться люди стали, свет зажигают, интересуются, кто и почему кричит в это время на улице. А кричать по ночам у них не очень принято. На нижних этажах очень скоро проснулись почти все, и выше двадцатого тоже кое-где окошки засветились. И только моя благоверная никак на все это не реагирует. Конечно же, малость обозлился я и непроизвольно, но громко высказал ей все то, что в этот момент о ней думал.

Не успел я закончить свой речитатив в адрес супруги, как слышу, что разбойник признаки жизни из багажника подает, стучит изнутри и говорит:

— Геноссе, геноссе, — это по-нашему все равно что товарищ, — я слышу, что ты русский, то есть советский. Я тоже антифашист. Рот фронт, геноссе! Я понимаю, что вы вправе нас не очень любить, но я лично в войне против вас не участвовал, и со мной счеты по ночам сводить не надо, это большая ошибка с вашей стороны! А еще у меня много русских друзей, они все это подтвердят.

И называет среди друзей нашего посла, советников и других знакомых мне дипломатов.

Ну, думаю, если ты, гад, пощады запросил, то отвешу я тебе еще хороший подзатыльник, чтобы лучше соображал в следующий раз, куда идти воровать, да отпущу с миром. Открываю багажник и при этом как-то мельком взглянул на номер машины. И обмер. Сначала меня в жар бросило, и тут же в холод: батюшки! Номер-то на машине не мой! Но сама она, стерва, точь-в-точь такая же — и цвет, и модель, и даже бархатные подушечки у заднего стекла, невесть для чего купленные на днях супругой! Да и стоит она на моем законном и постоянном месте. Что бы все это значило?!

И только тут пришло ко мне полное протрезвление: ведь вчера, вернувшись от друзей, где за пулькой уложили по пузырьку на нос, я нашел свое обычное место кем-то занятым, что вообще-то иногда случается, и припарковал свою машину на другой такой же площадке. Отсюда хорошо видно, что мой автомобиль спокойно стоит на своем месте.

Ну, думаю, и влип же я! Теперь неизбежны скандал на грани международного конфликта, служебное разбирательство, возмущение общественности и прочие «радости». Воткнут по партийной линии, а могут и вовсе сослать домой. Не за то выгоняют, а тут антифашист с синяком во всю, наверное, задницу на виду у всего многоэтажного дома меня в деспотизме обвиняет и Хартию прав и свобод человека мне цитирует. Куда, в общем, ни кинь, а серьезных убытков мне не избежать.

Запаниковал я поначалу, но мобилизовался, взял себя в руки и стал конструктивно мыслить, то есть выход искать. Осенила довольно дерзкая мысль: дескать, еще пацаном был, но его, гада, точно запомнил — это он в период оккупации в нашем селе народ грабил и всякие бесчинства творил. Святой, мол, гнев у меня по ночам пробуждается, и, как лунатик, совершенно бессознательно, но вполне заслуженно бывшим злодеям я должок возвращаю. А потом пусть он сам отмывается, пусть вспоминает, был он в наших местах или нет и чем там конкретно занимался. А я на своем стоять буду: узнал его, и все тут! А как с двадцатого этажа, да еще ночью, разглядел, то и сам не пойму: наверное, на таких типов у меня телепатия обостряется.

Поначалу красивой мне эта версия показалась. Оно и понятно: в критические моменты и в дурные головы иногда гениальные идеи забредают. Только неправда все это! Свою шкуру спасаю, а невинного человека сначала побил, а потом еще и на позор выставляю. Срамота!

Рассказываю я это тебе долго, а тогда просчитал я все доступные варианты вместе с их возможными последствиями моментально, как на ЭВМ. И в конце концов решил чистосердечно покаяться, повиниться.

А мой антифашист все волнуется и быстро-быстро свою биографию рассказывает, все еще боится, что я его в багажнике так и законсервирую.

— Ладно, — говорю, — вылазь.

А он как в угол забился, так оттуда и не вылазит, лицо руками прикрывает и о пощаде молит. Чувствую, что от шока еще отойти не может.

— Геноссе, — говорю, — тут маленький прокол получился.

Повело меня, чистоплюя, на полную откровенность, вывалил я ему все как было. Конечно же, де забыл я о своей сапфирной «Ладе», как о несостоявшейся любви, упомянуть, а также о крупном личном вкладе в то темное дело моей дорогой тещи. Если, думаю, хоть капля юмора у этого, пусть и малость побитого, человека еще осталась, то он обязательно на тещу как-то среагирует, потому что у все нормальных мужиков эта реакция одинакова.

