Июль 1941 года

Я познакомлю вас с Петровым в первые дни войны. Все, что было в его жизни до этого, вы узнаете из коротких отступлений в прошлое, которые я буду делать по мере надобности.

Хочу в самом же начале обратить внимание читателей на то, что во все периоды боевой деятельности и мирной жизни Ивана Ефимовича Петрова его окружали очень многие достойные люди, происходили важные события, полные не меньшего драматизма, чем те, в которых участвовал Иван Ефимович. Я порой опускаю очень напряженные схватки на соседних участках обороны или не описываю подвиги теперь широко известных героев. Поступаю так не потому, что мне об этом неведомо, и не потому, что намереваюсь заслонить Петровым других. Нет и нет! Постоянное присутствие Петрова на первом плане объясняется только тем, что книга эта – о нем, в поле моего зрения – события, в которых участвовал он. Я не пишу о всей героической эпопее обороны Одессы, Севастополя, Кавказа, задача моя гораздо скромнее и уже, а именно – воссоздать те эпизоды больших сражений, в которых участвовал и проявлял себя как личность генерал Петров.

Итак, ранним июльским утром пассажирский поезд приближался к Одессе. Светило солнце, навстречу поезду в голубом небе летели легкие белые облака. И совсем некстати для этого теплого солнечного утра гремел впереди какой-то непонятный гром. Бывает, конечно, грибной дождь, который идет и при солнышке, но это слышались не раскаты летней грозы – впереди бомбили Одессу. Поезд приближался к станции медленно, будто крадучись: железнодорожные пути могли быть разрушены.

Пассажиры, высовываясь из окон, вглядывались вперед. Когда стали видны поднимающиеся к небу шлейфы черного дыма и слышен гул самолетов, поезд остановился; самолетам, бомбившим город, ничего не стоило сделать вираж и сбросить свой смертоносный груз и на поезд.

В этом поезде среди других пассажиров ехал генерал-майор Иван Ефимович Петров. Некоторое время назад, еще до начала войны, его вызвали в Москву из Среднеазиатского военного округа, и он получил назначение в Одесский военный округ.

Петров носил на гимнастерке редкие для тех дней три ордена Красного Знамени (один общесоюзный, два других – Туркменской и Бухарской республик) и медаль «20 лет РККА». В дни назначения в Одессу ему сорок пять лет. Был он худощавый, среднего роста, загорелый, мягкие, чуть рыжеватые волосы расчесаны на пробор, портупеи через оба плеча, на кавалерийский манер, и при такой типичной командирской внешности – какой-то не строгий, а очень добрый, докторский взгляд из-за стеклышек пенсне.

Бомбежка утихла. Поезд медленно подошел к платформе вокзала. На перроне не было ни души. Еще дымилось несколько пробоин в здании вокзала, валялись обломки стен, кирпича, штукатурки, битое стекло. Никто не вышел навстречу поезду. Пассажиры быстро выбрались из вагонов, опасаясь, что бомбардировщики могут вернуться и продолжить бомбежку. Нагруженные чемоданами и узлами, люди торопливо расходились по улицам города.

Генерал. Петров в сопровождении двух военных, с которыми он познакомился в дороге, остановился на перроне и стал оглядывать повреждения, причиненные зданию.

– Где же дежурный? Где обслуживающий персонал вокзала? – спросил он, обращаясь к своим спутникам. – Не может быть, чтобы все они погибли.

Разыскали дежурного. Он был растерян, красную фуражку почему-то держал в руке, на расспросы генерала отвечал невпопад. Петров попросил найти начальника вокзала и, когда тот пришел, сказал ему:

– Бомбежка кончилась, жизнь продолжается. Именно в такое напряженное время должен работать телеграф, должно работать справочное бюро, надо объявить по радио людям, меняется ли расписание отправления и прибытия поездов, сказать что делать, успокоить их. В общем, ваш персонал именно в таких трудных и сложных обстоятельствах должен быть на месте, а не разбегаться.

Это был не начальственный разнос, а простой человеческий разговор. Иван Ефимович, сам никогда не терявшийся в сложной обстановке, как бы делился своей выдержкой, своей способностью думать и действовать спокойно.

Петров оставался еще некоторое время на перроне и, только убедившись, что работники вокзала начали выполнять его советы и все теперь сделают и без него, вышел в город.

Жители высыпали на улицы. Отовсюду слышался громкий говор – обсуждали бомбежку. Одесситы вообще народ энергичный, подвижный, они возбужденно говорили о происшедшем, бурно жестикулируя, рассказывали о том, кто что видел, с радостью сообщали, как несколько фашистских бомбардировщиков задымились, загорелись и упали где-то на окраине Одессы. Оказалось, что разрушений причинено не так уж много. Особенно сильно бомбили вокзал и железнодорожные пути.

 

Воспоминания. Годы 1939—1940

Начиная с сентября 1939 года я видел Петрова почти ежедневно, так как учился в Ташкентском военном пехотном училище имени В. И. Ленина, начальником которого был он, комдив, а после введения генеральских званий – генерал-майор Петров.

Ивана Ефимовича мы видели начиная с утренней зарядки. Нет, он не участвовал в ней и не приходил понаблюдать, как мы ее делали, этим занимались физрук училища и дежурные командиры. Генерал Петров к тому времени, когда мы покидали теплые постели и выбегали на стадион, уже возвращался с конной верховой прогулки. Жена его, Зоя Павловна, заканчивала к возвращению мужа уборку, мыла ступени небольшого крыльца в особнячке, который стоял в тени деревьев у самой проходной в училище. Она была болезненно чистоплотна, порой даже изнуряла этой своей чистоплотностью не только домочадцев, но и всех, кто приходил в дом. Школьником, забегая иногда с Юрой в дом по каким-то нашим мальчишеским делам, я тут же попадал под строгий взгляд Зои Павловны. Так она встречала всех, кто приходил, причем смотрела она не в лицо человека, а на его ноги, на следы, которые он мог оставить на сверкающих чистотой крашеных досках пола.

Иван Ефимович относился к мальчишкам по-доброму, школе нашей всячески помогал. Однажды, когда ы подросли и были в девятом классе (я уже боксом занимался), Иван Ефимович похлопал меня по спине и сказал:

– Крепкий ты, Володя, парень, из тебя может хороший командир получиться. Не думал об этом? А ты подумай.

Я не только думал – мечтал стать курсантом. Тогда очень многие юноши стремились в училища, была не то что мода, а всеобщий порыв влюбленности в военные профессии. Мечтой мальчишек было стать лейтенантом – артиллеристом, танкистом, а особенно летчиком: эти небожители были тогда популярны не меньше, чем в наши дни космонавты.

Военные в те годы пользовались огромным уважением, может быть, народ предчувствовал то лихолетье, в котором людям в военной форме предстояло выполнить труднейшую миссию по защите Родины.

Вспоминается эпизод, вроде бы пустяковый, но теперь, через много лет, я понимаю, что в нем отражались именно любовь и уважение народа к армии. Я ехал в трамвае. И вдруг суматоха в вагоне – поймали воришку и подняли шум! Кричали, что залез в карман. Трамвай мчался, парнишке не выпрыгнуть, не убежать. Распалившиеся дядьки уже поднимали кулаки. Парень кричал, что он не вор, что произошла ошибка! Но его не слушали и, держа в крепких руках, мотали из стороны в сторону. Вдруг он увидел меня: «Дяденьки, вот спросите военного, военный врать не будет!» И все затихли, устремив на меня взгляды, ожидая, что я скажу. Я был рядовой, курсант, всего несколько месяцев как надел военную форму. Впервые в жизни мне предстояло вершить суд, которого с доверием ожидали окружающие. И я, ощущая значительность и право, которыми наделяет меня форма, уверенно сказал: «Отпустите его, он не вор. Не станет вор так переживать, смотрите, он уже весь в слезах. Да к тому же при нем нет и украденного, вы же обыскали его». Парня отпустили. Он потом еще целый квартал шел за мной, благодарил и уверял, что я не ошибся. Я тогда по молодости не придал значения случившемуся, а теперь вот думаю – как велики были авторитет и уважение к человеку в военной форме. Я сам был ненамного старше того парнишки, но люди послушали меня, никто не возражал. Слова: «Военный врать не будет!» – не вызывали ни у кого сомнений.

Петров был начальником училища с января 1933 года до июня 1940 года. Его любили курсанты и командиры, он пользовался широкой известностью и уважением у народов республик Средней Азии: фамилию «Петров» знали в самых далеких горных или степных кишлаках Туркестана. Эта слава сложилась еще в годы боев, когда он не только ликвидировал всем ненавистных, измучивших грабежами басмачей, но и оказывал всяческую поддержку местным жителям, помогая наладить разоренную войной жизнь. Это запомнилось надолго.

 

Июль 1941 года

В штабе генерал Петров доложил о прибытии командующему Приморской армией генерал-лейтенанту Никандру Евлампиевичу Чибисову. Командарм, широкий в груди, начинающий полнеть, с черными густыми усами, закрученными вверх, занятый делами частей, ведущих бой на границе, долго не задерживал Петрова, коротко сказал:

– Здесь, в Одессе, формируется кавалерийская дивизия. Принимайте командование и заканчивайте ее формирование. Прошу вас как можно быстрее укомплектовать полки людьми, оружием и конским составом. Очень скоро вы понадобитесь в боях. С обстановкой ознакомьтесь в оперативном отделе. Да она сейчас вам в деталях пока и не нужна.

Еще в поезде Иван Ефимович много думал о первых неудачных боях на западной границе. Он, как и другие военачальники, был убежден, что Красная Армия будет вести активные действия, что она проучит агрессора боями на его территории, что ни одного вершка своей земли не уступит и достигнет победы малой кровью. И вот происходившее теперь на фронте было полной противоположностью этому. Как-то все это не укладывалось в голове, не верилось, что доктрина, в духе которой и сам он воспитывался, и подчиненных своих учил, вдруг оказалась несостоятельной.

Петров понимал, что гитлеровцы располагают отмобилизованной армией, создали ударные группировки, что на первых порах у нас могут быть и отходы под ударами превосходящих, сосредоточившихся на отдельных направлениях войск противника. Могут быть и глубокие вклинения его на нашу территорию. Но уже пора бить под основание этих клиньев, отрезать их, окружать и уничтожать вторгшегося врага. Однако, судя по сводкам, которые передавались по радио и публиковались в газетах, этот период еще не наступил. Конечно же необходимо некоторое время на то, чтобы отмобилизовать армию, подготовить и выдвинуть к фронту части. И Петров ждал, что вот-вот произойдет перелом. Но вести, которые доходили до него от друзей и сослуживцев, а не только из информационных сводок, очень настораживали.

Начальник оперативного отдела генерал-майор В. Ф. Воробьев, уставший и измотанный, все же старался быть приветливым, попытался даже улыбнуться. Он коротко рассказал про обстановку на фронте:

– Пока, слава богу, удерживаем позиции на государственной границе. В некоторых местах даже переходили в контратаки, но небольшие, местного значения.

– Ну хоть у вас дела неплохи, – вздохнув, сказал Петров. – А то ведь там, севернее, очень и очень неважно.

– Не хочу вас огорчать и выглядеть пессимистом, но долго мы на границе не продержимся: у противника большое превосходство и наши части понесли уже значительные потери. Мне кажется, предстоят неприятности и у нас. Мы бы удержали линию границы, но войска, которые севернее нас, постепенно отходят. И наш правый фланг, таким образом, уже обтекает противник…

Вот с такой ориентировкой, понимая, что дивизия, которую ему поручено формировать, может понадобиться в ближайшие дни, Петров приступил к работе. Дивизия комплектовалась призывниками из Одессы и Одесской области. Они были разных возрастов: парни, которым только пришло время служить, стояли в строю рядом с пожилыми мужчинами, много лет уже числившимися в запасе.

Пришли даже ветераны. Некоторые из них надели буденовки, сохраненные с гражданской войны.

Под стать бывалым конникам и сам командир дивизии, генерал Петров: по старой кавалерийской традиции он ходил с ремнями через оба плеча, подтянутый, стройный, гибкий, каким и полагается быть кавалеристу.

Вот что писал в одной из статей Иван Ефимович Петров о людях, которые прибывали тогда на формирование дивизии:

«Некоторые считали, что одесситы – это особенный народ, легко поддающийся панике. В действительности это мнение оказалось ошибочным. Слов нет, в Одессе, вероятно, больше, чем в каком-либо другом городе Советского Союза, было нетрудового элемента, немало людей неопределенных, а порой и весьма сомнительных профессий. Вот эти-то группки населения и создавали впечатление об Одессе как об „особенном“ городе. На самом деле нетрудовой элемент Одессы по отношению ко всему населению составлял весьма небольшой процент. Как только положение Одессы осложнилось, вся эта „накипь“ смылась, а основная, здоровая масса трудящихся, проявляя величайший патриотизм и любовь к родному городу, проделала огромную работу по оказанию помощи войскам в укреплении его обороны».

Петров подбирал таких командиров частей, которые знали старые кавалерийские традиции и могли поддержать их. Командиром 5-го кавалерийского полка, который комплектовался в Котовских казармах, был назначен капитан Федор Сергеевич Блинов. Звание «капитан» для командира полка, конечно, было маловато. Но Иван Ефимович учитывал большой опыт Блинова: начинал службу в 1918 году красноармейцем в отряде С. М. Буденного, водил в атаки эскадрон на врангелевском фронте, окончил трехгодичную кавшколу.

Петров не ошибся в Блинове. Федор Сергеевич храбро бил фашистов под Одессой, был тяжело ранен, его считали погибшим, но судьба позднее вновь свела Блинова с Иваном Ефимовичем. Бывалый офицер написал после войны интересные мемуары, они еще не опубликованы. Недавно мне прислал рукопись журналист Е. Ташма, помогавший ему в литобработке. Процитирую несколько эпизодов из этой рукописи, связанных с Петровым. Вот как описывает Блинов свою первую встречу с Иваном Ефимовичем:

«Меня направили в кавалерийскую дивизию на должность пом. начальника штаба полка. Дивизия формировалась в Котовских казармах на 2-й станции Б. Фонтана.

В начале июля в дивизию прибыл комдив, генерал-майор И. Е. Петров. Сразу же по прибытии генерал начал знакомиться с командным составом. Вызвали к генералу и меня.

– Помощник начальника штаба полка? – спросил комдив. – А раньше где служили, товарищ капитан?

Я коротко рассказал. Комдив с интересом посмотрел на меня:

– Буденновец? Кстати, очень кстати! – Комдив помолчал и добавил: – Не хватает у нас командных кадров. Придется вам пока «похозяйничать» в полку…

Я смутился: по званию я тогда был только капитаном. И. Е. Петров как будто прочитал мои мысли. Внимательно посмотрел на мои петлицы и добавил:

– Ничего, это дело поправимое, звание командиру полка легче дать, чем командиру найти полк».

При выступлении из Одессы, когда полк был сформирован, на первом же марше Федор Сергеевич порадовал еще и таким поступком. Полк шел маршем по Одессе, наполнив улицу клацанием подков. Прохожие махали красноармейцам, старушки крестили бойцов, а те, кто помоложе, кричали: «Бейте фашистских гадов!» Вот в этот момент, проходя мимо дома, где жил когда-то Пушкин, Блинов дал команду: «Смирно! Равнение на дом Пушкина!» Конечно же подобная почесть не предусматривалась ни уставом, ни каким-либо распоряжением, но старый буденновец этой командой подчеркнул патриотизм и гуманизм Красной Армии, которая ведет сейчас борьбу с фашистами.

Вот что писал в своей рукописи после войны Блинов об этих минутах:

«Растянулся полк – 1300 человек – километра на полтора.

Хвост колонны еще вытягивался из Котовских казарм, а голова уже поравнялась с вокзалом. Мы свернули на Пушкинскую – чистую, прямую, красивую. Солнце окунулось в море, спадал июльский зной, даже каштаны как будто посвежели.

В предвечернем воздухе пели звонкоголосые бойцы, щемяще брала за сердце старая буденновская песня:

По булыжникам цокали копыта наших коней. Мы ехали в живом коридоре. На тротуарах, в окнах, на балконах – всюду были люди, люди, люди. Они кричали:

– Не сдавайте Одессу!

– Смерть фашистам!

И если у одесситов вид нашего полка рождал уверенность, что город есть кому оборонять, то и для нас такие проводы, от сердца идущая любовь к Красной Армии имели огромное моральное значение. Каждый боец давал себе клятву – умереть, но не пустить в город врага.

Еще один перекресток – филармония. И вот полк поравнялся с двухэтажным особняком, где жил Пушкин. Многие из бойцов знали этот дом. И я как-то непроизвольно скомандовал: «Смирно! Равнение на дом Пушкина!» Подумал: «Вот гордость нашей культуры, которую хотят уничтожить фашисты!»

И весь полк провожал глазами святыню, дорогую сердцу каждого советского человека…»

Полк вышел из Одессы и направился в Лузановку, в которой и расположился. Здесь, под прикрытием деревьев, можно было спрятать коней, замаскировать артиллерию и обозы полка.

Кавалеристы с первых дней полюбили комдива Петрова. Он был не только опытный боевой командир, но – самое главное для них – бывалый конник, «лошадник», знающий все тонкости кавалерийского дела.

Наверное, во всех армиях мира существуют кроме официальных личных дел на каждого офицера и генерала еще и своеобразные устные, «фольклорные», досье. Приезжает командир или начальник к новому месту службы, официальная папка с аттестациями и характеристиками еще идет где-то по почте, а в гарнизоне уже знают, кто приехал, что это за человек, каковы его повадки, особенности, недостатки. Разумеется, такие вести приходят об офицере немолодом, который уже встречался с кем-то из попавших в эти места раньше него. Вот так и идет слава – дурная или хорошая, это кто чего заслужил, но идет она впереди офицера.

До назначения в Одессу Иван Ефимович прослужил в армии немало лет, занимал много разных должностей. Но, поскольку слухи и пересуды, пусть даже офицерские, содержат сведения не очень надежные в смысле достоверности, познакомимся с его биографией из более точных – документальных – источников.

…Формируя полки своей дивизии, Петров находился в городе. Однажды ранним вечером, выбрав свободный час, он отправился в порт. Давно его тянуло сюда, к морю, к кораблям, постоянно ощущал он их близость, но дела не отпускали. И вот вырвался.

Он сошел на причал к плещущим волнам. Запах смолы, моря, канатов и рыбы опьянил его, даже голова закружилась. Закрыв глаза, постоял так минуту, еще не понимая, почему чувствует себя счастливым. Понял это, когда в сознании его родилась такая же яркая, как эта вот окружающая явь, другая картина. Там тоже пахло тогда смолой, рыбой, канатами…

 

Годы 1896—1924

Трубчевск – небольшой городок на реке Десне. На шумной пристани Ваня проводил немало времени с ребятами. Отсюда уплывали пароходы и баржи вниз по реке, в большие города: Киев, Одессу и вверх, к северу. Пароходы везли пеньку, канаты, веревки. На пристани пахло смолой и дегтем, всегда было шумно, сновал разный люд – от богатых купцов до воров и бродяг. Уплывающие пароходы сиплыми гудками звали в далекие края, рождали мечты о путешествиях…

В городке тогда было около семи тысяч жителей, основное их занятие – работа на пенькотрепальнях, канатных и маслобойных фабричках. Их в Трубчевске было восемьдесят четыре, а если разделить занятых на них семьсот рабочих, то получится в среднем не более десяти человек на фабричонку. Вот таков был промышленный размах Трубчевска тех дней. Конопля, которую выращивали крестьяне губернии, была главным сырьем. Трубчевская пенька считалась лучшей в России. Конопляное семя шло на маслобойни. И еще Трубчевск окружали леса, в городе было налажено производство саней, телег, колес, деревянной посуды и утвари, дегтя и смолы. А на Десне строили лодки и баржи.

Вот в этом Трубчевске – тогда Орловской губернии, теперь Брянской области – 30 сентября 1896 года родился Иван. Отец его, Ефим Петров, был сапожник-кустарь, мать, Евдокия Онуфриевна, – домохозяйка, в семье кроме Ивана еще росли: две сестры и брат. Нетрудно представить бедность семьи, в которой всего один работник.

Отец умер в 1906 году, когда Ивану исполнилось десять лет.

Мать, неграмотная, занятая поденной работой, постоянно обремененная заботами о еде и одежде для детей, не могла дать им каких-либо знаний. Человеком, оказавшим большое влияние на Ивана, была старшая сестра Татьяна. Она была учительницей, понимала значение образования и сама могла научить многому.

Я много лет был знаком с Татьяной Ефимовной, она работала в библиотеке окружного Дома офицеров в Ташкенте, часто бывала в нашей семье. Пришлось мне провести печальный обряд похорон Татьяны Ефимовны в 1966 году. В то время Ивана Ефимовича уже не было в живых. Татьяна Ефимовна жила одиноко. Умерла она в больнице. В комнате, куда мы вошли после ее кончины за одеждой для похорон, стояли армейская кровать, тумбочка, простой платяной шкаф и несколько стульев.

Скромная в быту, Татьяна Ефимовна была богатой натурой в интеллектуальном отношении, учительницей по призванию. Очень начитанная, она не только много знала, но и умела как-то особенно просто и доходчиво все объяснить и растолковать. Причем получалось это так, будто не она тебе объясняет, а сам ты доходишь до сути того, о чем идет разговор. Я знаю об этом потому, что каждый раз, выбирая в библиотеке книги, получал добрые советы Татьяны Ефимовны, нередко переходившие в долгие, серьезные беседы.

Иван Ефимович во многом был похож на свою первую в жизни наставницу. Доброта к людям, справедливость, оптимизм в любых, самых трудных обстоятельствах, постоянное стремление к расширению знаний, честность и прямота, смелость и умение отвечать за свои поступки, преданность в дружбе, постоянная готовность прийти на помощь человеку в трудных для него обстоятельствах – все эти качества я наблюдал в брате и сестре Петровых на протяжении многих лет.

Иван Ефимович сам не раз говорил, что Татьяна Ефимовна была ему не только сестрой, но и второй матерью. Она и наставляла его, и заботилась о том, чтобы Иван получил хорошее образование. По ее настоянию он поступил в мужскую прогимназию, а в 1913 году – в Карачевскую учительскую семинарию, где учился на земскую стипендию (10 рублей 72 копейки!), которая, как известно, давалась беднейшим из бедных.

Карачев недалеко от Трубчевска, в какой-нибудь сотне верст между Орлом и Брянском, но это уже был город с населением около двадцати тысяч жителей. Здесь проходила железная дорога. Кроме пенькопрядильных фабрик были еще и кирпичные и водочные заводы, две больницы на пятьдесят коек, комитет Общества Красного Креста и вольное пожарное общество. В общем, по нашим современным понятиям, не ахти какой очаг культуры, но для молодого человека, только вступающего в жизнь, город по сравнению с Трубчевском был все же на ступень выше.

В 1914 году началась первая мировая война. Иван, зная о причинах войны только из газет и разговоров, конечно же был готов «постоять за отечество». Он не имел в то время понятия о существовании другой, революционной правды, поэтому принимал на веру официальные слова. Да и нетрудно представить, что переживал молодой парень, истомившийся от однообразия провинциальной жизни, читая в царском манифесте о начале войны строки об «исторических заветах России», о «братских чувствах русского народа к славянам», о «чести, достоинстве, целости России и положении ее среди Великих держав», о «грозном часе испытаний»…

Разумеется, можно предположить, что далеко не все порядки в стране нравились Петрову и он желал бы видеть в родной России многие перемены к лучшему. Наверное, так и было, это подсказывает и его социальное положение, однако это лишь предположение. Взгляды и убеждения человека проявляются в делах, а мы не располагаем данными о том, что Иван Петров искал сближения с революционными кругами. Нет, он, как и полагалось «верному сыну отечества» тех дней, хотел пойти на фронт. Однако в 1914 году он еще не достиг призывного возраста, а в 1916 году, когда этот возраст наступил, Ивану дали отсрочку для окончания учительской семинарии, потому что по существовавшей тогда системе подготовки офицеров учителя шли на краткосрочный курс юнкерских училищ. Война длилась уже два года, фронт пожирал не только солдат, но и офицеров.

Осенью 1916 года Карачевская семинария выпустила своих питомцев досрочно и тут же разослала их в военные училища. Петров попал в Московское Алексеевское юнкерское училище в январе 1917 года.

Этот период очень важен в формировании не только нравственных, но и политических основ личности Петрова, поэтому попытаюсь коротко осветить те факты, которые несомненно оказали на него влияние.

Петров приехал в Москву накануне Февральской революции. Не успел он осмотреться, понять смысл происходящих событий, как в Петрограде было сформировано Временное правительство. Царь отрекся от престола. Поступали различные распоряжения от Временного правительства, но фактической власти у него не было.

В Москве 1 марта рабочие отряды и революционные части гарнизона заняли почту, телеграф, телефон, государственный банк, полицейские участки, Кремль, арсенал, освободили политических заключенных. Москва оказалась в руках восставших.

В Алексеевском юнкерском училище командование придерживалось распоряжений официальной власти, то есть Временного правительства. Но была уже и другая, революционная власть. Важным документом ее, на основе которого началась перестройка порядков в армейской среде, был приказ № 1, он был издан для Петроградского округа, но им руководствовались всюду, где он стал известен. Этот приказ имел конечно же большое значение и для Ивана Ефимовича Петрова, на долгие годы вступавшего на военную стезю. Приведу его целиком, потому что из него хорошо видна и обстановка, в которую попал молодой юнкер, и круг проблем, которые встали перед ним лично.

«ПРИКАЗ № 1

1 марта 1917 года.

По гарнизону Петроградского округа. Всем солдатам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.

Совет рабочих и солдатских депутатов постановил:

1. Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитет из выборных представителей от нижних чинов вышеуказанных воинских частей.

2. Во всех воинских частях, которые еще не выбрали своих представителей в Совет рабочих и солдатских депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 2 сего марта.

3. Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих и солдатских депутатов и своим комитетам.

4. Приказы Военной комиссии Государственной думы следует исполнять только в тех случаях, когда они не противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих и солдатских депутатов.

5. Всякого рода оружие, как-то: винтовки, пулеметы, бронированные автомобили и прочее, должно находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комитетов и ни в коем случае не выдаваться офицерам, даже по их требованиям.

6. В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя, в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты ни в чем не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. В частности, вставание во фронт и обязательное отдавание чести вне службы отменяются.

7. Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. п. и заменяется обращением: «господин генерал», «господин полковник» и т. д.

Грубое отношение с солдатами всяких воинских чинов и, в частности, обращение к ним на «ты» воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и о всех недоразумениях между офицерами и солдатами последние обязаны доводить до сведения ротных комитетов. Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов».

В Москве Петров пробыл всего пять месяцев. 1 июня 1917 года он был выпущен из училища прапорщиком и назначен в 156-й пехотный запасный полк в город Астрахань. В царской армии звание «прапорщик» было офицерское.

Служба на новом месте началась у Петрова неудачно. Видно, после московских полуголодных пайков молодой прапорщик обрадовался обилию овощей и фруктов на астраханском базаре, за что и поплатился в том же июне, заболев дизентерией. Он проболел полтора месяца и настолько исхудал и обессилел, что ему дали для поправки здоровья отпуск на два месяца.

Петров поехал в Трубчевск, отдохнул в родном доме, рассказал матери и сестрам о своих мытарствах. По возвращении в Астрахань он все же был уволен из армии по состоянию здоровья и опять вернулся домой.

Свершилась Октябрьская революция. Страна бурлила, все пришло в движение, не всегда прямолинейное. Людям, не имевшим установившихся политических взглядов, четкого представления о совершающихся событиях, трудно было определить, куда податься, к кому примкнуть. Все партии вроде бы ратовали за хорошую жизнь, за благополучие и процветание отечества. А кто прав, чей путь борьбы по-настоящему справедлив? Это понять в вихре событий было не так-то просто.

Одним из тех, кто решал для себя этот сложный вопрос, был Иван Петров. «Имея общее представление о политической жизни страны, многое не понимал и, в частности, в период Октябрьского переворота, вернее в период заключения мира с немцами, я был против мира, – писал позднее Иван Ефимович в автобиографии. – Но нигде никогда ни в какие организации, враждебные Советской власти, не вступал и никакого общения с таковыми не имел».

Когда в 1918 году в результате срыва переговоров в Брест-Литовске кайзеровские войска перешли в наступление и фронт стал приближаться к Трубчевску, Петрову было ясно только одно – надо защищать Родину. Он решил немедля вернуться в свой полк в Астрахань, где, по его предположению, должны были формироваться части для отпора врагу.

По дороге в Астрахань Петров встретил в Сызрани сослуживцев по полку. Теперь эти его товарищи служили в Красной Армии. Они рассказали ему о делах в тылу и на фронте, о тех изменениях, которые произошли в их личных убеждениях. Взвесив все, Петров тоже решил добровольно вступить в Красную Армию и вместе с друзьями отправился в Самару.

Именно здесь, в рядах Красной Армии, в общении с народом, поднявшимся на защиту Советов, в беседах с друзьями, лучше него разобравшимися в том, что происходит в мире, бывший прапорщик Петров вдруг обнаружил, что дело преобразования России, которое вершат большевики, настолько ему близко и настолько желанно, что является и его личным стремлением, он думал о таких преобразованиях, мечтал о них и просто раньше не мог так четко и ясно сформулировать свои мысли. Сделав это открытие, Петров в первый же месяц службы в Красной Армии вступает в партию большевиков. В мае того же 1918 года он уже как убежденный коммунист подавлял в Самаре восстание анархистов. Затем в составе 1-го самарского коммунистического отряда дрался с мятежниками белочехами под Сызранью, Самарой, Мелекесом, Симбирском.

Так прапорщик царской армии нашел свое настоящее призвание, став командиром Красной Армии.

После подавления чехословацкого мятежа в 1919 году Петров воевал с уральскими белоказаками. Белоказаков бил хорошо, а вот сам попал в плен к молодой казачке – Зое Павловне Ефтифеевой. Полюбил ее, женился. Тут целый роман можно было бы написать, потому что у молодой жены отец и два брата служили у белых. И, может быть, новый их родственник не раз сшибался с ними в сабельных атаках.

В 1920 году Петров воевал с белополяками на Западном фронте. А в мае 1922 года 11-я кавалерийская дивизия, в которой он служил, была переброшена в Туркестан для борьбы с басмачеством. В 1924 году родился у Петровых сын Юрий, мой будущий школьный товарищ.

Каким был Петров в те годы, хорошо видно из письма его родственницы, которое я привожу полностью:

«Уважаемый Владимир Васильевич!

Я старшая племянница Ивана Ефимовича, дочь его сестры Анны… Низкий поклон Вашей семье за то, что похоронили нашу незабвенную тетю Аню, которая всем нам была второй матерью.

Дядю я помню начиная с гражданской войны – когда он, командир эскадрона, в составе Конной армии С. М. Буденного воевал с белополяками. Наша мама учительствовала и заведовала сельской школой в Белоруссии. С нами жила и бабушка Евдокия Онуфриевна (мать И. Е. Петрова. – В. К.), а в 1919 году приехала к нам жить и Зоя Павловна – тетя Зоя.

В этот период (в течение трех лет) дядя использовал малейшую возможность бывать у нас. В буденовке, в шинели до пят, шинель и гимнастерка с «разговорами», он казался нам былинным богатырем. В школе после революции стало восемь учителей, и все молодежь (в том числе и Зоя Павловна). По натуре он был очень общительный и веселый. С его приездом все оживало, искрилось весельем – все вертелось колесом. (Вот таким был и Юра!) Неиссякаемый на выдумки, шутки и остроумные розыгрыши, дядя Ваня неплохо пел, отлично танцевал, играл на гитаре и мандолине. У моей мамы тоже был хороший голос – каждый вечер импровизированные концерты, на которые сходилась молодежь двух деревень. Таким был дядя в молодости.

В 1929 году нашего отца, учителя, организатора первого колхоза, убили кулаки… Мама осталась с нами четырьмя (мне – 14 лет, Гале – 10, Вере – 7, Володе – 2,5 года) и бабушкой. С первых же дней Иван Ефимович помогал нам чем только мог и морально и материально, во многом заменил отца, каждый отпуск бывали они у нас с тетей Зоей и Юрой! Бывали и мы у них в Ашхабаде, Душанбе и Ташкенте. Несколько лет в нашей семье жил и учился Юра. Почему? Да просто дядя Ваня хотел, чтобы Юра не рос баловнем, чтобы знал нужду, привыкал к работе. Мама, опытный педагог, и домашний наш воспитатель – бабушка вырастили нас работящими, честными людьми. Для всех нас Юра был не двоюродный, а родной брат. Не могу без слез писать – самых наших дорогих маленьких братиков нет в живых, честно и храбро воевали, не щадя своих жизней.

Несмотря на огромную занятость, дядя находил время писать частые, подробные письма, а если от мамы поступал сигнал, что кому-то из нас надо его авторитетное слово, то писал тому, кого это касалось. Письма никогда не были нравоучительными, дядя как бы обсуждал возникшую проблему. Тактично высказывал свое мнение и советы, жаль, что во время войны переписка не сохранилась.

Владимир Васильевич, не могу не вспомнить про нашу бабушку – Евдокию Онуфриевну – мать Ивана Ефимовича. Дядя был на нее очень похож внешне да, вероятно, и во всем остальном. Бабушка была совершенно неграмотная, но природный ум, колоссальная работоспособность заменили ей образование. Это была мудрейшая женщина – мать и бабушка, друг и товарищ молодежи. Моя мама преподавала в две смены русский язык и литературу, дома гора тетрадей, и все же при помощи бабушки и тети Тани всему нас научили, дали высшее образование. Бабушка на копейки поденщицы дала образование своим детям! С нею можно было делиться всем – встретить понимание, умный совет, сочувствие и помощь. Была бабушка и требовательна к себе и ко всем нам…

Мы имели право на личные дела тратить не более двух часов в день. У каждого были свои обязанности в семье, Евдокия Онуфриевна следила, чтобы выполнялось все хорошо, а не «лишь бы с рук долой» (это ее выражение). На всякий случай жизни у нее были мудрейшие народные поговорки. Начинается год, бабушка вечерком посидит часок сосредоточенно и выложит на год вперед, когда новолуние, когда «полная луна», сколько недель поста и когда какой праздник…

Выйдет, посмотрит на «молодичок» в новолунье – и прогноз погоды на месяц. После революции аптечных лекарств не было. Бабушка собирала травы и успешно лечила нас да и многих соседей. Я даже сейчас применяю многие бабушкины рецепты для детей и внуков. Любую невзгоду она переносила мужественно и спокойно, с величайшим самообладанием! У дяди эта черта от нее, да и мы бы были другие, если бы не бабушкино воспитание. Вот какая мать Ивана Ефимовича, вот какая наша бабушка была…

8 августа 1982 г.

Днепропетровск

Екатерина Трофимовна Маслова».

 

Июль 1941 года

Итак, Петров в Одессе формирует полки своей новой кавалерийской дивизии.

По служебным делам ему часто приходилось бывать в штабе армии. Здесь в те дни Иван Ефимович познакомился с человеком, который надолго вошел в его жизнь близким другом. Это был полковник Николай Иванович Крылов, он работал тогда заместителем начальника оперативного отдела Приморской армии. Вот что писал Крылов, уже став маршалом, в своих воспоминаниях «Не померкнет никогда» о первой встрече с Петровым:

«Генерал Петров ходил в кавалерийской портупее и в пенсне, которое иногда, в минуты волнения, вздрагивало от непроизвольных движений головы – последствие, как я узнал потом, давнишней контузии. В его облике, своеобразном и запоминающемся, в манере держаться сочетались черты прирожденного военного и интеллигента, что, впрочем, было характерно не только для внешности Петрова.

А вообще Иван Ефимович принадлежал к людям, сразу располагающим к себе, внушающим не просто уважение, но и чувство симпатии, приязни».

Иван Ефимович и сам мог буквально с нескольких фраз понять, оценить человека, разглядеть одаренность или ограниченность собеседника, его честность или же скрытность, прочные знания в военном деле или же стремление «свою образованность показать».

Крылов, крепкий, коренастый, с крупными чертами типично русского лица, располагающий к себе простотой обращения и готовностью помочь, понравился Петрову с первой же беседы. Вдумчивый, широко эрудированный в военных вопросах, объективно оценивающий создавшуюся обстановку на данном участке фронта и в стране в целом, Крылов в этой беседе говорил и держался непринужденно. Однако непринужденность его проявлялась только в свободной манере суждения. Как профессиональный военный, он конечно же не позволял никакой фамильярности в разговоре с Петровым – не потому, что мало его знал, а просто потому, что подобное отношение даже к близко знакомым людям ему было несвойственно. Крылов был простым человеком в самом высоком значении этого слова, но не простачком.

Однажды вечером, когда в штабе было затишье, они поговорили подробнее обычного.

Иван Ефимович попросил рассказать, как начались боевые действия здесь, на юге, и в силу каких причин они тут сложились более или менее удачно.

Николай Иванович сказал следующее:

– Причиной, на мой взгляд, является то, что перед нападением фашистов мы успели здесь кое-что сделать. Особенно мне хочется подчеркнуть в этом отношении настойчивость начальника штаба Одесского военного округа генерал-майора Захарова. Матвей Васильевич оценивал обстановку правильнее, чем другие, поэтому в последние предвоенные дни делал все, чтобы встретить фашистов в полной боевой готовности. Он лично докладывал в Генеральный штаб о том, что в непосредственной близости от государственной границы появляются все новые и новые части. Шестого июня тысяча девятьсот сорок первого года Захаров говорил с начальником Генерального штаба и убедил его в том, что необходимо срочно перебросить Сорок восьмой стрелковый корпус, которым командовал Малиновский, поближе к границе. В двадцатых числах июня намечалась полевая поездка штаба округа со средствами связи. Опять-таки чувствуя, что обстановка уж очень накалилась, Захаров стал убеждать командующего округом генерала Черевиченко, чтобы он не отрывал штаб от войск и отменил эту поездку. Черевиченко, человек дисциплинированный, не хотел нарушать ранее утвержденный план наркома обороны и колебался. Генерал Захаров понимал: тут уже нельзя заботиться о добрых взаимоотношениях, и официально заявил командующему, что просит доложить наркому его соображения. Черевиченко доложил, и маршал Тимошенко ответил, что он согласен с мнением начальника штаба округа. Получив поддержку со стороны наркома обороны и поняв, что у него такая же настороженность, Захаров предложил командующему округом в порядке проверки плана мобилизационной готовности поднять армейское управление и развернуть его в Тирасполе. Теперь, после разговора с Тимошенко, командующий уже не возражал, а поддержал предложение Захарова. Буквально накануне нападения гитлеровцев армейское управление прибыло в Тирасполь, успело развернуться там и приготовиться к работе. Захаров взял на себя большую ответственность еще за одно дело. Вы ведь знаете, Иван Ефимович, как перед войной нас всех строго предупреждали: не поддаваться на провокации, не давать никаких поводов противнику думать, что мы готовимся к боевым действиям. И вот в этой обстановке Матвей Васильевич не побоялся и отдал распоряжение штабам и войскам подняться по боевой тревоге, выйти из населенных пунктов и занять районы, предусмотренные мобилизационным планом.

Во время первого массированного налета гитлеровской авиации казармы, в которых обычно располагались эти части, были полностью разгромлены, и будь в них наши дивизии, они понесли бы огромные потери. А дивизии оказались на границе! Они уверенно и организованно отразили нападение врага…

Для читателей, не осведомленных в делах военных, хочу сообщить – речь здесь идет о том самом Матвее Васильевиче Захарове, который в годы войны стал одним из крупных военачальников, а после войны, будучи Маршалом Советского Союза, возглавлял с 1960 по 1971 годы (с перерывом) мозг нашей армии – Генеральный штаб. Несомненно, это одна из высоких и почетных должностей, на которую назначается наиболее достойный, талантливый и образованный генерал или маршал. Но есть еще одна должность в Вооруженных Силах, о назначении на нее не пишут в газетах и вообще стремятся много не говорить об этой тонкой и деликатной службе, руководство которой доверяют военачальникам, обладающим не только сильным, смелым умом, но еще и таким качеством, которое стоит даже выше понятия «очень умный, находчивый, смелый». Я имею в виду разведывательное управление. Так вот, Матвей Васильевич Захаров некоторое время возглавлял эту сложную службу. Мне довелось не раз встречаться с Захаровым и быть свидетелем его мудрости. То неофициальное, «фольклорное» досье на офицеров и генералов, о котором я говорил выше, у Захарова, наверное, одно из самых доброжелательных: он пользовался у сослуживцев и во всей армии очень большим уважением.

Вернемся к разговору между Крыловым и Петровым. Крылов продолжил свой рассказ:

– Захаров приказал установить связь с пограничными частями и осуществить вывод войск тоже в соответствии с имевшимся планом прикрытия границы. – Полковник усмехнулся, вспомнив любопытный эпизод. – Произошел у генерала Захарова очень напряженный разговор с командующим военно-воздушными силами округа генералом Ф. Г. Мичугиным.

Захаров приказал ему рассредоточить самолеты на запасных полевых аэродромах, убрав их с основных. Командующий ВВС понимал, конечно, что это очень серьезное распоряжение, и несколько недоверчиво отнесся к приказанию начальника штаба. Подумав, он даже сказал: «Прошу письменного распоряжения на такую серьезную передислокацию». Матвей Васильевич тоже задумался. Непросто, конечно, было ему тогда принять на себя такую большую ответственность за такое решение, как полная передислокация всех военно-воздушных сил округа. И все же он написал письменный приказ и вручил его командующему ВВС. Генерал Мичурин выполнил это приказание. Самолеты перелетели на полевые аэродромы. И вот пожалуйста, результат! Авиация Одесского военного округа не понесла больших потерь от внезапной бомбежки фашистов! Бомбовым ударам подверглись основные аэродромы, те, которые были засечены гитлеровцами прежде. И бомбы, таким образом, были сброшены на пустые аэродромы. Всего три самолета пострадало от этой первой внезапной бомбардировки! А наша авиация встретила эти налеты организованно. И в первый же день было сбито двадцать самолетов врага.

* * *

Я получил несколько писем (после журнальной публикации этой повести), упрекающих меня в переоценке Захарова, обидной пассивности Я. Т. Черевиченко и еще в том, что Захаров не мог так действовать без ведома командующего округом. Чтобы снять подобные замечания, сообщаю по этому поводу слова самого генерал-полковника Якова Тимофеевича Черевиченко: «М. В. Захаров проявил исключительную оперативность и инициативу. Еще до моего приказа, узнав от командования Черноморского флота о надвигающейся опасности, он одновременно с отдачей распоряжения о повышенной боевой готовности командующему ВВС округа генерал-майору Ф. Г. Мичугину приказал командирам корпусов вывести войска по боевой тревоге из населенных пунктов. Частям прикрытия был отдан приказ занять свои районы и установить связь с пограничными отрядами. Все это обеспечило организованное поведение частей и соединений Одесского военного округа в развернувшихся затем событиях».

– Наши части, – продолжил Крылов, – не только удержали государственную границу, но и сами предпринимали активные действия. Двадцать третьего июня моряки Дунайской флотилии совместно с бойцами Двести восемьдесят седьмого полка Пятьдесят первой Перекопской дивизии высадились на мыс Сату-Ноу и с помощью роты пограничников разгромили там более батальона противника и захватили много пленных и артиллерию, которая обстреливала Измаил. Двадцать шестого июня пограничники и подразделения Пятьдесят первой Перекопской дивизии, тоже с помощью бронекатеров флотилии, высадились на правый берег Дуная и захватили населенный пункт Килия-Веке. – Крылов повернул стул к карте, висевшей на стене, и показал, где находится этот румынский городок, а потом, продолжая рассказ, уже по привычке указывал на карте места, о которых вел речь. – В общем, до конца июля мы удерживали плацдарм шириной семьдесят шесть километров до устья Дуная сюда, на север. Но там, севернее, бои развивались менее благоприятно. Некоторое время наши части и там тоже удерживали границу, но потом гитлеровцы, сосредоточив большие силы на узком участке фронта, вклинились в стык между Четырнадцатым и Тридцать пятым стрелковыми корпусами. Вот здесь они переправились, захватили плацдарм на восточном берегу Прута и стали его расширять. Вскоре уже переправили сюда больше трех дивизий. Так что самая большая опасность, на мой взгляд, сейчас там. Если мы успеем ликвидировать этот плацдарм и не дадим возможности противнику расширять свое наступление дальше, то удержим границу. Если нет, то это вклинение чревато большими неприятностями. Ну, еще, конечно, очень жалко, что забрали от нас генерала Захарова. Пришел приказ, и он уехал на север, его назначили начальником штаба Северо-Западного направления. Главнокомандующий там Климент Ефремович Ворошилов. И не только Матвей Васильевич, говорят, а и командующий нашей армией генерал-лейтенант Чибисов тоже скоро должен уехать, и приедет новый. Я понимаю, это вынужденные перемещения, но все-таки в ходе боев менять несколько руководящих генералов, мне кажется, не очень-то полезно для дела…

В этой беседе Крылов привел образное сравнение, которое можно считать символическим выражением принципа организации активной обороны:

– Представим, что Геркулес заслонил собой стену, которую ему поручено защищать. Заслонил – и стоит. А его обступили, бросают в него камни. Чем это кончится, если Геркулес будет только прикрывать стену, не нападая на врагов сам? Очевидно, тем, что рано или поздно какой-то камень угодит ему в лоб… Не таково ли в общих чертах наше положение под Одессой? Пассивность в обороне всегда бесперспективна, а в наших условиях – просто гибельна.

– Про Геркулеса это вы очень верно, – задумчиво произнес Иван Ефимович. – Так действовать нам нельзя. (Позднее, в дни боев не только за Одессу, но и за Севастополь, Петров не раз напоминал Крылову это сравнение.)

В конце беседы Иван Ефимович расспросил Крылова о его прежней службе.

– Я получил назначение в Одесский округ не так давно, служил раньше на Дальнем Востоке, потом в Северо-Кавказском военном округе. – Лицо Николая Ивановича стало грустным. – Только приехала семья – двадцатого июня они приехали: жена, двое сыновей и дочка, – на вторую же ночь меня уже вызвали по тревоге. Я видел их в последний раз, когда погружались в машину с другими детьми и женами командиров. Их увезли куда-то на восток. Я с ними на ходу попрощался и пока не знаю, где они находятся.

Вскоре после этого разговора, 31 июля, в Одессу приехал новый командующий Приморской армией генерал-лейтенант Георгий Павлович Софронов. Принимая войска от Чибисова, Софронов знакомился с частями, с дислокацией, обстановкой. Он объезжал расположение войск и в один из дней встретился с генералом Петровым. Было в их судьбе общее: ведь Софронов тоже вышел из прапорщиков первой мировой войны. Да и в дальнейшем их жизненные пути были в чем-то похожи. Может, поэтому, закончив дела и оставшись поужинать у Ивана Ефимовича, Софронов доверительно рассказал Петрову о так внезапно состоявшемся назначении сюда, на юг.

– Я был заместителем командующего войсками Северо-Западного фронта. И вдруг неожиданный вызов к начальнику Генерального штаба генералу армии Георгию Константиновичу Жукову. Ну, прибыл я, и Жуков сразу, без околичностей, сказал о моем назначении командующим Приморской армией. Я рассказал ему, что места эти для меня не новые. В первую мировую я служил здесь прапорщиком Суджанского полка, на Румынском фронте. А в дни Февральской революции здесь же был избран членом полкового комитета – в большевистскую партию я вступил еще в тысяча девятьсот двенадцатом году. В восемнадцатом году я возглавлял Белградский отряд революционных солдат, который помог восставшим одесским рабочим разгромить гайдамаков и установить Советскую власть в Одессе. Жуков сказал, что это безусловно поможет мне в работе. В общем, вопрос о моем назначении сюда был решен заранее. Георгий Константинович коротко ввел меня в обстановку, сказал, что Приморская армия в составе трех стрелковых дивизий выделена из Девятой армии, что в нее войдет пять-шесть дивизий. Как сложатся события, предсказать трудно, но следует готовиться к обороне Одессы в окружении. И если это случится, надо будет, взаимодействуя с Черноморским флотом, приковать к себе как можно больше сил противника. А когда создадутся для Красной Армии возможности для перехода в контрнаступление, Приморская армия отсюда, из тыла, может успешно содействовать этому наступлению, используя свое фланговое положение по отношению к противнику. Потом я прибыл в штаб главкома Юго-Западного направления Семена Михайловича Буденного. Представился. Да он меня знал еще и раньше. Маршал сказал: «Поскорей принимайтесь за Приморскую армию. Я думаю, что вам даже не следует к командующему фронтом Тюленеву заезжать. Езжайте прямо в Одессу». И вот я здесь. К сожалению, обнаружил, что состав Приморской армии совсем не тот, о котором говорил Жуков. Как вы знаете, Иван Ефимович, у нас здесь остались Двадцать пятая Чапаевская дивизия, Девяносто пятая стрелковая дивизия, а Пятьдесят первую вчера штаб фронта забрал в свой резерв. Ну, вот теперь еще сформируем вашу кавалерийскую дивизию. Я на нее возлагаю большие надежды по прикрытию правого фланга. Немцы уже вбили солидный клин между нашей армией и правофланговыми частями. Чем этот прорыв прикрывать? Теперь нам надо удержать противника хотя бы на Днестре. Но чем держать? Войск очень мало. И командующий фронтом в ближайшее время ничего не обещает. Надо не откладывая готовить оборонительные рубежи непосредственно для защиты Одессы. Пока части будут сдерживать противника на Днестре и в оборонительных боях, можно успеть доделать эти рубежи. Мне Чибисов говорил, что они в основном уже намечены, работы идут, но надо как можно быстрее завершить их оборудование. На всякий случай сообщаю вам, Иван Ефимович, что мой запасной командный пункт армии будет в Чебанке, под Одессой.

Софронов уехал от Петрова неотдохнувший, заботы и трудности одолевали его днем и ночью.

О наших неудачах в летние и осенние месяцы 1941 года написано немало.

Иван Ефимович имел свое мнение по поводу первых сражений нашей армии. Это мнение мне стало известно не в пересказе, а от него самого. Вот как это было.

 

Воспоминания. Год 1945

В сентябре 1945 года генерал армии Петров был назначен командующим Туркестанским военным округом. У других военачальников этот округ и эти края не вызывали радости при назначении – жара, отдаленность, безводные пустыни, горы, только Каракумы и Памир чего стоят! А Иван Ефимович воспринял назначение в ТуркВО с радостью, это были места его молодости, он знал каждую тропку, знал и уважал многих людей. Здесь жили постоянно его мать, сестра, много близких друзей.

В конце сентября Петров прибыл в Ташкент и поселился в небольшом особняке на улице Пушкина. В этом доме по традиции жили все командующие.

Тогда я приехал в отпуск к родителям. В 1945 году я был слушателем Военной академии имени М. В. Фрунзе и вот приехал на отдых. Узнав о том, что Петров в Ташкенте, я решил его навестить. Пришел к его дому и остановился в нерешительности. Примет ли он меня? Помнит ли? Прошла такая война, он теперь генерал армии, командующий округом, а я всего лишь капитан.

Но все же я подошел к солдату, который о хранял дом и стоял во дворе за калиткой. Спросил:

– Дома ли командующий?

– Здесь.

– А ты не мог бы ему доложить, что бывший его курсант, капитан Карпов, просит принять.

Солдат с уважением поглядел на мою Золотую Звезду, видимо, она и стала решающим аргументом.

– Попробую. Хоть и не мое это дело. Я – пост.

Мне не хотелось подводить солдата, действительно ему влетит. И я спросил:

– А может быть, я сам пройду?

– Нет, пустить вас я не могу, товарищ капитан. А вот там на крылечке есть кнопочка, вы позвоните.

Я поднялся на крыльцо и нажал белую кнопку. За дверью послышались шаги. Открывается тяжелая створка двери, и передо мной стоит сам Иван Ефимович – в брюках навыпуск, в тапочках и в пижамной куртке. Он внимательно смотрит на меня, улыбается, и я с радостью чувствую – узнал! А Иван Ефимович все улыбается и разглядывает меня. Наконец начинает говорить, как бы фиксируя то, что видит:

– Капитан. Герой. Вся грудь в орденах. И главное – жив! Молодец! Ну, Володя, дай я тебя поцелую.

Здесь же, на крыльце, Иван Ефимович целует меня трижды, по-русски. Мельком я вижу расплывающееся в улыбке лицо солдата охраны. Иван Ефимович взмахнул рукой в сторону открытой двери и пригласил:

– Входи. Ты даже не подозреваешь, как ты вовремя пришел!

Входим в дом. Он еще не обжитой. Мебель не расставлена. Связки книг не развязаны. Ящики нагромождены в углу горкой. В просторной столовой длинный стол. На столе нет ни скатерти, ни посуды, стоит одна огромная круглая коробка с тортом. Иван Ефимович поясняет:

– Я только приехал, Зоя Павловна и Юра еще в Москве. Я здесь один. И вот, понимаешь, совпадение: у меня сегодня день рождения, мне стукнуло сорок девять! Никто не знает об этом. А какой-то один чудак вспомнил и вот этот торт прислал. Недавно принесли. Ты сладкое любишь? Сейчас мы с ним разделаемся. Есть у меня и горькое. Будем праздновать мой день рождения. Очень ты кстати появился. Нестеренко!

Из соседней комнаты прибежал сержант.

– Ну-ка посмотри там наши запасы. Неси на стол бутылки и закуску какая есть.

Я был словно во сне. Иван Ефимович говорил со мной не только как со старым приятелем, но и как с равным. А я, понимая, что ни тем, ни другим не являюсь, думал: не в тягость ли я ему в такой день? Наверное, придут гости. Какие-то генералы. Не может быть, чтобы они день рождения командующего прохлопали!

Но Иван Ефимович радушно улыбался и по-хозяйски распоряжался, накрывая стол:

– Расстегни китель. Жарко.

Вошел сержант, в руках его целая гроздь бутылок:

– Товарищ генерал, не разбираю я, шо тут хороше, а шо плохе. Не по-нашему на них написано.

– Ладно, ставь сюда, разберемся!

Когда сели за стол, я поздравил Ивана Ефимовича с днем рождения, пожелал ему, как полагается, здоровья и успехов в работе. Поговорили о делах житейских, а потом он сказал:

– Ты правильно сделал, что пошел учиться в академию. Я Юре тоже советую – надо обязательно обобщить, осмыслить опыт войны, подвести под него теоретическую базу. Тогда вам как офицерам цены не будет! Многие командиры моего поколения, по сути дела, были практики. Гражданская война – наша главная школа. Всевозможные курсы усовершенствования да учеба в частях – вот наши академии. Не многим посчастливилось получить фундаментальное образование. А в будущем без него нельзя. Все совершенствуется – люди, оружие, военное искусство. В будущей войне времени на раскачку, на исправление ошибок не будет. Исход ее решится сразу, в первых же сражениях. Отойти к Волге и вновь вернуться к границе уже не получится.

Иван Ефимович задумался, потом сказал:

– Да и в этой войне можно было не допустить такого глубокого вторжения в нашу страну. Стратегию молниеносной войны, сосредоточение больших сил на узких участках, глубокое вклинивание, в основном вдоль дорог, – все это гитлеровцы показали в боях с Польшей и Францией. Это все видели и знали. Вот и надо было готовить армию к таким боям. Учить отрезать эти клинья! Не отступать между дорогами, по которым мчались танковые и механизированные части фашистов, а бить их с фланга. Отсекать от тылов. А у нас целые армии тянулись назад, пытались создать новый сплошной фронт. Почему? Потому, что не знали тактику врага. Вернее, знали, но не воспользовались этим. А надо было учить наших командиров и войска на опыте боев в Европе, и они тогда, не боясь окружения, спокойно лишали бы горючего ушедшие вперед части противника. Наступательный порыв выдохся бы! Кроме этого надо было бы создать глубоко эшелонированную оборону. Вывести войска в поле. Окопаться, подготовить инженерные заграждения, минные поля. Вот на Курской дуге создали прекрасную глубокую оборону, и гитлеровцы сломали об нее зубы, а мы погнали их в шею! Да и наш одесский и севастопольский опыт показал – против хорошей обороны гитлеровцы ничего не могли сделать, даже имея превосходство в силах. Будь у нас боеприпасы и нормальное снабжение, не видать бы фашистам ни Севастополя, ни Одессы. Фашистов дальше Днепра можно было не пустить. Упустили эту возможность. Победа в войне готовится в мирное время. В конечном счете мы победили. В тысяча девятьсот сорок первом году я даже в нашей доктрине засомневался! Помнишь, как ее сформулировал Сталин? Мы чужой земли не хотим, но и своей земли ни вершка не отдадим никому. И еще – воевать, если придется, будем сразу на территории противника, добьемся победы малой кровью, и нам помогут братья по классу в тылу врага. В сорок первом при отступлении все это казалось несостоявшимся. Но правильность доктрины проверяется ходом всей войны и окончательным результатом. И вот, если посмотреть с этих позиций, что ж – мы завершили бои на территории противника, пол-Европы прошли; братья по классу, прогрессивные силы и все, кто ненавидел фашизм, нам тоже помогли; ни вершка своей земли мы не уступили. Вот только насчет «сразу» и насчет «малой кровью» не сбылось: война шла долго и на нашей территории и крови и жертв было много. Слишком много! В общем, как это ни горько, как это ни неприятно, а ради того, чтобы подобные беды не повторились, надо признавать свои ошибки и делать из них соответствующие выводы.

Сегодня об уроках войны написано много, они подробно анализируются в академиях при изучении тактики и оперативного искусства. Но надо учесть – Петров говорил об этом одним из первых, сразу после окончания войны. Это его мнение не всем нравилось, потому что недостатки и упущения, ставшие причиной наших неудач в 1941 году, были на совести людей, занимавших тогда высокие посты.

В тот вечер говорили мы и о многом другом. Часов в девять генерал вызвал машину и поехал со мной навестить моих родителей. Он посидел с моими отцом и матерью, попил чаю, хотел послать водителя за остатками торта, но мама сама напекла очень много ради моего приезда и Ивану Ефимовичу, как «одинокому», без семьи, завернула в узелок разных пампушек. Вот тут я еще раз поразился памяти Ивана Ефимовича. Благодаря маму за печеное, он вдруг сказал:

– Доброе у вас сердце, Лидия Логиновна, мне вот, как «одинокому», пирогами спешите помочь. А я знаю, моя мать рассказывала, как во время войны вы не забывали ее и тоже помогли старушке. Спасибо вам!

Вот и такое он, оказывается, знал и помнил. А дело было так. Я приехал после ранения в короткий, десятидневный отпуск, во время которого навестил мать Ивана Ефимовича. Она жила на территории военного училища в светлой чистой комнате с небольшой верандой. Когда я расспросил, как она живет, Евдокия Онуфриевна сказала:

– Все хорошо, мне помогают, обеды дают из курсантской столовой. – Потом, помолчав, добавила: – Стара я. Пища бойцов груба для меня. Кашки хочется. А сварить не из чего.

Возвратись домой, я рассказал об этом своей матери. Времена были тяжелые, все получали продукты по карточкам. И вот мать принесла какие-то белые полотняные мешочки. Это оказался ее НЗ. Мать развязала мешочки, отсыпала половину – с килограмм риса, столько же манки – и сказала: «Отнеси Евдокии Онуфриевне, будет возможность, я ей еще дам».

Вот об этом, оказывается, знал и помнил Иван Ефимович. И еще одну фразу его матери вспоминаю, даже не фразу, а заветное желание. Она ее и другим конечно же говорила:

– Я до конца войны не помру. Победы дождусь. На Ваню погляжу обязательно. А потом уже можно и в путь собираться. Очень мне хочется, чтобы Ваня похоронил меня с духовым оркестром. И чтоб отпевали. Я ведь верующая.

Все сбылось, как она хотела.

Евдокию Онуфриевну хоронили с оркестром. Было много венков. Иван Ефимович через весь город шел за гробом матери пешком. На ташкентском кладбище, недалеко от церкви, теперь две могилы: матери Петрова и рядом его сына – Юры. Он трагически погиб в 1948 году в Ашхабаде, но не во время землетрясения, а как офицер, прибывший туда на помощь. Об этом я расскажу подробнее, когда дойду до тех лет.

 

Июль 1941 года

А теперь вернемся в жаркий, пыльный июль 1941 года, к войскам, которые на юге нашей страны все еще бились на государственной границе. Конечно же здесь было не главное направление гитлеровцев, и их техники было меньше, и войска румынские не проявляли особого рвения. Но все же они имели превосходство во всем и могли бы наступать успешно, если бы не столкнулись с теми мерами, которые были предприняты командованием Одесского военного округа.

Опасения командарма Софронова оправдались. Плацдарм за Днестром в районе Дубоссар противнику удалось расширить. В глубину наших войск на восток прорывались крупные силы противника. В это же время с севера из района Бердичева сюда, на юг, в направлении Умань – Первомайск – Вознесенск, ударила 1-я танковая группа фон Клейста. Таким образом, уже не было никаких реальных возможностей удержать линию фронта на Днестре.

25-я Чапаевская и 95-я Молдавская стрелковые дивизии, чтобы не остаться в окружении, отходили с прочно занимаемого ими переднего края на Днестре, который при иной ситуации они могли бы еще долго держать. Они отходили теперь на рубеж обороны, непосредственно защищавший Одессу. А на Днестре снимались пулеметы и другое вооружение Тираспольского укрепрайона, оно пошло на усиление частей и на создание подвижных резервов армии.

Разрыв с правым соседом, 9-й армией, все увеличивался. Командующий Приморской армией Софронов вынужден был, не дожидаясь завершения формирования всей дивизии, послать на правый фланг кавалерийские полки дивизии Петрова, чтобы установить связь с оторвавшимся соседом и разыскать части 30-й дивизии, которая согласно последним указаниям передавалась Приморской армии. Полки кавдивизии и сам генерал Петров метались по огромным степным просторам в поисках частей соседа справа, но всюду происходили неожиданные короткие стычки с противником. К сожалению, нет ни записей, ни воспоминаний об этих скоротечных боях. Однако можно составить представление о действиях генерала Петрова в те дни, опираясь на документы более раннего периода службы Ивана Ефимовича, потому что он несомненно использовал свой прежний боевой опыт, к тому же эти документы в какой-то мере осветят нам малоизвестный период его службы в годы гражданской войны и борьбы с басмачеством.

 

Документы и воспоминания. Годы 1923—1940

В 1982 году я получил письмо от подполковника в отставке Кондратенко Александра Исаковича. Немного осталось теперь в живых участников событий тех далеких лет, поэтому считаю необходимым сказать несколько слов о самом Кондратенко. Родился, как он пишет, в конце XIX века, по происхождению казак, участник первой мировой войны. В 1917 году избирался в состав ревкома села. В 1918 году служил в украинском Таращанском полку Боженко. Затем – под командованием Щорса, Буденного. В партию вступил в феврале 1919 года. С И. Е. Петровым познакомился в Средней Азии. Вот выдержка из его письма:

«Впервые я встретился с И. Е. Петровым в 20-х годах, когда он прибыл в нашу 2-ю кавалерийскую бригаду 11-й кавалерийской дивизии Первой Конной армии. Хотя тогда он был назначен военкомом 63-го кавалерийского полка, однако все время исполнял обязанности комиссара кавбригады. Той самой прославленной в многочисленных боях бригады, которой в свое время командовал С. М. Патоличев – отец нынешнего министра внешней торговли СССР. Комбриг С. М. Патоличев погиб в 1920 году в бою с белополяками.

Мне приходилось встречаться с И. Е. Петровым на полковых и бригадных партсобраниях, а иногда и на совещаниях командного и политического состава, куда я также приглашался как секретарь эскадронной коммунистической ячейки, а затем и член полкового партбюро. Иван Ефимович пользовался заслуженной любовью и уважением всего личного состава.

Он постоянно проявлял заботу о бойцах и командирах. Особенно это было видно по его отцовскому отношению к находившемуся в бригаде юному разведчику, 16-летнему Михаилу, сыну погибшего в бою комбрига С. М. Патоличева. Воспитывал его как человека и как воина. Доверял ему ответственные поручения.

Михаил Патоличев за успешное выполнение задания командования по добыче в тылу врага ценных сведений был награжден орденом Красного Знамени.

Летом 1922 года 11-я кавдивизия направлена в состав Бухарской группы войск (город Каган), Иван Ефимович Политуправлением Туркестанского фронта был временно назначен членом Реввоенсовета этой группы».

Здесь, прервав письмо, мне хочется привести очень давний документ, характеризующий пылкость и темпераментность молодого И. Е. Петрова, а также его уважение и любовь к боевым соратникам.

«ПРИКАЗ БУХАРСКОЙ ГРУППЕ ВОЙСК КРАСНОЙ АРМИИ

№ 239

г. Каган

8 ноября 1922 г.

Славные полки XI кавалерийской дивизии!

За время борьбы в Туркестане с басмачеством вы вписали в историю Красной Армии много героических славных страниц.

Стремительные, отчаянно храбрые атаки ваших стройных рядов разбили и уничтожили множество врагов Бухарской Народной Республики и Советского Туркестана.

Легендарные походы XI кавалерийской дивизии по скалам и заоблачным высотам могучего Туркестанского хребта, бои на огромных высотах, куда до сего времени не ступала нога солдата, будут причислены к тем замечательным военным походам, где доблесть и самоотверженное выполнение долга соревновались друг с другом.

Ночная атака первой бригады на отряды басмачей в песках под колодцем Такай-Кудук будет служить образцом для лихих кавалеристов XI кавалерийской дивизии.

Вы повсюду настигали врага, наносили ему удар за ударом и тем самым дали возможность измученному насилиями бандитов дехканину приступить к мирному труду.

Доблестные товарищи красноармейцы, командиры и комиссары! За ваши сверхчеловеческие труды, за вашу героическую службу Советскому Туркестану и Бухарской Народной Республике примите сердечную благодарность от Революционно-Военного Совета Бухарской группы.

Привет вам, стойкие бойцы!

Пусть слава о ваших делах разнесется далеко на радость рабочих и крестьян всего мира!

Командующий группой Павлов.

Член РВС Петров».

Дальше Кондратенко в своем письме пишет:

«После ликвидации басмачества мне посчастливилось окончить экстерном Ташкентское военное училище имени В. И. Ленина, то училище, которым руководил И. Е. Петров.

Как правило, И. Е. Петров на все собрания партийного актива приходил вместе с военкомом и секретарем партийной организации училища. Эту выборную партийную должность продолжительное время исполнял Федор Копытин, который впоследствии работал инструктором политотдела спецвойск гарнизона и всегда в самых теплых словах отзывался о высоких партийных качествах Ивана Ефимовича.

Жителей Ташкента всегда привлекало прохождение в строю по улицам города курсантов во главе с начальником училища И. Е. Петровым к правительственной площади для участия в военных парадах по случаю больших революционных праздников.

Очень интересно проходили на территории военного училища конноспортивные состязания, на которых часто присутствовали члены правительства Узбекской ССР, руководящие работники штаба Среднеазиатского военного округа во главе с командующим войсками.

В первомайские праздничные дни 1933 года П. Е. Дыбенко, несмотря на то что в тот день он уже собирался выезжать к новому месту службы, присутствовал на конноспортивных состязаниях.

Дыбенко пользовался большим авторитетом и любовью курсантов и командиров, они устроили ему торжественные проводы. Когда поезд Ташкент – Москва, в котором уезжал П. Е. Дыбенко, проходил мимо училища, весь личный состав подошел к железной дороге (она рядом с территорией училища) и тепло прощался со своим командующим, который на протяжении пятилетнего пребывания в Среднеазиатском военном округе так много сделал для военного училища имени В. И. Ленина».

«ИЗ АТТЕСТАЦИИ

на Петрова Ивана Ефимовича, военного комиссара 63-го кавалерийского полка 11 кав. дивизии, 1923 год.

Работник с большой инициативой. Дисциплинированный. Обладает большим административным, политическим, хозяйственным опытом.

Руководитель и организатор превосходный. Знает хорошо кавалерийское дело. К подчиненным отношение товарищеское. К партийным обязанностям относится добросовестно.

Здоров, вынослив в походах. Должности соответствует.

Врид. комдив Качалов.

Военком 11 кав. див. Каплан».

Раскрою эти скупые официальные строчки только одним эпизодом, относящимся к службе именно в 11-й кавдивизии, о котором пишет маршал С. М. Буденный в своих мемуарах «Пройденный путь», пересказываю несколько страниц.

Тяжелые испытания выпали на долю 11-й кавалерийской дивизии, велики ее заслуги перед Родиной. Другие дивизии Первой Конной давно в тылу занимаются обычной боевой подготовкой, а они все еще на фронте, все еще воюют с врагами, сколько лет не выходят из боя. Немного осталось в полках ветеранов: иные отдали жизнь за Советскую власть, за светлое будущее народа, другие (старшие возрасты) демобилизовались. Но и молодые конники свято хранили славные традиции Первой Конной, отважно дрались с басмачами.

В сентябре 1922 года командованию 13-го стрелкового корпуса стало известно, что по приказу Энвер-паши, объявившего себя главнокомандующим всеми войсками ислама, готовится налет басмачей на город Каган, где располагался штаб корпуса. Налет должен был возглавить один из главарей западнобухарского басмачества, Абду-Саттар-хан.

Командующий группой поставил перед 1-й бригадой 11-й кавдивизии задачу – разгромить банду Абду-Саттар-хана в песках Кызылкумов, а 2-й бригаде (комбриг К. И. Овинов) – очистить от басмачей Матчинское бекство. Создали сводный отряд. Командование им возложили на Ивана Ефимовича Петрова.

Выступив с мест постоянного расположения – из Катта-Кургана и Джизака, – сводный отряд 18—19 сентября сосредоточился в Бухаре, а 20-го выступил в направлении Варанзи, который являлся исходным пунктом всей операции. Здесь к отряду присоединился караван верблюдов с водой и продовольствием. Сюда же прибыл мусульманский конный дивизион под командой И. Ф. Куца.

В ночь на 21 сентября отряд вступил в Кызылкумы. Шли по твердым такырам. Петров вел отряд переменным аллюром, рассчитывая к рассвету достичь колодцев Султан-Биби, где находились басмачи. Но басмачи успели уйти, забросав колодцы падалью. А над песками уже поднималось солнце, и все вокруг заполыхало жаром (температура воздуха даже до 70 градусов). Как потом выяснилось, басмачи ушли к колодцам Такай-Кудук. До них около двух суточных переходов. Караван повернул обратно, а сводный отряд направился по следам басмачей.

К концу вторых суток, окончательно выбившись из сил, отряд расположился на отдых под покровом ночи всего в пяти километрах от колодцев. На рассвете разведчики обнаружили басмачей – около 800 всадников Абду-Саттар-хана. Басмачи вели себя беспечно, будучи твердо уверены, что красный отряд, опасаясь гибели в пустыне, сюда не дойдет. Бандиты спали в юртах, около которых множество подседланных лошадей, привязанных за ноги к приколам.

– Ударим по ним внезапно, – сказал Петров.

В обход стойбища выслали усиленный эскадрон 62-го кавалерийского полка под командой Н. П. Сидельникова, ныне генерал-полковника в отставке, участника Великой Отечественной войны. Основные силы отряда, тщательно соблюдая маскировку, двинулись на сближение с противником. Конармейцы решительно атаковали бандитов. Под командиром 2-го эскадрона 61-го кавалерийского полка А. П. Листовским был чистокровный ахалтекинец, славившийся резвостью хода. Он пустил его во весь мах к левой группе юрт. Навстречу ему выбежал, судя по одежде, какой-то курбаши. Он что-то кричал, стреляя из маузера. Листовский решил взять его в плен и приказал по-узбекски:

– Бросай оружие!

Курбаши, а это был сам Абду-Саттар-хан, в ответ снова выстрелил. Этот выстрел решил его судьбу. Он упал зарубленный подле юрты…

Н. П. Сидельников удачно атаковал стойбище с тыла и не выпустил ни одного басмача. Отряд Абду-Саттар-хана был разбит наголову. Лишь немногим удалось спастись бегством. Конармейцы захватили большое количество английского оружия, лошадей, верблюдов и другие трофеи. Сами понесли сравнительно небольшие потери.

Лихая атака бойцов 11-й кавдивизии под командованием И. Е. Петрова колодца Такай-Кудук была отмечена в приказе войскам 13-го стрелкового корпуса.

«ИЗ АТТЕСТАЦИИ

на командира 2-го Туркменского кавалерийского полка Туркменской бригады ПЕТРОВА Ивана Ефимовича, 1929 год.

Тов. Петров работал под моим руководством с августа 1928 по март 1929 года. Теоретическая и военная подготовка в масштабе кавполка достаточна. Тов. Петров справляется с тактической подготовкой начсостава своего полка. В оперативной обстановке разбирается быстро. Имеет большой опыт как бывший комиссар кавполка.

Характера мягкого. Дисциплинирован. Тактичен. Хороший командир и общественник. Морально устойчив. Войсковое хозяйство и штабную работу знает удовлетворительно.

Должности командира полка соответствует.

Командир и комиссар кав. бригады Мелькумов.

Заключение старших командиров и начальников:

В операциях против басмачей показал себя с самой лучшей стороны. Заслуживает внеочередного выдвижения на должность командира отдельной бригады.

Командующий войсками САВО Дыбенко.

Вр. член РВС Жильцов».

«ИЗ АТТЕСТАЦИИ

на командира I Туркменской горнострелковой дивизии Петрова Ивана Ефимовича, 1932 год.

Тов. Петров энергичный, волевой, инициативный. Справился с боевой подготовкой в истекшем учебном году, тактическая и стрелковая подготовка оцениваются хорошо.

Много работает над самоусовершенствованием. Хорошо знает своеобразные условия Средней Азии, владеет местными языками.

Должности командира-военкома дивизии вполне соответствует.

Следует использовать в качестве начальника-военкома Объединенной Средне-Азиатской школы, где в условиях ее многонациональности тов. Петров со своим опытом работы в Средней Азии и знанием местных языков и обычаев будет чрезвычайно полезен.

Командующий войсками САВО Дыбенко.

Член РВС Баузер».

Все эти годы Петров участвовал в боях с басмачами. В 1933 году стал начальником Объединенной Среднеазиатской Краснознаменной военной школы, которая в 1937 году была переименована в Ташкентское Краснознаменное военное училище имени В. И. Ленина. Училище принимало участие в боях по ликвидации басмаческих банд вплоть до 1934 года, о чем свидетельствуют мраморные мемориальные доски, по сей день прикрепленные к стенам в клубе училища.

Одна треть довоенной службы Петрова – восемь лет – прошла в стенах этого училища. Иван Ефимович не только готовил здесь кадры советских командиров, но и сам совершенствовался и как военный, и как личность (ему было тридцать шесть лет в год назначения начальником школы). Он всячески укреплял богатейшие традиции этого славного училища и сам глубоко проникался ими. Вот несколько штрихов, чтобы читатель представил себе, каковы были эти традиции. М. В. Фрунзе сказал о курсантах этого училища так:

«Приятно и радостно сознавать, что Красная Армия имеет в своих рядах такие воинские части, какой является Туркестанская школа военных инструкторов имени В.. И. Ленина. Это хорошо организованный, сколоченный, высокодисциплинированный, прекрасно обученный, героический, боевой коллектив. Приходится только удивляться тому, когда они успели достигнуть таких высоких результатов боевой выучки, дисциплины и храбрости… Без преувеличения можно сказать, что эта школа в сравнительной оценке стоит неизмеримо выше десятка кадровых юнкерских училищ царской армии…»

Член РВС Туркфронта В. В. Куйбышев часто выступал перед курсантами с докладами и лекциями о текущей политике, международном положении, национальной политике Советской власти. Курсантские отряды участвовали в ликвидации банд Мадамин-бека, Курширмата, Ибрагим-бека, войск эмира Бухарского и многих других. В итоговом приказе М. В. Фрунзе о ликвидации банд на Ферганском фронте про курсантов сказано: «Школа блестяще выполнила задачу». Ташкентское училище сыграло выдающуюся роль в защите и упрочении Советской власти в Средней Азии. Победы, одержанные курсантами на Актюбинском, Закаспийском, Семиреченском, Ферганском, Бухарском фронтах, – золотые страницы истории училища. Много курсантов погибло в боях, многие были зверски замучены басмачами. Имена героев боев свято чтут в училище.

Вот такое высокое наследство и ответственность за него принимал Петров вместе с должностью начальника и комиссара училища.

Много славных дел совершили курсанты и преподаватели училища под руководством Петрова. Приведу только одну выписку из статьи командующего Среднеазиатским военным округом П. Е. Дыбенко, опубликованной в августе 1933 года в окружной «Красной звезде». Он ставит училище в пример всем:

«Ленинская школа держит высоко свои боевые знамена!.. Мы не сомневались, что и на осенней проверке по всем видам боевой и политической подготовки не сдадут свои позиции начсостав и курсанты Краснознаменной ленинской школы, как ведущая часть округа…»

В акте инспекторского смотра боевой подготовки школы отмечено: политическое обеспечение учебного процесса в школе поставлено образцово, боевая выучка оценивается отлично, стрельбы всех видов проведены на отлично. Кто долго служил в армии, знает: такие оценки на инспекторских проверках заслужить трудно, да и пишутся они в актах очень редко.

Иван Ефимович всегда с большим уважением и пониманием относился к трудящимся республик Средней Азии. Для него официальный термин «национальный вопрос» в повседневной жизни выливался в доброе, теплое отношение к людям, желание помочь им преодолеть малограмотность, бедность и отсталость.

Петров был горячий сторонник подготовки командиров из местных национальностей, он кропотливо искал, подбирал способных пареньков и принимал их в училище, несмотря на отсутствие необходимого для поступающих аттестата об окончании средней школы. В училище доучивали этих ребят. И, как правило, они становились отличными офицерами. Вот рассказ одного из них – Махкама Саидовича Саидова, живущего сейчас в Андижане:

– Однажды, в тридцать четвертом году, после окончания второго курса иду по опустевшей казарме – все разъехались в отпуск по домам. Вдруг навстречу комбриг Петров. Я отдал честь. Он остановился, спрашивает: «Почему в отпуск не уехали?» Я смутился, замялся, но доложил: «Сирота, товарищ комбриг, не к кому ехать». Петров как-то особенно внимательно посмотрел на меня, голова его дернулась. Ничего не сказал, пошел дальше. На следующий день меня вызывают в штаб. Прихожу. Там еще двадцать таких, как я, курсантов бездомных собралось. И вот вышел к нам начальник училища, посмотрел добро и весело через стекляшки пенсне и сказал: «Поедете отдыхать как все. И у каждого из вас есть семья, большая, хорошая семья – Красная Армия. Поедете в Ленинград». Оказывается, он позвонил начальнику ленинградского училища, объяснил ему суть дела и договорился, чтобы нас приняли как гостей. И вот я, бездомный мальчишка, который, кроме кишлака своего, ничего не видел, еду с товарищами в Ленинград. Нас одели в курсантскую форму, снабдили едой на дорогу, купили билеты, проводили. Это было как в сказке. В Ленинграде тоже встретили. С цветами! Поселились в училище, питались в курсантской столовой! По сути дела, и расходов-то больших на нашу поездку не было. Но отцовскую заботу Петрова никогда не забудем. Он понял наше сиротство и сделал все, чтобы не только согреть нас, но и помочь нам прикоснуться к великой культуре, расширить кругозор. Мы осмотрели Петергоф, Эрмитаж, Петропавловскую крепость, Смольный и другие исторические места. Вернулись в училище окрыленные, счастливые, и каждый из нас всю жизнь считает Петрова Ивана Ефимовича родным отцом, и не только за эту поездку, он всегда не упускал нас из виду и чем-нибудь да старался помочь нам в учебе и в жизни вообще…

Прошло много лет, теперь Саидов уже полковник в отставке, он честно и добросовестно служил в армии, прошел через всю войну. Воевал храбро и умело, о чем свидетельствуют высокие награды: орден Красного Знамени, ордена Отечественной войны 1-й и 2-й степени, два ордена Красной Звезды, медаль «За отвагу» и другие медали. Вот и такие есть подводящие итог слова в рассказе полковника-ветерана Саидова: «Всю жизнь меня согревало тепло генерала Петрова, и я не подвел дорогого Ивана Ефимовича – служил честно, воевал так, чтобы моему учителю не пришлось за меня краснеть».

Рассказ Саидова напомнил и мои курсантские годы.

Мне посчастливилось быть свидетелем очень важного события в жизни всей Советской Армии и, несомненно, в службе Ивана Ефимовича Петрова. В 1939 году Указом Президиума Верховного Совета СССР был введен новый порядок принятия военной присяги. Она отныне принималась всем личным составом Вооруженных Сил одновременно – 23 февраля, в День Красной Армии и Военно-Морского Флота. Каждый военнослужащий не только произносил присягу, но и ставил свою подпись под ее текстом.

В тот день утром курсанты училища были построены на стадионе перед фасадом здания заместителем начальника училища по учебно-строевой части Арзамасцевым А. 3. Пришел Иван Ефимович, худощавый, подтянутый, с неизменным пенсне, с орденами и медалью на груди, на петлицах один ромб – он был еще комбриг. Рядом с ним полковой комиссар Фейгин, небольшого роста, коренастый. Петров взволнован, но старается этого не показать. Он произносит короткую речь, первым подходит к столу, накрытому красной скатертью, и принимает присягу. Голос его звучит громко и четко, именно так и даются клятвы. Расписывается и, высоко подняв голову, смотрит на своих питомцев. Вторым дает присягу комиссар Фейгин.

Когда все курсанты произнесли заветные слова и поставили свои подписи, Петров сказал:

– Мы дали присягу своему народу. Мы пронесем эту присягу через всю нашу жизнь как самое дорогое, как самое сокровенное, как самое ценное из всего, что у нас есть. Мы сохраним ее в нашем сердце до самого последнего часа, дня, минуты, секунды, не отступая от нее ни на шаг. И если потребует от нас наша любимая Родина умереть за счастье ее на поле боя, то, умирая, пускай каждый из нас при последнем вздохе произнесет слова: «Я честно выполнил свой долг».

Курсанты отвечают на слова Петрова дружным «ура». Мы любили его безгранично и преданно. Позови он нас в любую минуту в бой – мы пошли бы за ним, как говорится, в огонь и в воду. Строгий, знающий военное дело до тонкости, он был в то же время по-отцовски добр к курсантам, любил нас, мы это всегда ощущали. Он говорил с нами всегда откровенно, шутил, иронизировал, но никогда не опускался до панибратства, был требователен, зная, что это нужно для нашей же пользы.

Помню последний день Петрова в училище. Его назначили командиром дивизии. Незадолго перед этим были введены генеральские звания. Петров сменил два ромба (он был перед аттестацией комдивом) на генеральские алые петлицы с золотыми звездами. В этот день Иван Ефимович был каким-то неофициальным. Он смотрел на нас добрыми глазами и не начинал говорить, видимо опасаясь, чтобы голос его не пресекся. Было так тихо, словно вокруг не было ни души. Петров взял себя в руки, сказал нам несколько сердечных напутственных слов и закончил речь так:

– За восемь лет пребывания в училище я сроднился с вами как со своей семьей. Мне жаль с вами расставаться. Дорогие друзья! Помните, что вы – ленинцы! Где бы вы ни были и что бы вы ни делали, всегда и всюду помните об этом и не роняйте это высокое звание. До свидания, друзья!

Растроганные до глубины души, мы готовы были проводить генерала до дома, но дисциплина не позволяла этого, мы стояли в строю. Мне, да и однокашникам моим, прощание показалось печальным. Таким оно и было. Не знали мы тогда, какими тяжкими были три последних года для Петрова, какие несправедливые наветы ему пришлось перенести, не знали, что он мог даже погибнуть. Он и при прощании не сделал и малейшего намека о причинах перевода на другую работу. О том, что тогда происходило в жизни Петрова, рассказ впереди, а сейчас мы возвращаемся в Одессу, к которой со всех сторон подступали огромные силы противника, тесня ее защитников к морю.

 

Август 1941 года

5 августа поступил приказ от Главнокомандующего Юго-Западным направлением маршала Буденного – собственно, это был приказ Ставки Верховного Командования, который Буденный продублировал: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот». Этот день и принято считать началом героической обороны Одессы.

Теперь фронт представлял собой большую, длиной в восемьдесят километров дугу, которая упиралась своими основаниями в берег моря. На правом фланге эта дуга отодвинута была от Одессы примерно на тридцать километров, а на левом фланге и в центре – на сорок. Вот на эту дугу командующий и командиры частей стягивали все, что уцелело в предыдущих боях. Подразделения не просто отходили, а вели упорные бои с частями противника, рвущимися к городу.

Над созданием оборонительных позиций в пределах этой дуги заблаговременно много и хорошо потрудились девять инженерных и тринадцать строительных батальонов, а также десятки тысяч жителей города. Этими работами руководили оказавшийся здесь в командировке один из опытнейших военных инженеров того времени Герой Советского Союза генерал-майор Аркадий Федорович Хренов и начальник инженерных войск Приморской армии полковник Г. П. Кедринский. Аркадий Федорович подружился с Петровым в дни героической обороны Одессы, а потом и Севастополя, после войны несколько лет работал с ним в Министерстве обороны СССР. Ныне Хренов – генерал-полковник-инженер, живет в Москве. Я не раз бывал в его скромной квартире на проспекте Вернадского, где он рассказал мне много интересного об Иване Ефимовиче. Аркадий Федорович небольшого роста, подвижный, в молодости, видимо, белокурый, теперь совсем белый. Человек широко образованный, начитанный, он обладает большим опытом, который глубоко осмыслил. В своих мемуарах «Мосты к победе» Хренов, на мой взгляд, впервые в нашей военной литературе так широко и с большим знанием специфики дела описал роль инженерных войск в операциях Великой Отечественной войны. Много страниц в этих воспоминаниях посвящено инженерному обеспечению обороны Одессы и Севастополя.

Кавалерийские полки дивизии Петрова, продолжая выполнять задачу по установлению контакта с правым соседом, выдвинулись далеко вперед, некоторые из них оказались в тылу врага. Они вынуждены были пробиваться через обошедшие их румынские и гитлеровские части, чтобы выйти к своим. В эти дни Петров, рискуя жизнью, метался по степи на старенькой машине, отыскивая подразделения и части своей дивизии, ставя им задачи для выхода на новый рубеж обороны.

В начальный период войны радиосвязь применялась ограниченно. Ну а телефонной в таких подвижных боях конечно же не было. Поэтому Петров вынужден был при помощи работников штаба и сам лично собирать части дивизии. В этих своих поездках Петров не раз натыкался на вражеские отряды. Опыт маневренных боев с басмачами очень пригодился ему в эти дни.

Наконец Петров собрал почти все части, только про 5-й кавалерийский полк под командованием капитана Блинова, того самого, который подал когда-то команду: «Равнение на дом Пушкина!» – не было известно, где он находится. Петров сам отправился на поиски полка. В районе поселка Свердлове он вдруг обнаружил этот полк. Причем увидел его в очень любопытном положении. Полк был построен, и перед его фронтом стояло несколько пленных вражеских танкистов. Командир полка Блинов что-то очень горячо говорил, обращаясь к бойцам.

Для того чтобы было понятно происходящее, нужно коротко сказать о том, что предшествовало этому построению. Прорываясь из тыла противника, Блинов построил полк в следующий боевой порядок: впереди сабельные эскадроны, посередине штаб и спецподразделения, а сзади прикрытие – пулеметные тачанки. Вот в таком построении они пробивались к своим. Пытаясь их перехватить и уничтожить, фашисты выслали танки. Но кавалеристы, пустив в ход свою батарею, повредили несколько танков и пробились через заслон. Из подбитых танков конники извлекли пленных. Кавалерийский полк прорвался, Блинов построил его и, желая воодушевить своих бойцов, приказал вывести пленных – это были немцы, а не румыны. Перед строем Блинов сказал:

– Глядите, хлопцы, на этих фашистских сморчков, глядите хорошенько. Нам ли таких не одолеть? Каждый из вас, кто встретится в бою с фашистами, встретится вот с такими плюгавыми трусами. Вы смотрите, как они дрожат, смотрите на них – вот такие они вояки!

В эту минуту генерал Петров и подошел к командиру полка. Блинов доложил ему о прибытии полка. Иван Ефимович обнял его и расцеловал перед строем. Затем генерал поблагодарил конников за мужество, за смелость, за прекрасно проведенные бои.

В другой раз встреча с полком после неравной схватки по воспоминаниям Блинова произошла так:

«Показались клубы пыли. На своем знаменитом „пикапе“ катил комдив в сопровождении четырех автоматчиков. Этот генеральский „пикап“ хорошо знали участники обороны Одессы. Человек большой личной храбрости, И. Е. Петров появлялся на нем в самых горячих местах, за что получал нагоняи от командующего армией генерал-майора Софронова.

«Пикап» не доехал метров пятьсот до моего командного пункта на кургане перед селом. Я вышел навстречу генералу.

– Давай-ка, майор, потолкуем на свежем воздухе! – прервал мой доклад о трофеях генерал Петров. – Ох и волновались же мы, в штарме боялись – не прорвешься. Стоило фашистам перекрыть сзади тебя Николаевскую дорогу – и был бы ты как кот в мешке…

– Как конь в мешке… – пошутил я.

– Теперь шутить можно: все хорошо, что хорошо кончается…

Мы расположились на склоне кургана. Недалеко в жаркой истоме ворочалось море. «Вот бы выкупаться сейчас», – подумал я.

– Трофеи и пленных отправишь в Лузановку, там сейчас мой штаб. А потери есть?

– Немалые: двадцать убитых, двадцать пять раненых.

Генерал смотрел на море.

– Потери будут… Трудно будет, очень трудно, но Одессу не сдадим!

В его словах – большая внутренняя сила и уверенность.

– Товарищ генерал, неделя, как с седел не слезаем. И люди устали, и кони притомились.

– Хорошо. Подумаю об этом. А пока что, Федор Сергеевич, сделаем так…

Иногда генерал обращался ко мне не по званию, что считалось у него признаком расположения. У нас с комдивом сложились очень хорошие отношения – деловые и человеческие, основанные на глубоком взаимном уважении и доверии. И. Е. Петров был искренним человеком, не терпел никакой фальши и угодничества.

– …Место тут ровное. Фашисты полк как на ладони видят. Придется тебе за Аджалыкский лиман отойти и там закрепиться.

Я насторожился:

– Это значит – отступать?

– Да! Ведь мы – подвижной резерв штаба армии, где туго будет, туда нас и бросят. Мы свое дело сделали – остановили фашистов и в Кайрах, и в Петровке, и здесь, в Сычавке, в Одессу они не ворвались. А за это время в Булдынке и Григорьевне окапывались морские пехотинцы и пограничники. Они и будут держать оборону. А конников тут, как куропаток, постреляют.

Вот за это уважали и любили Петрова в дивизии – в любой ситуации он прежде всего думал о безопасности людей и в то же время, когда нужно, был требовательным и непреклонным до конца.

– Продержись дотемна в Сычавке, потом отойдешь в Григорьевку и Булдынку. Будем оборонять Аджалыкский лиман. Я даю тебе батальон минеров: как займешь Григорьевку, они дамбу между морем и лиманом заминируют – и будешь сидеть как у Христа за пазухой. Пусть только сунутся!»

Интересно произошло знакомство генерала Петрова с капитаном Ковтуном.

Кавалерийская дивизия находилась во втором эшелоне. Конники замаскировали своих коней в зарослях кукурузы. Здесь же находился и Петров. Он сидел в тени кустарника, изучая карту. Рядом, загнанный в кукурузу, стоял разогретый на солнце пыльный «пикап-эмка», своеобразный гибрид легковой и грузовой автомашины, выпущенный Горьковским автозаводом. С другой стороны кустов пролегала тропинка, по которой шел командир 7-го кавалерийского полка полковник Василий Иванович Лукащук с каким-то незнакомым коренастым капитаном. Их разговор невольно подслушал Иван Ефимович.

– Бросай ты пехоту, переходи к нам, – говорил Лукащук, – комдив у нас замечательный человек – генерал Петров, слыхал?

– О Петрове слышал, а для конницы я устарел, много лет уже не садился на коня.

Петров, понимая неловкость своего положения, решил обнаружить себя и спросил из-за кустов:

– Кого это вы, Лукащук, агитируете? Командиры удивленно переглянулись.

– Да вот встретил старого однополчанина, еще в гражданскую служили. Деникина, Петлюру, белополяков били вместе, – ответил Лукащук.

– Заворачивайте сюда, – позвал Петров.

Командиры, раздвигая кустарники, подошли к генералу.

Незнакомец представился: капитан Ковтун.

– Вы кавалерист? Где служили? Когда? Кто командовал дивизией, полком? – стал расспрашивать Петров.

– Был начальником штаба полка, перед увольнением исполнял обязанности командира Седьмого червонно-казачьего полка.

– Почему уволились?

– Хотел учиться, институт закончить.

– Удалось?

– С большим трудом.

– Какая же у вас специальность?

– Очень далекая от дел военных – лесовод.

– Где, кем работали?

Ковтун улыбнулся:

– Много сменил должностей: был секретарем райкома партии, директором МТС, руководил лесными, а потом рыбными хозяйствами на Украине и на Дальнем Востоке. Перед войной опять призвали. В боях с первого дня. Сейчас разведкой дивизии командую.

– С какого года коммунист?

– С тысяча девятьсот двадцатого.

Майор Лукащук попросил:

– Товарищ генерал, у меня нет начальника штаба, вот бы Ковтуна и забрать.

– А вы пойдете? – спросил Петров.

В это время начался обстрел, разговор остался незаконченным.

Позднее Ковтун прошел рядом с Петровым все бои за Одессу, Севастополь и на Северном Кавказе, поэтому я так подробно знакомлю с его биографией. К тому же его жизненный путь характерен для командиров, пришедших из запаса. В большинстве своем они были опытные воины и крепкие, надежные в политическом отношении люди.

В 1981 году я разыскал Андрея Игнатьевича Ковтуна. Ему шел восемьдесят первый год, он генерал-майор в отставке, живет в Симферополе, автор нескольких мемуарных книг. Его «Севастопольские дневники» – рассказ об обороне Севастополя – в 1963 году были опубликованы в «Новом мире».

Рассказы очевидцев, их воспоминания о каком-либо эпизоде, где Иван Ефимович участвовал, а вспоминающий это видел сам, были для меня самым ценным материалом из всех собираемых для книги, я искал их, не жалея времени и сил. Воспоминания Андрея Игнатьевича были именно такой дорогой находкой.

В тот день, когда Ковтун познакомился с Петровым, они встретились еще один раз. Андрей Игнатьевич так рассказывал об этом:

– В этот день я искал штаб Тридцать первого полка, где, как мне стало известно, были недавно взятые пленные, а мне, как разведчику, постоянно нужны были новые, последние сведения о противнике. И вот я выехал в то место, где должен быть штаб, но увидел цепь залегших красноармейцев. Полагая, что это второй эшелон, я вышел из машины. Бежит ко мне лейтенант, кричит: «Куда вы! Впереди противник!» Действительно, вижу – далеко впереди лежит еще одна цепь, но это уже, оказывается, враг. Не успел я подумать, почему же по нашей машине не стреляют, как застрочили пулеметы. Мы помчались в кукурузное поле. И здесь я увидел «пикап» Петрова. На подножке его стоит генерал, держится за закрытую дверцу с опущенным стеклом и направляется туда, откуда мы только что удрали из-за обстрела. Я выскочил из машины, замахал рукой, остановил. «А, это вы! В чем дело?» – спросил Петров. Я объяснил. «Ну и дела! – Петров покачал головой. – По нашим сведениям, вражеских войск здесь не должно быть». Мы отъехали в глубь кукурузного поля. Петров послал кавалеристов разобраться, что происходит впереди. «Второй раз за день встретились, значит, надо закончить наш разговор. Давайте-ка перекусим, пока есть время». Ординарец, пожилой солдат с орденом Красного Знамени на груди, тут же на «пикапе» быстро организовал «стол». «Иван Ефимович, готово!» Меня несколько удивило такое обращение к генералу. Петров заметил это и сказал: «Пусть это вас не смущает, с Емельянычем мы знакомы еще с гражданской войны, и орден боевой он еще в те годы получил».

Когда мы наскоро поели, Петров спросил: «Ну как, есть желание вернуться в кавалерию?» – «Надо подумать», – уклончиво ответил я. «Надумаете – скажите, устрою перевод».

Все, кто был знаком с Петровым, отмечают его удивительную память на людей. Если бы после этого разговора он с Ковтуном встретился лет через двадцать, обязательно вспомнил бы его и все подробности его биографии. Беседы Петрова никогда не были праздными. У него в голове был своеобразный «отдел кадров», он сразу и безошибочно определял деловые качества командиров и находил им служебные места, которым они наиболее соответствовали и где могли принести наибольшую пользу для общего дела. Кстати, так произошло вскоре и с Ковтуном. Несмотря на то что он был всего капитан-»резервист», не кадровый, Петров назначил его командиром полка, но об этом позднее.

Организуя защиту Одессы, командующий Приморской армией генерал-лейтенант Софронов разделил оборону города на три сектора. В основу обороны каждого сектора была поставлена дивизия.

Восточный сектор возглавил комбриг С. Ф. Монахов. В этом секторе даже не было дивизии, его обороняли разные части, некоторые недавно сформированные, недостаточно обученные: 1-й полк морской пехоты, сводный полк НКВД и 54-й Разинский полк Чапаевской дивизии, который в ходе боев оказался на этом направлении. Против этих разрозненных, но героически сражавшихся частей наступали 15-я и 13-я пехотные румынские дивизии, 72-я немецкая пехотная дивизия, румынская кавалерийская бригада, моторизованная бригада, много артиллерии и танков.

Западным сектором командовал командир 95-й стрелковой дивизии генерал-майор В. Ф. Воробьев. На этот сектор наступали один румынский армейский корпус и еще две румынские пехотные дивизии с танками.

В Южном секторе оборонялись 25-я Чапаевская дивизия (без одного полка) под командованием полковника А. С. Захарченко и сводный пулеметный батальон.

Кавалерийская дивизия генерала Петрова, понесшая большие потери в боях, была выведена в резерв командующего армией.

Разделение обороны на самостоятельные секторы было, пожалуй, наиболее целесообразно в создавшейся обстановке и при тех особенностях местности, на которой предстояло обороняться. Восьмидесятикилометровая дуга обороны была на флангах прикрыта лиманами, глубоко врезавшимися в сушу: на западе – Днестровским, на востоке – Хаджибейским. Внутри этой дуги было еще несколько лиманов, тоже пролегающих от моря к переднему краю, – Куяльницкий, Аджалыкский, Тилигульский, Сухой. Они не только разрезали весь Одесский оборонительный район на секторы, но, главное, препятствовали маневру внутри района. Разделение на секторы позволяло войскам более самостоятельно выдерживать и отражать натиск врага, давало возможность быстро маневрировать внутри сектора, обеспечивало более устойчивое управление.

У защитников Одессы совсем не было танков и очень мало авиации. Но зато на защиту города переключилась вся береговая артиллерия и мощная артиллерия кораблей, которые находились в Одесском порту.

Еще во время боев на подступах к Одессе горожане уходили на пополнение частей Красной Армии, а когда враг подступил к городу совсем близко, на фронт ушло 12 тысяч коммунистов и 73 тысячи комсомольцев – так начиналась боевая биография города-героя, отрезанного от всей страны врагами и морем.

19 августа поступила директива Ставки о создании Одесского оборонительного района с подчинением его Черноморскому флоту. Командующим оборонительным районом был назначен командир военно-морской базы контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков. Таким образом, Приморская армия переходила под начало моряков, хотя оставалась основной и главной силой сухопутной обороны.

Моряки и сухопутчики – после некоторых недоразумений на первом этапе – нашли в себе мужество понять необходимость свершившегося и сосредоточить свои силы на главном: на защите Одессы. В дальнейшем работа их протекала дружно и слаженно. Иначе и не могло быть, руководители обороны Одессы были опытные военачальники, коммунисты, патриоты. Генералу Петрову в дальнейшем пришлось много дней руководить боями вместе с контр-адмиралом Жуковым, чья биография тоже характерна для военачальника Советской Армии.

Восемнадцатилетним юношей Жуков добровольцем ушел в Красную Армию, в годы гражданской войны в составе матросских отрядов он воевал против белогвардейцев и интервентов под Астраханью. В 1919 году Гавриил Васильевич вступил в партию большевиков, в том же году за смелость и самоотверженность в боях был награжден орденом Красного Знамени. После гражданской войны Жуков окончил Ленинградское военно-морское училище, служил на Балтике и на Черном море. Участвовал в боях с фашистами в Испании. С 1940 года командовал Одесской военно-морской базой. В дни боев за Одессу Жуков показал себя строгим, требовательным и авторитетным командиром.

По отношению к генералу Петрову Гавриил Васильевич однажды в очень трудный и критический момент поступил не только в высшей степени благородно, но и с большим риском для своей личной карьеры, в чем читатель убедится в дальнейшем.

Создание Одесского оборонительного района совпало с очень трудными для защитников города днями. Утром 20 августа противник ввел в бой до шести пехотных, одну кавалерийскую дивизию, одну бронебригаду и прорвал фронт на участке Кагарлык – Беляевка. Враг ворвался в Беляевку. А это означало, что трехсоттысячное население Одессы остается без воды, потому что в Беляевке были головные сооружения одесского водопровода.

По директиве Ставки предписывалось: «…контрадмиралу Жукову подчинить все части и учреждения бывшей Приморской армии…» Жуков понял этот пункт как расформирование штаба Приморской армии и сам стал, минуя этот штаба, командовать дивизиями. Он в сложной обстановке разрешил 25-й Чапаевский дивизии, находящейся в Южном секторе, отойти на новый рубеж. Это вынудило отступать в Западном секторе и 95-ю дивизию, потому что она могла быть обойдена с фланга и отрезана. Командующий Западным сектором генерал-майор Воробьев и его подчиненные вложили очень много сил на оборудование рубежа обороны, который занимала дивизия и который она могла бы удерживать еще долгое время, если бы не события в Южном секторе.

Отход 25-й дивизии прошел неорганизованно, командование потеряло управление частями. Обстановка усложнялась с каждым часом, предстояли еще более тяжелые бои. В тех условиях нельзя было рассчитывать на то, что командир дивизии поправит свои ошибки, надо было действовать немедленно и решительно. Поэтому Военный совет в ту же ночь назначил командиром 25-й Чапаевской дивизии генерал-майора Петрова, а комиссаром ее – бригадного комиссара А. С. Степанова. Для того чтобы генерал Петров мог остановить противника в Южном секторе, кавалерийская дивизия оставалась временно в его подчинении.

Генерал Петров вступил в командование 25-й Чапаевской стрелковой дивизии очень своеобразно. Это не было желанием удивить кого-то своей оригинальностью. Просто Иван Ефимович был опытный боевой командир, со своими сложившимися взглядами на ведение боя и на руководство им. 21 августа рано утром в первый же день своего командования он прибыл с адъютантом на передний край 287-го стрелкового полка, которым командовал майор С. И. Султан-Галиев, и стал прямо здесь знакомиться с положением дел, и прежде всего с командирами подразделений. У него было такое правило: он должен знать всех командиров, с кем ему предстояло служить, – от командиров взводов и выше. Поэтому он пришел сразу же на передний край. К тому же он понимал, что появление командира дивизии на переднем крае в такой трудный и, прямо скажем, критический момент, когда противник продолжает наступление, подбодрит красноармейцев и командиров, укрепит их стойкость, и он не ошибся.

Как раз на рассвете началась новая атака противника. Петров, чувствуя накал боя и напряжение сил обороняющихся, не остался на командном пункте 287-го полка, а перешел на батальонный КП. Здесь, в непосредственной близости к врагу, он увидел: наступающие шли и тянули с собой пушки, они останавливались, вели огонь по нашим пулеметам, поддерживали пехоту и опять продвигались вперед. Ходить в атаку с пушками – это, конечно, дело рискованное, но противник, видимо, рассчитывал показать этим, что он полностью уверен в успехе и непременно овладеет лежащим впереди рубежом.

Петров конечно же понял этот психологический трюк и крикнул комбату:

– Надо проучить их за это нахальство! Надо контратаковать и отбить у них пушки. Поднимайте бойцов в контратаку!

Командир батальона, командиры рот повели батальон в контратаку. Противник не выдержал, не принял штыкового боя, стал отходить. А наши бойцы захватили пять орудий и запасы снарядов, которые за ними везли. Продвижение противника таким образом было остановлено!

Не опрометчиво ли поступил генерал Петров, уйдя на передовую через несколько часов после назначения на должность командира дивизии? Что это – бравада? Желание показать новым подчиненным свою храбрость? Пренебрежение к традиционным формальностям по приему и сдаче командования соединением?

Ни то, ни другое, ни третье. Петров исходил из главного – необходимости остановить врага, стабилизировать линию фронта на участке дивизии. Что ему делать в тылах? Принимать, подписывать бумаги? Знакомиться с частями? Но у него в подчинении всего два стрелковых полка, оба они на переднем крае, третий – в Восточном секторе. Резервов нет. Оперативно подчиненная ему кавалерийская дивизия хорошо известна, он только что был ее командиром. Что еще? Конечно же есть масса дел, которыми надо руководить командиру дивизии, но ими могут заняться заместители, начальник штаба, те, кто был здесь до него и лучше его знает все тонкости. Главное сейчас – остановить врага! И значит, надо прежде всего знать этого врага, где он, сколько у него сил, куда они направлены. Надо знать, чем можно остановить напор противника, какими силами располагает он сам, Петров. А все его силы впереди, значит, надо поскорее туда! Какие люди командуют полками, батальонами, ротами? Уж он-то знает, как много зависит от командира! Командир вдумчивый, смелый, подразделение в надежных руках – значит, и воевать оно будет надежно. Командир нерешительный, неуверенный – не жди от его подразделения ничего хорошего!

Нет, знал Иван Ефимович, что надо делать! Коротко поговорил с начальником штаба и с комиссаром дивизии: больше и не нужно говорить в такой обстановке. И вот:

– Начальник артиллерии, прошу за мной!

И – вперед.

Артиллерия была основной силой, которой генерал мог тогда влиять на исход боя. Танков нет. Никаких других поддерживающих сил и средств нет. Именно поэтому:

– Начарт, за мной!

И по дороге на передовую Иван Ефимович, верный себе, успел коротко поговорить с начартом. Подполковник Фрол Фалькович Гроссман перед началом войны был преподавателем в военном училище, но он не хотел оставаться в тылу, добился назначения в действующую армию и заменил выбывшего из строя начарта Чапаевской дивизии. К моменту назначения Петрова комдивом Гроссман был уже опытный фронтовой артиллерист.

И вот Петров уже в расположении 287-го стрелкового полка. Руководит боем и добивается первого успеха!

По этому поводу маршал Крылов, он тогда был уже начальником оперативного отдела Приморской армии, пишет:

«Существуют разные мнения насчет того, следует или не следует командиру соединения в боевой обстановке отлучаться со своего КП, оставляя там кого-то другого, чтобы лично побывать в частях. Но в этом, очевидно, не может быть общих правил. Василий Фролович Воробьев находился на КП почти безотлучно, и это не означало, что он плохо командует дивизией. Петров же – тут сказывались, вероятно, как склад характера, так и специфика прошлой его службы – испытывал потребность видеть своими глазами, как идет дело в полках, в батальонах. В Чапаевской дивизии он скоро знал в лицо и по имени-отчеству каждого командира роты.

Мне кажется, для Ивана Ефимовича всегда было необходимо, думая о каком-то участке фронта, представлять конкретных людей, с которыми он уже встречался и о которых имеет определенное суждение. В близкой знании подчиненных он черпал собственную уверенность, когда принимал решение, ставил боевую задачу».

В течение нескольких дней Петрову удалось остановить наступление противника в Южном секторе и закрепиться на новом оборонительном рубеже. Причем этого успеха он добился не только оборонительными действиями, но активностью, постоянно контратакуя наступающего противника. Это было его принципом. Иногда подразделения, контратакуя противника, закреплялись на новых рубежах и переходили к круговой обороне, находясь в окружении противника. Удерживая эти позиции, они тем самым дробили боевой порядок наступающих, лишали их возможности продвигаться по всей ширине фронта и дезорганизовывали наступление. Умело использовал Петров и своих конников, которые ему подчинялись сейчас. Он ставил им задачи: ночью под покровом темноты выдвигаться в кукурузных зарослях и лихими наскоками отбивать населенные пункты, занятые противником. Один из полков в решительной контратаке окружил батальон 14-й пехотной дивизии противника и уничтожил его. Два других батальона противника отошли с потерями. 31-й Пугачевский полк контратакой опрокинул противника и ворвался в Францфельд. Командующий армией по телефону поздравил генерала Петрова с успехом.

Воспользовавшись похвалой командарма, Петров попросил:

– А не вернете ли в дивизию Разинский полк?

Этот полк как втянулся в бои, так и остался в Восточном секторе. Ну а командиру дивизии, конечно, хотелось собрать всю дивизию вместе. Просьба о возвращении полка была обоснованна и своевременна, положение в Южном секторе оставалось все еще напряженным. Однако и в Восточном секторе было не лучше. Поэтому Софронов не обещал вернуть полк.

– Ну, тогда, может быть, морячков подбросите? Я слышал, у вас сейчас их прибавилось.

Но и моряков командующий не мог дать на полное восстановление сил дивизии Петрова, дал всего 400 человек, потому что к этому времени очень обострились бои в Западном секторе. На этот раз уже генерал Воробьев попал в трудное положение, и моряки ушли в основном на пополнение его частей.

Дивизии, оборонявшие Одессу, несли большие потери. В части, отрезанные от всей страны и главных сил Красной Армии, пополнение поступать регулярно конечно же не могло. Иногда собирали отряды добровольцев-моряков с кораблей. Но в большинстве своем пополнение поступало из Одессы. В дни обороны города добровольцами шли в части и совсем молодые комсомольцы, и люди непризывного возраста, и те, кто по состоянию здоровья не был взят при мобилизации. Но это были люди стойкие, надежные. Они защищали свой город до последнего. Вот один только пример.

Это произошло в Разинском полку дивизии генерала Петрова. (Воспроизвожу происшедшее по рассказу очевидца, политрука роты Якова Васьковского, с которым я встречался.) Очередная атака свежих сил врага была упорной и мощной. Атакующие подошли к нашим окопам уже близко. Все отбивали наседающих огнем, молчал только пулемет на левом фланге.

– Почему молчит пулемет на левом фланге? – гневно прокричал в телефонную трубку комбат Сергиенко. – Немедленно проверьте, в чем дело?

Командир роты лейтенант Гринцов побежал на свой левый фланг. Пулеметный расчет там был новый, только прибыл, Гринцов даже не успел с ними побеседовать перед боем.

Прибежав к пулемету, лейтенант увидел – расчет жив, пулеметчик стоит, склоняясь к прицелу.

– Почему не стреляете?

– Далеко еще. Пусть поближе подойдут, – ответил спокойно пулеметчик.

– Они тебя гранатами забросают! Стреляй!

Лейтенант хотел уже оттолкнуть упрямца, но пулеметчик застрочил. Солдаты противника падали, срезанные точным огнем.

– Молодчина! – невольно похвалил Гринцов. – Смотри, сколько уложил! Орден тебе полагается!

Пулеметчик наконец оглянулся, и лейтенант увидел, что это девушка, подстриженная под мальчика. Ее глаза весело щурились.

– Орден – это хорошо, товарищ командир. Только я пришла сюда не за орденом. За спиной – моя Одесса!

Пришел после боя и комбат Сергиенко познакомиться с отважной пулеметчицей. Звали ее Нина Онилова.

– Вы прямо как чапаевская Анка в фильме! Но все-таки запомните: так близко подпускать врагов нельзя. Может случиться задержка в пулемете или гранату добросят – и окажутся фашисты у нас в окопах.

– Есть, товарищ капитан!

До генерала Петрова дошли слухи об отважной пулеметчице. Вскоре принесли ходатайство о представлении ее к награде. Генерал почему-то на этот раз не подписал бумагу, приказал вызвать Онилову.

Она пришла в телогрейке, испачканном землей обмундировании, да и на лице у нее, хоть и видно, что умывалась, остались следы ружейного масла и копоти. Небольшого роста, смущенная и немногословная, она стояла перед генералом.

– Расскажите, как вы били фашистов, – попросил Петров.

– Била, как все.

– Нет, не как всё, вы их поближе подпускали, – напоминает генерал.

Онилова опускает глаза, вроде бы виновата:

– Чтоб наверняка их, гадов. Чтоб патроны зря не тратить.

Генерал засмеялся.

– Молодец! Смелая вы девушка! Присваиваю вам звание старшего сержанта.

Онилова даже по стойке «смирно» не встала; удивленно и растерянно смотрела на генерала. Петров подошел к ней пожать руку. А она и руки не подала, а потом протянула как-то по-девичьи, не по-военному.

Петров отпустил Нину и сказал присутствовавшему при разговоре Ковтуну:

– Замечательная девушка. Не к ордену Красной Звезды, как просят в ходатайстве, а к Красному Знамени ее представить! Совсем девочка – и такая смелая! Я приказал ее вызвать, потому что подумал, грешным делом, не приятельница ли она кому-нибудь из начальников. А она – настоящий боец! И к тому же очень скромная.

Онилова еще много раз проявляла завидную храбрость в боях, слава о ней шла по всей обороне. Нина была одесситкой, воспитывалась в детском доме, потом работала на трикотажной фабрике, вместе с другими девушками пошла добровольцем на фронт. Очень гордилась, что попала в Чапаевскую дивизию.

С первых часов руководства обороной Южного сектора генерал Петров оказался в одном из самых горячих мест битвы за Одессу. Напряженность схватки здесь не спадала, а, наоборот, все усиливалась.

В дивизии Петрова были потери, но больше всего его озаботило ранение командира 287-го полка Султан-Галиева. Этот полк в прославленной Чапаевской дивизии был новый. Он был передан в дивизию в бою на Днестре взамен 263-го полка имени Фрунзе, оказавшегося в круговерти боя в боевых порядках другой дивизии, ушедшей с 9-й армией. Получив сообщение о том, что полк в такой напряженной обстановке остался без командира, Петров должен был немедленно найти достойную замену.

Командира всегда не просто заменить, тем более при таких потерях среди командного состава, да притом все здесь сошлись недавно и командирские качества многих были известны не очень хорошо. Вот тут и вступил в действие «отдел кадров» в голове Ивана Ефимовича, его способность быстро понимать, оценивать людей, находить в них достоинства и недостатки, видеть иногда то, что человек сам в себе еще не рассмотрел.

Ситуация не позволяла говорить долго, давая напутствия и советы, нужен был человек, который быстро все поймет и начнет действовать немедленно. Предварительные разговоры и подсказали Петрову, что таким человеком может быть Ковтун.

Я попросил недавно Ковтуна поподробнее рассказать, как состоялось его назначение, и вот передо мной его письмо из Симферополя:

«Я был начальником разведки дивизии. Вскоре после прибытия к нам командиром Петров вызвал меня и приказал: „Немедленно отправляйтесь в 287-й полк, мне кажется, они неточно заняли рубеж, на котором приказано закрепиться, – Петров показал на карте: – Они должны быть тут, у хутора Красный Переселенец. Лично пройдите вдоль переднего края, – генерал усмехнулся, – как тогда, помните, когда в кукурузу удирали от обстрела? Когда все уточните, доложите мне по телефону“.

Я тут же выехал в полк, по прибытии туда доложил майору Султан-Галиеву и батальонному комиссару Балашову о полученном от генерала Петрова задании. Я попросил их дать мне проводника, но они решили пойти со мной сами.

Вначале все шло хорошо, мы вышли на фланг и убедились, что батальон здесь правильно занимает рубеж. Но командир батальона доложил, что у него нет связи с соседом слева, там нет никого. Мы пошли вдоль левого фланга и убедились, что здесь действительно нет наших подразделений. Султан-Галиев – человек горячий – заволновался и сказал: «Сейчас мы их найдем, они где-то здесь!» Но не прошли мы нескольких сот шагов, как увидели, что в этот разрыв уже выходит подразделение противника. Хорошо, что у нас был ручной пулемет, мы сразу открыли огонь. Вскоре на звук стрельбы пришли те, кто должен был занимать этот рубеж, они просто ошиблись при ориентировании.

В общем, мы не допустили вклинения в оборону полка.

Когда вернулись в штаб полка, я по телефону доложил Петрову о том, что здесь произошло. Генерал возмутился, сделал соответствующее внушение Султан-Галиеву, а мне приказал оставаться в полку его представителем.

Конец дня и ночь прошли спокойно: утром противник перешел в наступление как раз на том стыке, где мы вчера побывали. Султан-Галиев и Балашов отправились на это опасное направление сами, чтобы организовать там отражение атаки. Не прошло и часа, как Султан-Галиев был тяжело ранен. Петров, узнав об этом, приказал мне по телефону:

– Принимайте полк, раньше вам уже приходилось командовать полком.

Генерал явно напоминал мой рассказ при первом знакомстве с ним о том, что я временно командовал полком еще до войны.

Наступление противника мы тогда отбили, но это было нелегко сделать».

Петров редко ошибался в людях, не был исключением и Ковтун.

Вот тому подтверждение. Мой очередной собеседник, полковник запаса Иван Павлович Безгинов, в те дни капитан, офицер оперативного отдела Приморской армии, был в штабе 287-го полка и видел, как Ковтун вступал в командование.

– Встретили его несколько настороженно, – рассказал Иван Павлович, – все же капитан, немолодой. А Султан-Галиева все очень любили. Но когда Ковтун сводил людей в контратаку, отбивая противника от командного пункта полка, а потом, увидев, что командир одного батальона погиб, побывал, с этим батальоном в рукопашной, Ковтуна сразу зауважали и, словно сговорившись, стали называть не по званию, а «товарищ командир полка». Капитанов-то в полку много!

Маршал Крылов в своих воспоминаниях приводит одно донесение из полка Ковтуна, всего три строчки: «287-й стрелковый полк до наступления темноты отбивал ожесточенные атаки противника. К исходу дня в полку осталось 740 штыков. Подразделения полка прочно удерживают занимаемые рубежи». Крылов, комментируя эти скупые строки донесения, пишет, что 287-й полк «совершил подвиг… 740 штыков – это всего лишь батальон, если рассматривать голые цифры. Однако полк остается полком, если он и в таком составе удерживает свои позиции».

Сам Ковтун об этом бое в первые дни своего командования рассказывает:

– Сколько было в тот злополучный день атак, уж и не знаю – сбились со счета… Петров позвонил из соседнего полка, откуда видел наш правый фланг. Сказал: «Я вами доволен. Держитесь, вся дивизия держится крепко». Как же я после этого не удержу рубеж? Я же понимаю: «вся дивизия» – это всего-навсего второй наш полк, мой сосед. Потери у меня в полку все росли, к концу дня ранило комиссара полка Балашова. Его перевязали, и он остался на НП рядом со мной весь в бинтах, в крови, едва на ногах стоит. Я говорю: «Надо вам в санчасть, в госпиталь». А он отвечает: «Сейчас не имею права». И стал звонить по телефону в батальоны, указания давать, а главное, затем, чтобы знали – жив комиссар! Очень я ему был благодарен за это. В такие критические минуты слово комиссара много весит и много значит! С наступлением темноты подсчитал я потери и ужаснулся – не только потерям, а тому, как же я завтра рубеж держать буду? Обошел траншеи, поговорил с народом, вижу, чуть на ногах стоят. Спрашиваю, а как завтра? Отвечают: так до завтра покурим, поедим, похрапим маленько – силы опять наберемся. Вот я и написал то донесение и доложил, что рубеж удержим.

 

Общая обстановка осенью 1941 года

Чтобы были понятны причины этих кровопролитных боев, необходимо посмотреть на обстановку несколько шире, чем могли видеть тогда непосредственные защитники Одессы. В военном деле часто, а вернее, почти всегда бывает так: участники боев и сражений неполно и неточно знают все обстоятельства и факты, влияющие на течение и исход боя. Полная картина раскрывается только после завершения сражения или войны в целом. Ее воссоздают исследователи, историки или сами военачальники уже в мемуарах. А в пылу боев неизвестно порой три четверти того, что надо бы знать командиру, чтобы принять всесторонне обоснованное решение. Не так-то просто получить своевременно точную и полную информацию о своих войсках, не говоря уж о противнике, который прилагает все усилия, чтобы не только скрыть сведения о себе, но и ввести в заблуждение, подсунуть дезинформацию о своих силах, намерениях, сроках и направлениях ударов. Не были в этом отношении исключением и части Приморской армии.

К 20 августа, дню назначения Петрова командиром Южного сектора, было в самом разгаре смоленское сражение. Уже целый месяц длилась героическая оборона Ленинграда. Москва отражала воздушные налеты фашистов. Защитники Одессы это знали, но им было неведомо, что гитлеровцы считали свою победу неизбежной и близкой. В те дни начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Гальдер писал:

«Задача разгрома главных сил русской сухопутной армии перед Западной Двиной и Днепром выполнена. Поэтому не будет преувеличением, если я скажу, что кампания против России была выиграна в течение 14 дней».

Вот так быстро и просто вычеркнул нашу страну из истории – и не Геббельс в пропагандистском запале, а один из высших руководителей гитлеровских вооруженных сил, оперирующий конкретными цифрами и фактами. И он был не одинок. Гитлер тоже заявил еще 4 июля 1941 года:

«Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически он войну уже проиграл. Хорошо, что мы разгромили танковые и военно-воздушные силы русских в самом начале. Русские не смогут их больше восстановить».

О том, как они просчитались и какой получили отпор, теперь хорошо известно всему миру.

Для того чтобы осуществить свои планы, гитлеровцам надо было снабжать дивизии всем необходимым. И вот тут-то очень мешала Одесса, не позволяющая хозяйничать захватчикам на южном побережье и на Черном море. А Черное море – это прекрасные транспортные коммуникации для снабжения всего правого фланга германского фронта и, в частности, для осуществления планов продвижения на Кавказ.

В румынских и болгарских портах уже стояли груженные боеприпасами и другим необходимым снаряжением для гитлеровской армии суда, готовые отплыть в Одессу. Об этом Гальдер писал 15 августа:

«Войскам, действующим в районе Днепра и у Киева, требуется в среднем 30 эшелонов в день… В первую очередь необходимо как можно скорее доставить для 11-й и 17-й армий в Одессу и Херсон 15 тысяч тонн боеприпасов, 15 тысяч тонн продовольствия, 7 тысяч тонн горючего. Эти грузы должны быть доставлены в течение 10 дней после захвата Одессы».

Вот так: все спланировано, подсчитано, готово, только одного не хватает – не могут взять Одессу!

Против Одессы была брошена вся 4-я румынская армия, а через несколько дней здесь уже наступали 12 румынских дивизий (в том числе одна танковая) и еще семь бригад, а также части 72-й немецкой пехотной дивизии. Трехсоттысячная армия при поддержке большого количества танков и более ста самолетов рвалась к городу.

И все это против трех дивизий Приморской армии (плюс отдельные отряды моряков), понесших большие потери еще при отходе от государственной границы!

По военной теории наступающий должен иметь тройное превосходство в силах. Под Одессой противник имел гораздо большее, на некоторых участках даже десятикратное. Вот документ, свидетельствующий о признании противником неспособности взять Одессу, несмотря на свое превосходство, – это приказ Антонеску по 4-й армии, обнаруженный у убитого под Одессой офицера.

«Многие командиры сообщают мне, что наша пехота не поднимается и не следует за командирами, как именно случилось в 11-й дивизии… Считаю виновными командиров, если они не уничтожили на месте мерзавцев, позорящих свой народ, свои звания и свою фамилию.

Также считаю тяжело виновными всех командиров крупных и мелких подразделений, которые отсылают в тыл раненных в руки и пальцы ног. За редким исключением такие раненые – самострелы, а их нужно уничтожать на месте.

Требую от всех моральной стойкости и энергии… Вы боитесь танков. Целые наши полки, как, например, 15-й пехотный, бежали по 4–5 километров назад только от появления – 3–4 танков противника… Позор такой армии, котораявчетверо, впятеро (разрядка моя. – В. К.) превосходит противника по численности, превосходит его вооружением… и вместе с тем сдерживалась на одном месте небольшими… советскими частями».

 

Август 1941 года

Танки, о которых упоминает Антонеску, были не настоящие, а местного, одесского производства. Их делали из обычных тракторов, на которые навешивали стальную обшивку, придавая им внешне форму танков. Они оказывали на противника больше, пожалуй, психологическое воздействие и не могли сделать того, что делали реальные танки в бою. Одесситы не забывали о шутках даже в трудные дни. Они назвали свое создание «танк типа НИ», что значило при расшифровке «на испуг». И эти танки действительно, участвуя в контратаках наших войск, своим грохотом, ревом моторов, лязгом плит и пластин действовали на противника устрашающе.

В одном из боев три таких самодельных танка пошли навстречу наступающей вражеской пехоте, ведя огонь из установленных на тракторах пулеметов. Пехота залегла, но вражеская артиллерия стала бить по этим танкам. Вот тут уже самодельным машинам стало худо. Одна из них была подбита и остановилась. Если бы не выручила наша пехота, экипаж мог бы попасть в плен. «Броня» танка была искорежена вмятинами от пуль и осколков, огромная пробоина зияла в борту.

Бойцы-пехотинцы качали головой и, улыбаясь, говорили отчаянному экипажу:

– Как же вы отважились на таком драндулете идти в атаку?

Лейтенант-одессит остался верен чувству юмора и в эти критические минуты. Он ответил:

– Ах, товарищи дорогие! Это же чудесная боевая машина! В другом танке снаряд внутри разорвется и тарараму там наделает боже ж ты мой! А этот фургон он так интеллигентно пронзает насквозь, что даже взрыватель не срабатывает. Меня может убить только прямым попаданием. А по теории вероятности фашисту для этого надо израсходовать больше половины своих боеприпасов, на два же таких танка у него и снарядов не хватит!

