Перед операцией «Багратион»

В апреле 1944 года линия советско-германского фронта выглядела так. На юге соединения Красной Армии вышли на границу с Румынией и уже нацеливали свои удары на Бухарест. Их соседи справа отбросили гитлеровцев от Днепра и подступили к предгорьям Карпат, разрезав немецкий Восточный фронт на две части. На севере, полностью освободив Ленинград от блокады, наши войска вышли к Чудскому озеру, Пскову и Новоржеву. Таким образом, между этими флангами, продвинувшимися далеко на запад, оставался огромный выступ в сторону Москвы. Его называли «Белорусский балкон». Передняя часть этой дуги проходила по линии городов Витебск – Рогачев – Жлобин и находилась не так уж далеко от Москвы. Гитлеровские части в этом выступе (это была группа армий «Центр», в которую входило более шестидесяти дивизий) преграждали советским войскам путь на запад. Кроме того, фашистское командование, располагая там хорошо развитой сетью железных, и шоссейных дорог, могло быстро маневрировать и бить во фланги наших войск, наступавших южнее и севернее этого выступа. С него же авиация противника наносила бомбовые удары по советским группировкам на севере и на юге. Не исключена была и возможность налетов на Москву. В это же время немецкие войска в этом выступе и сами, благодаря такому положению, находились под угрозой наших фланговых ударов с юга и с севера и, следовательно, под угрозой окружения. Но для того чтобы осуществить окружение такого масштаба, нужны были огромные силы. Советским войскам для этого надо было разгромить в Прибалтике группу армий «Север», на Украине группу армий «Северная Украина», и только после этого можно было охватить с двух сторон группу армий «Центр». Еще в конце апреля 1944 года Сталин в присутствии генерала Антонова посоветовался с Жуковым о плане на летнюю кампанию. Георгий Константинович тогда сказал: – Особое внимание следует обратить на группировку противника в Белоруссии, с разгромом которой рухнет устойчивость обороны противника на всем его Западном стратегическом направлении. Сталин согласился и добавил: – Надо начинать с юга, с 1-го Украинского фронта, чтобы еще глубже охватить белорусскую группировку и оттянуть туда резервы противника с Центрального направления. Антонов заметил: – Лучше начать с севера, затем продолжить на юге, в таком случае противник не сможет осуществлять маневрирование между соседними фронтами. А после этого провести операцию против группы армий «Центр», чтобы освободить Белоруссию. – Я посоветуюсь еще с Василевским, – сказал Сталин. – Позвоните командующим фронтами, пусть они доложат соображения о действиях фронтов в ближайшее время. А вы, товарищ Жуков, займитесь с Антоновым наметкой плана на летний период. Когда будете готовы, обсудим еще раз. Жуков встретился с Василевским, и они вместе, опираясь на опыт совместной работы, занялись разработкой Белорусской операции. Работа происходила в обстановке строгой секретности. Боевые действия не прекращались, и даже наоборот, велись с еще большей активностью, чтобы противник не заметил изменений, происходивших в нашем тылу. Вот что говорит по этому поводу С. М. Штеменко: «В полном объеме эти планы знали лишь пять человек: заместитель Верховного Главнокомандующего, начальник Генштаба и его первый заместитель, начальник Оперативного управления и один из его заместителей. Всякая переписка на сей счет, а равно и переговоры по телефону или телеграфу категорически запрещались, и за этим осуществлялся строжайший контроль. Оперативные соображения фронтов разрабатывались тоже двумя-тремя лицами, писались обычно от руки и докладывались, как правило, лично командующими... Во второй половине апреля в Генеральном штабе свели воедино все соображения по поводу летней кампании. Она представлялась в виде системы крупнейших в истории войн операций на огромном пространстве от Прибалтики до Карпат. К активным действиям надлежало привлечь почти одновременно не менее 5—6 фронтов». Сталин рассмотрел эти предложения и по той части летней кампании, которая охватывала освобождение Белоруссии, дал название – «Багратион». Согласно этому плану, намечалось глубокими ударами четырех фронтон разгромить основные силы группы армий «Центр», освободить Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления в западных областях Украины, в Прибалтике, в Восточной Пруссии и в Польше. Замысел этот предстояло осуществить таким образом: одновременными прорывами обороны противника на шести участках расчленить его войска и уничтожить их по частям. При этом мощные группировки 3-го и 1-го Белорусских фронтов, стремительно наступая на флангах, должны сойтись в районе Минска, окружить и ликвидировать войска противника, отброшенные сюда нашими фронтальными ударами. Так выглядел в общих чертах изначальный замысел операции «Багратион». 20 мая Сталин, Жуков, Василевский и Антонов рассмотрели окончательно подготовленный план летней кампании. После этого совещания Сталин приказал вызвать командующих фронтами, которым предстояло осуществлять операцию «Багратион», – Баграмяна, Рокоссовского, Черняховского. Черняховский приболел, поэтому приехал позднее, 25 мая. На этом заседании произошел случай, о котором много говорили и писали различные военачальники. При обсуждении плана действий фронта Рокоссовского он предложил нанести два главных удара на правом фланге. Сталину то ли не понравилось это предложение, то ли он хотел подчеркнуть свою власть над маршалами, но он вдруг приказал: – Товарищ Рокоссовский, выйдите в соседнюю комнату и хорошенько подумайте над своим предложением. Присутствующие были смущены, но не подавали вида, продолжали обсуждать план. После возвращения в кабинет Сталина Рокоссовский доложил: – Мы все тщательно просчитали еще в штабе фронта, и я считаю необходимым наносить два главных удара, Сталин спокойно сказал: – Идите и еще раз хорошенько подумайте. Рокоссовский вышел, недоумевая, почему так поступает Верховный. Возвратясь, он упорно повторял свое ранее принятое решение. – Настойчивость командующего фронтом, – сказал Сталин, – доказывает, что организация наступления тщательно продумана. А это надежная гарантия успеха. Напряжение, создавшееся на совещании, было снято. Сталин еще раз показал свою рассудительность и... власть. О том, что Сталин провел эту «воспитательную игру» умышленно, подтверждает Жуков в своих воспоминаниях: «Существующая в военных кругах версия о „двух главных ударах“ на Белорусском направлении силами 1-го Белорусского фронта, на которых якобы настаивал К. К. Рокоссовский перед Верховным, лишена основания. Оба эти удара, проектируемые фронтом, были предварительно утверждены И. В. Сталиным еще 20 мая по проекту Генштаба, то есть до приезда командующего 1-м Белорусским фронтом в Ставку». Вот так теперь уже опытный Сталин иногда проверял правильность своих решений и попутно занимался воспитательной работой. На этом совещании Сталин приказал Жукову взять на себя координацию действий 1-го и 2-го Белорусских фронтов, а Василевскому – 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского. Предстояла сложная перегруппировка: для проведения операции «Багратион» надо было перевести в новые районы войска пяти общевойсковых, двух танковых и одной воздушной армий. Кроме того, Ставка передавала фронтам дополнительно 4 общевойсковые, 2 танковые армии, 52 стрелковые и кавалерийские дивизии, 6 отдельных танковых и механизированных корпусов, 33 авиационные дивизии, 2849 орудий и минометов и 210 тысяч человек маршевого пополнения. Все эти резервы готовил сам Сталин! (Два слова – «готовил сам» – а вы представьте, какая это титаническая работа!) И все это надо было переправить скрытно, чтобы противник не заметил и не разгадал намеченный план наступления. Была проведена и дезинформация противника: создавалось впечатление, будто удар готовится на юге, на 1-м Украинском фронте. В период подготовки операции произошло событие, которое, несомненно, имело огромное значение для поднятия боевого духа воинов Советской Армии; союзники – наконец-то! – начали форсирование Ла-Манша и открыли второй фронт!

 

Второй фронт

6 июня 1944 года англо-американские экспедиционные силы высадились на французской земле. Произошло это за семнадцать дней до начала операции «Багратион». Я стремился к объективности при описании действий наших врагов, тем более считаю необходимым придерживаться такой же позиции, говоря о наших союзниках. То, что англо-американское руководство оттягивало открытие второго фронта, оставляя нас в самые трудные дни войны один на один с мощной гитлеровской армией, – то, как говорится, на их совести. Но люди погибали ради достижения победы над общим врагом, тут надо помянуть добрым словом 122 тысячи погибших в операции «Оверлорд» солдат и офицеров, из которых 73 тысячи были американцами и 49 тысяч – англичанами и канадцами. Нормандская десантная операция под командованием генерала Д. Эйзенхауэра является самой крупной десантной операцией второй мировой войны, в ней участвовало 2 миллиона 876 тысяч человек, около 7 тысяч кораблей и судов, около 11 тысяч боевых самолетов. Вея эта армада двигалась через пролив Ла-Манш шириной от 32 до 180 километров. Читатели даже по этим цифрам могут представить масштаб морского, сухопутного и воздушного сражений при высадке во Франции. Гитлеровскому командованию было известно о подготовке форсировании пролива и о том, что в июне 1944 года союзники перейдут от слов к делу. Во Франции, Бельгии и Нидерландах находились две гитлеровские группы армий – "Б" и "Г", они подчинялись командованию группы армий «Запад» во главе с генерал-фельдмаршалом Г. Рундштедтом. К началу июня 1944 года там оставалось всего 58 немецко-фашистских дивизий, а против Советского Союза действовали 239 дивизий, в том числе 181 германская. Конечно, главные силы фашистов были сосредоточены против нас. Но теперь гитлеровское командование, да и вся фашистская армия, обращенная лицом к нам, почувствовали, как сзади, на Западе, начались практические действия. Следуя своему принципу – искать участников описываемых мною событий, бывать на местах боев, я не раз летал в Англию, встречался с участниками операции «Оверлорд», причем стремился охватить как можно более широкий круг ее участников: беседовал с адмиралами, генералами, офицерами, рядовыми. Побывал в Лондоне, в ставке Черчилля. Это приспособленный под бомбоубежище подвал под огромным домом в центре города. Перекрытие укреплено толстым брусом и стволами деревьев (кругляка). Узкие коридоры с этими подпорками. Никаких удобств, общий туалет на всех. Здесь Черчилль провел больше ста заседаний ставки под бомбежками немцев. Сохранены рабочие места всех служб и кабинет самого Черчилля – комната № 65а, – в котором стоит большой письменный стол, на нем старомодные телефоны и лампа с зеленым абажуром. В углу кабинета широкая застланная кровать. В застекленных стендах карты и документы тех дней, и в одной из витрин потертый тяжелый пистолет, который Черчилль приобрел еще в дни первой мировой войны (он держал его здесь под подушкой), рядом с пистолетом большой белый фарфоровый ночной горшок – премьер пользовался им, чтобы не ходить в туалет через длинный коридор... Стрелки всех часов в ставке показывают время подписания союзниками капитуляции гитлеровцев – 17.00, 8 мая. На побережье в Портсмуте я побывал в штабе Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами союзников в Западной Европе генерала Эйзенхауэра. Тут по сей день висит огромная, во всю стену карта с прикрепленными к ней переносными фишками, обозначающими корабли и место их нахождения в определенное время. Осмотрел я полевой штабной комплекс фельдмаршала Монтгомери, состоящий из нескольких специально оборудованных автомобилей: кабинет, комната для заседаний, спальный салон... Вспомнил свою короткую, но памятную для меня встречу с фельдмаршалом. Знакомство было эпизодическим – произошло после войны в Москве, когда Монтгомери посетил Академию имени Фрунзе, разведфакультет которой я окончил в 1947 году, защитив диплом на английском языке. В тот день я занимался в кабинете тактики. Монтгомери в сопровождении маршала Конева и других военачальников знакомился с академией. А вот в кабинете тактики остановился около моего стола. Причина? Рядом висел портрет Конева. – Конев, это вы? – спросил Монтгомери. Конев улыбнулся: – Похож? Я встал, приветствуя военачальников. Монтгомери, обращаясь к переводчику, сказал: – Спросите у него, чем он занимается. Стоящий тут же заместитель начальника академии генерал-полковник Боголюбов подсказал Монтгомери: – А вы сами спросите у него, он хорошо знает английский. – Да? Вы знаете английский? – обратился Монтгомери ко мне. – Да, разумеется. – Чем вы занимаетесь? – продолжал Монтгомери. – Готовлюсь по тактике на завтра. – А что будет завтра? – Завтра я должен принимать решение за командира полка. – А кто вы по званию? – Капитан. – Вы участвовали в боях? Впрочем, я вижу, у вас боевые награды. Тут в разговор вмешался Конев: – Он Герой Советского Союза. Видите, у него Золотая Звезда. Монтгомери пожал мне руку, спросил: – А где вы изучали английский? – Здесь, в академии. (О том, что учился три года в Высшей разведывательной школе ГРУ Генштаба, я умолчал.) – Вы хорошо говорите по-английски, – прощаясь, сказал Монтгомери. – Желаю вам покомандовать полком не только на занятиях в академии, а настоящим полком. Монтгомери попал «в яблочко» – после работы в Генеральном штабе в течение шести лет, с 1957 по 1962 годы, я командовал полком. Вернемся в Англию. В Портсмуте к 40-летию операции «Оверлорд»'построен музей «Д-Дэй» (День высадки), в нем, кроме обычных музейных экспонатов, в кинозале демонстрируется хроникальный фильм об операции, а на стене по кругу, опоясывающему весь музей, вывешен гигантский гобелен-аппликация, изображающий главные эпизоды из сражения на море и на суше. На окраине Лондона я ознакомился с «Имперским военным музеем» (с богатейшим хранилищем документов и библиотекой). Например, в нем я просмотрел поминутный репортаж журналиста Кол и на Виллса, который шел на одном из кораблей во время форсирования пролива, и видел бои при захвате плацдармов. Побывал я в Британской военной академии. Перед фасадом – камень, привезенный из Германии 29 ноября 1958 года. На камне высечена надпись: «Здесь 4 мая 1945 года делегация немецкого главнокомандования подписала перед маршалом Монтгомери безоговорочную капитуляцию всех сухопутных, морских и воздушных сил в Северо-Западной Германии, Дании и Голландии». Так англичане подчеркивают победу своей армии, еще до подписания американцами и англичанами акта о капитуляции немцев перед союзниками 8 мая 1945 года и до общей капитуляции гитлеровской армии, принятой Жуковым и союзниками 9 мая 1945 года. Осмотрел я комнаты боевых традиций. В библиотеке академии много советских изданий, подшивки газет «Правда», «Красная Звезда» военных лет и множество других материалов и документов. Есть в академии своя церковь. В памятную книгу этой церкви занесены имена 20 тысяч офицеров, погибших во второй мировой войне. В нее записаны не только звание и фамилия, но еще и сражения, в которых офицер участвовал, и его па-грады. В небольшом городке на побережье построен специальный «Музей морской пехоты» – за этим скромным названием стоит величественное здание с богатейшим собранием экспонатов и документов, охватывающих историю морских пехотинцев с первых дней возникновения, когда они ходили на абордажи пиратских кораблей, и до операций второй мировой войны в разных морях и океанах. Но самым интересным и ценным для меня были встречи с живыми участниками этой операции: адмиралом Герицем (кроме официальной встречи я побывал у него дома, в небольшом уютном городке Солсбери), с генералами Мултоном и Таппом, бригадными генералами Александром Бридином и Джеймсом Хиллом. Особенно я благодарен Джону Робертсу, директору ассоциации «Великобритания – СССР», организатору моей поездки и встреч в Англии, и президенту ассоциации ветеранов операции в Нормандии господину Бариджу, который свел меня с боевыми друзьями, и у нас состоялся хороший, откровенный солдатский разговор. Все это требует отдельного рассказа, но поскольку уводит от главной темы, я, показав читателям, что немало потрудился, собирая достоверные сведения для этой главы, изложу их лишь в объеме, необходимом для освещения операции, открывшей второй фронт. Наши союзники объясняют задержку в открытии второго фронта тем, что такая операция требовала длительной и серьезной подготовки. Когда впервые зашел разговор и было дано обещание высадить десант во Франции, в портах Англии не было достаточного количества ни войск, ни кораблей. Накопление, обучение, экипировка необходимых сил заняли немало времени. Сроки высадки не раз переносились. Наконец утром 5 июня 1944 г. Верховный Главнокомандующий Эйзенхауэр отдал приказ – начать операцию. Огромная армада двинулась через Ла-Манш к французскому берегу. Замысел операции был таков: высадить морской и воздушный десанты на побережье Северо-Западной Франции, захватить плацдарм и расширить его к двадцатому дню операции до 100 километров по фронту и 100—110 километров в глубину. Для осуществления этой задачи привлекались 39 дивизий, 12 отдельных бригад, 10 отрядов «коммандос» и «рейнджере». По английским данным, в этой операции участвовали 3,5 миллиона человек (из них 1,5 миллиона американцы), 4126 десантных судов под прикрытием 1213 боевых военных кораблей, 1600 судов различного обеспечения, 3500 катеров и глиссеров. С воздуха операцию обеспечивали 11 500 самолетов. 2-я американская и 1-я английская воздушно-десантные дивизии высаживались с воздуха. Вся эта армада должна была перебросить на материк в первый день 150 000 десантников. Что и было осуществлено в течение 16—17 часов первого дня. Потери в день высадки были небольшие – они не превышали 11 тысяч человек. На этом побережье союзникам противостояла группа армий "Б" под командованием Роммеля в составе 38 дивизий. Гитлеровцы ожидали высадку в другом районе, у пролива Па-де-Кале, и именно там держали главную группировку, а в месте высадки союзников находились всего три дивизии. Против десанта была брошена танковая группа «Запад», но авиация союзников, полностью господствовавшая в воздухе, не допустила ее к району высадки. Бои разгорались по мере продвижения высадившихся войск в глубь территории. Вот здесь были горячие схватки, и солдаты сражались смело и самоотверженно. Многие сами рассказывали мне о боях. На квартире председателя ассоциации ветеранов Нормандии господина Бариджа, «за рюмкой чая» в виде хорошего виски, мы поговорили о форсировании Ла-Манша и боях на побережье. Мне показали фотографию артиллерийских позиций немцев до начала операции и после бомбардировки этих позиций английской авиацией – сплошные воронки. «Мы из них сделали коктейль!» К большому моему сожалению, выяснилось: эти храбрые воины не знали ничего о том, что в трудные для них дни боев советские войска тоже наступали и отвлекали на себя основные силы гитлеровцев. – Мы не знали об этом, – сказал Баридж. – Но я не думаю, что это делалось специально. После высидки на берег была такая неразбериха, что мы две недели не получали ни писем, ни газет. Все участники операции единодушно отмечают доброжелательность и помощь французов в ходе Нормандской операции. К. 25 июля, то есть на двадцатый день, как и намечалось, был создан стратегический плацдарм. Крупнейшая десантная операция второй мировой войны завершилась успешно. Главными ее особенностями были; умело проведенная оперативная маскировка и дезинформация противника, в результате чего гитлеровцы были введены в заблуждение относительно районов и сроков высадки; умелые и согласованные действия крупных сил флота, сухопутных войск и авиации; смелость и уверенность в справедливости своих действий солдат и офицеров в борьбе с гитлеровским фашизмом, принесшим так много бед народам Европы. * * * В наших газетных, журнальных публикациях и сообщениях по радио в годы войны и в послевоенный период утверждалось, что немецкое командование почти не оказывало сопротивления наступающим войскам союзников во Франции, что вроде бы гитлеровцы все усилия сосредоточили на Восточном фронте, а перед союзными войсками на Западе почти открыли фронт, и там шло чуть ли не беспрепятственное продвижение. Это не во всем соответствует действительности. То, что германское командование большую часть вооруженных сил имело на Восточном фронте против советских войск, – это верно. Но и на Западе шли в первые месяцы настоящие напряженные бои, в которых гибли солдаты с обеих сторон. После высадки десантной армии на побережье Франции Главнокомандующий союзными войсками Эйзенхауэр организовал первую наступательную операцию. Целью этой операции было окружение группировки немецких войск (довольно крупной, более 20 дивизий), сомкнув кольцо в районе города Фалез. Поэтому операция эта и вошла в историю войны под названием Фалезской операции. Осуществляли этот замысел 1-я и 3-я американские армии, которыми командовал генерал Бред-ли. Он охватывал группировку немецких войск с юга. А с севера окружение осуществляли 2-я английская и 1-я канадская армии – ими командовал генерал Монтгомери. Окружали они 5-ю танковую и 7-ю полевую армии немцев группы армий "Б", которой командовал генерал-фельдмаршал Модель. Кстати, это тот самый Модель, который заменил Манштейна после неудачных боев за удержание фронта на Украине. Осуществление плана Эйзенхауэра сначала шло довольно успешно. В фалезском «мешке» оставалось до 20 дивизий немцев, но действия союзников, благодаря их неопытности, развивались очень медленно: они продвигались по 5 км в сутки, и немцы успели вывести из того «мешка» большую часть своих дивизий. И все же союзники замкнули кольцо и окружили 8 немецких дивизий. Но ввиду отсутствия опыта в создании внутреннего и внешнего кольца окружения, они не смогли уничтожить эти окруженные дивизии. Немцы контрударом извне прорвали кольцо и помогли выйти своим войскам из окружения. Все же это был первый значительный успех войск союзников: они захватили здесь немало пленных и сумели выйти к реке Сена, с которой развивали дальнейшее наступление в сторону Парижа. Таким образом, из этого примера видно, что бои здесь шли настоящие. Я приведу еще один пример, показывающий очень драматичные ситуации, сложившиеся с обеих сторон. После высадки союзников на побережье и осуществления операции, о которой я сказал выше, командующий группой армий "Б" фельдмаршал Клюге оказался в очень трудном положении. Читатели помнят этого военачальника по боям под Москвой. Это старый противник Сталина, он командовал 4-й армией, которая должна была непосредственно овладеть Москвой после охвата се танковыми, клещами Гудериана и Геппнера. Но там Сталин одержал верх над этим полководцем и вынудил его к отступлению. Однако Клюге, отступив от Москвы, создал стабильный фронт, организовал прочную оборону и сдержал дальнейшее наше наступление, которое, как мы знаем, было организовано по решению Сталина. Тогда, в оборонительных боях, Клюге продемонстрировал свое мастерство. В наступательных операциях это ему удавалось хуже. Именно поэтому, когда поступили сведения о скором неминуемом открытии второго фронта, Гитлер перебросил Клюге – как мастера обороны – сюда, чтобы он организовал на побережье Франции отражение десанта союзных войск. Но высадка союзных войск состоялась, да еще и первое их наступление развивалось успешно. Клюге не оправдал надежд Гитлера, и тот отстранил его от командования группой армий "Б". Фельдмаршал Клюге не пережил крушения своей карьеры. Перед тем, как покончить счеты с жизнью, он написал Гитлеру письмо: "Мой фюрер, вчера фельдмаршал Модель вручил мне ваше решение освободить меня от обязанностей командующего войсками на западе и группой армией "Б"... Меня уже не будет в живых, когда вы получите эти строки... Я не могу принять на себя тяжесть упрека в том, что я предрешил судьбу Западного фронта, применив ошибочную стратегию, но оправдаться у меня нет возможности... поэтому я сделал из того соответствующие выводы и добровольно отправляюсь туда, где уже находятся тысячи моих боевых друзей. Я никогда не боялся смерти. Жизнь уже не имеет для меня никакого смысла, к тому же я числюсь в списке военных преступников, которые должны быть преданы суду. По вопросу омоей виновности разрешите мне сказать следующее..." Дальше Клюге излагает ход боев, напоминает о решениях, которые он принимал, пытается объяснить неудачи боевых действий. Общий смысл его объяснений сводится к тому, что он неповинен в постигших немецкие войска неудачах. Свое письмо Клюге завершает так: "Вы, мой фюрер, должны принять решение прекратить войну. Германский народ перенес уже такие неописуемые страдания, что пора положить им конец. Есть пути и средства закончить войну и воспрепятствовать в первую очередь тому, чтобы рейх попал в руки большевиков. Проявите же теперь ваше величие и прекратите безнадежную борьбу, если это необходимо. Я расстаюсь с вами, мой фюрер, как человек, который, выполняя свой долг до последнего часа, был вам ближе, чем вы, видимо, понимали. Генерал-фельдмаршал фон Клюге".Совет Клюге искать иные пути выхода из войны, чтобы рейх не попал в руки большевиков, несколько запоздал. Гитлер давно уже искал эти пути. Сразу же после того, как на него было совершено покушение и выяснилось, что заговорши ки пытались договориться с западными странами о прекращении войны и заключении сепаратного мира, Гитлер поручил Гиммлеру тщательно выявить каналы, по которым заговорщики устанавливали связь с англичанами и американцами. Как это ни странно, но Гитлер позаимствовал у заговорщиков их намерения. Он сам читал протоколы допросов заговорщиков, прослушивал пленки с записями и, главным образом, пытался выяснить, как устанавливались контакты, Он прямо поставил задачу Гиммлеру искать контакты с западными противниками, и «верный Генрих» попытался напрямую заговорить об этом с государственным секретарем Стеттиниусом. Но тот отказался вести разговоры на эту тему. Немецкие газеты пугали союзников Советского Союза тем, что Европа может стать «красной», что Советы намерены и имеют возможность захватить всю Европу. Германский посол в Ватикане Вейцзеккер встретился с бывшим американским послом в Берлине Вильсоном и, запугивая его ситуацией, какая сложится, когда Советская Армия займет всю Европу в случае крушения третьего рейха, убеждал его побыстрее склонить союзников к договоренности с Германией. Он, например, сказал такую фразу: «Германия не может выиграть, но она еще может выбрать своего победителя».

 

«Багратион»

С 23 июня по 29 августа 1944 года силами четырех фронтов была осуществлена Белорусская операция, которая, наряду с решением важнейшей стратегической задачи на советско-германском фронте, еще и способствовала успеху союзников, так как накрепко сковала действия гитлеровского командования, не позволяя ему перебросить на Запад войска для борьбы с нормандским десантом. Эти две операции – вообще хороший пример того, как надо было действовать нашим англо-американским союзникам. Вот так сразу бы навалились на фашистов вместе с нами – и война была бы короче, и потерь было бы меньше. Хотя, конечно, союзники к этому не стремились, как ни горько это сознавать. Белорусская операция – одна из крупнейших, просто грандиозная операция периода Великой Отечественной войны, в ней одновременно и слаженно действовали четыре фронта: 1-й Прибалтийский (генерал армии Баграмян), 3-й Белорусский (генерал-полковник Черняховский), 2-й Белорусский (генерал-полковник Захаров), 1-й Белорусский (генерал армии Рокоссовский), – а также недавно созданная 1-я польская армия (генерал-лейтенант Пошшвский). Эти фронты объединяли огромные силы: 166 дивизий, 12 танковых и механизированных корпусов, 21 стрелковую, танковую, механизированную бригады. Все вместе – I 400 000 воинов, 31 000 орудий, 5200 танков; их поддерживали четыре воздушные армии – 5000 самолетов. В тылу противника активно действовали партизаны. Эту операцию можно приводить как пример не только образцового взаимодействия войск, но и полного взаимопонимания командующих фронтами и Верховного Главнокомандующего, который лично руководил ходом боевых действий повседневно, более месяца – с 23 июня по 29 августа 1944 года. Когда хотят подчеркнуть удачность, высокую организованность при осуществлении какого-то дела, говорят: прошло «как по нотам». В «Багратионе» все было именно так – «ноты» составили Сталин, Генштаб, командующие фронтами, а потом вместе сыграли эту блестящую боевую «симфонию» – гнали фашистов 500—600 километров! Было уничтожено 17 дивизий и 3 бригады противника, а 50 его дивизий потеряли половину своего состава. После выполнения первого этапа операции (в середине июля) Сталин убедился, что враг будет опрокинут. Тут же последовал его приказ о переходе в наступление войск Ленинградского, 3-го и 2-го Прибалтийского фронтов на северном фланге и 1-го Украинского на юге. Таким образом, фронт стратегического наступления расширился от Балтийского моря до Карпат, в итоге паши войска вышли на государственную границу на протяжении 400 километров. Динамика боевых действий, их стремительность были так высоки, что даже спустя полвека (когда я пишу эти строки) мои мысли мчатся галопом, а ручка бежит по бумаге гораздо быстрее обычного. Потому что для меня эта операция – не только острые стрелы на картах (которые я теперь разглядываю): в памяти моей всплывают реальные стычки и схватки тех дней, разумеется, на уровне впечатлений окопного лейтенанта. Но в те дни был у нас какой-то общий порыв, азарт, предчувствие большой победы. Тогда я видел перед собой не наглые рожи «арийцев» образца 1941 года, а трусливо убегающих нагадивших подонков. Для подтверждения того, что действия разыгрывались как по нотам, что существовало полное взаимопонимание Сталина и командующих фронтами, мне представляется необходимым привести несколько примеров. Рокоссовский великолепно осуществил два главных удара, которые отстаивал, споря со Сталиным. Оп создал пятикратное превосходство на этих двух направлениях и буквально пропорол немецкую оборону после двухчасовой артподготовки. 1-й гвардейский и 9-й танковые корпуса, введенные в прорыв, соединились западнее Бобруйска. Рокоссовский помнил указание Сталина – не ввязываться в затяжные бои с окруженным противником (как под Сталинградом), это отвлекает войска от продвижения вперед, прибавляет большие потери. И вот Рокоссовский, буквально как подарок, преподносит Верховному свою Бобруйскую операцию; с 23 по 28 июня его войска прорвали оборону, окружили и тут же уничтожили 40 000 гитлеровцев со всей их техникой и вооружением. За 4 дня! Конечно, Москва салютовала такой победе. Рокоссовскому за эту и предыдущие победы было присвоено звание Маршала Советского Союза. В эти же дни войска 1-го Прибалтийского фронта (Баграмян) и 3-го Белорусского фронта (Черняховский) осуществили не менее стремительную Витебске-Оршанскую операцию, тоже за 4 дня окружили и быстро уничтожили до десяти дивизий врага. На правом фланге 3-го Белорусского фронта успешно наступала 5-я армия под командованием Крылова. Сталин в период принятия решения на Белорусскую операцию оставил в своем резерве 5-ю гвардейскую танковую армию Ротмистрова, чтобы в ходе операции развивать ее силами успех там, где он наметится. И вот, как только представитель Ставки Василевский доложил Сталину о наметившемся прорыве у Крылова, Верховный тут же приказал придать 5-ю гвардейскую танковую армию в состав 3-го Белорусского фронта. Что и было осуществлено Василевским. Но на первых порах танкисты Ротмистрова не показали желаемых активных действий. И тут же последовала строгая депеша: «Ставка требует от 5-й Гвардейской танковой армии стремительных и решительных действий, отвечающих сложившейся на фронте обстановке». 26 июля Москва салютовала войскам, освободившим Витебск. Командующему 3-м Белорусским фронтом Черняховскому было присвоено звание генерала армии. Маршалы Жуков и Василевский координировали действия фронтов, что им и было поручено Сталиным. Они ежедневно (а точнее, ежевечерне, а то и по ночам) писали Верховному докладные о ходе боевых действий. Сталин, суммируя сообщения, вносил необходимые коррективы в ход боевых действий. Кроме этих письменных общений, Сталин в течение дня (и опять-таки ночью) неоднократно связывался по телефону со своими представителями и с командующими фронтами, держал руку на пульсе этого гигантского сражения. (Говорю это не голословно. На моем столе лежат копии ежедневных докладов Жукова, которые мне дал Маршал Советского Союза Дмитрий Тимофеевич Язов, мой давний, многолетний друг. Став министром обороны, он (не в пример другим) не отдалился, не отслонился от старых сослуживцев и друзей. Когда я работал над трилогией о маршале Жукове, Дмитрий Тимофеевич помогал мне ознакомиться со многими архивными документами, в том числе и с ежедневными докладами Жукова Сталину, о которых я говорю, – прислал ксерокопии. Я глубоко признателен маршалу Язову за его помощь с документами и за то, что он прочитал рукопись этой книги, высказал ряд полезных замечаний и советов). ...Сталин сам работал днями и ночами и не терпел малейшей недисциплинированности или пустословия в разговорах, у кого бы это ни проявлялось. Приведу только один пример. При большом уважении к Василевскому, с которым всегда обращался очень деликатно и заботливо, Сталин при первой же его оплошности послал такую телеграмму:

"Маршалу Василевскому.Сейчас уже 3 часа 30 минут 17 августа, а Вы еще не изволили прислать в Ставку донесение об итогах операции за 16 августа и о Вашей оценке обстановки... Предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете отозваны с фронта. И. Сталин".

Обычно операции на окружение проводились путем охвата группировки противника, противостоящей нашим войскам, которая имела прямое соприкосновение с нами на обшей линии фронта. Клещи окружающих войск как бы отсекали из противостоящей обороны огромный массив территории с находящимися на ней войсками. Именно по такой схеме было осуществлено окружение на первом этапе Белорусской операции. Как только состоялось окружение частей 3-й танковой армии противника под Витебском и 9-й армии под Бобруйском, Жуков (доложив об этом Сталину, который утвердил его решение) тут же использовал образовавшиеся бреши, стремительно бросил войска 1-го и 2-го Белорусских фронтов в преследование, в глубь обороны противника, и на глубине 200—250 километров захлопнул огромную ловушку, окружив под Минском отступавшие войска и резервы фельдмаршала Моделя! (Вот они-то и маршировали позднее по улицам Москвы под конвоем). Такого гигантского котла окружения в глубине обороны, в ходе преследования, еще никто не осуществлял. «Багратионе является одной из образцовых операций в смысле военного искусства. В ней показали свое высокое мастерство Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин, его заместитель Г, К. Жуков, талантливые военачальники А. М. Василевский, К. Г. Рокоссовский, И. Д. Черняховский, И. X. Баграмян, Г. Ф. Захаров, командующий 1-й армией Войска Польского С. Г. Поплавский, многие генералы, офицеры, сотни тысяч сержантов и солдат. В результате операции „Багратион“ была освобождена Белоруссия, не вставшая за долгие года на колени перед фашистами. Наши войска, продвинувшись на 500– 600 километров, вышли на территорию Польши и к границе с Восточной Пруссией. В ходе операции было окружено несколько группировок противника, и ни одна из них не вырвалась. После публикации моей повести „Полководец“ (в 1985 г.) я получил много писем, в которых читатели просили подробнее рассказать о себе. Велик соблазн. Но это была бы уже другая книга. Надеюсь, когда-нибудь я к ней подойду. В этой же, как было задумано и обещано, пишу о жизни и деятельности Сталина, иногда о моих фронтовых дедах, если они имели отношение к освещаемым боевым операциям. Перед началом Белорусской операции произошел памятный для меня случай. К тому времени я был уже опытным войсковым разведчиком. Сошлюсь на некоторые публикации авторов, знавших меня на фронте. В книге, которая издана в 1982 году и называется „С думой о Родине“, генерал Бойко Василий Романович вспомнил и меня добрым словом: „Замечательными боевыми делами прославил себя командир взвода разведки 629-го полка 134-й стрелковой дивизии лейтенант В. В. Карпов...“ Далее следует описание конкретных эпизодов. Приведу еще одну цитату – из книги „Разведчики всегда впереди...“ генерала Волошина Максима Афанасьевича, бывшего начальника разведки 39-й армии. В его словах хорошо объясняется и обстановка, сложившаяся на 3-м Белорусском фронте, и то, почему именно мне было поручено ответственное задание. Волошин пишет: „Медвежий вал“... Часто в книгах встречается другое: „Восточный вал“. О строительстве этого вала фашисты объявили еще в августе 1943 года. И все же я позволю употребить название „Медвежий вал“, подразумевая под ним часть „Восточного вала“, примыкавшую к Витебску. В дни боев это название было в обиходе... Боевая работа разведчиков стала значительно сложней, но и мастерство их неизмеримо возросло. Не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что им стали под силу не только рейды в глубокий вражеский тыл, но и действия непосредственно в Витебске, оккупированном врагом. Там, в частности, побывал Владимир Карпов, о котором я уже неоднократно упоминал ранее. Переодевшись в немецкую форму, он пробрался в город, связался с подпольщиками, получил у них копии важных документов и возвратился назад. Я не рассказываю об этом подробно потому, что к этому времени Карпов действовал уже по заданиям начальника разведотдела фронта. Это он позвонил мне однажды и попросил подобрать опытного офицера-разведчика для выполнения ответственной задачи. Я, не задумываясь, назвал Карпова». А то, что было дальше, описано в книге А. Шарипова «Черняховский». Предоставляю слово этому автору: "Готовя войска к решительной операции по освобождению Белоруссии, Черняховский уделял особое внимание изучению противостоящей группировки противника. По его заданию начальник разведки фронта генерал-майор Алешин в полосе 39-й армии подготовил важную разведывательную вылазку в тыл противника. Непосредственным исполнителем ее он назначил старшего лейтенанта Карпова. Проинструктировав Карпова, Алешин предупредил его: – Командующий фронтом придает большое значение разведывательным данным, которые вам предстоит добыть. Он хочет поговорить с вами. ... Черняховский их принял на командно-наблюдательном пункте... – В Витебске вас ждут. Там наши разведчики подготовили ценные фотопленки со снимками вражеской обороны. Но передать нам не могут. (Подпольщики сумели сфотографировать чертежи и карты с"Медвежьим валом, но по радио, естественно, план передать невозможно. – В. К.)От переднего края обороны до города – километров восемнадцать. По глубине это тактическая зона, она насыщена немецкими войсками. Прыжок с парашютом исключается. Группой пробраться тоже трудно, – пояснил Черняховский, – поэтому пойдете один... Старший лейтенант Карпов ночью благополучно прошел через немецкие позиции и добрался до Витебска. Ему удалось разыскать нужных людей и получить от них сведения, за которыми era послали. В городе Карпова заподозрили патрульные. Они пытались его задержать, но ему удалось уйти... Ночью Карпов был уже вблизи от передовых позиций немцев. Отважный разведчик прошел их вес, лишь в последней траншее наткнулся на немецкого часового. Вражеская пуля ранила его... Теряя сознание, он все же собрал силы и выбрался из колючей проволоки, пополз дальше..." Как мне стало известно, разведданные о «Медвежьем вале» в порядке информации были переданы на соседние с 3-м Белорусским фронтом – 1-й Прибалтийский и 2-й Белорусский. Об этом пишет маршал И. X. Баграмян: «... Я, будучи командующим 1-м Прибалтийским фронтом, встречал в разведывательных сводках фамилию старшего лейтенанта Карпова. И вот он, тот же самый лихой, смелый разведчик, теперь – известный писатель... Владимир Карпов сражался не только на фронте, которым я командовал, он вел активные боевые действия и на соседнем, 3-м Белорусском, и, как мне известно, пользовался уважением командующего фронтом Ивана Даниловича Черняховского». В итоге Белорусской операции было взято огромное количество пленных. Великое благородство и гуманизм были проявлены победителями к этим пленным – не месть, не надругательство и побои, а предметный урок вразумления был им преподан. Пленных провели через Москву, ту самую Москву, об уничтожении которой немецкой авиацией твердил им Геббельс. Это событие состоялось по личному указанию Сталина. Я в этот день был в Москве, расскажу о нем подробнее. В газете было опубликовано сообщение:

«Извещение от начальника милиции гор. Москвы. Управление милиции г. Москвы доводит до сведения граждан, что 17 июля через Москву будет проконвоирована направляемая в лагеря для военнопленных часть немецких военнопленных рядового и офицерского состава в количестве 57 600 человек из числа захваченных за последнее время войсками Красной армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов. В связи с этим 17 июля с 11 часов утра движение транспорта и пешеходов по маршрутам следования колонн военнопленных: Ленинградское шоссе, ул. Горького, площадь Маяковского, Садовое кольцо, по улицам: Первой Мещанской, Каланчевской, Б. Калужской, Смоленской, Каляевской, Новослободской и в район площадей: Колхозной, Красных ворот, Курского вокзала, Крымской, Смоленской и Кудринской – будет ограничено. Граждане обязаны соблюдать установленный милицией порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным».