Слушал он меня очень внимательно, но настороженно, все еще сидя в багажнике с крепко зажатой в правой руке монтировкой. Ни разу не встрял, не перебил и, как мне кажется, даже не мигнул выпученными, ошалевшими глазами. Окончил я свой затянувшийся монолог в состоянии повышенного душевного волнения и большой личной гордости за свое великодушие, с поднятым в ритуальном антифашистском жесте кулаком и подчеркнуто громко выразил ему свою пролетарскую солидарность:

— Рот фронт, либер геноссе!

Очень довольный собой, я протянул ему руку. Но не тут-то было! Мне казалось, что мой визави не только очень внимательно, но и с интересом вслушивается в мою исповедь. А он в это самое время напряженно мыслил совсем в другом направлении — как извлечь из этой ситуации побольше выгод только для себя.

Начал он свой вражеский демарш с того, что, не обращая внимания на протянутую ему руку, неторопливо выбрался из своего убежища, захлопнул багажник, зачем-то обошел вокруг машины, внимательно ее осмотрел, сел за руль, плотно закрыл дверцу и быстро нажал на все кнопки, не позволяющие открыть машину снаружи. И только оказавшись, как ему показалось, в полной безопасности, вдруг разразился невероятной, страшной бранью. Казалось, он всю жизнь копил вселенский мат, чтобы выплеснуть его одним залпом. Мало того, что лично меня он поливал самыми непристойными ругательствами: его желчи с лихвой хватило и на всех моих соплеменников, и на мою державу. Он корил себя даже за то, что недостаточно много убил моих соотечественников в прошлой войне, а такая возможность у него, как оказалось, все же была. Заставил он меня крупно пожалеть, что я слишком честным для него оказался.

Не помню уже, как получилось, что он снова оказался в моих руках: я сжимал ему горло. И произошло бы самое страшное, если-бы не мой добрый ангел-хранитель, моя дорогая супруга. Откуда она появилась, не ведаю, но ее присутствие я ощутил по звонким пощечинам, отпущенным обеим конфликтующим сторонам.

— Не смейте, уважаемые господа, грязно браниться при даме! — властно заявила она и степенно, с достоинством удалилась.

Внезапный удар с третьей стороны внес маленький диссонанс в нормальное развитие мужской потасовки. Наступила короткая пауза, в ходе которой обе стороны, не договариваясь, одновременно решили свернуть с тропы войны на путь поиска политических решений. Меня несколько озадачивало лишь то, что этот маневр лишал меня главного козыря — рост 195, вес 120 — и инициатива могла перейти к противнику. Чем он не преминул тут же воспользоваться.

— Сегодня же я сообщу обо всем моему большому другу, который по счастливому стечению обстоятельств одновременно является и вашим послом, — доверительно сообщил он мне.

Его первый удар пришелся сразу ниже пояса, ибо, признаюсь, такое развитие событий в мои личные планы не входило. Хотя наш посол был из очередных партштрафников — где-то не поладил с высоким руководством — и по большому счету его, кроме собственного здоровья, ничего не волновало, он мог просто «сдать» меня парткому, стыдливо именуемому, как и повсеместно за границей, профкомом, где решение всегда было однозначным: виноват тот, на кого накапали. А упреждать партком жалобой на какого, то нацистского недобитка мне представлялось просто неприличным.

— Ну что ж, валяй, — сохраняя с трудом остатки самообладания, но великодушно разрешил я. — Только учти, что посол — бывший фронтовик, один из тех, кого ты не успел добить в прошлой войне. Ему будет о чем с тобой поговорить, а я ему помогу в тебе разобраться.

Теперь загрустил мой собеседник, но ненадолго:

— А я ему покажу следы от ваших зверских истязаний, — нашелся он.

На мгновение я представил себе этого чудака, сбрасывающего порты перед послом. И мне показалось, что особого восторга у нашего посла это может не вызвать.

— Это здорово ты придумал, дружище. Только учти, что его супруга тоже из очень любопытных, не обойди и ее своим высоким вниманием!

Едва заметно поколебавшись, мой оппонент сделал новый неожиданный ход:

— Но сначала я поеду к медсудэксперту и официально задокументирую нанесенные мне побои, это будет хорошая основа и для судебного иска, и веселенького скандала в прессе, — съехидничал он.