Румынское командование, гоня в бой свои войска, пыталось играть и на чувствах своих солдат, бессовестно обманывая их при этом. Однажды начальник разведки принес Петрову листовку, которая была взята у пленных румын. Читал Петров этот листок и, иронически улыбаясь, комментировал:

– Всегда, во все времена, полководцы знали цену моральному фактору. Укрепляли, повышали боевой дух разными средствами и способами. Одни использовали религию, другие искали путь к сердцу солдата через желудок, третьи обещали хорошую добычу. Надо признать, каждый раз это давало некоторый подъем духа. Правда, ненадолго. Кроме, пожалуй, религиозных мотивов. Религия была самым действенным средством в деле укрепления моральных сил. Но самое сильное средство поднятия боевого духа воинов – не вера в бога, не шовинизм, не нажива, а сознание справедливости войны, которую они ведут. Вот вам румынская листовка. Составлена она опытной рукой, сначала дана верная картина положения на фронте. Это чтобы вызвать доверие солдат. А что потом? Пустая тарабарщина, обман, пошленькая игра на честолюбии. Вот слушайте, – сказал он тем, кто был на НП, и стал читать: – «Солдаты! Противник слабее нас. Он ослаблен непрерывной, длящейся вот уже два месяца войной и разбит на всем фронте от Прута до Днепра. Сделайте последнее усилие, чтобы закончить борьбу, не отступайте перед яростными контратаками противника. Он не в состоянии победить потому, что слабее нас. Наступайте! За два дня вы овладеете самым большим портом на Черном море. Это будет наивысшая слава для вас и для страны. Весь мир смотрит на вас, чтобы увидеть вас в Одессе. Будьте на высоте вашей судьбы!»

– На двадцать третье августа на Соборной площади, как они ее по-старому называют, назначен парад войск в честь взятия Одессы и молебен в Успенском соборе, – сказал начальник разведки.

– Ах прохвосты! – Петров нервно дернул головой, будто боднул в сторону противника, стекла его пенсне холодно блеснули. – Мы вам устроим парад!

* * *

Злобствуя из-за упорства защитников Одессы и из-за малодушия своих войск, Антонеску и его генералы шли на крайние средства. Не учитывая происшедших за последние годы изменений в оружии и в тактике, румынские командиры прибегали к так называемой психической атаке.

23 августа Петрову доложил по телефону командир 31-го полка о начале какой-то необычной атаки. Петров, выйдя тут же на наблюдательный пункт, увидел, что по полю движутся четкими развернутыми строями подразделения противника. Прямо как в фильме «Чапаев»! Офицеры шагали с шашками наголо, а солдаты с винтовками наперевес. Позади строя, сверкая начищенными трубами, шел и играл оркестр. Звучал четкий марш, и колонны, чеканя шаг, как на параде, приближались к нашим позициям.

Все это было очень неожиданно и выглядело как-то несерьезно.

– Ну, это не от хорошей жизни, – сказал генерал Петров. – Они потеряли надежду одолеть нас в обычном бою и поэтому бросаются на такую крайность. Неужели они не понимают, что в наши дни, при современном оружии, психическая атака равноценна самоубийству?

Генерал молча смотрел на приближающегося противника и невольно любовался своеобразной красотой движущихся под звуки марша войск. Был солнечный день. Роты шли по полям ровно. Сверкали начищенные сапоги офицеров и обнаженные сабли в их руках. Было тихо. Никто не стрелял. Только звучала музыка. Все замерли, пораженные этим неожиданным парадом смерти.

– Красиво идут! – произнес Иван Ефимович точно те слова, которые сказал когда-то Чапаев при виде таких же колонн каппелевцев. – Но глупо! Ах как глупо! Даже жалко их, хоть это и враги. Ну что же, не мы вас сюда звали! Начальник артиллерии, открыть огонь! Разогнать и уничтожить эту глупую нафабренную банду!

Ударила артиллерия. Было странно и жутко видеть, как рвутся снаряды, вскидываются черные конусы земли, огня и пламени вблизи колонн, а потом и прямо в гуще шагающих. Сломались ряды, наступающие затоптались на месте. Еще несколько прямых попаданий, и солдаты стали разбегаться. Замолк оркестр, его тоже накрыли взрывы. Офицеры махали клинками, кричали, звали вперед, но в это время ударили еще и пулеметы, защелкали выстрелы винтовок. Сраженные падали то тут, то там. Наконец уцелевшие повернули и общей массой кинулись назад, а пули выхватывали все новых и новых убитых. Немногие добежали до своих окопов. Долго еще над полем были слышны крики и стоны раненых. Помогать им было некому. Те, кто был проучен нашим огнем в этой психической атаке, возвращаться на поле боя не решались. Только ночью румыны стали уносить раненых. Наши слышали, что в поле идет эта работа, но огня не открыли.

Петров был доволен – отбито еще одно наступление, – но все же с некоторой грустью размышлял: «Почему так неразумно вели в бой в современной войне румынские командиры свои войска?» Вскоре на этот вопрос дал ответ приказ, обнаруженный у пленного офицера. Вот что в нем было написано:

«Господин генерал Антонеску приказывает: командиров, части которых не наступают со всей решительностью, снимать с постов, предавать суду, а также лишать права на пенсию. Солдат, не идущих в атаку с должным порывом или оставляющих оборонительные линии, лишать земли и пособий на период войны. Солдат, теряющих оружие, расстреливать на месте. Если соединение отступает без оснований, начальник обязан установить сзади пулеметы и беспощадно расстреливать бегущих. Всякая слабость, колебание и пассивность в руководстве операциями будут караться беспощадно. Этот приказ немедленно сообщить всем частям, находящимся под вашим командованием».

Иван Ефимович вспоминал, как еще совсем недавно, в Ташкенте, он читал лекции заочникам академии и, опираясь на исторические примеры, излагал им ленинскую мысль о том, что исход современной войны как никогда прежде определяется не простой численностью участвующих в ней людей, а отношением широких народных масс к целям и задачам войны, отношением к своему политическому и военному руководству. Он преподносил это как теорию, в которую сам верил, но верил так же, как верят в сложные формулы. И вот теперь, в первые месяцы войны, здесь, в боях за Одессу, он видел не формулу, а саму живую действительность, из которой вытекает эта формула.

Численность румынской армии превосходила наши силы в пять раз. Румынские воины в прошлом, защищая свое отечество, не раз показывали высокую стойкость и мужество, а здесь они были пассивны. Шли в бой по принуждению, явно не желая погибать ради чуждых им целей войны. Политическое и военное руководство румынской армии не было объединено с солдатскими массами единой идеей, общей устремленностью к победе. Румынские генералы или выслуживались перед немецкими хозяевами, или боялись их, а румынский солдат вообще толком не знал, за что он идет на смерть. Обещанные земли и какие-то призрачные блага на новых завоеванных землях ему все равно не достанутся, да и на кой черт они нужны ему, эти земли, если за них надо отдать жизнь! Я не раз бывал в Румынии после войны, собирал материалы для этой книги, разыскивал документы и, что мне казалось особенно важным, беседовал с людьми, теми самыми солдатами и офицерами, которые участвовали в боях под Одессой. Здесь я приведу некоторые сведения, помогающие понять обстановку тех дней, о которых идет речь.

Антонеску был опытный военачальник и знал, что солдатам армии кроме оружия необходимы еще и моральные стимулы, которые объединяли бы их усилия, повышали активность и вели к достижению поставленных целей. Какие стимулы мог предложить Антонеску как глава правительства?

Антонеску назвал эту войну «святой войной», а пропагандистский аппарат вдалбливал солдатам в головы, что эта война святая потому, что она ведется против большевиков-безбожников, которые не только сами не верят в бога, но и притесняют всех верующих. В румынской армии широко распространялись брошюры и буклеты с фотографиями, показывающими, как русские сбрасывают кресты и колокола с церквей, как в церквах устраиваются различные склады, как на демонстрациях 1 Мая и в другие праздники насмехаются над попами, одеваясь в их одежды и делая живые карикатуры. Румынского солдата, таким образом, звали в бой «за веру», «за дело, угодное богу». В Румынии в те годы народ был темный, религиозный, и вся эта идеологическая обработка конечно же имела определенное воздействие. Но, как видим, не очень сильное, во всяком случае не такое, как хотелось бы Антонеску; румынский солдат не проявлял желаемой активности в бою. А хозяева Антонеску требовали, нажимали на него, действовали не только кнутом, но и пряником. Так, в августе 1941 года в Бердичеве в штабе командующего группой армии «Юг» Гитлер наговорил Антонеску очень много приятных слов, называл его «освободителем Бессарабии» и, отмечая его военные заслуги, наградил и тут же вручил высшую награду рейха – Рыцарский крест.

Как же после этого «рыцарю» докладывать о бесконечных неудачах наступления на Одессу! Антонеску рвал и метал из-за того, что солдаты идут в бой неохотно, всячески увиливают, симулируют болезни, самострелы выводят себя из строя. Вот и погнал мстительный диктатор своих солдат на убой – колоннами! Не хотите воевать, так я вам покажу! В колонне все друг у друга и у офицеров на виду, тут шагу не сделаешь ни вправо, ни влево, не отстанешь и за куст не спрячешься, только вперед – под пули и снаряды противника! Эта психологическая мера и месть за строптивость имели и воспитательное назначение: в бой колоннами были посланы несколько батальонов, «отличившихся» своей особой инертностью, а всей армии как бы показывалось – и с вами будет то же, если не пойдете в наступление!

В Румынии, уже в 1981 году, я беседовал с несколькими участниками боев под Одессой. Стефан Петреску, пожилой, седой, полный и добродушный человек, приветливо улыбается, смотрит на меня доверчивыми и немного виноватыми глазами:

– Мы оказались на стороне фашистской Германии по какой-то исторической роковой ошибке. Мы ведь были на положении оккупированных Гитлером стран – Польши, Чехословакии и других. На нашей земле была большая, недружественная, а фактически оккупационная немецкая армия. Нас все время держали за горло! Из нас прежде всего качали нефть. По-настоящему мы должны были бы сражаться с гитлеровцами. Пусть бы они нас оккупировали, как другие страны Европы, но мы смотрели бы честно людям в глаза. Мы бы устроили партизанское движение, и горючее не шло бы непрерывным потоком на заправку танков и самолетов Гитлера. Гитлер обманул и нас и – главное – наше государство.

– Но оккупация, партизанская борьба – это страдания и жертвы, – напомнил я.

– Другие народы шли на это! – горячо сказал Стефан. – И нам бы пойти, но быть честными. А что получилось? Вот послушайте, что пишет наш румынский писатель Тудор Аргези. – Мой собеседник снял книгу с полки, нашел нужную страницу и стал читать: – «У французов были маки, у русских – партизаны. Известно, чем занимались во время оккупации сербы, греки, норвежцы, бельгийцы, голландцы, поляки… Наберемся смелости и в этот час обратимся мыслью к горькой правде и своей совести. Вполне естественно, это неудобно. Но мы все в разной степени являемся сообщниками всех преступных актов, подлежащих суду. В то время, когда наши друзья, братья и товарищи гибли в тюрьмах, бродили по белому свету, не будем лицемерить – мы ели жирно, запивали смачно, хохотали громко, развлекались в переполненных пивных, ресторанах и на балах»…

Тудор Аргези был большой и честный писатель, он был правдив, нарисовал неприглядную картину позорного поведения определенных кругов. Но Аргези не знал, что в это время в Румынии существовали другие, прогрессивные силы, и в первую очередь коммунисты, что они боролись. Свидетельство тому – подлинный документ тех дней, короткий и выразительный. – Это листовка, напечатанная на машинке, она распространялась в румынских войсках:

«Генералы, офицеры и солдаты! Не выполняйте приказы предателя Антонеску – это приказы нашего палача Гитлера! Отказывайтесь идти в бой! Возвращайтесь в страну, чтобы защитить ее вместе со всеми патриотами от опустошающих орд гитлеровцев.

Создавайте во всех частях комитеты и тайные группы солдат и офицеров-патриотов. Готовьтесь к великой освободительной борьбе!»

Патриотические силы в тылу и на фронте, как видим, действовали, хоть их было слишком мало. Коммунистическая партия была еще очень слабой. Но тем не менее высшее командование армии пристально следило за работой коммунистов и принимало свои меры. Я привез из Румынии копию документа, не только подтверждающего это, но и показывающего обстановку в армии, которая действовала под Одессой. Это письмо по времени написано позднее и адресовано 3-му корпусу, но, видно, лишь оно попало в руки коммунистов.

Нет сомнения, что аналогичные распоряжения получали все соединения румынской армии в самое разное время. Ныне этот документ экспонируется в Национальном историческом музее в Бухаресте.

«Секретно.

Главный Генеральный штаб, 2 июня 1944 г.

2-е отделение Отдела контрразведки

3-му корпусу армии.

Генеральный штаб располагает информацией, что Коммунистическая партия дала указание своим агентам максимально усилить пропаганду как среди гражданского населения, так и в армии. Одно из средств, используемых агентами-коммунистами, – контактирование с воинами, которые находятся в увольнении, отпуске, командировке и т. д. …У них пытаются ослабить веру в победу и в искренность немецко-румынской дружбы. Они рекомендуют создавать в частях «антинемецкие группы» и «группы борьбы за мир» под руководством коммунистов, которые есть в каждой части.

Предписываю – поручить вашим надежным воинам, имеющим доверие у коммунистов, вести свою пропагандистскую работу для ослабления влияния коммунистов.

За нач. главного штаба генерал И. Архип».

Завершая рассказ об обстановке в стане противника в период борьбы за Одессу, хочу, однако, подчеркнуть, что приведенные выше запоздалые сожаления моих румынских собеседников по поводу участия в войне против Советского Союза не снимают ответственности с румынской армии за все совершенные ею преступления. Армия Антонеску была верным союзником фашистской Германии, совершила вместе с ней вероломное нападение на нашу страну. Румынские войска вели себя на захваченных территориях как настоящие оккупанты – грабили советские города и села, убивали мирных жителей. Румынская военщина тех лет наравне с гитлеровцами в полной мере несет ответственность за все совершенные злодеяния. Нелегко мне писать, а румынским товарищам неприятно вспоминать об этом сегодня. Но что было, то было. Во время поездок по Румынии я искренне радовался переменам, которые произошли в стране после прихода к власти коммунистической партии, и от души желал Румынии дальнейшего процветания на социалистическом пути.

 

Воспоминания. Послевоенные годы

Вернемся к знаменитой психической атаке. На следующий день, 24 августа, наступление противника продолжалось уже без таких эффектов. Бои шли тяжелые. Именно в этот день у Ивана Ефимовича произошла любопытная встреча с человеком, хорошо известным всем читателям. Прежде чем описать эту встречу, мне кажется необходимым сделать небольшое отступление.

О своем намерении написать книгу о генерале Петрове я рассказывал в семидесятых годах очень разным по положению и характерам людям – маршалу Гречко и писателю Константину Симонову.

Маршал Гречко читал мои книги о современной Советской Армии, он не раз отмечал их письменно и устно и наградил меня именным офицерским кортиком. Однажды он спросил, над чем я работаю, и, услыхав, что пишу книгу о Петрове, горячо поддержал мое намерение. Он рассказал о своих встречах с Петровым в годы войны, во время битвы за Кавказ и в Карпатах, где Гречко командовал армией и был подчиненным Ивана Ефимовича.

– Его очень часто и несправедливо обижали, и об этом надо обязательно рассказать, – советовал маршал. – Другого после опалы забыли бы или он сам опустил бы руки, обиделся и зачах, а Петров был настолько талантливый военачальник и одаренный человек, что его обязательно вспоминали после очередной опалы и, как правило, назначали с повышением. А сам он ни разу не сломался и отдавал свои силы делу защиты Родины каждый раз все с новой энергией. Прекрасный был человек! Чем вам помочь в работе?

Я попросил министра обороны дать возможность ознакомиться с личным делом генерала армии Петрова. Маршал Гречко тут же велел своему генералу для особых поручений генерал-лейтенанту В. А. Сидорову запросить дело в канцелярию министра обороны. Кстати, генерал-лейтенант Сидоров, мой старый сослуживец по Генеральному штабу (тогда мы с ним были еще капитанами), в пятидесятых годах служил офицером для поручений у генерала Петрова, когда тот был начальником Главного управления боевой подготовкой сухопутных войск. Сидоров был очень близок к Петрову и тоже многое рассказал мне о последних годах работы и жизни Ивана Ефимовича.

Через несколько дней мне позвонил генерал Сидоров и сообщил, что личное дело Петрова у него.

В министерстве мне отвели комнату, где я тщательно изучил все документы и сделал необходимые выписки. Эта помощь маршала Гречко была неоценима для меня. Благодаря ей я получил достоверные даты, факты и документы о жизни и службе Ивана Ефимовича, имел возможность прочитать автобиографию, написанную рукой Петрова, приказы и решения, снимающие кривотолки и слухи, ходившие по поводу некоторых очень крутых поворотов в судьбе Ивана Ефимовича.

…Я не могу назвать себя близким другом Константина Михайловича Симонова, хотя получал от него письма и книги с дарственными надписями, когда служил еще в далеких гарнизонах. Он относился ко мне доброжелательно и при всех встречах на различных совещаниях, литературных вечерах или в домах общих друзей. Случилось так, что мы дружили в последние годы с Александрой Леонидовной – матерью Константина Михайловича. Вот в ее квартире я часто встречал Симонова и однажды рассказал о намерении написать о Петрове.

Константин Михайлович не только одобрил мое намерение, но и всячески хотел мне помочь в написании книги. Он рассказал о том, что не раз встречался с Петровым в годы войны, что у него есть записи бесед с Иваном Ефимовичем, и предлагал мне использовать эти материалы в работе. Многое позже было опубликовано в его дневниках и воспоминаниях. Симонов не раз спрашивал при встречах, как идет работа и не нужна ли какая-нибудь помощь. Константин Михайлович высоко ценил и уважал Петрова, он один из первых запечатлел черты его психологического портрета. Заметки и суждения такого зоркого, наблюдательного и талантливого писателя, каким был Симонов, конечно же помогут воссоздать образ Петрова более полно.

Приведу одну из записей Симонова – о его знакомстве с Петровым, которое произошло на следующий день после описанного отражения психической атаки:

«Моя первая короткая встреча с Петровым произошла 24 августа 1941 года на подступах к осажденной Одессе в селе Дальник, где размещался командный пункт 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, в командование которой незадолго перед этим вступил Петров.

Петров приехал с передовой. Одна рука у него после ранения плохо действовала и была в перчатке. В другой руке он держал хлыстик. Он был одет в солдатскую бумажную летнюю гимнастерку с неаккуратно пришитыми, прямо на ворот, зелеными полевыми генеральскими звездочками и в запыленную зеленую фуражку. Это был высокий рыжеватый человек с умным усталым лицом и резкими, быстрыми движениями.

Он выслушал нас, постукивая хлыстиком по сапогу.

– Не могу говорить с вами.

– Почему, товарищ генерал?

– Не могу. Должен для пользы дела поспать.

– А через сколько же вы сможете с нами поговорить?

– Через сорок минут.

Такое начало не обещало ничего хорошего, и мы приготовились сидеть и ждать по крайней мере три часа, пока генерал выспится.

Петров ушел в свою мазанку, а мы стали ждать. Ровно через сорок минут нас позвал адъютант Петрова. Петров уже сидел за столом одетый, видимо, готовый куда-то ехать. Там же с ним за столом сидел бригадный комиссар, которого Петров представил нам как комиссара дивизии. В самом же начале разговора Петров сказал, что он может уделить нам двадцать минут, так как потом должен ехать в полк. Я объяснил ему, что меня интересует история организации Одесской кавалерийской дивизии ветеранов и бои, в которых он с ней участвовал.

Петров быстро, четко, почти не упоминая о себе, но в пределах отведенного времени давая краткие характеристики своим подчиненным, рассказал нам все, что считал нужным, об этой сформированной им дивизии, потом встал и спросил, есть ли вопросы. Мы сказали, что нет. Он пожал нам руки и уехал…»

Далее Симонов продолжает:

«Ивана Ефимовича Петрова я знал потом на протяжении многих лет и знал, как мне кажется, хорошо, хотя, быть может, и недостаточно всесторонне.

Петров был человеком во многих отношениях незаурядным. Огромный военный опыт и профессиональные знания сочетались у него с большой общей культурой, широчайшей начитанностью и преданной любовью к искусству, прежде всего к живописи. Среди его близких друзей были превосходные и не слишком обласканные в те годы официальным признанием живописцы. Относясь с долей застенчивой иронии к собственным дилетантским занятиям живописью, Петров обладал при этом своеобразным и точным вкусом.

Петров был по характеру человеком решительным, а в критические минуты умел быть жестким. Однако при всей своей, если можно так выразиться, абсолютной военности, он понимал, что в строгой военной субординации присутствует известная вынужденность для человеческого достоинства, и не жаловал тех, кого приводила в раж именно эта субординационная сторона военной службы. Он любил умных и дисциплинированных и не любил вытаращенных от рвения и давал тем и другим чувствовать это.

В его поведении и внешности были некоторые странности или, вернее, непривычности. Он имел обыкновение подписывать приказы своим полным именем: «Иван Петров» или «Ив. Петров», любил ездить по передовой на «пикапе» или на полуторке, причем для лучшего обзора частенько стоя при этом на подножке.

Контузия, полученная им еще в гражданскую войну, заставляла его, когда он волновался и особенно когда сердился, вдруг быстро и часто кивать головой так, словно он подтверждал слова собеседника, хотя обычно в такие минуты все бывало как раз наоборот.

Петров мог вспылить и, уж если это случалось, бывал резок до бешенства. Но к его чести надо добавить, что эти вспышки были в нем не начальнической, а человеческой чертой. Он был способен вспылить, разговаривая не только с подчиненными, но и с начальством.

Однако гораздо чаще, а вернее, почти всегда, он умел оставаться спокойным перед лицом обстоятельств.

О его личном мужестве не уставали повторять все, кто с ним служил, особенно в Одессе, в Севастополе и на Кавказе, там, где для проявления этого мужества было особенно много поводов. Храбрость его была какая-то мешковатая, неторопливая, такая, какую особенно ценил Толстой. Да и вообще в повадке Петрова было что-то от старого боевого кавказского офицера, каким мы его представляем себе по русской литературе XIX века.

Такой сорт храбрости обычно создается долгой и постоянной привычкой к опасностям: именно так оно и было с Петровым».

 

Конец августа 1941 года

25 августа противник, бросив в бой больше десяти дивизий, перешел в наступление на все три сектора. Это было еще одно решительное наступление для прорыва к городу. С большим трудом наши дивизии удерживали позиции своих секторов: в предшествовавших боях части понесли очень большие потери. В этот день начали рваться первые артиллерийские снаряды в Одесском порту – раньше Одесский порт был досягаем только для авиации противника. В этот же день, 26 августа, из Ставки пришла телеграмма, подписанная начальником Генерального штаба маршалом Б. М. Шапошниковым. Члены Военного совета Одесского оборонительного района спешно выехали в секторы для того, чтобы довести до частей указание Ставки. К Петрову в Южный сектор приехал бригадный комиссар И. И. Азаров. Знакомя генерала Петрова с содержанием телеграммы, он сказал:

– Маршал Шапошников отмечает, что в период с шестнадцатого по двадцать пятое августа в Западном секторе Одесского оборонительного района наши части отошли на пятнадцать – двадцать километров к востоку от линии, которая рассматривалась Верховным Главнокомандованием как основной рубеж обороны. А вот совсем недавно, вчера и сегодня, и части Восточного сектора тоже отошли на четыре – восемь километров. Сужение пространства оборонительного района очень беспокоит Ставку, и она предупреждает вас о возможности тяжелых последствий. Эти последствия уже наступили. Сегодня противник обстреливал Одесский порт артиллерийским огнем. Пока обстреливают со стороны Восточного сектора, но если, Иван Ефимович, ваши части отойдут еще хотя бы немного, то город будет обстреливаться и отсюда, с вашей, южной стороны. Ведь весь город целиком находится в вашем Южном секторе. Ставка требует большей устойчивости в обороне, требует сделать все возможное, чтобы не допустить прорыва противника к городу. Мы попытаемся помочь вам – дополнительно мобилизуем всех, кто может носить оружие, и пришлем на пополнение ваших частей. Вот в Девяносто пятой дивизии у вашего соседа организовали сбор трофейного оружия и оружия своих погибших бойцов на поле боя. Этим оружием они вооружают тех, кто приходит на пополнение частей. Советую и вам, Иван Ефимович, организовать такие же группы сбора оружия в вашей дивизии. Город тоже поможет всем чем только можно. Там начали изготовлять ручные гранаты. Придумали запал для бутылок с горючей смесью, теперь уже не надо зажигать их вручную, перед тем как бросить в танк. На судостроительном заводе организовано производство самодельных танков.

Азаров помолчал, понимая, как трудно генералу Петрову, потом добавил:

– В городе очень тяжелое положение, Иван Ефимович. Но рабочие просили передать, что они сделают все, только, пожалуйста, остановите и отгоните врага. Рабочие сейчас получают продукты по карточкам, и даже вода выдается по норме. После того как были захвачены головные сооружения водопровода в Беляевке, сделано пятьдесят восемь новых колодцев. Но разве для такого города хватит воды этих колодцев?

Петров ответил комиссару спокойно, как-то даже неофициально:

– Вы знаете, что мы делаем все возможное и даже невозможное. Конечно, чапаевцы отдадут все силы, чтобы выполнить указания Ставки и Военного совета Одесского оборонительного района. А в доказательство того, что силы еще есть, скажу, что даже сейчас бойцы и командиры не теряют оптимизма и чувства юмора. У нас здесь родилась поговорка: «Все трудное мы делаем немедленно, а невозможное – немножко позже». И вот еще – бойцы написали письмо Гитлеру, подражая письму запорожцев турецкому султану. Может быть, вам интересно будет, почитайте на досуге.

И Петров вручил Азарову два письма. Они были размножены на машинке, видимо, в штабе. Одно называлось «Генералу без армии Антонеску», другое – «Людоеду Адольфу Гитлеру».

Илья Ильич быстро прочитал второе:

«Мы, правнуки и внуки славных и воинственных запорожцев земли Украинской, которая теперь входит в Великий Советский Союз, решили тебе, проклятый палач, письмо это написать, как писали когда-то наши деды, которые громили врагов Украины.

Ты, подлый иуда и гад, напал на нашу Краину и хочешь забрать у нас фабрики и заводы, земли, леса и воды и привести сюда баронов, капиталистов – таких, как ты, бандитов и разбойников-фашистов.

Этому никогда не бывать! Мы сумеем за себя постоять… Не видать тебе нашей пшеницы и сала… Не раздобудешь ты ни одного воза провизии, хотя уже и потерял лучшие дивизии, не построишь ты на нашей земле ни одну виллу, мы выделим для каждого из вас по два метра на могилу. И как не доведется свинье на небо смотреть, так тебе в нашем огороде не рыть, хотя у тебя морда свиняча и свинская удача…

На этом мы кончаем и одного тебе желаем, чтобы у тебя, пса, застряла во рту польская колбаса, чтобы ты со своими муссолинами подавился греческими маслинами, а в остальном, чертовы гады, не миновать вам всем наших пуль и снарядов…»

Эти письма ходили по рукам в городе, и многие не только подписывали их, но и вносили свои острые дополнения.

После 25 августа особенно тяжелое положение создалось в Восточном секторе комбрига Монахова. Противник, получив возможность обстреливать Одессу артиллерией, бросал все новые и новые силы, стремясь пробиться к городу кратчайшим путем именно отсюда, с востока. С нашей стороны бой поддерживала артиллерия всех кораблей, находившихся в это время в Одесском заливе. Открыли огонь даже береговые батареи Южного сектора. Они стреляли через весь город по наступающему с востока противнику. А там уже нависла угроза захвата орудий 21-й береговой батареи. Она играла важную роль, а теперь к ней уже вплотную подступили цепи противника. Надо было решать, что делать – подрывать орудия и все сооружение на батарее или продолжать вести огонь.

Батарея стреляла до последнего. Но нельзя было и упустить момент для уничтожения орудий, они не должны попасть в руки врага исправными. Ивану Ефимовичу Петрову был известен подвиг этой батареи, а мне в декабре 1980 года подробно рассказал об этом героическом эпизоде контр-адмирал К. И. Деревянко, бывший в те дни начальником штаба военно-морской базы:

– Я с этой батареей поддерживал постоянную связь. Однажды, когда противник был уже рядом с ней, я разговаривал по телефону с телефонистом. Вдруг слышу в трубке треск, шум и гвалт. Я подумал, что все кончено, наверное, фашисты ворвались на КП батареи! Кричу, зову телефониста, но тот не отвечает. Прошло некоторое время – и вдруг телефонист ответил! Он сказал буквально следующее, на всю жизнь запомнилась мне эта фраза: «Извините, отлучился в рукопашную…» Вот так и сказал. Я передал приказание взорвать батарею. Сказал, что за личным составом высланы катера, чтобы все отходили к берегу. Но катера через некоторое время вернулись пустые. Оказывается, артиллеристы гранатами отбили ворвавшихся врагов и все же удержали свою батарею. Они никак не решались уничтожить свои любимые орудия. Позже моряки все же были вынуждены взорвать батарею, но на катера так и не сели, остались в сухопутных подразделениях, в полку Осипова, били противника на земле. К сожалению, командир этой батареи капитан Кузнецов, представленный за тот бой к ордену Красного Знамени, не дожил до вручения награды. Он вскоре погиб там в бою…

Все же в Восточном секторе противник продолжал продвигаться вперед. Захватив новые, более удобные позиции, он уже начал обстреливать корабли, стоящие в Одесском заливе, произошло несколько прямых попаданий.

26 августа под вечер генерал Петров из докладов командиров по телефону, а потом и личным наблюдением с НП установил, что готовится наступление на его сектор. Сил для отпора врагу в дивизии было мало, особенно чувствовалось отсутствие резервов. Поэтому Иван Ефимович думал, как бы сорвать или ослабить это очередное наступление противника еще до начала атаки. Одно из эффективных средств – довольно сильная артиллерия, в том числе артиллерия береговой обороны и корабельная. Но в ночное время вести огонь по невидимым целям, конечно, дело не очень надежное. Авиация ночными бомбардировками тоже большого урона противнику не нанесет, к тому же ее и мало, авиации. А с рассветом все эти средства будут направлены на поддержку войск Восточного сектора, где создалось наиболее трудное положение. Как же быть? Чем ослабить удар противника? И генерал Петров нашел для этого способ. Он использовал боевой опыт полков кавалерийской дивизии, которые в это время уже действовали без коней, в пешем строю и носили только название – кавалерийские. Петров, учитывая кавалерийский характер бойцов, их умение действовать быстро, налетом, совершать рейды в тыл, воспользовался этим качеством. И в ночь на 27 августа, в тот момент, когда противник уже готовился выйти на исходные позиции для наступления, конники пошли в контратаку. Они, как и предполагал Петров, действовали быстро и решительно, нанесли большие потери одному из полков 14-й дивизии противника, захватили много орудий и других трофеев. Но самое главное – сорвали наступление, которое намечалось на утро!

Через день противник все же перешел в наступление, и, как выяснилось уже в ходе атак, а также из документов и показаний пленных, здесь кроме 14-й дивизии были введены еще две свежие: 8-я пехотная, а немного погодя и 21-я пехотная. Ввод таких сил, конечно, свидетельствовал о том, что противник ставит решительные цели. Это подтвердили и пленные, они показали, что Антонеску потребовал выйти к Сухому лиману, чтобы, установив здесь артиллерию, обстреливать Одессу и тылы Южного сектора с запада, то есть взять Одессу в огненные клещи.

Главный удар врага пришелся по 287-му полку, которым командовал капитан Ковтун. Генерал Петров был уверен в этом командире и поэтому, ожидая удара и на соседнем участке, сам находился на наблюдательном пункте правофлангового полка. Иван Ефимович видел, как 287-й полк отражает одну за другой атаки противника. С капитаном Ковтуном генерал все время держал связь по телефону.

В конце дня, когда у полка, казалось, уже не было никаких сил сдерживать врага и когда стало окончательно ясно, что именно здесь противник наносит главный удар, Петров приехал на участок 287-го полка. В такие критические минуты некоторые командиры подбадривают подчиненных громким, уверенным голосом, может быть, даже крепким словом, а иногда и угрозой. Иван Ефимович отличался от таких командиров, он поддерживал людей своим спокойствием, уважением, желанием помочь. Он подбадривал одобрением действий. Он укреплял их веру в свои силы, вселял убеждение, что они совершают невозможное, что они замечательные герои.

Полк выстоял и в тот день. Но, проверяя с наступлением ночи состояние подразделений, Петров удивился, как же они смогли это сделать – так мало осталось там бойцов. Он убедился, что в случае возобновления наступления держать позиции будет уже просто некому. Петров приказал вывести полк на отдых, хотя бы на короткий, пусть на день-два, но вывести его, доукомплектовать кем можно. На смену приказал поставить сюда кавалеристов. Генерал действовал быстро – на машинах, которые привезли смену, тут же отправил полк Ковтуна в тыл.

Правда, 287-му полку пришлось отдыхать недолго – всего сутки, но все-таки уже через сутки, получив пополнение из маршевых батальонов и из одесских добровольцев, полк восстановил силы и опять был боеспособным. Через сутки он уже снова был на передовой. Вот таким образом из подразделений, казалось бы окончательно уже вышедших из строя, генерал Петров за короткое время создавал новые резервы.

В трудную минуту на командный пункт Петрова в поселке Дальник прибыл командарм Софронов. Генерал Петров доложил ему обстановку, показал с наблюдательного пункта участки, о которых он говорил, и, думая, что и командарму, как и самому Петрову, интереснее было бы все это увидеть поближе и поговорить с людьми, тут же предолжил:

– Здесь недалеко, напрямую – полк Мухамедьярова, мы можем проскочить на моей «эмке» вот по лощине, а там совсем небольшой кусочек через поле.

До командарма уже доходили рассказы о том, как Петров, пренебрегая ради экономии времени более дальним и безопасным путем, проезжал на своей машине через простреливаемые участки. Он вставал на подножку машины с противоположной от обстрела стороны и, присев там и держась за дверцу, проскакивал опасные места. Вспомнив это, Софронов сердито сказал:

– Вы мне предлагаете присесть так же, как вы, на подножку и мчаться под пулеметами противника? Иван Ефимович, вы знаете, я не из трусливых, но я сам не поеду и вам запрещаю так рисковать! Неужели вы не понимаете, в каком напряженном состоянии в отношении командных кадров мы сейчас находимся? У вашего соседа Воробьева уже почти всех командиров полка выбило. Что же будет с вашей дивизией, если вот из-за такого гусарства, из-за нежелания объехать кружным путем я потеряю командира дивизии? Еще раз повторяю: запрещаю вам такие выходки!

Петров опустил глаза, голова его несколько раз дернулась, сверкнуло пенсне. Он вроде бы даже обиделся:

– Да что я, товарищ командующий, для показа своей храбрости, что ли? Время не позволяет. Действовать надо быстро. Вот и приходится…

– Все равно запрещаю. Вы командир дивизии и должны это понимать.

После отъезда командующего способ передвижения генерала Петрова не изменился. Но это было не упрямство и конечно же не недисциплинированность. Петрову здесь, впереди, в горячке боя, когда судьбу решают иногда минуты, было виднее, куда и как надо спешить на помощь. В конце концов, он, как опытный командир, имел право поступать так, как считал нужным.

Находясь в передовых подразделениях, Петров не только воодушевлял подчиненных своим присутствием и спокойствием, он постоянно наблюдал за действиями противника, следил за изменениями в обстановке и, опираясь на свой несомненно более богатый, чем у командиров полков и батальонов, опыт, учил последних умению управлять боем, учил тут же, на месте, на конкретных боевых делах.

Изучив манеру наступления противника, Петров советовал командирам батальонов:

– У них все удивительно шаблонно. Первая атака обычно с утра. А как она начинается? Сначала перед артподготовкой несколько пристрелочных выстрелов. Вот как только услышите эти выстрелы, нужно отводить людей по ходам сообщения во вторую траншею. В первой надо оставить наблюдателей, отдельных пулеметчиков. Да им тоже надо укрыться получше. Наблюдать периодически, ведь сразу же на голову атакующие не свалятся! Когда же начинается артподготовка, тут все должны укрыться в траншее. А как только она закончится, нужно быстро вывести людей в первую траншею: и потерь будет меньше и атаку вам будет отражать легче.

Применяя этот быстрый маневр в траншеях, командиры подразделений спасали свои роты и батальоны от больших потерь. Советы командира дивизии помогали и сохранять жизнь бойцов, и успешнее отражать атаки. Высокая культура генерала Петрова как военачальника проявлялась и в кажущихся на первый взгляд малозначительными фактах. Он рисковал своей жизнью лишь тогда, когда не было иного выхода. И в пекле боя он был не всегда, а только в критические часы. Понимая, что для управления боем необходимо не только его присутствие, но и его свежая голова, Петров заботился о своем физическом состоянии. Он умел и отдыхать, набираться сил. Однажды в очень напряженный день к нему приехал на командный пункт ставший уже начальником штаба Приморской армии полковник Крылов. Ожидая увидеть Петрова измученным, издерганным, осунувшимся и почерневшим от непрерывных боев, Крылов очень удивился, когда к нему навстречу вышел генерал – свежий, гладко выбритый и даже румяный, как после хорошего душа. Заметив недоумение в глазах полковника, Петров улыбаясь сказал:

– Успел освежиться. Приспособился, знаете, принимать ванну в железном корыте. Валялось тут от прежних хозяев простое стиральное корыто, ну вот, как позволяет минута, я освежаюсь. Очень помогает, скажу вам, очень!

Понимая, что начальник штаба армии приехал к нему не для праздных разговоров, Петров тут же подвел Крылова к карте и стал докладывать:

– Захватив Ленинталь, противник глубоко вклинился между нашими Тридцать первым и Двести восемьдесят седьмым стрелковыми полками. Меня беспокоит это очень опасное вклинение! Я пытался восстановить положение – и сомкнуть фланги полков на прежних позициях, но это пока не удается. Вклинившийся противник успел закрепиться. Он использовал наши и отрыл новые окопы полного профиля. У него много минометов и сильный автоматический огонь. Пехоты в этом клине не меньше двух полков, и силы противника здесь все время наращиваются. В случае его прорыва к Сухому лиману мой левый фланг, где полк Мухамедьярова, окажется отрезанным. Этот клин чреват очень, очень неприятными последствиями! Я это вижу. Пробовал сделать все что можно, но даже ночные атаки, которые прежде приносили успех, здесь ничего не дают.

Крылов понимал, что Чапаевская дивизия находится в очень трудном положении. В словах Петрова ему послышался намек на то, чтобы ему вернули 3-й полк Чапаевской дивизии, но там, в Восточном секторе, обстановка была не легче.

– Полк вам, Иван Ефимович, мы сейчас вернуть никак не сможем.

– Я об этом и не прошу. Я понимаю.

– Я думаю, мы вам поможем пополнением из маршевых батальонов, ну, и еще из одесситов. Город всегда находит возможность поддержать нас и продолжает присылать людей для пополнения. Только у них нет оружия. Сможете ли вы их вооружить здесь, на месте?

– Конечно. Вы же помните недавнее указание Шапошникова и совет вашего штаба собирать оружие. Мы это практикуем, и у нас есть чем вооружить. Так что, пожалуйста, давайте людей, а оружие у нас найдется. Много и трофейного оружия, им тоже можно пользоваться. Научим стрелять из трофейных румынских винтовок, и будут солдаты бить противника его же оружием. Вот чего мы не можем сами делать, так это боеприпасы и особенно снаряды для артиллерии. Как у вас там, какие прогнозы, не будет ли опять перебоев со снабжением снарядами? А то ведь состояние бывает очень плачевное, когда видишь атакующих, есть пушки, а стрелять нечем.

– Снабжение боеприпасами теперь наладилось. Корабли подвозят их регулярно. Но и вы расходуйте экономно. Делайте упор на батареи береговой артиллерии, у них большой запас снарядов, есть чем поддержать.

Петров попросил позвать начарта. Тут же вошел подполковник Гроссман, коренастый и плотный, с живым, энергичным лицом, быстрыми глазами. Он будто стоял за дверью. Да это могло быть и так, потому что генерал Петров почти с ним не разлучался. Они всюду вместе: артиллерия была той силой, которой командир дивизии мог немедленно реагировать на ход боя и на все его неожиданности.

– Фрол Фалькович, что мы дадим Мухамедьярову сверх двух дивизионов пушечного полка?

– Его будет поддерживать еще дивизион береговой артиллерии капитана Яблонского, товарищ генерал.

– Согласен. Только помните, этот дивизион каждую минуту может понадобиться и для поддержки других частей.

Артиллерийский подвижной дивизион Яблонского был очень своеобразным формированием. Он тоже считался береговой артиллерией. На его вооружении были 76– и 122-миллиметровые орудия на тракторной тяге. Вот эта надежная, тракторная, а не лошадиная тяга позволяла дивизиону быстро маневрировать. И он приносил очень большую пользу в динамичных боях тех дней. Ну а в руках Петрова, столь инициативного командира, такой дивизион был необыкновенно важным средством для осуществления его замыслов.

– Вообще, если бы не артиллерия, мы бы, пожалуй, не удержали своих позиций, – сказал Петров. – Молодцы артиллеристы. И богдановский полк, и береговые батареи, и вот капитан Яблонский, непосредственно с нами участвующий в отражении атак, очень хорошо нам помогают.

С крейсера «Червона Украина» высадились 720 краснофлотцев-добровольцев, они немедленно были брошены в бой. Поступило сообщение, что из Новороссийска морем высланы на кораблях 5 тысяч бойцов маршевого пополнения. Но успеет ли это пополнение? Положение критическое. Враг уже в нескольких километрах от Пересыпи, до передовой можно доехать трамваем. Шло пополнение из 5 тысяч, а 29 августа только ранеными выбыли из строя 1200 защитников Одессы.

Маршевые батальоны успели. Они прибыли утром 30 августа. Их ждали с нетерпением, особенно в Восточном секторе. Но хоть там было и очень трудно, нельзя было отдать все пополнение только туда – во всех секторах было тяжело, да и в дальнейшем везде следовало ожидать нового сильного напора. Поэтому пополнение было роздано и в 95-ю, и в кавалерийскую, и в Чапаевскую дивизии. Оно прибыло очень вовремя, судьбу Одессы решали, можно сказать, часы. Бойцы пополнения оказались хорошо обученными и подготовленными. Кроме всего, это были люди с Большой земли. Их прибытие вселяло уверенность, что Одесса не оторвана, не забыта, что она связана со всей Родиной.

Для улучшения руководства в Восточном секторе командование Одесского оборонительного района решило все части объединить, создав новую дивизию и пополнив ее только что прибывшими войсками. Встал вопрос и о назначении командира дивизии. Комбриг Монахов, возглавлявший до этого сектор, руководил боем неплохо. Но был в распоряжении командования более опытный человек, полковник Г. М. Коченов. Он в Одессе исполнял обязанности начальника гарнизона, раньше он был комендантом Тираспольского укрепленного района. Как и при назначении Ивана Ефимовича Петрова, Коченова вызвали ночью к командарму Софронову, разговор был очень короткий.

– Сможете командовать дивизией в Восточном секторе? – спросил без обиняков Софронов.

– Пока там не дивизия, а некоторые наметки…

– Командовать нормальной дивизией всякий сумеет, – пошутил член Военного совета Воронин. – Ты вот покомандуй такой, какая есть. – И, перестав улыбаться, Воронин уже серьезно добавил: – Нужно создать нечто похожее на укрепрайон. Ну, не по сооружениям, а по стойкости, чтобы не допустить противника к городу. Уже совсем близко до Пересыпи.

В новую дивизию, получившую название 421-я Одесская, вошли 26-й пограничный полк, 1-й морской полк и 54-й Разинский из состава Чапаевской дивизии. Надежды Петрова вернуть Разинский полк в свою дивизию тем самым теперь уже совсем откладывались на неопределенное время. Но Иван Ефимович в такой обстановке даже и не заикался о возвращении полка в состав дивизии. Он понимал, как сейчас было трудно в Восточном секторе.

Противник, неся большие потери, тем не менее все настойчивее стремился взять Одессу. Он не только наращивал силы, но искал новые формы боя. В начале сентября, стараясь избежать прицельного обстрела нашей артиллерией, противник тоже стал применять ночные атаки. И добился этими атаками некоторых успехов. Он приблизился к городу еще на несколько километров. Дивизия Петрова пыталась с помощью соседей контратаковать вклинившегося врага. Но подразделения были уже совсем малочисленны, и контратаки успеха не имели.

Создалась реальная угроза городу. И отвратить ее было нечем. Сил у защитников Одессы не оставалось. О тяжелом положении командование Одесского оборонительного района доложило в Ставку и Военному совету фронта.

 

Сентябрь 1941 года

На рассвете 7 сентября в Одессу на лидере «Харьков» в сопровождении эсминца «Дзержинский» прибыл командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Как только «Харьков» приблизился к порту, батареи противника тут же открыли по нему огонь. Предвидя это, командование Одесского оборонительного района выслало торпедные катера, которые поставили дымовую завесу и помогли «Харькову» подойти к причалу. На палубе лидера лежали ящики с боеприпасами и оружием. Пройдя между ними, вице-адмирал Октябрьский поздоровался со встретившим его контр-адмиралом Жуковым и сказал:

– Да, жарким салютом встречаете. Ну, как дела?

– Как видите, – сдержанно ответил Жуков.

В тот же день состоялось заседание Военного совета Одесского оборонительного района, на котором было тщательно обсуждено и взвешено все, что можно предпринять для удержания Одессы. Адмирал Октябрьский рассказал о тяжелой обстановке на юге, о том, что гитлеровцам удалось форсировать Днепр в районе Берислава и Каховки, направить удар на Перекопский перешеек. На повестку дня встала судьба Крыма. В этой обстановке значение Одессы очень велико. Она оттягивала на себя большое количество войск противника и закрывала для него побережье Черного моря. Ведя здесь бои, Приморская армия защищала не только Одессу, но и весь Крым и весь юг страны.

Ночью командующий флотом Ф. С. Октябрьский и вице-адмирал Г. И. Левченко ушли из Одессы на лидере «Харьков». Они увидели обстановку своими глазами и обещали всяческую поддержку Одесскому оборонительному району. А положение в секторах все ухудшалось, и не было уже сил сдерживать напор противника. Командование ООР вынуждено было дать еще одну телеграмму в Ставку:

«Батареи противника интенсивно обстреливают Одессу. За последние 10 дней ООР имел только ранеными, размещенными в госпиталях, 12 тысяч… Местные людские ресурсы исчерпаны. Прибывшие маршевые батальоны пополняют только убыль. Имеем большие потери людей, особенно в командном составе. В связи с этим снижается боеспособность. Имеем потери в боевой технике. Имеющимися силами ООР не в состоянии отбросить противника от Одессы. Для решения этой задачи – оттеснить врага и держать город и порт вне артиллерийского обстрела – срочно нужна хорошо вооруженная дивизия».

Эта телеграмма полностью отражает и состояние дивизии генерала Петрова. 12 сентября противник, наступая в направлении Ленинталя, пытался расширить прорыв и выйти в район Сухого лимана. В батальоне стрелковых полков Чапаевской дивизии по 50 человек. Все, кто был до этого в тылу, вышли в первые траншеи, в том числе и штабы частей. Генерал Петров, установив на «пикап» два пулемета, то и дело сам вынужден был кидаться на участки намечающегося прорыва. Положение уже казалось безвыходным.

На исходе 13 сентября Петров доложил командарму о том, что его левофланговый 31-й полк под угрозой окружения. Командарм долго молчал и потом спросил:

– Что вы предлагаете?

– Надо чем-то поступиться. Прошу вашего разрешения отвести левый фланг на рубеж Сухого лимана. Сократится ширина фронта, и я его смогу еще некоторое время удерживать. Будет более эффективным огонь не только поддерживающей меня артиллерии, но и береговых батарей.

Софронов, не возражая, а как бы размышляя вслух, сказал:

– Но это значит, что противник будет постоянно держать под огнем город и с южной стороны. Это значит, что днем корабли не смогут входить в Одесский порт, потому что он будет и в сфере наблюдения, и в сфере досягаемости артиллерии противника. И вообще враг окажется еще ближе к городу…

Но все же генерал Софронов согласился с предложением Ивана Ефимовича, и 14 сентября, сокращая фронт и извлекая из этого еще какую-то возможность удерживать врага, Петров отвел левый фланг на рубеж Сухого лимана.

На следующий день из Москвы поступила телеграмма, которая имела очень большое значение для защитников Одессы. В ней говорилось:

«Передайте просьбу Ставки Верховного Командования бойцам и командирам, защищающим Одессу, продержаться 6–7 дней, в течение которых они получат подмогу в виде авиации и вооруженного пополнения. И. Сталин».

Иван Ефимович и комиссар дивизии бригадный комиссар А. С. Степанов довели содержание этой телеграммы до всех командиров и бойцов. Они обращали их внимание, что Ставка высоко оценивает стойкость защитников города и, понимая, что у них уже нет сил сдерживать натиск во много раз превосходящего врага, не приказывает, а просит! Просит защитников города сделать невозможное – продержаться еще хотя бы неделю. Помощь идет. Ставка обещала, значит, эта помощь будет!

Именно эта форма – просьба, а не приказ – оказала на людей огромное воздействие. Она прибавила сил. Людям хотелось оправдать веру Верховного Главнокомандования. И они совершили невозможное. Они выстояли эту неделю на тех же рубежах и удержали врага, как просила Ставка!

Как было трудно и как, несмотря ни на что, был высок боевой дух защитников Одессы, хочется проиллюстрировать еще одним отрывком из воспоминаний Ф. С. Блинова:

« – Соскучился по своему комдиву? – Голос капитана Харлашкина вроде бы веселый.

Я насторожился: почему представитель штаба армии заговорил о генерале Петрове? С Иваном Ефимовичем мы расстались дней десять назад, он командовал уже не нашей дивизией, а 25-й Чапаевской. Но одновременно ему были подчинены все войска Южного сектора, в том числе и кавдивизия. А командиром нашей дивизии назначили полковника Новикова – командира одного из полков 95-й Молдавской дивизии.

– Скоро увидишься с генералом Петровым! – подтверждая мою догадку, продолжал Харлашкин. – Я видел у полковника Крылова приказ – Пятому кавполку идти на помощь 25-й Чапаевской дивизии.

Вскоре действительно пришел приказ.

Совхоз Ульяновка, куда нам приказали прибыть, расположен между Большим Фонтаном и Люстдорфом (ныне – Черноморск). Часто бывал я здесь до войны с женой и дочками, мы выбирали красивое, живописное местечко и с наслаждением «пляжились», как говорят в Одессе. Но сейчас я оцениваю эти места с точки зрения пригодности к действиям кавалерии. Плохо, очень плохо. Причерноморская степь ровная, открытая. Где укрыть лошадей? Даже лесопосадок тут нет, в которых можно спрятаться, как в Лузановке.

На баштанах, во фруктовых садах полно сочных, сладких кавунов, яблок, груш, винограда. Но нас это не радует – среди яблок и арбузов конницу не спрячешь.

Я волнуюсь. Втайне надеюсь, что нас встретит Иван Ефимович Петров. Кадровый кавалерист, он очень любил наш полк. Я чувствовал: если будет хоть малейшая возможность, генерал встретит нас. Для полка это будет большой радостью – кавалеристы тоже любили генерала Петрова.

Так и есть – возле совхоза, поставив ногу на подножку своего знаменитого «пикапа», стоял наш бывший комдив. Иван Ефимович был сдержан, но с каким удовольствием смотрел он на кавалеристов!

– Товарищ генерал! 5-й кавалерийский полк прибыл для выполнения боевого задания.

– Полк, говоришь?

Генерал помрачнел. Назвать полком отряд, который стоял перед генералом, можно было с большой долей воображения: жестокие бои вывели из строя большинство командиров взводов и эскадронов, больше половины бойцов.

– Тяжело. Но будет еще тяжелее. Вот, видишь? Прямая дорога на Одессу! – генерал взмахнул рукой. – Семь километров от Татарки и Дальника. На днях две новые пехотные дивизии появились против нас – 5-я и 21-я. От наших 1-го и 3-го полков почти ничего не осталось – остатки влились в 25-ю Чапаевскую. Противник нацелился на Дальних и Татарку, с юга – на Сухой лиман, чтобы обстреливать отсюда город. Пленных захватили – Антонеску рвет и мечет: взять Одессу к 3 сентября! – На суровом лице генерала появилось подобие улыбки: – Это он уже десятый срок назначает. Вот смотри… – Иван Ефимович развернул карту. – Здесь, справа, у тебя 287-й полк чапаевцев. Они дерутся за Дальник на дороге Беляевка – Одесса, на хуторах Фрейденталъ и Красный Переселенец. Отряды 3-го и 7-го кавполков отступили от Ленинталя и теперь стоят перед самым Дальником. Фашисты уже стреляют из района Сухого лимана по Одессе из пушек. Ты видел, что делается в городе?

Да, я видел. При свете пожаров (проезжали мы Одессу, как обычно, ночью) больно было смотреть на истерзанный бомбами и снарядами город. Пожары, пожары – в городе светло, как днем, никакая светомаскировка не нужна. И если раньше одесситы страдали от бомб, то теперь фашисты с близкого расстояния методически разрушают дома из орудий.

Я внимательно слушал генерала. Его осунувшееся лицо подергивалось чаще, чем обычно. Если даже генерал Петров, который, по-моему, мог 24 часа в сутки не спать и быть свежим, так выглядел – дела наши тут не блестящи.

– И пополнения почти нет, – поморщился генерал. – Все, кто мог держать оружие, ушли из города на фронт. А морем с Большой земли кораблям очень трудно прорваться… – Иван Ефимович на мгновение задумался. – Новая дивизия появилась. В деле она еще, правда, не была, но авиаторы засекли ее в районе Беляевки. Пленные говорят: два полка 1-й румынской кавдивизии.

На следующий день я, конечно, сообщил своим товарищам эту новость. Кавалеристы приводили в порядок свои клинки – чистили, точили. Ох, как хотелось нам встретиться в открытом бою с румынской конницей!..»

Затем несколько дней шли тяжелые бои, доходившие до рукопашных схваток. Пришел день, когда конники показали себя и в конном строю. Продолжим рассказ Блинова:

«Мы отбили у фашистов потерянные 800 метров. Не успели отдышаться – зовет к телефону генерал Петров:

– Ну как?

– Все в порядке, товарищ генерал! Положение восстановлено.

– А Ленинталь?

Хутор Ленинталь нас измучил. Он клинком врезался в наши позиции. Что мы только не делали, чтобы забрать его обратно. Но силенок не хватало. А начальство все время нажимало. И сейчас генерал Петров вспомнил об этом клине – и, может быть, сам того не желая, уколол меня своим напоминанием. А нам не до жиру, как говорится, быть бы живу. Хорошо хоть эти 800 метров вернули. Людей в полку все меньше и меньше. Но я не докладываю генералу о положении – бесполезно. Ведь он сам все хорошо знает.

И все-таки генерал требует взять Ленинталь – слишком опасные позиции здесь у фашистов.

Чуть помолчав, Петров говорит:

– Хорошо, сам приеду.

Назавтра к скирде соломы, возле которой был мой КП, подъехал «пикап». Из машины вылез Иван Ефимович. Вид у него был очень утомленный. Отрывисто и коротко он сказал:

– Принимай пополнение. Последние остатки наскребли.

Подозвав старшину Ячунского, генерал что-то написал на листке из блокнота и, отдавая ему, сказал:

– Люди в-о-о-он в той посадке!

Через час я уже распределял бойцов по эскадронам. Правда, многие признались, что даже не держали в руках винтовку. Но были и кадровые солдаты, такие, кто уже нюхал порох.

Перед отъездом генерал отозвал меня в сторону. Помолчав, он сказал негромко:

– Очень трудно. Понимаю все. – И добавил: – Но отступать нельзя. Верховный Главнокомандующий просит держаться.

Петров показал мне телеграмму за подписью Сталина: «Ставка просит!» Меня до глубины души тронули эти слова. Иван Ефимович понимал мое состояние. Без лишних слов сказал:

– Доведите содержание этой телеграммы до каждого бойца!

…Петров приехал к ночи 18 сентября. Из «пикапа» не вылез, позвал меня в машину.

– Вот и твоим клинкам работа нашлась. Дождался, кавалерист! Румыны кавалерию пустили.

– Знаю, Иван Ефимович.

– Разведка?

– Да.

Два часа назад Махмудов с разведчиками обнаружили румынскую конницу. Разведчики насчитали около 500 сабель. Фашисты все-таки использовали ленинтальский клин между нашими стыками, недаром так тревожился из-за него Петров. Именно с этого клина в сумерках, маскируясь в высокой кукурузе, румынская кавалерия южнее Дольника просочилась к Татарке.

Когда Махмудов доложил мне об этом, в первое мгновение я хотел сразу поднять людей в седла – и вдогонку. Но удержался и позвонил генералу Петрову. Мне ответили, что он где-то на передовой. Промедление в этой обстановке грозило катастрофой. Я уже решил отдавать команду, но тут приехал Петров.

– Правильно сделал, что не полез ночью, они ловушку устроили. Во всяком случае сейчас, – Петров посмотрел на часы, – они в Татарке, остановились на ночевку, дальше идти побоялись. Что будем делать?

Таков был Иван Ефимович. Горячий, порывистый, он тем не менее в самые отчаянные минуты сохранял ясную голову и, хотя наверняка уже имел собственное мнение, всегда советовался с подчиненными.

– Думаю так, товарищ генерал. Атакуем их в Татарке перед самым рассветом в конном строю. Впереди – 3-й эскадрон, за ним – 2-й и 1-й…

– Согласен. Ворвешься в Татарку отсюда, с юга, и со стороны Одессы. А с запада дорогу из Татарки на Дольник оседлают 31-й Чапаевский полк и пешие кавалеристы 7-го кавполка…

И вот я должен дать команду: «Шашки к бою!» Последнее мгновение перед атакой. Нет, мы не всех, конечно, посадили в седло. Из пополнения мало кто имел дело с лошадьми. Настоящих кавалеристов в полку очень мало осталось – около 150 сабель. Они все передо мной, сидят в седлах. Я понимаю их. Через минуту-другую начнется жаркий бой, и не вернутся назад многие из нас, и лошади прибегут без всадников и будут тоскливо ржать, но это будет чуть позже, а пока мы все вдыхаем предутренний прохладный туман.

– Шашки к бо-о-о-о-ю!

Не узнаю свой голос. Команду подхватывают по эскадронам. С места срываемся галопом. Время, которое только что в предутренней вязкой тишине, казалось, совсем остановилось, теперь летит с бешеной быстротой. Мчусь, и все мне видится: справа от меня скачет Ваня Котенков, слева – Иван Бабенко, дальше – Ваня Петренко. Но нет их уже с нами…

С юга в Татарку ведут неглубокие овраги. По ним мы врываемся в село. В Татарке – одна широкая улица, вдоль которой стоят хаты. Это – дорога, на Одессу. У плетней во дворах – неоседланные кони, их много. Третий эскадрон (впереди – Гнатовский и Осипов с перевязанной рукой) первым врывается в село. Всадники молнией проносятся по улице, в каждую хату и во двор летят гранаты. Из хат выбегают полуодетые солдаты и натыкаются на первый и второй эскадроны. Идет рубка. Пригодились клинки, любовно сбереженные буденовцами! Врагов, сумевших спастись от наших сабель, встретили в окопах чапаевцы, а окончательный разгром прорвавшейся кавалерии довершила артиллерия.

Не посрамили буденновской славы кавалеристы нашего кавполка!»

Верховное Командование выполнило свое обещание. Выделена свежая, полностью укомплектованная, хорошо подготовленная 157-я стрелковая дивизия, которая, погрузившись на корабли в Новороссийске, была переброшена в Одессу.

После тщательной подготовки и разработки наступательной операции 22 сентября утром нанесен удар в Восточном секторе с целью вернуть оставленные ранее позиции в районе сел Дофиновка и Александровка и лишить противника возможности обстреливать город и порт со стороны Большого Аджалыкского лимана. Правее наступала 421-я стрелковая дивизия, недавно сформированная в Восточном секторе, она должна была содействовать и развивать успех.

В 3.00, за несколько часов до контрудара, 157-я дивизия и части Южного сектора генерала Петрова перешли в контратаку между Дальником и Сухим лиманом. Тем самым они стремились отвлечь внимание противника, сковать здесь, в Южном секторе, его части, а может быть, привлечь и его резервы, что и удалось, как показали последующие бои.

3-й морской полк высадился десантом в районе Григорьевки и по тылам противника шел в направлении Александровки и Чебановки навстречу наступающим. Действиями в тылу этот морской полк очень помог частям, наступавшим с фронта. Его организовал штаб Черноморского флота. Силы были выделены из Севастополя. Командовал десантом контр-адмирал Владимирский Л. А., а после его ранения контр-адмирал Горшков С. Г.

К концу дня 157-я и 421-я дивизии выполнили задачи, потеснив противника больше чем на десять километров.

Выполняя обещание о помощи осажденной Одессе, Верховное Главнокомандование прислало не только дивизию и маршевые роты. 23 сентября из Новороссийска пришел транспорт «Чапаев». Он доставил в Одессу новое секретное оружие, о котором раньше здесь никто ничего не знал и не слышал. Было принято решение пробу нового оружия на юге произвести в секторе генерала Петрова. «Катюши», как их уже тогда называли, были скрытно выдвинуты на огневую позицию и тщательно охранялись. Посмотреть, как будет действовать новое оружие, на НП генерала Петрова прибыли члены Военного совета ООР во главе с контр-адмиралом Жуковым.

Все приготовления были проделаны ночью. На рассвете части противника пошли в наступление. Петров выждал, пока стали четко видны цели, и сказал начальнику артиллерии армии полковнику Рыжи:

– Наверное, пора, Николай Кирьякович. Рыжи тут же скомандовал:

– Гвардейцы, огонь!

В тылу наших войск послышалось какое-то шипение, повизгивание, шарканье, взвились клубы дыма, из этого дыма вылетели огненные ракеты и понеслись в сторону атакующих. Ракеты точно накрыли противника и стали рваться с ослепительными огненными вспышками, с сильным грохотом. Когда дым рассеялся, вдали были видны только некоторые уцелевшие солдаты, убегавшие в тыл.

Так в сентябре 1941 года на участке дивизии генерала Петрова было применено на юге реактивное оружие, которое впервые «заговорило» в июле под Оршей и которому суждено было породить новую эру в военной теории и практике.

24 сентября 1941 года Совинформбюро сообщило:

«В результате успешно проведенной операции наших войск под Одессой румыны понесли серьезные потери людьми и вооружением. Общие потери румын убитыми, ранеными и пленными составляют не менее 5–6 тысяч солдат и офицеров, из них убитыми – 2 тысячи человек. По неполным данным, наши части захватили 33 орудия разных калибров, из них несколько тяжелых дальнобойных, 6 танков, 2 тысячи винтовок, 110 пулеметов, 30 минометов, 130 автоматов, 4 тысячи снарядов, 15 тысяч мин, большое количество ящиков с винтовками и гранатами».

Это был действительно большой успех, большая победа по масштабам боев здесь, на юге.

Командарм Софронов сказал, что теперь силами частей генерала Петрова и той же 157-й дивизии, которая будет переброшена в его сектор, надо нанести еще один контрудар. Этот удар должен получиться еще сильнее, потому что прибыли ранее отставшие 422-й гаубичный артиллерийский полк 157-й дивизии и ее же 141-й разведбатальон, в котором было 15 настоящих танков. Кроме того, на пополнение Приморской армии поступило 36 маршевых рот.

Генерал Петров со своим штабом, со своими верными помощниками день и ночь готовил этот контрудар, до мелочей отрабатывая взаимодействия частей и подразделений, чтобы быть уверенным в успешности общих действий, чтобы этот удар получился как можно более мощным и нанес противнику решающее поражение в Южном секторе. Генерал Петров предвидел еще и эффект от нового оружия – дивизион «катюш» должен был помогать ему в период артподготовки.

Все приготовления были закончены, войска находились в полной готовности для нанесения удара, который был назначен на 2 октября. Но 1 октября в Одессу прибыл из Севастополя за наркома Военно-Морского Флота вице-адмирал Гордей Иванович Левченко. Он привез информацию о событиях на других фронтах и приказ Ставки, который переворачивал всю жизнь защитников Одессы, как говорится, вверх дном.

 

Октябрь 1941 года

Чтобы читателю была понятна эта сложная и крутая перемена, лучше всего привести здесь рассказ самого Гордея Ивановича Левченко.

В дни, когда писалась эта глава, я не раз звонил по телефону Гордею Ивановичу – хотелось услышать от него какие-то дополнительные детали, подробности происшедшего. Но Гордей Иванович, к сожалению, был очень болен и не мог со мной побеседовать. Сейчас его уже нет в живых. Поэтому привожу здесь документ, который он привез в Одессу, и разговор на заседании Военного совета ООР 1 октября 1941 года, описанный адмиралом И. Азаровым в его книге «Осажденная Одесса».

Из директивы Ставки Верховного Главнокомандования об эвакуации Одессы:

«…В связи с угрозой потери Крымского полуострова, представляющего главную базу Черноморского флота, и ввиду того, что в настоящее время армия не в состоянии одновременно оборонять Крымский полуостров и Одесский оборонительный район, Ставка Верховного Главнокомандования решила эвакуировать ООР и за счет его войск усилить оборону Крымского полуострова.

Ставка приказывает:

1. Храбро, честно выполнившим свою задачу бойцам и командирам ООР в кратчайший срок эвакуироваться из Одесского района на Крымский полуостров.

2. Командующему 51-й Отдельной армией бросить все силы армии для удержания Сиваша, Арабатской стрелки, Чонгарского перешейка, южного берега Сиваша и Ишуньских позиций до прибытия войск из ООР.

3. Командующему Черноморским флотом приступить к переброске из Одессы войск, материальной части и имущества в порты Крыма: Севастополь, Ялту и Феодосию, используя по своему усмотрению и другие удобные пункты высадки.

4. Командующему ЧФ и командующему ООР составить план вывода войск из боя, их прикрытия при переброске, при этом особое внимание обратить на упорное удержание обоих флангов обороны до окончания эвакуации.

5. Командующему. ООР все не могущее быть эвакуированным: вооружение, имущество и заводы, связь и рации – обязательно уничтожить, выделив ответственных за это лиц.

6. По высадке в Крыму войсковые части ООР подчинить командующему 51-й армией…»

Читавший директиву контр-адмирал Жуков после довольно значительной паузы обратился к присутствующим:

– Я думаю, обсуждать и обмениваться мнениями будем после выступления Гордея Ивановича.

Вице-адмирал Левченко был краток.

– Части Пятьдесят первой армии под натиском противника отошли на рубеж села Ишунь, – сказал он. – По существу, там нет надежных оборонительных сооружений, и угроза захвата Крыма противником становится реальной. С потерей Крыма мы можем потерять и Одессу, так как питать Одессу с Кавказа, если враг захватит крымские аэродромы, будет почти невозможно. Военный совет флота доложил о сложившейся обстановке в Ставку Верховного Главнокомандования и внес свои предложения. Пока борьба за Крым идет на Перекопе, есть возможность организованно вывести войска из Одессы и усилить ими оборону Крыма. Как доложил Военный совет флота в Ставку, потеря Одессы, если Крым нам удастся удержать, меньшее зло. Предложение Военного совета флота об эвакуации Одессы и переброске войск в Крым Ставкой Верховного Главнокомандования принято. Теперь наша задача – решить, как наилучшим образом выполнить директиву Ставки.

– А не слишком ли торопятся товарищи с нашей эвакуацией? – тихо спросил Жуков.

– Но, видимо, с потерей Крыма утрачивается смысл удерживать Одессу, – возразил Воронин.

– Угроза потери Крыма не есть еще сама потеря, – сказал Колыбанов, секретарь Одесского обкома партии и член Военного совета. – Над Одессой не раз нависала угроза захвата, а ведь держимся… Может быть, удержим и Крым?.. Мы ведь убедили всех, что Одессу не сдадим, что Одесса есть, была и будет советской. И вдруг – самим уходить… Дела-то наши здесь пошли на улучшение… Тут надо все взвесить… Может быть, и в самом деле эвакуация решена поспешно?

Да, обидно было уходить из Одессы в канун подготовленного наступления, сильными, выстоявшими, обогащенными опытом. Уходить из города, за который пролито столько крови. Одесса жила мыслью, что вот-вот наша армия погонит врага. И вдруг надо покидать ее самим… С этим трудно было примириться.

Вице-адмирал Азаров спросил Гордея Ивановича:

– Вы были в Крыму последние дни. Неужели там настолько безнадежная обстановка? Неужели потеря Крыма неотвратима?

– Да, обстановка в Крыму тяжелая. Я был на Перекопе, был в районе Ишуни. И должен прямо сказать: с теми силами, которые есть в Крыму, надежды удержаться на Ишуньских позициях нет. А потеря Крыма повлечет за собой и потерю Одессы. Морские коммуникации будут под постоянными ударами авиации противника. Он незамедлительно посадит свою авиацию на аэродромы Крыма. Вся трагедия в том, что там нет сил, которые могли бы сдержать противника. Пятьдесят первая армия не в состоянии… Для того чтобы вы яснее поняли обстановку, могу вам сообщить следующее: Военный совет флота доложил в Ставку, что положение Пятьдесят первой армии очень тяжелое, войска уже отходят к Ишуни, где нет надежных оборонительных сооружений. Усилить войска можно только за счет Одессы. По-моему, решение Ставки единственно правильное.

Разработку плана вывода войск из секторов и постепенной эвакуации из Одессы решили возложить на генерал-лейтенанта Софронова, ежесуточный план эвакуации утверждать Военным советом; начать эвакуацию 1 октября.

Командующий Приморской армией решил все-таки нанести подготовленный контрудар в секторе Петрова. Но теперь этот удар имел уже другой смысл. Если раньше предполагалось отогнать противника на юге подальше от Одессы, чтобы лишить его возможности обстреливать порт и город, то теперь этот удар должен был прикрыть эвакуацию войск из Одессы. Он должен был дезориентировать противника и дать возможность вывести части для погрузки на корабли.

Но и сил, конечно, в этом контрударе уже участвовало меньше. 157-ю дивизию Томилова как самую боеспособную решено было эвакуировать первой, чтобы она побыстрее могла помогать там, в Крыму. Из нее оставляли генералу Петрову только один 384-й полк под командованием полковника П. А. Соцкова.

Командарм отдавал приказ об этом рискованном наступлении Ивану Ефимовичу на своем командном пункте. Этот день был для всех очень тяжелым. Такой неожиданный поворот событий! Никак еще не укладывалась в сознании мысль о необходимости оставить Одессу, которую так упорно защищали и могли бы еще защищать долго. Предстоящий контрудар тоже был делом очень и очень непростым: войска могли увязнуть в боях и не оторваться для эвакуации, противник мог помешать этому отрыву, ведь его силы превосходили наши во много раз.

Когда Иван Ефимович приехал на командный пункт армии, тут произошло еще одно трагическое событие. Георгий Павлович Софронов получил телеграмму, в которой сообщалось, что под Москвой погиб его старший сын. Георгий Павлович держался мужественно. Он даже обещал к утру, к началу наступления, быть на КП у Ивана Ефимовича. Однако выполнить это обещание генералу Софронову не удалось. Слишком велики оказались беды, свалившиеся на него в этот день. Ночью командарму стало плохо, последовали один за другим сердечные приступы, и все это завершилось инфарктом.

Утром 2 октября после двадцатиминутной артподготовки и сокрушительного залпа «катюш» Чапаевская дивизия с полком из 157-й дивизии перешла в наступление. Оно развивалось успешно. Очень лихо действовали в этом наступлении танкисты. Старший лейтенант Юдин, командовавший батальоном самодельных танков на бронированных тракторах, вырвался далеко вперед и гнал отступающего противника до тех пор, пока совсем не оторвался от пехоты. Конечно же на таких «танках» было опасно далеко отходить от прикрывающих их стрелковых подразделений. Чтобы не попасть в беду, Юдин вынужден был вернуться к своим частям. Но он пришел не пустой. Разогнав расчеты орудий и подавив пехоту, танкисты взяли на буксир двадцать четыре орудия различных калибров и приволокли их в качестве трофея в расположение своих войск.

Иван Ефимович и радовался и сокрушался:

– Эх, если бы не ослабили наш удар, мы бы отогнали их от Одессы километров на тридцать. Жаль, что в последний момент пришлось уйти многим из тех, кто должен был участвовать в этом контрударе. Ну ничего, мы и так хорошо их проучили!

После выполнения ближайшей задачи, когда образовались разрывы между частями – кое-кто отстал, кое-кто вырвался вперед, – генерал Петров приостановил наступление и стал наводить порядок для дальнейшего продвижения. Но силы были очень неравные. Надо не забывать, что 25-я дивизия наступала на противника, имеющего большое численное превосходство. Опомнившись после первого ошеломляющего удара, противник оказал упорное сопротивление, а позже перешел к активным действиям.

Но чапаевцы прочно удерживали достигнутые рубежи и ни на шаг не отступили.

 

Назначен командармом

Ввиду тяжелой болезни генерал-лейтенанта Софронова Военный совет принял решение о назначении командующим Приморской армией генерал-майора Петрова. 5 октября он приступил к исполнению этой новой ответственной должности. Именно с этих дней начинается деятельность Петрова, которая уже приближается к полководческой.

Став командующим Приморской армией, Петров получал не только ее войска и более широкие оперативные масштабы руководства, он обретал и более крупные силы противника, и более высокого «оппонента» в лице их командующего.

В нашей литературе немало книг, написанных самими полководцами или об их деятельности. К сожалению, о военачальниках противника мы писали мало, а если они и попадали в поле зрения, вернее описания, то чаще всего изображались в пренебрежительном и даже карикатурном свете. Мне кажется это неправильным, серьезный разговор о войне требует соответствующего серьезного и объективного отношения к противнику и его генералитету.

В районе Одессы действовала 4-я румынская армия. Ее командующий Чепуркэ Г. Николае не всегда самостоятельно планировал боевые операции. Это осуществлял генерал Антонеску, поскольку одесское направление в 1941 году было для румынской армии главным. Что же представляет из себя Антонеску с военной точки зрения? Он был конечно же не тот легковесный, почти опереточный генерал, каким его описывали газеты военного времени. В драке, как известно, соперники могут и накричать друг на друга, и наговорить грубостей и оскорблений. Драка есть драка. Но исторический анализ требует объективности, спокойной оценки людей и их действий.

Ион Антонеску родился в 1882 году – следовательно, во время боев под Одессой было ему пятьдесят девять лет. Антонеску был типичным военным, крепкий, подтянутый, с внешностью внушительной – выше среднего роста, виски седые, твердый взгляд. Конечно же он обладал волевым характером и определенной гибкостью ума, что и привело его на вершину власти в государстве. Неспроста короли – и старый и молодой – не только слушались, но и побаивались его.

Ион Антонеску был выходцем из семьи, несколько поколений которой носили военную форму. В 1902 году он поступил в кавалерийское училище и в июле 1904 года был выпущен младшим лейтенантом. В 1907 году участвовал в карательных экспедициях против восставших крестьян в Молдавии. Каратели сожгли много сел и расстреляли более 11 тысяч крестьян. Направленность его деятельности, как видим, определилась рано.

К началу первой империалистической войны Антонеску был капитаном, служил в штабе румынской армии. В 1919 году участвовал в военной интервенции против Венгерской Советской республики. Четыре года был начальником военного училища. Написал несколько трудов о стратегии и тактике на опыте первой мировой войны. Назначался военным атташе в разные страны. В 1933 году был начальником генерального штаба. В 1937 году в правительстве Гоги-кузы стал министром национальной обороны. Антонеску был близок к фашистской организации «Железная гвардия» и не скрывал этого. Когда судили одного из главарей румынских фашистов, Кодряну, и судья спросил Антонеску, который был свидетелем: «Может ли быть Кодряну предателем?» – Антонеску подошел к Кодряну и, пожав ему руку, сказал: «Я бы никогда не пожал руку предателю!» Этот эффектный жест, это демонстративное «благородство» показывают, насколько Антонеску был уверен в своем положении. Король Михай был молод, и Антонеску, обладая реальной силой в стране – армией, государственным аппаратом, фактически оттеснил короля на второй план и вершил все дела самостоятельно. Указы, составленные им, король послушно подписывал. Так, в сентябре 1940 года Михай подписал указ, которым отменялась конституция, распускался парламент, а «господин генерал Ион Антонеску уполномочен руководить государством».

Конечно же этому предшествовала сложная борьба различных партий и сил как внутри Румынии, так и за ее пределами. Этот указ подводил итог и, по сути дела, узаконил военно-фашистскую диктатуру. В новое правительство вошел и фюрер румынских фашистов – железногвардейцев – Хориа Сима. Между Антонеску, Симой и Гитлером были далеко не простые отношения. Гитлер, как и в других странах Европы, используя свою «пятую колонну», приводил к власти местных фашистов. Так же намеревался он поступить и в Румынии, главарь железногвардейцев Сима был верным и надежным сообщником гитлеровцев. Письмо, написанное 5 декабря 1940 года Гиммлером, начиналось словами: «Глубокоуважаемый партайгеноссе Хориа Сима!..» Дальше шел деловой разговор, не оставляющий никаких сомнений насчет того, кому служит Сима.

Передо мной фотография тех лет. Как много может сказать даже одно мгновение, запечатленное на снимке! Вот хотя бы это.

Антонеску и Сима стоят рядом. Они одеты в форму штурмовиков – коричневые рубашки без знаков различия, армейские широкие ремни с портупеей. Сима небольшого роста, со впалой грудью, черные волосы гладко зачесаны назад, он похож на Геббельса. Антонеску временно сменил свой пышный генеральский мундир на коричневую форму – чего не сделаешь, когда идет борьба за власть! За этими двумя лидерами высятся огромные, выше их на голову, фигуры гитлеровских генералов. Не придумаешь более наглядной иллюстрации к политической ситуации в стране! Антонеску отвернулся от Симы, смотрит вбок. И в этой позе тоже большой смысл. Дело в том, что Антонеску, блокируясь с железногвардейцами, вовсе не собирался уступать им власть! Он готов был сам взять на себя роль фюрера. Это понял Гитлер. Ему прежде всего нужна была румынская нефть, без которой замерли бы его танковые и авиационные армады. Гитлеру некогда было ждать, пока один из этих лидеров сожрет другого. К тому же борьба главарей вызовет столкновение партий, стоящих за ними, в стране начнутся беспорядки, а у Гитлера к войне все готово. Поняв намерения Антонеску, ощущая его силу как деятеля, за которым идет армия, да и просто видя в нем волевую личность, не привыкшую с кем-либо делить власть. Гитлер пожертвовал своим единомышленником Симой и стал сотрудничать с Антонеску. «Благородный» генерал Антонеску подавил тех, которые не хотели ему подчиняться, и сам фактически стал фюрером в стране и верным прислужником Гитлера. Что же касается Симы, то гитлеровцы вывезли его в Австрию, «интернировали» под городком Винер Нойштадт и содержали его как угрозу для Антонеску: как только тот начинал «своевольничать», ему напоминали о Симе – готовом дублере.

23 ноября 1940 года Румыния официально присоединилась к Берлинскому пакту о военном союзе, или, как тогда его называли, «ось Берлин – Рим – Токио». На территории Румынии началась подготовка плацдарма к нападению на Советский Союз – строились аэродромы, переоборудовались порты, прокладывались вторые колеи железных дорог. Гитлер посвятил Антонеску в план «Барбаросса», Вот передо мной еще фотография – Гитлер и Антонеску склонились над картой, и фюрер вдохновенно излагает ему свои стратегические планы. Антонеску 22 июня 1941 года без колебаний произнес роковые слова: «Приказываю перейти Прут!» Этот приказ был опубликован во всех газетах, а восход солнца в то утро было велено встретить колокольным звоном и молебном в честь грядущей победы.

Вот такой генерал противостоял теперь Петрову, а точнее – командованию Одесского оборонительного района.

 

План эвакуации

В Приморской армии назначение генерала Петрова командармом было воспринято так (вспоминает Крылов):

«Отношения с новым командующим сразу установились простые и ясные. К Ивану Ефимовичу я давно уже испытывал не просто уважение, но и глубокую симпатию. И радовался, ощущая дружеское расположение с его стороны. Это отнюдь не мешало ему быть чрезвычайно требовательным. Чуждый всякого дипломатничания, прямой и естественный во всем, Петров умел говорить правду-матку в глаза и старшим и младшим. Можно было и с ним быть совершенно откровенным.

Подвижному по натуре Ивану Ефимовичу не сиделось на КП, и он находил возможность почти каждый день вырываться то в одну, то в другую дивизию. Впрочем, не только в характере Петрова было дело. После того как мы вывели из боя часть сил, обстановка на одесских рубежах снова становилась более напряженной, чреватой всякими осложнениями, и командарм считал необходимым лично бывать на переднем крае».

6 октября поздно вечером контр-адмирал Жуков собрал командиров и комиссаров дивизий и отдельных частей и сообщил им о порядке эвакуации.

По поводу плана эвакуации было много споров не только в период его разработки и утверждения, но и позднее, уже после войны, – в литературе и в разговорах.

Дело в том, что существовало два плана – тот, который успел до болезни разработать Софронов, и тот, который осуществил Петров. Споры сводились не только к тому, какой вариант лучше, но и кто автор блестяще осуществленного плана эвакуации.

Как говорят военные – правильно то решение, которое приводит к победе. Оба плана эвакуации были правильные – каждый в своей обстановке, при существовавшей на тот момент обеспеченности морским транспортом, что было очень важно в этом деле. Генералу Софронову предоставлялись корабли для последовательной перевозки дивизии, и он так и предлагал, загружая по 5–6 транспортов в ночь, постепенно вывезти войска из Одессы.

…Любопытные сюрпризы преподносит жизнь. Один из них ждал меня, когда рукопись этой книги послали для ознакомления в Институт военной истории Министерства обороны СССР. Рукопись попала на стол старшего научного сотрудника, кандидата исторических наук Ванцетти Георгиевича Софронова – сына командующего Приморской армией генерала Георгия Павловича Софронова!

Ему как знатоку событий, происходивших в Одессе и Севастополе, было поручено отрецензировать мою рукопись. Он не только выполнил это поручение, но и помог мне материалами – познакомил с опубликованными и неопубликованными воспоминаниями своего отца. Воспользовавшись его любезностью, я приведу здесь рассказ самого генерала Софронова о том, как он разрабатывал план эвакуации, в чем была его суть и отличие от плана генерала Петрова:

« – Сейчас подсчитаем наши транспортные ресурсы, – сказал Жуков и начал составлять список транспортов, которые можно использовать для эвакуации войск. В составлении этого списка ему помогал и Азаров.

Несколько раз они читали и дополняли список, и потом Жуков передал его мне.

– Вот, Георгий Павлович, тебе список посудин, и ты набросай план эвакуации.

Получив отправные данные, я ушел в свой кабинет и уселся за составление плана эвакуации, а вернее, за отработку порядка отхода войск на последующие тыловые рубежи и вывода дивизий из боя для их эвакуации.

Сейчас четыре дивизии армии занимают фронт 65 км. Оставить на этом фронте две дивизии нельзя, надо фронт сокращать, а это можно сделать только путем отхода на другой, более короткий рубеж, конкретно на вторую линию главного рубежа обороны: Крыжановка, Усатово, Татарка, Сухой лиман. Фронт этого рубежа составляет 40 км, из которых 15 км проходит по лиманам. Такой рубеж две стрелковые дивизии оборонять в течение короткого срока могут, хотя в этом случае этим дивизиям придется отбиваться от противника, превосходящего их состав в десять раз.

Мною за это время было продумано несколько вариантов, прежде чем окончательно принять какое-то решение: ведь этот вопрос для меня был новый, с этим вопросом я не был знаком даже и в теории.

С отводом двух дивизий на последующие рубежи – с тем чтобы одну из них эвакуировать – у меня дело не клеилось. Как я ни прикладывал – требуемого решения у меня не получалось. По моим наметкам выходило, что эвакуировать целиком одну дивизию из двух было нельзя. Можно было эвакуировать несколько полков, но из разных дивизий. Никаких сложных перегруппировок противник нам произвести не позволит.

Против моего предложения об отводе армии на вторую линию главного рубежа обороны и вывода двух дивизий из боя у Жукова возражений не было.

…Я предложил за город не драться. За дни боев противник превратит город в развалины. Ведь по городу будут вести огонь несколько сот орудий и минометов. Город будет все это время объят огнем. Можно ожидать, что из 300 тысяч оставшихся в городе жителей десятки тысяч будут убиты и ранены или завалены камнем разрушенных домов…

– Надо отвести две наши последние дивизии со второй линии главного рубежа обороны сразу в порт на корабли, а для того, чтобы мы могли разместить на предоставленные нам транспорты бойцов, отказаться от эвакуации лошадей, части автомашин и даже части артиллерии. Это будет для нас дешевле, чем разрушение города и потери местного населения. Как говорится, перед смертью не надышишься, оставим ли мы Одессу тремя днями раньше или тремя днями позднее, значения не имеет, раз мы уже решили ее оставлять.

– Георгий Павлович, я согласен с твоим предложением. Надеюсь, что нам не придется и уничтожать машины, а тем более артиллерию. Будем добиваться у Октябрьского увеличения нам транспортных средств.

Больше мне над планом эвакуации не пришлось думать. Я доработался до инфаркта и 5 октября был эвакуирован в Севастополь».

Генерал Петров опасался, как бы в такой ответственный период решение об эвакуации не повлияло на снижение стойкости войск. Могли возникнуть суждения: раз приходится отсюда уходить, то зачем держать до последнего какой-то рубеж роте или батальону? К тому же 9 октября противник опять перешел в общее наступление. Из показаний первых же пленных выяснилось, что появились новые части и что перед наступающими была поставлена решительная задача: овладеть окраиной города. Смогут ли в таких условиях наши ослабленные передовые части удержать линию фронта? Или противник, смяв первый эшелон, нагонит и уничтожит тех, кто готовится к погрузке в тылу?

В создавшейся обстановке первоначальный план последовательной эвакуации частей уже не подходил. Надо было искать какой-то другой выход. Генерал Петров и его штаб выдвигают новый план эвакуации, предлагая одновременно, одним броском, вывести и погрузить на корабли все войска. Этот план, конечно, был очень сложен и рискован, требовал большой организованности. Надо очень искусно ввести противника в заблуждение, чтобы он не догадался и не обнаружил одновременного ухода, иначе все может кончиться катастрофой.

Предложение об изменении плана эвакуации встретило возражение со стороны командующего Одесским оборонительным районом контр-адмирала Жукова. Он был за то, чтобы придерживаться прежнего решения, принятого еще Софроновым, тем более что ранее намеченный план эвакуации был утвержден и вышестоящим командованием.

Иван Ефимович доказывал, что новый план выдвигается потому, что так складывается обстановка, что обстоятельства требуют изменить ранее принятый план действия. Решение об эвакуации не может долго оставаться в секрете. И то, что подразделения и части будут грузиться поочередно, тоже будет замечено противником. И тогда в один из дней решительным наступлением противник конечно же опрокинет подразделения, которые на переднем крае будут прикрывать эвакуацию. Надо не забывать – они малочисленны, а у противника под Одессой около 20 дивизий. Части прикрытия могут не сдержать такого сильного врага, и тогда противник ворвется в город и порт и все, кто не успел эвакуироваться, станут его жертвой. Вот поэтому, опираясь на изменение в обстановке, Петров и настаивал на изменении плана эвакуации.

Разумеется, не один Петров правильно оценивал создавшуюся обстановку. Необходимость внести изменения в план эвакуации видели и многие другие. Но как командующий армией принимал это решение, осуществлял его и нес полную ответственность за возможные последствия в случае провала конечно же и генерал Петров.

Вот что пишет в своих воспоминаниях бывший член Военного совета ООР генерал-майор Ф. Н. Воронин:

«Петрову пришлось прежде всего решать вопрос о том, как организовать вывод войск из боя и эвакуацию армии. К тому времени у работников оперативного отдела штаба уже возникала мысль: нельзя ли отвести войска с рубежа обороны не последовательно, как предлагалось до сих пор, а все сразу? И. Е. Петров одобрил эту идею, – я его в этом поддержал».

Маршал Крылов об этом же:

«Что касается И. Е. Петрова, то командарм был с самого начала в курсе разработки этого плана и горячо его поддерживал, считая, что необходимо предельно сократить сроки эвакуации, дабы противник не воспользовался постепенным ослаблением нашей армии для решительной атаки и прорыва фронта. Возможность одновременного отвода войск Иван Ефимович обсуждал почти со всеми командирами дивизий, которые отнеслись к этому положительно. Мы стали ориентироваться на завершение эвакуационной операции в ночь на 16 октября».

По поводу нового плана эвакуации сам Иван Ефимович говорил так:

«Получение приказа Ставки об эвакуации внесло ясность в обстановку и поставило перед войсками отчетливую, конкретную задачу – организовать эвакуацию так, чтобы не было никаких потерь ни в людях, ни в материальной части…

Торопливость и связанная с ней нервозность проведения эвакуации, а тем более при таком плане, какой был намечен, – выводить гарнизон частями, – грозили серьезными потерями и материальной части и личного состава. Поэтому командование Приморской армии, проанализировав создавшуюся обстановку, предложило эвакуацию войск отложить на 10 дней. За это время последовательно и планомерно вывезти всех раненых, госпитали, все тылы, материальные ценности, излишнюю артиллерию, транспорт, а оставшиеся войска, освобожденные от тяжелой материальной части, эвакуировать сразу, в одну ночь, внезапно оторвавшись от противника».

При таком варианте многое зависело от того, хватит ли транспорта и кораблей, чтобы сразу в одну ночь погрузить личный состав сухопутных войск, моряков и персонал, обслуживающий порт.

В конце концов удалось убедить командование Одесского оборонительного района. Но когда этот план был доложен командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Октябрьскому, он возражал, настаивал на выполнении ранее утвержденного плана.

Генерал Петров понимал: командующий и члены Военного совета флота просто не решаются докладывать в Ставку о целесообразности одновременной эвакуации только потому, что прошло всего двое суток после того, как они доложили в Ставку совсем другие сроки и порядок постепенной эвакуации. То, что изменилась обстановка, и это главная причина возникновения нового плана эвакуации, они сами не полностью осознают. Но все же Петров надеялся – поймут. Ведь вопрос стоит о жизни тысяч людей, которые нужны, кстати, как можно быстрее для защиты Крыма, а новый план эвакуации именно этому и способствует.

К утверждению нового плана эвакуации Одессы имел отношение уже знакомый читателям генерал-майор Хренов. Вот что рассказал мне по этому поводу Аркадий Федорович:

– Утром десятого октября меня пригласил к себе контр-адмирал Жуков. Он сказал: «По радио трудно изложить все доказательства реальности нового плана эвакуации. Военный совет просит вас, Аркадий Федорович, отправиться в Севастополь и лично все доложить вице-адмиралу Октябрьскому». Я прикинул, какие еще дела по инженерному обеспечению предстояло сделать, и, будучи уверен, что с ними справится начальник инженерных войск Приморской армии Кедринский, спросил: «Когда надо выезжать?» – «Сегодня ночью». В ту же ночь я ушел, как говорят моряки, на «морском охотнике» в Севастополь. На следующее утро я уже был на флагманском командном пункте у Октябрьского. Он внимательно выслушал все доводы в пользу пересмотра плана эвакуации, но принимать решение не спешил, слишком дорогая цена была бы за ошибку и поспешность. Да и перестроить уже разработанные планы и графики движения, загрузки и разгрузки многочисленных транспортов, я полагаю, было не просто. «Обсудите все эти предложения с начальником штаба флота», – сказал Филипп Сергеевич. Я тут же отправился к Елисееву, при этом разговоре присутствовал член Военного совета флота Кулаков. Приведенные мною расчеты и доказательства в штабе были приняты с пониманием, несмотря на то что именно им, штабникам, это задаст очень много работы. После разговора мы все вместе опять пошли к Октябрьскому. Он нас выслушал и сказал Кулакову: «Отправляйтесь-ка вы, Николай Михайлович, в Одессу, ознакомьтесь с обстановкой на месте и доложите Военному совету, тогда и примем окончательное решение. А штабу, чтоб не упустить время, начать не откладывая проработку нового варианта независимо от того, состоится он или нет». На этом моя миссия кончилась, – завершил свой рассказ Хренов.

Дивизионный комиссар Кулаков на следующий день был уже в Одессе. За два-три часа он сумел побеседовать со множеством людей и выяснить все детали одесской обстановки. Надо сказать, что Кулаков, решительный, волевой и в то же время жизнерадостный человек, пользовался среди защитников Одессы и особенно среди моряков большой популярностью, его все знали и уважали. Говорили с ним откровенно, и поэтому за короткое время у Кулакова сложилось уже совсем иное суждение, чем то, с которым он прибыл в Одессу. С ним беседовали и генерал Петров, и контр-адмирал Жуков. Кулаков окончательно убедился в их правоте и дал телеграмму командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому. Причем, написав эту телеграмму, он тут же показал ее и Петрову и Жукову. Через некоторое время пришла радиограмма от вице-адмирала Октябрьского – он дал согласие на отвод войск одним эшелоном с посадкой на суда в ночь на 16 октября.

Наконец все окончательно встало, как говорится, на свои места, и Петров подписал боевой приказ штаба Приморской армии № 0034, к которому прилагался план эвакуации, распределения маршрутов движения, очередность и места погрузки для соединений и частей. План этот доводился до исполнителей не полностью, а только в той части, которая касалась каждого из них, – все еще была надежда сохранить в тайне хотя бы день окончательного отвода войск и этим ввести в заблуждение противника.

В разработке плана эвакуации участвовал начальник штаба военно-морской базы К. И. Деревянко. Я беседовал с ним, и он рассказал мне такой эпизод:

– Для согласования и утверждения порядка эвакуации я приехал к генералу Петрову на передовую. Иван Ефимович очень внимательно ознакомился с планом и, не видя в расчете корабля для кавалеристов, спросил: «А на какие суда грузится кавдивизия?» – «С первым эшелоном ее погрузить невозможно, не хватает кораблей, но я надеюсь – до начала погрузки подойдут еще корабли». И вот тут я видел первый и последний раз, как Петров мгновенно приходит в ярость. Он вскочил, пенсне буквально сорвалось с его переносицы и, если бы он его ловко не подхватил, разбилось бы вдребезги. Генерал гневно воскликнул: «Я с этими людьми воевал, а теперь брошу их здесь? Если есть угроза оставить хотя бы один полк, я никуда не поплыву, я остаюсь здесь!»

Конечно, моряки, нашли возможность погрузить кавалеристов на боевые корабли и увезли всех, но эта вспышка показывает не только огромную эмоциональность Петрова, но и его благородство, верность своим боевым друзьям, готовность разделить с ними до конца любые испытания.

Еще до ухода из Одессы генерал Петров думал о восстановлении боеспособности частей на крымской земле. Иван Ефимович понимал – даже при очень хорошо организованной эвакуации вывезти все необходимое не удастся. Возможны потери имущества и оружия при отходе, погрузке и в море от бомбежки врага. Поэтому Петров вызвал к себе начальника тыла армии, интенданта 1-го ранга А. П. Ермилова и подробно обсудил с ним вопросы снабжения и укомплектования частей на новом месте – в Севастополе.

Петров как военачальник всегда высоко ценил фактор времени. Вот и в этом случае, заботясь уже о предстоящих боях, он отправил начальника тыла в Севастополь за неделю до начала эвакуации и этим, как позднее показали события, выиграл немало времени, особенно драгоценного в тех условиях.

Даже погода будто бы предчувствовала грустное расставание защитников Одессы с городом. После солнечной осени с шелестящими под ногами листьями, которые в этом году опали не сами, а были сбиты многочисленными разрывами снарядов и бомб, после голубого неба и легких белых облаков весь небосвод заволокло серыми тяжелыми тучами, резко похолодало. Дул пронзительный ветер, жители на улицах города почти не появлялись.

Петров объезжал все дивизии. Он поговорил с командирами соединений, еще раз проанализировал с каждым предстоящий отход, уточняя путь на картах, рассчитывал движение во времени. Генерал провел короткие совещания командиров полков и работников штабов, которые не все еще знали о конкретных сроках отхода и маршрутах, теперь настало время уже довести это и до них. Рассказав о порядке отхода, определив маршруты, места посадки на суда, Иван Ефимович неизменно эти совещания заканчивал словами:

– Храните все в глубокой тайне, товарищи. Ничто не должно выдать подготовки к эвакуации. Ведите себя так, чтобы и ваши бойцы считали, будто мы готовимся к новому наступлению, а сами продумайте каждую деталь того, что потребуется сделать, когда настанет день и час отхода.

Одесса готовилась продолжать борьбу с фашистами и после эвакуации войск. Создавались партизанские отряды, группы разведчиков, закладывались склады оружия и боеприпасов. Инженеры армии под руководством генерала Хренова и полковника Кедринского подготовили несколько «сюрпризов», которые будут ждать завоевателей после их вступления в город. Это были одни из первых управляемых мин, установленных в ходе Великой Отечественной войны. Генерал Петров имел к этой операции самое прямое отношение. В январе 1981 года я навестил генерал-полковника инженера Хренова и специально расспросил об этом любопытном и сложном для осуществления эпизоде боев за Одессу.

– Самый крупный взрыв был подготовлен в здании на улице Маразлиевской, где, по нашим предположениям, мог разместиться штаб оккупантов, – рассказал Аркадий Федорович. – Эффект взрыва на Маразлиевской всецело зависел от удачно выбранного момента. Ведь важно было не просто разрушить фашистский штаб, а нанести наиболее чувствительный урон неприятельской командной верхушке. Для этого в оккупированном городе необходим был верный глаз – человек, могущий достоверно узнать, когда в штабе состоится какое-либо крупное сборище большого начальства, и своевременно сообщить об этом нам на Большую землю. Такой человек уже находился в Одессе и ждал своего часа. Однажды меня разыскали в порту и передали, что Иван Ефимович хочет незамедлительно повидаться со мной. Я тут же поехал на КП. «Хорошо, что вас быстро нашли, Аркадий Федорович, – встретил меня командующий. – Есть очень важное дело. Сейчас поедем в Нерубайское. – Заметив мое удивление, он добавил: – Подробности в машине». Тут же мы двинулись в путь к старому селу, раскинувшемуся в степи, в двенадцати километрах от города. По преданию, здесь когда-то селились старики запорожцы, которым тяжела стала сабля и не под силу становилось рубить врагов. Отсюда и название – Нерубайское. Предстоит нам встреча с одним человеком, – произнес Иван Ефимович, едва мы отъехали от КП. – Фамилия его Бадаев. Она вам что-нибудь говорит?» – «Достаточно много. Он знакомил меня с катакомбами». – «Ну и прекрасно. Обсудим с ним ряд вопросов…» Еще в августе я доложил в Москву, что у нас нет планов катакомб и что местные руководители не могут найти человека, который свободно ориентировался бы в этом большом подземном городе. А мне для инженерного обеспечения обороны данные о катакомбах нужны были позарез. На доклад мой отреагировали быстро: через несколько дней ко мне зашел молодой человек в гражданской одежде и отрекомендовался Владимиром Александровичем Бадаевым, капитаном госбезопасности. Позже, когда был опубликован Указ о посмертном присвоении ему звания Героя Советского Союза, я узнал, что его настоящая фамилия – Молодцов. Он прилетел из Москвы вместе с двумя бывшими одесситами, знавшими подземный город как свои пять пальцев.

Вчетвером мы излазили катакомбы вдоль и поперек, после чего я вычертил их подробный план. На прощание Бадаев намекнул, что если у меня возникнут вопросы, связанные с использованием имеющегося в моем распоряжении оружия, то я должен буду связаться с ним. Из этого нетрудно было заключить: в случае нашего ухода из Одессы он останется здесь для подпольной работы. Петров, приняв командование армией, получил, как я представляю, и документы, из которых явствовало, что к делам будущего подполья и технического обеспечения диверсий во вражеском тылу имеем отношение мы, Бадаев и Хренов. Видимо, потому он и пригласил меня на эту встречу. Вскоре мы подъехали к селу. Смеркалось. Небо обжигало зарево пожаров. Над головой пролетали снаряды и мины, посвистывали шальные осколки – всего в нескольких километрах отсюда пролегал оборонительный рубеж. Но весь этот антураж был настолько привычен, что мы попросту не замечали его. Петров приказал шоферу остановить машину. «Ну что, прогуляемся, Аркадий Федорович? Вечер-то какой – грех не пройтись». Не прошли мы и полусотни метров, как из темноты возникла человеческая фигура. Я сразу узнал Бадаева. Одет он был в гимнастерку, ладно облегающую широкую грудь, шаровары были заправлены в сапоги. Мы поздоровались, обменявшись крепким рукопожатием, и тут же приступили к деловому разговору. Петров передал капитану код; уговорились, как будет налажена радиосвязь. Я рассказал, где будут производиться взрывы для прикрытия отхода наших войск. Посоветовал, как снабдить подпольщиков минами. «И что самое важное для нас, – сказал я ему, – это узнать день и час, когда в штабе на Маразлиевской состоится какое-нибудь большое совещание с участием генералитета. Сообщение об этом нам надо получить хотя бы за полсуток до начала…» Весь наш разговор, – закончил свой рассказ Хренов, – занял с полчаса. Бадаев исчез так же внезапно, как и появился, – словно растворился во мраке…

Забегая вперед, скажу: 22 октября, уже под Севастополем, генералы Петров и Хренов получили радиограмму Бадаева, в ней говорилось о предстоящем совещании в доме с заложенным радиотелефугасом. Во время, когда проходило это совещание, по команде генерала Хренова был послан кодированный радиосигнал, на который было настроено приемное устройство в подвале на Маразлиевской. Взрыв был мощный; по донесениям наших разведчиков, под обломками погибло до 50 генералов и офицеров оккупационных войск.

Во время одной из моих поездок в Румынию в 1981 году я познакомился с бывшим румынским военным летчиком Георгием Команом. Ему уже семьдесят лет, но он по сей день сохранил спортивную форму – худощавый, подвижный. Сейчас он работает инженером в организации, тесно сотрудничающей с нами. Он не раз бывал в командировках в нашей стране. Так вот, рассказывая мне о боях под Одессой и о том, что происходило в городе после ухода нашей армии, Коман вдруг воскликнул:

– А какой сюрприз ваши устроили нашему незадачливому командованию! Ведь оно, даже не проверив подвалы, поспешило занять лучший дом под свой штаб. Вот и поплатились! Шарахнуло так, что весь город вздрогнул.

– Вы о каком взрыве говорите?

– О том, который подготовили ваши инженеры на улице… как ее… сейчас вспомню… кажется, Маразлиевская. Там стоял большой красивый дом, и ваши правильно рассчитали, что именно здесь разместится штаб, и заложили мины замедленного действия.

– Вы видели этот взрыв?

– Если бы видел, не разговаривал бы теперь с вами. Я слышал, как он грохнул. А когда прибежал к штабу, на его месте была только огромная воронка да обломки стен вокруг. Взрыв произошел во время совещания, погибло несколько десятков высших чинов нашей армии.

 

15 октября 1941 года

К 15 октября в Одессу пришли транспорты «Чапаев», «Калинин», «Восток», «Абхазия», «Армения», «Украина» и другие. В порту имитировалась разгрузка якобы прибывших в Одессу свежих пополнений. Колонны крытых брезентом автомобилей изображали перевозку подкреплений в тылы соединений, находящихся на передовой. Работали радиостанции несуществующих новых, прибывших частей.

С утра генерал Петров обошел все причалы и проверил готовность порта к приему отходящих войск. Командиры дивизий и полков прошли каждый по своему маршруту и просмотрели пути движения к местам погрузки. После этого были проведены по этим же маршрутам и командиры подразделений. Отход частей должен был совершиться очень быстро, поэтому недопустимы были никакие задержки. Для того чтобы ночью не сбиться с намеченного пути отхода, генерал Петров приказал перед наступлением темноты посыпать маршруты толченой известью. И напомнил, чтобы каждый командир сделал какие-то определенные знаки на своем маршруте.

В этот день с утра, как только началась артиллерийская перестрелка, наши войска провели мощный огневой налет – сначала по переднему краю, а потом по глубине обороны противника. Налет был настолько мощный, что батареи врага на некоторое время приумолкли. Затем в течение дня методически велся огонь по батареям противника и по его переднему краю. Методический обстрел чередовался с короткими налетами, чтобы не дать фашистам высунуться в этот день из окопов, все время держать их в напряжении.

В 16 часов Военный совет ООР перешел на борт стоящего в гавани крейсера «Червона Украина». В 17.00 Петров и Крылов с оперативной группой штаба армии прибыли на командный пункт морской базы. Здесь командующему была предоставлена моряками их стационарная связь, в дополнение к которой была проведена еще и армейская – полевая; пользуясь ею, Петров и Крылов управляли отходом войск с позиций и переходом их к порту. В каждом штабе дивизии дежурили представители штаба армии, которые поддерживали постоянную связь с начальником штаба армии Крыловым.

И все же противник, несмотря на наш активный артиллерийский обстрел, что-то подозревал. В момент отхода частей на участке 31-го полка 25-й дивизии и на участке 161-го полка 95-й дивизии противник неожиданно перешел в наступление. Командиры частей немедленно приостановили отход, отразили эту попытку наступления и, только нанеся потери противнику и убедившись, что наступление прекратилось, продолжили отход с передовой. Авиация противника бомбила скопление транспорта в порту, но, к счастью, неудачно. Только одна бомба попала в теплоход «Грузия», который выполнял роль санитарного судна. На «Грузии» начался пожар, но его потушили и перенесли на другие корабли две тысячи раненых. «Грузию» потом отбуксировали в Севастополь.

С наступлением темноты части стали прибывать в гавань. Иван Ефимович смотрел на бойцов, которые так долго и упорно отстаивали Одессу, глаза генерала были грустные. Сердце командующего наполняли любовь и уважение к этим людям. Уважение – и беспокойство! Нервы его были напряжены, потому что, если бы в эту минуту противник перешел своими огромными силами в наступление и застал бы части вытянутыми в колонны на марше, произошло бы непоправимое бедствие. Но противник, видимо, все же не знал точного часа отхода и не переходил в наступление. А может быть, не раз уже битый даже малочисленными частями Приморской армии, считал, что замеченное им в конце концов передвижение и сведения, поступившие об отходе, это какая-то ловушка со стороны советских войск.

Главные силы дивизии отошли спокойно; около полуночи снялись и отошли арьергардные батальоны. Петров постоянно проверял положение на передовой по телефону, разговаривал с командирами и с представителями штаба армии, пользуясь разработанной кодовой таблицей. Говорить открытым текстом или доморощенными клерами было всем категорически запрещено.

С начала отхода арьергардных батальонов усилила огонь артиллерия и особенно береговые батареи, которым надо было выпустить по противнику все до последнего снаряда, а потом уничтожить орудия. Помогали огнем и боевые корабли, стоявшие поблизости. Около 2 часов ночи стали грузиться на корабли и транспорты арьергардные части. Траншеи на переднем крае не остались пустыми, их заняли разведчики и подготовленные городским комитетом партии и райкомами партизанские отряды. Они вели пулеметный и ружейный огонь, создавая впечатление, будто траншеи заняты войсками. В эти часы по поручению секретаря горкома партии Н. П. Гуревича по ночному опустевшему городу проехали на машинах секретарь Ильичевского райкома И. Н. Никифоров и секретарь Жовтневого райкома Б. А. Пену. Они расклеивали на улицах города воззвания к жителям Одессы. Были в этих листовках такие слова:

«Не навсегда и ненадолго оставляем мы нашу родную Одессу. Жалкие убийцы, фашистские дикари будут выброшены вон из нашего города. Мы скоро вернемся, товарищи!..»

Вот что пишет Иван Ефимович Петров о последних часах обороны Одессы:

«15 октября, после заката солнца, в сумерках, основная масса войск бесшумно снялась с позиций и, быстро построившись в колонны, двинулась в порт. А через полтора-два часа прикрывающие части, поддерживая на линии фронта редкий ружейный, пулеметный и минометный огонь, также снялись и пошли в порт на погрузку. На линии фронта остались только группы разведчиков, продолжавшие имитировать огонь и жизнь войск в окопах. Но и те после полуночи на специально для этой цели оставленных машинах снялись и прибыли в порт.

В ночь на 16 октября оживление в Одесском порту было необычайное. Со всех прилегающих улиц и переулков потоками стекались войска, направляясь к своим кораблям, стоявшим у пирса. Хотя и требовалось соблюдать полную тишину, однако войск оказалось так много на сравнительно ограниченном пространстве Одесского порта, что уберечься от суеты, шума и гомона массы людей было невозможно. Личный состав одесской военно-морской базы на погрузке проявил величайшую организованность. Не обошлось, правда, и без курьезов. Был случай, когда два ротозея при погрузке свалились с пирса в воду, но их быстро вытащили моряки. Отдельные отставшие солдаты, нарушая общий порядок, блуждали на пристани, разыскивая свои части, и так далее. Но все это не помешало своевременно и полностью закончить погрузку».

Погрузка приближалась к концу, когда над портом появились немецкие самолеты. Сначала было два разведчика, они сбросили несколько бомб. Загорелось здание пакгауза. Возникли пожары еще в двух-трех местах. Зарево ярко освещало всю зону порта. Налетела группа в шесть – восемь самолетов, бомбила порт, но потери были незначительные.

К 4 часам утра были погружены и ушли из гавани больше 40 судов. На рейде стояли боевые корабли во главе с крейсером «Красный Кавказ», прикрывавшие эвакуацию от атак с воздуха. В случае необходимости боевые корабли могли поддержать войска огнем своей артиллерии.

Когда вышли корабли с главными силами, моряки предложили следовать с ними и Петрову. Был подобран для этого лучший «морской охотник» и на всякий случай для страховки еще и быстроходный катер. Однако Петров заявил, что он уйдет, когда Одессу оставит вся армия. И только после выхода последних кораблей командующий армией Петров, член Военного совета Кузнецов и начальник штаба Крылов с оперативной группой отошли от причала на выделенном им «охотнике». Они медленно прошли вдоль берега. Грустно было смотреть на взорванные причалы, здания, остатки техники, на одиноко бродивших лошадей, которым не хватило места на кораблях, на пожары, догоравшие в порту.

Петров стоял на палубе возле рубки, когда налетела авиация противника. «Ю-87» стал пикировать и на «охотник», на котором находился Петров. Самолет противника зашел на бомбежку точно и низко, было даже видно, как отделилась от его корпуса черная бомба и неотвратимо неслась к цели. Однако командир ловким маневром в последний момент вывел «охотник» из-под удара. Бомба упала неподалеку, обдав палубу водой. Самолет еще несколько раз заходил и пикировал, но командир так же удачно уклонялся от бомбового удара.

Только убедившись, что на берегу не осталось никого из защитников Одессы, «морской охотник» пошел к выходу из бухты и догнал ушедшие вперед боевые корабли. Петров перешел на крейсер «Червона Украина». Весь день шли корабли в сторону крымского берега. Несколько раз авиация противника налетала на них, но потерь больших причинить не смогла. Корабли умело защищались зенитным огнем.

На крымской земле Ивана Ефимовича встретил контр-адмирал Жуков. Гавриил Васильевич поздравил командующего с удачным переходом и выполнением задачи. Петров коротко рассказал ему о том, что происходит в море.

– Атаковали на переходе многих, но потопили только один транспорт, тот, что опоздал и шел порожняком. Команду с него спасли. Сейчас уже последние суда подходят к Севастополю. Можно считать, что Приморская армия тут. Крыму теперь станет легче!

О том, что происходило в оставленной Одессе, у Ивана Ефимовича есть такая запись:

«Разведчики, оставленные из числа моряков, бойцов и командиров в городе для того, чтобы наблюдать за движением противника, прибыв в Севастополь, докладывали: в течение ночи на 16 октября противник никаких активных попыток перейти линию фронта не делал, хотя для него уже было совершенно ясно, что Одесса эвакуировалась.

Часов в 8 утра 16 октября отдельные группы разведчиков противника робко и нерешительно перешли бывшую линию фронта и только к часу дня вышли на окраины Одессы. Румынская армия в течение дня 16 октября продолжала оставаться в своем расположении, опасаясь войти в Одессу, и только 17-го, через сутки после эвакуации наших войск, передовые части румын вступили в город».

В Бухаресте ликовали. Антонеску «за взятие крепости Одесса» было присвоено звание маршала. Читатель, знающий подробности этого сражения, без труда может поправить эту формулировку – не «за взятие», а «за вступление в город Одессу после ухода из нее Приморской армии». Вот так время вносит свои справедливые коррективы в пышные празднества по поводу «победы», подробности которой конечно же были скрыты от румынского народа.

О событиях 16 октября фельдмаршал Манштейн в своих воспоминаниях «Утерянные победы» писал:

«16 октября русские эвакуировали безуспешно осаждавшуюся 4-й румынской армией крепость Одессу и перебросили защищавшую ее армию по морю в Крым. И хотя наша авиация сообщила, что потоплены советские суда общим тоннажем 32 тысячи тонн, все же большинство транспортов из Одессы добралось до Севастополя и портов на западном берегу Крыма. Первые из дивизий этой армии вскоре после начала нашего наступления появились на фронте».

Как видим, фельдмаршал сильно преувеличил цифру наших потерь во время морского перехода, но подтвердил факт безуспешной осады города целой армией, а также то, что Приморская армия через несколько дней дала о себе знать уже в боях за Крым.

Бывший нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецов в книге «Курсом к победе», высоко оценивая заслуги моряков, сухопутчиков и жителей города в обороне Одессы, так пишет о личной заслуге И. Е. Петрова:

«Позднее мне приходилось беседовать с адмиралами Г. В. Жуковым, Д. И. Кулешовым и другими военачальниками, причастными к этой сложной операции. Успешную эвакуацию войск они связывают с именем генерала И. Е. Петрова».

Итак, сражение за Одессу завершилось победой Красной Армии и Флота. Я подчеркиваю, в сражении за Одессу была одержана именно победа.

Что такое победа?

Как это ни странно, определения слова «победа» нет в завершенной в 1980 году «Советской Военной энциклопедии». Но вот в толковом словаре под редакцией профессора Д. Н. Ушакова, изданном в 1935—1940 годах, сказано: «Победа – боевой успех, поражение войск противника в бою, сражении».

Если исходить из этого определения, то боевой успех в сражении за Одессу был на стороне Приморской армии. Какую задачу ставили перед собой наступающие войска врага? Уничтожить армию, защищающую Одессу, и овладеть городом. И, как видим, важнейшая часть ее, определяющая успех сражения – уничтожение или пленение противостоящего противника, не была выполнена! Приморская армия в полном составе со знаменами, оружием и техникой ушла, не принужденная к тому противником. Овладение городом произошло не в результате боев, не благодаря умелым действиям наступающих, а потому, что они обнаружили перед собой пустой город! Но если город пустой и не с кем в нем воевать, некого побеждать – какая же это победа?

Иная картина складывается при оценке действий советских войск. Армия сохранена, город оставлен по приказу старшего командования. Приказ этот блестяще выполнен – армия ушла без потерь. Как все это назвать? Подходит ли к этим действиям определение словаря: «Победа – боевой успех, поражение войск противника»? На мой взгляд, именно это произошло в те дни под Одессой.

Но город все же в руках врага? Да. Однако как тут не вспомнить эпирского царя Пирра, который, одолев в сражении римлян, потерял при этом так много воинов, что воскликнул: «Еще одна такая победа, и я останусь без войск!»

Наступающие войска потеряли в результате безуспешных попыток овладеть городом 160 тысяч солдат и офицеров. Приморская армия тоже понесла немалые потери в ходе боев, но все же вывезла на кораблях в период эвакуации все части и их вооружение.

Наполеону под Бородином не удалось уничтожить русскую армию, она отошла по решению Кутузова. Войска талантливого и опытного французского полководца понесли такие огромные потери и были так потрясены стойкостью и героизмом русской армии, что, несмотря на отвод русских полков с поля боя, история засчитала победу в этом сражении за Кутузовым и русской армией. Для Наполеона это была пиррова победа. Нечто похожее произошло и в сражении за Одессу, разумеется в меньших масштабах, не с таким большим влиянием на исход всей войны. Умелое руководство сначала генерала Софронова, затем генерала Петрова определило победный исход в этом сражении.

Петров прибыл в Одессу не очень известным в этих местах командиром, за короткое время – два месяца – он был дважды назначен с повышением и завершил одесскую эпопею старшим здесь сухопутным военачальником.

На его плечи легло руководство сухопутными войсками на участке, изолированном от всей страны и общего советско-германского фронта. Всего за двенадцать дней, с 5 по 16 октября, он осуществил вместе с энергичным контр-адмиралом Гавриилом Васильевичем Жуковым неожиданную для противника и очень выгодную для своих войск форму маневра: постепенный вывоз техники, вооружения, материальных ценностей и затем внезапный отход всех сил армии и приведение ее в новый район боевых действий. При этом надо было совершить четыре сложнейших действия: оторваться незаметно от противника и собрать войска с большого пространства в одно место – в порт; произвести быструю погрузку многотысячной массы войск на большое количество кораблей и совершить морской переход под бомбежкой противника; выгрузиться в короткий срок в разных местах, но собрать все части воедино; и, наконец, совершить форсированный марш через весь Крым к Перекопу.

История знает подобные удачи, но это бывало на суше, где была свобода маневра, пространство для выхода из боя и отхода. А в тылу защитников Одессы было море.

В эти дни было вывезено из Одессы 15 тысяч гражданского населения, 500 орудий, 1158 автомобилей, 163 трактора, 3500 лошадей, 25 тысяч тонн оборудования одесских заводов, 20 тысяч тонн боеприпасов и, наконец, 86 тысяч бойцов. Это, как видим, был спокойный, хорошо организованный планомерный отход. Причем блестящую по исполнению операцию на суше не менее великолепно завершили моряки Черноморского флота, которые разместили на свои корабли Приморскую армию и доставили ее без потерь, боеспособной на крымскую землю. Эта двуединая операция являет собой замечательный, классический пример взаимодействия армии и флота. Классический потому, что план был осуществлен при подавляющем численном превосходстве противника по всем видам вооружения и в дни, когда стратегическая инициатива и активность были в его руках.

К этому времени в ходе второй мировой войны уже были аналогичные сражения. Но как не бывает абсолютно похожих битв, так не бывает и одинаковых последствий. В дюнкеркской операции 1940 года потерпевшие поражение в предшествовавших боях на территории Франции английские, французские и бельгийские войска общей численностью в сорок три дивизии осуществляли эвакуацию своих войск в Англию в течение десяти дней, с 26 мая по 4 июня. Отступающие союзные войска были зажаты с двух сторон двумя немецкими группировками при абсолютном превосходстве гитлеровцев в танках и самолетах. В эвакуации войск принимали участие 693 английских и 250 французских кораблей и судна военно-морского и транспортного флота. Войска грузились с необорудованных берегов с помощью катеров и шлюпок. Немецкая авиация бомбила их, налетая армадами численностью до 300 бомбардировщиков и 500 истребителей. В результате этой эвакуации было вывезено более 338 тысяч человек. 68 тысяч англичан, 40 тысяч французов попали в плен. Кроме того, союзники оставили в Дюнкерке все свои танки, артиллерию и снаряжение – одних машин 63 тысячи. В ходе операции было потоплено 224 английских и 68 французских кораблей и судов. Как видим, состоялось настоящее побоище. При наличии таких больших сухопутных и морских сил союзников можно было организовать стойкую оборону и, постепенно сужая фронт, вывезти войска и технику. Или же можно было нанести контрудар, привести в замешательство противника и в одну ночь вывезти все войска: большое количество войск и кораблей позволяло это осуществить. Короче, возможности были, тем более что гитлеровцы по каким-то до сих пор не объясненным историками причинам сделали в своем наступлении паузу в три дня – с 24 по 27 мая. Однако союзные войска и их командование к тому времени были настолько деморализованы, что десятидневная дюнкеркская трагедия скорее похожа на бегство, чем на организованный отход.

Немецкий генерал-лейтенант Б. Циммерман так пишет об итогах этой операции:

«Взятие немцами Дюнкерка расценивалось тогда немецкой общественностью как большая победа. На самом же деле это была неудача, так как англичане сохранили свои силы…» «Эти силы, (пусть даже без материальной части) смогли эвакуироваться в Англию и создать там основу для развертывания английских вооруженных сил».

Вот так – союзниками потеряно около 300 кораблей, оставлено 100 тысяч пленных и вооружение, и все же это считают успешной эвакуацией! Какими же лаврами увенчать командующего, штаб Приморской армии, командиров соединений, частей, кораблей, осуществивших блестящую операцию при эвакуации армии из Одессы, не оставивших врагу ни одного пленного, ни одной винтовки и почти не имевших потерь на море!

В трудные дни 1941 года, когда на других участках фронта один за другим оставлялись города, нисколько не умаляя роль защитников тех городов, все же подчеркнем: Одесса, отрезанная от всей страны войсками противника и морем, держалась 73 дня.

В течение труднейших первых месяцев войны, когда противнику не хватило сил для решительного натиска на Москву и Ленинград, Приморская армия приковала к себе 20 дивизий и 7 бригад противника, имея в своем составе всего 4 дивизии, понесшие большие потери. Это немалый вклад в общую нашу победу.

Героическая двухмесячная оборона Одессы (с 5 августа по 16 октября 1941 года), происходившая вслед за легендарной защитой Брестской крепости (с 22 июня до двадцатых чисел июля 1941 года), показала неисчерпаемые запасы стойкости и мужества армии и народа, она золотыми письменами вписана в историю Великой Отечественной войны.

Одессе позднее было присвоено звание города-героя с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда». Свет этой звезды озаряет и деятельность Ивана Ефимовича Петрова, который вместе с другими защитниками Одессы – рядовыми и генералами, матросами и адмиралами, жителями города и его руководителями – сделал все, что было в человеческих силах, для выполнения своего воинского долга.

 

Крым. 17—24 октября 1941 года

Ступив на крымскую землю, Иван Ефимович глубоко вздохнул и попросил воды. Какой-то краснофлотец принес из колодца полное ведро. Петров с удовольствием пил холодную, чистую воду, не только пил, но и плескал ее себе в лицо, поливал на шею. Потом он сказал своему верному ординарцу Кучеренко:

– Антон Емельянович, найди, пожалуйста, парикмахера.

Части Приморской армии разгружались в разных местах, стягивались на сборные пункты, приводили себя в порядок после боев, морского перехода и разгрузки. Позволил себе несколько минут отдыха и командующий. Он ждал парикмахера. Но когда Емельяныч привел неведомо где добытого лохматого здоровенного детину, адъютант Кахаров грозно спросил:

– Ты кого привел?

– Мастера.

– Каких дел мастера?

– Насчет побрить-подстричь.

– А если этот верзила полоснет бритвой по горлу генерала, армией ты командовать будешь?

Кучеренко похолодел: «Верно говорит!» Он тут же увел парикмахера и привел из какой-то части девушку в военной форме, с чемоданчиком, полным парикмахерских принадлежностей.

– Ну вот, это наш человек! – весело сказал Кахаров.

17 октября, сразу же как только закончилась эвакуация Одессы, в штабе флота собралось руководство Приморской армии. Радостное, несмотря на все пережитое, чувство охватило командиров, впервые собравшихся вместе за два месяца осадной жизни. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский устроил для приморцев нечто вроде позднего завтрака или раннего обеда. И хоть посидели недолго, было очень сердечно.

Когда поднялись из-за стола, генерал Хренов подошел к Петрову:

– Ну как, Иван Ефимович, какие планы?

– Приведем себя в порядок, пополнимся вооружением, имуществом и выступим, куда прикажет командование. Кстати, вы не в курсе дела, Аркадий Федорович, как сложится наша организационная структура? Ведь находящаяся в Крыму Пятьдесят первая хотя и отдельная, но все же армия. И если нас подчинили ей, то чем же становится Приморская? Корпусом, оперативной группой? Или ожидается какое-то иное решение?

Аркадий Федорович не стал скрывать от Ивана Ефимовича то, что знал:

– Командарм Пятьдесят первой намерен расформировать управление Приморской и усилить свое командование. Говорит, что вопрос согласован с Москвой. Но у меня такое впечатление, что он опережает события. Видимо, это предложение еще не утверждено.

– М-да-а, – протянул Петров. – Сверху, конечно, видней, но жалко, если так. Дело-то не в амбиции. Если нас расформируют, распадется спаянный коллектив. Ведь все притерлись друг к другу в обстановке, прямо скажем, не тепличной. Людей потом не соберешь, а война не завтра кончится…

– Я привел командарму примерно такие же доводы, но он не прореагировал…

Что было известно генералу Петрову в эти октябрьские дни о положении на других фронтах? Из газет и сообщений по радио он знал: враг подступал к Москве. Появились направления наро-фоминское, подольское. Гитлеровцам удалось прорвать нашу оборону, они захватили Калинин, Можайск и Малоярославец. Ленинград в блокаде.

На юге немецко-фашистские войска вышли на подступы к Ростову. Гитлеровцы стремились во что бы то ни стало взять Ростов, который они считали воротами на Кавказ, к бакинской нефти. Еще 23 августа 1941 года Гитлер направил записку в адрес главного командования германский сухопутных сил. Были в ней и такие слова:

«Из соображений политического характера крайне необходимо как можно быстрее выйти в районы, откуда Россия получает нефть, не только для того, чтобы лишить ее этой нефти, а прежде всего для того, чтобы дать Ирану надежду на возможность получения в ближайшее время практической помощи от немцев в случае сопротивления угрозам со стороны русских и англичан».

Гитлеровское командование предпринимает попытку проникнуть на Кавказ и через Крым. Именно через Крым шел кратчайший путь с Украины на Кавказ. Кроме того, Крым представлял из себя очень удобный район для базирования авиации. Находясь в наших руках, он давал возможность бомбить тылы вражеских войск, действующих под Ростовом, держать под авиационным воздействием нефтеносные районы в Румынии. А если бы случилось так, что гитлеровцы овладели Крымом, то он, вполне естественно, превращался бы в очень удобный не только плацдарм, но и настоящий, хорошо защищенный морем аэродром, с которого бы гитлеровская авиация могла действовать в направлении Кавказа.

