#img_5.jpeg

#img_6.jpeg

#img_7.jpeg

 

Владимир Киселев, Леонард Фесенко

НАРКОМ РЕВОЛЮЦИИ

Почтовый поезд в тот ноябрьский день 1917 года прибыл в Петроград с большим опозданием. Но никто этому не удивился — опоздания стали обычными. Из классного вагона неторопливо сошел невысокий, плотный мужчина с бородкой клинышком, черноволосый и чернобровый, с внимательным взглядом карих глаз. На вид ему было лет сорок. На нем было недорогое бобриковое пальто с черным плюшевым воротником, какие тогда носили небогатые интеллигенты, на голове серая барашковая шапка пирожком, в руках старенький, обшарпанный портфель. Пассажира никто не встречал.

Народу на вокзале полно, только вместо привычных городовых по перрону прохаживались солдаты и матросы с красными повязками на рукавах. Никто не обратил на пассажира внимания, а немногим более трех лет назад здесь его всегда караулили филеры царской охранки, которые видели в нем опасного врага самодержавия, неотступно следили за ним. Куда бы он ни направлялся, филеры следовали за ним по пятам. Григорий Иванович Петровский, а это был он, вспомнив о недалеком прошлом, усмехнулся. На память пришел случай.

…Как-то возвращаясь из Екатеринослава, Петровский сел в поезд. Не успел занять место, как следом нырнул шпик. Григорий Иванович сразу заметил щуплого господина в клетчатых штанах, но виду не подал. Выдержка в таких делах не раз выручала его. Когда поезд остановился, Петровский прошел на площадь, сел на скамейку. Вынул газету, посидел некоторое время выжидая. Когда филер, усевшийся неподалеку, отвлекся, Петровский перешел площадь, остановил извозчика и уехал. Шпик кинулся следом, но догнать уже не мог — другого извозчика не было. И так он не раз уходил от филеров.

О своем опыте конспирации, об этом и других случаях Петровский рассказал Владимиру Ильичу Ленину.

Чуть наклонив голову к правому плечу, весело щуря глаза, не перебивая, Ленин слушал Петровского, не скрывая своего восхищения собеседником. А потом начал заразительно смеяться.

— Ловко, ловко вы обставляете шпиков, — сказал Владимир Ильич. — Знаете, и у меня было подобное, — и Ленин рассказал, как он сам уходил от филеров.

И снова от души смеялись оба.

Большая, крепкая дружба связывала вождя революции и его верного соратника по партии и борьбе Григория Ивановича Петровского. Впервые Ленин с Петровским встретились в конце 1912 года в Кракове. Рассказывая товарищам по партии, близким, верному другу и соратнику — жене Доминике Федоровне о Ленине, Григорий Иванович признавался, что именно тогда, при первой встрече, он убедился в мудрости вождя. И позже, вспоминая о своих многочисленных встречах с Лениным, подчеркивал, что Владимир Ильич своим отношением к людям, и лично к нему, поднимал человека, вселял в него уверенность в значимости его дел для революции. Григорий Иванович часто говорил, что после бесед с Лениным вырастал в собственных глазах.

Это чувство помогало ему быть стойким в далекой сибирской ссылке, куда упрятало его царское правительство. Имя Ленина укрепляло силы Григория Ивановича, вселяло твердую уверенность в правоте дела партии. В ссылке Петровский вел большую политическую работу среди крестьян, ремесленников, солдат. По его инициативе была создана среди ссыльных подпольная организация РСДРП. Григорий Иванович организовал революционный кружок для молодых якутов.

И все же дни в ссылке тянулись утомительно, трудно. И вдруг в жизнь ссыльных, как вихрь, ворвалась весть: «В Питере революция! Царь свергнут!» Зашумел, загудел поселок. Среди политических ссыльных царило небывалое оживление. Обнимались, целовались, поздравляли друг друга.

Получив телеграмму от Доминики Федоровны о Февральской революции, Петровский, накинув на плечи полушубок, без шапки, размахивая телеграммой, побежал через сугробы к избе, где жил Емельян Ярославский.

В тот же день на собрании ссыльных выбрали ревком, в который вошли Орджоникидзе, Петровский, Ярославский и другие товарищи. В колонии ссыльных все говорили о скором возвращении на родину. Но в столицу Григорий Иванович приехал из Якутска лишь в конце 1917 года. Доминика Федоровна с сыновьями Петром и Леонидом и дочерью Антониной проживала тогда в Петрограде на Выборгской стороне. Григорий Иванович очень скучал по родным. Особенно хотелось поскорее увидеть сыновей. Дело в том, что перед самой отправкой в ссылку, уже в вагоне, он прочитал записку от Петра и Леонида. Сыновья писали:

«Отец, тебя осудили, а мы решили заменить тебя и вступили в подпольный большевистский кружок…»

И это так его обрадовало: мечта каждого отца — видеть своих детей, смело идущих по его пути.

…Петровский от вокзала шел по знакомым улицам и впервые не думал о филерах, радовался предстоящей работе.

Дверь открыла Доминика. Всплеснула руками, повисла обессиленно на плече.

— Гриша, милый, как же долго ты ехал… Здоров?

— Я голоден как волк.

— Сейчас, сейчас, я приготовлю поесть, — засуетилась Доминика. — Ты пока умойся с дороги.

Петровский после долгой разлуки внимательно осматривал квартиру, стараясь вспомнить, какой он оставил ее перед ссылкой. В комнатах было прибрано, уютно. У зеркала висели два вышитые женой рушника, фотографии сыновей, родителей. На столе — стопка книг.

— Где дети, Доминика?

— О, у них своих дел полно, — гордо ответила жена. — Оба в тебя пошли.

Пообедав и немного передохнув, Петровский засобирался.

— Извини, Доминика, пойду в «Правду» узнать, что к чему. Скажи ребятам, чтобы вечером дождались меня.

Привыкнув к его внезапному появлению и такому же неожиданному исчезновению, жена не задерживала.

В редакции «Правды» он застал Якова Михайловича Свердлова. Тот, увидев в дверях плотную фигуру Петровского, приветливо тряхнул копной густых черных волос и двинулся навстречу. Долго и крепко тряс руку Григорию Ивановичу, приятно басил:

— Мы вас заждались. Владимир Ильич уже не раз интересовался, где депутаты, — Свердлов обнял Петровского, пристально вглядываясь в его смуглое лицо, внезапно заторопился: — Идите немедленно к Владимиру Ильичу. Сейчас каждый человек дорог. Он ждет вас.

— Сейчас?

— Вот именно, не теряя ни минуты.

Яков Михайлович надел пенсне, засунул в карман френча исписанный листок бумаги. Позвал Орджоникидзе.

— Собирайтесь. Запомните, Владимир Ильич остановился на квартире у Елизаровых на улице Широкой. Это недалеко. Предупреждаю, будьте осмотрительны.

Об этом он мог не говорить. Петровский и Орджоникидзе — опытные конспираторы — со всеми предосторожностями шли на свидание с Лениным. Они сменили трех извозчиков, потом ехали трамваем, чтобы не привести за собой шпиков. И только убедившись, что «хвоста» нет, свернули на Широкую. Вот и нужный дом. Пропустив Петровского вперед, Орджоникидзе остановился у двери, на всякий случай глянул вниз — там никого не было.

— Звони, — кивнул он Петровскому.

#img_8.jpeg

Г. И. Петровский

Узнав от хозяйки, кто пришел, Владимир Ильич сам вышел в коридор.

— Ну, наконец-то сибиряки прибыли! Здравствуйте, товарищи!

И, не дожидаясь ответа, широко улыбаясь, шагнул навстречу. Первым подошел к Петровскому и расцеловал. Потом обнял Серго.

— Давайте раздевайтесь и проходите! Рассказывайте, — поторапливал их Владимир Ильич.

Выслушав Петровского, Ленин, конечно, подробно стал расспрашивать о жизни в Якутске.

В стране фактически сразу после Февральской революции установилось двоевластие, когда наряду с официальными учреждениями Временного правительства существовали и решительно влияли на все стороны жизни Советы. Ленин четко обрисовал обстановку в партии и в Петрограде, расстановку сил и выразил уверенность в росте влияния Советов рабочих и солдатских депутатов, которые были созданы самими массами.

Петровский и Орджоникидзе вышли от Ленина радостными, окрыленными, уверенными, зная, что им надо делать.

Григорий Иванович еще несколько раз встречался с Лениным. По его совету Григорий Иванович уехал из Петрограда в Донбасс, чтобы там помочь местным организациям мобилизовать рабочих, крестьян и солдат на борьбу с буржуазным правительством Керенского, на завоевание и передачу всей власти Советам.

В последний вечер перед отъездом из Петрограда семья собралась за чаем. Доминика поставила самовар, Антонина помогала ей накрывать на стол. Пришли сыновья: рослые, красивые. Старшему Петру исполнилось семнадцать лет, Леониду — пятнадцать. Но он не хотел отставать от старшего брата.

Петровский рассказал о последних встречах с Лениным. О том, что собирается ехать на Украину.

— А вы что думаете делать?

— Отец, мы записались в Красную гвардию.

— Значит, решили стать солдатами революции. Справитесь? — Петровский пытливо посмотрел на ребят.

— Можешь быть спокойным, не подведем.

Слово они сдержали. В июльские дни, скрываясь от ищеек Временного правительства, Ленин вынужден был уйти в последнее подполье. Вместе с другими наиболее преданными красногвардейцами братья были назначены в отряд, которому было поручено охранять Ленина. Григорий Иванович мог гордиться ими. Всей своей жизнью молодые революционеры оправдали надежды отца. Оба участвовали в семнадцатом году в организации Союза молодежи в Петрограде. В гражданскую войну Петр находился в самом горниле борьбы: был председателем ревкома при обороне Уральска, комиссаром 22-й стрелковой дивизии. Леонид сражался в знаменитом корпусе Гая. После гражданской войны он окончил академию Генштаба, командовал Первой пролетарской дивизией. В годы Великой Отечественной войны генерал-лейтенант Л. Петровский командовал 63-м стрелковым корпусом. Геройски погиб в боях с фашистами.

…Прошлое, прошлое, оно всегда с нами. О многом передумал Петровский, многое вспомнил в поезде.

Ни жена, ни сыновья не знали на этот раз о его возвращении из Донбасса. Так было надо, поэтому никто и не встречал на вокзале.

В эту поездку, как и всегда, поручение Владимира Ильича Петровский выполнил. Шахтеры прислушались к голосу большевиков, пошли за ними. Несмотря на яростное сопротивление меньшевиков, сначала в Мариуполе и Краматорской, а затем и в других промышленных районах рабочие взяли власть в свои руки.

Весть о победе в Петрограде Великой Октябрьской социалистической революции застала Григория Ивановича в Никитовке. Трудовой народ ликовал. Но на Украине были и другие силы, которым победа революции была не по нутру. Не скрывая ненависти к Советской власти, промышленники, владельцы рудников саботировали решения Советов о введении на предприятиях восьмичасового рабочего дня, отказывались выполнять требования рабочих комитетов. Они считали себя по-прежнему полновластными хозяевами заводов, шахт и держались за старые порядки. А когда убедились, что с рабочими шутки плохи, начали сокращать выплавку стали и чугуна, ссылаясь на нехватку руды. Самовольно закрывали шахты.

На огромном митинге, на который пришли тысячи рабочих, требовавших призвать хозяев к порядку, Петровский решительно заявил:

— Так дело не пойдет, конец этому произволу может положить только передача всей власти Советам рабочих и солдатских депутатов.

Петровский великолепно понимал: нужно как можно быстрее отобрать у капиталистов предприятия, национализировать их. В противном случае Республика останется без топлива, металла. Этого нельзя было допустить. Рабочие направили Петровского к В. И. Ленину, чтобы посоветоваться, как быть? И, если можно, просить помощи. Провожаемый рабочими, Григорий Иванович выехал в Петроград. Но по дороге на несколько дней задержался в Харькове, чтобы принять участие в общегородской партийной конференции. На ней обсуждался вопрос о поддержке ленинской линии развития социалистической революции на Украине. Дело в том, что меньшевики, украинские националисты пытались убедить народ, особенно фабрично-заводских рабочих, что с революцией на Украине не следует спешить. Они доказывали, что на Украине еще нет тех условий, которые якобы имеются у русского пролетариата. Подобные разговоры были только на руку капиталистам и помещикам. Петровский, как верный ленинец, выступил на конференции и обличил меньшевиков, с железной логикой доказал делегатам:

— Подобные разговоры этих, с позволения сказать, товарищей, не что иное, как заведомая ложь и обман. — Голос Петровского звенел, словно натянутая струна. Вглядываясь в лица рабочих, он видел, как они ловили каждое его слово. — Порождать неверие в социалистическую революцию, — продолжал он, — значит предавать народ!

Последние слова потонули в гуле голосов: «Правильно! Да здравствует товарищ Ленин!»

Из Харькова Григорий Иванович сразу поехал в Петроград. Проводить его на вокзал пришли Артем (Сергеев) и Рухимович — руководители харьковских большевиков.

— Передайте привет товарищу Ленину от харьковского пролетариата, — попросили они на прощание. — Расскажите в Центральном Комитете об обстановке на Украине, о том, что сами слышали и видели.

Петровский махнул товарищам рукой и вошел в вагон. И вот он снова в Питере.

С вокзала Григорий Иванович, не заезжая домой на Выборгскую сторону, отправился в Смольный пешком. Как и в июне после возвращения из ссылки, ему очень хотелось поближе увидеть революционный Петроград, подышать воздухом революции. Не спеша шел он по Невскому, мимо магазинов с зеркальными витринами, пустых мясных лавок, булочных. Его внимание привлекали тумбы, обклеенные воззваниями, постановлениями, декретами, прокламациями. По Невскому по-хозяйски маршировали отряды красногвардейцев, балтийских матросов. Шествовали демонстранты с красными флагами, лозунгами, транспарантами. Это волновало, вселяло уверенность в победе. Но Петровский заметил не только манифестации, торжественные шествия. Он видел и длинные очереди возле булочных. За хлебом люди, видимо, часами стояли на пронизывающем ветру.

По предложению Петровского из Никитовки в Петроград рабочие отправили несколько вагонов с пшеницей. «Это капля в море для миллионного города», — подумал он, вглядываясь в серые лица женщин.

Григорий Иванович почувствовал, что начинает зябнуть, поднял воротник пальто, пошел быстрее. Движение согрело его. Но в Смольный Петровского не пустили солдаты пулеметного полка, несущие охрану штаба революции. Часовой с винтовкой преградил ему путь:

— Пропуск, товарищ!

— Нет, дорогой, у меня пропуска, вызывай начальство.

Пришел комендант Смольного Мальков. Узнав Петровского, поздоровался:

— Идемте, провожу в приемную Совнаркома.

В этот момент там появился Ленин.

— Как раз вовремя! — встретил его Владимир Ильич. — Мы решили назначить вас наркомом внутренних дел. Рыков сбежал с этого поста.

— Владимир Ильич! — взмолился Петровский. — Назначьте другого товарища, а я буду его помощником.

— Во время революции от назначений не отказываются, — сказал Ленин и шутя добавил: — Дать Петровскому двух выборгских рабочих с винтовками, они его отведут в министерство внутренних дел, пусть тогда попробует отказаться. Прошу, — Владимир Ильич показал на дверь кабинета. — Заходите!

Петровский рассказал о работе большевиков на Украине, о том, какие задачи на данном этапе решают Советы. Передал просьбу харьковских товарищей прислать опытных партийных работников для налаживания работы Советов. По поводу национализации предприятий Владимир Ильич сказал:

— Такой декрет готовится.

Внимательно посмотрел на Петровского, на его уставшее лицо, спросил:

— У вас где семья, Григорий Иванович?

Не ожидая, что это может интересовать Ленина, Петровский смутился.

— В Питере все. Дома я еще не был.

— А вот это никуда не годится, они же волнуются, ждут, — пожурил Ленин и тепло добавил: — Хорошие сыновья у вас, настоящие революционеры, передайте им и всем вашим мои наилучшие пожелания.

— Спасибо.

— Как со здоровьем? — справился Ленин. Услышав, что здоровье нормальное, искренне порадовался: — Великолепно!

Владимир Ильич вкратце объяснил Петровскому, как представляет работу наркомата.

Не терпящую отлагательства задачу наркомата Ленин видел в организации Советской власти по всей России, во всех уездах и волостях. Установить прочную связь всех высших органов власти с местными Советами рабочих и солдатских депутатов, чтобы они взяли на себя руководство всеми сторонами местной жизни, проводили в деревне и в городе декреты и постановления ВЦИКа и Совета Народных Комиссаров.

— Дел у нас на повестке дня, как видите, архимного, — говорил Ленин. — А в вашем наркомате — особенно. Товарищи мне рассказывали о безобразиях, которые творятся в губерниях, даже в Петрограде, грабежах, насилиях. Имейте в виду: жулики наряду с богатеями — главные враги социализма. Их необходимо взять под особый контроль и расправляться беспощадно при малейшем нарушении правил и законов социалистического общества. Учтите это.

Наркомат внутренних дел должен был заняться и охраной общественного порядка, организацией новой, Советской милиции. Еще 10 ноября, через три дня после Октябрьского вооруженного восстания, по указанию В. И. Ленина от имени Наркомата внутренних дел было распространено Постановление об образовании рабочей милиции. Оно гласило:

«1. Все Советы Рабочих и Солдатских Депутатов учреждают рабочую милицию.

2. Рабочая милиция находится всецело и исключительно в ведении Совета Рабочих и Солдатских Депутатов.

3. Военные и гражданские власти обязаны содействовать вооружению рабочей милиции и снабжению ее техническими силами вплоть до снабжения ее казенным оружием.

4. Настоящий Закон вводится по телеграфу».

В память об этом событии ежегодно 10 ноября в нашей стране отмечается День Советской милиции.

В ведение наркомата Передали коммунальное хозяйство, медицинское и ветеринарное управления, иностранный отдел, ведавший всеми делами иностранцев в стране. Многие другие первостепенные задачи возлагались на НКВД, в том числе и продовольственное снабжение Петрограда.

30 ноября по предложению В. И. Ленина СНК рассмотрел кандидатуру Григория Ивановича Петровского на пост наркома внутренних дел РСФСР и принял декрет о его назначении.

В коллегию Наркомата внутренних дел вошли: М. К. Муранов, И. С. Уншлихт, Ф. Э. Дзержинский, М. И. Лацис, М. С. Урицкий, А. Г. Правдин, В. П. Антонов-Саратовский и другие опытные партийные работники. Заместителем наркома внутренних дел был назначен Феликс Эдмундович Дзержинский. На ордерах, подписанных им, указывалась должность: «Товарищ наркома внутренних дел». Ранее так называли заместителя министра.

— Нам надлежит сегодня же принять дела и покончить раз и навсегда со старым министерством внутренних дел, — объявил Петровский на первом заседании коллегии. — По данному предложению вопросы есть? Принято единогласно. И второй вопрос, — Петровский смущенно покашлял. — Среди нас есть некурящие товарищи. Я бы просил учесть это и не курить в комнате, то есть в наркомате, — поправился Петровский. — А сейчас поедем в министерство и приступим к приему дел.

— Когда-то мы предпочитали не иметь дела с этим учреждением, — пошутил Лацис.

— А теперь, назло врагам, будем управлять им, — ответил решительно Дзержинский.

Петровский встал, поправил дужки очков. Оделся.

— Пошли, товарищи!

Члены коллегии вместе с Петровским в шикарном «роллс-ройсе», на котором еще недавно ездил брат царя великий князь Михаил, подъехали к зданию министерства. Поблескивая серебряными фарами, черным лаком, автомобиль с членами коллегии НКВД остановился у подъезда. Заслышав шум мотора, из-за тяжелой дубовой двери появился седобородый швейцар. В черной шинели с золотыми галунами и позументами он застыл, как изваяние.

Петровский, Дзержинский, Уншлихт и Лацис прошли мимо швейцара в вестибюль. Под высокими сводами гулко отдавались их шаги. Поражали великолепие и пустота здания. От беломраморных лестниц, пыльных ковров, затянутых паутиной хрустальных люстр несло нежилым духом.

Петровский зябко поежился, словно очутился в склепе.

— Скажите, любезный, — обратился он к важному швейцару, — есть здесь кто-нибудь из старших чиновников?

— Их превосходительство товарищ министра-с и его помощник в кабинете изволят заниматься, — по-военному браво ответил швейцар.

— Спасибо, братец. Докладывать не нужно, — остановил Петровский швейцара. — Сами доложимся. А что чиновников не видно?

— Так что бастуют-с. Стало быть на службу не являются.

— Понятно.

Члены коллегии вошли в кабинет. Первое, что они увидели, был большой стол, накрытый зеленым сукном. Массивные обитые кожей старинные кресла. У стола никого не было. Но возле окна стояли два пожилых господина.

Члены коллегии посторонились, пропуская Петровского к столу.

— Здравствуйте! Я Петровский, нарком внутренних дел. Вот мой мандат, прошу ознакомиться, — Григорий Иванович положил на стол сложенный вчетверо лист бумаги.

«Превосходительства» прочли мандат и с недоумением и нескрываемым любопытством бесцеремонно разглядывали наркома и его спутников.

Петровский выдержал этот взгляд.

— Граждане, с завтрашнего дня предлагаю вам приступить к работе. Советская власть и я, как нарком, опытных чиновников приглашают сотрудничать.

Лица у чиновников перекосились, словно от зубной боли, а потом густо покраснели. Один из них буквально взревел:

— Пулю скорее пущу себе в лоб, чем пойду к вам!..

— В таком случае — не смею задерживать, — выпрямился Петровский. — Искренне сожалею.

Члены коллегии с Григорием Ивановичем прошли по кабинетам. В помещениях было пусто, ни одного человека не встретили. В канцелярии лежали нераспечатанные пакеты, письма, пачки неразобранных бумаг. Лацис прошел к шкафам, подергал за ручки.

— Закрыты! — резюмировал он. — В знак протеста, видимо, чиновники унесли ключи с собой. Мы еще повозимся с ними.

Лацис оказался прав. В наркомате на первых порах согласились работать лишь мелкие служащие: охрана, вахтеры, курьеры, сторожа.

Григорий Иванович доложил о визите в министерство Ленину. Тот нахмурился, быстро встал из-за стола, подошел вплотную к Петровскому, дружески положил руку на плечо.

— Нужно срочно принимать решительные меры, — сказал Ленин. И повторил: — Решительные…

И меры были приняты. Не в характере Петровского затягивать решение вопроса.

— Для разбора дел, — вспоминал он, — под конвоем в течение месяца вынуждены были мы возить в Наркомвнудел старых чиновников, пока не был создан новый аппарат.

Сформировать НКВД в основном помогли рабочие Путиловского завода. На работу в наркомат пришли моряки Балтийского флота, наиболее грамотные солдаты столичного гарнизона. Ближайшим помощником Петровского стал видный работник партии В. А. Тихомирнов. Организацией милиции занялся член партии с 1912 года, стойкий большевик А. М. Дижбит, латыш по национальности.

Об этих первых и самых трудных шагах Петровский рассказывал:

— Многого мы тогда себе не представляли. Вначале нам казалось все просто — сломать старый аппарат, а на его месте создать совсем новую систему организации власти. Но как это сделать, мы еще тогда не знали. А жизнь настоятельно требовала ответов на многие вопросы, возникавшие на местах, причем вопросы эти часто нуждались в незамедлительном решении. Подчас не знали, как приступить к делу. Помню, что я весьма просто «решил» вопрос о том, как быть с такими учреждениями, как сенат, синод и некоторые другие дворянские сословные учреждения: повесили на дверях этих учреждений замки… и все. Узнав об этом «решении», Ленин рассмеялся, а потом указал мне, что прежде, чем закрывать, надо было изучить их деятельность, узнать работавших там людей и честных, желающих с нами сотрудничать, привлечь.

Снова открывать эти учреждения, конечно, не пришлось, но ленинское замечание послужило хорошим уроком сотрудникам наркомата.

В системе советского государственного аппарата НКВД Владимиром Ильичем отводилась особая роль в укреплении Советской власти, завоеваний революции. И чтобы понять, почему В. И. Ленин предложил на пост наркома внутренних дел Г. И. Петровского, вернемся еще раз к тем дням.

Ленин встретил Петровского в Смольном случайно. Рекомендовали на пост наркомвнудела нескольких товарищей. Однако на кандидатуре Петровского Владимир Ильич остановился не случайно. Видимо, он давно уже обдумал это. Во главе наркомата, которому в первую очередь надлежало заниматься строительством советского государственного аппарата, решать многие практические вопросы, должен был находиться человек, вышедший из гущи народа, хорошо знавший жизнь рабочих, пользующийся их безграничным доверием и поддержкой. Отвечал ли этим требованиям Петровский?

Григорий Иванович родился 4 февраля 1878 года в селе Печенеги под Харьковом в семье портного. Григорий был еще маленьким, когда отец в поисках работы переехал с семьей в Харьков. Вскоре от тяжелой работы заболел чахоткой и умер. У матери на руках остались двое детей. Гриша рос трудолюбивым, охотно помогал матери. Когда он подрос, мать отдала его в начальную школу при семинарии. Три года проучился Григорий. Но за учение надо было платить, а в доме часто денег не было даже на хлеб. И мать отдала его учеником в слесарно-кузнечную мастерскую. Жалованье Грише не платили, так было принято: ученик работает за еду, которую ему дает хозяин, и за то, что учит ремеслу. Но получить специальность, на что надеялась мать, ему не пришлось. Петровский пожаловался, что мастер грубо обращается с учениками, даже бьет их. Так подростком Петровский впервые восстал против несправедливости, за что и был выгнан хозяином.

Долгое время он не мог найти работы. Наконец Григорию удалось устроиться в инструментальную мастерскую при мостовом цехе Брянского металлургического завода, ему положили жалованье — тридцать копеек в день. Конечно, деньги не ахти какие, но это был твердый заработок. Здесь он научился токарному делу.

На Брянском заводе Петровский познакомился с высланным из Петербурга в Екатеринослав известным рабочим-революционером Иваном Васильевичем Бабушкиным. Бабушкин создал в Екатеринославе подпольный комитет РСДРП. В него вошел Петровский, которого Бабушкин называл своим главным помощником. Григорий брал пример со своего учителя, стремился во всем походить на него — человека большой культуры, несгибаемой воли и веры в торжество революции.

Петровский научился от него уходить от шпиков, проводить беседы с рабочими, прятать и передавать запрещенную литературу, писать и печатать листовки. На квартире у Петровского были устроены склад нелегальной литературы и типография. Он и его жена Доминика прекрасно понимали, на что идут, что им грозит, если полиция найдет у них типографию. Григорий Иванович был уверен в жене, как в себе, она не побоится никакой опасности ради борьбы за дело рабочих. Доминика дежурила, когда работала типография, чтобы не наскочили агенты охранки, прятала и передавала листовки. Всю жизнь она прошла рука об руку с Григорием Ивановичем, помогая ему в революционной борьбе и в жизни. Она ни разу не посетовала на свою судьбу.

Политическая деятельность Петровского не осталась не замеченной охранкой. В донесении Екатеринославского жандармского управления от 27 сентября 1900 года сообщалось по начальству в Петербург, в департамент полиции:

«Г. И. Петровский ведет с 1898 года систематическую пропаганду среди рабочей молодежи в селе Кайдаках, снабжая ее нелегальными изданиями…»

В Кайдаках жила семья Петровского и семьи рабочих Брянского завода.

В 1900 году Григория впервые арестовали и бросили в одиночную камеру. Затем последовал еще ряд арестов. Весной 1905 года рабочие избрали Петровского сначала в делегатское собрание, а позже — и в состав первого заводского комитета, который сыграет важную роль в развитии революционного движения в городе. Признанным вожаком рабочих Брянского завода становится Петровский.

Итак, выдвигая Петровского на пост наркома внутренних дел, Ленин был уверен, что Григорий Иванович знает жизнь рабочих, их думы, пользуется их уважением.

Но одного пролетарского происхождения было еще недостаточно, чтобы доверить такой ответственный пост, как руководство НКВД. Для Владимира Ильича, видимо, не менее важным было, чтобы пролетарские руководители были авторитетными и в глазах передовой интеллигенции, старых специалистов, которых партия привлекала к строительству нового общества. Петровский отвечал и этим требованиям.

Имя Григория Ивановича многим представителям передовой русской интеллигенции было известно еще до Великой Октябрьской революции. В 1912 году он был избран депутатом в IV Государственную думу. Каждое выступление Петровского с трибуны думы призывало народ к борьбе с царизмом за свои права и свободу. Вся Россия слушала речи Петровского. В каждом выступлении с думской трибуны Петровский активно отстаивал права и интересы народа.

Владимир Ильич сам много раз помогал Петровскому составлять думские речи.

— Ленин особенно интересовался, — вспоминал впоследствии Петровский, — как я делаю доклады на подпольных собраниях, составляю ли конспекты. Я подробно рассказывал ему обо всем. Ленин одобрил и построение, и содержание моих выступлений, сделал кое-какие замечания…

В 1914 году полиция арестовала рабочих депутатов Государственной думы и устроила над ними судилище. На этом нашумевшем процессе Петровский даже под угрозой смертной казни не побоялся царских судей и выступил с обличительной речью против царизма. О его мужественном поведении узнала вся передовая Россия. Суд приговорил рабочих-депутатов к пожизненному поселению в Сибири, в далеком Туруханском крае.