В те дни я выписался из госпиталя после ранения, полученного во время вылазки в Витебск, долечивался и учился на курсах усовершенствования офицеров разведки. Перед конвоированием пленных через Москву меня вызвали в штаб и сказали, чтобы я с утра был в комнате дежурного – за мной заедут из кинохроники. Печальное и поучительное шествие пленных через Москву, оказывается, решено было зафиксировать для истории. Этот фильм был снят. Меня по просьбе командования запечатлели на фоне пленных, в районе площади Маяковского. Фамилия моя в картине не названа, потому что я тогда служил в разведке. Просто я стоял (конечно же, гордо выпятив грудь в орденах) на фоне зеленой массы гитлеровцев – они были похожи в тот момент на безликих призраков. Впереди неторопливо, не в ногу, шли немецкие генералы. Разные. Поджарые. Оплывшие от жира. Круглолицые. Горбоносые. Золотые вензеля блестели в красных петлицах. Витые, крученные погоны, выпуклые, словно крем на пирожных. Орденские разноцветные ленты на груди. Гитлеровцы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь. Один коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, голове. Другой, здоровенный, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не люди, а кусты вдоль дороги. За генералами шли неровными рядами офицеры. Эти явно старались показать, что плен не сломил их. Один, рослый, хорошо выбритый, со злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро показал большой кулак. Я тут же ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи, словно веревкой обвил, и ткнул им в небо: гляди, мол, как бы тебе не ответили этим! Фашист несколько раз оглянулся и все показывал кулак, щерил желтые прокуренные зубы, видимо, ругался. «Какая гадина, – подумал я. – Жаль, не прибили тебя на фронте». За офицерами двигались унтеры и солдаты. Их было очень много, они шли сплошной лавиной по двадцать в ряд – во всю ширину улицы Горького, Пленных сопровождал конвой – кавалеристы с обнаженными шашками и между ними пешие с винтовками наперевес. Москвичи стояли на тротуарах. Люди молча, мрачно смотрели на врагов. Было непривычно тихо на заполненной от стены до стены улице. Слышалось только шарканье тысяч ног. Глядя на немцев, я думал: может быть, среди них и те, которых я с моими боевыми друзьями разведчиками брал как «языков»? Наверное, они здесь. Куда же им деться? Семерых мы взяли при подготовке наступления в Белоруссии. С некоторыми я, наверное, встречался, когда ходил в тыл. Ох, не такие они были пришибленные, когда я их видел там. Они чувствовали себя хозяевами на нашей земле. Были в этих рядах и те, от которых я едва ушел живым, когда переходил линию фронта, возвращаясь из Витебска. Где-то рядом шагал теперь и тот, кто попал в меня из автомата в темноте, сам не зная об этом. По сей день, как только вспомню прохождение пленных гитлеровцев через Москву, встает перед глазами зеленоватая, как плесень, масса бредущих людей и среди них лицо бритого офицера с желтыми, оскаленными от ненависти зубами и черным мосластым кулаком. Но это впечатление выплыло позже, а тогда я с удовольствием и гордостью позировал перед кинокамерой. И еще помню, не соответствовало мое настроение тому, как вели себя москвичи, глядевшие на пленников. Они были суровы, а меня распирало ощущение счастья. Ну как же мне не радоваться и не быть счастливым, стоя живым в Москве, на площади Маяковского, с Золотой Звездой на груди, которую мне вручили несколько дней назад в Кремле. Не скрою, я и сегодня с гордостью и удовольствием вспоминаю о своей причастности, вместе с другими солдатами и офицерами, к блестящей операции «Багратион»... А как Сталин отмечал эту победу? Цитата из книги Василевского: «После того как советские войска освободили Минск, Сталин был в прекрасном, приподнятом настроении. Как-то в один из вечеров он пригласил к себе на квартиру группу военачальников, чтобы отметить такое большое событие. На прием к И. В. Сталину С. М. Буденный пришел с баяном, и это создало непринужденную праздничную обстановку. Сталин первым положил начало откровенности и дружественности в отношениях между присутствующими. Произносились тосты, пели, кое-кто плясал. Сталин с удовольствием смотрел на пляшущих, подбадривал, а потом всех обнимал и некоторых даже целовал. За время неудач советских войск он много выстрадал, сейчас же был глубоко удовлетворен ходом военных действий на фронтах и не хотел скрывать свои чувства».

Мирная война с Болгарией23 августа 1944 года, без долгих предварительных объяснений, Сталин сказал Жукову: – Вам необходимо срочно вылететь в штаб 3-го Украинского фронта и подготовить войска к войне с Болгарией. Мы уже в ходе Кишиневской операции вплотную подходим к границам, и поскольку болгарское правительство, несмотря на наши неоднократные предупреждения, нарушает нейтралитет, о котором оно официально заявило и продолжает помогать фашистской Германии, практически сотрудничает с ней, мы вынуждены объявить Болгарии войну. Вам необходимо вместе с Толбухиным подготовить войска 3-го Украинского фронта к проведению операции против болгарской армии. До того, как вылететь на фронт, обязательно зайдите к Георгию Димитрову. Он отлично знает обстановку – и общую, и то, что происходит внутри страны. Он также вас проинформирует о состоянии болгарской армии и о партизанском движении в этой стране. Георгий Димитров рассказал Жукову следующее: – Хотя вы и едете на 3-й Украинский фронт с задачей подготовить войска к войне с Болгарией, я думаю, никакой войны наверняка не будет. Болгарский народ с нетерпением ждет подхода Красной Армии, чтобы с ее помощью свергнуть царское правительство Болгарии и установить власть Народно-освободительного фронта. Болгарский народ не будет воевать с советскими войсками, наоборот, по старой доброй традиции, по славянскому обычаю встретит советских воинов с хлебом и солью. Что касается правительственных войск, то вряд ли они рискнут вступить в бой с могучей Красной Армией. По моим данным, почти во всех частях болгарской царской армии проводится большая работа нашими людьми, нашими подпольщиками. В горах и в лесах – значительные партизанские силы. Они тоже будут вам большими помощниками. Они и сейчас не сидят без дела. Они спустятся с гор и будут поддерживать и вас, и народное восстание. Жуков поблагодарил Димитрова за очень полезную беседу, за то, что тот его принял, что состоялся у них такой хороший разговор. Но все же, несмотря на утверждение Георгия Димитрова, что боевых действий не произойдет, Жуков пошел в Генеральный штаб и уточнил, какие ведутся подготовительные мероприятия, какие планируются операции на тот случай, если в Болгарии все же дело не кончится миром. После такой подготовительной работы Жуков прилетел в город Фетешти, где находился штаб 3-го Украинского фронта, которым командовал Маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин. Здесь же, в штабе фронта, находился маршал Тимошенко. Ему была поручена координация действий 2-го и 3-го Украинских фронтов. Особое задание Жукова, как он понимал, заключалось в какой-то полудипломатической миссии. Если здесь находится представитель Ставки Тимошенко, который координирует боевые действия фронтов, то Жуков – представитель Государственного Комитета обороны. Но пока не было еще ясности в обстановке, и Жуков сказал: – Мы люди военные и, получив задачу от политического руководства, должны ее выполнять с величайшей точностью. И поэтому он попросил командующего фронтом ознакомить его детально с обстановкой. Толбухин доложил, что в его распоряжении три общевойсковых и 17-я воздушная армия. Ему же подчинены Черноморский флот и Дунайская военная флотилия. Разработана наступательная операция, в которой будут участвовать все три армии, и еще 4-й и 7-й гвардейские механизированные корпуса, которые обеспечат быстрое продвижение в западном направлении. 5 сентября 1944 года советское правительство официально объявило войну Болгарии. А на следующий день Сталин позвонил из Москвы, и отдал приказ, чтобы 3-й Украинский фронт начал военные действия. 8 сентября утром, на которое было намечено начало наступления, Жуков с командующим фронтом находились на наблюдательном пункте. Войска были готовы к наступлению, артиллерия – к проведению артиллерийской подготовки. Однако положение было каким-то странным, непривычным для Жукова. В стереотрубу он не видел на территории Болгарии войск противника. Там передвигались мирные жители, повозки, машины, а воинских частей на переднем крае просто не было. Посоветовавшись с Толбухиным, решили двинуть вперед без артиллерийской подготовки передовые отряды. А затем пошли за ними и основные силы, потому что никакого сопротивления передовые отряды не встретили. И вот поступает первый доклад командующего 57-й армией: – Мы продвигаемся, не встречая никакого сопротивления, а в глубине нас встретила дивизия болгарской армии, построенная по дороге со знаменами. Встретила нас торжественной музыкой. Как докладывают командиры частей с других направлений, там происходит аналогичная картина. Везде армейские болгарские части стоят в строю и приветствуют наши войска. Сталин дал указание: немедленно прекратить продвижение наших войск дальше по территории Болгарии. И в 21 час 9 сентября движение наших войск было остановлено, они расположились гарнизонами. Эта была, пожалуй, первая бескровная война с обеих сторон. Сталин ликвидировал антинародный режим в Болгарии; вся болгарская армия, благодаря тому, что с ней поступили так благородно – оставили ей оружие, не применяли никаких репрессий, – перешла на сторону нового болгарского правительства.

 

Югославский узел

Еще до выхода частей Красной Армии к границе Югославии здесь действовало несколько противоборствующих сил – немецкие оккупационные войска, с которыми сражались воины Югославской Народной Армии во главе с Тито, четнические отряды югославских предателей во главе с Михайловичем (они сотрудничали с немцами и боролись против армии Тито). В штабе Тито находились представитель Советского Союза генерал Н. В. Корнеев и представитель Англии бригадир Ф. Маклин. Оба этих союзника пытались склонить и закрепить Тито под эгидой свой державы. Правительство Шубишича (ставленника англичан) изображало патриотическую прослойку, но не имело реальных боевых сил. Ну и наконец, король Югославии Петр II, находясь в эмиграции, заботился о восстановлении монархии, в чем его поддерживали англичане и особенно Черчилль. Главной силой, которая боролась за освобождение страны от немцев, была армия Тито. Понимая это, гитлеровцы решили уничтожить Тито, для чего провели хорошо спланированную десантную операцию. После мощной бомбардировки городка Дрвар, был высажен с планеров сильный десант. Прочесав городок и не обнаружив в нем Тито, гитлеровцы устремились к пещере, в которой тот находился вместе со своим штабом. Вот как сам пишет Тито: «Немцы искали меня. В те дни портной в Дрваре шил мне маршальскую форму. Парашютисты ничего другого, кроме этого костюма, разорванного осколками бомб, не нашли. Люди вели себя невероятно храбро. Все жители Дрвара знали, где я нахожусь. А у каждого парашютиста была моя фотография. Они подходили то к одному, то к другому жителю города, показывали фотографию, спрашивали: „Тито, где Тито?“ Но никто ничего не сказал им... А мы сверху за всем этим наблюдали. Из пещеры нельзя было выйти, кроме как через русло протекавшего в ней ручья. Один наш товарищ, ординарец, прекрасный юноша, хотел было выйти наружу, но сразу же был сражен в голову... Я взял автомат, хотел было стрелять, но мне не дали. Вижу, как внизу парашютисты, захватив мой джип, угоняют его». Около 10 часов Тито принял решение покинуть пещеру. Из парашютных строп был сплетен прочный канат, разобран пол в дальней комнате, и по этому канату Тито и все, кто был с ним в пещере, спустились вниз под прикрытием водопада. Немцы обнаружили их и начали обстреливать. Однако Тито и спутники, не мешкая, устремились вдоль русла высохшего ручья в горы, все больше удаляясь от Дрвара, где в схватку с десантниками уже вступили подоспевшие части 1-й Далматинской бригады. Фашисты организовали преследование Тито. В селе Потоци к нему присоединились Э. Кардель, А. Ранкович, а также члены советской военной миссии во главе с Н. В. Корнеевым. Сюда же прибыли и члены миссии западных союзников. Очевидец и участник этих событий Н. В. Корнеев рассказал в 1972 г. следующее: «В течение 10 дней за нами гонялись эсэсовские карательные части. Днем по пятам наседали на нас, за ночь мы вновь далеко уходили. Верховный штаб НОАЮ не имел управления войсками: связь нарушилась. Ее не было уже три дня ни с войсками НОАЮ, ни с базой Бари, ни с Москвой. Создавалось угрожающее положение». Испортилась и личная радиостанция генерала Корнеева. В Москве были очень обеспокоены отсутствием связи. Генерал Антонов доложил Сталину: – Из Югославии нет никаких вестей. – Немедленно выяснить обстановку и оказать помощь Тито, –приказал Сталин. Корнееву наконец удалось связаться с Москвой, и он сообщил координаты, где находится Тито со штабом. По приказу Сталина тут же был выслан самолет для спасения Тито. «Погода стояла ненастная, – вспоминал впоследствии пилот этого самолета А. С. Шорников, – над морем и в прибрежных горах. Югославии шел дождь, сверкали молнии... Непрерывно маневрируя, мы делали разворот за разворотом, а сигналов все не было видно. Определили примерную скорость и направление смещения облачности и начали ожидать большого „окна“, чтобы через него хорошо просмотреть местность. Более 30 минут летали мы по замкнутому кругу, пока в разрывах облаков не обнаружили условные сигналы. С большим трудом посадили тяжелый самолет на незнакомую, сильно порезанную ручьями и усыпанную мелкими валунами площадку». Через полчаса на импровизированной посадочной площадке появились Тито, члены Политбюро ЦК КПЮ и Верховного штаба НОАЮ, представители союзных военных миссий. А. С. Шорников доложил о готовности самолета к полету. Было решено взять на его борт 20 человек. Среди них находились И. Тито, Э. Кардель, А. Ранкович, И. Милутино-вич, Н. В. Корнеев, исполняющий обязанности начальника англо-американской военной миссии Вивиан Стрит, а также члены Верховного штаба НОАЮ. Вылетев с Купресского поля в 22 часа, А. С. Шорников уверенно доставил своих пассажиров после полуночи 4 июня в Бари. В Бари И. Тито пробыл три дня. Здесь он встретился 5 июня с Ф. Маклином, в беседе с которым глава военной миссии НОАЮ при средиземноморском командовании англо-американских войск В. Велебит еще 2 июня выразил надежду на то, что И. Шубашич посетит И. Тито на Висе, когда тот обоснуется там. И. Тито подтвердил это, сказав Ф. Маклину, что «не имеет ничего против И. Шубича» и что «ему будет приятно обсудить с ним вопросы, представляющие интерес, если он прибудет на Вис». Вместе с тем он сообщил, что пробудет на Висе только до тех пор, пока обстановка не позволит ему вновь вернуться в страну. 7 июня У. Черчилль и И. Шубашич направили свои личные послания И. Тито, в которых выражалось пожелание о его встрече с И. Шубашичем. Тем временем вновь состоялась встреча Ф. Маклина с И. Тито, которому было передано приглашение командующего англо-американскими войсками на средиземноморском театре военных действий Г. Вильсона посетить его в Казарете (Италия) для бесед по военным вопросам. В ночь с 6 на 7 июня И. Тито отбыл на английском миноносце «Блекмур» на остров Вис. Обосновавшись на острове, Тито сообщил в Москву, что он «в обстановке полной секретности» перебрался на Вис, где останется до тех пор, пока «не будут подготовлены базы на другой освобожденной территории». Сталин высоко оценил подвиг летчиков, спасавших Тито 20 июня. А. С. Шорникову, Б. Т. Калинкину, П. Н. Якимову было присвоено звание Героя Советского Союза, а маршал Тито, со своей стороны, удостоил их звания Народного Героя Югославии. Стратегия Сталина по отношению к Югославии и союзникам была высказана им в беседе с М. Джиласом, который в те дни находился в Москве. Беседа проходила на даче в Кунцево. На ней присутствовал Молотов. Сталин прежде всего заговорил о безопасности Тито: – Ему следует найти надежное место для себя и Верховного штаба, для руководства широкомасштабными боевыми действиями необходима спокойная, безопасная обстановка для командования. Затем Сталин сказал Молотову: – Договоритесь с союзниками немедленно, что мы на их базе в Бари создадим машу воздушную базу для транспортных самолетов для активизации поставок оружия и продовольствия Югославской армии. Далее, обращаясь к Джиласу, Сталин говорил о взаимоотношениях югославского руководства с западными союзниками: – Вы не пугайте англичан тем, что будете создавать коммунистическое государство. Пока не надо вызывать у них тревогу. Черчилль надеется провести свою линию, и пусть надеется. А вы делайте свое дело. – И посоветовал; – К чему вам красные звездочки на пилотках? Не важна форма, важен результат. Ей-богу, красные звездочки пока не нужны! Джилас возражал: – Мы не можем отказаться от звездочек, мы длительное время сражаемся под этим символом. Сталин успокоил его: – Не думайте, что раз мы союзники англичанам, то забыли, что из себя представляет Черчилль! Просто на этом этапе, чтобы они вам не навредили, не лишайте их надежды, что у них с вами что-то получится. И Тито надо согласиться на встречу с Шубашичем и даже с Черчиллем. Не надо говорить с ними о разногласиях, пусть они выскажут свои намерения, слушайте, чего они хотят. Надо с ними достичь компромисса. Джиласа поразила информированность Сталина, встреча Тито с Шубашичем только намечалась, а Сталин уже знал о ней – вот, давал рекомендации, важные для югославов и вообще для отношений с союзниками. Когда переходили в столовую, Сталин задержался у карты, на которой территория СССР была окрашена в красный цвет: – Они никогда не смирятся с тем, чтобы такое огромное пространство было окрашено в красный цвет, никогда! Джилас обратил внимание на Сталинград, обведенный синим карандашом: – Без индустриализации Советский Союз не смог бы выстоять в такой войне. – Именно по этому вопросу мы поссорились с Троцким и Бухариным, – сказал Сталин. Во время ужина Сталину принесли телеграмму Черчилля, он сообщат о предстоящей завтра высадке союзников во Франции. Сталин иронически откомментировал эту телеграмму: – Им все время что-то мешало! И на этот раз может оказаться слишком густой туман. Или вдруг они обнаружат на побережье Франции нескольких немцев! Тогда не будет высадки! Опять пустые обещания, как обычно. Расставаясь с Джиласом, Сталин просил передать Тито в подарок золотую саблю: – Это от Президиума Верховного Совета. – Помедлил, добавил: – И от меня. На острове Вис Джилас сделал обстоятельный доклад членам Политбюро о своей встрече со Сталиным. Как отмечал Тито, рекомендации Сталина очень укрепили его позиции в предстоящих сложных переговорах с союзниками, которые, кстати, считали очень выгодными для себя создавшиеся условия, когда Тито оказался, как говорится, в их руках. Они считали это «богом ниспосланной возможностью» использовать «ослабленное положение» вождя Югославии и принудить его к уступкам. 15 и 16 июля состоялись переговоры Тито с Шубашичем. По рекомендации Сталина Тито пошел на сближение со ставленником англичан и подписал соглашение «о сотрудничестве в борьбе против оккупантов и в деле восстановления страны». Но Тито не дал никаких авансов об окончательном государственном устройстве Югославии, заявив, что это будет решено свободным волеизъявлением народа. Как писал историк Дж. Эрман, к лету 1944 года влияние англичан в Югославии достигло высшей точки. Фицрой Мак-лин был доволен: количество английских офицеров – военных советников – расширилось по всей территории Югославии. Для закрепления влияния Черчилль посчитал необходимым лично встретиться с Тито. Маклин сообщил об этом маршалу. Тито дал согласие. Встреча состоялась 12—13 августа в Неаполе, куда Тито прилетел в сопровождении Ф. Маклина. Переговоры проходили на вилле, где остановился премьер-министр. После некоторых военных вопросов Черчилль приступил к главному и спросил: – Наверное, значительная часть сербских крестьян будет недовольна введением коммунистической системы? Тито ответил: – У нас нет намерения навязать такую систему. Я об этом заявлял неоднократно. – Я хотел услышать это лично от вас, а могли бы вы подтвердить это публично? – Если я сделаю такое заявление сейчас, s расположении английского штаба, в вашем присутствии, это будет воспринято так, будто я сделал это заявление под вашим давлением. Но я готов дать такое заявление, если будет найдена подходящая форма. В этот же день, 12 марта 1944 года, Черчилль направил Тито официальный меморандум с требованиями: «создания единого югославского правительства, в котором были бы представлены все югославы, борющиеся против врага, и примирение между сербским народом и народно-освободительным движением»; обнародования декларации, в которой содержалось бы не только обязательство не навязывать Югославии коммунизм, но и «не использовать военную силу движения для оказания влияния на свободное волеизъявление народа относительно будущего режима страны»; согласия на встречу с королем Петром, предпочтительно на югославской территории. В этом случае Черчилль пообещал И. Тито увеличить военные поставки НОА и ПОЮ. Встреча И. Тито с У. Черчиллем завершилась договоренностью о том, что И. Тито и И. Шубашич отправятся вместе на Вис, где через несколько дней одновременно выступят с декларациями. Что касается встречи И. Тито с королем Петром II, то она «будет иметься в виду и состоится в подходящее время». И. Тито и И. Шубашич покинули Неаполь 14 августа и через Бари прибыли на Вис. Согласовав свои декларации, они обнародовали их: И. Тито – 17 августа на Висе, И. Шубашич – 20 августа в Лондоне. В декларации И. Тито разъяснялось, что «НОД Югославии является по своей сути общенародным, национальным и демократическим», имеющим единственную цель – «борьбу против оккупантов и их прислужников и создание демократической федеративной Югославии, а не установление коммунизма, что нам подбрасывают враги». Казалось, что англичане своего добились, «богом посланная возможность» состоялась – Тито под влиянием западных союзников. Но... Прежде чем написать, что произошло после этого «но», я сделаю не отступление в прошлое, а «забегание» в 80-е годы. В указанные 80-е годы я, кроме своей писательской работы и исполнения должностных обязанностей (главного редактора журнала «Новый мир», первого секретаря Союза писателей СССР), был задействован еще и в различных общественных делах, в том числе избран президентом Общества дружбы СССР – Люксембург, а позднее еще и вице-президентом Общества дружбы СССР – Великобритания. Часто бывал в Англии и по линии парламентских контактов как депутат Верховного Совета СССР и член его Комитета по международным связям (даже иногда возглавляя советские делегации). Не помню теперь точно, где и как я познакомился с Фицроем Маклином (да, тем самым, который упомянут выше). Он был уже пожилой, отошел от активной дипломатической (думаю, и разведывательной) деятельности. Согласитесь, что двум разведчикам, стоявшим когда-то на противоположных сторонах, было о чем поговорить. Это и есть писательское везение, когда судьба преподносит такие любопытнейшие встречи. С Фицроем Маклином мы не только много раз побеседовали, но и подружились. Теперь мы, два пожилых профессионала, не ожидали друг от друга какого-то подвоха, да и не обладали никакими государственными тайнами. Дружба была настоящая, обоюдно приятная. Маклин с женой Викторией был у меня в гостях на даче в Переделкино. А ясо своей супругой гостил однажды три дня в его замке в Шотландии, в 1987 году. Мне тогда присвоили звание почетного доктора литературы Страткл аи донского университета. После торжественной процедуры Фицрой пригласил меня с женой к себе в гости. Мы вместе отпраздновали Пасху. Причем жена его, Виктория, католичка, а Фицрой англиканской веры. В первой половине дня разъехались каждый в свой храм, с Викторией – моя Евгения, а я – с Фицроем. Вечером объединились и праздновали вместе. Виктория была очень общительная, шумливая женщина, Фицрой в шутку называл ее «мадам десять децибел». Маклин, довольно богатый человек, живет в старинном трехэтажном замке. До войны работал в Иране, Афганистане, Египте, с 1937 по 1939 год – в английском посольстве в Москве, бывал на судебных процессах над «правотроцкистским блоком». Прекрасно говорит по-русски. Утром, когда мы вышли с ним на прогулку, я увидел прекрасное, ухоженное футбольное поле, на котором играли мальчишки. – Какое великолепное поле! – воскликнул я. – Это мой стадион, я разрешаю местным ребятам играть на нем. – А сад и лес, окружающие замок, тоже твои? – Нет, Владимир, не только это, вон видишь вдали горы, вот до тех гор моя земля. Однако я сделал это отступление не для праздных разговоров, а чтобы объяснить, почему поставлено «но...» в конце предыдущего отрывка моей мозаики. Дело в том, что в беседе с Фицроем я услышал следующее: – Когда мы, и особенно Черчилль, посчитали, что Тито попал под наше влияние, на следующий день после моего прибытия с Тито на остров Вис вдруг не обнаружили маршала в его штабе. Исчез! Куда делся, никто не мог ответить. Фицрой, рассказывая об этом происшествии, даже спустя много лет, разволновался: – Вы понимаете, Владимир, мое положение – я же специально приставлен к маршалу Тито, и вдруг он пропал! Может быть, его похитили немцы? Такие специалисты, как Скорцене, могли сделать это запросто. Я был в отчаянии! Тито отсутствовал с 19 по 28 сентября. Но и после его появления не сразу я смог с ним поговорить. Наконец мы встретились, и на мой вопрос: «Что произошло?» – он ответил: «Мой отлет с острова вызван военными и государственными соображениями». А когда я стал настаивать и нажимать на него, помня о наших прежних договоренностях, Тито холодно объяснил: «Мы независимое государство, и я как Председатель НКОЮ и Верховный Главнокомандующий ни перед кем не отвечаю за свои поступки и деятельность в интересах наших народов». Это был холодный душ для меня, для всей английской миссии, и особенно для Черчилля. Фицрой подарил мне с теплой надписью воспоминания «Eastern Approaches», написанные в 1950 году. Приведу ниже их короткую цитату, имеющую отношение к завершению этой главы: "Я был полон решимости не оставлять Тито в неведении относительно того раздражения, которое вызвал его скрытый отъезд с острова Вис... Я сказал Тито, что Черчилль был весьма оскорблен тем, как он уехал... Что наибольший ущерб нанесло то, как он незаметно отбыл, не поставив нас в известность о своем отъезде... Тито ответил на это: «Недавно Черчилль отправился в Квебек для встречи с президентом Рузвельтом, но я об этом узнал только после его возвращения оттуда. Однако это меня ничуть не обидело». Теперь, много лет спустя, Фицрой вспоминал это с улыбкой, но не трудно представить, в какой сложный переплет он попал тогда, осенью 1944 года. Рассказал он мне и об этом. Что же произошло? Тито попросил Сталина встретиться с ним и помочь разобраться в сложностях военной и политической обстановки. Сталин прислал за Тито специальный самолет. Чтобы узнать, о чем говорили Сталин и Тито, на мой взгляд, лучше воспользоваться рассказом самого Тито: «– Тогда я первый раз в своей жизни встретился со Сталиным и беседовал с ним. До этого я видел его издали, как, например, на VII конгрессе Коминтерна. На этот раз у меня было несколько встреч с ним, две-три – в его кабинете в Кремле, дважды он приглашал меня к себе домой на ужин. Одним из первых вопросов, который мы обсудили, был вопрос совместных операций наших двух армий. Об этом мы беседовали в его кабинете в Кремле. Я попросил у него одну танковую дивизию, которая помогла бы нашим частям при освобождении Белграда... Сталин, согласившись с моей просьбой, сказал: „Вальтер (так меня звали в Москве), я дам Вам не танковую дивизию, а танковый корпус!“ – Далее, – продолжает Тито, – мы договорились о том, какая часть Югославии будет освобождена совместными усилиями, определили районы действий их войск и наших, и сколько времени их войска будут находиться у нас. Мы условились, что они предоставляют нам в виде помощи при освобождении Белграда один танковый корпус, а затем их войска покинут Югославию, после того как будет освобожден Белград, и тем самым будет укреплен их левый фланг при наступлении на Будапешт. После этого обмена мнениями мы написали сообщение для печати, в котором вышеупомянутая договоренность была уточнена... Вообще же, эта первая встреча была весьма прохладной. Основная причина этого, я думаю, заключалась в моих телеграммах периода войны, особенно в той, которая начиналась словами: „Если нам не можете помочь, то хотя бы не мешайте!“ Это подтвердил и Димитров, с которым я встречался сразу после первой беседы со Сталиным. Димитров мне сказал: „Вальтер, Вальтер, Хозяин был страшно зол на вас из-за этой телеграммы... От злости топал ногами по полу“. Тем самым Димитров хотел дать понять, что он, по сути дела, защищал меня перед Сталиным. В ходе этой первой встречи со Сталиным царила напряженная атмосфера, почти по всем обсуждавшимся вопросам возникала в той или иной форме полемика. Я не привык к такого рода беседам, ввиду чего возникали просто неловкие сцены. Например, Сталин говорит мне: „Вальтер, имейте в виду: буржуазия очень сильна в Сербии!“ А я ему спокойно отвечаю: „Товарищ Сталин, я не согласен с Вашим мнением. Буржуазия в Сербии очень слаба“. Сталин замолкает и хмурится, а остальные за столом – Молотов, Жданов, Маленков, Берия – с ужасом наблюдают за этим. Сталин начал расспрашивать об отдельных буржуазных политических деятелях Югославии, интересуясь, где они, что дают, а я ему отвечаю: „Этот подлец, предатель, сотрудничал с немцами“. Сталин спрашивает о ком-то еще. Я ему отвечаю то же самое. На это Сталин вспылил: „Вальтер, да у вас все подлецы!“ А я ему в ответ: „Верно, товарищ Сталин, каждый, кто предает свою страну, является подлецом“. Сталин опять мрачнеет, а Маленков, Жданов и другие смотрят на меня исподлобья. Так что разговор продолжался в довольно тяжелой атмосфере. Сталин начал убеждать меня в том, что надо вернуть короля Петра на престол. Мне кровь ударила в голову – как он может советовать нам такое! Взяв себя в руки, я ответил ему, что это невозможно, что у нас народ взбунтовался бы, что в Югославии король является олицетворением предательства, что он сбежал, оставив народ в наиболее трудное время, что династия Кара Георгиевичей ненавистна народу из-за коррупции и террора. Помолчав, Сталин сказал: „Не следует возвращать его навсегда. На время, а потом, в подходящий момент, уберете...“ Сталин пригласил меня к себе на дачу на ужин. Женщина в белом переднике поставила на стол в закрытой посуде различные яства, и каждый сам себя обслуживал. Здесь до глубокой ночи произносились различные тосты. Я не привык к напиткам, и для меня это было мучением. Улучив момент, я вышел на улицу, так мне стало плохо...» Из этого рассказа видно, что встреча была прохладной не только по вине Сталина, но и сам Тито, по тональности его рассказа, относился к Сталину и к происходившему недоброжелательно. Однако Сталин, несмотря на личную прохладность, оказывал очень большую помощь Югославии. С выходом Красной Армии к границам Болгарии и Румынии с Югославией были созданы перевалочные базы, через которые к Тито шли массовые поставки оружия, боеприпасов и продовольствия. В течение августа – октября была сформирована и передана танковая бригада, вооруженная 65 танками Т-34, и 500 танкистов. Подготовлено и передано несколько истребительных и штурмовых авиаполков и 500 летчиков и техников. 22 сентября 1944 года командованию НОАЮ были переданы 10-я гвардейская штурмовая авиадивизия и 236-я истребительная авиадивизия, а также снаряжение и вооружение для двенадцати пехотных и двух военно-воздушных дивизий. Для улучшения связи штаба Тито с его войсками подготовлено восемьдесят радистов-югославов и отправлено с новыми радиостанциями. Создано и оборудовано семь эвакогоспиталей и четыре полевых госпиталя. Несмотря на свои трудности, была оказана помощь населению хлебопродуктами – 50 000 тонн зерна. Восстановлены железные дороги и построены мосты через Дунай у Белграда. Все это (и многое другое) сделано в ходе тяжелых боев, которыми Сталин руководил на других фронтах. 5октября 1944 года командующий 3-м Украинским фронтом маршал Толбухин доложил Сталину план Белградской операции, разработанный совместно с югославским штабом. Сталин утвердил этот план. К операции привлекались 57-я армия, 4-й тв. мехкорпус, 17-я воздушная армия 3-го Украинского фронта, пять корпусов югославской армии, три болгарские армии. 22 октября столица Югославии была освобождена. Советское командование предоставило возможность югославским частям первыми войти в Белград. Тито послал Сталину благодарственную телеграмму. Белград стал центром, где расположились все высшие правительственные и военные органы Югославии, что очень укрепило авторитет Тито. Черчилль был в ужасе от «большевизации Балкан». По его словам, то, что Красная Армия пришла в Белград, а затем в Будапешт, «имеет самые ужасные политические последствия для Центральной и Южной Европы». Черчилль пытается остановить страшный для него процесс продвижения коммунизма на Запад – лучше бы действовать путем созыва глав трех государств. Но поскольку организация такой встречи требует времени, а ждать нельзя, Черчилль решил немедленно поехать в Москву и конфиденциально со Сталиным обговорить вопрос о сферах влияния. На всякий случай Черчилль предупредил президента США о своей поездке в Москву. Рузвельт, в свою очередь, сообщил Сталину, что «премьер-министр Англии не уполномочен говорить от имени США, и мы втроем и только втроем можем найти решение по еще несогласованным вопросам». Сталин ответил Рузвельту: «Я полагал, что г-н Черчилль едет в Москву по уговору с Вами в Квебеке. Оказалось, однако, что это мое предположение как будто бы не соответствует действительности. Мне неизвестно, с какими вопросами едут в Москву г-н Черчилль и г-н Идеи. Мне об этом ничего не сообщали до сих пор ни тот, ни другой. Г-н Черчилль выразил желание в своем послании на мое имя приехать в Москву, если не будет возражений с моей стороны. Я, конечно, ответил согласием. Так обстоит дело с вопросом поездки Черчилля в Москву. В дальнейшем я буду информировать Вас по мере выяснения дела после встречи с г-ном Черчиллем». Первая встреча Сталина с Черчиллем состоялась 9 октября в 22 часа. В самом ее начале Черчилль затронул балканский вопрос и выдвинул предложение о «разделе сфер влияния» на Балканах. Он заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли Вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90% в Румынии, на то, чтобы мы занимали преобладающее положение на 90% в Греции и пополам – в Югославии?» Пока это переводилось, Черчилль взял пол-листа бумаги и написал:

Румыния Россия – 90% Другие – 10%

Греция Великобритания (в согласии с США) – 90% Россия – 10 %

Югославия – 50—50%

Венгрия – 50—50%

Болгария Россия – 75% Другие – 25%

В своих мемуарах Черчилль пишет: «Я передал этот листок Сталину, который к тому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую галку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать. Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал: „Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку“. – „Нет, оставьте ее себе“, – сказал Сталин». Переводивший эту беседу Сталина с У. Черчиллем В. М. Бережков следующим образом воспроизвел ответ Сталина: «Не знаю, почему я должен ее уничтожать. Это, собственно, Ваша бумага, Вы с ней пришли и можете оставить ее у себя». Как видим, Сталин не пошел на раздел сфер влияния, предложенный Черчиллем. Синяя галочка не подпись, она могла означать просто «читал». Но Черчилль в узком кругу преподносил это как согласие Сталина на сделку «fifty – fifty». Ситуация несколько похожа на предложение Гитлера о разделе сфер влияния в Европе и Азии. Тогда Сталин не согласился на этот раздел. Но позднее все же был подписан секретный протокол о переходе к Советскому Союзу Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии и части Полыни. После диалога с Черчиллем ни устного, ни письменного согласия на его «fifty – fifty» Сталин не дал, а в коммюнике, опубликованном 20 октября 1944 года, как итог встречи с Черчиллем, однозначно оговаривалось: «Право югославского народа самому решить вопрос о своем будущем государственном устройстве после войны, конечно, признается неотъемлем ым». Это соответствовало прежде всего тому, о чем Сталин договорился с Тито. Но, несмотря на всестороннюю поддержку Сталина, у Тито вес же проявляется вирус какой-то обиды и строптивости. Это улавливали и подогревали тайные недруги из окружения маршала. Так, например, Тито преподнесли и подтолкнули его раздуть до скандала дело по поводу некоторых неприличных проступков советских офицеров. Тито 29 октября 1944 года обратился напрямую к Сталину с личным письмом по этому вопросу. Изложив его существо, Тито пояснил, что «многочисленные неблаговидные поступки отдельных солдат и офицеров Красной Армии с горечью воспринимаются пашей армией и нашим народом, поскольку они обожают Красную Армию, идеализируют ее... Я боюсь, что различного рода недруги могут использовать это в своих целях, т. с. против Советского Союза и нашего народно-освободительного движения». Подчеркнув, что «урегулирование этих вопросов важно с политической точки зрения, поскольку мы считаем, что штабы Красной Армии не должны вмешиваться во внутренние, политические вопросы Югославии», Тито закончил письмо следующими словами: «Я и мои товарищи считаем своей первейшей обязанностью сделать все, чтобы никакая сила не смогла омрачить те любовь и доверие, которые питают наши народы к Советскому Союзу». Сталин не заставил долго ждать с ответом, 31 октября 1944 года на имя И. Тито он писал: «Я понимаю трудности вашего положения после освобождения Белграда. Вы должны знать, что Советское правительство, несмотря на колоссальные жертвы и потери, делает все возможное и невозможное, чтобы помочь вам. Но меня поражает тот факт, что отдельные инциденты и проступки отдельных офицеров и солдат Красной Армии у вас обобщаются и распространяются на всю Красную Армию. Так не может оскорбляться армия, которая помогает вам изгонять немцев и которая обливается кровью в боях с немецкими захватчиками. Не трудно понять, что в семье не без урода, но было бы странно оскорблять всю семью из-за одного урода. Если бы красноармейцы узнали, как товарищ Джилас и те, кто не дал ему отпора, считают, что английские офицеры в моральном отношении выше советских офицеров, они бы ахнули от такого незаслуженного оскорбления». Обмен такими письмами, несомненно, повлек определенный неприятный осадок у Тито, и он не поехал в Москву на заранее обусловленную его и Шубашича встречу со Сталиным. На что Верховный имел все основания обидеться. Много сложных узлов развязал Сталин за годы своей многогранной деятельности, но югославский узел к концу войны развязать не удалось, он затягивался все туже. Однако к этому мы подойдем позднее, в хронологической последовательности.