Для захвата Крыма немецкий генштаб выделил 11-ю армию под командованием Манштейна и румынский горный корпус. 18 октября эти войска перешли в наступление. Главный удар наносился через Перекопский перешеек силами 11-й немецкой армии, а через Чонгарский мост – силами румынских войск. На этих направлениях врагу противостояла 51-я Отдельная армия под командованием генерал-полковника Ф. И. Кузнецова.

В тот день, когда армия Манштейна перешла в наступление, Приморская находилась еще в пути, разгружала пришедшие из Одессы корабли с войсками, собирала из разных мест разгрузки части и подразделения, приводила их в порядок.

Измученные в тяжелых продолжительных боях красноармейцы и краснофлотцы располагались в подготовленных для них казармах, мылись, чистились, отсыпались. Командование Приморской армии было расквартировано в гостинице. После всего пережитого тишина, размещение красноармейцев в нормальных казарменных условиях, а командиров в номерах гостиниц казались просто сном.

Положение генерала Петрова при создавшейся в Крыму обстановке было неопределенным. В директиве Ставки, полученной еще в Одессе, было сказано, что войска Приморской армии по прибытии в Крым подчиняются командующему 51-й Отдельной армией. Таким образом, функции генерала Петрова в качестве командующего Приморской армией вроде бы на этом заканчивались. Но, не имея конкретных указаний о расформировании армии и о том, как и кому передать войска, прибывшие из Одессы, генерал Петров продолжал руководить своей армией.

Первым и самым главным своим делом Петров считал восстановление боевой готовности дивизий и полков. Конечно же для этого надо было не только, чтобы люди поели, помылись, отдохнули, необходимо было пополнить численность поредевших частей, воссоздать артиллерию: в большинстве своем она была на конной тяге, а очень много лошадей потеряли в Одессе, да и количество орудий в дивизиях было в большом некомплекте. То же самое можно сказать о стрелковом оружии и о боеприпасах и другом снаряжении.

Кроме этих забот у командования были и другие, и прежде всего забота о моральном состоянии войск. В частях проводились собрания, митинги, на которых выступали член Военного совета бригадный комиссар М. Г. Кузнецов, начальник политотдела армии бригадный комиссар Л. П. Бочаров и генерал И. Е. Петров. Они давали высокую оценку героизму и мужеству бойцов, выдержавших невероятное напряжение обороны Одессы, оставивших город только по приказу Верховного Главнокомандования. Они говорили о предстоящих новых трудных боях и всячески помогали бойцам морально и физически подготовиться к ним.

Для того чтобы перебросить части Приморской армии в направлении Ишуньских позиций, надо было найти вагоны, паровозы, автотранспорт, горючее и многое-многое другое.

По воспоминаниям о боях в годы гражданской войны, по литературе Перекопские позиции считались почти неприступными. И поэтому хотя и доходили уже сведения о том, что противник наступает через Перекопский перешеек, Петров надеялся, что он понесет здесь очень большие потери и что Ишуньские позиции 51-я армия удержит.

Здесь следует отметить еще одно обстоятельство. Кроме неожиданностей, всегда возникающих в ходе военных действий, Петрову довелось в первые дни столкнуться с малопонятными порядками, установившимися в наших частях, базирующихся в Крыму.

Чтобы меня не заподозрили в субъективности суждений, приведу выдержку из воспоминаний маршала Н. И. Крылова:

«Утром 19-го я был в Симферополе. Штаб 51-й армии, где требовалось уточнить полученные по телефону указания, а также оформить заявки на автотранспорт, горючее, боепитание и многое другое, занимал, словно в мирное время или в глубоком тылу, обыкновенное учрежденческое здание в центре, обозначенное, правда, проволочным заграждением вдоль тротуара.

При виде этой колючей проволоки на людной улице невольно подумалось: «Что за игра в войну?» Сержант в комендатуре, выписывая мне пропуск, неожиданно предупредил: «Только сейчас, товарищ полковник, в отделах одни дежурные – сегодня воскресенье».

Командующий армией, начальник штаба и многие другие командиры находились, надо полагать, поближе к фронту. Но те, кого они оставили в городе, отстоявшем всего на несколько десятков километров от переднего края, оказывается, еще соблюдали выходные дни, о существовании которых мы давно забыли. В штабных коридорах я встретил нашего начальника артиллерии полковника Николая Кирьяковича Рыжи, удивленного не меньше моего здешними порядками. Он пожаловался, что не с кем решить вопрос о боеприпасах. Нужных людей в конце концов разыскали. Но чувство недоумения от этих первых симферопольских впечатлений не изглаживалось долго».

Петров по этому поводу, конечно, и недоумевал и негодовал. Если бы подобная беспечность касалась только порядков в штабе, это была бы еще не такая беда. Однако отсутствие необходимой боевой собранности явно сказывалось поначалу и на руководстве войсками, и на их действиях.

И это не осталось безнаказанным.

Гитлеровцы прорвали Ишуньские позиции. Своими танковыми и механизированными колоннами они вырвались на степной крымский простор, где не было ни подготовленных рубежей, ни войск, способных их остановить.

Петров и его армия участвовали в боях лишь на завершающем этапе этой катастрофы, а чтобы раскрыть причины ее, необходимо знать события, предшествовавшие этому. Вернемся на два месяца назад.

14 августа, когда бои за Одессу были в самом разгаре, возникла угроза вторжения гитлеровцев в Крым со стороны материка. Ставка приняла решение создать в Крыму Отдельную 51-ю армию с оперативным подчинением ей, в части защиты Крыма, Черноморского флота. Командующим этой армией был назначен генерал-полковник Ф. И. Кузнецов, членом Военного совета – корпусной комиссар А. С. Николаев, заместителем командующего – генерал-лейтенант П. И. Батов.

Генерал Кузнецов, как и Петров, выходец из прапорщиков первой мировой войны, в Красной Армии служил с 1918 года, в годы гражданской командовал ротой, батальоном, полком. В 1926 году окончил Академию имени М. В. Фрунзе. В 1938 году был заместителем командующего войсками Белорусского Особого военного округа, в 1940—1941 гг. – командующим Северо-Кавказским, затем Прибалтийским военными округами, начальником Академии Генерального штаба. До назначения в 51-ю армию побывал – уже в ходе войны – командующим Северо-Западным фронтом, 21-й армией, Центральным фронтом. За четыре месяца четыре таких перемещения!

При назначении в 51-ю армия Кузнецову было приказано: не допустить вторжения в Крым на суше через Перекопский перешеек и Сиваш, а также высадку морских и воздушных десантов.

Для выполнения этой задачи Кузнецов распределил силы 51-й армии так: 276-я дивизия – на оборону Чонгарского полуострова и Арабатской Стрелки, 106-я дивизия – на южный берег Сиваша (фронт – семьдесят километров!), 156-я дивизия – на Перекопские позиции. Три кавалерийские дивизии были размещены на Крымском полуострове для борьбы с десантами. 276-я стрелковая дивизия сосредоточена в районе Симферополя как резерв командующего.

Кроме того, Кузнецову предписывалось срочно сформировать на месте четыре стрелковые дивизии. Приказ был выполнен, эти дивизии должны были оборонять побережье Черного моря.

Казалось бы, командарм 51-й армии разумно распределил имеющиеся силы. Он готов был встретить врага всюду, где бы тот ни появился на Крымском полуострове.

Однако вот комментарий к этому решению другого военачальника, маршала Крылова:

«До нашего прибытия из Одессы войск в Крыму было не так уж мало. Собрать бы их вовремя в кулак, создать заслон покрепче там, откуда следовало ждать главного вражеского удара! Не приходилось же рассчитывать, что немцы, овладев перекопскими воротами полуострова, надолго там остановятся.

Между тем в Крыму увлеклись своего рода круговой обороной. Держали значительные силы не только на Чонгаре, у Сиваша, на Арабатской Стрелке, но и на побережье, у Евпатории, Алушты, Судака – на случай морского десанта. А во внутренних районах – на случай воздушного… Такое распыление наличных сил обошлось дорого.

Слов нет, когда все позади, судить и рядить легче. Думается, однако, можно было и тогда более трезво оценить, велика ли реальная вероятность крупных десантов, в особенности с моря. А на суше противник уже стоял одной ногой в Крыму…

Говоря обо всем этом, я далек от того, чтобы упрекнуть в чем-либо тех, кто дрался на Ишуньских позициях. Части оборонявшей их оперативной группы генерала Батова сражались мужественно, не раз отбрасывали немцев контратаками. Но у противника был слишком большой численный перевес, особенно в танках и артиллерии, над полем боя господствовала его авиация.

И пока подошли из Севастополя приморцы, положение успело стать критическим: назревал прорыв фронта».

Вот еще одно мнение о тех же событиях на Перекопе, высказанное непосредственным их участником, генералом П. И. Батовым, я привожу его, дабы быть более объективным и подвести читателей ближе к истине:

«Руководство 51-й армии оказалось в весьма трудном положении. Через две недели после его прибытия начались стычки с подходившими со стороны Днепра разведывательными отрядами 11-й армии Манштейна. Надо было создавать новые дивизии, обучать и вооружать их, в Крыму же не имелось никаких запасов оружия, даже винтовок… Соединения, пришедшие в августе с материка – две стрелковые и три кавалерийские дивизии, – были малочисленные, рядовой состав еще не обучен, материальная часть мизерная… С начала и до конца сражения за Крым осенью 1941 года командующий 51-й армией не имел в своем распоряжении артиллерийского кулака в виде армейских артиллерийских бригад, которыми мог бы влиять на ход боев».

Добавлю от себя, что не имел он еще и танковых соединений, и противотанковой артиллерии, и многого другого, необходимого для ведения боя хотя бы даже и на равных с противником.

Соотношение сил и средств – объективный показатель боевой мощи противоборствующих сторон, позволяющий определить степень превосходства одной из них над другой. Читателю придется набраться терпения и хотя бы коротко познакомиться с силами гитлеровцев, прорывающихся в Крым. В 11-ю армию Манштейна входили: 30-й армейский корпус в составе трех пехотных дивизий, 54-й армейский корпус в составе трех пехотных дивизий, 49-й армейский корпус в составе двух горнострелковых и двух моторизованных дивизий СС «Адольф Гитлер» и «Викинг». Еще Манштейн имел до 40 полков артиллерии разных калибров. Его армию поддерживали 350 самолетов, из которых 200 – бомбардировщики.

Командующий 11-й армией, в то время еще генерал-полковник Эрих фон Манштейн был опытным военачальником, и, поскольку он в течение длительного времени – во время битвы за Севастополь и позднее – являлся постоянным противником генерала Петрова (как и других военачальников, руководивших войсками и флотом в этой битве), мне кажется целесообразным познакомить читателей с Манштейном более подробно. Вот его краткая биография.

Эрих фон Левински (он же фон Манштейн) родился 24 ноября 1887 года в Берлине в семье будущего генерала артиллерии и командира 6-го армейского корпуса Эдуарда фон Левински. Двойную фамилию получил вследствие усыновления его генералом Георгом фон Манштейном. Происхождение по линии отца и матери – из старых прусских офицерских семей.

По окончании кадетского корпуса поступил в 3-й гвардейский полк в Берлине. 1913—1914 годы – учеба в военной академии. В первую мировую войну сначала был адъютантом 2-го гвардейского резервного полка (бои в Бельгии, Восточной Пруссии, Южной Польше). С мая 1915 года, после тяжелого ранения, служил офицером штаба в армиях генералов фон Гальвитца и фон Белова. Участвовал в наступлении в Северной Польше, в кампании в Сербии, в боях под Верденом. С осени 1917 года – начальник штаба 4-й кавалерийской дивизии. В мае 1918 года – начальник штаба 213-й пехотной дивизии на западе. Участвовал в наступлении в районе Реймса в мае и в июле 1918 года, затем в оборонительных боях на западе до окончания войны.

В начале 1919 г. – офицер штаба погранзащиты «Юг» в Бреслау (Вроцлав). Далее зачислен в рейхсвер, затем служил попеременно в генеральном штабе и в войсках. С февраля 1934 года – начальник штаба 3-го военного округа (Берлин). С июля 1935 года – начальник оперативного управления генерального штаба сухопутных сил. С октября 1936 года – генерал-майор и первый обер-квартирмейстер генерального штаба, одновременно первый помощник и заместитель начальника генерального штаба генерала Бека.

В феврале 1938 года снят с должности и переведен в Лигииц (Легница) на должность командира 18-й дивизии. Участвует в оккупации Судетской области в качестве начальника штаба одной из армий. В 1939 году – начальник штаба группы армий «Юг» (командующий – фон Рундштедт), участвует в оккупации Польши. Затем переведен (вместе с фон Рундштедтом) на ту же должность в группу армий «А» на Западный фронт.

Вскоре снят с этого поста и назначен командиром армейского корпуса. В этой должности участвовал в кампании на Западе в 1940 году. Награжден Рыцарским крестом.

Март 1941 года – командир 56-го танкового корпуса. В июне – переброшен на Восточный фронт; танковый рейд из Восточной Пруссии через Двинск (Даугавпилс) до озера Ильмень.

Сентябрь 1941 года – командующий 11-й армией.

Манштейн прибыл в город Николаев 17 сентября 1941 года на смену погибшему от партизанского фугаса генерал-полковнику фон Шоберту. На Перекопском перешейке наступала не вся его армия, а только 54-й армейский корпус, вслед за этим корпусом двигался еще один, 30-й армейский корпус: узкий перешеек не позволял послать в наступление большие силы. Вот что пишет об этом наступлении Манштейн.

«О внезапном нападении на противника в этой обстановке не могло быть и речи. Противник ожидал наступления на хорошо оборудованных оборонительных позициях. Как и под Перекопом, всякая возможность охвата или хотя бы ведения фланкирующего огня была исключена, так как фронт упирался с одной стороны в Сиваш, а с другой – в море. Наступление должно было вестись только фронтально…»

Дальше фон Манштейн, мягко говоря, сгущает краски:

«Численное превосходство было на стороне оборонявшихся русских… Шести дивизиям 11-й армии уже очень скоро противостояли 8 советских стрелковых и 4 кавалерийские дивизии, так как на 16 октября русские… перебросили защищавшую Одессу армию по морю в Крым».

Если бы дело обстояло так, как описывает Манштейн, не видать бы ему Ишуньских позиций! Как были рассредоточены дивизии по Крыму решением командующего 51-й армией, читателю уже известно. Знает он и то, что на Перекопских позициях оборонялась одна 156-я стрелковая дивизия.

Петров получил приказ от командующего 51-й армией не только остановить противника, но наступать своими частями, отбить у противника Ишунь и восстановить положение, которое было неделю назад.

Вопросы, касающиеся артиллерийской поддержки, подвоза боеприпасов, авиационной поддержки, не были решены. Совсем не было танков. В штабе армии требовали только одного: «Быстрее вперед, иначе противник займет через два дня весь Крым!»

Понимая сложность положения, генерал Петров и его штаб стремились как можно быстрее выдвинуть части на фронт. Петров и полковник Крылов встречали эшелоны на станциях за Симферополем. Пока войска выгружались из вагонов, генерал ставил задачу командирам, и полки форсированным маршем направлялись на боевые позиции. 22 октября вступила в бой 2-я кавалерийская дивизия, которой командовал полковник П. Г. Новиков, 23 октября – 95-я дивизия под командованием генерал-майора В. Ф. Воробьева и полк чапаевцев. 25 октября сражались уже все части Приморской армии.

22 октября последовала директива Ставки, согласно которой было образовано командование войск Крыма во главе с вице-адмиралом Г. И. Левченко. Генерал Батов стал его заместителем по сухопутным войскам, генерал-полковник Ф. И. Кузнецов передал армию П. И. Батову. Таким образом, определилась и решилась судьба Приморской армии. Теперь она, сохраняя свою организацию и название, входила в состав войск Крыма целиком, как армия, только уже не Отдельная.

Несмотря на все трудности, приморцы наступали и на некоторых участках своими решительными действиями не только остановили врага, но и принудили его отходить. 25 октября немецкие дивизии были вынуждены даже перейти к обороне. Но 26 октября, подтянув резервы, Манштейн двинул на узком участке семь пехотных дивизий, усиленных большим количеством танков и самолетов. Если пехоту приморцы могли отбивать стрелковым оружием, то с танками бороться было просто нечем. Противник потеснил дивизию на левом фланге, на правом фланге двинулся в стык между 9-м стрелковым корпусом 51-й армии и Приморской армией и стал обтекать войска армии.

Наши части несли большие потери, было уже ясно, что прорыв противника неотвратим. Поступила директива Военного совета войск Крыма, в которой предписывалось отходить на юг, на промежуточные рубежи в глубине полуострова.

После получения этой директивы связь с командованием войск Крыма была прервана.

Положение генерала Петрова было очень сложным. Ему теперь приходилось принимать решения, исходя только из личных соображений, руководствуясь только собственной оценкой создавшейся обстановки и способностью заглянуть в будущее. Тяжесть ответственности, ложащейся на плечи командующего, он ощущал сейчас с особой остротой.

Петров, конечно, понимал, что части Приморской армии, хотя и не по его вине, все же опоздали к решающим боям на Ишуньских позициях. Более того – даже прибыв сюда, пусть и с опозданием, они не смогли удержать гитлеровцев на тех рубежах, где с ними встретились. Они отходили, и это удручало, несмотря на все объективные причины: малочисленность, необеспеченность артиллерией, техникой.

Однако Петров был не из тех генералов, которые в тяжелой обстановке поддаются унынию. Он старался найти выход из создавшегося положения. Но какие бы усилия он ни предпринимал, реальностью оставался факт: части Манштейна ворвались в Крым и стремительно продвигались по степным просторам к Феодосии и Керчи, а в центре, обтекая Крымские горы, рвались к Ялте и Севастополю.

В ночь на 31 октября на окраине небольшого поселка Сарабуз в глинобитном домике собрался Военный совет Приморской армии. Коротко обрисовав создавшееся положение, генерал Петров высказал мнение, что отходить Приморской армии на Керчь, куда путь пока открыт, нет смысла, потому что в этом случае Севастополь – главная база Черноморского флота – останется неприкрытым: в городе нет сухопутных частей, способных защищать его. Исходя из этого он считал, что Приморской армии следует отходить в сторону Севастополя, несмотря на то, что здесь придется не просто отходить, а уже пробиваться через немецкие части, которые обошли левый фланг армии. Члены Военного совета поддержали мнение Петрова.

Такое решение возлагало на плечи командующего огромную ответственность за жизнь многих тысяч людей. Поэтому Петров созвал еще одно совещание. Он приказал начальнику штаба к 17 часам вызвать в район поселка Экибаш, в сорока километрах севернее Симферополя, командиров и комиссаров дивизий, которые входили в Приморскую армию, и тех, которые поступили в его подчинение в последние дни.

В условиях тяжелых боев трудно было собрать командиров, трудно было и им самим оставить свои части, но они все прибыли к назначенному сроку в Экибаш, понимая, что предстоят очень серьезные перемены. Совещание состоялось в помещении местной больницы. У простого стола на табуретках заняли места Петров и член Военного совета бригадный комиссар М. Г. Кузнецов. На расставленных вокруг скамьях садились командиры.

Петров смотрел на каждого из своих старых боевых соратников и старался по их лицам определить настроение. Не растерялись ли? Все же в их боевой жизни это первые неудачные бои. От границы в июне и то отходили более организованно, по своим приказам и графикам, а не по воле противника.

На совещание прибыли командир 95-й стрелковой дивизии генерал-майор Василий Фролович Воробьев, командир 25-й Чапаевской дивизии генерал-майор Трофим Калинович Коломиец, командир 2-й кавалерийской дивизии полковник Петр Георгиевич Новиков, командир 40-й кавалерийской дивизии полковник Филипп Федорович Кудюров. Присутствовал командир вновь вступившей в состав армии 172-й стрелковой дивизии моложавый, с энергичным лицом полковник Иван Андреевич Ласкин. Были командиры полков, находящихся поблизости.

Петров встал, окинул всех внимательным взглядом и, подергивая от волнения головой, сказал:

– Мы вызвали вас, чтобы вместе обсудить создавшееся положение и посоветоваться о дальнейших действиях армии. Противник захватил Джанкой и преследует части Пятьдесят первой армии, которые отходят к Керченскому полуострову. Перед фронтом нашей армии натиск врага несколько ослаб. Однако он ослаб только потому, что противник делает все возможное для охвата наших флангов. Предотвратить этот охват, особенно слева, нам нечем, мы не располагаем необходимыми силами. Сегодня утром немецкие танки появились в нескольких километрах южнее Симферополя. Дорога на Севастополь, идущая через Бахчисарай, по-видимому, уже перерезана. Связи с командованием и штабом войск Крыма у нас сейчас нет. Из Симферополя штаб убыл. Последние указания, которые я получил от командования войск Крыма, сводились к тому, что Приморская армия, сдерживая противника, должна отходить на очередной рубеж. Оборудованного рубежа, на котором мы могли бы остановить противника, в нашем тылу сейчас нет. После изменений, которые произошли в обстановке за последние часы, постепенный отход от рубежа к рубежу, на мой взгляд, не имеет смысла. Противник обошел нас уже с трех сторон. В степи мы его не остановим. Дальше начинается предгорье. Постепенный отход все равно привел бы нас в это предгорье. Отходить в горы и обороняться в горах? Но мы дадим простор и свободу действиям противника по дорогам и на открытой местности в направлении Севастополя и Керчи. У нас нет организованного тыла, не будет и снабжения. Практически перед нами два пути: идти на Керчь или на Севастополь. Путь на Керчь еще не закрыт. Есть пока достаточно широкий проход, воспользовавшись которым мы могли бы за ночь достигнуть Керченского полуострова и занять там оборону. Однако туда, как вы знаете, отходит Пятьдесят первая армия. Думается, она закрепится на Ак-Манайских позициях, ее сил будет достаточно для удержания эти позиций. Свободного пути на Севастополь уже не существует, во всяком случае для всей армии. Идти туда – значит идти с боями. Но Севастополь – главная база Черноморского флота. Удержать ее необходимо ради сохранения нашего господства на Черном море. Не секрет, что с суши город не прикрыт: полевых войск там нет. Если к нему не пробьется Приморская армия, если значительные силы противника ее опередят, Севастополь может пасть. Давайте же с учетом всего этого обсудим, куда следует идти армии. Мнение каждого командира и комиссара будет принято во внимание.

Петров помолчал некоторое время, давая возможность каждому обдумать и подготовить свое мнение. И затем повернулся к сидящему с краю командиру 161-го стрелкового полка 95-й дивизии:

– Полковник Капитохин, начнем с вас, с левого фланга. Прошу.

Александр Григорьевич встал и четко сказал:

– Я за то, чтобы мы шли оборонять Севастополь. Рядом с Капитохиным сидел начальник артиллерии 95-й дивизии.

– Полковник Пискунов, – обратился к нему командарм.

– Считаю, нужно идти защищать Севастополь.

– Я думаю, идти надо к Севастополю, – говорит командир 25-й Чапаевской генерал-майор Коломиец.

Такого же мнения и комиссар этой дивизии, бригадный комиссар А. С. Степанов.

За то, чтобы идти в Севастополь, высказался командир 40-й кавалерийской дивизии полковник Ф. Ф. Кудюров с тремя боевыми орденами Красного Знамени на груди и другие.

За отход на Керчь: командир 95-й дивизии В. Ф. Воробьев, ее военком полковой комиссар Я. Г. Мельников и начальник штаба подполковник Р. Т. Прасолов. Генерал-майор Воробьев так определил свою точку зрения:

– Мы не знаем истинного положения в районе Бахчисарая. Весьма вероятно, что немцы успели выдвинуть туда порядочные силы. Имея противника справа и слева, армия рискует втянуться в мешок, который потом окажется завязанным. К тому же у нас мало снарядов, чтобы отбиваться. В горах мы неизбежно потеряем остатки своих тылов. А в сторону Керчи еще можно пройти свободно. И это значит сохранить армию. Вот почему я за то, чтобы идти туда и обороняться там.

Когда высказались все, Иван Ефимович подвел итог:

– Четверо из присутствующих высказались за отход к Керчи, остальные, то есть подавляющее большинство, за Севастополь. Это большинство поддержало решение, к которому Военный совет армии в принципе уже пришел минувшей ночью в Сарабузе. Итак, мы идем прикрывать Севастополь. Отвод главных сил с обороняемого рубежа начнем с наступлением темноты. Прошу командиров подойти к моей карте, я укажу частям направления движения.

Петров определил маршруты и поставил задачу: выйти к утру на рубеж реки Альмы.

Совещание заняло не больше часа, и в конце его был отдан и подписан боевой приказ. Получив конкретные указания, командиры и комиссары разъехались.

Принимая это ответственное решение, Иван Ефимович Петров проявил способность широкого стратегического мышления. Он нашел в себе силы подняться над той опасностью, которая нависала над армией и над ним лично. Он мыслил крупно, масштабно. Он исходил из того, что с потерей Севастополя противник сможет силами флота выйти прямо к побережью Кавказа, осуществлять десантные операции. Удерживая черноморскую базу, наши войска оставались в тылу врага и тем самым сохраняли за собой часть Крымского полуострова. Оборона Севастополя, так же как это было с Одессой, поможет Приморской армии отвлечь на себя большое количество войск противника, которые не смогут участвовать в наступательных операциях в направлении Кавказа. Таким образом, противник не получал прямого пути на Кавказ, захватить который Гитлер так стремился.

 

Воспоминания из предвоенных лет

Любой поступок человека объясняется его взглядами, стремлениями, убеждениями, характером. Истоки любой черты характера или поведения человека можно найти в его биографии, воспитании, в жизненных испытаниях, которые он прошел.

Совсем недавно, всего за четыре года до совещания в Экибаше, о котором мы говорили, были в жизни Петрова такие превратности, которые несомненно подтолкнули его здесь, под Симферополем, на этот не совсем обычный в военных делах широкий совет с боевыми соратниками.

Петров всегда верил в товарищей, был надежным другом, и тем же ему отвечали люди, с которыми он дружил или служил в одних частях. Именно поддержка сослуживцев по армии, товарищей по партии однажды очень помогла ему в весьма драматической ситуации. В предвоенные годы клеветники и доносчики возбудили «дело». Петров обвинялся в связях с человеком уже репрессированным, связях, «которые выразились в неслужебном общении и с выпивками», ставилось ему в вину даже то, что он служил «в белой армии и скрывал свое офицерское прошлое».

Обвинения, выдвинутые против Петрова, сегодня выглядят странно, надуманно: он ведь не скрывал своего офицерского прошлого, даже мы, курсанты, знали это. Записи в протоколе о службе «в белой армии» показывают, насколько не правы были люди, обвинявшие его. Петров ни одного дня не служил в белой армии, которая, как известно, возникла после революции и боролась с ней. Петров служил в царской армии, а в дни революции добровольно вступил в Красную Армию.

В ходе обсуждения один из членов парткомиссии, Васильев, в своем выступлении высказал ряд обвинений в адрес не только Петрова, но и полковника М. А. Филатова, который был заместителем начальника училища по строевой: «Филатов является исключительно вредной личностью! Предлагаю изъять Филатова из училища, поставить этот вопрос перед Военным советом».

Из протокола видно – и это очень характерно для Петрова, – что он, будучи сам, как говорится, на волосок от исключения из партии, немедленно стал заступаться за Филатова, так как обвинения, по его мнению, были несправедливые. Другой член парткомиссии, Маклашин, тут же отреагировал: «Ваша реплика, товарищ Петров, Васильеву, что Филатов все-таки не враг, говорит за то, что вы, товарищ Петров, становитесь на формальный путь. Товарищ Филатов до сегодняшнего дня продолжает заниматься саботажем, его курсанты не любят, боятся. Да и вообще деятельность Филатова может перерасти во враждебную деятельность».

Я хорошо знаю обстановку в училище в те предвоенные годы, когда им руководил Петров, близко знал много лет полковника Михаила Алексеевича Филатова, поэтому, дабы не сложилось впечатления о каком-то развале, саботаже и прочих неблаговидных делах, скажу несколько слов. Обстановка в училище была прекрасная, учили нас хорошо, жили мы дружной семьей. Любовь к Родине и партии воспитывалась в нас повседневно, мы были беззаветными патриотами. Лучшим и неопровержимым доказательством этому являются жизни, отданные выпускниками училища в боях за Родину. Весь наш выпуск в мае 1941 года был направлен в западные приграничные округа. Из ста лейтенантов, выпускников моей роты, я встретил за тридцать шесть послевоенных лет всего пятерых, остальные погибли. Утверждение, что курсанты боялись Филатова, абсолютно не соответствует действительности, курсанты очень любили его. Корректный, тактичный, Михаил Алексеевич воспитывал в нас чувство достоинства. Конечно, ни о каком саботаже не может быть и речи: Филатов приходил на работу раньше всех и уходил позже многих, отдавая службе и курсантам всего себя, не жалея ни сил, ни здоровья. Филатов прошел через всю войну, стал генералом, командовал дивизией, удостоен многих правительственных наград. Он всю жизнь был другом Петрова, до последних дней Ивана Ефимовича навещал его в больнице. Теперь нет уже и самого Михаила Алексеевича. И он, к сожалению, тоже не оставил воспоминаний.

После разбора персонального дела Петрова на парткомиссий все кончилось сравнительно – для тех времен – благополучно. Петрова не исключили из партии, не сняли с должности начальника училища, ограничились вынесением строгого партийного взыскания.

Но тучи еще долго ходили над головой Ивана Ефимовича. В 1939 году обвинения повторились снова.

Те годы обычно вспоминаются только плохим, чаще говорят о поступках неблаговидных. А вот в связи с делом Петрова можно было наблюдать редкое, но поразительное проявление честности и мужества со стороны нескольких человек.

В личном деле Петрова я обнаружил четвертушки листа серой, плохого качества бумаги. Я читал их и думал, что вот такая небольшая бумажечка решала судьбу человека. На этих бумажках (всего их было разослано двенадцать) под копирку был напечатан запрос о партийном лице И. Е. Петрова, который, как говорилось в запросе, в скором времени будет привлечен к ответственности «за связь с врагами народа» и за свою «антипартийную деятельность». Наверху каждой четвертушки чернилами вписаны фамилии и инициалы того, к кому обращен запрос.

Нетрудно представить состояние человека, получившего в те годы такой запрос. Формулировка его не оставляла никаких сомнений насчет того, что может ожидать Петрова.

И вот к чести людей, написавших ответы на явно тенденциозный запрос, надо сказать, что эти замечательные коммунисты, рискуя очень многим, а точнее – всем, написали правду о Петрове. Мне кажется, читатели должны знать имена этих достойных и смелых людей. Привожу коротко содержание их письменных ответов, которые назывались «Партийный отзыв» (к сожалению, не во всех письмах указаны должности и даже инициалы писавших):

«Член ВКП(б) с февраля 1919 года Чернухин: …Петров старый член партии, считаю, что он предан партии Ленина – Сталина».

«Военком штаба САВО, полковой комиссар Евстафьев: Знаю Петрова И. Е. с 1933 года, опытный, дисциплинированный командир, партии Ленина – Сталина предан».

«Член ВКП(б) с июля 1918 года Челмадинов: Знаю Петрова И. Е. с 1929 года. Политически и морально устойчив, в практической работе проводит линию нашей партии и активно за нее борется».

«Член ВКП(б) с 1920 года Курбаткин: …Петров И. Е. безусловно предан партии Ленина – Сталина. Вполне заслуживает доверия. По грамотности и развитости может быть использован на работе большей, чем занимает сейчас».

«Член ВКП(б) с 1927 г. М. Патоличев: …Знаю Петрова в период 1922—24 гг. как стойкого большевика. В этот период он был комиссаром полка и бригады 11-й кавдивизии 1-й Конной армии. Исключительно отзывчивый, чуткий товарищ, был общим любимцем полка. Беспощадно боролся с искривлениями линии партии и отступлениями от нее, особенно в период, когда происходила борьба с басмачеством, где нужно было правильно проводить ленинско-сталинскую политику в национальном вопросе.

Совместно с Петровым неоднократно был в боях против басмачей, где он показывал себя как храбрый, хладнокровный и волевой боец, всегда появлялся в наиболее ответственных и опасных местах».

Аналогичные отзывы прислали: Сергеев, член партии с 1932 года; В. Баженов, член партии с 1919 года; П. С. Бочкарев, начальник кафедры Академии имени М. В. Фрунзе, член партии с 1918 года; И. И. Вырыпаев, член партии с 1925 года; Филатов, член партии с 1938 года; Брилев, член партии с 1939 года.

Авторитет Петрова, уважение к нему были настолько велики и прочны, что ни у одного из запрошенных не поднялась рука написать неправду или просто покривить душой.

Я рассказываю о драматических событиях в жизни Ивана Ефимовича Петрова совсем не для того, чтобы вести разговор о репрессиях тех лет. Партия давно осудила все, что творилось тогда незаконно. Но из тех лет, мне кажется, тянутся ниточки и к совещанию под Симферополем, о котором шла речь выше.

Честность коммунистов в свое время спасла Петрова. Мнение людей, их добрый совет всегда были важны для него, а после этого случая его уважение к людям и надежда на поддержку товарищей в критических обстоятельствах стали еще больше.

 

Отход к Севастополю. Октябрь 1941 года

Итак, выслушав мнение командиров, посоветовавшись со всеми присутствующими на совещании, генерал Петров принял решение и отдал соответствующий приказ – и тем самым взял на себя всю ответственность за отвод армии к Севастополю.

Вот как об этом рассказано в воспоминаниях генерал-полковника артиллерии, а в те дни полковника и начальника артиллерии Приморской армии Н. К. Рыжи:

«Было бы неверно думать, что И. Е. Петров собрал Военный совет, дабы разделить с другими ответственность, опереться на мнение большинства. Командарм уже принял окончательное решение идти к Севастополю, с тем, чтобы его оборонять. Заседание Военного совета укрепило уверенность И. Е. Петрова в том, что поставленная войскам задача будет выполнена. К тому времени, когда командиры и комиссары прибыли на КП 95-й дивизии, штаб армии уже определил маршруты движения соединений, уравнительные рубежи и время выхода к ним головных колонн. Командарм использовал заседание также для того, чтобы дать командирам все указания и советы, которые невозможно было вместить в боевой приказ.

Мне генерал Петров тут же приказал снять с фронта прежде всего тяжелую артиллерию, включая 51-й и 52-й полки, входившие раньше в 51-ю армию, и направить ее через Алушту и Ялту к Севастополю.

– Тяжелая артиллерия, – сказал он, – должна быть там раньше пехоты. Если понадобится, она поможет пехоте прорваться к севастопольским рубежам».

После войны я служил вместе с генерал-полковником Рыжи, он был командующим артиллерией Туркестанского военного округа. В пятидесятых годах механизация и моторизация наших Вооруженных Сил уже была завершена, и только в горнострелковых частях, исходя из их специфики, были оставлены кони. В этот период я командовал горнострелковым полком. Николай Кирьякович Рыжи был страстным любителем лошадей, вот он и приезжал иногда «отвести душу». Особенно ему нравился мой личный конь Агат арабских кровей. Будучи человеком очень тактичным, Николай Кирьякович, хоть и был намного старше меня по званию и по служебному положению, каждый раз спрашивал разрешения «посмотреть лошадок» и «размять Агата, чтобы не застоялся». Рыжи шутил при этом: «Вы, Карпов, командир новой формации, вам моторы, технику подавай».

Рыжи был прав, я кончал академию после Великой Отечественной войны, и кавалерия с ее хоть и высокими для своего времени темпами была для меня чем-то архаичным. Конь мой Агат действительно застаивался. Нравился он мне своей статью, огоньком в лихих глазах. У него был хвост трубой, что, как утверждал Рыжи, является верным признаком его арабского происхождения. Но все его красоты особого душевного волнения во мне в отличие от генерала не пробуждали. Однако я очень благодарен своему коню за то, что он послужил поводом для близкого общения с Николаем Кирьяковичем. За чашкой чая после верховой езды я услыхал от него очень много интересного. Чего стоит одна одиссея Рыжи при отходе из Севастополя, когда он на старенькой шхуне пересек Черное море.

Вернемся, однако, в армию, отходящую к Севастополю.

Отдав приказ и распределив маршруты между дивизиями, генерал Петров даже не подозревал, как скоро ему придется изменить намеченный план отхода. В эту же ночь он получил сведения о том, что передовые части противника прорвались по приморской дороге и вышли к реке Альме, которую Петров назначил первым рубежом обороны при отходе. Надо было немедленно искать другие пути отхода и поставить новые задачи дивизиям, которые уже успели сняться с места и выйти на ранее определенные им маршруты. Очень нелегкое это дело – повернуть целую армию, не имея устойчивой связи, под постоянными бомбежками врага и нажимом его сухопутных войск, да еще ночью! Верный своей привычке личным общением решать с командирами самые трудные вопросы, Петров немедленно выехал к командиру 95-й дивизии, начальника штаба Крылова отправил в 172-ю, еще нескольких работников штаба – в другие дивизии и части. Благодаря этому на первый взгляд простому и естественному способу руководства Петров и его штаб без путаницы, без кривотолков и ошибок, избежав потерь от неожиданных столкновений с противником, в короткое время повернули огромную массу войск и направили ее в обход Симферополя на юго-восток, опять-таки на горные рубежи и дороги, потому что степное пространство уже было занято немецкими войсками. Вся наша тяжелая артиллерия и часть тылов, предусмотрительно отправленные Петровым в первую очередь, еще до отхода частей, из-под самого носа противника ушли по шоссе через Алушту и Ялту на Севастополь. Если бы не эта предусмотрительность командующего, пять полков тяжелой артиллерии достались бы врагу, так как по горным дорогам они бы не прошли.

Управляя войсками на марше, руководя боями, генерал Петров со штабом медленно отходил на юг.

О том, как складывались события дальше, лучше всего свидетельствует рассказ маршала Крылова, находившегося в те дни рядом с Петровым:

«Петров осознавал: организация сухопутной обороны города, очевидно, так или иначе ляжет на его плечи. Непрестанно об этом думая, он мучился, что не знает ни состояния оборонительных рубежей, ни какова там обстановка вообще. У Ивана Ефимовича возникал вопрос, не следует ли ему для пользы дела поспешить в Севастополь с полевым управлением, чтобы к подходу основных соединений уже быть на месте.

Вопрос этот, трудный для командарма, поскольку речь шла об его отрыве от главных сил армии, был решен после того, как И. Е. Петров встретился в Алуште с командующим войсками Крыма вице-адмиралом Г. И. Левченко.

Гордей Иванович, старый моряк, жил в те дни судьбой Севастополя. Он был убежден, что теперь и его место там. А Петрову приказал ехать туда немедленно, поторопиться. «У вас есть генералы, которые доведут войска, – сказал Левченко Ивану Ефимовичу, – а вам надо сейчас быть в Севастополе и вместе с командованием флота создавать надежную оборону…»

Итак, 2 ноября Петров вместе с полевым управлением выехал через Алушту в Севастополь и 3-го прибыл туда.

Отправляясь в Севастополь, Петров поручил руководство отходящими частями командиру 25-й дивизии генералу Т. К. Коломийцу, с которым поддерживал постоянную связь по радио, и фактически продолжал управлять действиями армии.

 

Первая попытка захвата Севастополя. Ноябрь 1941 года

Когда стало известно о прорыве врага в Крым и угрозе, нависшей над Севастополем, Военный совет Черноморского флота объявил Севастополь на осадном положении. В городе был создан городской комитет обороны под председательством первого секретаря горкома Б. А. Борисова.

Командование Черноморского флота сделало все возможное, чтобы отразить первый натиск врага. С кораблей списывались краснофлотцы. Из них создавались пешие батальоны, которые выдвигались на позиции. Тыловые и специальные подразделения морской базы и даже тылов Приморской армии, находившиеся в городе, тоже вливались в создаваемые батальоны и уходили на фронт. Очень большую работу проделали артиллеристы военно-морской базы. Артиллерия береговой обороны предназначалась для ведения огня по противнику, ожидаемому с моря, долговременные бетонные укрытия для орудий строились именно с таким расчетом. Никто не предполагал, что придется отбивать врага, наступающего на Севастополь с суши. И все же артиллеристы береговой артиллерии своевременно встретили врага.

Кстати, момент, с которого началась оборона Севастополя, определяется достаточно точно. Это 16 часов 35 минут 30 октября, когда береговая батарея № 54 под командованием старшего лейтенанта Ивана Заики открыла огонь по авангарду войск Манштейна – сводной моторизованной бригады Циглера. Батарея Заики находилась в сорока километрах от Севастополя, она тоже готовилась для отражения морских десантов, а стрелять пришлось по танкам и автомашинам с пехотой.

Позднее батарея Заики, окруженная пехотой противника, героически сражалась до выхода из строя последнего орудия, после чего часть личного состава удалось вывезти в Севастополь, а Заика с группой, прикрывавшей отход батарейцев, ушел в партизаны, где командовал партизанским отрядом, а позднее вернулся на флот.

Моряки при отражении первой попытки захватить Севастополь проявили образцы героизма, примеров тому много, приведу лишь один из них. 7 ноября, в день 24-й годовщины Октябрьской революции, группа краснофлотцев под командованием политрука Н. Д. Фильченкова вступила в схватку с 15 танками врага. Бутылками с горючей смесью Иван Красносельский поджег три танка, Юрий Паршин, Даниил Одинцов – по одному, Василий Цибулько подбил танк связкой гранат. Но шли другие танки, тогда Фильченков бросился под гусеницы с гранатами, то же совершили Одинцов и Паршин. Всем пяти погибшим черноморцам присвоено звание Героев Советского Союза, они первые севастопольские Герои. П. А. Моргунов, бывший комендант береговой обороны Севастопольской морской базы, в своей книге «Героический Севастополь» так подводит итоги отражения первой попытки захвата города:

«Прошло десять напряженных дней, в течение которых защитники Севастополя сорвали попытку немецко-фашистских войск с ходу захватить город.

Благодаря героизму и самоотверженности всего личного состава частей и соединений береговой обороны, морской пехоты, ПВО, кораблей и авиации флота, а также отдельных частей Приморской армии севастопольцы одержали большую победу… Враг не только не смог с ходу взять главную базу, но и нигде не прорвал нашу линию фронта на подступах к Севастополю, лишь в районе Дуванкой – Черкез-Кермен ему удалось потеснить наши войска, заняв хутор Мекензия. Противник не достиг также своей цели – не допустить в Севастополь Приморскую армию».

Справедливые слова, только добавим то, о чем не сказано у Моргунова: боями Приморской армии и сухопутной обороной Севастополя уже и в это время руководит генерал Петров, о чем свидетельствует приказ вице-адмирала Г. И. Левченко от 4 ноября 1941 года:

«В состав войск Севастопольского оборонительного района включить: все части и подразделения Приморской армии, береговую оборону главной базы Черноморского флота, все морские сухопутные части и части ВВС ЧФ по особому моему указанию.

Командование всеми действиями сухопутных войск и руководство обороной Севастополя возлагаю на командующего Приморской армией генерал-майора Петрова И. Е., с непосредственным подчинением мне».

Знакомя с этим приказом своего начальника штаба Крылова, Иван Ефимович обратил его внимание на следующее:

– Здесь не поставлены задачи флоту, его корабельным соединениям. Большая часть кораблей перебазирована на Кавказ. – Петров помолчал, он понимал, что защищать приморский город, не имея в нем боевых кораблей, дело ненадежное, но, не желая обсуждать приказ старшего, добавил: – Мы с вами солдаты и обязаны принять и выполнить приказ таким, каков он есть. Главное сейчас – привести в строгую систему управление всеми обороняющими Севастополь силами. И как можно быстрее. Об этом и надо думать, а остальное так или иначе образуется.

С первых часов пребывания в Севастополе Петров объезжал позиции и изучал местность, оборону, состояние частей. Поэтому к моменту подписания приказа о его назначении Иван Ефимович был в курсе всех дел. На следующий же день на совещании под председательством вице-адмирала Ф. С. Октябрьского Петров, оценивая обстановку на сухопутном фронте, отметил мужество, смелость, высокий моральный дух и стойкость моряков, проявленные уже в первых боях. Он выразил уверенность, что по мере прибытия частей Приморской армии прочность обороны будет наращиваться.

Адмирал Октябрьский просил Петрова немедленно включиться в руководство боевой деятельностью войск в Севастополе.

После спокойной и объективной оценки положения дел Петровым Октябрьский в тот же вечер отправил в Ставку телеграмму. Нарком Военно-Морского Флота Кузнецов отметил в этой телеграмме нотку безнадежности.

«Положение Севастополя под угрозой захвата… Противник занял Дуванкой – наша первая линия обороны прорвана, идут бои, исключительно активно действует авиация… Севастополь пока обороняется только частями флота – гарнизона моряков… Севастополь до сих пор не получил никакой помощи армии… Резервов больше нет… Одна надежда, что через день-два подойдут армейские части»…

В этой же телеграмме еще раз сообщались мероприятия по переводу боевых и вспомогательных кораблей, авиации, частей зенитной артиллерии на Кавказ. Туда же предлагалось перевести все запасы, склады, мастерские, судоремонтный завод, все управления флота. И еще раз подчеркивалась необходимость перевода штаба и руководства флота в Туапсе, откуда будет осуществляться руководство флотом и боевыми действиями на черноморском и азовском театрах.

Главный смысл этой телеграммы – желание адмирала Октябрьского вывести штаб флота и боевые корабли в кавказские порты, чтобы сохранить их. В этом был и свой резон. В Севастополе находился Военный совет войск Крыма во главе с вице-адмиралом Левченко. Командиром Севастопольской базы назначен контр-адмирал Жуков, командующим войсками СОРа (Севастопольского оборонительного района) – генерал Петров. При наличии стольких руководителей Октябрьский считал возможным отбыть со своим штабом на Кавказ. 7 ноября 1941 года пришла ответная телеграмма наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова на имя не только Октябрьского, но и Левченко:

«…Мне кажется, достаточно ясно, что вашей главной задачей является удержать Севастополь до крайней возможности. Так дрался под огнем артиллерии и авиации Таллин, так держался Ханко, так вы, черноморцы, держали Одессу, и мне непонятна нотка безнадежности в отношении Севастополя.

К борьбе за Севастополь надо привлечь корабли, хотя условия для их базирования там будут трудными. Но вам известно, что весь Северный флот в Полярном с начала войны находится под ударами авиации, а линия фронта проходит еще ближе. Севастополь можно и нужно защищать, и, пока оборона его не будет устойчивой, Военный совет должен быть там».

Из этой телеграммы видно полное совпадение мнения Петрова о применении боевых кораблей в обороне приморских городов с решением наркома Военно-Морского Флота.

7 ноября решением Ставки адмирал Октябрьский был назначен командующим Севастопольским оборонительным районом.

К 9 ноября основные силы Приморской армии пробились к Севастополю. Петров встречал своих боевых соратников – командиров соединений и частей. Они были усталые, соединения понесли большие потери. Но тем не менее всех радовала встреча и то, что наконец-то пробились к Севастополю и силы армии собраны в кулак.

Радость встречи была велика, но трудностей в организации обороны для командующего не убавилось, а, пожалуй, даже прибавилось, потому что прибывшие части нужно было срочно переформировывать, пополнять, восстанавливать их боевую способность. На фронте тем временем бои не прекращались, противник продолжал наступление. Всю реорганизацию частей и перестройку обороны командующему и его штабу приходилось проводить в ходе боев. Главная забота Петрова была – осуществить ее как можно быстрее, но в то же время и не в ущерб боеспособности частей.

По договоренности с адмиралом Октябрьским Петров немедленно стал укомплектовывать дивизии батальонами морской пехоты и другими отдельными отрядами, которые были ранее сформированы здесь для защиты Севастополя. Часто эти батальоны входили в полки, сохраняя свое название, своих командиров, которые уже знали личный состав и участвовали с ним в боях.

Командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский издал специальный приказ, которым обязывал всех моряков влиться в состав стрелковых дивизий и всех – краснофлотцев и морских командиров – подчиняться командирам строевых частей.

Иван Ефимович при доукомплектовании учитывал психологические тонкости, своеобразный патриотизм моряков, их любовь и привязанность к флоту – за ними были сохранены звания краснофлотцев, морская форма.

Кстати, здесь полностью оправдалось решение наркома Военно-Морского Флота о том, чтобы командование Черноморского флота было оставлено в Севастополе. Что это дало? Прежде всего помогло Петрову быстро восстановить боеспособность частей Приморской армии. Адмирал Октябрьский, как он сообщил в приведенной телеграмме, намеревался вывести из Севастополя не только управления флота, но и все тылы и склады. Если бы это произошло, Приморская армия осталась бы без необходимых ей стрелкового оружия, боеприпасов, продовольствия, горючего, потому что армия после стольких боев ничего этого в своих тылах не имела. В годы войны, несмотря ни на что, велся строгий учет, соблюдались определенные формальности; для Приморской армии получить все необходимое у морских учреждений, которые подчинялись другому наркому, было не так просто. Присутствие в Севастополе командующего Черноморским флотом, его личное общение с Петровым намного облегчили снабжение и устранение формальностей.

Кроме боеприпасов и продовольствия моряки передали Приморской армии и ее командующему установленные, отлаженные и действующие средства связи, приборы для наблюдения и целые командные пункты, позволяющие немедленно приступить к руководству войсками.

Были, разумеется, и некоторые сложности на этой первой организационной стадии, касающиеся подчиненности береговых морских служб, артиллерии, морской авиации сухопутным начальникам, но все это со временем наладилось. Что же касается совместных боевых действий, то на передовых позициях, как и в Одессе, установилось дружное взаимодействие и даже не взаимодействие, а общие действия моряков и сухопутных войск. Они не спорили, кто что должен делать, кто кого должен обеспечивать и кто кому должен подчиняться. Дружной работой и стойкостью в бою в первые же дни и во все долгие 250 дней обороны Севастополя они дали прекрасный пример боевого содружества.

Боеспособность частей Приморской армии в основном была восстановлена за очень короткий срок.

Петров и его начальник штаба Крылов оперативно в течение суток доукомплектовали части, определили их участки обороны, распределили артиллерию и другие средства усиления. В ходе этой работы написан приказ и тут же доложен вице-адмиралу Октябрьскому, который утвердил его, и немедленно здесь же, в штабе флота, этот приказ был перепечатан, подписан командованием Приморской армии и завизирован Военным советом Черноморского флота. Приказ этот представляет для понимающих в военном деле людей очень любопытный документ по краткости, ясности, точности определения боевых задач. Это, по сути дела, первый боевой документ, отражающий решение Петрова, заложенное в оборону Севастополя. Нет возможности, да, наверное, и необязательно, приводить здесь весь текст приказа Петрова. Скажу лишь о том, что в отличие от Манштейна, у которого в подчинении были хорошо вооруженные и обученные кадровые дивизии, командующий Приморской армией Петров составлял свои дивизии, как лоскутные одеяла, – из тыловых, учебных и специальных подразделений, оказавшихся под рукой. Для наглядности приведу лишь один пункт из этого приказа:

«…II. Второй сектор обороны – комендант полковник Ласкин…

Состав войск – 172 стр. дивизия в составе:

а) 514 сп в составе двух батальонов:

1-й батальон сформировать из состава всех частей 172 сд.

2-й батальон укомплектовать за счет трех рот истребительного отряда и роты 51 полка связи.

Включить в состав полка все гарнизоны долговременных сооружений в их районе.

Командир полка майор Устинов…

б) 2-й полк морской пехоты в существующем составе…

в) сформировать новый стрелковый полк с наименованием «1 Севастопольский стрелковый полк». Полку иметь три б-на. 1 батальон укомплектовать за счет 1 Перекопского батальона. 2 батальон – за счет батальона Дунайской флотилии. 3 батальон – за счет батальона Школы оружия…»

Небольшой комментарий к этому приказу, так сказать, информация к размышлению: надо только представить себе, в каком состоянии были части, если из всей 172-й стрелковой дивизии создается всего один батальон!

Таким образом, за неделю своего пребывания в Севастополе Петров проделал огромную работу, в которую был вложен не только опыт гражданской войны, но и опыт боев за Одессу. Моряки, сухопутные части и различные спецподразделения, занимавшие оборону на подступах к городу, отразили попытку 11-й немецкой армии с ходу захватить Севастополь. Кроме того, противник не достиг своей цели – не допустить отходящие части Приморской армии в Севастополь. И еще. С приходом Приморской армии севастопольская оборона обрела еще более четкую, стройную, грамотно разработанную в смысле сухопутного боя оборонительную систему.

Оборона всегда вполне справедливо считалась пассивным способом ведения боя. Инициатива обычно на стороне наступающего. Тут как в шахматах: первый ход делают белые. Так и при ведении боевых действий первое слово – за наступающим, обороняющийся же начинает реагировать на предпринимаемые действия тех, кто переходит в наступление.

Воспользуемся имеющимися в нашем распоряжении воспоминаниями Манштейна и узнаем, что же собирался предпринять как командующий наступающей стороны:

«Теперь перед 11-й армией стояла задача взять штурмом последний оплот противника в Крыму – Севастополь. Чем раньше будет предпринято это наступление, чем меньше времени будет дано противнику на организацию его обороны, тем больше будет и шансов на успех… Перед наступлением нужно было прежде всего решить вопрос о силах. Не вызывало сомнения, что четырех дивизий, стоявших в то время перед крепостью, было недостаточно, чтобы осуществить ее штурм. Их недоставало даже для того, чтобы создать сплошной фронт. К тому же оказалось, что противник… сумел в относительно короткий срок довести силу обороняющихся войск до 9 дивизий. Этот факт свидетельствовал о том, насколько необходимо было прежде всего перерезать его морские коммуникации».

Вот как спустя несколько десятков лет рисует Манштейн положение дел под Севастополем, как камуфлирует реальную картину. Ни слова нет о том, что Манштейн уже предпринял первое наступление на Севастополь и ввел в бой два корпуса против разрозненных и наспех сформированных отрядов морской пехоты, а потом малочисленных частей Приморской армии, подоспевших им на помощь. Также ни слова нет о том, что это первое наступление Манштейна не достигло цели. Фельдмаршал очень часто в своих мемуарах говорит о своей любви и уважении к немецким солдатам. А вот здесь, как видим, не хочет вспомнить этих солдат, которых он положил в первом наступлении на Севастополь, положил напрасно, так и не добившись осуществления своих скороспелых, провалившихся расчетов.

Рассказывая о готовящемся штурме Севастополя, Манштейн назвал эту главу «Первое наступление на Севастополь». Не будем поправлять фельдмаршала в арифметике, но повторим, что первое наступление уже состоялось и первый урок Манштейну севастопольцы уже преподали, полностью нарушив планы, которые намечал Манштейн. Приведу слова Манштейна по этому поводу, потому что в них содержится оценка действий руководства обороной, которое с первой встречи заставило уважать себя даже врага:

«Благодаря энергичным мерам советского командующего противник сумел остановить продвижение 54 ак (армейского корпуса. – В. К.) на подступах к крепости. В связи с наличием морских коммуникаций противник счел себя даже достаточно сильным для того, чтобы при поддержке огня флота начать наступление с побережья севернее Севастополя против правого фланга 54 ак. Потребовалось перебросить сюда для поддержки 22-ю пд (пехотную дивизию. – В. К.) из состава 30 ак. В этих условиях командование армии должно было отказаться от своего плана взять Севастополь внезапным ударом с ходу».

Однако противник продолжал наступление на всех направлениях. Это ставило в очень трудное положение войска генерала Петрова. Командующий армией не располагал ни достаточными резервами, ни крупными частями. Ему нечем было создать значительный перевес хотя бы на одном решающем участке. Но, несмотря ни на что, все же в эти дни оборона выстояла и противник своих целей не добился. Не очень большие по силе, но все же умело организованные Петровым контрудары 7-й и 8-й морских бригад огорошили Манштейна. Он принял эти бригады за части, вновь подброшенные морским путем с Кавказа, и, опасаясь их дальнейшего продвижения, перебросил сюда свежую дивизию и даже потерял уверенность в возможности овладеть Севастополем с ходу. Так что на этом этапе, в труднейших и невыгодных условиях, победа, одержанная севастопольцами, очевидна!

 

Месяц, забытый фельдмаршалом

Говоря об организации первого, по его подсчетам, штурма Севастополя, Манштейн пишет, что он назначил это наступление или, вернее, был вынужден начать это наступление только во второй половине декабря 1941 года, а именно 17 декабря. Таким образом, мы видим, что с момента, когда части Приморской армии вышли в район Севастополя и заняли там оборону, то есть с 10 ноября, до этого наступления 17 декабря выпадает больше месяца, о котором Манштейн не говорит ничего – кроме нескольких общих слов о подготовке нового наступления. Это не простая забывчивость, а нежелание вспоминать о делах, не прибавляющих фельдмаршалу лавров. Именно в эти дни генерал Петров и руководимые им войска причинили Манштейну очень много неприятностей.

Что же произошло в течение этого месяца? Утром 11 ноября, на следующий день после выхода частей Приморской армии в секторы обороны, части 11-й армии Манштейна перешли в наступление на первый и второй секторы обороны – вдоль берега моря и Ялтинского шоссе в направлении на Балаклаву. В течение всего дня продолжались тяжелые бои. Противнику удалось окружить 149-й полк 40-й кавалерийской дивизии и овладеть несколькими важными высотами и деревней Варнуткой. Контратакой 154-го полка положение было восстановлено. Не добившись успеха, Манштейн решил ослабить оборону мощной бомбардировкой войск, города и кораблей в порту. 12 ноября в течение всего дня фашистская авиация была в воздухе. Гитлеровцы заявили в этот день, что они разбомбили город до основания. Конечно, это не соответствовало действительности, но разрушения были большие. Более 20 самолетов врага накинулись на крейсер «Червона Украина», в корабль было шесть прямых попаданий. Несколько часов боролся экипаж за спасение корабля, но все же он затонул. 13 ноября гитлеровцы вновь ринулись в наступление, ожидая, что после такой отчаянной бомбежки сопротивление наших войск уже сломлено. В тяжелом бою комендант первого сектора полковник Новиков ввел в бой все, чем располагал, вплоть до охраны штаба. Ранен командир 383-го полка полковник Н. Г. Шемрук. К концу дня противник окружил часть 40-й кавдивизии.

Генерал Петров, чтобы помочь войскам в этом секторе, решил отвлечь отсюда силы врага, нанеся удар противнику в других секторах. Этот неожиданный удар принес успех. 8-я бригада морской пехоты овладела деревней Эфендикой и рядом высот.

Опасаясь развития успеха наших частей на этом направлении, Манштейн перебросил сюда часть 22-й пехотной дивизии и таким образом ослабил нажим на балаклавском направлении.

Генерал Петров немедленно приказал частям второго сектора, как только они почувствовали это ослабление, перейти в контрнаступление. Это было осуществлено, части полковника Ласкина овладели важными высотами и потеснили противника на один-два километра. Но это еще не обеспечивало безопасности Балаклаве, поэтому генерал Петров продолжал изыскивать возможности улучшить позиции на этом участке и вызволить из окружения части 40-й дивизии. Он подготовил наступление в первом и втором секторах и назначил начало атаки на утро 14 ноября.

Но противник упредил наши части и сам на рассвете перешел в наступление. Однако, несмотря на то что гитлеровцы перешли в атаку, части второго сектора после получасовой артиллерийской подготовки поднялись им навстречу и с криками «ура» тоже пошли вперед. Отважно действовал 514-й полк под командованием подполковника И. Ф. Устинова. Он овладел господствующими высотами, и тут же ему навстречу поднялись и пошли на прорыв части окруженной 40-й кавалерийской дивизии. В результате этих совместных действий кавалеристы вышли из кольца.

С утра 15 ноября гитлеровцы силами четырех дивизий опять кинулись на штурм. Удар по-прежнему наносился вдоль Ялтинского шоссе, в направлении на Камары и высоту с Итальянским кладбищем. Бои здесь были кровопролитными. Только 514-й полк за день до этого боя потерял до 400 человек. Генерал Петров, ощущая напряжение в этом секторе, находился на его наблюдательном пункте. Полковник Ласкин все время следил за высотой с Итальянским кладбищем и деревней Камары. Петров тоже хорошо знал местность в этом районе и значение каждой высоты, поэтому сказал командиру дивизии:

– Высоты надо взять обязательно. Противник несет большие потери, и надо продолжать бить его всюду днем и ночью. Главное – уметь правильно и вовремя использовать артиллерию. У вас в секторе она сильная.

Отдав все необходимые распоряжения и высказав уверенность, что войска сектора продержатся, генерал уехал на другой участок. На следующий день он опять прибыл на НП Ласкина, пригласил к себе командование второго сектора и сказал:

– Положение у Балаклавы достигло критического напряжения, противник овладел высотой 212,1 – последней перед Балаклавой. Нам надо отбить высоты, являющиеся ключевыми пунктами на этом направлении. Тогда вся группировка противника, действующая в районе Балаклавы, окажется в ловушке. Одновременно мы укрепим оборону на всем южном участке. Но для этого надо нанести удар по флангу противника со стороны вашего сектора.

Выслушав мнение и советы командиров, командующий армией приказал:

– Силами Пятьсот четырнадцатого полка, командир подполковник Устинов, и местного стрелкового полка, командир подполковник Баранов, в ночь на двадцатое ноября провести атаку и овладеть высотой 440,8, чтобы существенно улучшить положение обороняющихся в первом секторе. Проведение этой операции возлагаю на вас, полковник Ласкин. А коменданту первого сектора полковнику Новикову очистить от противника высоту 212,1 и осуществить захват высоты 386,6.

Постоянно заботясь о внезапности, избегая шаблонов, учитывая, что атаковать нужно превосходящего противника, Петров приказал провести эту атаку ночью. Конечно же ночь усложняла и сам бой, и руководство им, и осуществление поставленных целей. И все же командующий оказался прав. 514-й полк подполковника Устинова внезапным ударом ночью в ближнем бою уничтожил свыше двух рот гитлеровцев и овладел высотой 440,8 и окопами в восточной части Камар. Части первого сектора овладели высотой 212,1. Неудачно действовал только полк Баранова. Рано утром генерал Петров прибыл на наблюдательный пункт и не стал ругать ни подполковника Баранова, ни полковника Ласкина, а, как бы приняв часть вины на себя, сказал Ласкину:

– Мы слишком поздно передали полк Баранова в ваше распоряжение. Вы не успели, видимо, отработать все необходимые вопросы. Но ничего. Зато Устинов молодец, очень удачно действовал.

Командарм сказал, что противник понес на этом участке значительные потери и это надо использовать. Надо переходить в новое наступление и продолжать теснить врага. Вечером 20 ноября подполковник Устинов доложил, что противник начал окапываться на занимаемом рубеже; это подтверждает, что он понес большие потери и, наверное, завтра не собирается наступать. Генерал Петров приказал немедленно, не ожидая рассвета, переходить в атаку.

Командующий оказался прав – контратака принесла успех, фашисты были застигнуты врасплох. Они не ожидали, что после таких тяжелых боев, которые проходили днем, советские части рискнут перейти в наступление, и опять-таки ночью. Полк Устинова освободил Камары и захватил много пленных.

21 ноября противник, подтянув свежие подразделения, перешел все же в наступление на Камары. Гитлеровцам удалось захватить высоту и вклиниться в оборону 514-го полка. Но подполковник Устинов, не раз убеждавшийся в успешности контратак, на которые его постоянно нацеливал командарм, и в этот раз поднял остатки полка навстречу врагу.

В этот момент Устинов был ранен, но контратака все-таки достигла своей цели: деревня Камары была взята (командовать полком стал комиссар Караев).

Захваченный в этих боях немецкий ефрейтор показал:

«В 72-й пехотной дивизии в первой линии находятся все три полка и все понесли очень большие потери от артиллерийского огня и контратак русских. В ротах осталось не более как по 30 солдат. Поэтому на нашем участке были введены в бой два саперных батальона».

Из этих показаний пленного можно увидеть, как хорошо чувствовал пульс боя генерал Петров, как он улавливал нужный момент для контратаки – именно в минуты наибольшей слабости противника. Этот опыт, это умение Петрова чувствовать ритм и накал боя помогали, как видим, частям не только удерживать занимаемые позиции, но и постоянно улучшать их.

Тактика, выбранная Манштейном в этом наступлении, заключалась в следующем: атаковать наши войска с нескольких различных направлений и тем самым распылить наши силы, не дать им сконцентрироваться на одном участке фронта.

Как мы могли убедиться из описания боев, генерал Петров разгадал эту тактику Манштейна. Благодаря быстрой и точной реакции на все перипетии боя он нашел возможность не только останавливать вклинивающиеся на различных участках части гитлеровцев, но даже и контратаковать их. Этими активными действиями Петров сумел остановить продвижение противника, нанести ему ощутимые потери и в конечном счете вынудить на данном этапе отказаться от наступления.

В общем, к концу ноября севастопольцы добились того, что наступательный порыв гитлеровцев иссяк. Их потери были так велики, что требовалась пауза для их возмещения и пополнения боеприпасами. Наступило относительное затишье, если можно так назвать боевую жизнь фронта с ее повседневными бомбежками, артобстрелами, перестрелками и схватками на отдельных участках, постоянной охотой снайперов и ночной охотой разведчиков.

Пытаясь оправдать безуспешность действий своих войск, Манштейн ссылается и на такие причины:

«В Крыму начались непрерывные дожди, которые в кратчайший срок вывели из строя все дороги без твердого покрытия… С началом дождей армия практически теряла возможность обеспечивать свое снабжение автогужевым транспортом, во всяком случае на участке от материка до Симферополя. К 17 ноября уже вышло из строя по техническим причинам 50% нашего транспорта. На материке же, на севере, уже свирепствовал лютый мороз, который вывел из строя 4 паровоза из 5, имевшихся тогда в нашем распоряжении южнее Днепра. Таким образом, снабжение армии ограничивалось теперь 1–2 эшелонами ежедневно».

Гитлеровские генералы не раз прибегали для оправдания своих неудачных действий к ссылкам то на зиму и морозы, то, как видим здесь, на дожди и плохие дороги. Они забывали, что советские войска отбивали их наступление при тех же морозах и дождях и пользуясь теми же самыми дорогами.

Но вот еще что пишет Манштейн о боях, проходивших именно в эти дни:

«В горах Яйлы действовал штаб румынского горного корпуса с подчиненной ему 4-й горной бригадой, так как здесь с самого начала развернулось сильное, хорошо подготовленное партизанское движение. Партизанские отряды получили большое пополнение за счет рассеянных в горах частей Приморской армии и постоянно угрожали нашим коммуникациям как на дороге на Феодосию, так и на севастопольском фронте южнее горной гряды».

Так что не дожди, не морозы и не выведенный из строя транспорт не позволяли гитлеровцам нормально снабжать войска, идущие к передовой. Очень существенный вклад в общую борьбу вносили партизаны.

Наступившее затишье позволило Петрову оглядеться, обдумать и взвесить общий ход войны и положение своей армии.

В Крыму стояла дождливая осень с неожиданными прорывами яркого крымского солнышка днем и холодными ветрами ночью. Белокаменный Севастополь даже в непогоду выглядел нарядно. Листва шуршала на деревьях и под ногами. 27 ноября выпал первый снег. Петров побывал в городе, постоял на Графской пристани.

Мы, естественно, не знаем, о чем думал генерал, стоя на Графской пристани, но, наверное, не будет ошибкой предположить, что он, читавший недавно в Ташкенте заочникам академии лекции по истории военного искусства, вспоминал о славных предках, об адмиралах Нахимове и Корнилове, поднимавшихся здесь когда-то от моря, сравнивал оборону тех дней с нынешней. Какие удивительные переклички возможны в истории! Сто лет назад русская армия отходила от реки Альмы через горы, через Бахчисарай к Севастополю. По тем же дорогам шла сюда и Приморская армия. Приморцы тащили на веревках и лямках орудия и повозки, ящики с боеприпасами и продовольствие. А тогда дороги, наверное, были еще хуже. В 1854 году осада началась осенью – сначала 7, позднее 36 тысяч русских отбивались от 67 тысяч англичан и французов. И тогда не было подготовленной обороны с суши, войска все строили своими руками. Тогда, как и сейчас, были созданы три полосы обороны и передовая позиция. Сочетание огня, траншей и блиндажей было началом позиционной обороны, здесь ее применили впервые. Вот и Петров, наверное, думал об опыте первых севастопольцев и о том, как использовать его в новых условиях. Узнав о дне первого штурма, Корнилов, чтобы ослабить натиск врага, применил огневой контрудар всей своей наземной и корабельной артиллерией. Он нанес врагу такие потери, что тот не смог перейти в атаку в назначенный час. А почему бы и теперь не воспользоваться этим примером? Адмирал Корнилов погиб в день того штурма. А Нахимов отбил еще множество атак. 349 дней и ночей стояли насмерть севастопольцы. А сколько продержимся мы? Не то оружие, не те возможности у врага, одна авиация чего стоит! Но и мы не одни здесь, вся страна сражается, фронт – от моря и до моря. Дела наши вроде бы поправляются. Под Смоленском и Ельней нанесены сильные удары. Ленинград держится. На юге наши отогнали врага за реку Миус и освободили Ростов.

Это наступление советских войск в непосредственной близости от сражающегося Севастополя конечно же воодушевляло защитников города-героя.

В эти дни Гитлер был вынужден впервые заговорить об отступлении своей «непобедимой» армии. За оставление Ростова он снял с должности командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Рундштедта, назначил на его место фельдмаршала Рейхенау.

После провала первого штурма Севастополя Манштейн стал готовиться к наступлению более фундаментально. Штаб 11-й армии разместился в Симферополе. А сам Манштейн с начальником штаба и группой офицеров-операторов расположился в поселке Сарабуз – в том самом, где Петров совсем недавно советовался с командирами, куда идти, в Керчь или в Севастополь! Манштейн жил в здании правления колхоза, и, как он пишет, «на этой скромной квартире мы оставались до августа 1942 года, лишь дважды, в июне 1942 года, когда наш штаб находился под Севастополем, отлучась на КП на керченском участке».

Как видим, Манштейн относился к тому типу командующих, которые не очень подвижны при управлении своими войсками. Много ночей и дней провел Манштейн в этой квартире над картами, отыскивая способ, как же взять Севастополь – единственную оставшуюся в Крыму опору советских войск. Гитлер неоднократно и торопил и упрекал Манштейна за медлительность, он хотел как можно скорее избавиться от этого севастопольского клина, который мешал беспрепятственному продвижению гитлеровских войск на Кавказ.

Документы позволяют нам сегодня знать гораздо больше, чем было известно Петрову. Чтобы читатель яснее представлял себе общую картину разгорающегося сражения, познакомим его с соображениями самого Манштейна о замысле наступления и о направлении главного удара:

«Для того чтобы сломить сопротивление крепости (Севастополя. – В. К.), необходимо было в качестве предварительного условия по возможности скорее поставить под свой контроль порт – бухту Северную. Пока крепость имела морские коммуникации, при нынешнем положении дел противник по технической обеспеченности, а быть может, и по численности постоянно сохранял бы превосходство над нами. Поэтому главный удар должен был наноситься с севера или северо-востока в направлении бухты Северной, следовательно, совсем не так, как наносили удар союзники в Крымской войне, когда они имели господство на море. Для нас важен был не город, а порт. Только на севере наша армия могла использовать свою мощную артиллерию для поддержки наступления.

Исходя из этих соображений, командование армии приняло решение наносить главный удар с севера или северо-востока. На юге решено было вести вспомогательное наступление, главным образом с целью сковывания и отвлечения сил противника.

На севере должен был наступать 54 ак, которому для этой цели были подчинены четыре дивизии (22 пд, 132 пд, 50 пд и только что подтянутая 24 пд), а также большая часть тяжелой артиллерии.

Сковывающий удар на юге должен был наносить 30 ак, имевший для этого в своем распоряжении, кроме 72 пд, также переброшенную от Керчи ПО пд и румынскую горную бригаду. Со стороны Керчи была подтянута также 73 пд, которая должна была составить резерв войск, наступавших с севера».

На Керченском полуострове из немецких частей остались лишь штаб 42-го корпуса и 46-я пехотная дивизия.

Наступление Манштейн назначил на 27—28 ноября.

Генерал Петров, зам командующего СОРа по инженерной обороне генерал А. Ф. Хренов и начинж Приморской армии полковник Г. П. Кедринский проделали огромную работу по укреплению и ремонту дотов, дзотов в секторах обороны, развитию траншейной системы. Совершенствовались и укреплялись тыловые рубежи обороны на случай прорыва противника.

О том, что представляла собой оборона, ее размах и очертания, мне кажется, лучше расскажет Аркадий Федорович Хренов своим точным инженерным языком – я попросил его об этом в одной из наших бесед: – За десяток дней, прошедших после прекращения немецкого наступления, жизнь в городе изменилась необычайно. Поражала непривычная тишина – вражеская авиация снялась с крымских аэродромов и направилась под Ростов и Таганрог, где войска нашего Южного фронта предприняли успешное контрнаступление. Воздушные налеты на Севастополь прекратились. Конечно, тишина была относительной – артобстрелы продолжались. Но к их периодичности уже приспособились и почти не замечали их. Бригады МПВО успели разобрать завалы, образовавшиеся на месте разрушенных бомбами домов. В восьми школах, переведенных в подземные помещения, начались прерванные занятия. На улице Карла Маркса начал ходить трамвай. Конфигурацию передового рубежа определял установившийся после боев передний край обороны протяженностью сорок четыре километра. Здесь и раньше не было сплошной линии укреплений, а теперь, с потерей двух узлов сопротивления, строительство приходилось вести, по существу, заново. Главный рубеж за немногими исключениями сохранил свое прежнее начертание. Длина его составляла, как и раньше, около тридцати пяти километров, а глубину предстояло довести до четырех – шести километров. Ему-то согласно плану и уделялось основное внимание. На этом рубеже намечалось создать сорок два батальонных района обороны. Костяками таких районов должны были стать доты и дзоты, находящиеся во взаимной огневой связи. Промежутки между ними заполнялись стрелковыми, пулеметными, минометными и артиллерийскими окопами. Все эти сооружения связывались в единую огневую систему ходами сообщения. По переднему краю и в глубине предполагалось устроить противотанковые и противопехотные заграждения. Создавался и тыловой рубеж глубиной от двух до четырех километров с двумя отсечными позициями. Время затишья было использовано для интенсивной работы. Если к первому октября по всему фронту было построено сто тридцать дотов, то к середине декабря их уже было двести семьдесят. Число окопов за это время возросло до трех с лишком тысяч, протяженность проволочных заграждений – до девяноста километров. Было установлено большое количество противотанковых и противопехотных мин и фугасов. И все же для создания прочной и надежной обороны всего этого было мало. Глядя правде в глаза, надо признать, что при нынешних средствах борьбы не может быть абсолютно неприступной обороны. Противник способен сосредоточить такое количество сил на узком участке и нанести такой удар, перед которым не устоит ни одна твердыня. Другое дело, решится ли он на неизбежные огромные потери или надолго оставит нас заблокированными у себя в тылу. В любом случае, – заключил Аркадий Федорович, – понесет ли враг потери или мы прикуем к Севастополю его крупные силы – это наш выигрыш. Значит, надо готовиться к длительной, упорной борьбе. У нас, кроме обороны, альтернативы нет, самим нам, без помощи извне, Манштейна не одолеть. Но если мы продержимся до наступления наших войск на материке или же в Крыму, то Севастополь еще скажет свое веское слово!..

Штаб Приморской армии занимался перегруппировкой и пополнением войск из маршевых батальонов, которые стали прибывать на кораблях с Кавказа. Из частей первого сектора генерал Петров сформировал стрелковую дивизию, назначив ее командиром полковника П. Г. Новикова. В эту дивизию вошли части 2-й кавалерийской дивизии, сводный полк НКВД, которым командовал Г. А. Рубцов, 383-й стрелковый полк под командованием подполковника П. Д. Ерофеева, 1330-й стрелковый полк (командир майор А. Т. Макеенок) и 51-й артиллерийский полк, командиром которого был майор А. П. Бабушкин.

За время боев у Перекопа, при отходе к Севастополю, при отражении первого наступления гитлеровцев Приморская армия потеряла тысячи командиров, сержантов. Быстрой замены их с Большой земли ожидать, конечно, не приходилось. Петров, пользуясь наступившей передышкой, находит возможность пополнить комсостав здесь, на месте. Создаются краткосрочные курсы строевых командиров, на них зачисляются отличившиеся в боях сержанты. Учеба длится десять дней, после чего курсанты получают звание младших лейтенантов и назначение командирами взводов. Сержантам, которые командовали взводами в бою и проявили при этом уменье и мужество, командарм присваивал звание младших лейтенантов без окончания курсов. На должности политработников было выдвинуто около двухсот активных, отличившихся коммунистов. Для подготовки младших командиров создаются школы сержантов в дивизиях.

Очень плодотворно работала разведка штаба Черноморского флота под руководством ее начальника Намгаладзе. Армейская, флотская разведка и крымские партизаны доносили командованию Приморской армии о происходящей перегруппировке противника, о возможной подготовке его к наступлению. О том, что генерал Петров и его штаб своевременно разгадали замысел противника, свидетельствует доклад Петрова, сделанный 26 ноября на совещании Военного совета, где он сказал, что противник готовится к наступлению. В связи с этим он отдал директиву своей Приморской армии, в которой, кстати, говорилось: «Переход противника в наступление возможен во второй половине дня 26.11.41 года».

Как видим, Петров определил даже начало наступления, которое было назначено Манштейном на 27 ноября.

Но ни 27, ни 28 ноября Манштейн не смог перейти в наступление. Причинами, помешавшими осуществить это наступление, Манштейн, как уже сказано, считал русскую зиму, плохие дороги, плохую работу транспорта и т. д. и т. п. Только к 17 декабря он смог завершить подготовку наступления. Вот его запись:

«Итак, с опозданием на три недели, опозданием, которое, как оказалось, решило исход этой операции, 54-й армейский корпус на северном участке и 30-й армейский корпус на юге были наконец готовы к наступлению».

Нет, совсем не те причины, о которых говорит Манштейн, вынудили его отказаться от наступления. Вернее, не только они. 26 ноября, в день, который генерал Петров определил как возможное начало наступления противника, защитники Севастополя нанесли по скоплению немецких войск удары артиллерией и авиацией. Не раз в этот день вспомнил Петров добрым словом Корнилова, опыт которого он использовал! В артиллерийском ударе участвовала вся артиллерия Севастополя, включая и батареи береговой обороны. Вели огонь также и боевые корабли, находившиеся в это время в севастопольском порту. Нанесла бомбовый удар и вся авиация, имевшаяся в распоряжении защитников Севастополя. Все это конечно же причинило немалый урон войскам противника и, как в далекие годы первой севастопольской обороны, не дало ему возможности ринуться вперед. Это была своеобразная историческая перекличка двух героических поколений.

5 декабря 1941 года советские войска перешли в контрнаступление под Москвой. За короткое время они опрокинули группу армий «Центр», нанесли ей огромные потери и отогнали от столицы.

Разгром гитлеровцев под Москвой переполнял радостью все сердца. Может быть, в те дни Петров еще полностью не осознал, что в этом сражении произошел крах «молниеносной войны», но то, что наступает перелом, это он видел и понимал отчетливо. Хотелось найти возможность поддержать это наступление на севере, но таких сил, которыми можно было ударить по врагу, у него не было.

– Удержим Севастополь, приковав к себе мощную Одиннадцатую армию, это тоже большая помощь – может быть, сил этой армии как раз и не хватило под Ростовом или Москвой! – говорил Петров, охваченный волнением.

Немецкое командование все свои неудачи сваливало на русскую зиму. В директиве от 8 декабря 1941 года Гитлер писал:

«Преждевременное наступление холодной зимы на Восточном фронте и возникшие в связи с этим затруднения в подвозе снабжения вынуждают немедленно прекратить все крупные наступательные операции и перейти к обороне… Главными силами войск на востоке по возможности скорей перейти к обороне на участках, определяемых главнокомандующим сухопутными войсками, а затем, выводя с фронта в тыл в первую очередь танковые и моторизованные дивизии, начать пополнение всех соединений… Как можно быстрее захватить Севастополь (решение относительно дальнейшего использования основных сил 11-й армии за исключением частей, необходимых для береговой обороны, будет принято по окончании там боевых действий)».

В одном из своих выступлений Иван Ефимович сказал, как бы обращаясь к гитлеровскому командованию:

– Разве, господа, вы раньше этого не знали? Неведомо вам было, что в России стоит холодная зима? Это любому немецкому школьнику известно! Просторы велики? Так что же, у вас карт не было? Дорог мало? Но мы передвигаемся по тем же дорогам, и морозы, и снега, и дожди нас не минуют. Вот и получается: ищете вы объективные причины, чтобы спрятать за них свои неудачи. Хотите оправдать лихие расчеты, составленные по картам, но, как говорится, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Нет, господа, главный ваш просчет в том, что мы оказались не те, какими вы нас представляли!

 

Новый штурм. Декабрь 1941 года

17 декабря утром, когда еще не рассеялся полумрак ночи, на все секторы севастопольской обороны обрушился шквал артиллерийских снарядов. Одновременно гитлеровская авиация бомбила боевые позиции наших войск, город и порт.

Зазвонили, зазуммерили телефоны, информация о начале артподготовки поступила из всех секторов. Иван Ефимович всегда стремился на передний край, в самое трудное место. Куда выехать сейчас? Вражеская артиллерия готовит атаку по всему фронту. Знать бы, где нанесет противник главный удар, туда бы и выехал и резерв подтянул бы. Но где он, этот главный удар?

Что было известно Петрову перед началом наступления о противнике? Готовится. Подтягивает свежие части. Пополнил боеприпасы. 15 декабря ночью из третьего сектора доложили по телефону о том, что у противника слышны шум, движение, идет какое-то перемещение. В тот день в шесть часов утра Петров, как это было заведено у него, поднялся, умылся, наскоро позавтракал и пришел в общую комнату командного пункта, куда уже собрались командиры, которых по его просьбе вызвал Крылов. Здесь были начальник разведки майор Потапов, начальник артиллерии Рыжи, начальник оперотдела Ковтун.

Полковник Крылов, дежуривший ночью, доложил коротко обстановку.

– Немцы готовят какую-то пакость, – сказал Петров. – Наверное, ночью они уплотняли боевые порядки. Надо быть начеку, особенно на левом фланге. – Спросил Потапова: – Сколько может быть у немцев дивизий с учетом вновь прибывших?

– От девяти до одиннадцати. Я сверил эти данные у разведчиков флота.

Петров позвонил контр-адмиралу Жукову, сообщил о поведении противника и свой вывод о готовящемся наступлении. Адмирал спросил: «Ну и что будет дальше?» Петров спокойно ответил: «Надеюсь, все будет в порядке, мы выдержим».

Командарм приказал всем частям усилить наблюдение и быть в готовности к отражению атаки противника.

И вот началось…

После двадцатипятиминутной артиллерийско-авиационной подготовки пехота и танки противника ринулись в атаку. Севастопольцы их встретили огнем. На фоне снега танки были хорошо видны, и артиллеристы сразу же подбили несколько машин врага. Но в настойчивом движении противника ощущалась непреклонная решимость.

Постепенно в ходе боев прояснилась обстановка. Комендант первого сектора генерал-майор Новиков доложил о том, что противник ворвался на высоту 212.1, но пограничники Рубцова вернули эти позиции. К вечеру первый сектор продолжал удерживать свои рубежи полностью.

Во втором секторе гитлеровцам тоже при первой атаке удалось овладеть несколькими высотами, однако дивизия под командованием Ласкина уверенно отражала дальнейшее продвижение врага.

В третьем секторе дело дошло до рукопашной. 287-й полк 25-й Чапаевской дивизии и 2-й Перекопский морской полк под натиском превосходящих сил отступили к Камышловскому оврагу.

Очень тяжелые бои шли в четвертом секторе. После неоднократных контратак, понеся большие потери, 8-я бригада морской пехоты Вильшанского была выбита с высоты Азиз-Оба.

Петров усилил четвертый сектор своим резервом – 40-й кавалерийской дивизией полковника Ф. Ф. Кудюрова и 773 полком. Командарм приказал контратаковать и вернуть высоту Азиз-Оба. Батареи береговой обороны и полевой артиллерии начали артиллерийскую подготовку, однако гитлеровцы, упредив наши части, сами пошли в наступление. Начался кровопролитный встречный бой, в котором малочисленная, но стойкая кавдивизия Кудюрова стала теснить врага. Однако 773-й полк вышел несвоевременно, не включился в контратаку войск сектора, попал под сильный артогонь и под натиском пехоты и танков противника стал отходить. В результате этого отхода попал в окружение 241-й полк.

На командном пункте Петрова отовсюду по телефонам и радио слышались доклады, донесения, просьбы из секторов и запросы вышестоящих инстанций.

Командарму сообщали:

– Семьсот семьдесят третий полк продолжает отходить. Комендант четвертого сектора Воробьев, чтобы закрыть прорыв, направил туда Сто сорок девятый кавполк и несколько тыловых подразделений.

– Все наши контратаки в третьем секторе не имели успеха, несмотря на переданный туда ваш резерв.

– Восьмая бригада морской пехоты потеряла тысячу семьсот человек, из пяти батальонов в ней осталось два, и то неполных.

Вечером с наступлением темноты атаки противника прекратились. Командарм приказал армии выяснить на местах точное положение частей, помочь в восстановлении их боеспособности, пополнить боеприпасами, вывезти раненых, накормить бойцов, организовать ночью отдых и подготовить войска к отражению новых атак утром.

Сам Петров выехал к контр-адмиралу Жукову, исполняющему обязанности командующего Севастопольским оборонительным районом. Жуков уже доложил в Ставку о новом решительном наступлении врага на Севастополь и попросил у адмирала Октябрьского (который находился на Кавказе) крейсер для огневой поддержки, так как в Севастополе было лишь несколько тральщиков и катеров. Жуков вместе с Петровым решили формировать резервные батальоны и роты из тыловых подразделений морской базы, а в Приморской армии – из выздоравливающих раненых. Связались с городскими партийными организациями и попросили у них помощь людьми.

В течение следующего дня, 18 декабря, не удалось восстановить положение в третьем и четвертом секторах.

Крылов доложил:

– Наши потери убитыми и ранеными за два дня три тысячи пятьсот человек.

Петров сказал:

– Продолжать контратаки ради восстановления прежнего положения пока не можем, не имеем права. Контратаковать будем только в случаях прорыва обороны, и силы надо беречь для этого. Главное сейчас – закрепиться на нынешних рубежах. Подготовьте такой приказ частям.

После начальника штаба Петров говорил с начальником артиллерии армии полковником Рыжи. Командарм приказал:

– Чтобы ослабить натиск врага и помочь нашим войскам, организуйте и проведите артиллерийский удар, попытайтесь сорвать утром атаки врага или ослабить их насколько это возможно.

– Сделаю все возможное, товарищ командующий, – ответил Рыжи, – но прошу вас еще раз ускорить подвоз боеприпасов с Большой земли. То, что Ставка приказала нам завезти, так и не доставлено. Полевая артиллерия частей скоро останется без снарядов, а минометы – без мин.

– Мы с Жуковым еще раз запрашивали, Октябрьский ответил: загружается транспорт «Чапаев», прибудет к нам двадцатого декабря. Вслед за ним выйдет «Абхазия». Но адмирал предупредил нас – это весь боезапас, находившийся в Новороссийске.

– В артполку Богданова осталось триста восемнадцать снарядов. К минометам прямо от станков возим мины, которые изготовляют в городе. Их делают около тысячи в день – для таких боев это же слезы!

Начался третий день наступления.

8-я бригада, окончательно ослабленная боями, не удержала рубеж, гитлеровцы захватили Аранчи. Образовался разрыв между бригадой и дивизией Кудюрова.

Резервов у командарма не было. Снимать части из других секторов нельзя, всюду идут бои. Оставалось одно – отвести на севере части четвертого сектора на заранее подготовленные в их тылу позиции.

Из второго сектора сообщили – ранен командир 7-й морской бригады Е. И. Жидилов, убит начальник штаба А. К. Кернер, бригадой командует ее комиссар Н. Е. Ехлаков.

– Не нужно туда никого назначать, – сказал Петров. – Ехлаков справится.

Только разобрались с этим, новое сообщение:

– Убит, а может быть, тяжело ранен начальник штаба артиллерии Васильев.

Однако вскоре уточнили: он, оказывается, упал в обморок от нервного истощения – не спал все трое суток штурма.

К концу третьего дня противнику удалось вклиниться в стык между третьим и четвертым секторами у станции Мекензиевы Горы. Здесь прорвалось до батальона пехоты противника. Ни у командиров дивизий, ни у командарма резервов уже не было. Остановить вклинившихся фашистов было нечем. Нужен был хотя бы один батальон.

Петров позвонил контр-адмиралу Жукову и просил Гавриила Васильевича хоть чем-нибудь помочь. Контр-адмирал обещал срочно найти людей, и действительно вскоре они прибыли. Только командира батальона он просил назначить распоряжением самого Петрова.

Быстро припомнив, кто еще из боевых командиров жив и может быть назначен на эту должность, Петров остановился на кандидатуре майора-пограничника Шейкина. В свое время Шейкин формировал пограничный полк, а затем передал его Рубцову. Сейчас Шейкин был заместителем Рубцова. Майор Шейкин уже немолод, служил в армии с 1919 года. В Красную Армию пришел с Путиловского завода. Во время боев в Одессе проявил себя мужественном, настойчивым и находчивым командиром.

Получив вызов по телефону, Шейкин прибыл из-под Балаклавы очень быстро. И в этом уже чувствовалось, что он сам понимает и ответственность момента, и то, что дорога каждая минута. Несмотря на долгие тяжелые бои, он был подтянут, на нем еще была форма пограничника с зелеными петлицами, в руках автомат, на груди бинокль, на боку полевая сумка.

Генерал Петров рассказал майору Шейкину о стоящей перед ним задаче:

– Вы назначены командиром батальона моряков, который только что сформирован и перебрасывается на машинах в район кордона Мекензия номер один. Туда доставят сейчас и вас. Представитель штаба сектора встретит вас у кордона Мекензия и уточнит задачу и обстановку. Запомните одно: немцы, прорвавшиеся в наши тылы, должны быть уничтожены.

Шейкин не задал ни одного вопроса. Он понимал, что на месте все детали будут уточнены, а сейчас надо действовать немедленно. Командарм и начальник штаба Крылов пожали майору руку, и тот побежал к ожидавшей его машине.

Плохо было то, что большинство краснофлотцев, собранных в батальон, до этой поры друг друга не знали. И уж совсем плохо, что они никогда не воевали на суше. А бой предстоял с опытным и сильным противником.

Комбат Шейкин, комиссар батальона старший политрук Шмидт и начальник штаба старший лейтенант Алексеев тоже встретились впервые. Шейкин очень жалел, что у него нет хотя бы одного дня на тактические занятия.

Батальон состоял из 500 краснофлотцев, их разбили на три роты, комбат, комиссар и начальник штаба распределили, кому с какой ротой идти в бой.

Начальник артиллерии сектора организовал огневую поддержку. Не теряя ни минуты, батальон пошел в атаку.

Бой был тяжелым. Приданные три танкетки оказались бесполезными: они застряли в чащобе на пнях.

Рота, которую вел начальник штаба батальона, полегла почти целиком, погиб и старший лейтенант Алексеев. Не раз сам майор Шейкин возглавлял атаки, ложился к пулемету. Краснофлотцы били фашистов гранатами и штыками, пускали в дело только что захваченные немецкие автоматы.

Результаты действий моряков превзошли все ожидания. Ударный отряд гитлеровцев, прокладывавший путь своей дивизии, был разгромлен. Там, где прошел сводный батальон моряков, остались несколько сот убитых немецких солдат и офицеров, все их оружие.

Батальон Шейкина выполнил свою задачу до конца. Войдя в азарт, моряки вырвались даже за линию фронта, существовавшую до начала штурма, побывали в немецких окопах, а затем вернулись в свои. С этого рубежа уже никто не отошел ни на шаг. Этот рубеж держали до следующего штурма Севастополя, до июня 1942 года.

Героический батальон существовал всего около двух суток, затем он влился в состав полков Чапаевской дивизии, краснофлотцы пополнили поредевшие роты. А сам Касьян Савельевич Шейкин стал начальником штаба 54-го Разинского полка. Это пример и героизма защитников Севастополя и находчивости генерала Петрова, который быстро нашел энергичного командира и ликвидировал опаснейший прорыв в обороне.

Контр-адмирал Жуков отправил телеграмму:

«Сталину, Кузнецову, Октябрьскому, Рогову.

Противник, сосредоточив крупные силы, часть свежих войск, при поддержке танков, авиации в течение трех дней ведет ожесточенные атаки с целью овладения Севастополем. Не считаясь с огромными потерями живой силы, материальной части, противник непрерывно вводит свежие силы в бой. Наши войска, отбивая атаки, упорно отстаивают оборонительные рубежи… Большие потери материальной части, оружия, пулеметов, минометов… Войска отошли на второй рубеж. Резервы и пополнение не получены. Снарядов 107-мм корп. артиллерии, 122-мм гаубиц, 82-мм минометных нет. Остальной боезапас на исходе. На 20 декабря с целью усиления частей, действующих на фронте, вводится личный состав кораблей, береговых и зенитных батарей, аэродромной службы и т. д.

Дальнейшее продолжение атак противника в том же темпе – гарнизон Севастополя продержится не более трех дней.

Крайне необходима поддержка одной стрелковой дивизией, авиацией, пополнение маршевых рот, срочная доставка боезапаса нужных калибров.

19.12.1941 г.

Жуков, Кулаков».

Ставка немедленно ответила директивой в адрес командующих Закавказским фронтом и Черноморским флотом:

«1. Подчинить СОР Закавказскому фронту.

2. Октябрьскому немедленно выбыть в Севастополь.

3. Командующему Закавказским фронтом немедленно направить в Севастополь крепкого общевойскового командира для руководства сухопутными операциями.

4. Перебросить в Севастополь одну стрелковую дивизию или две стрелковые бригады.

5. Выделить авиацию для нанесения ударов.

6. Немедленно направить 3000 человек маршевого пополнения и боезапасы».

Содержание третьего пункта директивы показывает, что готовивший эту директиву был плохо информирован или даже кем-то дезинформирован в отношении руководства боями сухопутных войск. Читатель, знающий ход событий, тоже несомненно будет удивлен, прочитав этот третий пункт. Кстати, это указание обернется для Петрова незаслуженными неприятностями.

Генерал Петров, которого осведомили, видимо, лишь об идущей помощи, посоветовавшись с членом Военного совета Кузнецовым, решил для поддержания стойкости войск сообщить им об этом:

«Командирам дивизий, бригад и полков.

Принять к сведению: решением Ставки ВГК гарнизону Севастополя направлена крупная поддержка свежими войсками – пехотой, авиацией. Помимо этого, направлено много пополнения, боеприпасов. Первые эшелоны ожидаются в течение 24 часов. Задача войск – ни шагу назад, до последней возможности защищать свои рубежи, дабы обеспечить возможность развертывания прибывающих частей. Это сообщение довести до командиров и военкомов батальонов, вселить в войска уверенность и стойкость. Всем политработникам и политорганам во главе с комиссарами дивизий, полков направиться в полки, батальоны, роты с задачей укрепить стойкость бойцов и командиров. Особо на это обращаю внимание III сектора.

Петров, Кузнецов, Моргунов, Крылов».

21 декабря рассвет был пасмурный, на море лежал туман. Выполняя директиву Ставки, этим утром к Севастополю подходили боевые корабли. Должны были быть доставлены 79-я морская стрелковая бригада, 10 маршевых рот, боеприпасы. На крейсере «Красный Кавказ» под флагом командующего Черноморским флотом шел вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Петров ждал у причала. У генерала был план – немедленно ввести в бой прибывающую бригаду, дорога была каждая минута, на передовой положение было почти критическим.

Несмотря на благоприятную для маскировки погоду, отряд кораблей всё же был обнаружен на подходе к Севастополю и стал прорываться в Севастопольскую бухту уже под обстрелом артиллерии противника. Петров с волнением смотрел на поразительную картину: шли один за другим корабли, а вокруг них вскидывались белые фонтаны воды. Там, на этих кораблях, была последняя надежда Петрова, резерв, силами которого он хотел укрепить оборону, и вот этот резерв и все надежды, возлагаемые на него, могут сейчас на глазах пойти на дно! И самое обидное, что, видя все это, Петров не мог ничем помочь! Единственное, что можно было сделать, это подавить батареи врага своей артиллерией. И Петров слал гонцов к телефонам:

– Огня! Больше огня артиллерии!

Обеспечивая прорыв кораблей, открыла огонь и береговая и армейская артиллерия. Вылетела на помощь и немногочисленная авиация. Она стала штурмовать огневые позиции батарей противника. Благодаря совместным усилиям артиллерии и авиации боевые корабли вошли в бухту и быстро там ошвартовались.

В эти минуты шли кровопролитные бои в районе станции Мекензиевы Горы. Раненые не уходили с позиций, не на кого было их оставлять. Бойцы буквально стояли насмерть. Понимая, что дорога каждая минута, генерал Петров, как только, с разрешения Октябрьского, высадилась 79-я бригада, поставил боевую задачу полковнику Потапову, приказав ему немедленно выдвигаться в район Мекензиевых Гор и кордона Мекензия № 1 и быть готовым контратаковать противника в направлении Камышлы.

 

Воспоминания. Год 1977

Летом 1977 года я встретился в Севастополе с контрадмиралом Александром Илларионовичем Зубковым, который в 1941 году командовал крейсером «Красный Крым». На его крейсере прибыли в Севастополь основные силы 79-й морской бригады.

Небольшого роста, коренастый, с глазами цвета морской воды, контр-адмирал говорил мягким спокойным голосом. В его очень правильной речи чувствовалась начитанность, своеобразная военная интеллигентность, отличающая кадровых моряков. Был он человеком обаятельным, и матросы, наверное, его очень любили. Мы о многом говорили с контр-адмиралом Зубковым, выходили на берег моря и к причалам, где швартовался крейсер. Вот что рассказал мне Александр Илларионович о тех очень ответственных часах в обороне Севастополя:

– Мы готовились к десантной операции, намечалась высадка десанта в Керчи и Феодосии. Этим были заняты уже много дней. И вдруг поступил приказ: выйти на помощь Севастополю и перевезти туда Семьдесят девятую бригаду. Двадцатого декабря около семнадцати часов крейсеры «Красный Кавказ», «Красный Крым», лидер «Харьков», эскадренные миноносцы «Бодрый» и «Незаможник» под флагом командующего флотом вышли из Новороссийска в Севастополь. Вся палуба моего крейсера и все помещения были заняты бойцами Семьдесят девятой морской стрелковой бригады. Когда наши корабли вышли на траверз Керченского пролива, начался шторм до шести-семи баллов. Море заволокло туманом. Пришлось сбавить ход, и вместо раннего утра двадцать первого декабря, когда мы рассчитывали ошвартоваться в Севастополе, мы подошли к нему только к одиннадцати часам. Тут как раз начал рассеиваться туман и стал виден берег. Соответственно и нас тоже стало хорошо видно с берега. Артиллерия противника открыла огонь, налетели вражеские бомбардировщики. От всплесков воды, которые поднимали бомбы и снаряды, некоторое время даже не были видны корабли, идущие рядом. Самолеты врага сбрасывали бомбы и одновременно обстреливали корабли из крупнокалиберных пулеметов, а у меня вся палуба забита бойцами морской бригады! Наши зенитчики приложили все усилия, чтобы отбить налет бомбардировщиков, и это им удалось. Очень смело прикрывали наши корабли и немногочисленные самолеты, которые базировались здесь, в Севастополе. Наше приближение к бухте осложнялось еще и тем, что вокруг в море были мины и мы двигались по фарватеру в минном заграждении. Не было никакой возможности для маневра. Поэтому мы решили использовать только единственное оставшееся в нашем распоряжении – скорость. Несмотря на опасность быстрого движения по узкому фарватеру, мы на полной скорости, на какой корабли никогда в бухту не входят, ворвались в бухту и быстро под бомбежкой и обстрелом противника стали швартоваться. И не просто ошвартовались, а тут же включились в огневую поддержку защитников города. Нам сообщили, что идут очень напряженные бои на подступах к Севастополю, и поэтому мой крейсер, да и другие корабли сразу же открыли огонь по тем целям, которые нам были указаны. У причала нервно прохаживался худощавый генерал в пенсне. Это и был Петров. К генералу подошли командир прибывшей морской бригады полковник Потапов и комиссар Слесарев. Пока бригада быстро разгружалась, Петров ввел Потапова в курс дел.

Я спросил Зубкова:

– Александр Илларионович, для меня, человека сухопутного, не совсем ясно: почему же так удачно, без потерь вы проникли в бухту?

– Как потом нам сказал вице-адмирал Октябрьский, он, принимая решение об этом маневре, надеялся, что все командиры кораблей опытные моряки и справятся с такой сложной задачей. И, как видите, он не ошибся. Что же касается стремительного входа «Красного Крыма» в Южную бухту; то его сравнивали с полетом Чкалова под мостом, потому что раньше через узкий вход в эту бухту корабли заводили только буксиры.

Сейчас в центре Севастополя воздвигнут величественный мемориал. Здесь увековечены номера воинских частей и названия кораблей, защищавших город. Когда мы подошли к этому мемориалу, Александр Илларионович с гордостью показал на одну из строк и сказал:

– Вот, как видите, записан и подвиг экипажа крейсера «Красный Крым». Наш крейсер участвовал в пятидесяти восьми боевых операциях, защищал Одессу, Севастополь, Новороссийск, Керчь, Феодосию. За смелость и героизм крейсер «Красный Крым» и его экипаж приказом народного комиссара Военно-Морского Флота от восемнадцатого июня тысяча девятьсот сорок второго года удостоены гвардейского звания. Но теперь уже нет нашего корабля-ветерана. В память о прославленном крейсере его имя передано большому противолодочному кораблю Черноморского флота, на котором был торжественно поднят гвардейский флаг. С тех пор он называется «Красный Крым». Конечно, я дружу и с командованием и с экипажем этого нового корабля. И не только я – многие члены экипажа старого крейсера бывают в гостях у нынешних моряков «Красного Крыма». Мы поддерживаем и передаем наши боевые традиции новому поколению моряков.

Вместе с контр-адмиралом Зубковым я побывал в гостях у экипажа нового гвардейского корабля. С нами пришли и многие офицеры старого экипажа крейсера. Нам повезло: мы были в дни, когда экипаж пополнялся матросами нового призыва. Когда мы поднялись по трапу на борт, командир «Красного Крыма», высокий, баскетбольного роста капитан 3-го ранга, подал команду и подошел к адмиралу с рапортом:

– Товарищ контр-адмирал! Экипаж гвардейского противолодочного корабля «Красный Крым» по большому сбору по случаю приема молодого пополнения гвардейцев построен. Командир корабля капитан третьего ранга Еремин.

Адмирал повернулся к строю матросов, поглядел на них уже не строгим командирским, как бывало прежде, а добрым отеческим взглядом и поздоровался.

– Здравия желаем, товарищ адмирал! – дружно ответили ему моряки.

После короткого разговора с адмиралом командир корабля подал команду:

– К принятию гвардейской клятвы приступить! Один из моряков встал перед строем. Зазвучали торжественные слова гвардейской присяги:

– Мы, сыны советского народа, сегодня вступая в ряды славной гвардии, клянемся постоянно совершенствовать боевое мастерство, крепить воинскую дисциплину, ежедневно готовить себя к подвигу, свято продолжать боевые традиции моряков-гвардейцев крейсера «Красный Крым»…

А напротив строя молодых моряков стояли те самые ветераны, чьи боевые традиции клялись продолжать молодые моряки.

После клятвы ветераны подходили к матросам и вручали им гвардейские ленточки. Моряки надевали их на свои бескозырки. Черно-желтые ленты развевались по ветру и словно оттеняли этими цветами боя молодые лица моряков. Они делали призывников отныне причастными к делам славным, боевым, гвардейским. Лица у пожилых и у молодых моряков были просветленные, растроганные.

Я тоже был взволнован и понимал состояние моряков. Да, принять присягу, дать гвардейскую клятву – это бывает раз в жизни и запоминается навсегда. Тем более что гвардейскую ленточку вручает участник боевых операций, за которые этому кораблю дано столь высокое отличие!

В каюте командира я беседовал с двумя командирами «Красного Крыма» – прежним и нынешним. Спросил Зубкова:

– Сколько вам было лет, Александр Илларионович, когда вы командовали «Красным Крымом»?

– Тридцать восемь, – ответил Зубков.

– А вам? – обратился я к Еремину.

– Мне поменьше – тридцать четыре, – ответил он. Оказалось, что они оканчивали одно и то же Высшее военно-морское училище имени Фрунзе, в разные годы, конечно.

– На днях я должен сдать командование кораблем и отбыть на учебу в Военно-морскую академию, – добавил Еремин.

– Скажите, пожалуйста, Василий Петрович, как помогает вам дружба с ветеранами? Влияет ли она на службу, на дела экипажа?

– Естественно. Все матросы хорошо знают о героических подвигах корабля. Мы гордимся этими подвигами, стараемся высоко нести гвардейскую честь, прежде всего оправдать ее делами. Я доволен экипажем. Мы уже не первый год имеем звание отличного корабля, являемся одним из лучших кораблей нашего соединения. Награждены переходящим Красным знаменем.

А на палубе тем временем ветераны и молодые разошлись группами и беседовали между собой. Я подошел к одной из групп и тоже включился в разговор. Спросил капитан-лейтенанта Кошмана:

– Петр Антонович, кем вы были на старом «Красном Крыме»?

– Я был командиром отделения сигнальщиков.

– А кто сейчас сигнальщик? – спросил я матросов. Вперед выступил улыбчивый, немного веснушчатый моряк и доложил:

– Гвардии старшина второй статьи Андрющенко, командир отделения сигнальщиков.

– А вы какого класса специалист?

– Я специалист первого класса.

– А вы кем были? – обратился я к капитану 1-го ранга Григорию Прокофьевичу Михальченко.

– Командиром батареи главного калибра.

– А сейчас я командую главным калибром, – весело сказал гвардии старший лейтенант и представился: – Моя фамилия Ивлошкин. Только главный калибр у нас теперь другой. Раньше были пушки, а теперь ракеты.

Интересным был рассказ Бориса Владимировича Философова:

– Я был командиром зенитной батареи, прослужил на «Красном Крыме» всю войну. А сейчас председатель совета ветеранов корабля, поэтому часто бываю здесь в праздники. У меня с «Красным Крымом» есть еще и особенная связь. Сейчас здесь, на новом корабле, служит мой сын Юра. Он старший помощник командира.

Юрий в этот день был на вахте, занят неотложными делами, но иногда все же подходил к нам. Тепло поглядывал на отца и его боевых товарищей.

Когда мы сошли на берег, бывший командир сигнальщиков «Красного Крыма» повернулся к борту и что-то просигналил.

Я спросил Александра Илларионовича:

– Что он передал? Адмирал ответил:

– Так держать!

С борта ответил флажками нынешний командир отделения сигнальщиков. И я опять поинтересовался: что же он отвечает? Адмирал расшифровал мне морскую азбуку:

– Спа-си-бо ве-те-ра-нам!

Хорошая это была встреча. И хоть я не моряк, но хотелось мне на прощание пожелать всем по-флотски: «Так держать!»

 

Штурм продолжается

А теперь вернемся в тот день и час, когда крейсер «Красный Крым» под командованием Зубкова прорвался в Севастополь и шла его разгрузка…

Командир 79-й стрелковой бригады полковник Алексей Степанович Потапов был знаком генералу Петрову еще по Одессе. Там он, будучи в звании майора, тоже возглавлял первый присланный из Севастополя на помощь одесситам отряд моряков-добровольцев. Потапов был горячий, смелый и очень решительный командир. Однажды там, под Одессой, он на свой риск провел настоящий рейд в тыл противника. Поскольку на этот рейд он не получил предварительного разрешения, ему тогда досталось. Но в то же время его наградили – за причиненные противнику потери. В той вылазке Потапов был ранен в руку и эвакуирован. Теперь у него левая рука плохо двигалась, и, взглянув на нее, Петров сразу вспомнил о той вылазке в Одессе.

Комиссар бригады полковой комиссар Иван Андреевич Слесарев тоже участвовал в боях под Одессой, в сентябре, когда наносился контрудар; он был комиссаром морского полка, высадившегося у Григорьевки.

На причале, пока шла разгрузка бригады, генерал Петров рассказал Потапову, что сейчас происходит на передовой, и определил задачу: в течение ночи сосредоточиться в районе кордона Мекензия № 1 и быть готовыми к атаке. Под командный пункт для 79-й бригады был определен домик дорожного мастера в километре южнее кордона. Здесь генерал Петров еще раз уточнил обстановку и приказал ему к 8.00 22 декабря быть в полной готовности к атаке.

Положение на фронте в этот момент было крайне напряженным. Об этом свидетельствует хотя бы такой факт: всего за полтора часа до разговора с Потаповым генералу Петрову по телефону сообщили из штаба третьего сектора:

– Полковник Кудюров убит. Танки противника у нашего КП. Больше говорить не могу, ликвидируйте мои позывные…

Там произошло следующее. Танки противника прорвались между двумя нашими кавалерийскими полками. В одном из них оставалось около восьмидесяти бойцов, в другом – не больше ста человек. Танки подошли к командному пункту дивизии, и все, кто находился на КП, стали отбивать их. Здесь было несколько противотанковых пушек, которые вели огонь по танкам. Когда погибли расчеты этих пушек, полковник Кудюров сам встал к противотанковой пушке и был убит разрывом вражеского снаряда. Оставшиеся в живых бойцы все же пока сдерживали врага. Командующий перебросил на помощь разведывательный батальон 95-й дивизии и саперный батальон. Положение на некоторое время было стабилизировано. В командование дивизией вступил начальник ее штаба И. С. Строило.

В 2 часа ночи 22 декабря Петров закончил организацию предстоящей утром контратаки. Ввиду того, что в прежних контратаках не участвовало сразу столько сил, эту называли контрударом. 79-й бригаде предстояло разгромить противника, вклинившегося в районе Камышловского оврага. Справа от этой бригады должен был наступать 287-й полк Чапаевской дивизии, а слева – два полка 388-й дивизии. Поскольку 388-я дивизия в предыдущих боях показала себя не с лучшей стороны и все еще не была должным образом сколочена, генерал Петров послал туда работников штаба армии и политотдела, чтобы мобилизовать людей на эту атаку. 388-я дивизия тоже понесла потери, но все-таки она насчитывала не меньше бойцов, чем вся свежая 79-я бригада.

На рассвете 22 декабря после короткой артиллерийской подготовки, в которой участвовали артиллерия сектора и корабли, 79-я бригада и ее соседи справа и слева пошли вперед. И вдруг в это же время перешли в наступление и противостоявшие им части противника. Произошел встречный бой. 79-я бригада оказалась очень хорошо сплоченной. Она опрокинула противника и упорно продвигалась вперед вдоль шоссе на Бельбек. Не отставал наступавший справа 287-й полк Чапаевской дивизии. К вечеру потаповская бригада вышла к высотам перед Камышловским оврагом, и линия фронта на этом участке почти полностью была восстановлена. Был выручен из окружения полк, которым командовал капитан Дьякончук.

Огорчало Петрова и опять-таки усложняло обстановку только положение слева в четвертом секторе, которым командовал генерал Воробьев. Два полка 388-й дивизии не выполнили свою задачу. И генерал Воробьев даже не мог пока точно доложить, где они находятся. Командующий Приморской армией немедленно выехал в этот сектор.

На месте генерал Петров выяснил, что противник продвигается в направлении Любимовки. А Любимовка находилась у моря! И это, следовательно, угрожало окружением войск, оборонявшихся за Бельбеком. Для контратаки, для того, чтобы отрезать клин противника, необходимых сил у командарма не было. По докладу Петрова, вице-адмирал Октябрьский разрешил генералу Воробьеву отвести левофланговые части к Бельбеку, чтобы они не остались в окружении. Сокращающийся по протяженности фронт давал возможность коменданту четвертого сектора Воробьеву стабилизировать и прочно удерживать более узкий участок.

Кроме того, командующий приказал вступить в командование 388-й дивизией комбригу С. Ф. Монахову. После многих неудачных действий этой дивизии и в связи с тем, что положение здесь не улучшалось, командарм вынужден был прибегнуть к этой крайней мере. Таким образом, из-за ослабления этого фланга участок фронта, совсем недавно бывший самым отдаленным от города, теперь становился одним из самых близко расположенных если не к городу, то к бухте Северной.

Выход противника на этот рубеж позволял ему прицельно обстреливать и город и бухту.

После контрудара 79-й бригады и сокращения фронта четвертого сектора положение обороняющихся войск несколько стабилизировалось. Во всех секторах наступление гитлеровцев успешно отражалось. А на левом фланге третьего сектора бригада Потапова даже продолжала развивать свой успех и захватила несколько высот у Камышловского оврага. Ее надежно поддерживал правый сосед, 287-й стрелковый полк чапаевцев под командованием подполковника Н. В. Захарова. Захаров воспользовался тем, что противник связан боем с потаповцами, и тоже нанес удар во фланг, продвинулся вперед и захватил вражеские позиции. За этими успешными действиями наблюдал генерал Петров и с радостью и с сожалением. С радостью, потому что были правильно рассчитаны все действия, которые удалось осуществить в этом контрударе. С сожалением, потому что командарм чувствовал: можно было бы развить успех, нарастить его, продолжить наступление, но в его распоряжении не было для этого никаких резервов.

А как расценивал ситуацию командующий противоположной стороны Манштейн? Вот что он пишет:

«Нет возможности подробно излагать здесь ход наступления… Основную тяжесть боя несла храбрая 22-я Нижнесаксонская пехотная дивизия во главе с ее отличнейшим командиром генерал-лейтенантом Вольфом; от нее же зависел успех. Она очистила от противника полосу обеспечения между реками Кача и Бельбек, вместе с наступавшей южнее 132-й пехотной дивизией штурмовала высоты на южном берегу долины реки Бельбек и прорвалась уже в зону укреплений южнее долины. Но клин наступления становился все уже, так как 50-я пехотная дивизия и 24-я пехотная дивизия, наступавшая с востока в направлении на бухту Северную, не продвинулись сколько-нибудь заметно в поросшей почти непроходимым кустарником гористой местности. В боях за упорно обороняемые противниками долговременные сооружения войска несли большие потери. Начавшиеся сильные холода потребовали крайнего напряжения их сил… Если бы мы имели свежие войска, прорыв к бухте Северной удался бы. Но их не было…»

Вот так – опять виноваты холода, опять не хватает сил! Даже в этой короткой цитате упоминаются четыре полностью укомплектованные перед наступлением пехотные дивизии. И вот эти четыре дивизии, сосредоточенные на узком участке и ударившие в стык между четвертым и третьим секторами, оказались не в состоянии прорвать оборону, которую держали части неполного состава, измученные в предыдущих боях. Таким образом, шел уже седьмой день штурма, а Севастополь не только не был взят (Манштейн приказывал это сделать на четвертый день), но наступающие части еще не прорвали, по сути дела, фронт обороняющихся ни на одном участке. Это конечно же был провал штурма.

23 и 24 декабря на кораблях прибыла в Севастополь 345-я стрелковая дивизия под командованием подполковника Н. О. Гузя. Генерал Петров в это время находился в войсках у генерала Воробьева. Положение в четвертом секторе по-прежнему внушало ему самые большие опасения. Командарм приказал командиру 345-й дивизии, пока разгружаются его части, прибыть на рекогносцировку. Сориентировавшись в обстановке, подполковник Гузь тут же возвратился в штольни в районе Инкермана, где расположился штаб его дивизии. Положение на фронте было очень серьезным. Ожидать полного сосредоточения всех частей не было времени. Поэтому по мере их прибытия Гузь ставил им задачу – занять оборону в промежутке между третьим и четвертым секторами.

И вот в момент, когда чаши весов колебались и готовы были склониться в ту или другую сторону, если одному из командующих сражающимися армиями удастся бросить на них весомую поддержку, в эти напряженнейшие минуты в расположении наших войск происходит поистине потрясающая неожиданность. Лично для Петрова возникала в высшей степени стрессовая ситуация, которую нельзя обойти молчанием. Лучше всего об этом расскажет очевидец. Первым, кто столкнулся в штабе армии с этой неожиданностью, был майор Ковтун, в те дни начальник оперотдела штаба армии. Вот как он вспоминает об этом:

«Я был на своей вахте (привыкаю к морскому языку), то есть дежурил с двух часов ночи. Сидел над картой и отрабатывал ее – пересчитывал количество оставшихся батальонов, орудий, танков, авиации и писал на карте данные.

Часов около шести утра в помещение вошел генерал-лейтенант. Спрашивает, кто я. В свою очередь называет себя:

– Назначен командармом. Фамилия – Черняк. Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза.

Я был, конечно, удивлен. Он спросил, где Петров. Узнав, что отдыхает, но скоро встанет, не велел будить.

– Что это вы делаете? – подошел он к карте. Внимательно посмотрел мою работу, спросил: – Академию кончали?

– Нет.

– Сразу видно. Кто же теперь так делает соотношение сил? Надо сопоставлять количество дивизий, а не батальонов. Вы работаете, как при Кутузове.

Молчу.

Он еще раз прочитал таблицу.

– У вас столько дивизий, а вы не можете удержать рубеж обороны! Нет наступательного порыва. Но я вас расшевелю!

Его замечание меня удивило. Я сказал:

– Нельзя же наши дивизии равнять с немецкими – там полные полки трехбатальонного состава, а у нас половина полков двухбатальонного состава, да и батальоны неполные, иногда воюют и отдельные подразделения…

Он оборвал меня. Приказал приготовить доклад о состоянии армии.

Все же я разбудил Петрова. Он вышел и представился Черняку. Я ушел в отдел.

Вскоре меня вызвал Петров. Он был удручен – вероятно, также и тем, что был оставлен заместителем Черняка. Мы тоже были расстроены: не видя ошибок в его действиях, не могли понять – за что же его понизили?

Петров приказал готовить приказ о вступлении Черняка в командование армией. Сел в машину и уехал в войска, сказав, что будет у Воробьева.

Вскоре пришел к нам в отдел и Крылов. Черняк из его кабинета связывался с командирами дивизий.

После обеда Черняк дал распоряжение готовить приказ о наступлении. Как же так? Не успел приехать, не был в войсках, не знает, что делается на фронте, – и вдруг наступать…

«Ну, хорошо, – думаю, – пойдем наступать. А чем? Ведь мы с трудом сдерживаем атакующего противника… Где возьмем силы? А какие будут потери… Не пахнет ли здесь авантюрой?»

Поделился мыслями с начальником штаба артиллерии Васильевым, с Костенко. Они были такого же мнения.

Вечером Черняк бегло просмотрел представленные мной материалы и занялся с Крыловым приказом на наступление. Потом предупредил, что с утра поедет на Мекензиевы Горы – там он намечал полосу для наступления, – и ушел.

После его ухода приехал Петров. Выслушав, что произошло в его отсутствие, покачал головой и смолчал. Потом ушел с Крыловым в свой каземат. О чем они там говорили – не знаю».

Крылов в своих воспоминаниях тоже не пишет, о чем с ним говорил тогда Петров, надо полагать, Иван Ефимович едва ли жаловался на судьбу, наверное, он больше заботился об армии, о людях и давал советы начальнику штаба. Об этом эпизоде Крылов говорит в общих чертах:

«Все это было как снег на голову.

Держался Черняк корректно по отношению к Петрову да и ко всем нам уважительно. Петров, проявив огромную выдержку, ничем не выдавал своих переживаний. Не раз потом доводилось мне видеть военачальников, внезапно узнавших о своем смещении, но мало кто был в состоянии встретить это так, как тогда Иван Ефимович.

Над развернутой картой начался деловой разговор о состоянии фронта. Затем новый и старый командующий отправились вместе в войска.

Выдержка генерала Петрова послужила всем на КП примером. Взбудораженные новостью работники штарма занялись своими делами. Но общее недоумение, понятно, не рассеивалось. Ни я, ни комиссар штаба Глотов не могли этому помочь. Приходившие к нам товарищи не скрывали чувства горечи. Люди, близко соприкасавшиеся с Иваном Ефимовичем Петровым, глубоко уважали и любили его.

О генерале Черняке известно было мало. Кто-то из служивших у нас участников войны с белофиннами рассказал, что он командовал дивизией, отличившейся при прорыве линии Маннергейма, за что был удостоен звания Героя Советского Союза…»

Неожиданным было назначение нового командующего, неожиданным было и его решение о наступлении, чем он буквально ошеломил новых подчиненных. В наступлении должны были участвовать вновь прибывшие 345-я дивизия, бригада Потапова, бригада Вильшанского, полк Дьякончука. Конечно же подобное решение не было проявлением какого-то самодурства или же безграмотности со стороны нового командующего. Несомненно, он был ориентирован на наступление еще в Тбилиси, в штабе Закавказского фронта, где не слишком реально представляли себе обстановку в Севастополе.

Узнав о решении нового командарма, Петров, официально назначенный его заместителем, не стал комментировать это решение. Но он конечно же думал о бедах, которые, несомненно, подстерегают обороняющиеся части. Да и сама судьба Севастополя повисла на волоске.

Что должен переживать человек, с которым обошлись не только несправедливо, но и оскорбительно? Не было никаких оснований для отстранения Петрова от должности. Он показал свои способности еще в боях за Одессу. Он наладил оборону Севастополя еще до того, как к нему прорвалась Приморская армия, когда его защищали только разрозненные отряды моряков и батальоны местного формирования. Он организовал отражение первого штурма Севастополя. К 21 декабря под руководством Петрова фактически был сорван новый, хорошо подготовленный немецкий штурм. Да, не просто обида, а самое настоящее оскорбление заключалось в таком несправедливом отношении вышестоящего командования. Но Петров прежде всего защищал Родину. Он отстаивал Севастополь, много уже сделал для этого и не мог, конечно, из-за чувства обиды опустить руки, отстраниться от дел и принести тем самым вред войскам, замечательным людям – защитникам Одессы и Севастополя, с которыми ему уже так много пришлось пережить. Петров продолжал руководить боями.

В эти дни проявились благородство и принципиальность старших морских начальников, с которыми Петров отстаивал Одессу и Севастополь. Не всегда гладко складывались его отношения и с Октябрьским и с Жуковым, но в беде эти люди оказались не только честными, но и смелыми. Нелегко и непросто возражать Ставке и командованию фронта после подписания ими приказа! И все же контр-адмирал Жуков неоднократно связывался с Октябрьским, просил защитить Петрова, а вице-адмирал Октябрьский и член Военного совета Н. М. Кулаков, рискуя вызвать большое неудовольствие воим поведением, послали такую телеграмму:

«Экстренно. Москва. Товарищу Сталину.

По неизвестным нам причинам и без нашего мнения командующий Закавказским фронтом, лично совершенно не зная командующего Приморской армией генерала Петрова И. Е., снял его с должности.

Генерал Петров толковый, преданный командир, ни в чем не повинен, чтобы его снимать. Военный совет флота, работая с генералом Петровым под Одессой и сейчас под Севастополем, убедился в его высоких боевых качествах и просит Вас, тов. Сталин, присвоить генералу Петрову И. Е. звание генерал-лейтенанта, чего он безусловно заслуживает, и оставить его в должности командующего Приморской армией. Ждем Ваших решений».

25 декабря был получен ответ:

«Севастополь. Октябрьскому.

Петрова оставить командующим Приморской армией. Черняк назначается Вашим помощником по сухопутным частям.

Основание: Указание нач. Генерального штаба Красной Армии Шапошникова: Краснодар. 25. XII. Козлов, Шаманин».

26 декабря С. И. Черняк объявил приказ о своем вступлении в должность помощника командующего Черноморским флотом по сухопутным частям, а генерал Петров издал приказ о вступлении в командование Приморской армией.

Вот какие драматические ситуации случаются в жизни полководцев, причем создаются они не противником, а своими начальниками, от которых не ожидаешь такого удара. Видно, в каждом деле есть свои бюрократия и верхоглядство, проявлялись они, к сожалению, и в делах военных, в чем мы убедимся еще не раз и на примере дальнейшей судьбы Петрова.

* * *

А тяжелые бои на севастопольских рубежах между тем продолжались.

Не проявив амбиции, не показав оскорбленное(tm), Петров продолжал руководить войсками. Судьба города, жизнь приморцев, победа над гитлеровцами были для генерала превыше личных обид.

Начальник разведки доложил командующему, что Манштейн назначил новый срок взятия Севастополя – 28 декабря.

– Хочет сделать новогодний подарок Гитлеру, – сказал майор Потапов.

– Мы ему устроим свой подарочек! – саркастически улыбнулся Петров.

27 декабря в бой в районе станции Мекензиевы Горы были введены уже все полки дивизии Гузя. Иван Ефимович теперь ближе познакомился с новым комдивом. Николай Олимпиевич рассказал, что он старый русский солдат, еще в годы первой мировой войны был награжден двумя Георгиями.

Петров на местности определил участок каждому полку, а Гузю сказал:

– Этого ни в каком уставе нет, но на ближайшее время примите к исполнению такую схему: от командира роты до бойцов в передовом окопе – сорок метров, от командира полка – четыреста, ну а от вас максимум восемьсот – девятьсот. Иначе в такой обстановке и на такой местности управлять дивизией не сможете.

После рекогносцировки Петров уехал к Воробьеву.

Теперь направление главного удара противника определилось окончательно: четвертый сектор. Как мы знаем, Иван Ефимович предполагал такое еще до начала наступления, он говорил об этом Крылову 15 декабря. Но беспокоили его здесь не только главные усилия противника.