— А вот это ты видел? — я привлек его внимание к аккуратно сложенному кукишу. — Где ты сработал такую красивую заплатку на свой зад, знаем, как мне кажется, только ты да я. И никто более. Как ты оказался в багажнике, от кого там прятался и чем ты там вообще занимался, не знает никто. Но все видели (я обвел широким жестом весь дом), как именно я тебя выручил, освободив из этого плена. А так дохнуть бы тебе в этом железном ящике. Ну если за глотку я тебя немного подержал, то, согласись, что это было аккуратно и никаких следов не осталось. А что тебе моя жена съездила по морде, то за дело: ты интеллигентный человек, а материшься, как пьяный матрос, и все это не только видели, но и слышали. — И я снова показал ему на дом, в большинстве окон которого все еще торчали любопытствующие физиономии. — Так что давай спеши к своим экспертам. А за публичные оскорбления, нанесенные мне, международному чиновнику, я сам схлопочу тебе хорошее вознаграждение, хоть по суду, хоть без него!

Я сознательно сместил акценты вновь на силовой фактор. Поскольку такие типы быстрее всего усваивают наиболее простые и доходчивые аргументы. И оказался, конечно же, прав.

— Я слышал, что от ушибов хорошо помогают компрессы из русской водки, — сделал он новый непредсказуемый ход.

И попал, как говорится, в самое «яблочко». То ли интуиция ему подсказала, то ли по моему внешнему виду догадался, но действительно в вопросах самого разнообразного использования этого деликатного напитка равных себе, утверждаю это с полным осознанием любой ответственности, пока я лично не встречал.

Выдержал я для порядка небольшую паузу, собрался с малость расстроенными мыслями и выдал ему в популярном изложении коротенькую лекцию о разнообразных целительных свойствах этого уникального в своем роде состава со ссылками на классиков и научные авторитеты. Хотя в этот раз он слушал меня с большим вниманием, кивая иногда головой и даже поддакивая, мне временами казалось, что некоторые места, где я пытался высветить отдельные теоретические аспекты, он схватывал с трудом и не очень глубоко. Поэтому целесообразным мне представилось все это закрепить на практике, для чего следует подняться ко мне домой. Казалось, он уже давно и с нетерпением ждал именно этого момента.

Надо было видеть обалдевшую физиономию моей супруги, когда она, открыв дверь, узрела на пороге двух закадычных друзей, увлеченных задушевной беседой!

— Фердинанд, — представился мой новый друг, элегантно целуя ручку, — очень рад с вами познакомиться.

— Да, да, и я тоже, я очень рада, — засуетилась моя супруга. — Конечно же, мы вам тоже очень рады.

— Семен Иванович, — представился, в свою очередь, и я, чтобы вывести мою хозяйку из затянувшегося оцепенения. — Сообрази-ка нам что-нибудь на скорую руку.

Как будто и не было беспокойной ночи, легкой потасовки, громкой перебранки, разбудившей и вдоволь повеселившей всю округу, взаимных угроз, обид и оскорблений, как не было и звонких пощечин, отвешенных маленькой изящной ручкой!

Начали мы с чистого напитка, извлеченного прямо из морозильной камеры и потому загустевшего, как подсолнечное масло. Выпили под бутербродик с черной икоркой, затем с красной, потом под шпротики. А тут и горячая закусочка подоспела. Попробовали с томатным соком, лимонным и даже апельсиновым. И в любых сочетаниях результат был превосходным.

Держался Фердинанд крепко и начинал мне нравиться. Только непонятно было, почему он в домашних тапочках. Заметил это я значительно раньше, еще когда его в багажник упрятал, но в той обстановке спрашивать его как-то не хотелось. Поэтому я сейчас зашел к нему с фланга:

— Ты, Фердинанд, молодец: вроде заранее знал, что в гости позовут да переобуваться заставят — сразу в тапках и пришлепал.

Он немного помрачнел, но тут же, махнув рукой, расхохотался:

— В этом доме, как и вообще в вашем районе, я впервые. Вчера я случайно познакомился с одной очаровательной иностраночкой. Она явно скучала и забрела в мой магазинчик больше из любопытства. Народу не было, и я уделил ей столько внимания, сколько она хотела. Она спокойно примеряла кольца, кулоны, броши. Они ей очень шли. И хоть я сразу понял, что она ничего покупать не будет, ухаживать за ней мне было приятно. Ну, слово за слово, и пригласил ее поужинать, а она в порядке, видимо, взаимной любезности позвала к себе в гости. Живет она в соседнем подъезде на самом верху. Домашние мои все в отъезде, и ее приглашение я принял. И вот ночью, как это бывает в самом плохом кино, раздался звонок, благо не дверной, а только телефонный, и моя подружка велела мне пулей выскакивать вон. Потому что ее муж уже поднимается домой в лифте. Об этом ее предупредила дежурная консьержка. Схватив одежду, я в тапках выскочил на лестничную клетку, а туфли забыл. Спрятавшись за невысокими перилами, я наблюдал, как из лифта вышел вполне респектабельный господин, долго искал ключи, но, очевидно, их не нашел и стал звонить. Звонил он тоже долго. Наконец ему открыли, жена стала его упрекать, обвинять в неверности. Он робко и неуверенно оправдывался.

Одевшись, я поторопился вниз, но входная дверь оказалась заперта — консьержка берет не только с дам, но и с их клиентов, обеспечивая и тех, и других четкой системой раннего предупреждения о возникающей опасности.

Добежав до машины, я решил переобуться в башмаки, которые всегда вожу в багажнике для ухода за домом, садом, машиной…

А остальное вы знаете.

Расставались мы с Фердинандом, как самые большие друзья.

Подойдя к своей машине, он вдруг издал радостный вопль: на капоте его роскошного «мерседеса» стояла пара штиблет, опрометчиво забытых им у Прекрасной Дамы.

— Понятно, наши с Фердинандом ночные забавы при таком множестве свидетелей рано или поздно докатились бы и до посла, и, что для меня более существенно, до резидента. А у меня с ним отношения тогда как-то вкось пошли. Лучше, думаю, упредить всякие слухи и неизбежные в таких случаях кривотолки своим покаянным докладом.

Прихожу к нему пораньше, еще до начала рабочего дня, а он мне прямо с порога: «Ну молодец! Ловко ты его зацепил! Только в следующий раз, когда захочешь потренировать то ли свою левую, то ли правую ногу… ну, все равно, так ты предварительно ту задницу, по которой бьешь, проверь по нашим учетам — может, и ясности прибавится, по какому точно месту и с какой силой бить. Понял?! А сейчас садись и отписывай в Центр, как ты нашего недавнего друга наказал. Он ведь так и понял, очевидно: «Отказался я от сотрудничества, вот эти русские и обозлились! Глубокой ночью, и то подкараулили!». Ладно, пиши, в Центре разберутся.

Наверное, что-нибудь красочное и от себя добавил.

Как ты догадываешься, мои отношения с резидентом еще дальше разъехались. А что поделаешь? Шеф-то он. Нервничаю, жду очередную почту с выводами руководства.

Ждал, однако, совсем недолго — через пару дней пришла шифровка с четким указанием: тщательно проверившись, посетить магазин Штайна и, сориентировавшись по обстановке, принести ему извинения. При этом непременно поинтересоваться, не испытывает ли он каких-либо еще потребностей в нашей помощи. Оно-то понятно, что имелось в виду под проявлением определенной заботы, а получилось, если следовать строго букве предписания, так: я приношу извинения, а не испытываешь ли ты такой же потребности? Ну, хохмачи!

Отягощенный содержательными предписаниями, двинулся в сторону Фердинанда. А он там баб будто медом мажет — как войдут в магазин, так, считай, час-полтора сидят у него, притом еще молоденьких помощниц набрал — не будешь же при них исповедоваться! Промерз на ветру до костей и, уловив паузу, рискнул. И, представь себе, едва переступил порог, как он, раскинув руки, заорал: «Херр Семьон! Как я рад!», обнял меня и потащил прямо в директорский кабинет.

Девочки, как положено, кофейку принесли, коньячку подали. Отогрелся я быстро и, придя в себя, начал каяться. А он тут же меня перебил: «Это я перед тобой и твоей женой в долгу — вы такой замечательный прием мне устроили! Теперь наша очередь, мы с супругой уже договорились, и я собирался тебе сегодня-завтра сообщить, что в ближайший уик-энд мы ждем вас в нашем загородном домике. Почему там? Ну, наверное, там поспокойнее и очень красиво. Увидите — сами оцените. Только уговор — на два дня, потому что дорога неблизкая, а иногда там выпадает снег, ехать надо медленно и осторожно. И обязательно на свежую голову!»

Последнюю фразу он как-то особенно подчеркнул, вроде намекнул на что-то. Поэтому, упаковываясь в то путешествие, я бросил в багажник коробочку со «Столичной» — двенадцать пузырей. Больших, конечно. Вроде хватило.