 

Почему Сталин пощадил Гитлера

Во все времена, во всех войнах (да и в мирные дни) враждующие стороны предпринимали попытки уничтожения государственных руководителей и полководцев с целью обезглавить, государство и армию, посеять растерянность в стане противника. Подобные акции всегда были сверхсекретными, совершались с ведома или по указанию первых лиц государства (или армии), исполнителями являлись самые доверенные работники секретных служб. Не была исключением и Великая Отечественная война: Сталин и Гитлер охотились друг за другом. Нельзя их за это осуждать, подобные меры являются логическим, естествен ным действием в войне, когда к победе стремятся любыми средствами. Первое покушение на Гитлера готовилось еще в 1942 году, когда разведка вполне обоснованно предполагала, что фюрер, как Наполеон, в случае взятия Москвы приедет в нашу столицу. Поступали сведения, что немцы намерены провести парад на Красной площади и даже составлен список частей и отпечатаны пригласительные билеты и пропуска. Вот здесь и готовились наши разведчики преподнести сюрприз фюреру. Были созданы специальные группы и разработано несколько вариантов осуществления этой операции. Но Гитлер Москву не взял. Еще одна попытка была задумана в 1942 голу, когда стало известно, что Гитлер прибыл в Винницу, в построенную здесь специально для него полевую ставку «Вервольф» («Оборотень»). Гитлер находился в этом штабе довольно долго, с апреля по октябрь. Осуществить покушение было поручено находившемуся в тылу немцев командиру диверсионного отряда, опытному и талантливому разведчику {будущему Герою Советского Союза) Дмитрию Медведеву. Не удалось... Самой близкой к осуществлению была сложная операция, многоходовая, как шахматная партия, которую готовили с согласия Сталина опытные чекисты Судоплатов и Ильин. О моем знакомстве с Павлом Судоплатовым я рассказал выше. С комиссаром госбезопасности Виктором Ильиным я был знаком еще ближе. Он после увольнения из КГБ в течение двадцати с лишним лет работал оргсекретарем Московской писательской организации (с 1956 по 1977 год –до ухода на пенсию), да и будучи пенсионером, не терял связи с Союзом писателей (умер в 1990 году). А я, как известно, был первым секретарем Союза писателей СССР (с 1986 по 1991 гг.). Но еще до своего секретарства, когда вставал вопрос о моем переезде из Ташкента в Москву, в 1970 году, я встречался с Ильиным довольно часто: он как оргсекрстарь принимал меня на учет, решал квартирные и другие дела и, надо признать, относился ко мне – бывшему разведчику – весьма доброжелательно. Позднее мы с ним часто общались по писательским делам или просто обедали, ужинали, беседовали. Пищу об этом только потому, что хочу еще раз напомнить о моем стремлении в ходе работы над этой книгой получать информацию и факты, как говорится, из первых рук. Так вот, Виктор Ильин был одним из тех, кто участвовал в подготовке реального покушения на Гитлера. План операции таков: были найдены подходы к Гитлеру – через тех, кто вхож в его окружение. Первым звеном был сын известной нашей актрисы Блюменталь-Тамариной – Всеволод. Он тоже актер, не такой талантливый, как его мать, но довольно амбициозный. Видимо, он считал, что его недооценили, и поэтому перешел к немцам, стал с ними сотрудничать – выступал по радио с антисоветскими призывами к воинам Красной Армии. Блюменталь-Тамарин был женат на Инне Лащилиной, а ее брат Лев Лащилин – на актрисе Августе Миклашевской, у которой был взрослый сын Игорь. Он служил в армии, был чемпионом Ленинградского военного округа по боксу. У Ильина возникла рискованная, но весьма вероятная задумка – подготовить и перебросить в Германию Игоря: как племянника к дядюшке Всеволоду Блюменталь-Тамарину, который его знал и должен принять как родственника. Затем Игорь должен был, в свою очередь, использовать другие подступы к Гитлеру. Ильин в течение полугода подготовил Игоря к выполнению этого сверхответственного задания, после чего Миклашевский «перешел» линию фронта и сообщил там о своем родственнике и желании, как дядя, сотрудничать с немцами. Конечно же, ему не поверили – приняли как подброшенного агента. Но, с другой стороны, и дядя есть – свой, надежный, и почему бы действительно этому парню не захотеть свободной, вольной жизни? Проверяли его жестко и жестоко, кнутом и пряником. Даже на расстрел выводили. Но Игорь выстоял. В конце концов, его выпустили к дяде Блюменталь-Тамарину и тете Инне. Они приняли его хорошо. Игорь быстро входил в новую жизнь. Посещал «восточный комитет», общался с власовцами. Особенно помог бокс. Игорь одержал несколько побед на ринге. Понравился гордости немецкой нации, чемпиону мира по боксу Максу Шлелингу, который подарил ему свою фотографию с доброжелательным автографом. Это уже было фактом доверия и признания как своего. В общем, Игорь Миклашевский прочно легализовался и только после этого пришел по адресу, полученному от Ильина, – тому самому подступу к Гитлеру, ради которого строилась вся предыдущая сложная комбинация. По этому адресу жила всемирно известная актриса, кинозвезда Ольга Чехова – любимица Гитлера, Геринга, Геббельса и других знатных фигур «третьего рейха». Она приехала в Германию r 1921 году и сделала здесь блестящую карьеру. Вот к ней-то и пожаловал «родственничек» Игорь. Высказывались разные мнения насчет того, была ли Ольга Чехова сотрудницей нашей разведки. Но я думаю, на сей счет не может быть двух мнений: то, что ее адрес дали Миклашевскому в МГБ, и то, что она Игоря не выдала, а пыталась помогать, говорит само за себя. Однако здесь я должен прервать детективный сюжет о подготовке покушения на Гитлера: остановил ее ход лично Сталин. Произошло следующее. Миклашевский регулярно через «почтовый ящик» докладывал о своем продвижении в жизни и приближении к «объекту». И вот когда, казалось бы, он вышел на последнюю прямую, а было это уже в 1943 году, чекисты решили доложить Сталину о возможности осуществить намеченную цель. Сталин принял наркома госбезопасности Меркулова и Судоплатова на даче в Кунцеве. Выслушав их доклад, он коротко сказал: – Этого делать не надо. Судоплатов рассказывал о крайнем недоумении: почему Сталин отменил им же ранее санкционированную акцию? Но не полагалось задавать вопросы Верховного Главнокомандующему, тем более в таком «щекотливом» деле. На всякий случай работа Миклашевского и подготовка к решающему удару продолжалась. В 1944 году чекисты сделали еще один заход, и Сталин опять сказал: – Не надо убирать Гитлера. На этот раз Меркулов рискнул спросить: – Но почему? Сталин пояснил: – Гитлер нам нужен для полного разгрома Германии. Пока он жив, он не пойдет на сепаратное соглашение с Западом. В свою очередь, для США и Англии не может быть и речи о сделке, пока у руля находится Гитлер. Другое дело, если Гитлер исчезнет. Возможен приход к власти Геринга или Папена, с которыми западные державы могут сговориться. А это нам невыгодно, мы уже близки к полному разгрому Германии. Не трогайте Гитлера. Вот так, из стратегических соображений, Сталин пощадил Гитлера. Игорь Миклашевский благополучно, через Францию, возвратился на родину и был награжден орденом Красного Знамени. Ольга Чехова после окончания войны побывала в Москве, написала мемуары «Я ничего не скрываю». Она прожила долгую жизнь, с 1887 по 1980 год. А вот судьба одного из организаторов этого опаснейшего предприятия Виктора Ильина сложилась, как и у Судоплатова, печально. В 1943 году он чем-то не потрафил главе «СМЕРШа» Советской Армии – Абакумову, и тот засадил комиссара госбезопасности Ильина в подвал Лубянки, где он просидел с 1943 по 1947 год, а потом еще в тюрьме – пять лет! И вдруг, в 1951 году у Ильина стали требовать показания о предательской деятельности... Абакумова! Ему сообщили об аресте Абакумова. Ильин этому не мог поверить. Он посчитал это провокацией и отказывался говорить что-либо об Абакумове. Тогда следователь подвел Ильина в тюремном коридоре к двери одной из камер и предложил посмотреть в «волчок» – глазок. В полном недоумении Ильин обнаружил в одиночке Абакумова. Ильина все же судили и приговорили к девяти годам тюремного заключения, которые он отсидел полностью. После освобождения Ильин жил в Рязани, работал грузчиком. Его вспомнили в 1956 году. Раньше он работал в Москве, с 1933 года был начальником третьего отдела Секретно-политического управления НКВД, который ведал вопросами работы с творческой интеллигенцией. Он знал, как говорится, все и всех. Лучшей кандидатуры на пост оргсекретаря Московской писательской организации (где нужен свой глаз) ЦК не мог пожелать. Так Ильин, после многих передряг, стал работать в Союзе писателей. В ходе наших бесед он рассказал некоторые интересные эпизоды из своей прежней работы. Удивительные бывают в жизни случайности! Это я восклицаю не только по поводу того, что написано выше, а еще и о том, что хочу рассказать в дальнейшем. Вот какое случилось совпадение: именно в то же время, когда Сталин замышлял уничтожить Гитлера, а потом пощадил его, исходя из стратегической целесообразности, Гитлер тоже давал указание об уничтожении Сталина! Для выполнения этой акции немцы подобрали бывшего советского офицера – командира роты Петра Таврина. У него были свои неполадки с уголовным кодексом (украл и проиграл в карты казенные деньги) еще до призыва в армию, он скрывался под чужим именем. И вот на фронте решил уйти к немцам, чтобы избежать ареста (на его след уже выходили работники «СМЕРШа»). В РОА Таврин был на хорошем счету, ему доверяли, попал он в разведшколу абвера. Здесь тоже высмотрели находчивого, смелого курсанта и остановили выбор на нем. Он дал согласие на выполнение теракта против Сталина. Началась специальная отдельная подготовка Таврима в особой разведывательно-диверсионной команде, под личным руководством ее начальника Отто Крауса. Несколько раз инструктировал Таврина самый опытный и удачливый гитлеровский разведчик Скорцене. Легенда для Таврина и его жены – радистки Лидии (которую тоже подобрали для этого задания) была такова: Таврин – майор «СМЕРШа», Герой Советского Союза (такие документы облегчают легализацию). Он отпускник после тяжелого ранения (ему немецкие медики сделали свежие настоящие шрамы на теле). Легализуется в Москве с помощью немецких агентов, которые служили: один – в управлении кадров Наркомата обороны, другой – в штабе резервных формирований. Эти и другие агенты, да еще организация «Союз русских офицеров», должны помочь Таврину проникнуть на какое-то торжественное собрание или мероприятие, где будет присутствовать Сталин, и здесь Таврин совершит покушение отравленными пулями, любое попадание которых смертельно. Второй вариант: подкараулить машину Сталина на улице и уничтожить его выстрелом из специально сконструированного гранатомета с небольшими, но мощными гранатами. 5 сентября 1944 года майор Петр Таврин, по документам – зам. начальника «СМЕРШа» 39-й армии – и младший лейтенант особого отдела Лидия Шилова были доставлены специальным самолетом на территорию Смоленской области. При высадке произошла беда – самолет подбили наши зенитчики, он совершил вынужденную посадку. Таврин и Шилова воспользовались мотоциклом и скрылись с места аварии. Но их видели местные жители, которые позвонили в НКВД. Беглую парочку в первом же поселке Карманово встретил и задержал начальник местного отдела Ветров. При аресте у супругов обнаружили семь пистолетов, два специальных ружья, миниатюрный фанатомет с боеприпасами к нему. Таврин сразу во всем признался и сказал, что пошел на сделку с немцами, чтобы вернуться на родину и явиться с повинной. Это было похоже на правду – он не оказал сопротивления при аресте, имея столько оружия, и охотно дал согласие на перевербовку. Была разработана радиоигра с немцами под кодовым названием «Туман», Шилова регулярно поддерживала связь и напускала «туману», в результате чего были вскрыты посланные на помощь Таврину немецкие агенты и группа диверсантов. Игра продолжалась до 9 апреля 1945 года, абвер до последних дней ждал результатов от Таврина, не подозревая о его разоблачении. Так закончилась охота Гитлера на Сталина. В мирные дни, до 1952 года, наши контрразведчики ожидали, что на связь с Тавриным выйдут какие-нибудь сохранившиеся немецкие агенты, но никто не объявился. Поскольку на этом надобность в немецких прислужниках Таврине и Шиловой миновала, их расстреляли. Можно было бы учесть их чистосердечное раскаяние и оказанную помощь, но суровы неписаные законы разведки и контрразведки. И даже Президиум Верховного Совета СССР отклонил ходатайство о помиловании: уж очень велика была их провинность – самого Сталина хотели убить!

 

Восстание в Варшаве

Из сообщения Информбюро:

«... В последние дни в зарубежной печати появились сообщения со ссылкой на газеты и радио польского эмигрантского правительства о восстании и боях в Варшаве, начавшихся 1 августа по приказу польских эмигрантов в Лондоне и продолжающихся до сих пор. Газеты и радио польского эмигрантского правительства в Лондоне упоминают при этом, что повстанцы в Варшаве якобы были в контакте с советским командованием, но оно не пришло к ним с необходимой помощью. ТАСС уполномочен заявить, что эти утверждения и упоминания зарубежной печати являются либо результатом недоразумения либо проявлением клеветы на советское командование. Агентству ТАСС известно, что со стороны польских лондонских кругов, ответственных за события в Варшаве, не было предпринято ни одной попытки, чтобы своевременно предупредить и согласовать с советским военным командованием какие-либо выступления в Варшаве. Ввиду этого ответственность за события в Варшаве падает исключительно на польские эмигрантские круги в Лондоне...»

Сталин поручил Жукову выяснить на месте, что там происходит, разобраться и доложить, что можно сделать, чтобы помочь восставшим в Варшаве. Жуков так пишет в своих воспоминаниях: «По заданию Верховного к Бур-Комарове кому были посланы два парашютиста-офицера для связи и согласования действий, но он не пожелал их принять». Здесь у меня есть возможность воспользоваться не только первоисточником, но и рассказом самого исполнителя поручения, о котором говорит Жуков. Дело в том, что одним из офицеров, упомянутых Жуковым, был Иван Колос, в то время капитан, мой старый друг и коллега по работе в разведке. Сегодня он живет в Москве. Сравнительно недавно мы с ним и другими товарищами «обмыли» очень запоздавшее высокое звания Героя России, которое наконец-то, к празднованию 50-летия Победы, ему было присвоено. Ваня не раз рассказывал мне об этом сложном и очень ответственном поручении. Кстати, он написал книгу «По заданию Центра». Колос – опытный разведчик, всю войну прослужил в разведке, и в этой книге описано много заданий, которые ему пришлось выполнять, и том числе и особое задание, которое давал ему лично командующий фронтом маршал Рокоссовский. Я набрал номер телефона Ивана Колоса и сказал ему: – Ваня, я хочу воспользоваться твоим рассказом о восстании в Варшаве и о том, как ты выполнял задание командующего фронтом. – Ну что ж, Володя, спасибо за то, что ты меня не забываешь. Расскажи, расскажи, пусть знают, особенно молодежь, как нелегко нам давалась победа. Мы поговорили еще о делах, не имеющих отношения к моему последующему рассказу, и я повесил трубку. Вот что Колос пишет в своей книге: «Первоначальный этап общей операции, начавшейся в районе Витебска и Бобруйска, должен был закончиться на линии Буга. Быстрый разгром противника в Белоруссии позволил нашему командованию наметить дальнейший план форсирования Буга и освобождения Люблина. Это был уже последний этап летней операции, дальше предстояла новая концентрация сил и сокращение растянутых коммуникаций». Я напомню читателям, что первоначальный этап, о котором говорит Колос, как раз и связан с моим заданием, которое я выполнял в Витебске, – принес тогда снимки укреплений так называемого «Медвежьего вала». И вот этот этап, как говорит Колос, для меня здесь заканчивался, а ему предстояло выполнять задание для новой крупной операции. Кстати, и события у Колоса развивались подобно тому, как было у меня под Витебском. Его срочно вызвали к командующему. Дальше я привожу рассказ самого Колоса: « – В кабинете командующего были Рокоссовский и член Военного совета генерал-лейтенант Телегин. Рокоссовский встретил меня очень радушно, поздоровался, пригласил сесть и спросил: „Вы знаете о том, что в Варшаве восстание?“ Я ответил, что знаю. Дальше Рокоссовский, внимательно посмотрев мне в глаза, спросил: – Готовы ли вы к выполнению сложного задания? – Так точно! – Так вот. Мы отправляем самолетами в Варшаву медикаменты, оружие, продовольствие для повстанцев и не знаем, в чьи руки это все попадает. Так что вам поручается завтра вылететь на самолете, с парашютом приземлиться в осажденную Варшаву, выяснить обстановку в городе, связаться с командованием восставших и доложить нам по радио о том, какая там обстановка, какие гитлеровские части действуют в районе Варшавы. С вами вылетит радист, ваш старый друг Дмитрий Стенько. Я встал, больше говорить, собственно, было не о чем, и готов был к выполнению данного мне поручения. Командующий пожал мне руку и очень тепло сказал: – Счастливого вам возвращения». Выполняя задание командующего, Колос с радистом Димой, ночью, с небольшой высоты выпрыгнули с самолета. Летели они на двух так называемых «кукурузниках», потому что каждый такой самолет мог брать всего одного пассажира. И поскольку прыжок был совершен с небольшой высоты, Ваня раскрыл парашют уже перед самым приземлением. От этого произошел очень сильный удар о землю. Да, собственно, и не о землю, он упал на развалины, на груду кирпича, обломки какого-то здания. Ударился очень сильно, потерял сознание. Как выяснилось потом, повредил руку и получил небольшое сотрясение мозга. Его нашли повстанцы. Очень повезло, что это были бойцы Армии Людовой: не те, которые действовали по указке из Лондона, а те, которые сотрудничали с нами. Эти отряды возглавлял майор Сэнк. С ним дальше Колос и взаимодействовал. Не буду пересказывать все трудности, которые пришлось пережить Ване Колосу при исполне нии задания, скажу только об одном: он сделал все и даже больше того, что ему поручалось. Поддерживая постоянную связь по радио, он сообщал нашему командованию о том, что происходит в Варшаве, и увязывал взаимодействие наших войск с восставшими. Вот как об этом рассказывает сам Иван Колос: е– Не так-то просто было встретиться с руководством представителей из Лондона. Но все же, благодаря моей настойчивости, я добился этой встречи, и в назначенный день меня принял сначала заместитель Бур-Комаровского генерал Монтер в своем кабинете. И когда мы с ним беседовали, дверь распахнулась, сопровождаемые адъютантом, в кабинет пошли два человека в штатском. Генерал Монтер поднялся. Встали и мы. Адъютант подвинул вошедшим два кресла. Они обменялись со мной молчаливым поклоном. – Мы слушаем вас, – проговорил Монтер, выжидательно взглянув на меня. Я коротко изложил наши соображения по освобождению Варшавы. – С ответом придется подождать, – сказал Монтер, – но моя обязанность напомнить вам, что Советы вступают в какое-то сомнительное отношение с кучкой самозванцев, засевших в Люблине. А это многих настораживает. – Не знаю, о каких людях говорит пан генерал, волонтеры, а также весьма многие офицеры Армии Краевой относятся кСоветам, как и к другим союзникам, с полным доверием, Сейчас речь о совместных усилиях повстанцев, Советской Армии и Войска Польского в освобождении Варшавы. Человек в очках сердито перебил меня (это был Бур-Комаровский): – Никакого Войска Польского, кроме того, что сражается здесь, не существует! Все присутствующие замолчали. Наконец генерал Монтер сказал: – Считаю разговор исчерпанным. Прошу подождать. Все, кроме адъютанта, вышли из комнаты. Через некоторое время Монтер вернулся и сказал: – Окончательный ответ получите на днях. Но так этого «окончательного ответа» и не последовало, и лондонские ставленники продолжали проводить сепаратистскую линию. Вскоре они приняли условия капитуляции, которые им предложили гитлеровцы. Всех повстанцев-волонтеров, добровольно сложивших оружие, гитлеровцы согнали в концентрационный лагерь в Прушкове (недалеко от Варшавы), а Бур-Комаровскому был предоставлен самолет, и он вылетел сначала в Швейцарию, а затем в Лондон. Повстанцы и партизаны, руководимые коммунистами, продолжали сопротивление до последнего, и с ними Иван Колос прошел эту тяжкую эпопею до конца. Жуков разобрался со всем происходящим и так пишет о своем впечатлении после изучения сложившейся здесь ситуации: <'Мне была непонятна оперативная цель этого наступления, сильно изматывающая наши войска. К. К. Рокоссовский был со мной согласен, но Верховный требовал выхода 47-й армии на Вислу, на участок Модлин – Варшава и расширения плацдарма на реке Нарев". Через некоторое время, еще раз убедившись, что после тяжелых и неудачных боев части наши обескровлены и никакого успеха они не добьются, Жуков позвонил Сталину и сказал: – Я прошу вашего разрешения прекратить наступательные бои на участке 1-го Белорусского фронта. Они абсолютно бесперспективны. Прошу вас дать приказ о переходе войск правого крыла 1-го Белорусского фронта и левого крыла 2-го Белорусского фронта к обороне, чтобы они привели свои части в порядок, получили пополнение и хотя бы немного отдохнули. Однако Сталину обстановка была известна шире, чем Жукову на фронте. Дело в том, что очень многие газеты и радио на Западе, да и наши союзники, подняли шум вокруг неудачного восстания в Варшаве и обвиняли советское командование в пассивности, в том, что оно не только не смогло помочь восставшим, но, учитывая, что восстание это было начато лондонским эмигрантским правительством, умышленно не предпринимало активных наступательных действий, чтобы это восстание было гитлеровцами подавлено. По сути дела, Верховное Главнокомандование и лично Сталина обвиняли в предательстве. Поэтому Сталин так нервничал и требовал от Жукова продолжать наступление и оказать все-таки помощь восставшим, и когда Жуков доложил довольно убедительно (и сделал это неоднократно) о невозможности продолжения наступления, Сталин очень разгневался и, перед тем как бросить трубку, решив, что по телефону с Жуковым договориться не удастся, приказал: – Вылетайте завтра в Ставку с Рокоссовским. Поговорим на месте. В Москве Жукова и Рокоссовского принял не один Сталин, в кабинете находились Антонов, Молотов, Берия и Маленков. Сталин очень сухо поздоровался с маршалами и сказал; – Ну, докладывайте. Жуков развернул карту и стал излагать ситуацию и свое отношение к происходящему. Здесь, мне кажется, уместно привести слова Жукова, потому что они отражают его впечатление о происходящем: "Вижу, И. Сталин нервничает: то к карте подойдет, то отойдет, то опять подойдет, пристально поглядывая то на меня, то на карту, то на К. К. Рокоссовского. Даже трубку отложил в сторону, что было всегда, когда он начинал терять хладнокровие и был чем-нибудь недоволен. –Товарищ Жуков, – перебил меня В. М. Молотов, – вы предлагаете остановить наступление тогда, когда разбитый противник не в состоянии сдержать напор наших войск. Разумно ли ваше предложение? – Противник уже успел создать оборону и подтянуть необходимые резервы, он сейчас успешно отбивает атаки наших войск. А мы несем ничем не оправданные потери. – Жуков считает, что все мы здесь витаем в облаках и не знаем, что делается на фронтах, – иронически усмехнувшись, вставил Берия. – Вы поддерживаете мнение Жукова? – спросил Сталин, обращаясь к К. К, Рокоссовскому. –Да, я считаю, надо дать войскам передышку и привести их после длительного напряжения в порядок. – Думаю, что передышку противник не хуже вас использует, – сказал Верховный. – Ну, а если поддержать 47-ю армию авиацией и усилить ее танками и артиллерией, сумеет ли она выйти на Вислу между Модлином и Варшавой? – Трудно сказать, товарищ Сталин, – ответил К. К. Рокоссовский. – Противник также может усилить это направление. – А как вы думаете, товарищ Жуков? – Считаю, что это наступление нам не даст ничего, кроме жертв. А с оперативной точки зрения, нам не особенно нужен район северо-западнее Варшавы. Город нужно брать обходом с юго-запада, одновременно нанося мощный рассекающий удар в общем направлении на Лодзь – Познань. Сил для этого сейчас на фронте нет, но их следует сосредоточить. Одновременно нужно основательно подготовить к совместным действиям и соседние фронты на Берлинском направлении. Сталин, видно, окончательно вышел из себя из-за этой несговорчивости полководца. Он бесцеремонно прервал Жукова: – Идите и еще раз подумайте, а мы здесь посоветуемся. Жуков с Рокоссовским вышли в соседнюю комнату и опять разложили карту. Жуков спросил Рокоссовского, почему он не отверг предложение Сталина в более категоричной форме, ведь ему-то было ясно, что наступление 47-й армии ни при каких обстоятельствах не могло дать положительных результатов. – А ты разве не заметил, как зло принимались твои соображения? – ответил Рокоссовский. – Ты что, не чувствовал, как Берия подогревает Сталина? Это, брат, может плохо кончиться. Уж я-то знаю, на что способен Берия, побывал в его застенках. Через 15—20 минут в комнату вошли Берия, Молотов и Маленков. – Ну как, что надумали? – спросил Маленков. – Мы ничего нового не придумали. Будем отстаивать свое мнение, – ответил Жуков. – Правильно, – сказал Маленков. – Мы вас поддержим. Но не успели все как следует расположиться, как их снова вызвали в кабинет Верховного. Войдя в кабинет, все остановились, чтобы выслушать Сталина. – Мы тут посоветовались и решили согласиться на переход к обороне наших войск, – сказал Верховный. – Что касается дальнейших планов, мы их обсудим позже. Можете идти. Все это было сказано далеко не дружелюбным тоном. Сталин почти не смотрел на маршалов. Очень не любил Верховный, когда с ним не соглашались. Но в этом случае его можно было понять. Ему хотелось снять, сбить накал зарубежных обвинений в том, что Советская Армия не пришла на помощь восставшим в Варшаве, а Жуков и Рокоссовский, не будучи политиками, не хотели ради не совсем понятных им политических интересов идти на дальнейшие жертвы и продолжить наступление, которое, как они считали, не принесет успеха. Политические и военные интересы в данном случае не совпадали. Непросто было, глядя в лицо Верховному и в присутствии троих членов Политбюро, которые тоже наседали на Жукова и Рокоссовского, отстоять свое мнение и доказать нецелесообразность дальнейших жертв на фронте. Этот случай является своеобразным ответом современным обвинителям, которые пытаются утверждать, что Жуков проводил операции, не считаясь с потерями, лишь бы добиться успеха. Проще всего в данном случае было бы, как говорится, взять под козырек и угодить Верховному, сказав: «Ваше приказание будет исполнено» – и продолжать наступление... Но Жуков на это не пошел. Он не хотел допустить ненужных жертв в таком, по его твердому убеждению, совершенно бесполезном продолжении военных действий. В отношениях Жукова и Сталина сложилась ситуация очень похожая на ту, которая была в 1941 году, когда Сталин за такое же отстаивание Жуковым своей точки зрения снял его с должности начальника Генерального штаба. Причем обстоятельства повторялись даже в деталях. И тогда Сталин сказал Жукову: «Выйдите и подумайте, а мы тут пока будем решать...» Там тоже Жуков только разложил карты, чтобы собраться с мыслями, как его сразу же вернули в кабинет. Сталин тогда объявил: «Мы сможем обойтись и без вас», – и, освободив его от обязанностей начальника Генштаба, назначил командующим Резервным фронтом и отправил организовывать наступление под Ельней, которое, собственно, и предлагал проводить Жуков. Теперь время было уже не то. И Сталин был не тот. И Жуков тоже очень изменился, завоевал авторитет в Вооруженных Силах, да и у самого Сталина. Теперь просто так с ним круто обойтись было нельзя. И Сталин это понимал. Но все же, как бы ни смягчал он эту «размолвку», как бы ни обставлял ее какими-то «декорациями» необходимости перемен, суть дела не изменялась: фактически Сталин после того разговора Жукова с должности снял. Мы в предыдущих главах уже отмечали проявление у Сталина ревности по отношению к популярности Жукова. С приближением победного завершения войны вполне допустимо предположить намерение Верховного: после многих неудач в первый год воины (несомненно, «подмочивших» его репутацию) подправить свой авторитет более активным вмешательством в успешные боевые дела. В подтверждение допустимости такого предположения приведу разговор Сталина с Жуковым спустя некоторое время: – Как вы смотрите на то, чтобы руководство всеми фронтами в дальнейшем передать в руки Ставки? – спросил Сталин. Обращаю внимание на то, что Сталин не пытается пояснить причины или обстоятельства, требующие сосредоточения военного руководства в его руках. Юридически он и так Верховный Главнокомандующий. Зачем ему понадобилось это более детальное вмешательство в боевые дела? Жуков ответил на этот вопрос Сталина: – Да, количество фронтов уменьшилось. Протяжение общего фронта тоже сократилось, руководство фронтами упростилось, и имеется полная возможность управлять фронтами из Ставки. Вот так, по-деловому, исходя из общей обстановки, сформулировал Жуков аргументы в пользу намечаемых Сталиным перемен. Если такое обоснование высказал бы сам Сталин, все мои предположения о личных амбициозных чувствах Верховного не стоили бы, как говорится, и ломаного гроша. Но подкрепление моим предположениям дает сам Сталин в продолжение разговора: – Вы это без обиды говорите? Значит, Иосиф Виссарионович имел в виду, спрашивая мнение Жукова, не только изменения в стратегическом руководстве, но и личностные: как отнесется Жуков к тому, что Верховный отстраняет его как представителя Ставки от руководства крупными операциями фронтов и, говоря по-простому, тянет одеяло на себя? Жуков отвечает со спокойным достоинством: – А на что же обижаться? Думаю, что мы с Василевским не останемся безработными. Жуков в ремарке к этим своим словам в «Воспоминаниях...» пишет: «...пошутил я». Но вдумайтесь, какой подтекст в этой «шутке». Разговор идет об «обиде», и Жуков, человек тактичный, отвечает обидчику, как принято в таких случаях: мол, что вы, что вы, не беспокойтесь, я не обижаюсь. Значит, обиду Сталин все же наносил. В чем она заключается? – В том, что Верховный отстраняет его от больших дел. То, что Жуков это понимает и дает понять собеседнику, что понимает, отчетливо просматривается в его словах: «Думаю... не останемся безработными». Все тут прозрачно высказано: с объявлением этого решения Сталина маршалы Жуков и Василевский уже «безработные», но Жуков надеется, что выйдет из уже состоявшегося положения «безработного». На этом разговор был прерван. Но Сталин, видимо, обдумал свой ход еще раз и, посчитав, что элемент обиды все же присутствует, – а ссориться с Жуковым он не хотел, потому что по-настоящему уважал и ценил маршала, – пригласил его к себе и «позолотил пилюлю»: – Вы и впредь останетесь моим заместителем. Ну и чтобы окончательно уважить Жукова, Верховный буквально играет на его полководческом самолюбии: – 1-й Белорусский фронт находится на Берлинском направлении. Мы думаем поставить вас на это направление. Вот он, главный козырь: я беру все в свои руки, а вам дарю лавры покорителя гитлеровской столицы – Берлина. Для Жукова – полководца и «военной косточки» до глубины души – такая перспектива, конечно же, лестна, почетна и... утешительна. Этим назначением Сталин в большой степени оправдал себя в глазах военачальников, которые восприняли назначение Жукова как заслуженный, закономерный шаг. Кому же брать Берлин, как не Жукову? И вот Сталин, вместе со всей армией, любящей и уважающей маршала Жукова, именно ему и оказывает эту высокую честь. Все восприняли это решение Сталина как еще одно проявление его мудрости. И действительно, в тонкости мышления ему не откажешь: добился чего хотел – будет завершать войну, возглавляя сам всю победоносную кампанию. Обиженным оказался один Рокоссовский, который уже предвкушал лавры покорителя Берлина, но вдруг судьба отвернулась от него – и пришлось передать фронт Жукову. Много лет Рокоссовский и Жуков считались друзьями, но горький осадок в душе Константина Константиновича остался на всю жизнь. И не только остался, но порой и выплескивался. (Но об этом – позже).