Находясь почти постоянно эти дни на командном пункте Воробьева, командарм окончательно убедился, что комендант сектора в создавшейся обстановке не справляется со своими обязанностями, он более склонен к штабной работе, в динамике боя у него нет должной решительности. В разговоре с Крыловым Петров еще раз проверил свое мнение и, посоветовавшись с ним, решил усилить командование четвертого сектора. Произошло перемещение одного из генералов, и, поскольку это касается оценки его действий, считаю лучше дать ее не от себя, а словами его непосредственного начальника – Крылова:

«Военный совет армии пришел к выводу, что нельзя более медлить с заменой коменданта четвертого сектора. Последние дни подтвердили: на этом посту нужен сейчас командир более инициативный и волевой, с живой организаторской стрункой, способный лучше обеспечивать выполнение собственных приказов… Было решено вверить 95-ю стрелковую дивизию и четвертый сектор обороны полковнику А. Г. Капитохину, командиру 161-го полка… Василий Фролович Воробьев отзывался в распоряжение штаба армии».

Кстати, в эту же ночь появился в Приморской армии еще один генерал. После обычного ночного совещания, подводящего итоги боевого дня, Петров улыбнулся и с явным удовольствием объявил:

– Как нам только что сообщили, постановлением Совета Народных Комиссаров от двадцать седьмого декабря полковнику Крылову Николаю Ивановичу присвоено звание генерал-майора. – Петров первым поздравил и обнял своего начальника штаба.

Назначив новый срок взятия Севастополя, Манштейн стремился тем самым загладить свои прежние неудачные попытки овладеть городом. Кроме того, на фоне краха наступления на Москву удача здесь, на юге, подняла бы престиж командующего. В общем, на карту было поставлено все, и Манштейн ни перед чем не останавливался ради достижения цели. Он гнал в бой истекающие кровью дивизии, стремясь во что бы то ни стало выйти к бухте Северной.

26 декабря началась высадка нашего десанта на Керченском полуострове. В Севастополе об этом пока не знали. Более ста мелких судов Азовской флотилии, которой командовал контр-адмирал С. Г. Горшков, в штормовую погоду высадили десант, который благодаря смелости личного состава закрепился в районе мысов Зюк, Хрони и Тархан. Другой десант был высажен на берегу Керченского пролива в районе Камыш-Бурун и Эльтиген. Шторм задержал дальнейшую высадку и переброску войск. Непогода была настолько сильной, что вице-адмирал Октябрьский обратился в Военный совет Закавказского фронта с просьбой отложить десант на два-три дня. Однако, поскольку операция уже началась, командующий Закавказским фронтом генерал Козлов ответил Октябрьскому, что обстановка требует начать операцию в срок и что Военный совет настаивает на проведении операции с привлечением всех сил —и средств флота, включая линкор.

В ночь на 29 декабря группа кораблей под командованием капитана 1-го ранга Н. Е. Басистого, несмотря на сильный шторм, подошла к Феодосии и открыла артиллерийский огонь по порту из орудий всех калибров. Этот артиллерийский огонь был полной неожиданностью для гитлеровцев, продолжавших праздновать рождество.

После сильного артналета десантные подразделения стали высаживаться прямо на причалы порта и немедленно бросались в бой. Вскоре бои перекинулись на улицы Феодосии. Высадка проходила под сильным ответным артиллерийским огнем противника. На крейсере «Красный Кавказ» вражеский снаряд пробил башню и разорвался в боевом отделении. Загорелись боеприпасы, оставалось несколько минут до взрыва. Благодаря самоотверженности и храбрости краснофлотца В. М. Покутного, комендора П. Пушкарева и электрика П. Пилипенко был предотвращен взрыв огромной силы и гибель корабля.

Крейсер «Красный Крым» при высадке получил несколько прямых попаданий снарядов, понес потери в личном составе, но все же выполнил задачу по высадке десанта. Удачные действия моряков и десантников были отмечены приказом Верховного Главнокомандующего, который поздравил их с победой над врагом, захватом крепости Керчь и города Феодосии и началом освобождения советского Крыма от гитлеровских захватчиков.

Вполне понятно, что высадка десанта у Керчи и Феодосии весьма озадачила Манштейна. Вот его слова:

«Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь».

Бои за Севастополь, казалось, достигли апогея. Невидимая струна, или волосок, на котором держалась оборона, натянулась до последнего предела. В течение 30 декабря на станцию Мекензиевы Горы неоднократно врывались гитлеровцы, и столько же раз их выбивали наши части. Рукопашные бои разгорались здесь один за другим. К вечеру фашистам все же удалось овладеть станцией. В эту ночь от адмирала Октябрьского пришло сообщение:

«Войска Закавказского фронта и корабли Черноморского флота захватили города Керчь и Феодосию. Операции продолжаются… Наши части выходят в тыл противнику, осаждающему Севастополь».

Вот она, радость! Вот десантные операции, о подготовке которых слышали давно. Ради них терпели нехватки в боеприпасах, пополнении – знали, все идет туда, для наращивания сил этих десантов. Наконец-то свершилось!

Получив такое известие, можно было возликовать и расслабиться. Известно немало случаев, когда преждевременное торжество оборачивалось бедой. Но генерал Петров был достаточно опытным военачальником, чтобы допустить такой промах. Он отлично понимал состояние Манштейна, просто видел, как тот мечется на своем командном пункте от сознания, что его радужные планы о новогоднем подарке фюреру, о славе на фоне неудач под Москвой рушатся на глазах. Высадившиеся десанты, для борьбы с которыми Манштейн может снять только части из-под Севастополя, – это для него катастрофа. Спасти его может только взятие Севастополя или хотя бы Северной бухты, из-за которой можно будет артиллерией сровнять город с землей. Понимая все это, Петров не позволил ни себе, ни подчиненным расслабиться ни на минуту. И он не ошибся! Лучшее тому доказательство – позднейшие слова самого Манштейна:

«Было совершенно ясно, что необходимо срочно перебросить силы из-под Севастополя на угрожаемые участки. Всякое промедление было пагубно. Но можно ли было отказаться от наступления на Севастополь в такой момент, когда казалось, что достаточно только последнего усилия, чтобы, по крайней мере, добиться контроля над бухтой Северной?»

И Манштейн идет на этот крайний риск. Вот что он пишет:

«…командование армии приняло решение, даже после высадки десанта у Феодосии, все же идти на увеличивавшийся с каждым часом риск отсрочки в высвобождении войск из-под Севастополя… По согласованию с командиром 54-го армейского корпуса и командирами дивизий должна была быть предпринята еще одна последняя попытка прорыва к бухте Северной».

Это был штурм отчаяния. На карту было поставлено все. И генерал Петров предвидел возможность такого отчаянного шага. Он был тонким психологом и точно разгадал возможные ходы и даже самый отчаянный поступок противостоящего гитлеровского командующего. Но разгадать мало. Чем противодействовать этому последнему удару?

Генерал Петров назначил экстренное совещание руководящего состава частей и соединений не в своем штабе, а на наблюдательном пункте, прямо в боевых порядках.

Командиры понимали – именно чрезвычайные обстоятельства вынуждают собирать их так срочно и в таком месте. Петров, прежде чем начать разговор, посмотрел каждому в лицо, как бы желая определить состояние и внутреннюю решимость подчиненных. Этот взгляд заставлял подобраться, насторожиться в ожидании какого-то необычного разговора.

Генерал заговорил негромко, но жестко:

– В четвертом секторе оставлены очень важные позиции, которые еще больше приблизили врага к ключевой во всей обороне бухте Северной. У нас большие потери. Не хватает боеприпасов. Но войска дерутся геройски, стойкость их достойна восхищения! Гитлеровцы вот-вот выдохнутся, потери их огромны, однако противник сделает еще одну отчаянную попытку, я уверен в этом, слишком много было вложено средств до этого, и теперь ему надо оправдать свои потери во что бы то ни стало. У нас силы на исходе. Но мы должны выстоять! Мы должны отстоять город! – Голос генерала стал еще жестче. – Это приказ Родины, народа, партии! Нам доверили оборону Севастополя, и судьба его – в нас с вами, в нашем мужестве и стойкости. Настал решающий момент в обороне Севастополя! Я как командующий армией приказываю – ни шагу назад! Дороги назад нет, позади море. Я прыгать в море не буду, да и вам не советую. Но если нас все же сбросят – крабов будем кормить вместе. Нам оказано великое доверие, о нас помнят, от нас ждут только победы! – Петров умолк, еще раз оглядел соратников, которые, слушая эту речь, еще больше подобрались, будто даже усталость прошла. Командарм на прощание очень добро сказал: – Ну, товарищи мои дорогие, от чистого сердца желаю боевой удачи!

Иван Ефимович приказал начальнику артиллерии полковнику Рыжи подготовить к утру все артиллерийские средства, все батареи стрелковых войск береговой обороны и кораблей.

На рассвете вся артиллерия открыла мощный огонь по противнику, находящемуся еще на исходном положении. Два часа не могли оправиться гитлеровцы от этого удара, но в 10 часов они перешли в наступление все на том же направлении – от станции Мекензиевы Горы к бухте Северной. Два часа продолжался тяжелый бой, переходивший часто в рукопашную, и все же атака была отбита. Собрав все части, противник опять бросился вперед. И эта атака была отбита. К 16 часам противник, произведя перегруппировку и подтянув все возможные резервы, атаковал третий раз, уже с танками. Наши войска не только отбили натиск врага, но и сами переходили в контратаки, уничтожали противника в рукопашных схватках.

К исходу дня 79-я бригада улучшила свои позиции, продвинулась на левом фланге. 345-я дивизия полностью держала свои рубежи. Части 95-й дивизии и все, кто входил в четвертый сектор под командованием нового коменданта полковника А. Г. Капитохина, неоднократно переходили в контратаки и тоже удержали свои позиции.

Севастопольцы выстояли. И опять же лучшее тому свидетельство – признание врага:

«…попытка штурмом взять крепость Севастополь потерпела неудачу. За нами осталось преимущество более плотного окружения крепости… Мы также захватили удобные исходные позиции для последующего наступления… Но это было слабым утешением, если учитывать понесенные жертвы».

В этом признании неопровержимы только слова о понесенных жертвах, потому что, как только Манштейн стал перебрасывать части из-под Севастополя на борьбу с керченским десантом, генерал Петров тут же воспользовался ослаблением противника и за короткое время активными боевыми действиями восстановил многое из того, что было оставлено в недавних боях. Не стану детально описывать эти трудные контратаки истощенных частей, их успех во многом зависел от энтузиазма, от сознания одержанного верха над врагом. В результате этих боев «удобные исходные позиции для последующего наступления», которые якобы захватил Манштейн, остались лишь на бумаге, реальными же были его огромные потери.

Вот она, еще одна яркая и убедительная победа и командарма и защитников Севастополя над превосходящими силами врага. Они не только удержали город, но, приковав к себе главные силы 11-й армии Манштейна, обеспечили успешную высадку десантов в Керчи и Феодосии, создали выгодные условия для наступления высадившимся частям. Очень дорогой новогодний подарок сделали севастопольцы Родине. В предновогодней передовой статье «Правды», которая передавалась и по радио, были такие слова о севастопольцах:

«Несокрушимой стеной стоит Севастополь, этот страж Советской Родины на Черном море… Беззаветная отвага его защитников, их железная решимость и стойкость явились той несокрушимой стеной, о которую разбились бесчисленные яростные вражеские атаки. Привет славным защитникам Севастополя! Родина знает ваши подвиги, Родина ценит их. Родина никогда их не забудет!»

Для Петрова первые дни 1942 года принесли большое огорчение – был ранен начальник штаба армии Крылов, которого Иван Ефимович очень уважал и ценил. Это случилось 8 января. Крылов поехал к станции Мекензиевы Горы, где было напряженное положение. Противник вел сильный артиллерийский огонь и мог предпринять активные действия. И вот стемнело, а Крылов все еще не возвращался. Петров уже не раз спрашивал, где Крылов. Работники штаба звонили на командные пункты, но Крылова не находили.

Последнее место, где он был, – 79-я бригада. Оттуда уехал, но в штаб не прибыл. Тут уже забеспокоились: не случилось ли с ним что-нибудь. И вот неожиданно он сам позвонил начальнику оперативного отдела Ковтуну с квартиры. Кроме каземата в бункере, была у него еще и комнатка в штабе, в обычном доме. Вот из этой комнатки он позвонил и попросил прийти. Ковтун к нему пошел. А Петров на КП, не зная, куда ушел Ковтун, нервничал, подозревая уже, что с Крыловым что-то случилось. Когда Ковтун вернулся, генерал строго стал ему выговаривать:

– Где вы пропадаете? Ни вас, ни Крылова. Узнали, где Крылов?

Ковтун замялся. Петров увидел на его гимнастерке следы крови.

– Откуда на вас кровь?

И, понимая, что произошло неладное, уже строго спросил:

– Что вы от меня скрываете? Где Крылов? Что он, убит или ранен?

Узнав, что Крылов ранен, Петров немедленно пошел в комнатку Крылова. Вместе с начальником медслужбы Соколовским Иван Ефимович сопровождал Крылова в госпиталь и был там, пока делали операцию. Еще дорогой Крылов рассказал Петрову, что с ним случилось.

Он вел наблюдение за противником и, как все из штаба Петрова, работал в его стиле: хотел выбраться поближе. В это время начался минометный налет, и Крылов почувствовал удар в спину. Понял, что ранен, и все-таки сам выбрался из-под кустарников, дошел до своей машины и поехал в штаб. А чтобы никого не тревожить, не велел говорить, что ранен.

Операцию Крылову делал армейский хирург профессор Кофман. Осколок мины был величиной с половину спичечной коробки. Он пробил лопатку и вошел в глубь грудной клетки и едва не дошел до сердца. Медики удивлялись той физической и моральной силе, которую проявил Крылов: получив тяжелое ранение, он самостоятельно передвигался, добрался до машины и потом до квартиры.

Вернувшись из госпиталя, генерал вызвал Ковтуна и сказал ему:

– Теперь основная тяжесть ложится на вас. Надеюсь, что справитесь. А как дальше быть, подумаем. Мне бы очень не хотелось, чтобы Крылова эвакуировали из Севастополя. Тогда он для нас окончательно потерян, вернется не скоро, да и вообще – к нам ли вернется? Некоторые врачи побаиваются ответственности за жизнь начальника штаба и конечно же стремятся отправить его подальше. Но сам Крылов просил меня и врачей, чтобы его не эвакуировали. Он не хочет от нас уезжать. Ну ладно. Надеюсь, что все у него обойдется благополучно. Пока под всеми приказами ставьте подпись Крылова.

 

Подготовка к новым боям

Приморская армия постоянно совершенствовала оборону, укрепляя ее в инженерном отношении руками все тех же несгибаемых в бою солдат и матросов. В каменистом грунте на тридцати шести километрах фронта было вырыто 350 километров траншей, составлявших три оборонительных рубежа глубиной до двенадцати километров. До марта инженерными работами руководил генерал А. Ф. Хренов (в марте его перевели в Керчь).

Большую помощь в инженерном оборудовании обороны оказала Севастополю оперативная группа инженерных заграждений во главе с начальником штаба инженерных войск Красной Армии генералом И. П. Галицким, созданная Ставкой, когда враг был на подступах к Москве. Как только наши части, отстояв столицу, пошли в наступление, оперативная группа была направлена в Севастополь. В эшелон было погружено 20 тысяч противотанковых и 25 тысяч противопехотных мин, 200 тонн взрывчатки. В Новороссийске все это было переправлено на крейсер и рано утром 1 января 1942 года как новогодний подарок прибыло в Севастополь.

Вот что рассказывает о встрече с Петровым один из руководителей инженерной опергруппы, генерал-лейтенант (тогда полковник) инженерных войск Е. В. Леошеня:

«Почему-то Иван Ефимович Петров представлялся мне человеком суровым, жестким, излишне резким и очень немногословным. Все это казалось естественным – он много пережил, очень тяжелая задача легла на его плечи сейчас. Но такие представления мгновенно развеялись, когда на командном пункте Приморской армии навстречу нам вышел худощавый генерал в пенсне. Он приветствовал нас широким радушным жестом русского хлебосольного хозяина, встречающего старых добрых знакомых:

– Добро пожаловать! Поджидаю, давно поджидаю. Прошу ко мне в кабинет…

Мы сели у стола с картой, и Иван Ефимович, сразу обнаружив глубокое знание военно-инженерного искусства, заговорил о том, как представляется ему система противотанковых и противопехотных заграждений перед передним краем обороны, система, которая пока существовала лишь в зародыше…

По вызову командарма явился начальник инженерных войск Приморской армии полковник Гавриил Павлович Кедринский – подчеркнуто подтянутый, в ремнях и до блеска начищенных сапогах. Как мы убедились в дальнейшем, он был не только настоящим знатоком своего дела, но и человеком с творческой инициативой. Позже мне стало известно, что при оставлении Одессы Г. П. Кедринский лично заложил в гостинице мину замедленного действия, взрыв которой уничтожил группу фашистских офицеров.

Поручив начинжу ввести нас в курс дел по его части и распорядившись, как нас разместить, чтобы было удобно работать, И. Е. Петров попросил представить к вечеру хотя бы первоначальный план усиления обороны Севастополя взрывными заграждениями…

В назначенное время мы явились к командарму с готовым планом. Исходя из характера местности, мы выделили в плане направления, которые следовало прикрыть как противотанковыми, так и противопехотными минами…

Генерал Галицкий кратко доложил оценку местности и вытекавшее из нее инженерное решение. Он подчеркнул, что речь идет о плане-минимуме, который необходимо осуществить немедленно.

– Одновременно, – продолжал Иван Павлович, – мы будем разрабатывать более широкий план заграждений и инженерного оборудования позиций.

Командарм спросил, как обеспечен представленный план минами и когда можно приступить к работе. Мы ответили, что для выполнения этого плана привезенных из Москвы мин хватит и еще останется резерв. А приступать к минированию следует сегодня же ночью.

Кто-то из присутствующих высказал мнение, что производить минирование в третьем и четвертом секторах пока нецелесообразно. Сперва, мол, нужно восстановить там прежнее положение, отбить у немцев утраченные нами позиции.

Генерал Галицкий решительно возражал против такой точки зрения.

– С устройством заграждений в этих секторах, – говорил он, – медлить нельзя. Заграждения резко повысят устойчивость обороны. Если же отобьем прежнюю позицию, начнем минировать там. А нынешние позиции станут второй линией.

Выслушав все соображения, И. Е. Петров сказал:

– План одобряю и утверждаю. К минированию приступать без промедления. – И, обернувшись к Галицкому, спросил: – Ваши дальнейшие действия?

– С вашего разрешения, – ответил Иван Павлович, весьма удовлетворенный всем ходом этого совещания, – мы прямо отсюда отправимся на инструктаж дивизионных инженеров и командиров саперных батальонов, которые ожидают нас в деревне Кадыковка. Оттуда я с Кедринским поеду в третий и четвертый сектора, а полковник Леошеня с подполковником Грабарчуком – в первый и второй.

– Желаю успеха! – заключил командарм, пожимая нам руки.

…Иван Ефимович был собеседником приятным и интересным. А широта его инженерных познаний казалась просто удивительной для общевойскового командира. Он прекрасно знал и отечественную и немецкую инженерную технику, был весьма эрудирован в вопросах фортификации. Сперва я просто не мог себе представить, когда и как успел он все это изучить. Узнав, что я возглавляю кафедру военно-инженерного дела в Военной академии имени М. В. Фрунзе, Иван Ефимович рассказал, как, будучи начальником пехотного училища в Ташкенте, он по совместительству читал курс истории военного искусства в местном вечернем отделении нашей академии. В связи с этим ему приходилось усиленно заниматься самообразованием. Так и приобреталась та военная энциклопедичностъ, которая сначала была несколько неожиданной для нас в командующем Приморской армией…

Заграждения первой очереди были уже установлены, а работа над основным планом близилась к концу, когда мы понесли тяжелую потерю. 16 января Гавриил Павлович Кедринский – на этот раз один – отправился в расположение Чапаевской дивизии, и через два часа стало известно, что он смертельно ранен разрывом мины. Доставленный в госпиталь в Инкерманской долине (в оборудовании этого подземного госпиталя Гавриил Павлович принимал действенное участие), он вскоре скончался.

Полковник Кедринский был подлинным героем севастопольской обороны. Отдать последний долг своему соратнику прибыл командарм Петров».

Эта потеря была одной из многих в те дни. Однажды из 25-й Чапаевской дивизии вместе с боевыми донесениями сообщили: тяжело ранена пулеметчица Нина Онилова.

Первым об Ониловой написал московский журналист, корреспондент ТАСС А. Хамадан. Он познакомился с Петровым в дни боев за Одессу, где они по-настоящему подружились. Хамадан, будучи больным человеком, «белобилетником», не подлежащим призыву в армию, пользуясь корреспондентскими возможностями, приехал не только в огненную Одессу, но и в Севастополь. Он написал одну из первых книг о героических защитниках города под названием «Севастопольцы», она вышла в 1942 году с предисловием генерала Петрова.

Трагически сложилась судьба А. Хамадана. В последний день обороны ему по приказу Петрова был дан пропуск для посадки на самолет, но он уступил свое место одному из раненых. В занятом фашистами городе Хамадан попал в лагерь, вел там подпольную работу среди пленных, за что был казнен гитлеровцами в мае 1943 года.

О последних днях жизни Нины Ониловой я рассказываю по запискам Хамадана, не ставлю эти строки в кавычки лишь потому, что они дополнены некоторыми деталями.

Узнав о ранении героической пулеметчицы, Петров позвонил в медсанбат, спросил:

– В каком состоянии Онилова?

– В очень тяжелом, отправили в госпиталь, может быть, там помогут, у них больше возможностей.

Петров позвонил в госпиталь. Профессор Кофман грустно ответил:

– Все возможное сделали. Больше ничем помочь не можем. Она продержится несколько часов.

Петров коротко бросил Крылову:

– Съезжу в госпиталь.

В подземной пещере тускло горят электрические лампочки, душно, пахнет лекарствами и сырым камнем.

Онилова лежит бледная, с закрытыми глазами, кажется мертвой. Петров внимательно посмотрел на профессора. Тот тихо сказал:

– Она жива. Иногда открывает глаза. Очень слаба. Много крови потеряла.

Петров сел на табуретку у кровати, увидел на тумбочке стопку бумаг, стал их перебирать: вырезки из газет, письма, «Севастопольские рассказы» Толстого. Иван Ефимович стал читать пометки Ониловой на полях: «Как это верно», «И у меня было такое чувство». Особенно привлекла внимание запись: «Советский Севастополь – это героическая и прекрасная поэма Великой Отечественной войны. Когда говоришь о нем, не хватает ни слов, ни воздуха для дыхания. Сюда бы Льва Толстого. Только такие русские львы и могли бы все понять. Понять и обуздать, одолеть, осилить эту бездну бурных человеческих страстей, пламенную ярость, ледяную ненависть, мужество и героизм, доблесть под градом бомб и снарядов, доблесть в вихре пуль и неистовом лязге танков. Он придет, наш Лев Толстой, и трижды прославит тебя, любимый, незабываемый, вечный наш Севастополь».

Профессор взял с тумбочки и протянул командующему тетрадь:

– Не успела еще дописать, пишет актрисе из фильма «Чапаев».

Петров взял письмо, стал читать:

«Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской дивизии, которую я видела в кинокартине „Чапаев“. Я незнакома вам, товарищ, и вы меня извините за это письмо. Но с самого начала войны я хотела написать вам и познакомиться. Я знаю, что вы не та Анка, не настоящая чапаевская пулеметчица. Но вы играли, как настоящая, и я вам всегда завидовала. Я мечтала стать пулеметчицей и так же храбро сражаться. Когда случилась война, я была уже готова. Сдала на „отлично“ пулеметное дело. Я попала – какое это было счастье для меня! – в Чапаевскую дивизию, ту самую, настоящую. Я со своим пулеметом защищала Одессу, а теперь защищаю Севастополь. С виду я очень слабая, маленькая, худая. Но я вам скажу правду: у меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я еще боялась. А потом страх прошел… Когда защищаешь дорогую, родную землю и свою семью (у меня нет родной семьи, и поэтому весь народ – моя семья), тогда делаешься очень храброй и уже не понимаешь, что такое трусость. Я вам хочу подробно написать о своей жизни и о том, как вместе с чапаевцами борюсь против фашистских…»

Онилова открыла глаза. Сначала поглядела вверх на лампочку, потом медленно перевела взгляд на Петрова. Узнала, попыталась подняться. Иван Ефимович остановил ее, положил руку на плечо. Девушка улыбнулась, тихо, слабым голосом сказала:

– Как же это вы пришли? Спасибо вам. Я знаю, что я скоро умру. Но я счастлива – успела кое-что сделать.

Петров погладил Нину по голове.

– Ты славно воевала, дочка, – сказал он, стараясь преодолеть хрипоту, появившуюся в голосе. – Спасибо тебе от всей армии, от всего нашего народа. Ты хорошо, дочка, очень хорошо сражалась. Я помню, как ты била врагов еще в Одессе. Помнишь лесные посадки, высоту над Дальником?

Онилова закрыла и тут же открыла глаза, дав понять этим, что помнит.

– Помню, все помню, товарищ генерал, – прошептала она.

– Весь Севастополь знает тебя. Вся страна будет теперь знать. Спасибо тебе, дочка, от всех нас, твоих боевых товарищей. – Петров еще раз погладил Нину по голове, поцеловал в лоб, сказал, будто извиняясь: – Пойду, милая, дел неотложных много. Бьем мы фашистов. Бьем! А ты поправляйся.

Петров отвернулся, снял пенсне и стал протирать его платком…

В тот же вечер Нина Онилова скончалась, она похоронена вместе со своими боевыми друзьями в Севастополе. Петров, несмотря на занятость, был на ее похоронах.

Нине Ониловой посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Тем временем севастопольцы готовились к отражению решающего штурма противника.

Большое внимание Петров вместе со своим начальником артиллерии Рыжи уделял маневру огнем артиллерии – ее Петров считал главной ударной силой. В каждом из секторов приходилось по 14–15 стволов на километр фронта. Рыжи был большой знаток своего дела, он добился такой маневренности, что мог сосредоточить огонь орудий числом до трехсот там, где это потребуется. Вся артиллерия, вплоть до самой тяжелой, готовилась к ведению огня прямой наводкой по танкам. Создавался запас боеприпасов, которые по-прежнему привозили на подводных лодках. Делали самодельные мины, гранаты, бутылки с горючей смесью. Характерно, что именно в ожидании решающего штурма Николай Кирьякович Рыжи, ставший к тому времени генералом, вступил в партию.

В дни этого относительного затишья в Севастополь приехал сын Ивана Ефимовича.

Юра был моложе меня на два года, в 1942 году ему должно было исполниться восемнадцать – призывной возраст. Он ждал этот год с нетерпением. Все друзья старше его были уже на фронте, а он «по малолетству» все еще прозябал в тылу. В декабре 1941 года Петров получил от сына не письмо, а крик души. Он окончил ускоренный курс Ташкентского училища, просился на фронт. Иван Ефимович понял его и разрешил приехать. Юра добирался через Каспий, Кавказ, Черное море. И вот наконец он в Севастополе.

Для первоначального обучения фронтовым делам отец поручил его заботам своего ординарца Антона Емельяновича Кучеренко, проходящего вот уже через вторую войну. Антон Емельянович быстро нашел подход к непоседливому молодому человеку, чем-то так взял его в руки, что Юра уважал его и побаивался не меньше, чем отца. Когда Юра прошел этот своеобразный курс начального обучения, Иван Ефимович назначил его своим адъютантом вместо погибшего Кахарова и в работе не щадил, гонял с поручениями в штабы частей, чтоб набирался парень опыта, да чтоб и окружающие видели – никаких родственных поблажек. Юра на людях всегда к нему обращался официально – «товарищ генерал». В минуты отдыха шутливо жаловался молодым командирам: «С вами он добрый, а меня жучит беспощадно, только успевай поворачиваться с поручениями».

 

Внезапный удар

Для того чтобы показать характер героя, в обычных романах писатель проводит его через ряд событий и трудностей, в преодолении которых раскрывается для читателей образ этого человека. Главные трудности на войне создает и причиняет враг. Есть, конечно, и другие, не зависящие от противника трудности: под Севастополем, например, оторванность от всей Красной Армии и ее тылов, большие сложности со снабжением, обеспечением боеприпасами, лечением раненых и многое другое. Но главное – противник. И тот, кто им командует на этом участке. Ведь каждый из полководцев противника – человек со своей биографией, привычками, особенностями, а как военачальник – с определенным образованием, опытом, склонностями. Все это не безразлично для боевых действий, в которых они участвовали. Немецкие генералы знали свое дело, и талантливых среди них было немало. Тем весомее заслуга наших военачальников, одолевших этих сильных и умелых врагов.

Общие рассуждения на эту тему хочется подкрепить конкретным доказательством. Я уже приводил выше биографию противника генерала Петрова – фон Манштейна. Мы познакомились с ним и в ходе боев, где он потерпел не одно поражение от Петрова. Будет справедливо и вполне объективно показать способности и характер этого соперника на наглядном примере. Тем более что для этого есть весьма подходящий случай.

Манштейн потерпел поражение в первом ноябрьском и в декабрьском решительном штурме Севастополя. Петров не дал Манштейну осуществить задачу и нанес его войскам огромные потери. И в момент этой неудачи Манштейн получает известие о высадке наших десантов в Керчи и Феодосии. Затем последовала высадка десантов в Евпатории и Судаке. Положение Манштейна было, прямо скажем, незавидным. Гитлер негодовал по поводу сдачи Керченского полуострова. Командир оборонявшегося здесь 42-го корпуса граф Шпонек был снят с должности, отозван в Берлин, предан суду военного трибунала. Председательствовал на заседании трибунала Геринг. Судебное разбирательство было кратким и больше походило на расправу – командир корпуса граф Шпонек был приговорен к смертной казни. Правда, казнь позднее была заменена заточением в крепость.

Конечно же все это сказывалось на настроении и состоянии Манштейна. Но главные неприятности и угрозы он видел впереди. В Крыму уже действовали не отдельные десанты, а крупные силы, создавшие новый фронт.

Вот в таких критических обстоятельствах Манштейн проявил себя как опытный военачальник. Он правильно, объективно оценил обстановку:

«В первые дни января 1942 года для войск противника, высадившихся у Феодосии и подходивших со стороны Керчи, фактически был открыт путь к жизненной артерии 11-й армии, железной дороге Джанкой – Симферополь… Противник пытался помешать снятию войск с Севастопольского фронта, перейдя теперь со своей стороны в наступление на наши новые, недостаточно укрепленные позиции».

Это наступление – акция Петрова. Несколько дней назад он предпринимал все возможное и невозможное, чтобы отбить наступающие дивизии противника, теперь же ради помощи высадившимся десантам решался наступать остатками сил, лишь бы приковать к себе и даже заставить вернуть части, которые Манштейн снимал из-под Севастополя.

Если бы командование вновь созданного Крымского фронта действовало так решительно, как защитники Севастополя, успех был бы обеспечен! Но, к сожалению, по непонятным причинам оно, имея преимущество, проявляло невероятную пассивность и не перешло в решительное наступление. По этому поводу недоумевает даже Манштейн:

«Если бы противник использовал выгоду создавшегося положения и быстро стал бы преследовать 46 пд от Керчи, а также ударил решительно вслед отходившим от Феодосии румынам, то создалась бы обстановка безнадежная не только для этого вновь возникшего участка восточного фронта 11-й армии. Решалась бы судьба всей 11-й армии… Но противник не сумел использовать благоприятный момент. Либо командование противника не поняло своих преимуществ в этой обстановке, либо оно не решилось немедленно их использовать».

В этой ситуации инициативой вновь овладевает Манштейн. Он сначала сумел создать фронт, остановить наши части, а затем, видя бездеятельность противостоящих командующих, показал свой характер и добился немалых успехов.

Вот как оценивает Манштейн обстановку, в которой все это произошло:

«На Керченском фронте противник по-прежнему держал свои 44-ю и 51-ю армии. Их общий состав равнялся к концу апреля 17 стрелковым дивизиям, 3 стрелковым бригадам, 2 кавалерийским дивизиям и 4 танковым бригадам, то есть в целом 26 крупным соединениям. Этим силам командование армии могло противопоставить не более 5 немецких пехотных дивизий и 1 танковой дивизии… Так как румынские соединения (до трех дивизий. – В. К.) только условно были пригодны для наступательных действий, соотношение сил в планируемой операции, закодированной под названием „Охота на дроф“, фактически было еще хуже. К тому же наступление на Парпачском перешейке должно было вестись только фронтально. Оба моря исключали всякую возможность флангового маневра. Кроме того, противник создал глубоко эшелонированную оборону. Как можно было в этих условиях и при соотношении сил 2 : 1 в пользу противника добиться уничтожения двух его армий?»

Справедливости ради уточним: здесь были не две, а три наших армии: 44-я под командованием генерал-лейтенанта С. И. Черняка. Того самого, который приезжал в Севастополь на замену Петрова. Здесь он командовал 44-й армией в течение всей операции – с февраля по май 1942 года. 51-й армией командовал генерал-лейтенант В. Н. Львов. В феврале 1942 года на Керченском полуострове сосредоточилась и вошла в состав Крымского фронта 47-я армия под командованием генерал-майора К. С. Колганова.

Манштейн понимал, что на узком, вытянутом перешейке между Черным и Азовским морями фронтальным ударом против большой массы противостоящих войск он ничего не добьется. Тут надо было проявить именно военное искусство, найти какое-то неожиданное решение, опереться на какие-то факторы, которые есть в его распоряжении. И он все это нашел.

Во-первых, внезапность. Имея превосходство в силах, командование Крымского фронта не верило в возможность наступления немцев, обладавших здесь гораздо меньшими силами. Во-вторых, Манштейн нанес отвлекающий удар на юге перешейка, вдоль берега Черного моря, а главным ударом под выступающие позиции одной из армий в центре, по сути дела вдоль фронта, силами танковой дивизии пробил и пропорол насквозь всю оборону до Азовского моря. И в-третьих. Манштейн использовал не только неожиданность, но и маневренность своих войск, их хорошую управляемость. В течение десяти дней, с 8 по 18 мая, Манштейн очистил Керченский полуостров, лишь в Аджимушкайских каменоломнях с 16 мая по 31 октября 1942 года вели героическую оборону бойцы и командиры, оставшиеся в них.

Вот что пишет генерал армии С. М. Штеменко об этих трагических днях в своей книге «Генеральный штаб в годы войны»:

«Еще в конце января Ставка направила туда (в Крым. – В. К.) в качестве своего представителя Л. З. Мехлиса. Из Генштаба с ним поехал генерал-майор П. П. Вечный. Они должны были помочь командованию фронта подготовить и провести операцию по деблокированию Севастополя. Мехлис, по своему обычаю, вместо того чтобы помогать, стал перетасовывать руководящие кадры. И прежде всего он заменил начальника штаба фронта Толбухина генерал-майором Вечным.

В феврале – апреле Крымский фронт при поддержке Черноморского флота трижды пытался прорвать вражескую оборону, но успеха не имел и сам вынужден был перейти к обороне. Оперативное построение фронта между тем не отвечало задачам обороны. Группировка войск оставалась наступательной. Левый фланг, примыкавший к Черному морю, оказался слабым. Командующий войсками объяснял это тем, что после некоторого улучшения исходных позиций фронт непременно будет наступать. Но наступление все откладывалось, оборона, вопреки указаниям Генштаба, не укреплялась, Мехлис же лишь препирался с командующим.

А противник готовил наступление. Он намеревался сбросить советские войска с Керченского полуострова и затем обрушиться всеми силами на героически оборонявшийся Севастополь. Безошибочно определив слабое место на приморском фланге нашей 44-й армии, противник нацелил сюда крупные силы танков и авиации, готовил высадку морского десанта. Прорыв здесь нашей обороны с последующим развитием наступления на север и северо-восток позволял врагу выйти в тыл армиям Крымского фронта.

Нам было известно о приготовлениях немцев. Фронтовая разведка точно установила даже день, намеченный ими для перехода к активным действиям. Об этом накануне было сообщено войскам. Однако ни представитель Ставки, ни командующий фронтом не предприняли надлежащих мер, чтобы отразить удар.

8 мая немцы нанесли этот удар, прорвали наши позиции и стали быстро развивать успех. Оборона Крымского фронта, не имевшего резервов в глубине, была дезорганизована, управление войсками потеряно. После двенадцати дней боев в таких условиях, несмотря на героизм войск, Крымский фронт потерпел очень тяжелое поражение».

Одним из виновников катастрофы, как видно из слов Штеменко, был Л. З. Мехлис, и, поскольку Петрову предстояло в дальнейшем с ним работать, считаю необходимым рассказать о его стиле работы.

Сохранились два красноречивых документа. Один – телеграмма Л. З. Мехлиса Верховному Главнокомандующему от 8 мая 1942 года:

«Теперь не время жаловаться, но я должен доложить, чтобы Ставка знала командующего фронтом. 7-го мая, то есть накануне наступления противника, Козлов созвал Военный совет для обсуждения проекта будущей операции по овладению Кой-Асаном. Я порекомендовал отложить этот проект и немедленно дать указания армиям в связи с ожидаемым наступлением противника.

В подписанном приказании комфронта в нескольких местах ориентировал, что наступление ожидается 10—15 мая, и предлагал проработать до 10 мая и изучить со всем начсоставом, командирами соединений и штабами план обороны армий. Это делалось тогда, когда вся обстановка истекшего дня показывала, что с утра противник будет наступать. По моему настоянию ошибочная в сроках ориентировка была исправлена. Сопротивлялся также Козлов выдвижению дополнительных сил на участок 44-й армии».

От Верховного Главнокомандующего не укрылась попытка представителя Ставки уйти от ответственности, и в ответ он телеграфировал:

«Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя, не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте вы – не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если „вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать“, а вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для вас. Значит, вы еще не поняли, что вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки.

Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и вы могли бы сами справиться с ними. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта и танки не прошли бы. Не нужно было быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте».

В результате керченской катастрофы представитель Ставки Верховного Главнокомандования Мехлис был снят с постов зам. наркома обороны и начальника Главного Политического управления Красной Армии, снижен в звании до корпусного комиссара. Сняты с должностей и понижены в звании на одну ступень командующий фронтом генерал-лейтенант Козлов, дивизионный комиссар Шаманин. Снят с должности начальник штаба фронта. Генерал-лейтенант Черняк, генерал-майор Колганов, командующий ВВС фронта генерал-майор авиации Николаенко снижены в звании до полковников.

Все эти дни Петров готовил свою Приморскую армию к новым боям. С середины мая решением Военного совета в соединениях проводились делегатские собрания личного состава. На эти собрания присылались делегаты, по два-три бойца от взвода. С докладами выступали Петров или члены Военного совета Чухнов и Кузнецов. Петров откровенно и прямо говорил о создавшейся сложной обстановке и предстоящих трудностях.

Крылов, который, не долечившись по-настоящему после тяжелого ранения, вернулся к исполнению своих обязанностей, не раз бывал с командармом на собраниях и так рассказывал о выступлениях Петрова:

«Все говорится начистоту. И что гитлеровцы, готовящие генеральное наступление на Севастополь, подтягивают новые части, обеспечивая себе большой численный перевес. И что снять, вывезти отсюда нашу армию, если бы даже поступил такой приказ, практически невозможно: Севастополь не Одесса и у флота не хватит перевозочных средств. А главное – что стало еще важнее, еще необходимее сковать и перемолоть неприятельские войска, сосредоточенные сейчас в Крыму, не пустить их на Дон, на Кубань. И потому задача приморцев, севастопольцев – стоять насмерть, истреблять фашистов здесь, на этих вот рубежах…

Не скрывая силы противника, командующий говорил о силе нашей, о своей уверенности в стойкости и мужестве бойцов, об их воинском умении. Иван Ефимович рассказывал – это ведь знали не все, – чем отличились за войну, какой прошли путь командиры данного соединения вплоть до батальонных, а иногда и до ротных: тех, кто однажды ему запомнился, Петров уже не забывал.

Заканчивал командарм тем, что просил присутствующих откровенно, по-солдатски, сказать, как подготовились в подразделениях встретить врага, как настроены люди, какие остались недоделки в оборудовании позиций, в чем есть нужда и чем еще можно укрепить оборону.

И делегаты, откликаясь на этот призыв, выступали горячо, взволнованно, так что и привычные, казалось бы, слова обретали зажигающую силу. Помню, как обнимали товарищи сержанта, который, чувствовалось – от всего сердца, выкрикнул:

– Неужели ж русский, советский человек испугается немца, фашиста? Нет, такому позору не бывать! Ручаюсь Военному совету: пока мы живы, наш взвод свою позицию не сдаст!»

Запись генерала Ласкина о том же собрании любопытна тем, как люди видят разные детали одних и тех же событий при одинаковом отношении к Петрову:

«На собрании у нас в 172-й дивизии был весь состав Военного совета. С докладом выступил генерал И. Е. Петров. Он ознакомил делегатов со складывающейся обстановкой, с мерами по усилению обороны и подчеркнул то, как изменились возможности защитников города по сравнению с декабрьскими боями. Тогда мы имели тонкую ниточку наших боевых позиций. Сегодня – целую сеть хорошо оборудованных окопов, траншей и ходов сообщения. Тогда автоматы имели лишь некоторые командиры взводов, рот и разведчики, теперь ими вооружены до 30 процентов бойцов, созданы взводы автоматчиков в батальонах и роты в полках. Мы получили достаточное количество противотанковых ружей, пополнились противотанковой артиллерией, имеем и подразделение гвардейских минометов. У нас недостаточно авиации, но нам помогает авиация фронта. Костяк нашей армии и 172-й дивизии составляют опытные и закаленные бойцы, командиры и политработники, и есть все условия для того, чтобы на священных рубежах севастопольской земли дать уничтожающий бой фашистским полчищам, выстоять и победить.

Выступавшие потом делегаты перед лицом своих соратников, перед командованием давали клятву не дрогнуть в боях, стоять насмерть и выполнить свой воинский долг до конца.

Затем командарм произнес короткую заключительную речь. Он выразил уверенность в том, что высказанные делегатами слова и клятвы – это голос всех бойцов 172-й дивизии, что такой же решимости разгромить врага и отстоять Севастополь полны все красноармейцы армии, что с такими воинами мы непобедимы.

Через день командарм решил отдельно поговорить с младшими командирами. Генерал Петров, обращаясь к собравшимся, сказал:

– Поднимите руки те, кто воюет с самого начала обороны Севастополя.

Поднятых рук было маловато. Тогда он предложил поднять руки тем, кто отбивал декабрьский штурм врага, и, увидев, что таких оказалось более половины, заключил:

– Военному совету армии приятно знать, что больше половины из вас прошли тяжелые бои. Вам придется без приказа сверху замещать выбывающих из строя командиров взводов, а может быть, и командиров рот, брать на себя командование и ответственность за выполнение задачи. Будьте к этому готовы. Мы надеемся на вас, закаленных фронтовиков».

Привожу отдельные пункты из постановлений, принятых 16, 18, 26 мая городским комитетом обороны. Они поистине не нуждаются в комментариях и лучше, чем это смог бы сделать я, рассказывают, как город готовился вместе с армией к решительным боям. Вот эти решения, немедленно вступавшие в действие:

«17 мая 1942 года закончить комплектование и вооружение боевых дружин на всех основных предприятиях… 50% личного состава дружин перевести на казарменное положение… Всех мужчин, способных драться с оружием в руках, включить в резерв боевых дружин, назначить командный и политический состав и вооружить гранатами… Женщин привлечь по мере надобности в сандружины; наиболее здоровых по их желанию включить в резерв боевых дружин».

Армия, город и флот ждали удара.

 

Третье наступление на Севастополь

Не было никаких сомнений в том, что Манштейн, развязав себе руки на остальных участках в Крыму, теперь сосредоточит все силы против Севастополя. Это подтверждали и данные разведки, и сообщения партизан, и директива Генерального штаба, в которой прямо говорилось о возможности наступления на Севастополь в ближайшее время.

Понимал все это и Петров. Его сейчас интересовали лишь два вопроса: когда начнется наступление и где будет наноситься главный удар?

В зависимости от того, когда и где это произойдет, он бы – соответственно – усилил боевые порядки. На всех направлениях быть одинаково сильным невозможно. Необходимо понять, выявить замысел противника и сосредоточить свои главные усилия на направлении его главного удара. Это и есть проявление полководческого искусства в обороне.

Командарм предполагал, что на этой местности, в этих условиях противник едва ли предпримет что-нибудь новое. Самым целесообразным в его положении было по-прежнему наносить удар с севера в направлении бухты Северной, которая является ключом к городу и порту, да и ко всей обороне Севастополя.

Петров за время, которым он располагал, пока шли бои на Керченском полуострове, усилил это направление, переместив туда 172-ю дивизию Ласкина и укрепив оборону инженерными сооружениями. Беспокоило командование то, что армия почти не получила пополнения, части были укомплектованы не больше чем на пятьдесят процентов, во многих подразделениях не хватало даже винтовок, недоставало боеприпасов для полевой артиллерии. Все это ушло на обеспечение Керченско-Феодосийской операции. А теперь противник, имея большое превосходство в авиации, держал под контролем море и не допускал в Севастополь ни боевые корабли, ни транспорты.

Подвоз самого необходимого был минимальный.

Зная состояние обороны, войск и предположения генерала Петрова, заглянем теперь в планы Манштейна.

Прежде всего необходимо напомнить – Севастополь торчал как кость в горле у всей немецкой армии. Желание выдернуть эту кость было огромным не только у Манштейна, но и у Гитлера. Это доказывает вызов Манштейна к Гитлеру с докладом о планах наступления на Севастополь. Причем насколько большое значение придавал Гитлер предстоящему наступлению и как серьезен был факт самого этого вызова, свидетельствуют слова Манштейна:

«С тех пор как я излагал ему свои мысли относительно проведения наступления на западе в феврале 1940 года, я впервые встречался с ним как командующий крупным войсковым объединением».

Сколько крупных операций имело место с 1940 года, и у Гитлера не возникло необходимости личной встречи с Манштейном, он ограничивался разговорами по телефону и обменом телеграммами. А в этот момент, момент решительного наступления на Севастополь, Гитлер вызвал Манштейна к себе в ставку. Вот какое огромное значение придавал он этому городу.

Выслушав доклад Манштейна, фюрер полностью одобрил его решение, таким образом намерения, касающиеся Севастополя, уже становились не только планами Манштейна, но и решением Гитлера.

Возвратившись из ставки, Манштейн немедленно начал стягивать все силы 11-й армии к Севастополю. Для прикрытия побережья он оставил на Керченском полуострове одну 46-ю пехотную дивизию, на других направлениях – румынские части.

Манштейн пишет:

«Было ясно, что наступление на крепость будет еще более трудным, чем в декабре прошлого года. Ведь противник имел полгода времени для того, чтобы усилить свои укрепления, пополнить свои соединения и подвезти морем в крепость материальные резервы».

И далее Манштейн приходит к такому решению:

«Оценивая возможности проведения наступления на этот укрепленный район, командование армии пришло в основном к тем же выводам, что и в прошлом году. Центральный участок фронта для решительного наступления не годился. Оставалось только вести наступление с севера и северо-востока, а также южной части восточного участка. При этом главный удар – по крайней мере, на первом этапе – должен был наноситься с севера… Но ясно было также и то, что от наступления на юге отказаться было нельзя. Во-первых, необходимо было добиться распыления сил противника, атакуя его одновременно с разных сторон».

Из этой цитаты мы видим, что генерал Петров в своих предположениях о направлении главного удара и о том, что Манштейн едва ли придумает что-нибудь новое, не ошибся.

Гитлеровцы любили давать экзотические названия своим операциям. И этот решающий штурм Севастополя получил условное наименование «Лов осетра». При всей своей самоуверенности и упоенности только что одержанной победой на Керченском полуострове в глубине души Манштейн, видно, все же сомневался в том, что наступление будет успешным. Это подтверждают следующие его слова:

«Нельзя забывать, что в Севастопольской операции речь шла не только о наступлении на крепость, но и о действиях против армии, численность которой была, по меньшей мере, равна численности наступающих, если в отношении оснащенности она и уступала нам».

В действительности, как это сейчас хорошо известно, в Севастополе находились все те же дивизии, измотанные в боях, укомплектованные лишь на пятьдесят процентов, но стойкие духом и готовые биться до последнего. Да и сам Манштейн несколькими абзацами ниже проговаривается. Он то говорит, что Приморская армия получает пополнение с Большой земли, то вдруг пишет:

«Пока 11-й армии был придан 8-й авиационный корпус, противник был лишен возможности беспрепятственно осуществлять перевозки по морю».

И действительно: имея абсолютное превосходство в воздухе на этом участке, гитлеровцы полностью контролировали море, не давая возможности подвозить в Севастополь войска и снабжение. Прорывались только подводные лодки, грузоподъемность которых, как известно, очень незначительна. Из-за господства авиации противника в севастопольском порту не было и боевых кораблей, что лишало сухопутные войска их артиллерийской поддержки.

Приведу несколько цифр для того, чтобы читатель мог увидеть соотношение сил перед наступлением: танков – у нас 38, у противника 450 (соотношение 1:12); самолетов – у нас 116, у противника 600 (соотношение 1:6); орудия разных калибров – у нас около 600, у противника более 1300. Кроме того, Гитлер прислал Манштейну специальные орудия калибра 600 мм. Сам Манштейн оценивал свои огневые возможности так:

«В целом во второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь».

Эти слова не требуют комментариев.

Манштейн понимал, что это наступление для него – последний шанс. В случае неудачи он окончательно потеряет авторитет в войсках и у Гитлера. Он сделал все для того, чтобы обеспечить успех штурма.

Имея огромные силы, Манштейн действовал теперь наверняка. Для того чтобы расчистить путь своим наступающим дивизиям, он намеревался проломить брешь в обороне наших войск не обычной артиллерийской подготовкой, какая бывает перед атакой, а особой:

«Решено было начать артиллерийскую подготовку за пять дней до начала наступления пехоты бомбовыми ударами и мощными дальними огневыми нападениями по обнаруженным районам сосредоточения резервов противника и по его коммуникациям. Затем артиллерия должна была, ведя методический корректируемый огонь, в течение пяти дней подавить артиллерию противника и обработать огнем оборонительные сооружения, расположенные на передовых рубежах. Тем временем 8-й авиационный корпус имел задачу непрерывно производить налеты на город, порт, тылы и аэродромы».

Итак, рано утром 2 июня артиллерия и авиация противника нанесли удар огромнейшей силы, вернее, начали удар, если так можно сказать. Прошел час, земля дрожала и вскидывалась вверх, город и порт горели. Все было затянуто дымом и гарью. Ясный день превратился в темные сумерки. Каждую минуту бойцы и командиры в окопах ждали начала наступления. Но прошел час и другой час, а противник все бомбил и обстреливал наши позиции, не переходя в атаку.

Так длилось весь день. Целый день беспрерывного артиллерийского обстрела и бомбежек! Нервы защитников Севастополя были сильно напряжены. Каждую минуту они ждали и готовились к схватке с врагом, но она не произошла. На следующее утро повторилось то же самое. Противник опять яростно бомбил и обстреливал наши позиции и город.

Вот рассказ очевидца этого ада. Живет в Минске генерал-лейтенант Иван Андреевич Ласкин. Тот самый Ласкин, который, будучи в те дни полковником, командовал 172-й дивизией, защищавшей второй, а затем четвертый секторы. Я с ним встречался и беседовал много раз, поддерживаю регулярную переписку. Он написал книгу «На пути к перелому», из нее я беру цитаты с добавлением из его устных рассказов.

– Около двух тысяч орудий и минометов обрушили на нас свой огонь, – вспоминает Ласкин. – Над нами свистели снаряды, разрывались они повсюду. Все слилось в сплошной грохот. На нас летели бомбардировщики, они шли группами по двадцать – тридцать самолетов в каждой. Они не заботились о прицельном бомбометании, а заходили волна за волной и буквально перемешивали землю на всей площади нашей обороны. Авиация висела в воздухе непрерывно. Из-за постоянного обстрела артиллерией и разрывов снарядов не было слышно звука мотора самолета. И группы бомбардировщиков, сменяющие одна другую, казались какими-то стаями фантастических бесчисленных черных птиц. На всех наших позициях бушевал огненный вихрь. От разрывов тысячи бомб и снарядов потускнело небо. А самолеты все летели и летели волна за волной, и бомбы сыпались на нас непрерывно. В воздух взлетали громадные глыбы земли, деревья с корнями. По узкому участку нашего четвертого сектора одновременно вели огонь свыше тысячи орудий и минометов, его бомбили около ста бомбардировщиков. Огромное облако темно-серого дыма и пыли поднималось все выше и скоро заслонило солнце. Светлый солнечный день сделался мрачным, как при затмении. На моем направлении, на направлении своего главного удара, противник имел превосходство в живой силе в девять раз, в артиллерии больше чем в десять раз, не говоря уж о танках, которых мы совсем не имели. Прибавьте еще к этому полное господство авиации противника…

Севастополь превратился в сплошные развалины и пожарища. Уцелели лишь небольшие участки жилья на окраинах. Петров, находясь на своем командном пункте, непрерывно запрашивал и узнавал, в каком состоянии находятся обороняющиеся, большие ли потери. Командир Чапаевской дивизии в первый день обстрела доложил Петрову о потерях в полках:

– У Матусевича убито трое, ранено двое, у Антипенко трое раненых.

Петров засомневался – уж очень сильным был артогонь и бомбежки врага, неужели так мало жертв? Он спросил:

– Так ли? Точно ли вы докладываете? Верны ли ваши сведения?

Командир дивизии помолчал и коротко ответил:

– Я бы не посмел вас обманывать, товарищ командующий.

Из других секторов тоже докладывали о незначительных потерях. Командующий для проверки этих докладов позвонил начальнику санитарной службы:

– Сколько поступило раненых в госпиталь? Оказалось, в течение 4 июня в этом сплошном вихре огня госпиталь принял всего 178 раненых. Это полностью подтверждало доклады командиров секторов. Так оправдала себя многомесячная работа защитников Севастополя. Была создана надежная траншейная система, она теперь оберегала от потерь даже при таком невиданном огневом шквале.

Самые большие разрешения противник произвел в незащищенном городе. Вот что пишет об этом Крылов:

«Единственное, что врагу перед штурмом вполне удалось, это разрушить город. Севастополя – такого, каким мы привыкли его видеть и представлять, каким он оставался после двух прошлых штурмов и семи месяцев осады, теперь не стало. Он превратился в руины. Особенно пострадали центральные улицы, обращенные к морю, самые красивые. Одни здания рухнули, на месте других стояли обгорелые каменные коробки».

Исходя из интенсивного огня, количества выпущенных снарядов и обрушившихся на участки бомб, генерал Петров делал вывод о том, где намечен главный удар противника. Он понял, что главный удар будет наноситься в направлении четвертого сектора, защищаемого дивизией Ласкина и бригадой Потапова, а вспомогательный удар – на юге вдоль Ялтинского шоссе. Учитывая это, Петров выехал на наблюдательный пункт – на направлении четвертого сектора.

Генерал был в предельном напряжении. Несколько дней не спадало это напряжение. Казалось уже, что от такой артиллерийско-авиационной обработки на передовых рубежах никто не уцелел. Командарм постоянно поддерживал связь с командирами соединений и все время уточнял: жива ли оборона, остался ли кто на передовых позициях?

Вот продолжение рассказа Ласкина:

– Около полудня шестого июня командарм вызвал на наблюдательный пункт армии командиров соединений третьего и четвертого секторов. Он посмотрел внимательно на каждого из нас и спросил: «Заметили ли вы, что часов с десяти сегодня противник ослабил свой огонь? Это Манштейн дает артиллеристам время на тщательную подготовку к ведению еще более мощного огня завтра. Имеющиеся в штабе армии разведывательные данные дают основание считать, что завтра противник начнет наступление. Авиационно-артиллерийскую подготовку, еще более мощную, он начнет с самого утра. Принято решение, – продолжал командарм, – провести артиллерийскую контрподготовку по основным группировкам войск противника, сосредоточившихся в исходных районах для наступления на северном и ялтинском направлениях. Многочисленную артиллерию и танки врага мы, конечно, вывести из строя не рассчитываем: у нас для этого нет средств и боеприпасов. Главная задача контрартподготовки – истребить как можно больше живой силы, изготовившейся для перехода в наступление, ослепить пункты наблюдения и нарушить управление войсками».

Далее Ласкин так размышляет о решении командарма Петрова:

– Определение начала огневой контрартподготовки – вопрос очень сложный. Военному человеку известно, что на войне фактор времени играет исключительно большую роль. Мы знали, что против нас нацелены более тысячи артиллерийских стволов, и если они ударят раньше нас хотя бы на пять – десять минут, то мы можем остаться и без артиллерии и поставить под опустошительный огонь врага все войска, расположенные на главной полосе обороны. Выгоднее всего было начать огневую контрартподготовку перед рассветом. Внезапный массированный огонь в это время сулил наибольший успех, мы могли нанести врагу большой урон, нарушить управление, а значит, и сорвать сроки открытия им огня. Перед вечером нам сообщили, что наша контрартподготовка начнется в два часа пятьдесят минут. Около двух часов ночи наблюдатели стали докладывать о том, что на всей немецкой стороне заметно передвижение солдат, слышится шум моторов и лязг гусениц. Было ясно, что немцы занимают исходное положение для наступления. Значит, командарм не ошибся, назначив артиллерийскую контрподготовку! Теперь мы напряженно ждали, не начнут ли гитлеровцы свою артиллерийскую подготовку раньше назначенного Петровым срока. И если это произойдет, может случиться катастрофа. Но расчеты командующего и его штаба оказались верными. В два часа пятьдесят минут началась наша артиллерийская контрподготовка. Как выяснилось позже из показаний пленных, противник назначил начало своей артподготовки на три часа, а штурм – на четыре часа утра, следовательно, в своих расчетах генерал Петров упредил их всего на пять минут! Эти пять минут сыграли очень важную роль. К сожалению, из-за недостатка боеприпасов стрельба нашей артиллерии продолжалась всего двадцать минут. Но даже при такой непродолжительной контрартподготовке пехота противника, вышедшая уже на исходные позиции, понесла значительные потери, была нарушена связь и на некоторое время ошеломлены и солдаты и офицеры частей противника. Гитлеровское командование вынуждено было для начала организованной атаки ввести силы из второго эшелона и начать наступление не в четыре часа, как они намечали, а только после семи часов.

И вот снова и, казалось, еще более яростно из-за понесенных потерь гитлеровцы обрушили мощь своей артиллерии и авиации на наши позиции. И опять запрашивал Петров передовые части, и ему неизменно отвечали: «Держимся! Оборона жива!» Это радовало и воодушевляло командующего.

Ласкин говорил об этих минутах:

– К тому времени я уже целый год участвовал в боях, но такого сильного огня противника до сих пор не испытывал. Думается, не ошибусь, если скажу, что в истории войн такое огромное огневое превосходство одной стороны над другой на земле и в воздухе было впервые.

Хочется обратить внимание читателей на редкое совпадение мнений воюющих сторон. Манштейн тоже почти теми же словами оценивает силы немецкой стороны, вспомните его слова, приведенные выше: «…во второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь».

И вот после семи часов утра, опомнившись от контрартподготовки и устранив беды, которые она им причинила, гитлеровцы пошли на штурм. По всей обороне разнеслось: «Немцы пошли в атаку!» Гитлеровцы были уверены, что после такой многодневной артиллерийско-авиационной подготовки, после того, как все расположение обороняющихся было перемешано с землей, конечно же защитники Севастополя будут подавлены физически и морально и не окажут серьезного сопротивления. Но они ошиблись!

Оборона встретила штурмующих плотным прицельным огнем. Стремительного броска и безостановочного движения у атакующих не получилось. Манштейн приказал снова обрушить всю силу артиллерии и авиации на обороняющихся. Опять началась мощнейшая огневая обработка обороны. Снова летели и летели эскадрильи самолетов и рвались бесчисленные снаряды.

И опять послушаем Ивана Андреевича Ласкина:

– Мой командный пункт был в одном километре от первых траншей, и я видел очень ясно, как из-за деревьев и кустов Бельбекской долины начала надвигаться лавина танков и за ней поднималась пехота противника. Вскоре я насчитал больше пятидесяти танков. Они шли на участок Семьсот сорок седьмого стрелкового полка, которым командовал подполковник Шашло, и на левый фланг Семьдесят девятой бригады полковника Потапова. Танки шли под прикрытием плотного огневого вала. Наша артиллерия открыла огонь по этим танкам и подожгла несколько машин. Пулеметы били по живой силе противника. Но танки и пехота продолжали настойчиво двигаться вперед. Вражеские мины, снаряды и бомбы сыпались и на наш наблюдательный пункт. Рушились блиндажи и землянки, засыпало землей окопы и траншеи. К нам на наблюдательный пункт прибежал командир батальона противотанковых ружей капитан Шаров. Он доложил, что его бронебойщики подбили четыре танка, но шесть его противотанковых ружей разбиты и расчеты погибли. Чтобы понять напряжение боя и состояние людей, достаточно было посмотреть на самого Шарова. Лицо его было окровавлено и запылено. Весь он с головы до ног был в гари и копоти. Я спросил его: «А пехота держит позиции?» – «Стрелки не оставляют своих окопов. Будут драться до последнего, – хриплым, но твердым голосом ответил капитан. – И мои бронебойщики тоже». – «Вы ранены, товарищ Шаров. У вас кровь на лице». – «Там почти все люди в крови. Даже если не ранен снарядом или пулей, то от осколков и камней, которые сыплются тысячами со всех сторон и хлещут по лицу и по голове, там все в крови». – «Отдохните несколько минут здесь», – предложил комиссар капитану. «Не могу, товарищ комиссар. Не до отдыха сейчас. Да и какой тут у вас отдых, – добавил Шаров с грустной усмешкой. – И у вас тут все содрогается». Комиссар нашей дивизии Петр Ефимович Солонцов сказал: «Такие люди, как Шаров, в тяжелой боевой обстановке и сами не дрогнут, и людей своих заставят держаться до последнего. Храбрый офицер!» Комиссар не ошибся: Шаров вел себя необыкновенно мужественно. Позднее он погиб в боях, и двадцать первого апреля сорок третьего года Ивану Александровичу Шарову было присвоено звание Героя Советского Союза… Меня вызвал к телефону командующий. «Мы с напряжением следим за событиями на вашем участке, – услышал я спокойный голос генерала Петрова. – То, что ваши полки в огне, нам ясно. Доложите, какие силы наступают на вас и удерживают ли части свои позиции». – «В сплошном огне вся дивизия, – ответил я. – Авиация непрерывно висит над нами и бомбит. Артиллерия проводит мощные огневые налеты один за другим. На нашем участке наступает до двух дивизий и до шестидесяти танков. Полки Устинова и Шашло свои позиции удерживают твердо». Позднее мне стало известно, что наступало на нас больше двух дивизий и больше ста танков, но я всегда в своих докладах старался не увеличивать силы противника. «Куда вышли танки и удалось ли немцам где-нибудь вклиниться в оборону?» – спросил командарм. «Танки и пехота подошли к переднему краю Шашло, но в оборону не вклинились, задержаны огнем». Командарм помолчал и спросил: «Живы ли полки?» – «Вся дивизия ведет бой, товарищ командующий. Потери большие, но более подробно об этом доложить не могу». – «Докладывайте мне чаще, Иван Андреевич. А я сейчас передам генералу Моргунову, чтобы он усилил на вашем направлении огонь береговых батарей. Кроме этого, пошлем авиацию. Прошу сообщить личному составу полков Устинова и Шашло, что Военный совет армии восхищен их стойкостью и мужеством!»

Ласкин помолчал, будто вглядывался в те далекие события, и затем продолжал рассказ:

– Для того чтобы вы представили напряженность боев в эти минуты, вот вам несколько эпизодов. В первой траншее назревала рукопашная, бойцы отбивали наседающих фашистов. Здесь находились наши разведчики и среди них Мария Байда, очень смелая девушка. Ее ранило в голову. Санинструктор Кучер говорит ей: «Давай перевяжу». – «Какая сейчас перевязка, никакой перевязки не нужно, Ваня, стреляй фашистов!» И сама продолжала стрелять очередями по гитлеровцам. Фашисты забросали их позиции гранатами и пошли вперед. И вот бесстрашная девушка прямо среди взрывающихся гранат первая кинулась им навстречу. Рядом с Марией разорвалась еще одна граната, и она второй раз была ранена, но до самого вечера не уходила даже на перевязку. В тот день группа бойцов, в которой находилась и Мария Байда, была окружена, но они не оставляли позиций, бились и защищались до последнего. И им удалось вырваться из окружения. Вот другой эпизод. Гитлеровцы прорвались к наблюдательному пункту командира батареи Сухомлинова. На позиции сыпались бомбы с самолетов, произошло несколько прямых попаданий, орудия замолчали. Немцы начали обходить наблюдательный пункт. Сухомлинов вызвал огонь на себя. Он и его товарищи геройски погибли.

Ласкин опять помолчал.

– Я с комиссаром Солонцовым стал пробираться на самое тяжелое направление – к командиру Семьсот сорок седьмого полка подполковнику Шашло. Местность в полосе нашей обороны была вся обезображена и стала неузнаваема. Полностью была уничтожена растительность, земля стала сплошь черной, изрытой воронками. Мы пробирались по разрушенным траншеям. В траншеях лежали убитые. И вот когда мы добрались до наблюдательного пункта Шашло, оказалось, что двери его НП завалены землей. Я с ним разговаривал через дверь. У Шашло была телефонная связь со всеми подразделениями. Он доложил мне о том, что подразделения его полка держатся. Мы с комиссаром организовали помощь, откопали НП командира полка и двинулись дальше. На соседнем участке командир полка Устинов доложил нам обстановку: «Полчаса тому назад батальоны удерживали свои позиции. Но противник возобновил сильный обстрел, атаки следуют одна за другой. Впереди, как видите, сплошная завеса пыли и дыма. Дальше чем на пятьдесят метров местность не просматривается. Проводную связь с батальонами восстановить пока не удается. Обстановка выясняется моими офицерами. Скоро они должны прибыть». Блиндаж командира полка вздрагивал от близких разрывов бомб и снарядов. На нас сыпалась земля сверху из перекрытия. Вскоре вернулись посланные Устиновым командиры и доложили, что батальоны на передовых позициях пока выдерживают натиск врага.

…Наконец наступил вечер. Бой стал утихать. Слышались отдельные выстрелы и разрывы, короткие очереди автоматов. Командиры стали выяснять, сколько у них осталось бойцов в подразделениях. Все вокруг было неузнаваемо. Траншеи изувечены, тропки, по которым ходили раньше, исчезли. Люди были черны от пыли и гари. Почти все охрипли.

Оказав помощь товарищам, перевязав самих себя, бойцы принимались искать командиров и стягивались к ним. Это было лучшим доказательством их стойкости, подтверждало, что они полны решимости биться дальше.

Генерал Петров понимал, что в течение оставшихся ночных часов восстановить разрушения, причиненные обороне, едва ли возможно. И, значит, завтрашний день, завтрашний бой будут еще более тяжелыми. Надо было приложить все силы для восстановления боеспособности войск: накормить бойцов, оказать помощь раненым, снабдить части боеприпасами. Этим занимались штаб и тылы армии. А сам командующий считал важным поговорить с командирами соединений. Начал он с того, кто был на главном направлении, с полковника Ласкина. Он пригласил его к себе. Генерал Петров спокойно выслушал короткий доклад командира и комиссара Солонцова. И опять, как и по телефону, Петров задал уже ставший привычным вопрос:

– Живы ли полки?

– Полки живы, товарищ командарм. Дивизия фронт держит, – твердо доложил Ласкин.

Петров встал и, не скрывая восхищения, произнес:

– Мы не ошиблись, что на это опасное и ответственное направление поставили вашу дивизию! Такого сильного удара врага за семь месяцев обороны Севастополя мы еще не испытывали. Сегодня главная тяжесть пришлась на Сто семьдесят вторую. Она оказалась в центре главного сражения. Да, потери большие, но полки не сломлены. А раз живы они, будет жить и оборона!

Командующий посоветовал командиру и комиссару:

– Разъясните людям, расскажите им о положении дел на фронте, потому что, когда люди не знают обстановки, они могут потерять уверенность в своих силах. После того, что защитникам Севастополя пришлось пережить за минувший день, после этого страшного огненного ада у них может появиться растерянность, упадок. И поэтому надо непременно довести до сведения бойцов действительное положение на фронте, рассказать им, что мы выстояли. Поблагодарите их за стойкость.

В ту ночь никто из командиров не уснул. Не спали и бойцы. Они поправляли свои окопы, приспосабливали их для завтрашнего боя. Связисты восстанавливали связь. Саперы латали минные поля. Тыловики доставали пищу и боеприпасы.

Петров позвонил Потапову и приказал 79-й бригаде с рассветом 8 июня предпринять контратаку и восстановить оборону на своем левом фланге.

Конечно же опасно, почти безнадежно проводить такую контратаку, когда противник значительно превосходит в силах. Контратакующие имели всего около двух батальонов и несколько танков устаревшего типа. Но генерал Петров, верный тактике активной обороны, решался на эту отчаянную контратаку, чтобы хоть чем-то помочь тем, кто стоит на направлении главного удара. И эта контратака с утра все-таки была проведена. Артиллеристы поддержали ее огнем. Но атакующие были остановлены. Других резервов у командующего армией не было. Не было их у командиров секторов обороны.

Отразив контратаку, противник снова обрушил огневой смерч на наши позиции. Опять вела огонь вся артиллерия и бомбила авиация противника. И опять за этим огневым валом шли танки и пехота врага. Уже нечем было сдерживать эту лавину. На позициях становилось все меньше и меньше защитников. И все же первая атака на главном направлении была отбита 172-й стрелковой дивизией. Однако вскоре началась следующая, еще более сильная. Снова упорно двигались танки и пехота, и авиация расчищала бомбовыми ударами для них путь.

Во второй половине дня 8 июля Ласкин доложил генералу Петрову:

– Противник медленно, но все же вгрызается в оборону дивизии. Резервов у меня никаких нет. Прошу хотя бы усилить огонь артиллерии. Рыжи помогает хорошо, но береговые батареи бьют слишком далеко от линии фронта.

– Сможет ли дивизия удержать свой основной рубеж до наступления темноты?

– Да, – ответил командир дивизии.

– Надо до вечера удержать рубеж обороны силами вашей дивизии во что бы то ни стало, – сказал командарм. – А ночью к вам подойдет Триста сорок пятая дивизия.

День этот был очень тяжелым, и особенно на направлении главного удара. Погибли уже многие командиры. Вот что произошло с командиром 747-го полка подполковником Шашло, которого совсем недавно командир дивизии вынужден был откапывать на его наблюдательном пункте. Немцы прорвались к НП командира полка и окружили его. На выручку поспешили остатки роты автоматчиков, в которой было всего двадцать человек. Когда им удалось пробиться к наблюдательному пункту командира полка, все его защитники уже погибли. Погиб командир полка Василий Васильевич Шашло, погибли несколько командиров-артиллеристов, которые находились с ним на командном пункте. Командиром полка был назначен комиссар этого полка Василий Тимофеевич Швец, храбрый, стойкий и спокойный в бою.

Защитникам Севастополя день этот казался бесконечным. Но в конце концов все же наступил вечер. Комдива Ласкина и комиссара Солонцова опять вызвал к себе на наблюдательный пункт генерал Петров. Ласкин рассказывает:

– На этот раз мы шли с комиссаром к командарму очень подавленные, потому что предстояло докладывать о том, что противник все-таки вклинился в нашу оборону. Когда мы зашли в так называемый домик Потапова, я не сразу увидел командующего, он сидел у стола среди других командиров. Увидев, подошел, доложил обстановку. Петров выслушал доклад спокойно, уточнил, куда и насколько продвинулся противник, спросил о потерях. И потом, глубоко вздохнув, сказал: «Немного вклинился… Мы-то думали, что из вашей дивизии уже никого в живых не осталось под таким огнем. А вы еще и фронт держите! Вот это дивизия!» Генерал Петров подошел, обнял и поцеловал меня. Не предусмотрено такое поощрение уставом, но скажу честно, это было для меня равносильно награде.

Конечно же в этих трудных боях поубавилось сил и у самого Петрова, но он понимал, что, несмотря на всю тяжесть обстановки, он все же в какой-то степени одерживает победу над противником. Потому что противник рассчитывал после такой многодневной авиационной и артиллерийской подготовки одним рывком пройти через оборону и овладеть городом. И вот уже на исходе еще один день штурма, а гитлеровцам только едва-едва удалось зацепиться за передний край обороны. Это, несомненно, был успех обороняющихся. И генерал Петров больше чем кто-либо другой понимал это.

Как видел и как оценивал ход боя Манштейн?

«На всем широком кольце крепостного фронта ночью были видны вспышки орудий, а днем облака из пыли и обломков скал, поднимаемые разрывами снарядов и бомб нашей авиации. Поистине фантастическое обрамление грандиозного спектакля! Но сильнее, чем природа этой „железной земли“… сильнее, чем все средства техники, которые использовали наступающие и обороняющиеся, оказалась сила и самоотверженность тех солдат, которые боролись здесь за победу… Здесь дух немецкого солдата, его храбрость, инициатива, самоотверженность боролись против отчаянного сопротивления противника, сила которого заключалась в благоприятной для него местности, в выносливости и невероятной стойкости русского солдата… Эту борьбу, длившуюся беспрерывно около месяца, в самое жаркое время года (уже рано утром температура достигала 50 градусов), невозможно хотя бы приблизительно описать так, чтобы это описание выражало то напряжение сил, с которым сражались как наступающие, так и обороняющиеся».

Эти восторженные и романтически окрашенные записи Манштейна, сделанные гораздо позже, уже после окончания войны, не совсем соответствовали тому настроению, которое в действительности было у него в те дни. 9 июня наступление несколько ослабло и даже приостановилось. Начальник разведки Потапов доложил командующему Петрову: из показаний пленных вытекает, что 132-я и 50-я дивизии немцев понесли такие потери, что наступать не в состоянии, больше трети состава потеряла 24-я дивизия. Общие потери гитлеровцев за два дня боя достигают около 20 тысяч человек. Пленные говорят о том, что Манштейн якобы обращался к Гитлеру с просьбой разрешить ему прекратить штурм Севастополя, что он, Манштейн, считает целесообразным проводить не штурм, а осаду Севастополя. Потапов докладывал об этом обращении Манштейна к Гитлеру лишь предположительно, но то, что у немцев большие потери, – это было абсолютно точно, в тылу противника вереницы машин, полные раненых, двигались к Симферополю.

Трудно было поверить в подобное обращение Манштейна к фюреру, потому что оно означало бы для генерала признание своей беспомощности. Но, с другой стороны, эти сведения имеют под собой и некоторые достоверные основания. Об этом свидетельствуют собственные слова Манштейна:

«Второй этап наступления, до 17 июня, характеризуется на обоих фронтах наступления ожесточенной борьбой за каждую пядь земли, за каждый ДОС, за каждую полевую позицию. Ожесточенными контратаками русские вновь и вновь пытаются вернуть потерянные позиции. В своих прочных опорных пунктах, а то и в небольших ДОС, они часто держатся до последнего человека… До 17 июня удается – правда, ценой больших потерь – на большую глубину и на широком участке вклиниться в долговременный оборонительный рубеж на севере… В полосе наступления 30 ак к 17 июня тоже удается вклиниться в передовые оборонительные посты противника, выдвинутые перед его позицией в районе Сапун-горы… Но, несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшились (тем самым Манштейн подтверждает сведения нашей разведки. – В. К.)… Так как можно было предвидеть, что силы собственной пехоты будут, по всей вероятности, преждевременно истощены, командование армии попросило выделить в его распоряжение 3 пехотных полка, на что было получено согласие ОКХ (Главное командование сухопутных войск. – В. К.)».

Из цитаты видно – в течение недели севастопольцы причинили наступающим дивизиям Манштейна такой урон, что не просто выбили из них наступательный порыв, но поколебали уверенность самого их командующего в успехе наступления!

Генерал Петров все время на Северной стороне. На несколько часов ночью он появлялся на КП, чтобы заслушать доклад Крылова, посоветоваться с ним, сходить на заседание Военного совета к адмиралу Октябрьскому. Затем он отдает необходимые распоряжения, редко удается час-два соснуть, и опять возвращается в ставший уже знаменитым домик Потапова на Северной стороне.

Самым тяжелым для командарма в эти дни было, конечно, отсутствие резервов и еще то обстоятельство, что немцы штурмовали оборону Севастополя на всех участках. Невозможно было снять с какого-то сектора хотя бы часть сил и перебросить их на помощь Ласкину.

Петров стремился поддержать дух севастопольцев добрым словом, беседами, награждением. Каждый вечер он подписывает наградные материалы и приказывает еще до утверждения этих материалов вышестоящими инстанциями читать их в подразделениях и тем самым повышать стойкость обороняющихся.

Еще в ходе боев за первый рубеж обороны Петров попросил Крылова организовать работы по укреплению второго рубежа – совершенствовать его инженерные сооружения, минирование, всячески готовить его на случай, если противник прорвется. Весь личный состав из тыловых подразделений и учреждений было приказано отправить на передовую. В тылу остались только повара.

Атаки противника продолжались. Ему удается занять некоторые высоты на северном направлении на участке Ласкина. Это, как правило, случалось только тогда, когда в траншеях не оставалось ни одного живого защитника этого участка. Самая левофланговая дивизия Капитохина – под угрозой; ее вот-вот отсекут от общей обороны. На наблюдательный пункт Ласкина прорываются вражеские танки с десантом автоматчиков. В отражении танков принимает участие весь штаб во главе с командиром дивизии Ласкиным. Дальше второй траншеи немцы все-таки не прошли.

Оборона Севастополя, если можно допустить такое сравнение, была похожа на бурдюк. Она вдавливалась местами под напором штурмующих, изгибалась, но ни в одном месте пока не была прорвана. За десять дней штурма на направлении, которое было главным, против дивизии Ласкина, гитлеровцам удалось продвинуться не больше чем на три километра.

У Петрова нет сил для контратак и, что особенно плохо, не хватает боеприпасов. Каждая атака заканчивается рукопашным боем. Измученные, усталые севастопольцы находят в себе силы для этого последнего решительного, традиционного для русского воинства удара штыком. И, как правило, гитлеровцы не выдерживают рукопашных схваток.

Но и потери в этих рукопашных конечно же более значительны и для наших войск.

Командир 7-й бригады Жидилов в своей книге «Мы отстаивали Севастополь» рассказывает:

«10 июня меня вызвали к командующему Севастопольским оборонительным районом. Машина с трудом пробирается по улицам, засыпанным обломками разрушенных зданий. Туманом стелется горячий, удушливый дым. Жара убийственная, и впечатление такое, что это не южное солнце, а пламя пожарищ раскалило город. Нет больше различия между передним краем и тылом… Снаряды и бомбы падают на город. После этого шума кажется невероятной строгая тишина помещений флагманского командного пункта… Адъютант вводит меня к командующему. Октябрьский ходит по кабинету и диктует распоряжение… За столом сидят генерал Петров и дивизионный комиссар Кулаков. По воспаленным провалившимся глазам видно, что люди давно забыли об отдыхе. Петров чаще обычного подергивает головой… Командующий флотом говорит генералу Петрову:

– Иван Ефимович, давай задание Жидилову.

– Садитесь, товарищ полковник, и слушайте, – приглашает Петров и вынимает из планшета исчерченную карту. – Впрочем, вы и без карты знаете каждый куст, каждый бугор. Вот станция Мекензиевы Горы. Пехота и танки противника вклинились здесь между Чапаевской и Девяносто пятой стрелковыми дивизиями, рвутся к Северной бухте. Положение угрожающее. Необходимо ликвидировать прорыв, отрезать вклинившиеся вражеские части и уничтожить их. На вас лично, – генерал делает ударение на слове «лично», – с двумя батальонами, артиллерийской и минометной батареями возлагается выполнить эту задачу во взаимодействии с Чапаевской дивизией. Исходный рубеж для наступления – огневая позиция 30-й береговой батареи. Завтра к исходу дня вы должны выйти к виадуку у отметки 10,0, где встретитесь с частями Чапаевской дивизии, которая будет наступать от кордона Мекензия № 1. На время этого боя вы поступаете в оперативное подчинение к командиру четвертого сектора полковнику Капитохину…»

С утра 11 июня во исполнение этого приказа группа Жидилова перешла в контратаку. Бои были тяжелые. Наступать приходилось против превосходящих сил противника. С большим трудом продвигались батальоны вперед. Очень часто вспыхивали рукопашные схватки. Несли потери наступающие, погиб командир 3-го батальона, погибли несколько командиров и политруков рот. Но бойцы все же продвигались вперед.

К вечеру батальоны залегли под сильным огнем. И тогда командир бригады полковник Жидилов пошел в 3-й батальон, где погиб командир батальона, а военком Ищенко пошел во 2-й батальон. Несмотря на сильный огонь, они все же подняли бойцов в атаку. Батальоны овладели дорогой северо-западнее станции Мекензиевы Горы, немного не достигнув того рубежа, который был указан в приказе Петрова.

С утра 12 июня батальоны Жидилова опять продолжали наступление и все же выполнили задачу, поставленную командармом. В этом бою группа Жидилова потеряла половину своих бойцов и командиров.

На Северной стороне враг упорно продолжал атаковать. Особенным мужеством отличалась зенитная батарея под командованием старшего лейтенанта И. С. Пьянзина. Она стояла на высоте юго-западнее станции Мекензиевы Горы. Несколько дней батарея отбивала танки и пехоту прямой наводкой из зенитных пушек. Иван Ефимович знал и следил за труднейшими боями этой батареи, позднее он сам мне рассказывал о них, просил написать подробнее, что я и сделаю несколько ниже.

Ко многим трудностям прибавилась еще одна. От жары и палящего солнца в нейтральной зоне начали разлагаться трупы, которые не успевали убрать фашисты. Ветер приносил в окопы страшный смрад. В жарком воздухе стоит такой тошнотворный дух, что от него некуда спастись. Бойцы, всегда отличающиеся хорошим аппетитом, не могут ничего есть, не прикасаются к пище.

К 15 июня в соединениях осталось совсем мало бойцов: 95-я и 345-я дивизии имели не больше четверти штатного состава, в 79-й бригаде, если свести все подразделения вместе, набралось бы не больше одного батальона.

17 июня противник нанес сильный удар в районе четвертого сектора и, несмотря на сопротивление, все же вышел к берегу моря, отрезав, таким образом, остатки частей Капитохина и береговую батарею № 30.

Вот тут произошел один эпизод, выделяющийся даже на фоне всей героической обороны Севастополя.

30-я батарея была блокирована со всех сторон. В ее казематах осталось около двухсот человек. Будучи блокированной, батарея продолжала вести огонь и к 18 июня расстреляла все снаряды, какие были в запасе.

Личный состав укрывался в подземных сооружениях и вел борьбу под руководством командира майора Г. А. Александера и военного комиссара старшего политрука Е. К. Соловьева. Ночами под руководством командиров батарейцы даже совершали вылазки наверх и уничтожали врага.

Два полка пехоты противника, два саперных батальона, танки и артиллерия пытались захватить батарею, но, как только они приближались, бойцы открывали огонь из амбразур. Фашисты пытались задушить их, забивали все отверстия камнями, засыпали их песком. Это привело к тому, что дизели заглохли, подземные помещения остались во мраке. К концу разъяренные фашисты стали пускать в казематы батареи ядовитые дымы. От этих дымов прежде всего погибали раненые. Через несколько дней Александер принял решение прорваться с личным составом, но не в сторону Севастополя, который был отрезан противником, а в сторону гор и уйти к партизанам.

На батарее уже не было ни воды, ни продуктов, кончались боеприпасы. Верный друг командира комиссар Соловьев был ранен. Не имея возможности пробиваться к партизанам и не желая быть обузой, он остался на батарее и в последний момент застрелился.

Трагически завершилась короткая жизнь Александера. Ему удалось с группой бойцов выбраться с батареи через канализационные каналы. Они попытались пробиться к партизанам, но были обнаружены гитлеровцами. Начался ближний бой, в котором часть людей погибла, а часть была взята в плен, в том числе и Александер. Его отправили в тюрьму в Симферополь. Фашисты не раз предлагали ему перейти на сторону немцев, но Александер отказывался. Его стали зверски избивать и в конце концов убили.

Тем временем на 30-й батарее еще держались остатки раненых. Они задраили тяжелую дверь и не сдавались немцам. Фашисты просверлили в двери отверстия и стали травить защитников ядовитыми дымами. Заняли батарею, когда на ней никого в живых не осталось. При штурме батареи враг, по его же данным, потерял убитыми и ранеными до тысячи человек.

Несмотря на все трудности, Большая земля и флот помогали Севастополю: с 13 по 17 июня были доставлены 138-я стрелковая бригада и маршевое пополнение общей численностью более шести тысяч человек. Эта помощь стоила очень дорого: в севастопольском порту был потоплен транспорт «Абхазия». Обычное комфортабельное пассажирское судно успело сделать шестнадцать рейсов только в Севастополь, доставив сотни тонн боеприпасов и увозя тысячи раненых. От прямых попаданий бомб затонул миноносец «Свободный». Несколько миль не дошла до севастопольских причалов красавица «Грузия»: «юнкерсы», прорвав прикрытие наших истребителей, потопили ее на глазах у ожидавших защитников. Солдаты пополнения вплавь добрались до берега, а 500 тонн снарядов, которые были нужны как воздух, пошли на дно.

Но моряки все же продолжали попытки прорваться к Севастополю. 16 июня пришел крейсер «Молотов», доставив остатки 138-й бригады и 600 тонн снарядов. Всю ночь шла разгрузка и погрузка – даже раненых носили только бегом. Разгрузившись и приняв за ночь на борт две тысячи раненых и тысячу женщин и детей, крейсер ушел на рассвете в сопровождении эсминца «Безупречный».

18 июня 1942 года в Севастополь прибыл транспорт «Белосток», прорвавшийся последним в порт. На обратном пути 19 июня 1942 года «Белосток» был атакован торпедными катерами противника и затонул.

20 июня 1942 года погибла подводная лодка «Щ-214», осуществлявшая перевозки в Севастополь. 21 июня для снабжения СОР был выделен транспортный авиаполк («Дугласы»). До 1 июля летчики полка совершили 117 вылетов, доставили 185,5 тонны боеприпасов, вывезли 1471 раненого и 336 человек гражданского населения.

Днем 26 июня с часовым интервалом из Новороссийска в Севастополь вышли эсминец «Безупречный» и лидер «Ташкент». Около 19 часов эсминец был атакован вражеской авиацией и от полученных повреждений затонул. Лидер отразил налеты авиации, сбив два самолета, уклонился от атаки торпедных катеров и прорвался в Севастополь. Это был последний надводный корабль, пробившийся в осажденную крепость. Ночью 27 июня, приняв на борт более двух тысяч раненых и эвакуируемых, часть спасенной от огня панорамы «Оборона Севастополя в 1854—1855 гг.», «Ташкент» вышел из Севастополя. С 4 часов 45 минут в течение четырех часов лидер отражал ожесточенные налеты вражеской авиации, которая 86 раз атаковала и сбросила на него 336 бомб. Корабль сбил два самолета, умело маневрируя, избежал прямых попаданий, но близкие разрывы бомб вызвали многочисленные повреждения, он имел пробоины и получил свыше 1000 тонн воды. С помощью вышедших навстречу кораблей и судов «Ташкент» прибыл в Новороссийск. Весь экипаж корабля был награжден орденами и медалями.

17 июня у командующего флотом адмирала Октябрьского состоялось очередное совещание. Генерал Петров доложил обстановку и отметил особенно тяжелое положение на Северной стороне в районе четвертого сектора, где противник отрезал остатки полков 95-й стрелковой дивизии. Капитохин может продержаться не больше двух-трех дней.

Петров предлагал утром 18 июня произвести контратаку силами 138-й стрелковой бригады и 345-й стрелковой дивизии в направлении балок Графской и Сухарной, чтобы помочь Ласкину и Капитохину.

На юге в первом секторе противник тоже потеснил наши части, и Петров был вынужден здесь несколько сократить линию фронта для того, чтобы более прочно удерживать этот участок.

Генерал Моргунов предложил план помощи 30-й батарее: используя контратаку, подготовленную генералом Петровым, небольшая специальная группа должна была выручить из блокады тех, кто еще оставался на батарее.

После совещания генерал Петров тут же уехал на свой командный пункт, чтобы за ночь подготовить запланированные мероприятия. К утру было сделано все необходимое для обеспечения контратаки. Однако, как только она началась, наши части были встречены сильнейшим огнем противника. Попытки, предпринятые для соединения с остатками 95-й дивизии и деблокирования 30-й батареи, тоже успеха не имели. Противник был намного сильнее. У нас же был настоящий голод на боеприпасы. Находчивые моряки-водолазы решили из-под воды доставать снаряды с затонувшей «Грузии». Водолазов обстреливали из орудий, их бомбили с самолетов – только 18 июня на них было сброшено несколько сот авиабомб, – но моряки подняли и отправили на передовую 38 тонн боеприпасов!

Наши части за эти дни понесли тяжелые потери: только убитыми больше 7 тысяч человек и ранеными более 14 тысяч бойцов и командиров. 172-я и 95-я стрелковые дивизии, по сути дела, сохраняли только свои номера. Мало, очень мало оставалось бойцов в траншеях! Не было и боеприпасов, на каждое орудие осталось не более двадцати снарядов.

20 июня на Северной стороне оборона держалась только отдельными опорными пунктами. Героически сражалась береговая – константиновская – батарея. Остатки ее защитников ночью на шлюпках пытались переправиться на Южную сторону, но были обнаружены и почти все погибли. На батарее остались раненые вместе с тяжело раненным комиссаром Кулиничем. Они подорвали боеприпасы, взорвали рубку управления и сражались с ворвавшимся противником до последнего. Озверевшие фашисты даже мертвого моряка с нашивками комиссара на кителе кололи штыками, а потом, истерзанного, повесили на сигнальной мачте.

Манштейн, находясь сравнительно далеко от этих боев, ощущал их напряжение и жестокость:

«Особенно трудным оказывается выбить противника из его последних укреплений на северном берегу бухты. Для размещения боеприпасов и резервов Советы устроили в отвесных скалах глубокие штольни с бронированными воротами, которые были оборудованы для обороны. Их гарнизоны не думали о сдаче. Когда наши саперы приблизились к входу в первую из этих пещер, внутри каземата произошел взрыв, обрушился значительный участок скалистого берега, погребая противника, бывшего в каземате, а также группу наших саперов».

Не вдруг и не сразу произошел взрыв, о котором пишет Манштейн. В штольнях, о которых у него идет речь, осталось около 250 бойцов и рабочих арсенала. Возглавляли их начальник артиллерийского склада № 7 майор Н. К. Федосеев и политрук А. М. Вилор. 21 июня фашисты уже заняли высоту, под которой находились эти штольни, и попытались уничтожить арсенальцев. Наши забаррикадировались в штольнях и держались несколько дней. Их мучили жара и духота. Спасаясь от жажды, они вырыли колодцы и пили горько-соленую морскую воду, набиравшуюся в них. Кончилось продовольствие. С большим риском и осторожностью моряки ночами выбирались на берег и доставали продукты с затонувшего здесь неподалеку теплохода «Абхазия». Связи не было ни телефонной, ни по радио, и, следовательно, арсенальцы не могли получить приказ о том, как быть со штольнями. Они решили держаться до последнего.

К исходу 25 июня, как пишет Манштейн, два батальона немцев и саперная рота начали штурмовать штольни. Казалось, что схватка кончится очень быстро, потому что защитников оставалось мало. Штурмующим удалось прорваться к первой штольне. Здесь у входа находился заведующий хранилищем краснофлотец А. К. Чикаренко. Он сознательно пошел на самопожертвование, сказав товарищам: «Вы отходите подальше, а я этим гадам покажу!» Чикаренко отстреливался от наседавших фашистов до последней возможности, после чего взорвал штольню. Обрушившийся грунт уничтожил до двух сотен фашистов.

Видя, что штольни неизбежно будут взяты одна за другой, Федосеев разрешил всем плыть ночью через, бухту, а сам остался с небольшой группой бойцов. Он держался, пока мог, а в критический момент подорвал штольни и сам погиб.

Так что не просто произошел взрыв, который погубил немецких саперов, как пишет Манштейн, а десять дней шли бои в этих штольнях и фашисты потеряли здесь несколько сот своих солдат и офицеров.

После того как части противника вышли к берегу бухты Северной, Петров создает новый четвертый сектор, уже на южном берегу этой бухты, В него входят: остатки 138-й стрелковой бригады (их объединили в один полк), остатки 95-й стрелковой дивизии, сводный полк из остатков 79-й бригады и сводный полк 345-й стрелковой дивизии. Петров поставил задачу этому новому сектору: не допустить высадку противника с Северной стороны и прорыва его вдоль Симферопольского шоссе.

Остатки, остатки… От всего были теперь только остатки. Измученные, оглушенные непрерывными бомбежками и артобстрелом, голодные, страдающие от жары и жажды защитники Севастополя продолжали стоять насмерть. Они стойко выполняли все приказы командования, ни на одном участке не возникло ни растерянности, ни паники. Величайшая организованность и дисциплина в такой труднейшей, безвыходной обстановке были конечно же результатом воспитательной работы, высокого авторитета руководителей обороны.

С рассветом 25 июня противник предпринял особенно сильные атаки на участке третьего сектора. Опять бесконечные бомбардировки и артобстрелы. А нашим частям уже практически невозможно было отвечать артиллерийским огнем – снаряды кончились. Только в этот день и только на этом участке третьего сектора фашистская авиация сбросила три тысячи бомб.

27 июня танки противника ворвались в расположение частей 25-й стрелковой дивизии и в упор расстреливали наших бойцов. К исходу дня, прорвав оборону на участке 8-й бригады морской пехоты, противник овладел высотой Сахарная головка. Это продвижение противника стало возможным после преодоления «каменной обороны» моряков 8-й бригады Горпищенко. «Каменной» потому, что, израсходовав все боеприпасы, моряки камнями отбивали наступающих врагов. Остатки частей 25-й стрелковой дивизии и 3-го полка морской пехоты отошли к станции Инкерман.

В этот день в районе Инкермана произошел взрыв огромной силы, который слышали и Петров и Манштейн на своих командных пунктах. Взрыв нанес гитлеровцам большие потери, завалив землей и камнями колонну танков и мотопехоты. До некоторого времени оставалось неизвестным, что там произошло. Петров помнил этот взрыв и после войны, в разговоре со мной, узнав, что я стал писать на военные темы, просил меня разузнать и рассказать, что там произошло. Он был уверен, со взрывом связан какой-то героический поступок. Я выполнил эту просьбу Ивана Ефимовича; позже познакомлю читателей с подробностями этого дела.

Ночью 29 июня гитлеровцы под прикрытием дымовой завесы начали переправу на шлюпках и катерах через Северную бухту. Бойцы 79-й бригады и остатки экипажа бронепоезда «Железняков» открыли по этому десанту ружейно-пулеметный огонь. Но не было уже артиллерии и нечем было бороться с переправляющимся десантом.

А в эти же минуты авиация гитлеровцев просто свирепствовала над полем боя, подавляя тех, кто пытался отразить десант.

К середине дня частям 24-й пехотной дивизии немцев удалось переправиться через Северную бухту.

Одновременно противник при поддержке сильнейшего артиллерийского огня и бомбардировок авиации перешел в наступление в направлении Федюхиных высот и Сапун-горы.

В 6 часов утра противнику удалось ворваться в окопы 386-й стрелковой дивизии. Произошел жаркий рукопашный бой. Бойцы сражались в своих траншеях героически, погибали, но не отступали.

Пытаясь хоть чем-то помочь защитникам на этом участке, Петров ввел в бой остатки 25-й стрелковой дивизии, 9-й бригады морской пехоты и 142-й стрелковой бригады, поставив им задачу приостановить продвижение противника в этом районе. Однако изменить что-либо эти совсем обессилевшие части уже не могли. А неподалеку 8-я бригада почти полностью погибла, получил тяжелые ранения ее командир полковник П. Ф. Горпищенко. Уцелевшие из 386-й дивизии отошли на хутор Дергачи, и их командир полковник Николай Филиппович Скутельник пытался здесь организовать оборону.

В течение второй половины дня 29 июня немецкая авиация продолжала яростно бомбить последние очаги обороны Севастополя. Она сбросила более 10 тысяч бомб!

Утром 30 июня противник продолжал удары с воздуха и наступал по всему фронту, сосредоточив теперь усилия главным образом вдоль Ялтинского и Балаклавского шоссе. Манштейн рассчитывал: всех, кто еще способен держать оружие в руках, Петров направляет в район Северной бухты, поэтому удар с юга, на новом направлении, будет не только неожиданным, но и неотразимым: нечем его тут отражать. Но находившиеся тут части держались мужественно и хотя отходили, но делали это организованно, с боями и без паники.

Фронт наших частей сузился, у противника оставалось все то же количество артиллерии, и поэтому, вполне естественно, поражающая мощь огня этой артиллерии усилилась.

Казалось, что на обожженной и изрытой снарядами и бомбами севастопольской земле не осталось ничего живого. Но на подступах к городу ее защитники все же еще стояли. Измученные, раненные, обгоревшие, забывшие о сне, отдыхе и пище бойцы и командиры продолжали оказывать сопротивление противнику. На правом фланге все еще держались 109-я стрелковая дивизия генерал-майора П. Г. Новикова и подразделения 9-й бригады морской пехоты полковника Н. В. Благовещенского. С тяжелыми боями они постепенно отходили, нанося при этом врагу большие потери.

На левом фланге две немецкие дивизии – 50-я и 132-я – теснили остатки наших частей. А на Малахов курган от берега Северной бухты наступали еще две дивизии гитлеровцев: 24-я и 22-я. Их сдерживали остатки 79-й стрелковой бригады, артиллерийских и тыловых подразделений.

Малахов курган непрерывно подвергался сильнейшему артиллерийско-минометному обстрелу и ударам с воздуха. Капитан-лейтенант А. П. Матюхин, командир 701-й береговой батареи, которая находилась здесь, бил уже прямой наводкой из единственного уцелевшего орудия. И вот умолкло последнее орудие 701-й батареи. Но и на следующий день небольшая группа защитников Малахова кургана все еще продолжала сражаться.

Овладев этими последними позициями, фашисты вплотную подошли к городу Севастополю. Город пылал от не прекращавшихся в эти дни бомбардировок и весь был окутан черным дымом.

Вот какой подсчет приводит в своей книге «История второй мировой войны» французский генерал Л. Шассен:

«За последние 25 дней осады Севастополя немецкая артиллерия послала на город 30 тысяч тонн снарядов, а авиация Рихтгофена (поддерживавшая Манштейна. – В. К.) совершила 25 тысяч вылетов и сбросила 125 тысяч тяжелых бомб – почти столько, сколько английский воздушный флот сбросил к этому времени на Германию с начала войны».

 

Фронт не линия на карте, а люди

Я поставил перед собой задачу рассказать о жизни Ивана Ефимовича Петрова, поэтому не имею возможности подробно говорить о многих достойных людях, которые совершали подвиги в ходе этих боев. Петров обо всех героях знал. Он высоко ценил мужество и стойкость своих подчиненных и сам черпал силы в их стойкости и в своей вере в них. Это была одна из важных черт характера Петрова. Вот свидетельство Крылова, человека, очень хорошо знавшего Ивана Ефимовича:

«В самые трудные дни Севастопольской обороны Иван Ефимович возвращался из частей воодушевленным. Стойкость, мужество бойцов и командиров заряжали его новой энергией. И, должно быть, часто помогали как бы иными глазами взглянуть на оперативную карту, когда обстановка на ней сама по себе выглядела малоутешительно. Фронт для него всегда был не линией на карте, а прежде всего сплошной массой живых людей. В командарме, которого под Севастополем редкий солдат не знал в лицо, как бы концентрировалась их воля, твердость духа, общая решимость одолеть врага».

В 1954 году я окончил московский Литературный институт имени А. М. Горького. И в один из осенних дней навестил Петрова. Он тогда жил в Москве и занимал должность начальника одного из главных управлений Министерства обороны.

Хочу обратить внимание читателей на эту должность и на то, что именно Петров на нее был назначен. В послевоенные годы я работал в Генеральном штабе и знаю – шло обобщение опыта Великой Отечественной войны, создавались новые уставы Советской Армии. Не успели их создать и внедрить в боевую подготовку, появилось атомное оружие. Не было ни теории, ни практики его применения. Необходимо было создавать совершенно новые стратегию, оперативное искусство и тактику.

Об этой огромной и ответственной его работе я расскажу позднее, а сейчас возвращаюсь к намерению показать, что источник силы и вдохновения для Петрова был в солдатах и офицерах, которыми он командовал.

Петров в тот день расспросил меня об учебе в институте. Я рассказал о науках, которые мы изучали, о том, что в первый год моим творческим руководителем был Константин Федин, затем три года Константин Паустовский, а на выпускном курсе – Александр Чаковский, что защищал я диплом перед комиссией, возглавляемой Леонидом Соболевым.

Петров слушал меня не только внимательно, а с какой-то нескрываемой восторженностью, я чувствовал: имена писателей, которые называю, студенческая жизнь в стенах Литературного института звучали для него прямо как музыка. И это действительно было так. Иван Ефимович очень много читал, знал литературу глубоко, любил ее. Он сказал мне тогда искренно:

– Как я тебе завидую, Володя! Ты молодой и уже прошел большой путь, одна война чего стоит! Такой запас наблюдений и впечатлений очень полезен для писателя. Я вот не сумел реализовать в своей жизни небольшой, правда, но все же отпущенный мне природой дар – дар живописца. Пишу для отдыха, для души. Живопись – мое увлечение, отдохновение и радость. Жаль, что для этого приятнейшего дела у меня совсем нет времени.

Я видел картины Ивана Ефимовича, они написаны маслом и акварелью, больше пейзажи. Написаны умело, почти профессионально, что даже породило легенду, будто он учился в Строгановском училище. Однако это не подтверждается ни разговорами, которые мне довелось с ним вести, ни его автобиографией.

Тогда, в том разговоре, Петров и высказал запомнившееся мне соображение, из-за чего я, собственно, и забегаю в 1954 год:

– Не помню точно слов Льва Толстого, но смысл их в том, что русский человек особенно ярко проявляется в обстоятельствах критических, он не падает духом даже в безвыходных ситуациях, находя в себе силы преодолеть их. В боях за Одессу и Севастополь, да и в других боях, я убедился в справедливости этого наблюдения Толстого. Обрати, Володя, внимание на эту очень важную, на мой взгляд, особенность нашего национального характера. Именно в труднейших испытаниях, когда у других опускаются руки и смертная обреченность сковывает способность действовать и мыслить, у русского, а теперь советского воина словно второе дыхание открывается, он бьется до последнего вздоха и, даже погибая, своим бесстрашием наносит поражение врагу, потому что, видя эту несгибаемость, враг теряет уверенность в себе в дальнейших боях. Если ты когда-нибудь будешь писать про севастопольцев, то найдешь сотни ярких примеров, подтверждающих это. Вот хотя бы история защитников одиннадцатого дзота, или батареи Пьянзина, которая била из зениток по танкам, или вот загадочный взрыв складов, который погубил много фашистов и техники. Об этом взрыве до сих пор еще подробно не рассказано. – Иван Ефимович добро посмотрел на меня. – Я всегда помнил, фронт – это не линия на карте, а живые люди, каждый со своими особенностями, мечтами и судьбой. Тебя, Володя, на войне смерть не коснулась, но погибших не забывай, пиши о наших замечательных солдатах и офицерах, они должны навсегда остаться живыми в памяти нашего народа.

Работая над этой книгой, я разыскал слова Толстого, о которых вспоминал Иван Ефимович. Любопытно, что запомнившееся Петрову суждение содержится не в художественных текстах, а в дневнике Льва Толстого, значит, Петров знакомился с творчеством великого писателя не только по широко известным произведениям, но читал и дневники его.

В тот день генерал Петров в разговоре со мной привел три примера героизма севастопольцев. Я понимаю – он мог бы назвать еще многие другие, но, поскольку он упомянул эти, я решил разыскать живые свидетельства именно о них.

Работая в Севастополе, собирая материалы, общаясь с людьми, я постоянно ощущал «быстрое обращение крови в жилах», которое, как сказал Лев Толстой, охватывает каждого ступившего на эту священную землю. И действительно, имел я дело с людьми необыкновенными, с подвигами – прекрасными.

11-й дзот находился на высоте западнее деревни Камышлы. Теперь от дзота осталось только основание – котлован, облицованный камнями. Рядом стоит белый обелиск, на который нанесены имена защитников этого дзота. Одно имя стерто – Григорий Доля оказался жив. Вот его я и разыскал. Мы с ним приехали на это место, и я стал расспрашивать Долю о бое, который тут шел, его товарищах. Сначала я попросил его обрисовать, как выглядел дзот.

– Дзот был деревянным, сложенным из бревен, с перекрытием, имел три амбразуры – левую, центральную и правую. В центральной стоял станковый пулемет, а через боковые амбразуры мы наблюдали и вели огонь из автоматов. Нас было семь матросов: командир дзота Сергей Раенко, Дмитрий Погорелов – пулеметчик, Алексей Калюжный – тоже пулеметчик, Володя Радченко, Василий Мудрик, Иван Четвертаков, ну и я.

– Вы единственный, кто знает не только их фамилии, но и видел их живыми. Расскажите, пожалуйста, как они выглядели, опишите их внешность.

– Сергей Раенко был среднего роста, волосы светлые, голубоглазый, веселый такой парень. Очень ему морская форма шла. Дмитрий Погорелов – плотный, здоровый. Он и до войны еще был связан с морем, строил корабли в Николаеве. Алексей Калюжный высокого роста. Он кировоградский, отец его и сейчас живет в Кировограде, а сам Алексей до войны работал трактористом в колхозе. Василий Мудрик был совсем молодой, тоже высокого роста, симпатичный паренек, украинец из Горловки. Иван Четвертаков оттуда же, с Украины, приветливый, открытый, душевный парень. Радченко – веселый, подвижный, неугомонный, очень энергичный. Глаза, помню, у него были голубые. Он шахтер по профессии. Мы очень сдружились в боях, полюбили друг друга, хотя, конечно, об этом не говорили. Называли друг друга братишка. «Братишка, сделай то! Братишка, помоги, пожалуйста!» Вот так мы в этом дзоте и жили одной семьей.

– А кто был ваш самый близкий друг?

– Самым близким был Дмитрий Погорелов. Он был старше меня на год. Мы с ним особенно сошлись, никуда друг без друга. Существовал у нас такой порядок: каждый по очереди на сутки назначался бачковым. Бачковой – это тот, кто должен был в эти сутки обеспечивать дзот водой. Дело в том, что здесь, на сопке, воды-то не было и надо было ходить вниз, к ручью. А идти вниз – это значит: и на засаду можно напороться, и обстреляют тебя. Поэтому нужно было прикрывать друг друга. И вот когда я был бачковым, то всегда со мной ходил Дмитрий Погорелов. И я знал, он прикроет меня так, как это нужно. И он меня ни разу не подвел. Так же, как и я его.

– Расскажите, пожалуйста, о том, как вы отбивали генеральное наступление фашистов семнадцатого декабря.

– Мы знали, нас предупредили, что оно должно начаться в эти дни. Все подготовили заранее: воду для пулеметов, для себя, продукты, НЗ пополнили. В общем, ждали. И вот началась артиллерийская и авиационная обработка. Били беспощадно. Я начал было считать, сколько снарядов поблизости от нас разорвалось. Насчитал четыреста пятьдесят разрывов самых близких и бросил. А вообще тут все гудело, и земля не успевала осыпаться вниз после того, как ее вскидывали разрывы вверх. Ну, мы вели наблюдение через амбразуры. Ждали, что вот-вот кинутся гитлеровцы. Так оно и случилось. Мы-то не очень их боялись, поэтому подпустили поближе, чтобы бить наверняка. И когда уже их было отчетливо видно, тут и чесанули из пулемета и автоматов. Они лезли отчаянно. И вот в то время, когда мы отбивали их с фронта, они где-то справа от нас просочились по кустам и подошли вплотную. Близко подошли, стали забрасывать нас гранатами. Выскочили из блиндажа Раенко, Мудрик, Калюжный и я. Из автоматов начали отбивать наседающих фашистов. А Погорелов остался у пулемета. Он отбивал тех, которые спереди на нас лезли. Когда мы отбивались в траншее, нас все время гранатами забрасывали, мы успевали некоторые назад выбросить, а некоторые не успевали. И вот разрывами ранило Васю Мудрика в голову, потом Погорелов высунулся, хотел узнать, как у нас дела, – и его ранило. Калюжного ранило. Видим, много в кустах накопилось гитлеровцев. Погорелов вынес пулемет «максим» на открытую площадку. Ну и как следует мы из «максима» все эти кусты прочистили. В общем, удержались до ночи. По сути дела, из всего нашего отделения остались только я да Погорелов более или менее здоровыми, остальные все были ранены. Ночью мы все время прочесывали местность, и я бросал гранаты. Я здорово бросал – на пятьдесят – шестьдесят метров мог забросить. Я еще ходил по траншее и из разных мест стрелял из винтовки, чтобы показать, вроде нас много. Несмотря на ранения, никто из ребят из дзота не ушел. Так мы продержались до девятнадцатого декабря. Были уже не по одному разу ранены. Фашисты кричали нам из кустов: «Рус, сдавайся!» Но мы ж моряки, у нас закон боя – никто живым не сдается! Мы уже и ориентировку потеряли, то ли день, то ли ночь, все время взрывы, треск стрельбы. Казалось, что все время было темно. Когда подошло к тому, что мы уже понимали – наверное, нам отсюда не уйти, Алексей Калюжный вот тогда и написал записку. Теперь эта записка известна всей стране. А тогда он так в стороночке в блиндаже примостился и на обрывке бумаги своей кровью написал.

– Вы помните слова этой записки?

– Конечно, я никогда их не забуду: «Родина моя, земля русская, я сын Ленинского комсомола, его воспитанник, дрался так, как подсказывало мое сердце… Моряки-черноморцы, держитесь крепче, уничтожайте фашистских бешеных собак. Клятву воина я сдержал». И подписал: «Калюжный». В общем, мы не отошли с одиннадцатого дзота ни шагу. Все ребята погибли. Вот теперь их имена на обелиске, а они сами здесь, под этим обелиском, похоронены.

– А как вам удалось уцелеть?

– Случайно, просто чудом, можно сказать. Потом наш дзот опять обложили со всех сторон гитлеровцы и забрасывали гранатами. Некоторые гранаты попадали и в амбразуру. Ну, я и Погорелов, мы еще более или менее держались на ногах, выбрасывали назад в амбразуру эти гранаты. Но вот я одну выбросил, и вдруг влетает еще одна, такая, знаете, с длинной деревянной ручкой, она ударилась о колесо пулемета и закрутилась. Я кинулся к ней, а в это время еще одна влетела в амбразуру – и прямо на пол. Вот эту-то я схватить не успел – рвануло! Мне руку здорово повредило. Погорелов, помню, только спросил: «Что, брат, крепко тебя?» Я говорю: «Да, крепко». Быстро, как смогли, сделали мне перевязку, а кровь шла очень сильно. Многие уже к тому времени умерли. Скоро и друг мой Дмитрий скончался, я сам его и похоронил здесь вот, неподалеку. Вот в это самое время и пришли на помощь матросы из Семьдесят девятой бригады Потапова, которая прибыла десантом на кораблях. Очень вовремя! Ну, отправили меня в госпиталь, лечился я. После излечения опять в Севастополь попал. Сам просился. Прибыл сюда в апреле месяце. Друзей своих уже никого в живых, конечно, не нашел. Теперь я часто прихожу сюда, к моим братьям. Я буду их помнить всю жизнь, и народ наш их никогда не забудет.

В те минуты, когда Доля, участник и свидетель тех легендарных дел, рассказывал мне о них, я испытывал особое волнение. Есть выражение «прикосновение к истории» – вот это и был тот случай.

…На одной из высот, уже в непосредственной близости к городу, стоит еще один обелиск. Это память о подвиге людей, которые здесь сражались. Сделан он из зенитных пушек батареи старшего лейтенанта Ивана Семеновича Пьянзина. Ему посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Я разыскал командира дивизиона, в который входила 365-я батарея ныне полковника в отставке Евгения Андреевича Игнатовича. Мы приехали с Игнатовичем на огневые позиции, обошли их, осмотрели. На большой плоской высоте, поросшей кустарником и травой, темнеют остатки блиндажей, огневых позиций – все это оплыло от дождей и теперь не похоже на грозный для врагов бастион.

– Здесь стояла артиллерийская батарея Ивана Семеновича до третьего, решающего штурма Севастополя. Восьмого июня батарея со всех сторон была окружена фашистами.

– А как располагалась батарея? – спросил я.

– Вот видите остатки окопов – это огневые позиции: одна, вторая, третья, четвертая. Это места, где находились орудия. – Евгений Андреевич показал на сохранившиеся очертания круглой площадки для зенитных пушек. – А вот большой котлован – здесь находился командный пункт, в котором располагался старший лейтенант Пьянзин. Вход был вот отсюда: в этот проем. Надо сказать, что до восьмого июня, до того момента, как батарея была окружена, Пьянзин еще не был командиром батареи. Ею командовал тоже очень смелый и храбрый офицер Герой Советского Союза Николай Андреевич Воробьев. Восьмого июня он был ранен осколком снаряда. Вместо него батареей стал командовать лейтенант Е. М. Матвеев, но и его вскоре тяжело ранило. Вот тогда-то я, как командир дивизиона, и назначил Пьянзина командиром батареи. Назначить-то назначил, но он находился рядом со мной, а батарея его в окружении. Так я ему и сказал: «Вот ты, командир, здесь, а батарея твоя там, давай пробивайся к своим подчиненным». Дал ему двух матросов для помощи. В ночь на одиннадцатое июня он туда пробился и по радио мне доложил: «На батарею прибыл, в командование вступил. Пьянзин». На рассвете их сильно бомбила авиация, обстреливала артиллерия, потом гитлеровцы пошли в атаку – примерно батальон. Они эту атаку отразили. У Пьянзина были хорошие, смелые помощники: командир орудия Иван Стрельцов, пулеметчики Пустынцев и Танич, старшина батареи Шкода. В общем, до двенадцати часов они отражали атаки, и немцы остановились, стали окапываться на скатах высоты метрах в трехстах – четырехстах отсюда. Воспользовавшись небольшой передышкой, Пьянзин и политрук этой батареи Уваров, его называли комиссаром батареи, провели партийно-комсомольское собрание. Тогда уже были большие потери на батарее, поэтому собрались вместе коммунисты и комсомольцы. Они, как это было в то время во многих подразделениях, приняли решение-клятву. Я и сейчас помню слова этого решения-клятвы: «Будем держаться до последнего снаряда, до последнего патрона, не будет патронов – будем уничтожать фашистов в рукопашном бою. Погибнем все, но защитим Родину и не пустим фашистов в родной Севастополь». Тринадцатого июня фашисты, подтянув новые силы, бросили на эту высоту десять танков, свежий батальон и остатки того, который наступал прежде. А на батарее осталось около тридцати человек, израненных, обессилевших. И все же они сдержали превосходящего врага. Из зенитных орудий артиллеристы били по танкам прямой наводкой. Было подожжено несколько вражеских машин. Однако в середине дня фашистам удалось ворваться сюда, на огневую позицию. Завязалась рукопашная. Вот тогда я получил по радио от Пьянзина такую радиограмму: «На батарее полно фашистов и фашистские танки. Веду огонь по танкам из противотанкового ружья. Отбиваться нечем и некем. Открывайте огонь по нашей батарее. Вызываем огонь на себя».

– Это был ваш последний разговор с Пьянзиным?

– Нет, это был мой предпоследний с ним разговор. Я спросил его по радио: «Не спешишь ли ты, Ваня?» Он ответил: «Нет, не спешу, открывайте огонь немедленно!» Трудно было решиться на это – стрелять туда, где свои, но мы понимали, какое у них безвыходное положение, и открыли огонь двумя батареями по этой высоте. Мы уничтожили этим огнем много фашистов, но конечно же нас не покидала мысль и о том, что наши снаряды могут попасть и по умирающим боевым товарищам. Мы считали, что они погибли. И вот через тридцать минут я вдруг опять слышу голос Пьянзина по радио, это уже были его последние слова: «Прощайте, товарищи. Добывайте победу без нас. Погибаем за Родину, за партию. Пьянзин». Было ему тогда всего двадцать три года. Родился он на Урале, окончил Севастопольское зенитно-артиллерийское училище. Сбил огнем из своего орудия один из первых фашистских самолетов, появившихся над Севастополем утром двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года. Высокий, стройный, русоволосый, хороший спортсмен. Человек отзывчивый и добрый к своим боевым друзьям, беспощадный и несгибаемый по отношению к врагам. Таким навсегда он останется в моей памяти.

Помнил Пьянзина, как я уже говорил, и генерал Петров.

* * *

…Я разыскал в Севастополе еще одного удивительного человека, упомянутого Иваном Ефимовичем. Он совершил свой подвиг в последние часы обороны Севастополя. Теперь все экскурсоводы рассказывают о нем туристам, приезжающим в Севастополь.

По дороге от города к Инкерману есть гора, осевшая будто от сильнейшего землетрясения, ее называют скалой Саенко. Обычно имя, которое носит корабль, или институт, или вот эта скала, воспринимается нами как имя человека, уже ушедшего в прошлое, ставшего историей. И вдруг я узнаю – Саенко жив! Живет здесь, на окраине Севастополя. Добыв его адрес, еду знакомиться.

Через Северную бухту я переправился на небольшом катере. Он здесь вроде трамвайчика, перевозит жителей Северной стороны в Севастополь и обратно. Бухта эта та самая, к которой многие месяцы рвался Манштейн, не считаясь с потерями. На Северной стороне я сел в автобус и поехал в поселок Бартеньевка, нашел нужный дом с садиком и открыл калитку. За калиткой я сразу же остановился от неожиданности. Под оплетенным виноградом навесом, освещенный солнцем, стоял и смотрел на меня живой Лев Толстой: седая борода до пояса, белые усы, кустистые брови. Только этот Толстой был в майке без рукавов и телом покрепче, помощнее и глаза у него были не суровые, а голубые, добрые. Так мы познакомились с Прокофием Павловичем Саенко.

Я рассказал ему, зачем приехал. Тут же, в винограднике, мы присели к столу. Прокофий Павлович срезал с кустов крупные гроздья спелого винограда и положил на блюдо. Я смотрел на него, и мне все не верилось, что это тот самый человек, о котором в сорок втором году уже ходили легенды. Помнят Саенко не только соотечественники. Даже много повидавший и повоевавший фельдмаршал Манштейн написал позже в своих воспоминаниях такие слова:

«Здесь произошла трагедия, показавшая, с каким фанатизмом боролись большевики… Когда наши войска ворвались в населенный пункт Инкерман, вся скала за населенным пунктом задрожала от чудовищной силы взрыва. Стена высотой примерно 30 метров обрушилась на протяжении примерно 300 метров».

Да, в том далеком теперь 1942 году даже до Манштейна (а мы знаем, как далеко находился его КП!) донесся гром этого взрыва. Только Манштейн не написал правду, что же именно тогда произошло. А случилось вот что. От взрыва колоссальной силы погибло много фашистов, танков, орудий, автомобилей, которые были завалены огромной рухнувшей стеной на протяжении более трехсот метров.

И сделал это Саенко.

Прокофий Павлович, как многие сильные люди, человек обстоятельный, неторопливый. Он и разговор повел не спеша, издалека, с самого начала:

– В годы гражданской войны, как вы знаете, косил народ сыпной тиф, вот и мои мать и отец почти разом один за другим умерли от тифа. Было мне тогда одиннадцать лет. С той поры я стал самостоятельным, сам пахал, косил, молотил. Жил я на Херсонщине и, как только стали создаваться первые колхозы, сразу же вступил в колхоз, стал колхозным конюхом. В тысяча девятьсот двадцать девятом году пришло мне время идти служить в армию. Попал я на флот. Служил краснофлотцем на крейсере «Красный Кавказ». Служилось мне хорошо, радостно. Для сироты дружная семья моряков стала настоящим домом. И когда я закончил свою срочную службу, а служили в те годы на флоте долго, пять лет, мне не захотелось увольняться. Остался я на сверхсрочную. Грамотешка у меня была небольшая, но на флоте кое-чему научился. А тут наш командир, желая помочь, послал меня учиться на курсы командиров. В тысяча девятьсот тридцать девятом году я закончил эти курсы, и мне было присвоено звание воентехника. Получил я назначение в Севастополь, в артиллерийское управление, стал начальником отдела хранения артиллерийских боеприпасов. Склады были в Сухарной балке. Находились боеприпасы не только в подземных хранилищах, но штабелями лежали на площадках на поверхности. Когда произошло нападение фашистов на нашу страну, начались налеты фашистской авиации, надо было боеприпасы, которые хранились открыто, куда-то спрятать. Стали искать место. Наиболее подходящими оказались штольни. Это недалеко от Инкермана. Штольни давние. Здесь добывали белый камень. Из такого камня построены очень многие красивые дома в Константинополе, Афинах, Риме, Неаполе. Да и наш Севастополь почти весь выстроен из этого камня. Вот в эти пустые штольни и стали свозить боеприпасы. А потом, когда уже фашисты подступали к Севастополю и было ясно, что будет долгая битва за город, нам привозили запасы, и мы их тоже складывали в штольни. Я был начальником хранилища. Свезли сюда очень много – больше пятисот вагонов. Машины с боеприпасами заходили прямо в штольни, и мы их тут же разгружали. Работа была адская, ящики с боеприпасами сами знаете какие тяжелые. Работали мы день и ночь, до полного изнеможения.

– Вам надо было, наверное, не только разгружать и складывать, но и охранять? Ведь фашисты знали, наверное, о таком большом складе боеприпасов? – спросил я Прокофия Павловича.

– Конечно же знали, они пытались даже нас захватить. Я вам об этом еще расскажу. Так вот, в июне бои приблизились к нам уже вплотную. Фашисты подступили к Инкерману. Перед отплытием из Севастополя меня вызвал контр-адмирал Заяц, мой бывший командир на крейсере «Красный Кавказ», а в ту пору он был уже контр-адмиралом и начальником тыла флота. Он сказал: «По решению Военного совета, товарищ Саенко, придется ваше хранилище и боеприпасы взорвать. У тебя почти пятьсот вагонов боеприпасов и пороха. И если они попадут в руки фашистов, все это будет обращено против нас же. Понимаешь?» Я, конечно, понимал. И сказал, что ни в коем случае не допущу, чтобы боезапасы попали в руки противника. Адмирал посмотрел на меня очень участливо. Мы же с ним старые знакомые, он всегда меня хорошо помнил. И он стал мне подсказывать: «Взорвать такое количество боезапасов не так просто – ты же и сам можешь погибнуть. Нужно все как следует рассчитать. Взрыв будет очень большой силы – успеешь ли ты унести ноги, Прокофий Павлович?» Ну, я заверил адмирала, что дело не во мне, а в том, чтобы не допустить захвата такого огромного количества боезапасов. На прощание адмирал обнял меня, попрощался.

– Одна из трудностей защитников Севастополя была в недостатке боеприпасов, а у вас в штольнях пятьсот вагонов. Что-то тут не вяжется, Прокофий Павлович.

– Так у нас не те калибры, что нужны сухопутным частям, снаряды для корабельной артиллерии, бомбы авиационные. Даже от первой империалистической войны оставшиеся порох и боеприпасы хранились.

– Что произошло дальше?

– Я все время прислушивался к бою: где он происходит. И вот взрывы и треск автоматов и пулеметов постепенно приближались. И настал день, когда мы уже стали слышать стрельбу позади нас. Связи телефонной с частями уже не было. Послал я красноармейца узнать: есть ли еще кто впереди нас? Но красноармеец не вернулся, видно, погиб, а может быть, и попал в лапы фашистов. Послал я другого разведчика, он вернулся и говорит, что впереди никого нет.

После этого я сам пошел в Инкерман, где находился, как я знал, штаб Двадцать пятой дивизии, командовал ею Коломиец. Когда я зашел в блиндаж, командир дивизии сидел за столом, держась руками за голову. Я спросил его: «Как обстоят дела?» Он сказал коротко: «Все погибли, в живых почти никого не осталось, но будем держаться сколько сможем». Дивизия держалась еще четыре дня. До этого, зажигая определенные отрезки бикфордова шнура, я проверил, сколько времени они горят. Уже все было подготовлено к взрыву, во все штольни проведен бикфордов шнур, присоединен к толовым шашкам и ящикам с порохом. Если по какой-то случайности шнуры погаснут, я, чтобы взрыв произошел наверняка, заложил в боеприпасы мины с часовым механизмом. И вот настал момент, когда мы уже сами увидели фашистов. Большая их колонна остановилась вдоль речки Черной, и солдаты выпрыгнули из автомобилей и танков, пили воду, умывались, плескались. А справа от нашей высоты вдоль ската стояла колонна танков.

Я не хотел рисковать всем личным составом и поэтому спросил: «Кто остается со мной добровольно?»

Из тех, кто вышел вперед, я оставил старшего техника-лейтенанта Палея и рядовых Кондрашова, Брюшко и Гаврилюка. Вот впятером мы и остались, чтобы произвести взрыв, а весь остальной личный состав с капитаном Зудиным стал пробиваться к своим. Я говорю «пробиваться» потому, что к тому времени нас уже со всех сторон окружили немцы. Когда все ушли, я посмотрел на оставшихся товарищей и спросил, понимают ли они, что при взрыве мы можем погибнуть, не успеем далеко убежать. Они были согласны на такси крайний исход и ответили: «Погибнем все, но боеприпасы фашистам не дадим!» – «Ну, тогда давайте начинать». Мы подожгли шнуры и побежали прочь от штолен через балку, на другую сторону. Мы успели отползти метров на триста – четыреста. И вдруг раздался такой ужасный взрыв и так задрожала земля, что мне показалось, что она вообще перевернулась. Я упал и потерял сознание. Не знаю, сколько я пролежал, но очнулся оттого, что меня трясли за плечи и Кондратов спрашивал: «Товарищ начальник, вы живы?» Я посмотрел вокруг и сначала не понял, что же произошло: все было вокруг бело, как будто выпал снег. И только потом я осознал, что это взрывом выбросило на поверхность белый камень, который превратился в пыль, и вот он осел, и все стало белым.