Яков Михайлович Свердлов, восхищаясь поведением Петровского на суде, писал одному из товарищей по революционной борьбе:

«…Что за хороший тип Петровский! Прелесть! Удивительная чистота, искренность, преданность своему долгу, делу. Именно таким он и остался у меня в памяти по личным впечатлениям. И рос он прямо-таки на глазах. Письма его обнаруживали этот рост. За него не страшно. Он удержится на высоте…»

Да, Григорий Иванович Петровский, верный ленинец, всегда был на высоте. Ленин это учитывал. Помимо строительства, создания органов Советской власти снизу доверху на Наркомат внутренних дел была возложена и другая важная задача — борьба с контрреволюцией. И та и другая для Советской Республики были первостепенными. Одно ясно: успешно бороться с врагами революции мог человек кристально честный, политически зрелый, храбрый и мужественный.

Петровский уже к этому времени имел немалый опыт вооруженной борьбы, который приобрел еще на баррикадах 1905 года. В октябре 1905 года в Екатеринославе полицейские и казаки расстреляли рабочих, которые вышли на демонстрацию. Когда после первых залпов конные казаки начали топтать людей конями, бить нагайками, многие дрогнули, побежали. Но нашлись смельчаки, которые вступили в рукопашную схватку, пустили в ход камни с мостовой. Петровскому с товарищами удалось отобрать у полицейских револьверы. Они ответили на насилие огнем, призвали рабочих строить баррикады.

Первыми призыв большевиков поддержали на Чечелевке — в рабочем районе города. Здесь шел уже настоящий бой. Рабочие дружины ответили на огонь карателей стрельбой из охотничьих ружей и револьверов. Тогда-то и возникла знаменитая «Чечелевская республика». Она просуществовала немногим более месяца, но наглядно продемонстрировала силу народа.

Самую большую баррикаду соорудили на Первой Чечелевской улице. С фронта и на флангах восставшие рабочие выкопали глубокий ров, протянули поперек улицы проволоку для защиты от конных жандармов и казаков. Сражалось на баррикаде несколько сот человек. Руководили обороной Петровский с товарищами.

Бой не прекращался. Отбив очередную атаку, защитники получили небольшую передышку. Солдатам не очень-то хотелось лезть под выстрелы рабочих.

Неожиданно на баррикаде Петровский встретил жену — Доминику Федоровну. Вместе с другими женщинами она подносила патроны, перевязывала раненых, насыпала земляной вал. Любуясь, как она ловко работает, Петровский радостно окликнул:

— Доминика! Как ты сюда попала? Тебе тут нельзя, стреляют…

Услышав родной голос, Доминика воткнула лопату, поправила клетчатый платок и бросилась к Григорию.

— Здравствуй, родной! Жив!!!

Они не виделись уже несколько дней, с той минуты, как началось восстание. Григорий взял ее за руку, прижал к себе.

— Гриша, отпусти, неудобно, — радостно проговорила Доминика. — Не гони меня, я буду со всеми.

Не имея достаточно оружия, связи и поддержки из других городов и сел, рабочие дружины не могли отбить атаки регулярных войск. Восставших разгромили. Но дни борьбы для рабочих не прошли бесследно. На баррикадах закалилась их воля, а опыт уличных боев им пригодился в 1917 году. Пригодился он и Петровскому.

И вот теперь он — нарком внутренних дел.

Сразу же после назначения на эту должность он со всей страстью приступил к новой работе.

Город жил тревожно. На улицах шумела необузданная толпа. Нехватка хлеба, мяса и других продуктов питания вызывала недовольство и даже открытые выступления несознательной части населения. В Петрограде не было топлива, не работали электростанции, улицы почти не освещались. Этим пользовались уголовники. Еще 18 марта 1917 года Временное правительство издало указ о полной амнистии всех бандитов, грабителей и убийц, которые были осуждены до Февральской революции. Уголовники буквально заполонили город. Выйдя из тюрем, они тут же взялись за старое. Газеты пестрели сообщениями о дерзких грабежах, насилиях, убийствах, налетах на магазины. Не лучше вели себя и анархисты: начались погромы винных складов. Дело дошло до грабежа винных складов Зимнего дворца. В этих налетах участвовала часть солдат и матросов, спровоцированных анархистами. Рабочая милиция не в состоянии была контролировать порядок в городе. По указанию Петровского для борьбы с беспорядками создавались специальные отряды Красной гвардии.

Беспорядки были на руку контрреволюционным элементам, которых было достаточно в Петрограде. Они ждали момента, чтобы ударить революции в спину. Белогвардейские офицеры создали подпольные боевые организации «Союз спасения родины», «Военная лига» и другие. Они уже стали переходить к открытым действиям.

На темной улице белогвардейцы обстреляли автомобиль В. И. Ленина. К счастью, пули не задели Владимира Ильича, но нападавшие серьезно ранили ехавшего вместе с Лениным швейцарского социал-демократа Фрица Платтена. А спустя несколько дней неизвестными был остановлен автомобиль Наркомвнудела, в котором в этот раз вместе с Петровским ехали сотрудники наркомата. Угрожая оружием, налетчики обыскали Петровского и его товарищей. У члена коллегии Правдина нашли пистолет и хотели его расстрелять. К счастью, на шум подошел красногвардейский патруль. Завидя его, налетчики бросились врассыпную и через проходные дворы скрылись. Задержать никого не удалось.

Эти случаи обсуждались на заседании Совнаркома.

Как всегда подтянутый, решительный и немногословный, Петровский встал и попросил слова.

— Незамедлительно предлагаю в Петрограде ввести военное положение. А налетчиков и грабителей расстреливать на месте. Для охраны квартир привлечь население.

— Меры крутые, но другого пути у нас нет, — поддержал Дзержинский.

— Предложение Петровского принимается! — одобрил Владимир Ильич.

Отныне движение по городу разрешалось до определенного часа, красногвардейским патрулям и милиционерам предоставлялось право задерживать каждого подозрительного человека.

20 декабря 1917 года Совет Народных Комиссаров постановил образовать Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с заговорами, контрреволюцией и саботажем. ВЧК возглавил Феликс Эдмундович Дзержинский, одновременно оставаясь членом коллегии НКВД. С этого дня НКВД и ВЧК будут работать вместе, раскрывая заговоры, борясь против шпионов, бандитов, хулиганов, спекулянтов.

Свой первый удар чекисты совместно с милиционерами нанесли по Торговому дому Александровых в Петрограде. В этом доме под безобидными вывесками торговых залов действовал крупный спекулятивный центр. Спекулянты ловко заметали следы. Торговцы доставали мандаты различных советских учреждений. В то время сделать это было не так уж трудно. Каждая организация имела свои печати, а в советские учреждения пробралось немало жуликов и врагов, которые помогали спекулянтам. По всей стране они создавали разветвленную сеть скупщиков золота и ценных бумаг. Более того, связи из Торгового дома уходили за границу.

Наружная служба милиции, давно наблюдавшая за спекулянтами, с обыском не спешила, чтобы не спугнуть главарей. О своих наблюдениях сообщили чекистам. Те в скором времени убедились, что в Торговом доме настоящее гнездо контрреволюции.

Посоветовавшись с Петровским, Феликс Эдмундович поставил задачу Я. Х. Петерсу — своему ближайшему помощнику:

— Операцию надо провести так, чтобы враги сразу почувствовали силу чекистов, наше пролетарское возмездие. Когда главари будут в сборе, здания оцепить и без особого шума всех взять живыми.

— Я это предусмотрел, — по-военному ответил Петерс. — Думаю, что удар будет что надо.

Дом окружили еще с вечера, когда главари были в сборе. Чекисты и милиционеры перекрыли все входы и выходы. Тщательно осмотрели помещения. В огромных подвалах, где хранились товары, чекисты нашли спрятанные в тайниках золото, платину, бриллианты… Стоимость ценностей составила миллион золотых рублей.

С каждым новым днем, прожитым Советской Республикой, возрастала роль милиции в охране общественного порядка. Петровский особое внимание обращал на подбор кадров, на связь милиции с трудящимися. Выступая перед сотрудниками наркомата, работниками Советов, он подчеркивал:

— Главное для деятельности милиции — это приобщить трудящееся население к несению обязанностей по охране Советского государства. Достижение и осуществление этой задачи и будет воплощением идеи истинно народной милиции.

В марте 1918 года над красным Питером нависла угроза окружения. К городу стремительно продвигались немцы. Ими уже был занят Псков. В этих условиях Совнарком принял решение о переезде Советского правительства в Москву. Организация эшелонов и их охрана были поручены сотрудникам НКВД и ВЧК. 11 марта правительственный поезд, в котором ехал Владимир Ильич и другие члены правительства, благополучно прибыл в Москву.

Петровский быстро организовал работу наркомата на новом месте. Теперь под его руководством в наркомате работало свыше 400 преданных революции сотрудников. Наркомвнудел сохранил за собой руководство губернскими исполкомами, строго следил за тем, чтобы все распоряжения Совнаркома и указания Ленина проводились в жизнь.

Забот по-прежнему у Петровского было много. Молодая Советская Россия на фронтах отбивалась от наседавших белогвардейских армий. А в тылу у Республики действовал еще один страшный враг — голод. Он был не менее грозной опасностью, чем война. И трудно было сказать, от чего больше погибало людей — от пуль или от голода.

— Хлеба! — плакали дети.

— Хлеба! Дайте хлеба! — просили матери.

— Хлеба! Без хлеба не можем работать, — умоляли истощенные голодом рабочие.

Не проходило дня, чтобы в Совнаркоме под председательством Ленина не обсуждали, как преодолеть голод: думали, спорили, решали, в каких губерниях и как взять хлеб.

Партия большевиков понимала: война и голод связаны между собой — чем меньше хлеба у Советской власти, тем активнее капиталисты и помещики будут наступать на революцию. Голод они использовали и будут использовать для подрыва Советской власти.

— На заседаниях Совнаркома постоянно обсуждались меры борьбы с голодом, — вспоминал Петровский. — Помню, мы, наркомы, как и все, получали только осьмушку хлеба, да к тому же такого плохого, что его запах вызывал тошноту. Но запасов и этого хлеба в Петрограде и в Москве оставалось на 4—5 дней. Борьба за хлеб становилась важнейшей проблемой дня.

А хлеб в стране был. Но он находился в основном у кулаков, которые не признавали Советскую власть. Они втридорога продавали хлеб спекулянтам, мешочникам, самогонщикам. Вопрос стоял так: нужно принимать самые строгие меры против кулаков, прятавших хлеб, или рабочие и деревенская беднота погибнут от голода. Нужно было силой взять хлеб у сытых, чтобы снабдить им голодных.

Борьба за хлеб становилась борьбой за социализм. Чтобы победить голод и врагов, чтобы кормить рабочих и Красную Армию, декретом Совета Народных Комиссаров в стране была объявлена продовольственная диктатура. Учитывая всю важность вопроса, Петровский через журнал «Вестник НКВД» обратился с воззванием к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, работникам милиции. Он призывал их оказывать на местах всемерную помощь продовольственным отрядам в изъятии излишков хлеба у кулачества. Он был одним из тех, кто предложил создавать на заводах и фабриках продовольственные отряды. Они не только заготовляли хлеб, но и доставляли его на станции и пристани к поездам и пароходам, охраняли склады с зерном.

Вместе с наркомом продовольствия А. Д. Цюрупой Петровский занимался организацией продовольственных отрядов, их оснащением. Вглядываясь в суровые лица рабочих-продармейцев, он понимал всю опасность, которая поджидала отряд. Но не это смущало их, а, как признались, насилие, которое предстоит совершить против крестьян. Это опасное заблуждение нужно было развеять. И Петровский попросил внимания, заговорил просто:

— Товарищи, не должно быть никакой жалости к кулаку, ибо речь сейчас идет о жизни и смерти Республики. И выбросьте из головы, изъятие излишков — это не грабеж, а революционная необходимость. Все силы мы сейчас направляем на борьбу с голодом.

Рабочие согласно закивали, лица у них посветлели.

В стране фактически шли две войны — гражданская и война за хлеб. За 1918 год заготовили 30 миллионов пудов хлеба, не так уж много, но за него от рук кулаков погибло 7309 продармейцев. Большие потери несла милиция. Такова была цена за хлеб.

Петровский постоянно контролировал хлебные заготовки, запрашивал губернские Советы, как они выполняют чрезвычайное постановление Совета Народных Комиссаров о хлебе.

— Решительней боритесь с мешочниками! — требовал нарком от милиции. — Они, как навозные жуки, проползают через заставы и вывозят из деревни хлеб, а в городе продают его втридорога.

Не такой безобидной была деятельность этих, как могло показаться, мелких хищников: за год через их руки прошло 66 миллионов пудов хлеба — вдвое больше, чем его заготовили продотряды.

Петровский решил, что следует подумать о формах борьбы с мешочниками.

…В работе НКВД все было новым, многое неизвестным. И от наркома, и от рядового сотрудника требовались инициатива и высокое революционное правосознание. Никого не удивляло, что работникам наркомата приходилось непрерывно учиться. Пример подавал Петровский. Он всегда бывал на заседаниях Совнаркома, которые проводил В. И. Ленин.

— Это был первый и единственный в то время университет, — вспоминал Петровский, — где наркомы учились, как надо строить рабоче-крестьянскую власть.

Григорий Иванович всю жизнь учился у Ленина решительности и непреклонности, когда речь шла об интересах государства, народа. Свою верность ленинским принципам он еще раз доказал, находясь в составе делегации на переговорах в Брест-Литовске. Выполняя указание вождя, Петровский без колебаний подписал вместе с другими членами советской правительственной делегации тяжелые условия Брестского мира, так необходимого Советской России.

4 июля 1918 года в Москве в Большом театре начал работу V Всероссийский съезд Советов. Ему предстояло обсудить первую Конституцию РСФСР. Активное участие в ее разработке принимал Г. И. Петровский.

Съезд проходил в напряженной обстановке. Левые эсеры решили на нем дать бой Советскому правительству, ленинской политике мира. Они задумали сорвать выступление В. И. Ленина — стали кричать, что большевики якобы продались немецким империалистам, заключив с ними мирный договор в Бресте. Вождь левых эсеров Камков, пытаясь запугать Ленина, заявил, что они призовут народ к восстанию. Свою угрозу левые эсеры сдержали. Предатель Александров, работавший в ЧК, поднял отряд изменников во главе с Поповым, они захватили телеграф, почтамт.

— Узнав об этом, Дзержинский помчался в казармы, где размещались эсеровские повстанцы, чтобы не дать разрастись восстанию, — вспоминал Петровский, — но там его самого задержали мятежники. Арестованным на съезде эсеровским главарям объявили, что они являются заложниками и будут расстреляны, если кто-нибудь из задержанных эсерами коммунистов погибнет. Дзержинского и других товарищей освободили.

Петровский усилил охрану съезда. Проверил посты. Затем зашел в ВЧК. Оттуда повел группу чекистов на ликвидацию мятежа. Однако отдельных групп оказалось мало — силы эсеров были значительными. Тогда Григорий Иванович создал несколько крупных отрядов из милиционеров, коммунистов и беспартийных рабочих. Отрядам была поставлена задача окружить здания, где засели мятежники, обезоружить и арестовать восставших. По поручению В. И. Ленина руководил войсками в Москве И. И. Вацетис — начальник Латышской стрелковой дивизии. Бои по ликвидации мятежа левых эсеров были кровопролитными. Сам Петровский с отрядом пошел на Мясницкую (ныне улица Кирова) к почтамту, чтобы освободить его от эсеров. Потом выдворили мятежников с телефонной станции. Оттуда Петровский повел отряд в Большой Трехсвятительский переулок, где находился штаб эсеров и где латышские стрелки вели бой.

Когда мятеж в Москве был ликвидирован, к Петровскому пришел с докладом Дижбит:

— Товарищ нарком, получены сведения, что некоторым активным участникам восстания удалось бежать из Москвы и скрыться от наказания. Бегут в Воронежскую, Брянскую, Тамбовскую, Тверскую губернии.

Петровский выслушал, задумчиво прошелся по кабинету, обдумывая решение:

— Это очень тревожный сигнал. Задержитесь, я подготовлю необходимые указания всем местным Советам, милиции.

Тут же он подошел к столу, написал телеграмму:

«Немедленно принять меры к поимке и задержанию бежавших. Пытающихся поднять восстание против Советской власти арестовывать и предавать военно-революционному суду. Сопротивляющихся расстреливать… Никакой паники, никаких колебаний. Исключительные условия момента требуют от всех коммунистов быть на своих постах, выполнять свою работу спокойно, уверенно, нигде не приостанавливая ее ни на минуту…»

Петровский пристально посмотрел на Дижбита и напомнил:

— Сами понимаете, телеграмма особой срочности и важности, проконтролируйте ее получение на местах.

Но мятежом в Москве эсеры не ограничились. В столицу поступали сообщения о восстаниях в других городах. Это была цепь хорошо продуманного заговора. В нем тайно участвовали иностранные послы.

После Москвы по их указке эсеры подняли восстание в Ярославле… Белогвардейцам удалось захватить там власть. Выступление тщательно готовилось. Мятежников возглавил бывший полковник царской армии Перхуров. С 6 по 21 июля белогвардейцы держали власть в городе. Они разрушили центр, некоторые предприятия, убили комиссара Ярославского военного округа С. М. Нахемсона. Были расстреляны, утоплены в Волге сотни большевиков и беспартийных товарищей.

Владимир Ильич вызвал Петровского.

— На подавление мятежа в Ярославле посланы полки Красной Армии. Вы назначаетесь председателем правительственной комиссии. Возьмите с собой вооруженный отряд чекистов и поезжайте в Ярославль. Работу по ликвидации мятежа и его последствий поручаем вам. Обстановка требует от нас решительных и смелых действий, никакой пощады изменникам, — жестко напомнил Ленин.

Петровский выехал в Ярославль. Помимо чисто военных действий, поимки активных участников восстания, он взял на себя главную задачу — восстановление и укрепление разгромленных белогвардейцами Советов, налаживание нормальной жизни в городе.

Спокойная уверенность Петровского, его деловитость и личная храбрость во многом способствовали успеху. Эсеров разгромили, но они не сложили оружия, а перешли к террору против вождей пролетариата. В Петрограде 30 августа ими был убит М. С. Урицкий. В тот же день в Москве Каплан, в прошлом анархистка, тяжело ранила Владимира Ильича Ленина.

Яков Михайлович Свердлов вызвал Петровского. Григорий Иванович сразу заметил, что вид у Свердлова был серьезный и решительный.

— Я только что узнал — эсерка Каплан ранила Владимира Ильича. Она задержана…

Григорий Иванович внезапно от этих слов почувствовал слабость, тоскливая боль стянула сердце. Передохнув, спросил:

— Жив?..

— Жив, но тяжело ранен, — тихо проговорил Свердлов. — Немедленно с Курским допросите убийцу…

Как выяснилось, Каплан, воспользовавшись суматохой, поднявшейся после выстрелов, скрылась. Ее потом задержали военный и сотрудник милиции Андрей Уваров у трамвайной стрелки на Большой Серпуховской улице.

На допросе Каплан вела себя нагло.

Мягкость и задушевность, так характерные для Петровского по отношению к людям, близким по классу и революционному делу, на допросе напрочь исчезли, ибо перед ним была явная контрреволюционерка, и теперь он стал образцом суровой стойкости и твердости.

Каплан приговорили к расстрелу.

— Я подписал приговор, — вспоминал Петровский.

4 сентября 1918 года газета «Известия» сообщила, что 3 сентября приговор был приведен в исполнение.

Совет Народных Комиссаров принял решение: ответить на белый террор врагов революции беспощадным красным террором. Это было продиктовано необходимостью защиты завоеваний Великого Октября. Партия призвала всех трудящихся, милицию, чекистов зорко следить за происками контрреволюционеров. Вскоре в Москве и Петрограде чекистами были раскрыты тайные организации, которые готовили новые мятежи и новые убийства.

Интересы государства требовали укрепления местных Советов деловыми, принципиальными людьми. С присущей ему энергией Петровский неустанно проводит эту работу, добиваясь, чтобы все советские учреждения были тесно связаны между собой, четко выполняли указания центральных органов, чтобы это была единая система управления, хозяином которой были рабочие и крестьяне.

Дел у наркома не убывало. Часто он подолгу засиживался в наркомате. И тогда Доминика Федоровна осторожно напоминала, что ужин давно ждет его, пора отдохнуть. Чем еще она могла помочь наркому… И Григорий Иванович был ей благодарен. Как бы ни был занят, всегда находил для жены ласковое слово.

Не во всех губерниях шло гладко с организацией милиции. Мешало местничество, влиявшее на охрану порядка. Время торопило: надо было выработать единые принципы строительства органов правопорядка. По указанию Петровского на страницах печати развернулось широкое обсуждение вопросов строительства милиции. Обсуждение заканчивалось, когда, немногим более чем за месяц до злодейского покушения на Владимира Ильича, Петровский зашел к нему, как это делал не раз, посоветоваться. Доложил об итогах дискуссии и предложениях, которые были сделаны:

— Владимир Ильич, есть необходимость созвать Всероссийский съезд председателей исполкомов и заведующих отделами управления губернских Советов по вопросам создания милиции.

Владимир Ильич сразу выразил заинтересованность, поддержал Петровского.

— Решили совершенно правильно и своевременно, — Ленин оживился. — И провести его нужно в Москве, — Владимир Ильич полистал календарь, — если не возражаете, в последних числах июля. Я, пожалуй, смогу побывать на съезде.

— Ловлю вас на слове, — обрадовался Петровский.

Съезд проходил с 30 июля по 1 августа. В его работе принял участие В. И. Ленин. Петровский выступил с большим докладом, в котором основное внимание уделил строительству милиции и ее задачам.

Ленин слушал выступления делегатов. Зал внимательно следил за ним. А когда он с листочком в руке быстрыми шагами пошел к трибуне, зал зашумел. Делегаты, как по команде, встали, приветствуя вождя революции. Ленин чуть переждал. Аплодисменты не утихали. Тогда он решительно поднял правую руку, прося слова.

В своей речи на съезде он говорил о том, что главный недостаток в советском строительстве — робость и неумение некоторых работников в Советах взять все дело в крепкие руки. Владимир Ильич призвал делегатов съезда поднять все силы на местах на борьбу за хлеб, непрерывно работать над формированием и укреплением Красной Армии…

Делегаты, затаив дыхание, слушали вождя.

Съезд одобрил принципы строительства милиции, изложенные Петровским, и постановил:

«для поддержания революционного порядка, охраны Советской власти и отстаивания дорогих завоеваний революции съезд признает необходимость организации Советской рабоче-крестьянской милиции».

А вскоре, подводя итоги проделанного, Петровский писал в докладной записке В. И. Ленину:

«Ломаются гнилые своды отживших и одряхлевших зданий, и на их месте воздвигаются новые дворцы».

Григорий Иванович задумался на минуту, мысленно представил, как Владимир Ильич будет читать написанный им, недавним рабочим, документ, который подытоживал деятельность наркомата по строительству советского государственного аппарата.

Петровский писал не только от себя, но и от имени всех рабочих, всех угнетенных бывшей России, ставших теперь во главе Республики.

«Этот период стройки новых зданий уже заканчивается, — писал нарком. — Подводятся последние прочные своды, и на очереди становится вопрос о внутреннем содержании вновь построенных дворцов. Аппарат управления почти всюду налажен. Необходимо его пустить в ход по наиболее прочному, верному пути, ведущему к закреплению в стране диктатуры пролетариата».

В дверь постучали. Петровский оторвался от бумаг, на пороге стоял Дижбит.

— Проходите, — пригласил Петровский. Он снял очки, близоруко сощурив добрые глаза, проговорил: — Садись, устраивайся поудобнее. Я был у Владимира Ильича, мы говорили с ним о милиции.

Дижбит по привычке вынул блокнот, приготовился записать указания наркома.

— Подожди записывать, — остановил его Петровский. — Как тебе известно, с милицией у нас немалый разнобой получается, — продолжал Григорий Иванович. — В каждой губернии, городе действуют по своему усмотрению, кто во что горазд. Это нетерпимо больше. Владимир Ильич предложил централизовать руководство милицией. Будет создано Главное управление. Надо разработать Положение о правах и обязанностях милиции. Я сказал Ильичу, что подготовку Положения можно поручить тебе. Как смотришь на это?

— Я бы, Григорий Иванович, со всей душой, но знаешь…

— Хватит, хватит! — прервал Петровский. — Песня старая. Нетрудно угадать, скажешь, что не знаком с делом. Каждый в подобном случае так говорит. А нам что, московского полицмейстера пригласить? И учти, начальником Главного управления милиции решили назначить тебя. Поэтому старайся вдвойне. Положение будешь разрабатывать для себя.

Вскоре при НКВД было создано Главное управление Советской рабоче-крестьянской милиции, а его начальником назначили Андрея Мартыновича Дижбита. Главное управление милиции разместилось в Москве, в двухэтажном особнячке в Пименовском переулке (ныне улица Медведева).

Дижбит выполнил поручение Петровского. Проект Положения, разработанный Дижбитом и рассмотренный В. И. Лениным, лег в основу инструкции «Об организации Советской рабоче-крестьянской милиции», составленной НКВД с Наркоматом юстиции. Вместе с Г. И. Петровским ее подписал нарком юстиции Д. И. Курский.

Принятием этого документа в основном завершалось правовое оформление Советской милиции. В нем были изложены принципиальные положения, отражавшие суть новой пролетарской милиции, ее классовость, подчеркивалось главное ее отличие от буржуазного полицейского аппарата.

История Советской рабоче-крестьянской милиции сохранила много примеров героических подвигов сотрудников, совершенных во имя народа. В апреле 1918 года в неравной схватке с бандитами геройски погибли московские милиционеры Егор Швырков и Семен Пекалов. По решению Советского правительства их похоронили на Красной площади у Кремлевской стены рядом с другими выдающимися сынами и дочерьми Родины. Никогда не забудется подвиг начальника Дмитриевской уездной милиции Курской губернии Лилякевича. Командуя 35 конными милиционерами, он смело вступил в бой с крупным отрядом озверевших бандитов. В неравной схватке начальник и все милиционеры погибли, но до конца выполнили долг. Погиб, но остался верен присяге сотрудник ставропольской милиции Яков Терентьевич Баша. Не сумев склонить его на свою сторону, бандиты вырезали на спине отважного милиционера звезду, а потом живьем сожгли на костре…

Этот скорбный список длинный. В нем стоят имена тысяч и тысяч тех, кто беззаветно служил рабочим и крестьянам в ту трудную пору.

На посту наркома НКВД Петровский работал до марта 1919 года, до того времени, когда по предложению Я. М. Свердлова был избран III Всеукраинским съездом Советов Председателем Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета.

Наркомом НКВД был назначен Феликс Эдмундович Дзержинский.

Теплым весенним днем Григорий Иванович выехал из Москвы на Украину. Он ехал с Доминикой Федоровной и дочерью. Сыновья сражались на фронте, изредка извещая родителей о своей службе. Проводить Петровского пришли Бонч-Бруевич и Калинин, с которыми связывала Петровских долгая дружба. Перед ними был опытный человек, закаленный в огне революции, государственный деятель, прошедший ленинскую школу государственного руководства в Совнаркоме. Григорий Иванович не скрывал этого.

— Могу с гордостью заявить, — рассказывал Петровский как-то своим близким друзьям и товарищам, — что этот период моей работы рядом с Владимиром Ильичем, под его непосредственным зорким наблюдением, при его чуткости, простоте и помощи, был такой для меня школой, где я дополнительно приобрел столько знаний и опыта, каких не мог получить за всю жизнь ни в каких университетах и академиях, не в обиду будь им сказано. И, уезжая на Украину, я чувствовал себя более зрелым и более способным ленинской верой и правдой служить нашей родной ленинской партии, делу рабочего класса…

Этот год для Украины был особенно трудным: на юге началось наступление белогвардейских войск Деникина, активно действовали кулацко-националистические банды. В Киеве, куда приехал Петровский, было неспокойно. Банды ворвались в пригороды. На их пути, защищая Киев, встали отряды, сформированные из коммунистов и беспартийных рабочих. Не выдержав удара бандитов, один из отрядов стал отступать, оголяя фланг. И тогда неожиданно вперед вырвался человек с винтовкой в руках.

— Стойте! Ни шагу назад! За мной! — звал он и сам пошел на врага. Это был Петровский. Он уверенно стал руководить боем. Личное участие Григория Ивановича в стычке сразу подняло настроение и боевой дух бойцов. Они отогнали банду.

На этом боевом примере рабочие Киева убедились, что в лице Петровского большевики Украины обрели подлинно народного вожака.