 

Крымская конференция

Первым о необходимости очередной встречи глав трех государств заговорил президент США Рузвельт. 19 июля 1944 года в своем послании Сталину он писал: «Поскольку события развиваются так стремительно и так успешно, я думаю, что в возможно скором времени следовало бы устроить встречу между Вами, премьер-министром и мною». 20 июля с аналогичным предложением обратился к Сталину и Черчилль. 24 июля он сообщает уже некоторые детали предполагаемой встречи: «Вы, несомненно, уже получили телеграмму Президента с предложением об еще одной встрече между нами тремя на севере Шотландии приблизительно во второй неделе сентября. Мне нет необходимости говорить о том, как искренне Правительство Его Величества и я лично надеемся на то, что Вы сможете приехать. Я хорошо знаю Ваши трудности, а также то, насколько Ваши передвижения должны зависеть от обстановки на фронте, но я прощу Вас принять во внимание, что тройственная встреча имела бы большие преимущества и упростила бы ведение всех наших дел, как это случилось после Тегерана. В сентябре на севере и на северо-западе Шотландии погода часто бывает самой хорошей. Однако в этом деле я не могу дать Вам никакой гарантии. Тем временем я веду подготовку для Президента и для самого себя, поскольку он уже сообщил мне о своем намерении приехать. Пожалуйста, сообщите мне Ваши соображения и пожелания». Сталин ответил Черчиллю 26 июля 1944 года: «Я с удовольствием узнал из Вашего послания об августовском конвое, за которым должен последовать, как Вы пишете, новый цикл конвоев, в которых мы, действительно, серьезно нуждаемся. Что касается встречи между Вами, г-ном Рузвельтом и мною, о которой Вы пишете также, в послании от 24 июля, то и я считал бы такую встречу желательной. Но в данное время, __когда советские армии ведут бои по такому широкому фронту, все более развивая свое наступление, я лишен возможности выехать из Советского Союза и оставить руководство армиями даже на самое короткое время. По мнению всех моих коллег, это совершенно не представляется возможным». Последовала переписка между членами «большой тройки» с уточнения места, времени встречи и вопросов, которые желательно обсудить. Наконец договорились съехаться в Крыму в Ялте 3 февраля 1945 года. До прибытия в Крым американская и английская делегации 30 января – 2 февраля 1945 года провели конференцию на острове Мальта. Главной задачей этой конференции являлось определение стратегического плана союзников в Западной Европе. Во время совещаний начальников штабов, ежедневно проводившихся на Мальте (на последнем таком совещании 2 февраля присутствовали Ф. Рузвельт и У. Черчилль), был принят план завершающего этапа военных действий в Германии, согласно которому главный удар наносился на северном участке Западного фронта в направлении Рура, а вспомогательный – в направлении Франкфурта-на-Майне – Касселя. На этот раз союзники хотели начать операцию как можно скорее, пока наступление русских на Восточном фронте не завершилось полным поражением немцев. Не менее важным было обсуждение западными союзниками и некоторых политических проблем. 1 февраля 1945 года состоялось совещание министров иностранных дел США и Англии, на котором были согласованы позиции сторон почти по всем политическим вопросам, предполагавшимся к обсуждению на Крымской конференции. Министр иностранных дел Англии А. Идеи в ходе этого совещания сказал: «У русских будут весьма большие требования; мы можем предложить им не очень много, но нам нужно от них очень много. Поэтому нам следует договориться о том, чтобы собрать воедино все, что мы хотим, и все, что нам придется отдать. Это распространялось бы также и на Дальний Восток», 3 февраля 1945 г. Ф. Рузвельт и У. Черчилль вместе с сопровождавшими их лицами прибыли в Крым. Они были размещены во дворцах вблизи Ялты, уцелевших от разрушения поспешно отступавшими гитлеровцами. Ф. Рузвельту был предоставлен Ливадийский дворец, У. Черчиллю – Воронцовский дворец в Алупке. Советская делегация остановилась в Юсуповском дворце в Кореизе. 4 февраля 1944 года прошло первое заседание тройки, его открыл Рузвельт. В последующем вся работа, как и это первое заседание, проходила в Ливадийском дворце. Это объясняется тем, что здесь располагалась американская делегация, Рузвельту, ввиду его ограниченной подвижности, удобнее было работать именно здесь. На первом заседании заслушали сообщения о военных делах, боевых действиях и перспективах на фронтах. О положении советских войск сделал обстоятельный доклад зам. начальника Генштаба генерал Антонов. О положении на западном и итальянском театре военных действий доложил генерал Дж. Маршалл. 5 февраля рассмотрели политические вопросы, в частности – судьбу Германии после ее поражения. В заключительном документе для прессы было сказано: «Эти условия не будут опубликованы, пока не будет достигнут полный разгром Германии». В секретных соглашениях «большой тройки» была определена договоренность о безоговорочной капитуляции Германии и о том, что никто из союзников не заключает с ней сепаратных соглашений. Принято решение о расчленении Германии на зоны оккупации, а также Берлина – на сектора. Особенно горячие стычки происходили между Сталиным и Черчиллем в вопросе о репарациях. Этот вопрос был поставлен Сталиным, он представил специальный план, который предусматривал: – репарации должны взиматься не деньгами, а натурой (по опыту прошлой мировой войны – тогда насчитали репарации деньгами и почти ничего не получили: Германии нечем было платить); – Германия должна производить натуральные платежи в виде фабрик, заводов, кораблей, танков и т. п. плюс ежегодные товарные поставки; – срок репараций установить на 10 лет, причем изъятие национального богатства произвести в течение двух лет после окончания войны; – точно подсчитать ущерб, нанесенный Германией Советскому Союзу, невозможно, однако приблизительный подсчет равен 2 триллионам 600 миллиардам рублей. Советский Союз понимает, что Германия не сможет покрыть такие астрономические цифры, и согласен получать ежегодно материальные поставки не менее чем на 10 миллиардов долларов, что является очень незначительной частью материальных потерь Советского Союза. Выслушав этот план, Черчилль стал возражать: – Жертвы России безусловно больше, чем жертвы других стран! – Дальше он перечисляет разрушения в Англии и восклицает: – Что будет с Германией? Призрак голодающей Германии, с ее 80 миллионами человек, встает перед глазами! Не придется ли союзникам, в конце концов, кормить немцев? Если хочешь ездить на лошади, ее надо кормить сеном и овсом. Сталин строго сказал: – Лошадь не должна была бросаться на нас. – Моя метафора неудачна, поставим вместо лошади автомобиль, которому нужен бензин. Сталин парирует: – Нет аналогии и в этом – немцы не машины, а люди. Рузвельт склоняется к тому, чтобы поддержать Сталина. Еще один убедительный аргумент советской делегации: – Нужно иметь в виду, что послевоенная Германия будет свободна от расходов на вооружение. А перед войной она на это тратила до шести миллиардов в год! Даже Черчилль воскликнул: – Да, это очень важное соображение! Сталин добился, чтобы в первую очередь репарации получили те, кто больше других пострадал в этой войне, чтобы комиссия по репарациям находилась в Москве. Черчилль пошутил, что он был слишком сговорчивым при обсуждении вопроса о репарациях, этого может не одобрить парламент и даже выгнать его, Черчилля. Сталин добродушно поддержал своего оппонента: – Победителей не выгоняют! В течение восьми дней главы государств решили и другие вопросы: о создании Организации Объединенных Наций для поддерживания мира и безопасности; о создании свободной, независимой Польши. (Была настоящая драка по поводу правительства. Но Сталин отстоял свои намерения, уступив лишь включение в новое правительство нескольких человек из эмигрантов, находившихся в Англии). Так же напряженно и в конечном счете успешно для Советского Союза Сталин разрешил вопрос о Югославии, утвердив там власть во главе с Тито, Было заключено соглашение о выдаче военнопленных странам по их принадлежности, то же касалось и репатриации заключенных из немецких лагерей. На конференции были решены и некоторые территориальные вопросы. Сталин не упустил возможности прибавить к нашей стране Кенигсберг с прилегающей к нему территорией Восточной Пруссии (теперь Калининградская область), а также Южный Сахалин и Курильские острова (вроде бы, за его сговорчивость о вступлении СССР в войну против Японии, хотя это было предусмотрено еще в документах Тегеранской конференции). Вечерами, в перерывах между заседаниями, «большая тройка» собиралась пообедать или поужинать. Мне кажется – то, что они говорили на этих застольях, не менее интересно и значительно, чем то, что высказывалось официально. Давайте обратимся к воспоминаниям Черчилля. «В этот вечер мы все вместе обедали со Сталиным в Юсуповском дворце. Речи, произносившиеся за обедом, были записаны и могут быть приведены здесь. Между прочим, я сказал: – Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно. Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру». Сталин ответил мне лестными словами. Он сказал: – Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за самого мужественного из всех премьер-министров мира, сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние и возможные союзники покинут ее, – сказал он, – она будет продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен. Затем я коснулся более серьезной темы: – Я должен сказать, что еще ни разу за всю войну, даже в самые мрачные периоды, я не ощущал на себе такой большой ответственности, как сейчас на этой конференции. Теперь, по причинам, на которые указал маршал, мы понимаем, что достигли вершины холма и перед нами простирается открытая местность. Не будем преуменьшать трудности. В прошлом народы, – товарищи по оружию лет через пять—десять после войны расходились в разные стороны... Я возлагаю свои надежды на замечательного президента Соединенных Штатов и на маршала Сталина, в которых мы найдем поборников мира и которые, разбив наголову противника, поведут нас на борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от имени Англии заявляю, что мы не отстанем в наших усилиях. Мы неослабно будем поддерживать ваши усилия. Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В противном случае океаны крови окажутся напрасными и поруганными. Я провозглашаю тост за яркий, солнечный свет победившего мира. Сталин ответил. Я никогда не подозревал, что он может быть таким откровенным. – Я говорю, – сказал он, – как старый человек; вот почему я говорю так много. Но я хочу выпить за наш союз, за то, чтобы он не утратил своего интимного характера, свободного выражения взглядов. В истории дипломатии я не знаю такого тесного союза трех великих держав, как этот, в котором союзники имели бы возможность так откровенно высказывать свои взгляды. Я знаю, что некоторым кругам это замечание покажется наивным. В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: «А почему бы мне не обмануть моего союзника?» Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко обмануть друг друга? Я провозглашаю тост за прочность союза наших трех держав. Да будет он сильным и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны... И затем: – За группу деятелей, которых признают только во время войны и о чьих услугах быстро забывают после войны. Пока идет война, этих людей любят и встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны их престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной. – Я поднимаю мой бокал за военных руководителей. Сталин не питал никаких иллюзий относительно предстоящих нам трудностей: – В эти дни в истории Европы произошли изменения – радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого союза выиграть войну было бы невозможно. Но союз против общего врага – это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело – поставленный союз для обеспечения мира и сохранения плодов победы. То, что мы сражались вместе, – хорошо, но это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь завершена работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы обеспечения безопасности и укрепления мира, – это большое достижение. Это поворотный пункт. – Я провозглашаю тост за успешное завершение Думбартон-Окса и за то, чтобы наш союз, рожденный в огне сражений, стал прочным и сохранился после войны; за то, чтобы наши страны не погрязли только в своих собственных делах, но помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело и что в дни мира они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом, как и в дни войны. Моя очередь была председательствовать на нашем последнем обеде 10 февраля. За несколько часов до того, как Сталин должен был приехать, в Воронцовский дворец прибыл взвод русских солдат. Они заперли двери по обе стороны приемных залов, в которых должен был проходить обед. Была расставлена охрана, и никому не разрешилось входить. Затем они обыскали все – смотрели под столами, простукивали стены. Моим служащим приходилось выходить из здания, чтобы попасть из служебных помещений в комнаты, где они жили. Когда все было подготовлено, прибыл маршал, в самом приветливом настроении, а немножко позже прибыл президент. Во время обеда в Юсуповском дворне Сталин провозгласил тост за здоровье короля в такой форме, что, хотя он и предполагал, что тост получится дружественным и почтительным, мне он не понравился. Сталин сказал, что в общем и целом всегда был против королей и держит сторону народа, а не какого бы то ни было короля, но что в этой войне он научился уважать и ценить английский народ, который уважает и чтит своего короля, и что поэтому он хотел бы провозгласить тост за здоровье английского короля. Я не был удовлетворен такой формулировкой и попросил Молотова разъяснить, что этих тонкостей Сталина можно было бы избежать и предлагать в дальнейшем тост за здоровье «глав трех государств». Поскольку на это было дано согласие, я тут же ввел в практику новую формулу: – Я провозглашаю тост за здоровье его королевского величества, президента Соединенных Штатов и президента СССР Калинина – трех глав государств. На это президент, у которого был очень усталый вид, ответил: – Тост премьер-министра навевает много воспоминаний. В 1933 году моя жена посетила одну из школ у нас в стране. В одной из классных комнат она увидела карту с большим белым пятном. Она спросила, что это за белое пятно, и ей ответили, что это место называть не разрешается. То был Советский Союз. Этот инцидент послужил одной из причин, побудивших меня обратиться к президенту Калинину с просьбой прислать представителя в Вашингтон для обсуждения вопроса об установлении дипломатических отношений. Такова история признания нами России. Теперь я должен был провозгласить тост за здоровье маршала Сталина. Я сказал: – Я пил за это несколько раз. На этот раз я пью с более теплым чувством, чем во время предыдущих встреч, не потому, что он стал одерживать больше побед, а потому, что благодаря великим победам и славе русского оружия он сейчас настроен более доброжелательно, нежели в те суровые времена, через которые мы прошли. Я считаю, что, какие бы разногласия ни возникали по тем или иным вопросам, в Англии он имеет доброго друга. Я надеюсь, что в будущем Россию ожидают светлая счастливая жизнь и процветание. Я сделаю все, чтобы этому помочь, и уверен, что то же самое сделает президент. Было время, когда маршал относился к нам не столь благожелательно, и я вспоминаю, что и сам кое-когда отзывался о нем грубо, но наши общие опасности и общая лояльность изгладили все это. Пламя войны выжгло все недоразумения прошлого. Мы чувствуем, что имеем в его лице друга, которому можем доверять, и я надеюсь, что он по-прежнему будет питать точно такие же чувства в отношении нас. Желаю ему долго жить и увидеть свою любимую Россию не только покрытой славой в войне, но и счастливой в дни мира. Сталин ответил в самом наилучшем настроении, и у меня создалось впечатление, что он счел форму «главы государств» вполне подходящей для встреч нашей «тройки». У меня нет записи того, что именно он сказал. Вместе с переводчиками нас было не более десяти человек, и по исполнении формальностей мы беседовали по двое и по трое. Я упомянул, что после поражения Гитлера в Соединенном Королевстве будут проведены всеобщие выборы. Сталин высказал мнение, что мол позиция прочна, «поскольку люди поймут, что им необходим руководитель, а кто может быть лучшим руководителем, чем тот, кто одержал победу?» Я объяснил, что в Англии две партии и что я принадлежу лишь к одной из них. «Когда одна партия – это гораздо лучше», – сказал Сталин с глубокой убежденностью... В таких непринужденных разговорах вечер прошел приятно. Когда маршал собрался уходить, многие представители английской делегации собрались в вестибюле дворца, и я воскликнул: «Трижды „ура“ маршалу Сталину!» Троекратное приветствие прозвучало тепло. Во время нашего пребывания в Ялте был другой случай, когда не все прошло так гладко. Рузвельт, который давал завтрак, сказал, что он и я в секретных телеграммах всегда называем Сталина «Дядя Джо». Я предложил, чтобы он сказал Сталину об этом в конфиденциальном разговоре, но он пошутил на этот счет при всех. Создалось напряженное положение. Сталин обиделся. «Когда я могу оставить этот стол?» – спросил он возмущенно. Бирнс спас положение удачным замечанием. «В конце концов, – сказал он, – ведь вы употребляете выражение „Дядя Сэм“, так почему же „Дядя Джо“ звучит так уж обидно?» После этого маршал успокоился, и Молотов позднее уверял меня, что он понял шутку. Он уже знал, что за границей многие называют его «Дядя Джо», и понял, что прозвище было дано ему дружески, в знак симпатии. Следующий день, воскресенье 11 февраля, был последним днем нашего пребывания в Крыму. Президент торопился на родину и хотел по дороге заехать в Египет, чтобы обсудить дела Среднего Востока с властелинами этих стран. Сталин и я позавтракали с ним в бывшей бильярдной царя в Ливадийском дворце. За завтраком мы подписали заключительные документы и официальные коммюнике. Теперь все зависело от духа, в котором они будут проводиться в жизнь. 27 февраля я предложил палате общин одобрить результаты Крымской конференции. Я считал себя обязанным провозгласить свою веру в добросовестность Советов, надеясь обеспечить ее. К этому меня поощрило поведение Сталина. Я сказал: – Впечатление, сложившееся у меня после поездки в Крым и после всех других встреч, таково, что маршал Сталин и советские лидеры желают жить в почетной дружбе и равенстве с западными демократиями. Я считаю также, что они – хозяева своего слова. Мне не известно ни одно правительство, которое выполняло бы свои обязательства, даже в ущерб самому себе, более точно, нежели русское Советское правительство. Я категорически отказываюсь пускаться здесь в дискуссии относительно добросовестности русских. Совершенно очевидно, что эти вопросы касаются всей будущности земного шара. Действительно, судьба человечества была бы мрачной в случае возникновения какого-либо ужасного раскола между западными демократиями и русским Советским Союзом. Общая реакция палаты выразилась в безоговорочной поддержке той позиции, которую мы заняли на Крымской конференции". Таков Сталин, стратег-дипломат, и так высок был его международный авторитет.

Последняя кампанияВзяв на себя напрямую руководство фронтами, Сталин, наверное, провел немало времени у карты с общей обстановкой тех дней. Стратегическое положение советских войск и армий стран антигитлеровской коалиции оценивалось им как близкое к завершению разгрома Германии. Наши удары хорошо согласовывались с действиями союзников в Западной Европе. По существу, Советская Армия и англо-американские силы заняли исходные позиции для решающего наступления на жизненные центры Германии. Теперь предстояло совершить последний стремительный натиск и в короткий срок окончательно сокрушить врага. Советская Армия одержала победы, решающие исход войны. Завершение борьбы на советски-германском фронте было предрешено в нашу пользу, час окончательного разгрома противника приблизился. Мы превосходили врата не только по численности войск, но и по их выучке, по технической оснащенности. Боевые действия вполне обеспечивались слаженной работой тыла, он оказывал фронту все возрастающую помощь. Сил хватило бы для прямого решительного удара на Берлинском направлении. Но это было связано с большими потерями. Немцы, несомненно, как и мы под Москвой, будут стоять под Берлином насмерть. К концу войны тем более надо поберечь людей, они прошли через всю войну и заслужили того, чтобы остаться живыми. Потери, конечно, неизбежны, но надо свести их до минимума. А для этого надо придумать какой-то особенно хитрый ход, чтобы обмануть врага, ввести его в заблуждение, заставить сосредоточить главные силы не там, где мы нанесем решительный удар. Но что можно придумать, глядя на карту, где войска разделены на две группы фронтов Карпатами? Противник, вполне естественно, укрепляет и сосредоточивает войска на Берлинском направлении, это самый короткий и удобный путь для наступления наших войск на столицу вермахта. Надо ослабить оборону врага на этом направлении. Но как это сделать? Можно подбросить дезинформацию о подготовке наступления на другом направлении. Но поверит ли Гитлер? И как это сделать? Можно без дезинформации нанести вспомогательные удары где-то на флангах и отвлечь туда резервы противника. Но слабыми ударами гитлеровское командование не отвлечешь, оно многоопытное, поймет подобный маневр, с Берлинского направления войска не тронет. А может быть, пугать ударом в лоб, а осуществить гигантские клещи, охватить всю оставшуюся немецкую армию заходом с Прибалтики на севере и через Будапешт, Вену на юге? И пусть немцы сидят в укреплениях на Берлинском направлении, а наши армии обойдут их и встретятся в Берлине. А если гитлеровцы кинут все свои резервы для отражения этих фланговых ударов, можно будет ударить и на Берлинском направлении. Сталин изложил свои рассуждения начальнику Генерального штаба Антонову и попросил его вместе с опытными генштабовцами прикинуть и подрассчитать эти варианты. Об этой работе генерал Штеменко вспоминает: «Предварительно замысел очень тщательно обсуждался у А. И. Антонова. Помимо самого Алексея Иннокентьевича, в этом участвовали: начальник Оперативного управления, его заместители А. А. Грызлов и Н. А. Ломов, начальники соответствующих направлений. Все соображения, высказанные здесь, уточнялись затем в Оперативном управлении. Там же рассчитывались силы и средства и отрабатывались все другие элементы операции. Наконец замысел получил графическое оформление: со всеми расчетами и обоснованиями он был нанесен на карту, после чего еще раз подвергся, можно сказать, придирчивому обсуждению. Как и в прошлом, наиболее детально планировались начальные операции. Дальнейшие же задачи фронтов намечались лишь в общем виде. В ходе творческих исканий сначала зародилась, а затем окончательно откристаллизовалась общая идея наших действий. Было признано, что центральный участок советско-германского фронта является решающим, ибо удар отсюда выводит наши войска по кратчайшему направлению к жизненным центрам Германии. Но именно здесь находилась и наиболее плотная группировка войск противника. Чтобы создать более вы-годные условия для нашего наступления, признавалось целесообразным растянуть центральную группировку немецко-фашистских войск. Для этого мы должны были максимально активизироваться на флангах стратегического фронта. Речь шла уже не только о Венгрии и Австрии, но и о Восточной Пруссии. Энергичное наступление под Будапештом и на Вену требовалось сочетать с наступлением на Кенигсберг. Мы отлично знали, что в Восточной Пруссии и Венгрии противник проявляет повышенную чувствительность. При сильном нажиме он непременно станет перемешать сюда свои резервы и войска с неатакованных участков фронта. В итоге Западное направление, где намечались решающие события, серьезно ослабнет». Таким образом, замысел Сталина получил графическое воплощение и теоретическое обоснование в Генеральном штабе. На этот раз Штеменко отмечает очень существенную особенность – самостоятельное личное руководство Сталина как подготовительной работой, так и осуществлением всей операции: «Подготавливая замысел кампании 1945 года, Ставка не собирала командующих на специальное совещание, как это имело место в прошлом (например, при разработке плана „Багратион“). На сей раз ограничились вызовом командующих порознь в Генеральный штаб. С каждым из них обсуждались все детали операций данного фронта, и затем уже согласованные соображения докладывались Ставке... Существенных поправок внесено не было. Договорились, что на главном направлении наступление начнется 20 января 1945 года, однако планы операций пока не утверждались и директивы фронтам не отдавались... Координацию действий всех четырех фронтов на Берлинском направлении Верховный Главнокомандующий взял на себя». Сталин лично дал указание командующим фронтами о подготовке операции. Жуков вспоминает: «До конца ноября штаб фронта во главе с М. С. Малининым отрабатывал план наступления и готовил необходимые заявки Ставке Верховного Главнокомандования на дополнительные войска и материальные средства. Штабом фронта, штабом тыла фронта и командующими родами войск был проделан титанический труд по расчетам сил и средств на предстоящую операцию». По этому поводу вот что пишет маршал Конев: "...К концу ноября 1944 года меня вызвали в Москву с планом операции, разработанным командованием фронта. Я доложил его в Ставке Верховного Главнокомандования И. В. Сталину в присутствии членов Государственного Комитета обороны. Я хорошо помню, как обстоятельно И. В. Сталин изучал этот план. Особенно внимательно он рассматривал на карте Силезский промышленный район. Здесь было огромное скопление предприятий, шахт с мощным оборудованием, расположенным на земле, различного вида промышленных построек. Все это, вместе взятое, представляло очень большие препятствия для маневренных действий войск при наступлении. Даже на карте масштабы Силезского района и его мощь выглядели внушительно. Сталин, как я прекрасно понял, подчеркивая это обстоятельство, показал пальцем на карту, обвел этот район и сказал: – Золото. Сказано это было так, что, в сущности, не требовало дальнейших комментариев.

Для меня, как командующего фронтом, уже и без того было ясно, что вопрос об освобождении Домбровско-Силезского промышленного района надо решать по-особому. Надлежало принять все меры к предельно возможному сохранению его промышленного потенциала, тем более что после освобождения эти исконно польские земли должны отойти Польше. И потому по нашему плану удары войск шли в обход этого района, севернее и южнее его. Однако не скрою, когда Сталин так веско, значительно сказал: «Золото», – я подумал, что следует еще более внимательно и глубоко изучить все возможности не только освобождения, но и спасения Домбровско-Силезского промышленного района. План со стороны Ставки возражений не встретил и был целиком одобрен. Не теряя времени, я вернулся на фронт. Началась подготовка к операции". На торжественном собрании в честь годовщины Октябрьской революции, 6 ноября, Сталин в своем докладе подвел итоги боев за прошедший год. Именно в этом докладе он охарактеризовал десять ударов, которые историки и публицисты называли сталинскими. Говоря об общественной и хозяйственной жизни страны, Сталин отметил: " – На четвертом году войны наши заводы производят танков, самолетов, орудий, минометов, боеприпасов в несколько раз больше, чем в начале войны. Позади остался наиболее трудный период в восстановлении сельского хозяйства. После возвращения стране плодородных полей Дона и Кубани, после освобождения Украины, наше сельское хозяйство быстро оправляется от тяжелых потерь. Советский железнодорожный транспорт выдержал нагрузку, с которой едва ли справился бы транспорт другой страны. Все это говорит за то, что экономическая основа Советского государства оказалась несравненно более жизнеспособной, чем экономика вражеских государств. Социалистический строй, порожденный Октябрьской революцией, дал нашему народу и нашей армии великую и непреоборимую силу. Советское государство, несмотря на тяжелое бремя войны, несмотря на временную оккупацию немцами весьма больших и экономически важных районов страны, в ходе войны не сокращало, а год от года увеличивало снабжение фронта вооружением и боеприпасами. Теперь Красная Армия имеет танков, орудий, самолетов не меньше, а больше, чем немецкая армия. Что касается качества нашей боевой техники, то в этом отношении она намного превосходит вооружение врага. Подобно тому, как Красная Армия в длительной и тяжелой борьбе один на один одержала военную победу над фашистскими войсками, труженики советского тыла в своем единоборстве с гитлеровской Германией и ее сообщниками одержали экономическую победу над врагом. (Бурные аплодисменты.)Советские люди отказывали себе во многом необходимом, шди сознательно на серьезные материальные лишения, чтобы больше дать фронту. Беспримерные трудности нынешней войны не сломили, а еще более закалили железную волю и мужественный дух советского народа. Наш народ по праву стяжал себе славу героического народа". Пока войска и штабы готовились к завершающим операциям, в Москве наступило некоторое затишье, и Сталин решил, впервые за годы войны, отметить новогодний праздник, он пригласил своих соратников. Использую воспоминания Штеменко. На даче у Сталина собрались: А. А. Новиков, Н. Н. Воронов, Я. Н. Федоренко, А. В. Хрулев, С. М. Буденный, А. И. Антонов, С. М. Штеменко.

За несколько минут до двенадцати все вместе прибыли члены Политбюро и с ними некоторые наркомы. Собралось человек двадцать пять мужчин и одна-единственная женщина – жена присутствовавшего здесь же Генерального секретаря Итальянской коммунистической партии Паль-миро Тольятти. Сталин занял свое обычное место в торце стола. С правой руки, как всегда, стоял графин с чистой водой. Никаких официантов не было, и каждый брал себе на тарелку то, что ему хотелось. С ударом часов Верховный Главнокомандующий произнес краткое слово в честь советского народа, сделавшего все возможное для разгрома гитлеровской армии и приблизившего час нашей победы. Он провозгласил здравицу в честь Советских Вооруженных Сил и поздравил нас всех: – С Новым годом, товарищи! Взаимно поздравили друг друга и выпили за победоносное окончание войны в наступившем 1945 году. Некоторая скованность, чувствовавшаяся вначале, вскоре исчезла. Разговор стал общим. Хозяин не соблюдал строгого ритуала: после нескольких тостов поднялся из-за стола, закурил трубку и вступил в беседу с кем-то из гостей. Остальные не преминули воспользоваться свободой, разбились на группы, послышался смех, голоса стали громкими. Буденный внес из прихожей баян, привезенный с собой, сел на стул и растянул мехи. Играл он мастерски. Преимущественно русские народные песни, вальсы и польки. Как всякий истый баянист, склонялся ухом к инструменту. Заметно было, что это любимое его развлечение. К Семену Михайловичу подсел Ворошилов. Потом подошли и многие другие. Когда Буденный устал играть, Сталин завел патефон. Пластинки выбирал сам. Гости пытались танцевать, но дама была одна, и с танцами ничего не получилось. Тогда хозяин дома извлек из стопки пластинок «Барыню». Буденный не усидел – пустился в пляс. Плясал он лихо, вприсядку, с прихлопыванием ладонями по коленям и голенищам сапог. Все от души аплодировали ему. Гвоздем музыкальной программы были записи военных песен в исполнении ансамбля А. В. Александрова. Эти песни все знали и дружно стали подпевать. Разъехались из Кунцева около трех часов ночи. Первая за время войны встреча Нового года не в служебной обстановке порождала раздумья. По всему чувствовался недалекий конец войны. Дышалось уже легче, хотя все знали, что в самое ближайшее время начнется новое грандиозное наступление, впереди еще не одно тяжелое сражение. Новый год у наших союзников получился не праздничный, вышло горькое похмелье после новогоднего застолья. Гитлер преподнес им очень неприятный сюрприз. Для того чтобы понятнее было случившееся, придется на несколько недель вернуться назад. Все усилия, по многим каналам гитлеровских дипломатов и тайных представителей, добиться сепаратного мира на Западе к успеху не привели. Союзники тогда еще были верны ранее подписанным договорам и не соглашались на перемирие с Гитлером в одностороннем порядке. Вот тогда Гитлер пришел к следующему выводу: «Наивно надеяться на успех переговоров в момент тяжелых военных поражений. Переговоры можно вести только с благоприятных военных позиций. Западные державы будут более склонны к миру и соглашению, если удастся нанести им военное поражение». В общем, Гитлер решил проучить союзников, чтобы они стали более сговорчивыми. Он пригласил к себе Кейтеля, Йодля, начальника генерального штаба сухопутных войск Гудериана и представителя командования военно-воздушных сил генерала Крейпе. Здесь он изложил свой замысел: – Я принял решение: будем наступать в Арденнах, – он показал это направление на карте, – форсируем Маас и потом – на Антверпен! После того как мы нанесем этот удар, англичане будут более сговорчивы. Надо сказать, что намеченный Гитлером план был довольно эффективен и мог принести и стратегическую, и политическую выгоду Германии. Этим ударом, с выходом к морю, гитлеровцы отрезали бы армию союзников, находившуюся в глубине Франции, захватили бы в Антверпене огромные запасы боеприпасов и другого имущества и окружили бы не менее 25 – 30 британских и американских дивизий. Если учесть, что к тому времени во Франции находились 62 дивизии союзников, то потеря почти половины из них, в основном английских, привела бы, по замыслу немцев, к коренному изменению обстановки в пользу Германии. Да к тому же быстрый разгром союзников, по замыслу Гитлера, дал бы возможность немедленно перебросить войска с запада на восток, чтобы отразить зимнее наступление русских. С присущей ему энергией Гитлер отдался осуществлению этой идеи. 12 октября он рассмотрел план наступления в Арденнах, который разработал Йодль. Этим планом предусматривалось нанести удар на 100-километровом участке, где размещались всего 4 дивизии союзников. А удар по этим четырем дивизиям наносили 5-я и 6-я танковые армии СС. Кейтель предложил назвать эту операцию «Рождественская роза», но Гитлер не согласился, сказал, что к Рождеству все должно быть закончено, и назвал эту операцию «Вахта на Рейне». К этому времени Гитлеру представили планы частных наступательных операций фельдмаршал Рунштедт и фельдмаршал Модель. Гитлер эти планы не утвердил и вызвал обоих к себе, чтобы разъяснить, почему он не утверждает их планы. – Может быть, ваши планы и целесообразны с военной точки зрения, но операция, которую я задумал, носит не столько военный, сколько политический характер. Вспомните о Фридрихе Великом: под Лейтеном и Россбахом он разбил противника, вдвое превосходившего его. Арденны станут моим Россбахом и Лейтеном. И результат этого беспрецедентного исторического события будет вполне определенным: лагерь противников третьей империи разлетится на части. 10 ноября Гитлер подписал приказ войскам, в котором подчеркивалась политическая направленность операции. Цель операции: добиться решительного поворота в ходе военных действий на западе и, возможно, войны в целом. Чтобы все командиры высоких рангов прониклись идеей фюрера и безоглядно, до конца, выполнили его приказ, фюрер приказал собрать на совещание высший командный состав до командиров дивизий включительно. 12 декабря они были собраны в ставку Рунштедта. После недавних событий, связанных с покушением, были предприняты особые меры предосторожности. У всех военачальников отобрали не только оружие, но и палки, портфели и документы. Почти за каждым генералом сзади стоял офицер-эсэсовец. Как вспоминал командир танковой дивизии Дайерлайн, «эсэсовская охрана следила за каждым генералом с такой свирепостью, что те боялись даже сунуть руку в карман за носовым платком». В своем двухчасовом выступлении Гитлер сказал, что победа в этой операции повысит моральное состояние немецкого народа и повлияет на общественное мнение в союзных странах. Стабилизация Западного фронта позволит перебросить войска на восток и там остановить наступление русских. – В мировой истории еще никогда не было коалиции, составленной из столь инородных элементов и со столь противоположными целыми, как коалиция наших врагов... Они уже сейчас день ото дня расходятся в своих целях... противоречия между ними растут с каждым часом. Если теперь последует пара очень сильных ударов, то можно в любой момент ожидать, что этот искусственно сохраняемый единый фронт рухнет при оглушительных раскатах грома. Очевидно, что политическая направленность той крупной наступательной операции ставилась во главу угла. Наметив план действия войск, Гитлер предпринял меры для дезорганизации тыла союзников. Он вызвал уже знакомого читателям по многим другим специальным заданиям эсэсовца Скорцене и поставил ему задачу сформировать специальную бригаду, включить в нее рядовых и офицеров, говорящих по-английски, экипировать всех в американскую военную форму, снабдить трофейным оружием и транспортом и, действуя в тылу противника, проводить там диверсионные операции и уничтожать живую силу. В особенности следовало уделить внимание захвату мостов через реку Маас для обеспечения быстрого продвижения немецких войск. Кроме того, ставилась задача дезорганизовать работу штабов и физически устранить крупных военных руководителей противника. И еще предусматривалась высадка парашютного десанта на дорогах в глубине обороны англо-американских войск, чтобы не допустить подхода подкрепления к участку прорыва. В частях 6-й танковой армии и среди населения был специально пущен слух, что скоро эти части будут отправлены на Восток. Гитлеру удалось на участке прорыва создать превосходство в людях в 2,5 раза, в танках – в 1,5 раза, в артиллерии – почти в 5 раз. 16 декабря 1944 года этот «удар больших надежд и чаяний» Гитлера был нанесен. Он был сокрушительным. Один из очевидцев так пишет в своих воспоминаниях: «Не ожидавшая удара 1-я американская армия была буквально сметена со своих плохо укрепленных позиций. Она потеряла все свои запасы горючего и боеприпасы». Одновременно диверсанты Скорцене, перемещаясь на трофейных джипах, наводили панику и ужас в американских тылах. Американский журналист Ингерсолл пишет: «Вражеские войска хлынули в прорыв, как вода во взорванную плотину. А от них по всем дорогам, ведущим на запад, бежали сломя голову американцы». Беспечность союзников перед этим наступлением немцев была просто поразительной. В ночь на 16 декабря все легли спать как обычно. В этот вечер ни один из американских командующих не предполагал крупного немецкого наступления. Командующий 12-й группой армий генерал Бредли собирался на следующее утро отправиться в ставку союзников близ Парижа, чтобы поздравить Эйзенхауэра с присвоением тому звания генерала армии – высшего в армии США. Вечером 15 декабря командующий английской армией фельдмаршал Монтгомери высказался в том смысле, что немцы более не способны на какое-либо крупное наступление, и испросил у Эйзенхауэра разрешения провести рождественский отпуск дома, в Англии. Нетрудно представить торжество и восторг на германской стороне. Газеты и радио просто захлебывались, описывая потрясающие успехи немецких войск. Гитлер торжествовал, и для того чтобы как-то особо отметить этот стратегический успех, так желанный для него, он ввел новую высшую награду – «Золотые дубовые листья к рыцарскому кресту». Первую такую награду 1 января 1945 года он вручил прославленному асу Руделю. Но на этом успехе Гитлер не собирался останавливаться. Он сказал: – Только наступление может дать нам еще возможность привести войну на западе к благоприятному повороту. Он был абсолютно уверен, что теперь союзники уж обязательно станут более сговорчивыми. Эйзенхауэр, в свою очередь, тоже понимал, что наступление в Арденнах – не только законченная операция: «Немцы предпринимают максимальное и решительное усилие с целью достижения победы на западе в возможно кратчайший срок. Битва в Арденнах является, по моему мнению, только эпизодом, и мы должны ожидать, что противник нанесет удары и в других направлениях». И вдруг, после таких потрясающих успехов, 8 января Гитлер срочно позвонил командующему Западным фронтом Рунштедту и приказал немедленно отвести войска на исходные позиции. И все соединения, совсем недавно нацеленные на продолжение наступления на запад, были повернуты в обратном направлении и стали отходить на восток. Что же произошло? Для того чтобы выяснить это, нам необходимо вернуться на восток, на советско-германский фронт.