Помогая друг другу, потому что все были контужены, мы побрели в сторону города и там стали пробираться к морю. Город был разрушен, всюду валялись убитые. Около одной из развалин я обнаружил знакомого мне директора завода шампанских вин Петренко, он был ранен. Я его взвалил на себя и вынес. В одном месте нас свои приняли за немцев и чуть не обстреляли. Ну, в общем, с большим трудом мы добрались до берега моря. Здесь отходили последние катера, баржи. Брали главным образом раненых. Я прыгнул на один из последних отходящих катеров, но не достал до борта и упал между катером и набережной. Меня выловили матросы и втащили на катер. Как потом выяснилось, я ушел вовремя: гитлеровцы объявили розыск меня… Да, после ущерба, который принес взрыв гитлеровцам, они с ног сбились в поисках виновника. Гестаповцы осматривали всех, кто оказался у них в плену. Они даже нашли похожего на меня человека…

Надо сказать, что Прокофий Павлович был рыжий, и вот они нашли похожего на него здоровяка, одели его во флотскую форму и привозили в места, где были сосредоточены наши пленные и гражданское население, показывали этого двойника и спрашивали: «Не видел ли кто-нибудь морского лейтенанта, похожего на этого человека?» Была обещана награда тому, кто его обнаружит. Но Саенко обнаружить конечно же не удалось, потому что в это время он уже был далеко.

– Как дальше сложилась ваша судьба, Прокофий Павлович?

– Я служил в других частях по своей специальности, по хранению и выдаче боеприпасов. Когда Севастополь был освобожден, я тут же вернулся в родной город.

Но на этом не кончаются испытания в жизни Прокофия Павловича Саенко. Судьба его сложилась трудно не только в годы войны. Вот уж, казалось, после увольнения настала пора отдохнуть от всего пережитого. Но не получилось так у Прокофия Павловича. В 1957 году он тяжело заболел, стало отказывать сердце. Может быть, это началось со стресса, когда он считал секунды над горящим бикфордовым шнуром, эти секунды тогда отсчитывало и его замиравшее сердце. В общем, случилось так, что он лег в постель и пять лет пролежал без движения. Иногда он по двое суток не приходил в сознание. Сердце делало очень мало ударов в минуту. Он задыхался, и никто ничем не мог ему помочь. Нет лекарств от этой болезни. Однажды, когда он находился в госпитале, начальник отделения показал ему свежий номер журнала «Огонек», в нем была статья о работах академика Бакулева. Врач сказал: «Вот единственный человек, который может тебе помочь. Но он далеко, в Москве. Пока у него все это экспериментальная работа». В госпитале Прокофия Павловича окружали больные-военнослужащие, которые знали о совершенном им подвиге в годы войны, они относились к нему с большим уважением, хотели помочь. И вот у кого-то возникла мысль: давайте напишем академику Бакулеву. И они написали коллективное письмо, рассказали о подвиге Саенко, о том, каким уважением он пользуется среди жителей Севастополя.

В декабре 1962 года, когда Саенко лежал уже шестой год в постели, вдруг пришел вызов из Москвы. Прокофия Павловича на носилках повезли к академику брат и жена. Привезли в Москву, в 1-ю Городскую больницу. Пришел Бакулев, весело приветствовал Саенко: «А, севастополец прибыл? Нигде не застрял, как и в штольнях тогда не застрял». Саенко с грустной улыбкой ответил: «Ну, вот теперь-то уж, видно, я застрял окончательно». Академик подбодрил его: «Ничего, вызволим, не дадим тебе умереть, теперь медицина сильнее стала. Выберешься!»

В больнице Саенко тщательно обследовали. Не раз с ним беседовали и Бакулев и профессор Савельев. Они разъяснили ему, что с ним происходит. Александр Николаевич Бакулев сказал ему примерно так: «В сердце, как и моторе, есть зажигание, которое дает ритм, подхлестывает, заставляет работать сердце. Это так называемый синусовый узел. И вот если этот узел ослаб, то восстановить его нельзя никакими лекарствами. Есть только одна возможность: создать дополнительную искусственную систему зажигания. У нас однажды был такой больной, и мы сделали ему операцию. Так что не беспокойтесь, Прокофий Павлович, мы и вам поможем».

Академик подбодрил моряка, но помочь ему было конечно же не так просто. Начались разработка и усовершенствование специального электростимулятора. Над ним работали и сам Бакулев и Савельев и специалисты-электронщики. И вот этот прибор, стимулятор, был создан. Он был небольшого размера, но внутри – целая электростанция, состоящая из нескольких батареек и генератора. Весил он 120 граммов и рассчитан был на три с половиной года работы. Саенко сделали сложную операцию и подсоединили датчик к его сердцу. Операцию делали Бакулев и Савельев.

– Как вы себя чувствовали во время операции? Ощущали какие-то изменения после операции? – спросил я Прокофия Павловича.

– К операции готовили меня три месяца. Бакулеву все не нравился прибор, что-то в нем, по его мнению, было еще ненадежно. Ну, вот пришел срок, когда все отрегулировали. Меня привезли в операционную, дали наркоз. Уснул я одним человеком, а проснулся совсем другим. Я просто не верил тому, что произошло. У меня было нормальное дыхание, я не задыхался, чувствовал прилив сил и даже боли в швах, которые остались от вскрытия грудной клетки, я не ощущал – до того мне было хорошо. Сердце мое билось ровно, дышал я равномерно. Пришел меня навестить Бакулев, спрашивает: «Ну как?» Я говорю: «Я бы тех, кто сделал этот стимулятор, на руках носил, дорогой Александр Николаевич!» Все трудные дни после операции меня выхаживала моя жена, дорогая Вера Павловна. И вообще, если бы не она, я давно бы уже, конечно, помер. Ведь шесть лет, пока я лежал в постели, она от меня не отходила.

Я попросил Прокофия Павловича рассказать подробнее о Вере Павловне. Он немного подумал. В глазах его появилось не только какое-то особое тепло, но, как мне показалось, даже слезы. Бывает такое у пожилых людей.

– Познакомились мы в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Пошел я как-то на берег в увольнение. Вот и встретились, разговорились. Хорошая она была девушка, но беда у нее случилась. Работала она в госпитале, в прачечной. И вот попала у нее рука в машину, и оторвало несколько пальцев. В общем, случилось так, что сначала я пожалел девушку, а потом и полюбил ее всей душой. И вот с тех пор мы вместе, не расстаемся. Не знаю, много ль я ей помог, но мне без нее не жить бы, она меня выхаживала не раз.

Слушал я Прокофия Павловича, смотрел на этого и сейчас еще большого и сильного человека, на его седую бороду, и казался он мне каким-то былинным героем.

Вот уже шестнадцать лет живет Прокофий Павлович с батарейкой-стимулятором. После первой операции он с женой вернулся в Севастополь, и жизнь у них пошла веселее. Прокофий Павлович работал в саду, окапывал деревья, возился с огородом, обрезал виноград. Но счастье это длилось недолго: через полтора года стимулятор ослаб, и снова надо было делать операцию. Саенко поехал в Москву, там его ожидали. Они уже знали, что пора менять батарейки. Сделали ему еще операцию, заменили стимулятор. И вот опять началась спокойная жизнь дома.

– В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году я последний раз видел Бакулева, – грустно сказал Прокофий Павлович. – И в этот раз он меня осмотрел. Ну что же, говорит, моряк, очень хорошо, в понедельник я займусь тобой. А ночью его самого привезли с инфарктом! Это у него уже был, оказывается, не первый. Через несколько месяцев Александра Николаевича Бакулева не стало. Вот я, видите, живу, а какое у меня было положение? Абсолютно безнадежное. Меня он вытащил, спас, а его никто вызволить не смог. Профессор Савельев тогда сделал мне еще одну операцию? Поставил новую батарейку. С ней я дожил до тысяча девятьсот семьдесят первого года, а в семьдесят первом году еще одна операция и опять – новая батарейка, с которой я живу вот и посегодня.

У академика Бакулева в его рабочем кабинете под стеклом на столе лежало то самое письмо, которое когда-то написали моряки-севастопольцы с просьбой помочь Прокофию Павловичу Саенко. Бакулев всегда с гордостью показывал это письмо многочисленным гостям, и особенно зарубежным. Он гордился этим письмом и говорил: «Вот, смотрите, без печати, не служебный бланк, а простое обращение людей, в котором выразилась живущая в народе любовь к герою Отечественной войны, ветерану. Вот эта народная любовь помогла нам бороться за жизнь Саенко».

В Севастополе «кровь быстрее обращалась в жилах» не только от чувства гордости и ощущения близости к героической земле. Волнение охватывало и оттого, что в удивительное, счастливое время довелось мне быть на этой земле, когда еще живы герои, вершившие здесь подвиги! Очень памятное знакомство произошло на Сапун-горе. Только в наши дни можно встретить такого необыкновенного экскурсовода! Здесь работает в экскурсионном бюро Николай Евдокимович Ехлаков. Он бывший кадровый офицер, член партии с 1932 года. В Красной Армии служил с 1934 года, участвовал в боях на озере Хасан, где был награжден орденом Красного Знамени. В период обороны Севастополя с августа 1941 года был комиссаром 7-й бригады морской пехоты, которую по фамилии командира называли жидиловской. Это он, когда ранило командира бригады, принял на себя командование, а Петров сказал, узнав об этом: «Не надо подбирать комбрига. Ехлаков справится». Знал и уважал боевого комиссара командарм! И Николай Евдокимович оправдал его доверие: четыре раза был он ранен в тех боях, но не ушел с передовой, оставаясь со своими бойцами до последнего. Только когда он в пятый раз был тяжело ранен, его вывезли из Севастополя на подводной лодке и отправили в госпиталь. После излечения он участвовал в боях до победы над фашистами и закончил войну штурмом Кенигсберга.

Я видел, с каким вниманием слушают его люди – и стар и млад, приезжающие сюда на экскурсии. Ехлаков рассказывает им такие подробности и так описывает участников боев, как никто другой этого не сделает. Слушал и я его рассказ, смотрел прекрасную диораму «Штурм Сапун-горы». Ехлаков говорил о тех, кто был здесь изображен, как о хорошо ему известных, близких боевых товарищах. Показывая на картину, он говорил не только о том моменте, который был запечатлен здесь; он знал жизнь этих людей, их привычки, увлечения – в общем, из его повествования вставали перед нами живые люди. Это и Дзигунский, закрывающий собой амбразуру дзота, и старший лейтенант Жуков, который ведет в атаку свою роту, и рядовой Якуненко, водрузивший штурмовой флаг на вершине Сапун-горы, и Илья Поликахин, поднявший советский флаг над освобожденным Севастополем.

Вот такие или похожие на них прекрасные, мужественные люди окружали Петрова в те дни, и он любил их искренне, всей душой. Замышляя любую операцию, Иван Ефимович всегда думал, как бы поменьше потерять людей при ее осуществлении, а теряя их, что на войне неизбежно, тяжело переживал эти утраты. И переживания эти были всегда для него дополнительным грузом к тем тяготам, которые приносит война. Слава генерала, который ищет пути к победе с наименьшими потерями, шла за Петровым всю войну и сохранилась по сей день. Все, кто воевал под его командованием, единодушно подчеркивают это. Некоторые, не понимая бережности Петрова по отношению к людям, называли его мастером только обороны. Это неверно, Петров умел и наступать. Это особенно наглядно проявится в боях за Кавказ и в Карпатах. Только наступал он, всегда думая о том, чтобы побольше сохранить людей. Линия фронта для него всегда состояла из живых людей, многих из которых он знал в лицо.

Что же касается звания мастера обороны, заслуженного Петровым в 1941—1942 годах, то для всех, знающих боевые события тех лет, понятно, что это звание – одно из высочайших, и удостоились его в те дни очень немногие полководцы.

 

Последние дни…

Полководец не может своими усилиями, своим талантом придумать и осуществить такое, для чего нет соответствующих предпосылок в виде материально-технических и духовных возможностей армии и экономики страны. Поэтому, говоря о больших заслугах генерала Петрова, я не забываю о том, что он не мог бы провести в жизнь самые блестящие решения, если бы не стоял во главе частей именно Советской Армии. Правда, наш промышленный потенциал проявился в севастопольской обороне – из-за того, что город был отрезан от большой земли, – не в полную силу, но зато духовная, моральная прочность советских воинов была для Петрова надежной опорой. Это подтверждают завершающие бои за Севастополь.

Иссякли силы армии – не было боеприпасов, танков, самолетов, не приходили больше корабли со всем необходимым для обороны, все меньше оставалось людей, все уже становилась полоска земли между нажимающим врагом и морем. Вот уже и этот лоскуток земли разорван в клочья и остатки защитников Севастополя бьются в последних очагах сопротивления. Командующий армией остался без армии. Она выполнила приказ: «Ни шагу назад!» Приморская армия не отступила, не ушла из Севастополя. Многие его героические защитники, начиная с тех, кто встретил выстрелами группу Циглера в первые дни обороны, и кончая теми, кто оставил последний патрон для себя на двухсотпятидесятый день сражения, навсегда остались в севастопольской священной земле.

Уцелели немногие. Но борьба продолжалась на других фронтах, опыт и мужество севастопольцев были очень нужны. Не зря же сказал Верховный Главнокомандующий в своем приказе: «Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа».

1 июля на объединенном заседании Военных советов Черноморского флота и Приморской армии вице-адмирал Октябрьский прочитал телеграмму из Москвы, в которой разрешалось оставить Севастополь ввиду того, что исчерпаны все возможности для его обороны. Было приказано вывезти из Севастополя хотя бы несколько сот человек командного состава. Для руководства еще ведущими бои оставался генерал П. Г. Новиков.

Придя на свой командный пункт, Петров сказал Крылову:

– Вызовите весь командный состав дивизий и полков. Будем эвакуироваться.

Крылов не понял командующего. Петров добавил:

– Подробнее скажу на совещании. Мы уходим из Севастополя. Вы – со мной, на подводной лодке.

Крылов все еще не понимал:

– Как же так?..

– Мы с вами военные люди, Николай Иванович. Где мы нужнее, решать не нам. Поймите – это приказ. Пришлите ко мне Безгинова. Я продиктую ему последние мои распоряжения.

Дальше я передаю слово полковнику в отставке И. П. Безгинову. Рассказывая о последних часах Севастополя, он сидел напротив меня, седой, строгий, подтянутый. Иногда он надолго замолкал, а рассказывая, глядел порой не на меня, а будто вглядывался в прошлое.

– Меня вызвал вечером Крылов, сказал: «Иди к командующему». Я вошел в комнату генерала. Петров был мрачен и сосредоточен, голова его дергалась. «Садитесь, будем писать приказ». Я сел, развернул планшетку, приготовил бумагу. «Пишите: „Приказ. Противник овладел Севастополем. Приказываю: командиру Сто девятой стрелковой дивизии генерал-майору Новикову возглавить остатки частей и сражаться до последней возможности, после чего бойцам и командирам пробиваться в горы, к партизанам“. Петров долго молчал. Больше ничего в приказ не добавил. „Идите отпечатайте, вручим командирам дивизий“. Так я записал последний в обороне Севастополя приказ Петрова. Я отпечатал приказ, подписали его командарм Петров, член Военного совета Чухнов, начальник штаба Крылов. Приказ раздали командирам. Были выданы пропуска, кому на самолет, кому на подводную лодку. Улететь могли немногие, было всего несколько самолетов. Кораблей не было. Командование флота считало бессмысленным посылать корабли, господство противника в воздухе было полное.

Безгинов умолк, ему явно нелегко было рассказывать об этих последних трагических часах…

Отдав последний приказ, Петров ушел в свой отсек. Он находился там один довольно долго. Член Военного совета Иван Филиппович Чухнов стал беспокоиться и, подойдя к двери, приоткрыл ее и заглянул. И вовремя! Если бы не чуткость этого человека, мы лишились бы Петрова. В тот момент, когда Чухнов приоткрывал дверь, Петров, лежа на кровати лицом к стене, расстегивал кобуру. Чухнов быстро вошел в комнату и положил руку на плечо Петрова.

Некоторое время оба молчали. Потем Чухнов спросил:

– Фашистам решили помочь? Они вас не убили, так вы им помогаете? Не дело вы задумали, Иван Ефимович. Нехорошо. Насовсем, значит, из Севастополя хотели уйти? А кто же его освобождать будет? Не подумали об этом? Вы, и никто другой, должны вернуться сюда и освободить наш Севастополь.

Петров сел. Глаза его блуждали. Он поискал пенсне, чтобы лучше видеть Чухнова, но не нашел, порывисто встал, одернул гимнастерку, поправил ремни и застегнул кобуру.

В 2 часа ночи 1 июля Петров с членами Военного совета Чухновым и Кузнецовым, начальником штаба Крыловым, своим заместителем Моргуновым и другими работниками управления армии пошел на подводную лодку. Иван Ефимович сказал шагавшему рядом Моргунову:

– Разве мы думали, что так завершится оборона Севастополя!

Моргунов промолчал.

Когда вышли из подземного хода, их встретило ясное ночное небо с яркой луной, золотая дорожка. на море. А город пылал огнями и чадил черным дымом. Неподалеку слышалась ружейно-пулеметная стрельба, это дивизия Новикова билась на последнем рубеже.

На берегу моря молча стояли командиры и красноармейцы. Они медленно сторонились, давая дорогу старшим по званию. У Петрова чаще обычного вздрагивала голова. Он смотрел себе под ноги, наверное, боялся узнать среди расступающихся хорошо знакомых ему людей. Он ни с кем не заговорил. Прошел как» по углям. Взгляды людей были сейчас страшнее огня пулеметов и автоматов.

Позже Иван Ефимович говорил, что он покидал Севастополь, надеясь организовать эвакуацию оставшихся в живых. Это желание помочь им (а помочь можно только извне) было главным, что помогло ему пройти под тяжелыми взглядами и подавить в себе возникавшее намерение остаться с боевыми товарищами.

Подводная лодка находилась в двухстах метрах от причала. У берега стоял рейдовый буксир. Моряки торопили: лодку и буксир мог накрыть артналет или повредить даже отдельный снаряд.

Подойдя к подводной лодке, буксир из-за волнения моря не мог встать к ней вплотную. Прыгали изо всех сил, чтобы не упасть в воду. Некоторые срывались. Не мог сам перескочить на лодку Крылов, он был еще слаб после ранения. Моряки быстро нашлись – расстелили шинель, положили Крылова, раскачали и перебросили на палубу.

Юра, сын и адъютант Петрова, отстал где-то на берегу.

Потом его все же нашли. В последние минуты перед погружением его подвезли в подводной лодке. Петров все еще стоял на палубе. Буксир то подбрасывало вверх, то он проваливался вниз. Юра замешкался, не решаясь перемахнуть через вскидывающиеся волны. Петров прикрикнул на сына:

– Юра, прыгай немедленно!

Юра прыгнул и едва не сорвался в воду, но успел ухватиться за поручни. Ему помогли взобраться наверх. Лодка сразу же стала готовиться к погружению. В ней оказалось 63 человека!

Переход от Севастополя до Новороссийска продолжался с 1 до 4 июля!

Нелегкое это было плавание. Если вы во время отпуска посмотрите в каком-нибудь черноморском порту расписание движения кораблей, то увидите: путь от Севастополя до Новороссийска – всего несколько часов. Почему же Петров и его спутники шли почти четверо суток?

Вот что мне удалось узнать об этом.

Подводной лодкой «Щ-209» командовал капитан-лейтенант В. И. Иванов. Я его разыскал уже после того, как эти строки были опубликованы в журнале. Произошло это так. Среди многих писем было письмо капитана 1-го ранга Лобанова А. В., он писал из госпиталя лежа, извинялся за почерк. Кроме доброго отзыва о моей повести были в письме и такие слова: «Кусок о плавании на лодке написан с огрехами, не слишком профессионально с точки зрения моряка. Я надеюсь, что это все будет издано отдельной книгой.

И лучшие советы по этому эпизоду Вам даст сам Владимир Иванович Иванов. Он мой сосед. (Дальше приведен адрес.) Он очень скромный человек и об этом моем письме ничего не знает». Полностью соглашаясь с Лобановым и поблагодарив его, я тут же написал письмо Иванову в Ленинград. И вот передо мной его ответ:

«27 июня погрузил боезапас и 28-го вышел в Севастополь. В ночь с 28/VI на 29/VI получил радиограмму с приказанием выбросить боезапас в море и идти в Камышовую бухту под Севастополем. Придя туда, я получил предписание – в районе 35-й батареи лечь на грунт и всплывать с темнотой. С наступлением полной темноты 29-го всплыл и дожидался дальнейших указаний. Приблизительно около двух часов подошла шхуна, и первая партия офицеров во главе с генералом Петровым перешла на подводную лодку. Все спустились вниз, а Петров остался на мостике. Через некоторое время шхуна подошла вторично. На п/л перешла еще группа офицеров. Время было без нескольких минут 2 часа, я думал, что больше не будет пассажиров, предложил генералу Петрову спуститься в п/л, т. к. уже светает и надо уходить. Генерал Петров мне ответил, что на берегу остался его сын. Подошла шхуна, и на ней оказался сын Петрова, но вместе с ним прибавилось еще пассажиров. Немедленно все спустились в лодку. Сразу погрузились. Было уже почти светло. Начали форсировать минное поле, стараясь придерживаться фарватера, но, наверное, мы фактически шли по минному полю на глубине 80 м. Были задевания за минреп, но, видно, спас малый ход, прошли благополучно. Как только мы начали форсировать минное поле, началась бомбежка. Правда, немцы не знали точно нашего места, бомбили по площади, но часто бомбы падали довольно близко. В первый день в 22 часа мы всплыли, т. к. необходимо было подзарядить батарею и провентилировать лодку, ибо люди уже дышали с трудом. Не прошло и часу, как появились катера немцев и стали освещать район, пуская ракеты с парашютами, пришлось срочно погрузиться. Через час мы всплыли, начали зарядку и до раннего утра шли в надводном положении. Все пассажиры вели себя спокойно, плохо себя чувствовал генерал Крылов, который еще не полностью окреп после ранения.

На переходе произошел такой случай: я стоял на мостике и курил какую-то дрянь. Генерал Петров сказал, что угостит меня хорошими папиросами «Северная Пальмира», и спустился в лодку. Минут через пятнадцать он вышел на мостик и смущенно сказал, что его чемоданчик остался на берегу. За время перехода на лодке – и тогда, когда тяжело было дышать, и во время бомбежек – все соблюдали полное спокойствие и выдержку».

За лодкой гонялись самолеты и катера противника. Они сбрасывали глубинные бомбы, от которых трясло и кидало перегруженную подлодку, готовую развалиться. Взрывы бомб оглушали людей. Гас свет. Сыпались краска и грунтовка с переборок. Принятые на борт разместились всюду, где можно было втиснуться между механизмами и приборами, а таких мест в подводной лодке немного. Не хватало кислорода, люди задыхались, обливаясь липким потом. Температура поднялась до 45 градусов. Непривычные к таким перегрузкам сухопутные командиры теряли сознание. Экипаж, испытывавший те же мучения, вел себя очень мужественно – они моряки, им вроде бы полагалось все это преодолевать и выполнять свою работу.

Три дня и три ночи продолжалась непрерывная охота фашистских самолетов и катеров за подлодкой «Щ-209», она то стопорила ход, то, маневрируя изменения глубины и курса, тихо ускользала от преследователей. Только 4 июня лодка пришла в Новороссийск.

Петров вместе со всеми перенес эти страдания, ему конечно же было труднее многих, потому что он был старше по возрасту, имел давнюю контузию. Но он ни разу не подал виду, как ему тяжело. А может быть, моральная тяжесть перекрывала все.

Позднее исследователи и историки подсчитают, какой огромный вклад в общую победу внесли севастопольцы, на 250 дней приковав к себе одну из сильнейших гитлеровских армий. Подсчитают, какой урон нанесли врагу и как ослабили дальнейшие удары 11-й армии. Какой беспримерный героизм проявили в боях за исторический город, повторив и умножив славу доблестных предков.

Но в тяжкие часы подводного плавания тяжелее горячего воздуха, отравленного дыханием дизелей и кислотными парами аккумуляторов, генерала угнетало сознание, что там, в Севастополе, остались его красноармейцы и командиры. И хоть Петров ушел, выполняя приказ, всю жизнь он не мог заглушить душевной боли оттого, что вот он здесь, а они остались там, оттого, что не все было сделано для спасения защитников Севастополя.

В Новороссийске встретили моряки из штаба Черноморского флота и приморцы, добравшиеся сюда раньше. Были даже цветы. Но севастопольцы выглядели очень неторжественно: небритые, в грязной, измятой одежде, измученные последними боями и тяжким переходом.

Сразу с причала все прибывшие отправились в баню. Из бани вышли и офицеры и генералы в одинаковом новом красноармейском хлопчатобумажном обмундировании. Готовой генеральской одежды не оказалось. Но на следующий день генералы уже были обеспечены подобающей им формой. Несмотря на радость избавления от плена или даже смерти, Петров был мрачен. В одной из бесед он все же высказал вице-адмиралу Октябрьскому много горького прямо в лицо. Петров считал, что при соответствующей организации можно было вывезти из Севастополя оставшихся в живых его героических защитников. Октябрьский будет недолюбливать его за это. Из статей и выступлений адмирала о героических днях Севастополя будет выпадать имя Петрова.

Разные существуют мнения по поводу того, можно ли было вывезти защитников Севастополя с мыса Херсонес. Одно из них – боевые корабли не были посланы из опасения их потерять. Впереди была еще долгая война. Черноморский флот уже недосчитывался многих кораблей, а Черное море, Кавказ надо было защищать. Были другие обстоятельства – превосходство авиации противника в воздухе. Теперь самолеты гитлеровцев базировались на крымской земле, море рядом, для заправки, подвески новых бомб требовалось всего несколько минут. Даже небольшим количеством самолетов враг мог создать очень интенсивное воздействие.

И все же, все же… Об эвакуации, как справедливо пишет адмирал флота Н. Г. Кузнецов, надо было «в Наркомате ВМФ подумать, не ожидая телеграммы из Севастополя…». Да и черноморским флотоводцам при всей их бережливости вспомнить бы, что кроме дня бывает еще и ночь, да заранее пригнать в Севастополь побольше пусть даже простых шлюпок. Сотни мелких суденышек под покровом темноты ушли бы с Херсонеса, что подтверждают севастопольцы, спасшиеся на самодельных плотах, бочках, надутых автомобильных камерах и прочих подручных средствах. О том, каковы были возможности помочь севастопольцам, свидетельствуют слова доктора исторических наук А. В. Басова в его статье «Роль морского транспорта в битве за Кавказ» : «4 августа (через двадцать – двадцать пять дней после херсонесской трагедии, а значит, все они могли быть использованы для эвакуации севастопольцев. – В. К.) из Азовского моря стали прорываться через простреливаемый противником Керченский пролив группы транспортных и вспомогательных судов в сопровождении боевых катеров. До 29 августа в Черное море прошли 144 различных судна из 217 прорывавшихся».

И еще одна цитата, опять же свидетельство самих моряков, из книги «Черноморский флот» (М., 1967, с. 214): «Из-за невозможности вывести в Черное море в портах Азовского моря было уничтожено свыше 50 малотонных транспортов, 325 рыбо-промысловых и более 2570 гребных судов».

В конце июня все эти суда или хотя бы часть их еще можно было вывести из Азовского моря беспрепятственно. А сколько таких судов было еще и в Черном море! Посадить бы на 325 рыбопромысловых пусть по сто человек – уже более 30 тысяч севастопольцев были бы спасены…

Я получил сотни писем с просьбой подробнее описать завершающие бои на полуострове Херсонес. Но это особая тема, выходящая за пределы той задачи, которую поставил я перед собой в настоящей повести. Приведу всего одно письмо участника последних боев. Из того, что попало в поле зрения одного человека, нетрудно представить и общую картину героических и печальных событий тех дней. Это письмо прислал мне бывший разведчик, старшина 2-й статьи Черноморского флота Виктор Евгеньевич Гурин, сейчас он живет в Таганроге.

«Штаб генерала Новикова разместился на 35-й батарее. Все ожидали кораблей, но они, к нашему огорчению, так и не пришли. На новый командный пункт вызываются все оставшиеся в живых командиры, политработники. Вновь формируются подразделения из разрозненных частей морских бригад, стрелковых дивизий и групп бойцов. Приводится в порядок линия обороны, укрепляется старый земляной вал, составляются поименные списки защитников, оставшихся в живых.

С круч скалистых отвесных берегов поднимаются на оборону бойцы. Все людские и боевые ресурсы были проверены и учтены генералом Новиковым. И оборона вновь приняла боевой порядок. С рассветом 1 июля 1942 года авиация противника произвела облет наших боевых позиций. Зайдя со стороны моря, обстреляла и пробомбила кромку берега и террасы, где отдыхали бойцы, после чего сбросили нам листовки с требованием прекратить дальнейшее сопротивление. В результате бомбежки авиации мы несем большие потери в живой силе. Авиация начала бомбить расположенный вдоль берега автотранспорт, сбрасывая на него зажигательные бомбы. От горящих автомашин нас заволокло черным удушливым дымом, создавалась плотная дымовая завеса.

Я в это время находился на обороне земляного вала 35-й батареи, командовал взводом автоматчиков, под мое командование выделено отделение пэтээровцев. И снова на нас поднялись цепи пьяных фашистов, которых поддерживали танки. Когда расстояние сократилось, мы бросились в контратаку. Этот последний для меня бой длился около трех часов. Вся местность была усеяна трупами и тяжелоранеными. Противник был отброшен до Юхариной балки и Максимовой дачи. Самолеты противника, потеряв всякие ориентиры, бомбили и нас и своих. В этом бою мы захватили несколько кухонь с пищей. Противник потерял тысячи убитыми. При уборке трупов в ночное время фашистские команды подбирали с поля боя и утаскивали только немцев, оставляя трупы румын и татар. Мы свои трупы перестали убирать и хоронить, не было сил, одолевала жажда и голод.

Командование приняло решение: организовать прорыв обороны противника в направлении Ялтинского шоссе.

В течение 1 июля немцы предприняли восемь атак, но не смогли сбросить нас с занимаемых позиций, мы стояли насмерть.

В ночь с 1 на 2 июля 1942 года подошло несколько катеров, они зашли в бухту Казачью, один стал швартоваться к пристани. Люди во время швартовки бросились к катеру, но пристань не выдержала тяжести такой массы людей и рухнула. Катера не смогли пришвартоваться и отошли от пристани. Они стояли недалеко от берега. Люди бросались в воду и вплавь добирались до них. Приняв небольшую часть доплывших к ним, катера покинули бухту и ушли на Кавказ. Сотни наших утонули, не в силах доплыть до берега. Тогда мы поняли, что надежда быть эвакуированными на кораблях теперь для нас потеряна.

Было принято решение внезапными атаками пробиться сквозь заслон.

Перед рассветом 2 июля Новиков ознакомил обороняющихся с планом прорыва. Честно говоря, на прорыв возлагались слабые надежды в условиях открытой местности. Во мраке по сигналу – зеленой ракете – мы все ринулись на врага в нескольких направлениях, истребляя ошеломленных внезапностью фашистов. Бой на прорыв длился до рассвета. Пробиться сквозь плотный огонь и трехэшелонную оборону противника посчастливилось не многим.

Потеряв при прорыве многих бойцов, мы с боями стали возвращаться назад, где вновь заняли круговую оборону. Тысячи трупов были на берегу и в воде, зловоние стояло страшное. Немецкие самолеты заходили с моря, бомбили и обстреливали из пулеметов кручи скал и террасы, где находились наши бойцы. Враг вел себя нагло. Немецкие снайперы просочились в район горелых автомашин и оттуда меткими выстрелами уничтожали командный состав.

Пройдя вдоль окопов, с болью в душе смотрел я на погибших воинов, которых было очень много. Участок между 35-й батареей и бухтой Казачьей к исходу дня был прорван, немецкие танки с десантом на борту вышли к морю.

Несмотря на работу командного состава, который своей выдержкой вдохновлял нас драться до конца, деваться нам было некуда. Враг шаг за шагом теснил нас. Все наши резервы были исчерпаны, все меры к восстановлению обороны были использованы, всюду были гитлеровцы, и все-таки 2 июля враг не опрокинул нас в море.

Отбив в этот день десятую атаку, я со своими бойцами спустился по канату вниз. У самого берега бойцы из кузовов автомашин связывали плоты. Они приняли решение пройти берегом на плотах до мыса Фиолент, а там подняться по отвесным скалам в тыл врага и пробираться в горы, в район действия крымских партизан. Берег в ночное время постоянно освещался навесными осветительными ракетами и обстреливался фашистами.

Я обнаружил кем-то приготовленную автокамеру и решил: плыть подальше в море в надежде на случай. Никакого определенного плана у меня не было.

Разделся, надул камеру, приспособил на шею пистолет, вошел в воду, где почувствовал сразу большую глубину. Отталкивая трупы, я стал выбираться на свободную воду. Поплыл подальше от берега. Слышны ,были звуки ночного боя, автоматно-пулеметные очереди, взрывы гранат. Берег освещался разрывами снарядов, но постепенно эти звуки перестали доходить до моего слуха. Я остался один на один с плещущимся фосфоресцирующим морем.

Сколько времени я плыл, трудно предположить, думаю, более шести часов. Плыл из последних сил. Думал, что пришла моя гибель. Стало светать, и я вдруг рядом услышал русскую речь. Я закричал что было сил, и меня услышали. «Плыви быстрее!» – крикнули мне. Я поплыл, выбиваясь из сил. Увидел надстройку, пушку и понял, что спасен. Меня подобрали и вытащили на палубу матросы подводной лодки «Щ-209». Очутившись на палубе, я совершенно ослабел. У меня спросили фамилию, из какой я части. Офицер сказал, что я родился в рубахе. Меня втиснули в люк. Все отсеки подводной лодки были переполнены. Дойдя до носового отсека, я сел. Силы совершенно оставили меня, и я уснул».

И еще мне хочется хотя бы коротко рассказать, о генерале Новикове, принявшем на себя командование в последние дни боев на Херсонесе. О Петре Георгиевиче Новикове ходило много разных, порой противоречивых, слухов – говорили: погиб, попал в плен, застрелился. Кто-то пустил слушок о «неблаговидном поведении» в плену, называли даже предателем. Кое-кто винил его в быстрой сдаче в плен оставшихся на Херсонесе. Очень характерно отношение И. Е. Петрова к человеку, которому он верит, несмотря ни на какие сплетни и слухи. Именно в эти дни, когда ничего достоверно не было известно, Иван Ефимович посчитал необходимым написать аттестацию и вложил ее в личное дело генерала Новикова. Вот выдержка из нее:

«Командир 109-й с. д. генерал-майор Новиков П. Г. участвует в Отечественной войне с самого начала. В начале войны командовал 241-м с. п. 95-й с. д. Был дважды ранен. Разумный, волевой командир, правильно понимающий природу современного боя и умеющий организовать усилия подчиненных ему войск. Оставаясь до последнего с войсками, Новиков, по немецким данным, якобы попал в плен. Последнее маловероятно, Новиков мог попасть либо убитым, либо тяжело раненным…»

Это было написано 9 июля 1942 года.

Что же произошло с генералом Новиковым?

Дальше я заимствую у моего доброго знакомого писателя Николая Михайловского рассказанное ему, а не мне Евгением Анатольевичем Звездкиным, который был политработником в дни боев за Севастополь и очевидцем херсонесского финала:

«Нас прижали к самой воде. Патроны кончились. Что делать? Драться врукопашную либо броситься в море и плыть сколько хватит сил, лишь бы не попасть в лапы к фашистам. К счастью, в темноте появился катер „морской охотник“ с цифрой „112“, принял до сотни человек и, перегруженный сверх всякой меры, вышел в море курсом к кавказским берегам. Ночь была лунная, и мы опасались, как бы немцы не заметили.

Наутро я вышел на палубу и услышал тревожный голос командира катера, не отрывавшегося от бинокля: «Доложите генералу Новикову: слева по носу пять немецких торпедных катеров». Кто-то из команды метнулся в кормовой кубрик. Тут я понял, что на катере находился генерал Новиков и его штаб.

Всматриваясь в даль, мы разглядели белые пятна. Они увеличивались в размерах и шли на нас развернутым фронтом. К командиру катера подошел капитан 2-го ранга и сказал: «Генерал приказывает принять бой и прорываться на Кавказ, я с ним согласен, другого выхода нет…»

Командир катера приказал готовиться к бою. Краснофлотцы заняли места у двух мелкокалиберных пушек и пулемета. Из носового кубрика по цепочке передавались ящики со снарядами. Армейские штабные командиры выбрались из кубриков на палубу и обсуждали непривычную для них обстановку.

Катер полным ходом шел на сближение с вражеской пятеркой. Уже виднелись высоко задранные носы немецких катеров, окрашенные в белую и голубую краску.

И вот раздались частые выстрелы пушек, застрочили пулеметы, вскипела вода вокруг нашего катера. На палубе лежали убитые и раненые, среди них командир катера и рулевой. На их место в ту же минуту встали другие моряки.

Мы держали курс на ближайший немецкий катер. Все напряглись, казалось, мы идем на таран. Немцы от неожиданности на минуту прекратили стрельбу, и тут я услышал громкий, но спокойный голос по другую сторону мостика: «Морской таран, молодцы морячки!» Я взглянул и увидел генерала Новикова. Он стоял, невысокий, с бритой головой, в гимнастерке с расстегнутым воротом. «Вот так же пробивались „Варяг“ и „Кореец“…» – снова донеслись его слова.

Немецкий катер, который мы собирались таранить, свернул с курса и ушел вправо. Мы все облегченно вздохнули…

Между тем другие немецкие катера расступились, пропуская наш «охотник», шедший прежним курсом на Кавказ. Они тоже развернулись и пошли параллельно с нами по два с каждого борта и один за кормой. Снова начался ураганный обстрел с трех сторон, а внезапно появившийся над нами немецкий самолет снизился и, делая круги, обстреливал нас с воздуха. Лавина огня обрушилась на нас.

Но катер продолжал идти в сторону Большой земли, и мы верили в спасение. Нас обрадовало, когда один из немецких катеров загорелся от нашего снаряда и вышел из боя. Но радость была преждевременной – прямым попаданием немецкого снаряда выведены из строя наши моторы.

Случилось самое страшное – мы потеряли ход, превратились в плавучую мишень. Я бросился в моторный отсек. Там уже был Новиков, а до этого он управлял огнем нашей кормовой пушки. Он стоял без гимнастерки, с перевязанной рукой.

«Мотористы есть, кто-нибудь жив?» – спрашивал он.

«Есть», – отозвался один из двух раненых мотористов.

«Дайте ход! Что для этого нужно?» – спрашивал Новиков.

Моторист молча осмотрел моторы и сказал:

«Ход будет на одном моторе, маслопровод перебит, заменим его, а второму мотору капут…»

«Действуйте, а вы помогите», – сказал Новиков, обращаясь ко мне. Через минуту я слышал, как он, выбираясь из люка на палубу, кричал: «Братцы, ход будет! Отгоняйте гадов!»

Выстрелы нашей пушки редели, наконец совсем смолкли, и я поспешил на палубу. Там лежали убитые и раненые. Среди них я увидел бритую голову Новикова. Он тоже лежал среди моряков и здоровой рукой показывал единственному у пушки израненному краснофлотцу на немецкий катер, который приближался с противоположной стороны. Краснофлотец развернул пушку, зарядил и выстрелил. Немецкий катер ушел в сторону. Я начал подавать снаряды.

«Молодцы, ребята! Так их, гадов!» – слышал я голос Новикова. Не знаю, сколько часов длился бой, много ли времени я подавал снаряды, только вдруг почувствовал ожог в груди и ощутил на теле кровь. Понял, что я еще раз ранен и отполз в сторону. Мое место занял другой, тоже раненый краснофлотец.

Я перевязал рану куском мокрой гимнастерки. И тут снизу донесся треск и зашумела вода. Катер немного прошел по инерции и остановился…

«Новая беда с мотором», – решил я и пополз к люку.

«Что там?» – спросил Новиков, пытаясь подняться и снова падая на палубу. Видимо, он получил еще одно ранение или обессилел от потери крови. Я заглянул в моторное отделение, увидел разбитый мотор, убитого моториста и воду, быстро прибывающую через пробоину в корпусе.

«Мотор разбит, через десять минут катер затонет», – доложил я генералу.

«Флаг не спускать!» – из последних сил произнес Новиков и поник головой.

Наш катер раскачивался на волне, борта опускались все ниже и ниже.

Теперь палуба катера почти сровнялась с водой, и волны обмывали тела убитых и раненых. Стало тихо. Я увидел, что один из немецких катеров подходит к нам на малом ходу, между нами осталось уже меньше кабельтова.

«Плен, позор!» – пронеслось в голове, и я упал без сознания…

…Очнулся на корме немецкого катера. Рядом лежали еще несколько человек. Над нами стояли немецкие матросы с автоматами и курили. Я спросил соседа, краснофлотца-радиста: «Что с катером?» – «Затонул», – ответил он.

Близко к полудню, так показывало палившее солнце, катер подошел к Ялте. Немецкие матросы вынесли нас на берег и положили на песок пляжа. Те из нас, кто был в сознании, могли видеть, что с немецких катеров снимали убитых и раненых и грузили в санитарные машины.

«А все-таки, братцы, мы их пощипали», – снова услышал я слабый голос Новикова, и стало не так больно за наше поражение.

Немцы отправили своих убитых и раненых, а потом пришли за нами, и солдаты втащили нас в кузов. Полуторка побежала по опустевшим ялтинским улицам, поднимаясь куда-то в гору. В кузове сидели солдаты с автоматами. На крутом подъеме редкие прохожие, старики и женщины, завидев нас, полуголых и окровавленных, в изумлении останавливались, смотрели вслед, махали рукой и вытирали слезы…

Вскоре мы оказались в симферопольской тюрьме.

«Так вот, друзья мои, – сказал Новиков. – Как видно, в этом казенном доме мы с вами расстанемся надолго, а может быть, и навсегда. Одно прошу, не поминайте лихом и всегда помните: вы защитники нашей родины, лишь временно, повторяю, временно разоруженные».

Нас разместили в разных камерах, и я больше никогда не встречал генерала Новикова. Я хороша запомнил его последние слова, и всюду в немецких лагерях, где мне пришлось быть, я боролся с фашизмом.

Генерал Новиков прошел через тюрьмы и концлагеря с честью и достоинством, не склонив головы перед врагами.

Сегодня при въезде в Балаклаву висит мраморная дощечка: «Улица Новикова. Наименована в 1961 году в память генерала Советской Армии, героически защищавшего Севастополь, погибшего в застенках гестапо в 1943 году».

Позднее было много написано и сказано о трагических последних днях Севастополя, но мне думается, наиболее убедительными, доказательными и точными свидетелями будут некоторые документы тех дней. Читателю, знающему детали севастопольской обороны, нетрудно будет уяснить истину из текста этих документов, понять, что происходило в действительности.

Из последнего донесения, отправленного вице-адмиралом Октябрьским в Москву – Сталину и в Краснодар – Буденному:

«Исходя из сложившейся обстановки на 24–00 30–06–42 г. и состояния войск считаю, что остатки войск СОРа могут продержаться на ограниченном рубеже один, максимум два дня, и поэтому решил:

1. 109-й стр. дивизии, 142-й стр. бригаде и сводным батальонам в ночь на 1 июля занять и удерживать рубеж на западном берегу Стрелецкой бухты…

2. Старшим начальником в Севастополе оставлен комдивизии 109-й генерал-майор Новиков П. Г., помощником ему по морской части капитан III ранга Ильичев с морской оперативной группой…

3. Новикову поставлена задача продолжать уничтожать живую силу противника на последнем рубеже и обеспечить отход и эвакуацию возможно большего числа людей. Для этого ему направлено 5 подлодок, 5 БТЩ и 10 катеров МО. Кроме того, если позволит обстановка, 1 июля будут посланы самолеты.

Одновременно докладываю:

1. Вместе со мной в ночь на 1 июля на всех имеющихся средствах из Севастополя вывезено около 600 человек руководящего состава армии и флота и гражданских организаций…

2. Захватив Севастополь, противник никаких трофеев не получил. Город как таковой уничтожен и представляет груду развалин.

3. Отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются. Примером чему является то, что до сих пор продолжается борьба в районе Мекензиевы Горы и Любимовка.

4. Все защитники Севастополя с достоинством и честью выполнили свой долг перед Родиной.

5. 19 час. 30 мин. В донесении генерал-майора Новикова указано: наши части под натиском противника отошли на рубеж Камышовая бухта… При данном положении ночь с 1 на 2 июля является последним этапом эвакуации и организованной борьбы за Севастополь.

Новороссийск

Октябрьский, Кулаков».

4 июля Военный совет флота получил телеграмму с резолюциями С. М. Буденного и И. С. Исакова о срочном исполнении:

«На побережье СОРа есть еще много отдельных групп бойцов и командиров, продолжающих оказывать сопротивление врагу. Необходимо принять все меры для их эвакуации, посылая для этой цели мелкие суда и морские самолеты. Мотивировка моряков и летчиков невозможности подхода к берегу из-за волн неверная, можно подобрать людей, не подходя к берегу, поднять их на борт в 500–1000 м от берега. Прошу приказания не прекращать эвакуацию, а сделать все возможное для вывоза героев Севастополя.

Ватутин, Рыжков».

Командующий флотом так ответил на эту телеграмму:

«Москва. Генштаб. Ватутину, Буденному, Исакову, Алафузову.

Операции по съемке и вывозу отдельных групп начсостава, бойцов СОРа не прекращаются, не прекращались, хотя это связано с очень большими трудностями и потерями корабельного состава.

Подводные лодки пробиться в Севастополь не могут. Все фарватеры противник закрыл своими катерами. О трех подлодках еще не получены сведения, где они, хотя все сроки их возвращения прошли. Вернувшиеся лодки весь путь преследовались авиацией, катерами-охотниками, на каждую лодку сброшены сотни бомб.

Еще не вернулись два катера МО. Сегодня посылал еще шесть катеров МО, которые вернулись. Каждый доставил больше сотни человек. Буду продолжать операции.

Докладываю, что сопротивление врагу оказывается нормально.

Октябрьский».

Из дневника члена Военного совета Приморской армии генерала Ивана Филипповича Чухнова (любезно предоставленного мне для ознакомления женой генерала Евгенией Ивановной):

«4 июня. Только что прибыли в Новороссийск… Говорят, что в Краснодаре Буденный и Исаков встретили Октябрьского очень холодно, обвиняют нас за то, что мы не организовали эвакуацию. Я согласен с тем, что моряки это дело вообще не организовали, но при чем здесь приморцы, мне это непонятно…

13 июля. Были дважды на приеме у Буденного. Принял нас Буденный очень хорошо. Доложили подробно о боях в Севастополе, о последних днях в Севастополе.

Буденный с Исаковым нам посочувствовали и отпустили. Поругали моряков за плохую организацию эвакуации. Это поделом. Если бы Октябрьский несколько раньше поставил вопрос, мы вывезли бы много хороших, нужных нам людей».

Нельзя, конечно, обвинять во всем одного Филиппа Сергеевича Октябрьского.

Объективно оценивая обстановку, нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов впоследствии писал с присущей ему прямотой:

«Об эвакуации войск, конечно, следовало подумать нам, в Наркомате ВМФ, подумать, не ожидая телеграммы из Севастополя… И меньше всего следует упрекать в непредусмотрительности местное командование, которому была дана директива драться до последней возможности. Военные советы ЧФ и Приморской армии со своими штабами в обстановке напряженных боев не могли заранее заниматься разработкой плана эвакуации».

Официальным итоговым документом о севастопольской обороне является сообщение Совинформбюро:

«По приказу Верховного командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь. В течение 250 дней героический советский народ с беспримерным мужеством и стойкостью отбивал бесчисленные атаки немецких войск. Последние 25 дней противник ожесточенно и беспрерывно штурмовал город с суши и с воздуха.

Отрезанные от сухопутных связей с тылом, испытывая трудности с подвозом боеприпасов и продовольствия, не имея в своем распоряжении аэродромов, а стало быть, и достаточного прикрытия с воздуха, советские пехотинцы, моряки, командиры и политработники совершали чудеса воинской доблести и геройства в деле обороны Севастополя.

Немцы в июне бросили против отважных защитников Севастополя до 300 тыс. своих солдат, свыше 400 танков и до 900 самолетов.

Основная задача защитников Севастополя сводилась к тому, чтобы как можно больше приковать на Севастопольском участке фронта немецко-фашистских войск и как можно больше уничтожить живой силы и техники противника.

Сколь успешно выполнил Севастопольский гарнизон свою задачу, это лучше всего видно из следующих фактических данных. Только за последние 25 дней штурма Севастопольской обороны полностью разгромлены 22, 24, 28, 50, 132 и 170-я немецкие пехотные дивизии и четыре отдельных полка, 22-я танковая дивизия и отдельная мехбригада, 1, 4 и 18-я румынские дивизии и большое количество частей из других соединений.

За этот короткий период немцы потеряли под Севастополем до 150 тыс. солдат и офицеров, из них не менее 60 тыс. убитыми, более 250 танков, до 250 орудий. В воздушных боях над городом сбито более 300 немецких самолетов. За все 8 месяцев обороны Севастополя враг потерял до 300 тыс. солдат убитыми и ранеными. В боях за Севастополь немецкие войска понесли огромные потери, приобрели же – руины. Немецкая авиация, в течение многих дней производившая массовые налеты на город, почти разрушила его…

…Военное и политическое значение Севастопольской обороны в Отечественной войне советского народа огромно. Сковывая большое количество немецко-румынских войск, защитники города спутали и расстроили планы немецкого командования.

Железная стойкость севастопольцев явилась одной из важнейших причин, сорвавших пресловутое «весеннее наступление» немцев. Гитлеровцы проиграли во времени, в темпах, понесли огромные потери людьми.

Севастополь оставлен советскими войсками, но оборона Севастополя войдет в историю Отечественной войны Советского Союза как одна из самых ярких ее страниц. Севастопольцы обогатили славные боевые традиции народов СССР.

Беззаветное мужество, ярость в борьбе с врагом и самоотверженность защитников Севастополя вдохновляют советских патриотов на дальнейшие героические подвиги в борьбе против ненавистных оккупантов.

Слава о главных организаторах героической обороны Севастополя – вице-адмирале Октябрьском, генерал-майоре Петрове, дивизионном комиссаре Кулакове, дивизионном комиссаре Чухнове, генерал-майоре Рыжи, генерал-майоре Моргунове, генерал-майоре авиации Ермаченкове, генерал-майоре авиации Острякове, генерал-майоре Новикове, генерал-майоре Коломийце, генерал-майоре Крылове, полковнике Капитохине – войдет в историю Отечественной войны против немецко-фашистских мерзавцев как одна из самых блестящих страниц».

В тот день, когда генерал Петров и другие командиры покинули Севастополь, немецкое радио объявило о взятии крепости. Марши и славословия в адрес доблестной германской армии звучали весь день. А вечером была объявлена телеграмма, которой Гитлер выражал благодарность Манштейну и присваивал ему звание генерал-фельдмаршала.

Так в боях с советскими войсками появился – после Антонеску – еще один маршал! Причем оба маршала, находясь в несравненно более выгодных условиях, имея подавляющее превосходство в силах, не одержали, как видно из предыдущего описания боев, такой победы, которая давала бы право на столь высокое звание. Антонеску ввел войска в пустой город Одессу. Что касается Манштейна, то бои за Севастополь не прибавляют лавров в венок фельдмаршала.

Вспомните широко известную картину Верещагина «Апофеоз войны» – большая куча человеческих черепов на травянистом поле брани. Мороз проходит по коже, когда смотришь на эти человеческие головы, сложенные в пирамиду. Теперь представим себе картину, которая показала бы цену победы Манштейна. Для этого произведем некоторые арифметические действия. Протяженность линии фронта, окаймляющей Севастополь, в разные периоды боев была 40, 20 и меньше километров. Возьмем для подсчета среднюю – 30 километров, или 30 тысяч метров. Чтобы овладеть Севастополем, Манштейн уложил в боях 300 тысяч человек. Каждый солдат, обутый в сапоги, с каской на голове, был ростом около двух метров. Это значит, если линию фронта протяженностью в 30 километров выложить убитыми и ранеными, то получится сплошная стена, и высота этой стены будет около пяти-шести метров. Вдоль этой стены идти пешком надо почти целый день!

Таков «апофеоз победы», такова цена маршальского жезла Манштейна в боях за Севастополь. И у каждого погибшего немецкого солдата были отец, мать, жена или любимая, дети, братья или сестры. И каждый из них вправе спросить: что, кроме своих маршальских погон, дал немецкому народу Манштейн взамен этих 300 тысяч смертей?

В Севастополе много кладбищ, отмечающих печальные вехи истории, – Английское, Французское, Итальянское, Греческое, Русское, Братское. Но нет и не будет немецкого, потому что, несмотря на то, что количество погибших гитлеровцев превышает число всех прежних интервентов, вместе взятых, история отвернулась от фашистов, настолько подлы и бесчеловечны были их дела.

Редко случается в истории такая метаморфоза, которая произошла потом, в конце войны, в Севастополе. Пожалуй, это единственный случай, когда обороняющиеся и наступающие поменялись местами и ролями.

В апреле 1944 года, почти через два года после описанных боев, вновь начались оборона и штурм Севастополя, только теперь гитлеровцы оборонялись, а Приморская, 2-я гвардейская и 51-я армия наступали. Приморской уже командовал генерал К. С. Мельник. Петров в августе 1944 года был назначен командующим 4-м Украинским фронтом, в который входила и Приморская армия.

Гитлеровское командование еще в июне 1943 года сделало заявление иностранным корреспондентам:

«Севастополь вновь начинает принимать прежний вид. На месте развалин возникает грозная крепость. Немецкое командование приняло все меры для того, чтобы превратить Севастополь в такую твердыню и с таким расчетом, чтобы никто не мог даже приблизиться к ней. Если бы русские вздумали атаковать Севастополь, их попытки были бы обречены на неудачу. В Севастополе нет ни одного вершка земли, который не был бы укреплен и на котором не стояло бы тяжелое орудие».

Это заявление гитлеровского командования не было лишь пропагандистской акцией, желанием запугать противника. В Севастополе нашими войсками в свое время была создана мощная система обороны, выдержавшая штурм в течение 250 дней, а к ней еще добавились сооружения и огневые средства, построенные и установленные гитлеровцами в течение почти двух лет пребывания в Севастополе.

И вот после освобождения Крыма наши войска вышли к оборонительным полосам, окаймлявшим Севастополь. 5 мая 1944 года начался штурм. Сотни подвигов были совершены в этих тяжелых и кровопролитных боях. 9 мая Севастополь был освобожден от фашистских захватчиков. Всего пять дней понадобилось нашим чудо-богатырям, чтобы вернуть родине любимый город Севастополь!

Советское правительство высоко оценило массовый подвиг – красноармейцев, краснофлотцев, адмиралов, командиров и генералов, жителей города, присвоив Одессе и Севастополю звание городов-героев с вручением медали «Золотая Звезда» и ордена Ленина. В декабре 1942 года были учреждены медали «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя».

Немало сил вложил в эту героическую эпопею и генерал Петров, руководивший сухопутной обороной этих городов-героев.

Оборона Севастополя вошла в историю военного искусства как классический пример оборонительной операции, где показали высокое искусство сухопутная армия и флот, ее изучают в военных академиях.

28 июля 1942 года, через несколько дней после ухода из Севастополя, Петров написал предисловие к книге журналиста А. Хамадана, с которым познакомился еще в Одессе. Поскольку это один из немногих документов, написанных лично Иваном Ефимовичем, приведу его как итог и оценку всей севастопольской эпопеи, данные самим генералом Петровым:

«Историю делали люди. Севастополь обороняли простые, скромные советские русские люди, горячо любящие свое отечество и глубоко ненавидящие врага. Эпически, просто и величаво, без показного геройства выполнили свой долг, свою присягу севастопольцы – красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, служащие, рабочие, домохозяйки, дети. Каждый нашел свое место в бою с ненавистным врагом. Все мы горячо любим жизнь, но каждый в обстановке напряженных боев привык к смертельной опасности. И когда приходилось погибать, люди умирали сурово и просто. Друзья и боевые товарищи убитых, скорбя о погибшем друге, занимали его место, продолжая драться и делать свое дело.

Сурова и тяжела обстановка войны. Суровы, но горды были севастопольцы. Их великолепное мужество, высокий моральный дух не сломила обстановка тяжелых боев.

Севастополь пал, но дорогой ценой достался врагу разрушенный, искалеченный город. Сотни тысяч убитых и раненых, сотни самолетов, танков, орудий потерял враг на подступах к Севастополю.

Севастополь – морская крепость, но с суши он не был защищен. Сухопутную оборону Севастополя в ходе боев создали севастопольцы. В этой огромной, полной боевого энтузиазма и смертельной опасности работе принимали участие все, кто был и жил в Севастополе, – и войска, и население.

Будет время – севастопольскую эпопею напишут историки и писатели. Документы сохранились, но не пришло время их публикации. В то же время есть насущная нужда хотя бы в небольшом человеческом документе отобразить эпическую простоту и великолепное мужество севастопольцев».

Мы расстаемся с Иваном Ефимовичем Петровым, когда он, выйдя из подводной лодки на кавказскую землю, глотнул не прохладной воды, как это было после прихода из Одессы, а вдохнул полной грудью чистый воздух и через некоторое время отправился в Краснодар к маршалу Буденному. Впереди его ожидали труднейшие сражения за Кавказ.

 

Новое назначение

После двухсотпятидесятидневной героической севастопольской обороны надо было бы отдохнуть. Но до отдыха ли полководцу, когда на всех фронтах идут ожесточенные бои? После изнурительного перехода на подводной лодке генерал Петров в середине июля 1942 года прибыл из Новороссийска в Краснодар и явился в штаб фронта. Здесь сказали, что его вызывают в Москву, утром будет самолет.

Петров остановился в гостинице крайкома партии. Здесь же располагались некоторые недавно прибывшие севастопольские партийные работники. Бывшая заведующая отделом пропаганды Северного райкома Подойницына Анна Петровна, она и сегодня живет в Севастополе, мне рассказала:

– В Краснодаре мы все время с тревогой ждали, кто же еще прибудет из Севастополя. Ведь там оставалось много наших товарищей по работе. Вдруг узнаем: приехал генерал Петров! Я и Анна Михайловна Михалева, секретарь горкома по кадрам, побежали навестить Ивана Ефимовича. Только его увидели – обе заплакали. Иван Ефимович и сам разволновался: «Только не плакать. Пожалуйста, давайте без слез. Что же мне прикажете делать, ведь я больше всех оставил там близких людей, детей моих». Он так и сказал – детей. Уж мы-то знали, он действительно был всем отцом родным. Затем Иван Ефимович, видимо желая отвлечь нас от грустных мыслей, сказал: «Лучше помогите-ка мне в дорогу собраться, завтра утром лечу в Москву, может быть, Сталин примет. Пришейте-ка мне подворотничок на китель, у вас, женщин, это всегда лучше получается, хотя всю службу мы, мужчины, обычно делаем это сами». Мы тут же согласились. Юра Петров, сын и адъютант Ивана Ефимовича, дал нам китель, подворотничок, нитку, иголку и почему-то скептически улыбнулся – видно, обычно этим делом занимался он и считал себя мастером. В номере сразу же установилась какая-то домашняя обстановка. Мы шили, Иван Ефимович негромко, домовито с нами пошучивал. В общем, за короткое время мы не только помогли Ивану Ефимовичу, но и сами душой отдохнули. Рано утром генерал улетел в Москву…

…У кого Петров был на приеме в Москве, о чем шел разговор, я не знаю. Из Москвы он вернулся уже командующим 44-й армией.

В этом назначении я вижу определенный и глубокий смысл и хочу поделиться им с читателями. Мне кажется необходимым коротко обрисовать общую обстановку тех дней, тогда более наглядно станет видна роль 44-й армии, которой Петрову предстояло командовать, и причина его назначения именно на этот участок фронта.

К июлю 1942 года уже произошли очень важные военные события: отгремело много сражений, больших и малых, воюющие стороны нанесли друг другу значительные потери. Пока верх одерживали немецкие армии. Они захватили большую территорию Советской страны, стояли недалеко от Москвы, Ленинграда, целились выйти к Волге и на Кавказ. Превосходство в силах, особенно в технике, инициатива оставались на стороне противника.

Есть в военной терминологии торжественное, на мой взгляд, определение – театр военных действий. Это, увы, совсем не то, что возникает по ассоциации со словом «театр». На этом театре никто и ничего не играет, здесь воюют и умирают по-настоящему. Коротко, не по-научному, театр военных действий можно определить как территорию, на которой развертываются армии и ведутся бои и операции. Изучение этого театра – целая отрасль военной науки. Причем первоначально эта наука занималась географическими особенностями территории и их влиянием на ход боевых действий. Позднее к этому прибавились политические, экономические факторы. С появлением авиации стали изучать и воздушное пространство, а теперь ракеты заставляют уже учитывать и пространство космическое. Кто дал такое название этой отрасли военной науки, я не знаю. Но это действительно наука. Театры военных действий могут быть величиной в несколько государств, например африканский, ближневосточный, или с многими морями – тихоокеанский.

Когда я учился в военной академии, в расписаниях в дни лекций по этому предмету сокращенно писали три буквы – ТВД, отчего пропадала вся торжественность этих слов. Я не намереваюсь обрушить на читателей всю сложность науки о ТВД с ее разделами: народонаселением, природными данными, промышленностью, дорогами, климатом, реками, естественными рубежами, температурами и осадками по временам года, а также многим другим. Я просто хочу попросить читателей представить себе территорию, на которой развернутся события, где предстоит действовать генералу Петрову в этой части моего повествования. Кстати, в академии одним из учебных пособий при изучении этой дисциплины была книга, написанная Петровым в 1936 году.

Будет наглядней и понятней, если вы при чтении последующих глав положите перед собой карту Кавказа, ну хотя бы в ученическом атласе.

Кавказ – огромное скопление гор между Черным и Каспийским морями. Здесь в горах и долинах расположено несколько республик и автономных областей: Азербайджан, Армения, Грузия, Дагестан, Чечено-Ингушетия, Северная Осетия, Кабардино-Балкария, Ставропольский и Краснодарский края. Главный Кавказский хребет, перегораживая пространство между морями, пролегает от Новороссийска почти до Баку. Расстояние от Ростова до Баку, если двигаться по прямой, более тысячи километров. Территория эта в большей своей части труднопроходима для всех видов транспорта, в горных районах доступна только лошадям, а в более высокой части гор недоступна и им. Только люди могут преодолевать эти горные вершины. Наиболее удобна для ведения боевых действий северная, равнинная часть, ставропольские, Сальские степи и узкая полоса вдоль Черного моря. Вот здесь и развернулись боевые действия, вошедшие в историю как битва за Кавказ.

Еще до начала Великой Отечественной войны здесь был Закавказский военный округ, обеспечивающий безопасность южных границ страны. Когда началась война и бои шли на территории Украины, Белоруссии, Молдавии, задача Закавказского военного округа несколько изменилась: не только прикрыть границу от вторжения турецких войск, а еще и со стороны Черного моря – от возможных десантов гитлеровцев.

Наши войска были введены и в Иран согласно советско-иранскому договору 1921 года, так как гитлеровцы готовили вторжение на территорию СССР и со стороны Ирана, раскинув там широкую сеть своей агентуры, которая создавала у советской границы склады боеприпасов, оружия, взрывчатки. В правительственных учреждениях Ирана и немецких фирмах в 1941 году было сосредоточено под видом служащих больше 5 тысяч офицеров и работников гитлеровской разведки, которые не только сами были готовы к действиям, но и формировали отряды из антисоветски настроенных местных жителей, а также белоэмигрантов и всякого сброда, вышвырнутого из нашей страны еще в двадцатые годы. В общем, Закавказский округ был нацелен для встречи врага со стороны Турции, Ирана и с моря. Турция даже не скрывала своей подготовки к нападению на Советский Союз. В ее планах было не только содействие фашистским завоевателям. У нее были и свои весьма и весьма агрессивные цели. Турецкий журнал «Чинаралты» писал в феврале 1942 года:

«Настанет день, когда мы, как Тимур, пройдем из Анатолии в Индию, взойдем на Гималаи и создадим союз Дагестана, Крыма, Казани, Ирана. Все враги Турции будут уничтожены».

Ближайшей задачей, поставленной на повестку дня, был захват района Баку с его нефтяными источниками. Уже была произведена мобилизация, и 26 турецких дивизий в полной готовности стояли у советской границы. Начало военных действий было назначено на ноябрь 1942 года, после того как Берлин объявит о падении Сталинграда.

С приближением опасности к Кавказу с запада, со стороны Донбасса и Дона, Ставка Верховного Главнокомандования развернула часть войск Закавказского военного округа, переименованного в Закавказский фронт, в сторону этой новой угрозы. Командующим этим округом в январе 1942 года был назначен опытный, хорошо знающий эти края и их особенности военачальник, уже прошедший через две войны, генерал армии Иван Владимирович Тюленев. Он был участником февральской и Октябрьской революций, делегатом первого Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, членом партии большевиков с 1918 года. В годы первой мировой войны Тюленев был унтер-офицером 5-го драгунского Каргопольского полка, полным георгиевским кавалером. После революции он стал красным командиром в буденновской коннице, сначала начальником разведывательного отдела полевого штаба армии, а затем комбригом в 4-й кавалерийской дивизии. Он воевал против деникинцев, белополяков, врангелевцев, петлюровцев, махновцев и антоновцев. 1920 году Тюленев участвовал в разгроме белогвардейцев на Северном Кавказе. В марте 1921 года вел 137-й Минский стрелковый полк на штурм мятежников Кронштадта. В гражданскую войну за героизм и мужество Тюленев был награжден тремя орденами Красного Знамени. В те годы немногие имели столько высоких наград.

В 1931—1932 годах Тюленев служил в Инспекции кавалерии РККА, которую возглавил С. М. Буденный. В те годы служил здесь и Г. К. Жуков, он так вспоминает о Тюленеве:

«Месяца через три с начала моей работы в Инспекции кавалерии РККА у нас состоялось общее партийное собрание коммунистов всех инспекций и управлений боевой подготовки тогдашнего Наркомата обороны. На этом собрании меня избрали секретарем партийного бюро, а заместителем секретаря – Ивана Владимировича Тюленева. Принципиальность, прямота, доброжелательность и стремление оказать товарищу помощь в работе – таковы черты характера генерала армии Тюленева».

В 1938—1940 годах Тюленев командовал Закавказским военным округом. В мае 1940 года, когда в Красной Армии были введены генеральские звания, И. В. Тюленев в числе первых трех генералов армии получил это звание.

Штаб Закавказского фронта разработал «План обороны Закавказья с севера». 16 июля 1942 года Тюленев отправил этот план на утверждение в Генеральный штаб. В плане на 44-ю армию возлагалась основная задача по обороне главнейшего района нефтедобычи – Грозного и Баку. 44-я армия, проходя доукомплектование, одновременно занималась созданием обороны в указанном ей районе – рыла траншеи, строила огневые точки, убежища.

Генерал Петров вступил в командование армией 2 августа 1942 года. В эти дни наступление гитлеровцев с рубежа Дона развивалось стремительно. Оборонительные работы 44-й армии пришлось вести в крайне тяжелых условиях. В ее распоряжении не было специальных инженерных и саперных частей. Понятно, что своими силами, без соответствующей техники трудно было своевременно построить прочную оборону.

В Баку был создан Особый оборонительный район, имевший свой штаб. Под руководством ЦК КП(б) Азербайджана и военного командования на северных подступах к Баку было сооружено несколько рубежей, в строительстве которых участвовали не только войска, но и местное население. В первую очередь строились оборонительные сооружения по рекам Терек, Урух, на грозненском и махачкалинском обводах.

Передний край главной полосы проходил по правому берегу Терека от населенного пункта Бирючек до Майского и далее по правому берегу Уруха до его истоков. В устье Терека велись работы по подготовке к затоплению этого района.

Учитывая напряженную обстановку, создавшуюся в боях на Северном Кавказе, в середине августа 1942 года Ставка Верховного Главнокомандования в короткий срок произвела перегруппировку войск Закавказского фронта.

Войска 44-й армии из района Махачкалы, Баку были выдвинуты к оборонительным рубежам на реках Терек, Сулак и Самур. В то же время на рубеж рек Терек и Урух с советско-турецкой границы и с Черноморского побережья было переброшено шесть стрелковых дивизий, одна танковая бригада, две стрелковые бригады, одна морская стрелковая бригада, три артиллерийских полка, бронепоезд и несколько других частей.

Чтобы усилить войска Закавказского фронта, одновременно с этой перегруппировкой из резерва Ставки были выделены два гвардейских стрелковых корпуса – 10-й и 11-й, а позднее еще 11 стрелковых бригад.

Так, к первой половине августа 1942 года на Северном Кавказе была создана новая линия обороны – по рекам Терек и Урух. Особое внимание при этом уделялось надежному прикрытию бакинского направления и подступов к Грозному как наиболее вероятных и доступных для наступления войск противника.

 

План операции «Эдельвейс»

Когда случаются неудачи, начинают искать не только причины этих неудач, но и виновных. И, как правило, таковыми оказываются не те, по чьей вине случились беды, а те, на кого можно свалить эти неудачи. Фюрер просто бесновался от негодования. Начальник генерального штаба генерал-полковник Цейтцлер так пишет об этой манере Гитлера сваливать вину на других:

«Это был обычный метод Гитлера. Совершая ошибку, он сваливал свою вину на другого, снимал его с должности и на его место назначал нового человека. Он никогда не делал правильных выводов из своих неудач, иначе он мог бы если не исправить ошибки, допущенные в прошлом, то по крайней мере уменьшить влияние их на события в будущем».

Так было и после катастрофы под Москвой. 19 декабря 1941 года Гитлер вызвал главнокомандующего сухопутными войсками генерал-фельдмаршала Браухича и устроил ему двухчасовую головомойку. Через два часа Браухич вышел из кабинета Гитлера уже не командующим сухопутными войсками, а генерал-фельдмаршалом в отставке. Гитлер считал катастрофу под Москвой чуть ли не личным оскорблением. Он говорил Геббельсу об этом следующее (Геббельс записал эти слова в своем дневнике):

«Если бы Браухич сделал то, что от него требовали и что он обязан был в действительности делать, наше положение на Востоке оказалось бы совсем иным. Фюрер не имел ни малейшего намерения наступать на Москву. Он хотел захватить Кавказ и тем самым поразить советскую систему в ее самом уязвимом месте. Но Браухич и его генеральный штаб считали это неверным. Браухич все время требовал наступления на Москву. Он хотел успехов ради престижа вместо настоящих успехов».

И действительно, когда еще принималось окончательное решение о нападении на Советский Союз, шел спор, куда именно нанести главный удар. Часть крупных военных, участвовавших тогда в разработке плана, была за то, чтобы нанести удар на Москву и Ленинград, это, считали они, приведет Советскую страну к краху и падению. Победа во многих войнах так и выглядела: разгром вооруженных сил и взятие столицы государства.

Гитлер и другая группа генералов считали: необходимо направить удар на юг, лишить Советский Союз основных промышленных центров. Еще в дни разработки плана «Барбаросса» Гитлер говорил:

«Цель операции должна состоять в уничтожении русских вооруженных сил, в захвате важнейших экономических центров и разрушении остальных промышленных районов, прежде всего в районе Екатеринбурга (Свердловска. – В. К.); кроме того, необходимо овладеть районом Баку».

Таким образом, Гитлер с самого начала был сторонником южного варианта. Он считал, что советские вооруженные силы надо подорвать прежде всего экономически, лишить их энергетических ресурсов, и тогда даже то, что не будет уничтожено, без горючего остановится само собой.

Главнокомандующий сухопутными войсками Браухич и начальник генерального штаба Гальдер были сторонниками нанесения удара на Москву. Поэтому после нападения Германии на Советский Союз, несмотря на то что войска действовали на широком фронте, главный удар, главный нажим, главная концентрация войск все же были в северной части, то есть направлены на Москву.

Но уже в августе, когда стало ясно (ясно прежде всего самому Гитлеру), что молниеносная война не состоится, фюрер, чувствуя, что дело добром не кончится, стал нервничать и пытался осуществить все-таки свой вариант, то есть удар на юг, в направлении Кавказа. 21 августа 1941 года была издана специальная директива, в которой говорилось:

«Соображения Главнокомандования сухопутных войск относительно дальнейшего ведения операций на востоке от 18 августа не согласуются с моими планами. Приказываю:

1. Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получения нефти с Кавказа; на севере – окружение Ленинграда и соединение с финнами…»

Я не берусь оценивать, какой из вариантов был целесообразнее с военной точки зрения, тем более что сейчас военной наукой уже доказано, что и тот и другой не имели бы успеха, потому что в целом вся стратегия гитлеровского генерального штаба носила авантюристический характер и не могла принести победы.

Но попытаемся, не касаясь всего огромного механизма войны, больших и малых рычагов, с помощью которых управляют этим механизмом, а просто чисто логически порассуждать над замыслом Гитлера, отказавшись от бранной клички «ефрейтор», которой его окрестили в годы войны. Гитлер к сороковым годам имел большой опыт создания вооруженных сил, военной промышленности и руководства крупными военными операциями, достаточно напомнить захват Польши, Франции и других государств Европы. Если вспомнить все это, то покажется не таким уж легкомысленным (а порой именно так его истолковывают) намерение Гитлера захватить источники нефти и лишить горючего всю военную технику Красной Армии.

В этой войне при ведении боевых действий мотор стал решающим средством. Он присутствовал всюду: на земле – в танках, автомобилях; в воздухе – в самолетах; на воде – на кораблях и подлодках. Без горючего вся эта техника, конечно, встала бы. Основные источники нефти в те годы у нас находились на Кавказе, здесь наша страна добывала 86 процентов ее. Многие нынешние известные месторождения Сибири и Поволжья в те годы еще не были достаточно разведаны, не говоря уж об освоении.

Так вот, если на минуту представить себе такой вариант (пусть это не покажется кощунственным; ведь в 1939 году, например, могло показаться кощунством предположение, что немцы выйдут к Волге), если бы гитлеровцам действительно удалось захватить наши источники нефти на Кавказе – что произошло бы дальше?

Гитлер, видя героизм и мужество советских воинов, в глубине души уже боялся их и понимал: если так пойдет и дальше, то силу сопротивления советских людей не одолеть. Вот почему в беседах со своим окружением он говорил – зачем вступать в бой с советскими танкистами, с советскими летчиками, так геройски сражающимися? Когда у них не будет горючего, то и танки и самолеты можно будет собирать, как пустые консервные банки! Ну а те, кто на них воевал, без горючего останутся просто беспомощными.

В общем, Гитлер решил сам взяться за дело. Он теперь уже просто не доверял своим генералам, о чем говорил открыто. После краха наступления на Москву разгневанный фюрер кроме Браухича снял с высоких командных должностей командующего группой армий «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока, Гудериана, Вейхса, Лееба – всего 35 высокопоставленных военачальников.

Фюрер издал приказ, что отныне он берет на себя командование сухопутными войсками. 1 июня 1942 года Гитлер прибыл в штаб группы армий «Юг», который располагался в Полтаве. С этого дня он решил лично руководить всеми операциями на Восточном фронте и особенно здесь, на юге, то есть добиться осуществления своей заветной цели – захватить источники нефти на Кавказе.

О том, какое большое значение фюрер придавал предстоящим операциям, свидетельствует хотя бы эта фраза, сказанная им на совещании:

«Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен покончить с этой войной».

Во второй половине июля 1942 года немецкие войска заняли город Ростов и вышли к Дону. К этому времени уже была разработана новая операция под кодовым названием «Эдельвейс», в основу которой легли личные указания Гитлера. Он подписал ее 23 июля 1942 года. Согласно этой директиве ближайшей задачей группы армий «А» было: окружение и уничтожение советских войск, ушедших за реку Дон, после чего группа армий «А» создает мощный кулак из танковых, моторизованных соединений, которым наносит удар в направлении Грозного и Баку.

Группа армий «Б» должна нанести удар в направлении на Сталинград, чтобы обеспечить фланг и безопасные действия группы армий «А», овладеть пространством между Доном и Волгой и прекратить перевозки по Волге, а после овладения Сталинградом наступать вдоль Волги.

Против такого решения высказался начальник генерального штаба Гальдер. Он сказал Гитлеру, что не считает в настоящее время возможным имеющимися силами выполнить обе эти задачи, и советовал сконцентрировать все силы сначала для удара на Сталинград. Новая попытка оттянуть захват нефтяных источников взбесила Гитлера, и он если и не снял Гальдера с поста начальника генерального штаба немедленно, то, во всяком случае, почти отстранил его от дел и долгое время с ним не общался.

Несколько позднее, 24 сентября, Гитлер все же снял Гальдера официально с этой должности и назначил на его место генерал-полковника Цейтцлера.

Вот теперь, учитывая те задачи, которые поставил перед своими армиями Гитлер, и те контрмеры, которые необходимо было принимать советскому командованию, вспомним, что назначение Ивана Ефимовича Петрова командующим 44-й армией состоялось в июле, когда не только стали известны эти планы германского командования, но когда гитлеровцы приступили уже к их осуществлению.

Слава генерала – мастера обороны в то время за И. Е. Петровым утвердилась уже прочно, он это доказал в Одессе и Севастополе, а поэтому, мне кажется, совсем не случайным было его назначение командующим именно 44-й армией, которой в составе Северной группы войск придется стоять на пути гитлеровцев, наносящих свой удар в направлении нефтеносных районов Кавказа.

Думаю, что даже и без карты многие представят себе этот театр военных действий, потому что не раз, наверное, ездили отдыхать на Кавказ. Ну, город Ростов, которым в конце июля овладели немцы, всем хорошо известен. Он стоит на реке Дон. Вот как раз сюда, на рубеж этой реки, вышли в конце июля гитлеровские армии и даже захватили несколько плацдармов на противоположном берегу Дона.

От Ростова Гитлер планировал нанести три удара – один на Баку, другой через перевалы в Закавказье, третий вдоль железной дороги, по которой от Ростова вы едете к известным курортным местам на побережье Черного моря – к Туапсе, Сочи, Гагре, Сухуми, Батуми. Да простят меня военные за подобный способ ориентирования, но книгу ведь будут читать и штатские и, надеюсь, юноши, еще не служившие в армии. Им сейчас очень трудно представить, что на склонах Главного Кавказского хребта, обращенных к Черному морю, находились гитлеровцы и в бинокли разглядывали санатории и пляжи, но что поделаешь – так было.

Для осуществления операции «Эдельвейс» гитлеровское командование создало такую группировку: удар непосредственно по Кавказу наносят группа армий «А» под командованием генерал-фельдмаршала Вильгельма Листа, 1-я танковая армия (командующий генерал-полковник Эвальд фон Клейст), 4-я танковая армия (командующий генерал-полковник Гот), 17-я армия (командующий генерал-полковник Рихард Руофф), 3-я румынская армия (командующий генерал Петре Думитреску).

Всего в группе армий «А» было 40 дивизий: 18 пехотных, 3 танковых, 4 моторизованных, 6 горнострелковых, 3 легкопехотных, 4 кавалерийских и 2 охранных. Все соединения были хорошо укомплектованы и вооружены, располагали полным комплексом автомобилей, тягачей и бронетранспортеров.

Гитлеровское командование намеревалось наступать не только по открытым просторам, но нанести несколько ударов через перевалы Главного Кавказского хребта. Для этого в группу армий «А» был включен один из самых любимых Гитлером корпусов – высоко подготовленный профессионально 49-й горнострелковый корпус генерала горных войск Рудольфа Конрада. В него входили 4 лучших альпийских дивизии: 1-я и 4-я горнострелковые, 97-я и 101-я горноегерские.

1-й горнострелковой дивизией командовал генерал-лейтенант Губерт Ланц. Эту дивизию называли «Эдельвейс». Сам Ланц был опытный альпинист, он прошел по многим горам: Альпам, Кавказу и Гималаям.

Еще до начала войны альпийцы дивизии «Эдельвейс» были любимчиками не только армии, но и правительства. Они постоянно жили и тренировались в горах Швейцарии, во Французских Альпах. Их называли ласково снежными барсами. Фотографии «снежных барсов» печатали на обложках журналов. Вот перед этими действительно очень хорошо подготовленными и оснащенными специально созданным для них горным вооружением и снаряжением альпинистами была поставлена задача – захватить перевалы и затем спуститься с гор на побережье Черного моря, в ту самую курортную зону, о которой я говорил, и содействовать наступлению войск, продвигающихся вдоль берега со стороны Новороссийска, Таманского полуострова.

Взяв на себя командование сухопутными войсками и руководство этой решающей операцией, Гитлер строил и начал осуществлять далеко идущие планы, которые не ограничивались захватом Грозного и Баку. Об этом свидетельствует переброска и сосредоточение в тылу группы армий «А» особого корпуса «Ф». Этот корпус получил такой условный шифр по имени своего командира – генерала Гельмута Фельми. Это действительно был особый корпус и по составу, и по подготовке, и по своим задачам. Особенность его заключалась в том, что он предназначался для введения в бой только после того, как группа армий «А» овладеет Тбилиси. Корпус «Ф» должен был начать наступление на Иран, Ирак, выйти к Персидскому заливу и в Индию.

Если учесть, что на советско-турецкой границе к тому времени стояли уже в полной боевой готовности 26 турецких дивизий, а в Африке наступали гитлеровские войска под командованием Роммеля и находились уже недалеко от Александрии, то тот замысел не выглядит очень уж фантастическим.

Корпус «Ф» был укомплектован исходя из специфики предстоящей задачи. Он не нуждался ни в какой поддержке и усилении. Все у него было свое. Свои высокоподвижные моторизованные батальоны, в каждом из которых насчитывалось до тысячи солдат и офицеров. Причем первый и второй батальоны были укомплектованы опытными, отборными солдатами и офицерами вермахта, а третий полностью состоял из арабов – иракцев, сирийцев, ливийцев и других.

Каждый батальон по своим боевым возможностям был не меньше полевого пехотного полка. Кроме того, был отдельный танковый батальон – из 25 танков, авиационный отряд из 25 самолетов. И все необходимые специальные подразделения. Были свои артиллерия, зенитные средства, автотранспорт. Ну и все необходимые тыловые подразделения: хлебопекарня, санитарная часть, различные мастерские.

Кроме того, корпус «Ф» имел при себе достаточное количество вооружения для того, чтобы оснастить новую дивизию добровольцев и перебежчиков, которых командование надеялось встретить на своем пути.

Корпусу было приказано двигаться в тылу группы армий «А», и в зависимости от того, где быстрее обозначится успех наступления в сторону Баку, он должен был немедленно использовать этот успех, выйти на свое направление и вступить в Иран.

Группу армий «А» с воздуха поддерживал и обеспечивал 4-й воздушный флот, которым командовал генерал Рихтгофен, «первый ас Германии», как его называли. Гитлер привлек его к этой операции как одного из своих любимых, доверенных авиационных генералов.

В этой воздушной армаде, которая насчитывала более тысячи современных новых самолетов, находились лучшие немецкие летчики. Учитывая близость аэродромов к полям боев, к местам сражений, Рихтгофен мог очень быстро осуществить маневр своими соединениями и благодаря большой численности самолетов захватить господство в воздухе.

Для того чтобы группа армий «А» выполнила свои задачи наверняка, не опасаясь контрударов советских войск, ее с левого фланга обеспечивала группа армий «Б» под командованием фон Бока (с ноября 1942 года сформирована группа армий «Дон» под командованием генерал-фельдмаршала фон Манштейна, для деблокирования 6-й армии фон Паулюса).

Справа немецкие войска считали себя в безопасности – там высился Главный Кавказский хребет.

 

Некоторые предварительные разъяснения и размышления

Поскольку Иван Ефимович Петров вступает в сферу боевых действий более крупных масштабов, мне кажется необходимым ввести читателя в курс некоторых стратегических обстоятельств, влиявших на операции, в которых участвовал Петров и вносил свою лепту в ход событий тех дней.

Планы германского верховного командования продуманы, решения приняты, приказ о проведении операции «Эдельвейс» написан, войска сосредоточены согласно намеченным замыслам.

Гитлер не только встал во главе сухопутных войск как главнокомандующий, но и прибыл в свою ставку в Виннице, поближе к театру военных действий, где должна решиться судьба не только войны, но и всех его грандиозных, как он считал, проектов покорения Востока и Запада! Фюрер уверен в успехе, планы его не только грандиозны, но и обеспечены необходимыми силами для их осуществления. Он покажет своим генералам и маршалам, как надо воевать! И не только им, а всему миру! Потому что весь мир будет знать – это он, фюрер, сам задумал и осуществил эту грандиознейшую в истории войн операцию и одержал решающую победу!

Тетива натянута, остается только пустить всесокрушающую стрелу! И даже не стрелу, а гарпун! И даже не гарпун, а таран, который никому не под силу остановить!

Но прежде чем рассказать, как ударил этот таран, посмотрим, что происходило на нашей стороне. Как наше командование понимало и оценивало обстановку? Как готовилось отражать этот мощный и решительный удар в сторону Кавказа?

Разумеется, Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин не выпустил из виду бои на Дону и приближение гитлеровских войск к Северному Кавказу. Но он не придавал этому направлению того значения, какое оно приобретало в связи с планами Гитлера. Бои на Южном фронте, которые шли и могли развернуться – в перспективе – летом 1942 года, оценивались Сталиным (а его мнение в Ставке было решающим), как бои на всех других, неглавных направлениях. Направлением вероятного главного удара гитлеровской армии Сталин считал удар на Москву.

Тут, наверное, мне уже пора подкрепить сказанное надежными, неопровержимыми документами, а не ограничиваться только своими рассуждениями. Вот мнение маршала А. А. Гречко:

«Ставка при определении замысла врага на лето 1942 года считала, что основные события летом развернутся вокруг Москвы, что именно на этом направлении противник будет наносить главный удар».

Допустим, в те дни А. А. Гречко не знал общей обстановки, он не был еще маршалом, командовал армией, хотя следует заметить, что писал свои воспоминания А. А. Гречко уже будучи маршалом и министром обороны и конечно же располагал документами в полном объеме.

Но все же допустим… Тогда я приведу свидетельство человека, который почти ежедневно встречался со Сталиным.

Вот что пишет генерал С. М. Штеменко:

«Должен сказать, что советское стратегическое руководство во главе с И. В. Сталиным было убеждено, что рано или.поздно враг снова обрушит удар на Москву. Это убеждение Верховного Главнокомандующего основывалось не только на опасности, угрожавшей с ржевского выступа. Поступили данные из-за рубежа о том, что гитлеровское командование пока и не отказалось от своего замысла захватить нашу столицу. И. В. Сталин допускал различные варианты действий противника, но полагал, что во всех случаях целью операции вермахта и общим направлением его наступления будет Москва. Другие члены Ставки, Генеральный штаб и большинство командующих фронтами разделяли это мнение.

Исходя из этого, считалось, что судьба летней кампании 1942 года, от которой зависел последующий ход войны, будет решаться под Москвой. Следовательно, центральное – московское – направление станет главным, а другие стратегические направления будут на этом этапе войны играть второстепенную роль.

Как выяснилось впоследствии, прогноз Ставки и Генштаба был ошибочным. Гитлеровское командование поставило своим вооруженным силам задачу: на центральном участке фронта – сохранить положение, на севере – взять Ленинград и установить связь на суше с финнами, а на южном фланге фронта – прорваться на Кавказ».

Ну и, наконец, мнение по этому поводу маршала Г. К. Жукова:

«И. В. Сталин опасался больше всего за московское направление. Ставка и Генштаб пришли к выводу, что наиболее опасными направлениями следует считать орловско-тульское и курско-воронежское с возможным ударом противника на Москву – обходом столицы с юго-запада. Вот почему было принято решение для защиты Москвы с этой стороны сосредоточить к концу весны значительную часть резервов Ставки в районе Брянского фронта».

Далее Жуков перечисляет еще многие силы, стянутые поближе к Москве.

В приказе Гитлера о проведении операции «Эдельвейс» было сказано:

«В первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет».

Гитлер хотел одним мощным ударом на Кавказе завершить разгром Советской страны и продолжить агрессивные действия на Востоке – в Иране, Ираке, Индии – и Африке. А Ставка ждала его удара под Москвой. Этот просчет произошел не из-за отсутствия сведений о намерениях противника. Сведения были, и очень достоверные. Наша разведка выявила сосредоточение войск для нанесения ударов на Кавказ. Вот тому подтверждение из воспоминаний маршала А. А. Гречко:

«В середине марта 1942 года наши разведывательные органы докладывали, что стратегическое построение группы армий „Юг“ вскрывает намерения противника перенести центр тяжести в войне 1942 года на сталинградское и северокавказское направления».

Не только военные разведчики располагали такими сведениями. Вот свидетельство чекистов о том же:

«…в марте 1942 года в Государственный Комитет Обороны были представлены сведения, что летом 1942 года фашистское командование предпримет крупное наступление на Сталинград и Северный Кавказ. Указывались армейские группировки врага, которые должны были участвовать в наступательных операциях на юге».

Если бы просчет ограничивался просто спорами и дискуссиями на эту тему, то беда была бы невелика. Но просчет этот вел к такому распределению советских вооруженных сил, которое не соответствовало создавшейся обстановке. Маршал А. А. Гречко прямо подтверждает эту беду:

«Однако, несмотря на эти и другие доклады наших разведывательных органов, что центр тяжести весеннего наступления противника будет на юге, на этот участок фронта достаточных резервов направлено не было».

В «Истории второй мировой войны» приводится распределение сил по фронтам, которое очень наглядно показывает, к чему привел просчет Ставки.

Не принято в художественных произведениях приводить таблицы и схемы, но поскольку моя повесть не только художественная, но и документальная, рискну предложить читателям хотя бы неполную, упрощенную таблицу, потому что из нее без долгих объяснений наглядно видна суть того, о чем я хочу сказать.

Итак, в таблице цифры показывают проценты к общей численности сил и средств действующей армии того времени, распределенной на 1 июля 1942 года по стратегическим направлениям.

Направления (участки) советско-германского фронта и действующие на них войска Общевойсковые армии Дивизии (расчетные) Орудия и минометы Танки Боевые самолеты Личный состав Северный участок (Карельский фронт) 7,3 5,3 5,4 2,5 9,3 5,4 Северо-западное направление (Ленинградский, Волховский, Сев.-Зап. фронты) 27,3 29,7 27,6 16,0 14,2 23,8 Западное направление (Калининский, Западный фронты) 32,7 31,3 31,6 40,3 32,7 33,2 Юго-Западное направление (Брянский, Юго-Зап., Южный фронты) 25,4 28,3 29,6 38,3 29,2 31,1 Кавказский участок (Сев.-Кавк. фронт, 44-я армия Закавказского фронта) 7,3 5,4 5,8 2,9 14,6 6,5

Если учесть, что Калининский, Брянский фронты Западного направления находились в непосредственной близости от Москвы, то силы этих фронтов фактически объединялись в защите подступов к столице, и если их сложить, то получится, что под Москвой было около половины всей нашей армии. А на Кавказе всего 5,4 процента всех наших дивизий, а танков, этой решающей ударной силы в современной войне, всего 2,9 процента!

Попробуем понять, что же заставило Ставку держать большие силы под Москвой. Мне кажется, это объясняется кроме стратегических и чисто психологическими причинами. В Ставке все испытали колоссальное потрясение, когда враг за короткое время прошел почти половину европейской части страны и кинулся на Москву! И мне думается, весной 1942 года, когда бои еще гремели недалеко от столицы, Ставка опасалась отпускать войска из-под Москвы, отдавать на юг резервы, потому что все еще ждала, что враг, находясь так близко, вновь пойдет на Москву. А что касается разведывательных данных об опасности на юге, то не раз приходилось убеждаться в их неточности, преувеличенности, а порой и ложности. Не дезинформация ли это со стороны противника с затеей на юге, рассчитанная на то, чтобы оттянуть советские войска от Москвы туда? Юг далеко, а лязг гитлеровских танков слышен вот здесь, под Москвой!

В общем, как бы там ни было, а в 1942 году врагу удалось осуществить подготовку и нанести удар гигантской силы по Кавказу. Просчет, о котором шла речь, обернулся для войск, оборонявших подступы к Кавказу, огромными трудностями и людскими потерями. Какими же героями надо было быть нашим солдатам и офицерам и какие невероятные трудности пришлось преодолеть командованию на Кавказе, чтобы выстоять при таком потрясающем несоответствии в соотношении сил!

Кто же противостоял гитлеровским армиям на юге с нашей советской стороны? Первые три дня боев, с 25 по 28 июля, – армии Южного фронта под командованием генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского и Северо-Кавказского фронта под командованием маршала С. М. Буденного. А 28 июля все армии на этом направлении вошли в состав Северо-Кавказского фронта.

Ширина обороны этого фронта от нижнего течения Дона и далее на юг по побережью Азовского и Черного морей была около тысячи километров. Правый фланг этого фронта держала 51-я армия (та самая, которая неудачно оборонялась на Перекопе, а затем в Крыму). После изнурительных боев армия не имела в своем составе ни одного танка, не хватало артиллерии и боеприпасов. Командовал армией генерал-майор Т. К. Коломиец. Генерал Коломиец знаком читателям как командир 25-й Чапаевской дивизии, а позже командир сектора обороны Севастополя. Его назначение на должность командира свидетельствует о том, как высоко ценились командиры, прошедшие севастопольскую школу.

В этот же фронт вошли армии: 12-я (командующий генерал-майор А. А. Гречко), 18-я (командующий генерал-лейтенант Ф. В. Камков), 37-я (командующий генерал-майор П. М. Козлов), 56-я (командующий генерал-майор А. И. Рыжов). В тыл для переформирования были отведены 9-я армия (командующий генерал-майор Ф. А. Пархоменко) и 24-я (командующий генерал-майор В. Н. Марцинкевич): обе были совершенно обессилены в боях за Ростов.

Вроде бы армий немало, но в каком состоянии они находились! Для краткости и убедительности приведу цитату из воспоминаний маршала А. А. Гречко:

«К началу боевых действий численное превосходство в силах было на стороне противника. Войско Южного фронта к 25 июля (день начала наступления по осуществлению плана „Эдельвейс“ – В. К.) располагали лишь 17 танками. Артиллерийское усиление войск Южного фронта было очень слабое. Числившиеся в его составе 17 артиллерийских полков не могли быть эффективно использованы из-за крайне недостаточного количества боеприпасов. Кроме того, из-за ограниченного количества переправ артиллерийские части при отходе на левый берег Дона оторвались от своих войск, а в 37-й армии артиллерийские полки потеряли всю материальную часть в боях при отходе за Дон».

Чего можно ожидать при таком соотношении сил? Резервов на казанском направлении у Ставки не было. Кроме того, были еще и объективные трудности, не зависевшие от Ставки. Генерал С. М. Штеменко уже в конце жизни, еще раз вспоминая эти критические для нас месяцы, писал:

«Нужно сказать, что союзники обещали Советскому правительству открыть в 1942 году второй фронт… Однако чем дальше, тем становилось виднее, что никакого второго фронта пока не будет. Следовательно, Советской стране опять приходилось думать о единоборстве с фашистской Германией. Такое положение меняло дело. Стала видна решающая роль наших резервов, которые были израсходованы в зимних операциях. Предстояло подготовить новые общевойсковые, танковые, авиационные соединения и армии. Для этого предпринимались большие организационные усилия».

От себя напомню для полноты картины: для вооружения этих резервов нужны были танки, пушки, автоматы, боеприпасы и другое снаряжение, а западные наши области с их развитой промышленностью были уже оккупированы врагом. Предприятия, которые удалось эвакуировать, находились еще в пути, в эшелонах или только разворачивались на новых местах. Стратегические запасы вооружения и продовольствия в большинстве находились тоже в западных районах, ведь в случае войны наши военачальники намеревались бить врага на его территории. Эти запасы в спешке быстротечных боев были частично розданы воинским частям, партизанам или уничтожены, но многое досталось и противнику.

Генерал Штеменко сказал, что союзники не выполняли принятые на себя обязательства. Теперь стали известны документы, уличающие наших союзников в том, что они вели нечестную, двойную, а на простом языке это называется предательскую, политику по отношению к нашей стране. Приведу очень короткое тому подтверждение.

Америка и Англия в этот очень критический момент в войне думали о своих корыстных целях. Они уже не были уверены в нашей победе. Президент Рузвельт, посылая в Москву своего представителя Уилки, откровенно сказал:

«Может случиться так, что вы попадете в Каир как раз в момент его падения, а в России, вы тоже можете оказаться в момент ее крушения».

Рузвельт имел в виду возможное овладение Роммелём Каиром, а в Советской стране – возможное овладение гитлеровскими войсками районом Баку.

В августе 1942 года, в период напряженнейших боев в предгорьях Кавказа, в Москву прилетел Черчилль. Он пишет в воспоминаниях об этих днях:

«Я размышлял о моей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы. Что должен был я сказать им теперь? Генерал Уэйвелл, у которого были литературные способности, суммировал все это в стихотворении, которое он показал мне накануне вечером. В нем было несколько четверостиший, и последняя строка каждого из них звучала: „Не будет второго фронта в 1942 году“. Это было все равно что везти большой кусок льда на Северный полюс».

Как же не только оскорбительно, но и издевательски выглядят стишки Уэйвелла, о которых пишет в своем дневнике Черчилль! А он ведь не какой-нибудь простой шутник, он генерал, отлично понимающий и ситуацию и положение Советского Союза, по поводу которого он так зло шутит.

Союзники не выполняли обещаний, которые подписали в соответствующих договорах.

Именно в те августовские дни, когда бои начинались на последнем рубеже на пути к Баку – на рубеже реки Терек, где оборонялся генерал Петров со своей 44-й армией, – в Москве шли переговоры, и союзники прямо заявили, что второй фронт в 1942 году открыт не будет.

А 30 сентября 1942 года, в самые напряженные дни боев на Кавказе, Черчилль писал Сталину о своем желании будто бы оказать помощь, но на самом деле строя далеко идущие планы. В этом строго секретном личном послании сообщалась информация:

«Немцы уже назначили адмирала, которому будут поручены военно-морские операции на Каспийском море. Они избрали Махачкалу в качестве своей главной военно-морской базы. Около 20 судов, включая итальянские подводные лодки, итальянские торпедные катера и тральщики, должны быть доставлены по железной дороге из Мариуполя на Каспий, как только будет открыта линия. Ввиду замерзания Азовского моря подводные лодки будут погружены до окончания строительства железнодорожной линии».

Вот так, стремясь напугать Сталина, уверить его, что уже все решено с достижением Каспийского моря гитлеровцами, Черчилль дальше продолжает:

«Мне кажется, что тем большее значение приобретает план, о котором я говорил Вам, усиления нами с американской помощью Ваших военно-воздушных сил на каспийском и кавказском театрах двадцатью британскими и американскими эскадрильями».

Так англичане лелеяли давнюю мечту – под шум идущей войны прибрать к рукам кавказские источники нефти.

Желание оккупировать Кавказ не только мечта – был разработан специальный план под кодовым названием «Вельвет». Согласно этому плану 10-я английская армия предназначалась для вторжения на Кавказ.

По стечении обстоятельств Петров оказался в эпицентре этого клубка военных, политических, дипломатических и просто житейских событий.

 

В 44-й армии

Общий замысел защиты Кавказа командующего фронтом И. В. Тюленева сводился к следующему. 44-й армии под командованием генерала И. Е. Петрова создать глубоко эшелонированную оборону на подступах к Грозному и Баку с севера и северо-запада и во взаимодействии с Каспийской военной флотилией не допустить форсирования противником Терека на участках от устья до Червленной. Армейской группе генерала В. Н. Курдюмова в составе четырех стрелковых дивизий и 11-го гвардейского стрелкового корпуса занять оборону по рекам Терек, Урух. Особое внимание обращалось на прикрытие подступов к Грозному, Орджоникидзе, Военно-Грузинской и Военно-Осетинской дорогам. На 46-ю армию возлагалась оборона перевалов через западную часть Главного Кавказского хребта и Черноморского побережья, а также прикрытие границы с Турцией. 45-я армия и 15-й кавалерийский корпус должны были пресечь попытки нарушения государственной границы со стороны Турции.

Оторванность войск, защищавших Грозный и Баку, от штаба фронта, который находился в Тбилиси, вынуждала создать – для более оперативного управления этими войсками – свой штаб руководства, что и было сделано. 8 августа по приказу Ставки была создана Северная группа войск Закавказского фронта в составе 44-й и 9-й армий 11-го стрелкового корпуса (позже была включена и 37-я армия). Командующим Северной группой был назначен генерал-лейтенант И. И. Масленников.

К этому времени группа армий «А» оттеснила советские части к предгорьям Главного Кавказского хребта и реке Терек. Гитлеровское командование уже торжествовало победу. Генерал-фельдмаршал Лист сообщил Гитлеру приятную весть:

«Командование группы армий придерживается того мнения, что и это сопротивление можно сломить при сильном натиске. Также и сильные части противника в излучине Терека могут оказать только временное сопротивление массированному наступлению немецких соединений… Кажется, что противник по всему фронту выставил на передовой линии все имеющиеся в своем распоряжении силы и что после прорыва этой линии сопротивление противника будет сломлено».

Нетрудно представить радость, охватившую Гитлера: совсем немного километров осталось до желанной бакинской нефти! А дальше – паралич Красной Армии из-за отсутствия горючего, немецкая же армия с полной заправкой всех моторов ринется по намеченным им, Гитлером, путям в Иран, Ирак, Индию! Да, он доказал своим спесивым генералам, что умеет воевать лучше их и понимает в стратегии глубже их.

Из Африки к нему тоже приходили радующие вести – Роммель в конце июня захватил Тобрук. Комендант крепости британский генерал Клоппер с 33 тысячами солдат и офицеров, несмотря на огромные запасы боеприпасов и продовольствия, сдался в плен. Трофеи захвачены настолько большие, что их хватит на несколько месяцев для армии Роммеля, а это значит, что она скоро сможет двинуться сюда, навстречу войскам, завершающим захват Кавказа.

Произведя необходимую перегруппировку войск, командование группы армий «А» 23 августа приступило к осуществлению плана по завершению захвата Кавказа. Для чего в этот день две танковые и две пехотные дивизии из 1-й танковой армии Клейста ринулись на Моздок. Но здесь их встретили высланные от Северной группы войск отряд майора Корнеева, курсанты Ростовского артиллерийского училища и части 26-й запасной стрелковой бригады. Они три дня вели тяжелейшие бои с многократно превосходящим их противником. Бойцы бились героически, но силы были неравные. Противник овладел Моздоком.

С выходом гитлеровских частей на рубеж рек Терек и Урух в бой вступают части, оборонявшиеся на этом рубеже, в том числе и 44-я армия под командованием И. Е. Петрова.

В первой книге читатели познакомились со многими человеческими и полководческими качествами генерала Петрова. Повторять и просто прибавлять какие-то новые эпизоды, подтверждающие эти же качества, наверное, нет смысла. Хотя, несомненно, одна из особенностей боевых операций заключается в том, что они не бывают похожи друг на друга. В каждой операции все складывается по-разному: силы сторон, их обеспеченность, моральный дух, характер местности, погода и десятки других факторов – все это заставляет полководца каждый раз по-иному оценивать, взвешивать, прикидывать возможности войск в новой обстановке и принимать соответственно новое, оригинальное, непохожее на все предыдущие решение.

Вот с этих позиций давайте посмотрим хотя бы бегло, что было в распоряжении Петрова для выполнения полученного приказа командующего фронтом, в каких условиях находились части 44-й армии и какое решение, исходя из всего этого, принял в данной операции генерал Петров.

Прежде всего Петров конечно же, как это делает каждый военачальник, всесторонне продумал задачу, поставленную перед армией. Что ему приказано сделать и как это осуществить? Ему приказывалось оборонять участок фронта по реке Терек до берега Каспийского моря и не допустить прорыва гитлеровцев к Грозному и Баку. Как лучше осуществить этот приказ? Построить прочную оборону, это понятно само собой и не требует никаких пояснений. Но как построить оборону, чтобы она была сильной и непреодолимой для противника? Вот тут же начинают проявлять умение, опыт и талант командующие каждый будет строить ее по-своему. Но кроме личных качеств командующего есть еще два условия, не зависящих от него и необходимых для создания прочной обороны. Первое – это рабочие руки и инженерная техника и второе – время, которым располагает военачальник для создания обороны.

До прибытия Петрова в 44-ю армию ее войска уже занимались строительством траншей и полевых укреплений; кроме того, местные партийные и советские организации мобилизовали население для помощи в создании оборонительных рубежей.

Для построения устойчивой обороны большие значение имеет характер местности, она или помогает обороняющемуся, затрудняя продвижение противника, или создает дополнительные трудности. В данном случае местность способствовала выполнению оборонительной задачи. Река Терек неглубокая, но быстрая, с большим количеством камней в русле, берег, который занимали части 44-й армии и армии соседей слева, каменистый, русло реки неудобно для применения со стороны наступающих техники, особенно танков.

Можно усилить оборону еще за счет высокого морального духа обороняющихся. Петров по опыту боев в Одессе и Севастополе хорошо знал, какой это могучий фактор. Но там Петров имел в подчинении войска в большинстве своем кадровые, получившие необходимые знания и навыки еще до войны. А что представляли собой войска 44-й армии? Две дивизии были азербайджанские, одна армянская и одна грузинская, эти соединения были вновь сформированы, не прошли нужной подготовки. Сами по себе люди, призванные из азербайджанских и грузинских городов и сел, были конечно же надежные, но у них не было навыков пользования оружием и, что немаловажно, большинство из них не знало русского языка, а это, естественно, очень затрудняло обучение бойцов и руководство ими в бою. Времени преодолеть этот усложняющий работу недостаток у командиров и бойцов не было.

Центральный комитет Коммунистической партии Азербайджана, чтобы помочь преодолеть эту трудность, послал в войска многих коммунистов, владеющих обоими языками. Это были стойкие политработники, они могли хорошо вести разъяснительную работу, но как командиры не имели необходимой военной подготовки.

За короткое время Петров успел побывать во всех частях, ознакомиться с их состоянием, поговорить со строевыми командирами и политработниками. Он широко повел разъяснения, выдвигая на данный момент три основных задачи: за короткое время прежде всего укрепить моральное состояние войск, обучить их и строить оборону. И эта трудная и напряженная работа была развернута. Одно обстоятельство осложняло и даже снижало результаты намеченной Петровым работы. Дело в том, что тут же, непосредственно в боевых порядках, во всей полосе обороны армии, по железной дороге, по полевым дорогам и тропам, просто по полям шли бесконечные вереницы людей, машин и повозок. Это уезжали учреждения, эвакуировалась техника заводов и фабрик, отходили остатки частей, разбитых на предыдущих рубежах, шли люди, покинувшие города, оккупированные противником. Они были усталые, измученные, обожженные солнцем, вид их был страшен. Все это плохо действовало на моральное состояние бойцов 44-й армии, тем более не имевших еще армейской закалки.

Вот картина, написанная в те дни с натуры писателем Виталием Закруткиным:

«Беспощадно жжет августовское солнце. Скрипят на пыльных дорогах обозные телеги. На телегах – раненые, окруженные патронными ящиками, сизыми от пыли шинелями, катушками проводов. Под глазами у них темнеют синие тени, бескровные лица кажутся восковыми. Над обозом вьются тучи мух. Девушки с растрепанными волосами, в пропитанных потом гимнастерках, неустанно машут кленовыми ветками, отгоняя от раненых назойливых мух, а головы мертвых накрывают кусками залитой йодом марли.

Обозы растянулись на десятки километров… медленно бредут молчаливые бойцы, поскрипывают длинные колхозные арбы, в которых едут женщины-беженки. Окутанные облаками пыли, несутся по степям конские табуны. Кони связаны поводьями – по пять, восемь, десять голов, за ними бегут тонконогие жеребята. Старые пастухи с дорожными торбами через плечо, с длинными посохами гонят стада коров и свиней, овечьи отары. Все пришло в движение, и кажется даже, что вот-вот снимутся с мест кубанские хаты, оторвутся от земли яблони и тополя, и золотые скирды соломы, и копны сена, и все это устремится вперед, вслед за людскими потоками, чтоб не осталось врагу».

Как каждый полководец, Петров оценивал силу и возможности своих войск и сравнивал их с силами противника. На первый взгляд, их нельзя было сравнивать: читатели знают, какой могучий таран противника выходил на рубеж рек Терек и Урух. Но Петров учитывал, несомненно, еще и то, что противник понес немалые потери в предыдущих боях, он хотел и имел успех и продолжал наступать, но все это далось ему не даром, много танков и солдат осталось в степях и предгорьях, по которым прошли войска Листа. Кроме того, Петров, как опытный военачальник, понимал, что даже просто, без боев пройти своим ходом 600 километров от Дона до Терека – по полям, горам, бездорожью – не так-то легко! Снабжать и обеспечивать войска на новом рубеже, имея такие растянутые коммуникации, противнику тоже будет трудно. А у войск Петрова удобный природный оборонительный рубеж, да к тому же еще оборудованный (пусть не до конца, но все же оборудованный) на переднем крае и несколькими позициями в глубине обороны. Войска пусть не очень обученные, но все же свежие, их будет поддерживать хорошо расставленная артиллерия. Все это в какой-то степени выравнивает силы наступающих и обороняющихся.

Было два фактора, в которых противник имел несомненный и пока ничем не компенсируемый на нашей стороне перевес. Во-первых, господство в воздухе было за противником, его самолеты почти непрерывно висели в воздухе и бомбили как отходящие колонны наших войск, так и войска на новом оборонительном рубеже. И во-вторых, наличие у противника большого количества танков; для борьбы с ними местность, конечно, благоприятствовала, но противотанковой артиллерии у нас было явно недостаточно.

Оценивая обстановку, генерал Петров, естественно, обратил внимание и на соседей, опыт военачальника подсказывал: всегда надо думать о своих флангах. Так вот, что касается соседей, то там оборонялись тоже в основном недавно сформированные и примерно так же обученные и оснащенные дивизии. Для того чтобы коротко и наглядно показать состояние всех этих вновь сформированных частей и уровень их обеспеченности, приведу лишь одну справку: Закавказскому фронту недоставало около 75 тысяч винтовок, 21 500 противотанковых ружей, 2900 станковых и ручных пулеметов, 700 минометов, 350 орудий. Аналогичное положение было с боеприпасами, инженерным обеспечением и средствами связи. В таком состоянии были войска к концу июля 1942 года, то есть к моменту прибытия Петрова в 44-ю армию.

Петрову предстояло командовать армией не только плохо обеспеченной, необученной. Армия была сформирована в июле 1941 года на Кавказе. Недолгое время, всего несколько недель, она была в Иране, а затем возвратилась на территорию Кавказа и проходила обучение в Азербайджане и Дагестане около трех месяцев. Первым боевым испытанием для армии было ее участие в десантной операции на Керченский полуостров в конце декабря 1941 года. В той самой десантной операции, помощи от которой ждали севастопольцы, оборонявшие в те дни Севастополь.

Как мы уже знаем, наши армии, находившиеся в то время в Крыму, потерпели тяжелое поражение, были отброшены частями Манштейна и выбиты с Крымского полуострова. Горечь этого поражения пережила и 44-я армия.

Надо признать, что и армия и обстановка достались Петрову очень и очень трудные. И отстоять нефтеносные районы Грозного и Баку было непросто, если напомнить, что гитлеровцы стремительно наступали огромными силами и прошли уже более 600 километров.

И вот здесь опять Петров проявил свое воинское чутье и находчивость, которые, на мой взгляд, стали одним из решающих факторов успеха его армии в боях на рубеже реки Терек. Петров нашел возможность усилить соединения своей армии очень оригинальным способом.

Наблюдая за отходящими остатками наших частей, Петров понимал, что они действуют деморализующе на его бойцов. Некоторые отступающие, если подойти к ним строго юридически, должны быть привлечены к ответственности за отход и получить кто что заслужил. Однако Иван Ефимович, глядя на измученных, обожженных солнцем, голодных бойцов, оценивал их по-своему. Он увидел в них прежде всего то, чего не хватало недавно сформированным национальным дивизиям. Отступающие в большинстве своем были кадровые, обученные, опытные воины. Ну случилась беда, так не по их вине – они просто не могли устоять против той силищи, которая на них обрушилась. И необеспеченность артиллерией, танками, авиацией, боеприпасами тоже не на совести этих воинов. Они же станут золотым фондом в среде молодых неопытных бойцов. А раз так, то Петров немедленно приказал развернуть в тылу своей армии походные кухни, столовые, полевые бани. И вот эти усталые, запыленные воины помылись, переоделись в чистое белье, побрились, почистились, поели досыта, отдохнули, и заиграла на их лицах вместо усталости благодарная улыбка. И пошли они вместо долгих следственных разбирательств на усиление вновь сформированных частей. А солдат с хорошим настроением, да еще с душой, благодарной за оказанное доверие и заботу, – великая сила! Все это понимал Петров. Уже и здесь, на новом участке фронта, пошла по армии добрая слава об Иване Ефимовиче, вспомнилось и то, что этот генерал 250 дней отстаивал Севастополь, а за таким генералом солдаты пойдут в огонь и в воду.

Вот какой неожиданный психологический и моральный перелом совершил генерал Петров за очень короткое время, за несколько дней до начала боев на этом рубеже. Армия из слабой, неустойчивой, благодаря влитым в нее. бойцам, прошедшим кадровую выучку, – белорусам, украинцам, русским, татарам, бойцам кавказских национальностей – превратилась в крепко сцементированную, боеспособную армию. Скрепленная еще и коммунистами, направленными ЦК, обкомами компартий Азербайджана, Грузии, Армении, эта армия стала еще более стойкой и оказалась способной не только выдержать удар врага, но, отразив его, перейти в наступление.

Разыскал я некоторых сослуживцев Петрова по 44-й армии. С одним из них мне особенно повезло: полковник в отставке Юрий Михайлович Кокорев оказался не только человеком наблюдательным, но в силу своей профессии и хорошо осведомленным и пишущим – он бывший редактор газеты 44-й армии. Вот что он рассказывал:

– О прибытии к нам в армию нового командующего я узнал от члена Военного совета бригадного комиссара Уранова. «Можешь радоваться, – немного торжественно сказал мне Владимир Иванович, – прибыл к нам командующий. Это особый человек. Генерал Петров Иван Ефимович. За плечами у него три войны. Кавалер пяти орденов. Оборонял Одессу. Оттуда сразу в Севастополь. Двести пятьдесят дней под обстрелом! По-моему, всякий, кто был в Севастополе, от солдата до генерала, – герой. А теперь вот без передышки к нам. Я думаю, что таких, как он, Ставка назначает на решающие направления. Вот и соображай, какова роль у нашей армии. Тебе надо обязательно ему представиться. Он газете поможет. Он многое подскажет. Сейчас Иван Ефимович, правда, занят, с войсками и со штабом знакомится, но я договорюсь с ним, чтобы принял тебя. Только учти, он не любит, когда к нему в рот смотрят и ждут. Приходи со своими предложениями». Вот эти предложения-то потом чуть и не испортили всего дела. Не откладывая, мы в редакции коллективно наметили главные, на наш взгляд, направления. Кажется, ничего не забыли. Пропаганда героизма, вопросы воспитания, организация партийной работы, отдельные проблемы по родам войск… С этими самыми «тезисами» я и предстал перед вновь назначенным командующим. Из-за стола поднялся плотный, среднего роста генерал с усталым лицом. Небольшие усы, выгоревшая на солнце гимнастерка. Внимательный взгляд из-за стекол пенсне. Внешность его напоминала тип старого русского интеллигента. Первое впечатление совсем не совпадало с героическим образом защитника Севастополя, который я составил себе из рассказа Уранова. Голос у командующего был глуховатый, говорил он чуть-чуть в нос, и это создавало впечатление, что он чем-то недоволен. Поинтересовавшись, много ли в редакции кадровых военнослужащих и ее участием в боевых операциях, генерал спросил: «Где сейчас размещаетесь?» Я ответил, что мы пока используем типографию «Дагестанской правды» и потому приходится работать в Махачкале. «Небось в самом центре? – задал вопрос командующий и, услышав утвердительный ответ, проворчал: – Неудачно. При первом же налете центру больше всего достанется. И вообще вам лучше всего перебраться из города в поле. Махачкала слишком мирной жизнью живет. Базар, театры, кино, по вечерам в парке танцы… Для населения это, может быть, и неплохо, но военных, которым завтра выступать в бой, такая обстановка расслабляет. Вам надо немедленно перебраться куда-нибудь рядышком с Хасавьюртом. Связь вам обеспечим». Я ответил, что для передвижения нам нужно три большегрузные автомашины: для ротации, стереотипного и наборного цехов. Командующий поморщился, кивнул и сказал: «Торговаться не будем. Один „студебеккер“ дам. На большее в ближайшее время не рассчитывайте. Подниметесь за два-три рейса, но из города выбирайтесь. Ну а теперь о работе. На что собираетесь нажимать?»

И тут я вытащил свои «тезисы» и стал читать их по порядку пункт за пунктом, после каждого поднимая глаза на Петрова. Он согласно кивал. Я уже начинал внутренне торжествовать. Значит, все правильно. Когда я кончил читать, командующий снова кивнул и, протянув руку, сказал: «Дайте-ка сюда…» Пока он, задумавшись, перечитывал наше творение, я обратил внимание на регулярно повторявшиеся кивки и вдруг понял: ведь это чисто конвульсивное подергивание головой, которое бывает после тяжелой контузии. А тем временем генерал Петров усмехнулся и, подняв глаза на меня, решительно и твердо сказал: «Есть все, и нет главного. Надо буквально в считанные дни сломать мирные настроения. У нас сегодня нет непосредственного соприкосновения с противником. Войска армии в массе своей еще не обстреляны. Правда, они в окопах, но впереди и вокруг тишина. И это создает видимость вольготного, мирного существования. А разрозненные отступающие части, которые нам приходится пропускать через свою линию обороны и задерживать их уже в тылу, порой привносят дух паники. Запомните: через пять дней, самое большое через неделю, нам придется боем встретить передовые наступающие немецкие части. Значит, надо создать предбоевой накал, помните, как у Блока: „И вечный бой! Покой нам только снится…“ А нам он и сниться не должен. На политическом языке это называется быть бдительным на каждом участке и каждую минуту». Петров встал из-за стола и, опуская на него кулак в конце каждой фразы, как бы ставя точку, заговорил горячо и темпераментно: «Газета может и должна создать среди солдат и офицеров боевую приподнятость, если хотите, определенную жажду боя… Вам виднее, как это лучше сделать, но мне кажется, что все материалы надо пронизывать именно этим тоном, и немедленно. Повторяю – речь идет о нескольких днях, а потом начнется проверка боем. И все время бить в одну точку. Терек – наш последний рубеж. Дальше отступать некуда. Народ не позволит и не простит. И учтите еще состав нашей армии. Две азербайджанские дивизии, одна армянская, одна грузинская. Я вот несколько номеров газеты бегло просмотрел, у вас все больше фотографии русских, украинцев. Не годится так. Раз основная сила армии – народы Кавказа, значит, надо их славу поднимать, отыскивать героев среди них, использовать их национальные традиции и даже предания. Вот, например, у азербайджанцев есть свой национальный герой древности – Кёр-оглы, у грузин – Адмиран, Тариэл. Поднимайте дух бойцов на примерах подвигов их предков. Это создаст у них и гордость и уверенность. А русские не обидятся. Мы все за Россию воюем. Писать надо смело и взволнованно, может быть, даже словом рядового солдата – из тех, кто уже воевал, и тех, кто встретит этот бой впервые. Чтобы шло это слово от души, говорило о самом дорогом – о жизни, светлой любви к отчизне и сокрушающей ненависти к поработителям. Это должно быть слово перед боем. Слово призыва: стих, рассказ о подвиге и совет бывалого, очерк и отчет о партийном собрании. И в первую очередь привлечь к участию опытных разведчиков, истребителей танков, артиллеристов и минеров. Не забыть письма из тыла. Письма родителей и родных. Пусть они звучат как наказ родины. И все это в течение самых ближайших дней, начиная буквально с завтра… Итак, устранить размагниченность, создать боевой накал, а уже потом все, что вы наметили и написали». И, протягивая мне два листка нашей «программы», генерал Петров закончил: «Очень хочу, чтобы газетчики поняли, почувствовали обстановку и самым оперативным образом повернулись сами и повернули других к решению нашей главной проблемы. Если все ясно, то у меня больше вопросов нет». И когда я уже повернулся и сделал шаг к двери, командующий добавил: «А с городом поскорее прощайтесь. Насчет машины зайдите к начальнику автоотдела. Я ему позвоню».

Уже после первой встречи у меня создалось убеждение, что Петров человек крупного масштаба, большой культуры, с широким политическим кругозором. И боевой. Одесса и Севастополь говорят о многом. И вот эта еще способность наряду с большими категориями не забывать маленьких, казалось бы, частных вопросов: обремененный огромными задачами и величайшей ответственностью за судьбу бакинского направления, он не забыл о такой мелочи, как машина для редакции, – нам ее выделили… После первой встречи, несмотря на некоторый афронт с нашими наметками по работе газеты, я уходил от Петрова под его обаянием, с желанием завтра же во весь голос сказать через газету то, что не просто приказал, а в чем меня убедил командующий… О своем визите к командующему и планах я тут же рассказал Уранову. Получил «добро» на исполнение. Шагая по комнате, Уранов говорил: «Вот видишь, я тебя предупреждал, что наш командующий человек особый. Он сразу тебе главную точку нашел. Узнаешь поближе – полюбишь его». Было ясно, что сам Уранов уже переживал этот период влюбленности. Но не только он. Петрова действительно полюбили в войсках. Полюбили, несмотря на довольно крутой нрав, за справедливость, за безусловную личную смелость, за уменье слушать и прислушиваться к голосу самых простых людей, за чуткость и отзывчивость.

Дальше я привожу рассказ В. И. Уранова:

– В первые же дни знакомства открыл я в Петрове одно удивительное качество: совестливость. Поехали мы с ним к командующему Северной группой войск представляться. Отутюжились, конечно, как положено, все регалии надели. У меня-то раз-два – и обчелся, а у Петрова – во всю грудь. Едем это мы под Грозный, а дороги забиты. Женщины бредут с детьми, тачки со скарбом, повозки катят, скот гонят. Уходит народ от немца. И около одного мостика застряли мы. Пришлось пережидать. Вот здесь-то и подошла к нашей машине одна женщина. Усталая, запыленная. Заглянула в машину, увидела нас да сказала громко так, звенящим голосом: «Генералы… Как на парад вырядились… Пол-России провоевали, а ордена нацепили. Хоть бы народа постыдились…» Как пощечина эти слова хлестнули. Сидим молча. А когда поехали, Петров давай ордена с кителя снимать. Я ему: «Что вы, Иван Ефимович?» А он дрожит прямо и отвечает: «Права она… Права! Нельзя нам сейчас свои былые заслуги выставлять. Вот погоним немца, отвоюем город – я сам себе один старый орден повешу, отвоюем другой – второй повешу… А пока нечего нам выхваляться». И дело даже не в том, прав он или не прав, а вот к сердцу горячо он ее слова принял, и движение души было правильное…

Отношения между командующим и членом Военного совета Урановым с первого дня сложились очень доброжелательные. По своим человеческим качествам они не были похожи. И в то же время удивительно дополняли друг друга. Уранов своим спокойствием, чувством юмора, житейской практичностью порою как бы сглаживал взрывные начала в кипучей натуре Петрова. Всего несколько месяцев им пришлось поработать вместе, но за это время между ними ни разу не пробежала черная кошка. Уранов полюбил командующего сразу и ни от кого не скрывал этого. Петров очень уважительно относился к члену Военного совета и всегда и во всем считался с его точкой зрения. Эта уважительность, полная согласованность в действиях высших армейских руководителей создавали добрую рабочую атмосферу и в штабе армии и в подчиненных войсках.

И еще один эпизод из рассказов Кокорева: – Однажды я встретился около домика командующего с начальником инженерных войск Смольяниновым. Оказывается, наши саперы на два дня раньше срока сумели скрытно сосредоточить около будущей переправы через Терек все необходимое и ждали только команды. А теперь он докладывал командующему, что за эту ночь удалось без потерь восстановить мост, с утра открыли движение, и наши войска на северном берегу реки уже получили столь необходимые для них боеприпасы, горючее и продовольствие. Войскам и командующему очень нужен был этот мост. Доклад инженера очень всех обрадовал. Петров встал из-за стола, подошел к рослому Смольянинову, пожал ему руку и улыбаясь сказал: «Отлично! Представьте людей к награждению. Хорошие вести принес. Вот раньше старый русский обычай был: гонцу, приносящему добрые известия, шубу с царского плеча дарить. – Генерал улыбнулся еще шире и развел руками. – Я лишен этой возможности. Во-первых, не царь, а во-вторых, и шубы-то у меня нет». Он на минуту задумался, а потом вдруг радостно произнес: «Хотя знаешь что? У меня бурка есть. Возьми в подарок. Не погнушайся…» Командующий снял висевшую над кроватью бурку и, как ни отказывался Смольянинов, набросил ее на плечи начальника инженерных войск, оглядел его и удовлетворенно отметил: «Прямо как на тебя сработана! Теперь только шашку, кубанку да коня – и казак! Настоящий казак!»… Уже на улице растроганный начинж снял бурку и дрогнувшим голосом сказал: «Вот человек… Ведь всего пять дней назад он меня так пробирал из-за этой переправы, что я места себе не находил. А теперь вот бурка… За это его, наверное, народ и любит».

Бои с каждым днем все приближались к рубежу обороны на реке Терек, они уже гремели в районе курортных городов Пятигорска, Железноводска, Ессентуков, Кисловодска. Там в упорных боях сдерживала наступление противника 37-я армия. Ей удалось оторваться от противника, и к 16 августа она вышла и закрепилась на рубеже рек Баксан и Гунделен.