Григорий Иванович Петровский внес свою лепту в разгром войск Деникина, белополяков, петлюровцев, Врангеля, кулацких банд. Сразу после гражданской войны он организует борьбу с не менее страшным врагом — голодом, обращается за помощью к Владимиру Ильичу Ленину. И в это трудное время Украине пришла помощь от Советской России, хотя сама она еще жила в холоде и голоде. Немало сделал Председатель Всеукраинского Центрального Исполнительного Комитета Петровский для детей. Он сам возглавил борьбу с беспризорничеством. Под его неослабным контролем возрождалась промышленность, налаживалось сельское хозяйство, создавались первые колхозы и совхозы. Всеукраинский староста бывал на заводах, фабриках, в селах, воинских частях.

В 1922 году Петровский стал одним из председателей ЦИК СССР. Он — неизменный делегат партийных съездов, член ЦК ВКП(б) по 1938 год включительно. Последние годы жизни Григорий Иванович был заместителем директора Музея Революции СССР в Москве. За выдающиеся заслуги перед Советской Родиной Григорий Иванович Петровский был награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Трудового Красного Знамени.

Умер Г. И. Петровский от паралича сердца 9 января 1958 года, не дожив меньше месяца до своего восьмидесятилетия. Урна с прахом Григория Ивановича покоится в Кремлевской стене…

В городе его революционной юности — Екатеринославе, названном в его честь Днепропетровском, наркому революции Петровскому сооружен величественный памятник. Металлургический завод, на котором работал Григорий Иванович и делал свои первые революционные шаги, теперь носит его имя. Мощный дизель-электроход «Г. И. Петровский» бороздит моря и океаны.

Верный боец ленинской гвардии, один из создателей Советского государства, ближайший соратник Владимира Ильича Ленина, Петровский свято верил в великое и непобедимое дело строительства коммунизма и отдал ему без остатка все свои силы.

 

Владимир Калинин

ПОСТОВОЙ ЛЕВАШОВ

В весну и лето 1918 года Владимир Ильич Ленин жил и работал в Кремле. В те редкие дни, когда выдавалась свободная минута, он любил вместе с Надеждой Константиновной и сестрой Марией Ильиничной ездить по окрестностям Москвы, каждый раз все в новые места.

Как-то в начале августа, проезжая по Большой Серпуховской улице, Владимир Ильич попросил шофера Гиля остановиться на углу Добрынинской площади, немного обождать, извинился перед спутницами и пошел через площадь к постовому.

Ему уже давно хотелось поближе познакомиться с сотрудником пролетарской милиции. Сейчас выпал удобный случай побеседовать с постовым. Это было особенно кстати потому, что в скором времени нарком внутренних дел Петровский собирался представить на рассмотрение Совнаркома очень важный документ — Положение о Советской рабоче-крестьянской милиции.

Среди сотен неотложных дел, которые приходилось решать молодому Советскому правительству, был и вопрос об охране революционного порядка. Владимир Ильич, как правило, вникал в каждую проблему. Ленина интересовало, как обеспечен хотя бы самым необходимым милиционер, какие события его больше всего волнуют, что думает он о своей работе, как относится к Советской власти.

Побывать в милицейском комиссариате Ильичу уже пришлось. Правда, при обстоятельствах необычных, и теперь он не мог вспомнить об этом без улыбки.

В июле, после разгрома восставшего отряда эсера Попова в Большом Трехсвятительском переулке, Ленину самому захотелось осмотреть особняк Морозова, который мятежники избрали под штаб-квартиру. Почему Попов занял именно этот дом, а не другой? Как мятежники организовали его защиту?

Вместе с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной он прошел по комнатам, сплошь усеянным клочками бумаги, — очевидно, эсеры рвали документы перед тем как покинуть здание. Ни сам особняк, ни его помещения не представляли с военной точки зрения какого-либо интереса. Штаб, как понял Владимир Ильич, эсеры могли устроить в любом доме. А морозовский особняк им просто удалось легко захватить…

После осмотра особняка Ленин предложил прокатиться по Сокольническому парку. Ему нравился этот заросший, почти дикий лесной массив. Когда автомобиль подъезжал к тоннелю под железной дорогой, вспоминала Н. К. Крупская, послышалась стрельба. Дорогу преградил молодежный патруль с винтовками: «Стой!» Остановились. «Документы?!» Ильич показал свой документ:

«Председатель Совета Народных Комиссаров — В. Ульянов».

Патрульные, народ молодой, неосведомленный, арестовали Ленина и повели в ближайший милицейский комиссариат. Там, конечно, тотчас узнали Владимира Ильича. Сконфузившись, старший патруля незаметно ушел…

Милиционер Левашов, стоявший на Добрынинской площади, сразу заметил остановившийся неподалеку черный автомобиль. Из него вышел невысокого роста человек в темном костюме и направился к нему. «Кто бы это? Не иначе, начальство!» — решил Левашов. Случалось, что посты проверял сам Рогов — «красный градоначальник» Москвы, поэтому Левашов на всякий случай обтер рукавом милицейский жетон на груди, чтобы блестел, одернул гимнастерку, поправил солдатский ремень с тяжелым смит-вессоном: за внешний вид начальство строго взыскивало. Потому каждый старался, чтобы гимнастерка, брюки были выглажены, а сапоги начищены до блеска. Иначе нельзя — постовой на виду у всей Москвы.

Ленин тем временем подошел к Левашову и, чуть картавя, проговорил:

— Здравствуйте, товарищ!

Левашов выпрямился, взял под козырек:

— Здравия желаю!.. Слушаю вас!

Владимир Ильич тепло улыбнулся, протянул руку:

— Давайте познакомимся. Ульянов, Председатель Совета Народных Комиссаров.

«Батюшки! Да это же Ленин! А я-то сразу не признал», — растерялся Левашов. Ему еще ни разу не доводилось так близко видеть Ленина. И вот он стоит рядом, такой обыкновенный, простой.

— Как ваша фамилия, товарищ милиционер? — видя замешательство постового, пришел на помощь Владимир Ильич.

— Милиционер Левашов! — постовой осторожно пожал руку Ленину. Она была сильная, упругая, как у рабочего человека.

Владимир Ильич внимательно посмотрел на милиционера, заметил две аккуратные заплатки у него на рукаве.

— Вы солдат?

— Служил, а сам из рабочих, ткач я, товарищ Ленин. Хотел недавно записаться добровольцем в Красную Армию — не взяли, мол, твои года вышли.

— А выглядите совсем молодцом. Сколько же вам лет?

— Пятьдесят пять исполнилось.

— Неужели! Мы с вами почти ровесники.

Владимир Ильич легонько взял Левашова за локоть, и они медленно пошли к автомобилю. Часто останавливались. Кто наблюдал за ними, тому могло показаться, что на площади встретились старые знакомые.

Ленин подробно расспрашивал о службе, о том, как в комиссариате борются с хулиганами, спекулянтами, ворами.

— Скажите, товарищ Левашов, рабочие помогают милиции?

— А как же, товарищ Ленин, конечно, помогают, разве нам одним управиться! Такая, прости господи, от царя и от Керенского нечисть и шпана осталась в Москве, что на нее никакой милиции не хватит. Рабочий человек сам видит, кто ему житья не дает. Он сам себя защищает от всяких уголовников, спекулянтов… Теперь на каждом заводе рабочая дружина имеется. Очень даже хорошо рабочие помогают милиции.

— По-моему, вы правильно подметили, — энергично заговорил Владимир Ильич, — нужно, чтобы каждый сознательный рабочий усвоил, кто его враги, тогда он всеми силами станет помогать милиции. Что касается спекулянтов, мешочников, то против них мы думаем организовать «крестовый поход». Как вы на это смотрите? Справимся?

— Отчего же не справиться, дело святое, справимся. Коль рабочий человек на хулиганов, жуликов и спекулянтов всем миром навалится, им, вражинам, некуда будет деться. Тут им и крышка!

— Крышка, говорите? — Ленин одобрительно хмыкнул. — Именно, товарищ Левашов, мы обязаны, не теряя времени, немедленно, всех мироедов разнести в пух и прах.

Владимиру Ильичу, видимо, очень понравился Левашов. Ленин беседовал с ним неторопливо, давая понять, что разговор интересен и важен.

В свою очередь Левашову с первого взгляда понравилась внешность Владимира Ильича, его некрупная фигура, обычная серая кепка. Такие же кепки носили многие рабочие. Левашов пристально всматривался в приятное смуглое Ленинское лицо, высокий лоб, темно-темно-карие глаза, живые, полные внутренней силы.

— Большая у вас семья, товарищ Левашов?

— Жена, четверо детей: три сына и дочка. Старший в Красную Армию записался, другой на заводе работает. А остальные при мне живут, дочь еще несмышленыш.

Владимир Ильич поинтересовался:

— А квартира у вас есть?

Левашов ответил. Он старался шагать в ногу с Ильичем. Ленин чуть приостановился, заглянул в лицо спутнику:

— Жалованье какое вы получаете?

Левашов таиться от Владимира Ильича не стал:

— На милицейское жалованье по нынешним временам не проживешь, хлеба получаю полтора фунта да на детей немного дают. Сами знаете, этим не прокормишься. Из одежды, что было получше, жена на муку променяла, а обмундировка на мне — видите какая… Жилье имеется, я уж вам говорил. Теперь все так живут, не я один.

Ленин внимательно, не перебивая, слушал постового — одного из тех, кому Советская власть доверила охрану порядка.

— Но мы, Владимир Ильич, не ноем, твердо верим в новую жизнь, которая в России скоро наступит.

— И очень правильно делаете, — похвалил Ленин. — Нужно, чтобы также поверили и все ваши товарищи. Мы подумаем над тем, чтобы милиционеры получали красноармейский паек и одежду. Придет время, и очень скоро, когда у нашей милиции будет своя красивая форма. Передайте это милиционерам, скажите им о необходимости укреплять дружбу с рабочими. И еще передайте мой привет и скажите, что ваша служба очень нужна Советской России.

Владимир Ильич попрощался за руку с Левашовым и уехал.

Шло заседание Малого Совнаркома. Вел его, как обычно, Ленин. На обсуждение выносилось много вопросов, особенно по военному ведомству, продовольствию… Наркомы докладывали кратко и четко, только самую суть дела. Владимир Ильич комментировал и тут же давал оценку и, если в этом была необходимость, ставил предложение на голосование. Настроение у него было хорошее, обсуждение проходило четко.

Наступил черед Г. И. Петровского, который был приглашен с начальником Главного управления милиции А. М. Дижбитом в Кремль для обсуждения проекта Положения о Советской рабоче-крестьянской милиции.

Ленин сидел за столом, откинувшись на высокую спинку кресла. Он внимательно оглядел присутствующих и остановился на наркоме внутренних дел.

— Ну-тесь, товарищ Петровский, доложите вкратце нам, почему потребовалось срочно упорядочить работу милиции.

Владимир Ильич внимательно слушал Петровского. После его сообщения Ленин снова окинул взглядом членов Совета, спросил:

— Товарищи, есть ли добавления, изменения?

Вопросов к представителям Наркомвнудела не было.

Тогда он еще раз полистал проект Положения: так и есть, в нем ничего не говорилось об обеспечении милиционеров одеждой. А Ильич хорошо помнил разговор с постовым, помнил залатанную гимнастерку Левашова. И неожиданно для присутствующих спросил:

— А форма милиции предусмотрена?

Григорий Иванович Петровский переглянулся с Дижбитом: о форме-то и не подумали. Больше того, им казалось, заводить какой-то «мундир» милиции ни к чему, даже вредно.

— Нет, товарищи, без формы никак нельзя: милиционер должен как-то отличаться. Надо исправить, товарищ Петровский, подумайте об этом, — сказал Владимир Ильич.

— Подумаем.

Народный комиссариат внутренних дел учел ленинское пожелание, вскоре форма для рабоче-крестьянской милиции была разработана.

 

Юрий Назаров

НЕ ЩАДЯ СИЛ И ЖИЗНИ

17 апреля 1918 года заседание Совета Народных Комиссаров началось точно в назначенный час. Члены правительства Республики хорошо знали друг друга — по подполью, эмиграции, тюрьмам и каторгам, недавним бурным дням Октября. Это были закаленные революционеры, опытные партийные бойцы.

После Брестского мира страна получила короткую, но жизненно важную передышку, и партия прилагала титанические усилия, чтобы оживить, поставить на ноги разрушенную войной экономику, одолеть разруху и голод.

Совнарком обсуждал важнейшие вопросы хозяйственной жизни Республики.

В тот день в числе занявших место за столом были Председатель ВЦИКа Яков Михайлович Свердлов, нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин, нарком юстиции Петр Иванович Стучка, нарком внутренних дел Григорий Иванович Петровский, нарком продовольствия Александр Дмитриевич Цюрупа, нарком путей сообщения Владимир Иванович Невский.

Владимир Ильич Ленин, председательствовавший на заседании, предоставил слово окружному комиссару почт и телеграфа Вадиму Николаевичу Подбельскому. В первом докладе рассматривался порядок пользования телеграфной сетью почтово-телеграфного ведомства РСФСР. Обстановка сугубо деловая: короткое сообщение, несколько вопросов, несколько замечаний — и проект решения одобрен.

Председатель называет очередной пункт повестки дня — об организации государственных мер борьбы с огнем. Невысокий коренастый человек, широкоскулый, в очках, с заметно поседевшей волнистой бородкой, поднимается со своего места и начинает говорить:

— Имею честь представить на рассмотрение Совнаркома проект декрета. Частые и опустошительные пожары в деревянно-соломенной России издавна являются одним из величайших народных бедствий, с которым можно сравнить по размерам причиняемого ущерба разве только неурожаи и пьянство…

Он приводит данные Центрального статистического комитета: средние пожарные убытки в России в 1895—1910 годах определялись в сумме около 112 миллионов рублей в год, причем в 1910 году эта цифра достигла 127 088 045 рублей. Эти неполные сведения основывались лишь на полицейских донесениях. Специалисты определяли размер убытков в 500 миллионов рублей. А в последние годы в результате огромных пожаров в Архангельске, Астрахани, Бекетовке, Петрограде, Казани, Барнауле и других местностях, уничтоживших многие фабрики, заводы, склады леса и прочие ценности, убытки исчисляются уже миллиардными суммами.

— Следует также иметь в виду, — продолжает докладчик, — что стоимостью сгоревшего имущества не исчерпывается ущерб, причиняемый пожарами хозяйству страны. Огромны так называемые косвенные убытки — приостановка хозяйственной деятельности, отвлечение рабочих рук на восстановление, потеря здоровья населения.

Да, докладчик знает предмет во всех тонкостях, и его сопоставления не только метки, но и глубоко верны по существу. Так кто же он, почему именно ему поручен доклад о мерах борьбы с пожарами?

…Выходец из крепостных Заволжья, уроженец деревни Бестужевка Самарской губернии, Марк Тимофеевич Елизаров «выписался» из крестьянского общества, чтобы поступить в Петербургский университет. Способный молодой человек был зачислен на физико-математический факультет по математическому разряду и освобожден от платы за обучение по бедности. Он вошел в землячество студентов-волгарей, где и познакомился со старшими Ульяновыми. В студенческой среде он пользовался заслуженной репутацией человека уравновешенного, жизнерадостного, общительного. Таким же он был и дома, когда приезжал на каникулы к своему брату в Бестужевку. Он подолгу беседовал с крестьянами, расспрашивал их о жизни и сам рассказывал о житье-бытье студентов, об их волнениях и тревогах, надеждах и разочарованиях. Он умел увлекательно рассказывать. В 1887 году на близкую ему семью Ульяновых, только что пережившую смерть отца, обрушилось новое несчастье. По обвинению в покушении на царя были арестованы Александр Ульянов, а вслед за ним и Анна Ульянова. Марк Елизаров, недавний выпускник университета, служащий Петербургской казенной палаты, тоже был арестован по делу Ульяновых, но вскоре его освободили за неимением улик. Разделяя взгляды Ульяновых, активно участвуя в работе студенческих кружков, Елизаров не имел прямого отношения к организации, готовившей покушение, более того — не знал о ее существовании.

Марк Елизаров переживал горе семьи Ульяновых как свое личное. Вместе с Марией Александровной, хлопотавшей о своих детях, он проделал тяжкий путь по департаментам и канцеляриям.

#img_9.jpeg

М. Т. Елизаров

Когда Анна Ильинична была сослана на поселение в деревню Кокушкино и там, под Казанью, поселилась вся семья Ульяновых, Елизаров также переехал в родные места.

От Бестужевки до Кокушкино сотни верст, но связь между этими деревушками наладилась прочная. Елизаров регулярно переписывался с Ульяновыми, главным образом с Анной, которая уже официально считалась его невестой. При всяком удобном случае он навещал Кокушкино. Там он встречался с Владимиром Ульяновым, исключенным из Казанского университета за участие в студенческих волнениях.

Марк Елизаров — университетский товарищ Александра, товарищ, а затем и муж Анны — стал близким человеком и для Владимира.

Весной 1889 года Ульяновы переезжают в Самарскую губернию на хутор близ деревни Алакаевка, а затем в Самару. Этот период жизни еще более сближает Владимира и Марка, которые ведут активную работу в Самарском марксистском кружке. Наряду с этим Владимир Ульянов проходит официальный курс университетских наук, чтобы сдать экзамены экстерном в Петербургском университете.

Глубже узнать народную жизнь, понять истинные размеры народного бедствия Марку Елизарову помогала и его работа: он служил в ведомстве, имеющем дело с переселенцами.

Из Самары Елизаровы переехали в Москву. Марку дали работу в управлении железной дороги. Он стал вести социал-демократическую пропаганду среди железнодорожников, вместе с женой участвовал в создании «Рабочего союза» — первой марксистской организации в Москве.

Когда Ленин был сослан в Шушенское, Елизаров взял на себя все заботы об издании его гениального труда «Развитие капитализма в России».

Служба на железной дороге требовала специальных знаний, и Елизаров поступил в Московское инженерное училище Министерства путей сообщения. Но, не проучившись и двух лет, он был арестован по политическим мотивам и сослан на два года в Сызрань. Там он пробыл недолго, так как добился разрешения на переезд в Томск, затем в Ачинск, а потом, наконец, на Дальний Восток, где в 1903 году окончился срок его ссылки.

В 1905 году Марк Елизаров — в центре событий первой Всероссийской забастовки железнодорожников. И — новая ссылка и снова Сызрань. Он работал в газете «Сызранское утро», сделался ее фактическим редактором, превратил ее в популярный орган, широко распространявшийся среди крестьян. Здесь, в Сызрани, он впервые воочию убедился, какие страшные бедствия несут людям пожары. Огромный пожар тогда опустошил город, оставил без крова и средств для существования тысячи людей. Это была горькая картина народного бедствия, о чем он впоследствии так убедительно будет говорить на заседании Совнаркома.

После пожара он тоже остался без крова и без работы. В поисках заработка, в надежде получше укрыться от жандармского надзора привычным уже маршрутом добрался до Нерчинска, и здесь началась его работа в страховом обществе «Саламандра». Он много ездит по Сибири, организуя страховое дело, самым тесным образом касавшееся жизни всех слоев населения, дававшее возможность хоть в малой степени облегчить тяготы, падавшие на плечи погорельцев.

В одной из командировок он заболел, в Екатеринбурге (ныне Свердловск) ему сделали сложную операцию. Здоровье пошатнулось. Пришлось просить о переводе в более теплые края. Перевели в Поволжье, в Саратов. На это событие весьма оперативно отреагировала местная охранка. Вот отрывок из агентурного донесения:

«…прибыл из города Москвы и поселился в гор. Саратове на жительство агент страхового общества «Саламандра» крестьянин деревни Бестужевка Ново-Костычевской волости Самарского уезда и губернии Марк Тимофеевич Елизаров, 45 лет, с женой Анной Ильиничной, 43 лет. Названный Елизаров со времени своего приезда в Саратов замечается в сношениях с некоторыми местными видными революционными деятелями…»

Елизаров много ездит по Волге, пишет подробные письма Ильичу, сотрудничает в местных газетах.

И в Поволжье Елизарову приходится вплотную сталкиваться с проблемами защиты от пожаров. По данным статистики, в России на тысячу застрахованных строений приходилось от 10 до 20 пожаров в год, страховые общества выплачивали владельцам предприятий и жилых домов убытки от пожаров в размерах, превышающих выплаты по внутренним займам. Газеты сообщали об опустошительных пожарах, уверяли, что за счет годичной премии «красному петуху» можно было бы ввести в стране всеобщее обучение, прокормить голодных, повысить урожайность земли.

Работа сталкивала Елизарова с самыми разнообразными проблемами. Он видел, что от пожаров страдают в первую очередь крестьяне, потому что деревни совершенно не защищены от огня. Он знал, что и в городах положение немногим лучше. Водопроводы, как правило, маломощны, обслуживают только центральные районы. Пожарные команды плохо снабжены и обучены.

Так было в Поволжье, так было и в Сибири, куда Елизаров снова переехал в начале 1913 года, теперь уже как представитель Российского транспортного и страхового общества. Масштабы работы расширились.

«…А какой простор теперь у меня! — пишет он родным. — Ведь мне надо организовать (оказалось, я по призванию организатор…) Иртыш, Обь, Енисей, Лену, Амур! Все это впереди. Вот сейчас спешу на поезд в Томск — тоже для организационных целей. Завербовать в свою партию целый легион… инспекторов мелкого кредита…»

Да, он был по натуре организатором. Он чувствовал себя отлично только в постоянном общении с людьми.

А из Саратова приходят письма. Анна Ильинична беспокоится о здоровье, советует «не залезать по уши» в страхование, спрашивает, заводит ли он общеинтересные знакомства в Сибири.

Но страхование не мешало, а, наоборот, помогало устанавливать связи с местными марксистскими силами, давало огромное количество фактов и наблюдений из народной жизни. Недаром Владимир Ильич Ленин проявлял большой интерес к письмам Елизарова, написанным в этот период.

Февральская революция застала Елизаровых в Петрограде. Они жили в квартире на Широкой улице — в той самой квартире, где у них 3 апреля 1917 года поселился возвратившийся из эмиграции Ленин. Владимир Ильич прожил здесь до 5 июля, когда по приказу партии снова ушел в подполье.

Елизаров продолжал работу в страховом обществе. Известие об Октябрьской революции застало его в Саратове. Он немедленно вернулся в столицу.

Сколько кипучей энергии, организаторского таланта и революционной страсти вложил он в работу, которую доверяла ему партия в самые напряженные дни революции!

Первый официальный пост Елизарова — народный комиссар путей сообщения. Вот что писал впоследствии сменивший его на этом посту В. И. Невский:

«Вспоминая теперь работу Марка Тимофеевича, приходится признать, что, пожалуй, никто, кроме него, в эти бурные месяцы октября, ноября и декабря 1917 года и не справился бы с той стихией, которая бушевала на железных дорогах.

…Нужно было огромное знание дела, огромная выдержка и большие связи в железнодорожном мире, чтобы собрать хотя бы небольшие командные силы. Это сделал Марк Тимофеевич.

Как сейчас помню его большую спокойную фигуру, его лицо с доброй улыбкой, слышу его спокойный голос среди хаоса звуков, человеческих голосов, выстрелов, криков, угроз, просьб и ругательств.

Нечеловеческая работа сразу же подорвала силы больного сердцем Марка Тимофеевича: к середине декабря он уже был так переутомлен, что иногда, как говорили мне потом, с ним делалось дурно».

В декабре 1917 года состоялся Чрезвычайный Всероссийский съезд железнодорожных рабочих и мастеровых. Выступая перед железнодорожниками, Владимир Ильич Ленин говорил о том, как тяжела для страны железнодорожная разруха, усугубляемая саботажем верхушки чиновничества, как важно наладить транспорт, чтобы поднять экономику, установить правильный обмен между городом и деревней.

Выступление наркома путей Елизарова отражало конкретные, неотложные задачи подъема транспорта. Вскоре после съезда он отправился в инспекторскую поездку, останавливался на станциях, проводил беседы и митинги, привлекая на сторону революции рабочих и служащих железных дорог.

В январе 1918 года Елизарова по личной просьбе, связанной с обострением болезни, освободили от работы наркома. Но главное уже было сделано: он создал и наладил руководящий центр, способный организовать работу сложного транспортного механизма.

То же умение привлечь к работе людей, та же энергия и выдержка отличали Елизарова и на посту главного комиссара по делам страхования и борьбы с огнем. Он взял на себя это дело, едва оправившись от болезни.

Он знал, что это нужно Республике. Волна пожаров прокатилась по разоренной войной стране. Об этом сообщали письма, телеграммы, рассказывали ходоки.

Вспоминал о событиях тех дней член партии с 1917 года Александр Тимофеев. Путиловский рабочий, направленный вместе со своими товарищами на охрану Смольного, он участвовал в штурме Зимнего дворца и в подавлении мятежа Керенского — Краснова. В дальнейшем Тимофеев находился в распоряжении коменданта Смольного, матроса крейсера «Диана» Павла Дмитриевича Малькова.

Он писал на родину, в деревню Елица Виленской волости Старорусского уезда, о том, как Ленин принимает ходоков. Безземельные и малоземельные крестьяне этой деревни с большой радостью встретили победу Октября. Местные богатеи пытались запугать сельских активистов. Начались поджоги.

Декабрьской ночью 1917 года в Елице запылало сразу несколько крестьянских дворов. Пожар уничтожил все: дома, хозяйственные постройки, скот. Погорельцы остались в чем успели выскочить из горящих изб.

Односельчане, посоветовавшись, послали ходоков к Ленину — просить помощи погорельцам. Те приехали к Тимофееву, и он рассказал обо всем Малькову, который доложил Ильичу. На восемь часов утра был назначен прием в Смольном.

Точно в назначенное время ходокам предложили войти в кабинет. Владимир Ильич радушно принял каждого, усадил, сел сам. Началась беседа. Ленина интересовало все из жизни деревни: сколько дворов, сколько коров и лошадей у крестьян, есть ли вблизи помещики, сколько земли у них и сколько у крестьян, каков урожай, хватает ли хлеба до нового урожая.

Гости только успевали отвечать. Рассказали они и о пожаре.

Заканчивая беседу, Владимир Ильич сказал, что пожар в деревне Елица — еще одно доказательство того, что враги революции не сложили оружия, что помещики, капиталисты и их приспешники готовы на любое преступление против трудового народа. Надо бороться, надо защищать завоевания Октября.

Ленин написал и отдал ходокам записку к руководителям местных органов власти с просьбой помочь погорельцам из деревни Елица.

Весной 1918 года приехали эти же ходоки в Петроград с хлебом-солью благодарить Владимира Ильича: дали погорельцам лес, помогли зерном и инвентарем. Но правительство уже переехало в Москву. А продукты, привезенные ходоками из деревни Елица, были переданы от имени Владимира Ильича в детский дом.

Подобных эпизодов, в той или иной мере характеризующих и обстановку с пожарами, было много, и они не проходили мимо внимания Елизарова. Его решение возглавить пожарное и страховое дело было продиктовано чувством революционного долга, точной оценкой создавшейся обстановки.

Огромный опыт, приобретенный за годы работы в страховых обществах, позволил ему с первых дней выработать тактику, наиболее выгодную молодой Республике. Он, в частности, не торопился с национализацией страховых обществ, чтобы не дать повода зарубежным финансистам конфисковать помещенные в их банки русские страховые капиталы.

В апреле 1918 года Анна Ильинична писала из Петрограда, где тогда жили Елизаровы:

«Живем мы пока хорошо. Марк налаживает свое дело с видимым удовольствием…»

Письмо датировано 2 апреля, а 6, 7 и 9 апреля в Петрограде под председательством Елизарова проходило обсуждение проекта Декрета об организации государственных мер борьбы с огнем.

Как и на транспорте, административная верхушка пожарной охраны занималась саботажем. И только благодаря организаторским способностям, личному обаянию, знанию людей Елизарову удалось сколотить костяк специалистов, которые отдали все свои силы разработке проекта Декрета.

Кто же принял участие в апрельском совещании в Петрограде? Председатель правления Всероссийского профессионального союза и заведующий Петроградскими курсами пожарных техников П. К. Яворовский, член правления Всероссийского союза пожарных и страховых деятелей Н. Т. Федотов, председатель правления Российского союза обществ взаимного от огня страхования К. М. Яичков и другие.

Характерно, что один из участников этого совещания — К. М. Яичков — стал впоследствии руководителем Центрального пожарного органа Республики.

17 апреля 1918 года Марк Тимофеевич Елизаров докладывает на заседании Совета Народных Комиссаров о проекте Декрета «Об организации государственных мер борьбы с огнем».

Он говорит о том, что именно сейчас, когда хозяйство Республики истощено войной, нужны самые решительные меры по охране наличного народного достояния — основного источника развития экономической мощи Республики.

Он анализирует основные причины пожаров — отсутствие обязательных противопожарных нормативов, планомерного руководства со стороны органа противопожарного надзора, недостаток специалистов и средств — и призывает обсудить меры по устранению причин неудовлетворительной постановки пожарной охраны в стране.

Елизаров называет важнейшие из этих мер. Говорит о развитии пожарного законодательства и усиления средств предупреждения пожаров, о планировке селений и огнестойком строительстве, водоснабжении и развитии добровольных пожарных организаций, научно-технических разработках и подготовке кадров, исследовании причин пожаров и единой статистике.