Висло-Одерская операцияПо замыслу Сталина, начало наступления планировалось на 20 января 1945 года. Причем фланговые удары в Прибалтике и на юге намечались на несколько дней раньше, чтобы отвлечь туда резервы противника с Берлинского направления. Но обстановка изменилась в связи с «ардеинским похмельем» у союзников после Нового года. 6 января 1945 года Сталин получил «личное строго секретное послание» Черчилля: «На Западе идут очень тяжелые бои, и в любое время от Верховного Командования могут потребоваться большие решения. Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы. Генералу Эйзенхауэру очень желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать, так как это, конечно, отразится на всех его и наших важнейших решениях. Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января и в любые другие моменты, о которых Вы, возможно, пожелаете упомянуть. Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным». Если снять дипломатические смягчения и маскировку, то в чистом виде это крик о помощи – «срочной», в виде «крупного русского наступления». И это понятно, читатели знают, какой мощный удар нанесли немцы в Арденнах. Сталин немедленно ответил союзнику, тоже «лично» и «строго секретно»: «Получил вечером 7 января Ваше послание от 6 января 1945 года. К сожалению, главный маршал авиации г-н Теддер еще не прибыл в Москву. Очень важно использовать наше превосходство против немцев в артиллерии и авиации. В этих видах требуется ясная погода для авиации и отсутствие низких туманов, мешающих артиллерии вести прицельный огонь. Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам». Выполняя это обещание, Сталин изменил время начала наступления, сократив его на неделю, то есть перенес с 20 на 12 января. Очень нужны были для подготовки войскам и штабам эти восемь дней. И погоду в следующей декаде обещали более благоприятную. Но мы не союзники, которые оттягивали открытие второго фронта на годы, – пришли на выручку немедленно. 12 января ударил могучий 1-й Украинский фронт на юге, начав осуществление Висло-Одерской операции. В первый же день наступления 1-й Украинский фронт прорвал оборону противника и продвинулся на двадцать километров. Конев ввел в оперативный простор 3-ю гвардейскую танковую армию Рыбалко и 4-ю танковую армию Лелюшенко. В своих воспоминаниях о битве на Висле немецкий генерал К. Типпсльскирх так описывает эти сражения: «Удар был настолько сильным, что опрокинул не только дивизии первого эшелона, но и довольно крупные подвижные резервы, подтянутые по категорическому приказу Гитлера совсем близко к фронту. Последние понесли потери уже от артиллерийской подготовки русских, а в дальнейшем в результате общего отступления их вообще не удалось использовать согласно плану». 12 января перешел в наступление 4-й Украинский фронт в направлении на Краков – Западно-Карпатская операция как часть Висло-Одерской. 13 января перешли в наступление 2-й и 3-й Белорусский фронты на севере. Предположения Сталина оправдались. В результате наступательных действий советских войск на севере и юге, враг сосредоточил в Восточной Пруссии двадцать шесть дивизий (из них семь танковых), в непосредственной близости к столице Венгрии – пятьдесят пять дивизий (среди которых девять танковых). Как потом стало известно, Гитлер тогда считал, что Советская Армия нанесет главный удар не на Берлинском направлении, а именно через Венгрию и Чехию. Туда и направлялись поэтому основные силы вермахта. Немецкое главное командование и на сей раз вынуждено было «подчиниться воле Сталина и на главном для нас участке фронта оставило всего сорок девять дивизий, в том числе танковых только пять». 14 января обрушился всей своей огромной мощью на Берлинском направлении 1-й Белорусский фронт. Фронт Жукова ударил так, что через два дня войска 1-го Белорусского фронта догнали и обогнали ушедших ранее вперед соседей справа и слева. Чтобы долго не описывать сложные перипетии сражения, приведу цитату из книги немецкого генерала Типпельскирха: «К вечеру 16 января на участке от реки Ниды до реки Полицы уже не было сплошного, органически связанного немецкого фронта. Грозная опасность нависла над частями 9-й армии, все еще оборонявшимися на Висле у Варшавы и. южнее. Резервов больше не было». Жуков настолько опережал своих соседей, что Сталин был вынужден сдерживать его: – С выходом на Одер вы оторветесь от фланга 2-го Белорусского фронта больше, чем на 150 километров. Этого сейчас делать нельзя. Надо подождать, пока 2-й Белорусский фронт закончит операцию в Восточной Пруссии и перегруппирует свои силы за Вислу. – Сколько времени это займет? – спросил Жуков. – Примерно дней десять. Учтите – 2-й Украинский фронт сейчас не сможет продвигаться дальше и обеспечивать вас слева, так как будет занят некоторое время ликвидацией противника в районе Оппельн – Катовице. Жуков понимал – противник деморализован и не способен сейчас на упорное сопротивление – и поэтому настаивал на своем: – Я прошу не останавливать наступление войск фронта, так как потом нам будет труднее преодолеть Мезерицкий укрепленный рубеж. Для обеспечения нашего правого фланга достаточно усилить фронт еще одной армией. Командующий группой армий "А" И. Гарпе не успевал отводить части, которые остались на первых рубежах. А Гитлер опаздывал с выдвижением резервов из глубины. Главные силы фронта ударили на определенных направлениях и пробили Мезерицкий укрепленный рубеж. И тут же Жуков опять запускает передовые отряды, для захвата переправ и плацдармов на Одере. Появление советских войск в семидесяти километрах от Берлина было ошеломляющей неожиданностью для немцев. В момент, когда отряд ворвался в город Кинитц, на его улицах спокойно разгуливали немецкие солдаты, в ресторане было полно офицеров. Поезда по линии Кинитц – Берлин курсировали по графику, нормально действовала связь. Смельчакам в передовых отрядах пришлось тяжело удерживать захваченные плацдармы. Гитлеровцы понимали, какими непоправимыми бедами для них станут эти наши вклинения на противоположный берег Одера, который они намеревались превратить в непреодолимый, последний рубеж перед Берлином. Передовые отряды совершили невозможное, они удержали плацдармы до подхода главных сил. Многие погибли, многие стали Героями Советского Союза в этих боях. Но с приходом главных сил напряжение не ослабло. Наоборот, подходили новые резервы гитлеровцев, и сражение разгоралось с еще большей силой. Символический поединок Сталина с Гитлером и Жукова с командующим группой армий "А" генералом И. Гарпе и командующим 9-й немецкой армией генералом С. Лютвицем завершился победой Сталина и Жукова. Гитлер снял обоих – Гарпе и Лютвица – и заменил первого – генералом Г. Буссе, второго – генералом Ф. Шернером (которого вскоре произвел в фельдмаршалы). Воздавая должное Сталину и Жукову, мы, конечно, понимаем, что блестящее осуществление операции – не только их заслуга. Но, к сожалению, нет возможности описать трудности, которые преодолевали солдаты, и сложнейшие, подчас критические ситуации, возникавшие перед командирами всех степеней, от сержанта до генерала, в многотысячном противостоянии и людей, и техники. Наши воины были опытными мастерами тяжелейшего на земле военного дела, прошедшими за годы войны огни, воды, госпитальные кровати. Раньше они не раз ощущали на себе холодное дыхание смерти, а теперь сами несли смерть ненавистным врагам. С выходом наших войск на территорию сопредельных государств «партизанская ситуация» как бы поворачивалась на 180 градусов: теперь в тылу наших войск развили активную диверсионно-террористическую деятельность враждебные нам силы, которые организовывало, вооружало и снабжало гитлеровское командование, – это бандеровцы, националисты различных мастей и окрасок, аковцы – бывшие офицеры и солдаты Армии Краевой, руководимые польским эмигрантским правительством, и другие, просто бандитские отряды. Насколько они затрудняли боевые действия и снабжение советских войск, видно из таких вот докладных:

«Начальнику Генерального штаба Красной Армии. 28.10 1944 года в 9.00 в районе ст. Быстрица {15 км сев. Люблин), на складе авиабомб в ВА, при разгрузке эшелона с боеприпасами произошел взрыв, который продолжался до 14.00 28.10.44 г. По предварительным данным, взрывом уничтожено 300 вагонов боеприпасов и 10 тонн д. т., убито 100 человек и ранено 200—300 человек, главным образом местных жителей... Причины взрыва пока не установлены...»

Шестая воздушная армия была придана войскам 1-го Белорусского фронта, и потеря 300 вагонов бомб, конечно же, была для наступавших войск ощутимым ослаблением авиационной поддержки. Из другого донесения:

«13 октября 1944 года аковцы организовали восстание в 31 полку 7-й польской стрелковой дивизии. В результате бунта ушли в леса 1661 солдат и 81 офицер. Бунтовщики убили русских офицеров. Они призывают другие польские части переходить на их сторону, а мирному населению приказывают уклоняться от мобилизации и вступать в А.К. Деятельность А.К. по разложению Польского войска облегчается засоренностью подразделений и штабов Польского войска агентурой А.К...»

Во многих донесениях говорится об уничтожении партийных работников, милиции и советских учреждений. Террор приобрел массовый характер, нападения совершались на госпиталя, колонны войск, склады и штабы тыловых учреждений. Сталин в этом случае не ограничивался только временными мерами, он считал, что необходимо организовать специальную службу по охране тылов и борьбе с бандитами, о чем дал указание Берии. Берия принял к руководству и доложил:

"Для ликвидации оуновских банд органами и войсками НКВД проводятся чекистские и войсковые мероприятия. Руководят борьбой с бандитизмом на территории Ровенской и Волынской областей зам. НКВД УССР генерал-лейтенант Строкач, в западных областях Белоруссии зам. НКГБ СССР тов. Кобулов. Усилена охрана железнодорожных мостов и полотна. Проводимыми в настоящее время мерами обеспечивается выполнение задачи по ликвидации оуновского бандитизма и в первую очередь задача охраны от диверсионно-террористической деятельности фронтовых коммуникаций и военных объектов. 23 декабря 1944 г. № 533 Л. Берия".

Наши войска свои задачи выполнили и союзников выручили, немцы прекратили наступление в Арденнах и стали перебрасывать части на Восточный фронт. Но в это время возникли другие трудности, которые подстерегли именно тогда, когда Сталин радовался захвату плацдармов на Одере и был готов к успешному продвижению на Берлин. Не тут-то было! Все могло стремительно перевернуться, и войска не только потеряли бы захваченные плацдармы, но оказались бы в окружении. Гитлеровцы готовили нашим войскам нечто вроде сталинградского котла. Замысел германского командования был прост и вполне реален по осуществлению, его разработал начальник генерального штаба Гудериан, опытный и талантливый немецкий полководец. Войска Жукова вырвались далеко вперед. 2-й Белорусский фронт отстал. Правый флаг группировки Жукова был на несколько сот километров открыт. Вспомните, Сталин предупреждал Жукова о такой опасности. Но, предвидя ее, Верховный не дал армию, которую просил Жуков для прикрытия этого пространства на фланге. Войска 1-го Белорусского фронта не только выполнили, но и перевыполнили задачу, поставленную Сталиным, появилась возможность продолжать наступление и с ходу ворваться в Берлин. Жуков видел – после сокрушительных ударов, полученных в ходе Висло-Одерской операции, гитлеровцы были в растерянности, больших резервов под Берлином у них не было. 27 января Сталин утвердил предложение Жукова о продолжении наступления на Берлин с плацдармов на Одере. Началась подготовка этой операции. Немецкий генерал-полковник Гудериан так писал о своем замысле: «Немецкое командование намеревалось нанести мощный контрудар силами группы армий „Висла“ с молниеносной быстротой, пока русские не подтянули к фронту крупные силы или пока они не разгадали наших намерений». В группе армий «Висла» было до сорока дивизий, да еще в Штеттине находилась 3-я танковая армия. Если бы эти силы нанесли удар по тылам фронта Жукова, произошла бы катастрофа. Советские части, ушедшие далеко вперед, израсходовали к этому времени запасы горючего, боеприпасов, продовольствия. Все службы обеспечения отстали. Удар противника пришелся бы именно по ним. Трагическая развязка казалась неотвратимой. В этих, вроде бы безвыходных, условиях (резервы Ставки, если бы она их дала, не успели бы оказать помощь) Сталин проявил исключительную находчивость, связанную с огромным риском. Но шаг этот был основан на точных расчетах. Верховный часто говорил: «Рисковать следует, но нельзя зарываться». Сталин понимал: окончательный исход Висло-Одерской операции и успехи, достигнутые в ней, теперь зависят от ликвидации немецкой группировки в Восточной Померании. Можно было обезопасить фланг Жукова, прикрыв его частью сил. Но удержат ли они мощный удар группы армий «Висла»? Вот в этом случае будет риск, не подкрепленный расчетом, а по принципу «или-или». Сталин принял непростое решение – развернуть в сторону нависшей угрозы четыре общевойсковые и две танковые армии, в короткий срок уничтожить группу армий «Висла» совместно со 2-м Белорусским фронтом и затем быстро вернуть войска на Берлинское направление до того, как противник создаст здесь группировку, способную наносить контрудары. Легко и просто рассуждать нам о повороте войск на новое направление. Представьте себе, что такое шесть армий и как невероятно трудно было повернуть такую армаду для переноса ее ударной силы с запада на север, в сторону Балтийского побережья! Но все это состоялось: и поворот наших армий, и удар гитлеровской армады «Висла», и полный ее разгром усилиями войск Жукова и Рокоссовского. К сожалению, нет возможности описывать происходившие там тяжелые и кровопролитные сражения – они длились почти два месяца и завершились нашей победой в конце марта 1945 года. В этом очень динамичном сражении оппонентом Сталина был командующий группой армий «Висла» рейхсфюрер СС Гиммлер. * * * Каждый вид искусства – живопись, скульптура, театр – по-своему вызывает у зрителя положительные эмоции: восхищение мастерством, удовольствие от соприкосновения с талантом, удивление, что может быть достигнуто такое совершенство, и наконец нравственное и даже идеологическое воздействие на того, кто видит творение мастерства. Как же быть с военным искусством? Если оно действительно искусство, то должно оказывать такое же воздействие и вызывать подобный прилив положительных эмоций. На первый взгляд, военное искусство таких высоких чувств и взволнованности не вызывает. В чем оно проявилось? В беспощадной, грубой схватке людей и техники, обоюдно уничтожающих друг друга. Казалось бы, о каком искусстве может идти разговор, когда льется кровь и гибнут люди? Но, повторяю, это лишь первое, поверхностное, дилетантское, некомпетентное мнение. Военное искусство имеет все привлекательные стороны других видов искусства и даже кое-что сверх того. Вот доказательства. Возьмем для примера одну из победных операций, ну хотя бы Висло-Одерскую наступательную операцию, проведенную Сталиным и Жуковым. Сравним со зрительным впечатлением человека, рассматривающего (тоже беру первый широко известный пример) картину художника Шишкина «Утро в сосновом бору». Что может про себя отметить простой зритель: красиво, очень похоже, медведи как живые и деревья как настоящие. Более искушенный отметит игру солнечного света и восхитится мастерством художника, который сумел масляные краски превратить в свет. Что еще? Многие другие тонкости доступны профессиональным критикам или коллегам-художникам: композиция, содержательность, сюжет, перспектива и т. д. То же можно повторить в отношении скульптуры, актерского мастерства и... военного искусства. У военных мастеров своего дела тоже свой индивидуальный стиль, свой почерк, свои особенности в творчестве. И в целом военное искусство, и каждое его отдельное произведение вызывают определенные эмоции, как и в других видах искусства – положительные или отрицательные (нравится – не нравится, успешно – неуспешно). Все это присутствует и при оценке творческих результатов полководцев. Но есть и еще кое-что, порождаемое только военным искусством: это радость победы нал врагом, приближающей конец войны, гордость за нашего полководца, взявшего верх, одолевшего проклятых фашистов, которые принесли так много горя и страданий советским людям. Это, наконец, горькое и одновременно сладкое чувство отмщения за погибших родных и близких. И все эти эмоции – в крупных общенародных масштабах. Картина, скульптура, актер на сцене порождают чувство восхищения у сотен, пусть тысяч людей, но только у тех, кто воочию воспринимает искусство этих мастеров. Военное искусство, как видим, имеет широчайшее воздействие на всех соотечественников, порождает их благодарность, чувство гордости, воспитывает патриотизм, укрепляет веру и прибавляет силы для дальнейшей борьбы с врагом. Вспомните, как всколыхнул народ разгром Сталиным и Жуковым немцев под Москвой! А Сталинградское окружение, Курская дуга, преодоление с ходу Днепра – «Восточного вала». Да, не один Сталин планировал и проводил эти операции, другие прекрасные наши полководцы приложили много ума и сил для их осуществления, но почти во всех этих операциях первоначальный импульс, зародыш идеи, изюминка целесообразного решения были высказаны в устной или письменной форме Сталиным. И этого никуда не денут, не спрячут, не замолчат и не очернят дилетанты, и не только дилетанты – профессиональные оппоненты, сколько бы они ни напрягались в изощренных приемах лжи и подтасовки... Вернемся к Висло-Одерской операции – у меня, да и у каждого военного профессионала, эта операция вызывает восхищение блестящим замыслом и еще более великолепным осуществлением задуманного. В Висло-Одерской операции Сталин лично, без промежуточных посредников в лице представителей Ставки, руководил боевыми действиями пяти фронтов! Операция имела размах в 500 километров по фронту, и паши войска отбросили противника на 500 километров в глубину. Длилась она 25 дней и ночей. Боевые действия вели 331 дивизия, 26 бригад – стрелковых, танковых, кавалерийских, воздушно-десантных. Кроме того, в боях участвовали: 1-я армия войска Польского – 5 дивизий; 1-я и 4-я румынские армии – 10 дивизий; 1-й чехословацкий корпус – 3 бригады. Всего (на 5 фронтах) – 4 385 200 солдат, офицеров и генералов. Уничтожены 60 германских дивизий и 25 разбиты до потери боеспособности. Освобождена Польша. Наши войска вступили на территорию Германии и вышла на реку Одер, захватив плацдармы на самых подступах к Берлину. Для сравнения: в крупной Сталинградской операции участвовали 3 фронта, 74 дивизии, 34 бригады, 1 113 500 солдат и офицеров. К 10-летию Победы (в 1955 году) Военно-историческому управлению Генерального штаба, кроме другой его работы, было поручено определить самую выдающуюся по военному искусству операцию Великой Отечественной войны. Военные ученые и историки еще раз проштудировали и оценили ход боевых действий с 1941 по 1945 год и определили, что самой яркой и лучшей по полководческому мастерству является Висло-Одерская операция. Только не было тогда сказано, что руководил этой великой битвой Сталин. К тому времени он уже умер, начиналась пора его забвения и очернительства.

На стороне противника...(В период Висло-Одерской операции)Начальнику германского генерального штаба Гудериану план нашего наступления в общих чертах стал понятным с первых же дней. О том, что такое наступление готовится, он тоже был хорошо осведомлен в результате работы всех видов разведки и допросов пленных, которые попали к ним с нашей стороны. Вот что он пишет в своем дневнике: «К 14 января план русских стал ясен». Гудериан понял, что главный удар наносится советскими войсками на Варшавско – Познаньско – Одерском направлении. Он доложил Гитлеру, который находился на Западном фронте, о начавшемся крупном наступлении и просил его немедленно прибыть в Берлин, что Гитлер и сделал. Выслушав доклад Гудериана, Гитлер отдал приказ о переходе к обороне на всех участках фронта на Западе и о переброске резервов, да и не только резервов, а всего, что только можно, с Западного фронта сюда, на Восточный. Но Гудериан был очень удивлен, когда Гитлер приказал 6-ю армию, прибывающую с Западного фронта, отправить не на Берлинское направление, а в Венгрию. Гудериан пытался доказать нецелесообразность подобного использования танковой армии в создавшейся ситуации, но Гитлер не принял во внимание его доводы и настоял на своем. В обоснование своего решения Гитлер сказал следующее: – Венгерские нефтяные запасы и нефтеперегонные заводы имеют для нашей промышленности решающее значение, так как противник своими воздушными налетами уничтожил наши химические заводы. Если у вас не будет горючего, ваши танки не будут двигаться, самолеты не будут летать, с этим-то вы должны согласиться. Но мои генералы ничего не понимают в военной экономике. Гудериан предложил Гитлеру создать новую группу армий в районе между бывшей группой армий "А", которая с 25 января стала называться «Центром», и бывшей группой армий «Центр», которая называлась теперь «Севером». Эта группа армий в данном районе должна была заново организовать оборону и приостановить наступление противника. Гудериан советовал перебросить сюда штаб группы армий на Балканах, которой командовал фельдмаршал барон Вейхс, чтобы он с уже готовым организующим ядром мог сразу приступить к руководству боевыми действиями. Однако Гитлер с этим предложением не согласился: – Фельдмаршал фон Вейхс производит на меня впечатление усталого человека. Я не верю, что он может справиться с этой задачей. Я назначаю командующим этой группой армий рейхсфюрсра СС Гиммлера. Из воспоминаний Гудериана: «Эта явная ошибка привела меня в ужас. Я использовал все мое красноречие, чтобы оградить злосчастный Восточный фронт от этой бессмыслицы. Но все было напрасно. Гитлер утверждал, что Гиммлер очень хорошо справился со своей задачей на Верхнем Рейне. Имея под рукой армию резерва, он быстро сможет ее использовать. Поэтому он лучше всех обеспечит новый фронт как солдатами, так и техникой. Попытка хотя бы передать хорошо сработавшийся штаб Вейхса рейхсфюреру СС тоже провалилась. Гитлер приказал, чтобы Гимллер сам подбирал себе штаб». Тем временем наши войска осуществляли намеченный план, используя те методы неудержимого прорыва, о которых говорили выше. Начальник немецкого генерального штаба отметил это в своих записях: «К 27 января наступление русских достигло невиданных темпов. Все быстрее и быстрее приближался день катастрофы». Когда передовые отряды стремительно вышли к Одеру и захватили два плацдарма на его западном берегу, Гудериан предложил Гитлеру казавшееся ему наиболее логичным в тех условиях действие: он просил Гитлера отказаться от наступления в Венгрии, собрать силы, которые отходили из Прибалтики, и начать наступление во фланг частей Жукова, во фланг клина, который был вбит до самого Одера, – воспользоваться тем, что главные силы советских армий отстали. Таким образом он хотел попытаться отрезать выдвинувшиеся вперед передовые соединения Жукова. Гудериан поясняет свои намерения так: «Этим я надеялся усилить оборону столицы рейха, и вообще оборону территории страны и выиграть время, необходимое для ведения переговоров о перемирии с западными державами». (Помните – Сталин это предвидел!) Гитлер, не отрицая этот замысел в общих чертах, не согласился прекращать боевые действия на Балканах, переводить остатки войск из Италии, Норвегии, Прибалтики. Раздраженный Гудериан, понимая, что это последний шанс, стал очень горячо отстаивать свои предложения: – Не подумайте, что из-за своего упрямства продолжаю настаивать на оставлении Прибалтики. Я просто не вижу другой возможности для создания резервов, а без них мы не сможем оборонять столицу рейха. Я стараюсь только для Германии! Гитлер просто затрясся от ярости: – Как вы смеете говорить мне подобные вещи? Вы что думаете, что я веду войну не для Германии? Вся моя жизнь – в борьбе за интересы Германии. Желая избавить фюрера от продолжения этой неистовой ярости, Геринг взял Гудериана за рукав и увел в соседнюю комнату. Через некоторое время Гудериана снова вызвали к фюреру, и он, не видя никаких других выходов из создавшегося положения, опять стал настаивать на своем, требуя собрать все возможные резервы, и особенно из Прибалтики, для подготовки к обороне Берлина. Сцена ярости опять повторилась. Лучше я покажу ее в описании самого Гудериана: «Он стоял передо мной с поднятыми кулаками, а мой добрый начальник штаба Томале тащил меня за фалды мундира, боясь, что между нами начнется рукопашная схватка». Гитлер с доводами не согласился, а начальник генерального штаба после этого совещания, еще раз оценив создавшуюся обстановку и подсчитав все возможности, которые появятся после сбора сюда резервов с других направлений, пришел к выводу: «По моим расчетам, которые основывались на данных о противнике, добытых генералом Геленом, русские смогут ежедневно перебрасывать к Одеру до четырех дивизий. Значит, чтобы наступление имело вообще какой-нибудь смысл, его нужно провести с молниеносной быстротой, пока русские не подтянут крупные силы или пока они не разгадали наших намерений». На очередном совещании Гудериан с еще большей настойчивостью стал доказывать Гитлеру необходимость проведения именно такой операции: удар во фланг! Разговор проходил в присутствии командующего армией «Висла» рейхсфюрера СС Гиммлера, командующего 6-й танковой армией Зеппа Дитриха и заместителя начальника генерального штаба генерала Венка. Не надеясь, что Гиммлер, будучи человеком не очень компетентным в чисто военных вопросах, справится с таким контрударом, Гудериан предложил прикомандировать к штабу Гиммлера своего заместителя генерала Венка. Гиммлер стал доказывать, что этот контрудар осуществить пока невозможно, потому что не подвезли достаточного количества боеприпасов и горючего. А Гудериан, понимая, что уходит время и что скоро весь его замысел будет вообще никому не нужен, стал настаивать на своем: – Мы не можем ждать, пока разгрузят последнюю бочку бензина и последний ящик со снарядами. За это время русские станут еще сильнее. В разговор вмешался Гитлер: – Я запрещаю вам делать мне упреки в том, что я хочу ждать! – Я не делаю вам никаких упреков, но ведь нет никакого смысла ждать, пока разгрузят все предметы довольствия. Ведь мы можем упустить подходящее время для наступления. – Я уже вам только что сказал, что не желаю слышать ваших упреков в том, что я хочу ждать! – Я вам только что доложил, что я не хочу делать вам каких-либо упреков, я просто не хочу ждать. – Я запрещаю вам упрекать меня за то, что я хочу ждать. – Генерала Венка следует прикомандировать к штабу рейхсфюрера, иначе нет никакой гарантии на успех в наступлении. – У рейхсфюрера есть достаточно сил, чтобы справиться самому. – У рейхсфюрера нет боевого опыта и хорошего штаба, чтобы самостоятельно провести наступление. Присутствие генерала Венка необходимо. – Я запрещаю вам говорить мне о том, что рейхсфюрер не способен выполнять свои обязанности. – Я все же вынужден настаивать на том, чтобы генерала Венка прикомандировали к штабу группы армий и чтобы он осуществлял целесообразное руководство операциями. Эту достойную коммунальной кухни перепалку Гудериан комментирует следующим образом: «Гитлер с покрасневшим от гнева лицом, с поднятыми кулаками стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад и вперед по ковру, останавливался передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что глаза его вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались». После такой перепалки Гитлер убежал в угол комнаты к камину и некоторое время стоял там, чтобы отдышаться. Затем он вернулся и почти спокойно сказал, обращаясь к рейхе-фюреру: – Итак, Гиммлер, сегодня ночью генерал Венк приезжает в ваш штаб и берет на себя руководство наступлением. Затем он повернулся к Венку и приказал: – Вам, генерал Венк, немедленно отправиться в штаб группы армий «Висла». Сказав это, Гитлер сел на стул, пригласил Гудериана сесть рядом и, даже чуть улыбнувшись, сказал: – Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл сражение. Но Венку не суждено было оправдать доверие Гудериана. 16 февраля 3-я танковая армия генерал-полковника Рауса нанесла удар во фланг Жукова, 17 февраля Венк приехал в ставку Гитлера, для того чтобы сообщить об успехах этого наступления. Но он слишком переутомился при организации контрудара, да и дорога к Гитлеру, и доклад Гитлеру отняли немало сил. Венк очень устал. И когда он возвращался на машине в Штетин, то заметил, что шофер его чуть не падает оттого, что не выспался. Венк пожалел водителя, сел за руль, но через некоторое время сам заснул, и автомобиль ударился на мосту о заграждение. В результате Венк сильно разбился. Несколько недель он лежал в госпитале. Вместо него Гудериан назначил Кребса, бывшего начальника штаба у фельдмаршала Моделя. Это был типичный штабной генерал, который почти не командовал соединениями в боях на фронте, но никого другого под рукой не было, и Гудериану пришлось назначить его. Опытный штабной работник Кребс на первом же докладе так умело преподнес Гитлеру успехи развивающегося контрудара, что Гитлер наградил его «Дубовыми листьями к Кресту». Но, как известно, никакими умелыми докладами поправить положение на фронте невозможно, и контрудар не достиг успеха и не оправдал надежд, которые на него возлагались. Адоклады из штаба группы армий «Висла» стали приходить нерегулярно. Видно, многоопытный Кребс побаивался теперь докладывать о неудачах в действиях войск. Связаться по радио Гудериану тоже не удавалось, чтобы получить подробную информацию, и поэтому он сам решил выехать в штаб группы армий «Висла». Начальник штаба Гиммлера генерал Ламмердинг, тоже эсэсовец, после обычных приветствий первое, что сказал Гудериану, это: – Вы не можете освободить нас от нашего командующего? – Это дело СС. Он ваш рейхсфюрер. А кстати, где находится главнокомандующий? – Рейхсфюрер болен и находится в санатории Хоэнлыхен. Там его лечит личный врач профессор Гебхардт. Гудериан отправился в этот санаторий н был удивлен, что Гиммлер с незначительным заболеванием, что-то вроде насморка, покинул свои войска и в тяжелые дни уделяет себе такое внимание. Это поведение Гиммлера еще больше прибавило неуважения к нему со стороны начальника генерального штаба, и он открыто сказал рейхсфюреру, что тот занимает слишком много всевозможных должностей: начальник германской полиции, имперский министр внутренних дел, командующий армией резерва, командующий группой армий «Висла»... Все это требует много времени, нервов и здоровья, в чем Гиммлер еще раз, наверное, убедился. И, чувствуя, что неудачи на фронте пугают самого Гиммлера и он с удовольствием избавился бы от должности командующего, Гудериан предложил: – Мне кажется, вам следует отказаться от должности командующего группой армий и заняться выполнением других своих обязанностей. – Об этом я не могу сказать фюреру. Он не даст своего согласия. – Тогда, разрешите, я скажу ему об этом. Гиммлер согласился. В тот же вечер Гудериан убедил Гитлера, что Гиммлер не очень-то успешно командует группой армий «Висла» и многие неудачи происходят только потому, что он не компетентен в военном отношении. Гитлер дал со-[ласие на его замену. Командующим группой армий был назначен генерал-полковник Хейнрици. Очередная операция по ликвидации советского плацдарма в районе Кюстрина окончилась неудачей. Гитлер упрекал за неудачи командующего 9-й армией генерала Буссе. На этом совещании Буссе не было. Гитлер сказал: – В первую мировую войну во Фландрии расходовалось для такой же операции в десять раз больше артиллерийских боеприпасов. Гудериан пытался защитить генерала Буссе: – Но Буссе не располагал большим количеством боеприпасов, а потому и не мог израсходовать больше того, что у него было. – Тогда вам следовало бы об этом позаботиться! 28 марта на доклад к Гитлеру прибыл Гудериан, и сюда же был вызван генерал Буссе. Гитлер приказал генералу Буссе первым сделать доклад об обстановке. Но не успел тот сказать и нескольких фраз, как Гитлер тут же прервал его и стал упрекать в неудачах, опять-таки заявляя, что одной из причин был малый расход боеприпасов. Гудериан не выдержал: – Разрешите прервать вас. Вчера я обстоятельно докладывал как в устной, так позже и в письменной форме, что генерал Буссе не виноват в неуспехе наступления под Кюстрином. 9-я армия использовала все боеприпасы, которыми она располагала. Войска выполнили свой долг. Об этом говорят их слишком большие потери. Поэтому я прошу не делать генералу Буссе никаких упреков. Наступило молчание, которое Гитлер прервал спустя некоторое время: – Я прошу всех, кроме генерал-полковника, покинуть помещение! Все быстро вышли из кабинета Гитлера. Фюрер продолжил: – Генерал-полковник Гудериан! Ваше здоровье говорит о том, что вы нуждаетесь в немедленном шестинедельном отдыхе! Гудериан вскинул руку в гитлеровском приветствии и громко отчеканил: – Я ухожу в отпуск! – и пошел к двери. Однако, когда он дошел до двери, Гитлер сказал: – Пожалуйста, останьтесь же до окончания доклада. Гудериан вернулся на свое место, были приглашены другие участники совещания, и доклад об обстановке продолжился. Больше Гитлер никаких выпадов в адрес генерала Буссе не допускал. Для того чтобы смягчить обстановку и показать, что ничего особенного не произошло, Гитлер несколько раз спрашивал мнение Гудериана по поводу обсуждавшихся вопросов. После завершения совещания в кабинете остались Гудериан, Кейтель, Йодль и Бургдорф. Гитлер сказал, пытаясь сгладить размолвку: – Пожалуйста, подумайте о восстановлении своего здоровья. За шесть недель обстановка станет критической. Тогда вы мне и будете особенно нужны. Куда вы хотите поехать? Кейтель посоветовал: – Поезжайте в Бад-Либенштейн. Там так прекрасно. – Там уже американцы, – сердито буркнул Гудериан. – Ну, тогда в Гарц, в Бад-Заксель, – как ни в чем не бывало предложил заботливый фельдмаршал. – Благодарю вас, фельдмаршал. Я как-нибудь сам выберу место для отдыха. Причем такое, какое противнику не удастся запять в течение сорока восьми часов. Подняв еще раз руку для приветствия, Гудериан вышел из кабинета фюрера. На том служба одного из многолетних, очень опытных наших противников закончилась. Больше он в руководстве боевыми действиями не участвовал. 10 мая после подписания безоговорочной капитуляции Гудериан сдался в плен американцам. Приближалось время завершающего сражения в этой войне – Берлинской операции.