 

Несколько слов о себе

Если читатели помнят, я обещал в этой книге рассказать и о своей судьбе в точках ее соприкосновения с жизнью Петрова. Но в годы битвы за Кавказ я с Иваном Ефимовичем не встречался. Последний раз я его видел перед войной, когда он, попрощавшись с курсантами училища, уехал к месту нового назначения.

Не знаю, много или мало одной пылкой преданности для того, чтобы считать себя не только связанным, но и близким к замечательному человеку. Впрочем, в истории много примеров подобной любви. Во всяком случае, я ощущал свою близость к Ивану Ефимовичу даже в те годы, когда мы не встречались. Что же касается первых двух лет войны и периода битвы за Кавказ, то в эти годы, как я говорил, у меня не было встреч с Петровым, но зато были значительные или даже экстраординарные точки соприкосновения наших судеб, когда жизни и его и моя находились на волосок от большой беды, а может быть, даже от смерти. Причем, как это ни странно, его жизнь и благополучие в какой-то мере зависели от меня.

В нашей исторической и мемуарной литературе называется несколько критических и трагических дней, когда стране грозили непоправимые последствия. Так было в период боев под Москвой и под Сталинградом. И это вполне справедливо. Но я хочу напомнить читателям, что не меньшая опасность нависла над нашим отечеством и в дни боев на Кавказе. Фронт здесь практически рушился, наши армии откатывались – часть к Сталинграду, часть в Кавказские горы. Гитлеровская группа армий «А» не только, как огромный пресс, выжимала все наши части с краснодарских и ставропольских равнин. Наши силы, те самые 7 процентов общей численности советских войск, о которых уже было сказано, конечно же не были в состоянии сдержать мощную группу армий «А».

«Располагая большим количеством танковых и моторизованных соединений, – рассказывает маршал А. А. Гречко, – немецко-фашистские войска превосходили наши войска в маневренности. Поэтому дивизии Южного фронта не сумели оторваться от противника и организованно отойти на указанные им рубежи. Кроме того, во время отхода нарушилось управление. Штабы фронта и некоторых армий часто теряли связь со своими войсками и не всегда имели точные данные о действиях подчиненных частей. Отступая, войска иногда оставляли населенные пункты без серьезного сопротивления.

К концу дня 28 июля между армиями образовались большие резервы. Фронт обороны был нарушен. Войска оказались уже неспособными сдержать натиск превосходящих сил врага и продолжали Откатываться на юг».

Обстановка на кавказском направлении сильно осложнилась. Выход танковых и моторизованных войск противника в задонские и Сальские степи и на степные просторы Краснодарского края создал непосредственную угрозу прорыва в глубь Кавказа.

В нашей Ставке поняли нависшую опасность. Но отреагировать немедленно уже не было возможности. Группа армий «Б», наступающая на Сталинград, практически оградила свои армии, рвущиеся к Баку, от наших фланговых контрударов.

28 июля 1942 года народный комиссар обороны И. В. Сталин издал приказ № 227, известный всем фронтовикам под названием «Ни шагу назад!». Этот приказ не имеет себе равных в течение всей войны. Это был не только крик души, не только горькое обвинение, брошенное фронтовикам, – это было последнее предупреждение, в котором, как говорится, открытым текстом звучало: быть или не быть нашей родине!

Маршал А. М. Василевский называет этот приказ «одним из самых сильных документов военных лет по глубине патриотического содержания, по степени эмоциональной напряженности».

Вот несколько отрывков из этого приказа:

«Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население».

«Некоторые неумные люди на фронте утешают себя разговорами о том, что мы можем и дальше отступать на восток, так как у нас много территории, много земли, много населения, и что хлеба у нас всегда будет в избытке… Такие разговоры являются насквозь фальшивыми и лживыми, выгодными лишь нашим врагам.

Каждый командир, красноармеец и политработник должны понять, что наши средства небезграничны; территория Советского государства – это не пустыня, а люди – рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети… После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории – стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас уже сейчас нет преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину».

«Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад!»

«Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».

«Можем ли мы выдержать удар, а потом и отбросить врага на запад? Да, можем, ибо наши фабрики и заводы в тылу работают теперь прекрасно и наш фронт получает все больше и больше самолетов, танков, артиллерии, минометов.

Чего же у нас не хватает?

Не хватает порядка и дисциплины в ротах, в батальонах, в полках, в дивизиях, в танковых частях, авиаэскадрильях. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину».

Этим приказом предписывалось снимать командующих армиями, командиров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск. Те же меры предлагалось применять и к командирам и комиссарам полков и батальонов за оставление воинами без приказа боевых позиций.

Этим приказом вводились штрафные батальоны, что имело самое прямое отношение ко мне.

Причем если для всех этот приказ был «ни шагу назад», то в моей личной судьбе с этого приказа началось «движение вперед».

Дальше, чтобы мой рассказ не выглядел натяжкой, я для подтверждения высказанной выше мысли приведу цитату из воспоминаний, которые были написаны мной в 1966 году и опубликованы в книге «Советские писатели на фронтах Великой Отечественной войны», то есть задолго до того, как была задумана эта книга о Петрове, и являются, по сути дела, таким же документом, как и многие другие, приведенные в этой книге по иным поводам.

Здесь читатели опять встретятся с проблемой, давно решенной на XX съезде КПСС. Но я пишу об этом не для того, чтобы ворошить старые дела и высказывать обиды. Просто этот факт был в моей биографии и, как говорится, из песни слова не выкинешь, тем более что все это имело прямое отношение и к Петрову. Итак, из моих воспоминаний:

«Эти воспоминания придется начать с того, что я не знал о грянувшей войне. В наши дни может показаться странным – как такое оглушительное, потрясшее весь мир событие могло пройти мимо какого-нибудь человека. И все же это так. Я не знал о начавшейся войне ни 22 июня 1941 г., ни через неделю, ни через месяц. Не может такое быть? Очень даже может.

В те дни я сидел в одиночной камере.

За что я угодил сюда? В те годы попасть в тюрьму было очень просто. Достаточно было сказать… Впрочем, это не тема наших воспоминаний. О тех временах написано много… Не берусь делать каких-либо обобщений. Скажу лишь о себе.

Я жил с родителями в Ташкенте. В 1939 г., после окончания средней школы, поступил в Ташкентское военное училище им. В. И. Ленина. В мае 1941 г. в училище произошел очередной выпуск лейтенантов. Но на складе остался невыданным один комплект обмундирования: шинель и гимнастерка с двумя кубарями на петлицах, новый хрустящий ремень, хромовые сапоги, чемодан и прочее «приданое» молодого командира. Это был мой комплект. Его шили для меня. Я ходил на примерки.

Меня арестовали незадолго до выпуска. И вот за что.

Однажды, готовясь к семинару, я читал брошюру о работе Ленина «Что делать?»… Сразу предупреждаю: никаким сознательным борцом против культа личности Сталина я не был. Просто я очень любил Ленина, и меня коробило от того, что о Ленине вспоминали все реже.

Вот и в тот вечер, читая брошюру, я подчеркнул в ней красным карандашом имя Ленина – оно упоминалось 60 раз, а синим карандашом – Сталина, о нем говорилось 80 раз. Затем сказал соседу, такому же курсанту, как я, он сидел за этим же столом:

– Черт знает что! Когда Ленин писал «Что делать?», он даже не знал, что на свете существует Сталин. Они встретились гораздо позже! Ну почему нужно заслонять Ленина Сталиным? Зачем ему приписывать то, чего он не делал?

Я показал соседу свои подсчеты в брошюре. Этого было достаточно. Меня арестовали. В 19 лет я стал «врагом народа». Первый вопрос, который мне задали на допросе, звучал так:

– Кто вам давал задание компрометировать вождя народов Иосифа Виссарионовича Сталина?

Серьезная формулировка для тех дней! И попробуйте на этот вопрос ответить!

Однако вернемся к воспоминаниям о войне. Через несколько месяцев меня перевели в общую камеру. Естественно, я стал спрашивать, какие новости на воле. Мой собеседник, исхудавший человек, печально сказал:

– Дела плохи, наши войска оставили Киев.

В полной уверенности, что со мной говорит сумасшедший, я отошел от этого человека подальше. Затем я заговорил с другим, третьим. И стал замечать, что теперь уже от меня люди отходят с опаской. Они меня принимают за помешанного. И не напрасно – может ли быть человек нормальным, если у него в сознании провал, если он ни слова не знает о войне, которая полыхает над страной уже несколько месяцев?

Вот так я впервые услышал о войне. Дальнейшее развивалось по обычной для тех времен схеме. Чтоб не погибнуть в подземелье и выйти под небосвод, я «признал вину». Несправедливый суд… Пересыльный пункт. Обледеневшие товарные вагоны. Долгий путь на север. Лагеря».

Напомню: арестовали меня еще до начала Великой Отечественной войны. Именно в те годы и над головой Ивана Ефимовича ходили тучи, которые описаны мной в главах о «персональном деле» Петрова, обвиненного в связи с «врагами народа». Тогда вроде бы все кончилось для Ивана Ефимовича благополучно, честные коммунисты не дали его в обиду. Но «благополучное завершение», если можно таковым считать «строгий выговор с предупреждением и с занесением в учетную карточку», оказывается, не было последним косым взглядом на Петрова какого-то недоброжелателя. Вот тому подтверждение. Когда мне задавали вопрос: «Кто вам давал задание компрометировать вождя народов Иосифа Виссарионовича Сталина?» – я конечно же не мог ничего ответить, потому что никто мне такого задания не давал, да и сам я в мыслях не имел такого намерения, даже если и заводил разговор о каких-то появившихся у меня сомнениях. И вот тут мне следователь подсказывает: «Ты еще молодой, тебе нет и девятнадцати, сам ты не мог до всего этого додуматься, вспомни, кто тебя натолкнул на такие мысли?» Я действительно пытался припомнить, но никто со мной о Сталине, да тем более в смысле каких-то сомнений, не говорил. А следователь подсказывал: «Ты часто бывал в доме Петровых, еще до поступления в училище, может быть, это Петров как-то сравнивал Ленина и Сталина?» Сначала я даже не насторожился от такой подсказки: ведь ничего подобного не было, в доме Петровых я общался с Юрой, а Иван Ефимович относился ко мне так, как обычно относятся к приятелю сына, да ему просто некогда было с нами заниматься какими-то разговорами. Но потом, когда следователь возвращался к этой мысли не раз, я вдруг уловил, куда он клонит! В одиночке у меня было достаточно времени, чтобы разобраться во всем этом. Я понял, как курсант и начинающий писатель не представляю большого интереса для людей, допрашивающих меня. Им хочется блеснуть крупным «делом», в котором были бы замешаны военные с большими званиями. И достаточно мне «вспомнить» какую-нибудь, хотя бы пустяковую фразу, оброненную Петровым или редактором военной газеты, где я тогда начинал печататься – о нем меня тоже спрашивали, – сразу же решилась бы судьба этих людей и возникло бы «крупное групповое дело». Поняв это, я по-своему, по-мальчишески стал хитрить. И на очередном допросе, когда разговор зашел опять о Петрове, я с напускной обидой сказал: «Никогда таких разговоров не было. Петров же солдафон! К нему не так подойдешь, не так руку к головному убору приложишь, он тебя два-три раза кругом повернет и заставит снова обратиться. Какие могут быть с ним разговоры! У него „ать-два“, „так точно“ и „можете идти“!

Каюсь и винюсь перед светлой памятью Ивана Ефимовича, никогда он солдафоном не был. Но ложь моя, как говорится, была во спасение. К тому же Петров действительно никогда в разговорах со мной не касался каких-либо политических тем и тем более не высказывал никаких сомнений. Такую же напраслину я наговаривал и на умнейшего и доброжелательного ко мне редактора газеты «Фрунзенец», который часто беседовал со мной на литературные темы и главным образом давал советы как молодому, начинающему писателю. Но и он тоже никогда не вел со мной разговоров, в которых был бы какой-то подтекст.

В общем, я сделал все, чтобы не бросить тень на этих людей. И то, что оба остались на свободе в те очень опасные дни, служит лучшим подтверждением того, что я говорю правду.

Перед началом битвы за Кавказ я находился в лагере, на лесоповале, там, где, как в песенке поется, «шпалы кончились и рельсов нет», – в далеком Тавдинлаге.

Я несколько раз писал письма в Верховный Совет Михаилу Ивановичу Калинину с просьбой отправить меня на фронт, в действующую армию. Я человек с хорошей военной подготовкой, писал я, дайте мне возможность бить врагов и доказать тем самым свою преданность родине. Ответа на эти письма я не получал, скорее всего они не доходили до адресата.

Как это ни странно, нефть сыграла большую роль и в моей судьбе. Когда нависла угроза над Кавказом и перспектива для страны и армии остаться без горючего стала реальной, Государственный Комитет Обороны или какая-то другая руководящая инстанция решили сделать запасы нефти на Урале. Меня коснулось решение о строительстве нефтеям возле Свердловска. Летом 1942 года в нашем лагере срочно были отобраны люди поздоровее и помоложе, в число которых попал и я. В эшелоне, состоящем из красных теплушек, нас быстро привезли в Свердловск и разместили в лагере на окраине города. Мы стали строить нефтеямы. Строить, пожалуй, громко сказано. Все расчеты были сделаны инженерами, а мы, как простые землекопы с тачками и носилками, рыли огромные котлованы, к которым подвели железнодорожные ветки, и прямо из цистерн в эти котлованы сливали нефть. Там, где довелось работать мне, нефтеям было вырыто много, запасы сделаны большие, наверное, были такие же хранилища и в других промышленных центрах, но я этого не знаю. Вот так я, в то время сам не ведая о том, соприкоснулся с Петровым, который защищал источники нефти на Кавказе.

Воспользовавшись близостью большого города, я однажды попросил вольнонаемного работника бросить в почтовый ящик в городе мое очередное письмо Калинину. Вот это письмо и дошло, так как в конце 1942 года поступил ответ (как выяснилось потом, не мне одному), в нем говорилось: удовлетворить просьбу заключенного (имярек) и отправить на фронт с зачислением в штрафную роту, чем дать возможность искупить свою вину перед родиной, а если эта возможность не будет использована вышеназванным (имярек), то досиживать оставшийся срок после окончания войны. Скажу еще и о том, что приказ № 227 от 28 июля 1942 года был подписан в день моего рождения, и с этой строжайшей бумаги у меня начиналась новая жизнь.

Я был зачислен в одну из создавшихся согласно этому приказу штрафных рот. Строгое положение об этих ротах требовало искупить вину кровью, то есть штрафник должен быть ранен или убит, только после этого снималась вина.

Надо сказать, при всей строгости и, как, может быть, покажется в наши дни, жестокости положения о штрафных ротах для многих в те дни эта суровость все же была возможностью искупления. Ведь иногда случалось: в бою оплошал человек, растерялся, порой даже не сам, а подчиненные подвели командира, отступили, не выдержали. Что же, сразу к стенке или к вырытой могиле ставить? Конечно же такого командира лучше бы направить в штрафную роту – больше пользы и для него, и для родины. И вот состоялась эта суровая справедливость – из первых штрафников. Тяжело, очень тяжело тому, кто был без пяти минут лейтенантом, начинать войну даже не рядовым красноармейцем, а еще ниже, совсем бесправным и даже в каком-то отношении презираемым штрафником.

Ну да ладно, речь не обо мне, речь о Петрове. И поскольку он вложил в меня очень многое как мой наставник в военном деле и просто как человек еще до того, как я поступил в училище, скажу еще несколько слов, имеющих самое прямое отношение к Петрову, потому что умелыми действиями своими на фронте я обязан конечно же и ему.

Я прошел путь от рядового до гвардии полковника. Награжден всеми боевыми наградами, доступными солдату и фронтовому лейтенанту, начиная от медали «За боевые заслуги» и кончая званием Героя Советского Союза. И вот уже более сорока лет ношу высокое звание коммуниста.

 

По ту сторону фронта

Для того чтобы у читателей было ясное представление о боях 44-й армии Петрова на рубеже реки Терек, необходимо заглянуть в расположение противника. Мне кажется, лучше всего возвратиться здесь немного назад и дать короткую ретроспекцию с тех дней, когда начиналось наступление гитлеровцев с рубежа реки Дон.

Гитлер был абсолютно уверен в успехе наступления, не собирался ни с кем делить лавры предвкушаемой победы, поэтому, как уже говорилось, находился в Виннице, в специально построенной для него ставке, поближе к театру военных действий.

Кстати, ставку эту несколько месяцев строили военные инженеры под видом санатория для офицеров. Вся зона строительства была оцеплена охраной и колючей проволокой. Несколько тысяч военнопленных, работавших там, и даже некоторые немцы – мастера-отделочники догадывались, что строится здесь не то, о чем говорят официально, но чтобы эти их догадки не были разглашены, участвовавших в строительстве после его завершения эсэсовцы уничтожили.

Как уже было сказано, для обеспечения главной задачи – захвата Кавказа и прикрытия левого фланга группы армий «А» – был нанесен удар в направлении Волги и города Сталинграда. 12 июля фашистские войска вступили на территорию Сталинградской области. Продвижение гитлеровских частей шло для них успешно, и поэтому в директиве Гитлера № 44 от 21 июля сказано:

«Неожиданно быстро и благоприятно развивающиеся операции… дают основания надеяться на то, что в скором времени удастся отрезать Советский Союз от Кавказа и, следовательно, от основных источников нефти и серьезно нарушить подвоз английских и американских военных материалов. Этим, а также потерей всей донецкой промышленности Советскому Союзу наносится удар, который будет иметь далеко идущие последствия».

Гитлер настолько был уверен в успехе своих войск в районе Волги и Сталинграда, что отобрал у группы армий «Б» 4-ю танковую армию и включил ее в группу армий «А», чтобы она тоже наносила удар в сторону Грозного и Баку.

17 июля советские войска на сталинградском направлении получили директиву:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает под вашу личную ответственность немедленно организовать сильные передовые отряды и выслать их на рубеж р. Цимла от Чернышеская и до ее устья, особенно прочно занять Цимлянская, войдя в связь здесь с войсками Северо-Кавказского фронта».

17 июля авангарды дивизии 6-й, немецкой армии в излучине Дона на рубеже рек Чир и Цимла столкнулись с передовыми отрядами 62-й и 64-й армией Сталинградского фронта, высланными согласно этой директиве.

Вот с этого момента и считается начало великой Сталинградской битвы, со встречи этих передовых отрядов с 6-й армией Паулюса.

Шесть дней вели упорные бои эти передовые отряды, они заставили развернуться главные силы 6-й немецкой армии, и противник почувствовал, что он встретил здесь какие-то новые части и что выводы о легком наступлении на сталинградском направлении несколько преждевременны. Уже 23 июля в очередной директиве Гитлер совсем по-другому оценивает силы советских частей:

«Во время кампании, продолжавшейся менее трех недель, большие задачи, поставленные мной перед южным крылом Восточного фронта, в основном выполнены. Только небольшим силам армии Тимошенко удалось уйти от окружения и достичь южного берега р. Дон. Следует считаться с тем, что они будут усилены за счет войск, находящихся на Кавказе. Происходит сосредоточение еще одной группировки противника в районе Сталинграда, который он, по-видимому, собирается оборонять».

Далее в этой директиве говорилось:

«На долю группы армий „Б“, как приказывалось ранее, выпадает задача наряду с оборудованием оборонительных позиций на р. Дон нанести удар по Сталинграду и разгромить сосредоточившуюся там группировку противника, захватить город, а также перерезать перешеек между Доном и Волгой и нарушить перевозки по реке. Вслед за этим танковые и моторизованные войска должны нанести удар вдоль Волги с задачей выйти к Астрахани и там также парализовать движение по главному руслу Волги».

Вот так Гитлер силами группы армий «Б» планировал рассечь территорию до Волги и изолировать кавказское направление от Москвы и вообще от всей североевропейской части нашей страны.

Получая такое надежное и реальное обеспечение слева, группа армий «А», казалось бы, могла продолжать наступление на Кавказ. Однако группировка советских войск, находившаяся под Сталинградом, существовала и нависала над флангом немецких войск, рвущихся к Баку, и без разрешения этой важной стратегической проблемы по устранению угрозы с севера не могла быть обеспечена устойчивость всего кавказского направления.

Гитлер теперь понимал, и если не сам дошел до этого, то ему, видимо, убедительно доказали его военные сподвижники, что от исхода сражения под Сталинградом зависело осуществление всех его планов на юге, намеченных на летнюю кампанию, и прежде всего захват Кавказа.

Исходя из этого, Гитлер посылал в бои под Сталинградом все новые и новые соединения. Совсем недавно он надеялся, что 6-я армия Паулюса легко выполнит задачу самостоятельно, а через две недели вынужден был перебросить с кавказского направления на сталинградское 4-ю танковую армию, без одного корпуса.

Гитлеру очень хотелось захватить Сталинград еще до начала наступления на Северном Кавказе, но этого не произошло. 22 июля 6-я немецкая армия вышла к переднему краю главной полосы обороны Сталинградского фронта, которая находилась в 120 километрах от города.

Но Гитлеру не терпелось поскорее осуществить свои планы. К тому же сил у него было достаточно и он знал, какие советские армии противостоят ему на Кавказе – измотанные в боях, не имеющие снабжения из центральной части страны. Гитлер спешил, и поэтому 25 июля все же был нанесен удар по Кавказу группой армий «А». В первые дни фашистское наступление шло так стремительно, что 27 июля начальник оперативного отдела генерального штаба сухопутных войск генерал Хойзингер передал начальнику штаба группы армий «А» генералу Грайффенбергу следующее:

«Из предмостного укрепления Ростов не нажимать слишком сильно на юг, чтобы не принудить противника к отступлению, прежде чем он будет окружен продвигающимся вперед левым флангом группы армий».

Наступление на Кавказе развивалось настолько успешно, что именно в эти дни Гитлер, как уже говорилось, разрешил перебросить 4-ю танковую армию на сталинградское направление, где все еще не удалось захватить город.

1 августа командующий группой армий «А» генерал-фельдмаршал Лист послал командующему 4-й танковой армией телеграмму:

«В связи с уходом 4 т. а. из района группы армий „А“ я еще раз вынужден ее благодарить как за хорошее руководство, так и за выдающиеся успехи частей. Перед армией стоит теперь новая тяжелая задача, выполнение которой должно одновременно обеспечить тыловое прикрытие группы армий „А“. Я желаю армии успешно выполнить также и эту задачу и надеюсь по выполнении ее снова увидеть армию в составе группы армий „А“…»

Гитлеровские генералы мнили себя рыцарями. А я прошу читателей запомнить это решение Гитлера и его генерального штаба, потому что в дальнейшем станет очевидно: «рыцари» окажутся недальновидными вояками, этот просчет будет им очень дорого стоить. Можно сказать и более определенно: с передачей 4-й танковой армии под Сталинград случилось то, что на неофициальном, ненаучном языке называется удар не кулаком, а растопыренными пальцами. Ну а лично Гитлера это решение характеризует как непоследовательного стратега: приняв решение, поставив большие задачи, сосредоточив для их осуществления необходимые силы, фюрер уже на первом этапе стал их распылять; вот поэтому и называется такой удар ударом растопыренными пальцами, и в самом этом народном выражении таится невысокое мнение о том, кто наносит такие удары.

Однако все это станет очевидным несколько позднее, а пока генерал-фельдмаршал Лист попрощался с 4-й танковой армией и продолжал развивать наступление на Кавказ: 17-я армия устремилась к Краснодару и 9 августа овладела им. 1-я танковая армия рвалась через Армавир на Майкоп и дальше на Туапсе, чтобы окружить ту самую группировку, которую Хойзингер не советовал «выжимать» из района предстоящего окружения. 7 августа части 1-й танковой армии захватили Армавир, а 10 августа Майкоп.

Гитлер и многие его сподвижники были в радостном возбуждении. Майкоп – это уже первая нефть, к которой так они стремились. Начальник генерального штаба итальянской армии маршал Кавальеро в своем дневнике в эти дни записал:

«За армиями Листа следуют 10 тысяч специалистов и квалифицированных рабочих, которые должны после взятия Майкопа восстановить нефтяные скважины. Согласно подсчетам для того, чтобы снова пустить их в эксплуатацию, потребуется от 4 до 5 месяцев».

Окрыленный успехами на юге, Гитлер ожидал включения в войну новых союзников, которые ему обещали свое активное содействие именно с этих рубежей. Он спрашивал: «Как дела с турками?» В августе ему доложили:

«Премьер-министр турецкого правительства Сараджоглу в беседе с германским послом заявил, что „как турок он страстно желает уничтожения России… Русская проблема может быть решена Германией – только если будет убита по меньшей мере половина всех живущих в России русских“.

Более конкретно высказывался турецкий генеральный штаб. Он считал:

«Вступление Турции в войну почти неизбежно. Оно может произойти и произойдет в тот момент, когда турецкая армия будет располагать достаточным количеством вооружения. Турецкое наступление пошло бы через Иранское плоскогорье по направлению к Баку».

Фюреру также докладывали, что активизировались его сторонники в Иране. И действительно, по случаю занятия немцами городов Северного Кавказа многие профашистски настроенные элементы, подстрекаемые гитлеровской агентурой, вывешивали нацистские флаги. Среди населения распространялись слухи о том, что германская армия успешно овладевает Кавказом и в самое ближайшее время немецкие войска войдут в Иран.

На Дальнем Востоке Япония уже открыто готовилась вступить в войну против Советского Союза. Еще совсем недавно генерал-полковник Руофф, указав на восток, в сторону горящего Батайска, картинно заявил японскому атташе, приехавшему в район боевых действий:

«Ворота на Кавказ открыты. Близится час, когда германские войска и войска вашего императора встретятся в Индии».

13 августа генерал-полковник Гальдер в своем дневнике записал:

«Становится очевидным намерение противника удерживать Северный Кавказ и создать для обороны Южного Кавказа группу на Тереке и к югу от него».

Через три дня Гальдер записал:

«Противник подбрасывает свежие силы от Баку на Махачкалу».

В дополнение к продвигавшимся на грозненско-махачкалинском направлении танковым и мотопехотным войскам Гитлер специально выделил одному из лучших соединений свежую дивизию, как он сам сказал, «для продвижения на Баку». Гитлер лично заботился об этой дивизии и дал указание как можно скорее обеспечить ее горючим, чтобы она дошла с этой заправкой до Баку.

Победа казалась Гитлеру совсем близкой. По всей Германии были развешаны праздничные флаги. По радио не умолкали марши и речи. Повод для торжества был эффектный и выразительный: на Эльбрусе установлены флаги со свастикой!

Берлинские газеты кричали: «Покоренный Эльбрус венчает конец нашего Кавказа!» В иллюстрированных журналах, кинохронике – всюду изображение капитана Грота и его горных стрелков. Гитлер наградил Грота за Эльбрус высшей наградой – Рыцарским крестом, а его солдат Железными крестами. Радио Берлина прославляло «национальных героев».

Эти передачи слышали и в Москве, и они, конечно, вызывали гнев у Верховного, а следствием этого гнева было… Тут я лучше передам слово маршалу А. А. Гречко:

«Значительно усложнилась работа управления фронта и штаба 46-й армии по усилению обороны Главного Кавказского хребта в связи с приездом в Сухуми 23 августа в качестве члена Государственного Комитета Обороны Берии. Вместо конкретной помощи, в которой нуждались командование и штаб 46-й армии, Берия заменил целый ряд ответственных работников армейского и фронтового аппарата, в том числе и командующего армией генерал-майора В. Ф. Сергацкова.

Однако не грубое администрирование, а кропотливая организаторская работа штабов фронта и армии позволила новому командующему 46-й армией генерал-майору К. Н. Леселидзе взять в руки рычаги управления войсками и направить их действия на уничтожение просочившихся через перевалы вражеских войск».

Добавлю здесь от себя, что это «уничтожение просочившихся» произошло не сразу, а позже, частями 46-й армии, входившей в подчинение генерала Петрова, поэтому я и сделал этот небольшой экскурс в район Главного Кавказского хребта с участка 44-й арми».

Но коль скоро я начал этот экскурс, надо сказать несколько слов по поводу успеха гитлеровцев и нашей неудачи в боях за перевалы и за Эльбрус.

Неоднократно отдавались приказы и директивы командованием разных степеней вплоть до Ставки об укреплении обороны Кавказа, и в частности перевалов, но в горячке боев при отходе от Дона исполнение приказов и контроль за этим не были организованы так, как это следовало бы.

Беспокойство о перевалах несомненно было постоянным. Приведу директиву Верховного Главнокомандующего 20 августа 1942 года, которая была дана командующему Закавказским фронтом генералу армии Тюленеву:

«Противник стремится вторгнуться в пределы Закавказья и для достижения этой цели не ограничится действиями крупных сил на основных операционных направлениях.

Враг, имея специально подготовленные горные части, будет использовать для проникновения в Закавказье каждую дорогу и тропу через Кавказский хребет, действуя как крупными силами, так и отдельными группами… Глубоко ошибаются те командиры, которые думают, что Кавказский хребет сам по себе является непроходимой преградой для противника. Надо крепко запомнить вам, что непроходимым является тот рубеж, который умело подготовлен для обороны и упорно защищается. Все остальные преграды, в том числе и перевалы Кавказского хребта, если их прочно не оборонять, легко проходимы, особенно в данное время года.

Исходя из этого, Ставка требует наряду с созданием прочной обороны на основных операционных направлениях немедленно усилить оборону Главного Кавказского хребта и особенно Военно-Грузинскую, Военно-Осетинскую и Военно-Сухумскую дороги, исключив всякую возможность проникновения противника на этих направлениях».

По стилю письма, по некоторым свойственным только Верховному фразам (например: «Надо крепко запомнить вам…» – и другим выражениям) можно без труда установить: Сталин сам писал эту директиву или проект ее. Написана она со знанием дела, указания в ней даны правильные.

А теперь я подскажу читателям: гитлеровские горные стрелки установили на Эльбрусе два флага со свастикой 21 августа 1942 года. Директива Верховным подписана 20 августа 1942 года. Сравните даты. Надо прямо сказать, что и командование Закавказского фронта не отличалось большой активностью и исполнительностью в подготовке к обороне кавказских перевалов. Чтоб не выглядеть пристрастным в оценке нашего командования, приведу цитату из книги ученого X. М. Ибрагимбейли, большого знатока обстановки и боев на Кавказе:

«К сожалению, командование Закавказского фронта, готовясь в свое время к обороне высокогорных перевалов в центральной части Главного Кавказского хребта, недооценило всю важность укрепления этого района в инженерном отношении. Оно ошибочно считало, что горные вершины и высокогорные перевалы сами по себе – без дополнительного их укрепления скрытыми огневыми позициями, без минирования горных проходов, проезжих, вьючных дорог и троп, т. е. без организации их обороны войсками, – являются непреодолимой преградой для врага. Кроме того, командование фронта недооценило и возможности противника. Между тем в составе группы армий „А“… наступали специальные войска, сведенные в 49-й горнострелковый корпус под командованием специалиста войны в горах генерала горных войск Р. Конрада».

Горные стрелки из дивизии «Эдельвейс» еще задолго до начала войны разведали все эти перевалы и теперь уверенно вели подразделения по нашим горным дорогам. Цитирую из той же книги X. М. Ибрагимбейли:

«Как впоследствии стало известно, в боях за перевалы Главного Кавказского хребта в дивизии „Эдельвейс“ участвовали многие офицеры, которые в 30-х годах посещали Кавказ в качестве туристов, поднимались на его вершины и высокогорные перевалы, бродили по глубоким ущельям. И теперь, идя на штурм Главного Кавказского хребта, они свободно ориентировались в этих местах».

Через много лет после этих событий, в 1978 году, я встретился с генералом И. В. Тюленевым в Центральном красногорском военном госпитале, наши палаты были рядом. Иван Владимирович был тяжело болен, но в минуты, когда болезнь его отпускала, он, отдыхая, любил поговорить, вспомнить былое и с горечью, очень самокритично говорил о неудачах командования в руководстве боями за перевалы. Я не помню точно его слова и, поскольку они касаются такого серьезного дела, как критика, лучше приведу написанное по этому поводу самим Тюленевым:

«Анализируя сейчас причины захвата врагом этих важных перевалов, следует сказать, что в этом была немалая доля вины командования и штаба Закавказского фронта, опрометчиво решивших, что перевалы сами по себе недоступны для противника. Некоторые из нас считали главной задачей войск фронта оборону Черноморского побережья, где были развернуты основные силы 46-й армии. А она, в свою очередь, неправильно организовала оборону перевалов и попросту „проспала“ их. Врага нужно было встретить на склонах гор, а не ждать, пока он поднимется».

В общем, план операции «Эдельвейс» близился к завершению; более двух третей территории, намеченной к захвату этим планом, было взято: почти весь Северный Кавказ, кубанские просторы и Сальские степи, майкопский нефтеносный район, перевалы через Главный Кавказский хребет, Эльбрус, увенчанный флагами со свастикой.

На пути к Баку остался один, последний рубеж с последними силами Красной Армии здесь, на Кавказе, – тремя армиями, одной из которых командует генерал-майор И. Е. Петров.

 

На последнем рубеже

Август 1942 года был жарким – не только из-за летнего зноя, но и из-за яростных боев на рубеже реки Терек.

Памятные, дорогие сердцу каждого советского человека места. Это тот самый Терек, о котором писал Лермонтов:

Армия генерала Петрова оборонялась на берегу Терека, там, где он «по степи разбегался» и впадал в «море Каспий». Здесь был правый фланг обороны этого рубежа. А левый фланг Северной группы войск опирался на горы Главного Кавказского хребта. От города Орджоникидзе начинается Военно-Грузинская дорога – место, примечательное многими историческими событиями. Именно здесь, где дорога вьется вдоль ущелий и скал, «Терек воет, дик и злобен».

Старые римские историки называли эти места Кавказскими, или Дарьяльскими, воротами и писали, что через них двигались народы из Европы в Азию и из Азии в Европу. Были здесь некоторое время и настоящие, а не символические ворота. Плиний так писал о них: «Между горами, которые вдруг, разом раздвигаются, природа создала с необычайным усилием проход, запертый воротами из бревен, окованными железом, внизу которых течет река Дириодорис (Терек. – В. К.). Сбоку, на скале стоит замок Куманиа, достаточно укрепленный для того, чтобы преграждать путь бесчисленным племенам».

В этом замке в более поздние времена жила царица Тамара, о которой ходили бесчисленные легенды, и одну из них использовал Лермонтов:

В той башне высокой и тесной Царица Тамара жила…

Наверное, нет на земле второго такого места, где произошло столько битв и было пролито так много крови! Дарьял половцы отнимали у грузин, грузины у оссов, греки у персов, турки у греков, арабы у турок и опять грузины у хазар. В начале XIII века через Дарьял прорываются монгольские орды и растекаются по половецким равнинам.

Я убедился из бесед с молодыми читателями, что некоторые из них думают, что монгольские завоеватели пришли через Сибирь. Они пришли оттуда во второй раз, когда их вел уже великий хан Угедей. А Чингисхан был опытный полководец, он не продирался сквозь сибирские леса, а, завоевав Китай и цветущие оазисы, где в наши дни расположены республики Средней Азии, обошел южнее пустыню Каракум и Каспийское море и берегом Каспия и через Дарьяльский проход пошел на половецкие просторы. Здесь вели монгольское войско Субэдей и Джебе. Русские князья в союзе с половцами встретили монголов у реки Калки, после того как они прошли Кавказ.

Дважды проводил через Кавказские ворота свое войско Тамерлан. В каждом веке в этих узких воротах гремели битвы, и не потому ли Терек, словно вобравший в себя грохот и крики этих боев, «воет, дик и злобен».

В дни, когда я пишу эти строки, в Москве, в сквере на Тишинской площади, воздвигнут монумент «Дружба навеки», отмечающий двухсотлетие подписания Георгиевского договора между Россией и Восточной Грузией. Проект монумента создал народный художник СССР Зураб Церетели, а архитектором при его воплощении стал известный поэт Андрей Вознесенский.

Военно-Грузинская дорога построена русскими войсками в конце XVIII века. Дорога войны стала дорогой дружбы. Эту дорогу можно назвать не только военной, но и литературной, по ней ходили пешком, ездили в седле или на повозках Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Лев Толстой, Чехов, Горький и многие другие писатели. И как бы навстречу им шли в Россию Чавчавадзе, Церетели, Николадзе. Их называли тергдалеули, что означает – испившие воды Терека. Грузинские писатели приобщались к великой русской культуре, русские литераторы – к многовековой грузинской, вдохновляясь на прекрасные свои произведения.

В «Путешествии в Арзрум» Пушкин пишет:

«С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога; почтовый тракт прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный и одна пушка… Мы тронулись. Впереди поехала пушка, окруженная пехотными солдатами… фитиль курился, и солдаты раскуривали им свои трубки. Медленность нашего похода (в первый день мы прошли только пятнадцать верст), несносная жара, недостаток припасов, беспокойные ночлеги, наконец, беспрерывный скрып нагайских ароб выводили меня из терпения».

В наши дни 208 километров этой дороги можно промчаться на автомобиле за четыре часа, а Пушкину, как вы, наверное, уже прикинули, потребовалось больше недели, чтобы преодолеть это расстояние.

Не буду напоминать о более поздних событиях, связанных с этими местами, особенно в годы гражданской войны, надеясь, что они известны читателям.

И вот к этому историческому рубежу вышла армия новоявленных претендентов на мировое господство. Скажем прямо – никогда еще в прошлые века у захватчиков не было таких громадных сил, как те, с которыми подступил сюда Гитлер.

Гитлеровцы бросали главные силы, чтобы сломить сопротивление советских частей на этом рубеже. А наши армии делали все возможное и невозможное для отражения сумасшедшего натиска врага. Действия обороняющихся на крайнем пределе много раз уже характеризовались двумя короткими словами, очень точно отражающими суть происходящего, поэтому и я повторю их, ибо трудно сказать более исчерпывающе о происходившем на том рубеже: наши армии стояли насмерть.

44-я армия Петрова находилась на правом фланге Северной группы войск и прикрывала Грозный, а за ним дорогу на Баку и Каспийское побережье. Клейст, командующий 1-й танковой армией, искал подходящее для прорыва направление. Проведя разведку, он решил прорваться к Грозному через Моздок. Клейст сосредоточил на узком участке две танковые и две пехотные дивизии и 23 августа нанес удар, в результате которого 25 августа овладел Моздоком. Главный удар его пришелся по участку 9-й армии, которой командовал генерал-майор В. Н. Марцинкевич, а с 29 августа – генерал-майор К. А. Коротеев.

31 августа Гитлер в своей ставке дает указание генерал-фельдмаршалу Листу:

«Главная задача 1-й танковой армии – уничтожение противника в излучине Терека… Всеми имеющимися силами, и прежде всего подвижными, продолжать наступление на Грозный, чтобы наложить руку на район нефтепромыслов».

2 сентября 1-я танковая армия гитлеровцев приступила к осуществлению приказа, пехота с танками стала форсировать Терек.

На терском рубеже непосредственным противником обороняющихся наших военачальников, а следовательно, и генерала Петрова, с кем ему, как говорится, пришлось скрестить шпаги, был генерал-полковник Клейст. По происхождению он из потомственной военной семьи, несколько поколений которой были генералами. В начале нашего века Клейст уже был офицером: в первой мировой войне – командир эскадрона, в 1929 году – полковник. Еще до прихода Гитлера к власти стал генерал-майором, командиром кавалерийской дивизии. Сначала сдержанно относился к фашистам, но затем понял их империалистические цели и стал одним из ревностных исполнителей. В 1936 году он уже генерал-лейтенант. С началом второй мировой войны был назначен командиром 1-го танкового корпуса и отличился быстрыми маневрами при захвате Польши. Вместе с Гудерианом доказывал, что танки существуют не только для поддержки пехоты, но должны действовать и самостоятельно крупными соединениями. Участвовал в оккупации Голландии, Бельгии, Франции, Югославии, Греции. С первого дня нападения на Советский Союз отличался в боях напором и жестокостью. В операции «Эдельвейс», при осуществлении первой ее фазы, Клейст со своей 1-й танковой армией прошел более 600 километров от Дона до Терека. И вот здесь столкнулся с генералом Петровым и другими армиями Северной группы войск, получив задание уничтожить их и овладеть Баку.

Петров не просто отбивался с позиций на противоположном берегу Терека. Воспользовавшись переправой (помните, бурку подарил за нее инженеру?), он перебросил по ней часть войск и ударил во фланг противнику. Это конечно же внесло замешательство в ряды врага. С другого фланга таким же маневром контратаковали гвардейцы 11-го корпуса. Переправа крупных сил врага была сорвана.

Однако, собрав силы, Клейст вновь бросился вперед и 4 сентября пробился на глубину до десяти километров на участке 9-й армии, соседней с армией Петрова. Здесь пробивали нашу оборону более 100 танков с десантом на них. В отражении этого удара большую помощь оказали летчики 4-й воздушной армии, они помогли нашим стрелковым дивизиям не допустить прорыва врага к Грозному и Орджоникидзе.

Генерал Масленников предпринял контрудары силами своих трех армий, намереваясь отбросить противника вновь на левый берег Терека и восстановить положение. 44-я армия Петрова получила усиление, и в период этих контратак в нее входили 77, 223, 402, 416-я азербайджанские, 89, 409-я армянские, 414-я грузинская стрелковые дивизии, 110-я калмыцкая кавалерийская дивизия, 30-я кавалерийская дивизия, 9, 10, 60, 84-я и 256-я стрелковые бригады, где были донские, кубанские казаки, дагестанцы, калмыки, осетины и другие народности – как говорится, полный интернационал!

В этих боях отличились бойцы всех национальностей, через некоторое время в списках награжденных появились фамилии тех самых сынов народов Кавказа, которые еще совсем недавно надели форму и чувствовали себя не очень уверенно. Огромная воспитательная работа командиров и политработников, на которую мобилизовали их генерал Петров и Военный совет армии, приносила благотворные результаты.

Гитлеровцы, захваченные в этих боях в плен, говорили, что их батальоны и роты почти полностью уничтожены, в них осталось по нескольку десятков человек.

Таким образом, приказ Гитлера об уничтожении армий в излучине Терека не был выполнен. Более того, наши контрудары привели наступление к провалу.

Такой неожиданный исход сражения конечно же не мог остаться без последствий. Группа армий «А» не достигла поставленной цели. Надо было искать виновника. Разумеется, Гитлер ни в коем случае не мог признать виновником провала операции «Эдельвейс» себя.

Еще 29 августа 1942 года Гальдер записал в своем дневнике о разговоре с Гитлером в тот день:

«Сегодня были очень раздраженные споры по поводу руководства операциями в группе армий „А“. Пришлось говорить по телефону с Листом о тех мерах, которые надлежало бы принять, чтобы снова сделать наши действия маневренными».

Через два дня, то есть 1 сентября, Гитлер заявил на совещании руководящего состава вермахта:

«Все зависит от упорства! Противник израсходует свои силы быстрее, чем мы… Кто-то должен выдохнуться, но не мы».

Уже в начале сентября даже руководству гитлеровской армии становилось ясно, кто же все-таки выдыхается: удары соединений группы армий «А» в направлении Баку становились все слабее и слабее. 8 сентября Гальдер записал:

«Недостаточное продвижение группы армий „А“ серьезно разочаровывает фюрера».

В эти дни Гитлер просто не находит себе места. Он обрушивается с обвинениями на генеральный штаб, на руководство войск. И для того чтобы выяснить, что же творится там, впереди, посылает начальника штаба оперативного руководства ОКВ (верховного командования вермахта) генерала Йодля в группу армий «А» установить причины проваливающегося наступления на Кавказе.

Йодль, прибыв в штаб группы, заслушал командующего группой армий «А» генерал-фельдмаршала Листа и командира 49-го горнострелкового корпуса генерала Конрада, того самого, который совсем недавно еще был красой и гордостью гитлеровской армии. Их доклады и оценка обстановки были весьма неутешительными. Лист прямо сказал, что следует отказаться от попыток выхода к Черному морю через Кавказский хребет. Генерал-фельдмаршал просил Йодля доложить об этом Гитлеру и посоветовать ему, чтобы он разрешил отвести части горнострелкового корпуса хотя бы на перевалы. Лист также сказал о том, что наступление 1-й танковой армии в сторону Баку близко к своей остановке.

Когда Йодль вернулся в ставку Гитлера и доложил о своих переговорах с Листом, о том, что перспективы боев на Кавказе очень и очень нерадостные, даже сказал – мрачные, Гитлер пришел в неистовство. Как мог начальник штаба оперативного руководства, приехав на фронт, заниматься не тем, чтобы требовать выполнения его, фюрера, приказов, а обсуждать их отмену? Как мог генерал-фельдмаршал Лист игнорировать требование немедленного прорыва любыми средствами к побережью? Что это за самоволие генералов? Что вообще происходит? Он уже давно с трудом терпит Гальдера, возмущен Йодлем, отстранил Бока и других. Теперь с наихудшей стороны показал себя Лист.

Возникало полное несоответствие между желанием Гитлера продолжать операцию по захвату Кавказа и теми возможностями, которые оставались у фактически разгромленных войск. Командование группы армий «А» посылало телеграммы, полные растерянности. Оно предчувствовало неизбежное и окончательное поражение на Кавказе.

Сам генерал-фельдмаршал Лист, его окружение да и офицеры вышестоящих штабов уже не сомневались, что вот-вот разразится гром и Гитлер начнет отрывать головы виновникам.

И гром грянул. 10 сентября 1942 года генерал-фельдмаршал Лист был снят с поста командующего группой армий «А». Это ли не официальное признание провала операции «Эдельвейс» и замыслов Гитлера, связанных с ней? Пусть он считает виновным Листа, но операция «Эдельвейс» все же сорвалась. Советские части выстояли! И армия Петрова вместе с другими сделала для этого очень многое.

Желая проявить твердость в создавшейся сложной обстановке, Гитлер решил взять на себя командование группой армий «А». Но он не выехал в Сталине, где находился штаб группы, а руководил ею из своей ставки в Виннице. В течение месяца он пытался добиться перелома, но не смог этого сделать и назначил командующим группой армий «А» Клейста.

25 сентября 1942 года генерал-полковник Клейст, желая отблагодарить Гитлера и поднять его настроение, заявил, что он все же выпьет бокал за здоровье фюрера в Баку. Клейст был достаточно опытным командующим, он слов на ветер не бросал и свое заявление подкрепил соответствующими действиями. Он нацелил главный удар на так называемые Эльхотовские ворота – долину между горными хребтами, которая выводит к Грозному и Орджоникидзе. Чтобы не оказаться в глазах фюрера просто хвастуном и наверняка выполнить обещание, Клейст сосредоточил на этом узком участке, около 300 танков. Клейст всегда был сторонником мощного танкового удара, и надо сказать, что до терского рубежа эта тактика приносила успех. Желая поддержать своего любимца, Гитлер разрешил снять с туапсинского направления и передать Клейсту одну из лучших моторизованных дивизий СС – «Викинг».

В те дни, когда гитлеровцы готовили этот решающий удар, наша Ставка, явно не зная о нависающей опасности вместо того чтобы ориентировать войска Северной группы на жесткую оборону, прислала директиву:

«Основной и немедленной задачей Северной группы войск Закфронта иметь уничтожение противника, прорвавшегося на южный берег реки Терек, и полное восстановление первоначальной линии обороны войск 9-й и 37-й армий, для чего немедленно приступить к ликвидации прорвавшегося противника, нанося основной удар по южному берегу реки Терек во взаимодействии с 10-м гвардейским корпусом, действующим по северному берегу реки Терек».

У военных есть закон: приказы выполняются беспрекословно и обсуждению не подлежат. Так и поступали наши командиры всех рангов в годы войны. Это жесткий, но правильный закон, иначе воевать и тем более добиться победы нельзя. Но поскольку этот приказ поставлен не нам и прошло уже более сорока лет, мне кажется, можно поразмыслить над ним.

«Немедленно», «уничтожить», «полностью восстановить первоначальную линию обороны» – это приказывается 9-й и 37-й армиям, которые отступали несколько сот километров, не имеют танков, сильной артиллерии и других необходимых для наступления сил и средств. Да еще в тот момент, когда против них сосредоточился мощнейший ударный кулак, в котором только танков 300! Очень рискованно посылать свои войска в наступление в такой невыгодной обстановке.

Читатели, наверное, заметили, что в директиве Ставки не упоминается 44-я армия Петрова. Это, очевидно, потому, что армия Петрова не утратила своих позиций, стояла на прежнем рубеже, ей нечего было восстанавливать. И даже больше: Петров удерживал еще плацдарм на северном берегу Терека, с которого Ставка приказывала наступать 10-му гвардейскому корпусу.

Кроме отражения ударов противника с фронта генерал Петров отбил несколько наскоков с открытого фланга, где на двухстах километрах, до самого устья Волги, в степях и барханах наших войск не было. А пытался отсюда прорваться через боевые порядки 44-й армии тот самый особый, секретный корпус «Ф» генерала Фельми, о котором было рассказано выше. Этот хваленый корпус не оправдал надежд фюрера, он не проник ни в Иран, ни в Индию, потерпев полное фиаско на первом рубеже, который обороняла армия генерала Петрова. В дальнейшем этот корпус был окончательно измотан в прикаспийских степях нашим 4-м гвардейским Кубанским казачьим кавалерийским корпусом под командованием генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко. Корпус Кириченко выходил в степи через боевые порядки 44-й армии, и она же надежно обеспечивала его тылы.

Итак, наши части не успели изготовиться для выполнения директивы Ставки, как Клейст рванулся первым в Эльхотовские ворота. Авиация противника буквально перепахала всю долину, а затем артиллерия выжгла в ней огнем все живое. На таком узком участке, в этом коридоре между гор, казалось, каждый снаряд, каждая бомба ложились в цель. И когда дымящаяся после такой обработки долина превратилась, по представлению Клейста, в мертвый свободный коридор, он запустил туда лавину танков с десантом автоматчиков. Долина была настолько узка для созданной группировки, что танки шли длинной тесной колонной. Дрожала земля от тяжелого бега стальных громадин, гудели горы, возвращая эхом рычание множества моторов, дым, чад, пыль заволокли все вокруг. Казалось, ничто и никто не сможет остановить этот гигантский таран! Но поднялись из перевернутой земли оставшиеся в живых люди. Простые, обыкновенные, не железные – смертные. Они отряхнули с себя землю, которой их засыпало при бомбежке и артобстреле, привели в порядок оружие, поправили, насколько успели, окопы и встретили несущуюся лавину танков. И свершили невероятное. Они оказались сильнее этой железной махины!

Как же такое может быть? Да и вообще возможно ли? Ведь это же невероятно!

Мне не нужно ничего придумывать. Я не пишу красивых батальных сцен о героях. Я рассказываю о том, что было на самом деле, без прикрас – суровую правду. Конечно же люди, будь они просто людьми, не выдержали бы натиска такой танковой лавины и шквала огня. Но противостояли здесь не просто люди, а воины! Бойцы, которые научены зарываться в землю, знают, как себя вести под таким адским огнем, и обладают душевной прочностью, чтобы не испугаться, не утратить боевого духа.

Командиры расположили артиллерию и минные поля так, что по мере приближения танковая колонна теряла машины – они останавливались, подрывались, загорались. Затем в бой вступили бронебойщики с противотанковыми ружьями, артиллеристы, истребители танков, бойцы с противотанковыми гранатами. Помогали, жгли танки с неба штурмовики. Танки все лезли и лезли, обходя подбитые, и казалось, им не будет конца. Но и наши бойцы были расположены не в одну цепочку, а по всей долине – и в ширину и в глубину – и на скалах, куда танки не могли взобраться. Целый день длилась эта гигантская схватка людей и танков. Гитлеровцы продвинулись на несколько километров, но прорваться к Орджоникидзе и Грозному не смогли. К вечеру долина была заполнена чадящими, догорающими танками и трупами.

Клейст смотрел на все это и не верил своим глазам. Никогда нигде еще не видел он такого боя, таких страшных потерь и таких мизерных результатов.

Но бокал шампанского за здоровье фюрера надо выпить – обещанье взять Баку дано… Нет, не рыцарское благородство терзало в эти минуты Клейста. Мороз ходил по коже от того, что теперь с ним будет. Не видя другого выхода, надеясь, что силы у советских частей не бесконечны, Клейст еще несколько дней гнал и гнал вперед свои дивизии. Он шел ва-банк, терять ему было нечего.

Главный удар в этих боях опять пришелся по 9-й армии, которой командовал генерал-майор К. А. Коротеев.

В первых числах октября группа армий «А» окончательно утратила наступательные возможности. Резервов на этом направлении не осталось, другие части были связаны боями под Сталинградом. Наступление на Грозный и Баку прекратилось. Генерал Петров вместе с другими боевыми соратниками – генералами, которые командовали армиями, командирами дивизий, частей и подразделений, сержантами и рядовыми бойцами всех родов войск – выполнили поставленную задачу: не пропустили гитлеровцев к нефтеносным районам. Они отвели огромную опасность, нависшую над нашей родиной.

Осуществляя свои планы по захвату Кавказа, ничем не брезгуя при этом, гитлеровское командование предприняло шаги к формированию так называемых добровольческих национальных частей из числа изменников и контрреволюционеров всех мастей и окрасок. При этом оно преследовало определенные политические цели: создать видимость, будто бы народы СССР питают неприязнь к советскому строю и готовы добровольно вести вооруженную борьбу.

В ведомстве Розенберга было несколько папок со специальными планами и документами по Кавказу: «Кавказская папка», «О преобразовании Кавказа», «Заметки о политическом будущем Кавказа», «О кавказских воинских частях».

В оккупированных районах Северного Кавказа специально выделенные для этого офицеры немецких штабов формировали, вернее, пытались сформировать национальные части – для того чтобы они участвовали в боях на стороне гитлеровской армии. Помимо этого сюда были привезены битые белогвардейские генералы Краснов, Шкуро и другие, чтобы создать формирования из донских и кубанских казаков.

Забегая вперед скажу, что эти белогвардейские генералы, как и другие появившиеся в ходе Отечественной войны предатели во главе с Власовым, будут взяты в плен в 1945 году и Иван Ефимович Петров будет иметь к этому самое прямое отношение. Когда повествование подойдет к тем дням я расскажу об этом подробнее. Здесь же приведу только материалы, имеющие отношение к боям за Кавказ. Мне кажется также необходимым напомнить некоторые биографические сведения о бывших белых генералах, ведь большинство читателей нового поколения фамилии Краснова и Шкуро встречали, наверное, лишь в учебниках истории. И коль скоро я даю штрихи к портретам гитлеровских генералов, то тем более следует хотя бы коротко описать наших «доморощенных» врагов.

Генерал Краснов Петр Николаевич родился в семье казачьего генерала в 1869 году. Окончил Павловское военное училище. Участник первой мировой войны, в конце ее командовал конным корпусом, был генерал-лейтенантом. В дни Октябрьской революции по приказу А. Ф. Керенского повел несколько соединений с фронта на Петроград для подавления революции. Однако войска его были распропагандированы большевиками и разбиты Красной гвардией. Сам Краснов был взят в плен, но отпущен под честное слово, что никогда больше не будет бороться с Советской властью. Данное слово белый генерал не сдержал, уехал на Дон, где в мае 1918 года был избран атаманом Войска Донского. Опираясь на помощь Германии, сформировал казачью армию и пытался несколько раз наступать с целью ликвидации молодой Советской республики, но был разбит в боях. В 1919 году участвовал в боях под командованием Деникина, с которым вскоре разругался, подал в отставку и уехал в Германию, где продолжал антисоветскую борьбу. На Северный Кавказ в тылы группы армий «А» в 1942 году Краснов приехал уже в форме генерала гитлеровской армии. Вот что он сам говорил позднее, давая показания на суде:

«Эмигрантские круги за границей, в том числе и лично я, встретили нападение гитлеровской Германии на Советский Союз довольно восторженно. Тогда господствовало среди нас мнение: хоть с чертом, но против большевиков… Еще с первых дней прихода к власти Гитлера я сделал ставку на национал-социалистическую Германию и надеялся, что Гитлер обрушится на Советский Союз и коммунизм будет сокрушен. Летом 1941 года сбылось то, о чем я мечтал на протяжении десятилетий. С первых же дней нападения Германии я принял активное участие совместно с немцами в мобилизации реакционных сил на борьбу против большевиков».

Мечтая об уничтожении социализма, атаман Краснов пошел на службу к германскому фашизму и развил энергичную деятельность по сколачиванию белоказачьих и иных антисоветских сил, он был «идейным отцом» борьбы белоказаков. Краснов установил тесную связь с гитлеровским военным командованием и фашистской разведкой, деятельно участвовал в работе казачьего отдела министерства восточных областей Германии, возглавлявшегося Розенбергом.

«Знаток казака и его души», Краснов консультировал сотрудников министерства и немецкую разведку по всем вопросам антисоветской деятельности среди казачества. Его доклад об истории казачества слушали сотрудники СД, а затем с ним знакомились высшие германские военные круги. Он написал послание так называемому Донскому казачьему комитету в Новочеркасске, состоявшему из белоэмигрантов и изменников, сотрудничавших с немецкими оккупационными властями. В этом послании он советовал «своим любимым донским казакам» поднимать восстания против Советской власти, чтобы «вместе с германскими вооруженными силами разделить счастье борьбы за честь и свободу Тихого Дона».

По предложению германской разведки Краснов выпустил воззвание, в котором призывал казаков вместе с немцами участвовать в вооруженной борьбе против Советского Союза. Это воззвание сыграло немалую роль в объединении реакционно настроенных казаков и белоэмигрантов и создании антисоветских казачьих формирований именно в те дни битвы за Кавказ, о которых я рассказываю в этой книге.

Другой не менее известный в годы гражданской войны белогвардейский генерал-лейтенант, Шкуро Андрей Григорьевич, 1887 года рождения, происходил из семьи казачьего офицера, в 1907 году окончил Николаевское кавалерийское училище. Первую мировую войну завершил в чине полковника. В 1918 году сформировал контрреволюционный отряд и действовал как раз в этих местах, куда его привезли теперь фашисты, – Ставрополь, Ессентуки, Кисловодск. Затем командовал казачьей бригадой, конным корпусом в армии Деникина. Шкуро всегда отличался садистской жестокостью и недисциплинированностью, что вызывало к нему антипатию даже среди белогвардейского командования. Соратник по боям первой мировой войны и многолетней борьбе с Советской страной «черный барон» Врангель был о нем нелестного мнения. Вот его слова:

«Шкуро я знаю по работе его в лесистых Карпатах… Отряд есаула Шкуро во главе со своим начальником, действуя в районе 18-го корпуса, в состав которого входила моя уссурийская дивизия, большей частью находился в тылу, пьянствовал и грабил и наконец по настоянию командира корпуса генерала Крымова был с участка корпуса снят».

А вот англичанам Шкуро импонировал, и глава английской миссии при штабе Деникина генерал Хольман вручил Шкуро орден – королевскую награду. В эмиграции Шкуро постоянно участвовал во всех авантюристических замыслах контрреволюционеров. Жил небогато, вдохновлялся лютой злобой к большевикам и надеждами на войну. Вот короткая сценка из воспоминаний певца А. Вертинского, характеризующая образ жизни Шкуро между войнами:

«Однажды в Ницце во время съемки ко мне подошел невысокого роста человек, одетый в турецкий костюм и чалму (снималась картина „Тысяча и одна ночь“).

– Узнаете меня? – спросил он.

Если бы это был даже мой родной брат, то, конечно, в таком наряде и гриме я бы все равно его не узнал.

– Нет!

– Я – Шкуро. Генерал Шкуро.

В одну секунду в памяти всплыл Екатеринодар. Белые армии отступают к Крыму. Концерт, один из последних концертов на родине. Он уже окончен. Я разгримировываюсь, сидя перед зеркалом. В дверях появляются два офицера в белых черкесках.

– Его превосходительство генерал Шкуро просит вас пожаловать к нему откушать после концерта!

Отказываться нельзя. Я прошу обождать. У подъезда штабная машина. Через пять минут вхожу в освещенный зал.

За большими накрытыми столами – офицеры. Трубачи играют встречу. Из-за стола поднимается невысокий человек с красным лицом и серыми глазами.

– Господа офицеры! Внимание! Александр Вертинский!

Меня сажают за стол генерала. Начинается разговор. О песнях, о «том, что я должен сказать», о красных, о белых…

Какая даль! Какое прошлое!

Много крови пролил этот маленький человек. Понял ли он это хоть теперь? Как спится ему? Как мажется?..

Я молчал. Экзотический грим восточного вельможи скрывал выражение моего лица. Но все же Шкуро почувствовал мое настроение и нахмурился.

– Надо уметь проигрывать тоже, – точно оправдываясь, протянул он, глядя куда-то в пространство.

Свисток режиссера прервал наш разговор. Я резко повернулся и пошел на «плато». Белым мертвым светом вспыхнули осветительные лампы, почти не видные при свете солнца. Смуглые рабы уже несли меня на носилках.

Шкуро тоже позвали. Он быстро шел к своей лошади, на ходу затягивая кушак. Всадники строились в ряды…

«Из премьеров – в статисты, – подумал я. – Из грозных генералов – в бутафорские солдатики кино. Воистину – „судьба играет человеком…“.

Не только в кино, но и в жизни Шкуро играл низкие и подлые роли. Причем не судьба его заставляла опускаться низко. Работая статистом в кино, можно было прокормиться, но зад горел от пинка, которым вышибли из России. Хотелось мстить большевикам любым, даже самым подлым способом. И Шкуро становится «статистом» при гитлеровцах.

Уже в первые месяцы войны Шкуро по заданию фашистов приступил к формированию «русского охранного корпуса» из белоказаков и других белогвардейцев. Тогда же Шкуро заявил о своем желании по первому зову немцев принять участие в войне против СССР и обратился с ходатайством разрешить ему сформировать и самому возглавить диверсионный отряд для действий в тылу Красной Армии на Северном Кавказе.

Шкуро активно участвовал в антисоветской обработке казаков, призывая их к вооруженной борьбе против СССР. В кубанские станицы Шкуро всегда являлся со своим знаменем черного цвета, на котором была изображена волчья голова. Это знамя носил за ним ординарец. В своих речах Шкуро расписывал карательную деятельность «волчьей сотни» в период гражданской войны в России.

Шкуро по указанию гитлеровского генерала Бергера написал обращение к казакам, в котором говорилось:

«Я, облеченный высоким доверием государственного руководителя СС, громко призываю вас всех, казаки, к оружию и объявляю всеобщий казачий сполох. Поднимайтесь все, в чьих жилах течет казачья кровь, все, кто еще чувствует себя способным помочь общему делу… Дружно отзовитесь на мой призыв, и мы все докажем великому фюреру и германскому народу, что мы, казаки, верные друзья и в хорошее время, и в тяжелое».

Привлекая белогвардейских генералов на свою службу, гитлеровцы в то же время не особенно им доверяли, им позволялось формировать части из казаков, а что касается командования этими частями, то оно было поручено гитлеровскому генералу фон Паннвитцу.

Как известно, эта попытка (не только военная – в поисках дополнительных сил, – но и политическая акция гитлеровцев на Кавказе) полностью провалилась.

 

Туапсинская операция

Шел октябрь 1942 года, оставалось меньше месяца до великого, гигантского контрнаступления наших войск под Сталинградом. Огромные силы наших резервных армий уже сосредоточивались для нанесения ударов. И вся многочисленная техника этих армий, в том числе тысячи танков и самолетов, была заправлена и имела запасы горючего, которое шло к ним отсюда, с Кавказа, где наши войска не только отстояли нефтеносные районы страны, но и приковали к себе огромные силы противника.

Туапсинская операция для Гитлера была последней надеждой на реализацию тех больших планов, которые он намеревался осуществить, захватив Кавказ.

Неся большие потери в людях и технике, гитлеровцы постепенно выдыхались, бои против Северной группы наших войск на направлениях, прямо выводивших к Баку, с каждым ударом сужались по фронту. Сначала гитлеровцы шли по всей ширине Сальских и кубанских степей. Потом они наступали на участке рек Терек и Урух. Затем стали наступать только на моздокском направлении. Позднее полоса активных действий еще больше сузилась, наступали на нальчикском направлении. В ноябре сил хватало лишь на попытку прорваться к Орджоникидзе. Но и этот прорыв мог быть осуществлен, только если бы удалось подтянуть свежие части.

Вот что пишет бывший гитлеровский генерал Ганс Дёрр:

«В середине августа стало ясно, что операции на юге России шли не по намеченному плану: армия вместо „победного марша“ с трудом продвигалась вперед. В таком положении принято бросать в бой резервы или же менять план операции».

Но резервов не было. Вот тут уже отчетливо сказывалась авантюристичность планирования гитлеровского генерального штаба и замыслов самого Гитлера. Замахнулись взять Кавказ, затем Иран, Индию, а осуществить эти планы сил не хватило. Даже здесь, на Кавказе, нечем пробить последнюю сотню километров, чтобы выйти к Баку.

Что же думал Гитлер? Какой выход он видел из создавшегося положения? Он еще не отказался от своего грандиозного замысла и нашел решение, на его взгляд позволяющее осуществить его. Для этого необходимо: сосредоточить все силы в направлении не на Баку, а на Туапсе, против Черноморской группы войск, то есть надо перейти через отроги Главного Кавказского хребта, ударить на Туапсе, отрезать таким образом 1-ю армию от остальных сил.

Это давало гитлеровцам возможность лишить наш Черноморский флот баз, высвободить свои части, которые находились на этом участке фронта, ударить потом по узкой полосе вдоль Черного моря, затем на Кутаиси и Тбилиси – и опять-таки на Баку через Закавказье.

О том, что Гитлер делал решающую ставку на этот план, доказывает сосредоточение сил: из 26 дивизий, находившихся перед Закавказским фронтом, 18 были нацелены теперь против Черноморской группы на туапсинском направлении.

В беседе с Кейтелем 18 сентября 1942 года Гитлер прямо сказал:

«Решающим является прорыв на Туапсе, а затем блокирование Военной Грузинской дороги и прорыв к Каспийскому морю…»

План этот с чисто военной точки зрения в той обстановке, в какой он принимался, был не так уж плох, потому что после выхода к Черному морю и ликвидации окруженной группы наших войск фронт гитлеровцев сократился бы примерно на двести километров, при этом высвободилось бы около десяти дивизий, которые можно было бы перебросить в сторону желанных нефтеносных районов на Каспии.

Как это они делали обычно, гитлеровцы при планировании и организации наступления сосредоточили на главном направлении наиболее боеспособные части и наибольшее количество техники.

В результате этого гитлеровцы превосходили наши войска почти в два раза.

Эту наступательную операцию Гитлер поручил осуществить 17-й армии под командованием генерал-полковника Руоффа. Руофф, как верный выученик прусской школы, решил нанести два удара по сходящимся направлениям и окружить наши войска, зажав их в клещи. Один удар – от Нефтегорска на поселок Шаумян, что километрах в тридцати севернее Туапсе, а второй – от Горячего Ключа тоже на Шаумян. По замыслу Руоффа, в этом мешке должна была оказаться 18-я армия, после чего путь к Черному мерю, на Туапсе, оказался бы открытым.

Наше командование предвидело возможность переноса главного удара на Туапсе, и не только предвидело, а располагало данными разведки. Поэтому принимались меры для укрепления обороны на туапсинском направлении. Сюда подбрасывались резервы командующего фронтом. Проводились инженерные работы. Но все же оборудование обороны велось недостаточно интенсивно. Ставка Верховного Главнокомандования специально написала об этом командующим Закавказским фронтом и Черноморской группой войск:

«По данным Генштаба, подтвержденным событиями последних дней, оборона войск Черноморской группы слабая, несмотря на то, что время и местность позволяли сделать ее непроходимой…»

Дальше следовало перечисление конкретных мер, необходимых для того, чтобы оборона действительно была непроходимой.

Оба удара, подготовленных армией Руоффа по сходящимся направлениям на Шаумян, намечались в полосе 18-й армии наших войск. Была ли она готова для отражения этого удара? Вот что пишет по этому поводу маршал А. А. Гречко:

«Особенно слабой оказалась оборона на участке 18-й армии – Снабжение войск 18-й армии к концу сентября несколько улучшилось. Однако из-за отсутствия благоустроенных дорог обеспеченность боеприпасами войск всей Черноморской группы, и особенно действовавших в труднодоступной горной местности, была недостаточной. Для довооружения войск группы требовалось по меньшей мере 20 тыс. винтовок, более 1 тыс. ручных и 500 станковых пулеметов. Обеспеченность продовольствием и фуражом была также низкой… В связи с приближающейся осенью войска нуждались в теплом обмундировании и обуви, которых на складах группы вообще не было».

25 сентября после сильных авиационных ударов и артиллерийской подготовки гитлеровцы перешли в наступление из района станицы Хадыженская (под Нефтегорском) в направлении на Шаумян. В течение трех дней их на этом направлении удерживала 32-я гвардейская дивизия под командованием полковника М. Ф. Тихонова. В этих боях гвардейцы проявили большую стойкость. Фашисты пытались прорваться еще и на фанагорийском направлении. Но и на этом участке их постигла неудача.

27 сентября Руофф ударил по центру боевого порядка 18-й армии уже известными читателям хорошо подготовленными частями альпийских стрелков, которыми командовал Ланц. Им удалось прорвать фронт, и к 5 октября противник овладел здесь горами Гунай, Гейман и вышел в долину реки Гунайка.

На лазаревском направлении части 46-й немецкой пехотной дивизии тоже перешли в наступление и продвинулись почти до долины реки Пшеха.

29 сентября Ставка Верховного Главнокомандования указала командующему Закавказским фронтом:

«Несмотря на достаточное количество сил на хадыженско-туапсинском направлении и длительное время занятия войсками оборонительных рубежей, противник сумел с первых же дней наступления выйти во фланг и тыл частям 18-й армии, обороняющим дорогу Хадыженская – Туапсе.

Дальнейшие намерения противника сводятся к тому, чтобы… обойти главные силы нашей хадыженской группировки, изолировать ее и тем самым создать реальную угрозу выхода на побережье в район Туапсе… Считаю необходимым немедленно создать ударные группировки, перейти к активным действиям и полностью восстановить положение в районе к югу от Хадыженская и на участке Горячий Ключ, имея в виду ни в коем случае не допустить прорыва противника в район Туапсе».

Особенно опасным был прорыв противника в центре 18-й армии, поэтому командование Черноморской группы решило нанести здесь сильный контрудар и уничтожить противника в районе Сосновка – гора Гейман и восстановить положение в центре оперативного построения 18-й армии. Этот контрудар был назначен на 2 октябри. Но 1 октября противник упредил наши войска и сам нанес удар на этом участке и овладел поселком Котловина.

Одновременно противник наносил удары и на других направлениях и тоже потеснил наши войска.

Вот воспоминания маршала А. А. Гречко, относящиеся к этим дням:

«7 октября войска центра 18-й армии силами 236-й стрелковой и 12-й гвардейской кавалерийской дивизий, 40-й мотострелковой и 119-й стрелковой бригад предприняли контрудар с целью уничтожения гунайской и сосновской группировок противника. Однако эти попытки из-за неорганизованности и слабой подготовки боя успеха не принесли. В тот же день командующий Черноморской группой приказал командующему 18-й армией прекратить разрозненные действия и, не распыляя сил, нанести последовательные удары по вражеской группировке в районе Гунайки и Котловины».

Наверное, у читателей уже возник вопрос: зачем я так подробно описываю боевые действия на туапсинском направлении, если герой нашей повести генерал Петров находится на противоположном участке фронта, обороняя Баку, не допуская противника к Каспийскому морю?

Рассказ об этих событиях необходим, потому что как раз в самый их разгар, когда положение здесь стало просто угрожающим, когда наши войска едва-едва сдерживали напор врага, в этот труднейший, я бы сказал, критический момент Ставка Верховного Главнокомандования 11 октября освободила от командования Черноморской группой войск генерал-полковника Я. Т. Черевиченко и назначила командующим этой группой генерал-майора И. Е. Петрова.

Да, все еще генерал-майора! Я не хочу обидеть генерал-полковника Черевиченко, обстановка была очень тяжелой, и те критические обстоятельства, в которых оказались войска Черноморской группы, конечно же создались не по вине генерала Черевиченко, а потому, что очень большие силы противника были сосредоточены на этом направлении. Но коль скоро при назначении нового командующего Черноморской группой выбор пал на Ивана Ефимовича Петрова, то, значит, генерал-майор Петров высоко ценился Ставкой, значит, считали его достойным заменить генерал-полковника.

И для этой высокой оценки имелись все основания. Петров был командующим, армия которого (я имею в виду 44-ю) защищала подступы к Баку, да и прошлые заслуги Петрова по обороне Одессы и Севастополя были учтены. И вот из большого числа командующих армиями, которые находились на Кавказе, весьма опытных и знающих, был выбран Иван Ефимович Петров.

На второй день после назначения Петров уже прибыл в расположение Черноморской группы войск и вступил в командование.

Это назначение, с одной стороны, должно было, как и каждого военного, порадовать Ивана Ефимовича, потому что теперь ему предстояло командовать не одной армией, а целой группой, в которую входило три армии, оборонявшие очень широкий и ответственный фронт. Но, с другой стороны, оно ставило его в трудное положение: от устойчивости этого фронта зависела судьба Кавказа, потому что Гитлер теперь именно здесь сосредоточил все свои силы, намереваясь именно на туапсинском направлении осуществить свои далеко идущие планы.

Трудность положения Петрова как командующего заключалась прежде всего в том, что он не знал новые для него войска, не строил оборону этого участка фронта, операция уже была в полном разгаре, причем развивалась она неудачно для нас.

Еще до прибытия генерала Петрова Военный совет Черноморской группы войск разработал план разгрома гунайской и хадыженской группировок противника, для чего намеревался осуществить два удара по сходящимся направлениям и окружить эти группировки. Петров видел – план имеет серьезный недостаток: на каждом направлении войска должны были совершить перегруппировку лишь по одной имеющейся дороге, а в районе Церковного вообще была только вьючная тропа. Для реализации этого плана необходимо было значительное время, а обстановка требовала немедленных действий. Но осуществление плана уже началось, вносить кардинальные изменения было поздно.

14 октября, когда этот контрудар еще не был подготовлен и шла трудная перегруппировка, противник ударил в направлении на Шаумян с целью окружить основную группировку 18-й армии и затем прорваться на Туапсе. К исходу 15 октября гитлеровцы вышли к окраине Шаумяна. Одновременно и на направлении реки Хадыж противник стал забивать другой клин, чтобы замкнуть окружение, и тоже успешно продвигался.

В этом положении 15 октября Ставка Верховного Главнокомандования писала командующему Закавказским фронтом:

«Ставка разъясняет, что значение черноморского направления не менее важно, чем направление на Махачкала, так как противник выходом через Елисаветпольский перевал к Туапсе отрезает почти все войска Черноморской группы от войск фронта, что, безусловно, приведет к их пленению; выход противника в район Поти, Батуми лишает наш Черноморский флот последних баз и одновременно предоставляет противнику возможность дальнейшим движением через Кутаиси и Тбилиси, а также от Батуми через Ахалцихе, Ленинакан по долинам выйти в тыл всем остальным войскам фронта и подойти к Баку».

Конечно же генерал Петров при всей своей одаренности не мог немедленно и единолично переломить ход боевых действий. Для того чтобы он оказал какое-то влияние на дальнейшее сражение, нужно было некоторое время, а главное – силы для противодействия противнику или хотя бы небольшая пауза, чтобы распорядиться тем, что теперь было отдано под его командование. Противник между тем продолжал наступать и 16 октября вышел к Навагинской, а на следующий день, то есть 17 октября, овладел Шаумяном и начал бои за Елисаветпольский перевал.

Фанагорийская группировка противника к 16 октября захватила урочище Степки и стала распространяться дальше. Противник был уже близок к осуществлению своей цели: кольцо вот-вот могло замкнуться. Командующий 17-й немецкой армией был уверен в полном успехе своего наступления. 16 октября он доложил об этом командующему группой армий «А», и в журнале боевых действий появилась следующая запись:

«Сопротивление противника в районе Туапсе, сделавшееся в последние дни заметно слабее, позволяет сделать вывод, что силы сопротивления русских сильно надломлены нашим непрерывным наступлением, а также эффективной поддержкой авиации».

В условиях, когда командующий противостоящей армией генерал-полковник Руофф был готов уже отпраздновать победу, генерал Петров вступил в руководство войсками. В такой исключительно сложной обстановке надо было сохранить спокойствие и, мобилизуя весь свой огромный опыт, найти какой-то выход, что, прямо скажем, было нелегко.

Иван Ефимович, как это ни казалось странным для окружающих, несмотря на напряженнейшую ситуацию, не стал отдавать немедленных распоряжений. Ему прежде всего нужна была ясность, полное понимание обстановки на сегодняшний день. Верный себе, он с офицерами своего нового штаба выезжает на самое трудное направление – в 18-ю армию, – для того чтобы на месте выявить истинное положение дел.

Тут опять, дабы не обидеть своей оценкой и прежнее руководство, и, главное, тех, кто был в частях на этом направлении, я передаю слово маршалу А. А Гречко:

«При проверке состояния войск и обороны оказалось, что командующий 18-й армией и его штаб не знали действительного положения на фронте. Они потеряли связь с соединением левого фланга армии. Командованию армии даже не было известно о том, что противник захватил Шаумян. Оно пренебрегло условиями местности и стремилось создать сплошной фронт, в результате чего войска, поступавшие в армию из резервов, вводились в бой по частям, распыляясь, вместо того чтобы сосредоточивать их для нанесения контрударов в наиболее угрожаемых местах».

Видя такие действия руководства армии и учитывая создавшуюся обстановку, Военный совет фронта решил сменить командующего 18-й армией генерал-лейтенанта Ф. В. Камкова и назначить на его место генерал-майора А. А. Гречко, который до этого командовал 47-й армией на новороссийском направлении, что и было санкционировано Ставкой.

Новый командующий решил сосредоточить усилия армии и выделенные в его распоряжение резервы для нанесения контрудара по группировке противника, вышедшей в район Шаумяна. Но генерал Гречко не успел осуществить этот план. 19 октября гитлеровские войска сами перешли в наступление и, несмотря на упорное сопротивление 18-й армии, потеснили ее. Врагу удалось захватить Елисаветпольский перевал.

И опять, как это бывало уж не раз, командующий Черноморской группой войск Петров спешит в войска для оказания помощи на месте. А противник продолжает рваться к Туапсе.

21 октября противник нанес удары в трех направлениях, и на всех этих направлениях бои шли такие упорные, что в рукопашные схватки вступали даже штабы наших полков и дивизий. И все же противник продолжал теснить наши части, потому что его силы здесь во много раз превосходили.

В этих труднейших условиях генерал Петров видел не только отступающих, но и тех, кто героически сражался с врагом. Петров не был формалистом. Он не наказывал тех, кто отступает, не привлекал их к ответственности, так как понимал, что здесь дело было прежде всего в неравенстве сил. И поэтому, желая подбодрить войска, воодушевить их, написал очень своеобразный приказ. Привожу этот приказ полностью – он свидетельствует, что Петров был тонким психологом:

«21 октября 1942 г. 3-й дивизион 963 ап 408 сд под командованием командира т. Сохрокова поддерживал боевые действия 663 сп 408 сд.

663 сп, проявив неустойчивость, начал отходить, 3-й дивизион 963 ап не бросил боевых порядков, а вел огонь по наступающему противнику и в этом неравном бою уничтожил несколько сот фашистских солдат и офицеров.

Славные бойцы и командиры дивизиона, оказавшись в полном окружении, не растерялись, а огнем пробивали себе дорогу для вывода матчасти и имущества.

Расстреляв все снаряды, личный состав дивизиона, соблюдая славные традиции артиллеристов, перешел на уничтожение противника автоматом, штыком и гранатой.

Пробившись из окружения, дивизион оказался прижатым к горному массиву без дорог и троп.

Личный состав дивизиона во главе с капитаном Сохроковым в течение 10 дней, отбивая огнем все атаки противника, прокладывал себе дорогу через горный хребет.

К 5 ноября 1942 г. дивизион соединился с 383 сд, вывел полностью материальную часть и личный состав.

Командиры и бойцы дивизиона, выполняя присягу, благодаря умелому управлению командира дивизиона т. Сохрокова, героической борьбой, безграничной храбростью и самоотверженностью показали, как наши части должны вести бои за нашу священную Родину.

Приветствуя доблестный состав 3-го дивизиона 963 ап, ставлю его в пример всем артиллерийским и пехотным частям группы.

Всему личному составу дивизиона объявляю благодарность и представляю к награждению правительственной наградой:

командира дивизиона капитана Сохрокова Асланука Исмеловича

зам. командира дивизиона ст. политрука Бадаляна Галуста Царуковича

зам. командира батареи политрука Саакиана Ивана Аракиловича отличившихся из остального личного состава наградить…»

По стилю этого приказа видно, что Петров писал его сам. Он очень похож на приказы Петрова еще в гражданскую войну. Но самое главное, на мой взгляд: этот приказ показывает, на что возлагает надежды генерал Петров в этих, казалось бы, безвыходных обстоятельствах – на людей, на их боевые и волевые качества. Он хочет им напомнить об этом. Он показывает им на примере действий героического дивизиона, на что они способны. Он призывает всех действовать так же, как эти герои, о которых он пишет.

Петров упорно, пристально вглядывается в противника, в свои войска, местность и ищет, ищет, настойчиво ищет возможность переломить ход боя в пользу своих войск. Вот один из примеров этого поиска. В воспоминаниях маршала Гречко говорилось, что одной из причин неудачных действий 18-й армии было отсутствие благоустроенных дорог и недостаточная обеспеченность боеприпасами войск всей Черноморской группы. Это же видел и понимал генерал Петров, он искал возможность преодолеть эту трудность. Что можно сделать за короткое время в горах для того, чтобы как-то улучшить снабжение войск боеприпасами и продовольствием? Дороги были очень плохи. К тому же стояла скверная осенняя погода. Шли проливные дожди. Дороги и тропы заплыли грязью, сползающей от дождей с гор, по ним могли пройти только пешие. Ручейки и небольшие речушки превратились в грозные горные потоки, и преодолевать их было тяжело и пешим и конным, не говоря уж о малочисленном автомобильном транспорте, который почти не мог двигаться по этим горным дорогам.

А вот мнение генерала армии И. В. Тюленева по поводу возможностей противника по снабжению своих войск:

«У гитлеровцев было одно большое преимущество, они наступали с севера и, следовательно, имели самую широкую возможность маневрировать крупными массами войск по кубанской долине. Кроме того, в распоряжении немецкого командования имелось много превосходных путей подвоза. У нас же наоборот: ни свободы маневра, ни достаточных путей подвоза, так как наши войска стояли среди лесистых гор, подходящих к морю».

Очень интересно свидетельство человека, который не только видел все это своими глазами, но и соприкоснулся с Петровым именно в поисках возможности одолеть дорожные трудности. Приведу рассказ И. С. Шияна, ныне генерал-лейтенанта, который в то время служил в войсках Черноморской группы, был капитаном:

– Шли проливные дожди. Дороги и тропы стали непроходимыми. Противника, превосходившего нас в силах, кроме многих других трудностей, просто нечем было отбивать: боеприпасов на передовой не хватало. Их невозможно было подвозить по горным тропам даже в хорошую погоду, а тут, когда с гор на тропы сползала грязь, доставка, даже на лошадях и ишачках, вообще прекратилась. Во многих местах для снабжения войск боеприпасами и продовольствием выстраивались цепочки солдат, которые и передавали грузы из рук в руки. Это ослабляло и без того малочисленные подразделения, так как солдат приходилось брать с передовой – других не было. Проблема подвоза всего необходимого для боя и эвакуации раненых стала в те дни одной из решающих. Петров понял это первым. До его прихода все занимались только боями, а он увидел, почему бои идут неуспешно. Люди сражаются геройски, они готовы сделать все возможное и невозможное, но надо их обеспечить всем необходимым для отражения натиска врага. Я в те дни был заместителем начальника штаба тыла Туапсинского оборонительного района. В числе других товарищей, занимавшихся вопросами организации подвоза, меня вдруг вызвали на командный пункт Черноморской группы войск. Начальники мы были небольшие – я капитан, другие тоже в таких званиях. Вызов к командующему для нас событие невероятное!

Командный пункт Петрова был в глубокой горной щели. Прибыли мы рано утром. Командующий умывался из простого железного рукомойника, то поднимая, то опуская звякающий металлический стерженек. Умывшись, он тут же нас принял. Посмотрел на нас как-то значительно, испытующе. Лицо его было серьезно. Очень много забот свалилось на него в те трудные дни.

Затем спокойно, деловито обрисовал нам обстановку, трудности с подвозом войскам всего необходимого и с эвакуацией раненых. Он прямо сказал – от этого зависит наша судьба, зависит, выстоим мы или не выстоим. «Вот вы занимаетесь вопросами снабжения и подвоза, продумайте и внесите свои предложения, как все-таки нам обеспечить войска. Лучше вас в этом деле никто не разбирается. Поэтому я вызвал не ваших начальников, а вас, непосредственных организаторов и исполнителей. Если вы не найдете выхода, никто его не найдет! Поезжайте на дороги и тропы, смотрите, изучайте, советуйтесь с солдатами, особенно с местными кавказскими жителями. Думайте, чтоб мозги трещали, но выход должен быть найден. Даю вам три дня! Больше не могу. И эти три дня для войск будут невыносимо трудными. Вот вам машина. Езжайте и помните: я жду и надеюсь на вас». Поручение было не просто ответственное, а сверхчрезвычайной важности. Мы понимали это. Сначала нас охватило сомнение. Как же найти выход из, казалось, безвыходного тупика, да еще за короткое время? Мы знали обстановку и раньше искали пути преодолеть эти трудности, но не находили. Поехали. Побывали на ряде участков. Советовались с солдатами, особенно с пожилыми горцами. Возвратились на командный пункт через два дня – усталые, мокрые, грязные. Посидели, обдумали все предложения и советы, которые мы слышали на трассах. И пришли к выводу: для ускорения доставки войскам всего необходимого следует осуществлять однопутное движение. Через определенные промежутки в подходящих местах оборудовать отстойники, своеобразные разъезды. Дороги и тропы узкие, расширять их нет ни времени, ни сил, а отстойники можно создать довольно быстро. Создать с таким расчетом, чтобы в них помещались небольшие колонны автомобильного и гужевого транспорта. Колонны эти формировать с пунктов отправления с учетом емкости отстойников. Поставить регулировочные посты, связать их телефонной связью для управления движением колонн. Мы отработали на карте несколько маршрутов с указанием, где, по нашему мнению, целесообразно создавать отстойники. Наши выводы и рекомендации мы доложили генералу Петрову. Принял он нас в простой кавказской сакле, в том же ущелье, где встретились первый раз. В сакле – топчан, простой стол, на нем карта. Петров очень внимательно нас выслушал. Задал ряд вопросов. Попытался вроде бы даже нас поприжать: а если, говорит, колонна в отстойник не поместится, куда хвост девать? Но это у нас было предусмотрено, колонны, как я уже сказал, должны формироваться определенной длины. Отвечая на этот вопрос, я для себя отметил: как тонко мыслил Иван Ефимович. Мы, специалисты, и то не сразу увидели возможность такого затруднения, а он вот сразу ухватил. Ведь если в отстойник не войдет несколько машин, то их придется сбрасывать в пропасть, так как они загородят дорогу встречной колонне. Развернуться для движения назад места ведь не будет… В конце беседы генерал Петров очень по-доброму поблагодарил нас, как-то даже не по-начальственному, а просто по-человечески. Мы видели, что он доволен нашей находкой, нам и самим было приятно, что мы оправдали его надежды, помогли общему делу. После завершения операции Петров и нас, тыловиков, не забыл, наградил наряду с теми, кто на передовой сражался.

Генерал Петров вообще уважительно относился к работникам тыла, понимал трудность и ответственность их службы. Для того чтобы читатели представляли условия, в которых оказались тыловики в ту осень на Кавказе, приведу выдержку из книги писателя Виталия Закруткина:

«Кто жил на Северном Кавказе, тот хорошо знает, что значит затяжной осенний дождь, который не прекращается неделями и заливает терскую долину, точно в дни всемирного потопа. То мелкий и тихий, моросит дождь днем и ночью, пропитывая землю, то он вдруг хлынет буйным ливнем, неся с Черных гор мутные потоки воды. Множество рек, речек и речушек выходят при этом из берегов, сносят мосты, размывают дороги и покрывают все вокруг мутно-желтым разливом грязи. Легкие ночные заморозки, особенно если при этом дует северный ветер, покрывают разлив тонкой коркой льда, но грязь еще не затвердевает, а становится густой и вязкой.

Кусок хлеба, спрятанный в вещевой мешок, превращается в липкий клейстер. Затвор и ствол винтовки ржавеют. От мокрой шинели идет пар. Сапоги покрываются зеленью. Везде тебя настигает проклятый дождь, и всюду слышится смертельно надоевший звук чавкающей, хлюпающей, брызгающей грязи. На дне окопа – вода; в ходах сообщения – вода; в землянках – вода; куда ни прислонишься – мокро; к чему ни прикоснешься – грязь.

Да, плохо в ту осень было пехотинцу… он сидел в залитых водою окопах. Но еще хуже было солдатам-обозникам.

Ходкое выражение «просидеть в обозе», несущее в себе оттенок презрения к легкой как будто участи обозника, должно быть сдано в архив. Неимоверно тяжелым был труд пожилого солдата-обозника на Кавказе в памятную осень 1942 года. Всегда под дождем, в холоде и в грязи, колесил этот солдат по размытым терским дорогам, успевая подвезти на своей телеге муку и патроны, бензин и снаряды, сапоги и сено – все, что было нужно войскам.

Он умел вытащить застрявшую в промоинах телегу, находил среди разливов какие-то известные только ему объезды, часами трясся от холода, выстаивая очереди у мостов, оберегая от дождей свой груз. На своей крепкой спине он перетащил тысячи пудов на склады, со складов, на станции, со станций и никогда не жаловался на усталость. Молчаливо выслушивал он ядовитые упреки какого-нибудь горячего юнца-сержанта, презрительно называвшего его «тыловой крысой», и степенно продолжал делать свое незаметное, но важное дело, стоически вынося и грязь, и холод, и бесконечные налеты вражеских бомбардировщиков, которые часто превращали дороги в месиво камней и щепок».

В результате всех мер, принятых Петровым, улучшилось снабжение, повысилась боеспособность войск, затруднилось продвижение противника к морю.

Иван Ефимович Петров, и прежде, как мы не раз убеждались, проявлявший большую находчивость, в эти трудные дни нашел еще одну возможность сбить напор наступления. Он применил весьма оригинальный тактический прием. Наряду с обычными оборонительными действиями войск он стал активно засылать группы в тыл врага. В них входили не только разведчики, но и обычные подразделения. Специально подготовленных людей и тем более подразделений для массового проникновения в тыл не было, засылали сводные отряды, группы добровольцев, формировались они в дивизиях и полках. (С одним из таких диверсионных отрядов ходил в тыл противника северо-восточнее Туапсе мой друг, журналист, после войны ставший известным писателем, Сергей Александрович Борзенко. Он участвовал в битве за Кавказ с первого до последнего дня. Дальше я расскажу более подробно об этом замечательном человеке.)

Вот несколько слов маршала А. А. Гречко об этих отрядах:

«В Черноморской группе эффективно применялись специальные отряды, создаваемые распоряжениями командиров дивизий и полков для действия в тылу врага с задачами деморализации его войск, уничтожения живой силы и техники, нарушения коммуникаций, захвата обозов и пленных».

О том, какую напряженную обстановку создавали такие группы в тылу противника и какие причиняли потери, лучше всего свидетельствуют слова тех, против кого действовали наши храбрые воины. Приведу выдержку из дневника командира роты 94-го горносаперного батальона лейтенанта Хетцеля, одного из тех привилегированных «горных дьяволов», которые совсем недавно не сходили с обложек иллюстрированных журналов:

«Сегодня моя рота была брошена на помощь стрелковым полкам, попавшим в тяжелое положение, и я вернулся с поля боя с четырьмя уцелевшими солдатами. Боже, что там было! То, что я жив и могу писать, просто чудо. Они атаковали нас на лошадях. Когда мы перешли реку, человек пятьдесят казаков бросились на мою роту. Солдаты бежали. Я пытался остановить их, но был сбит с ног и так ушиб колено, что ползком пробирался к реке. Казаки три раза проезжали вблизи того места, где я лежал, можно было стрелять, но руки не повиновались от страха… Говорят, что наша бригада перестала существовать. Если судить по моей роте – это правда…»

А вот письмо обер-фельдфебеля Шустера:

«Мы находимся в дремучих лесах Кавказа – селений здесь очень мало. У города Туапсе идут тяжелые бои, драться приходится за каждый метр. Солдаты, которые были в России в прошлом году, говорят, тогда было легче, чем теперь на Кавказе. Почти постоянно мы находимся в ближнем бою с противником. Вокруг ужасный грохот, изо всех концов леса летят камни, свистят пули. Русские стрелки невидимы. А у нас потери и снова потери, ибо в горах мы лишены танков и тяжелого вооружения и вынуждены действовать винтовкой и пулеметом. Наши летчики хотя и помогают нам, но они ничего не видят в лесистых горах. Нас изнуряет жажда на этой отверженной богом высоте. Внизу, в долине, воды сколько угодно, но – увы! – там сидят русские, озлобленные и упрямые».

Засылка групп и отрядов в тыл противника не была изобретением генерала Петрова. В тыл врага засылали своих воинов с целью разведки и нанесения потерь еще в стародавние времена. Заслуга Петрова состоит в том, что в условиях явного превосходства противника в силах, когда сдерживать его части мы уже могли с трудом и медленно, с тяжелыми боями отступали к морю, Петров, чтобы облегчить положение частям, которые противостоят гитлеровцам в открытом бою, применил тактику активных действий мелкими группами и отрядами в тылу врага. Иван Ефимович понял и использовал специфику горной местности, где войска действуют на разобщенных из-за хребтов и долин направлениях, где можно проникать во вражеские тылы и там, не встречаясь с крупными силами, наносить удары. Отряды и группы действовали разрозненно, но причиненный ими урон в людях и технике, нарушение связи, нападение на штабы, базы снабжения – все это в конечном итоге составляло немалую цифру потерь, ослабляло врага, создавало атмосферу нервозности, неуверенности, что отрицательно влияло на боевые действия наступающих частей и соединений.

В результате всех принятых мер враг потерял инициативу, истратил свои силы, не добившись поставленных целей. На этом закончилась попытка противника прорваться к Туапсе.

Немецкие войска – 17-я армия и 49-й горнострелковый корпус – застряли на перевалах Главного Кавказского хребта и на подступах к Туапсе.

Приближалась зима. Надо было что-то предпринимать. В штабе 17-й армии Руоффа на совещании обсуждался вопрос, что же делать дальше на туапсинском направлении. Мнения резко разошлись. Некоторые офицеры, недостаточно хорошо осведомленные в обстановке, считали, что советские войска полностью истощили свои силы и в ближайшее время не смогут не только проводить наступательные действия, но и предпринимать контрудары, а поэтому следует завершить до зимы наступление на Туапсе.

Однако начальник штаба 17-й армии, хорошо знавший обстановку и боеспособность советских частей, считал возможными значительные наступательные операции русских на туапсинском и новороссийском направлениях.

А что же намеревалось делать командование группы армий «А»? Несмотря на огромное желание Гитлера продолжать продвижение к бакинской нефти, в Иран и далее, осуществить этот столь желаемый фюрером план было нечем. Поэтому командование группы армий «А» пришло к заключению: дать частям отдых, доукомплектовать их, подтянуть резервы и весной вновь перейти в наступление. В штабах и частях началась энергичная работа по закреплению на тех рубежах, которые гитлеровцы захватили к ноябрю. Был составлен общий план размещения войск группы «А» и снабжения на зиму 1942/43 года.

Совсем о другом думал генерал Петров. Войск у него прибавилось. Ставка усилила группу двумя стрелковыми дивизиями, одной кавалерийской, одной горнострелковой, шестью стрелковыми бригадами и четырьмя истребительно-противотанковыми артполками. К этому времени Петров не только полностью вошел в обстановку на фронте, который обороняла Черноморская группа войск, но и крепко держал в руках руководство всеми подчиненными ему армиями, знал, на что они способны, и, исходя из этих возможностей, планировал дальнейшие действия руководимых им частей и соединений.

Стояла ненастная погода, шел то мокрый снег, то холодные дожди. Горные тропы и дороги покрыла гололедица. И вот, несмотря на эту непогодь, Петров решил нанести гитлеровцам удар. Он тщательно его подготовил. Этот удар был полной неожиданностью для фашистов. Они считали, что силы советских частей на этом рубеже совсем иссякли. И вдруг – такой удар! Гитлеровцы бежали, бросая вооружение, технику, боеприпасы – все, что они подготовили здесь на зиму.

Мне хочется обратить внимание на некоторые стороны деятельности Петрова именно в период Туапсинской операции.

В дни вступления Петрова в командование Черноморской группой войск в руках противника были почти все перевалы через Главный Кавказский хребет, его части приближались к Сухуми и Туапсе. Дивизии в боях с превосходящим противником несли потери и еще больше ослабли. И все же наступление врага было остановлено. Что произошло? Ну, прежде всего выстояли войска. Однако сыграло роль и то, что приехал новый командующий генерал-майор Петров, разобрался в обстановке, принял правильное решение и осуществил его. На бумаге, да еще много лет спустя, это так просто выглядит. Но попробуем предположить, «что было бы, если бы…». Не будем брать все возможные последствия прорыва гитлеровцев к Черному морю, возьмем одно: гитлеровцы заняли побережье. Дело, разумеется, не в том, что страна лишилась бы многих санаториев. Что было бы с ранеными, заполнявшими эти санатории, нетрудно себе представить. Что вообще творили фашисты в оккупированных районах, теперь общеизвестно. А для освежения памяти приведу отрывок из письма одного из оккупантов Кавказа:

«Когда Грозный, Малгобек и другие районы будут в наших руках, мы сможем захватить Баку и установить на Кавказе оккупационный режим, ввести в горы необходимые гарнизоны и, когда в горах наступит относительное спокойствие, всех горцев уничтожить… Горского населения в Чечено-Ингушетии не так уж много, и десяток наших зондеркоманд может за короткое время уничтожить все мужское население. Для этой акции в Чечено-Ингушетии много превосходных природных условий – ущелий, и не будет надобности сооружать лагеря».

Вот такой неожиданный аспект обретают в глазах фашиста «превосходные природные условия» Кавказа!

Не хочу идеализировать Петрова и приписывать только ему заслуги в предотвращении катастрофы – это будет неправда. Петров только командовал, умело руководил, а били врага те же армии, те же генералы и солдаты, которые и прежде на этих рубежах воевали. Но и роли Петрова не следует забывать. Те же армии, которые отступали, сначала остановили, а затем опрокинули фашистов потому, что силы прикладывали дружнее, да туда, куда нужно, да вовремя, да более решительно. Вот и выходит, что многое может сделать и один человек, если он настоящий, талантливый полководец.

Не переоцениваю ли я Петрова? Пусть скажет об этом его непосредственный старший начальник – командующий Закавказским фронтом генерал армии И. В. Тюленев:

«Командующий группой армий „А“ Клейст отдавал грозные распоряжения: сломить нашу оборону, но советские войска, которыми командовал генерал И. Е. Петров, отразили все атаки противника и, нанеся ответный удар, разгромили ударную группировку врага, рвавшуюся к Туапсе.

Ивана Ефимовича Петрова я уважал как опытного, хладнокровного, обладающего большими организаторскими способностями генерала… С вступлением в командование Черноморской группой И. Е. Петрова положение на важном стратегическом участке Кавказа изменилось. Улучшилось управление войсками, они день за днем стали успешно выполнять поставленную перед ними задачу».

Активно участвовали в Туапсинской оборонительной операции и старые боевые друзья Ивана Ефимовича – моряки Черноморского флота, артиллеристы береговой артиллерии и летчики морской авиации. Боевые корабли и суда Черноморского флота за сентябрь – ноябрь перебросили в туапсинский оборонительный район три стрелковые бригады, кавалерийскую и горнострелковую дивизии, артиллерийские и другие части, перевезли много грузов и эвакуировали 2500 раненых.

Остановив противника под Туапсе, генерал Петров приказал командующему 18-й армией генералу А. А. Гречко разработать план наступательной операции и представить его на утверждение 20 ноября 1942 года. Иван Ефимович не знал, какие радостные вести предстоит услышать ему, всем советским людям именно в этот день. 19 ноября перешли в контрнаступление под Сталинградом войска Юго-Западного и Донского фронтов. 20 ноября ударил и пошел им навстречу, чтобы замкнуть окружение, Сталинградский фронт.

Получив эту весть, генерал Петров сделал все, чтобы его Черноморская группа, невзирая на непогоду, истощенность сил, плохую обеспеченность всем необходимым для боя, немедленно перешла в наступление. Петров понимал – это необходимо, чтобы противник не мог снять части с Кавказа и бросить их под Сталинград. «Дивизии Черноморской группы наступали в таких условиях, когда один фланг, в долине, утопал в грязи и горных потоках, а другой, на горном хребте, пробивался сквозь снежную метель. Но, несмотря ни на что, войска с тяжелыми боями продвигались вперед с 26 ноября и до 17 декабря. И все это по личной инициативе Петрова, благодаря его стратегическому мышлению, пониманию обстановки. Ведь приказа о наступлении Петров не имел, он выполнял директиву Ставки: отстоять Туапсе, остановить здесь наступление врага. Больше того, как только Петрову удалось стабилизировать фронт, из состава его Черноморской группы были взяты 11-я и 12-я кавалерийские дивизии и переброшены в Северную группу войск.

Вот как верила Ставка в Петрова – совсем недавно под Туапсе все рушилось, грозила катастрофа, теперь же отсюда дивизии снимают!

Ставка провела перегруппировку кавалерийских дивизий и других частей, чтобы создать благоприятные условия для проведения Сталинградской операции. 15 ноября, за четыре дня до начала наступления на Волге, Верховный Главнокомандующий вызвал командующего Закавказским фронтом генерала армии Тюленева и командующего Северной группой войск генерал-лейтенанта Масленникова и приказал им, прочно прикрывая основные направления на Грозный и Орджоникидзе, нанести удары по моздокской и алагирской группировкам врага. Это должно было сковать войска противника на Кавказе, не позволить им оказывать помощь Сталинграду, в то же время давало возможность бить гитлеровцев здесь, на рубеже Терека, в дни, когда они сами не могут получить подмогу.

27 ноября левый фланг 9-й армии перешел в наступление, но в течение трех дней не смог прорвать оборону врага.

11 декабря Ставка указала командующему Северной группой войск:

«Противник уже перебросил из района ваших войск часть своих сил на север… Преднамеренный отход противника на северном берегу Терека нельзя считать случайностью. Создалась, таким образом, благоприятная обстановка для наступления всех ваших войск. Ваша задача состоит в том, чтобы не упустить момента и действовать посмелее».

К этому времени кольцо под Сталинградом замкнулось. Теперь гитлеровские генералы и солдаты затаив дыхание ждали развязки. Командование 1-й танковой армии гитлеровцев докладывало наверх о причинах снижения боеспособности войск:

«…они, кажется, осведомлены о положении в Сталинграде».

Командующий группой армий «А» отвечал:

«Необходимо разъяснить всем командирам, что танковая армия должна во что бы то ни стало, несмотря на сильное давление неприятеля, удерживать свои позиции… Все теперь заключается в том, чтобы… стиснув зубы, держаться».

 

«Горы» и «Море»

К началу января 1943 года обстановка на юге страны, если очертить лишь ее основной контур, была следующая: наши войска завершали ликвидацию 6-й армий Паулюса под Сталинградом и, сжимая кольцо, другой частью сил наступали в направлениях на Ростов и Донбасс; на Кавказе перешла в наступление Северная группа войск и теснила врага от Терека; по Главному Кавказскому хребту от Эльбруса до Новороссийска занимали оборону и готовились к наступлению войска Черноморской группы генерала Петрова: 18-я, 56-я и 47-я армии (с января и 46-я вошла в состав ЧГВ.).

Ставка Верховного Главнокомандования приказала командующему Закавказским фронтом генералу Тюленеву подготовить наступление на краснодарско-тихорецком направлении, с тем чтобы, наступая на Краснодар, перерезать железную дорогу в районе Тихорецка и закрыть пути отхода той самой группировке противника, которая еще недавно рвалась к Каспийскому морю. Эту задачу могла выполнить только Черноморская группа войск, которая должна встать на пути противника, теснимого Северной группой войск.

О разработке этой операции и тех трудностях, которые пришлось преодолевать генералу Петрову еще до начала наступления, рассказывает в своих воспоминаниях генерал Тюленев:

«Получив такой приказ, мы с командующим Черноморской группой генералом И. Е. Петровым крепко призадумались. Для проведения такой операции у „черноморцев“ сил было недостаточно. Ставка обязывала перебросить к ним из состава Северной группы весь 10-й гвардейский стрелковый корпус, две стрелковые дивизии 58-й армии и одну стрелковую дивизию 46-й армии. В распоряжение Петрова передавались три танковых полка из резерва Ставки.

Москва срочно требовала ответа. И тут началось то, что мы с генералом Петровым называли «вариантной лихорадкой». Вариант за вариантом выдвигался то мной, то Иваном Ефимовичем и после всестороннего обсуждения отвергался. Все они с военно-теоретической и с практической точки зрения оказывались нереальными.

Цель, выдвинутая в приказе Верховного Главнокомандующего, была заманчивой: с выходом на Батайск мы ставили противника в безвыходное положение, но задача была невероятно трудной, всюду мы наталкивались на препятствия.

Труднейшим из них был сам район предстоящих боевых действий – пересеченная местность предгорий Кавказа. В это время на склонах хребтов уже серебрился первый снег, а на побережье дули сильные ветры, шли проливные дожди.

А отсутствие дорог для доставки техники, боеприпасов, продовольствия? Часть железных дорог, автомобильных магистралей была разрушена. Восстановить их в короткий срок мы не могли, так как на нашем фронте были считанные единицы инженерных батальонов. Еще одна трудность была связана с быстрой переброской войск из-под Орджоникидзе.

Генерал Петров, немало повидавший трудностей в дни героической обороны Одессы и Севастополя, только разводил руками:

– Не знаю, Иван Владимирович, что и сказать вам, обстановка очень сложная. Мне не хочется огорчать вас, но у меня нет уверенности в успешном осуществлении плана, предложенного Ставкой.

– Ничего, Иван Ефимович, выдюжим! А директиву Ставки мы не имеем права обсуждать. Для нас, солдат, это приказ.

Ночные обсуждения в штабе заканчивались тем, что мы с Петровым садились в вездеход и выезжали на разведку местности: уточняли расположение частей, изучали маршруты продвижения войск, советовались с местными жителями, которые хорошо знали горные ущелья и тропы.

И всюду видели, что по извилистым козьим тропам крупными силами не развернешься, проложить новые дороги нужно время.

– Торопись, Иван Ефимович, – отдал я распоряжение генералу Петрову. – Дай задание своим дорожникам, саперам; пусть проявят чудеса расторопности и смекалки. Дальше ждать мы не имеем права… Без дороги, по которой смогут пройти автотранспорт, артиллерия, военные обозы, нам нечего и думать о наступлении. Организуем перевалочные станции, наладим диспетчерскую службу.

И. В. Сталин не любил долго ждать ответа, когда из Москвы уже послана директива Ставки. Зная это, я, вернувшись в штаб, позвонил в Москву.

– Товарищ Сталин, – доложил я, – рекогносцировка местности на лазаревско-майкопском и горячеключевском направлениях показала, что наступление сопряжено с большими трудностями.

– А вы что же, – перебил меня Верховный, – рассчитываете на какую-то волшебную силу? Наступление должно начаться, и чем быстрее, тем лучше…

– Товарищ Сталин, у меня и Петрова есть опасения насчет успешного исхода наступления. Я прошу вас возвратиться к ранее разработанному нами майкопскому плану.

Сталин на минуту замолк, видимо решая что-то, а затем, давая понять, что наш разговор закончен, сказал:

– Товарищ Тюленев! Передайте Петрову и Масленникову, что краснодарский вариант, предложенный Ставкой, остается в силе.

После разговора с Верховным мы срочно разработали план наступления на краснодарском направлении. Он состоял из двух частей – «Горы» и «Море».

Операция «Горы» предусматривала прорыв вражеской обороны в районе Горячего Ключа, выход к Краснодару и освобождение его. Однако этот кубанский город не был конечной целью наступления. Нашим войскам ставилась задача – отрезать путь кавказской группировке противника, двигавшейся на Ростов.

Этим и завершалась операция «Горы».

Согласно операции «Море» мы должны были левым крылом войск 47-й армии стремительно развернуть наступление на перевалы Маркотх и Неберджаевский. Сюда же Черноморская группа высадит морской десант, затем совместным ударом из района Южная Озерейка нанесет удар по Новороссийску, освободит его и выйдет на перевал «Волчьи ворота». Чтобы дезориентировать врага в отношении места высадки десанта, морские патрули получили задание демонстрировать высадку в районе Анапы. Руководство десантом возлагалось на вице-адмирала Ф. С. Октябрьского.

Вот так в общих чертах выглядел план нашего наступления на краснодарском направлении.

И. В. Сталин, ознакомившись с ним, обратил наше внимание прежде всего на то, что Черноморская группа войск должна помешать врагу вывезти на запад свою технику, закупорить с востока путь северокавказской группировке противника и уничтожить ее.

4 января Верховный Главнокомандующий лично мне отдал распоряжение: «Передайте Петрову, чтобы он начал свое выступление в срок, не оттягивая это дело ни на час, не дожидаясь подхода резервов».

11 января Ставка утвердила план операции «Горы» и «Море». К выполнению той части, которая называлась «Горы», Петров приступил немедленно, как и требовала Ставка. Но прежде чем нанести главный удар, генерал Петров решил опробовать противника двумя отвлекающими ударами. Первый такой удар в направлении на Нефтегорск и частью сил на Майкоп нанесла 46-я армия. Она с трудом сломила сопротивление и медленно продвигалась вперед. 12 января, чтобы не быть отрезанным, противник стал уходить с перевалов Марухского, Клухорского, Санчаро и других.

Такой же вспомогательный удар нанесла 47-я армия в направлении на Крымскую. Но условия здесь были крайне неблагоприятные. Шли непрерывные дожди, они сменялись мокрым снегом. Дороги были непроходимы, и артиллерия не смогла занять назначенные позиции. Армия успеха не имела.

16 января перешла в наступление 56-я армия и хоть и с тяжелыми боями, но продвигалась вперед. Противник делал все возможное, чтобы задержать эти отрезающие ему отход советские части. Но все же Черноморская группа, несмотря на отсутствие дорог, плохие погодные условия, продолжала наступать и к 23 января, прорвав вражескую оборону южнее Краснодара, продвинулась вперед до двадцати километров.

К этому времени войска Южного фронта наступали довольно успешно. 23 января командование группы армий «А» доносило в ставку Гитлера:

«Ростов уже закрыт русскими. Создается серьезная ситуация. Одновременно надо ожидать, что силы противника получат значительное подкрепление, так как много войск освободится под Сталинградом, которые и составят мощную наступательную силу… Опасность заключается не только лишь в районе южнее Ростова, но и в том… что противник может прорваться через Ворошиловград к Азовскому морю. В подобном случае кажется, что вырваться из рук противника и отбиться от него невозможно».

Потеряв возможность вывести войска с Северного Кавказа через Ростов, немецкое командование повернуло дивизии 17-й армии на Таманский полуостров. А это значило, что все вражеские войска, находившиеся в этом районе, теперь двигались навстречу Черноморской группе войск генерала Петрова. Ввиду такого резкого изменения обстановки перед Черноморской группой войск вставали новые и очень сложные задачи. В тот же день 23 января 1943 года Ставка указала Петрову:

«Войска Южного фронта, успешно наступая, подошли к Батайску и находятся на расстоянии 8 километров от него. На днях должен быть взят Батайск, и северокавказская группировка противника будет отрезана от Ростова и закупорена на Северном Кавказе.

Северная группа Закавказского фронта успешно преследует противника и приближается к Армавиру и Кропоткину.

Черноморская группа Закавказского фронта не сумела выполнить своих задач, не выдвинулась в район Краснодара и не сможет к сроку выполнить задачу выхода в районы Тихорецка и Батайска.

В связи со сложившейся обстановкой Ставка Верховного Главнокомандования перед Черноморской группой ставит новые задачи:

1. Выдвинуться в район Краснодара, прочно оседлать р. Кубань, распространиться по обоим ее берегам, а главные силы направить на захват Новороссийска и Таманского полуострова, с тем чтобы закрыть выход противнику на Таманский полуостров, так же как Южный фронт закрывает выход противнику у Батайска и Азова.

2. В дальнейшем основной задачей Черноморской группы войск иметь захват Керченского полуострова.

3. Иметь при этом в виду, что войска Южного фронта и Закавказского фронта должны окружить 24 дивизии противника на Северном Кавказе и пленить их или истребить, так же как Донской фронт, окружив 22 дивизии противника в районе Сталинграда, истребляет их».

Для более оперативного руководства наступающими войсками 24 января Ставка вывела Северную группу войск из состава Закавказского фронта и преобразовала ее в Северо-Кавказский фронт. Командующим этим новым фронтом был назначен генерал-лейтенант И. И. Масленников. Через шесть дней, то есть 30 января, ему было присвоено звание генерал-полковника.

Черноморская группа генерала Петрова продолжала действовать как отдельное объединение, ее армии, преодолевая сопротивление противника, горное бездорожье, невероятные погодные колебания от ливней до снегопадов, продолжали медленно продвигаться вперед. 25 января 18-я армия овладела Хадыженской. 26 января 46-я армия освободила Нефтегорск, Нефтяную и развивала наступление на Майкоп. 29 января в штаб Закавказского фронта поступила телеграмма от партизан о том, что они вступили в Майкоп.

С этим богатым нефтью районом гитлеровцы связывали большие надежды, а наше командование было заинтересовано сначала в том, чтобы не отдать горючее противнику, а позднее – чтобы побыстрее вернуть этот нефтеносный район и восстановить его эксплуатацию. Генерал Петров пристально следил за этим районом и принимал меры к его освобождению.

В первых числах февраля войска Северо-Кавказского фронта вышли к Азовскому морю в районе Новобатайска и Ейска. Настало время осуществить ту часть плана, утвержденного Ставкой, которая называлась «Море».

Решение высадить морской десант в район Новороссийска генерал Петров принял еще в ноябре 1942 года. Руководство этой операцией возлагалось на вице-адмирала Октябрьского. Штаб Черноморского флота разработал план подготовки и осуществления Новороссийской операции. С самого начала велась подготовка двух десантов. Один, основной, намечалось высадить в районе Южной Озерейки, другой, вспомогательный, в районе Станички. Эти укомплектованные десанты проходили боевую учебу в районе Туапсе и Геленджикской бухты. Здесь они вместе с кораблями (для осуществления этой операции было выделено более 60 кораблей и судов) тренировались в высадке и выброске боевой техники на необорудованный берег, отрабатывалось взаимодействие между теми, кто высаживается, и теми, кто обеспечивает высадку. В десантных частях велась активная политическая работа. 2 февраля в штурмовые десантные группы прибыли командующий Закавказским фронтом генерал армии Тюленев, члены Военного совета фронта, а также командующий Черноморской группой генерал Петров. Здесь состоялись сначала беседы, а потом и митинг, на котором бойцы и командиры-десантники поклялись отдать все силы для выполнения поставленной задачи. Боевой дух десантников был высокий.

Казалось бы, предварительная работа проделана вовремя и качественно. Десанты должны высадиться после прорыва 47-й армией обороны противника восточнее Новороссийска. Затем части 47-й армии и десантники должны, взаимодействуя в бою, соединиться в районе Мефодиевского и, окружив таким образом Новороссийск, очистить его от противника.

Отрядом кораблей и транспортов, которые должны были высадить основной десант в районе Южной Озерейки и поддержать огнем высадку десанта и его бой на берегу, командовал контр-адмирал Н. Е. Басистый.

Основным десантом в районе Южной Озерейки командовал полковник Д. В. Гордеев, в его состав входили: 83-я и 255-я краснознаменные бригады морской пехоты, 165-я стрелковая бригада, отдельный фронтовой авиадесантный полк, отдельный пулеметный батальон, 563-й танковый батальон и 29-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк. По составу этого десанта видно, что он был хорошо продуман и способен вести самостоятельные боевые действия против гитлеровцев.

Чтобы дезориентировать противника, создать видимость высадки на широком фронте, решено было, как уже говорилось, высадить вспомогательный десант в районе Станички. Его должен обеспечить отряд кораблей под руководством контр-адмирала Г. Н. Холостякова. В состав десанта в районе Станички входил штурмовой отряд из 275 бойцов морской пехоты под командованием майора Ц. Л. Куникова. Начальником штаба этого десанта был капитан Ф. Е. Котанов, заместителем по политической части – старший лейтенант Н. В. Старшинов.

Высадку на берег вспомогательного десанта производил отряд, состоявший из четырех сторожевых катеров, двух катеров-тральщиков и двух катеров «ЗИС», этим отрядом командовал старший лейтенант Н. И. Сипягин.

Был также сформирован отряд огневого содействия. В него вошли крупные корабли: крейсеры «Красный Крым», «Красный Кавказ», лидер «Харьков», эскадренные миноносцы «Сообразительный» и «Беспощадный». Отряду ставилась задача произвести артиллерийскую подготовку и обеспечить высадку десанта в районе Южной Озерейки. Командиром этого отряда был назначен вице-адмирал Л. А. Владимирский.

3 февраля генерал Петров отдал официальный приказ вице-адмиралу Октябрьскому: высадить морской десант в районе Южной Озерейки и Станички, то есть уже непосредственно осуществить то, что так долго и тщательно готовилось.

Хранить свои замыслы в тайне – старинная полководческая традиция. Широко известны исторические примеры, подтверждающие это. Когда А. В. Суворова спросили представители союзного тогда России австрийского правительства и командования, каков его план действий против французов, Александр Васильевич положил на стол чистый лист бумаги и ответил: «Вот мой план!.. То, что задумано в моей голове, не должна знать даже моя шляпа». А М. И. Кутузов говорил в сходных случаях так: «Если бы мои планы узнавала моя подушка, я бы на ней не спал».

Петров тоже до последнего дня не называл намеченную дату.

Но вот в ночь на 4 февраля все было готово. Командующий десантной операцией вице-адмирал Октябрьский со своей оперативной группой разместился на командном пункте Новороссийской военно-морской базы в Геленджике. Здесь, в Геленджике, находились части, выделенные в основной десант. Тут же была и штурмовая группа вспомогательного десанта.

Второй отряд основного десанта располагался в Туапсе. А основные силы отряда прикрытия и огневого обеспечения сосредоточились в Батуми.

Вот такое размещение войск в разных портах, да еще на кораблях, у которых разные скорости, сразу же наводит на мысль о том, что будет непросто свести их все воедино к местам высадки в назначенное время. Но, поскольку планировал все это штаб Черноморского флота, да еще во главе с командующим флотом, разумелось, что эти сложности были учтены.

Дальнейший рассказ о ходе этой операции ставит меня в некоторое затруднение не потому, что я не знаю, как происходили события, а потому, что моряки очень болезненно реагируют, когда речь заходит о не совсем удачных действиях морских сил.

Поскольку Новороссийская операция, как это будет видно дальше, развивалась неудачно, мне кажется целесообразным воспроизвести ее ход цитатами из воспоминаний участников этой операции, авторитет которых, я думаю, и для моряков и для читателей несомненен.

Итак, вот что рассказывает маршал А. А. Гречко:

«Первый отряд кораблей основного десанта из-за плохо организованной погрузки и ухудшения погоды опоздал с выходом из Геленджика почти на один час двадцать минут. Кроме того, отряд высадочных средств основного десанта был сформирован из разнотипных судов, катеров и высадочных средств, обладавших различными скоростями хода, и поэтому общее движение судов приходилось ориентировать по наиболее тихоходным.

4 февраля в 00 часов 12 минут, когда до начала артподготовки оставалось всего 48 минут, командир высадки, контр-адмирал Н. Е. Басистый, видя, что первый отряд не сможет своевременно прибыть в район высадки, дал на крейсер «Красный Кавказ» командиру отряда огневого содействия вице-адмиралу Л. А. Владимирскому радиограмму и донес командующему операцией вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому об опоздании первого десантного отряда. Контр-адмирал Н. Е. Басистый просил в связи с этим перенести открытие огня на полтора часа. Не ожидая приказа командующего операцией, вице-адмирал Л. А. Владимирский немедленно сообщил о переносе сроков артподготовки на все корабли. Корабли оказались вынужденными маневрировать в районе высадки на виду у противника».

Как видно из этой цитаты, еще до того, как десанты попали под огневое воздействие противника, начали срываться сроки, установленные планом. Опоздание погрузки на час двадцать минут – это конечно же вина тех, кто готовил десант, потому что ни артобстрела, ни бомбардировок в это время со стороны противника еще не было. А то, что крупные корабли, не открывая огня, вынуждены были маневрировать в районе высадки вблизи от противника, не только ставило сами корабли под угрозу бомбардировки и обстрелов, но и просто демаскировало всю намеченную операцию.

Дальше, как пишет маршал А. А. Гречко, события развивались так:

«Командующий операцией вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, получив радиограмму командира высадки контр-адмирала Басистого с просьбой о переносе артподготовки, понял, что при оттяжке начала высадки до рассвета останется слишком мало времени, и поэтому приказал выполнять операцию по ранее установленному плану… Однако радиограмма командующего операцией дошла до адресатов спустя 45 минут после указанного в плане срока начала операции, и выполнить приказание уже было нельзя. Так уже в самом начале десантной операции вместо согласованности и тесного взаимодействия между командирами групп были допущены просчеты, которые в конечном итоге привели к срыву высадки основного десанта».

Ну а дальше, как и бывает при такой организации, все пошло вразнобой между ранее намеченным планом и реально совершающимися действиями участников операции. Авиация, не получившая приказания об изменении времени, начала свои действия точно по плану. В район Новороссийска вылетели самолеты и нанесли удар по Южной Озерейке, Глебовке, Васильевке, Станичке и Анапе. Тут же вслед за бомбовым ударом, как это и предполагалось, был высажен воздушный десант. В 2 часа 31 минуту корабли открыли огонь по противнику в районе Южной Озерейки и выпустили 2011 крупнокалиберных снарядов.

«Настильный огонь корабельной артиллерии не причинял потерь огневым точкам и войскам противника, укрытым на обратных скатах гористой местности, – пишет А. А. Гречко. – Вражеская огневая система осталась неподавленной. А через полчаса крейсеры вообще прекратили стрельбу и начали отходить в свои базы».

Таким образом, если учесть, что те, кто должен был высадиться под прикрытием этого огня, с подходом к берегу запаздывали, то, как и следовало ожидать, дальше произошло следующее:

«Основной десант в районе Южной Озерейки был встречен шквальным пулеметным, минометным и артиллерийским огнем. Шесть судов загорелись. Канонерские лодки и другие суда несколько раз приближались к берегу, но под воздействием вражеского огня вынуждены были отходить от места высадки… Море штормило, приближался рассвет. Чтобы сохранить силы и средства десанта, контр-адмирал Н. Е. Басистый приказал кораблям отойти в Геленджик и Туапсе. На берегу в районе Южной Озерейки закрепились лишь штурмовые отряды первого эшелона, насчитывавшие около 1500 человек и 16 танков. Морские десантники завязали ожесточенный бой с противником и вскоре овладели Южной Озерейкой, после чего повели наступление на Глебовку».

Эта цитата взята мною из книги «Новороссийск – : город-герой», которую написал генерал-лейтенант Иван Сильвестрович Шиян. Он участник боев на Кавказе и позже, став научным работником, детально изучил Новороссийскую операцию, о которой написал немало трудов. Вот что генерал Шиян рассказал мне (да и в своей книге написал об этом):

– Трое суток десантники, высадившиеся в районе Южной Озерейки, вели тяжелые, труднейшие бои с превосходящими силами противника. Были израсходованы все боеприпасы. Десантники понесли большие потери. И все эти трое суток они не получали помощи. С ними не было связи, руководители операции даже не знали, что эти десантники продолжают там биться и истекают кровью. Десантники попытались прорваться в район Станички, туда, куда высаживался вспомогательный десант, но прорваться туда сумела лишь небольшая группа. Единицы ушли в горы, а двадцать пять человек соединились с парашютным десантом, который высадился почти одновременно с ними, позже они были сняты нашими кораблями вместе с этими парашютистами…

Поблагодарив Шияна, продолжу рассказ.

Действия вспомогательного десанта в районе Станички проходили совсем иначе. Здесь все осуществлялось по ранее намеченному плану. Высадка началась в 1 час 30 минут 4 февраля по сигналу командира отряда высадки старшего лейтенанта Н. И. Сипягина. Группа береговой артиллерии, катера высадки, реактивные установки открыли огонь по огневым точкам противника на берегу, а торпедные катера поставили вдоль берега дымовую завесу. Высадка проходила организованно. И уже через час, в 2 часа 40 минут, командир десанта майор Ц. Л. Куников донес о том, что десант закрепился на берегу, и просил высылать второй эшелон.

После этого доклада Куникова второй и третий эшелоны немедленно прибыли и стали высаживаться в намеченных районах. Подразделения этого вспомогательного десанта не только высадились, но действовали очень активно и, ведя бои, стали расширять плацдарм. В течение ночи десантники захватили несколько кварталов в южной части Станички. Вот с этих успешных действий десантного отряда во главе с Цезарем Куниковым и начинается рождение Малой земли, о которой уже так много написано, учитывая это, я не буду повторяться.

Контр-адмирал Г. Н. Холостяков готовил десант Куникова и руководил его высадкой. Провел эту часть операции блестяще! Георгий Никитич рассказывал мне при встречах много интересного – он отличный рассказчик, – но подробности, касающиеся этого периода операции «Море», я лучше возьму из его опубликованных воспоминаний:

«По-настоящему порадоваться успеху куниковцев не дали плохие новости об основном десанте.