Пожарный совет, утвержденный Декретом, должен, по мнению докладчика, стать органом, решающим проблемы противопожарной защиты на научной основе.

Совет Народных Комиссаров обстоятельно обсудил проект Декрета и внес поправки. В частности, был расширен состав Пожарного совета, изменен порядок рассмотрения спорных вопросов и порядок финансирования противопожарных мероприятий, была подчеркнута необходимость широкого участия местных Советов в решении вопросов пожарной охраны.

21 апреля 1918 года вышел очередной номер «Известий», в котором был опубликован Декрет «Об организации государственных мер борьбы с огнем». Он заложил основы советской пожарной охраны, определил основные принципы ее построения, главные пути развития. И Марк Тимофеевич Елизаров, главный комиссар по делам страхования и борьбы с огнем, энергично принялся за осуществление основных положений Декрета на практике.

На одном из очередных заседаний Совета Народных Комиссаров, под председательством Владимира Ильича Ленина, были рассмотрены и утверждены члены Пожарного совета.

Создавалось на новой основе противопожарное дело Советской Республики.

В мае 1918 года по представлению М. Т. Елизарова в национализированном имении графа Шереметева «Ульянка», расположенном по Петергофскому шоссе, был передан в ведение главного комиссара по делам страхования и борьбы с огнем участок земли для устройства опытной станции по огнестойкому строительству.

Заслуживает внимания и Постановление Народного комиссариата труда «О наказе инспекции труда», предусматривающее комплекс противопожарных мер в промышленных зданиях.

Эти основополагающие документы определили коренную реорганизацию пожарного дела, рассчитанную на десятилетия. Но обстановка требовала от пожарных непосредственных и неотложных действий. Они должны были защищать от пожаров борющуюся Республику, и они делали это, не щадя сил и жизни.

Надо было принимать экстренные меры, чтобы обеспечить и укрепить боеспособность пожарных частей. А реакционная административная верхушка пожарной охраны чинила препятствия, используя любые формы борьбы — от рассуждений о «внеполитической» природе пожарного дела до прямого саботажа. Но выдвинулись новые руководители. Первым красным брандмейстером Москвы стал бывший ствольщик Сокольнической части Роман Захарович Давыдов, за которого проголосовали пожарные всех московских частей. Брандмейстером Всехсвятской части был избран Владимир Семенов. В число руководителей столичной пожарной охраны вошли А. А. Понофидин, В. К. Ванке и другие. Первые шаги были неимоверно трудными: не хватало лошадей, фуража, техники, в пожарных частях осталось мало специалистов. Но бывшие ствольщики и топорники, ставшие командирами, оказались людьми на редкость упорными.

Московские старожилы до сих пор вспоминают страшный пожар на товарной станции Казанской железной дороги, вспыхнувший 26 мая 1918 года. День был ветреным, и огонь быстро распространялся, охватывая деревянные пакгаузы, штабеля леса, дома. Вскоре станция превратилась в гигантский костер. Горели склады с теми самыми товарами, в которых так нуждалась зажатая в блокадное кольцо Республика. Полыхали дрова, которые в те времена были единственным топливом и для заводских, и для паровозных котлов, не говоря уже о жилых домах. И, наконец, огонь подобрался к стоявшему у платформы составу со снарядами, предназначавшемуся для отправки на фронт.

Пожарные части работали героически. Это была настоящая битва. Нестерпимый жар, тяжелый, жгучий, всепроникающий дым и непрерывные разрывы снарядов в охваченных огнем вагонах… Многие пожарные были ранены. Целый день около четырехсот бойцов сдерживали яростный натиск огня, лавина которого грозила ворваться в город. И люди выстояли.

Пожар начался от загоревшегося хлопка, но от чего загорелся хлопок, осталось неизвестным. На возможные причины указывает опубликованное в те дни обращение народного комиссара внутренних дел Г. И. Петровского.

«Чрезвычайные политические события текущих дней, — говорилось в нем, — могут вызвать еще ряд бедствий в виде громадных пожаров, как это было уже 26 мая в Москве, в Туле, что может повториться и в других городах и селениях. Выход из этого положения только один — охрана народного достояния от пожарных бедствий… Эта охрана требует сильнейшего напряжения сил, в особенности в данный момент, когда сторонники старого порядка, мракобесы, кулаки, живущие чужим трудом, эксплуататоры-собственники готовы на почве мести совершить еще новое гнусное дело — зажечь свои прежние имения, усадьбы и угодья…»

Обращение призывало трудящихся принять активное участие в охране страны от поджогов и пожаров.

Прошло немногим больше месяца после пожара на товарной станции Казанской железной дороги — и в Москве произошел новый большой пожар. Его подробно описала в своей книге «Черные сухари» Елизавета Драбкина, работавшая в то время секретарем в приемной Я. М. Свердлова.

Утром 2 июля в кабинете Свердлова ежеминутно звонил телефон: ему сообщали, что попытка меньшевиков организовать забастовку провалилась, рабочие повсюду вышли на работу.

В начале одиннадцатого снова зазвонил телефон. Далекий невнятный голос что-то кричал. Можно было разобрать лишь слово «пожар».

Драбкина побежала на крышу «Метрополя». Небо было в легких белых облаках. Только в той стороне, где находилась Симонова слобода, оно казалось сероватым. И вдруг на этом сером фоне взметнулся вверх огромный столб дыма и пламени и донесся глухой взрыв. Белые кудрявые облака окрасились снизу огненно-красным, а потом утонули в дымной мгле.

Горели товарные склады, пакгаузы и железнодорожные постройки на станции Симоново. Взорвалось несколько баллонов с кислотами и эфирными веществами; возникла опасность взрыва находящихся поблизости симоновских пороховых погребов.

Яков Михайлович спокойно отдавал распоряжения. На борьбу с огнем были брошены все московские пожарные части. На помощь пожарным послали красноармейцев. По поручению Свердлова Драбкина поехала на пожар. Уже у Таганки чувствовался запах гари. Население Воронцовской высыпало из домишек на улицу. Люди с тревогой всматривались в серо-багровое небо. Повсюду слышались взрывы.

Над фабрикой Жако клубились облака пара, сквозь которые смутно виднелись человеческие фигуры. Рабочие фабрики, встав в цепь, из рук в руки передавали на крышу ведра с водой.

Пожар в Симонове бушевал весь день. Порой пламя удавалось примять, но через несколько минут оно вспыхивало с новой силой. Изнемогавших от нечеловеческих усилий пожарных оттаскивали в сторону, обливали водой, и они снова бросались в огонь.

К вечеру огонь утих. На огромном пожарище дымились обломки железа и груды тлеющего дерева. Временами по ним пробегали синие язычки пламени.

Наутро город был затянут душной пеленой дыма. По угрюмому небу плыло тяжелое багряное солнце, тоже похожее на отблеск пожара.

Еще один пожар начался в Москве 9 мая 1920 года. Это было время третьего похода Антанты против Страны Советов, и война шла не только на фронтах, но и в тылу.

Вечером город потряс оглушительный взрыв. В небо медленно вполз и распластался над домами огромный, отовсюду видный шатер дыма. По Тверским и Садовым, Марьиной Роще и Арбату пронесся ураган, обдирая листву с деревьев, опрокидывая скамейки в скверах, со звоном вышибая стекла в окнах квартир и витринах магазинов.

За первым невиданным по силе взрывом последовали другие. Казалось, что где-то на окраине, за Тверской заставой, началась артиллерийская перестрелка.

А во Всехсвятской, Пресненской, Сущевской, Сретенской, Тверской и Арбатской частях уже звучал сигнал тревоги, оповещая о взрыве и пожаре на Хорошевских артиллерийских складах, расположенных на Ходынском поле.

… Из здания вырвался огромный столб огня, и далеко вокруг разлетались осколки снарядов.

Когда брандмайор А. А. Понофидин и его помощник В. К. Ванке объехали на автомобиле место пожара, обстановка и план действий в общих чертах уже были ясны. Горящий склад был обречен, следовало отстоять соседние склады, где сосредоточены основные запасы вооружения, спасти расположенную поблизости радиостанцию, не дать огню перекинуться на жилые массивы города. Для этого необходимо было огромное количество воды. Пожарные части располагали мощными насосами, и до Москвы-реки было не больше километра, но подступы к реке — голое, ничем не защищенное место, непрерывно осыпаемое градом осколков, берега реки круты, подъездов нет, подогнать к реке насосы практически невозможно, водопровод выведен из строя взрывами.

Понофидин отдает распоряжение тянуть двухкилометровую линию от пруда, расположенного в другом конце поля, а затем вместе со своим помощником Ванке, старшим помощником брандмейстера Пресненской части Беляковым и машинистом Сретенской части Егоровым исследуют пути возможного распространения огня, намечают места расположения стволов. Б это время пожарные, показавшие высокую слаженность и сноровку, уже завершали прокладку рукавной линии, подведя ее почти вплотную к очагу пожара. Но хотя для перекачки воды использовали две мощные по тому времени пожарные машины, воды все же не хватало. Пруд находился в низине, большое расстояние и большой перепад уровней оказались не по силам тогдашней технике.

Понофидин допускал возможность такого поворота дела, а потому еще в процессе разведки разработал другой план. Он решил разобрать ближайшие к месту пожара сараи и хозяйственные постройки радиостанции, чтобы преградить дорогу огню. Для этой рискованной работы нужны были добровольцы. Понофидин не сомневался, что они найдутся. И он не ошибся. Пожарные, курсанты военных училищ, охранявшие склады, и многие местные жители проявили готовность пойти на самый важный и опасный участок. В нестерпимой жаре, под грохот взрывов, с риском для жизни они растаскивали стропила, разбирали срубы, уносили из опасной зоны все, что могло загореться.

Работа пожарных на Ходынке получила высокую оценку советских органов. Президиум Московского Совета рабочих и крестьянских депутатов отметил их исключительную самоотверженность, истинно революционную выдержку и дисциплину, выразил им глубокую благодарность.

Брандмайор Понофидин был награжден именным золотым портсигаром, а пожарным, участвовавшим в самой тяжелой и опасной работе, были вручены серебряные часы с выгравированной на них надписью:

«От Московского Совета Р. и К. Д. за самоотверженность и героизм. 9.V-1920 года».

Среди участников тушения ходынского пожара не было Марка Тимофеевича Елизарова. За год с небольшим до этого он умер от сыпного тифа. Но он внес свой весомый вклад в победу на Ходынском поле. За короткий срок работы на посту главного комиссара по делам страхования и борьбы с огнем он много сделал для укрепления пожарной охраны, повышения ее боеспособности. В самое трудное для Советской Республики время он заложил фундамент государственных мер борьбы с огнем, на котором построено здание сегодняшней пожарной охраны.

В ходе социалистического строительства в нашей стране была осуществлена развернутая система мероприятий по предупреждению пожаров, включающая в себя и проведение научных исследований, и подготовку кадров, и издание нормативных документов, и привлечение общественности к борьбе с пожарами. Новый общественный строй обеспечил проведение научно обоснованных профилактических противопожарных мероприятий в масштабах всей страны, как и было намечено в Декрете, который и поныне определяет главные пути развития советской пожарной охраны.

 

Григорий Новиков

СТРАНИЦЫ БОЛЬШОЙ ЖИЗНИ

— Сдавайте оружие и следуйте за мной!

Начальник жандармского управления побледнел и недоверчиво спросил:

— Я арестован?

— Да.

— По какому праву?

— По праву революции…

— А кто вы такой?

— Я — Михайлов, уполномочен Советом рабочих депутатов.

— Ах, Михайлов! Участник подпольной большевистской организации? У меня был заготовлен приказ о вашем аресте, но, к вашему счастью, помешала революция, — грустно закончил жандарм.

Так в первые дни Февральской революции началось разоружение минской полиции и жандармерии. Вслед за этим была создана новая, пролетарская милиция, во главе которой стал Михаил Васильевич Фрунзе, известный в то время в Белоруссии и на Западном фронте как Михайлов Михаил Александрович.

Впоследствии М. В. Фрунзе писал в автобиографии:

«С начала Февральской революции стал одним из руководителей революционного движения в Минске, в Белоруссии и на Западном фронте, провел разоружение минской полиции и жандармерии и стал начальником минской гражданской милиции».

М. В. Фрунзе был верным учеником и ближайшим соратником В. И. Ленина. Он — один из выдающихся политических и государственных деятелей Советского Союза, один из самых талантливых организаторов и полководцев героической Красной Армии.

Жизнь и деятельность М. В. Фрунзе в Белоруссии — это одна из ярких страниц истории борьбы большевиков за уничтожение самодержавия, за переход от буржуазно-демократической революции к социалистической.

Большевистская партия и ее Центральный Комитет придавали огромное значение работе на Западном фронте. Задача состояла в том, чтобы вооружить трудящихся и солдатские массы ленинской теорией и тактикой по вопросам войны, мира и революции, поднять их на борьбу с самодержавием и буржуазией. Среди большевиков, посланных партией на Западный фронт для проведения этой работы, находился и М. В. Фрунзе.

С документами на имя М. А. Михайлова в конце апреля 1916 года он поступил на службу в Комитет Западного фронта Всероссийского земского союза.

Еще будучи гимназистом, девятнадцатилетний Михаил Фрунзе определил свое жизненное призвание.

«…Глубоко познать законы, управляющие ходом истории, — писал он тогда своему брату Константину, — окунуться с головой в действительность, слиться с самым передовым классом современного общества — с рабочим классом, жить его мыслями и надеждами, его борьбой и в корне переделать все — такова цель моей жизни».

М. В. Фрунзе с юных лет был на передовой линии огня. Первые мощные стачки пролетариата, московские баррикады 1905 года, долголетняя каторга, снова и снова подпольная работа, вплоть до взрыва самодержавного режима, — таковы вехи боевого пути неутомимого и бесстрашного борца революции.

Новая работа в Белоруссии как нельзя лучше помогла ему снова осуществить свои стремления — быть ближе к трудящимся массам. Земский союз не только обслуживал войска фронта, но был тесно связан и с тылом — в его распоряжении находилась густая сеть различных учреждений. Достаточно сказать, что только Минский комитет Всероссийского земского союза насчитывал до 70 разных учреждений. Комитет был связан также с Москвой. До марта 1917 года Фрунзе возглавлял хозяйственный отдел земского союза при 10-й армии, часто выезжал на фронт. Он привозил солдатам нелегальную литературу, вел с ними беседы о войне, о революции. На многих участках фронта солдаты знали в лицо Михаила Васильевича, верили его страстному слову.

Огромный опыт подпольной революционной борьбы, глубокое знание марксистско-ленинской теории, умение разбираться в людях позволили М. В. Фрунзе к началу Февральской революции провести большую политическую и организаторскую работу среди солдат, рабочих и крестьян. Была создана подпольная большевистская организация с центром в Минске и отделениями в 3-й и 10-й армиях Западного фронта.

#img_10.jpeg

М. В. Фрунзе

Весть о свержении царского самодержавия была получена в Минске поздно вечером 1 марта. В ту же ночь Фрунзе созвал совещание группы большевиков с представителями революционных организаций фронта. Совещание приняло решение мобилизовать все силы на поддержку революции, создать Минский Совет рабочих депутатов, наметило конкретную программу действий. На следующий день на предприятиях города и в частях гарнизона начались выборы делегатов в Минский Совет.

На первом легальном собрании большевиков Минска, 3-й и 10-й армий фронта, а также на общем собрании рабочих и служащих предприятий Всероссийского земского союза, которые состоялись 3 марта, было принято решение создать милицию и назначить ее начальником М. В. Фрунзе.

5 марта в Минске был образован Совет рабочих депутатов, который начал издавать свой печатный орган «Известия Минского Совета рабочих депутатов». М. В. Фрунзе вместе с другими большевиками вошел в состав исполкома и был официально назначен начальником городской милиции.

Буржуазия, меньшевики, эсеры, стремясь подчинить своему влиянию Минский Совет, противились вооружению рабочих и созданию пролетарской милиции. 3 марта в 11 часов вечера состоялось экстренное совещание руководителей минской губернской земской управы, городской думы и представителей меньшевиков, эсеров и белорусских буржуазных националистов. На этом совещании был создан так называемый Временный комитет общественных представителей, которому поручалось взять власть в свои руки и установить связь с Временным буржуазным правительством в Петрограде. На совещании председатель минской губернской земской управы кадет Самойленко был назначен «гражданским комендантом» Минска. Через несколько дней главнокомандующий армиями Западного фронта генерал-адъютант Эверт по указанию Временного правительства назначил Самойленко губернским комиссаром.

Стремясь сорвать вооружение рабочих, помешать созданию минской пролетарской милиции, «гражданский комендант» Самойленко, городской голова Хржонстовский и минский полицмейстер Лебеда 4 марта приняли решение сохранить преданные им полицейские кадры, включив их в милицию.

Но большевики Минска спутали карты заговорщиков. В ночь на 5 марта вооруженные отряды рабочих во главе с Фрунзе освободили из минской тюрьмы политических заключенных, захватили помещения полицейского и жандармского управлений.

На следующий день газета «Минский голос» вынуждена была сообщить, что

«милицией занято городское полицейское управление, охранное и сыскное отделения и почти все полицейские посты. Оружие полиции передано милиции. Все правительственные учреждения, почта и телеграф охраняются милицией».

Став во главе минской городской милиции, Фрунзе отдал распоряжение о мерах по поддержанию революционного порядка в городе. В распоряжении говорилось:

«1) При штабе начальника милиции (угол Подгорной и Серпуховской улиц) устанавливается ежедневно, включая и праздники, дежурство городских судей и членов окружного суда.

2) Все задержанные милиционерами, за исключением арестованных по особому постановлению начальника милиции, утвержденному гражданским комендантом, немедленно доставляются к дежурному судье.

3) Судья, ознакомившись с обстоятельствами дела, либо освобождает задержанного, либо, если он найдет признаки преступления, направляет его по подсудности.

4) Распоряжения судьи заносятся в книгу и подписываются им».

В Обращении к населению города Михаил Васильевич писал:

«Старый строй пал. Прежняя власть, опиравшаяся на произвол и насилие, исчезает по всей стране, и на ее месте возникает новая, сильная народным единством и доверием… Городская милиция уже разоружила полицию и стражников и заняла городское полицейское управление и полицейские участки. Жандармское управление упразднено. Идет дружная работа по организации общественных сил. Для скорейшего и успешного обновления страны теперь, более чем когда-либо, требуется самообладание, воздержанность и трезвость.

Теперь мы все и всегда должны быть трезвыми. Однако известно, что в Минске, как и в других местах, идет тайное самогоноварение, существуют шинки, где слабовольные люди предаются пагубной страсти. Эти притоны являются для нас величайшей опасностью, и с ними необходимо вести беспощадную борьбу. И я обращаюсь к вам, граждане, с призывом — помочь нашей милиции уничтожить это зло.

Все, кто считает себя гражданином, обязаны сообщить немедленно мне или начальникам участков милиции о всех этих притонах и помочь передать этих преступников в руки законной власти.

Пьянство теперь еще больший враг наш, чем ранее. Так помогите же нашей милиции скорее уничтожить тайные шинки и этим исполните ваш гражданский долг.

Будьте трезвы, граждане!»

С первых дней революции был взят курс на массовое вооружение пролетариата. Выступая на заседании Минского Совета 5 марта, Михаил Васильевич как важную задачу момента выдвинул необходимость дальнейшего укрепления и расширения милиции. По его предложению Совет рабочих депутатов принял постановление, призывающее рабочих вступать в милицейские ряды. Вслед за этим 7 марта Фрунзе выступил в газете «Известия Минского Совета» со статьей «Записывайтесь в милицию». В ней говорилось:

«Охрана общественной безопасности должна находиться в руках рабочих. Верные слуги старого строя, притаившиеся сейчас, в момент победы революции, будут делать попытки вернуть выгодный для них старый порядок».

М. В. Фрунзе указывал дальше, что рабочему классу необходимо самому следить за деятельностью реакционных сил и быть наготове в любой момент подавить малейшую попытку темных сил реакции. С большевистской страстностью призывал он к организации и объединению, основанных на единстве классовых интересов пролетариата и необходимости их защиты. Он особенно подчеркивал важность укрепления большевистской партии, как высшей формы организации рабочего класса, как орудия для завоевания власти, призывал революционных рабочих и солдат к вступлению в ее ряды и в милицию.

Этот призыв нашел широкий отклик у трудящихся. Милиция пополнилась новыми силами. Вместе с рабочими в ее ряды вливались и революционно настроенные солдаты местного гарнизона. К середине марта в Минске было создано пять городских отделений. Кроме того, на всех крупных предприятиях и железнодорожном узле возникли милицейские участки. В результате принятых большевиками энергичных мер с помощью милиции были вооружены и обучены военному делу тысячи рабочих.

Выполняя указания большевистской партии, милиция устанавливала революционный порядок, охраняла все митинги и демонстрации трудящихся, зорко следила, чтобы не было тайных сборищ контрреволюционных элементов. В одном из приказов Фрунзе писал:

«Штаб милиции предлагает всем партиям, а также отдельным лицам сообщать ему об организуемых собраниях и митингах».

Вместе с тем он разъяснял населению, что аресты и обыски могут производиться только по ордерам с его подписью, и призывал жителей города задерживать и доставлять в милицию всех самозванцев, чинящих самоуправство над гражданами.

В начале марта был издан специальный приказ, запрещающий производить денежные сборы с населения. В приказе разъяснялось, что

«на проведение в городе разных денежных сборов на политические цели необходимо иметь разрешение начальника милиции, так как такие сборы могут проводить самозванцы».

Вынашивая черные планы разгрома революционных сил, реакция организовывала погромы и грабежи, терроризировала граждан. Милиция, рабочий класс решительно боролись с происками врагов. Под руководством М. В. Фрунзе милиция взяла под контроль производство и правильное распределение продуктов и предметов первой необходимости, объявив решительную войну саботажникам и спекулянтам. Был запрещен вывоз из Минска продуктов питания, организован контроль за минскими городскими бойнями, а также за выпечкой и продажей хлеба.

Одним из приказов комиссары городских отделений обязывались

«сделать распоряжение милиционерам, чтобы они ежедневно по утрам заходили в хлебопекарни и проверяли, продается ли там хлеб. Если в какой-либо пекарне выпеченного хлеба не окажется, то немедленно сообщать об этом в городскую продовольственную комиссию».

Выполняя решения Минского Совета, милиция строго следила за ценами на различные товары. В одном из приказов, направленном против взвинчивания цен на табачные изделия, говорилось:

«В связи с поступлением в штаб милиции жалоб как со стороны воинских частей, так и частных лиц на то, что табачные изделия в некоторых магазинах незаконно продаются во много раз дороже установленной цены, а также и без бандеролей по высоким ценам, предлагаю всем гражданам о каждом подобном случае незаконной продажи сейчас же сообщать комиссару соответствующей части.

Комиссаров же и вообще всех чинов милиции обязываю составлять о каждом правонарушении протокол с опечатыванием всех табачных изделий той фабрики и того сорта, которые продавались свыше установленной цены».

Постепенно в городе упразднялись старые судебные органы и создавались народные суды. Выступая в «Крестьянской газете» 21 июня со статьей «О местном суде», Михаил Васильевич разоблачал попытки возродить старые сословные суды, защищавшие интересы господствующих классов. Он писал, что суды теперь должны быть подлинно народными, чтобы с их помощью трудящиеся могли вести борьбу за свои права и свободу.

По образцу минской создавалась милиция во многих городах Белоруссии. Пролетарская милиция была надежным защитником революционных завоеваний, вооруженной силой, способной постоять за интересы трудящихся. Этому способствовала неутомимая работа большевиков по политическому воспитанию сотрудников милиции. Милиционеры имели свой профсоюз, посещали лекции и доклады, с которыми нередко выступал Фрунзе. Он разъяснял им ленинские положения о задачах пролетарской милиции, решительно выступал против недисциплинированности, бюрократизма и нечуткого отношения к трудящимся. В приказе по минской милиции от 5 июля 1917 года говорилось:

«Ко мне поступают жалобы на недостаточно внимательное отношение милиции к запросам и нуждам городского населения. Считая такое явление в высшей степени нежелательным и недопустимым, я вместе с тем полагаю, что милиция должна удовлетворять тем требованиям, какие к ней предъявляются.

Дружную работу милиции я понимаю лишь тогда, когда она пользуется полным доверием населения.

Исходя из этого, я предлагаю всем служащим милиции отнестись самым внимательным образом ко всем, кто ищет у них помощи и советов. Все требуемые справки, разъяснения должны даваться с полной предупредительностью. Никто не должен уйти, наткнувшись на пустой формализм и грубый отказ.

Поэтому обязываю всех участковых начальников и заведующих уголовными отделениями знать всех подчиненных им людей и следить за степенью пригодности каждого из них. Всех, не соответствующих своему назначению, представлять к увольнению.

Я надеюсь, что все служащие милиции придерживаются моего мнения и приложат все усилия, чтобы оправдать доверие городского населения».

Известны случаи, когда М. В. Фрунзе лично проверял сигналы о недостатках в работе милиции. В июне 1917 года от гражданина Шпаковского из деревни Боровая Острошицкой волости поступила жалоба на то, что сотрудники милиции пытались произвести у него обыск, а когда он воспротивился, открыли стрельбу из револьверов. Проверяя показания Шпаковского, Фрунзе убедился, что версия о стрельбе милиционеров потребовалась мнимому потерпевшему для того, чтобы выиграть время и надежно припрятать аппаратуру и самогон, изготовлением которого он занимался. Тайный шинкарь был разоблачен и понес наказание.

М. В. Фрунзе всячески поощрял честных, дисциплинированных милиционеров, самоотверженно боровшихся с малейшими нарушениями революционного порядка.

«18 июня, — читаем в одном из приказов, — милиционер Григорий Яковлевич Григорьев, возвращаясь со службы домой, заметил толпу людей, жестоко избивавших пойманного вора. Григорьев заступился за избиваемого, предлагая воздержаться от самосуда и предать вора суду… Одобряя действия милиционера Григорьева, выражаю ему благодарность за исполнение своего долга».

В минских газетах того времени часто публиковались сообщения о работе милиционеров. Вот одна из таких заметок.

«Милицией задержаны два спекулянта с двумя корзинами одеколона, специально приготовленного для внутреннего потребления, — сообщал «Вестник Минского губернского комиссариата» 5 июля. — При задержании спекулянты предлагали милиционерам 100 рублей за освобождение. Задержанные привлечены к ответственности».

Велик был авторитет Фрунзе среди рабочих и крестьян, служащих милиции.

«Михаил Васильевич Фрунзе, — вспоминал работавший вместе с ним в милиции И. Чертов, — совсем не был похож на тогдашних высокомерных начальников… На протяжении рабочего дня (Михайлов работал день и ночь) он успевал побывать во всех отделениях милиции. Беседуя с рядовыми милиционерами, живыми, яркими примерами из истории воспитывал он в них ненависть к буржуазии».

Являясь крупным партийным работником и одним из руководителей революционного движения в Белоруссии и на Западном фронте, Фрунзе с успехом работал не только с целыми организациями, но и с каждым человеком в отдельности, заражая людей своей энергией, революционной страстностью, уверенностью в победе дела социализма.

Маршал Советского Союза С. М. Буденный, который впервые встретился с Фрунзе в 1917 году в Минске, писал в газете «Правда» 3 ноября 1925 года:

«Уже в то время нужно было его только увидеть выступающим на митинге, чтобы узнать в нем славного борца за дело трудящихся».

Белорусские националисты и другие враги революции бойкотировали милицию, организовывали различные провокации, распространяли злобные измышления о Фрунзе. Махровый националист А. Смолич опубликовал 27 апреля в газете «Минский голос» клеветническое письмо, в котором назвал Фрунзе «врагом народа» и требовал предать его суду.

Однако та же газета «Минский голос» 11 мая 1917 года вынуждена была опубликовать заявление Исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний, в котором говорилось:

«Все клеветнические обвинения, возведенные на тов. Михайлова, ни на чем не основаны и являются злостной выдумкой Белорусского национального комитета и Украинской громады, которые в своем раздражении не постеснялись даже объявить тов. Михайлова врагом народа. Мы знаем, что человек, в течение многих лет боровшийся за свободу народа в рядах социал-демократической рабочей партии, два раза приговоренный к смертной казни и отбывший 6 лет тяжелой каторги, не был и не может быть врагом народа…»

Потерпела провал и попытка местных органов Временного правительства сместить Фрунзе с поста начальника милиции. Вызванная из Петрограда специальная комиссия для рассмотрения сфабрикованных против Фрунзе клеветнических материалов оконфузилась. Кандидаты на пост начальника милиции остались не у дел. М. В. Фрунзе имел поистине непререкаемый авторитет и небывалую популярность среди трудящихся масс, был их признанным и любимым руководителем, умело и решительно вел их на борьбу за новую жизнь, проводил большую политическую работу среди рабочих, крестьян и солдат, был председателем Исполнительного комитета Совета крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний, принимал активное участие как член Минского комитета РСДРП(б) в подготовке и работе съезда военных и рабочих депутатов армий и тыла Западного фронта, был одним из редакторов большевистской газеты «Звезда». В мае 1917 года Михаил Васильевич возглавил белорусскую делегацию на Всероссийском съезде крестьянских депутатов в Петрограде, встретился там с Владимиром Ильичем Лениным, решительно выступил против коалиционного Временного правительства, в состав которого, наряду с представителями крупной буржуазии, вошли меньшевики и эсеры, против его контрреволюционной внутренней и внешней политики и продолжения империалистической войны в союзе с империалистами Антанты «до победного конца».