На подступах к победеСталину стало известно: пользуясь отсутствием упорного сопротивления гитлеровцев на Западном фронте, ввиду того, что все силы были брошены на восток, против русских, союзники решили первыми взять Берлин, хотя по ялтинским соглашениям Берлин входил в зону оккупации советских войск. Черчилль писал Рузвельту: «Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения». Сталин решил срочно провести Берлинскую наступательную операцию силами двух фронтов: 1-го Белорусского (Жуков) и 1-го Украинского (Конев). Он дал указание Генеральному штабу приступить к разработке плана операции согласно его замыслу. Штеменко пишет: «У нас в Генеральном штабе к тому времени были уже разработаны все основные соображения по Берлинской операции». Отметим, что Сталин, уже приняв такое решение, приказал вызвать Жукова. В своей книге, в главе, предшествующей рассказу о Висло-Одерской операции, маршал отметил следующее: «В конце октября и начале ноября 1944 года мне пришлось по заданию Верховного Главнокомандующего основательно поработать над основными вопросами завершающей кампании войны, и прежде всего над планами операций на берлинском направлении». Жуков являлся заместителем Верховного и, в соответствии со своим служебным положением и по прямому поручению Сталина, делал такие разработки вместе с Генеральным штабом. 7 марта Сталин еще раз вызывает Жукова с фронта. Они встретились на даче Сталина. Верховный рассказал Жукову о Ялтинской конференции. Но главное, для чего он вызвал маршала с фронта, было в другом: – Поезжайте в Генштаб и вместе с Антоновым посмотрите расчеты по Берлинской операции, а завтра в 13 часов встретимся здесь же. «Остаток дня и добрую половину ночи мы с А. И. Антоновым просидели у меня в кабинете... Мы еще раз рассмотрели основные наметки плана и расчеты на проведение Берлинской стратегической операции, в которой должны были участвовать три фронта. Поскольку об этом в Ставке и Генштабе неоднократно говорилось, мы сделали лишь уточнения в связи с затяжкой операции в Восточной Пруссии, в районе Данцига и в Прибалтике. На следующее утро Верховный позвонил А. И. Антонову и передал, чтобы мы приехали не в 13, а в 20 часов. Вечером при обсуждении вопроса о Берлинской операции присутствовал ряд членов Государственного Комитета Обороны. Докладывал А. И. Антонов. Верховный Главнокомандующий утвердил все наши предложения и приказал дать фронтам необходимые указания о всесторонней подготовке решающей операции на берлинском стратегическом направлении». Но и этим Сталин не ограничился при разработке плана Берлинской операции. Через некоторое время Жуков опять пишет в своей книге: «29 марта по вызову Ставки я вновь прибыл в Москву, имея при себе план 1-го Белорусского фронта по Берлинской операции. Этот план отрабатывался в течение марта штабом и командованием фронта, все принципиальные вопросы в основном заранее согласовывались с Генштабом и Ставкой. Это дало нам возможность представить на решение Верховного Главнокомандования детально разработанный план. Поздно вечером того же дня И. В. Сталин вызвал меня к себе в кремлевский кабинет. Он был один. Только что закончилось совещание с членами Государственного Комитета Обороны. Молча протянув руку, он, как всегда, будто продолжая недавно прерванный разговор, сказал: – Немецкий фронт на Западе окончательно рухнул, и, видимо, гитлеровцы не хотят принимать мер, чтобы остановить продвижение союзных войск. Между тем на всех важнейших направлениях против нас они усиливают свои группировки. Вот карта, смотрите последние данные о немецких войсках. Раскурив трубку, Верховный продолжат: – Думаю, что драка предстоит серьезная... Потом он спросил, как я расцениваю противника на Берлинском направлении. Достав свою фронтовую разведывательную карту, я положил ее перед Верховным. И. В. Сталин стал внимательно рассматривать всю оперативно-стратегическую группировку немецких войск на берлинском стратегическом направлении... – Когда наши войска могут начать наступление? – спросил И. В. Сталин. Я доложил: – 1-й Белорусский фронт может начать наступление не позже чем через две недели. 1-й Украинский фронт, видимо, также будет готов к этому сроку. 2-й Белорусский фронт, по всем данным, задержится с окончательной ликвидацией противника в районе Данцига и Гдыни до середины апреля и не сможет начать наступление с Одера одновременно с 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами. – Ну что ж, – сказал И. В. Сталин, – придется начать операцию, не ожидая действий фронта Рокоссовского. Если он и запоздает на несколько дней – не беда... ...Подойдя к письменному столу, он позвонил А. И. Антонову и приказал ему тотчас прибыть. Через 15 минут А. И. Антонов был в кабинете Верховного. – Как идут дела у Рокоссовского? А. И. Антонов доложил обстановку и ход боевых действий в районе Данцига и Гдыни, после чего Верховный осведомился о положении дел у А. М. Василевского в районе Кенигсберга. Алексей Иннокентьевич доложил обстановку на 3-м Белорусском фронте. Обратившись к А. И. Антонову, Верховный сказал: – Позвоните Коневу и прикажите 1 апреля прибыть в Ставку с планом операции 1-го Украинского фронта, а эти два дня поработайте с Жуковым над общим планом». И Конев прибыл 1 апреля в Ставку (когда план операции был разработан), а через несколько десятков лет написал, что он с самого начала участвовал в разработке Берлинской операции. Если бы маршал Конев не знал о встречах Жукова со Сталиным, о его работе как заместителя Верховного над планом Берлинской операции, тогда можно было бы посчитать написанное им в воспоминаниях досадной неосведомленностью. Но беда в том и заключается, что книга Конева вышла в 1972 г., после публикации воспоминаний маршала Жукова в 1969 г., и все приведенные выше цитаты из нее о разработке Берлинской операции Иван Степанович, конечно же, читал. . Чем тогда объяснить поведение Конева? Тем же, чем объясняется его очень неприличная статья в газете «Правда», обливавшая Жукова грязью после Октябрьского пленума 1957 года. Личную неприязнь к Жукову (который, к слову сказать, не раз спасал его от расстрела), свои амбиции мар!иал Конев поставил выше исторической правды, и это не делает ему чести. Но я пи в коем случае не намерен преуменьшать его полководческих заслуг. Просто этим примером мне хочется еще раз подчеркнуть – все, что писалось о Сталине после его смерти и о Жукове после 1957 года, зависит от уровня порядочности авторов. Описать ход боевых действий в крупнейшей стратегической операции, завершающей Великую Отечественную войну, в коротком повествовании нет возможности, да и нет надобности. Сталин внимательно следил за успешным наступлением 1-го Украинского фронта, который быстрее, чем сосед справа, приближался к Берлину. Сталин намеренно столкнул самолюбие Жукова и Конева, зародив у них дух соревнования. Обе воюющие стороны готовились к последнему, решительному сражению. Гитлеровское командование стянуло на Берлинское направление все, что было возможно: 48 пехотных, 4 танковые, 10 моторизованных дивизий, 37 отдельных пехотных полков, 98отдельных пехотных батальонов и другие формирования. Эти части были объединены в две группы армий – «Висла» (в нее входили 3-я танковая и 9-я армии), группа армий «Центр» (в нее входили 4-я танковая и 17-я полевая армии). Всего в этих соединениях насчитывалось более 1 миллиона человек, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов. Комендантом обороны Берлина был назначен генерал-лейтенант Рейман, а верховным комиссаром, на которого возлагалась главная ответственность за оборону столицы, Гитлер назначил самого близкого ему человека – Геббельса. Генерал Рейман издал 9 марта 1945 года специальный приказ по подготовке обороны имперской столицы. С присущей ему энергией Геббельс взялся за организацию отрядов фольксштурма, вооружая их фаустпатронами для борьбы с советскими танками. Он даже приступил к формированию женских батальонов, утверждая, что поступает очень много рапортов от женщин-патриоток, которые хотели бы отдать все силы защите столицы... Геббельс считал, что создавшаяся ситуация похожа на ту, в какой оказалась Советская Армия, когда гитлеровские войска готовы были взять Москву. Он решил использовать ее опыт, для чего вызвал к себе одного из «защитников Москвы» – генерала Власова. Состоялась продолжительная беседа. Геббельс спрашивал совета, как лучше оборонять Берлин. И Власов такие советы дал. Позднее Геббельс рассказал о своей беседе с Власовым Гитлеру, и тот похвалил его за то, что он использует опыт русских по обороне столицы, поддержал его затею создания женских батальонов. Гитлер сказал: – Наша задача сейчас должна заключаться в том, чтобы при всех обстоятельствах выстоять на ногах. Кризис в лагере противника хотя и возрастает до значительных размеров, но вопрос все же заключается в том, произойдет ли взрыв до тех пор, пока мы еще кое-как в состоянии обороняться. А это и является предпосылкой успешного завершения войны. Чтобы кризис взорвал лагерь противника до того, как мы будем разбиты. В период боев за Москву гитлеровское командование и тот же Геббельс были очень невысокого мнения о советских военачальниках, они называли их бездарными, считали, что война идет к концу, и то, что эти военачальники ее так быстро проиграли, как раз и свидетельствует о их бездарности. А вот теперь, готовясь к обороне Берлина, Геббельс запросил данные о советских генералах и, познакомившись с представленными ему материалами, сделал следующую запись в своем дневнике: «Мне представлено генштабом досье, содержащее биографии и портреты советских генералов и маршалов... Эти маршалы и генералы почти все не старше 50 лет... С богатой политико-революционной деятельностью за плечами, убежденные большевики, исключительно энергичные люди, и по их лицам видно, что они хорошего народного корня... Словом, приходится прийти в неприятному убеждению, что военное руководство Советского Союза состоит из лучшего, чем наш, класса». Таким образом, Геббельс довольно объективно судит по конкретным делам о наших военачальниках. В начале войны он их ни в грош не ставил, потому что они допустили противника до Москвы, а теперь дает им весьма высокую оценку, потому что они, преодолев все трудности, привели свои победные армии под стены Берлина. Геббельс понимал, как трудно фюреру, поэтому он всячески пытался поддержать его слабеющий моральный дух. Для этого он рассказывал ему о ситуациях, в которых оказывался Фридрих Великий – любимый исторический персонаж Гитлера. И в частности, он обрисовал ему наиболее критический момент в жизни Фридриха Великого, когда тот из-за постигших его неудач был готов покончить жизнь самоубийством. Тогда один из приближенных предсказал Фридриху: «Подожди немного, и дни твоих страданий останутся позади. Солнце твоего счастья за тучами, скоро оно озарит тебя». И предсказание сбылось. Неожиданно скончалась русская царица Елизавета, и это спасло Фридриха от окончательного позорного разгрома в Семилетней войне. Рассказывая Гитлеру эту историю, Геббельс поддерживал его надежду на какое-то чудо, которое, собственно, сам Гитлер и изобрел: надежду на то, что союзники скоро перессорятся, и это спасет Германию. И надо же случиться такому совпадению: через несколько дней после этой беседы действительно свершилось «историческое чудо». Геббельс, восторженный, сияющий, вбежал в кабинет Гитлера и радостно прокричал: – Мой фюрер! Я поздравляю вас. Чудо свершилось! Умер президент Рузвельт! В ставке Гитлера был настоящий праздник. Пили шампанское, все поздравляли фюрера с тем, какой он провидец, потому что считали смерть Рузвельта тем поворотным пунктом, о котором не раз говорил Гитлер. Фюрер звонил командующим армиями, другим высокопоставленным подчиненным, чтобы срочно сообщить об этой радостной вести, чтобы она и их вдохновила на более активную деятельность. Радость Гитлера не была беспочвенной, потому что приход Трумэна к власти действительно сулил перемены к лучшему. В Германии были известны слова, сказанные Трумэном еще в июне 1941 года: «Если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если будет выигрывать Россия, то нам следует помогать Германии, и, таким образом, пусть они убивают как можно больше...» На следующий же день после похорон Рузвельта Трумэн собрал совещание, на котором присутствовали военные руководители и финансовые магнаты. Трумэн сказал, что необходимо изменить политику Рузвельта и искать какие-то компромиссы для сохранения Германии. Он очень опасался, что победное завершение войны Советским Союзом превратит Европу в коммунистический материк. Трумэн заявил: «Русские скоро будут поставлены на место, и тогда США возьмут на себя руководство движением мира по пути, по которому следует его вести». Однако приступить немедленно к конкретному осуществлению этой новой своей линии Трумэн не мог. Об этом очень хорошо сказал американский историк Д. Толланд: «Даже если у Трумэна было намерение, например, решительнее выступить против России, это было бы чрезвычайно трудно сделать – подавляющее большинство американского народа поддерживало рузвельтовскую политику дружбы с Россией». Играло определенную роль и то обстоятельство, что Соединенным Штатам еще предстояло непростое завершение войны с Японией. А согласно договоренности, достигнутой в Ялте, Советский Союз обещал объявить войну Японии после разгрома гитлеровской Германии. И чтобы не потерять эту мощную и реальную силу своего союзника, Трумэн вынужден был пока держать свои недружелюбные отношения к СССР в секрете. Итак, наступил день решающего сражения. 16 апреля ночью Жуков выехал на наблюдательный пункт командующего 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова, откуда он решил руководить войсками. По дороге Жуков заехал к командующему 1-й гвардейской танковой армией генералу Катукову, еще раз убедился в полной готовности этой армии к выполнению поставленной задачи. Затем Жуков побывал у командующего 2-й гвардейской танковой армией генерала Богданова. И здесь все было в порядке. Прибыв на командный пункт Чуйкова, маршал по телефону еще раз убедился в полной готовности войск к сражению. Последние минуты, как вспоминает Жуков, были особенно томительными. И хотя генералы для успокоения попили чайку, внутреннее их волнение без труда можно представить. В 5 часов утра словно небо рухнуло на землю, в одно мгновенье загрохотали залпы, а затем и разрывы тысяч и тысяч снарядов: так началась артиллерийская подготовка. Через некоторое время над этой грохочущей огненной вздыбленной землей пошли волны авиационных соединений. В течение 30 минут на позиции противника обрушилось неимоверное количество снарядов (достаточно сказать, что эти боеприпасы были привезены в 2450 вагонах). Всего было произведено 1236 тыс. артиллерийских выстрелов. Это почти по одному снаряду на каждого оборонявшегося в берлинской группировке противника. Жуков, наблюдая за артиллерийской подготовкой и не видя ответных огневых действий противника, принял решение сократить артиллерийскую подготовку до 30 минут. Что и было сделано. После того как огневой вал стаи продвигаться в глубину обороны противника, поднялись в атаку пехота и танки. В это время вспыхнули 140 прожекторов, расположенных в двухстах метрах один от другого. Жуков рассчитывал на внезапность этого моря света, которое должно было не только ослеплять противника и освещать дорогу нашим войскам, но главным образом воздействовать на психику врага как нечто непонятное, необъяснимое, как какое-то новое оружие, которое должно испугать, морально подавить противника. Я думаю, Жуков решил применить эти прожекторы, используя свой опыт боев под Халхин-Голом. Там случился очень неприятный эпизод, когда японские танки пошли в атаку с включенными фарами и дополнительными прожекторами, установленными на башнях. Тогда то непонятное и неожиданное для наших войск освещение в ночном бою имело очень выгодный для японцев психологический эффект. Наши обороняющиеся части поддались панике и бросили свои позиции. Положение было Жуковым восстановлено путем введения в контратаку танковых бригад. Но эффект психологического воздействия Жукова запомнил и решил здесь, на завершающем этапе войны, использовать подобное для подавления противника и уменьшения потерь в своих войсках, Однако применение прожекторов оценивается военными специалистами по-разному. Одни считают, что они действительно морально подавили противника, ослепили его, другие говорят, что тот свет не принес должного эффекта, потому что поднявшаяся при артиллерийской подготовке пыль, земля, дым представляли собой такую плотную стену, что свет прожекторов ее не пробивал. Сам Жуков с восхищением записывает свое впечатление: «Более 100 миллиардов свечей освещали поле боя, ослепляя противника и выхватывая из темноты объекты атаки для наших танков и пехоты. То была картина огромной впечатляющей силы, и, пожалуй, за всю свою жизнь я не помню подобного зрелища!» Следуя за двойным огневым валом, наша пехота и танки к рассвету овладели первой позицией противника. Однако наши войска, к своему удивлению, не обнаружили множества трупов, как это ожидалось под таким шквальным артиллерийским огнем. Противник, предвидя мощную артиллерийскую подготовку, отвел свои главные силы в глубину обороны. Это было не только большой неожиданностью, но и неприятностью для Жукова. Войска продолжали движение вперед, но встречали все большее сопротивление. А с выходом к Зееловским высотам продвижение наших войск вообще застопорилось, Как позже выяснилось, главный рубеж обороны противника был построен именно здесь, на Зссловских высотах. Крутые склоны этих высот стали очень трудным препятствием на пути прежде всего танков, да и пехоты. А обширное плато за этими высотами скрывало построение системы обороны в глубине и артиллерийские позиции противника. Жуков пишет: «К 13 часам я окончательно понял, что огневая система обороны противника здесь в основном уцелела, и в том боевом построении, в котором мы начали атаку и ведем наступление, нам Зееловских высот не взять». Жуков почувствовал, что его замысел рушится. Не получилось сплошного безостановочного движения в сторону Берлина. Атака захлебывалась на первых же километрах. Однако, понимая, что в его распоряжении находятся огромные силы, которые в состоянии проломить любую оборону, Жуков принял решение ввести две танковые армии в первый же день сражения, хотя этот ввод и планировался после того, как тактическая оборона противника будет прорвана и танки получат возможность для действия в оперативной глубине. Принимая такое решение, Жуков шел на огромный риск и взваливал на себя ответственность за неизбежные потери при применении танков в условиях непрорванной траншейной обороны противника. Более того, Жуков принял решение о вводе в бой двух танковых армий без доклада Верховному Главнокомандующему. Он опасался, что если об этом доложить, Сталин не разрешит ему ввод в действие этих армий. Но Жуков не мог допустить своего отставания от соседа слева – Конева. И, видимо, это сыграло немалую роль в его отчаянном применении танковых армий в первый же день сражения. Только в 3 часа дня Жуков доложил Сталину: – Первая и вторая позиции обороны противника прорваны. Войска фронта продвинулись до 6 километров, но встретили серьезное сопротивление на рубеже Зееловских высот, где, видимо, уцелела в основном оборона противника. Для усиления удара общевойсковых армий мною введены в сражение обе танковые армии. Считаю, что завтра к исходу дня мы прорвем оборону противника. Сталин выслушал этот доклад, спокойно сказал: – У Конева оборона противника оказалась слабей. Он без труда форсировал реку Нейсе и продвигается вперед без особого сопротивления. Поддержите удар своих танковых армий бомбардировочной авиацией. Вечером позвоните, как у вас сложатся дела. Нетрудно отметить, что Сталин и в этом случае подогревал самолюбие Жукова, рассказывая об успешном продвижении войск Конева. Бои за Зееловские высоты продолжались безуспешно. Войска не могли преодолеть этот тяжелый рубеж. С вводом в бой двух танковых армий произошло скопление войск на дорогах и, поскольку ввод этих армий на первом этапе не предусматривался, нарушилось взаимодействие со стрелковыми частями и соединениями. Вот что пишет ь своем донесении командир 79-го стрелкового корпуса генерал Переверткин: «18.4.45 г. в районе г. дв. Меглин скопились три танковые бригады. В 19.30 18.4.45 г. прибыл в этот район; я приказал в 21.00 подготовить артогонь и пехоту для атаки противника. Через начальника штаба 23 тбр 9 тк Катырлова я передал приказание командиру бригады подготовить бригаду и совместно с пехотой смять противника и войти в прорыв. Командир бригады Морозов мой приказ не выполнил, и несмотря на то, что пехота атаковала противника в течение всей ночи, наступала и продвинулась на 5 км, танки в прорыв не вошли. В 2,00 я приказал разыскать еще раз любого командира бригады. В 4.00 был найден командир 65 тбр 9-го гвардейского танкового корпуса подполковник Максимов, который отказался явиться ко мне для увязки вопросов взаимодействия. В течение трех суток боев пехота прошла 26 км с непрерывными боями, и в течение этого времени танки все время болтались сзади боевых порядков пехоты». Вечером, как и приказывал Верховный, Жуков докладывал ему о результатах того дня. Доклад был не из приятных: Зееловские высоты не взяты. Но Жуков обещал взять этот рубеж на следующий день к вечеру. Сталин на этот раз говорил с Жуковым далеко не спокойно: – Вы напрасно ввели в дело 1-ю гвардейскую танковую армию на участке 8-й гвардейской армии, а не там, где требовала Ставка. Есть ли у вас уверенность, что завтра возьмете Зееловский рубеж? Жуков, стараясь быть твердым, ответил: – Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на Зееловском рубеже будет прорвана. Считаю, что чем больше противник будет бросать своих войск навстречу нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, т. к. войска противника легче разбить в открытом поле, чем в городе. – Мы думаем приказать Коневу двинуть танковые армии Рыбалко и Лелюшенко с юга, а Рокоссовскому ускорить форсирование и тоже ударить в обход Берлина с севера. Танковые армии Конева имеют полную возможность быстро продвигаться, и их следует направить на Берлин, а Рокоссовский не сможет начать наступление ранее 23 апреля, т. к. задержится с форсированием. Сталин не стал больше говорить с Жуковым, не поставил ему никаких задач, а сухо сказал: «До свидания». И повесил трубку... Конев позвонил Сталину и стал докладывать о ходе боевых действий. Сталин прервал его и сказал: – А дела у Жукова идут пока трудно. До сих пор прорывает оборону. Сказав это, Сталин замолчал. Конев тоже молчал и ждал, что будет дальше. Вдруг Сталин спросил: – Нельзя ли, перебросив подвижные войска Жукова, пустить их через образовавшийся прорыв на участке вашего фронта на Берлин? (Сталин хотел пощадить самолюбие Жукова!) Выслушав вопрос Сталина, Конев доложил свое мнение: – Товарищ Сталин, это займет много времени и внесет большое замешательство. Перебрасывать в осуществленный нами прорыв танковые войска с 1-го Белорусского фронта нет необходимости. События у нас развиваются благоприятно, сил достаточно, и мы в состоянии повернуть обе наши танковые армии на Берлин. Сказав это, Конев уточнил направление, куда будут повернуты танковые армии, и назвал как ориентир Цоссен-городок в двадцати пяти километрах южнее Берлина. – Вы по какой карте докладываете? – спросил Сталин. – По двухсоттысячной. После короткой паузы, во время которой он, очевидно, искал на карте Цоссен, Сталин ответил: – Очень хорошо. Вы знаете, что в Цосссне ставка гитлеровского генерального штаба? – Да, знаю. – Очень хорошо, – повторил Сталин. – Я согласен. Поверните танковые армии на Берлин. На этом разговор закончился. В сложившейся обстановке принятое Сталиным решение, наверное, было единственно правильным.

В логовеЗаминка в наступлении наших войск 16 и 17 апреля вызвала большую радость в ставке германского командования. Гитлер с воодушевлением сказал: – Мы отбили этот удар. Под Берлином русские потерпят самое кровавое поражение, какое только вообще может быть! Фюрер обратился к войскам со специальным обращением, в котором, опираясь на успех, достигнутый в первый день отраженного наступления советских войск, говорил: это предзнаменование будущей победы, наступает решающий поворот в войне. Гитлер и его ближайшие соратники предпринимали лихорадочные усилия для того, чтобы не только поссорить союзников, но и заключить сепаратный мир с английскими и американскими войсками. 18 апреля в ставку прибыл Вольф и доложил о своих встречах и предварительных договоренностях с Даллесом. Гитлер так высоко оценил успехи Вольфа, что тут же присвоил ему одно из высших званий войск СС – обергруппенфюрера. Вольф получил указание продолжать контакты и как можно скорее добиться договоренностей с англоамериканским командованием. По возвращении в Италию Вольф встретился с Даллесом, и переговоры о сепаратном мире и о послевоенном переустройстве Германии продолжились. Даллес, несмотря на то, что уже имел указания от своего правительства прекратить переговоры о сепаратном мире, поскольку советское командование, узнав об этом, заявило протест, продолжил контакты, не вняв указаниям своего правительства. Учитывая успешность идущих закулисных переговоров с англо-американцами, командование германских войск фактически прекратило боевые действия на Западном фронте. Черчилль, а теперь еще и Трумэн всячески подгоняли Эйзенхауэра и Монтгомери, чтобы они как можно быстрее продвигались на Восток и захватили побольше территорий. Особенно усердствовал Черчилль. Он предпринимал все для того, чтобы войска союзников раньше Советской Армии вступили в Берлин. А на Восточном фронте тем временем шли тяжелейшие и упорные бои. Особенно трудные и кровопролитные схватки шли за Зееловские высоты. В конце концов войска Жукова преодолели этот рубеж, сломили сопротивление врага. К 18 апреля Зееловские высоты были взяты. Противник бросал все имеющиеся у него резервы, чтобы восстановить положение, но наши части, имея превосходство в артиллерии, да и в численном составе, ломали это сопротивление, отбивали контратаки и продвигались вперед. К 19 апреля все рубежи обороны здесь были прорваны, и танковые соединения Жукова наконец-то получили возможность действовать, используя оперативный простор. Они ринулись в обход Берлина с северо-востока. А те танковые корпуса и бригады, которые были приданы войскам, вместе с пехотой продолжали теснить противника и наступали прямо в сторону города. Гитлеровцы отводили остатки своих частей на внешний обвод обороны Берлина. Жуков своего добился – главные силы врага были уничтожены в поле!

Дальше мне придется рассказывать о событиях, происходивших на стороне противника. Они широко известны и не раз описаны в книгах, журнальных статьях. Но чаще всего эти события описывались «по горячим следам», многое было еще неизвестно, ходило немало выдумок и слухов. Я излагаю происходившее в ставке Гитлера в последние дни с уточнениями и добавлениями, которые, может быть, неизвестны широкому кругу читателей. 20 апреля Гитлер отмечал свой день рождения. Раньше это всегда был торжественный праздник с многолюдными демонстрациями и военными парадами. Не только Берлин, но и вся страна украшалась знаменами, радио гремело о подвигах и достоинствах фюрера. Теперь Гитлер принимал поздравления в тесной комнате подземного бункера, куда заходили его ближайшие соратники и высказывали ему традиционные поздравления. Среди них были Геринг, Гиммлер, Борман, Геббельс, Риббентроп – постоянно работавший с Гитлером генералитет. Гитлер к этому времени был развалиной: у него дрожали нога, рука, голова. Он стоял с опущенными глазами, принимая поздравления, негромким голосом благодарил и очень вяло реагировал на происходящее. Руководитель молодежной организации «гитлерюгенд», однорукий Аксман, как и полагается молодежному лидеру, громким бодрым голосом высказал поздравления фюреру и сказал, что гитлеровская молодежь преподносит Гитлеру подарок в день его рождения. Затем он попросил Гитлера подняться из бункера на поверхность, где были построены два отряда мальчишек по 15—16 лет, вооруженных фаустпатронами. Это был последний выход Гитлера на поверхность из бомбоубежища. С опущенными плечами и нетвердо ступая, он прошел вдоль строя, кое-кого похлопал по плечу, других погладил по щеке. Мальчики, еще опьяненные былой славой и популярностью фюрера, выпячивали хилые грудки и с восторгом смотрели на вождя. Другие подарки в этот день были очень неутешительны. Генерал Хейнрици доложил о том, что линия обороны по Одеру на Зееловских высотах окончательно прорвана и советские войска продвигаются к Берлину. Начальник генштаба Кребс доложил, что вслед за другими фронтами перешел в наступление и 2-й Белорусский фронт, который обходит Берлин с северо-востока. Генерал Йодль тоже не порадовал, сообщив, что танки (это были танки маршала Конева) вышли в район Цоссена, где располагались управления генерального штаба гитлеровской армии. Йодль, не желая окончательно огорчать фюрера, не сказал, что бегство высшего руководства гитлеровской армии было настолько поспешным, что они не успели взорвать ни служебные помещения, пи бомбоубежища генерального штаба. После торжественной части и бокалов шампанского состоялось совещание высшего руководства, на котором последний раз присутствовали Геринг, Гиммлер, Риббентроп и многие другие высокопоставленные нацисты. Обсуждался один вопрос – что делать дальше? Многие понимали: судьба Берлина решена, его не удержать, надо организовать руководство армией где-то вне столицы. И только Геббельс, имперский комиссар по обороне столицы, яростно настаивал на том, что Берлин должен держаться до последнего и что контакты с англо-американским командованием дают надежду на то, что скоро произойдет перелом. После долгих споров было решено разделить военно-политическое руководство на три части. Гитлер с Геббельсом и Борманом остаются в Берлине, с ними штаб оперативного руководства и часть офицеров генерального штаба сухопутных сил. Второе руководство создавалось в Баварии и в Австрии под названием «Альпийская крепость». Там высшим руководителем был назначен фельдмаршал Кессельринг. Основная его задача заключалась не столько в ведении боевых действий, сколько в содействии Вольфу. Он должен был также предпринимать все меры для достижения конкретных результатов по сговору с англо-американским командованием. В северной части Германии создавалось третье управление, где руководителем был адмирал Дениц. После совещания все присутствовавшие в этот день на торжестве в честь дня рождения старались как можно быстрее выбраться на своих машинах из Берлина. Последний и самый весомый «подарок» ко дню рождения Гитлера преподнесла артиллерия Сталина: в этот день ома впервые обстреляла район имперской канцелярии. Гитлер позвонил начальнику штаба ВВС и потребовал, чтобы тот авиацией подавил дальнобойные батареи противника, обстреливавшие территорию его бункера. Но начальник штаба генерал Коллер даже не осмелился доложить фюреру, что его обстреливает уже не дальнобойная артиллерия, которую надо подавлять авиацией, а обычная полевая артиллерия с окраин Берлина.

Движение, которого не былоВ боях на Одере наши войска впервые встретились с власовцами. Точнее будет сказать, что в одной из стычек за плацдарм участвовала первая и единственная дивизия из так и не созданной армии Власова. Эпизод этот на общем фоне происходившего сражения был так незначителен, что Сталин даже не знал о нем. В своей книге и маршал Жуков ни одним словом не упоминает о власовцах в боях на подступах к Берлину. Но поскольку мы эту тему затронули раньше и я обещал довести до конца рассказ об «освободительном движении», которое пытался создать Власов, придется изложить несколько заключительных эпизодов из этой истории. После того как немецкой разведкой был создан «отдел восточной пропаганды особого назначения» в Дабендорфе, Власов и его ближайшие помощники главным образом занимались сочинением листовок и подготовкой пропагандистов, призывавших советских солдат переходить на сторону гитлеровцев. Разведотдел штаба сухопутных войск еще до появления Власова пытался создать оппозиционное движение для подрыва «изнутри» идеологических устоев Советской Армии. В Смоленске «городской управой» был сочинен адрес «Комитета освобождения народов России», который направили фюреру. Эта идея Гитлеру не понравилась. Комитету даже не ответили, затея лопнула. С появлением Власова руководители фашистской разведки, желая придать масштабность своей работе, попытались реанимировать «смоленский проект». Власов и его приближенные хотели использовать эту акцию в своих целях и пытались выпустить обращение от имени «Комитета освобождения народов России». Воззвание было отпечатано миллионным тиражом. Но... поступило строжайшее указание – «сбрасывать эту листовку только над территорией противника». О каком-то «освободительном движении» гитлеровское командование и мысли не допускало, его интересовало только разложение Советской Армии и увеличение числа перебежчиков. Катастрофа под Сталинградом привела в замешательство гитлеровское руководство. Разведчики генерала Гелена решили использовать эту беду в своих интересах и сделали еще одну попытку активизировать идею создания «освободительного движения». Они организовали агитационную поездку генерала Власова в группу армий «Север». Он выступал в лагере военнопленных, призывал их идти добровольцами в создаваемую им «Русскую освободительную армию». Генерал разгорячился до того, что разработал план под названием «Акция Просвет», в котором предлагал силами добровольцев захватить под Ленинградом Ораниенбаум и Кронштадт! Начальник разведотдела генерал Гелен готов был поддержать эту акцию – она поднимала авторитет возглавляемой им службы. Но... Опять это «но»: с одной стороны – это «НО» спасло Гелена от опалы – он не успел войти с ходатайством об осуществлении «Акции Просвет», а с другой, низвергло Власова с заоблачных вершин его мечтаний на бренную землю. А произошло вот что: из группы армий «Север» от контрразведчиков поступили доклады о том, что русский генерал в своих выступлениях договорился до какой-то «свободной России», до русской армии, которая будет всего лишь «союзницей» вермахта, и вообще: «Этот наглый русский чувствует себя уже правителем независимой России!» Все это вызвало яростный гнев фюрера, последовало категорическое запрещение Власову заниматься политической деятельностью. 17 апреля 1943 года был издан специальный приказ:

"Ввиду неправомочных, наглых высказывании военнопленного русского генерала Власова во время его поездки в группу армий «Север», осуществленную без того, чтобы Фюреру и мне было известно об этом, приказываю немедленно перевести русского генерала Власова под особым конвоем обратно в лагерь военнопленных, где и содержать безвыходно. Фюрер не желает слышать имени Власова ни при каких обстоятельствах, разве что в связи с операциями чисто пропагандного характера, при проведении которых может потребоваться имя Власова, но не его личность. В случае нового личного появления Власова предпринять шаги к передаче его тайной полиции и обезвредить. Фельдмаршал Кейтель".