— Его «домик» — сказочное чудо, сам скоро увидишь. Но не в этом дело. Главное, что он по ходу наших долгих разговоров, а временами нам удавалось оторваться от жен и вдвоем побродить по округе, упоминал то одного дипломата или чиновника, то другого. Один, скажем, скупает ювелирные поделки в огромных количествах на суммы, явно превышающие его возможные доходы, другой подолгу вертит в руках что-то попроще и с тоской во взоре возвращает — деньжат недостает.

Случаются коллизии и с женщинами. Недавно пришлось у одной дамы, жены высокопоставленного чиновника, проверить сумочку и отобрать ценный кулон, который она «по рассеянности» забыла оплатить.

И тут наступило самое главное. Я спросил: «Фердинанд, зачем ты мне все это рассказываешь? Какое мне дело и до богатых, и до неимущих, а то и просто жуликов? У них своя жизнь, да и незнакомы они мне».

Ты знаешь, что он мне ответил? А вот так, открытым текстом, он мне красиво врезал: «Хватит, Семен, не делай из меня дурачка. Так, как ты, нормальные ваши дипломаты себя не ведут! С кем имею дело, я понял при самом первом нашем знакомстве, еще когда ты, сунув меня в багажник, читал лекцию о нравственности. Твои аргументы и твой язык в целом меня сразу возвратили в Вологодский спецлагерь. Я чертовски на тебя обозлился и, наверное, мог бы тогда тебя убить. Но потом, когда мы сидели у вас дома, я понял, что ты совсем не такой, что ты никак не мог все это подстроить — ведь я сам тогда приехал в твой дом. И, откровенно скажу, я ждал твоих извинений — они нужны не мне, а скорее всего тебе самому.

Потом, на всякий случай, я порасспрашивал о тебе посла и кое-кого из ваших дипломатов. Все они, как сговорившись, отвечали на мои вопросы сдержанно и неохотно, хотя вообще поговорить о своих коллегах готовы всегда».

Как видишь, по существу не я с ним, а он со мной восстановил агентурные отношения. А когда я «вспомнил» его псевдоним, он, смеясь, заметил: Штайн не кончился, он еще может кое-что сделать для укрепления мира».

Подготовка у него, прямо скажу, основательная, «гайки» с умом крутит. Ему ничего не надо долго объяснять. В магазин к нему не хожу, жену тоже не пускаю. Встречаемся в удобное для него время, в основном по уик-эндам, где-нибудь в парке, на теннисе или гольфе.

Встретиться всем нам подальше от центра, в Альпах — тоже его идея. Ведь я со своими документами могу мотаться по всей стране.

Фердинанд встретил нас очень радушно. По такому торжественному случаю он облачился в традиционный тирольский костюм из гладкого серого сукна с зеленой, тоже суконной, оторочкой, таким же воротом и манжетами. Дополняли его наряд замшевые шорты и массивные горные башмаки. Его одежда как бы призывала к путешествию в горы.

В прогулке по крутым горным тропкам и живописным долинам мы детально обговорили порядок дальнейших действий. По согласованному в Центре плану мне предстояло выступать в роли «покупателя» — скандинавского дипломата из традиционно нейтральной страны, которая, однако, серьезно озабочена проблемами национальной безопасности.

Штайн должен направить «продавца» на встречу со мной и подчеркнуто демонстративно выйти из игры. Его безопасность — наша главная забота. Семену на первых порах поручалось обеспечение безопасности переговоров. Его задача — проследить, не будет ли за дипломатом слежки и какова будет обстановка на самом месте встречи. Если он выявит что-либо настораживающее, то даст мне условный сигнал, и мы вместе покинем этот район.

Когда мы, обсудив все дела и изрядно утомившись в долгой прогулке, приблизились к дому, Фердинанд неожиданно предложил: «А что, если к обеду нам поймать немного рыбок?»

— Как, еще куда-то ехать на рыбалку? — взмолились мы с Семеном.

Хозяин великодушно улыбнулся:

— Зачем же ехать, мы уже на месте!

Мы удивленно оглянулись по сторонам — ничего похожего на реку поблизости не наблюдалось, разве что небольшой, не шире одного метра, ручеек сбегал с гор, образуя на скальных уступах крохотные, не более двух метров в диаметре, озерца.

Фердинанд уверенно направился к ближайшему:

— Присмотритесь внимательнее!