При непосредственном и активном участии М. В. Фрунзе большевики Минска и Минский Совет организовали и 18 июня провели общегородскую демонстрацию в знак протеста против наступления на фронте, в поддержку демонстрации героических рабочих Петрограда. Кадеты, меньшевики, эсеры и буржуазные националисты пытались силой сорвать демонстрацию. Они отбирали у демонстрантов знамена и красные полотнища с большевистскими революционными лозунгами. С помощью усиленного наряда милиции, солдат и рабочих, расставленных Фрунзе, удалось быстро ликвидировать враждебные вылазки слуг империализма, обеспечить порядок на митингах и манифестациях.

М. В. Фрунзе с большим успехом использовал свое пребывание на посту начальника милиции для работы среди солдат, арестованных Временным правительством за отказ идти в наступление, за антивоенные революционные настроения. Имея связь с охраной арестованных, он обеспечил условия для встречи с ними большевиков и проведения с арестованными революционной работы. В тюрьме была создана партийная организация, и несколько групп арестованных солдат удалось тайно от военных властей послать на фронт в качестве агитаторов.

Политические заключенные минской тюрьмы писали работникам милиции:

«В течение двухмесячного нашего заключения в тюрьме вы, товарищи милиционеры, видя в нас борцов за идею свободы и сознавая правоту нашего дела, в мерах законных и возможных для вас старались облегчить наше тяжелое положение, поддерживая товарищеские отношения и оказывая нам полное уважение.

…Мы, политические заключенные солдаты — офицеры… выражаем вам глубокую благодарность за ваши добрые и товарищеские к нам отношения и, протягивая вам нашу товарищескую руку, громко заявляем: мы с вами навсегда, дорогие товарищи солдаты-милиционеры».

По мере укрепления революционных сил и роста доверия трудящихся к милиции усиливалось стремление контрреволюции оторвать милицию от народа, превратить ее в обычный полицейский аппарат. Особенно тяжело стало работать после расстрела июньской демонстрации в Петрограде. Минский губернский комиссар Временного правительства доносил министру внутренних дел:

«Состояние милиции по-прежнему неудовлетворительно… Успешно работать с такой милицией… довольно трудно. Наблюдается это, главным образом, в Минске, где во главе милиции стоит большевик Михайлов».

Руководящие работники минской милиции мужественно боролись с попытками реакционных сил использовать ее в контрреволюционных целях, отказывались выполнять некоторые распоряжения ставленников Временного правительства. Больше того, они очистили Минск от уголовников и контрреволюционных элементов, открыто призывавших население к мятежу. По этому поводу в приказе от 4 августа Михаил Васильевич писал:

«Тяжелая работа выпала на долю минской городской милиции за последние дни. Чрезвычайного напряжения всех сил и энергии потребовали дни выборной кампании, затем проведение облавы для изъятия из города преступных элементов. Я счастлив свидетельствовать, что милиция оказалась, несмотря на крайний недостаток сил, вполне на высоте положения. Вся эта колоссальная работа проведена с полным знанием дела и достойным всякой похвалы усердием. Выражаю всем чинам милиции и уголовного отделения, начиная от товарищей начальников и кончая рядовыми милиционерами, благодарность за совершенную по очистке города от преступных элементов полезную работу».

В августе 1917 года Фрунзе по заданию партии выехал на несколько дней в Шую, передав дела своему заместителю И. К. Гамбургу, товарищу по ссылке. Воспользовавшись его отсутствием, ставленники Временного правительства снова пытались превратить милицию в орган борьбы с большевиками. В двадцатых числах августа Фрунзе вернулся в Минск, где его с нетерпением ждали. Руководящие работники милиции обратились в городскую думу с коллективным заявлением, в котором раскрывали замыслы буржуазии. В письме говорилось:

«…Ныне все более и более обнаруживается тенденция превратить милицию в административно-полицейский аппарат типа старой полиции. Ей навязываются чуждые по существу функции политического сыска и органа политической борьбы. Местные представители правительственной власти — губернский комиссар делает определенные попытки подчинить милицию комиссариату».

В заявлении указывалось далее, что работники милиции отказываются подчиняться представителям центральных властей и выполнение их требований считают для себя необязательным.

«Задачу свою, — говорилось в заявлении, — видим исключительно в охране общественной безопасности и поддержании революционного порядка, а отнюдь не в политическом сыске и борьбе с политическими течениями. Против попыток превратить милицию в орган политической борьбы и сыска типа полиции протестуем самым решительным образом и выполнение такого рода требований, как не входящих в задачи милиции, считаем для себя не обязательными. Только при этих условиях мы допускаем, не изменяя своему долгу и совести, возможность нашей дальнейшей службы местному населению».

М. В. Фрунзе неустанно внушал работникам милиции уверенность в торжестве социалистической революции.

«Побольше веры в народ, побольше мужества, — призывал он, — и мы сумеем отразить натиск на революцию, откуда бы он ни исходил».

В дни контрреволюционного выступления генерала Корнилова, пытавшегося ликвидировать Советы и создать правительство военной диктатуры, исполком Минского Совета совместно с Фронтовым комитетом назначил Фрунзе начальником штаба революционных войск Минского района. Здесь он показал незаурядные качества пролетарского командира. Благодаря принятым решительным мерам в короткий срок в Минске были созданы боевые революционные силы, мобилизованы отряды рабочей гвардии, в которые вошли милиционеры и обученные через милицию рабочие минских предприятий.

Помогая Минскому комитету РСДРП (б) и Минскому Совету в борьбе с корниловщиной, городская милиция во всех районах Минска установила круглосуточные дежурства. Патрули задерживали тех, кто вел активную контрреволюционную пропаганду, пытался организовать помощь корниловцам.

В разгар контрреволюционного мятежа Корнилова Временное правительство отдало распоряжение о закрытии в Минске большевистской газеты «Звезда». Фрунзе вместе с другими ответственными работниками милиции выступил с решительным протестом. Факт закрытия газеты Фрунзе использовал против политики Временного правительства, а также для поднятия среди широких народных масс авторитета как самой газеты, так и милиции. Вскоре после закрытия «Звезды» рабочие и трудящиеся Белоруссии, а также солдаты Западного фронта стали читать большевистскую газету под названием «Молот».

После подавления мятежа большевики Минска, вооруженные решениями VI съезда партии, начали подготовку трудящихся к дальнейшей борьбе за свержение капитализма и победу социалистической революции.

Во время сентябрьских перевыборов рабочие и революционные солдаты изгнали из Минского Совета многих меньшевиков и эсеров. Депутатами были избраны большевики. В наказе Минскому Совету выборщики наряду с другими политическими требованиями записали:

«Не допускать возрождения полиции и всеми мерами и средствами укреплять революционную милицию».

Выполняя этот наказ, Фрунзе руководствовался советами В. И. Ленина, опубликованными в газете «Правда» 20 апреля 1917 года. Давая анализ организации рабочей милиции в Канавино Нижегородской губернии, Владимир Ильич писал:

«Заменить старые органы угнетения, полицию, чиновничество, постоянную армию всеобщим вооружением народа, действительно всеобщей милицией — вот единственный путь, гарантирующий страну в наибольшей степени от восстановления монархии и дающий  в о з м о ж н о с т ь  идти планомерно, твердо и решительно к социализму, не «вводя» его сверху, а поднимая громадные массы пролетариев и полупролетариев к искусству государственного управления, к распоряжению  в с е й  государственной властью».

Временное правительство и его ставленники на местах с каждым днем усиливали репрессии против большевиков. 3 октября 1917 года Керенский приказал закрыть в Минске большевистскую газету «Молот», а типографию, печатавшую ее, реквизировать. В исключительно тяжелых условиях, когда агенты Временного правительства следили за каждым шагом, Фрунзе организовал 6 октября выпуск очередного номера газеты и в тот же день с помощью наряда милиции вывез и спрятал все оборудование типографии, а также рукописи и другие материалы. Благодаря этому через день большевики смогли выпустить свою газету под новым названием «Буревестник».

Вслед за закрытием газеты «Молот» последовало указание минского губернского комиссара Временного правительства установить милицейский пост возле типографии. Фрунзе отказался выполнить это распоряжение. На письме губернского комиссара он написал:

«В распоряжении начальника милиции нет людей для выполнения данного предписания…»

Осталось невыполненным и распоряжение губернского комиссара о привлечении к ответственности редактора и сотрудников газеты «Молот».

12 октября 1917 года завершилась работа М. В. Фрунзе в Минске. По заданию партии он выехал в Шую для подготовки и проведения вооруженного восстания. Накануне его отъезда Минский Совет и штаб милиции устроили торжественный прощальный вечер. Ответственные работники милиции преподнесли Михаилу Васильевичу прощальный адрес. В нем говорилось:

«Недолго пришлось нам служить под Вашим просвещенным руководством, но время, проведенное Вами среди нас, останется для нас памятным на всю жизнь. Вам выпало на долю насадить в минской милиции первые семена революционной правды. Мы все были неопытными новичками и нуждались в постоянных указаниях, которые и находили у Вас, и не в форме старых бездушных приказов, а глубоко сердечных товарищеских советов.

Ваше отношение к занимаемой Вами должности вообще и к нам, Вашим подчиненным, в частности, останется для нас дорогим воспоминанием, которое мы будем хранить с благодарностью в наших сердцах.

Ныне Вы призваны к новой, более широкой деятельности, которая откроет для Вас новые пути для проявления Ваших творческих дарований. Радуясь за Ваш успех на поприще служения идее революционной свободы, мы вместе с тем сердечно сожалеем о нашей с Вами разлуке.

От души желаем Вам, дорогой Михаил Александрович, полного успеха на новом Вашем государственном и общественном поприще на пользу того народа, за счастье и благоденствие которого Вы готовы принять величайшие жертвы».

Горячо и взволнованно обращался в своем адресе к Фрунзе и профессиональный союз милиции. В нем говорилось:

«…Профессиональный союз в Вашем лице всегда встречал поддержку и содействие в своих начинаниях, особенно ценных в первый период строительства союза. Не было ни единого случая, когда бы Вы выступили против союза как начальник, но Вы всегда охотно помогали как товарищ.

Прощаясь с Вами, мы уверены, что и на новом месте Вашей службы Вы найдете любовь и уважение окружающих: в сердцах же наших на долгие годы сохранится светлая память о товарище-начальнике».

Многогранная и кипучая деятельность Михаила Васильевича Фрунзе в Белоруссии и на Западном фронте принесла свои плоды. И когда грянула Великая Октябрьская социалистическая революция, работники минской милиции были в первых рядах восставшего народа.

Михаил Васильевич Фрунзе и поныне в нашем строю. В Минске в школе МВД СССР, которая носит имя М. В. Фрунзе, создан музей. На одном из его стендов размещены фотографии сотрудников милиции, первые приказы за подписью Фрунзе. Готовясь к будущей работе по охране общественного порядка, слушатели внимательно изучают историю минской милиции.

 

Александр Сгибнев

СУДЬБЫ ЛЮДСКИЕ

 

ШИНЕЛЬ НА ВСЮ ЖИЗНЬ

В этом многоэтажном жилом доме у него, пожалуй, у одного такой распорядок работы. Его вызывают в полночь, на рассвете, поздно вечером. И он, уже поседевший изрядно, по-комсомольски бодро шагает к автомобилю, прибывшему за ним, чтобы отправиться на очередное задание. «Несладкая жизнь у тебя, Иван Семенович!» — говорят ему соседи. «Несладкая? — улыбается он. — Вы, пожалуй, правы, но я ее не променяю ни на какую другую!»

Иван Семенович Язовских, в прошлом армейский старшина, ныне майор милиции, помнит, как восемнадцать лет назад пригласили его в райком партии. Секретарь райкома спросил:

— Не пошли бы вы, товарищ старшина, работать в милицию? Там очень нужны такие, как вы, — смелые, судя по наградам, дисциплинированные, не боящиеся трудностей…

«Смелые», «не боящиеся трудностей»… Честно говоря, Иван Семенович подумал тогда: эти слова произнесены, так сказать, по должностной необходимости, потому что дело, которое предлагаешь, положено нахваливать и возвеличивать. Только нет, беседуя с уволенным в запас старшиной, секретарь райкома произносил не просто громкие фразы. В них звучала его личная убежденность в государственной важности милицейской службы, в том, что служба эта сродни воинской: та же постоянная собранность, готовность в любой момент выйти навстречу опасности. Наберите по телефону «02» — эта служба отзовется незамедлительно, она — всегда на посту.

— Работа будет трудной, порой с риском для жизни, — сказал он на прощание. — Тут я не сомневаюсь в вас. О другом хочу напомнить: работник милиции, поставленный охранять порядок, должен быть во всем безупречен. Действуйте и поступайте, Иван Семенович, так, чтобы представление о милиционере у населения было связано только с честностью, законностью, вежливостью. Старайтесь, чтобы люди видели в вас своего друга и защитника, верили вам безгранично…

Так он, вчерашний воин, стал работником отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности. Те, против кого борется Иван Язовских, оружие с собой, как правило, не носят. Но трудно сказать, кто опаснее для государства — отпетые бандиты или притаившиеся казнокрады, взяточники, спекулянты. Одного поля ягода.

Через некоторое время Ивану Семеновичу стало известно, что директор мясокомбината Денисов сколотил вокруг себя воровскую группу. Дельцы и жулики создавали крупные излишки мяса, продавали его нелегально через магазины, а деньги присваивали. «Нужно накрыть с поличным!» — сказал начальник ОБХСС. Язовских сутками не выходил из цехов мясокомбината, все перекопал в бухгалтерии, но мошенники орудовали ловко, разоблачить их оказалось не так-то просто. Они, как выяснилось, принимали скот в одном весе, затем направляли его в откормочный пункт, а прибавку нигде не учитывали.

Это первая лазейка, на которую наткнулся Язовских. Удача, вполне понятно, обрадовала Ивана Семеновича, но он понимал, что преступники так легко руки не поднимут, надо все расследовать самым тщательным образом, чтобы никто не вывернулся. «Помог» раскрытию аферы главный инженер комбината Кугелев, оказавшийся прожженным жуликом. Узнав, что директор разоблачен, он, видите ли, тоже «осознал» свои махинации и решил, как говорят в уголовном мире, «завязать». Слушал его Язовских и думал: вот артист, его, выходит, не под арест, а чуть ли не к премии нужно представлять. И не подавал виду, что верит далеко не всем его словам. Пусть «разоблачает» директора, своих бывших дружков, пусть валит на них все, в чем и сам не меньше их виноват. Потом разберемся, благо улик хоть отбавляй!

Вскоре Кугелев был арестован. Язовских вызвал его на допрос. Как и до ареста, бывший главный инженер вошел в кабинет изысканно одетый, с золотым перстнем на руке. Посмотрел на Язовских с нагловатой ухмылкой, бросил:

— Допрашивайте. Только напрасны ваши хлопоты…

Допрос длился несколько часов. Если до ареста Кугелев был не в меру словоохотлив, то тут запирался, все отрицая, не хотел говорить правду. Больше того, под конец он вообще обнаглел:

— Кто вы такой, чтобы я перед вами рассыпался в признаниях? Порядочный человек работать в милицию не пойдет! Я не хочу продавать своих товарищей.

Иван Семенович ненавидел в эту минуту Кугелева: вор, а еще о порядочности смеет говорить?! Но закон есть закон, допрос нужно продолжать спокойно, не оскорбляя подследственного. Он даже решил подойти к нему с другой стороны, рассказать о войне, в которой участвовал с первого дня до последнего, но рассказать, словно бы не о себе лично, а о ком-то другом.

— Было это в районе Черкасс, — начал Язовских, — на берегу Днепра. После очередной атаки фашистов остались в неглубоком окопе два советских бойца — старшина и солдат. Гитлеровцы снова пошли в атаку, а у наших только десятка два патронов да противотанковая граната. Фашисты подошли вплотную, окружили старшину. Но он не сдался: выдернул чеку из гранаты и вместе с ними подорвался. Солдату же удалось продержаться дольше. Выручила брошенная гитлеровцами граната. Скатившись в окоп, она не успела взорваться. Солдат схватил ее и кинул в наседавших врагов. И тут он услышал громкое «ура!». Наши! Они пришли на помощь.

И еще было. Только не на Украине, а в Румынии, под Яссами. Тот солдат, что воевал под Черкассами, стал уже старшиной; он в числе первых вышел на государственную границу, переправился через Прут. Семь автоматчиков под его командованием взяли в плен группу фашистов, подбили бронемашину и подожгли несколько цистерн с горючим. В Яссах этот старшина был тяжело ранен, но, пока не взяли город, уйти в медсанбат отказался.

Выслушал Кугелев Ивана Семеновича и, пренебрежительно улыбаясь, процедил:

— В книжках, небось, начитались обо всем этом. Сами-то, наверняка, и пороху не нюхали — в тылу отсиживались.

Об этом Язовских рассказал начальнику отдела. Тот посоветовал:

— Завтра на работу приди в форме. При всех регалиях.

Иван Язовских так и сделал. Куда только делись напыщенность и наглость Кугелева, когда он увидел на груди майора Золотую Звезду Героя Советского Союза! На этот раз допрос был коротким. Кугелев признал себя виновным и рассказал о двух новых преступных группах.

Иван Семенович вовсе не думает, что его служба самая трудная, самая беспокойная. Он не выделяет ее, только внутренне радуется, что нашел место в строю настоящих бойцов. Перед ним ведь длинная и хлопотная дорога ежедневных сражений — за нового человека, за народное добро, за укрепление общественного порядка.

Недавно на одном из заводов обнаружилась недостача серебра, идущего на изготовление ламп. Директор проводил совещание за совещанием, но установить причины не удалось. Даже в Москву пришлось слетать: не завышены ли нормы расходов? В главке ответили, что нет, нормы правильны, разбирайтесь, мол, на месте. И тогда кто-то бросил: без ОБХСС не обойтись!

Разобраться в этой запутанной истории поручили Язовских и следователю Семенову. Ан-2 доставил их в город, где находился завод. Работники милиции, не полагаясь лишь на собственный опыт, сразу же обратились к рабочим:

— Каково ваше мнение? Помогите!

И не ошиблись. Люди и на этот раз навели на верный след. Внешне все вышло как бы случайно, но, если вдуматься, ничего тут случайного не было. Потому что зорок глаз народа, сильна ненависть к тем, кто норовит жить за чужой счет.

Как-то соседка заводского кладовщика Захарова решила подремонтировать комнату и попросила у него немного краски. Он пообещал и на другой день принес: целую банку. Краска оказалась очень хорошей, такой женщина никогда в магазине не видела. Откуда же она у кладовщика? Узнав о начавшейся на заводе проверке, соседка принесла банку в милицию, рассказала о своих подозрениях. И хотя улики были налицо, обыск у Захарова все-таки производить не стали. Решили понаблюдать за его поведением, собрать доказательств побольше.

#img_11.jpeg

И. С. Язовских

Прошла неделя, а успехов никаких. И вот однажды на рассвете к дому Захарова с потушенными фарами подъехал ЗИЛ. Закрылись ворота. Во дворе машину стали спешно разгружать. В первую очередь хозяин дома снял на землю несколько больших ящиков. «Краска», — определили работники милиции.

Вскоре машина, выехав со двора, остановилась у свалки на окраине города. Из-под груды мусора Захаров и шофер вытаскивали еще более тяжелые ящики. Это, судя по маркировке, было имущество, также нелегально вывезенное с территории завода. Теперь сомнений не было: Захаров — вот кто виновник хищений.

На обыск дома Захарова Иван Семенович пригласил рабочих завода. На чердаке, в сарае, в подполе было обнаружено и изъято множество краденых вещей: ящики краски, мыла, гвоздей, несколько десятков пар сапог, спецодежда, более тысячи метров различной ткани, мотки электропровода. А где же серебро? И тут к Ивану Семеновичу Язовских подошел один рабочий и сказал:

— Был я недавно по делам у Захарова, удивился, зачем ему понадобилось так сильно утеплять туалет? Что-то тут не чисто…

Подозрения рабочего подтвердились: когда сняли слой фанеры со стен, за ним, в тайниках, действительно оказались плитки анодного серебра. Обыск полностью изобличил матерого расхитителя.

— Зачем тебе понадобилось столько гвоздей, мыла, краски? — спрашивали Захарова соседи, когда милиция вывозила награбленное добро.

— На черный денек. В хозяйстве все могло сгодиться, — отвечал Захаров.

Но «черный» день для Захарова наступил гораздо раньше, чем он ожидал.

За образцовое выполнение служебного долга и заслуги в борьбе с преступностью министр наградил Ивана Семеновича Язовских Почетной грамотой.

— Майор Язовских снова отличился, — позвонил мне вскоре один из работников МВД СССР. — Вместе с товарищами, посланными на задание, он изъял у преступников и возвратил государству около пятидесяти килограммов золота и несколько сотен тысяч рублей денег. Мне, — продолжал мой знакомый, — поручено обобщить его опыт, чтобы другие могли учиться.

Много лет Иван Семенович Язовских носил шинель пехотную, серую. Теперь у него шинель другого цвета. А служба та же — служба народу.

 

С ОТВАГОЙ В СЕРДЦЕ

У калитки нетерпеливо зазвонил велосипедист: через плечо у парня, как у чемпиона, перекинута алая лента, а в козырек кепки прилажен большой белый цветок. «Это еще что за гость?» — подумал удивленно Владимир Петрович Арбузов, накидывая на ходу китель. Он только что пришел домой, но, видите, снова кому-то понадобился.

— Здравствуйте, дядя Володя, — услышал Арбузов. — Я от брата Анатолия, у него послезавтра свадьба, приглашает…

Владимир Петрович обрадовался. Значит, не держит семья Замостьевых, приславшая к нему доброго вестника, обиды на сердце: все поняла, как нужно понять. Ведь старшой-то их, решивший жениться, года два назад совсем было от рук отбился. Пил. Сквернословил. Дрался. Замечания участкового воспринимал по принципу: в одно ухо влетело, из другого вылетело. Владимир Петрович тревожился, будто о сыне. Что же ты вытворяешь, негодник? К какому финишу прибьешься? На первых порах, к сожалению, работнику милиции не удалось найти общего языка и с родителями Анатолия. Отец разговаривал с участковым нервозно, всячески выгораживая свое чадо. Но старший лейтенант не отступал. Он воевал с родителями за их же сына, воевал с ним за него же самого. Его не звали, как сейчас, в дом, но участковый шел и без приглашения. Его плохо слушали, но он не уставал повторять: одумайтесь, иначе будет поздно. Путь от проступка к преступлению не такой уж длинный!

Как-то Арбузов попал к Замостьевым в разгар очередной гулянки. День был обычный, не праздничный, а тут — звон стаканов.

— Опять пьешь? — строго спросил инспектор своего «подшефного». — Люди в поле, стремятся каждое зернышко вовремя убрать, а ты? И не стыдно?

Хозяин застолья, явно рассчитывая на поддержку дружков-собутыльников, с издевкой в голосе вопрошал:

— А почему вы, товарищ милиционер, забываете об Основном законе нашей жизни, о Конституции, — там прямо записано, что граждане СССР имеют право на отдых. Статья сорок первая, если не ошибаюсь…

Владимир Петрович с прежней твердостью продолжал:

— Нет, ты не ошибаешься, мил-человек, статью Конституции об отдыхе запомнил точно, она, по всему видно, бесконечно нравится тебе. Но перед статьей сорок первой есть другая, сороковая, в которой так же прямо и ясно сказано, что советские граждане имеют право на труд. Так чего же ты не хочешь воспользоваться этим правом?

Не сразу, естественно, лед тронулся, да Владимир Петрович и не надеялся, что Анатолий Замостьев переменится в одночасье. Слишком своенравный, капризный характер имел. Но старший лейтенант неутомимо искал к нему подходы. Потому что сознавал: профилактика — главнейшая его обязанность. По просьбе Арбузова с юношей, находившемся в конфликте с законом, не один раз беседовали депутаты поселкового Совета — люди авторитетные во всех отношениях. По его совету фотография великовозрастного бездельника «украсила» стенды сельского «Крокодила». Когда же после выпивки Замостьев надебоширил на танцплощадке, участковый «удостоил» лихого молодца пятнадцати суток ареста. Садясь в милицейскую машину, горе-герой поник не на шутку. Он чувствовал, что к его заснувшей совести взывает вся атмосфера колхозной жизни — чистая, благотворная, весь уклад этой жизни, несовместимый с антиобщественным поведением.

Вскоре, как и следовало ожидать, в поселковый Совет народных депутатов пожаловали Замостьевы-старшие: отец и мать.

— Мы вам всем, — заявили они, — приносим извинения за нашего непутевого сына. Обещаем, что больше ничего за ним худого не заметите.

Анатолий стоял за спиной родителей, понуро склонив стриженую голову. Горький стыд мешал ему говорить, но он всем видом выражал полнейшее согласие с отцовским и материнским обещанием.

— А вам, Владимир Петрович, — обратился отец Анатолия к участковому инспектору, — особая благодарность: вы первым увидели беду, вы всей семье открыли глаза.

И вот эта свадьба. И приглашение на нее ему — инспектору. Арбузов долго стоял у калитки, пока юный велосипедист не потерялся за домами и садами. Стоял и раздумывал о сельской жизни и своем месте в ней. Нутром коммуниста он чуял, что нужен людям, приносит им пользу. Иначе не считали бы его своим, не платили бы уважением, которое на виду, не шли бы к нему и с радостью, и с печалью. «Дядя Володя», «Петрович» — не сразу так стали называть. Сначала, помнится, присматривались: настороженно, изучающе. Был до него участковый — кроме милицейского свистка знать ничего не хотел. Думали, и смена такая прибудет. Погоны, дескать, одинаковые, обязанность — укреплять порядок! — та же, что и у предшественника. Чего, спрашивается, иного ждать?

Владимир Петрович построил работу иначе. Неделями не заглядывал в комнату, именуемую кабинетом. С утра и до ночи видели его в поле, на фермах, в мастерских и гаражах, там, где кипел труд, где, словно в тигле, шло возвышение и очищение человека. Имя, биография, прошлое и настоящее — он досконально знал и старого, и малого. Сам, как отметили однажды на совещании, вырабатывал и тактику профилактической работы, и стратегию поведения. Чтобы службу его несладкую ценили так же, как хлеборобскую. Чтобы считали, что и без нее пока не обойтись.

В память его навсегда вошла встреча в райкоме партии, давняя-давняя, еще в сорок четвертом. Владимир Арбузов, вылечившись в госпитале, обратился к секретарю райкома с просьбой: «Дайте дело, чтобы было как можно сподручнее содействовать победе над врагом». С просьбой — направить на фронт — он только что ходил в военкомат, но комиссар, постучав по полу костылем, без которого не мог передвигаться, промолвил, чуть не плача:

— Туда — в действующую — дорога нам с вами заказана, это уже точно, не всякие раны легко заживают. Давайте искать здесь, в разбитом и сожженном тылу, чтобы дорогой была, а не тропкой ничтожной…

Так вот, секретарь райкома сказал тогда: «Иди в милицию. Она тоже на переднем крае, тоже в действующей!»

После этой встречи прошли годы. В черной некогда шевелюре поселилась седина. Тяжелее стал шаг. Не изменилась лишь боевая настроенность в сердце. И все потому, что Владимир Петрович, как и в молодости, видит свою работу нужной народу, необходимой в повседневном социалистическом созидании. Вырос поселок, выросли люди — и в образовании, и в культуре. Для них правопорядок важен. Они оберегают его в силу сознательности, вошедшей в привычку, личной ответственности за все, что происходит вокруг.

#img_12.jpeg

В. П. Арбузов

И все-таки находятся личности, не желающие войти в согласие с законом. В них более чем достаточно старого, отжившего. Это старое цепляется за души, пытается вернуть человека на четвереньки, наследить в его привязанностях, идеалах, поступках. Вот почему нужна настойчивая предупредительная работа. И вот почему милицейский «расчет» Арбузова развернут по штатам фронтового времени. Во всех поселках вы увидите дозорных с алыми повязками на рукавах. На дороги с жезлами вышли общественные автоинспектора.

По шоссе, связывающему Тургино с областным центром, бешено, зигзагами мчится грузовик. Пьяный водитель не замечает впереди мотоциклиста, сбивает его. Совершив преступление, водитель скрывается. Казалось бы, и концы в воду… Мало ли машин проезжает по автотрассе?

Но на месте происшествия оказывается Любавин — товаровед, добровольный помощник участкового инспектора. До приезда Петровича он организует охрану зоны аварии, при содействии дружинников устанавливает номер машины. Подоспевший вскоре старший лейтенант на мотоцикле догоняет преступника.