Обращаю на этот приказ особое внимание. Сколько бы ни писали о создании «освободительной армии» – ничего этого не было. Было желание создать ее, а на деле гитлеровцы не позволили Власову осуществить задуманное, и функционировал он практически как сотрудник разведотдела генерала Гелена. На большее ему хода не дали. Различные русские и национальные формирования были после 1943 года по приказу фюрера переведены на Западный фронт и включены под названием «четвертых батальонов» в германские полки. Они использовались для борьбы с партизанами и повстанцами в Дании, Италии, Норвегии и других странах. Руководил ими немецкий генерал Гельмих, а затем генерал Кёстринг. Их называли «генералами восточных войск», в позднее – «генералами добровольческих частей». Власова к руководству этими частями никогда не допускали. Больше того, «генерал добровольческих частей» Кёстринг заявил Штрикфельдту, курировавшему Власова: – Власов стал пугалом для фюрера и господ в верхах ОКБ. Поэтому я предпочитаю выполнять мои чисто солдатские и человеческие обязанности без связи с ним. Лучше, если я его не буду знать... И если в будущем нам придется когда-нибудь опереться на какую-либо ведущую русскую личность, то мы должны будем найти другого человека. Это еще одно свидетельство, что «РОА» и «освободительное движение» всего лишь миф, созданный теми, кто об этом пишет. Чего не было – того не было! Вот подтверждение тому одного из очень близких к Власову людей – его духовного наставника протоиерея Александра Киселева. Я познакомился с ним в Нью-Йорке в январе 1988 года. Он жил в небольшом особняке в самом конце Бродвея. В нашем обычном представлении Бродвей – это море электрического огня, рекламы, шикарные магазины, театры, казино. Однако тот же Бродвей, пересекая центральную часть города, на окраине превращается в довольно заурядную улицу с городским мусором – банками от пива, обертками от мороженого, шкурками от бананов. Во втором или третьем особняке от угла, в переулке, и находится обитель протоиерея. На первом этаже домовая церковь – сюда приходят помолиться бывшие власовцы и кое-кто из русских эмигрантов. Меня встретил высокий священник с белой окладистой бородой. Я ему сказал, что я советский писатель и мне хотелось бы поговорить о Власове. Протоиерей сначала пригласил меня в свою домовую церковь, она занимает первый этаж. Здесь он показал мне икону святого Александра Невского. – Это та самая? – Да, с этой иконой я служил молебны перед власовскими подразделениями, благословляя их на освобождение России. Я сохранил эту святыню и привез ее сюда. Затем мы поднялись на второй этаж, в квартиру священника. Нас приветливо встретила матушка, пригласила откушать чая с вареньями, ею сваренными. На стенах висело множество фотографий, на коих были запечатлены бородатые лица духовных служителей. Имелся там и портрет императора Николая II. И, конечно же, генерала Власова. Отец Александр рассказал о себе: – Я стал священником в 1933 году, жил в Прибалтике, потом эмигрировал в Германию, служил в берлинской церкви простым священником. – А когда вы с Власовым познакомились? – Меня пригласили крестить новорожденного на дому. Во время крещения крестные должны читать молитву «Верую». По опыту я знал: никто не помнит слов этой молитвы, и потому я произносил слова громко, а присутствующие повторяли за мной. И вдруг я слышу – крестный отец, высокий басистый генерал, опережает меня, читая «Верую». Это был Власов, он в духовной семинарии учился, помнил слова молитвы. Потом мы встречались и позже. Я стал официальным духовником штаба армии Власова. – Вы служили молебен в Смоленске при обнародовании манифеста? – Нет, тогда мы еще не были знакомы. Мы сблизились в период Пражского манифеста. – Но это уже 1945 год – завершающий этап в освободительном движении. – Да, к сожалению, движению не дали развиться немцы. Они не поняли возможностей борьбы с большевиками через это движение. И проиграли. А если бы раньше поняли – все могло бы обернуться иначе. Великую русскую силу они не использовали. Они боялись ее. Она бы их ослабленных оттерла на второй план. Россия стала бы свободной без Сталина и Гитлера. О многом мы поговорили с протоиереем Александром. Главным было то, что он подтвердил: движение не состоялось. «Власовское движение погибло... не по вине власовцев. Оно было дружно придушено и коммунистами, и нацистами, и демократами». На прощание отец Александр подарил мне свою книгу «Облик генерала А. А. Власова». Было ему в 1988 году 80 лет. Высокий, седой и крепкий, он проводил меня до Бродвея, где я остановил такси, и мы попрощались. Утопающий хватается за соломинку. Такой соломинкой для гитлеровцев к 1945 году стал Власов с его намерением создать РОА. О том, как Власов давал советы Геббельсу по созданию обороны Берлина, я уже рассказал. Но даже своя собственная земля горела под ногами фашистов, и они решили более широко использовать «русский солдатский материал». Сменив гнев на милость, Гитлер разрешил Гиммлеру встретиться с Власовым. Сам Гитлер так ни разу с ним и не виделся. О беседе и ее последствиях лучше всего расскажет тот, кто присутствовал при этой встрече – эсэсовец д'Альксн. Я располагаю его личными записями, выдержки из которых привожу с сокращениями: «Власов произвел на Гиммлера впечатление своим ростом, достоинством и глубоким голосом. – Было сделано много ошибок, – сказал Гиммлер, – знаю все ошибки, которые касаются вас. Поэтому сегодня я хочу говорить с вами с бесстрашной откровенностью... (Д'Алькен был совершенно поражен тем, с какой легкостью и умением Гиммлер обошел и сгладил все то, что пропастью лежало между ним и Власовым). – Не моя вина, что назначенная нами первая встреча была отложена, – мягко продолжал „Черный Генрих“. – Вам известны причины, а также и вся ответственность, тяжелым бременем павшая на мои плечи. Я надеюсь, что вам все то знакомо и понятно! Когда Гиммлер окончил свое обращение, Власов немного помолчал, а затем спокойно, разделяя слова, как бы облегчая работу переводчика, начал: – Господин министр! Благодарю вас за приглашение. Верьте, я счастлив, что, наконец, мне удалось встретиться с одним из настоящих вождей Германии и изложить ему свои мысли... господин министр, вы сегодня самый сильный человек в правительстве третьего рейха. Прежде чем изложить вам свою программу, я должен подчеркнуть следующее: я ненавижу ту систему, которая из меня сделала большого человека. Но это не мешает мне гордиться тем, что я – русский. Я – сын простого крестьянина. Поэтому я и умею любить свою родину, свою землю так же, как ее любит сын немецкого крестьянина. Я верю в то, что вы, господин министр, действительно готовы в кратчайшее время прийти к нам на помощь. Если удар будет нанесен в самое чувствительное место, система Сталина, уже обреченная на смерть, падет как карточный домик. Но я должен подчеркнуть, что для обеспечения успеха вы должны вести с нами работу на принципе полного равенства. Именно поэтому я и хотел бы говорить с вами так же откровенно, как вы это сделали... Гиммлер медленно опустил голову в знак согласия и, помолчав, сказал: – Теперь мой черед задать прямой вопрос, господин генерал: действительно ли русский народ и сейчас поддержит вас в попытке свергнуть политическую систему, и признает ли он вас как своего вождя? Настороженность Власова исчезла. Он почувствовал почву под ногами и спокойно, но веско ответил: – Я могу честно сказать „да“ при условии, что вами будут выполнены известные обязательства. Господин министр! Я знаю, что еще сегодня я могу покончить войну против Сталина. Если бы я располагал ударной армией, состоящей из граждан моего отечества, я дошел бы до Москвы, и тогда закончил бы войну по телефону, поговорив с моими товарищами, которые сейчас борются на другой стороне. Вы думаете, что такой человек, как, например, маршал Рокоссовский, забыл про зубы, которые ему выбили в тюрьме на допросе? Это мои боевые товарищи, сыны моей родины, они знают, что здесь происходило и происходит, и не верят в честность немецких обещаний, но если появится настоящая русская освободительная армия, носительница национальной, свободной идеи – массы русского народа, за исключением негодяев, массы, которые в своем сердце антикоммунистичны, поверят, что час освобождения настал и что на пути к свободе стоят только Сталин и его клика... ...я никогда не думал, господин министр, что мне придется так долго ждать встречи, которая произошла сегодня... Однако, несмотря на все оскорбления, на все разочарования, я и дальше придерживаюсь взгляда, что только в сотрудничестве с Германией мы найдем путь к освобождению России. Возможно, что сама судьба, успехами Сталина, ускорила это свидание. Господин министр, я – не нищий. Я не пришел к вам сюда с пустыми руками. Поверьте, что в спасении и освобождении моей родины лежит спасение Германии! (Смел ли кто-нибудь до сих пор сказать Гиммлеру о спасении Германии? – думал д'Альке. Он никак не мог понять, что заставляло Гиммлера выслушивать Власова, не впадая в бешенство). Власов продолжал: – Дайте мне необходимую русскую силу! Я все время был против того, чтобы многочисленные батальоны, сформированные из моих соотечественников, перебрасывались во Францию, на Западный фронт или в любые другие места. Теперь они попали под волну англо-американского наступления. Они должны бороться, а за что – они сами не знают. Они разрознены, они разбиты. А ведь вы можете их срочно собрать, поставить под мою команду и положить этим начало большой освободительной армии! ...Еще не поздно, господин министр. Еще не поздно! Находящихся в Германии русских людей достаточно для армии в миллион и больше человек. Гиммлер выждал, очевидно, намеренно делая напряжение еще большим, а затем бесстрастным голосом сказал: – Господин генерал! Я разговаривал с фюрером. С этого момента вы можете считать себя главнокомандующим армией в чине генерал-полковника. Вы получите полномочия собрать офицеров по своему усмотрению, до чина полковника. Только что касается ваших генералов – я должен попросить доставлять ваши предложения начальнику кадров немецкой армии. Все, что вы мне рассказали, в высшей степени интересно. Опять Гиммлер сделал паузу и затем продолжал: – Я придерживаюсь мнения теперь, выслушав вас, что, конечно, существует возможность формирования армии. Как главнокомандующий резервами я имею в своих руках средства для того, чтобы это сделать. Но, к сожалению, эти средства ограничены. Возможно, что вы найдете достаточно людей, но мы не должны забывать, что те, кто устремится в вашу армию, оставят за собой пустые места на наших заводах. Мы же не смеем разрешить себе снизить продукцию нашей промышленности! Однако все же решающим вопросом является вооружение. Я могу пойти на формирование первых двух дивизий. Было бы крайне некорректно с моей стороны обещать вам сегодня больше и затем сокращать свои обязательства. Будете ли вы, господин генерал-полковник, удовлетворены моим предложением – приступить теперь к формированию только двух дивизий? Если да, то я немедленно отдам соответствующие приказания. Лицо Власова потемнело. Он упал с высоты, на которую его подняли его стремления. В глазах ясно отразилось разочарование, но он взял себя в руки. – Господин министр, – сказал он с глубоким вздохом, – я принимаю во внимание существующие препятствия. Но я не теряю надежды, что две дивизии – это только скромное начало, так как вы сами знаете, что одни вы не сможете пробить стену головой. Поэтому расширение формирования – в наших обоюдных интересах. – Конечно, конечно! – торопливо и почти весело воскликнул Гиммлер, облегченно почувствовав, что все трудное и неприятное прошло. Власов продолжал: – Несмотря на то, что русские части во Франции разрознены и разбиты, я считаю своим долгом еще раз подчеркнуть необходимость собрать их и реорганизовать... Гиммлер поторопился с ответом: – Конечно, конечно, это само собой разумеется... – Эти ваши слова я принимаю с благодарностью к сведению, – пробасил Власов, – но одновременно и как обещание прекратить распыление национальных русских сил в Германии. Если мы хотим победить Сталина, то это будет невозможно, если и дальше „Восточное министерство“ будет делать что ему заблагорассудится, разбивая паши силы на разные сепаратистские группы и комитеты. Эти группы управляются честолюбивыми людьми, которым все равно, что они ведут людей бороться за чужие интересы... Если вы искренне стремитесь к победе, то вы должны снять с меня запрет вести разговоры с представителями так называемых „националов“. У вас есть для этого власть. Вы можете все разрозненные силы объединить на базе предположительного федерализма, который существовал бы на протяжении всего времени борьбы с коммунизмом. В общем, я не могу скрыть от вас, что я пережил столько разочарований, что больше не хочу тратить силы на бесцельную, ненужную борьбу одних против других. Я стремлюсь к тому, чтобы прямые переговоры вести только с одним немецким авторитетом... Гиммлер слушал, не перебивая. Ответил без всякого размышления: – Здесь, рядом со мной, сидят два человека, с которыми вы познакомились. Трупnei[фюрер Бергер будет заменять меня во всех вопросах, касающихся вас. С ним вы будете тесно сотрудничать. Кроме того, я назначу доктора Крэгера связным... – Благодарю вас, господин министр, – поклонился Власов. – Я даже не рассчитывал на это. Но я еще не закончил. Я должен затронуть еще некоторые факты. Наша победа над Сталиным лежит не в одном формировании освободительной армии, а в создании единого политического центра, который будет иметь право обнародовать программу нового строя на родине. – Об этом мне уже было сообщено, – поторопился Гиммлер, – у меня есть общее представление о центре, так же как и об освободительной армии. Я предполагаю, что вы одновременно будете и главой этого центра... – Если мы уделили сегодня столько времени всем вопросам, то я прошу разрешения дать мне возможность доложить вам об уже разработанных планах для армии и для правительства, которые мы сначала, из осторожности, назовем „комитетом“. Гиммлер заерзал. В его взгляде была неуверенность и даже растерянность, он пробормотал: – Спасибо! Я отдам приказ просмотреть ваши предложения... Власов продолжал: – Я не закончил вопрос о „комитете“. В связи с ним я хочу просить, чтобы план был расширен и все мои соотечественники, находящиеся в Германии, все русские подданные были бы подчинены именно комитету. Когда Гиммлер начинал заикаться, искать слова и рассыпаться в неясных и незаконченных фразах, это обычно говорило о том, что прием завершен. Гиммлер поднялся. Поднялся и Власов. Как любезный домохозяин, Гиммлер пригласил Власова к столу. Все последовали в столовую. С начала разговора и до конца обеда прошло шесть часов. Когда Власов попрощался и ушел, Гиммлер сказал эсэсовцам, назначенными кураторами к Власову: – Вы не должны забывать, что он славянин. Я вам приказываю все время находиться начеку и немедленно докладывать мне обо всем, что будет выходить за пределы нами сегодня говоренного. Я должен все время быть настороже. Славянин остается славянином...» Таким образом, с сентября 1944 года Власов из разведотдела был передан в подчинение рейхсфюрера СС Гиммлера. Постоянный наблюдающий от разведотдела Штрикфельдттак пишет об этих переменах: «Немецкий штаб в Дабпдорфс отошел теперь совсем на задний план... Появились офицеры войск СС и разного рода „уполномоченные“ и брали на себя функции связи с организуемыми или уже работающими русскими учреждениями». Самого Штрикфельдта заменил постоянный представитель главного управления СС оберфюрер СС Крёгер. Общим руководителем будущей РОА был назначен обергруппенфюрер СС Бергер. Он занимался формированием первой русской дивизии. Приказ о ее создании подписал Гиммлер. Таким образом, все разговоры о РОА до марта 1945 года были просто разговорами – первая и единственная дивизия появилась лишь в самом конце войны. Вторая дивизия так и не была окончательно сформирована до капитуляции гитлеровцев. Командиром первой дивизии был назначен немцами (не Власовым!) полковник Буняченко, которому они же присвоили в феврале 1945 года звание генерач-майора. Полковник Буняченко, бывший командир дивизии Красной Армии, был разжалован и отправлен штрафником на основании приказа 227 от 28 июля 1942 года. После этого он перешел к немцам. Летом 1944 года он командовал русским полком на Западном фронте, где был отмечен как умелый командир. Этот полк и стал основой 1-й русской дивизии РОА. В нее включили несколько других русских формирований. Например, бригаду РОНА («Русская освободительная народная армия»), которой в прошлом командовал Каминский, Эта бригада по немецким документам «полностью очистила от партизан обширную область между Курском и Орлом». В 1944 году РОНА насчитывала пять полков, до 20 тысяч человек. Полк под командованием подполковника Фролова участвовал в подавлении Варшавского восстания. Вся РОНА до того разложилась и так «занималась грабежом и мародерством», что немецкий военно-полевой суд приговорил к расстрелу ее командира Каминского – «бригадного генерала, поляка по происхождению». Вот такие кадры вливались в первую русскую дивизию Буняченко. Сам Власов был занят созданием «Комитета освобождения народа России», который, по его замыслу, должен был объединить под его командованием все национальные формирования, все «антибольшевистские силы». Однако «силы» эти сопротивлялись, не хотели терять своей самостоятельности. Казачий генерал Краснов отказался подчиняться «бывшему красному генералу». Руководство СС приструнило всех: украинцев, кавказцев, выходцев из среднеазиатских республик и прочих – и загнало в КОНР – «Комитет освобождения народов России» под руководством Власова. Был написан «Манифест», который приняли «представители народов» в Праге. (По желанию Власова, этот документ должен был родиться на славянской земле). Так как к тому времени под немецкой оккупацией уже не было ни одного советского города, выбрали славянскую Прагу. Принятие манифеста пропагандировалось как большая победа в освободительном движении. Но реально ничего не изменилось, все оставалось на уровне говорильни. Гитлеровское командование напрягало последние силы, чтобы остановить продвижение Красной Армии. Ее соединения уже вышли на Одер. Руководители СС решили испытать в деле русское формирование. Дивизия Буняченко была передана в подчинение командующего 9-й армией генерала Буссе. Власов дал на это согласие. Буняченко просил назначить его дивизии самостоятельную операцию, в которой без помощи немцев русские смогли бы показать свою доблесть. Немецкое командование предоставило ему такую возможность, поручив сбить советскую часть с небольшого плацдарма на Одере. Был разработан план операции «Апрельский ветер». Он предусматривал двумя ударами с севера и с юга уничтожить советские части и очистить плацдарм. Атака была назначена на 5.15 утра 13 апреля. Вечером 12 апреля русские подразделения заняли исходное положение. За полчаса до атаки немецкая артиллерия открыла огонь по плацдарму. В атаку пошли с севера 2-й полк подполковника Артемьева, с юга – 3-й полк подполковника Александрова-Рыбцова. Буняченко наблюдал за ходом операции с НП в стереотрубу. Русские поднялись в атаку быстро и дружно. Их поддерживала и немецкая авиация – 26 штурмовиков. Чем все это кончилось? Ради полной объективности, сошлюсь на мнение гитлеровских офицеров и самих власовцев: «К 8 часам было... отвоевано 500 метров земли». «Оба полка оказались под фланговым огнем противника, перед советскими полевыми фортификациями и мощными проволочными заграждениями». Из этих цитат вырисовывается весьма печальная картина: атакующие «отвоевали 500 метров» – то есть прошли нейтральную полосу, и их положили огнем советские пулеметы «перед проволочным заграждением». Таким образом, атакующие не только не вступили в бой за плацдарм, а не отбили ни одного метра у советских частей. Буняченко, понимая, что все кончится истреблением его полков, дал приказ отойти на исходные позиции. Представитель немецкого командования подполковник Нотц доложил, что «отступление проходило довольно беспорядочно, на поле боя было брошено много оружия – пулеметов, автоматов, огнеметов». Командующий 9-й армией генерал Буссе попытался привлечь к ответственности Буняченко за невыполнение приказа, но русский генерал даже не прибыл в немецкий штаб для дачи объяснений. Он заявил, что имел приказ только на одну атаку. И коль скоро она не удалась, теперь он, «выполнив приказ», опять подчиняется только Власову. Собрав дивизию, Буняченко совершил с ней более чем стокилометровый марш и прибыл в Прагу. В немецких штабах шла переписка о «недисциплинированности» и «привлечении к ответственности» и даже о «разоружении дивизии», но все это было оставлено без последствий, потому что 16 апреля советские войска перешли в решительное наступление на Берлинском направлении. Дивизия Буняченко, да и сам Власов, возможно, пытались как-то себя реабилитировать перед приближавшимися советскими войсками, они поддерживали чехов, восставших в Праге, и не позволили немцам разрушить город. Но то была уже агония. Опасаясь кары, Власов приказал дивизии Буняченко и второй, так и несформированной дивизии Зверева, идти на запад и сдаваться американцам. Сам Власов двинулся туда же, но на пути был взят в плен советскими разведчиками. Из сказанного выше, на мой взгляд, можно сделать окончательный и вполне объективный вывод: «русское освободительное движение», которое пытался создать генерал Власов, не состоялось, «русской освободительной армии» в действительности не было. Власов, как изменник, служил сначала под руководством начальника немецкой разведки генерала Гелена, а затем рейхсфюрера СС Гиммлера. И как бы ни старались различные доброжелатели рядить Власова в благородные мундиры «патриота» и даже «освободителя», документами и фактами это не подтверждается. В перестроечное время «демократы» и бывшие диссиденты всячески восхваляли деяния Власова, говоря о сходстве его замыслов с их «демократическими» реформами. Мне кажется, они правы. Их, несомненно, объединяет предательское отношение к Родине и русскому народу. Позорный конец генерал а-предателя зафиксирован в приговоре Военного трибунала.

Взятие Берлина21 апреля советские войска ворвались в Берлин, на его северо-восточные окраины, а танковые соединения, обходя город, устремились на запад. К южной окраине Берлина подступили танковые соединения, которые, также обходя город, продвигались на запад. Таким образом, уже четко наметились клеши, которые вот-вот должны были сомкнуться западнее Берлина. Берлин, как губка, впитывал в свои кварталы войска. Сохранить управление, не утратить возможность руководить ходом боевых действий было очень трудно. Войскам, несмотря на долгую войну, не приходилось вести уличных боен в таком огромном городе. Скопище многоэтажных домов, переплетение улиц и переулков поглотили несколько армий. Сражение распалось на тысячи разрозненных схваток за дом, этаж, подвал. Командиры не видели своих войск даже на главном направлении. Да и где оно теперь, это направление главного удара, – там, где танковые армии рвались в обход, чтобы замкнуть кольцо окружения, или в рукопашных схватках за каждый дом на подступах к рейхстагу? Линия фронта в прежнем, привычном понимании здесь уже не существовала. На некоторых участках фронт стал вертикально – дыбом, потому что шел бой в многоэтажных домах. А в соседнем квартале передний край ушел глубоко под землю, в подвалы, канализационные шахты, в тоннели метро. Но где бы ни шли бои, Сталин, Жуков и Конев ощущали их напряжение, знали, кто продвигается вперед, а у кого дело застопорилось. Маршалы как тысячами нервов были связаны проводами телефонной связи и невидимыми радиоволнами со всеми наступающими соединениями. Они говорили с командирами. Они слышали твердый, уверенный голос Сталина. Невидимый, Сталин был с ними повсюду, одних подбадривал, других строго подгонял, третьих бранил. Как говорится, каждому свое – что заслужил, то и получай! В бункере Гитлера предпринимались все меры для того чтобы, с одной стороны, стянуть в Берлин войска, находившиеся поближе, и использовать еще существовавшие крупные группировки для деблокирования столицы. Утром 21 апреля в ставку был вызван командующий группой армий «Центр» Шернср. Он был самым исполнительным и даже среди немцев отличался не только педантичностью, но зверской требовательностью. Солдаты дали ему кличку «мясник» за жестокость и беспощадность в отношениях с подчиненными. Фюрер приказал Шернеру пробиваться с его группой армий на выручку Берлина. Генерал Шернер щелкнул каблуками и бодро ответил, что приказ фюрера будет выполнен в точности. Чтобы прибавить своему спасителю энергии, Гитлер произвел Шернсра в фельдмаршалы, причем тут же собрал присутствующих в бункере военачальников и обслугу, представил им нового фельдмаршала, они поздравили его с высоким званием. После процедуры с Шернером начальник генштаба Кребс, а также Йодль, докладывая обстановку Гитлеру на фронте, упомянули о боевой группе Штайнера. Это была небольшая группа из оставшихся частей, которые объединились под командованием генерала СС Штайнера. Командующий группой армий «Висла» хотел прикрыть свой правый фланг этой группой. Гитлер тут же ухватился за это сообщение и приказал поставить задачу группе Штайнера ударом с юга отрезать вклинившиеся части, окружающие Берлин. Для осуществления этой задачи Гитлер приказал 56-му танковому корпусу перейти в контрнаступление навстречу группе Штайнера. Весь этот и следующий день ждали докладов и сообщений о том, как группа Штайнера выполняет свою задачу. На совещании в бункере Кребс и Йодль докладывали обстановку. Йодль, уже привыкший не огорчать Гитлера, пытался и на этот раз пространно говорить о каких-то частных успехах войск в Саксонии и в Италии. Гитлер прервал его: – Что вы ублажаете меня мелочами! Где же все-таки находится Штайнер? После продолжительного молчания и растерянности генералы были вынуждены доложить правду о том, что группа Штайнера успеха не имела и фактически разгромлена. Гитлер закатил истерику: – Немецкий народ не понимает моих целей! Он слишком ничтожен, чтобы осознать и осуществить мои цели. Если мне суждено погибнуть, то пусть погибнет и немецкий народ, потому что он оказался недостойным меня. Гитлер вызвал коменданта Берлина генерала Реймана и приказал ему; – Соберите все силы и ни в коем случае не допустите прорыва противника в центр города, обеспечьте прикрытие правительственных кварталов! Во исполнение приказа фюрера были брошены в бой 32 тысячи берлинских полицейских и одновременно из тюрем выпущены все уголовники и тоже брошены в бой. Собрав эти последние резервы, и еще солдат из разбитых частей (около 80 тысяч) и несколько батальонов фольксштурма, Рейман «сколотил» группировку численностью до 300 тысяч человек. Он прилагал все силы, чтобы выполнить приказ фюрера. Кейтель предложил фюреру еще один, на его взгляд, довольно эффективный шаг: снять войска с Западного фронта и бросить их на деблокаду Берлина. Кейтель сказал, что это, конечно, ослабит позиции в переговорах с англо-американцами, но другого выхода нет. С другой стороны, чем быстрее антло-американцы продвинутся на Восток и встретятся с советскими частями, тем скорее произойдет между ними конфликт. Для выполнения этой задачи предполагалось срочно развернуть 12-ю армию Венка, находившуюся на Западном фронте и ближе всех к Берлину. Йодль поддержал предложение Кей-теля и уверил фюрера в том, что Венк со своей армией способен прорваться к Берлину и деблокировать его. Гитлер после некоторого размышления отдал приказ – снять все войска с Западного фронта и перебросить их на выручку Берлина. Для выполнения этого приказа из ставки Гитлера выехал Кейтель. Он встретился с генералом Венком и объявил ему: «Мы боремся отныне только против Востока, а не против Запада». Теперь в ставке Гитлера появилась новая надежда. Все ждали прихода армии Венка. Изыскивались возможности для того чтобы продержаться до ее прихода в Берлин. Геббельс, как всегда энергичный и верноподданный фюреру, заверил, что он, верховный комиссар Берлина, заставит каждого жителя драться с советскими войсками. Срочно печатались тысячи листовок, которые расклеивались по всему городу. В этих листовках имперский комиссар возлагал на каждого жителя города ответственность «за оборону своего дома, своей квартиры». Все члены молодежной организации «гитлерюгенд», независимо от возраста, считались мобилизованными. Фаустпатроны раздавались 12-летним мальчикам. Во всех этих распоряжениях, листовках и приказах непременно присутствовала фраза: за невыполнение распоряжения будет применяться расстрел. Геббельс посчитал, что генерал Рейман недостаточно энергично организовал оборону города, и на его место был назначен новый комендант Берлина, полковник Кетнер. Геринг, опасаясь, что Борман перехватит инициативу переговоров с союзниками и таким образом возглавит Германию после капитуляции, принял решение действовать более активно. Поскольку он был официально объявлен преемником Гитлера в случае его смерти, он решил воспользоваться этим своим положением, хотя и опасался вызвать гнев Гитлера. Чтобы подстраховать себя, Геринг послал Гитлеру 23 апреля следующую телеграмму: "Мой фюрер!Ввиду Вашего решения остаться в Берлине, согласны ли Вы с тем, чтобы я немедленно взял на себя в качестве Вашего преемника на основе закона от 29 июня 1941 г. общее руководство рейхом с полной свободой действий внутри страны и за рубежом? Если я не получу ответа до 10 часов вечера, я буду считать это подтверждением отсутствия у Вас свободы действовать во имя блага нашей страны и нашего народа. Вы знаете, что я чувствую по отношению к Вам в этот суровый час моей жизни. Я не имею возможности выразить это словами. Может быть, Бог защитит Вас и быстро доставит сюда несмотря ни на что. Преданный Вам Геринг".Борман, давно ненавидевший Геринга и искавший возможности убрать его, решил воспользоваться удобным моментом и подсказал фюреру, что за такое предательство Геринга надо бы расстрелять. Но Гитлер, несмотря на свою ярость, посчитал это чрезмерным. И тут же вместе с Борманом сочинил телеграмму, в которой говорилось: «Время вступления в силу закона от 29 июня 1941 г. я определяю сам. Я не лишен свободы действия. Запрещаю любой шаг в указанном вами направлении». Одновременно Гитлер устно приказал шефу службы безопасности и СД Франконии оберштурмбанфюреру Франку немедленно арестовать Геринга по обвинению в государственной измене. Приказ Гитлера был выполнен. Геринга арестовали. Вместо него командующим ВВС назначили генерала фон Грейма, бывшего командующего 7-м воздушным флотом. 22 апреля был напечатан последний приказ Гитлера: "Запомните: каждый, кто пропагандирует или даже просто одобряет распоряжение, ослабляющее нашу стойкость, является предателем! Он немедленно подлежит расстрелу или повешению! Это имеет силу также и в том случае, если речь идет о распоряжениях, якобы исходящих от гауляйтера, министра, доктора Геббельса или даже от имени фюрера. Адольф Гитлер".По радио постоянно объявлялось, что фюрер остается в столице и что там, где фюрер, там – победа, 21 апреля Гитлер перешел в новое, более глубокое бомбоубежище, которое только что специально для него было достроено. Оно находилось рядом с прежним, размешавшимся под рейхсканцелярией, над новым бункером уже был 8-метровый слой бетона. Этот «фюрербункср» находился ниже прежнего на сорок ступенек, здесь располагались комнаты, предназначавшиеся для наиболее приближенных к фюреру особ. В новый бункер фюрер пригласил преданного ему Геббельса и егосемью. Управлять войсками из бункера становилось все труднее. Связь часто прерывалась. Неразбериха в руководстве все более усиливалась. Итак, Сталин приказал Коневу повернуть танковые армии на Берлин. Ох, не просто было повернуть круто – почти на девяносто градусов – две такие танковые махины! Причем сделать это в ограниченное время, а точнее, немедленно, в течение нескольких часов! 3-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-полковника П. С. Рыбалко приказывалось в течение ночи на 18 апреля форсировать реку Шпрее и, развивая стремительное наступление на южную окраину Берлина, в ночь с 20 на 21 апреля ворваться в город. 4-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко должна была к этому же времени овладеть Потсдамом и юго-западной частью Берлина. Не раз бывая в Германской Демократической Республике, выезжал в тот район, где танковая армия Рыбалко выполняла этот стремительный поворот и ринулась на Берлин с юга. Ходил и ездил по этому району, по его небольшим городкам, полям и старался представить, как дрожала здесь мокрая, раскисшая (апрель!) земля, как рычали сотни танков, как старались танкисты осуществить маневр на незнакомой местности, да еще ночью! И как они все это блестяще выполнили! У них за плечами была большая и трудная война, огромный опыт. Они вели в бой лучшие в мире – по тем временам – танки, которые произвел народ, измученный усталостью и недоеданием. Народ, ждавший от них победы! И она была близка. Я представлял, с каким злым энтузиазмом, с какой радостью и вдохновением действовали в эту ночь чумазые от гари танкисты. Они не спали уже третьи сутки – но не ощущали усталости. Я видел, как, разя с ходу появляющихся на пути гитлеровцев, они мчались и мчались вперед – к логову врага. Походил я и по окраинам Цоссена. 20 апреля сюда прорвались танкисты Рыбалко. Знатный подарочек они преподнесли фюреру, может быть, даже сами не зная о том, что был его день рождения. Очень символичный получился «подарок» – в Цоссене находилась штаб-квартира верховного командования гитлеровской армии. Именно здесь проходила разработка плана «Барбаросса». И вот какой потрясающий финал – советские войска громят эту адскую кухню, откуда была выпущена на свет война, громят именно в день рождения фюрера! Я смотрел на серые особняки, двух-, трехэтажные дома довоенной постройки. Они живописно расположены в хвойном лесу. Уютно жили в этом тихом и красивом месте те, кто принес так много страданий народам Европы, да и немецкому народу тоже. Представляю, как они ходили друг к другу в гости, как поднимали бокалы в честь захвата городов и даже целых стран – Польши, Франции, Бельгии, Дании, Греции... Как распирала их спесь, и как они уверовали сами, что представляют собой особую расу господ. Здесь, в этих домах, уже были проложены на картах маршруты, составлены графики движения войск в Иран, Ирак, Афганистан, Индию. Мог ли представить я, окопный лейтенант, что буду ходить под Цоссеном, среди зданий гитлеровской ставки! Даже во сне мне такое не могло присниться! И вот я здесь спустя почти полвека после того как удирали отсюда хозяева этих домов, удирали, боясь быть пойманными, боясь ответственности за содеянное ими зло. Как они метались по этим ухоженным лужайкам, как торопливо жгли бумаги со своими преступными планами, как бежали, понимая, что и бежать-то уже некуда, но все же уходили, уползали, только бы не быть захваченными и опознанными как работники этой главной штаб-квартиры. Я сохранил старую вырезку из газеты со статьей Бориса Полевого. В ней приводится любопытный документ, дающий представление о том, что здесь происходило в те последние часы: "У меня в руках оказались листки переводов последних переговоров узла связи гитлеровского верховного командования сухопутными вооруженными силами с военачальниками, находившимися на юге Германии. Эдельвейс.Вручите немедленно генералу Кребсу. Отсутствием информации вынужден ориентироваться обстановке радиопередачам англичан. Сообщите обстановку. Сообщите дальнейшие действия. Подписано А-15. Ответ.Вызвать кого-либо невозможно. Погребены в могиле. Передачу прекращаю. Эдельвейс.Что за глупые шутки? Кто у провода? Немедленно позвать старшего офицера. А-15. Ответ.Офицер насалил пятки. Все насалили пятки. Замолчи, надоел. Эдельвейс.Какая пьяная скотина у провода? Немедленно позвать дежурного офицера. Ответ.Поцелуй в... свою бабушку, идиот. Эдельвейс.У аппарата А-16. Весьма срочно. Ответ.Не торопитесь в петлю. Эдельвейс.Не понял, повторите. Ответ.Вонючий идиот. Все драпанули. По нам ходят Иваны. К тебе еще не пришли?.." Сталин потребовал от маршалов Жукова и Конева не позднее 24 апреля завершить двойное окружение, в первом кольце которого остался бы Берлин, а во втором оказалась бы Франкфуртеко-губенекая группировка противника. Войска 1-го Белорусского фронта перерезали все пути, идущие из Берлина на запад, и 25 апреля соединились северо-западнее Потсдама с войсками 1-го Украинского фронта, завершив, таким образом, полное окружение Берлина. В тот же день войска 1 -го Украинского фронта встретились на Эльбе с войсками союзников. Приказ Сталина об этом историческом событии вышел 27 апреля 1945 года. В нем говорилось: «Войска 1-го Украинского фронта и союзные нам англоамериканские войска ударом с востока и запада рассекли фронт немецких войск и 25 апреля в 13 часов 30 минут соединились в центре Германии, в районе города Торгау. Тем самым немецкие войска, находящиеся в северной Германии, отрезаны от немецких войск в южных районах Германии». 28-го Кребс передал отчаянный и последний приказ: «Всем соединениям, сражающимся между Эльбой и Одером, всеми средствами и как можно скорее привести к успешному завершению охватывающее наступление для выручки столицы рейха». Но никто не откликнулся. Разгромленный вермахт уже не мог никого и ничего выручать. На вечернем докладе Вейдлинг доложил о безвыходном положении берлинского гарнизона и сказал, что единственный выход – это попытаться совершить прорыв. Здесь же он подробно изложил разработанный им план. Гитлер долго молчал. Наконец он произнес довольно тихим голосом: – Если прорыв даже и в самом деле будет иметь успех, то мы просто попадем из одного котла в другой. Я должен буду ютиться под открытым небом, или в крестьянском доме, или в чьем-либо подвале и ожидать конца. Лучше уж я останусь в имперской канцелярии. После этого Гитлера охватила последняя вспышка злобы. Он с пеной у рта кричал, что все его предали, что немецкий народ – ублюдок и что измена – всеобщая, и пусть все погибнут вместе с ним. Он принял окончательное решение остаться в Берлине и покончить с собой. Но, удалившись в свою личную комнату, Гитлер и здесь вынужден был решить еще одну немаловажную проблему, которую поставила Ева Браун. Она заявила фюреру; – Не хочу уходить на тот свет твоей любовницей. Я была твоей женой и хочу уйти с тобою вместе на тот свет как твоя жена. И вот в бункере, находящемся под артиллерийским обстрелом, под гром канонады разыгрывается некое фантасмагорическое действо. Гитлер объявляет о своем бракосочетании с Евой Браун и о том, что здесь будет проведен свадебный обряд и свадебное застолье. Срочно ищут священника, чтобы он совершил обряд венчания. Но где найти в этой сумятице священника? Наконец Геббельс находит своего подчиненного Вальтера Вагнера, инспектора по религиозным делам. Он прибывает в бомбоубежище и совершает обряд венчания, будучи одетым в военную форму с повязкой фольксштурмиста на рукаве, потому что у него не было с собой одежды, подобающей человеку духовного сана. Гитлер едва мог расписаться в брачном свидетельстве: у него ходуном ходила рука. А Ева Браун начертала первые буквы Ева Б., а потом зачеркнула и поставила свою новую фамилию – Ева Гитлер. После этого в личной комнате состоялся свадебный ужин, где были мадам Геббельс, сам Геббельс, две секретарши Гитлера и сами новобрачные. А между тем после этой брачной ночи, 29 апреля, советские войска уже взяли Ангальтский вокзал и по Вильгельм-штрассе рвались к имперской канцелярии. Командующий обороной бункера и ближайших подступов Монке сообщает, что ему с большим трудом удастсл сдерживать наступление советских войск, которые находятся уже в 500 метрах от бункера. Борман, Кребс и другие высшие чины на свадебном ужине изрядно накачались спиртным и даже под артиллерийским обстрелом крепко спали. А Гитлер в это время диктовал своим секретарям завещания. Их было два. Одно – «политическое», другое – «личное». Специальные посланцы – эсэсовцы – отправляются с копиями завещаний, один – к фельдмаршалу Шернеру, а другой – к гроссадмиралу Деницу. 29 апреля в 12 часов в кабинете Гитлера по его приглашению собираются: Борман, Геббельс, Бургсдорф и Кребс с помощниками и адъютантами. У них уже нет связи с внешним миром, они совершенно не знают, что происходит там, наверху. Гитлер пытается все еще отдавать какие-то распоряжения, Йодль и Кребс передают эти распоряжения, которые, конечно же, не доходят до войск. 30 апреля Кребс докладывает Гитлеру о том, что советские войска уже овладели Тиргартеном, Потсдамской площадью; проникли на Фосштрассе, куда выходит фасад имперской канцелярии. Гитлер все еще не мог решиться на то, чтобы покончить с собой. Но наконец, уже понимая, что нет иного выхода и его могут взять живым, он решается на последний шаг в своей жизни. Сначала он дает ампулы с ядом своей любимой овчарке Блонди и ее щенку. Яд действует мгновенно, собака издыхает. За дверью стоят Борман, Геббельс, Аксман, Гюнше, камердинер Линге, которому уже поручено раздобыть 200 литров бензина для сжигания трупов. Они ждут. В половине четвертого дня 30 апреля они приоткрыли дверь и увидели следующую картину: Гитлер, откинувшись на спинку дивана, сидит в одном углу; Ева Браун с бледным лицом сидит в другом углу. Оба мертвы. В газетах того периода появлялись публикации, что Гитлер застрелился. Это были последние попытки создать рыцарский ореол вокруг имени фюрера. Ни сам он в себя не стрелял, и никто другой ему не помогал. У ног его лежала ампула из-под яда – и никаких гильз. Камердинер Линге и врач Штумпфеггер завернули труп Гитлера в армейское одеяло и через запасной выход с помощью охраны канцелярии вынесли в сад, окружавший рейхсканцелярию. Вслед за ним вынесли и тело Евы Браун. Советская артиллерия обстреливала улицы и дома, окружавшие рейхсканцелярию. Приведу короткую выдержку из воспоминаний личного шофера Гитлера Эриха Кемпки «Я сжег Гитлера». Хотя строки эти широко известны, здесь они, на мой взгляд, будут уместны как завершающий эпизод в судьбе человека, который хотел завладеть всем миром, но так мелко и ничтожно, в какой-то яме завершал свой жизненный путь: «Я вылил бензин на обоих мертвецов. Одежда мертвецов слегка развевалась на ветру, пока не пропиталась насквозь бензином и не опала под его тяжестью. Поднятая разрывами снарядов земля осыпала нас. Преодолевая страх смерти, я подтаскивал все новые и новые канистры. (...) Артогонь усилился до такой степени, что мы уже не решались выйти из тамбура бункера. (...) С нами вместе у выхода стояли д-р Геббельс, Борман, д-р Штумпфеггер. А снаружи неистовствовал настоящий ад! Но как же нам поджечь бензин? Предложение сделать это при помощи ручной фанаты я отклонил. Случайно взгляд мой упал на большую тряпку, лежавшую рядом с пожарными шлангами у выхода из бункера. Гюнше схватил ее и разорвал на куски. Открыть кран канистры и сунуть туда тряпку было делом секунды. Я наклонил канистру, тряпка хорошо намокла, напиталась бензином. „Спички!“ Д-р Геббельс вынул коробок из кармана и протянул мне. Я зажег спичку и сунул в тряпку, а потом высокой дугой швырнул на облитые бензином трупы. С широко раскрытыми глазами мы смотрели на лежащие там тела. В одну секунду высоко вспыхнуло бурлящее пламя, к небу поднялись темные столбы дыма. На фоне горящей столицы рейха они создавали ужасающую картину». * * * Считаю необходимым сказать о некоторых особенностях битвы за Берлин. Это было заключительное сражение Великой Отечественной войны, оно окончательно разрешило военно-политические противоречия между СССР и фашистской Германией. Берлинская операция – первая, в которой при планировании учитывались не только силы, группировка и возможные действия противника, но и действия союзных англо-американских войск. Причем не в смысле взаимопомощи, взаимодействия, как то было при высадке союзников во Франции, в дни Арденнского контрудара немцев, или нашей операции «Багратион». В Берлинской битве особенностью стало то обстоятельство, что союзные войска имели задачу упредить Советскую Армию в овладении Берлином и превращались из союзника в конкурента, оппонента, соперника. Сталин рассчитывал ускорить взятие Берлина, подтолкнуть маршалов, но, как показал ход боевых действий, это породило не только положительные последствия, но и отрицательные. У Жукова появилась торопливость и связанные с ней ненужные потери. Да и Конев гнал подчиненные войска «в хвост и в гриву», не считаясь с потерями, лишь бы опередить Жукова. Вот из этого и вытекает одна особенность Берлинской операции, не украшающая наших самых крупных полководцев – Сталина, Жукова и Конева, потому что игра на самолюбии стоила многих жизней. Хотел ли Жуков самостоятельно, без помощи Конева, взять Берлин? Конечно, хотел! Это в его характере. Отрицать фактор соревновательности – грешить против истины. Но нельзя и преувеличивать. Правда не в том, на что, передергивая ход событий, упирают некоторые авторы, утверждая: Жуков, не щадя войск, гнал их вперед, стремясь любой ценой опередить Конева. Нет, Жуков отнюдь не был так примитивно прямолинеен! Конечно, были и ревность, и амбиции, но маршал прекрасно понимал и то, что не нахрапом, не навалом надо решать дело в таких условиях. Хладнокровный расчет, глубочайшее проникновение в тонкости ситуации – вот чем добивался успеха Жуков в соперничестве с соседом слева. Критикующие Жукова за Берлинскую операцию, за «преждевременный» ввод танковых армий почему-то упускают из виду важнейшую особенность обороны противника. Здесь фронт Жукова наступал «в лоб». Не было в глубине пространства для маневра. Не было вообще «оперативного простора». Потому что от Одера и до Берлина несколько оборонительных рубежей представляли собой сплошную тактическую оборону – в самом ее классическом значении. Если в других операциях после прорыва первых рубежей сопротивление противника ослабевало, то здесь, наоборот, возрастало! И в завершение боевых действий в полевых условиях войска упирались в могучий оборонительный массив-крепость – Берлин. Жуков понимал это, и военное искусство его проявилось в этой операции в том, что он вводом танковых армий «не по правилам» решил уничтожить главные силы врага – на первых рубежах обороны. Вложить вес, сломать, раздавить, уничтожить войска противника в поле! Тогда легче будет брать крепость Берлин. Если бы немецкие войска не понесли огромные потери в боях за Зееловские высоты и организованно отошли в город, они бы в домах-крепостях оборонялись несколько месяцев, как мы в Сталинграде. А Жуков их уничтожил, подавил, деморализовал могучими ударами в поле, и в город отошли остатки почти неуправляемых частей. За две недели прорвать 60-километровую оборону и затем за несколько дней взять такую махину, как Берлин, – победа весьма выдающаяся. Много лет продолжается дискуссия: одни авторы видят в Берлинской операции только ее недостатки, а другая сторона отмечает только положительные стороны. Причем обе стороны, находящиеся под влиянием современных космополитических групповых схваток, забывают, что разговор идет о состоявшемся историческом событии, при объективной оценке которого недопустима однобокость, так как смещение критериев к субъективным постулатам уводит обсуждаемый вопрос из области науки (истории) в область пропагандистской возни и болтовни, давно известной как нечто лживое, грязное, непорядочное. К сожалению, в этой политической свалке участвуют люди с учеными степенями и труды их останутся на книжных полках библиотек. Некоторые из них особенно подчеркивают якобы напрасные большие потери в боях за Берлин, совершенно не учитывая при этом особенности Берлинской операции, которых немало. Кроме уже вышеизложенных, отмечу еще несколько, касающихся именно потерь. Впервые за всю войну целый фронт вел бои в одном огромном городе (если не считать силы, обходившие Берлин с севера). Раньше, когда крупные населенные пункты оказывались в полосах наступления фронтов, их чаще обходили. В Сталинградской битве бои шли тоже в городе, но там наши войска вели оборонительные действия. Такого сражения, когда фронт почти целиком вступил в огромный город, не было. Берлинское сражение было последним, гитлеровцы стояли насмерть, отступать было некуда. И этим обстоятельством объясняется яростное сопротивление фашистов. Сравнить его можно только с нашей защитой Москвы, когда мы стояли насмерть, или битвой за Сталинград. Почему-то, понимая и оценивая нашу стойкость под Москвой и в Сталинграде, некоторые исследователи не учитывают подобную яростную оборону противника в Берлинской операции. А это была одна из особенностей последнего сражения, которая, кстати, и объясняет наши немалые потери. Да, были недостатки и огрехи в этой операции – произошла заминка на Зееловских высотах; неоднозначно оценивается применение прожекторов. Конечно же, хотелось бы, чтобы в завершающем сражении никто не погиб – победа близка, обидно и жалко терять бойцов и офицеров, прошедших через всю войну! Однако Маниловы бывают не только в литературе, а война есть война, и без потерь она не обходится. Тут можно отметить и особый героизм наших солдат и офицеров: встать в атаку в последний день или даже час войны – очень не просто! И последняя особенность Берлинской операции – она проведена в кратчайший срок. За Москву и Сталинград мы бились несколько месяцев. А Берлин был взят за 9 дней! 21 апреля войска ворвались на окраины Берлина, а в 21 час. 50 минут 30 апреля сержант Егоров и младший сержант Канта-рия водрузили Знамя на рейхстаге и командующий 3-й ударной армией генерал Кузнецов докладывал Жукову: – На рейхстаге – Красное Знамя! Ура, товарищ Маршал! И Жуков расстроганно ответил: – Дорогой Василий Иванович, сердечно поздравляю тебя и всех твоих солдат с замечательной победой. Этот исторический подвиг войск никогда не будет забыт советским народом! С 16 апреля войска 1-го Украинского фронта вместе с войсками 1-го Белорусского (Г. К. Жуков) и 2-го Белорусского (К. К. Рокоссовский) принимали активное участие в завершающей наступательной стратегической Берлинской операции. Однако для И. С. Конева и руководимых им войск она не была завершающей. В тот момент, когда многие соединения фронта, и прежде всего танкисты, вышли на юго-западную окраину Берлина, соединились с войсками 1-го Белорусского фронта, наступавшими с северо-запада, штурмовали Берлин, раздался телефонный звонок из Москвы. Говорил Сталин: – Здравствуйте, товарищ Конев. – Здравствуйте, товарищ Сталин! Поздравляю вас с Первомаем ! – И вас поздравляю, товарищ Конев. Как у вас дела, как празднуете в Берлине? – Дела идут хорошо, товарищ Сталин. Хороший Первомай. – Молодцы. Передайте поздравления и вашим войскам. – Сталин помолчал. – Послушайте, Конев. Вы знаете, что в Праге готовится восстание? – Нет, товарищ Сталин. – Надо помочь нашим братьям. Я хотел, чтобы именно вы взяли столицу Чехословакии. Поняли? – Понял, товарищ Сталин. Малиновскому дальше, чем нам... – Причем тут Малиновский? – возразил Сталин. – Я о том, что мы ближе, чем наш друг, – сделал ударение Конев на последнем слове, давая понять, что под этим подразумевает союзников, которые тоже стремятся побыстрее войти в Чехословакию. – Жду от вас план операции по освобождению Праги. План был разработан в течение нескольких часов и на следующий день доставлен в Москву. Сталин позвонил в полночь, сообщил, что план принимается, можно приступать к реализации, но предупредил: – Город не бомбить. Надо сохранить древнюю столицу от разрушений. 1 мая в Чехословакии начались стычки жителей с оккупантами. А 5 мая в Праге вспыхнуло восстание. Фашистский наместник Франк и командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Шернер решили потопить восстание в крови. К Праге с трех сторон подтягивались немецко-фашистские войска. Восставшие по радио обратились за помощью к русским, эта помощь была немедленно оказана. За трое с половиной суток танкисты 3-й и 4-й гвардейских армий совершили марш-бросок от Берлина к Дрездену, а затем сразу же, без какой-либо специальной подготовки, овладели перевалами через Рудные горы, сбили немецкие заслоны и охватили Прагу с северо-востока и северо-запада, оберегая восставший город от трагической участи Варшавы. На рассвете 9 мая советские танкисты вместе со стрелковыми соединениями вошли в столицу Чехословакии. Злата Прага была спасена от разрушений, а ее жители – от поголовного истребления.