Что там, у Озерейки, неладно, я почувствовал по нервной напряженности Ф. С. Октябрьского, по мрачному лицу Н. П. Кулакова, когда явился к ним на КП с очередным докладом. Догадка эта, увы, вскоре подтвердилась.

При высадке основного десанта не удалось обеспечить столь важной в таких операциях внезапности. Противник обнаружил в море наши корабли и был начеку, причем у него оказалось в этом районе гораздо больше огневых средств, чем предполагалось. Участники первого броска начали высаживаться в тяжелейших условиях – при шторме и под сильным вражеским огнем. Были потеряны болиндеры и еще несколько вспомогательных судов. Контр-адмирал Н. Е. Басистый признал, что продолжать высадку нельзя, и отдал кораблям приказ отходить.

Общая картина прояснилась, конечно, не сразу. Сперва мне стало известно лишь одно; корабли уходят от Озерейки, не высадив морские бригады, так как это почему-то оказалось невозможным.

Я поспешил на КП командующего флотом Ф. С. Октябрьского. Раз уж так вышло, думалось мне, есть смысл повернуть часть кораблей – хотя бы канонерские лодки – в Цемесскую бухту, высадить морскую пехоту на плацдарм, захваченный у Станички, и развивать оттуда наступление на Новороссийск…

Командующего я застал еще более взволнованным и сумрачным, чем час назад. Его состояние понять было нетрудно. Я доложил свои соображения, стараясь быть предельно кратким. Да они, казалось мне, и не нуждались в многословных обоснованиях. Плацдарм существовал. Пристань рыбозавода, способная принять канлодки, была в наших руках. Береговые батареи и флотские летчики, взаимодействовавшие с куниковским отрядом, прикрыли бы и эту высадку… Словом, перестройка плана операции представлялась оправданной. Я даже ожидал, что командующий прервет меня и скажет: «Это уже решено».

Ф. С. Октябрьский выслушал до конца. Быстро шагая взад и вперед по комнате, он задал два-три вопроса, из которых я понял, что все это, должно быть, уже обсуждалось тут. «Так за чем же дело стало?» – думал я.

Отпущенный к себе на КП, я еще некоторое время, пока не рассвело совсем, ждал приказания обеспечить прием кораблей у Станички. Однако тогда оно не последовало. Наверное, я не мог учесть всех обстоятельств, мешавших командующему принять решение немедленно».

Неуверенность в руководстве адмирала Октябрьского подметил и командующий фронтом генерал Тюленев. Он писал:

«После возвращения кораблей в Геленджик, а 83-й морской бригады в Туапсе, когда выяснились обстоятельства боев в районе Южная Озерейка, я приказал вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому 255-ю морскую бригаду, отдельный пулеметный батальон, а вслед за ними и 83-ю морскую бригаду высадить в районе Станичка, развить успех ранее высадившихся войск…»

В целом операция «Море», рассчитанная на освобождение города Новороссийска, закончилась неудачей. Погибло более тысячи человек, было потеряно много кораблей и техники. За плохое руководство и тяжелые потери, понесенные в этой операции, вице-адмирал Октябрьский был снят с должности командующего Черноморским флотом и назначен с понижением – командующим Амурской военной флотилией на Дальнем Востоке.

Где же был генерал Петров во время операции «Море»? Почему командующий фронтом генерал Тюленев, минуя командующего Черноморской группой генерала Петрова, приказывает адмиралу Октябрьскому развивать успех десанта в районе Станички?

Еще до начала операции «Море» осуществлялась другая часть плана наступления – «Горы». В условиях полного бездорожья, при крайне неблагоприятной погоде, когда ледяные дожди сменялись свирепыми вьюгами, войска, вынужденные тащить на себе не только боеприпасы, но орудия и минометы, продвигались вперед с большим трудом. Петров дни и ночи проводил в боевых порядках, на самых ответственных участках.

4 февраля, в день высадки десантов под Новороссийском, начала форсировать Кубань 18-я армия. 5 февраля перешла в наступление 56-я армия. В этот же день Ставка передала Черноморскую группу из Закавказского фронта в Северо-Кавказский фронт, сохранив ее организационно в существующем составе. Генерал Петров опять перешел в подчинение генерала Масленникова, под началом которого командовал 44-й армией на терском рубеже.

Ставка приказала войскам Северо-Кавказского фронта: не позднее 10—12 февраля окружить краснодарскую группировку противника и уничтожить ее. Таким образом, в дни проведения десантных операций Иван Ефимович руководил еще и форсированием Кубани, а также готовил 18-ю и 56-ю армии к наступлению на Краснодар.

Ввиду существовавших уже к тому времени трений между ним и Октябрьским, Петров держался с адмиралом официально. Он находился во время десантной операции на своем НП, но старался не вмешиваться в действия Октябрьского, чтобы лишний раз не сталкиваться с ним, не казаться придирчивым, в десантной операции дал Октябрьскому полную возможность действовать самостоятельно.

И вот, как выяснилось, Петров напрасно поступил так. Если бы он в данном случае оставил бы в стороне свои личные сложные отношения с Октябрьским, пренебрег его обидчивостью, был бы более требователен, а может быть, и более внимателен к нему, возможно, его немалый полководческий опыт помог бы Октябрьскому. Хотя Октябрьский, конечно, принял бы его помощь как личную обиду, проявление недоверия к нему.

Я обещал писать о Петрове правду и поэтому, рассказав о многих его хороших делах, как это ни огорчительно, должен сказать, что в данном случае он проявил слабость. Бывает в жизни такая ситуация, когда человек обязан преодолеть интеллигентскую щепетильность и поступить так, как требуют интересы дела. Твердость в таких делах необходима. Надо прямо сказать: за неудачи в этой десантной операции генерал Петров, как командующий группой, несет ответственность в полной мере.

1 февраля 1943 года Гитлер, нарушив свою клятву не присваивать никому чин генерал-фельдмаршала до конца войны, произвел Клейста в генерал-фельдмаршалы. Он послал ему такую телеграмму: «В знак благодарности к вашим личным заслугам, точно так же в знак признания заслуг ваших войск во время решающих боев на востоке, с сегодняшнего дня я произвожу вас в чин генерал-фельдмаршала».

В телеграмме, посланной Клейсту, отчетливо видно желание Гитлера подбодрить не только его, но и войска: «…в знак признания заслуг ваших войск во время решающих боев на востоке…» И в старой германской и в гитлеровской армии была, как уже говорилось, принята своеобразная игра в этакое рыцарство. В своем ответе фюреру отдал дань этой традиции и Клейст. Явно желая смягчить впечатление от серьезных неудач, он написал: «…мое производство в этот чин я отношу за счет заслуг моих неподражаемых войск и командования». Слов мало, а смысл заложен в них большой. Эпитет «неподражаемые» относится к словам «войск» и «командования», а кто командовал Клейстом? Сам Гитлер. Значит, Клейст открыто льстит фюреру и намекает: все, что было, было под вашим командованием. Разумеется, он имел в виду победы, а не отступление.

Но Клейст не только льстил своим войскам, он еще и лицемерил. Об этом свидетельствует его обращение к Гитлеру в эти же дни с просьбой разрешить приводить в исполнение многочисленные смертные приговоры, которые выносили дивизионные трибуналы. Видно, очень неблагополучно обстояло положение с дисциплиной и боевым духом в «неподражаемых войсках», если новоявленный фельдмаршал в первой же своей просьбе хлопочет о применении к ним смертной казни без утверждения высших инстанций.

Гитлер удовлетворил просьбу генерал-фельдмаршала Клейста.

Итак, третий противник Петрова получил высшее военное звание фельдмаршала. Первым был Антонеску – просмотрел отход Приморской армии Петрова и вступил в пустую Одессу; вторым – Манштейн, который 250 дней не мог с превосходящими силами взять Севастополь, обороняемый отрезанной от всей страны, истерзанной в боях армией Петрова. И вот третий, новоявленный генерал-фельдмаршал Клейст. Какие же победы он одержал? Надо сказать правду, 1-я танковая армия Клейста успешно наступала от Ростова до реки Терек. А вот на терском рубеже 1-я танковая армия полностью выдохлась и, не выполнив задачи, поставленной ей лично Гитлером, покатилась назад. И вот завершается более чем пятисоткилометровый драп-марш от Терека на Ростов. Группа армий «А», которой командует Клейст, потерпела сокрушительное поражение. Разве за такие провалы дают звание генерал-фельдмаршала? Как видим, дают. Гитлер, явно думая о будущем, сместив до этого многих генералов с высоких постов, наверное, пытался создать себе опору из тех, кому еще доверял. Один из них был Клейст – старый, проверенный, преданный служака.

Петров к этому времени еще генерал-лейтенант.

В марте 1943 года Черноморская группа войск и ее управление были расформированы. Иван Ефимович получил назначение на должность первого заместителя командующего войсками и начальника штаба Северо-Кавказского фронта.

В этой должности генерал Петров находился недолго – с 16 марта по 13 мая 1943 года. Не буду подробно описывать эти два месяца службы Ивана Ефимовича, скажу лишь о том, что два месяца активной боевой деятельности в стратегических масштабах, которые охватывает фронт, дело непростое и очень ответственное. Тем более что именно в это время Петрову пришлось как бы держать экзамен перед представителем Ставки маршалом Г. К. Жуковым. Но об атом позже, по порядку.

А сейчас я расскажу о встрече Петрова в штабе фронта с человеком, который будет рядом с ним во многих ответственных операциях. Этот человек – Николай Михайлович Трусов. Как непосредственный участник битвы за Кавказ (он был тогда начальником разведки Северо-Кавказского фронта) он рассказал мне о тех днях много интересного и достоверного. Я много лет знаю его по совместной службе после войны в Генеральном штабе. После ухода из армии нас связывают уже не служебные, а дружеские отношения.

Поскольку читатели будут встречаться в этой повести с Трусовым довольно часто, познакомлю с ним поближе. Николай Михайлович небольшого роста, полный, русоволосый, с добрыми голубыми глазами. Встретив его на улице, никто даже не подумает, что этот человек, внешне похожий больше на детского врача или бухгалтера, в действительности разведчик высокого класса. У него не только внешность, но и фамилия не соответствуют тому, что он собой представляет. Николай Михайлович человек высочайшей смелости, причем в самых различных проявлениях этого качества. Он смел и умом – осуществил очень много труднейших разведывательных операций и разгадал хитрейшие замыслы противника; смел и в самом прямом, действенном проявлении, когда встречался с врагами лицом к лицу.

По происхождению Трусов рабочий, москвич, родился в 1906 году в семье печатника. И сам пошел по стопам отца, стал рабочим-печатником: сначала в типографии, потом окончил полиграфический техникум. В 1923 году вступил в комсомол, в 1927 году в партию. В 1929 году по партийной мобилизации направлен в Красную Армию. Окончил полный курс бронетанкового училища в городе Орле, затем служил в войсках. В 1933 году поступил и в 1936 году защитил диплом в Военной академии моторизации и механизации. После этого Трусов побывал в нескольких длительных командировках за рубежом, во время которых в совершенстве овладел немецким языком. После нападения гитлеровцев на нашу страну Трусов был назначен заместителем начальника разведотдела Южного фронта, а затем начальником разведотдела Северо-Кавказского фронта, куда и прибыл в марте 1943 года генерал Петров.

Мы о многом говорили с Николаем Михайловичем. Но недавно я побывал у него на Плющихе и расспросил о том, как он впервые встретился с Петровым в дни, когда Иван Ефимович стал начальником штаба Северо-Кавказского фронта.

Трусов рассказал:

– До этого я с Петровым не встречался, но конечно же слышал о нем. И вот он после прибытия к нам вызывает меня и просит доложить о противнике. Я доложил. Он говорит: «Как раз подошло время писать разведсводку». Я отвечаю: «Сейчас мы ее составим» – и хотел идти. Но Петров остановил меня. «Садитесь, говорит, здесь и пишите, а я пока другие бумаги посмотрю». Сначала меня это озадачило – непривычно работать под взглядом начальства. Но я тут же понял – Петров хочет проверить меня. В отделе сводку могут написать подчиненные, а он хочет знать, как я мыслю самостоятельно. Ну, я сел к столу, написал. Он прочел внимательно, сказал: «Хорошо, а теперь нанесите на мою карту обстановку в расположении противника, мне некогда, бумаг тут целую кипу надо читать». Ну, тут я окончательно понял: хитрит генерал, изучает свои кадры! Обстановку ему штабные чертежники могли нанести и быстро и красиво, но ему хочется узнать, как у меня с графикой и вообще мои отношения с картой. Нанес я обстановку. Петров поблагодарил, и так у него все это вышло буднично, по-простому, будто мы уже давно вместе работаем. Не знаю, какое у него сложилось обо мне впечатление, но, видимо, неплохое. Он относился ко мне всегда хорошо, кроме официальных моих докладов, часто советовался, беседовал не только о служебных делах. В начале сорок третьего года поздравил меня и подарил генеральские погоны. Я был самый молодой генерал в штабе, мне тогда всего тридцать семь лет исполнилось. Мне довелось служить с разными крупными военачальниками, в завершающих операциях войны я был начальником разведывательного управления Первого Белорусского фронта, которым командовал Жуков. Сравнивая командующих фронтами, могу отметить: к некоторым ходил на доклад с внутренним напряжением, ожиданием упрека или даже разноса. А вот к Петрову всегда приходил со спокойной душой, зная, что у него будет деловой, доброжелательный разговор. Он и упрекнуть и поругать мог, но делал это как-то так, что потом ты сам себя за этот его упрек казнить будешь. Не знаю, как знакомился Иван Ефимович с другими офицерами штаба, но со мной было так, как я рассказал. На первый взгляд простое дело – знакомство с подчиненными, в действительности это не так просто, во-первых, потому, что нас много – в управлениях и отделах сотни офицеров, – во-вторых, знакомство это происходило в ходе боев, где не было времени на изучение людей, надо было сразу руководить махиной, имя которой штаб фронта! Это очень сложный организм. Петров с первого дня вошел, влился и повел дела, будто штаб с ним давным-давно работал вместе.

 

Приезд маршала Жукова

Положение, в котором оказалось гитлеровское командование, да и сам фюрер, в начале 1943 года, было не из легких, и принимать решения в такой обстановке им было не просто. Под угрозой уничтожения была вся группировка Манштейна, совсем недавно спешившая на выручку Паулюсу под Сталинградом. Такая же опасность нависла над группой армий «А» Клейста.

Надо было решать: где же строить теперь линию фронта, на которой следует остановиться и держаться? какие имеются резервы? какие части можно использовать для выхода из создавшегося кризиса? как координировать действия войск? Положение было настолько критическим, что Гитлер вылетел в Запорожье, где, встретившись 19 февраля с Манштейном и Клейстом, обсуждал самые срочные меры.

Поскольку эти решения имели значение и для тех наших войск, которыми командовал генерал Петров, необходимо с ними познакомиться, для чего перенесемся на некоторое время в штаб, где идет разговор Гитлера с командующими группой армий «А» Клейстом и группой армий «Юг» Манштейном.

Манштейн заявил, что его войска, если они не будут усилены из того резерва, который он видел на кубанском плацдарме, не смогут держать фронт под Ростовом. А генерал-фельдмаршал Клейст, не опасаясь гнева фюрера, в открытую говорил, что сам еле держится и что на Кубани может состояться второй Сталинград.

Вот между каких двух нависших грозных бед оказался в те дни Гитлер. Совещание 19 февраля в Запорожье завершилось весьма неожиданно. С тем, что произошло, я думаю, лучше всего познакомиться по рассказу адъютанта фюрера Отто Гюнше:

«Гитлер на своем самолете „Кондор“ под эскортом истребителей вылетел в Запорожье. Его сопровождали генералы Йодль, Буле, адъютанты, врач Морель и камердинер Линге. Он взял с собой также секретаршу Шредер и двух стенографов для записи протокола совещаний, которые он намеревался проводить в Запорожье… На следующий день после приезда около 11 часов утра Гитлер принял приехавшего к нему из Днепропетровска инженера Брукмана, руководившего работами по восстановлению Днепрогэса. Брукман был известен в Германии – он построил в Нюрнберге здания для партийных съездов. В Днепропетровске он фигурировал в качестве руководящего работника строительной организации „Тодт“. Гитлер приказал Брукману разрушить Днепрогэс, если придется отступать. Затем Гитлер ушел на совещание.

Вскоре к Линге, который находился в кабинете Гитлера, прибежал взволнованный адъютант фюрера Белов.

– Надо скорее укладываться! – закричал он.

– Что случилось?

– Русские танки появились у аэродрома Запорожье. Надо спешить!

Линге начал лихорадочно собирать вещи. В это время в комнату вошел Гитлер. Он очень нервничал и стал сам подавать Линге вещи для упаковки. Когда чемоданы уже укладывали в автомобиль, Белов доложил Гитлеру, что русские танки прорвались не к тому аэродрому, где стояли самолеты Гитлера, а к другому, восточнее Запорожья, и отброшены. Гитлер облегченно вздохнул…»

Этот случай с бегством Гитлера от советских танков показывает, насколько напряженной была обстановка и насколько непрочным было положение гитлеровцев на фронте.

Гитлеровское командование предпринимало все меры, чтобы остановить наступление наших войск на Северном Кавказе, для чего вводило вновь в бой те дивизии, которые уже были выведены в резерв, поскольку по мере сужения фронта при отступлении на Таманский полуостров у гитлеровцев высвобождалось много частей. И вот теперь они вынуждены были их вновь вводить в бой. Кроме того, на этот участок была переброшена авиация с аэродромов Крыма и Донбасса. Сюда же перелетели бомбардировщики из Туниса, из Голландии. Сосредоточив такие большие силы, гитлеровцы смогли приостановить наступление наших войск и начали создавать прочную мощную линию обороны «Готенкопф» («Готская голова»), которую они иногда именовали «Готская линия». (В нашей литературе ее называют «Голубой линией».)

С созданием «Готской линии» Гитлер и его командование связывали большие надежды, она должна была сохранить кубанский плацдарм для развертывания новых наступательных операций в направлении Кавказа.

20 марта Гитлер снова прилетел в Запорожье, для того чтобы продолжить разговор со своими фельдмаршалами. Здесь он окончательно обсудил план по созданию и удержанию линии «Готенкопф». 28 марта начальник генерального штаба Цейтцлер сообщил это решение командующему группой армий «А»:

«Фюрер решил, что 17 армия должна удерживать большую позицию „Готенкопф“, и должна вклключить в нее Новороссийск».

Вот эти последние слова о включении Новороссийска в позиции «Готенкопф» принесли гитлеровцам много хлопот. Новороссийск-то они в своих руках пока удерживали, но под Новороссийском уже был плацдарм советских войск, который мы называем Малая земля, и это ставило под угрозу саму ключевую позицию этой оборонительной линии, ибо Новороссийск был ее опорой. И вот прямо у основания этой опоры – плацдарм с большим количеством советских войск (там уже находилось несколько тысяч малоземельцев).

Для того чтобы ликвидировать эту опасность, гитлеровское командование разработало специальную операцию. Как и многим другим, ей было дано условное и романтическое наименование «Нептун». Не буду о ней рассказывать подробно. Только напомню, что осуществить план «Нептун» по ликвидации плацдарма на Малой земле гитлеровцам не удалось.

Несмотря на высокое положение командующего группой войск, Иван Ефимович, верный своей привычке бывать на переднем крае, приезжал на Малую землю, беседовал с бойцами и командирами и, как всегда, находил с ними общий язык.

После взятия Краснодара наши армии продолжали наступление, но оно не получило развития и 22 февраля почти на всем Северо-Кавказском фронте остановилось.

Таким образом, обе части операции Черноморской группы войск – «Море» и «Горы» – были осуществлены, но с разными результатами. «Море» – Новороссийск не взят, но создан очень важный плацдарм в районе Мысхако, фронтовая операция «Горы» – войска овладели Краснодаром и отогнали от него противника еще на сорок – шестьдесят километров.

В целом все же не удалось окружить (во взаимодействии с войсками Южного фронта) кубанскую группировку противника, как это было приказано Ставкой. Это, конечно, была крупная неудача. Причиной того, что наступление не стало стремительным и мощным, не развилось, была распутица. На Кавказе весна ранняя, все дороги в феврале пришли в негодность.

И не только дороги, но и аэродромы, которые после неоднократного перехода из рук в руки и постоянных бомбежек были практически непригодны. Железные и автомобильные дороги гитлеровцы при отступлении разрушали, для этого были специальные команды, которые только и занимались приведением дорог в негодность. В результате всего этого войска не были обеспечены ни боеприпасами, ни продовольствием, артиллерия отстала. Мощь, которую создают тыловые учреждения и подвижные части фронта, почти полностью была отключена, и это повлияло на боевые действия.

И все же нужно сказать, что в целом фронтовая операция была успешной: освобождены города Нальчик, Пятигорск, Черкесск, Минеральные Воды, Ставрополь, Армавир. Черноморская группа освободила Майкоп и Краснодар. Южный фронт вышел к Ростову и 14 февраля освободил этот город, отрезав полностью группировку, находившуюся на Кавказе, от частей гитлеровской армии, находившихся на Украине. К тому же теперь позади 17-й армии были Азовское и Черное моря.

Как уже было сказано, гитлеровское командование начало создавать оборонительную линию «Готенкопф». Сил у гитлеровцев на Таманском полуострове и кубанском плацдарме было достаточно, и они считали, что этими силами удержат любое наступление советских частей, поэтому Гитлер счел возможным даже дать отпуск командующему группой армий «А» Клейсту.

В нашей Ставке в Москве не были довольны результатами наступления главным образом потому, что не состоялось окружение таманской группировки. И вот для того, чтобы разобраться в причинах, не позволивших осуществить хорошо продуманный план, и для того, чтобы наметить операции на будущее, Ставка решила послать на Кавказ группу во главе с маршалом Жуковым, чтобы на месте ознакомиться с обстановкой и принять, или, вернее, наметить, планы дальнейших действий.

Вот что об этом пишет генерал С. М. Штеменко:

«Детально разобравшись в обстановке, сложившейся на Северном Кавказе, Генеральный штаб 17 апреля доложил свои выводы Верховному Главнокомандующему вместе с планом возможного использования сил и средств, имеющихся на Северо-Кавказском фронте и прибывающих туда в ближайшее время. И. В. Сталин посоветовался с Г. К. Жуковым, недавно прибывшим из-под Белгорода. Тот не исключал намерений немецкого командования использовать 17-ю армию, засевшую на Тамани, в наступательных операциях весной и летом 1943 года. Он считал целесообразным поскорее ликвидировать таманский плацдарм, отбросив противника в Крым.

Поразмыслив над этим, Верховный сказал Жукову:

– Неплохо бы вам лично разобраться во всем на месте. Последнее время у Масленникова что-то не ладится. Усилия фронта ощутимых результатов не дают… Возьмите с собой от Генштаба Штеменко и побывайте там сами…

Тогда же Верховный разрешил использовать в боях на Тамани особую дивизию НКВД из резерва Ставки. Командовал ею полковник Пияшев. Это соединение имело в то время наибольшую укомплектованность – до 11 тысяч человек.

На следующее утро, 18 апреля, мы вылетели в Краснодар, Г. К. Жуков пригласил в эту командировку командующего ВВС А. А. Новикова и наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова».

На краснодарском аэродроме представителей Ставки встретил генерал Масленников и повез в свой штаб, куда уже были вызваны командующие 58-й, 9-й и 37-й армиями. Жуков сразу заслушал доклады этих командиров и сказал:

– Будем искать решения задачи южнее Кубани. Завтра же выедем на место.

Утром 19 апреля Жуков и Штеменко прибыли на командный пункт 56-й армии. Она наносила главный удар в обход Крымской с юга, вспомогательный – в обход с севера. Враг бросил здесь в бой свежие силы пехоты, танков и авиации. В результате армия только подошла к Крымской, но овладеть ею не смогла. В наступающих дивизиях остро ощущался недостаток боеприпасов. Не хватало артиллерии и танков.

Командарм А. А. Гречко, докладывая обстановку, прямо заявил, что очередное наступление, назначенное на завтрашний день, не подготовлено. Г. К. Жуков согласился с этим мнением и отсрочил наступление армии на пять дней, то есть до 25 апреля. К этому времени ожидались боеприпасы, горючее, подход артиллерии РВГК, новые силы авиации.

К тому же сроку должна была подойти дивизия НКВД. Предполагалось также усилить 56-ю армию за счет переброски сюда гвардейских минометов с пассивных участков фронта.

Жукову хотелось до начала наступления побывать в корпусах и дивизиях, посмотреть все своими глазами.

Чтобы быть поближе к войскам, действующим на главном направлении, и не тратить напрасно время на поездки в Краснодар, Георгий Константинович предложил Масленникову иметь свой НП в этой армии. В общем, Жуков со свойственной ему решительностью стал руководить здесь боевыми действиями войск.

Жуков был человек дела, мыслил крупными масштабами, во время пребывания на Кавказе он заботился об обеспечении фланга гигантской операции, которая назревала на Курской дуге. В разговоре со Сталиным перед поездкой на Кавказ Жуков прямо сказал о своих опасениях насчет того, что немецкое командование сможет использовать 17-ю армию, засевшую на Тамани, в наступательных операциях весной и летом 1943 года. Он считал целесообразным поскорее ликвидировать таманский плацдарм. Вот и действовал маршал Жуков, как хороший шахматист, видя на много ходов вперед, – на Кавказе заботился о том, чтобы обеспечить левый фланг в предстоящем сражении на Курской дуге.

В общем, операция готовилась тщательно. В соответствии с замыслом Жукова была проведена перегруппировка. 56-я армия, наступавшая на главном направлении, получила значительные средства усиления, в том числе артиллерию Резерва Верховного Главнокомандования и большие силы авиации с других фронтов. Шли эшелоны с горючим, боеприпасами, необходимым снаряжением. Жуков приказал начиная с 21 апреля проводить силами авиации массированные удары по обороне, базам снабжения и аэродромам противника. Помогая малоземельцам, авиация налетала группами до 200 самолетов, что сразу же сбило активность противника.

Поскольку маршал Жуков не имел своего штаба, все его распоряжения оформлялись, передавались, а затем их исполнение контролировалось штабом Северо-Кавказского фронта под руководством его начальника генерала И. Е. Петрова.

Непросто было осуществлять эту работу! Требовательность и крутость Жукова общеизвестны. Подготовка операции в короткие сроки особенно трудна для штаба. Полководец может задумать очень удачные маневры, но для осуществления их необходимо перемещать войска и средства усиления, обеспечивать эти маневры разведкой, связью, транспортом, горючим, боеприпасами, другими материальными средствами. Коль скоро Жуков сам взялся за проведение операции, командующий фронтом генерал-полковник Масленников стал вроде бы его заместителем. А вот на штаб фронта легла работа не только в полном объеме, но еще и с большим коэффициентом трудности из-за особенностей и характера и служебного положения маршала Жукова. Забегая вперед скажу: Иван Ефимович справился со своими обязанностями блестяще, в чем читатели убедятся в конце этой главы.

Итак, Жуков и Штеменко побывали во всех армиях, маршал лично поставил задачи командующим. Особенно кропотливо работал Жуков на главном направлении, здесь он собрал всех командиров дивизий и детально разъяснил каждому, какую роль играет его соединение в операции.

Насколько серьезное значение придавал Жуков подготовке, свидетельствует такой факт. У маршала, конечно, было мало времени, он спешил, его ждали в Москве и под Курском. И все же, получив сообщение, что не все еще готово, Жуков не разрешил начать наступление, и его, как пишет Штеменко,

«пришлось перенести еще на несколько дней – до 29 апреля. Только к этому сроку все силы и средства могли быть приведены в полную готовность».

Очень хочется напомнить здесь читателям, как генералу Петрову довелось начать операцию «Горы», – артиллерия тогда не вышла на огневые позиции, некоторые части еще пробивались по горному бездорожью на свои исходные рубежи, а Сталин жестко требовал: «Передайте Петрову, чтобы он начал свое выступление в срок, не оттягивая это дело ни на час, не дожидаясь подхода резервов».

Жуков конечно же имел большую свободу действий. Как представитель Ставки и как заместитель Верховного Главнокомандующего он не только устанавливал сроки, но и привлекал значительные силы с других фронтов и из средств РВГК.

Дальше я опять передаю слово генералу Штеменко, как очевидцу, очень хорошо описавшему ход событий:

«Наконец настало 29 апреля. Мы расположились на НП командующего 56-й армией. В 7 часов 40 минут началась артиллерийская подготовка. 100 минут вся артиллерия фронта вместе с авиацией долбила оборону противника.

Но вот огонь перенесли в глубину, и пехота пошла в атаку, охватывая с севера и юга хорошо видную с НП Крымскую. Это был главный узел сопротивления. Враг оборонялся отчаянно.

Ожесточенные бои в полосе 56-й армии продолжались несколько дней. Противник часто и упорно контратаковал, особенно на правом фланге. Там ежедневно приходилось отбивать по шесть – восемь контратак. Среднесуточное продвижение войск не превышало полутора-двух километров.

На пятый день операции решено было ввести в бой особую дивизию Пияшева. Г. К. Жуков возлагал на нее большие надежды, приказал иметь с Пияшевым надежную прямую телефонную связь и поручил мне лично вести с ним переговоры по ходу боя.

Дивизию вывели в первый эшелон армии ночью. Атаковала она с утра южнее Крымской и сразу же попала под сильный удар неприятельской авиации. Полки залегли, произошла заминка.

Г. К. Жуков, присутствие которого в 56-й армии скрывалось под условной фамилией Константинова, передал мне:

– Пияшеву наступать! Почему залегли?

Я позвонил по телефону командиру дивизии:

– Константинов требует не приостанавливать наступление.

Результат оказался самым неожиданным. Пияшев возмутился:

– Это еще кто такой? Все будут командовать – ничего не получится. Пошли его… – И уточнил, куда именно послать.

А Жуков спрашивает:

– Что говорит Пияшев?

Отвечаю ему так, чтобы слышал командир дивизии:

– Товарищ маршал, Пияшев принимает меры.

Этого оказалось достаточно. Полковник понял, кто такой Константинов, и дальше уже безоговорочно выполнял все его распоряжения.

К исходу 4 мая в результате двойного охвата противник все-таки был выбит из Крымской. Мы тотчас же поехали туда посмотреть оборону немцев. Это был действительно узел, который не так-то просто развязать. Помимо густой сети траншей, ходов сообщения, блиндажей и более легких убежищ здесь с помощью новороссийского цемента были превращены в доты подвалы всех каменных зданий. Кроме того, подступы к станице прикрывались вкопанными в землю танками.

В последующие дни наступление протекало столь же трудно. Особенно тяжело пришлось нашим войскам в районах Киевского и Молдаванского. Овладеть этими пунктами так и не удалось. На рубеже рек Курка и Кубань, Киевское, Молдаванское и Неберджаевская все остановилось. Разведка донесла, что перед нами новая сильно укрепленная полоса, на которую сели отошедшие войска и подтянулись резервы противника. Это и была так называемая Голубая линия. Попытки прорвать ее с ходу к успеху не привели. Дальнейшее упорство с нашей стороны не имело смысла, и 15 мая операцию прекратили. Для прорыва новой оборонительной полосы следовало организовать другую операцию, а для этого требовались время и средства.

Представителю Ставки делать здесь было нечего. Г. К. Жуков, а с ним и все мы отбыли в Москву. Возвращались с нехорошим настроением. Задача – очистить Таманский полуостров – осталась невыполненной. Мы наперед знали, что Сталину это не понравится, и готовились к его упрекам. Но все обошлось относительно благополучно. Верховный ограничился лишь заменой командующего фронтом: вместо И. И. Масленникова был назначен И. Е. Петров, под руководством которого по истечении пяти месяцев советские войска очистили Таманский полуостров от врага».

Не случайно Г. К. Жуков в разговоре со Сталиным сказал, что сколько он ни видел боев, а таких ожесточенных ему не приходилось видеть и что храбрость советских бойцов не знает границ!

Это высказывание маршала Жукова свидетельствует о том, какая мощная оборона была создана на таманском плацдарме и в каких условиях в дальнейшем пришлось вести бои генералу Петрову.

 

Командующий фронтом

Получив назначение на один из высших постов в армии, Иван Ефимович Петров теперь в подлинном смысле и, если можно так сказать, юридически становился полководцем в современном понимании этого звания. Дело в том, что в прошлые века полководцами называли военачальников, у которых были армии небольшие по численности. Например, в сражении при Каннах у Ганнибала было 40 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. По нынешним понятиям – это всего корпус, но Ганнибал считался одним из величайших полководцев именно за победу в битве при Каннах. В полках Александра Невского на Чудском озере было около 17 тысяч воинов – сегодня это около дивизии. Полностью разгромив врага, одержав блестящую победу, Невский вошел в историю как один из талантливейших полководцев.

Росла численность армий, развивалось военное искусство, менялись и критерии, по которым определялось высокое звание полководца. Советская военная наука не каждого крупного военачальника считает полководцем. Этого высокого звания удостаиваются военные деятели, умело руководящие вооруженными силами государства или такими объединениями, как фронт, одержавшие крупные победы над врагом в ходе войны, заслужившие за это всенародное признание.

Став командующим Северо-Кавказским фронтом, Петров вступал на труднейшую полководческую стезю, принимая на свои плечи груз огромнейшей ответственности не только перед боевыми соратниками, но и перед партией и народом. Теперь в его подчинении было восемь общевойсковых армий (9, 37, 44, 58, 18, 46, 47, 56-я) и две воздушные (4-я и 5-я). Ему оперативно подчинялись Черноморский флот и Азовская флотилия. В этих армиях находились многие сотни тысяч людей, жизнь которых зависела и от распорядительности, мастерства, опыта, талантливости и многих других личных качеств командующего.

Новое назначение Петрова свидетельствует о высокой оценке этих его качеств Генеральным штабом, Государственным Комитетом Обороны, Верховным Главнокомандующим И. В. Сталиным, Центральным Комитетом нашей партии. Такая оценка, такое доверие к Петрову подтверждаются еще и тем, что он назначается на маршальскую должность, будучи еще в звании генерал-лейтенанта. Отныне прямым начальником Петрова становился Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин.

Учитывая широкие стратегические масштабы, в которых предстоит теперь действовать Ивану Ефимовичу, необходимо ввести и читателей в эти «высокие материи». Я сознаю, что не всем они будут понятны и интересны, однако при описании деятельности полководца без этого обойтись нельзя. Постараюсь писать возможно проще и короче, не вдаваясь в чисто военные подробности.

Итак, нам необходимо если не на уровне мышления Петрова, то хотя бы в общих чертах представить себе обстановку на фронтах и особенно намерения противника – главного объекта, противодействующего полководцу, и главного объекта, на который он должен воздействовать.

После отступления на Северном Кавказе и потери 6-й армии под Сталинградом Гитлер, как это ни странно, не отказался от своих планов захвата нефтеносных районов на Каспии, в районе Баку. Это у него была уже какая-то навязчивая идея.

То, чтобы осуществить захват нефтеносных районов было невозможно, мы сейчас можем сказать твердо и определенно – не было у гитлеровцев сил, чтобы провести в жизнь план «Эдельвейс» или какой-то его новый вариант. Но Гитлеру все еще казалось: если сосредоточить все, что у него осталось, все, что еще возможно собрать, и бросить опять-таки на захват Баку, то можно надеяться на благоприятный выход из создавшегося сложного положения.

О том, что Гитлер именно на это рассчитывал, свидетельствуют и документы, и воспоминания генералов из его окружения, да и сам ход событий в 1943 году. Генералы Вагнер, Филиппи и Гейм в своих воспоминаниях пишут, что в период отступления от Сталинграда и с Северного Кавказа Гитлер больше думал не о Ростове, а о том, чтобы закрепиться на Кубани и на Таманском полуострове и сохранить таким образом трамплин для возобновления наступления на Кавказ.

Генерал Вольфганг Пиккерт, командир 9-й зенитной дивизии, прикрывавшей Кубанский плацдарм, в своей книге «От Кубанского плацдарма до Севастополя» пишет:

«Ясно, что немецкое верховное командование собиралось обосноваться здесь надолго и все еще рассматривало плацдарм как исходный пункт для новых наступательных операций».

Вот дела, подтверждающие эти намерения. В районе Керченского пролива шло строительство подвесной дороги, которая соединила бы Крым с Таманским полуостровом. По ней немецкие войска на Кубанском плацдарме должны были снабжаться боеприпасами и всем необходимым. И эта дорога была построена. Она работала и обеспечивала боевые действия гитлеровских войск. Кроме того, Гитлер приказал построить через тот же Керченский пролив настоящий, капитальный мост длиной более пяти километров. Этот мост должен был быть двухэтажным: для железнодорожного и автомобильного транспорта.

Министр вооружений гитлеровской Германии Альберт Шпеер в своих мемуарах о строительстве этого моста писал подробно и, нужно сказать, со знанием дела, потому что Шпеер по профессии архитектор:

«Весной 1943 года Гитлер потребовал начать строительство пятикилометрового моста для автомобильного и железнодорожного транспорта через Керченский пролив. Здесь мы уже давно строили подвесную дорогу, которая была пущена 14 июня и доставляла ежедневно тысячу тонн груза. Этого хватало для потребностей обороны 17-й армии. Однако Гитлер не отказался от своего плана прорваться в Персию через Кавказ. Приказ о строительстве моста он обосновывал необходимостью перебросить на Кубанский плацдарм войска и материальную часть для наступления.

Фронтовые генералы давно оставили эту мысль. Когда я посетил Кубанский плацдарм, они хором утверждали, что думают только о том, как удержаться на позициях перед лицом сильного противника. Когда я доложил об этом Гитлеру, он пренебрежительно заметил: «Все это отговорки! Енеке и генштабу не хватает веры в новое наступление!..»

Однако, чтобы осуществить свою заветную цель, прежде чем снова ударить на Баку с Кубанского плацдарма, Гитлеру надо было предварительно решить некоторые политические и стратегические задачи. После крупных поражений авторитет Германии среди союзников несколько пошатнулся. Надо было всячески его укреплять. Об этом стремлении свидетельствует хотя бы разговор министра иностранных дел Риббентропа с министром иностранных дел Италии Бастианини 8 апреля 1943 года, в ходе которого Риббентроп заверял своего коллегу, что русские за зимнюю кампанию истощили свои силы и окончательно ослабли и что поэтому решающая задача войны заключается теперь лишь в том, чтобы рядом повторных ударов уничтожить всю Красную Армию.

Но это разговор, дипломатическая игра, а Гитлеру надо было восстанавливать престиж конкретными действиями, и прежде всего наступлением, которое привело бы к захвату стратегической инициативы.

В эти дни Гитлер проводил ряд совещаний, советовался со всеми командующими группами армий, и в конечном итоге было намечено провести операцию в районе курского выступа. Этот район был выгоден им тем, что советские войска вдавались здесь обширной дугой в расположение гитлеровских войск и предоставляли, таким образом, возможность нанесения концентрических ударов с двух направлений под основание этой дуги. Такое окружение позволило бы гитлеровцам взять реванш за Сталинград и захватить инициативу.

Для выполнения этой операции нужны были силы, нужна была техника, а германская армия, как известно, понесла большие потери. И вот для осуществления задуманного плана начинается гигантская подготовительная работа. Объявляется тотальная мобилизация всего населения, всех сил нации. В армию призываются все мужчины вплоть до пятидесятилетнего возраста, женщины и дети привлекаются на трудовой фронт. К этому времени промышленность Германии уже освоила и начала массовый выпуск новой техники. Особенно большие надежды Гитлер возлагал на танки типа Т-6 («тигр»), Т-5 («пантера») и самоходное орудие «фердинанд», имевшие очень толстую броню. Эти танки действительно представляли серьезное оружие. Гитлер дал указание сделать все, чтобы к началу операции их было как можно больше. Возможности выполнить это указание были. Министр Шпеер доложил Гитлеру:

«Общее число изготовленных легких и тяжелых танков увеличилось во много раз. Производство тяжелых танков возросло с февраля по май на 200%».

К этому времени был создан и пущен в массовое производство новый самолет «Фокке-Вульф-190А». Для тех лет это был, пожалуй, самый лучший самолет. Немцы рассчитывали с помощью этого самолета захватить полное господство в воздухе, потому что равного ему действительно в то время еще не было.

За короткое время по тотальной мобилизации было призвано около двух миллионов человек, и численность немецкой армии была доведена до 11 миллионов 280 тысяч человек.

На советско-германском фронте летом 1943 года гитлеровцы имели на 43 дивизии больше, чем к началу нападения на нашу страну.

В середине апреля разработка плана операции была завершена. Операция получила кодовое название «Цитадель». Это название означало, что данная операция представляет крупное наступление на последний, как им казалось, оплот сопротивления русских.

1 июня Гитлер вызвал в свою ставку в Восточной Пруссии всех командующих группами армий, командующих армиями, командиров корпусов – тех, чьи войска должны были принять участие в наступлении. Он сделал обширный доклад, в котором убеждал, что сосредоточены такие силы и в распоряжение командиров даны такие замечательные танки и самолеты, что они безусловно создадут преимущество для немецкой армии. Гитлер был уверен в полном успехе операции.

Группе армий «А», противостоявшей войскам генерала Петрова, как не участвующей в операции «Цитадель», задачи поставлены не были, но в приказе № 5 было определено:

«Командование группой армий „А“ должно ясно осознать, что главнейшей, хотя и требующей лишений и больших усилий задачей является высвобождение сил для других фронтов. Чем больше сил будет высвобождено и, самое главное, чем скорее это произойдет, тем лучше и эффективнее группа армий выполнит свою задачу.

Для переброски войск следует использовать все средства и способы.

Далее, задача группы армий состоит в – удержании любой ценой Кубанского плацдарма – Крыма. Необходимо всеми средствами совершенствовать оборонительные позиции на побережье Крыма, с тем чтобы, как и на Западе, сделать их неприступными для вражеских десантов».

Как развивалась битва под Курском, читателям! хорошо известно из других книг и статей, поэтому я не буду здесь рассказывать о ней. Хотя генерал Петров непосредственно в этой битве не участвовал, но все его действия в дни подготовки и ведения Курского сражения следует оценивать с точки зрения содействия этой великой битве, ибо боевые дела всех фронтов, и Северо-Кавказского в том числе, конечно же следует рассматривать в общей стратегической ситуации того времени.

Наилучшей и самой эффективной помощью нашим войскам на Курской дуге было – не дать гитлеровцам возможности снять с Таманского полуострова части и перебросить их на тот фронт, где готовилась грандиозная битва. Выполнением этой задачи Петрову и предстояло заниматься в течение ближайших месяцев. Насколько это было нелегко, видно из планов и действий противника.

Даже летом 1943 года, когда гитлеровским генералам было ясно, что надежды на новое наступление с таманского плацдарма бессмысленны, Гитлер с прежней настойчивостью требовал спешить со строительством моста через Керченский пролив, необходимого ему для осуществления наступательных намерений.

Но одного моста Гитлеру казалось недостаточно для обеспечения его далеко идущих планов. Было приказано начать сооружение нефтепровода через пролив.

Работы велись непрерывно, и о них начиная с зимы 1943 года одно за другим поступали указания. 12 февраля командование группы армий «А» получило директиву продолжать строительство подвесной дороги, а со строительством нефтепровода подождать. 15 февраля опять директива:

«Согласно новому решению ОКХ (главное командование сухопутных войск. – В. К.) нефтепровод через Керченский пролив все-таки будет строиться, причем немедленно. Это поручается штабу технических войск 17-й армии».

В дополнение Гитлер приказал начать строительство цепи дотов на Кубанском плацдарме, использовав для этого запасы цемента новороссийских цементных заводов. 21 апреля новая директива: мост через Керченский пролив должен быть закончен к 1 августа 1944 года. В протоколе совещания Шпеера и Гитлера от 6 июня 1943 года говорится:

«Фюрер считает подвесную дорогу весьма ценной. Одновременно он указал, что строительство моста не должно откладываться».

А в протоколе их совещания от 8 июля 1943 года записано:

«Фюрер выслушивает доклад о Керченском мосте и принимает к сведению обещание гаулейтера Заукеля (генеральный уполномоченный по вопросам рабочей силы. – В. К.) поскорее обеспечить необходимую рабочую силу, дабы избежать срыва сроков. Фюрер приказывает докладывать ему ежемесячно».

На нашей стороне в эти месяцы происходило следующее.

В мае 1943 года в связи с назначением генерала Петрова командующим Северо-Кавказским фронтом освободилась должность начальника штаба этого фронта, которую он занимал раньше. Из Москвы из Главного управления кадров предложили на должность начальника штаба генерала Ласкина. Петров спросил: «Не тот ли это Ласкин, Иван Андреевич, который командовал Сто семьдесят второй дивизией в боях за Севастополь?» Ему ответили, что это тот самый Ласкин; после Севастополя он был начальником штаба 64-й армии, а затем начальником штаба 7-й гвардейской армии. Генерал Ласкин участвовал в Сталинградском сражении и теперь как опытный работник назначался с повышением на должность начальника штаба фронта; Петров согласился на это назначение, и вскоре генерал Ласкин прибыл на Северо-Кавказский фронт.

В первой части книги, рассказывая о боях за Севастополь, я приводил немало выдержек из воспоминаний И. А. Ласкина, относящихся к тем дням, отрывков из разговоров с ним. Приступая к описанию боев за Кавказ, я опять неоднократно встречался с Иваном Андреевичем, подробно расспрашивал его о тех битвах, в которых он участвовал вместе с Петровым, начиная с мая 1943 года.

Иван Андреевич живет сейчас в Минске, я бывал в его небольшой квартире и записал на магнитофон наши беседы. Кроме того, Иван Андреевич закончил работу над новой книгой воспоминаний, которую назвал «У Волги и на Кубани». В этих воспоминаниях, еще не опубликованных, несколько глав уделяется сражениям на кавказских рубежах. Естественно, наряду с документами и мемуарами других участников битвы за Кавказ я буду приводить как устные рассказы, так и написанное Иваном Андреевичем. Хочу подчеркнуть: Иван Андреевич – участник событий, знающий до тонкостей обстановку, людей, ход боевых действий, в эти дни он был ближайшим помощником Ивана Ефимовича. Все это придает большую ценность и достоверность тому, что я узнал от него.

Итак, утром 19 мая 1943 года генерал Ласкин прибыл на командный пункт Северо-Кавказского фронта, который находился в лесу, неподалеку от станицы Крымская. Иван Андреевич почистился с дороги и пошел к командующему, чтобы представиться по случаю прибытия и назначения.

– Жду, жду, Иван Андреевич, заходите, – сказал Петров, поднимаясь навстречу и протягивая руку.

Иван Ефимович не скрывал, что ему приятно видеть своего соратника по боям за Севастополь. Он был рад назначению Ласкина, тому, что им придется теперь воевать и работать вместе.

– Наслышан и начитан о том, как вы задали жару гитлеровцам под Сталинградом, прекрасная, блестящая победа, поздравляю вас, Иван Андреевич, с этой огромной победой! Теперь нам всем полегче будет. Много дивизий вы там расколошматили. Говорят, что именно ваша армия Паулюса в плен взяла?

– Не только армия, товарищ командующий, но я сам лично брал в плен этого Паулюса.

Иван Ефимович лукаво посмотрел из-за поблескивающих стекол пенсне и улыбаясь сказал:

– Ну уж, Иван Андреевич, пленных-то, наверное, брали все-таки солдаты, сержанты да офицеры помоложе и помладше вас в звании. Вы все-таки генерал.

Иван Андреевич тоже улыбнулся, но продолжал настаивать:

– Нет, фельдмаршала я брал лично. Не один, конечно, а с сопровождавшими меня офицерами и солдатами, но все-таки был при этом и я.

Иван Андреевич улыбаясь сказал мне:

– Конечно, Владимир Васильевич, я своего языка брал не так, как вы, и привез его даже на машине. Но все-таки, хотя мне довелось взять только одного языка, но зато довольно крупного…

По свидетельству начальника генерального штаба Цейтцлера (а также судя по стенограмме совещания в «Волчьем логове» 1 февраля 1943 года), когда пришло известие о том, что Паулюс попал в плен, Гитлер устроил настоящую истерику. Главной причиной его возмущения было то, что Паулюс не застрелился. Кстати, Паулюс на пути от Харькова до Сталинграда получил три звания: генерала танковых войск, 1 декабря 1942 года генерал-полковника, а 30 января 1943 года Гитлер присвоил ему звание генерал-фельдмаршала. Гитлер полагал, что этим он просто обяжет Паулюса застрелиться, ибо генерал-фельдмаршалы не должны сдаваться в плен. И вот – на тебе! – на второй день после присвоения такого высокого звания свежеиспеченный генерал-фельдмаршал сам сдается в плен. Гитлер кричал:

«Ведь так легко пустить себе пулю в лоб. Каким надо быть трусом, чтобы испугаться этого. Ха! Лучше уж дать заживо закопать себя. Тем более он (Паулюс. – В. К.) хорошо знал, что, его смерть послужит стимулом для того, чтобы люди выстояли в другом котле… Тут можно только сказать: надо было застрелиться, поступить так, как раньше поступали полководцы, – броситься на меч, убедившись в том, что дело потеряно. Это ведь само собою разумеется».

Гитлер заявил, что в эту войну никто больше не получит звания фельдмаршала. Это звание будут получать только после окончания войны.

Однако вернемся к тем дням, когда на Кавказ прибыл Ласкин. Я продолжаю его расспрашивать о встрече с Петровым.

– Поскольку я прибыл из-под Курска, – говорит Иван Андреевич, – куда в мае сорок третьего года вышла наша Седьмая гвардейская армия, я стал рассказывать Петрову, как оформлялась та самая Курская дуга, на которой позднее произошла всем нам известная битва. Выслушав меня, Петров сказал: «Ну а теперь возьмемся за наш фронт. У вас там Курская дуга, а у нас „Голубая линия“. Она перерезает Таманский полуостров от моря и до моря. Видимо, и „Голубым“ назвали этот мощный укрепленный рубеж обороны потому, что его фланги упираются в голубые моря – Черное и Азовское и на большей его части в систему обороны включены плавни, озера и лиманы, тоже все голубые. Слыхали об этой линии?» – «Слышал, но о сути ее знаю мало», – ответил я. «Неужели? Она очень мочалит нам мозги». Петров пригласил меня к карте, развернутой на столе, стал знакомить с положением дел на фронте и с оборонительным рубежом «Голубая линия». «Силы врага, засевшего на этом рубеже, как и на всем Таманском полуострове, очень большие, – продолжал Иван Ефимович. – Фронту противостоит Семнадцатая немецкая армия под командованием генерал-полковника Руоффа. Совсем недавно войска нашего фронта проводили наступательную операцию с целью разгрома таманской группировки гитлеровцев. Но прорвать „Голубую линию“ нам не удалось. Наступление развития не получило и было нами остановлено. Приезжал к нам маршал Жуков, провел разбор операции, поругал, конечно, и убыл в Москву. Я думал, он чем-нибудь поможет, но через день-два после его убытия из состава фронта было взято в резерв Ставки несколько артиллерийских, зенитно-артиллерийских и танковых частей и соединений. И несмотря на такое серьезное ослабление нашего фронта в огневых и ударных силах, мы получили приказ Ставки подготовить и провести новую наступательную операцию с той же целью – разгромить армию и очистить Таманский полуостров. Подготовка этой операции уже заканчивается. Поскольку вы еще не знаете ни противника, ни „Голубой линии“, ни местности, а здесь она особо сложная, то беритесь за изучение всего этого. Совсем недавно я сам был начальником штаба этого фронта и могу сказать, что коллектив, составляющий штаб и управление фронта, – хорошо подготовленные люди. Они быстро введут вас в курс дела».

Ну что ж, принял меня командующий хорошо, – рассказывал дальше Иван Андреевич, – а как станет относиться в будущем, зависит во многом от меня самого. Уж я-то его знаю: за хорошую работу станет уважать, не будешь справляться со своими обязанностями – ни приятельские отношения, ни старое знакомство не помогут. Бывает в нашей службе, и особенно на фронте, что судьба офицера и генерала зависит не от них самих, а часто определяется всякого рода обстоятельствами, работой их подчиненных, порой даже настроением начальника. Но Иван Ефимович не из таких – глаз у него наметан, он быстро и точно распознает, кто есть кто, с ним надо всегда говорить только о деле и по-деловому… Затем я представился членам Военного совета фронта. Генерал Александр Яковлевич Фоминых легко сходился с людьми, я не был в этом смысле исключением, и очень скоро у нас сложились хорошие товарищеские отношения. Генерал Владимир Антонович Баюков обладал совсем другим характером. Мне не импонировало в нем то, что он почти постоянно был мрачен, не понимал юмора… Дня через два-три, посчитав, что хорошо разобрался с положением дел в войсках фронта, я направился к командующему, с тем, чтобы доложить, как понимаю обстановку, и высказать впечатление о штабе фронта. Но этого мне сделать не удалось. Петров сказал: «Знаю, Иван Андреевич, разобрались в обстановке. Но вы уяснили ее через штаб. Теперь вам надо выехать в армии, побывать в войсках, изучить глубже дело на месте и, кстати, познакомиться с командующими и начальниками штабов армий. Тогда у вас легче пойдет работа». Это был стиль Петрова – как можно чаще бывать в войсках, советоваться с подчиненными, учить их и учиться у них. Так он работал в Севастополе да и раньше.

 

«Голубая линия»

Вскоре генерал Петров вызвал Ласкина и сказал:

– Наступление начнем двадцать шестого мая. Если позволит погода и если подует небольшой ветерок в сторону немцев, то летчики-штурмовики поставят дымовую завесу, она должна ослепить противника, закрыть ему глаза на время, необходимое пехоте, чтобы ворваться на немецкие передовые позиции. Указания на этот счет командующий Четвертой воздушной армией Вершинин и его летчики получили от меня. С рассвета двадцать шестого мая выедем на НП Гречко. Там же будет командарм воздушной Вершинин. Заберем с собой и командующего артиллерией фронта Аркадия Кузьмича Сивкова.

По решению Петрова главный удар наносился силами 37-й и 56-й армий по центру оборонительного рубежа «Голубой линии». Правее, в направлении на Темрюк, должна была наступать 9-я армия, левее, на Новороссийск, – 18-я. 4-я воздушная армия должна была поддерживать наступление нанесением ударов противнику на аэродромах и в воздушных боях над полем боя, а также надежно прикрывать наши наземные войска с воздуха. Учитывая мощность обороны врага, продолжительность артподготовки была назначена в полтора часа.

Еще затемно Петров прибыл на наблюдательный пункт 56-й армии, где его встретили командующий этой армией генерал Гречко и командующий 4-й воздушной генерал Вершинин. Гречко был сдержан и немногословен, а Вершинин, по натуре более общительный, пытался даже шутить. Петров по телефону заслушал доклады командующих 37-й армией генерал-лейтенанта К. А. Коротеева, 9-й армией генерал-лейтенанта П. М. Козлова и 18-й армией генерал-лейтенанта К. Н. Леселидзе о готовности к действиям.

Ровно в 5 часов началась артиллерийская подготовка. Вскоре в небе показалась и наша авиация. Крупные группы бомбардировщиков бомбили цели в глубине обороны противника на направлении главного удара. В конце артподготовки, проверив, дует ли хотя бы слабый ветерок в сторону гитлеровцев, Иван Ефимович сказал Вершинину:

– Константин Андреевич, давайте приказ на вылет штурмовиков для постановки дымовой завесы.

Через несколько минут низко над землей вдоль переднего края пронеслись около 20 «Илов» и вылили смесь. Над окопами противника повисла белая стена дыма. Смещаясь в глубину обороны, завеса закрыла траншеи и ослепила гитлеровцев. Наши войска пошли вперед. Петров напряженно вглядывался в дымовую завесу, но, как и другие, не мог рассмотреть, что там, за ней, происходит. Как выяснилось позднее, часть гитлеровцев отошла из первой траншеи, те, кто остался, были уничтожены нашими бойцами. Ветер был слабый, он не понес дымовую завесу дальше, в глубину, как рассчитывал Петров. Наши передовые подразделения, попав в полосу дыма, тоже оказались слепыми, и продвижение их почти остановилось.

Через полчаса дымовая завеса стала редеть и вскоре рассеялась. Наши части снова пошли вперед. Но и у противника открылись глаза. Особенно напряженные бои разгорелись на участке 11-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-майора М. Ф. Тихонова и 22-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор В. Ф. Сергацков. Здесь гитлеровцы оказывали сильное сопротивление и переходили в контратаки. Перед вечером большие группы бомбардировщиков противника, до ста и более самолетов, стали наносить массированные удары по наступающим войскам, и наше продвижение приостановилось. Наступление войск на главном направлении фронта в этот день развития не получило. Только на отдельных участках частям 56-й армии удалось захватить первые позиции и овладеть несколькими опорными пунктами.

Это была явная неудача. Больше других переживал, конечно, сам Иван Ефимович.

Перед отъездом с командного пункта Петров сказал Вершинину:

– Требую от вас, Константин Андреевич, организовывать ночные налеты на вражеские аэродромы.

Надо снизить активность вражеской авиации. Но эти ваши налеты озлобят врага. Предвижу, что в небе будет жарко.

Предвидение Петрова оправдалось. На следующий день завязались тяжкие бои не только на земле, но и в небе. Противник крупными группами по 50–80 самолетов бомбил наши войска, чем задержал их наступление и сковал маневр наших резервов. Воздушные бои продолжались и в последующие дни и часто принимали размах настоящего воздушного сражения. Только за 26—28 мая в воздушных боях наши летчики сбили 158 самолетов.

Генерал Петров хотел разобраться, что же произошло на участке 37-й армии, составлявшей вместе с 56-й ударную группу фронта. Ранним утром 28 мая он выехал туда. Этой армией командовал генерал-лейтенант Константин Аполлонович Коротеев, тот самый, который в боях на рубеже реки Терек командовал 9-й армией. На вопрос Петрова, в чем причина неуспеха, Коротеев ответил:

– На северном фланге – плавни, туда ни артиллерию, ни танки не пустишь, на юге – горы. Одно-единственное место для прорыва – центр. Противник это тоже понимает. Поэтому здесь особенно укрепил оборону, сосредоточил сюда огонь артиллерии, нацелил авиацию.

Логика Коротеева была убедительной. Петров и сам знал все это, слова командарма подтверждали его мысли.

Рано утром 30 мая Петров был на НП у Гречко. Войска армии вели наступление. Била артиллерия. Слышались мощные взрывы бомб, сбрасываемых самолетами обеих сторон. В небе шли бои истребителей. На низких высотах летали и строчили из пулеметов наши штурмовики. Казалось, что войска продвигаются вперед. Однако донесений об этом не поступало ни от командиров корпусов, ни от командиров дивизий.

– Молчат, значит, не продвигаются, – сказал, ни к кому не обращаясь, Петров. И тут же повернулся к Гречко: – Надо лучше разобраться, почему там не идет наступление. Наверное, не только «Голубая линия» виновата, но и наша организация. Андрей Антонович, основные артиллерийские средства фронтового подчинения и авиация работают на вашу армию. И артиллерист ваш, генерал Сокольский, вроде опытный специалист, а проку пока нет.

Командарм Гречко продолжал настойчиво вызывать по телефону командиров корпусов и некоторых командиров дивизий. Их доклады были неутешительны: противник ведет сильный пулеметный огонь из дотов. Наступление задержано.

Затем Петров спросил Вершинина, в чем, по его мнению, причина неудачи. Вершинин ответил Петрову:

– Летчики-истребители почти непрерывно ведут борьбу с авиацией врага, однако срывать их бомбовые удары не всегда удается. Немцы дополнительно подбросили на это направление бомбардировщики с аэродромов юга Украины, в результате чего они стали превосходить нас. Мы не можем завоевать господства в воздухе.

– Это серьезный момент, – сказал Петров. – А в чем видите причину неуспеха наступления вы, Андрей Антонович?

– Местность для наступления очень тяжелая, – сказал Гречко. – Нанесение главного удара силами двух армий по центру полуострова, конечно, наиболее выгодно, так как мы кратчайшим путем выходим к Керченскому проливу. Но на этом участке «Голубая линия» имеет наиболее сильные укрепления и огневое насыщение. Мы не можем подавить огонь обороны. У нас не хватает артиллерии, особенно тяжелой. Авиация противника господствует в воздухе. Наступление целесообразно приостановить до создания необходимых условий для более успешного решения задач.

Командующий фронтом и сам сознавал целесообразность прекращения атак, но надо было выяснить все причины неудачи, чтоб спи не повторились в следующей операции.

Иван Ефимович выезжал на самые передовые наблюдательные пункты артиллеристов, где не через стереотрубы, а простым глазом были видны рубежи обороны противника. На первый взгляд и препятствий-то никаких эта местность не представляла – длинная гряда небольших, покрытых травой холмиков. Но голые эти холмики были насыпные, высота их три-четыре метра. Каждый холмик – это маленькая крепость, в ней три-четыре пушечных и пулеметных дота и дзота, взаимодействующих между собой и с соседними узлами обороны. За первой линией холмов проходит вторая огневая линия, за второй – третья. А все вместе они составляют передовую позицию оборонительного рубежа «Голубая линия». Перед первыми холмами расположены проволочные заграждения в несколько рядов и минные поля. Подавить огонь таких дотов – дело сложное. По ним надо бить только прямой наводкой.

Вечером 5 июня состоялось заседание Военного совета фронта. Были вызваны командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин, командующий артиллерией фронта А. К. Сивков, начальник оперативного управления штаба П. М. Котлов-Легоньков и начальник разведывательного отдела Н. М. Трусов. Иван Ефимович, никогда не тративший время на пустословие, сразу приступил к делу. Он сказал:

– Наступление ни на одном направлении не получило развития. Только на отдельных участках Пятьдесят шестой армии нам удалось захватить передовые траншеи немцев. Нам надо разобраться в причине неуспеха и извлечь уроки. Вот начальник штаба фронта свежим глазом, возможно, увидел то, что мы не замечали, что нам уже примелькалось. Вам слово, Иван Андреевич.

Генерал Ласкин рассказал мне об этом докладе так:

– Это было мое первое выступление в роли начальника штаба фронта, я волновался, но постарался взять себя в руки. Мой доклад по оценке обстановки был коротким и отражал взгляды командующих армиями и в целом штаба фронта, а также мои личные суждения и выводы. Доклад вызвал самое активное обсуждение. Много вопросов задавали Иван Ефимович и члены Военного совета. Под конец совещания Петров подвел такой итог: «Первое. О „Голубой линии“ противника мы говорим, но знаем ее недостаточно, а вернее, слабо. И огневые средства врага мы не можем подавить не только из-за нехватки артиллерийских средств, но и потому, что не обнаружили многие цели, которые мешали продвижению войск. Значит, надо полнее и точнее знать расположение сил и огневых средств врага. Второе. Мы не смогли завоевать господства в воздухе, поэтому авиации противника удалось многое сделать, чтобы наши войска не смогли развить наступление. Значит, надо ударами по аэродромам ослабить силы авиации врага. И в небе следует иметь больше наших истребителей, а тем, которые есть, прикрывать войска более активно. Третье. Черноморский флот и Азовская флотилия представляют собой большую силу. Но в проводимой операции они не имеют активных задач, и поэтому их боевые возможности используются не в полной мере. Четвертое. Стрелковые подразделения, саперы и артиллеристы недостаточно подготовлены к совместным действиям при прорыве укрепленной обороны. По этой теме надо провести усиленную учебную работу с командирами, штабами и войсками. И в заключение изложу мою оценку сложившейся обстановки на фронте и наши задачи. Затишье на всех фронтах говорит о том, что стороны усиленно готовятся к решающим летним сражениям. А наш фронт по приказу Ставки проводит наступательную операцию. Однако ни на одном из направлений, в том числе и на главном, войска не только не смогли прорвать оборону, но даже и захватить первые позиции. По данным разведки, гитлеровское командование продолжает непрерывно возводить новые укрепления как на самой „Голубой линии“, так и в глубине Таманского полуострова. Это говорит о том, что на самом южном фланге советско-германского фронта противник рассчитывает удержать за собой полуостров и Новороссийск. И мы видим, как цепко и упорно дерутся гитлеровцы за каждую позицию, за каждый окоп. Местность на Тамани способствует противнику в достижении цели. Для прорыва такой укрепленной обороны у нас явно не хватает артиллерии, а вместе с тем и умения. Ставка не может направить фронту дополнительные артиллерийские соединения. Но ведь во фронте много своих сил, которые либо не в полной мере, либо не так умело нами используются. Все это ведет к ненужным потерям и нашим неудачам. Считаю целесообразным наступательные действия на всех направлениях временно прекратить, закрепиться на достигнутых рубежах и приступить к более тщательной подготовке операции. Операцию надо готовить, памятуя о том, что сильную четырехсоттысячную Семнадцатую армию немцев на Тамани обязаны разгромить мы с вами, войска нашего фронта, совместно с Черноморским флотом и Азовской флотилией. Больше некому. Для этого надо теперь же начать глубокую и всестороннюю разведку противника во всей полосе фронта и на воде. Готовить операцию всесторонне, тщательно по всем службам, обратив особое внимание на взаимодействие родов войск. Все время подготовки операции использовать на обучение войск и штабов прорыву укрепленных районов».

На следующий день Петров направил в Генеральный штаб доклад, где сообщал, что проводившаяся наступательная операция не имела успеха, не получила своего развития, и просил утвердить его решение о прекращении наступления. Ставка с его мнением согласилась и приказала:

«Впредь до особого распоряжения Ставки от активных наступательных действий… следует воздержаться. На всем фронте перейти к прочной обороне на занимаемых рубежах, пополнить войска, привести их в порядок и иметь резервы…»

Но 28 июня Ставка прислала новую директиву:

«Сосредоточенными ударами главных сил фронта сломить оборону противника на участке Киевское, Молдаванское (т. е. опять же по центру обороны. – В. К.) и, проведя последовательные наступательные операции, иметь конечной целью очищение района Нижней Кубани и Таманского полуострова от противника».

Однако никаких дополнительных огневых средств фронту выделено не было.

А враг, как только прекратились наши наступательные действия, сразу же резко усилил строительство новых оборонительных сооружений на всей «Голубой линии»: возводились новые доты и дзоты с пушками и пулеметами, устанавливались минные поля и проволочные заграждения. Весна и начавшееся лето работали на руку противнику: буйно разросшаяся зелень замаскировала и укрыла заграждения и большинство огневых точек. Поэтому новое наступление, несмотря на мощную и разумно проведенную огневую артиллерийско-авиационную обработку обороны, на сильный состав сил и средств фронтовой ударной группировки, развития не получило. Мы несли неоправданные потери. Военный совет фронта снова счел необходимым временно приостановить наступление.

Почему Петров, известный своим бережным отношением к людям, умением найти какое-то оригинальное решение, вдруг здесь, при штурме «Голубой линии», проявил несвойственные ему черты – дважды начинал наступательные операции, нанося главный удар на одном и том же направлении, не производя перегруппировки и не внося никаких изменений в замысел? В чем дело? Что сдерживало Петрова? Что влияло на него? Мне хочется привести здесь ответ на эти вопросы, данный генералом Ласкиным. Он немало размышлял об этом и благодаря своему оперативному мышлению нашел точное и убедительное объяснение, которое четко сформулировал:

– Если наступление дважды не получилось, значит, либо командование фронта, либо Генеральный штаб в чем-то допускают серьезную ошибку. На войне, если не достигнуто выполнение поставленной цели, еще не значит, что виновато только командование. Тут может быть много обстоятельств, и одно из них, и очень важное, – вражеские силы и планы их командования. Кроме того, мы были связаны приказом Ставки, нам было точно определено направление главного удара и сроки начала наступления, не давалось времени на подготовку, перегруппировку. Почему Ставка, несмотря на неуспех наступления войск фронта в центре «Голубой линии», все же вновь потребовала взломать оборону врага на этом же направлении?.. Нанесением здесь сосредоточенного удара главными силами фронта рассекалась бы вся 17-я немецкая армия, окружалась наиболее сильная ее группировка в районе Новороссийска, наши силы кратчайшим путем выходили бы к Керченскому проливу и лишали противника возможности эвакуировать войска и технику в Крым.

Но это только одна сторона дела. Вторая – это сугубо стратегические соображения Ставки. Дело в том, что Красной Армии в самые ближайшие же дни предстояло решать крупную и важную стратегическую задачу по разгрому главной гитлеровской группировки в районе Курской дуги. И надо было активизировать действия некоторых фронтов, которые притянули бы на себя силы противника, не позволили бы снять с их участков и перебросить войска на Курскую дугу. Против Северо-Кавказского фронта была мощная группировка почти в четыреста тысяч человек. При хорошо подготовленной обороне можно было бы часть ее бросить под Курск, тем более что дуга была неподалеку. Все это противник мог осуществить, если бы мы сидели, как говорится, сложа руки и утешали себя, что сил для наступления у нас маловато. Кроме того, наша активность не допустила участия в сражении под Курском больших сил авиации противника. Вот поэтому важно было активизировать наш фронт. Но в случае нанесения главного удара на вновь избранном направлении нам потребовалось бы много дополнительного времени для перегруппировки и сосредоточения там сил и средств и для подготовки самой операции. А время не ждало, грозные события приближались. На центральном направлении ударная группировка фронта уже была готовой. Вот эти обстоятельства и заставляли Генштаб ставить нам задачи на наступление, что вынуждало Петрова действовать на первый взгляд однообразно…

Дальше я расскажу читателям, как Петров искал выход и что он предпринимал. В создавшейся обстановке командующему фронтом надо было принимать новое решение: это ответственнейший момент в работе командира любого ранга – от отделения, в котором около десятка человек, до фронта, где людей может быть до миллиона и более. Принимается решение не вдруг, ему предшествует большая, я бы сказал, мыслительная работа. Тут дело не только в том, чтобы взять высоту, город, прорвать фронт врага, тут ведь надо послать в бой десятки или тысячи людей, в зависимости от того, каких масштабов командир и какое решение он принимает. Путь к победе в жестоком деле войны выстилается жизнями людей. И в распоряжении каждого командира людей этих строго ограниченное количество. Он должен их направить в бою на такие уязвимые места противника, чтобы как можно меньше потерять своих бойцов и как можно больше уничтожить солдат противника. Таков неотвратимый закон войны. По сути дела, от мастерства командного состава зависит, какая сторона истребит больше врага и сохранит больше своих сил. Победитель тот, у кого в конце войны осталось больше сил, и он, опираясь на них, диктует свою волю.

Когда-нибудь, в более поздние века, будут поражаться кровавым делам на войне, дикости людей, которые уничтожали друг друга миллионами и расходовали на это уничтожение огромные богатства, технику, губили природу. Все тысячелетия, когда на земле велись войны, будут отнесены, наверное, к эре дикости и варварства, потому что достижения цивилизации бледнеют на фоне кровавых войн, которые человечество вело в эти века, беспощадно и безрассудно истребляя созданное своими руками и самих себя.

Ни одно государство никогда до появления нашего, первого социалистического, не обращалось к людям Земли: опомнитесь, прекратите эти войны, давайте жить в мире! Я не буду вдаваться в теоретические глубины, почему государства с капиталистическим укладом не могут жить без войны. Скажу только одно – справедливость наших защитительных войн очевидна. Наши командиры, военачальники, государственные деятели всегда вынуждены были вести военные действия для защиты нашей страны, народа, всего нами созданного на своей земле. И, следовательно, советские командиры, облеченные доверием народа и поручением распоряжаться нашими жизнями в бою, обременены чувством огромной ответственности, высоким сознанием – кого и ради чего они ведут в бой. Вот эти чувства и переживания, это понимание заставляют командиров отдавать максимум сил и способностей уже на первой стадии организации боя или сражения – выработкой и принятием решения. Командиры, у которых это чувство ответственности приглушено, никогда не пользовались уважением и авторитетом ни у подчиненных, ни у начальников. Но, к сожалению, были и такие, и только горькая неотвратимость войны вынуждала терпеть таких командиров ради их каких-нибудь боевых, волевых и других качеств, особенно нужных в бою.

Иван Ефимович Петров не случайно пользовался авторитетом у соотечественников от солдата до Верховного Главнокомандующего – его бережливость по отношению к людям, умение вести бои с наименьшими потерями общеизвестны. Нам еще раз представляется возможность убедиться в этом, когда знакомишься с выработкой решения на проведение Новороссийской операции.

Петров, исходя из общей обстановки, понимал, что скоро поступит директива Ставки о переходе в наступление. Под Курском шли тяжелые бои, наши войска отразили удары врага неимоверной силы и сами перешли в контрнаступление. Значит, вот-вот будет дано указание перейти к активным действиям и здесь, на юге. По недавнему опыту Петров знал, что после приказа о наступлении времени на организацию операции не будет. А подготовка – это залог успеха.

Вот и стал Петров заранее обдумывать свое решение и готовить войска. Прорывать придется сильно укрепленную «Голубую линию», значит, подготовку, обучение войск надо вести уже сейчас. В директиве Ставки могут быть некоторые перемены в деталях, но в целом конечно же будет поставлена та же задача – освободить от врага Таманский полуостров. Значит, нужно уже сегодня искать наиболее эффективный способ выполнения этой задачи.

Все необходимые исходные данные для этой работы имеются: противник – вот он, на «Голубой линии», надо только учесть последние изменения. А они немаловажные – за летние месяцы гитлеровцы еще больше укрепили свою оборону. Петров подолгу беседовал с начальником разведки Трусовым. Николай Михайлович вспоминает, как дотошно расспрашивал его Петров об обороне и силах противника, уж, казалось бы, до тонких тонкостей разведанного и изученного здесь, на Тамани. Не удовлетворяясь этим, командующий фронтом ставил новые задачи: брать языков, перехватывать радиопереговоры, получать самые свежие сведения от партизан.

Не раз командующий и начальник разведки мысленно переносились в расположение врага и, представляя себя на месте его руководства, перебирали все возможные варианты действия. Почти полмиллиона солдат и офицеров, засевших в обороне, которая представляет собой укрепленный район, – сила большая!

Наши войска по сравнению с предыдущими зимними наступлениями ослаблены: Ставка вывела из Северо-Кавказского фронта 37, 44, 46, 47-ю армии. У генерала Петрова к началу Новороссийско-Таманской операции осталось всего четыре общевойсковые армии – 9, 18, 56, 58-я, в оперативном подчинении был Черноморский флот и с воздуха поддерживала 4-я воздушная армия. Читателям не надо быть стратегами, чтобы понять разницу в силах между восемью и четырьмя армиями.

Это обстоятельство очень осложняло положение Петрова. Он понимал: его решение станет основой для определения конкретных задач войскам, в нем должна быть главная идея, замысел – как он намеревается взять верх над противником и разбить его. Принятие решения – это ответственный творческий процесс, требующий глубоких знаний в военном деле, способности предвидеть события, проявления воли, смелости, инициативы и организованности.

После принятия решения оно объявляется в форме приказа, устного, глядя в глаза подчиненным, а затем дублируется письменно. Все это напишет, напечатает, нанесет на карты штаб. Но это будет потом, а пока этот гигантский запутанный клубок знаний, опыта, обстановки, противоречий, сомнений, опасений перекатывается в голове командира денно и нощно, не дает ему покоя, поглощает целиком и полностью. Внешне в эти дни Петров выглядел спокойно, руководил повседневной работой, встречался, беседовал с генералами, офицерами, бойцами, отвечал на звонки «сверху», сам звонил «вниз», но внутренне он был полностью поглощен этой адски напряженной работой – выработкой решения. Командующие всеми родами войск, отделы штаба готовили Петрову справки о возможностях подчиненных им войск, о количестве боеприпасов, продовольствия, имущества, о пропускных способностях железных, шоссейных и полевых дорог, прогнозы погоды и многие другие сведения. А Петров, впитывая все это, думал. Куда ударить главными силами, чтобы рухнула вся «Голубая линия»? Есть ли такое место? Где оно? Рухнет ли оборона врага от такого удара? А если нет? А если не туда будет направлен удар? Какую сделать перегруппировку, чтобы удар получился сильным? Как осуществить эту перегруппировку скрытно от противника? И опять-таки – куда же нанести этот удар? Куда стягивать свои силы? Откуда отвлечь внимание, силы врага и как это сделать?

После долгих и тщательных размышлений генерал Петров пришел к выводу: ключевой позицией «Голубой линии» является укрепленный Новороссийск. С потерей его начнет рушиться оборона гитлеровцев. Значит, надо брать Новороссийск. Но как? Окружить, обходить, штурмовать? Одна неудачная операция уже проведена. В строительном деле давно известна истина: лучше создавать что-то заново, чем переделывать неудачно построенное. В военном деле еще труднее, тут проигранную битву не переделаешь. Что утрачено, то утрачено. Тех, кто в братских могилах, не воскресишь, корабли со дна моря не поднимешь.

Обстановка для Петрова осложнялась именно тем, что предыдущая неудачная операция предельно насторожила противника в Новороссийске, заставила его провести ряд мер по усилению обороны. Но ничего другого для направления главного удара Петров не видел. Придется идти прямо в пасть врагу. Но идти в пасть – это еще не значит идти на гибель, пасть в то же время самое уязвимое место: если ударить в эту пасть умело, чудище может сдохнуть!

Петров не был тщеславным человеком. Ему, конечно, не было чуждо здоровое желание добиться успеха, похвалы за свои действия, но он всегда действовал ради дела, а не ради того, чтобы быть замеченным. Есть люди, которые стремятся к вершине потому, что на ней они будут видны всем. Петров был из тех, кто если шел к вершине, то для того, чтобы видеть шире и дальше.

Вот почему, приняв решение, Иван Ефимович, не заботясь о своем авторстве и приоритете, стал советоваться с товарищами, готовый принять их критику, поправки, пожелания или одобрение. Разумеется, для сохранения тайны он знакомил со своим замыслом очень ограниченный круг генералов.

Первым, главным советником и оппонентом в спорах у командующего обычно бывает начальник штаба. Иван Ефимович поделился своими соображениями с Ласкиным. Иван Андреевич так передал мне суть разговора с Петровым:

– Командующий изложил мне свое решение в общих чертах: главный удар нанести совместными силами Восемнадцатой армии и Черноморского флота по новороссийской группе врага. Разгром ее и освобождение Новороссийска считать первым главным объектом наступательной операции. «Восемнадцатая армия уже стоит на этом направлении, перегруппировка здесь не нужна. Будем высаживать десант прямо в Новороссийск! Да, придется лезть в пекло. Здесь самые мощные укрепления, доты, береговая артиллерия, заграждения. Да, прямо сюда – в порт! Риск огромный, но и победа верная! Одновременно с высадкой десанта переходит в наступление Восемнадцатая армия с плацдарма, то есть с Малой земли, и севернее Новороссийска. Начинают наступление Девятая и Сорок шестая армии, чтобы не дать возможности противнику маневрировать резервами».

Ласкин понимал, какой огромный риск таится в замысле командующего, но аргументы Петрова, нейтрализующие этот риск, были убедительными. Иван Андреевич поддержал решение Петрова.

Потом Иван Ефимович пригласил вице-адмирала Льва Анатольевича Владимирского. Командующий Черноморским флотом тоже одобрил это решение.

На следующий день Петров выехал на КП командарма 18-й. Генералу Леселидзе план командующего пришелся по душе. Для Петрова не только одобрение, но искренняя поддержка его замысла была очень важна, он понимал – успех дела во многом зависит от того, чтобы командиры-исполнители действовали от души, с охотой, а не только по приказу.

И еще Петров сказал своему начальнику штаба:

– В прошлой неудачной операции войска не виноваты, плохо работали командно-штабные инстанции.

Поэтому, Иван Андреевич, все руководство операцией я беру на себя, а вы мне обеспечьте надежную связь со всеми ее участками.

Как это бывало на других фронтах, да и здесь, на Кавказе, перед развертыванием больших событий прибыл представитель Ставки Маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко. Он поселился в небольшом домике в лесу, неподалеку от командного пункта фронта.

Генерал Петров вместе с Ласкиным пришел к маршалу с докладом об обстановке и о своих намерениях. Иван Ефимович развернул на столе карту с наметками операции.

– А есть ли директива Ставки? – спросил Тимошенко.

– Такой директивы нет, – ответил Петров, – но наступать, конечно, придется. А для нового наступления необходимо принять новое решение, вот мы и подготовились.

– Я убежден, командующий и штаб основательно поработали над выработкой решения. Может быть, мне и рассматривать не надо? – пошутил Семен Константинович.

– Одно дело, как думает командующий фронтом, и совсем другое, когда о таком важном мероприятии скажет свое слово представитель Ставки, – сказал Петров.

– Ну раз так, давайте подумаем вместе.

Петров коротко изложил обстановку и замысел операции.

– Значит, Новороссийск берете в клещи и бьете в лоб, – резюмировал Семен Константинович. И тут же спросил: – Как используется огонь артиллерии крупных морских кораблей? Какими средствами и как рассчитываете уничтожить укрытые бетоном огневые средства в районе Новороссийска?

Петров ответил:

– Артиллерийский огонь крупных кораблей с моря будет использован для обеспечения наступления западной группы на плацдарме, поскольку там нет ни тяжелой, ни реактивной артиллерии, нет и танков. А для уничтожения огневых средств в дотах, расположенных в районе Новороссийска, используем всю тяжелую артиллерию Восемнадцатой армии фронта и береговую артиллерию флота. Сооружения в порту моряки предлагают взломать торпедной атакой. Считаем необходимым часть долговременных сооружений разрушить методическим артиллерийским огнем еще задолго до начала операции.

– Вижу, решение вами выстрадано и вы уже привязаны к нему. Это хорошо, – сказал маршал. – Против такого замысла не возражаю. А директива Ставки на наступление к вам должна скоро поступить.

Итак, решение принято, одобрено, но… Как известно, без этого «но» у Петрова редко обходилось.

Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Л. А. Владимирский доложил Петрову, что им получены указания наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова о том, что ввиду сильного минирования противником прибрежных вод Черного моря южнее Таманского полуострова и наличия у него все еще сильной авиации Ставка не считает нужным рисковать крупными кораблями в данной операции. Это очень огорчило Петрова. Ведь именно мощный огонь артиллерии крупных кораблей должен поддерживать высадку десанта и наступление с Малой земли. Но, как говорится, палка в колесе появилась, надо искать выход. И Петров его находит.

Командующий фронтом вызвал с плацдарма командующего артиллерией армии полковника И. М. Рупасова, чтобы с ним рассмотреть вопрос огневого обеспечения наступления малоземельцев. Полковник Рупасов был хорошо известен Петрову по Севастополю. Во время всей героической обороны этого города он был начальником артиллерии 172-й дивизии, которой командовал Ласкин. Поэтому, собираясь выехать на КП 18-й армии, Иван Ефимович сказал Ласкину:

– Завтра, Иван Андреевич, поедете со мной к Леселидзе, ведь вы после Севастополя, кажется, не виделись с Рупасовым.

На КП Леселидзе были рассмотрены огневые возможности на плацдарме. Было решено для более надежного огневого обеспечения наступления с Малой земли выделить крупные силы авиации – штурмовики и бомбардировщики – и нацелить туда огонь дальнобойной артиллерии фронтового подчинения и береговой обороны флота. А лично на полковника Рупасова была возложена ответственность за организацию четкой корректировки артиллерийского огня и за своевременное обозначение переднего края при подлете нашей авиации.

В эти дни на Северо-Кавказский фронт прибыл еще один представитель Ставки – нарком Военно-Морского Флота адмирал Николай Герасимович Кузнецов. Вот что пишет об этом сам Кузнецов:

«…Меня вызвали в Ставку. Разговор начался с вопроса о важности Новороссийска как порта и как флот может помочь его освобождению. Я доложил наши наметки.

– Не спешите, – ответили мне. – Поезжайте на юг и лично разберитесь во всем.

Уже привыкший к тому, что И. В. Сталин очень строго заботился о секретности предстоящих операций, я не счел удобным подробно расспрашивать о разрабатываемом плане. Решил воспользоваться уже испытанным приемом: выяснить что можно через своих работников в Генштабе. Но оказалось, что и они пока мало осведомлены.

18 августа я вылетел в Краснодар к командующему Северо-Кавказским фронтом генерал-полковнику И. Е. Петрову.

Встретились как давние и добрые друзья. Моряки прониклись любовью и уважением к И. Е. Петрову еще при обороне Одессы и Севастополя, когда он командовал Отдельной Приморской армией. Он всегда высоко ценил моряков и умело организовывал взаимодействие сухопутных войск и флота. И сейчас он уделял большое внимание этому вопросу, очень чутко прислушивался к мнению моряков и возлагал большие надежды на их помощь. Часто он прямо звонил мне в Москву, чтобы разрешить тот или иной вопрос. Иван Ефимович предложил засветло проехать на машинах на его КП. Он ознакомил с замыслом операции. Цель ее заключалась в том, чтобы разгромить всю вражескую таманскую группировку.

Прежде чем приступить к прорыву «Голубой линии», предусматривалось освободить Новороссийск. Планировались внезапные удары по вражеским войскам в городе одновременно с трех направлений – с востока, юго-запада и юга. Удар будет наноситься и с суши и с моря. С востока должна была наступать восточная группа войск 18-й армии; с юго-запада, с мысхакского плацдарма – западная ее группа, в том числе и 83-я морская стрелковая бригада, со стороны моря должен был высадиться десант».

Энергичный, обаятельный молодой адмирал (ему тогда был сорок один год) пользовался большим уважением не только на флоте, но и в сухопутной армии. Перебросившись шутками с командующим И. Е. Петровым, Николай Герасимович ознакомил Военный совет и командование фронта с положением дел на основных направлениях советско-германского фронта, сделал особый упор на Северном и Балтийском флотах.

Дальше я передаю слова присутствовавшего при этой беседе Ласкина:

– Для нас, поглощенных событиями на юге страны, его информация была интересной, она раскрывала глаза на многие государственные вопросы. По твердости каждой формулировки, убедительности высказывания чувствовалось, что Кузнецов выражает не только свое мнение, а в целом Ставки и Генштаба. В его манерах была естественная простота и изящность. Серьезное лицо его обращалось ко всем нам с дружеской улыбкой. Николай Герасимович умел шутить. Помню, Иван Ефимович сказал ему, что в целях ослабления авиации противника он приказал периодически наносить удары по аэродромам врага и что на днях летчики Четвертой воздушной армии совершили налет на крупный аэродром в Крыму и уничтожили тринадцать самолетов на земле. Николай Герасимович сказал: «По немецким данным, они четырежды перетопили наш флот, особенно подводные лодки, пять раз уничтожили все наши самолеты, побили все сухопутные армии и вовсю кричат, что у нас исчерпаны все резервы. Конечно, если полностью верить всем донесениям наших фронтов и флотов о нанесенных врагу потерях, то и мы поуничтожали немцев столько, что вроде Гитлеру и воевать скоро будет нечем». Находившийся здесь член Военного совета генерал Баюков, человек, не понимавший и не принимавший шуток, без которых и в жизни и тем более на фронте не обойтись, сказал: «Выходит, что и донесениям нашего фронта вы не будете полностью верить?» Кузнецов не среагировал на это и продолжал: «Но гитлеровцы еще очень сильны. Это нам надо знать, и с этим надо считаться». Затем стал говорить Петров, которого Николай Герасимович слушал с большим вниманием. Иван Ефимович завел речь об использовании сил Черноморского флота в предстоящей операции. Ознакомив адмирала с замыслом-решением на операцию, он подчеркнул важную роль, выполняемую в ней флотом, в частности морским десантом. Зашел разговор и о месте высадки его. Но чувствовалось, что обо всем, что говорил Петров, Кузнецов уже знал и поэтому без промедления высказался за то, чтобы десант высадить в Новороссийске, то есть полностью поддержал соображения Петрова и командующего Черноморским флотом Владимирского. Иван Ефимович по опыту героической обороны Одессы и Севастополя хорошо знал и высоко ценил роль мощного огня орудий крупных кораблей в поддержке сухопутных войск, действовавших в прибрежной зоне. Поэтому теперь не преминул сказать об этом наркомвоенмору, видимо все же рассчитывая заполучить корабли для действий в предстоящей операции. Николай Герасимович сразу понял Петрова и сказал: «Решение Ставки не применять крупные корабли в данной операции не самоцель сохранить корабли, ведь и они создаются для боя. И когда надо было любой ценой удерживать Севастополь, то туда направлялись самые крупные наши корабли. Это вполне оправдывалось тяжелой фронтовой обстановкой тех дней на юге страны. В данной операции ваш фронт решает не менее важную задачу. Но теперь совсем иная оперативно-стратегическая обстановка, другие у вас и возможности. Вы под Новороссийском сосредоточиваете огромную массу артиллерии, гвардейские минометы „катюши“, большие силы авиации. В этих условиях нет необходимости использовать крупные корабли. К тому же противник усыпал прибрежные воды противокорабельными минами, имеет сильные торпедные катера и бомбардировочную авиацию. Таким образом, теперешняя наша забота – сохранить крупные корабли – полностью оправдывается самим ходом военных событий. До конца войны еще далеко, они потребуются для последующих боевых дел».

Потом Николай Герасимович стал с большой похвалой говорить о Петрове: «Вы, Иван Ефимович, уже два года воюете вместе с моряками. За вами Одесса, Севастополь. И если в то время вы подчинялись командующему Черноморским флотом, то теперь он подчинен вам. Вы стали вроде флотоводца! Моряки давно наслышаны о вас и прониклись к вам большим уважением. А моряки-офицеры, кроме этого, выражают удовлетворение тем, что командующий фронтом считается с их мнением при выполнении боевых задач, решаемых морскими силами, и возлагает на моряков большие надежды». Петров, не любивший похвал, отнекивался: «Ну что вы, всего-то я и научился, что отличать катер от эсминца. Но зато многое узнал о мужестве, об истинном коллективизме и отваге личного состава кораблей и морской пехоты. Их решительные и героические боевые дела видел всюду. Я надеюсь, верю в новые подвиги моряков в предстоящих наступательных боях». – «Ваша оценка боевых дел моряков нас радует, – сказал Кузнецов. – В их мужестве, видимо, сказывается и более длительная служба матросов на флоте, и сама морская стихия. Корабль и море по-особому сплачивают людей в одно нераздельное целое, в одну боевую семью и готовят к свершению героических дел. Да, о героических подвигах моряков знают воины всех фронтов, знает весь наш народ, знает о них и враг. – Потом Кузнецов спросил: – А не имеете ли вы, Иван Ефимович, каких-либо претензий к морякам?» – «Одно не ладится у них: не могут даже на один-два дня предвидеть погоду на море. Так было в феврале, так, чувствуется, будет и теперь», – сказал Петров. «Это бывает… В погоде ошибаются и сами ученые-метеорологи»… Эту беседу двух крупных военачальников я слушал с большим вниманием и интересом, видимо, поэтому основные мысли ее крепко запали в моей памяти, – завершил Ласкин свой рассказ.

 

Встреча с Верховным

В конце августа была получена долгожданная директива Ставки. В ней приказывалось Северо-Кавказскому фронту совместно с Черноморским флотом и Азовской флотилией одновременными ударами с суши и моря прорвать оборону противника, разгромить его таманскую группировку и не допустить ее эвакуации в Крым.

Много раз перечитал Петров этот короткий, но емкий приказ, вникая в его общий смысл и в каждое слово. Радость, удовлетворение росли по мере чтения директивы: не пропала даром трудоемкая предварительная работа. Но на подготовку операции почти нет времени: через несколько дней предлагается лично доложить план Верховному.

Петров читал: «Одновременными ударами с суши и моря…» – и думал, что это совпадало с его намерением наступать общевойсковыми армиями и высадить десант. Правда, в директиве не упоминается Новороссийск, но, видимо, Ставка не хотела ограничивать свободу действий командующего, полагаясь на его опыт. Ему предоставляется возможность выбора маневра, главного удара, создания группировки. В общем, директива была на редкость краткая, доверяющая Петрову многое решать самому.

Командующий пригласил членов Военного совета и начальника штаба. Не скрывая своего хорошего настроения, сказал Ласкину:

– Никаких изменений в решении не будет. Но время подпирает. Хорошо, что у нас вроде все вопросы уже подработаны. Возьмитесь, Иван Андреевич, за окончательную доработку нашей директивы и плана операции. Самым тщательным образом, поминутно должны быть отработаны вопросы взаимодействия между артиллерийскими огнями, ударами авиации и действиями морского десанта. Ведь начинаем в темную южную ночь.

Член Военного совета генерал А. Я. Фоминых, прочитав директиву, сказал:

– Выходит, намеченный вами главный удар на Новороссийск остается в силе. Ну что ж, будем готовить обращение к бойцам.

Фоминых всегда сохранял сдержанность и для партийного работника был даже слишком молчаливым.

В повседневной работе нетороплив, в обращении с людьми вдумчив и деловит.

Член Военного совета В. А. Баюков, прочитав директиву, сказал:

– Директива не говорит, где наносить главный удар. Но можно и на Новороссийск. Правильно понимаю, товарищ командующий?

Петров подтвердил. Баюков продолжал размышлять вслух:

– Но ведь здесь самая прочная оборона. Значит, рассчитывать надо на самый сильный огонь. Ну что ж, будем готовиться. Снарядов и мин подвезем, продовольствием обеспечим. А вот как будет организован прорыв «Голубой линии», это еще не совсем ясно. Уж если и на этот раз мы ее не прорвем, всех нас надо поснимать с должностей, – неожиданно заключил Владимир Антонович.

Петров приказал штабу подготовить карты, справки и другие документы для доклада в Генеральном штабе и Верховному.

Когда все было готово, генерал Ласкин и начальник оперативного управления фронта генерал П. М. Котов-Легоньков пришли к командующему. Иван Ефимович снова перечитывал директиву, всматривался в карты, негромко рассуждал, как бы еще раз приглашая генералов послушать его суждения:

– Мы наносим довольно сильный удар на Новороссийск, и подготовлен он неплохо. Что же касается общего замысла всей Новороссийско-Таманской операции, то он бледен, слишком прост. Нет в нем смелых фланговых, обходных ударов, ведущих к окружению врага. Сделать это не позволяет нам тяжелая для наступления местность. Единственный плюс состоит в том, что теперь отпала угроза вражеских ударов по флангам наших армий. Это позволяет нам сосредоточивать максимум усилий на определенных направлениях, с тем чтобы рассекать Семнадцатую армию, окружать и уничтожать ее по частям. Дальше. Темп наступления запланирован невысокий. Думаю, и это правильно. От войск надо требовать то, что они могут выполнить при напряжении всех сил. А в условиях такой тяжелой местности, мощной обороны и сильного огня врага они большего дать не могут. И все же войска фронта вместе с флотом способны в конечном итоге выполнить задачу и сумеют разгромить гитлеровцев на таманской земле. Ну что ж, кажется, все продумано, все рассчитано. Надо только умело доложить Верховному.

Вечером Иван Ефимович ходил на доклад к маршалу С. К. Тимошенко, тот не только заслушал его, но и посоветовал, как держаться в Ставке. Семен Константинович, когда был наркомом обороны, часто общался со Сталиным, знал его привычки.

В Москву с Петровым вылетел начальник оперативного управления фронта генерал-майор Павел Михайлович Котов-Легоньков.

В Москве план операции сначала рассматривался в оперативном управлении Генерального штаба, затем в Главном морском штабе. После этого командующего пригласил первый заместитель начальника Генерального штаба Алексей Иннокентьевич Антонов. Он принял Петрова очень радушно. Совсем недавно, в июле – декабре 1942 года, генерал Антонов был начальником штаба Северо-Кавказского фронта, затем Черноморской группы войск и Закавказского фронта. В декабре 1942 года он был назначен на высокую должность в Генштабе. Выбор Ставки был не случаен, генерал Антонов проявил себя талантливым штабным работником. Да, есть и такой талант. И встречается так же редко, как талант в любой другой профессии.

Алексей Иннокентьевич полностью поддержал замысел Петрова и тоже дал несколько дружеских советов, как держаться во время беседы со Сталиным, так как знал, что от этой встречи зависит не только утверждение плана предстоящей операции, но и дальнейшая служба Петрова.

Это была первая встреча Петрова со Сталиным, и конечно же Иван Ефимович волновался еще задолго до того, как вошел в кабинет Верховного.

Дальше я пишу об этой встрече по рассказу самого Ивана Ефимовича:

– Сталин встретил меня пристальным, внимательным взглядом. Подошел. Поздоровался. Я с удивлением обнаружил на его лице несколько рябинок – следов оспы. Раньше на портретах я их никогда не видел, наверное, поэтому удивили. Лицо его было усталым. Он оказался ростом чуть ниже меня, и это тоже было неожиданно. Я его видел раньше издали да в кинохронике, и всегда он был в моих глазах более крупным. «Докладывайте, товарищ Петров», – коротко сказал Сталин и указал на стол, где можно развернуть карты. Я изложил замысел операции, все время стараясь быть кратким, понимая, что каждая минута Верховного дорога. После моего доклада Сталин спросил Антонова: «Какое мнение у Генерального штаба?» – «Генеральный штаб рассмотрел план операции Северо-Кавказского фронта и считает возможным его одобрить», – ответил Антонов. Сталин заговорил не торопясь, как бы размышляя вслух: «Значит, на Тамани против вас Семнадцатая немецкая армия, укрепленный рубеж и тяжелая для наступления местность. Но у этой армии позади Керченский пролив. А с вами Черноморский флот и Азовская флотилия. Ваш двухлетний опыт совместных действий с флотом дает основание считать, что в этой операции вы сумеете правильно использовать его силы. Ваша задача утопить немецкую армию в плавнях, лиманах и проливе. Кстати, в Ставке вас считают специалистом обороны. Но этот период войны для нас закончился. Вам предстоит проявить себя в руководстве наступательными операциями». Верховный утвердил план без изменений и поправок. Никаких других тем не коснулся. Подошел, прощаясь, пожал руку и добро сказал: «Желаю вам, товарищ Петров, успеха в этой операции».

В тот же день Петров возвратился на Кавказ. Сталин и раньше, заочно, относился к Петрову доброжелательно, ценя его заслуги в трудную пору 1941 года, упорную защиту Одессы и Севастополя. Отражение удара на Баку несомненно еще больше укрепило это уважение, о чем свидетельствует назначение его командующим Черноморской группой войск, а затем и Северо-Кавказским фронтом.

Ну, а самым убедительным подтверждением теперь уже не только уважения, но и расположения Верховного к Петрову стало то, что буквально вслед за возвращением Ивана Ефимовича из Москвы пришла телеграмма о присвоении ему звания генерал-полковника. Видно, Сталин рассмотрел, что у такого достойного и заслуженного генерала маловато звезд на погонах. Повышение до начала операции, когда еще неизвестно, что ожидает впереди – победа или провал, разумеется, означало, что Петров действительно произвел очень хорошее впечатление на Верховного.

Что же касается Ивана Ефимовича, то он, окрыленный одобрением плана, присвоением звания и весьма благоприятным исходом встречи со Сталиным, с еще большим жаром взялся за подготовку войск к сражению.

Да, так уж устроены люди, им нужно совсем немного: доброе слово, приветливый взгляд – и дети и полководцы от доброго отношения счастливы.

Я думаю, именно хорошее настроение, ощущение радостной приподнятости позволило провести с блеском одну из трудных и ярких операций Великой Отечественной войны, которую до сих пор изучают в академиях: о ней написаны многие исследования, защищены кандидатские и докторские диссертации.

 

Новороссийская операция

В ночь с 8 на 9 сентября 1943 года генерал Петров выехал на свой наблюдательный пункт. Он был оборудован в районе горы Дооб. Неподалеку от него находился НП командующего Черноморским флотом, а еще несколько южнее – НП командующего 18-й армией. Близость друг от друга лиц, ответственных за ход операции, упрощала и делала более устойчивым управление в ходе наступления. Петров ехал в машине и знал, что в окружающем мраке на огромном пространстве побережья Черного моря сейчас идет напряженная, торопливая работа, завершающая всю длительную, многонедельную подготовку к броску на Новороссийск. Он живо представлял лица людей, с кем встречался и беседовал вечером, тех самых, кому придется выполнять труднейшую часть операции: вести бой, идти на врага грудь в грудь.

Петров накануне приказал собрать командно-политический состав частей, участвующих в десанте, всех – от командира роты и катера до командира десанта. На эту встречу прибыли члены Военных советов фронта и 18-й армии. Это был не митинг, не собрание – был разговор боевых товарищей перед большим и ответственным боем. Петров вел этот разговор в обычной для него манере беседы. Вот как описывает эту встречу присутствовавший на ней контр-адмирал Холостяков:

«Нетрудно представить, сколько у генерал-полковника Петрова забот перед наступлением фронтового масштаба. Вряд ли удастся ему сегодня побывать, как он это любит, на исходном рубеже какой-нибудь роты. Но не повидаться с командирами, которые первыми должны ворваться с моря в укрепленный противником порт, Иван Ефимович, очевидно, не может. Ему нужно не только напутствовать их, но и послушать, самому почувствовать, насколько они готовы к такому бою. Командующий фронтом обращается поочередно к младшим офицерам из разных частей, и они докладывали о своей задаче, о том, как подготовились, чем обеспечены к бою, чего недостает. Почти каждого генерал-полковник спрашивает о настроении бойцов, некоторых – о том, где воевали, за что награждены (про двух или трех, еще не имевших орденов, велел что-то записать адъютанту). Армейцев и моряков он слушает одинаково внимательно, с живым интересом знакомясь с новыми людьми и, вероятно, многих запоминая.

Потом генерал Петров говорит сам. Он не вдается в замысел операции… Подробно останавливается на роли младшего офицера в наступлении, на том, насколько зависит общий успех от каждого лейтенанта, от его умения организовывать неотразимый натиск, поддержать соседа, вселить в подчиненных уверенность в победе. Дает совет – не преуменьшать перед бойцами трудности предстоящих боев, не скрывать правду о том, как силен еще враг, ибо это надо помнить и учитывать, чтобы его одолеть.

– А разгромить врага, – заканчивает командующий, – мы можем и обязаны!»

Иван Ефимович умел не только понять, почувствовать настроение людей, но и зажечь их сердца, воодушевить на подвиги.

После совещания в тот же день, 7 сентября, Петров дал указание командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Владимирскому и командующему 18-й армией генералу Леселидзе начать штурм в ночь с 8 на 9 сентября в 2 часа 15 минут. Вот как строго хранится тайна на войне, когда дело связано с тысячами жизней! Час атаки до последнего допустимого предела знал только сам Петров. Операция разработана, все готово, а когда наступит «Ч» – время атаки, – знал только один командующий, определивший его давно. С подобной предосторожностью у Петрова мы уже встречались.

На наблюдательном пункте было ветрено и сыро. Моросил мелкий дождь. В ночном небе плыли тяжелые низкие тучи. Ветер все усиливался. Море загудело. Петров, обеспокоенный неблагоприятной погодой, поехал в Геленджик к вице-адмиралу Владимирскому, чтобы вместе определить, можно ли начинать десантирование. Моряки ничего определенного Петрову не сказали. Командир бригады катеров капитан 2-го ранга Проценко предложил для пробы выйти катерам в море. Как только катера вышли из бухты, их тут же стало заливать водой. А ветер все усиливался. Все моряки сходились на том, что при такой погоде выпускать в море суда с десантом опасно. Но успокаивали Петрова тем, что этот норд-ост не осенний, он будет непродолжительным. Учтя этот прогноз, командующий перенес начало операции на сутки, назначив штурм в ночь на 10 сентября.

Отсрочка всегда плохо действует на людей. Ожидание боя связано с напряжением нервов. Петров хорошо знал цену на войне фактору времени, который всегда носит обоюдоострый характер. Не успел или отложил что-то сделать ты, может упредить противник. Но бросать десант в бушующее море – это поражение до боя.

Прошли сутки в томительном ожидании. Утром 9 сентября погода улучшилась. Моряки предсказывали и дальнейшее улучшение.

Петров, переговорив со своими помощниками, уточнив готовность всех сил к действию, выехал в войска. На этот раз он побывал в бригаде катеров Проценко, выполнявшей в операции очень ответственную задачу. Надо было, чтобы люди помнили об этом, не расслаблялись из-за переноса атаки.

Перед вечером были проведены короткие митинги во всех десантных отрядах, стрелковых и артиллерийских подразделениях. На некоторых митингах выступили И. Е. Петров и маршал С. К. Тимошенко.

В ходе одной из бесед с десантниками командир высадки контр-адмирал Г. Н. Холостяков доложил Петрову:

– Десантники отказываются брать с собой трехдневный сухой паек и сверх всякой нормы загружают свои сумки и карманы патронами, а на пояс вешают побольше гранат. Довод один: без галет, сала и консервов воевать можно, а боеприпасам в бою расход большой.

Такая рассудительность моряков радовала Петрова.

Вечером на КП фронта возвратились Петров и член Военного совета В. А. Баюков. К командующему сразу же пришел на доклад обеспокоенный генерал Трусов:

– Получены агентурные данные о том, что командование Семнадцатой немецкой армии имеет приказ оставить Таманский полуостров. Мною направлены самолеты-разведчики с задачей выявить отход войск врага. Они возвратились – никаких признаков отхода не обнаружено.

– Такой выгодный рубеж навряд ли немцы оставят без боев и без крайней опасности, – сказал Иван Ефимович. – А если они пошли на это, значит, что-то серьезное им угрожает. Видимо, боятся, что развивающееся наступление наших войск на юге Украины отрежет Крым и тогда Семнадцатой армии с Таманского полуострова не выбраться.

Но поскольку ни воздушная разведка, ни наземное наблюдение не установили никаких изменений в положении врага, агентурные данные были поставлены под сомнение. Принимая решение начать операцию, Петров брал на себя огромную ответственность. Если бы противник отошел, по пустому месту были бы выпущены сотни тысяч снарядов, сброшено множество бомб (а все это стоит огромных денег), не говоря уж об ущербе для престижа полководца, который прозевал противника.

Позже стало известно, что Гитлер действительно издал приказ от 4 сентября 1943 года, в котором требовал от командующего группой армий «А» к 10 сентября доложить свои соображения и расчет времени на отвод 17-й армии. В нем указывалось:

«…а) все сооружения, жилые здания, дороги, постройки, плотины, которые противник может использовать в своих интересах, должны быть разрушены на длительное время;

б) все железные дороги, в том числе полевые, должны быть демонтированы или полностью разрушены;

в) все бревенчатые покрытия дорог привести в негодность или убрать;

г) все находящиеся на кубанском плацдарме сооружения для добычи нефти должны быть полностью уничтожены;

д) порт Новороссийск следует так разрушить и заминировать, чтобы русский флот длительное время не мог пользоваться им;

е) к мероприятиям по разрушению относится также установка в широких масштабах мин, в том числе замедленного действия;

ж) противнику должна достаться на длительное время полностью непригодная для использования и жилья пустыня, где на протяжении месяцев будут взрываться мины».

Но 10 сентября, к началу операции, все части гитлеровских войск на Тамани находились на своих прежних позициях, что и подтвердила разведка.

В столовой адъютант командующего Юрий Петров негромко уговаривал отца:

– Поешь, целый день на ногах. И такая ночь впереди. Поешь.

Но к еде Петров не притронулся. Не до еды. Все существо его – в предстоящем сражении.

Иван Ефимович попросил принести два стакана крепкого чая. Подлил в них по паре ложечек коньяка для аромата. Выпил чай не торопясь. Затем посмотрел на часы, сказал:

– Пора. Поехали на НП.

В 21 час командующий флотом Владимирский доложил:

– Посадка личного состава морского десанта на катера и суда закончена. Даю приказ начать движение.

Петров, приняв доклад, пожелал боевых успехов.

Итак, от пристаней Геленджика ушли в море, к Цемесской бухте, три отряда, составлявшие первый эшелон десанта.

Самый большой отряд – 2,5 тысячи человек – составляла 255-я бригада морской пехоты под командованием полковника А. С. Потапова, старого севастопольца.

Второй отряд, 1100 человек, – 393-й отдельный батальон морской пехоты под командованием капитан-лейтенанта В. А. Ботылева, участника прошлой операции.

Третий отряд, тысяча с лишним человек, – 1339-й стрелковый полк 318-й стрелковой дивизии под командованием подполковника С. Н. Каданчика.

Впереди каждого отряда шла группа катеров под командованием капитан-лейтенанта П. И. Державина, капитан-лейтенанта Д. А. Глухова и капитана 3-го ранга Н. Ф. Масалкина. Этим катерам было назначено ликвидировать надводные и подводные заграждения и захватить кромку суши.

Сложный механизм десантной операции запущен. Петров смотрел в сторону противника. Что там? Скользнул и потух луч прожектора. Бледными пятнами поднимаются ракеты в районе Мысхако. В порту черно и тихо. Десант туда уже плывет. Может быть, противник, зная об этом, затаился и, как только подойдут суда, встретит их шквальным огнем? Может быть. На войне все может быть. Ожидание порой тяжелее напряжения в бою. Уж скорее бы…

На море между тем усиливался ветер, все выше поднимались волны. При таком волнении не могли выдерживать заданную скорость катера, тянувшие баржи. А те, которые могли идти быстрее, стали сбавлять ход, чтобы не оторваться от тихоходных. Несмотря на все меры, принимаемые моряками, накапливалось опоздание к назначенному часу высадки, вскоре оно дошло до сорока минут. Уже зазвонили тревожно телефоны, полетели вызовы по радио: как быть? Этот вопрос поднимался во все более высокие инстанции и наконец встал перед руководителем операции генералом Петровым. Назревала возможная путаница, как в прошлой, неудачной операции. Петров спокойно и твердо приказал:

– Перенести «Ч» на три ноль-ноль. Сообщить это и получить подтверждение от всех отрядов и поддерживающих средств.

Связь работала безукоризненно. Приказ и подтверждение о новом отсчете времени были получены всеми. С командного пункта флота доложили:

– Десант вошел в зону обстрела батарей противника, они огня пока не ведут.

Петров сказал:

– Значит, немецкое командование либо не знает о нашем намерении, либо готовится нанести массированный удар по десанту в момент подхода к берегу.

Позвонил командарм Леселидзе и доложил, что у него все в порядке, поэтому он в новый назначенный срок даст приказ о начале артподготовки.

На НП фронта была тишина. Все почему-то говорили тихо, чуть ли не шепотом. Вдруг на низких высотах проплыла группа наших бомбардировщиков, перелетела Цемесскую бухту, и вскоре в районах севернее и юго-западнее Новороссийска блеснули вспышки и оттуда послышались раскаты взрывов. Это «ночники» бомбили ближайшие тылы и артиллерийские позиции врага. Их удары по времени не совпадали с новым графиком. Оказалось, что распоряжение об изменении «Ч» до командира бомбардировочного полка дошло с опозданием, когда самолеты уже поднялись с аэродрома. Это не смутило Петрова, он спокойно сказал:

– Такие налеты наши ночники совершали часто, не думаю, чтобы это насторожило противника.

Настала долгожданная минута! В 2.44 открыли огонь 800 орудий и минометов, не считая нескольких сотен минометов 82-миллиметрового калибра. Загрохотали орудия Большой и Малой земли. Берег и горы у Новороссийска озарились огнем. На воду бухты лег красный, как кровь, отблеск. Потом прилетели далекие и глухие разрывы тысяч снарядов и мин.

– Ну, началось! – сказал Петров.

Ночную темноту прорезали огненные струи реактивных снарядов. Словно кометы понеслись они в сторону врага. Это дали первый залп 227 установок «катюш». На переднем крае врага полыхнул яркий огонь.

Вскоре на разных высотах волнами пошли ночные бомбардировщики 4-й воздушной армии и Черноморского флота. Шум моторов и артиллерийский огонь отвлекали внимание противника от приближающегося десанта. Бомбардировщики били по артиллерийским позициям, командным пунктам, по скоплениям войск.

Дальше мне хочется передать слово Герою Советского Союза вице-адмиралу Холостякову, который был ближе к тому, что происходило в Цемесской бухте. Перед написанием этих строк я навестил Георгия Никитича в его квартире.

Георгий Никитич сидел в кресле у письменного стола, я сбоку у этого же стола. Холостяков говорил о боях, как всегда, взволнованно и горячо:

– На молах у входа в порт гитлеровцы соорудили доты. Их надо было уничтожить первыми, чтоб открыть путь десанту. К этим огневым точкам на максимальном ходу подлетели торпедные катера со штурмовыми группами и уничтожили гитлеровцев так быстро, что они не успели сделать ни одного выстрела. Дальше пришло время действовать группе старшего лейтенанта Куракина. Ей поручалось открыть ворота в порт – подорвать натянутый под водой трос. Они сделали это за девять минут! Дали сигнал – путь открыт! Шестерка торпедных катеров на максимальном тридцатиузловом ходу – это километр в минуту – ворвалась в порт. Их вел смелый командир капитан-лейтенант Алексей Федотович Африканов. Со стороны, когда я смотрел на эти катера, казалось, они мчались прямо на огненную стену. Катера дали залп торпедами по берегу. Торпеды нами специально переделывались для атаки по наземным целям, и вообще это была первая на флоте торпедная атака берега! Почти тридцать дотов и дзотов, самых близких к воде и самых опасных для десантников, были уничтожены! Представляете, скольким людям это сохранило жизнь?! В общем, все шло, как было предусмотрено, только погибли два катера, а остальные получили повреждения от снарядов и осколков.

Георгий Никитич – человек энергичный, порывистый, и я легко представляю его в ту ночь.

С 3 часов 10 минут к берегу начали подходить катера и суда трех отрядов с главными силами. Подразделения второго отряда во главе с капитан-лейтенантом В. А. Ботылевым начали высадку. Они высаживались на заминированные, бьющие огнем причалы. Как только морские пехотинцы спрыгнули с катеров на берег, сразу же наткнулись на гитлеровцев. Завязался рукопашный бой в траншеях, в ходах сообщений. Кто из гитлеровцев не убежал, был уничтожен, десантники прорвались на набережную. Через полчаса из батальона Ботылева на берегу было уже 800 человек. Все они неудержимо стремились вперед. Упорно пробиваясь по переулкам и дворам, они овладели пристанями Элеваторная, Нефтеналивная и устремились в город в сторону вокзала. Но чем глубже они вторгались в оборону врага, тем ожесточеннее становилась борьба. Дрались на улицах, в домах, подвалах. В уличных боях, да еще ночью, не представляется возможным руководить непосредственно всеми бойцами. Вольно или невольно отрываются отдельные группы. Так было и здесь. Рота автоматчиков под командованием старшего лейтенанта А. В. Райкунова углубилась в город. А группа во главе с комбатом Ботылевым, выбив гитлеровцев из нескольких зданий, заняла клуб моряков.

Левее батальона В. А. Ботылева к берегу шли катера и суда первого десантного отряда – 255-я бригада морской пехоты полковника А. С. Потапова, а правее высаживался третий отряд – 1339-й стрелковый полк подполковника С. Н. Каданчика.

Но не всем десантникам удалось высадиться на берег. Часть судов, имевших глубокую осадку, села на мель в восьмидесяти – ста метрах от берега, не смогла подойти к нему. Люди прыгали за борт и двигались по горло в воде. Кроме личного оружия – автомата, гранат – они тащили на себе пулеметы, коробки с патронами, минометы. Волны накрывали их с головой, сваливали, но они выходили на берег и тут же бежали вперед, навстречу врагу, ведя огонь из автоматов. Вскоре и здесь десантники дошли до первых траншей и столкнулись с гитлеровцами в рукопашной. Враг, поняв, где происходит высадка, открыл более прицельный огонь. Заговорили десятки артиллерийских батарей и шестиствольных минометов, затрещали пулеметы. Снаряды и мины взрывались среди высаживавшихся десантников и подходивших судов. За считанные минуты подорвались на минах и были подбиты артиллерийским огнем семь катеров и судов, на которых шли десантники 255-й бригады. Многие бойцы оказались в море далеко, от берега. Чтобы не утонуть, они сбрасывали одежду, сапоги. Оружие держали в руках до последнего. Прямо скажем, не всем удалось доплыть до берега.

Особенно тяжелая обстановка сложилась на участке между Западным молом и мысом Любви, где высаживалась бригада Потапова. Здесь был сосредоточен очень сильный артиллерийский огонь врага, поэтому некоторые суда уклонились от назначенного участка высадки. С трудом удалось высадиться самому командиру и штабу бригады. К тому же у них сразу была разбита штабная радиостанция.

Нелегко сложилась обстановка и у третьего отряда, полка Каданчика. На участке от пирса до электростанции, где он высаживался, противник вел сильный, огонь. И все же за тридцать минут высадилась большая часть полка – 1247 человек, они сразу вступили в бой. Но самому командиру полка Каданчику высадиться на берег не удалось. Его катер, не дойдя до берега, загорелся от прямых попаданий мин и затонул. Некоторых из находившихся на борту людей, в том числе и подполковника Каданчика, спасло судно, возвращавшееся в Геленджик. Начальнику штаба этого полка капитану Д. С. Ковешникову, который шел на другом катере, удалось достичь берега, и он тут же взял в свои руки руководство полком. Кстати, Ковешников мой однокашник и воспитанник Петрова по ташкентскому училищу. Сейчас он Герой Советского Союза, генерал-лейтенант в отставке. Многое рассказал он мне о тех боях.

Итак, благодаря высочайшему героизму и хорошей предварительной подготовке десант в новороссийский порт высадился.

Утром, когда рассвело, Петров увидел в море возвращающиеся катера и суда. Одни шли с креном на борт, другие глубоко осели в воду, третьи чадили обгоревшими надстройками. Зрелище было нерадостное. По виду этих судов можно было предположить, какой ад царил при высадке десанта. Но главная задача выполнена – десант на берегу. И ой как трудно ему там!

Петров вызвал Холостякова. Вот что адмирал писал об этом:

«Я приготовился доложить о высадке первого эшелона, но этого не потребовалось. Генерал-полковник И. Е. Петров провел часть ночи на командном пункте 18-й армии, неоднократно связывался по телефону с нашим КП, и о десанте ему было известно почти все. Он задавал лишь уточняющие вопросы: о потерях в высадочных плавсредствах, об их состоянии в данный момент.

– Сегодня ночью вам опять предстоит большая работа, – пояснил Иван Ефимович. И сообщил, что во второй эшелон десанта дополнительно включается еще один полк 318-й дивизии – 1337-и стрелковый подполковника Г. Д. Бульбуляна.

Высадить его надлежало на правом фланге, где действовал полк С. Н. Каданчика. Безусловно, И. Е. Петров решил это уже раньше. Однако, верный своему правилу советоваться с младшими, он спросил, куда, по-моему, следует направить самое крупное подкрепление. Не колеблясь я назвал правый фланг. Как ни нуждался в поддержке Ботылев, Каданчик был ближе всех к войскам, наступавшим по суше, и мог, получив свежие силы, быстрее двигаться им навстречу.

Попутно командующий фронтом объявил, что батальон Ботылева остается до соединения с другими частями в моем подчинении (в принципе десантники подчиняются командиру высадки только до того, как закрепятся на берегу). Вероятно, И. Е. Петров хотел подчеркнуть ответственность Новороссийской базы и вообще моряков за плацдарм, занятый морской пехотой в центре порта. Впрочем, практически это мало что меняло. Кому бы ни подчинялись высаженные части, наша база продолжала отвечать за их снабжение, за доставку подкреплений, за поддержку десанта береговой артиллерией.

Вскоре я получил приказ командующего флотом, в котором общая численность десантников, подлежащих высадке вторым эшелоном в ночь на 11 сентября, определялась в 2900 человек.»

Одновременно с высадкой десанта после артподготовки перешли в наступление части 18-й армии северо-восточнее и южнее Новороссийска. Город штурмовался с трех направлений. Чтобы противник не перебросил сюда резервы с других участков, Петров приказал наступать 56-й и 9-й армиям. Таким образом, на фронте протяжением в сто километров войска гитлеровцев были под ударами наших войск. Однако прорвать фронт не удавалось. Артиллерия не уничтожила врага в мощных сооружениях и в подвалах домов, приспособленных к обороне. Полки 18-й армии не смогли овладеть даже первой траншеей.

Генерал Леселидзе докладывал Петрову, что еще раз обработает артиллерией доты и попытается пробить дорогу пехоте. Петров одобрил эти действия, но понимал при этом, что раз противник удержал части на сухопутье, то он сможет все силы бросить против десанта. Командующий попросил генерала Вершинина активнее поддержать авиацией действия десантников и особенно не допустить подхода в город резервов противника.

Но с рассветом вступили в бой большие силы авиации гитлеровцев. Вершинин, командуя по радио, посылал свои истребители очистить небо. В воздухе шли массовые бои. Падали на землю и в море, оставляя дымовые шлейфы, сбитые самолеты. За истребителями вскоре пошли наши штурмовики и бомбардировщики. Командующий 4-й воздушной армией узнавал многих своих летчиков по почерку, называл их фамилии, искренне радовался удачным действиям. И все же чем дальше, тем становилось яснее – в первый день наступления намеченные цели не достигнуты. Правда, десант высажен, сражается героически, но положение его очень непрочно. Особенно это относилось к 255-й бригаде морской пехоты. Она попала под сильный огонь артиллерии и авиации противника, продвижение бригады прекратилось. А противник ввел в бой танки.

Петров переехал на НП Леселидзе, чтобы быть поближе к самым горячим местам боя. Желая помочь бригаде Потапова, приказал генералу Швареву активнее действовать с Малой земли, соединиться с потаповцами. Этого добиться не удалось. Потаповцы оказались в очень трудном положении. Не менее горячо было в 393-м отдельном батальоне морской пехоты Ботылева. Как уже говорилось, он овладел клубом моряков, где и закрепился. Но через несколько часов Ботылев доложил: в батальоне осталось 40 человек, 90 тяжелораненых, остальные погибли. Танки противника подошли вплотную и пробиваются через окна на первый этаж. Ботылев вызывал огонь на себя. Группа десантников во главе со старшим лейтенантом А. В. Райкуновым овладела вокзалом. Она отбила тринадцать атак гитлеровцев, поддержанных танками, и продолжала вести бой.

Третий отряд, 1339-й стрелковый полк под командованием Д. С. Ковешникова, начальника штаба, заменившего командира полка, овладел всеми портовыми зданиями от электростанции до Импортной пристани. Но к концу дня в результате семи мощных контратак противник оттеснил десантников почти к берегу моря.

Петров, Владимирский, Леселидзе с одного наблюдательного пункта предпринимали все возможные меры, чтобы поддержать десантников артиллерией и авиацией.

Что же, опять провал? Сколько готовились! Чего не предусмотрели? Кажется, было сделано все! Такие думы одолевали всех, но, наверное, больше других руководителя операции, автора ее плана, генерала Петрова. Вот что говорит об этом находившийся рядом с Иваном Ефимовичем всю ночь и день генерал Ласкин:

– Кажется, все было продумано, предусмотрено, расставлено и нацелено. И вдруг такое… Ну, раз не получилось, значит, в чем-то ошиблись. Каждый из начальников чувствовал себя неловко, искал, в чем его упущение, недосмотр. Думал и переживал не меньше других, конечно, и я. Тут было важно побыстрее осмыслить случившееся. Сразу встал главный вопрос: это крупный оперативный просчет или поправимая заминка, какие бывают на войне в ходе боев? Командование фронта твердо считало, что это не оперативный просчет и что нам не потребуется вносить никаких существенных поправок в решение. Главная причина беды – в особо прочной обороне врага. Значит, потребуется вносить только отдельные коррективы. А на войне редко бывает так, чтобы ход боевых действий шел по плану. Коррективы – это постоянное явление, поскольку идут непрерывные изменения в обстановке. Важно своевременно понять суть необходимых изменений. Иван Ефимович, всегда сознававший свою особую ответственность за ход операции, по-моему, переживал тяжелее всех. С него главный спрос. И можно было заметить, что на лице его за одни эти бессонные тревожные сутки прибавилось морщин – следов предельного нервного и умственного напряжения. Но опыт войны учит (знал это и Петров): в такие часы командованию особенно важно проявить волю, сохранить выдержку и уверенность, набраться терпения, чтобы глубже проанализировать ход сражения и оценить события во всем их объеме, правильно среагировать решением, а затем со всей энергией взяться за проведение его в жизнь. Скажу прямо, командующие Петров и Владимирский обладали такими качествами. В чем же мы недооценили оборону врага? Мы правильно считали, что оборона на южном фасе, и особенно в районе Новороссийска, является самой прочной по сравнению с другими участками «Голубой линии». В Новороссийске – система бетонированных дотов и очень высокая плотность огня: на километр фронта шестьдесят пулеметов, двадцать минометов и до двадцати пяти артиллерийских орудий. Следовательно, не все огневые средства противника нами были вскрыты и подавлены. Вот одна из причин неуспеха. И еще одно важное обстоятельство. Под Сталинградом и на Курской дуге плотность советских артиллерийских средств составляла сто шестьдесят – сто восемьдесят стволов на километр фронта. В нашей же операции она достигала всего сорока – сорока пяти артиллерийско-минометных стволов, а если взять одни артиллерийские орудия, то их приходилось только двадцать пять на километр. Это очень малая плотность, в шесть-семь раз меньше желаемой для наступления. Поэтому нельзя укорять наше командование за то, что перед атакой пехоты огневая система врага оказалась недостаточно подавленной.

Ведь организация огня была построена на самом высоком уровне, а на недостаток огневой мощи никто из нас тогда не мог ссылаться. Поставленная задача должна была быть выполнена при полном напряжении сил и умения всех…

Командующий понимал: противник, опираясь на такие сильные укрепления, будет стремиться удерживать Новороссийск и «Голубую линию» в целом и с утра может начать контратаки, чтобы выйти к берегу, восстановить прежнее положение и этим окончательно сорвать наше наступление. Следует ожидать ввода в бой крупных резервов.

Это предвидение оправдалось. Перед вечером авиаразведка обнаружила несколько колонн пехоты с артиллерией, двигающихся с севера на юг. Не вызывало сомнений, что противник снимает резервы с участка 9-й армии и направляет их к Новороссийску. Это означало, что десантникам придется вести борьбу с превосходящими во много раз силами врага, в неимоверно тяжелых условиях.

Но десантники выстояли! Они оттянули на себя крупные силы врага, нанесли им большие потери и этим облегчили войскам 18-й армии условия для наступления на сухопутных участках.