С помощью общественности были быстро задержаны и воры, ограбившие колхозную чайную. В 23 часа Арбузову позвонили: в чайной побывали «гости». В 23.15 он уже изучал следы, оставленные ими. «Это могли сделать такие-то и такие», — размышлял Владимир Петрович вслух. Дружинники тоже так считали: воровство в деревне — явление крайне редкое, люди, нечистые на руку, известны. Направились в один дом: хозяин обмывает «удачную операцию». Бутылка на столе — со штемпелем чайной. Побледнев, испуганно во всем признается, называет всех, кто был с ним. Не мешкая, идут в другой дом: «ассистент» — семнадцатилетний мальчишка — спит, захмелев. Разбудили. Сначала никак не поймет, во сне видит участкового или наяву. Пытается отпираться. На защиту встала мать. Вы, дескать, Владимир Петрович, оскорбляете нас подозрением. Но Арбузов, обращаясь к парню, говорил непреклонно:

— Завтра, к десяти утра, жду тебя в поселковом Совете: все награбленное — папиросы, вино, шоколад — положишь в мешок и так, с мешком за спиной, пройдешь по центральной улице. Понял?

Виновник подавленно молчал. Потом пытался упрашивать: «Все принесу, дядя Володя, только не в мешке и не по главной улице». Мать поняла, наконец, что случилось. Заголосила от позора.

— Все, все принесет, — обещала в слезах, — только простите…

А перед отъездом из Тургина я видел старшего лейтенанта Арбузова не в роли милиционера. Он стоял на ступеньках здания правления колхоза имени Кирова. Вокруг него теснились юноши-призывники. Все необычайно взволнованные, по-солдатски подтянутые. Потом к ним вышел председатель — Василий Иванович Орлов. Старый коммунист, фронтовик, Герой Социалистического Труда.

— Вы, ребята, отправляетесь в поход по местам ратной славы. С вами идет человек, трижды раненный в боях, имеющий более десяти государственных наград. Внимательно слушайте его рассказ. Запоминайте имена патриотов, отстоявших любимое Советское Отечество. Пусть доблесть отцов воспламеняет сердца сыновей. Пусть верность отцовской славе помогает вам, когда наступит черед достойно служить под боевыми знаменами…

Юноши быстро и как-то торжественно образовали походную колонну. Впереди, словно командир, зашагал Владимир Петрович Арбузов — участковый инспектор. Один из лучших в Калининской области. Так написано в листовке, которую красные следопыты видели во всех отделениях милиции.

 

ПО СИГНАЛУ ТРЕВОГИ

Идут по дорогам следопыты. По дорогам отшумевшей войны. По дорогам подвигов, совершенных отцами и дедами.

— Расскажите о своих товарищах по милиции, Владимир Петрович, — просят ребята на привале.

— Расскажу с удовольствием, — говорит Арбузов. — Ведь они мне дважды товарищи: и по милиции, и по фронту…

Тишина в перелеске, лишь потрескивают прутья в маленьком костерке. Владимир Петрович легко ведет рассказ, потому что со своими однополчанами виделся совсем недавно на слете фронтовиков, посвященном Празднику Победы.

Рядом с космонавтами, приглашенными на слет, сидел старшина милиции Василий Никитович Карпухин.

— Василий Никитович, сколько же лет вы в строю? — спрашивают они его.

— Ровно сорок лет, — ответил Карпухин. — Это только в милицейском строю, а вместе с фронтовыми — сорок четыре получается.

Да, годы, достойные песни, достойные книги. 7 ноября 1941 года прямо с парада на Красной площади ушел Карпухин на войну. В звании стрелка, бронебойщика, потом полкового разведчика выстоял он в окопах под Наро-Фоминском и в Сталинграде, перешагнул пять больших рек, вступил в Берлин, чтобы в незабываемый день Парада Победы снова вернуться на Красную площадь. Он самозабвенно чеканил шаг, старший сержант Василий Карпухин, а Левитан на всю страну перечислил его ордена и медали, рассказывал, как вчерашний милиционер, став бойцом Советской Армии, лично подбил шесть фашистских танков, добыл более тридцати вражеских «языков».

В том же зале, где космонавты беседовали с Карпухиным, сидел другой герой минувших сражений — Герой Советского Союза подполковник милиции Павел Никитович Степаненко. По натуре Павел Никитович неразговорчивый, даже сослуживцы мало знают о его фронтовых делах — а если бы разговорился? О каких удивительных подвигах мог бы поведать этот скромный, до стеснительности скромный человек!

…Взвод противотанковых орудий под командованием восемнадцатилетнего лейтенанта Степаненко с боями отходил к Армавиру. На одном из рубежей ему было приказано: любой ценой, хотя бы до наступления темноты, сдержать противника. Окопавшись, красноармейцы заняли оборону. Они близко подпустили врага и подожгли три бронетранспортера. Свыше ста фашистов осталось лежать среди пылающих крестцов пшеницы.

Совсем еще юноша, лейтенант Степаненко бесстрашно руководил этим боем. В самый критический миг он поднял артиллеристов в контратаку и обратил гитлеровцев в бегство.

В первый же день Великой Отечественной войны подал рапорт об уходе добровольцем в действующую армию и один из старейших в Бурятии милиционеров Арсений Етобаев. Коммунист, боец-чоновец, он не мог поступить иначе. Правда, командование пыталось удержать Етобаева — опытные милицейские кадры нужны были и в тылу, — но уже осенью сорок первого на нем была шинель фронтовика. На разных должностях перебывал лейтенант Етобаев, пока не завоевал право возглавить снайперскую роту. Кому же, в самом деле, было возглавить ее, как не ему, прирожденному охотнику?! Только тут требовалось выслеживать не зайца, не рысь и не белку, а двуногого фашистского зверя.

Изо дня в день выходил Арсений Етобаев в снайперские засады. К июню 1942 года на его счету уже было 148 уничтоженных гитлеровцев. Всего же за войну он истребил более 300 фашистских захватчиков.

И это не все. 14 июня 1943 года Арсений сбил фашистский самолет. С утра тот висел над позициями полка, корректируя артиллерийский огонь. К сожалению, у нас на этом участке не было зениток. Поэтому гитлеровский летчик совсем обнаглел, снизился вскоре метров до двухсот.

— Ну подожди, гад, я тебя проучу! — воскликнул Етобаев, зарядив винтовку бронебойными.

Первые два выстрела не дали желаемого результата, самолет продолжал кружить. Более того, летчик заметил Етобаева и пригрозил ему кулаком. Лейтенант еще более обозлился и снова прицелился. Самолет качнулся, завалился на крыло и грохнулся на землю. Когда бойцы подбежали к поверженному корректировщику, то под его обломками нашли гитлеровского летчика с пробитой снайперской пулей головой.

— У нас в качестве гостей находятся и сыновья фронтовиков, — под аплодисменты объявил председательствующий. — Они всеми делами своими доказывают, что достойны жизни и славы отцов…

Владимиру Петровичу Арбузову запомнился старший сержант Николай Валевач — выше среднего роста, по-спортивному развернуты плечи, лицо волевое, решительное.

— Был у меня случай… — начал Николай.

Об этом знает Арбузов, рассказано в газете. В репортаже — все подробности, остродраматические, пахнущие порохом. Сигнал тревоги застал старшего сержанта милиции Николая Валевача в комнате отдыха. Только что вернулся с задания, почти сутки не спал — и вот снова… Значит, что-то серьезное, раз решили и его поднять. Ну что же, не привыкать. Как когда-то на фронте, ноги в руки — и в строй.

В дежурке все выяснилось: в тайге, где-то около совхоза имени Суворова, обнаружен преступник. Тот самый, которого с неделю уже ищут. Хитрый, наглый, с оружием. Бежал он на легковой машине, но в пути, заметив преследование, бросил ее. В тайге, как потом выяснилось, заблудился. Вышел к хребту Сихотэ-Алинь. Несколько ночей спал на деревьях сном хищной птицы. Днем несколько раз видел вертолет — это за ним. На пятые сутки, в изодранной одежде, грязный и обросший, повстречал совхозного пастуха. Потребовал накормить его и дать лошадь. Спросил, далеко ли до ближайшей деревни. Пастух направил подозрительного незнакомца по кружной дороге, а сам через сопки, кратчайшим путем, добрался до поселка, позвонил в милицию. Вот тогда-то и была создана оперативная группа, в которую включили Николая Валевача. Милиционеры по радио известили местных жителей. Обратились за помощью к сельским дружинникам и охотникам.

В час ночи служебно-розыскная собака Юта взяла след. Николай Валевач едва успевал за ней. Начался дождь, но собака не теряла след. Пять часов кружила она по сопкам. Наконец следы привели на окраину поселка. Увлеченный опасным поиском, старший сержант Валевач кажется не чувствовал усталости. Ему, в прошлом трюмному машинисту, очень пригодилась флотская выносливость. За пять лет работы в милиции он с Ютой задержал несколько матерых преступников.

Вот и новая встреча. Засев в бревенчатом сарае, бандит отстреливался отчаянно. Но Валевач перехитрил его. Он направил на него Юту с одной стороны, для отвлечения внимания, а сам подобрался с тыла. В доли секунды Валевач успел и выстрелить, и прыгнуть на преступника, лихорадочно перезаряжавшего пистолет…

Не зря говорят, что сердца хранителей общественного порядка отлиты из металла. Люди хлипкие, не умеющие стать выше опасности, для подвигов не пригодны.

Перед нами донесение, которое как нельзя ярче подтверждает эту истину. Случилось это в шахтерском городе Сарани. Сберегательная касса заканчивала работу. Уже ушли последние посетители, кассир Чукина приводила в порядок документы. Тут-то и появились грабители. Вытащив финки, они потребовали деньги. Чукина, застигнутая врасплох, не успела взять револьвер, но она крикнула в окно о помощи, прикрыв собою деньги. Преступники, конечно, справились с безоружной женщиной, схватили деньги и револьвер. Но уйти незамеченными, как они рассчитывали, им не удалось. Крик Чукиной услышали шахтеры Андрей Полищук и Михаил Мамаков. Они немедленно сообщили о происшествии в милицию и бросились в погоню.

Шофер Николай Сухарев грузил дрова. С полуслова он понял — нужна подмога и не медля включил зажигание.

Машина с шахтерами нагнала преступников уже на окраине города. Дальше — степь. Грабитель Четинов понял, что уйти не удастся. Он вскинул револьвер, выстрелил. Машина остановилась. Преступники бежали дальше, а наперерез им спешил человек в милицейской форме. Это командир отделения сержант Борис Никитин. Известный в городе человек: коммунист, первоклассный спортсмен, сын фронтовика. Услышав выстрелы и разглядев бегущих людей, он сразу оценил обстановку и начал действовать. Правда, положение осложнялось тем, что у Никитина при себе не было оружия.

— Стой! — крикнул он убегавшим.

Четинов остановился, опять поднял револьвер. Сухо щелкнул выстрел, недалеко от Никитина взметнулся фонтанчик земли. Милиционер не остановился. Он действовал решительно и смело, как в бою. Но и преступник пока не собирался сдаваться. Положив ствол револьвера на левую руку и целясь, он пошел навстречу. Расстояние быстро сокращалось.

— Бросай оружие! — приказал Борис, схватившись за пустую кобуру, и бесстрашно, открытой грудью двинулся прямо на зловещий зрачок револьвера. — Руки вверх! — скомандовал он еще раз, и такая сила, такая уверенность послышались в его голосе, что рука преступника дрогнула. «Не уйти…» — мелькнула тоскливая мысль. Он оглянулся, как затравленный зверь, и бросил к ногам милиционера оружие. Поднял руки и его напарник.

Один из выступавших на слете фронтовиков сказал, что счастлив, отдав два десятилетия службе в милиции.

— Счастье наше трудное, но другой мне доли не надо… — Он медленно, с какой-то удивительной гордостью сходил с трибуны. На его кителе блестели награды — и те, что получены под Москвой, в Сталинграде, в Берлине, и те, что были вручены в послевоенные годы, совсем недавно.

Вот они, судьбы людские.

Судьбы советские.

 

Владимир Киселев

ВОДОВОРОТ

 

1.

Весной 1921 года Василий Кандыбин возвращался в родную станицу Отрадную. Мартовское теплое солнце давно согнало с полей снег. Вобрав талые воды, Урюпа разлилась, затопив низкие места и балочки. И теперь, набравшая сил, словно проснувшись, шумела под мостом. Прислушиваясь к знакомому с детства шуму реки, он вспомнил, что три года не был в Отрадной с тех пор, как ушел комиссаром в кавбригаду Ивана Кочубея. Закрутила Василия война. Не слезал с коня, пока не разбили белое войско. Три года дрались. Легко сказать — три года, а их прожить еще надо. И не как-нибудь, а на виду у людей, не выбирая легких дорог и объездов. Если надо — принимал огонь на себя, стремя в стремя скакал с бойцами в сабельный бой на деникинцев, врангелевцев, а потом и махновцев под Гуляй-Полем, Пологами… Провалялся больше месяца в тифозной горячке под Астраханью, думал — конец. Потом освобождал Ставрополь… Да разве все упомнишь! На войне ничего просто не дается, потому что на каждом шагу жизнью рискуешь. От тех боев три отметины на теле остались да контузия от деникинского снаряда. «Вот и доскакался», — ведя коня в поводу, отыскивая глазами родную хату, взгрустнул Василий. Подчистую уволили из армии. Не вдруг, не сразу смирился он с таким решением. Начдив Хмельков и комиссар Сергунин горой стояли за то, чтобы оставили отважного казака в строю, доказывали командованию, что Кандыбин нужен армии. Но отменить приговор медицины и они не могли. Видно, судьба. «Ты не унывай, — успокаивал Хмельков, — и дома для тебя дела хватит. Если что, дай знать, поможем. Считай, что ушел в долгосрочный отпуск на поправку».

Попрощался Василий Кандыбин с бойцами своей 2-й кавбригады, поцеловал на прощание Знамя. И — в путь.

Воспоминания волнами наплывали, захватывали комиссара, уносили к лихим кавалерийским атакам. Чтобы не поддаться тоске, Василий поправил портупею, на которой висела именная серебряная шашка — награда за храбрость, проверил переметные сумки, подтянул подпругу и сказал себе: «Мы еще повоюем!» Сказал вслух, твердо, словно отдал приказ на всю жизнь.

Среднего роста, в длинной кавалерийской шинели, перетянутой командирским ремнем, серой кубанке с голубым верхом, Кандыбин шагал по улицам станицы, всматриваясь в лица прохожих, надеясь повстречать знакомых, поскорее узнать у них о матери, сестре, брате. Гремели воскресные колокола на станичной церкви. Чуть в стороне от колокольни гудел базар. Улицы заполнили женщины в ярких платках и сарафанах, седобородые старики в черкесках. На базаре полно бричек, на которых приехали казаки и иногородние с битой птицей, кабанчиками, салом, хлебом, вяленой рыбой. Кричали голосистые торговки, расхваливая виноградное вино, соленые арбузы, огурчики. Такого давно не было. Тут же торговали керосином, мылом, мануфактурой. Базар шумел празднично, беззаботно. Это передалось и Василию. Он широко улыбнулся, радуясь, как празднику, пестроте базара. Ожила станица!

На главной площади, где размещались Совет, почта, банк, тоже было многолюдно. Оглядывая знакомые до каждой щербинки здания, он вспоминал площадь, какой ее видел на рассвете вьюжного февральского утра восемнадцатого года, когда вел по ней красногвардейцев в атаку против белоказаков, поднявших мятеж. Кандыбин замедлил шаг, остановился перед старым осокорем со щербатой корой, прикрывшим его тогда от пуль. А вон и здание Совета, на нем развевался яркий от солнца и голубого неба красный флаг. Ни тогда на площади, ни потом в походах — никогда Василий не задумывался о смерти. Может быть, потому, что молод? Но двадцать лет не считали в те времена молодостью. Парни мужали рано, рвались в бой, становились бойцами. А Кандыбин успел прожить уже двадцать пять лет.

«Ежели до улицы Мостовой не встречу знакомых, — загадал Василий, — значит, мама здорова». На военного, ведущего в поводу коня, встречные не обращали внимания. Мало ли теперь мужиков ходит в военной форме… Мысли Василия перенеслись к матери — Марине Никаноровне, веселой, ласковой женщине. Вспомнил ее голос, мягкий и чистый, как серебро, спокойную походку. В нескольких шагах от дома всем сердцем понял, как эти годы ему не хватало матери. От томительного ожидания Василий напрягся, как струна. Кто бы мог подумать, что у этого отчаянного рубаки, храбреца так много еще не растраченной нежности от детства. Не в силах двинуться с места, Василий разглядывал свежевыбеленную хату, небольшой, еще темный цветник под низкими окнами. Печь под навесом, где мать готовила обеды. Все во дворе прибрано: лопата, грабли, вилы стояли у стены хаты. Сколько он помнил, мать всегда любила чистоту. Чуть выдалось время — белит хату, печь, приводит в порядок земляной пол. Пока стоял Василий возле хаты, никто не появился. «Есть ли кто в доме?» Конь, просясь на отдых, нетерпеливо вскинул головой. «Но-но, не балуй, — одернул его Кандыбин, — успеешь еще, настоишься». Открыл калитку, собираясь вести коня к сараю, где хранилось сено. Но за спиной послышались легкие шаги, металлически звякнули дужки ведер. Василий, не выпуская повода, круто повернулся. Оставив на дороге полные ведра, как птица крылья, разметав руки, в белом платочке, съехавшем на затылок, к нему, причитая, бежала мать.: «Васенька! Сыночек мой! Объявился! — И повисла на нем, забилась в рыданиях, словно в беспамятстве повторяя: — Сыночек… Живой!» На крик матери пришли Ауловы. Из хаты выбежал в расстегнутой рубахе подросток, вопросительно уставился на Василия.

— Борис, брательник! — узнал Кандыбин. — Ну и вымахал, настоящим казаком стал.

— А то, — зарделся Борис. — Здравствуйте…

Василий не дал договорить, притянул к себе. Лошадь, воспользовавшись, что хозяин занят, тут же потянулась к ведрам, осторожно опустила бархатные губы и втянула в себя прохладную речную воду.

— Не балуй! — снова окликнул Василий. Лошадь, озорно наклонив голову, сверкнула белками глаз, нехотя оторвалась от ведра.

— Та хай пьет, — мать махнула в сторону лошади рукой, — если не запалил.

— Я не гнал, совсем сухая, — Василий провел ладонью по крупу. — Пей! — похлопал он по шее коня.

Мать не отходила ни на шаг. Выбрав минутку, прижалась к скуластой щеке сына, шепнула:

#img_13.jpeg

В. П. Кандыбин

— Мне сказывали, что ты убитый, а я не верила. Ты вон какой у меня красивый, только худой и черный. Что же стоим? Заходи в хату, — заторопилась мать.

— Борис, веди коня! — Кандыбин передал брату повод, стащил переметные сумы и, весело дзинькая шпорами, вошел в сени. Снял шинель, кубанку. В доме, как и во дворе, за эти годы мало что изменилось. В большой комнате стояла печь. У стены за занавесками — посуда на полках. В горнице — большой стол с венскими стульями, платяной шкаф. На стенах — выцветшие от времени фотографии. Была тут и его фотография в казачьей форме, как призывался на царскую службу.

— Чудом спасла, — Марина Никаноровна кивнула на фотографию.

Василий вскинул брови.

— Когда белые захватили Отрадную, искали тебя ихние офицеры. В хате все перерыли. Потом вот эту карточку со стены отнесли на виселицу, мол, к смерти приговариваем, смотрите станичники… Я ночью к той виселке пробралась, унесла карточку.

Если бы это рассказал кто-нибудь другой, а не мать, он бы не поверил. Сказка какая-то, да и только.

— Стоило вам, мама, рисковать из-за карточки. Вот же я перед вами, завтра сходим на базар, рядком снимемся, — обнял Василий за плечи мать.

— Спасибо, вижу, что живой. — Она вглядывалась в лицо сына, чистое, добродушное, ее глаза наполнились слезами. — Не обращай на меня внимания.

Но то были слезы радости. Когда они текут, нет повода для беспокойства.

— А батька Трофим наш в песках погиб. Ироды треклятые, сколько горя принесли. Плохо жила, теперь полегче, Борис помогает по хозяйству. Ксению замуж выдала. Сейчас примчится, они недалеко живут.

— За кого?

— За Фому Федосеевича Крыгина, должен помнить.

Дверь распахнулась. На пороге, сверкая белозубой улыбкой, появилась сестра, крепкая, ловкая, красивая.

— Братушка! Милый! — кинулась Ксюша к Василию, горячими руками обвила шею. И ну целовать.

— Отстань, стрекоза, задушишь брата, — любуясь детьми, смеялась мать. Давно ей не было так хорошо. — Птахи мои милые…

Вырвавшись от Ксении, Василий развязал переметные сумы.

— Это тебе, Ксюша, — протянул сестре бирюзовые сережки на серебряных подвесках. — Нравятся?

— Спасибо, братушка!

— Носи на здоровье. Мама, а это вам, — он накинул на плечи матери турецкую шаль с голубыми цветами и кистями, на стол положил вышитую скатерть. И Борис получил подарок.

В старенькой хате царило радостное оживление, которое возникает между людьми, непритязательными в своих желаниях и привычках. Предметы, вещи были для них только поводом для общения, которое часто случается в дружных семьях. Оно обогащает взаимно, наполняет душу теплом и радостью. Его не заменит богатство, никакая редкая вещь. Ксения рассказывала брату о станичных новостях, общих знакомых, друзьях, сослуживцах Василия.

— Ивана Прокофьевича Пузырева, часом, не встречала? — поинтересовался Василий.

— Он в Баталпашинском ревкоме. Должно быть, с прошлого года, как из Армавира с войны прибыл раненый.

С большевиком Пузыревым Василия связывала давнишняя дружба. В Отрадной Пузырев появился до революции, как политический ссыльный, сосланный под надзор полиции. Иван Прокофьевич работал тогда машинистом на вальцевой мельнице. Может, его и угнали бы туда, где Макар телят не пас. Но казаки дорожили машинистом, мельницу ни богатые, ни бедные не обходили: мука-то всем нужна. А он молол любого помола. Аккуратный, обходительный — таких машинистов поискать надо. Им сам войсковой атаман был доволен. И потому на многое глаза закрывал. Машинист организовал в станице подпольную группу. Вокруг него сплотились местные большевики Лепесин, Борисенко, Савин. После Февральской революции они твердо проводили линию большевиков, привлекли на свою сторону казаков и иногородних.

— Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает, — разъясняли большевики.

Василий хорошо помнил то бурное время, поскольку сам принимал участие в захвате помещичьих земель, организованном Пузыревым. Этот наглядный урок революционных действий запомнился Кандыбину. Отрадная становилась большевистским центром не только Баталпашинского отдела, но и Лабинского. Спохватившись, власти отдали приказ об аресте Пузырева, но было уже поздно — свершилась Октябрьская революция.

За прошедшие годы Василий не встречался с Пузыревым, но в душе всегда гордился своим учителем, человеком решительным и мудрым. От Сергунина он как-то слышал, что Иван Прокофьевич воюет в 10-й армии комиссаром военных сообщений. Рассказ Ксении вселил надежду на скорую встречу. Хотелось повидаться, а еще больше поговорить, посоветоваться, как дальше жить. Может, у Ивана Прокофьевича найдется работа для него.

До утра у Кандыбиных горел свет, никто не ложился спать. Повидаться, расспросить Василия о политике пришли соседи. И, как заведено было, каждый по такому случаю нес Марине Никаноровне гостинец: кто моченых яблок, кто яичек, кусок сала. Давняя привычка встречать миром радость и горе сближала людей, делала их добрее.

— Вот ты, Вася, был комиссаром, расскажи мне, что такое нэп, за что мы воевали с кадетами? Чтобы всякие богатеи и торгаши на шею сели? — требовал Аулов. — Скажи нам, красным бойцам, как быть?

— Ну, что вы пристали, — урезонивал гостя зять Крыгин, — дался вам этот нэп. Без него жили и далее как-нибудь проживем. Дайте же человеку отдохнуть с дороги. Может, споем?

Разгоряченный спором, словно в ударе, Кандыбин отозвался:

— Ты правильно задал вопрос.

Василий рассказал о сути новой экономической политики.

— Заменили продразверстку продналогом. Крестьянин разве от этого не выиграл? Есть излишки хлеба — пожалуйста, вези на базар. Продавай, меняй, покупай товары у рабочего класса. — Отвечал Кандыбин Аулову, а, видел, слушали все. — Советскую власть, сосед, никому не отдадим. Понял? Жизнь надо вдохнуть в села, в станицы и в города, конечно, торговлю наладить свою, а не заграничную, чтобы мировой капитал не задушил, нужен нам нэп.

— Так-то оно так, но того, как бы новых кадетов не родил ваш нэп, — не сдавался Аулов. — Зачем нам богатеи?

— Мы их вот где держим, твоих богатеев, — Кандыбин сжал кулак. — А от того, что торговлю наладят, всем будет польза. Сильно разгуляться нэпманам не позволим, так говорит товарищ Ленин.

Новое слово «нэп», а вот объяснил знающий человек — и всем стало понятно, что Советская власть на ногах стоит крепко. В тот вечер пели песни, говорили об урожае, строили планы на будущее. Василий чувствовал себя как рыба в воде: советовал, обещал помочь. Он нужен был людям, и от этого на душе у него становилось спокойнее. Василию хорошо было в тесноватой родительской хате, пахнущей незабываемым с детства запахом свежеиспеченного хлеба.

Через две недели после приезда Василий зашел в станичный Совет. Из-за заляпанного чернилами стола вышел Пузырев. Был он по-прежнему коренастым, круглолицым, улыбчивым. Годы нисколько не изменили его. Одетый в поношенную черную кожанку, шагал широко, уверенно.

— А я к тебе собрался. Здравствуй, Вася, друг сердечный! Иван Федорович Сергунин в письме сообщил, что ты в Отрадной. Тоже хорош, старых друзей забываешь, — хлопая Василия по плечу и тиская его сильными руками, улыбался Пузырев. — Да, подожди, а почему Сергунин тебя называет Петровичем? Помнится, у тебя было другое отчество?..

— Об этом потом…

— Потом так потом. Присаживайся, рассказывай, как здоровье, где живешь, чем занимаешься?

— Почти ничем, отлеживаюсь. Несколько раз выступил с докладами по текущему моменту перед станичниками. До тошноты мучают головные боли, сна нет, днем еще терплю, по ночам хоть на стенку лезь.

— Плохи дела, а я думал здоров, извини. Рассказывай, где воевал, побывал?

Василий умоляюще посмотрел на Пузырева:

— Долгим получится рассказ, Иван Прокофьевич.

— А я не спешу, затем приехал, чтобы с тобой повидаться.

— Тогда слушай. В последнее время был на Южном фронте в третьем конном корпусе, служил в седьмой Самарской кавдивизии. Слыхал, наверное, сформирована она из кубанцев, ставропольцев. Служили в ней и мои старые друзья — кочубеевцы. Бойцы что надо. — Василий умолк, задумался.

— Давай, давай, рассказывай, — поторопил Пузырев. — Мне не пришлось добивать Врангеля, в апреле двадцатого года нашу армию расформировали, меня подчистую. Приболел, да и устарел, видно, для атак.

— Ну а мне, Иван Прокофьевич, довелось и под Перекопом воевать, — продолжал Василий. — Войскам, чтобы сразиться с врангелевцами, предстояло форсировать Сиваш — Гнилое море и, не задерживаясь, атаковать мощную оборону беляков — Перекопскую и Ишуньскую. Самым крепким орешком был Турецкий вал. На нем держалась вся оборона белых на первой позиции. Ее прикрывали три ряда колючей проволоки. Сам вал тянется на одиннадцать верст. Высота — во, — Василий вытянул руку, — вверх — десять метров. Глубокий ров впереди вала вырыт, наверху — окопы, пулеметные гнезда, блиндажи, не вдруг перепрыгнешь. За Турецким — вторая, Ишуньская, позиция с проволокой в шесть рядов, с окопами. И конечно, с пушками и пулеметами. Сила Ишуньских позиций заключалась в их глубине. Тут у Врангеля оборону держали отборные полки дроздовцев.

По замыслу товарища Фрунзе, шестая армия Корка, куда входил и наш третий конный корпус, наносила главный удар. Простым и смелым был замысел Михаила Васильевича Фрунзе — наступать с двух направлений. — Василий припоминал подробности, детали тех боев, отчаянного, дерзкого наступления на Перекоп, как бы снова вел людей за собой. — Дивизия сосредоточилась южнее Строгановки. Правее нас — пятьдесят вторая стрелковая дивизия Маркиана Германовича, соседи надежные, верные. Но погода, черт бы ее побрал, была против нас. Установилась страшная холодина, ветер до костей продувал, а надо идти, и не твердью, а через Сиваш — Гнилое море. Тащили пушки, пулеметы на руках, вели коней. Не сразу, только со второго раза взяли Турецкий вал…

После Перекопа бригада получила боевой приказ — захватить Ишуньские позиции. Выступая на митинге перед боем, Василий призвал конноармейцев напрячь силы для последнего удара. Он говорил громко, уверенно. Голос дрожал от ожидания боя. «Смерть белому барону Врангелю! Смерть!» — как клятву повторяли за ним конники.