Наше удивление сменил шок: эти самые озерца, а со стороны — самые обыкновенные лужи — кишели темно-серыми веретенцами, мечущимися, как молнии в бурлящем и стремительном потоке. По крохотным водопадам они то взмывали куда-то вверх, то стремглав мчались вниз, на следующий такой же уступ.

На специальной стойке нашлись две короткие бамбуковые палки с толстой леской и ярким перышком на конце. Под ним был спрятан, очевидно, и крючок. Но ни грузил, ни поплавков.

— Берите, забрасывайте, — предложил Фердинанд, — а я погляжу, какие из вас рыбаки.

Едва крючок-перышко касалось воды, как немедленно становилось добычей прожорливого хищника. Прошло никак не более пяти минут, когда наш руководитель скомандовал:

— Пожалуй, хватит. Десятка два вытащили, а больше и не надо, пусть гуляет, пасется. В следующий раз продолжим.

Так мы с Сеней приобщились к ловле альпийской форели — невероятно сильной, красивой и вкусной рыбы. А рыбалка ли это в нашем, российском, толковании? Но почему-то по сей день, как сказку, вспоминаю именно ту рыбалку.

На следующий день я сидел за столиком у окна небольшого кафе на самом краю городского парка… На столике — чашка ароматного кофе, сигареты «Мальборо», в руках — свежая газета «Таймс». Это мои опознавательные признаки, по которым меня должен вычислить партнер. Американские сигареты и английская газета выбраны не случайно: во-первых, они не очень популярны в этих местах, что позволяет более четко ориентироваться, и, во-вторых, они объективно привносят «иностранный» дух в предстоящие переговоры.

Точно в обусловленное время мимо кафе проехал Семен на своем «мерседесе». Паркуясь напротив, мигнул фарами: все в порядке; партнер прибыл, обстановка спокойная.

Штайн настолько подробно и образно обрисовал «продавца», что узнать его труда не составило, хотя, как и ожидалось, он попытался несколько изменить свою внешность — подкрасил волосы, изменил прическу, надел темные очки.

Резкие движения и некоторая суетливость выдавали вполне естественное в таких случаях волнение.

Перехватив его взгляд, легким кивком пригласил к своему столу. Но он еще раз внимательно присматривается к сидящим за столиками посетителям. В основном это старики, женщины с детворой, молодежь.

Медленно подошел к моему столику, что-то спросил на местном языке. Сделав вид, что не понимаю, предложил на английском место рядом. Он поблагодарил тоже по-английски. Общий язык есть, это хорошо. Говорим о погоде, о природе. Предлагаю прогулку по парку. Он с заметным облегчением соглашается — вести сложные переговоры в кафе, в окружении, множества людей, всегда тревожно.

Вышли на малолюдную аллею. Достав визитную карточку, представляюсь: советник министерства иностранных дел скандинавской страны, здесь нахожусь временно в деловой командировке.

Он внимательно читает визитку, пытается сунуть ее в свой карман. Опережаю его:

— Извините, мне не хотелось бы, чтобы у вас оставались какие-либо материальные следы нашего знакомства. Это лучше и для меня, и для вас. Согласны?

Этот шаг призван усилить в сознании «продавца» мою озабоченность личной безопасностью.

Он возвращает визитку. Еще бы! Семен перелопатил накануне десятки письменных столов своих коллег в поисках подходящей визитки — они обычно сваливаются после каждого общения с иностранцами в ящики, заполняя со временем их до краев. Выбранную, принадлежавшую ранее какому-то министерскому чиновнику из скандинавской страны, пришлось чуть-чуть подправить.

— Какие документы вы можете предложить? Их тематика, грифы, актуальность, количество? И сколько хотите получить?

Разговор носит жесткий, взаимно неуступчивый характер. Инициатива, однако, уже у меня — он понимает, что раскрыл передо мной тайну своего предательства, вручив, в определенном смысле, свою судьбу в мои руки! Незавидная, даже страшная участь…

Однако не впадает в панику, сохраняет спокойствие, рассудительность. Отказывается, и вполне резонно, от моего предложения передать мне все документы для их экспертизы, в зависимости от чего будет определена их стоимость. Предлагает вместо этого титульные листы и несколько страниц текстов.

Договариваемся о новой встрече через два дня. Почти со слезами просит не обмануть, вернуть все документы, иначе — тюрьма.

Он получил кличку Скунс и таскал нам интересные бумаги еще несколько лет, вплоть до отъезда из страны.

Это лишь одно, и не самое примечательное продолжение того давнего ночного происшествия…