 

Капитуляция. Победа!

Советские воины так умело и старательно били гитлеровцев в их столице, что наконец-то спесивые фашистские генералы запросили пощады. Первый сигнал об этом поступил в 3 часа 50 минут 1 мая: на командный пуню 8-й армии прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс. Он сообщил о самоубийстве Гитлера и вручил письмо Геббельса Советскому Верховному командованию:

"Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера мы уполномочиваем генерала Кребса в следующем. Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 50 минут добровольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю впасть в оставленном им завещании передал Дёницу, мне и Борману. Я уполномочил Бормана установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери. Геббельс.

К письму Геббельса было приложено завещание Гитлера со списком нового имперского правительства. Завещание было подписано Гитлером и скреплено свидетелями. Событие было неординарное. Несмотря на поздний час, Жуков позвонил Сталину. Тот был на даче. К телефону подошел дежурный генерал, который сказал: – Товарищ Сталин только что лег спать. – Прошу разбудить его. Дело срочное и до утра ждать не может. Сталин подошел к телефону. Жуков доложил о самоубийстве Гитлера и письме Геббельса с предложением о перемирии. Сталин ответил: – Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым. Где труп Гитлера? – По сообщению генерала Кребса, труп Гитлера сожжен на костре. Верховный сказал: – Никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции, ни с Кребсом, ни с другими гитлеровцами не вести. Если ничего не будет чрезвычайного, не звоните до утра, хочу немного отдохнуть. Обратите внимание на похожесть ситуаций – когда произошло нападение Германии ночью 22 июня 194I г., Сталин спал, и Жуков просил дежурного разбудить его. И вот кончается война, немцы запросили мира, и опять Жуков поднимает Верховного с постели. Генерал Кребс хитрил, говоря о перемирии, а не о безоговорочной капитуляции. Жуков заявил: – Если до 10 часов не будет дано согласие Геббельса и Бормана на безоговорочную капитуляцию, нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет охоту сопротивляться. Пусть подумают о бессмысленных жертвах. Кребса отправили в расположение немцев. В 10 часов ответа не последовало. Жуков приказал артиллерии открыть огонь, и особенно по району рейхсканцелярии. В 18.30 войска пошли на штурм последнего убежища гитлеровского командования. В 6 часов 30 минут 2 мая генерал Вейдлинг сдался в плен. Он отдал приказ войскам о прекращении сопротивления. Немногие знают о том, что после водружения Знамени Победы на куполе рейхстага разведчиками Кантарией и Егоровым бои в этом огромном здании продолжались еще двое суток. В середине дня 2 мая сопротивление гитлеровцев в Берлине прекратилось. Умелыми совместными действиями войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов ликвидировали и окруженные группировки гитлеровцев юго-восточнее Берлина. В честь этого был издан приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный двоим славным военачальникам – Жукову и Коневу. И еще один приказ Верховного Главнокомандующего, еще один салют в этот же день, 2 мая, отмечали нашу победу. Для того чтобы разделить эти два победных салюта, первый из них, о котором сказано выше, был дан в 21 час из 224 орудий, а второй – в 23 часа 30 минут, на этот раз из 324 орудий. В истории Великой Отечественной войны это был первый салют из такого количества орудий. Надо сказать, событие было исключительное – салютовали не чему-нибудь, а взятию Берлина! Гитлеровская армия, претендовавшая на власть над всем миром, дошла до последних степеней деградации. Это состояние можно отчетливо разглядеть в той картине, которую увидел личный шофер фюрера эсэсовец Эрих Кемика, выйдя из бункера, где он находился последнее время вместе с ближайшим окружением фюрера: «...Глазам нашим представилась потрясающая картина. Смертельно усталые солдаты, раненые, о которых никто не заботился, и беженцы лежали у стен, на ступеньках лестниц, на платформе. Большинство этих людей уже потеряло всякую надежду на бегство и было безучастно ко всему происходящему». Каков итог: под заборами, под стенами, на асфальте лежат и солдаты и беженцы – то есть те, кто когда-то стройными, четкими рядами шел, сверкая алчными глазами, на Восток, и те, кто, вытягивая вверх руку в фашистском приветствии, неистово раздирали рты в крике «Хайль!». Когда-то они мечтали о восточных землях, о большой добыче, а теперь «потеряли всякую надежду на бегство». Уже и бежать некуда! Полный крах всех планов, всех намерений, всех иллюзий, всех претензий, вообще всего!.. 7 мая позвонил Сталин и сообщил Жукову: – Сегодня в городе Реймсе немцы подписали акт безоговорочной капитуляции. Главную тяжесть войны на своих плечах вынес советский народ, а не союзники, поэтому капитуляция должна быть подписана перед Верховным командованием всех стран антигитлеровской коалиции, а не только перед Верховным командованием союзных войск. Я не согласился и с тем, что акт капитуляции подписан не в Берлине, центре фашистской агрессии. Мы договорились с союзниками считать подписание акта в Ремсе предварительным протоколом капитуляции. Завтра в Берлин прибудут представители немецкого главного командования и представители Верховного командования союзных войск. Представителем Верховного Главнокомандования советских войск назначаетесь вы. Завтра к вам прибудет Вышинский. После подписания акта он останется в Берлине в качестве вашего помощника по политической части. Кончилась война, вступала в права «ее величество политика». Вопрос о безоговорочной капитуляции гитлеровцев перед всеми союзниками был решен на Ялтинской конференции. Приведу ниже письмо Трумэна Сталину от 26 апреля 1945 года, в котором он подтверждает правильное понимание вопроса о капитуляции. «I. Посланник Соединенных Штатов в Швеции информировал меня, что Гиммлер, выступая от имени германского правительства в отсутствие Гитлера, который, как утверждается, болен, обратился к шведскому правительству с предложением о капитуляции всех германских вооруженных сил на Западном фронте, включая Норвегию, Данию и Голландию. 2. Придерживаясь нашего соглашения с Британским и Советским правительствами, правительство Соединенных Штатов полагает, что единственными приемлемыми условиями капитуляции является безоговорочная капитуляция на всех фронтах перед Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами...» И все же Трумэн разрешил командованию союзников принять отдельную – сепаратную капитуляцию гитлеровцев, 7 мая 1945 года в Реймсе. Сталин немедленно отреагировал на этот факт нарушения договоренности.

"7 мая 1945 г.Секретное и личное послание премьера И. В. Сталина президенту г-ну Трумэну. Ваше послание от 7 мая относительно объявления о капитуляции Германии получил. У Верховного Командования Красной Армии нет уверенности, что приказ германского командования о безоговорочной капитуляции будет выполнен немецкими войсками на Восточном фронте. Поэтому мы опасаемся, что в случае объявления сегодня Правительством СССР о капитуляции Германии мы окажемся в неловком положении и введем в заблуждение общественное мнение Советского Союза. Надо иметь в виду, что сопротивление немецких войск на Восточном фронте не ослабевает, а, судя по радиоперехватам, значительная группа немецких войск прямо заявляет о намерении продолжать сопротивление и не подчиняться приказу Деница о капитуляции. Поэтому командование советских войск хотело бы выждать до момента, когда войдет в силу капитуляция немецких войск, и, таким образом, отложить объявление Правительств о капитуляции немцев до 9 мая, в 7 часов вечера по московскому времени".

Вот к этому времени Жуков и его штаб стали готовить все необходимое к подписанию последней, окончательной, официальной капитуляции германского командования, Много пришлось поработать начальнику тыла 1-го Белорусского фронта генералу Н. А. Антипенко. Я был близко знаком с Николаем Александровичем. Однажды он приехал ко мне на дачу в Переделкино. У генерала было плохое настроение – никак не мог «пробить» переиздание своих доработанных и расширенных воспоминаний. Не надеясь, что это осуществится, Николай Александрович подарил мне ксерокопию рукописи. Разумеется, из бесед с Николаем Александровичем и из его книг я использую некоторые факты в моем повествовании. Генералу Антипенко поручили заниматься обеспечением процедуры подписания акта о капитуляции. Прежде всего было подобрано помещение в предместье Берлина Карлсхорсте, здесь раньше находилась столовая инженерного училища. Неподалеку подобрали дом для немецких представителей. Антипенко рассказывал: «– Впервые пришлось нам заниматься „снабжением“ такого рода. Каждый, конечно, хорошо понимал, каковы были моральные переживания и материальные затруднения людей в связи с войной. Казалось бы, не до банкетов в такое время... Но ведь была завершена невиданная по масштабам война! Впервые собрались представители стран-победительниц по такому торжественному поводу. Надо было хорошо принять гостей. Днем 8 мая прибыли представители Верховного командования союзников: от американцев – командующий стратегическими воздушными силами США генерал Карл Спаатс, от англичан – маршал авиации Артур В. Теддер и главнокомандующий французской армией генерал Жан Делатр де Тассиньи. По чинам и по именам видно отношение, а точнее пренебрежение, желание принизить значимость предстоящего подписания общего акта о капитуляции. Полагалось бы прибыть первым лицам из командования союзников: Эйзенхауэру и Монтгомери. Только хорошо воспитанных французов представлял Главнокомандующий. Жуков поступал соответственно: он не поехал встречать гостей на аэродром Темпельгоф, прибывающие были не его ранга. Встречал их заместитель Жукова генерал армии Соколовский. С гитлеровцами было проще – генерал-фельдмаршал Кей-тель, адмирал флота фон Фридебург и генерал-полковник авиации Штумпф прилетели на тот же аэродром под конвоем английских офицеров. Говорят, Кейтсль, проезжая по улицам Берлина, сказал: – Я потрясен степенью разрушения! Наш офицер из сопровождения спросил: – Господин фельдмаршал, а вы были потрясены, когда по вашему приказу стирались с лица земли тысячи советских городов и сел, под обломками которых погибли миллионы людей, в том числе детей? Кейтель не привык к такому обращению, побледнел, пожал плечами и ничего не ответил. Пришло время, назначенное для официальной части, а из Москвы не поступали необходимые указания». Антипенко волновался, рассказывая об этом даже спустя много лет: «– Начались осложнения. К 15 часам 8 мая обед был приготовлен, а подписание акта о капитуляции откладывалось. Уже вечерело, а команды о созыве людей в зал заседания все не было. Несколько раз я обращался к маршалу Жукову, высказывая ему тревогу за качество обеда. Но не от него зависела проволочка, на то были причины высокого дипломатического порядка: Москва, Вашингтон, Лондон не могли договориться о процедуре принятия капитуляции... Поварам не было дела до этих переговоров, их беспокоило одно – как бы не ударить лицом в грязь и показать именитым европейцам во всем блеске русское поварское искусство». Раза два Антипенко заходил в домик Кейтеля. Он сидел за столом, накрытым более скромно. За спиной у него и у других немецких представителей стояли английские офицеры. Кейтель держал себя с независимым видом, к пище едва притрагивался. Ему предстояло с минуты на минуту быть вызванным в зал заседаний и там, перед лицом всего мира, подписать документ, который навеки пригвоздит к позорному столбу германских милитаристов, – акт о безоговорочной капитуляции. Он сидел напыщенный, вытянув шею, с моноклем в глазу. Жуков, союзники, Вышинский, Телегин и Соколовский ожидали в кабинете рядом с залом, где должно было состояться подписание акта. Наконец «'наверху», в Москве, все утрясли и дали «указания». В 24 часа союзники вошли в зал. Они сели за стол. За их спинами были флаги СССР, США, Англии и Франции. За столами (как говорит Антипенко, буквой "П") сидели военные и многочисленные представители печати. Среди них были Симонов, Полевой и другие, каждый из них в своих статьях по-своему описали эти исторические минуты. Я располагаю стенограммой, которая велась в тот вечер. Она короткая, но зато точно отражает происходившее. Когда все заняли места, Жуков сказал: «– Господа! Здесь, в этом зале, собрались по уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии – заместитель Верховного Главнокомандующего Красной Армии Маршал Советского Союза Жуков, по уполномочию Верховного Главного Командования экспедиционными силами союзников – заместитель Верховного Главнокомандующего экспедиционными силами союзников главный маршал авиации Теддер. Присутствуют в качестве свидетелей: Генерал-полковник американской армии Спаатс. От французской армии – Главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи и для принятия условий безоговорочной капитуляции от верховного главнокомандования вооруженных сил Германии прибыли уполномоченные верховного главнокомандования германской армии – фельдмаршал Кейтель, генерал-адмирал фон Фридебург, генерал-полковник Штумпф. Их полномочия на право подписи акта безоговорочной капитуляции проверены. Я предлагаю приступить к работе и пригласить сюда уполномоченных представителей от немецкого верховного главнокомандования, прибывших для принятия условий безоговорочной капитуляции». Жуков сделал паузу, дал возможность переводчикам перевести его слова. Далее Жуков велел пригласить в зал представителей немецкого главнокомандования. Их ввели. Кейтель старался быть спокойным. Картинно вскинул руку с маршальским жезлом, приветствуя присутствующих. Но Жуков тут же поставил его на место, коротко приказав: – Сядьте! В стенограмме так и зафиксировано, не «Прошу садиться» или просто «Садитесь», а именно: «Сядьте!» – Имеете ли вы на руках акт о безоговорочной капитуляции Германии, изучили ли его и имеете ли полномочия подписать этот акт? Этот же вопрос задает на английском языке главный маршал авиации Теддер. Кейтель глухо ответил: – Да, изучили и готовы подписать. Жуков встал и молвил: – Предлагаю немецкой делегации подойти сюда, к столу. Здесь вы подпишете акт о безоговорочной капитуляции Германии. Кейтель резко встал, глаза его горели ненавистью. Но, встретив жесткий взгляд Жукова, он опустил взор и покорно пошел к его столу. Монокль выпал и повис на шнурке. Лицо фельдмаршала покрылось красными пятнами. С Кейтелем подошли Штумпф и Фридебург. Кейтель сел на краешек стула, вставил монокль и дрожащей рукой поставил подпись на пяти экземплярах акта, Жуков четко сказал: – Немецкая делегация может быть свободна. Их вывели из зала. Жуков продолжал: – На этом, господа, позвольте заседание объявить закрытым. Поздравляю главного маршала авиации Теддера, генерал-полковника американской армии Спаатса, Главнокомандующего французской армией генерала Делатра де Тассиньи с победным завершением войны над Германией. Вот уж действительно строевик до мозга костей! На его месте какой-нибудь политик растянул бы процедуру и речи на несколько часов. Жуков уложился в сорок минут: в 24.00 начал, в 0.43 минуты 9 мая 1945 года завершил. Генерал Антипенко мне доверительно сказал: – В своем мемуарах я об этом не пишу, а вам, для истории, расскажу. Вышинский для Жукова подготовил длинную речь, на нескольких страницах, ее маршал должен был произнести при открытии иди при закрытии, точно не знаю, процедуры капитуляции. Но Жуков «забыл» текст этой речи в сейфе, в своем кабинете. Я думаю, он поступил так умышленно – не любил маршал длинных политических излияний. Текст стенограммы подтверждает предположение генерала Антипенко, в нем не сказано ни о вступительной, ни о заключительной речи Жукова, зафиксированы только те слова, которые в действительности произносил маршал. Вышинский, несомненно, доложил Сталину о самовольстве Жукова, и, кто знает, может быть, тогда зародилась у Генсека мысль: пора маршала убирать или отодвигать на второй план (что и было сделано в 1946 году). После официальной части начался банкет в этом же зале, только теперь столы поставили буквой "Ш" (так рассказал Антипенко). Жуков словно оттаял. Обращаясь к присутствующим, он тепло поздравил всех с победой и предложил тост за советских воинов, за воинов союзных государств, за здоровье всех присутствующих. Праздновали до 6 часов утра. Мне кажется естественным и необходимым для завершения этой главы привести полный текст «Акта о капитуляции». Это последний документ войны.

Акт о военной капитуляции германских вооруженных сил8 мая 1945 г. 1. Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени Германского Верховного Командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под немецким командованием, ~ Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному Командованию Союзных Экспедиционных сил. 2. Германское Верховное Командование немедленно издаст приказы всем немецким командующим сухопутными, морскими и воздушными силами и всем силам, находящимся под германским командованием, прекратить военные действия в 23.01 по центральноевропейскому времени 8-го мая 1945 года, остаться на своих местах, где они находятся в это время, и полностью разоружиться, передав все их оружие и военное имущество местным союзным командующим или офицерам, выделенным представителями Союзного Верховного Командования, не разрушать и не причинять никаких повреждений пароходам, судам и самолетам, их двигателям, корпусам и оборудованию, а также машинам, вооружению, аппаратам и всем вообще военно-техническим средствам ведения войны. 3. Германское Верховное Командование немедленно выделит соответствующих командиров и обеспечит выполнение всех дальнейших приказов, изданных Верховным Главнокомандованием Красной Армии и Верховным Командованием Союзных Экспедиционных сил. 4. Этот акт не будет являться препятствием к замене его другим генеральным документом о капитуляции, заключенным Объединенными Нациями или от их имени, применимым к Германии и германским вооруженным силам в целом. 5. В случае, если немецкое Верховное Командование или какие-либо вооруженные силы, находящиеся под его командованием, не будут действовать в соответствии с этим актом о капитуляции, Верховное Командование Красной Армии, а также Верховное Командование Союзных Экспедиционных сил предпримут такие карательные меры или другие действия, которые они сочтут необходимыми. 6. Этот акт составлен на русском, английском и немецком языках. Только русский и английский тексты являются аутентичными. Подписано 8 мая 1945 года в гор. Берлине. От имени Германского Верховного Командования: КЕЙТЕЛЬ, ФРИДЕБУРГ, ШТУМПФ В присутствии: по уполномочию Верховного Главнокомандования Красной Армии Маршала Советского Союза Г. ЖУКОВА по уполномочию Верховного Командующего Экспедиционными сипами Союзников Главного Маршала Авиации ТЕДДЕРА

И наконец настал день, когда в столице нашей Родины был издан последний приказ Верховного Главнокомандующего. Это был тот приказ, которого мы, фронтовики, ждали всю войну, к которому шли долгих четыре года через бои, кровь, подвиги и страдания. И поэтому мне бы хотелось этот приказ также привести полностью.

Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил. Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена. Германия полностью разгромлена. Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны. 8 ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, 30 артиллерийскими залпами из тысячи орудий. Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины! Да здравствуют победоносные Красная Армия и Военно-Морской Флот! Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза И. Сталин9 мая 1945 года".

Страна ликовала. Народы Европы, в том числе и немецкий народ, наконец-то вздохнули свободно. Салютовала победителям Москва, салютовали себе и сами войска. В часы, когда был дан салют, стреляли не только орудия r Москве, стреляли все, у кого в руках было оружие, стреляли, кричали «ура!», было всеобщее счастье Победы!

 

Портреты некоторых

победителей

Пошли годы, нет в живых многих участников сражений Великой Отечественной войны. Какие они были замечательные люди! Мне посчастливилось знать многих из них. Я расскажу здесь лишь о нескольких встречах, которые имеют прямое отношение к завершающему историческому моменту в войне. Да и сами эти люди стали личностями историческими. Пройдут еще годы, не будет и меня на этом теплом свете, но, я думаю, потомки наши с благодарностью прочтут строки о нас, живших в далекие, счастливые дни, когда мы праздновали Победу. Начну рассказ о замечательных победителях с Владимира Семеновича Антонова. Мы с ним познакомились в 1959 году в городе Ош, в предгорьях Памира. Я там командовал Отдельным горнострелковым полком, а генерал-лейтенант Антонов, будучи начальником военной кафедры в одном из институтов столицы Киргизии – Фрунзе, привозил в наш полк студентов на стажировку. Вот в те дни он мне рассказал о боях за Берлин, в которых командовал 301-й стрелковой дивизией, и подарил свою книгу «Путь к Берлину». Его дивизия брала главное здание гестапо, министерство авиации, Карлсхорст (где позднее была подписана капитуляция), Трептов-парк и другие крупные объекты. Дивизия Антонова штурмовала имперскую канцелярию и взяла последнее прибежище Гитлера – фюрербункер. Владимир Семенович рассказывал: «– Ночью и утром первого мая мы готовились к последнему штурму. В десять часов утра позвонил командир корпуса генерал Рослый, поздравил с праздником и приказал начать атаку в одиннадцать часов. После артиллерийского налета полки ворвались в сад, в северной его части в дыму и пыли просматривалось громадное бетонное сооружение. Мы тогда не знали, что это бункер фюрера. Эсэсовцы из особых частей и охраны Гитлера оказывали яростное сопротивление. Перед самым бункером они черной волной ринулись в контратаку, схлестнулись мы с ними в отчаянной рукопашной схватке. Сад имперской канцелярии кипел как адский котел. Мне плохо было видно в дыму и пыли, что происходит в саду. Я позвонил командиру полка Гумерову, он, видавший виды подполковник, коротко ответил: – В саду творится что-то невообразимое! Там все смешалось в рукопашной. Из двери, ведущей в бункер, били пулеметы. Очень кстати оказался здесь сержант Тимошенко со своей „сорокапяткой“. Пушечка маленькая, но дело сделала большое. Прямой наводкой сержант всадил несколько снарядов в пулеметные гнезда, и тут же в двери бункера кинулись бойцы взвода лейтенанта Пескова. 1054-й полк одолел эсэсовцев в саду в рукопашной! Утром пришел генерал Рослый, мы спустились с ним в бункер. Я показал наши трофеи: штандарт „Адольф Гитлер“. Тогда я, понятно, еще не знал, что на параде Победы его бросят на брусчатку к подножию Мавзолея. Вскоре прибыл и командующий армией Берзарин. Я ему передал личную карту Гитлера с последней обстановкой. Берзарин посмотрел на висевших на стенах орлов – гитлеровские символы – и приказал: – Снять этих хищников! Полки моей дивизии получили почетное название Берлинских, 301 -я дивизия была отмечена орденом Суворова 2-й степени». Следующий, с кем я познакомлю читателей, – командир прославленной 150-й дивизии, штурмовавшей рейхстаг, – генерал-полковник Шатилов. Последние годы Василий Митрофанович жил в доме на Старой площади, напротив тогдашнего здания ЦК КПСС. Место и дом престижные, здесь жили многие известные люди. На той же лестничной площадке, где была квартира Шатилова, до войны жил маршал Егоров. Я бывал у Василия Митрофановича много раз, и он мне рассказывал подробности штурма рейхстага и водружения Знамени Победы. «– В горячке боя едва не получился казус с этим рейхстагом, – улыбаясь, говорил Шатилов. – Звонит мне командир полка Зинченко, которому я поставил задачу брать рейхстаг, докладывает: – Перед нами какой-то большой серый дом, он закрывает рейхстаг. Силы на него я тратить не буду, обойду справа, а там уже будет рейхстаг. Смотрю я на карту, вроде бы большого серого дома в полосе наступления полка нет. О чем он докладывает? Спрашиваю: – Уточни, что за дом перед тобой? Кроль-опера? Не может быть – она на юго-запад от тебя. Разобрались. Оказалось – большой серый дом и есть рейхстаг. Вот так, чуть не обошли мы его в дыму сражения. Тяжелые шли бои, каждый метр с боем брали. Жалко было солдат, за несколько часов до конца войны жизни отдавали! Зинченко докладывает: – Рота Сьянова приближается к главному входу. К нему пошел комбат Неустроев – поторопить. – А где знамя Военного совета? – спрашиваю. – Рядом, на моем НП. – Так его же сразу надо водружать, как ворвутся. – Да некому этим заниматься, такой бой идет, товарищ генерал! Я решил его попугать: – Ну раз тебе некогда, передам знамя в полк Плеходанова. Он найдет подходящих людей. Зинченко тут же опомнился и про бой забыл. Как же, знамя хочет комдив забрать. Кричит в трубку: – Товарищ генерал, уже нашел нужных людей, вот они рядом со мной, боевые, опытные разведчики – сержант Егоров и сержант Кантария. Я им уже задачу ставлю. – Ну то-то же! – усмехнулся я. Военный совет армии выдал девять знамен – по одному каждой дивизии, наступавшей в центре города. Кто первый возьмет рейхстаг, тот и будет водружать знамя. Мы тогда его не называли Знаменем Победы...» Не стану пересказывать другие перипетии разведчиков и знамени на пути в рейхстаг. Сразу перехожу к тому, что узнал от полковника Зинченко. Мы с ним не только были знакомы, я даже снял о нем телефильм для передачи «Подвиг», которую вел несколько лет на центральном телевидении. Герой Советского Союза Зинченко со своим полком брал рейхстаг и был назначен первым его комендантом. «– Бои за рейхстаг были очень тяжелые, и на подступах и в самом здании. Оно огромное, сюда несколько тысяч гитлеровцев сбилось. Сопротивлялись отчаянно. Бои шли на этажах и в подвалах. Кантария и Егоров со знаменем тоже расчищали себе дорогу огнем из автоматов»... Но об эпизодах боя знаменосцев, узнаем от Кантарии. А Зинченко я спросил: – Кто придумал, кто начал делать надписи на стенах рейхстага? Может быть, ваши бойцы, как только вышли к стенам рейхстага, стали запечатлевать этот исторический момент? – Нет, мы еще вели бои внутри здания, а надписи уже появились. Я вышел из рейхстага, смотрю, уже весь низ исписан. Стали подниматься выше, на плечи друг другу вставали. А потом лестницы нашли в подвале, притащили и расписали весь дом до самых карнизов. – Жуков тоже расписался? – Да, и он, и сопровождавшие его генералы. – А как это произошло? – Первым его встретил один из моих комбатов – капитан Неустроен, а потом и я подошел, как только мне сообщили, что командующий фронтом прибыл. Жуков читал надписи на стенах, улыбался, был очень доволен. Спросил: «Как же наверх до самого потолка добрались?» Я рассказал, показал лестницы. Неустроева спросил: «Ну вы, конечно, первыми расписались?» – «Никак нет, товарищ маршал, – ответил капитан, – пока мы немцев внутри добивали, тут уже другие свои надписи нацарапали». Жуков больше часа беседовал с солдатами, которые ходили с ним вокруг рейхстага, а потом и сам расписался на одной стене... Я был в рейхстаге в шестьдесят восьмом году. Внутри, на первом этаже, немцы устроили выставочный зал. Здание еще не было капитально отремонтировано, однако снаружи стены были оштукатурены и псе росписи, в том числе и Жукова, затерты. В заключение осталась беседа с Кантарией. С ним приключился у меня сначала неприятный казус. Работал я в 1980—1986 годах главным редактором журнала «Новый мир». В одном из номеров незадачливый автор (не помню его фамилию, а комплекта журналов за те годы под рукой нет) упомянул в своей статье Кантарию как умершего после войны. Вскоре после публикации раздается звонок телефона: – Это говорит Кантария, которого вы похоронили... Нетрудно представить мое удивление, а потом и стыд, который меня охватил. Я доверился автору и полагал, что он знал подлинную судьбу героя. В общем, надо было исправлять ошибку и перед Кантария извиниться не только лично, но и публикацией в журнале. Я немедленно отправился в гостиницу «Москва», встретился с Мелитоном Варламовичем, принес извинения от имени редколлегии. А в очередном – седьмом номере журнала за 1982 год – была опубликована моя беседа с ним. Привожу эту публикацию полностью, без изменений и дополнений. "Кантария среднего роста, очень подвижный, несмотря на свои шестьдесят два года. Он не носит традиционные для грузин усы – гладко выбрит. Светлые глаза его улыбчивы и приветливы. Необыкновенно контактен. Может быть потому, что мы оба бывшие разведчики, и по годам почти ровесники, и Звезды Золотые у нас на груди, с первой минуты заговорили на «ты», как давние знакомые. С естественным для него и приятным для слушающего акцентом Кантария стал свободно и весело рассказывать: – Как жил после войны? Сам знаешь, дорогой, после войны нелегко было. Я вернулся в Очамчири, откуда ушел служить в армию. Радостное и горестное было мое возвращение. Радостно – победили! Горестно: мои односельчане, ушедшие на фронт, – их было шестьдесят один – многие погибли. – Как налаживалась жизнь? – Хороню налаживалась! Женился я на кубанской казачке Анне Илларионовне. Росли дети – сыновья Резо и Шота и дочка Циела. Сыновья водителями работают. Дочка замужем. Давно уж дед! У меня шесть внуков! – А какая у тебя мирная профессия, кем работал? – У меня самая хорошая, самая прекрасная профессия. После войны на родную землю вернулся – пять лет пахал и сеял. Потом пять лет в шахте работал в Ткварчели. А шестнадцать лет на стройках – плотником. Работать надо было. Я люблю работать. Меня за это уважают. За труд орденом Ленина наградили. Депутатом Верховного Совета Абхазии меня избрали. Вот так, дорогой. – Не потерял после войны связь с боевыми друзьями, переписывался? – Как можно потерять связь с друзьями! Не только переписывались – много раз ко мне в гости в Сухуми приезжали: командир нашей дивизии генерал Шатилов Василий Митрофанович, командир полка Зинченко, командир батальона Неустроев, разведчик Егоров. Все были. Все Герои Советского Союза. Еще ко мне в гости в Сухуми приедут. И ты приезжай, другом будешь. Запиши адрес. – А сам, Мелитон, много ездишь? – Очень много! В Москве часто бываю. В ГДР больше десяти раз был – япочетный гражданин города Берлина. Немецкие друзья наградили меня орденом Карла Маркса. Вот сейчас приехал в Москву по приглашению комсомольцев на съезд. Я ведь был комсомольцем, когда знамя на рейхстаг поднимали. В партию позднее вступил, а тогда шел на купол комсомольцем. – О чем думал, когда взял в руки знамя и понес его в зал съезда? – Волновался очень, много думал! Очень... Пожалел, что нет в живых Егорова. Вспомнил, как мы на рейхстаг в дыму, в огне поднимались. Кругом пули, осколки, понимаешь, летят.. А меня не зацепило! Четыре раза я был ранен до этого. А тут все мимо пролетели! Повезло, дорогой! Ну еще вспомнил себя молодым. Я ведь на съезд в военной форме пришел. Специально новую форму сшил. Погоны младшего сержанта надел. – А какое у тебя сейчас воинское звание? – Младший сержант. – Но ведь после войны, когда числился в запасе, должны были повысить тебя в звании. – Я сам просил, чтобы не повышали. – Почему? – Когда я шел на рейхстаг, был младший сержант. Так это всюду и записано. Пусть и останусь для всех младшим сержантом Кантарией. – Как сейчас здоровье, ранения не сказываются? – На здоровье не жалуюсь. Здоров, слушай, сам удивляюсь! И тут ранен, и тут, и тут, – он быстро показывает на руку, ногу, спину, – а все равно здоров! Гвардия, дорогой, не болеет! Мы говорили еще о многом. Мелитон был весел, шутил, энергично жестикулировал. Я смотрел на него и думал о том, что таким же он был и в дни войны, и на параде Победы. Я вспоминал своих фронтовых друзей, и мне думалось: все войсковые разведчики чем-то похожи друг на друга. Много я их видел на фронте – разных национальностей: русские, украинцы, грузины, татары, сыны других народов, внешне разные и в то же время как братья, наделены чем-то общим. Может быть, вот этой, как у Кантарии, открытой душой, веселым нравом, готовностью ради друга на все. Недаром же среди военных любой профессии, будь то летчики, танкисты или моряки, высшей оценкой человека служили слова: «Я бы с ним пошел в разведку». Мелитон Кантария из таких – верный, надежный, добрый, прочный человек!" Вот такие у меня происходили счастливые, полезные для писателя, приятные встречи с живыми еще Героями – победителями.