Прозвучал сигнал атаки, Василий обнажил шашку. Узнав, что выбыл из строя командир, сам повел бригаду в обход Ишуня в тыл врангелевцам. Дроздовцы бешено сопротивлялись. Казаки, пытаясь прикрыть Ишунь, бросились плотными рядами наперерез бригаде. Но их смяли в одночасье. Могучее «Даешь Врангеля!» неслось над татарской голой степью. Пока скакали к Ишуни, две лошади были убиты под Кандыбиным. Несдобровать бы ему, когда на гнедом жеребце налетел на него бородатый урядник. Спас Василия комиссар полка Саша Букаев, срубивший казака. Букаев отдал комиссару бригады свою лошадь, чтобы бойцы видели — Кандыбин жив и командует эскадронами.

12 ноября конники ворвались в Ишунь. Не сумев закрепиться, неся тяжелые потери, белые отходили к морю. Не замедляя темпов наступления, Кандыбин повел кавбригаду к Феодосии. Позже командир 7-й бригады Александр Хмельков напишет:

«Боевые успехи полков кавбригады неоднократно являлись результатом находчивости, распорядительности и личной храбрости тов. Кандыбина, принимавшего командование полком, бригадой вместо выбывших из строя командиров… За проявленную в боях храбрость и инициативу в 1920 году командованием 7-й кавдивизии был представлен к награждению орденом Красного Знамени».

16 ноября красные конники спешились в Керчи. Василий с Букаевым вышли на набережную. Море штормило. Волны с шумом налетали на берег и тут же, играя галькой, в брызгах пены уползали назад. Держа коня в поводу, Василий слушал шум прибоя, с жадностью вдыхал свежий, немного горьковатый, пахнущий рыбой и йодом воздух и смотрел на чернеющую полоску горизонта, за которой виднелись еще дымы последних пароходов бежавших врангелевцев…

— Вот и конец войне! — закончил Кандыбин.

— Конец, да не совсем, — возразил Пузырев. — Классовая борьба, дорогой товарищ, к сожалению, продолжается. Время нужно, чтобы покончить с разрухой, вдохнуть жизнь в фабрики и заводы. А нам его не дают. Недобитой контры полно, а главное — мировой капитал не оставляет нас в покое. Покончили с белыми — появилась новая беда — бандиты. Недавно в ревком заезжал уполномоченный ВЧК по Северному Кавказу, так вот он докладывал, что на Кубани, на Ставропольщине орудует более двадцати двух тысяч бандитов из недобитых белогвардейцев и кулаков.

По рассказу Пузырева, это были не какие-нибудь шайки воров-арканников, а хорошо вооруженные отряды, численностью от полутора десятков до несколько сот человек. Во главе их стояли боевые офицеры, а то и генералы, дерзкие, смелые. У атамана Сычева под командой было 400 сабель и 15 пулеметов. Батька Конарь командовал бандой в 400 человек, из них 300 конных, банда имела 10 пулеметов.

Пузырев из сумки вынул карту и, водя по ней карандашом, показывал, где действуют банды казачьего офицера Солнишкина, полковника Табиева. Они опустошали целые районы, убивали коммунистов, грабили, терроризировали население, срывали хлебные поставки. Зверства бандитов не знали предела. В соседней Ставропольской губернии, со слов уполномоченного, бывший сотник станицы Ессентукской Спиридон Есаулов организовал банду головорезов в лесах недалеко от хутора Юца. Перебив сторожей, ночью бандиты ворвались на Терский конный завод и угнали лучших производителей. Особенно зверское нападение они совершили на Водопадскую коммуну. Бандиты в поселке появились среди белого дня, когда коммунары были в поле. Они врывались в дома, уносили имущество, насиловали женщин, убивали детей, стариков. Несколько часов над поселком стоял стон. Перед уходом Есаулов казнил семнадцать человек, а двух младенцев бросил в горевший дом. Отряду чекистов и милиционеров стоило больших трудов отыскать банду у станции Белый Уголь и уничтожить.

— Кулаки из станицы Сторожевой, — рассказывал Пузырев, — схватили четырех комсомольцев, привели в хату и потребовали письменно отказаться от комсомола, бросить комсомольские билеты в печь. Но ребята не испугались угроз. Тогда кулаки закопали их живыми. И на Кубани у нас не лучше. Я все это говорю к тому — может, после поправки пойдешь в милицию, там люди храбрые, опытные очень нужны. Хочешь, здесь оставайся или поезжай в Армавир. Демус как-то мне говорил, что там нужен начальник милиции.

— Спасибо, Иван Прокофьевич, за совет. Я подумаю.

 

2.

За то время, что прожил Василий у матери, он поправился, а главное — прекратились головные боли. Недаром говорят — время и родной кров лечат. Три с лишним месяца прошло, как возвратился в Отрадную. Пошли на пользу и деревенский воздух, и нормальный сон, и питание. За обедом мать подкладывала ему кусок получше, наливала борща погуще. Василий вставал рано. Пока мать доила корову, он чистил коня. В любую погоду верхом скакал в степь. Выезды — отличная зарядка. Перебарывая боль, он ежедневно занимался физкультурой, тренировался. Василий все чаще думал о предложении Пузырева.

«Пусть милиция не военная организация, — рассуждал он, — но это тоже боевая служба, которая нужна Республике. Потом, кто как не он, комиссар Красной Армии, принесет в милицию пролетарскую военную дисциплину? А боевой опыт, большая школа политической работы, сражения с белогвардейцами Шкуро, Улагая, Писарева, бандами Махно? Это уже что-то значит. В войне с политическим бандитизмом проходит сейчас передовая линия борьбы за Советскую власть. Разве не об этом говорил товарищ Ленин на десятом съезде партии? — задавал себе вопрос Василий и отвечал: — Об этом, товарищ Кандыбин, и стало быть, там твое место».

Василий написал письмо в Краснодар верному товарищу Макарию Демусу, работавшему начальником Кубчергубмилиции. Сообщал, что поправился и хотел бы попробовать свои силы в милиции. Письмо отнес на почту. Можно было съездить в Краснодар. Но мать просила помочь заготовить сено. Сенокос был в самом разгаре. Опять же, крышу на хате надо поправить.

Над Кубанью гремели летние грозы. На бахчах зрели арбузы. В садах стоял свежий тонкий аромат яблок и крыжовника. В каждой хате впрок заготовляли огурцы, поэтому над станицей пахло укропом и чесноком, из степи горьковато несло полынью и ковылем. Но иногда Василий улавливал дым пожарищ: где-то «зеленые» снова пустили «красного петуха». К больнице привозили убитых и раненых. В газетах появлялись заметки с подробным описанием нападений бандитов и их жертв. Сообщалось о гибели милиционеров и красноармейцев в стычках с кулаками.

Из Краснодара ответа долго не было. Василий дома пока никому не говорил о своих намерениях. Однако мать почувствовала, что с сыном творится неладное.

— Василь, слух прошел, что опять собираешься уезжать. Аль еще не навоевался? — разглаживая передник, говорила Марина Никаноровна.

В хате они были вдвоем. Василий слышал, как в сарае шумно вздохнула корова. С Урюпы наползал туман, усиливая запахи щедрого лета, врывавшиеся в открытые окна.

— Погодил бы до осени, — попросила мать.

— Мама, не волнуйся, теперь не война, ничего со мной не случится.

Кандыбин решил, что надо самому ехать в Армавир. Там он работал перед первой мировой войной, призывался в царскую армию и оттуда ушел с 5-м казачьим полком в Персию. В Армавире вышла его первая книжка стихов, чем он очень гордился. Издать ее помог писатель Евгений Третьяков — один из сотрудников литературно-художественного альманаха «Пробуждение». Он же впервые познакомил Кандыбина с марксистской литературой. Были у него и друзья на маслобойном заводе, кто-нибудь из них, возможно, остался в живых. Должны быть знакомые и в Совете, и в партийном комитете. «Без работы не останусь», — решил Кандыбин. Он уже наметил день выезда.

Василий собирался в дорогу, укладывал вещи, когда в хату вбежала Ксения с письмом:

— На почте дали, вот, получай, братушка.

В конверте лежало письмо и предписание за подписью Демуса о назначении Кандыбина, бывшего комиссара 2-й кавбригады 7-й Самарской кавдивизии, начальником армавирской милиции. Прочитав бумаги, аккуратно вложил в полевую сумку.

— Василь, скажи мне, почему вас величают Петровичем? — насупилась Ксения. — Вот и на конверте — Кандыбину Василию Петровичу. Отец у нас: и у меня, и у Бориса, и у вас — один — Трофим, а вы — Петрович.

— Ждал этого вопроса, видишь ли, на фронте вышла со мной одна неувязочка, выписали мне новые документы с ошибкой, а исправить все недосуг.

— А может, это твоя фантазия, — засомневалась Ксюша. — Братушка, нам за отца краснеть не приходится, все знают, он сложил голову за большевиков.

Василий смутился:

— Ну что ты, сестричка, я постараюсь исправить. Не сердись, моей вины в этом нет. Хотел сам рассказать, да случай не выпал… Ты маму не забывай, Бориса с собой в Армавир заберу, там учиться будет.

— Когда же собираетесь ехать?

— Демус пишет, что за мной на автомобиле заедут. Коня пока у мамы оставлю.

— Будешь служить в милиции? В Армавире или еще где?

— И откуда ты все это знаешь! В Армавире.

 

3.

В Армавирском комитете партии Василия встретили не то чтобы сухо, но как-то без особой радости. Секретарь комитета Анзарашвили куда-то спешил и не пытался этого скрывать от Василия. Официально поздоровавшись, больше для порядка поинтересовался, чем последнее время занимался. Выслушав, кивнул:

— Как же, как же, слыхал. Но имей в виду, обстановка у нас не легче, чем на фронте. Там хоть противник виден, а тут искать его надо, одной лихой атакой с бандитами не справишься. Понимаешь, у нас хороший начальник милиции, опытный, грамотный.

— Я к вам не наниматься пришел, товарищ Анзарашвили. Не нужен, так и скажите, а не крутите вокруг да около.

— Не кипятись, — одернул секретарь. — Начмила переводят на другую работу. Но Капланов еще здесь, повстречайся, послушай, что он тебе скажет, пусть в обстановку введет. На досуге мы с тобой обо всем подробнее поговорим. А пока прощай, спешу.

Тяжелое чувство охватило Василия. Первое желание — махнуть рукой и податься в Краснодар. Душа кипела от обиды. Не так он рассчитывал поговорить с секретарем. Проходив около часа по знакомым улицам, Кандыбин успокоился: «Собственно, ничего особенного не произошло, ну, занят человек, а я в амбицию». Кандыбин зашел в здание милиции, которое располагалось в помещении бывшего полицейского участка.

Кабинет начальника армавирской милиции находился на втором этаже, к нему вела широкая лестница. С Каплановым они встретились у входной двери, тот, видно, собирался уходить. Но узнав, кто перед ним, гостеприимно распахнул двери кабинета.

— Заходи, Василий Петрович. Признаться, я уже заждался, еще неделю назад о вас звонил по телефону товарищ Демус, — Капланов радостно тряс руку Василию. — Рад, очень рад познакомиться.

Капланов был коренастый, чуть повыше Василия ростом, круглолицый, белесый и, судя по всему, очень подвижный. Казалось, он не ходил, а катался по просторному кабинету.

— Одну минуточку, — Капланов исчез за массивной дубовой дверью и тут же появился снова.

— Чайку заказал, — весело сообщил он, — сейчас принесут, как думаю, беседа будет долгая.

— Что за мужик ваш секретарь Анзарашвили?

— Не показался? — вопросом на вопрос ответил Капланов. — От черновой работы бежит, иногда любит в глаза пыль пустить. Поди, сказал, что занят по горло? Это он умеет. Ну да ладно об этом. Ты, Василий Петрович, что-нибудь о милиции знаешь? Ну, ее функции, задачи, правовое положение?

Василий отрицательно покачал головой.

— Это хуже, но не беда, — успокоил его Капланов. — Главное в милиции — чтобы политическое чутье было, а остальное придет. Вот, слушай, в общих чертах, конечно. Армавирская милиция создана в марте двадцатого года. Тех сотрудников, кто пришел в милицию в Февральскую революцию, но потом признал Советскую власть, мы приняли на работу, особенно бывших чиновников сыска, их опыт очень пригодился в борьбе с конокрадами, квартирными ворами, медвежатниками. Ну а с бандами бороться приходится нашим конным подразделениям совместно с ЧК и воинскими частями. Давно наметил свести мелкие кавалерийские подразделения в милицейский резерв. Позарез нужна оперативная боевая сила. Но местное начальство все тянет, боится, что денег много потребуется. Ты пришел не на пустое место: в Армавирском отделе служит уже более трехсот человек. Сила! Народ в общем неплохой, но что к чему — посмотришь сам.

Чай давно выпили, а Капланов рассказывал все новые и новые подробности:

— Конечно, в нашем деле важно научиться слушать, вникать в явления и поменьше обещать. Товарищ Ленин постоянно нас учит внимательно относиться к людям, особенно к рабочим, крестьянам. А теперь и с нэпманами тоже надо умело вести себя на основе законности.

— Капланов, о службе в армавирской милиции что можешь рассказать интересного?

— Вопрос нелегкий, как понять — «интересного»? Вот послушай. Как-то в мае наш сотрудник Сергей Цветов доложил, что нашел деловые бумаги, брошенные деникинцами. Я подумал: «А нет ли там документов деникинской контрразведки? Чем черт не шутит, может, бумаги помогут напасть на следы жертв, а возможно, выведут на закоренелых убийц, агентов, сотрудничавших с белыми». Принесли три кожаных чемодана, перевязанных ремнями. Интересно было самому прочитать, вникнуть в психологию врага. Узнать, что его радовало, а что волновало, беспокоило. За три дня разобрал два чемодана. Приступил к третьему. И, что думаешь, — нашел. Вынимаю аккуратную папку с зелеными тесемочками. Развязываю, стал читать и глазам не верю: в руках у меня секретный циркуляр департамента полиции о розыске Владимира Ильича Ленина и других членов ЦК РСДРП, избранных на пятом съезде. Вот это находка! Прочитал — словно сам к истории прикоснулся.

Кандыбин оживился:

— В музей передали?

— Зачем? Ту папочку я самому товарищу Ленину в Москву переслал.

Василий не удержался от восхищения:

— Да, такое не забудется. Молодцы!

— А так — ловили арканников, грабителей, задерживали спекулянтов, самогонщиков, мошенников. Имей в виду, — Капланов повернулся к собеседнику, — спекулянтов и самогонщиков ставим на одну доску со взяточниками и контрреволюционерами. Так определяет Главмилиция этот вид преступления в последнем циркуляре. Дрались не раз с бандитами. Но главная работа — в повседневных делах. Следим, чтобы исправно взимался продовольственный и финансовый налог, выполнялись заявки по обеспечению Совета гужтранспортом, соблюдались постановления, циркуляры Советской власти. Сразу скажу, берешься, Василий Петрович, за трудное дело. Служба в милиции — это нескончаемое испытание, по себе знаю. На первых порах тебе поможет мой помощник Алексей Сыроежкин. Он человек в нашем деле знающий. Печать и деньги примешь по акту.

Так началась для Василия Кандыбина служба в милиции. Вначале познакомился с сотрудниками. Ходил Василий по-прежнему в военном. Похвастать милицейской формой сотрудники не могли. На головах фуражки, папахи, буденовки, картузы. Кандыбин насчет формы справился в комитете партии.

— Не к лицу начинать работу с жалобы, — поджал губы Анзарашвили. — Ты начмил, добивайся у Главмилиции.

Василий не стал продолжать разговор. А ему так хотелось поскорее обмундировать хотя бы бойцов конного резерва, к формированию которого он приступил! С тем и вернулся в отдел.

— Вот смотрите, — Сыроежкин положил перед ним ведомость. — Это мы получили за год.

— Пять шинелей, семь шаровар, семь гимнастерок, две пары сапог, семь пар ботинок, восемнадцать нательных рубах, пять носовых платков, — читал Василий. — И это все?

— Да, товарищ начальник, все.

Кандыбин вернул ведомость, задумчиво проговорил:

— Не балует нас интендантство. Ну да ладно, видно, всему свое время. Товарищ Сыроежкин, пошлите в Отрадную милиционера за моим конем, а заодно брата пускай прихватит.

Административный отдел Кубано-Черноморского губисполкома поддержал предложение Кандыбина о формировании при армавирской отдельской милиции кавалерийского эскадрона. Создать его было нелегко. С обмундированием еще как-нибудь можно обойтись — казаки спокон веков уходили на государеву службу в военной одежде, со своим конем, шашкой. Холодное оружие у милиционеров тоже имелось, а вот винтовок не было. На весь отдел имелось 147 трехлинеек и с десяток револьверов. Правда, Главмилиция обещала прислать оружие. Но время не ждало. Василий решил, что оружием с милицией может поделиться командование 6-й Чонгарской кавдивизии, штаб которой размещался в Армавире, а полки стояли в Прочнокопской, Уманской, Белореченской и еще трех станицах. Оку Ивановича Городовикова, командира дивизии, Кандыбин знал по боям в Крыму и надеялся на его поддержку. Тем более что командующий Северо-Кавказским военным округом К. Е. Ворошилов дал соответствующее распоряжение дивизиям, привлекаемым для борьбы с бандами, часть оружия передать милиции.

Штаб Городовикова находился в одноэтажном особнячке, окруженном каштанами и грушами. Ординарец доложил о Кандыбине. Ока Иванович расправил пышные усы, хитровато улыбнулся щелочками глаз, показал рукой на стул, приглашая садиться. И надо было видеть, с какой заинтересованностью он слушал. «Кажется, все в порядке», — вытер носовым платком пот с лица Василий.

— Дадим оружие, — пообещал Городовиков. — На первый случай несколько пулеметов, сотню карабинов, гранат, я распоряжусь. Поможем милиции и конями. Запомни, комиссар, надо хорошо готовить коня и всадника к маршам. Вот смотри, — пригласил Городовиков к карте, висевшей в кабинете. — Будешь взаимодействовать с командиром тридцать пятого полка Трофимовым. Я дам ему указания. Заходи, когда появится нужда, всегда рад помочь милиции. Садись за стол и напиши, что нужно.

— Спасибо, товарищ начдив.

— Спасибо скажешь, когда получишь. А теперь пойдем лошадей посмотрим. Какой же казак не любит коней, — засмеялся Городовиков. — Ушел из Красной Армии, наверное, позабыл, с какой стороны на коня садиться. — Ока Иванович, видно, был в хорошем расположении духа, много шутил. — Может, попробуешь? С удовольствием посмотрю, как в седле сидишь.

Из конюшни вывели красавца-кабардинца, конь застоялся. Наездник, вручая поводья, прошептал: «Лошадь с норовом». Василий молодцевато, по-кочубеевски прыгнул в седло. Лошадь заартачилась, попыталась сбросить седока, свечой вытянулась вверх. Недолго и вылететь из седла. Однако всадник держал шенкеля. Почувствовав сильного седока, лошадь стала послушно выполнять команды.

Городовиков одобрительно крякнул. С поднятой по-казачьи шашкой Василий пустил коня между столбиками с лозой. Разящий удар — и лоза, не дрогнув, упала на землю. На лету, перехватив шашку левой рукой, Василий срубил вторую лозу. Закончив упражнение, он передал коня бойцу и подошел к Городовикову.

— Ты, комиссар, и в самом деле казак! Ну, поздравляю за такую работу, знаешь дело. Формируй эскадрон!

От Городовикова Василий ушел окрыленный. Началось формирование взводов. Кандыбин приглашал на службу демобилизованных красноармейцев. Их набралось немало.

Для укрепления кубанской милиции из Северо-Кавказского военного округа было направлено две тысячи бойцов. Они существенно пополнили милицию, усилили ее боевую мощь. Но и до прихода пополнения на счету милиции имелись немалые победы. Ветераны помнят нелегкий поход к станице Бжедуховской сводного отряда против банды «бело-зеленых» деникинского полковника Захарченко, которая насчитывала более пятисот человек, имела пулеметы, свои обозы, походные кухни. Победы над чоновцами и небольшими милицейскими отрядами делали в глазах кулаков Захарченко непобедимым батькой. Они выставляли для него коней, снабжали провиантом. Банда пополнялась людьми за счет сынков зажиточных казаков, богатеев. Так продолжалось довольно долго. Целые районы находились под влиянием «бело-зеленых». Бандиты разгоняли Советы, вешали коммунистов, наводили страх на местных жителей. Захарченко маневрировал на большой территории. Но терпеть бандитов было больше нельзя. Для разгрома банды создали сводный конный милицейский отряд, усиленный чоновцами.

Операцию готовили в тайне. Подразделения сколачивали под видом учений. Занимались днем и ночью в конном и пешем строю. Учились метко стрелять, действовать шашкой, гранатами. Детально разработали план уничтожения банды.

Посадив бойцов на брички, двумя колоннами милиционеры ночью окружили лагерь бандитов. Почувствовав опасность, Захарченко попытался увести свою «армию». Но часть банды нарвалась на кинжальный огонь пулеметов. А конные милиционеры с шашками наголо налетели с фланга, откуда бандиты их не ждали. Началась жестокая сеча. Захарченко не собирался сдаваться. Более двух часов длился бой. Бандиты, потеряв убитыми и ранеными двести человек, бежали.

Милиционеры захватили шесть пулеметов, два полковых знамени, обоз с оружием.

Кавалерийский эскадрон был почти полностью сформирован. Городовиков, как обещал Кандыбину, помог оружием. Подсказал, как готовить кавалеристов к боям и походам.

Армавирская милиция находилась на казарменном положении. По указанию Городовикова проводить занятия в эскадроне приезжал опытный кавалерист — командир штабного эскадрона 6-й Чонгарской дивизии Петр Дудкин. Василий любил сам присутствовать на занятиях. Наблюдая за своим взводным Ляховым, как тот ловко сидел в седле, довольно похмыкивал — хорошие у него будут конники! Зычно командовал взводному Дудкин:

— По коням, марш, марш! Первому полуэскадрону, галопом!

Ляхов четко выполнял команду, требуя от всадников полного повиновения.

Строевые занятия обычно заканчивались рубкой лозы.

Каждый раз Дудкин проводил разбор, давал советы:

— Командир должен не только уметь подавать команды, быть требовательным, но и уметь улыбаться. Так нас учит товарищ Городовиков. А он в кавалерии толк знает. Помни, Ляхов, боец в тебе должен видеть неунывающего командира. Рубит врага шашка, а силу-то ей дает человек. Как рубить бандитов — научу, а ты воспитай в них веру в наше великое дело.

Многое перенял и Кандыбин у нового учителя, хотя и не был новичком в кавалерии.

У Василия забот прибавилось. Приехал младший брат Борис. Они снимали небольшую квартиру у пожилой казачки. Хозяйка готовила еду из пайка, который получал Василий. Брата он, как и обещал, определил в школу. Но по-настоящему контролировать учебу не удавалось. Василий часто ночевал в отделе. Его тянуло в эскадрон. Нетерпение Кандыбина было понятно. Он готовил людей и коней к боям.

Кандыбин учил подчиненных конному бою, меткой стрельбе из личного оружия.

— Только высокая боевая готовность, — часто говорил Василий конникам, — решит исход любого сражения. А ее определяют три непременных условия — состояние конского состава, дисциплина и огневая подготовка, высокое пролетарское сознание и понимание каждым своей миссии.

Кандыбин полностью отдавал себя делу. В конном резерве подъемы по тревоге стали обычным делом. Но никто не роптал на нового начальника. С Кандыбиным как-то сразу становилось интереснее, веселее. Он всегда был готов ответить на многочисленные вопросы подчиненных. Это тоже нравилось людям. Он обращал на себя внимание собранностью, безукоризненной выправкой, легкостью движений, красивой посадкой в седле. На Кубани казаки с детства уважают джигитов, отлично владеющих конем и оружием. Эти качества Кандыбин вырабатывал у подчиненных.

— Василий Петрович, — напомнил Сыроежкин, когда они остались вдвоем, — вы все с резервом. А тем временем в Совет идут жалобы, что в городе много развелось жуликов, честному человеку нельзя, мол, появиться на Сенном базаре: обворовывают тут же, а милиция никаких мер не принимает.

— Конники в этом не повинны, — возразил Кандыбин. — Давай проведем облаву, используя кавэскадрон, так, чтобы бандюги почувствовали руку милиции. Совместно с уголовным розыском составь план мероприятий, точно определи все злачные места, чтобы потрясти притоны, воровские малины. Сам знаешь. Посоветуйся с чекистами, но о замысле и времени операции пока никому ни гу-гу. — Держать оперативный план в голове — была его старая привычка с фронта, проверенная не раз. Чем меньше людей знало об операции, тем вернее был успех. Василий догадывался, что кое-какая информация утекала. Только этим он мог объяснить неудачи милиции в последнее время.

В базарный день, как условились, конные разъезды перекрыли дороги из Армавира. Оперативные группы, руководимые Кормилициным, Сабицким, и сотрудники, переодетые в штатское, появились одновременно на Сенном базаре и в трактирах. Зацепили перекупщиков краденого. Словно рыбакам в невод, попались уголовники разного масштаба: медвежатники, пытавшиеся ограбить банк, спекулянты, самогонщики. Целую бричку самогонного спирта Василий распорядился отправить в городскую больницу, которая очень нуждалась в медикаментах. Были среди задержанных малолетние воришки-беспризорники. Их в последний год много появилось на Кубани, куда они бежали от голода, обхватившего Поволжье и другие губернии.

— Отделите мальчишек от взрослых и поместите не в камеру, а в пустую комнату, — приказал Кандыбин.

Закончив срочные дела, Василий пришел к беспризорникам. Те смело подошли к нему.

— Гражданин начальник, дай закурить!

— Угощайтесь, пацаны!

И тут же десяток рук вмиг опустошили коробку.

— Что же мне с вами делать? — Василию по-настоящему жаль было подростков. А они смотрели на начальника милиции с открытой неприязнью, словно волчата. Для них он был «легавым», врагом.

«Сколько же надо сил, мудрости, чтобы из них вырастить настоящих людей…» — с теплотой думал Кандыбин.

— Определим вас на жительство, обучим ремеслу.

— В колонию не хотим.

— Ну, ладно, не шумите, пока отдыхайте. Распоряжусь, чтобы вас накормили.

Утром всех направили в детский дом. Сыроежкин с Кормилициным допрашивали медвежатников. Против задержанных пока прямых улик не было, но Сыроежкин интуитивно чувствовал, что те «расколются», как только выявятся сообщники. Зацепки кое-какие были.

Кандыбин просматривал протоколы допросов, когда ему позвонили из горкома партии. Он узнал резковатый голос секретаря:

— Весь город взбудоражили. Почему со мной не согласовали? Смотри, Кандыбин, если пойдут жалобы на вас за нарушение законности, отберем партбилет.

— Задержаны опасные рецедивисты, — объяснил Василий. — Разбираемся, потом доложу.

— Наслышан о вашем «геройстве», мешочников, спекулянтов хватаете — это тебе не бандюг ловить. Понимаешь, пока с резервом в войну играешь, банды жгут и грабят станицы. Делай вывод!

— Мы его уже сделали, товарищ Анзарашвили, — Кандыбин повесил трубку.

Он никак не мог понять, откуда дует ветер, чем недовольно партийное руководство. Возможно, это непонимание задач, возложенных на милицию, а если сознательное принижение карающей роли государства в момент пролетарской диктатуры, новой экономической политики? Своими сомнениями Кандыбин собирался поделиться в крайкоме партии. А пока решил выступить на заседании исполкома.

Весь президиум исполкома во главе с председателем Адатынем был в сборе, когда Василий докладывал о работе милиции. За длинным столом собрались пятнадцать человек. По правую руку от Адатыня сидел председатель тройки Кузьма Иванович Чижик, сразу поддержавший предложение Кандыбина о создании эскадрона. Были тут и представители юстиции, судья и прокурор, работники совнархоза. Всех их Кандыбин знал. С судьей ему часто приходилось встречаться, как и с представителем наробраза, в ведении которого находились детские дома.

Вопрос о работе милиции на повестке стоял четвертым. Первым докладывал уполномоченный по заготовкам. Суть его выступления сводилась к одному: страна ждет хлеба от Кубани, поскольку во многих губерниях большой недород. Есть уже немало примеров, когда зажиточная часть населения старается под разными предлогами уклониться от сдачи налога.

— Видимо, товарищ Кандыбин оперативно отреагирует на это, — сказал уполномоченный.

«Тоже важно», — отметил про себя Василий.

Наконец дошла очередь до Кандыбина.

— Товарищи, первое, что удалось нам сделать, — наладить политучебу. Грамоте учим милиционеров. Пусть не покажется странным, что в первую очередь я говорю не о борьбе с преступниками, а о политико-просветительной работе с личным составом милиции. Это особенно необходимо в связи с ленинской новой экономической политикой и задачами утверждения революционной законности. В условиях сложной и многим сотрудникам непонятной ситуации очень важно помочь им выработать правильное политическое чутье. Это задача первостепенной важности.

Прокурор перебил:

— Что ты нам про учение толкуешь! Давай ближе к делу.

— Вот я и говорю, без политически грамотного, культурного сотрудника милиции трудно выполнить свои задачи проводника Советской власти, стража порядка и законности. С бандами мы скоро покончим — это дело времени, а бескультурье, безграмотность одним махом не вычеркнешь. К сожалению, имеются факты нарушения законности — производят обыски без санкции прокурора, задерживают без достаточных улик. Такие факты наблюдались в Отрадной, Армавире, Белоглинской. Мы на них глаза не закрываем. С каждым нарушением разбираемся. Происходят чаще всего они не умышленно, а по причине слабой специальной и политической подготовки личного состава. Я сам в милицейской службе не дока. Конечно, приказать или отругать проще простого. — Кандыбин недвусмысленно посмотрел в сторону секретаря. — Если руководящие товарищи сами не уяснили права милиции, то что говорить о заведующих отделами исполкома, работниках станичных Советов. — Василий назвал Адатыня, фамилии судьи, военкома. По гулу, который возник в комнате, почувствовал, что члены исполкома, если его перебьют, смогут увести вопрос в сторону. Кандыбин повысил голос, чтобы успеть доложить о главном: — Во-первых, по указанию названных товарищей зачастую милицию используют как конвойные команды. Посылают милиционеров, участковых инспекторов нарочными, вменяют им сбор налогов, ставят сторожами. А во-вторых, — Василий загнул палец, — более грамотных и подготовленных сотрудников забирают на канцелярскую работу в учреждения. Многие должностные лица смотрят на органы, как на что-то далекое от современного момента классовой борьбы. А происходит это оттого, что в Армавире и на местах все еще плохо представляют, что такое рабоче-крестьянская милиция, каковы ее задачи в укреплении Советской власти, законности и порядка.

Кандыбина уже не перебивали. Слушали и смотрели на него так, словно впервые видели стройного начмила. А он, сам того не подозревая, помог президиуму исполкома как-то по-новому вникнуть в привычное слово «милиция», убедительно пояснил то, что до него скорее чувствовали, чем понимали. Единогласно прошло предложение Кандыбина — усилить помощь милиции, укрепить ее проверенными кадрами.

Конечно, он понимал, что одним выступлением погоды не сделает. Потому-то по старой комиссарской привычке настойчиво укреплял партийную ячейку в отделе, сам рекомендовал наиболее преданных сотрудников в партию. Ряды коммунистов армавирской милиции росли, и это больше всего радовало Кандыбина.

 

4.

Домой Василий по-прежнему приходил поздно, хотя и обещал Борису не задерживаться на работе. Но не получалось. Борис, чаще всего, не дождавшись, накрыв ужин полотенцем, спал. Тихо, чтобы не разбудить брата, Василий снимал портупею, сапоги, умывался, ужинал. Потом просматривал школьные тетради младшего, писал на полях плюс или минус. К Борису у него особых претензий не было: брат учился неплохо. Василий, кроме домашних дел, поручил ему раз в неделю писать в Отрадную о их житье-бытье. И тот, дорожа поручением, аккуратно выполнял задание. Обычно Василий делал приписку, просил Марину Никаноровну не волноваться, сообщал, что он жив и здоров, как учится меньшой. А недавно побывал у них дорогой гость.

Из Туапсе проездом в Краснодар неожиданно нагрянул Пузырев. Как рад был ему Василий! Иван Прокофьевич прямо с вокзала зашел в милицию. Едва поздоровавшись, оглядывая Кандыбина в ладно сидевшей черного сукна новой милицейской форме, перетянутого ремнем, искренне похвалил:

— Василь, вот это по-нашему. Еще раз убедился, что из всех одежек форма тебе больше всего к лицу. И вообще решил ты правильно, одобряю.

После взаимных приветствий, расспросов Василий рассказал другу о кавэскадроне. Поведал о президиуме исполкома, делах милиции. Пузырев слушал, не перебивая.

— Действия твои одобряю, в крайкоме расскажу о твоих заботах. Если ты прав — доказывай, требуй, добивайся. Не мне тебя учить. А теперь, если можно, покажи свое хваленое войско.

Кандыбин водил Пузырева по конюшням, казарме. Дневальные строго оглядывали незнакомого человека, четко докладывали начальнику милиции. Иван Прокофьевич заводил разговоры с милиционерами и не скрывал своего восхищения выправкой, порядком, дисциплиной.

— Жалуешься на нехватку времени, наговариваешь на себя напраслину, — добро смотрел Иван Прокофьевич на Кандыбина, когда они, закончив дела, пришли домой, сели пить чай. — За милицейскую сотню сам Буденный тебе сказал бы спасибо. Времени, как вижу, даром не терял, так и передам Демусу.

— Что нового в Туапсе, Иван Прокофьевич?

— После белых порт приводим в порядок, возим Республике керосин, бензин, масла. Суда ремонтируем. Рабочий класс живет, Василь, пока трудно. Мясо редко видим. В основном кормимся рыбой да овощами. Нэпманы же бражничают. Их пример отвратно действует на обывателей. Приходится быть начеку, нефтеперегонные заводы охраняют красноармейцы внутренних войск. После гражданской войны столько дыр осталось, что не знаешь, какую раньше залатывать, — признался Пузырев. — Думаешь, тебе одному трудно — всей партии, Василь, нелегко.

Борис поставил на стол сковороду с жареной домашней колбасой.

— Кушайте, — подвигая вилки, застеснялся он. — И чехонь вяленую берите, я ее на базаре выменял на мыло.

— Как в Армавире, лучше, чем в станице? — поинтересовался у Бориса Пузырев.

— В городе людей больше, в школу хожу. После уроков на лимане сазанчиков с пацанами ловим. Живем нормально, уезжать мне нельзя, а то он без меня совсем пропадет, — мальчишка повернулся к брату. — Чем бы питался, ума не приложу, — басил Борис. — Маманя просила присматривать за ним.

Бориса слушали два взрослых человека и удивлялись рассудительности четырнадцатилетнего паренька. Подкупала его непосредственность, доброта, сердечность, забота о матери и старшем брате.

— Василь, помнится, ты обещал на досуге рассказать одну историю.

— Какую?

— Как из Трофимовича превратился в Петровича.

— А, вы об этом! Сестра не на шутку обиделась, что, в отличие от них, — Василий кивнул на брата, — Имею другое отчество. А случилось это в декабре двадцатого года…

И Кандыбин поведал историю о своем пленении и побеге, которую автор записал со слов его родного брата Бориса Трофимовича.

Разгромив войска барона Врангеля, кавбригаду в составе 7-й кавдивизии по приказу М. В. Фрунзе перебросили из Крыма на Украину против махновцев. Отдохнувшие кони легко несли всадников. Веселые песни конноармейцев звучали над стывшей от холода степью. Бригаду вел Кандыбин. Вглядываясь в почерневшие от солнца лица бойцов, он радовался их боевому настроению. Крым взят — такая победа! Командование Южного фронта объявило бойцам благодарность, многие были представлены к награде. Пропуская мимо себя эскадроны, Кандыбин с гордостью отмечал, как еще крепки его конники. Если надо, они выдержат любые схватки с отрядами Махно, терзавшими украинскую землю.

Начались стычки с махновцами. Нестор Махно открытого боя с регулярными частями не принимал, его конные группы ловко уходили из-под удара. Преследуя бандитов, конноармейцы, разгоряченные боем, победно вступали в населенные пункты и восстанавливали там Советскую власть. Кандыбин часто выступал на митингах, сходках перед жителями; рассказывал им о политике Советской власти по отношению к крестьянству. Такие встречи обычно проходили шумно, при большом стечении людей, которые устали от махновцев, грабивших всех подряд. С крестьянской непосредственностью они задавали уйму вопросов комиссару. Спрашивали и о ценах на хлеб. Парни и девчата интересовались, можно ли венчаться? Мужиков беспокоило — привезет ли Советская власть керосин и мануфактуру? Василий охотно отвечал, объяснял, советовал. И все это для того, чтобы разрешить главный вопрос: на чьей стороне Советская власть.

В один из холодных дней осени, накинув бурку, Кандыбин с тремя бойцами отправился верхом из штаба бригады в село, отбитое у махновцев. Комиссар полка Александр Петрович Букаев, повстречав Кандыбина, предложил ему взять с собой для охраны хотя бы взвод: махновские разъезды рыщут по округе, долго ли до беды.

— Теперь они верст на тридцать отошли, — успокоил Кандыбин.

Конечно, предусмотрительность на войне никогда не лишняя, но тогда ему не хотелось возвращаться, брать людей, ломать им отдых. «Ничего с нами не случится», — решил он. Махновцы же, рассудив, что красные теперь не скоро заглянут в село, ночью снова вернулись. Выставили караулы, засады. На одну из них и наткнулись Кандыбин с бойцами. Бандиты вмиг окружили их. Обезоружив, комиссара привели к атаманше Марусе (под этим именем действовала анархистка Мария Никифорова). Атаманша, прочитав документы, отобранные у Кандыбина, предложила ему перейти на ее сторону.

— Таким образом сохраните жизнь себе и бойцам.

— Мадам, я не иуда, за тридцать сребреников не продаюсь.

— Жаль. Тогда, Василий Трофимович, не обессудьте: у нас в таком случае разговор один. — Маруся выразительно провела ладонью по горлу. — Увести!

Двое казаков в черкесках отвели пленных в кирпичный сарай, бросили под ноги охапку сена и закрыли на замок. В щели соломенной крыши и окна Кандыбин видел небо, начинавшее сереть к вечеру. Слышно было, как в селе мычали коровы, кричали женщины. В этих звуках не было никакой тревоги. Он подбадривал своих товарищей и был уверен, что в штабе знают, где их искать.

К вечеру щелкнул засов. Трое махновцев в коротких полушубках, увешанные шашками и карабинами, появились в проеме двери.

— Граждане коммунисты, выходите! — И когда пленные вышли на улицу, конвоиры сели на лошадей и, тесня конями пленных, повели их к балке.

Кандыбин понял, что жить ему осталось мало — ведут на казнь, порубят шашками. У махновцев считалось особым шиком отпустить жертву, мол, иди на все четыре стороны, а потом догнать уверовавшего в свое спасение человека и на всем скаку рубануть шашкой. Василий внезапно остановился. Чубатый конвоир наехал на него лошадью. Кандыбин не испугался, улыбнулся и просяще взглянул на всадника:

— Стой, казак, еще успеешь сделать свое дело. Дай перед смертью закурить.

— Это — пожалуйста. Ты, большевичок, поди крещеный. В последней просьбе не отказываем, таков наказ Маруси. — Чубатый пьяно переломился, протягивая Василию кисет и бумагу.

Конвоир и охнуть не успел — Василий левой рукой вместе с кисетом, как клещами, сжал ему руку, а правой молниеносно выхватил у чубатого из ножен шашку и проткнул его. Взлетел в седло, рубанул второго, тот даже оружие не успел вскинуть. Третьего махновца, с места рванувшего наметом, бойцы пристрелили из захваченных карабинов. Все произошло мгновенно, только в волосах комиссара появилась седина. Документы Кандыбина остались у атаманши.

Начдив Хмельков в присутствии начальника политотдела Сергунина и Букаева обо всем подробно расспросил Кандыбина.

— Мы уже не думали увидеть тебя живым. Бойцов направь в лазарет, да и сам доктору покажись. А потом отправляйся к писарю, он выпишет тебе новые документы. Я распорядился.

В штабе 7-й кавдивизии, куда явился Кандыбин, писарь Красивым почерком заполнил нужные бланки, заверил удостоверение дивизионной печатью. Но, видно, в спешке ошибся: вместо «Трофимович» в новом удостоверении написал «Петрович». Сразу Кандыбин ошибки не заметил, а потом вовремя не исправил. А там пошли распоряжения, приказы, запросы — уже на Василия Петровича. Раскрутить назад, как в кино, он уже не смог. Кандыбин в досаде махнул на все рукой, исправление ошибки оставил до лучших времен, да так и остался до последних своих дней Петровичем — не по отцу, а по небрежности писаря.

 

5.

Кандыбин вместе со взводным Иваном Ляховым проверял по ночному Армавиру милицейские посты. Они шли в тени зданий, прислушиваясь к вязкой темноте, которая обволакивала дома и деревья. На Почтовой, пробивая с трудом мрак, горели редкие уличные фонари. Их слабый свет едва освещал мостовую главной улицы. Зато вовсю полыхали на небе звезды. Было прохладно, Василий и его спутник были в бурках. Возле банка их встретил постовой, узнав начальника милиции, доложил:

— Тихо, товарищ начальник. Около часа тому назад трое неизвестных проехали на бричке. И все.

— Куда проехали?

— Да, вроде, к базару на Сенную.

— Коль в чем-то заподозрил, почему не остановил, не поинтересовался, куда это едут в поздний час?

— Их трое, а я один, да и темно, — оправдывался постовой.

Не зря интересовался Кандыбин бричкой: бандиты нет-нет да и наведывались в город, особенно из шайки Долгова. У сквера повстречался красноармейский патруль. Проверив посты, Кандыбин отпустил Ляхова, а сам пошел в старенькую хату, стоящую на окраине города, ближе к реке. Условно постучал в окно, дверь открыл заместитель начальника армавирской ЧК.

— Не приходил?

— Ждем, присаживайся, Василий Петрович. Осечки не должно получиться. Перебейнос парень расторопный.

Они ждали связного, от которого зависело многое в планах Кандыбина, получившего приказ в самое короткое время ликвидировать банду Долгова. Но пока главарь, его помощник Мельников и начальник штаба полковник Сорокин были неуловимыми. Не раз чоновцы наскакивали на банду и даже гонялись за бандитами, но ни задержать, ни уничтожить не смогли. Опыта у них было еще меньше, чем у милиции. К тому же у бандитов были хорошие кони, имелось много тайных троп в горах и лесах. Им помогали лазутчики из казаков, недовольных Советской властью. А таких тогда проживало в станицах и на хуторах немало. У реки раздался тихий свист. Через четверть часа в окно условно стукнули. Кандыбин открыл дверь. Сразу заполнив все помещение, в хату вошел крупный мужчина в венгерке, отороченной белым барашком. Он громко поздоровался и тяжело сел на стул, который заскрипел под ним.

— Ух, упарился, дайте испить.

Ему подали ковш с водой. Передохнув, он степенно закурил и только после этого заговорил:

— На острове возле Григориполесской все главари банды в сборе. Полковник Сорокин предлагает им идти к Горячему Ключу, чтобы присоединиться к повстанческой армии генерала Пржевальского.

— Данные точные? — переспросил Кандыбин. — Проверенные?

— Мне об этом адъютант Долгова рассказывал. На острове вам бандитов не взять. У них шесть пулеметов, патронов много, бомбомет. Пока будете переправляться, побьют и коней, и людей. Думаю, что встретить их надо, когда они начнут выходить с острова.

— Идея неплохая, — отозвался Кандыбин. — А как узнаем?!

— Дам сигнал, знак должен быть тихим, незаметным, — объяснил Перебейнос. — У меня все продумано, пущу по течению строганую доску. Как только заметите ее, поспешите — вот-вот бандиты начнут переправу. И еще: Сорокин послал уже несколько человек, убежденных анархистов, агитаторами, им поручено готовить в станицах восстание против Советской власти. В лицо я агитаторов не знаю, но предупредите, чтобы ваши ребята пока их не брали. Иначе Долгов может раньше времени сорваться с места.

— Подумаем, — пообещал заместитель начальника ЧК. — Товарищ Перебейнос, твоя основная задача — не раскрыться. Неотступно иди с бандой, сам на связь не выходи. Когда нужно, тебя найдем. Пароль новый слушай… До рассвета ты должен вернуться на место.

Вскоре на берегах Кубани под видом рыбаков сидели наблюдатели. Прозевают плывущий сигнал Перебейноса — Долгов уйдет в горы. Ищи там его. А чтобы бандиты поверили, что милиция располагает малыми силами, которые реальной угрозы не представляют, Кандыбин поручил взводному Ивану Ляхову с неполным полуэскадроном двигаться открыто по берегу реки и держать зрительную связь с «рыбаками». До подхода главных сил в бой с «бело-зелеными» не ввязываться. Кандыбин же будет ждать с эскадроном посыльного в Черной балке.

Помня совет Кандыбина, чтобы все походило на правду, взводный громко скомандовал: «Первый взвод, строй фронт! Второй — во взводную колонну стройся!» Пусть еще раз убедятся, что милиционеры проводят занятия. Конники быстро перестроились, повернули и поскакали вслед за командиром в сторону от реки. Имея численное превосходство, бандиты вряд ли приняли всерьез группу милиционеров.

Дальше произошло так, как и думал Кандыбин. Долговцы переправились под прикрытием пулеметов. Из-за холма выскочила их тачанка, развернулась. За ней — другая. Потом показался большой обоз с пешими бандитами, колонна конников. В бинокль Ляхов видел, как покачивались в седлах всадники, сосчитал — около сотни. По его расчетам, начальник милиции уже получил донесение. Но тщетно Ляхов всматривался в степь: эскадрона не было видно.

«Бело-зеленые», хотя и заметили группу Ляхова, продолжали движение по намеченному пути. Вскоре конные остановились. Видимо, главари совещались: атаковать милиционеров, или, не теряя времени, уходить вместе с обозом. Но уж очень заманчиво было, почти ничем не рискуя, порубить милиционеров, а заодно и пополниться лошадьми. Соблазн, видно, взял верх над осторожностью. Развернувшись, вслед за атаманом тронулся конный строй на группу Ляхова.

На это Кандыбин и рассчитывал. Банда раздвоилась, значит, стала слабее.

«А вдруг не успеет подмога?» — подумал Ляхов. Но тут же отогнал недостойную мысль. Отходить им нельзя. Ляхов повернулся к всадникам:

— Приготовиться к бою! Шашки вон!

Группа развернута, шашки в руках, кони нетерпеливо бьют копытами.

А бандитская лавина надвигается, молнией сверкают клинки. Вот-вот кони сойдутся, ударят друг друга грудью…

Кандыбин не раз мысленно проиграл этот вариант, верно определил время. Низко пригнувшись к луке седла, Василий вырвался с эскадроном из балочки, набирая скорость, галопом стал заходить во фланг бандитам.

— В атаку! — Василий выхватил шашку. — У-р-а-а-а!

Бандиты, поняв свою ошибку, пытались сдержать атакующих огнем, развернули против них пулеметные тачанки. Но было уже поздно.

Кандыбин, не теряя времени на перестроение, атаковал с ходу, предварительно выбросив свои две пулеметные тачанки к реке. Ляхов понял этот замысел, несколько загнул фланг полуэскадрона, чтобы помешать противнику снова скрыться на острове. Напряжение всадников, состояние стремительного движения, яростного сабельного удара передалось лошадям. Они бешено неслись по степи навстречу пулям, сверкающим сталью клинкам.

Кандыбин дал шпоры коню, кабардинец рванулся вперед, еще немного — и он достанет шашкой самого Долгова. Почувствовав опасность, прикрываясь от удара, атаман вытянул руку с маузером. В лицо Василию полыхнуло пламя, пуля сбила с головы кубанку. «Не уйдешь!» — сжал зубы Василий. Но страшный удар кандыбинского клинка пришелся по телохранителю, внезапно прикрывшему атамана. Бандит выпал из седла. Атаман, спасаясь, трусливо бросил коня в сторону.

Не выдержав удара, бандиты откатывались в горы. Полковник Сорокин выставил против милиционеров бомбомет и тачанки, и тем удалось ему спасти свое «войско» от полного разгрома. «Бело-зеленые» одними убитыми потеряли тридцать человек.

Кавэскадрон вернулся в Армавир, пригнав с собой бандитских коней, две пулеметные тачанки, несколько повозок.

На другой день милиционеры хоронили боевых товарищей. Строем стояли у свежевырытой могилы. Прогремел прощальный залп. Последняя почесть павшим бойцам. И выросли над могилами холмики с пирамидами, увенчанными пятиконечными звездочками.

Вспоминая в деталях ход операции против банды Долгова, Кандыбин был уверен, что милиционеры сделали все возможное. Однако для полного разгрома банды у них просто не хватило сил. Поэтому он с радостью воспринял решение армавирской ЧК и тройки об оперативном подчинении милицейского эскадрона командиру 35-го кавалерийского полка 6-й Чонгарской дивизии для совместных действий по ликвидации банды.

Не давая банде перегруппироваться, красные конники днем и ночью преследовали ее. Довольно часто вспыхивали скоротечные бои конных разъездов и сабельные атаки. Банда Долгова была рассеяна и ликвидирована. Поняв, что сопротивляться бессмысленно, большая группа бандитов и обманутых атаманом крестьян пришла с повинной.

Но борьба с «бело-зелеными» на этом не закончилась. Ожесточенный бой произошел под селом Белым с «повстанческой армией»» генерала Пржевальского. Чонгарцы и милиционеры проявили невиданные примеры стойкости и храбрости, бой вели умело, по всем правилам военной науки. Зажатые в клещи бандиты ожесточенно сопротивлялись. На предложение сдаться они ответили отказом. До самой темноты метались бандитские тачанки, но всюду нарывались на плотный губительный огонь красноармейцев и милиционеров. Командир полка Трофимов собрал командиров. Слово было предоставлено Кандыбину:

— Получены новые данные о противнике. Товарищи командиры, слушайте обстановку. У генерала в строю осталось примерно полторы тысячи человек. Какая-то часть из них разбежалась. Но силы противника еще большие, с рассветом бандиты пойдут на прорыв. Будьте готовы к атаке.

— Согласны с товарищем Кандыбиным? — поднялся из-за стола командир полка. — Упредим! Перед рассветом начнем наступление! У меня все, товарищи командиры.

Эскадроны расположились на хуторе и в лесу. Кандыбин приказал выставить охранение. В лагере противника установилась тишина, не видно даже костров. Иногда блеснет какой-то огонек, и снова — темнота. Она становилась все гуще и гуще. Там, за ней, в стане врага, наверное, тоже сейчас не спят, готовятся к бою. Кандыбин приказал эскадрону — всем, кроме дозорных — спать, нужно беречь силы.

Долго тянется ночь перед боем. Нервы и мускулы сжались в один крепкий комок. Перед рассветом к Кандыбину пришел посыльный от командира полка и передал:

— Подготовиться к атаке! Сигнал — взрыв гранаты.

— Пора, Василий Петрович, поднимать людей, — шепнул Ляхов.

— Поднимай! Наша задача — без крика вырубить бандитский разъезд — и быстро в село! — распорядился Кандыбин.

Эскадрон построился во взводные колонны. Ждать пришлось недолго. Грохнула граната.

— За мной! — негромко скомандовал Кандыбин и первым вылетел на кабардинце на гребень высотки. Бойцы устремились за ним.

Бандитский разъезд даже выстрелить не успел. Глухие удары клинков, стоны, выкрики, падение сраженных врагов. К темнеющему вдалеке хутору скакали конники. Возможно, это уходили от преследования главари. Ляхов попытался их догнать. Но не так-то легко в сумерках угнаться за опытными всадниками. Бандитам удалось уйти от погони.

Кандыбин слышал, как по всей линии уже гремел бой. Конноармейцы и милиционеры врубались в бандитские ряды. К увлеченному боем Кандыбину подскакал командир полка:

— Выводи эскадрон в резерв и начинай преследовать отступающих!

Захватив пленных, Кандыбин приказал отвести их на хутор, где еще недавно размещался штаб белогвардейского генерала и слышалась стрельба.

Бой затих только к двенадцати часам. Кандыбин бывал в сечах, но еще никогда не видел такой жуткой картины. По полю, на улицах хутора густо лежали порубленные бандиты, бились в агонии раненые лошади. Трофейная команда собирала оружие. Пятьсот бандитов уничтожили красные конники, захватили шесть пулеметов, бомбомет, много лошадей и большой обоз с имуществом.

Это была победа. Горнист заиграл большой сбор.

 

6.

Милицейский эскадрон возвратился в Армавир. Кандыбин в кабинете был один, когда позвонил Анзарашвили:

— Здравствуй, чем занимаешься?

— Собирался писать донесение Демусу, — ответил Василий.

— Обязательно пиши, не скромничай. Из Краснодара тебя хвалили. Понимаешь, и ребят хвалят. Значит, заслужили. Прими и от меня поздравления.

Закончив разговор с секретарем комитета РКП(б), Василий собрал недописанные листы донесения и закрыл в сейф. Уж очень много накопилось неотложных дел.

Кандыбин осмотрел стол, поправил лежавшие на нем бумаги, подошел на минуту к окну и невольно подумал: «Как незаметно летит время. Вот и эта осень почти позади». Казалось, совсем недавно он еще сомневался, раздумывал — стоит ли идти на службу в милицию. Прошло несколько месяцев, и Василий не мыслил себе другой работы. Она требовала риска и доброты, воинского мастерства, умения и смекалки разведчика. Ему пришлось многому учиться, особенно по оперативным вопросам, дознанию.

В дверь постучали, вошел Сыроежкин. Пока Кандыбин гонялся за «бело-зелеными», он вместе с сотрудником уголовного розыска Мелкумовым ездил на переговоры с атаманом Орловым, лично пожелавшим узнать об амнистии, объявленной Советским правительством. И хотя Орлов гарантировал им безопасность, Сыроежкин и Мелкумов шли — сознательно — на большой риск.

— Вас не было, посоветоваться не с кем, а время не ждало. Приходилось спешить, пока орловцы не передумали, — рассказывал Сыроежкин.

— Трудно было решиться?

— Нелегко, — сознался Сыроежкин. — Но надо.

— Ты прав, другого от вас не ждал. «НАДО» — главное слово в милиции.

Разговор с «бело-зелеными» был непростым. Но даже их покорили бесстрашие и искренность Сыроежкина и Мелкумова. Рядовые бандиты взяли на себя охрану парламентеров и позаботились, чтобы они вернулись в Армавир.

Вскоре, ведя коней в поводу, бандиты и сами пришли в милицию.

— Сколько? — поинтересовался Кандыбин.

— Сорок семь человек.

— Очень хорошо, что еще у тебя?

— На шестнадцать часов вызвал участковых надзирателей (позже они будут называться участковыми инспекторами. — В. К.), было бы неплохо, если бы вы с ними побеседовали. Идут хлебозаготовки. Надо до них довести указание Главмилиции по этим вопросам, послушать, что делается на местах.

— Правильно, я не возражаю.

Участковый, по глубокому убеждению Кандыбина, является основным проводником Советской власти на местах. Во-первых, этот сотрудник постоянно находится в гуще населения. А во-вторых, на своем участке он один выполняет обязанности всех служб милиции. Участковый принимает меры к нарушителям общественного порядка, по горячим следам разыскивает преступников. Без участкового не обходится ни одно мероприятие: будь то сбор налога или выполнение гужповинности. Кандыбин особенно тщательно подбирал людей на эту должность.

Начальник милиции любил эти небольшие, нешумные, деловые совещания. Он никогда не позволял себе перебить говорившего, тем более одернуть, накричать.

Участковые, в основном пожилые люди, в один голос говорили, что население все неохотнее поддерживает «бело-зеленых», отказывает им в фураже, продуктах. Собственно, больших банд уже не существует. Хлебопоставки идут нормально, а вот воровство не снижается. Много в населенных пунктах чужого люда, им тоже пора заняться.

Кандыбин на этот раз ни одной жалобы не услыхал. Поинтересовавшись политической учебой, Василий рассказал участковым о походе кавэскадрона против банд.

— Правильно вы тут рассказывали, банд становится меньше, большую роль сыграла амнистия. Но не забывайте, товарищи, что классовая борьба на Кубани продолжается, — напомнил Кандыбин. — А мы с вами на острие этой борьбы, первые проводники в жизнь законов Советской власти.

Совещание закончилось поздно. Василий решил немного задержаться, чтобы дописать донесение. В эти часы ему никто не мешал. На душе было спокойно. Радовало, что вокруг Армавира обстановка улучшилась. «Однако последнее дело — думать, что теперь наступит тишь да благодать. Много еще не раскрытых преступлений. Работать и работать надо», — сказал себе Василий, вынимая из сейфа незаконченное донесение. Кратко описав бои с бандитами, отметил отличившихся. Отдельным пунктом написал о добровольной сдаче участников банд и умелой работе Сыроежкина.

«Но недобитая контра все еще надеется на реванш, никак не может примириться со своим поражением. Подтверждением этому, — писал он, — является то, что недавно с помощью агентов уголовного розыска удалось выйти на белое подполье. Совместно с чекистами сотрудники милиции обезвредили группу «жуковцев» — активных контрреволюционеров, совершавших диверсии, убийства партийных и профсоюзных активистов».

С особым удовлетворением он писал, что теперь в рядах армавирской милиции насчитывается сто тридцать коммунистов. «Вот она, наша главная сила», — улыбнулся Кандыбин.