Петров, как командующий фронтом, воздержался вносить скороспелые коррективы и пока не мешал командующим управлять своими войсками в бою. Но он, постоянно следя за развитием событий во всей полосе фронта, на каждом направлении, помогал им продуманными советами и огнем. Оценив все происходящее, он решил максимально нарастить силы на участках десантных отрядов, еще раз двинуть вперед обе группы 18-й армии, охватывающие город, и приказал продолжать более решительное наступление войскам 9-й армии, поскольку с ее участка противник начал снимать резервы.

Петров дал распоряжение за ночь высадить на берег дополнительные десантные силы: второй эшелон 255-й бригады, 290-й стрелковый полк НКВД под командованием подполковника И. В. Пискарева и 1337-й стрелковый полк 318-й дивизии подполковника Г. Д. Бульбуляна. Большие подкрепления оказалось невозможно подбросить, почти половина плавсредств вышла из строя прошлой ночью.

Перед артиллерией ставились задачи: более точным огнем подавлять огневые средства противника, создавая условия для наступления наших войск.

Полковые пушки Петров потребовал выдвинуть непосредственно в боевые порядки пехоты, чтобы прямой наводкой уничтожать огневые точки в домах, дзотах, на позициях и отражать удары танков. Бомбардировочной и штурмовой авиации командующий приказал: взламывать оборону, подавлять артиллерию, расчищать путь наступающей пехоте и не допускать подхода резервов противника к Новороссийску.

Вдруг выяснилось, что судьба десантного отряда полковника Потапова неизвестна, сам же командир 255-й морской бригады оказался почему-то на Малой земле. Петров приказал немедленно вызвать Потапова. Здесь нам представляется возможность увидеть, как Иван Ефимович относился даже к старым боевым товарищам, если они допускали оплошность. И опять, чтобы рассказ шел от лица очевидца, я предоставляю слово Ласкину, который присутствовал при этом разговоре:

– Командующий фронтом приказал вызвать Потапова на КП фронта для разговора на Военном совете. Потапов, конечно, знал, что вызывается не для получения ордена или медали, а на крутой разговор. Поэтому вначале зашел ко мне как боевому другу по Севастополю в надежде получить мою поддержку. Прошло всего несколько дней, как мы виделись с ним в Геленджике в дни подготовки десанта, но как он изменился! Обветренное лицо сделалось каменно-бледным, щеки ввалились, глаза воспаленные. Чувствовалось, что он давно не спал. По тому, как он смотрел, я понял, что на сердце у него тяжело. Вдвоем мы вошли в столовую Военного совета. Столовая служила и залом заседаний. Вместе с Петровым здесь сидели члены Военного совета: генерал-майор Баюков и первый секретарь Краснодарского крайкома Селезнев. У Петрова глаза за стеклами пенсне были непривычно твердыми. Я знал: если Петров так на кого-нибудь смотрел, значит, он был в высшей степени раздражен. Это плохой признак! Разговор с Потаповым сразу же начался строгий. Петров и Баюков сердито, с пристрастием выясняли, почему он оставил бригаду и оказался на плацдарме Мысхако. Вот что негромко и коротко докладывал Потапов: «В ходе высадки на берег бригада попала под сильный огонь и понесла значительные потери. Сразу же было потоплено семь катеров, погибло много людей. С большим трудом высадились на берег я и штаб. В первых же схватках с гитлеровцами на берегу была разбита радиостанция штаба бригады. Я лишился связи. С утра противник стал нас атаковать. Посылаемые в батальоны мои связные и офицеры не могли пробраться сквозь сильный вражеский огонь, многие не возвратились. В таких условиях организовать управление бригадой мне не удалось. Батальоны действовали разобщенно. Я знал, что отдельные наши группы вышли на улицы Губернского и Лейтенанта Шмидта, но помочь им, образовать сплошной фронт я не мог, приходилось все время отбиваться – на наш НП наступали большие силы врага. Потом гитлеровцы стали бить из орудий прямой наводкой, на нас пошли танки. Отбивались гранатами. Перед вечером был убит и начальник штаба бригады Хлябич. Со мной оставалась совсем небольшая группа людей. В такой обстановке я не мог рассчитывать, что смогу выйти к своим батальонам. А противник нас все теснил. За нами море, и мы остались без боеприпасов. Возможности продолжать бой не было. Поэтому я принял решение – с находившимися при мне бойцами пробиться вдоль побережья на плацдарм». Все слушали Потапова с большим напряжением. Баюков резко осуждал Потапова за то, что он оторвался от своих батальонов, и высказывался за серьезное наказание вплоть до разжалования в рядовые. Селезнев выразил несогласие с таким строгим наказанием. Командующий фронтом Петров заключил так: «Вначале мы намеревались за совершенный проступок наказать вас очень серьезно. Но вы прошли через все опасности в Севастополе. Бригада под вашим командованием стойко и храбро воевала на плацдарме Мысхако. Вы и в этом десанте бились с врагом до последних сил. Мы обязаны это учесть. Но управлять бригадой вы не смогли. Мало того, вы совершили проступок на поле брани – оставили батальоны без управления. Вы должны были пробиваться не в сторону плацдарма, ,а к своим батальонам, и намного раньше, до безвыходной обстановки. Военсовет вынесет свое решение. А сейчас поезжайте в распоряжение командующего флотом и отдохните».

Военный совет фронта вынес решение об освобождении полковника Потапова от должности командира бригады.

Настала вторая ночь наступления.

В 2.30, когда суда были на подходе к берегу, по противнику опять ударила наша артиллерия, а с неба посыпались бомбы ночных бомбардировщиков.

Около 3 часов ночи по требованию командиров отрядов артиллерия перенесла огонь в глубину. На всех участках началась высадка десантов. Проходила она по-разному.

290-й полк подполковника И. В. Пискарева захватил пристань Каботажную и стал продвигаться вперед. А на правом фланге к месту, где воевал полк догнавшего свою часть подполковника Каданчика, шел 1337-й полк Бульбуляна. Но к этому часу обстановка здесь серьезно осложнилась. После тяжелого боя противнику удалось занять весь берег, и полк Каданчика оказался в окружении. А так как у Каданчика была разбита полковая радиостанция, то ни командарм Леселидзе, ни Петров не знали истинного положения дел на этом участке. Следующему сюда десанту, с которым шел и командир 318-й дивизии полковник В. А. Вруцкий, предстояла нелегкая задача: высадиться на берег, занятый противником, соединиться с окруженным полком и развивать наступление. При подходе десанта к берегу противник встретил его сильным артиллерийским минометным огнем. Некоторые суда рванулись вперед, другие, уклоняясь от огня, выходили к берегу на широком фронте. Многим десантникам пришлось бросаться в воду. Но все же они достигли берега, сразу вступили в тяжелый бой и сквозь шквальный огонь пошли вперед. Всю ночь кипел жаркий бой. На отдельных направлениях наши продвинулись вперед, но соединиться с окруженным полком не удалось.

Настало утро, артиллерийский обстрел велся по фронту и в глубину вражеской обороны. С аэродромов поднимались и летели на врага одна за другой группы самолетов. Ударил мощный залп «катюш», и земля вздрогнула. По плану этот залп был сигналом «вперед» для полков 18-й армии, охватывавших город с востока и с запада. Пехота пошла вперед. Восточная группа 18-й армии в течение дня вклинилась в оборону всего на глубину одного километра. Западная, наступавшая с плацдарма Мысхако, отвоевала первые траншеи противника.

А в городе и прибрежной полосе Цемесской бухты противник предпринимал отчаянные усилия, чтобы сбросить десант в море. В районе вокзала держалась рота старшего лейтенанта Райкунова. В районе клуба моряков часть батальона возглавлял комбат Ботылев. Обе эти группы находились в окружении врага и вели тяжелые бои с превосходящими силами. За ночь и два дня боев каждая из групп отразила около 20 атак гитлеровцев.

Наконец поступили доклады: 1337-й полк Бульбуляна соединился с полком Каданчика и вместе в упорном бою они отвоевали заводы «Пролетарий» и «Красный двигатель». Поступило и второе радостное донесение: 142-й и 327-й батальоны соединились с разобщенными подразделениями своей бригады и образовали сплошной фронт.

Даже из коротких эпизодов, приводимых мной, читатели видят – главная трудность операции легла на плечи моряков и пехотинцев, которые высаживались десантом. Там каждый был героем. Можно много еще рассказать (и уже немало написано) о доблести и мужестве этих замечательных бойцов. Но я не могу расширять повествование, памятуя о главном своем намерении – рассказать о жизни И. Е. Петрова. Да простят мне это многие не упомянутые здесь герои и даже целые подразделения и части.

Генерал Петров, хотя и не летели в него пули и осколки, тоже был активнейшим участником этого сражения, и от его искусства зависел исход битвы – победа или поражение. Никак нельзя было допустить, чтобы жертвы, приносимые нашими бойцами и командирами, оказались напрасными.

Как же проявилось искусство Петрова на этой стадии операции?

Одна из особенностей талантливых полководцев – это умение создавать и использовать резервы. В тех немногих исторических примерах, которые я приводил выше, решающую роль в победном исходе играли резервы: у Ганнибала это была кавалерия, которую он пускал в дело в переломные минуты сражения, у Александра Невского в Ледовом побоище – засадные дружины, которые изменили весь ход битвы и опрокинули прорвавшихся рыцарей.

Резервы создаются заранее, еще при планировании операции. Без резервов не воюют. В зависимости от соединений, которыми руководит командир, резервы бывают тактические (в дивизии, корпусе), оперативные (в армии), оперативно-стратегические (во фронте). Это, разумеется, весьма упрощенная схема, которую я привожу лишь для общей ориентировки читателей.

Создается резерв для решения задач, внезапно возникающих в ходе боя, операции: для наращивания усилий на решающем направлении, там, где наметился успех; для отражения контрударов противника; для обеспечения флангов и стыков; для уничтожения десантов, которые могут высадиться в тыл с воздуха или с моря; для замены частей, потерявших боеспособность. В общем, все неожиданности, возникающие в динамической схватке, полководец преодолевает резервами. Определить время, когда наступила пора для ввода резервов, не так просто: израсходуешь их раньше – противник вводом своих тебя одолеет, пошлешь с опозданием – не успеешь повлиять на ход боя, не остановишь покатившиеся назад войска. Кстати, «резерв» – слово латинское, означает оно «сберегаю», «храню». Вот это умение придержать часть сил, приберечь их для решающего момента, уловить, не пропустить этот момент – одно из тех чувств, которым обладает не каждый полководец, а лишь талантливый.

Планируя Новороссийскую операцию, генерал Петров сам создавал резервы и всем подчиненным напоминал об этом. А как он их мастерски использовал, я сейчас постараюсь показать.

На третий день боев ни на одном участке все еще не создались условия для ввода резервов, успех нигде не обозначился. Но и держать резервы в бездействии, когда нет успеха, тоже нет смысла. Как быть? Куда послать усиление? На плацдарм нечем: нет плавсредств. На сухопутные участки? Но там не прорвана даже первая позиция.

Петров знал тактику гитлеровцев: они умеют определить главное направление в сражении и, определив его, сосредоточить здесь все усилия. Одержав верх на главном участке, они добивают остальные части, теряющие устойчивость после падения основных.

Главным в «Голубой линии» был Новороссийск, сюда стянули гитлеровцы все силы. Петров решил дать здесь противнику решающий бой, перемолоть его войска умелым применением резервов и одновременно готовил удары 9-й и 56-й армиями по тем участкам, которые противник ослабит, посылая с них все что возможно под Новороссийск.

С утра 13 сентября он приказал генералу Леселидзе ввести его резерв – 176-ю дивизию генерала С. М. Бушуева с плацдарма Мысхако, а восточнее Новороссийска нарастить удар 89-й стрелковой дивизией полковника Н. Г. Сафаряна.

Кроме того, Петров из своего резерва передал в подчинение Леселидзе 55-ю гвардейскую стрелковую дивизию, но задачу ее командиру генералу Б. Н. Аршинцеву поставил сам в присутствии командующего 18-й армией. Задача эта в общих чертах заключалась в следующем: войти в бой из-за фланга 318-й дивизии и, наступая в направлении вокзала, соединиться с батальоном Ботылева, в дальнейшем вместе с 318-й дивизией наступать в направлении Мефодиевки. Для обеспечения успеха дивизии Аршинцева Петров усилил ее самоходным артиллерийским полком, инженерным батальоном и, кроме того, поддерживал этот довольно мощный кулак армейской артиллерийской группой и авиацией 4-й воздушной армии.

Дивизия Аршинцева, ломая сопротивление врага, пошла вперед. Двинулась и дивизия с Малой земли. Ожесточенные бои опять длились целый день, рукопашные, кровопролитные схватки шли почти непрерывно, но решающего успеха не было.

Генерал Трусов доложил командующему фронтом:

– Противник тоже ввел в бой две дивизии – Сто двадцать пятую и Сто первую. Руофф понял нашу цель – добиться перелома.

Петров знал теперь – успех будет зависеть не только от введения резервов, но и от того, кто быстрее и точнее станет наращивать усилия.

– Что докладывает ваша воздушная разведка? Откуда подтягиваются резервы? – спросил Петров генерала Вершинина.

– Крупных колонн пока не наблюдаем.

– Если они появятся, сделайте вашей авиацией все, чтобы они не дошли до Новороссийска. Не подпускайте их как можно дольше к городу!

Чтобы еще больше усилить удар, Петров дает из своего резерва генералу Леселидзе 5-ю гвардейскую танковую бригаду полковника П. К. Шуренкова, усилив ее истребительно-противотанковым артиллерийским полком, одним стрелковым и одним инженерным батальонами. И опять Петров сам лично поставил задачу этому резерву.

К полудню Вершинин доложил Петрову:

– С севера к Новороссийску подходят четыре колонны пехоты с артиллерией.

– Я надеюсь на вас и на ваших летчиков, Константин Андреевич.

Авиаторы сделали все, чтобы рассеять и не допустить к городу эти резервы.

Дивизия Аршинцева и танковая бригада Шуренкова между тем с упорными боями продвигалась вперед. Свежие резервы Петрова делали свое дело. Чувствуя это, Иван Ефимович предпринимает еще один решительный шаг – передает Леселидзе из своего резерва 414-ю стрелковую дивизию под командованием полковника Г. Г. Курашвили.

Теперь уже враг израсходовал свои резервы, надо было его добивать. Сопротивление гитлеровцев отчаянное, но на всем фронте под Новороссийском наши войска уже продвинулись на три-четыре километра.

Командующий фронтом потребовал с утра 14 сентября завершить прорыв в «Голубой линии» и развить успех в глубь Таманского полуострова. В решительное наступление посылались теперь 56-я и 9-я армии: ослабленный противник уже не сможет их удержать.

Не позволяя Руоффу опомниться, не давая передышки, Петров выбивал его армию с мощного оборонительного рубежа. Последние часы были самыми трудными для десантников, четвертые сутки сражавшихся в полном окружении. Их осталось мало. Резервом у Ботылева и Райкунова были бойцы, раненные по три-четыре раза, – отлежавшись, передохнув, они снова и снова возвращались в строй, некоторых по их просьбе выносили, чтобы они могли вести огонь. Известного снайпера Рубахо – у него были перебиты обе ноги – переносили на плащ-накидке от окна к окну, и он, будучи несколько раз раненным, уничтожил 70 гитлеровцев.

И вот наконец с этими и другими группами соединились наши наступающие части. Петров, услыхав от Владимирского подробности о мужестве десантников, сказал:

– Никогда не было и нет моряков, равных по героизму нашим советским!

Западная и восточная группы войск Леселидзе упорно продвигались навстречу друг другу. Сдерживать их противнику больше было нечем. Понимая, что грозит окружение, гитлеровцы стали спешно отводить части из города.

– Бегут! – радостно доложил Петрову на рассвете —командующий 4-й воздушной армией Вершинин. – Мои летчики хорошо видят – бегут!

– Ну дайте им в хвост и в гриву, Константин Андреевич.

– Дадим, товарищ командующий, за все дадим!

И действительно, летчики поработали на завершающем этапе на славу, нанеся огромные потери врагу.

16 сентября Новороссийск встретил утро снова свободным городом. Пять суток длилась операция по его освобождению, наверное, ни в какой другой операции не было так много рукопашных схваток; бились за каждую стену, за каждый угол и развалину дома. Со взятием Новороссийска «Голубая линия» была надломлена.

Позднее Новороссийску было присвоено звание города-героя – это был уже третий город, удостоенный такого высокого звания, в полководческой аттестации генерала Ивана Ефимовича Петрова.

Высокие правительственные награды получили все генералы, руководившие вместе с Петровым этой операцией. Сам Петров не был награжден. Верховный, видимо, ждал, пока будет выполнено указание Ставки о разгроме 17-й армии гитлеровцев и освобождении Таманского полуострова.

Военная наука отмечает наиболее характерные для Новороссийской операции черты: смелый и решительный замысел комбинированного наступления сухопутных войск и флота, хорошее планирование и тщательная организация, четкое взаимодействие всех родов войск, флота и авиации. Залогом успеха были героические действия личного состава армии и флота, воинское мастерство бойцов, командиров и политработников, их высокий боевой дух и самоотверженность, крепкая боевая дружба армейцев и моряков, перерастающая в настоящее братство. И все это, естественно, явилось не само собой, а было создано благодаря умелому руководству со стороны Военного совета и командования Северо-Кавказского фронта и Черноморского флота.

Еще шли бои, но Петров конечно же не мог усидеть на НП, он отправился в освобожденный город. Контр-адмирал Холостяков так рассказывает о первом деле, которое совершил командующий, ступив на горячую после боя землю:

«Мы не успели еще осмотреться в порту, когда Л. А. Владимирского и меня потребовал к себе генерал-полковник И. Е. Петров…

– Ну так кого из ваших орлов представлять к званию Героя? – сразу спросил командующий фронтом…

Л. А. Владимирский предоставил мне первому назвать достойных. Подумав немного, я начал:

– Капитан-лейтенант Ботылев, капитан-лейтенант Райкунов (это звание ему было присвоено Владимирским за десять минут до встречи с командующим фронтом. – В. К.), капитан-лейтенант Африканов, капитан-лейтенант Сипягин.

– Пока будет, – улыбнулся Иван Ефимович.

Л. А. Владимирский согласился с названными кандидатурами. Объяснять И. Е. Петрову, кто эти офицеры и чем отличились, не требовалось: очень памятливый на людей, он уже знал всех четверых».

Это высокое звание было присвоено также подполковникам И. В. Пискареву и С. Н. Каданчику (посмертно), майору А. И. Леженину, младшему лейтенанту В. А. Михайлову и старшине 1-й статьи, снайперу Ф. Я. Рубахо.

Командующему хотелось своими глазами увидеть доты. Далеко идти не пришлось. Их было множество. Петров подошел к одному, другому, стоявшим впритык к разрушенным зданиям. Осмотрел и ощупал более чем полуметровые бетонированные стены и сказал командующему артиллерией Сивкову:

– Вот видите, Аркадий Кузьмич, своим огнем вы поразрушили дома, а многие доты стоят целехоньки.

– Чтобы разрушить такой дот, – ответил Сивков, – его надо видеть и ударить прямой наводкой из стопятидесятидвухмиллиметровой пушки. В городе это сделать трудно. Артиллеристы вели огонь метко, нам казалось, что на данном участке все должно быть уничтожено, но укрепления с полуметровыми бетонированными стенами все же сохранились.

– Сохранились и находившиеся в них гитлеровцы, – сказал Петров, – поэтому по нашим солдатам велся такой губительный огонь.

Солдатский беспроволочный телеграф мгновенно разнес, что по городу ходит главнокомандующий фронтом. Петров подошел к группе солдат и моряков. Они сразу узнали Ивана Ефимовича. Завязалась беседа. Минут через пять вокруг собралось уже более сотни человек, большинство в белых повязках, прихрамывающие. Они ждали подхода водного транспорта для эвакуации. Командующий весь светился, с великим интересом слушая рассказы своих героических бойцов. Большинство говорили не о себе, а о делах товарищей. Наконец, Петров сказал:

– Было очень приятно повидаться и поговорить с такими испытанными воинами. Все вы с честью выдержали испытание. Спасибо вам за победу. Всем объявляю благодарность. Уверен, что ваше командование представит вас к награде. Но враг еще силен. Лечитесь, поправляйтесь, я надеюсь встретиться с вами в новых боях. Будем добивать гитлеровцев.

Победа под Новороссийском была отмечена специальным приказом, который воздавал должное героическим войскам и увековечил их подвиг, присвоив особенно отличившимся частям наименование Новороссийских.

«ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Вице-адмиралу ВЛАДИМИРСКОМУ

Войска Северо-Кавказского фронта во взаимодействии с кораблями и частями Черноморского флота в результате смелой операции ударом с суши и высадкой десанта с моря после пятидневных ожесточенных боев, в течение которых разгромлены 73-я пехотная дивизия немцев, 4-я и 101-я горнострелковые дивизии немцев, 4-я горнострелковая дивизия румын и портовые команды морской пехоты немцев, сегодня, 16 сентября, штурмом овладели важным портом Черного моря городом Новороссийск.

В боях за Новороссийск отличились войска генерал-лейтенанта Леселидзе, моряки контр-адмирала Холостякова, летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина и генерал-лейтенанта авиации Ермаченкова.

Особенно отличились…»

Дальше шло перечисление особенно отличившихся соединений, частей и их командиров, затем список частей, которым присваивалось наименование Новороссийских. Я надеюсь, что после моего, поневоле очень краткого, описания боев читатели вспомнят, в какие решающие моменты сражения внесли свою лепту в победу эти части: 318-я стрелковая дивизия, 83-я Краснознаменная отдельная морская стрелковая бригада, 5-я гвардейская танковая бригада, 290-й отдельный стрелковый полк войск НКВД, 393-й отдельный батальон морской пехоты и другие стрелковые, авиационные, артиллерийские, флотские части. Затем в приказе говорилось:

«Сегодня, 16 сентября, в 20 часов столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим город Новороссийск, двенадцатью артиллерийскими залпами из ста двадцати четырех орудий.

Кораблям Черноморского флота в это же время произвести салют двенадцатью залпами войскам и кораблям, освободившим от немецко-фашистского ига вторую базу Черноморского военно-морского флота – Новороссийск.

За отличные боевые действия объявляю благодарность всем руководимым вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение города Новороссийск.

Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!

Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И. СТАЛИН».

В воспоминаниях наркома Военно-Морского Флота адмирала Кузнецова есть такие слова:

«В день освобождения Новороссийска я был в Кремле, И. В. Сталин, довольный, слушал по радио звучный голос Левитана, читавшего приказ Верховного Главнокомандующего. Потом все мы наблюдали салют, Верховный улыбался.

– Хорошо поработали, – проговорил он, поглаживая усы».

На узкой полоске земли на окраине Новороссийска, что тянется вдоль Приморского шоссе и железнодорожной линии, между цементными заводами и морем сейчас как реликвия Великой Отечественной войны стоит на высоком постаменте обыкновенный железнодорожный вагон. Собственно, это уже не вагон, а лишь его железный остов, весь изрешеченный пулями и осколками… На вагоне не осталось ни куска дерева! На этом своеобразном памятнике надпись:

«Здесь 11 сентября 1942 года доблестные воины частей Советской Армии и Черноморского флота преградили путь врагу на Кавказ, а через 360 дней во взаимодействии с морским десантом и частями с Малой земли начали штурм Новороссийска и 16 сентября 1943 года, разгромив фашистские войска, освободили город».

Приведя эту надпись, маршал Гречко пишет дальше:

«360 дней держали здесь чудо-богатыри героическую оборону, поддержанные огнем кораблей флота. 360 дней – это почти год непрерывных, упорнейших боев, сотни отраженных атак. Это множество ярких эпизодов, раскрывающих мужество советских бойцов и командиров, их боевое мастерство, инициативу и находчивость».

Полностью соглашаясь с высокой оценкой мужества защитников Новороссийска, данной маршалом, хочу внести одно существенное дополнение, касающееся участия в боях за Новороссийск генерала Петрова. В 1942 году бои непосредственно за город шли с 19 августа по 26 сентября, то есть за 39 дней и ночей, и, как видим, почти весь город был сдан. В эти дни Петров еще был командующим 44-й армией. В начале октября 1942 года Петров уже был командующим Черноморской группой войск и, следовательно, включился в руководство боями за Новороссийск. Вот и получается, что из 360 дней героической обороны Новороссийска более 300 дней этой обороной руководил и Петров. За эти 300 дней войска, оборонявшие окраины города, уже не отошли ни на шаг. Разумеется, главная заслуга в этом принадлежит мужественным защитникам города. Но, несомненно, сыграл положительную роль и севастопольский опыт Петрова.

 

Освобождение Тамани

Даже порадоваться победе у полководца нет времени. Петров осматривал еще дымящийся после боев Новороссийск, беседовал с людьми, а думы его были далеко от этих развалин, там, где продолжались бои трех армий. Противник просто так не уйдет с Таманского полуострова, прорвана только первая полоса «Голубой линии», или линии «Готенкопф». Дальше, в глубине, выстроено еще несколько позиций. Опять надо оценивать обстановку – где, какие силы врага, куда, как и когда бить. В общем, опять надо принимать решение. Причем на этот раз быстро, чтобы, как говорится, на плечах отходящего противника ворваться в следующую полосу обороны, пока враг не успел закрепиться, организовать систему огня.

Не буду описывать весь процесс этой очередной работы командующего, сообщу коротко суть принятого им решения, которое он сформулировал так:

– Продолжая наступление, упредить противника в выходе на тыловой рубеж обороны по рекам Кубань и Старая Кубань, перехватить пути отхода его главных сил к портам в западной части полуострова.

Если охарактеризовать это решение одним словом, то я бы употребил здесь слово «стремительность». Я говорил о том, что в такой обстановке казалось бы целесообразным врываться на плечах противника в следующую позицию. А Петров выбирает еще более энергичную форму маневра – упредить, то есть выйти на тыловой рубеж раньше противника! Прямо скажем, это дерзкое решение, если учесть, что противник был еще силен. Удастся ли упредить такого далеко не деморализованного врага? Но Петров верил в свои войска, показавшие высокие мастерство и боевой дух.

Мне хочется обратить внимание читателей на особенность военного командного языка, на его лаконичность и предельную ясность. Перечитайте, пожалуйста, решение Петрова на освобождение Тамани. Всего два десятка слов, а какой огромный смысл! Все сказано: что делать, как и куда наступать, где упредить, где перехватить противника и куда его не допустить после разгрома на тыловом рубеже. Поразительная четкость, предельная ясность, высший пилотаж в командно-штабном искусстве! Это дается не сразу и не каждому, вырабатывается многолетним опытом, подкрепляется талантом. И еще – чудом самого языка, позволяющего при глубоком знании его и умелом пользовании им создавать стихи, прозу или вот такое командирское творение, относящееся тоже к искусству, только военному.

Вообще язык – это безмерный океан возможностей, но выловить из него то, что нужно для конкретного произведения, не так просто. Если перенести эту метафору на мою работу и представить, что в мою сеть, забрасываемую в океан, попадаются сплошь золотые рыбки шолоховского языка, то мне с ними в повести о делах военных просто нечего делать. Секрет шолоховского языка в его теме, в жизни его героев. Моя тема требует военного языка, мне нравятся краткость и точность, которые так блестяще проявились в решении Петрова, побудившем меня к этим рассуждениям.

Итак, Петров, приняв решение, определил его конкретных исполнителей, поставил задачи каждой армии, а сам, не выпуская из своих твердых рук четкое управление, резервы, артиллерию, авиацию, спецвойска, все, чем он может влиять на ход боев, тут же, без малейшей паузы приступил к осуществлению следующей операции на фронте от Азовского до Черного моря.

Здесь было очень полезно для ясного понимания происходящего взглянуть на карту. Таманский полуостров похож на огромную губку, пропитанную водой, – озера, плавни, лиманы, заболоченные берега рек, озер, лиманов. Прибавьте к этому осенние дожди, дороги и поля раскисли, проходимость для транспорта И войск резко снизилась. Это затрудняло действия и обороняющихся, но все же было им выгодно, потому что наступающим нужно продвижение вперед, а гитлеровцам – стабильность, чтоб не сдвинули с занимаемых рубежей. В том месте, где развернутся боевые действия, о которых пойдет разговор, ширина полуострова от Черного до Азовского моря чуть больше ста километров, а от фронта до Керченского пролива, то есть глубина расположения противника, – примерно восемьдесят километров и меньше.

Наступление развивалось на всех направлениях. Казалось, что вот-вот дивизии выйдут на оперативный простор и сделают резкий бросок вперед. Но это не удавалось, да и простора как такового не было, в глубине поджидали новые укрепления между озерами и лиманами. Противник сумел занять вторую полосу и организовать оборону до подхода наших войск. Упредить, ворваться на плечах не удалось. И опять надо организовывать прорыв обороны укрепленного рубежа.

В полосе 18-й армии гитлеровцы оказали особо упорное сопротивление. Двое суток тяжелых боев потребовалось нашим войскам, чтобы сломить здесь оборону и 19 сентября овладеть Верхнебаканским. Но и дальше рывка не было. Враг хорошо использовал местность и задерживал наступление. С трудом продвигались и войска 56-й и 9-й армий на центральном и приазовском направлениях. Это очень беспокоило Петрова, он понимал: несмотря на потерю противником ключевого пункта обороны – Новороссийска, а теперь и главной полосы обороны «Голубой линии», противник нигде не бежит, не отходит, а продолжает упорно драться, удерживает каждый выгодный рубеж. Но цель этих оборонительных боев для противника заключается не в удержании Таманского полуострова, а в выигрыше времени для эвакуации войск в Крым. Надо сорвать этот замысел немецкого командования!

Более удобная местность для наступления и наиболее короткий путь к Керченскому проливу – на центральном участке, в полосе 56-й армии. Рывок ее вперед решил бы задачу по срыву эвакуации вражеских сил, рассек бы таманскую группировку и ускорил ее разгром. Но у 56-й армии свои затруднения: здесь наиболее сильны вражеские укрепления и наиболее широко применены противотанковые и противопехотные минные заграждения. Все населенные пункты, дороги, мосты, тропинки, возвышенности усеяны огромным количеством мин. Но выбора не было! Генерал Петров передал 56-й армии несколько инженерно-саперных батальонов, большую часть артиллерии фронтового подчинения и все силы 4-й воздушной армии и потребовал от командарма Гречко ускорить наступление.

Понимая, что медленное прогрызание обороны врага позволит последнему осуществить эвакуацию в Крым и повлечет большие потери наших войск, Петров нашел способ обойти эти трудности. Он приказал командующему Черноморским флотом высадить десант с моря в районе Чайкино и станицы Голубицкая, чтобы здесь перерезать дороги и не допустить отхода противника к проливу.

Утром 21 сентября корабли Черноморского флота ворвались в анапский порт, обстреляли берег и высадили десант морских пехотинцев, а войска 18-й армии – танковая бригада Шуренкова и полки 318-й и 56-й гвардейской дивизии – разбили врага в районе станицы Раевская и подошли к Анапе. Удары с суши и с моря были для врага так неожиданны, что он даже не успел воспользоваться шестнадцатью стоявшими в порту судами, приготовленными для посадки в них войск. В Анапе танкисты и десантники истребили сотни метавшихся по улицам гитлеровцев, захватили 49 орудий, 180 пулеметов, 77 минометов, 4 тысячи винтовок и автоматов, 40 складов с различным имуществом.

Дальше 18-й армии пришлось наступать по узкому перешейку между морем и Кизилташским лиманом. Учитывая предстоящие ей трудности, Петров 22 сентября приказал командующим Черноморским флотом и 18-й армией высадить еще два десанта с артиллерией: первый (в составе 166-го гвардейского стрелкового полка 55-й гвардейской дивизии под командованием Героя Советского Союза подполковника Г. К. Главацкого и 143-го отдельного батальона морской пехоты) – на косе, близ станицы Благовещенская, чтобы отрезать врагу путь отхода по береговой кромке к проливу; второй (в составе 83-й морской бригады под командованием подполковника Ф. Д. Овчинникова) – в районе озера Соленое с задачей развить наступление на город Тамань, овладеть им и не допустить эвакуации противника из этого порта в Крым.

В ночь на 25 сентября десанты высадились в назначенных им районах. Десант Главацкого в 820 человек смелым броском разгромил противника в прибрежной полосе, вышел западнее станицы Благовещенская и отрезал врагу путь отхода на запад. Одновременно ударили туда же, на Благовещенскую, с суши войска 18-й армии. Совместными усилиями группировка врага в этом районе была полностью разгромлена.

Но тут наши части уперлись в Витязевский лиман. Командарм Леселидзе направил часть сил армии в обход его с севера, рассчитывая вместе с войсками, наступающими вдоль Черноморского побережья, окружить группировку врага в районе Тамани.

Не везде успех сопутствовал десантам. 83-я морская бригада в районе озера Соленое встретила укрепленный рубеж, занятый большими силами противника, и продвижение ее было задержано. Вскоре гитлеровцы сильными контратаками отбросили бригаду почти к самому берегу моря. Как только Петрову стало известно об этом, он приказал командарму-18 генералу Леселидзе и командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Владимирскому срочно перебросить в этот район дополнительные десантные силы в составе 103-й и 8-й гвардейской стрелковых бригад, а командующему ВВС флота нанести ряд ударов по артиллерии врага в районе западнее озера Соленое. Уже 26 сентября эти бригады были высажены, и на подступах к Тамани разгорелись ожесточенные бои.

Интересный эпизод, связанный с высадкой десанта в этом районе, вспоминает контр-адмирал Холостяков:

«Были минуты, когда закрадывалась мысль: не получилось бы тут, как под Южной Озерейкой, в феврале… Решив, что командующий фронтом не простит мне, если не узнает вовремя, какая сложилась обстановка у озера Соленое, я дал радиограмму об этом на его КП.

А высадка продолжалась. Ни сорвать ее, ни отрезать высадившиеся части от моря врагу в конечном счете не удалось. Вклиниваясь в его тылы, десантники к утру овладели на этом направлении станицей Веселовка.

Когда общий успех десанта уже определился, до меня дошла через штаб 18-й армии телеграмма командующего фронтом. Он выражал удивление недисциплинированностью контр-адмирала Холостякова и требовал продолжать высадку во что бы то ни стало. Оказывается, кто-то на фронтовом КП понял из моего донесения, что она была приостановлена.

При первой встрече со мною после этого генерал-полковник Петров спросил:

– Та телеграмма, где я вас отчитал, при вас?

И размашисто написал на бланке: «Вопрос считать исчерпанным. Информирован был неверно. Ив. Петров».

Этот документ я храню до сих пор. Мне кажется, что он много говорит о человеческих качествах Ивана Ефимовича Петрова, о степени его уважения к людям».

В ночь на 25 сентября и Азовская флотилия по приказу Петрова высадила два морских десанта – в Чайкино и восточнее станицы Голубицкая. Корабли подошли к берегу ночью, и десант высадился без выстрела. Но затем завязалась тяжелая схватка. Она длилась шесть часов. Десант одолел гитлеровцев и перерезал дорогу Темрюк – Голубицкая. А в районе Чайкино в это же время высадился 369-й отдельный батальон морской пехоты под командованием майора М. А. Рудя и вел напряженный бой с противником. Эти действия моряков отвлекли на себя часть сил противника из-под Темрюка и тем самым содействовали наступлению войск 9-й армии на город.

С рассветом летчики 502-го и 103-го штурмовых авиационных полков начали громить живую силу и артиллерию врага в районе Темрюка и Голубицкой и этим оказали десантам большую помощь в захвате и удержании плацдармов. Воспользовавшись помощью десантов, 9-я армия стала развивать наступление на Темрюк.

А на центральном направлении войска 56-й армии А. А. Гречко к 20 сентября форсировали реку Псебепс и стали штурмовать укрепленный рубеж, проходивший через станицу Варениковская на юг до станицы Раевская.

Начальник разведки генерал Трусов доложил Петрову:

– Командование Семнадцатой армии поняло, что ему не удастся осуществить план «Кримгильда», предусматривающий планомерный отвод войск и эвакуацию их в Крым. Штаб этой армии срочно разработал новый план, предусматривающий ускоренную эвакуацию.

Учитывая это и помня старую истину, что осторожность и медленное развитие наступления к успеху не ведут, Петров потребовал от командармов смелее навязывать врагу свою инициативу, шире применять маневр силами и ускорить выход к Керченскому проливу.

Войска 9-й армии продвигались медленно. Командующий армией А. А. Гречкин, оправдываясь перед Петровым, жаловался на местность:

– Лучше горы, чем лиманы, плавни и топи. Негде солдату спрятаться от огня – всюду он мишень. Дожди залили, сверху вода, снизу вода, а надо тащить пулеметы, минометы, артиллерию…

Темрюк был превращен в мощный узел сопротивления на самом северном фланге «Голубой линии» и на побережье Азовского моря. Подступы к нему с востока и юга почти сплошь покрыты лиманами и плавнями, а между ними на небольших возвышенностях противник расположил множество закрытых огневых точек, минные поля, проволочные заграждения. Подойти к городу было сложно.

В ночь на 27 сентября полки 227-й стрелковой дивизии полковника И. В. Терехина и 276-й дивизии генерал-майора И. А. Севастьянова обложили Темрюк с двух сторон, а когда начался рассвет, ворвались в восточную часть города. Гитлеровцы пытались отходить на юго-запад. Но тут их встретили десантники со стороны Чайкино. Попав под огонь и удары с трех сторон, фашисты только небольшие подразделения сумели вывести из Темрюка.

Опасаясь быть отрезанными от переправ в Крым, гитлеровцы хлынули на запад, к портам.

Генерал Трусов докладывал Петрову:

– Колонны пехоты с артиллерией двигаются по дорогам на запад, к портам Кучугуры, Тамань, кордон Ильич.

Петров, радостный и возбужденный, приказывал командующему 4-й воздушной армией генералу Вершинину:

– Бросьте всю авиацию для бомбежки живой силы и техники на дорогах и в местах погрузки на суда в районах портов. Топите их, гадов, и при переправе через пролив!

Такие же приказы военно-воздушным силам Черноморского флота отдавал командующий флотом Л. А. Владимирский. И наши летчики работали с полным напряжением сил, совершая по пять-шесть боевых вылетов в день. Пословица гласит: «Как аукнется, так и откликнется». Вот здесь откликнулись фашистам наши беды первых месяцев войны! Сотни барж, катеров, лодок, различных мелких судов были потоплены в портах и в проливе, много самолетов, пытавшихся прикрыть эвакуацию, было сбито нашими истребителями.

1 октября войска всех армий начали штурм последней укрепленной обороны на подступах к Керченскому проливу.

3 октября освобожден город Тамань. В ночь на 8 октября Черноморский флот высадил морской десант на косу Тузла и к утру очистил ее от врага.

Но на севере полуострова войска 9-й армии продвигались тяжело. Глубокий Ахтанизовский лиман, плавни и засевший на узких проходах противник сдерживали ее продвижение. Наступление здесь приостановилось. Командующий фронтом, чтобы избежать лишних потерь, вывел эту армию в резерв и приказал командарму 56-й А. А. Гречко повернуть фронт наступления армии на север – на фланг и тыл вражеским войскам, оборонявшимся раньше против 9-й армии, – разгромить и не допустить их эвакуации. Это и было осуществлено.

8 октября шли последние суровые бои за порты Кучугуры и Веселовка. Здесь враг, прижатый к морю, был истреблен или взят в плен.

Из древнейших времен пришла поговорка «сжечь свои корабли» и более поздняя, но с тем же смыслом: уничтожить за собой мосты. По-разному объясняются эти поговорки старинными книгами. У Плутарха сказано, например, так: после падения Трои ее воины хотели спастись на кораблях, но женщины-троянки сожгли корабли и таким образом заставили мужчин сражаться. В другой книге рассказывается, что Сиракузы (город на острове Сицилия) были осаждены карфагенянами. Жители города защищались стойко под руководством правителя Сицилии Агафокла. Когда стало ясно, что городу все же не устоять, Агафокл прорвался с воинами к морю и ушел с ними на шестидесяти кораблях. Он высадил свое войско в Африке. Чтобы до предела поднять решимость воинов, сжег на их глазах свои корабли: теперь все знали – пути для отступления нет. После этого Агафокл неожиданно появился под Карфагеном и взял его. Таким образом, карфагенское войско осаждало Сиракузы, а Агафокл занял столицу карфагенян. И то, что корабли были сожжены, несомненно побуждало воинов действовать с высочайшей энергией.

История с разрушением мостов связана с нашим соотечественником Дмитрием Донским. Он построил осенью 1380 года мост через Дон, переправил свое войско и приказал уничтожить мост, чем показал, что в схватке с врагом возможна только победа или смерть.

Лев Толстой в «Войне и мире» эту поговорку повернул несколько иначе, подчеркнув безвыходность положения зарвавшихся захватчиков: «Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов».

То, что произошло в завершающих боях на Таманском полуострове под руководством Петрова, может, пожалуй, породить новый вариант поговорки, когда корабли сжигались вместе с армией захватчиков. Может быть, станут говорить так: не ходи войной на русских, они тебя сожгут вместе с кораблями! Время скажет свое слово. Главное дело сделано – победа одержана!

В 9 часов 9 октября Петров доложил Верховному Главнокомандующему о завершении разгрома таманской группировки врага и полном освобождении Таманского полуострова. Очень характерна для Петрова выразительность этого рапорта:

«На Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных».

В этот же день был издан приказ:

«ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Войска Северо-Кавказского фронта ударами с суши и высадкой десантов с моря в результате многодневных упорных боев завершили разгром таманской группировки противника и сегодня, 9 октября, полностью очистили от немецких захватчиков Таманский полуостров.

Таким образом, окончательно ликвидирован оперативно важный плацдарм немцев на Кубани, обеспечивший им оборону Крыма и возможность наступательных действий в сторону Кавказа.

В боях за освобождение Таманского полуострова отличились войска генерал-лейтенанта Леселидзе, генерал-лейтенанта Гречко, генерал-майора Гречкина, генерал-майора Хижняка, генерал-майора Привалова, генерал-майора Сергацкова, генерал-майора Лучинского, летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина, моряки вице-адмирала Владимирского и контр-адмирала Горшкова.

Особенно отличились…»

Дальше, как обычно в таких приказах, перечислялись номера частей и фамилии их командиров, особенно отличившихся в боях. Соединениям и частям присваивались наименования Таманских, Темрюкских, Анапских и Кубанских.

Тут мне хочется попросить читателей: когда вы будете смотреть по телевидению праздничную передачу 7 ноября, обратите внимание на то, что вот уже много лет после войны участвует в парадах на Красной площади гвардейская Краснознаменная ордена Суворова имени М. И. Калинина Таманская мотострелковая дивизия. Глядя на новое поколение солдат и офицеров, вспомните и славных бойцов, которые добыли этой дивизии наименования «гвардейская» и «Таманская». Гвардейской она стала в числе первых четырех советских дивизий в боях под Ельней 18 сентября 1941 года. Командовал тогда ею полковник А. З. Акименко. При получении наименования «Таманская» ею командовал с августа 1942 года до октября 1943 года генерал-майор Ф. В. Захаров. Вспомните и генерала Петрова, под чьим руководством она тогда воевала.

На этом завершилась битва за Кавказ. План «Эдельвейс» был перечеркнут полностью. Ликвидирован плацдарм, на который Гитлер до последних дней возлагал надежды, связанные с повторным походом на Баку.

Многие участники этих боев, рядовые и командиры, были награждены. Командующим 18, 56, 9-й и 4-й воздушной армиями, К. Н. Леселидзе, А. А. Гречко, А. А. Гречкину, К. А. Вершинину и другим, были присвоены очередные звания.

Генерал-полковнику Ивану Ефимовичу Петрову присвоено высшее генеральское звание – генерал армии, он был награжден орденом Суворова 1-й степени. По статусу этим орденом награждаются военачальники, осуществившие в наступлении разгром превосходящих сил противника. Награждение генерала Петрова орденом Суворова 1-й степени было признанием его мастерства в наступательных операциях и навсегда снимало бытовавшее до этого неправильное мнение, что он оборонец.

Начальнику штаба фронта генерал-майору И. А. Ласкину присвоено звание генерал-лейтенанта и вручена награда – орден Кутузова 1-й степени. Были награждены и другие работники штаба, но я выделяю Ивана Андревича потому, что хочу привести ниже его горячие слова о Петрове, и пусть они послужат как бы итоговыми штрихами к портрету Ивана Ефимовича в период его боевой деятельности на Кавказе:

– Он имел светлый ум, умел мыслить по-государственному, глубоко анализировать обстановку, мгновенно схватывать существо оперативной ситуации, принимать продуманные и смелые решения, твердо руководить боевыми действиями многих сотен тысяч людей и не терялся перед лицом любого врага. Иван Ефимович избегал принимать крупные оперативные решения без предварительного заслушивания выводов из оценки обстановки и соображений штаба. Он считался с мнением крупных специалистов, высоко ценил их труд и видел в них своих надежных помощников. А мы, ближайшие его помощники, ясно сознавая роль единой командирской воли, стремились умом и организаторской работой помочь ему в руководстве борьбой. Но, надеясь на серьезную помощь штаба, Иван Ефимович всегда сознавал свою особую роль и особую ответственность за судьбу сотен тысяч людей, за выполнение поставленной Ставкой задачи и поэтому надеялся прежде всего на самого себя. «Тот, кто отдает приказ на бой, на сражение, первым несет ответственность, первым подставляет голову за сохранение людей и выполнение задачи», – не раз говорил Иван Ефимович. И поэтому всегда все решения принимал на основе собственных глубоких размышлений. Ясным и глубоким умом военного руководителя и кипучей энергией он приводил в движение весь механизм войск и, штабов и задавал ему тон. Хорошо известно, что если для солдата и офицера в бою нужны смекалка, смелость и дерзкие действия, то для такого крупного начальника прежде всего нужны глубокий творческий ум, высокомасштабная подготовка, мужество, сила воли и твердость в достижении намеченной цели. Поэтому он работал много, вдумчиво, творчески. Одаренный талантом художника, он любил и требовал от всех подчиненных иметь на картах ярко выраженную обстановку. И не раз говорил: когда на карте показана обстановка ясно, выразительно, то перед моими глазами прямо выпячиваются вражеские силы, которые подлежат разгрому; сразу видишь, откуда и куда лучше нанести наш удар, чтобы достичь успеха; а за каждым номером нашей части вижу его командира и наших славных солдат.

Иван Ефимович умел шутить добрыми шутками. Обладал тонкой наблюдательностью и поразительной памятью, особенно на людей, и давал точные портреты многим людям. Работая на фронте с этим человеком более года, я всегда видел в нем человека слова, дела, острого ума и чести. Пытливость у него была неиссякаемой! Хорошая была у него и внешность: красивое, выразительное лицо, проникновенный взгляд, энергичные жесты. Об одном я сожалел – у Ивана Ефимовича иногда не хватало времени засидеться на КП, чтобы вместе со штабом до конца вырешить или уточнить отдельные оперативные вопросы. Он почти ежедневно с утра до вечера находился в войсках, встречался с командирами разных инстанций и доходил до рядовых. Но винить его в этом нельзя, встреча с ними для него была внутренней потребностью.

Иван Ефимович высокопартийный человек, он был творцом высокого духа в своих войсках. Этот человек огромного трудолюбия мог сутками обходиться без отдыха, не требовал, даже избегал комфорта, мог спать и спал не раздеваясь на кожаном диване, накрывшись шинелью, и часто ел из общего солдатского котла. Наряду с этим Петрова отличала интеллигентность, высокая внутренняя культура, корректность в общении и исключительная забота о людях.

Таков был полководец Иван Ефимович Петров.

И еще мне хочется добавить к сказанному генералом Ласкиным. Не каждый военачальник, занимающий крупный командный пост, может быть назван полководцем. Это не звание и не должность. Полководцем называют лишь того, кто благодаря определенным личным качествам, таланту выделяется среди других военачальников своего времени крупными победами над противником. Полководец, по понятиям буржуазных стратегов, это все, он главный, кто решает – победа или поражение. Советская наука считает: полководец одним своим талантом не может создать нечто такое, для чего еще не созрели соответствующие материальные условия и не подготовлена армия.

Да простят меня военные за то, что в подтверждение этого тезиса я приведу слова не военачальника, а русского писателя Добролюбова: «Не хотят понять, что ведь историческая личность (а полководец всегда историческая личность. – В. К.), даже и великая, составляет не более как искру, которая может взорвать порох, но не воспламенит камней, и сама тотчас потухнет, если не встретит материала, скоро загорающегося. Не хотят понять, что этот материал всегда подготовляется обстоятельствами исторического развития народа и что, вследствие исторических-то обстоятельств, и являются личности, выражающие в себе потребности общества и времени».

Этим и объясняется, что в годы гражданской войны прапорщики и даже унтер-офицеры становились командующими армиями, фронтами и успешно громили царских генералов, потому что те не обладали уже искрами, способными зажечь войска, и войска, состоявшие из народных масс, уже не воспламенялись старыми, монархическими идеалами.

В годы Великой Отечественной войны наши полководцы и их армии были объединены, горели общей любовью к родине и стремлением изгнать фашистов с родной земли, и именно это определило нашу победу.

 

Некоторые итоги

Я не был участником битвы за Кавказ. И поэтому меня нельзя заподозрить в слабости, свойственной авторам иных мемуаров, считающих, что те сражения, в которых они участвовали, оказали решающее влияние на достижение победы. Повторяю: я не участвовал в боях за Кавказ. Но я прочитал много книг, познакомился с сотнями документов, беседовал с очень многими участниками этой битвы. Как я уже говорил, мне думается, что битва за Кавказ пока не оценена по достоинству и значение ее не отражено в должной степени нашей художественной литературой.

Битва за Москву завершилась крахом гитлеровского блицкрига, она похоронила фашистскую идею молниеносной войны. Сталинградская битва была решающим вкладом в коренной перелом как в ходе Отечественной, так и второй мировой войны. В результате Сталинградской битвы наши Вооруженные Силы вырвали у противника стратегическую инициативу и удерживали ее до конца войны. Сталинград – это самая дальняя точка на нашей земле, куда дошли гитлеровские войска, и именно отсюда началось их изгнание. Курская дуга, как известно, была битвой, поставившей гитлеровцев перед катастрофой. Советское командование с этого времени полностью закрепило за собой стратегическую инициативу.

Все это правильно и справедливо. Но почему же битва за Кавказ не числится среди сражений, имеющих решающее значение? Гитлеровцы немного не дошли до Баку. А если бы были взяты нефтеносные районы, то продолжение борьбы из-за отсутствия горючего для танков, самолетов и другой техники стало бы невозможным.

Я предвижу горячие возражения по поводу такого предположения. Согласен: думать о поражении – кощунство. Но когда? В ходе боев, когда мысли такой не должно быть и все надо отдать достижению цели. Но теперь, спустя много лет, когда победа нами одержана, мы вправе говорить о всех трудностях и даже промахах. Цена нашей победы не снизится, а станет еще выше.

Если вспомнить, что на Кавказе было всего 7 процентов действующей армии, что конечно же было недостаточно, то катастрофа, которая нависла тогда над Кавказом, была почти неминуема.

Беду предотвратила благодаря мужеству и огромной организаторской работе наша партия, ЦК КПСС, вовремя понявший грозившую опасность, Центральные Комитеты Коммунистических партий Азербайджана, Армении, Грузии, обкомы Дагестанской, Северо-Осетинской, Кабардино-Балкарской, Чечено-Ингушской АССР и крайкомы Краснодарского и Ставропольского краев РСФСР. Эти партийные организации провели колоссальную мобилизационную работу и создали силы, которые отстояли Кавказ. Свыше половины общей численности коммунистов Азербайджана, Армении, Грузии влились в ряды Советской Армии. На одном лишь Закавказском фронте в середине июля 1942 года среди командиров и политработников насчитывалось 3259 грузин, 3736 армян, 1934 азербайджанца. В составе войск только Закавказского фронта насчитывалось 75 108 армян, 71 464 грузина, 66 161 азербайджанец. За короткое время были сформированы дивизии: 4 грузинских, 4 азербайджанских, 3 армянских, 11 смешанных дивизий, укомплектованных представителями многих кавказских народов.

Только в оборонительный период боев на Кавказе было награждено 19 300 воинов, представителей всех национальностей. Многие были удостоены высокого звания Героя Советского Союза, среди них 41 русский, 14 украинцев, 4 белоруса, 5 грузин, 2 азербайджанца, армянин, черкес, кабардинец, лезгин, курд и другие.

Промышленные предприятия Кавказа были переведены на производство военной продукции: винтовок, автоматов, боеприпасов. Мирное население выходило для постройки оборонительных рубежей. Собирались средства для помощи Советской Армии. Все это позволило создать необходимые силы для обороны Кавказа и дало возможность Верховному Главнокомандованию в напряженные дни битвы на Волге направить резервы не на Кавказ, а под Сталинград и ускорить тем самым разгром трехсоттысячной группировки врага под Сталинградом.

А если это так, то все вышеприведенные цифры и факты подтверждают, что битва за Кавказ была самой лучшей и наглядной демонстрацией дружбы народов при защите нашего отечества. И в битве под Москвой, и в Сталинграде, и на Курской дуге, и во всех других битвах участвовали бойцы разных национальностей, но такого большого количества специальных национальных формирований, как это было на Кавказе, ни в одной другой битве периода Великой Отечественной войны не было.

Вот поэтому битва за Кавказ должна войти в историю еще и как ярчайшее проявление дружбы народов и успеха национальной политики партии. Той политики, которая проводилась в предвоенные годы и вот теперь, в дни напряженнейшей борьбы, нашла такое яркое воплощение в конкретных делах по защите родины.

Гитлеровское командование возлагало особые надежды на разжигание национализма, на то, чтобы посеять рознь, натравить друг на друга, разобщить народы Кавказа, и предпринимало очень много акций для проведения в жизнь своей политики. Но эта национальная политика, как и авантюристическая военная доктрина гитлеровского командования, особенно наглядно и убедительно потерпела крах именно в боях на Кавказе.

Крах под Сталинградом и на Кавказе подрывал престиж гитлеровцев в глазах союзников. Турция, уже совсем было готовая вступить в войну с СССР, отказалась от своих намерений. С Японией произошло нечто похожее.

Моральный дух резко снизился не только в воинских частях, но и среди верхушки гитлеровской Германии – на всех дохнуло холодом неотвратимого поражения.

Когда начинались бои на рубеже реки Терек в августе 1942 года, фашистская Германия находилась еще в полной силе: третий рейх владел Европой от Франции до Кавказа и от острова Крит до мыса Нордкап в Норвегии. И не случайно именно в это время верховное командование вермахта и фашистские руководители экономики торжественно заявили: теперь наконец имеются возможности обратить внимание на самую крупную и стоящую цель – овладение огромными нефтяными районами на Кавказе! Так было в августе 1942 года. А ровно через год советские войска добивали и вышвыривали с Таманского полуострова последние дивизии.

Битва за Кавказ похоронила самый далеко идущий и самый выношенный личный план Гитлера. Не случайно он ранее принял на себя руководство всеми сухопутными войсками. Это был один из случаев, когда операцию планировал и ее проведение возглавлял сам Гитлер. Но все, что было достигнуто в ходе наступления летом 1942 года, все, что хотел осуществить Гитлер после захвата нефтеносных источников – завоевание Ближнего Востока и Индии, – все это рухнуло. Потеряв на юге около двух миллионов своих солдат, гитлеровцы были отброшены в то исходное положение, откуда начиналась эта одна из крупнейших операций гитлеровцев на Восточном фронте.

И еще одно значение победы на Кавказе и над фашистской Германией вообще. Здесь была остановлена волна начатого нашествия на восточные страны варваров XX века – германских фашистов, мечтавших о мировом господстве. Россия несколько веков заслоняла Запад от порабощения монголами, чем спасла цивилизацию Европы. Даже захватив земли Руси, монголы побоялись идти в Европу, имея в своем тылу непокорившихся русичей. Разбив через полтора столетия в Куликовской битве Мамаево войско, Россия навсегда избавила Европу, ее народы, спасла ее культуру от нашествия варваров с Востока.

И вот в XX веке Советская страна, или, как ее называли на Западе, Россия, снова спасает – но на сей раз Восток – от нашествия фашистских вандалов. Ведь Индия, Иран, Ирак, Турция, не говоря о других государствах, уже заняли свои места на стратегических немецких картах, а их земли и богатства уже фигурировали в предварительных подсчетах трофеев. И вновь встала Россия щитом на пути поработителей. Фашисты стояли уже на пороге Востока! И битва за Кавказ имела историческое значение в судьбах народов Востока.

В это благородное дело генерал Петров внес свою лепту, о чем и было рассказано здесь. 1943-й был его звездным годом, в течение которого он получил все последующие за генерал-майором генеральские звания, вплоть до генерала армии.

В одном из откликов на опубликованную первую часть этой повести доброжелательный читатель предостерегает меня, чтобы Петров не выглядел у меня какой-то исключительной личностью, и советует рассказать о других полководцах, а у самого Петрова поискать недостатки, которых не могло же у него не быть.

Разумеется, у Ивана Ефимовича были недостатки, и когда они проявлялись, например при проведении первой Новороссийской операции, я о них писал. Я не скрываю своих теплых чувств и уважения к Петрову, но не идеализирую его. Все положительные качества Ивана Ефимовича, о которых я пишу, видны из его конкретных дел, поступков и одержанных побед над врагом.

Что же касается других полководцев, современников Петрова, то я надеюсь, их имена хорошо известны читателям. Я не пишу подробно о тех, кто был на других фронтах и не соприкасался с Петровым, но они конечно же одерживали не менее значительные, а порой и более блистательные победы. Талантливых полководцев в нашей армии было много, и генерал Петров стоит в их ряду как равный.

Поскольку в ходе описания операции я называл непосредственных противников Петрова по ту сторону фронта, давайте посмотрим, к чему привело их единоборство с ним. Первый командующий группой армий «А», вступивший с ней на Кавказ, генерал-фельдмаршал Лист успешно наступал 600 километров. Но дальше рубежа реки Терек продвинуться не смог, понеся здесь огромные потери, и за это был снят Гитлером со своего поста.

Фон Клейст, заменивший Листа, сделал несколько попыток прорваться к Баку, но безуспешно. Он был удостоен Гитлером звания генерал-фельдмаршала. Но все же поражения, нанесенные Клейсту, были настолько ощутимы и имели такие психологические последствия, что генерал-фельдмаршал закончил свою кавказскую кампанию так. 1 декабря 1943 года Клейст по его просьбе был принят Гитлером в ставке под Ангебургом. После завтрака Гитлер провел фельдмаршала в кабинет и спросил, что его заботит. Клейст обрисовал тяжелую обстановку на фронте, неправильное использование резервов, несогласованность между отдельными частями гигантской военной машины, грозящие опасности в связи с готовящимся зимним наступлением Красной Армии и закончил следующими словами: «Мой фюрер, сложите с себя полномочия верховного главнокомандующего сухопутными силами. Занимайтесь внешней и внутренней политикой!» Гитлер мерил шагами кабинет, отвечал Клейсту торопливо, возбужденно, бессвязно. Нет, он не откажется от руководства войсками! Причины всех бед он видел в том, что плохо исполняются его приказы. Потом, вдруг остановившись и словно приходя в себя, Гитлер жестко спросил, не Клейст ли еще летом заявлял кое-кому из правительства, что война проиграна. В его вопросе явно звучала угроза. Этого разговора Гитлер не забыл. Через четыре месяца Клейст получил орден и… отпуск для поправки здоровья. Это была отставка.

Командующий 17-й армией генерал-полковник Руофф после неудачных боев на Таманском полуострове был снят Гитлером, а на его место был назначен генерал-полковник Енеке.

Ну а сам Гитлер? Он ведь был главным руководителем боев на Кавказе, даже построил себе ставку в Виннице, чтобы быть поближе к месту осуществления этих заветных планов. Как чувствовал себя он? Оказали на него влияние уроки, преподанные здесь, на юге, Красной Армией?

Вот что пишет об этом начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Цейтцлер, назначенный вместо Гальдера:

«Бешенство Гитлера вызывали армии Восточного фронта в целом и особенно командующие армиями и группами армий. Теперь фюрер вел совершенно замкнутую жизнь, одиноко размышляя о своих подозрениях. Ни с кем из генералов он не здоровался за руку. На время обеда или ужина он предпочитал теперь уединяться. Когда ему надо было присутствовать на штабных совещаниях, он входил, холодно кланялся и, сердито нахмурив брови, выслушивал краткие доклады своих советников. Затем опять холодно кивал головой и покидал зал. Лист и Гальдер стали козлами отпущения за провал операции».

Гитлер удалился в свое «Волчье логово», находившееся в Растенбурге, самом дальнем углу нацистской империи. Кругом мрачный лес и колючая проволока. Йодль так писал об этом месте:

«Там было много заборов и много колючей проволоки. На всех дорогах, которые вели к ставке, были установлены заставы, а в центре находилась так называемая „зона безопасности № 1“. Постоянного пропуска в эту зону не имели даже сотрудники моего штаба (верховного командования. – В. К.); охранники обыскивали каждого офицера… За исключением военных сводок в эту святая святых из внешнего мира проникала только очень скудная информация».

Конечно же, в ходе боев за Кавказ при невероятных нервных перенапряжениях в течение длительного времени генерал Петров тоже устал, но радость победы, награда, высокое звание порождали прилив новых сил. Они были очень нужны – впереди ждал освобождения Крым. Предстояла новая, еще более сложная операция, на сей раз уже не с преодолением озер и лиманов, а с форсированием широкого Керченского пролива.

Петров – один из немногих советских военачальников Великой Отечественной войны, которому довелось проводить крупные операции на морском побережье с участием сухопутных войск, флота и авиации. Многие большие и малые сражения начиная от обороны Одессы и до полного изгнания гитлеровцев с Кавказа проходили на морском побережье. Эти операции имеют свою специфику, а в организации и осуществлении, пожалуй, сложнее чисто сухопутных.

С первых боев за Одессу генерал Петров подружился с моряками, полюбил их за смелость и отвагу, братскую спайку, которая помогла выстоять в самых трудных испытаниях. Петров всегда с удовольствием встречался и беседовал с моряками. Он получал большое удовлетворение от этих бесед, у него улучшалось настроение, укреплялась уверенность в успехе предстоящего дела. Иван Ефимович знал и уважал многих адмиралов, морских офицеров и матросов, щедро награждал их орденами и всю жизнь с восхищением рассказывал об их исключительной храбрости, находчивости, умении не падать духом и шутить даже в самых критических обстоятельствах.

Трудно ли перебросить целую армию через такую широкую водную преграду, как Керченский пролив? Судите сами. Наши союзники США и Англия, имея огромный флот, не отважились на операцию с переправой через пролив Ла-Манш ни в 1941-м, ни в 1942-м, ни в 1943 годах. Они располагали всем необходимым для этого: кораблями, авиацией, армией. Правда, не было только одного, и очень важного – желания осуществить эту операцию, помочь нам реально, как полагается союзникам.

Были ли раньше операции с такими трудными форсированиями? Через реки были. Даже через очень широкие. Но через морские проливы не помню. Во всяком случае, в военной истории нашей армии. Правда, в конце 1941 – начале 1942 года была успешно проведена крупная Керченско-Феодосийская десантная операция, но финал тех боев в Крыму читателям известен по первой части повести, хотя само десантирование прошло удачно. И вот генералу Петрову предстояло осуществить эту труднейшую операцию. Причем обеспеченность его войск была далеко не такая, как у союзников: Черноморский флот и Азовская флотилия понесли значительные потери. В последней Новороссийской операции не хватало плавсредств для доставки подкреплений десантам. Как же переправить целую армию? На том берегу ждут укрепления врага не менее мощные, чем в Новороссийске. Там Керчь, превращенная в крепость, там береговые укрепления, которые строили лучшие инженеры рейха.

 

Бросок через пролив

Итак, в течение июля – августа 1943 года Красная Армия нанесла сокрушительное поражение гитлеровцам на Курской дуге. В конце сентября наши войска вышли к Днепру и форсировали его на широком фронте, захватив большие плацдармы на той стороне.

В первой половине октября Северо-Кавказский фронт завершил освобождение Таманского полуострова.

Вполне естественно, встал вопрос об уничтожении 17-й армии гитлеровцев в Крыму.

То, что такая задача встанет, генерал Петров предвидел еще в разгар операции на Таманском полуострове. Руководя этими боями, Иван Ефимович уже обдумывал план форсирования Керченского пролива и вырабатывал свое решение. Он поставил задачу начальнику разведки генералу Трусову – добыть данные о силах противника в Крыму и на море, о его обороне на побережье и в глубине, о резервах и замыслах.

С начальником штаба фронта Ласкиным командующий поделился первыми наметками плана и просил его в строгой тайне начать разработку операции.

В общих чертах замысел Петрова сводился к следующему: форсировать пролив на широком фронте, чтобы противник рассредоточил свои войска в борьбе с десантами и не мог наносить сильные контрудары.

Для осуществления такого форсирования требовалось много переправочных средств, и Петров дал указания командующим Черноморским флотом, адмиралу Владимирскому, и Азовской флотилией, контр-адмиралу Горшкову, доложить, чем они располагают, и готовить как можно больше кораблей всех видов.

Но из доклада моряков выяснилось, что они не могут выделить кораблей столько, сколько необходимо для осуществления замысла командующего фронтом: многие корабли находились в ремонте, мелкие суда угнаны гитлеровцами в Крым при отступлении. Таким образом, с первых же шагов генерал Петров столкнулся с большими трудностями. Форсировать пролив надо, но не на чем. Поддерживать огнем десанты надо, но большая часть артиллерии не достанет врага на том берегу.

Задача на форсирование придет со дня на день, но наступила осень, море почти постоянно штормит, на имеющихся плавсредствах до врага не доберешься, утопишь десанты еще на подходе.

И опять начинаются мучительные поиски выхода из, казалось бы, безвыходного положения. Но пока идут разведка, рекогносцировки, Петров решил это время использовать для подготовки и обучения войск.

Учились все – штабы, командиры частей, войска. Отрабатывали погрузку, выгрузку и бой за овладение береговой полосой. Учились днем и ночью. И никто не проклинал Петрова, несмотря на усталость после недавних боев, все понимали, какое трудное дело предстоит, многие уже побывали до этого в десантных операциях, знали цену хорошей подготовке.

Сам Петров день и ночь носился на своем «виллисе». В порыжевшей старой кожаной куртке, полевой фуражке, в простых яловых сапогах он, увязая в раскисшей от дождей земле, ходил и ходил по берегу пролива. Было холодно, дул пронизывающий до костей ледяной ветер. Над морем стлался рыхлый туман, крымский берег едва виден вдали мутной темной полоской.

Петров объехал всех командующих армиями, беседовал, советовался с ними. Особенно много времени уделял вице-адмиралу Владимирскому и контр-адмиралу Горшкову как знатокам этих мест, повадок моря и, главное, средств и возможностей для осуществления переправы.

Бывая в частях, Петров приглядывался к командирам, кто в каком состоянии, подбирал тех, кому придется совершить первый, самый трудный и ответственный бросок.

Как он это делал, лучше всего расскажет генерал В. Ф. Гладков – один из тех, на кого пал выбор Петрова:

«Было это 25 сентября 1943 года. Я получил телефонограмму из штаба фронта: прибыть к генералу И. Е. Петрову. Первая встреча с командующим фронтом волновала. От товарищей я услышал о генерале много хорошего. Говорили, что это человек не только обширных военных познаний, опыта, но и большой души. Я не знал, по какому поводу он вызывает меня, командира 318-й дивизии, которая после боев за Новороссийск и Анапу была выведена в резерв фронта.

На командном пункте в лесу близ станицы Крымской дежурный провел меня в палатку командующего. Над рабочей картой, лежавшей на большом столе, склонился полный высокий генерал с чисто выбритой головой и рыжеватыми, опущенными вниз усами. Увидев меня, он выпрямился во весь рост, поправил пенсне и широко шагнул навстречу.

– А, товарищ Гладков! Так быстро доехали?

Я объяснил, что дорога прекрасная, сто километров ехал всего два часа.

Генерал любезно предложил сесть и сам сел рядом, окинув меня взглядом добрых глаз.

Командующий хорошо отозвался о действиях нашей дивизии при освобождении Новороссийска и Анапы.

– Звание Новороссийской ей не зря присвоено, товарищ Гладков. Это имя должно стать гордостью для всех солдат и офицеров. Правительственные награды, как получите, постарайтесь вручить в торжественной обстановке.

Затем И. Е. Петров перевел разговор на славную историю Малой земли, и я сразу насторожился, почувствовав: речь пойдет о главном!..

– Высадка десанта, – говорил командующий, – дело сложное. Оно требует от солдат и командиров особого мужества, инициативы, стойкости, готовности к любым случайностям. Вы это сами знаете по опыту Малой земли. Не хочу скрывать от вас: после овладения Таманским полуостровом нам придется форсировать Керченский пролив. К этому же должны готовиться уже сейчас. Пролив – большое препятствие, преодоление его будет стоить немалых усилий.

– Буду рад, если доверите эту почетную задачу нашей дивизии.

– Ваш Тридцать девятый полк, – продолжал генерал, – вместе с частями морской пехоты участвовал в форсировании Цемесской бухты. Вот вам костяк будущего десанта в Крым. Используйте солдат этого полка в качестве инструкторов. Добивайтесь, чтобы люди не боялись воды, приучайте к самостоятельным действиям, поощряйте инициативу, воспитывайте у бойцов упорство и стойкость.

В заключение командующий предупредил: о нашем разговоре – никому ни слова. Все это пока предварительная наметка. С командующими армиями и на Военном совете вопрос о десанте еще не решался.

Прощаясь, И. Е. Петров сказал:

– Ну, желаю вам, Василий Федорович, успехов и здоровья. Здоровье в таком деле играет не последнюю роль, тут потребуется такая выносливость!.. Передавайте привет славным новороссийцам!

Много дум вызвала встреча с генералом Петровым. Конечно, взволновало доверие командующего. Петров ведь знал, что я всего неделю назад принял 318-ю, мне еще нужно вживаться в коллектив, «брать его в руки», на что генерал своими советами и нацеливал. Но самое большое впечатление оставила у меня в душе та часть беседы, которая касалась самой нашей дивизии. Несомненно, Петров верил, что она способна на такое трудное дело, как десант в Крым, и пояснил почему, назвав ее людей емким словом «новороссийцы»…»

Хочу обратить внимание читателей на дату, когда Гладков был вызван к Петрову, – 25 сентября. В этот день части 56-й армии вели упорные бои в районе станицы Гостагаевская, в этот же день по приказу Петрова 18-я армия во взаимодействии с моряками высадила десант в районе Благовещенской, и бои там были очень напряженные. На всех участках фронта тоже шли ожесточенные схватки. А Петров, оказывается, уже довольно детально обдумывает форсирование Керченского пролива.

Поскольку генерал Гладков в Керченской десантной операции стал одним из главных героев, да и в дальнейшем, например на Карпатах, будет служить под командованием Петрова, мне хочется познакомить с ним читателей поближе.

Было ему тогда, на Тамани, сорок пять лет, послужил он в армии немало: в 1918 году добровольцем пошел в Красную Армию. В годы гражданской войны участвовал в боях в этих же местах, на Кубани и в Крыму, был награжден за отвагу и мужество именным боевым оружием. Между двумя войнами прошел путь от командира эскадрона до командира бригады.

Я был знаком с Василием Федоровичем по делам литературным. После ухода в отставку Гладков стал писать мемуары, много лет посещал литературное объединение при Центральном доме Советской Армии. Руководит этим объединением и по сей день известный писатель Иван Григорьевич Падерин, также фронтовик, много повидавший и повоевавший офицер. По приглашению Падерина я не раз выступал перед членами литобъединения, делился своим писательским опытом. Надо сказать, что объединение отличается от многих таких организаций тем, что здесь собираются не начинающие, желторотые юноши, а в большинстве люди седые, прошедшие войну. Одним из таких был и Гладков. Мы встречались с ним не только на официальных занятиях, Василий Федорович посещал Дом литераторов, а потом выяснилось, что мы живем неподалеку друг от друга, на проспекте Мира – он у Рижского вокзала, а я у Колхозной площади. На прогулках вечерком мы не раз с ним встречались. Вот из этих бесед с ним и конечно же из его книги «Десант на Эльтиген» я узнал о Петрове много интересного.

…И вот наконец у генерала Петрова полная ясность в вопросе о положении своих войск, о противнике, о всем необходимом для десантирования. Решение созрело.

И как оказался дальновиден Петров, проделав всю подготовительную работу еще в ходе боев за Тамань! 9 октября он доложил в Ставку о том, что «на Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных», а 12 октября получил директиву Ставки. В ней Северо-Кавказскому фронту приказывалось подготовить и высадить крупный десант на Керченский полуостров, захватить оперативный плацдарм, чтобы потом развернуть с него наступление на запад и во взаимодействии с войсками Южного (в дальнейшем 4-го Украинского) фронта, который будет наступать с севера, через Перекопский перешеек, освободить Крым.

Вечером того же 12 октября свой нанесенный на карту замысел Петров доложил представителю Ставки Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко. Поскольку Семен Константинович и сам участвовал в рекогносцировке и не раз встречался с командующими армиями и флотом, беседовал с И. Е. Петровым, то представленный замысел он полностью одобрил. Ночью решение командующего фронтом на проведение десантной операции было представлено в Генштаб, а 13 октября Ставка утвердила его.

Здесь я вынужден рассказать об одном трагическом эпизоде, поскольку он имел серьезные последствия для Ивана Ефимовича, хотя, как увидят читатели, никакой вины Петрова в этой беде не было.

В те дни, когда Петров проводил рекогносцировку и готовил войска к форсированию пролива, на Черноморский флот прибыл нарком Военно-Морского Флота СССР Н. Г. Кузнецов. О том, что произошло, я расскажу отрывками из его воспоминаний:

«Командующий Черноморским флотом распоряжением от 5 октября 1943 года поставил перед эскадрой задачу силами 1-го дивизиона эсминцев во взаимодействии с торпедными катерами и авиацией флота в ночь на 6 октября произвести набег на морские коммуникации противника у южного побережья Крыма и обстрелять порты Феодосия и Ялта, где разведка обнаружила большое скопление плавсредств. В набег были выделены лидер эсминцев „Харьков“, эскадренные миноносцы „Беспощадный“ и „Способный“. Для их прикрытия выделялись все имевшиеся в наличии истребители дальнего действия. Перед выходом командующий флотом вице-адмирал Л. А. Владимирский лично проинструктировал командиров кораблей».

Далее адмирал Кузнецов излагает, как были потоплены противником все три наших боевых корабля. Каждый при желании может прочитать подробности об этом в его книге «Курсом к победе», отмечу лишь то, что имеет отношение к Петрову:

«На войне потери неизбежны. Но случай с тремя эсминцами ничем нельзя оправдать. Вернувшись в Москву, я со всей откровенностью, признавая и свою вину, доложил обо всем И. В. Сталину. В ответ услышал горький упрек. Он был справедлив. Обстрел кораблями побережья Крыма осуществлялся с согласия генерала И. Е. Петрова. Ему тоже досталось от Верховного. А больше всего, конечно, командующему флотом Л. А. Владимирскому. Урок был тяжелый – на всю жизнь».

Я привожу этот случай для того, чтобы показать, в каком душевном напряжении приходилось работать в те дни Петрову. Получить в этом случае нагоняй от Верховного было неприятно. Операцию, в которой погибли корабли, задумал и проводил командующий Черноморским флотом. Во время ее проведения на КП командующего флотом был нарком ВМФ Кузнецов, он же представитель Ставки, то есть старший по отношению к Петрову и по должности и по званию. «Я был в то время на КП Владимирского. Командующий флотом старался чем мог помочь кораблям…» – пишет сам Кузнецов. Петров, конечно, вместе с ними несет ответственность, потому что обстрел кораблями побережья Крыма осуществлялся с его согласия.

Тяжело было всем: погибли несколько сот замечательных моряков, три отличных современных боевых корабля, но Петров понимал – надо во что бы то ни стало перебороть горечь и создать у людей необходимое для операции боевое настроение. И он неутомимо проводит встречи, совещания, беседы. Для примера приведу несколько рассказов очевидцев. Вот что вспоминал В. Ф. Гладков:

«На рассвете к нам приехал генерал И. Е. Петров. Прошел по берегу, посмотрел, как идут тренировки. Похвалил солдат:

– Лихо атакуете. Давайте так же действовать на том берегу.

Командующий фронтом присел на обросший мхом камень, прислушался к рокоту прибоя.

– Шумит волна, шумит… Сколько тут, в этих местах, носит она мертвых гитлеровцев? Привирают фашисты, что им удалось вывести с Тамани свои войска. Эх, Тамань! Кто здесь только не воевал! Греки, гунны, хазары, монголы, турки. Белогвардейцев мы тут били, а теперь вот и фашистов приходится колотить.

– Да, тут каждый камень напоминает о войнах. Я смотрю на ваш орден Суворова, товарищ генерал, и вспоминаю – ведь и Суворов тут воевал, – заметил я.

– Видите ту высоту? – указал Петров.

– Вижу.

– Это и есть Фанагория, та самая знаменитая суворовская Фанагория, последняя крепость на кубанской земле. Суворов немало потрудился тут со своим кубанским полком – целых пять лет!

Мы подошли к группе солдат.

– Как идут занятия, товарищи? – спросил Петров. – Трудновато действовать ночью?

– Никак нет, товарищ командующий! – ответил сержант Толстое. – Мы помним слова Суворова, что тяжело в ученье – легко в бою.

– Да тут все орденоносцы! Вы за что получили орден? – обращаясь к Толстову, спросил генерал.

– За Новороссийск.

– Он бронебойщик у нас. На плацдарме в районе электростанции своим ПТР разбил в доте два пулемета, – сказал командир роты Мирошник.

– Что ж, товарищ сержант, и в дальнейшем желаю успеха…

Люди обступили командующего фронтом. Чувствовалось, генерал душой отдыхает в тесном солдатском кругу.

Потом мы поехали на встречу с маршалом. Офицеры уселись в автобус. Меня командующий пригласил в свою машину. Шофер осторожно объезжал свежие воронки. На обочинах дороги виднелись разбитые немецкие пушки и танки.

– О чем задумались, Василий Федорович?

– Мои мысли на той стороне пролива, товарищ командующий.

– Уверен, что у вас все будет хорошо. Конечно, задуманный план чрезвычайно труден. Главная беда, что сосредоточение наших войск в Тамани от немцев не замаскируешь. Но вот направление и места высадки можно скрыть. Это в наших возможностях. А ваше дело вцепиться в крымский берег и держаться…»

А вот беседа с командирами, на которой был Ласкин и пересказал мне выступление Петрова:

– «Вам партия и народ доверили вести в бой людей. Это ответственное дело. Вы должны действовать полновластно и разумно. Выполняя задачу, всегда думайте о сохранении жизни людей. Чтобы поднять их в атаку, обеспечьте огнем, уловите и не упустите для этого момент. Конечно, в бой идти всем немного страшновато. Но люди от природы разные, и страх у каждого проявляется по-разному. Один в какой-то момент дрожит от опасности, боится поднять голову из укрытия. В другом тоже проявляется это „немного страшновато“, но в нем больше спокойствия и разумности. Такой всегда ищет противника и знает, когда нужно укрыться, когда сделать бросок вперед, когда произвести меткий выстрел. Третьи просто смелые люди, они легко пренебрегают опасностью и даже излишне бравируют на поле боя. Но без таких нет побед. Именно такие часто ведут за собой целый коллектив, в котором находятся. Именно смелыми определяется общий моральный настрой коллектива. И даже тот, кто в один из моментов боялся поднять голову, дрожал от опасности, в другой раз со всеми товарищами смело идет на огонь пулеметов. А если такой прошел через два-три жарких боя, то он уже переродился. И скажем так: страшновато бывает только на первых порах. А когда вошел в жаркий бой, то ненависть и чувство мести к врагу закипело до предела, и тогда о страхе не думаешь. Боец всецело думает о том, как побить противника, как выполнить задачу, а командир – еще и о сохранении людей…»

А кто был на сей раз противником Петрова? Какие задачи он получил, какие замыслы вынашивал? Генерал-полковник Руофф после неудач на Таманском полуострове был отозван. Как раз в те дни, когда Петров получил директиву на форсирование пролива, в командование 17-й немецкой армией вступил генерал Эрвин Енеке, бывший до этого начальником штаба 17-й армии. Так что он не был новичком на этом направлении. И вообще он старый служака: лейтенантом стал еще в 1910 году, в агрессивных походах Гитлера по Европе в 1939 году уже был генерал-майором. Вот несколько слов из аттестации в дни назначения Енеке на должность командующего 17-й армией: «Очень самостоятельный. Выраженный оптимист. Высокая оперативность».

В приказе от 4 сентября 1943 года за подписью Гитлера было сказано:

«Оборона Крыма должна быть организована непременно так, чтобы ни в коем случае не допустить прохода кораблей через Керченский пролив в Азовском море. Поэтому следует своевременно произвести необходимое блокирование и минирование этого пролива, а также поставить под обстрел достаточных сил артиллерии».

Особо предписывалось командующему войсками в Крыму:

«Немецко-румынские войска должны удержаться в Крыму и образовать клин в тылу Красной Армии для возобновления германского наступления на Украине».

Имелось в виду наносить отсюда, из Крыма, удары по флангу и тылу советских войск, вышедших к Днепру.

Генерал Трусов докладывал командующему фронтом последние сведения:

– Придавая важное значение Крыму, гитлеровское командование стремится усилить Семнадцатую армию, серьезно ослабленную в боях на Тамани, и спешно направляет в Крым подкрепления морем и по воздуху. Войска перебрасываются из Франции и Голландии. Особенно заметно идет усиление авиации. Семнадцатая армия имеет двенадцать дивизий, пять немецких и семь румынских, общей численностью до двухсот тысяч человек. Непосредственно же перед нами на восточном побережье Керченского полуострова обороняется оперативная группа – Пятый армейский немецкий корпус в составе двух немецких пехотных дивизий, две дивизии румын и до десяти отдельных частей. Общая численность группы достигает свыше восьмидесяти пяти тысяч человек, у нее имеется сто семьдесят пять орудий полевой и береговой артиллерии и до шестидесяти танков. Немецкое командование, обеспокоенное выходом войск Четвертого Украинского фронта к Перекопу и Сивашу и ожидая высадки десанта через пролив, стремится не допустить смыкания советских войск, наступающих с севера и востока, и принимает все меры к укреплению обороны в наиболее вероятных местах высадки наших десантов. На побережье создана система опорных пунктов, насыщенных огневыми средствами, опоясанных минами и густой сетью проволочных заграждений, установленных на берегу и в воде в нескольких десятках метров от берега. Кроме этого, вдоль всего побережья размещены противокорабельные мины. В состав противодесантной обороны включены боевые корабли, базирующиеся в портах Керчь, Камыш-Бурун и Феодосия, всего тридцать семь торпедных и двадцать пять сторожевых катеров, шесть тральщиков и свыше шестидесяти быстроходных десантных барж. В малых кораблях враг превосходит нас и может серьезно препятствовать десантированию. Вывод: крупные немецкие сухопутные силы, занявшие оборону на укрепленном рубеже и выгодных высотах по восточному побережью полуострова, имея перед собой широкий пролив, взаимодействуя с морскими силами и поддерживаемые сильной авиацией, могут оказывать нашим войскам самое упорное сопротивление как при высадке десантов, так и в ходе борьбы за завоевание плацдарма. Упорное сопротивление гитлеровцев следует ожидать и в глубине полуострова, поскольку там они тоже подготовили три оборонительных рубежа.

– Ну а слабые стороны? – спросил Петров.

– Существенная слабость Семнадцатой армии заключается в том, что с выходом войск Четвертого Украинского фронта к Перекопу и устью Днепра армия оказалась блокированной, отрезанной от основных сухопутных сил и от глубокого тыла. Снабжение ее может осуществляться только по морским коммуникациям и по воздуху.

– Что и требовалось доказать, – заключил Петров. – Семнадцатая армия в мешке, из которого мы ее не выпустим!

* * *

27 октября, накануне высадки десанта, день был тихий, над водами пролива парили чайки. Но к полудню налетел ветер и погода стала резко ухудшаться. Пролив стал вздуваться, и по нему покатились волны. К концу дня загудели Азовское и Черное моря, шторм достиг шести баллов.

Петров, посоветовавшись с вице-адмиралом Л. А. Владимирским и контр-адмиралом С. Г. Горшковым, отложил высадку на три дня. Раньше, по докладам моряков, шторм не утихнет.

И действительно, в конце 30 октября ветер стал ослабевать. Синоптики-моряки предсказывали улучшение погоды.

Командующий фронтом решил начать десантирование в ночь на 1 ноября.

30 октября Петров вышел на западный берег Таманского полуострова и пристально вглядывался в пролив и крымский берег. Ветер еще трепал низкие тучи и гнал по проливу высокие валы, но все же шторм заметно утихал.

Вечером Иван Ефимович выехал в 386-й отдельный батальон моряков. Он знал, что этот батальон шел первым в голове десанта 318-й дивизии. Не снизилось ли здесь настроение в дни ожидания?

– Ну как, пойдем на Крым? – спросил командующий.

– А как же иначе, товарищ генерал? Надо взять. Столько готовились!

К полудню ветер утих. Шли на убыль и волны. Немедленно во всех пунктах началась погрузка тяжелого вооружения, боеприпасов на катера, самоходные баржи, мотоботы.

Командующий фронтом, член Военного совета фронта В. А. Баюков и начштаба Ласкин прибыли в район Темрюка на КП армии.

Командарм 56-й генерал К. С. Мельник и командующий Азовской флотилией С. Г. Горшков еще раз доложили Военному совету фронта о полной готовности войск и переправочных средств к десантной операции и о порядке выдвижения первого эшелона десанта.

Здесь, на главном керченском направлении, в качестве первого эшелона десанта для захвата в Крыму оперативного плацдарма должны были высаживаться части 11-го гвардейского стрелкового корпуса генерала В. Ф. Сергацкова: на участке Маяк – Жуковка 2-я гвардейская стрелковая дивизия генерала А. П. Турчинского, с которой в качестве штурмового отряда шел 369-й отдельный батальон морской пехоты, а южнее, на участке Опасная – Еникале, 55-я гвардейская дивизия генерала Б. Н. Аршинцева. Через сутки в качестве второго эшелона оперативного десанта планировалась высадка 32-й гвардейской стрелковой дивизии под командованием полковника Г. Т. Василенко.

Вслед за 11-м гвардейским корпусом должен был высаживаться 16-й стрелковый корпус под командованием генерала К. И. Провалова.

Петров не отказался от мысли растянуть силы противника. Для отвлечения внимания от главного направления на флангах основных десантов выбрасывались два демонстративных десанта: в районе мыса Тархан, на северо-восточном побережье Керченского полуострова, и в районе горы Опук, юго-западнее Эльтигена.

Когда наступила полная темнота, погрузка и посадка уже были закончены. В 21.00 десантные отряды на 150 судах, выделенных Азовской флотилией, должны были выйти в Азовское море, пройти по нему свыше тридцати километров, чтобы к 24 часам оказаться на линии старта кордон Ильич – коса Чушка, а затем броском устремиться через пролив к крымской земле.

На южном, эльтигенском направлении в эти часы проходила точно такая же работа.

Но опять неожиданно подул сильный и холодный ветер. За какие-то минуты небо почернело. Пошел дождь. На воде показались белые гребешки.

Позвонил командарм 18-й К. Н. Леселидзе и доложил Петрову:

– Ветер усиливается, море зашумело. Моряки запаздывают с подачей плавсредств, и посадка затягивается.

– Нажмите, Константин Николаевич, добивайтесь, чтобы десантные отряды вышли на старт к двадцати четырем часам, – потребовал Петров.

Позвонил командующий артиллерией фронта генерал А. К. Сивков:

– Артиллерийские огневые позиции на косе Чушка почти полностью оказались в воде.

– Можно ли вести огонь? – спросил Петров.

– Пока да, – ответил генерал.

Доложил и командующий Азовской флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков:

– Азовское море и пролив уже разбушевались, а ветер продолжает усиливаться. Погода имеет тенденцию к ухудшению. Если так будет продолжаться дальше, то целесообразно еще раз перенести срок высадки.

– А если еще с неделю будет такая погода? На войне без риска не обойтись. Ведь уже четвертые сутки штормовая погода срывает нам операцию, – ответил Петров и тут же позвонил командующему Черноморским флотом Владимирскому.

Тот с предложением Горшкова не согласился:

– Шторма не будет. А если пролив и будет шуметь, то это усыпит бдительность противника.

Петров опять позвонил К. Н. Леселидзе. Константин Николаевич тоже докладывал:

– Погода становится хуже. Несмотря на нажим, график посадки поломался. Но если Владимирский считает, что шторм такой силы не опасен и усыпит противника, форсировать пролив будем.

Учтя мнения командующих 18-й армией и Черноморским флотом, непосредственно руководивших этим десантированием на эльтигенском направлении, Петров позвонил и сказал Горшкову и Мельнику:

– Будем высаживать десанты, больше откладывать и ждать нельзя.

И в 21 час на причалах у Темрюка прозвучала команда: «Полный вперед!» Первые корабли пошли в темноту, в Азовское море.

Когда штурмовые отряды десанта вышли в открытое море, волны стали бросать мотоботы во все стороны, угрожая перевернуть их. Суда стали трудноуправляемыми. Выдвижение десанта на исходный рубеж запаздывало более чем на час.

Иван Ефимович волновался, раздумывая о том, что же делать дальше. Но, всегда остро чувствующий свою ответственность за выполнение задач, он старался сохранить спокойствие. В этой сложной ситуации именно он не имеет права терять самообладание, выдержку, твердость. Командующему можно помогать, давать советы, пока идет выработка решения. Но когда оно принято, а тем более началось его осуществление, никто не сунется обсуждать это решение или не соглашаться с ним. И сам Петров ясно сознавал, что в таких ситуациях командующий должен рассчитывать только на себя. Именно ему надлежит преодолеть тяжелые сомнения, пережить сильное нервное напряжение, но он, и только он, сейчас руководит операцией.

– Шторм на Азовском море уже достигает более шести баллов. Это почти на два балла выше, чем на Черном, – докладывали синоптики.

– Уже… – сказал Горшков. – Значит, может быть еще сильнее?

– Не исключено и весьма вероятно, – ответили синоптики.

Иван Ефимович спросил Горшкова:

– Ну как, Сергей Георгиевич, оцениваете обстановку на море?

– При таком шторме поход в море и через пролив крупным десантом на наших мелких судах считаю невозможным. Десант будет разбросан по морю, может не высадиться, неизбежны большие потери.

Вот так нелегко бывает порой полководцу из-за причин, казалось бы не имеющих отношения к делам воинским.

Выше я говорил о том, как в операции «Горы» дороги оказывали чуть ли не решающее влияние на ход боев. И вот теперь – погода! Но что бы ни мешало, полководец должен найти способ преодолеть трудности и привести свои войска к победе. На этом этапе битвы десант надо высадить на берег, а не на морское дно! Стихия оказалась сильнее желания, приказа, техники – всего, что могли противопоставить ей люди.

И поэтому Петров вынужден был дать распоряжение Горшкову и командарму 56-й Мельнику вернуть десанты в исходное положение.

Ох, нелегко остановить и повернуть запущенный боевой механизм с сотнями кораблей, с войсками в 30 тысяч с лишком человек, с морскими и авиационными службами.

– Если мы сохраним людей и плавсредства, – сказал Петров Ласкину, – то задача все же будет выполнена, хотя и не в эту ночь.

Занимаясь решением задачи на главном направлении, Петров на какое-то время ослабил внимание и контроль за ходом дел в 18-й армии, на эльтигенском направлении. Он знал, что из-за нарушения графика погрузки и посадки войск и там выход десанта задерживался. Петров позвонил Леселидзе:

– Что и как у вас?

– Десант вышел в море с опозданием на два часа, – доложил Леселидзе. – По расчетам, передовые отряды через час должны выйти на исходный рубеж.

Петров проинформировал его о погоде на Азовском море, о положении дел с десантом 56-й армии и приказал вышедший на Эльтиген десант немедленно возвратить в исходное положение.

Через полчаса Леселидзе докладывал:

– Гладков приказ на возвращение десанта получил. Но до его получения десантные отряды уже успели войти в пролив…

Дальше пусть рассказывает Гладков:

«Резкий ветер бил в лицо. Холодные брызги обдавали людей с головы до ног. Под ударами волн гудели корпуса перегруженных судов, шторм относил их от намеченного курса, но они упорно пробивались вперед. Изредка прожектор рассекал вдалеке своим огненным мечом темноту ночи, на мгновение освещал пенистые гребни. Поднявшись вверх, луч таял в тяжелых иссиня-черных тучах. „Осторожно! Идем через минное поле!“… На секунду похолодело сердце. Хоть бы скорее на берег! Хоть бы скорее начался бой…

Мы были уже близко к цели, когда наш плавучий отряд нащупали немецкие прожекторы. Нестерпимый свет ослепил меня. Заслоняя ладонью глаза, я огляделся и увидел вокруг флагмана десятки катеров и мотоботов, баржи, плоты, поставленные на пустые железные бочки. Все это зарывалось в пенящуюся воду, вздымалось и падало на волнах, лавиной катилось к берегу. Лучи вражеских прожекторов вцепились в нас и не отпускали. «Ну, сейчас будет баня!» – мелькнула мысль.

С мотоботов, вырвавшихся вперед, взлетели красные ракеты – требование дать заградительный огонь. Тотчас позади нас полыхнул молниями родной берег Тамани. Над нашими головами с визгом полетели, ввинчиваясь в плотный влажный воздух, сотни снарядов тяжелой артиллерии. С Тамани слышался ровный сильный гул. Одновременно в небе зарокотали моторы. Летчики устремились к берегу Крыма, чтобы подавить вражескую артиллерию.

Мы с жадностью смотрели вперед. Берег перед нами пламенел. Там сверкали разрывы снарядов. Вставали и разламывались столбы дыма. Метались языки огня. Справа что-то ярко вспыхнуло и осветило окрестность ровным желтым светом. Очевидно, снаряд поджег какое-то легкое строение или стог сена. «Огненная земля», – взволнованно произнес кто-то в темноте…

Внезапно палуба ушла из-под ног. В носовой части корабля мелькнула сначала тусклая, потом ослепительная вспышка. Взрыв. Кто-то крикнул. Пригнувшись, пробежали матросы. Потом они прошли обратно с носилками, на которых лежал человек, покрытый с головой черной шинелью.

– Кого убило?

– Капитана третьего ранга Сипягина…

К 5 часам утра штурмовые отряды на плоскодонных судах добрались до берега. С моря мы могли определить это по звукам стрельбы. Было слышно, как затараторили пулеметы немецких дзотов…

Я подошел к офицеру, заменившему Сипягина, и спросил:

– Когда начнете разгрузку катеров и барж? Когда высадите мой штаб?

– Не знаю, товарищ полковник. Высаживаться не на чем.

– Как не на чем?

– Плавсредства не вернулись.

Это была самая большая ошибка в плане десантной операции. Расчет был на плоскодонные суда: доставив передовые отряды, они должны были возвратиться и, курсируя между кораблями, баржами и берегом, высадить в несколько приемов весь десант. Но большинство плоскодонных судов сразу вышло из строя. Некоторые погибли от огня, несколько подорвалось на минах. Эти неизбежные потери мы учитывали и предвидели. Мы не учли силу шторма: основную часть плавсредств штормовая волна выбросила на берег и разбила о камни. Высаживаться было не на чем…

Подошел морской офицер и сказал:

– По радио получен приказ: вернуть все корабли глубокой осадки в Тамань. Ложусь на обратный курс.

Корабли разворачивались и уходили.

Они уходили от крымского берега.

А там возле самой воды маячила чья-то фигура, потрясая руками над головой. На берегу видели, что корабли уходят. Что подумают высадившиеся бойцы?»

Вот так и произошло! Столько затрачено сил, на берегу бьется передовой отряд, а главные силы уходят от крымского берега!

Но и моряков здесь нельзя осуждать, им было очень нелегко. Вот первый доклад руководителя высадки десанта контр-адмирала Г. Н. Холостякова командующему фронтом И. Е. Петрову:

– В течение ночи высажено на берег около трех тысяч человек, восемнадцать артиллерийских орудий, много ящиков с боеприпасами. Высадив людей, суда, подхватив первых раненых, с рассветом возвратились в исходные районы – в таманские базы. Но из похода не вернулась почти половина плавсредств – мотоботов и баркасов. Одни из них погибли от артиллерийского огня, другие подорвались на минах, третьи штормовая волна выбросила на берег. Но больше всего – свыше тридцати единиц – погибло от артиллерийского огня и мин. А часть возвратившихся плавсредств получила повреждения и требует ремонта…

Гладков продолжает рассказ:

«Ранним утром 1 ноября катер причалил к пристани Кроткова. У пирса стояла машина. „Скорее, командующий ожидает“. Мы с Копыловым втиснулись на сиденья и вскоре были в Тамани.

Командующий фронтом принял нас спокойно. Будучи чутким и опытным руководителем, И. Е. Петров понимал наше состояние. Я попросил сообщить, что происходит на том берегу.

– Под утро майор Бершанская доложила, что ее летчицы видели десантников, которые успешно вели бой в Эльтигене. Затем один ваш отряд сам установил с Таманью радиосвязь. Постойте, запамятовал фамилию командира…

– Не Ковешников ли? – вырвалось у меня.

– Точно, он. Хорошо его знаете?

– Еще бы!

– Крепкий офицер?

– Он сделает все, что в человеческих силах.

– Ну тогда нам повезло.

Оказалось, что из трех штабных групп только одна была высажена на берег. Не высадился ночью никто из командиров полков. Воюющие на крымском берегу подразделения до сих пор не имели общего руководства боем. Я спросил, о чем радирует Ковешников. Командующий ответил:

– Он только требует: «Давай огня, давай огня!» Отбивает танковую атаку… Ну, пойдемте посоветуемся. Маршал (С. К. Тимошенко. – В. К.) уже давно ждет.

Шагая за командующим фронтом, я напряженно думал о том, что происходит в эти часы на эльтигенском плацдарме. Раз там Ковешников, значит, по меньшей мере высадились батальон капитана Жукова – а это все опытные десантники – и морская пехота, шедшая в одном отряде с ним…

Маршал смотрел на карту, разложенную на столе. Рядом с ним стоял командующий 18-й армией Леселидзе. На карте чуть южнее Камыш-Бурунского мыса был заштрихован небольшой пятачок на крымском берегу. Передовые отряды 318-й дивизии зацепились за эльтигенский плацдарм. Уже несколько часов они вели тяжелый бой.

– Как люди? – спросил Тимошенко, когда мы с Петровым вошли в кабинет. – Выдержат до темноты?

– Уверен, что удержатся до вечера, товарищ маршал, – ответил Петров.

Для такого ответа у командующего фронтом были серьезные основания. Ситуация на плацдарме к тому моменту сложилась так, что береговая оборона противника была сломлена. Но днем о высадке нечего было и думать. Флотилия из сотни судов днем через пролив не пройдет – ее разобьют с самолетов.

«Сотня судов не пройдет, а одно, может, проскочит, – подумал я. – Всю дивизию перевести ночью, а управление – сейчас, днем». Я попросил разрешения посадить на мотобот командование дивизии и полков и перебросить на плацдарм. И. Е. Петров ответил, что это рискованно. Один снаряд – и всех командиров к рыбам. Маршал сказал, что действительно рискованно, но, пожалуй, другого выхода нет. Так и было решено…»

Пока мотобот Гладкова, осыпаемый бомбами с самолетов, снарядами и минами с берега, плывет через пролив, почитайте, что происходило на «огненной земле», где высадился десант. И рассказывает об этом тот самый Ковешников, о котором расспрашивал генерал Петров.

Дмитрий Степанович Ковешников сидит передо мной – он теперь Герой Советского Союза, генерал-лейтенант в отставке. Я уже писал, что Ковешников тоже воспитанник Петрова по Ташкентскому военному училищу имени Ленина, Дмитрий Степанович не раз рассказывал мне о боях первого десанта на крымской земле да и вообще о своей долгой и замечательной службе. А сейчас я, желая освежить в памяти детали тех жарких схваток на плацдарме, позвонил Ковешникову, и вот мы сидим в его квартире в Давыдкове.

Дмитрий Степанович немного располнел, поседел, но глаза у него все того же веселого, бодрого жизнерадостного лейтенанта, каким я его увидел впервые на выпускном вечере в 1939 году. Как я ему тогда завидовал! Я был еще курсантом, учился на первом курсе, а он командир с двумя рубиновыми кубарями в петлицах. Да не только я – все мы, салаги нашей роты, смотрели на выпускников с хорошей, доброй завистью. Все сто. Нас было ровно сто в роте. Сегодня я называю эту цифру с щемящей сердце грустью, потому что к 1945 году из ста я встретил в живых только троих, по нашим подсчетам, из выпускников роты уцелело не больше пяти-шести человек. Какие это были отчаянно смелые, беспредельно преданные родине люди! И еще они были необыкновенно чистые и честные в нравственном отношении. Может быть, во мне уже говорит стариковское «а вот в наше время…». Но нет, я не преувеличиваю – уж такие были наши курсанты Ташкентского училища предвоенных лет: сильные, мужественные воины и скромные, чистые душой, как девушки.

Об этом и о многом другом мы говорили с Дмитрием Степановичем, прежде чем перейти к рассказу, ради которого я приехал.

– Ну а теперь, Дима, про десант в Крым, – попросил я.

Ковешников заговорил не сразу, долго сидел молча – не то вспоминал, не то преодолевал ком, подступивший к горлу.

– Нас обнаружили примерно в трех километрах от берега. Ну, началось! Сначала пулеметы и минометы открыли огонь. Затем вспыхнули огни прожекторов, осветительных ракет и стала прицельно бить артиллерия. Ужасное состояние! Ни уклониться, ни в землю вгрызться невозможно. Видишь, как огненные трассы крупнокалиберного пулемета летят в наш мотобот, и ничего не можешь поделать. Мы прижаты один к другому, как в трамвае. Мчались на полном ходу к берегу – навстречу пулям: спасение только там! Да и задача была – зацепиться… Не доплыли до берега метров двести – суда сели на мель, ни вперед, ни назад. Дал команду прыгать за борт. Выбросились, а вода холоднющая! Уже ноябрь начался. Глубина кому по шею, кому с головой. А волны всех накрывают. Ну, бредем изо всех сил к берегу, оружие над головой. Подошли поближе, мы – «ура!», моряки – «полундра!», и кинулись на гитлеровцев. Надо сказать, погоду мы хоть и ругали, но все же она нам помогла – не ждали нас фашисты в такой шторм. Вижу, некоторые в нижнем белье бегают, одеться не успели. В эти первые минуты твой коллега писатель Борзенко особенно отличился. Настоящий герой! Мы его сначала встретили скептически – корреспондент, морока с ним. Отличный мужик оказался. Он с первыми десантниками в воду спрыгнул. Выбежали на берег, а тут колючая проволока, мины. Заминка произошла. Борзенко же майор, увидели бойцы его погоны, не знают, что он журналист, кричат: «Что делать, командир?» Ну, он не только писатель, и офицер был настоящий, боевой. «Саперов ко мне!» – кричит. И появились саперы. «Резать проволоку!» – приказал Борзенко. И все это под огнем, справа и слева убитые и раненые падают. Прорезали саперы проход, но говорят: «Там мины могут быть». Борзенко понимал – медлить нельзя. Решают секунды. Крикнул: «А черт с ними, с минами, хоть проход очистим! За мной!» И побежал. Потом он по-настоящему руководил боем на этом участке… Ну, вцепились мы в берег. Очистили от гитлеровцев Эльтиген. Я огляделся – нет командования: ни дивизионного, ни одного командира полка, пока один я – начальник штаба полка. Что делать? Кто будет руководить боем? Без руководства нельзя. И так, вижу, дело идет не очень организованно, одни по поселку пошли, другие куда-то влево. Принять командование на себя? Но мне всего двадцать три. Будут ли меня слушаться? Но там такими тонкостями Заниматься было некогда. Так, лишь мелькнуло в голове. Принял я на себя командование. Разослал офицеров выяснять, кто где. Смотрю – дело пошло, командиры подразделений связных с донесениями прислали. Оценил обстановку, понял: на ровном месте и в поселке нам не усидеть. Скоро контратаки начнутся. Будут нас немцы выбивать, в море сбрасывать. Надо во что бы то ни стало овладеть высотами за Эльтигеном, там траншеи гитлеровцев, в них можно будет закрепиться. Рота капитана Мирошника первой ворвалась на эти высоты. За ним рота Туликова тоже выскочила на холмы левее Мирошника. Когда гитлеровцы опомнились и пошли на нас с танками, мы уже были готовы их встретить. Дали прикурить! Подожгли несколько танков из ПТР. Организовал я КП, связь на плацдарме. Радиостанцию обнаружил – стали связываться с Большой землей. Очень хорошо поднимал боевой дух оказавшийся здесь, на берегу, замполит полка майор Мовшович. В общем, навели мы порядок, люди почувствовали управление, ободрились и стали действовать увереннее.

Ну, естественно, противник скоро выяснил и что нас не так уж много, и что мы одни на крымской земле, другие десанты ведь не высадились. Вот и началась наша веселая жизнь. И бомбили нас, и контратаки танков и пехоты одна за другой. Спасибо генералу Петрову, он сам подбадривал нас и поддерживал огнем артиллерии и авиацией. Если бы не эта поддержка, смяли бы немцы десант… Видел ты, конечно, на фронте единоборство человека с танком. А вот у нас на плацдарме оно было просто массовым. Артиллерии нет. Отбивать атаки нечем. Только ПТР и гранаты. Но танки есть танки, они лезут, и не так просто их остановить. Когда стало совсем не под силу, отошли мы немного назад, за противотанковый ров, который был у нас в тылу. Очень помогала наша артиллерия из-за пролива, снаряды свистели над головой, а для нас этот свист лучше любой музыки. Генерал Леселидзе, командарм нашей Восемнадцатой, передал мне по радио: «Додержитесь до темноты. Днем пройти через пролив невозможно. Надеемся на вашу отвагу и мастерство». Ну и держались. Раненых было много. Кто мог, оставался в строю. Кто не мог, тех сносили к берегу, готовили к эвакуации. Вскоре немцы, видно, подбросили свежие силы. Они понимали: надо сковырнуть, пока нас мало, не допустить, чтобы на этот плацдарм другие высадились. Пошли на нас атаки волнами: одна линия – пехота с танками, за ней метрах в трехстах – четырехстах другая, тоже пехота и танки, еще дальше третья… От одного вида такой махины душа в пятки уходит. Били мы их сколько могли. Но в конце дня оттеснили они нас к самому берегу, к обрыву. Оборонялись мы уже на пятачке вокруг своих раненых. Вижу я, дело плохо. Не удержим плацдарм. На нас на Большой земле так надеются, а мы подведем. Собрал я «малый военный совет»: замполита Мовшовича, капитана Шукова, капитана Белякова, корреспондента майора Борзенко, командира минометной роты Цикаридзе, комсорга Алексеева, ну и других, кто при штабе. «Надо, – говорю, – посоветоваться, что будем делать. Останемся на этом пятачке – и нам смерть и плацдарму конец». – «Ну а что предлагаешь делать ты, командир?» – спрашивали они меня. «Нужна одна, но решительная контратака». Со мной согласились. Распределил я офицеров, а Мовшович – коммунистов и комсомольцев, чтобы атаку эту хорошо подготовить. С ранеными поговорили, вернулись в строй, кто мог двигаться. Когда все было готово, я дал сигнал, и мы кинулись вперед.

Ковешников посмотрел на меня спокойным взглядом, но я чувствовал, что он очень волнуется.

– Ну ты знаешь, что такое атака. Не раз ходил. Но ты ходил после артподготовки, да еще со своими танками. А мы пошли насухую – ни того, ни другого. Шли в рост, лишь бы побыстрее до рукопашной. А там уж мы не уступим, хоть и обессилели после ночного купания в холодной воде и дня напряженного боя. Я верил и знал – в рукопашной наши ребята ни за что не уступят! Как выдали «ура» и «полундру», так немцы, не ожидавшие от нас такой «наглости», дрогнули и попятились. Они думали, что нам хана, а мы их бить идем!.. Ну и били, били мы их от души! Но не успели мы закрепиться, их, конечно, погнали офицеры назад, на нас… Наверное, это был для меня самый трудный день войны. Хотя и прежде и потом тяжелых боев пережил я немало… Ну а тут вскоре комдив Гладков прибыл. Доложил я ему: так, мол, и так, все в порядке, плацдарм держим…

Разумеется, Дмитрий Степанович рассказывал мне гораздо подробнее, особенно много говорил о своих боевых друзьях.

Петров, как это будет видно в дальнейшем, минуя корпусные и армейские инстанции, лично руководил боем десанта. Иначе он поступить не мог, когда дело касалось жизни или смерти его боевых товарищей. Он понимал критическое положение высаженных войск. Удержать плацдарм, когда там мало сил, когда нет артиллерии и танков, совсем не просто. В этих условиях лучшей поддержкой эльтигенцам была бы скорейшая высадка крупного десанта на главном направлении – под Керчью. Но не позволяла погода. Со стихией не поспоришь, ее не исправишь. Азовское море и Керченский пролив, особенно в северной его части, где должны идти суда с десантом, продолжали бушевать в полную силу. Шторм доходил до восьми баллов. Петров сам видел эту взбунтовавшуюся стихию и понимал – выпускать в море крупный десант невозможно. И все его внимание приковал Эльтиген, нуждающийся в помощи.

Наступала темнота. По плану в ночь на 2 ноября на этот плацдарм должна была высадиться еще одна дивизия 18-й армии – 117-я стрелковая. Но потери плавсредств за первую ночь не позволили этого сделать. Контр-адмирал Г. Н. Холостяков смог отправить от Тамани только один стрелковый, один артиллерийский полки и другие подразделения, всего свыше трех тысяч человек, плюс боеприпасы и продовольствие.

Фашисты, стремясь не допустить новой высадки на плацдарм, пускали с самолетов осветительные ракеты на парашютиках над берегом и проливом, и врагу удавалось накрывать огнем плавсредства на переходе и в местах разгрузки. Шел ожесточенный бой на суше и на море. Десантники опять потеряли 30 единиц плавсредств, но подкрепление на плацдарм было высажено, и Гладков тут же ввел его в боевой порядок. Однако враг продолжал подбрасывать сюда резервы и вскоре после тяжелых боев танками и пехотой потеснил наши подразделения.

С утра Петров ожидал новых сильных ударов по плацдарму и поэтому попросил Вершинина держать наготове авиацию. И он не ошибся. В 8 часов противник открыл по плацдарму сильный артиллерийский огонь, а вскоре показалось до 30 бомбардировщиков. Но тут же над плацдармом появились наши истребители. Они вступили в борьбу с бомбардировщиками и прикрывающими их «мессерами». Часть бомбардировщиков все же смогла бомбить плацдарм, а вслед за первой их группой подлетела вторая. Было ясно – противник решил уничтожить десант. Вскоре началась атака танков и пехоты. Тогда через пролив понеслись наши штурмовики «ИЛы». Снижаясь почти до земли, они штурмовали наступающего противника. Тут же с таманского берега ударила дальнобойная артиллерия. Гладков докладывал, что удары нашей авиации и артиллерийский огонь были очень удачными. Наступление врага остановлено…

– Что у вас нового? – спросил Петров начальника разведки.

– Получил сообщение агентуры: первого ноября в район Багерово (пятнадцать километров западнее Керчи. – В. К.) приезжал командующий Семнадцатой немецкой армией генерал Енеке и провел совещание с руководящим составом Пятого армейского корпуса. Енеке указывал, что севернее Керчи ожидается высадка другого нашего десанта, поэтому в данное время надо сосредоточить все силы для удара на Эльтиген. Он выразил уверенность, что второго ноября этот десант будет уничтожен, и дал на этот счет конкретные указания частям. К плацдарму подвозят новые резервы из глубины…

Командующий фронтом вновь и вновь требовал от командарма 18-й К. Н. Леселидзе и от командарма 4-й воздушной К. А. Вершинина, чтобы они всей мощью артогня и всеми силами авиации продолжали наносить удары по резервам и наступающим частям противника, чтобы сорвать его замысел.

2 ноября противник предпринял около 20 атак пехоты и танков на плацдарм. Но наши сумели отразить их и удержать свои позиции.

В этот день Петрову стало известно, что войска соседнего 4-го Украинского фронта, наступая на Крым с севера, захватили плацдарм южнее Сиваша, а на Перекопе вышли к Армянску. Дальше они, к сожалению, продвинуться не смогли. Это поторапливало Петрова – надо наступать! Этого требовала и обстановка у Эльтигена. А шторм все бушевал.

Командующий фронтом обсудил с командующим Азовской флотилией С. Г. Горшковым прогноз погоды и, убедившись, что погода идет на улучшение, решил в эту же ночь форсировать Керченский пролив первым эшелоном 56-й армии на главном направлении и высадить десант на северо-восточную оконечность Керченского полуострова. Согласно ранее разработанному плану в первом эшелоне должны были идти четыре стрелковых полка 2-й и 55-й гвардейских стрелковых дивизий со средствами усиления. Накануне много плавсредств вышло из строя, а Петрову надо было одновременно высадить все четыре полка, так как именно это давало надежду на то, что десант сможет наверняка занять и удержать плацдарм.

Командующий фронтом выехал на КП 56-й армии. После короткого совещания, подсчитав вместе с С. Г. Горшковым плавсредства, Петров дал указание – осуществить высадку всех четырех полков в одну ночь двумя рейсами.

Генерал Ласкин так комментировал этот замысел:

– Решение смелое и рискованное, а исполнение исключительно сложное. Во-первых, высадка десанта первого рейса разбудит врага, значит, в проливе, как и на берегу, будет жарко; во-вторых, никто не мог знать, сколько и какие суда останутся после первого рейса; в-третьих, темная осенняя ночь – хоть глаз выколи, а ни на море, ни в проливе нет никаких ориентиров, тут сбиться с невидимых маршрутов, налететь судам друг на друга, не найти назначенного места, где должна проводиться посадка на суда, пара пустяков; в-четвертых, сама посадка войск и погрузка вооружения на суда ночью в какой-то час-полтора – дело нелегкое. Но морские офицеры заверяли командующих, что идущие в десант морские командиры хорошо знают берега Крыма и Таманского полуострова, они свои маршруты не потеряют. Был как-то по-особому уверен в том и сам командующий флотилией Горшков. А генерал Мельник сказал, что и командиры из Пятьдесят пятой дивизии не подкачают. То обстоятельство, что противник стянул к эльтигенскому плацдарму до двух дивизий и танки, облегчало высадку десанта под Керчью. А удачная высадка под Керчью в свою очередь сразу же улучшила бы положение дел под Эльтигеном, поскольку враг перестал бы не только усиливать там свою группировку, но и снял бы часть сил и отправил их под Керчь. Все это обещало нам успех, хотя мы и сознавали трудность десантирования, поскольку нами был теперь утрачен важный фактор – внезапность.

Задолго до вечерних сумерек Иван Ефимович прибыл в район Темрюка, где шла посадка на суда полков 2-й гвардейской стрелковой дивизии Турчинского – той самой, что теперь ходит на парадах по Красной площади.

Когда все было готово, Петров пожелал боевых успехов десантникам. Контр-адмирал Горшков отдал морякам свои распоряжения, и раздалась команда морского офицера: «Убрать трапы!» И суда первого отряда отчалили от берега.

– В добрый путь! Победы вам! – слышались голоса оставшихся на берегу.

Мотоботы и суда, некоторые с плотами на буксирах, взяли курс к Крыму.

Командующий фронтом приехал на свой НП на прибрежной кромке Таманского полуострова. Неподалеку на своем НП – артиллеристы во главе с командующим артиллерией фронта генерал-лейтенантом Аркадием Кузьмичом Сивковым. Он отсюда должен был руководить огнем всей артиллерии, обеспечивающей форсирование на главном направлении. Была тишина. Ничто не предвещало беды. Сивков вышел из блиндажа. И вдруг разрыв единственного шального снаряда у НП артиллеристов. Осколок попал Сивкову в грудь. Смерть наступила мгновенно. В блиндаж артиллеристов тут же пришел Иван Ефимович, склонился к телу своего боевого друга. Аркадий Кузьмич был солдатом трех войн и погиб в бою. Во временное командование артиллерией фронта вступил начальник штаба артиллерии генерал-майор М. Н. Журавлев, а дней через десять на эту должность был назначен генерал-лейтенант артиллерии М. П. Дмитриев.

А тем временем за первым отрядом в Азовское море уходили второй, третий…

Петров, Ласкин и Вершинин, чтобы быть поближе к десанту, прибыли на НП 56-й армии. В темноте ничего не было видно. Впереди – пролив и в нем пять боевых отрядов.

Вдруг в море послышался сильный взрыв. Как потом выяснилось, это на мину налетел катер.

Вскоре взвились красные ракеты – просят артогня. С косы Чушка тут же открыли огонь наши орудия береговой и полевой артиллерии. Катера со штурмовыми группами один за другим подходили к крымскому берегу. И в это время по ним ударили артиллерия и пулеметы противника. Десантники прыгали в воду. По пояс, по шею в воде шли они к берегу и сразу кидались врукопашную.

Другие суда, несмотря на огонь врага, шли вперед, и высадка на берег продолжалась. К 1.30 3 ноября на берег было высажено два полка 2-й гвардейской дивизии и 369-й отдельный батальон морской пехоты.

Суда двух правофланговых отрядов, высадив бойцов, тут же взяли обратный курс в район кордона Ильич, где приняли на себя второй эшелон 2-й гвардейской стрелковой дивизии и к 5.00 перебросили его на плацдарм. А суда других трех отрядов возвратились к пирсам косы Чушка, где приняли два полка 55-й гвардейской стрелковой дивизии. В эту ночь моряки работали блестяще!

К 5.00 полностью высадился на берег полк полковника Смирнова 55-й дивизии и тут же перешел в решительное наступление. Рядом с ним высаживался и наступал другой полк этой же дивизии.

Теперь за плацдарм под Керчью бились две наши дивизии. После коротких, но ожесточенных ночных схваток десантники очистили от фашистов населенные пункты Маяк, Глейка, Опасное, Жуковка. Но фашисты удержались на высотах, расположенных за этими населенными пунктами.

В эту ночь полковник Гладков сообщил по телефону своим командирам-эльтигенцам: «Наши начали высадку под Керчью. Атакуют!» Это радостное известие быстро дошло до каждого десантника. Но радость была преждевременной. Немецкое командование, увидев десант под Керчью, решило скорее покончить с Эльтигеном, чтобы затем все силы сосредоточить против нового десанта. С утра 3 ноября гитлеровцы с двух направлений перешли в наступление на эльтигенский плацдарм. Завязались тяжелые бои. В центре гитлеровцы были остановлены. А на южном участке танки и пехота вклинились в наши боевые порядки. Но с Большой земли сразу же направили сюда огонь тяжелой артиллерии и нацелили «ИЛы». Штурмовики, летавшие на самых низких высотах, и огонь артиллерии вынудили фашистов приостановить наступление.

А полковник Гладков посчитал, что создалась выгодная ситуация для контратаки потрепанного врага, и ввел в бой только что высаженный на берег полк Нестерова. Дело дошло до рукопашной. К гитлеровцам подоспело подкрепление, начались их новые атаки. В самые напряженные минуты над полем боя опять появились наши штурмовики. Но в это время в небе показались немецкие бомбардировщики, наших же истребителей над полем боя не было. Штурмовик, который вели командир эскадрильи 47-го штурмового авиаполка ВВС Черноморского флота Б. Н. Воловодов и парторг эскадрильи В. Л. Быков, бросился навстречу бомбардировщикам. Завязался воздушный бой. Расстреляв боеприпасы, Воловодов направил машину на головной бомбардировщик «Ю-88» и таранил его. Обе машины, объятые пламенем, упали на берег. Так защищали летчики десантников, понимая, как им тяжело.

В этот день десант отбил 19 атак. Противнику были нанесены большие потери, и цели своей он не достиг. Но и в нашем десанте только раненых было свыше тысячи человек.

Все эти дни десантирования небо было затянуто тучами. Четверо суток пролив кипел от ветра. А с 5–6 ноября над Таманью и Крымом установилась отличная погода – голубое небо и спокойное море.

Воспользовавшись тихим морем, Петров в ночь на 6 ноября высадил на плацдарм под Керчью 32-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которой командовал полковник Г. Т. Василенко. Теперь весь 11-й гвардейский стрелковый корпус генерала Сергацкова был в Крыму. А с вечера 6 ноября с причалов на косе Чушка и у кордона Ильич начал погрузку на суда 16-й стрелковый корпус, которым командовал генерал К. И. Провалов. 8 ноября уже две дивизии этого корпуса были на том же плацдарме.

11 ноября началось наступление наших войск на плацдарме под Керчью, но оно привело лишь к тактическим успехам. Сильно укрепленный рубеж прорвать не удалось. Петров был очень обеспокоен. Он сказал Ласкину:

– Командиры корпусов Сергацков и Провалов не видят группировок противника и не могут в полную силу использовать огонь артиллерии и нацелить удары авиации. А поскольку под Керчью идет главный бой, мы должны быть на том берегу. И нам управлять легче – будем непосредственно видеть поле боя, а значит, сможем более конкретно влиять на ход сражения всей огневой мощью артиллерии и авиации. И люди будут драться увереннее. Организуйте и оборудуйте там передовой пункт управления.

14 ноября Петров с группой офицеров штаба на катере переправился через пролив и появился на плацдарме, глубина которого была всего четыре – шесть километров.

Вопреки советам Иван Ефимович разместился в небольшом домике у поселка Маяк, под огнем полевой артиллерии врага. Саперы быстро усилили стены домика камнем. А рядом отрыли щели для укрытия от воздушных налетов и артогня. Штабные работники расположились в бывшем немецком доте, недалеко от домика.

В этом опять проявился характер Петрова. Обычно командующие фронтами находились в нескольких десятках километров от линии фронта. Но Иван Ефимович, привыкший видеть бой своими глазами и встречаться с командирами дивизий и полков на поле боя, не мог усидеть вдали и управлять войсками из-за пролива.

Петров сказал Ласкину:

– Ну, Иван Андреевич, мы уже на крымской земле. Будем надеяться, что нам, защитникам Севастополя, придется и освобождать его. Это было бы знаменательно.

Теперь весь личный состав десантников знал, что Петров с ними на плацдарме. А это много значило. Усиливалась уверенность, что теперь еще лучше будут помогать артиллерия и авиация, и вообще, раз командующий здесь – будет полный порядок.

Бои за расширение керченского плацдарма шли упорные, но продвижение было медленным. К середине ноября войска вышли к северо-западной окраине Керчи. Здесь части 16-го корпуса окружили и уничтожили местную группировку противника. На поле боя осталось свыше 1500 вражеских трупов, 26 орудий, 14 минометов, 70 пулеметов, 10 прожекторов. Однако городом овладеть не смогли. Не смогли продвинуться вперед, на запад, и части 11-го гвардейского корпуса. Противник усилил свою группировку. Здесь действовали уже семь дивизий. Наши войска, расширив плацдарм до двадцати пяти километров по фронту и до десяти – двенадцати километров в глубину, уперлись во вторую линию обороны.

Что же в эти дни происходило на плацдарме у Эльтигена?

Петров, руководя высадкой главных сил под Керчью, не забывал помогать десанту Гладкова. Лучшей помощью конечно же было отвлечение сил противника под Керчь. Высоко оценивая героизм эльтигенцев, Петров поставил на Военном совете вопрос о представлении многих воинов к высшей награде. Военный совет фронта представил Верховному Главнокомандованию список к награждению с конкретными описаниями героических подвигов.

В ночь на 18 ноября по радио был передан Указ Президиума Верховного Совета СССР. 34 солдатам и офицерам, еще сражавшимся на плацдарме у Эльтигена, было присвоено звание Героя Советского Союза. В их числе были генерал Гладков, майор Ковешников, майор Борзенко, капитан Мирошник и другие. Петров по радио поздравил героев и сказал:

– Впереди еще большая война, и тысячи новых героев встанут в один ряд с вами.

И действительно, вскоре за мужество при форсировании Керченского пролива и действия на керченском плацдарме 23 гвардейца 2-й дивизии и столько же воинов 55-й гвардейской стрелковой дивизии получили звание Героя Советского Союза.

А напряженные бои продолжались на обоих плацдармах.

Поскольку 18-я армия из-за недостатка плавсредств Черноморского флота не могла быть переправлена на плацдарм под Эльтиген, она оставалась бездействующей. 20 ноября решением Ставки она была выведена из состава Северо-Кавказского фронта и направлена на другое стратегическое направление. С армией ушла и артиллерия, которая поддерживала десантников у Эльтигена. Положение десанта в связи с этим резко ухудшилось. Теперь эльтигенцев кроме авиации с таманского берега могла поддерживать огнем только дальнобойная артиллерия береговой обороны флота. Противник блокировал десант с моря. Наши одиночные суда с трудом пробивались к плацдарму, чтобы доставить боеприпасы, продовольствие и вывезти раненых.

Петров приказал привлечь для доставки всего необходимого на плацдарм небольшие самолеты «ПО-2».

После убытия из состава фронта 18-й армии поступила директива Ставки о реорганизации Северо-Кавказского фронта в Отдельную Приморскую армию. Ее командующим был назначен генерал армии И. Е. Петров, членом Военного совета – генерал-майор В. А. Баюков. Военному совету армии продолжали подчиняться 4-я воздушная армия, Черноморский флот и Азовская флотилия. Генералу Ивану Андреевичу Ласкину начальник Генерального штаба А. М. Василевский передал, что начальник штаба 4-го Украинского фронта генерал-лейтенант С. С. Бирюзов настойчиво просится на командную должность, и поскольку Северо-Кавказского фронта не стало, то Ласкину предлагают заменить Бирюзова на 4-м Украинском.

Ласкин поблагодарил за доверие и дал согласие. Петров был грустен, расставаясь с Иваном Андреевичем, – они сдружились. Не знали тогда ни Петров, ни Ласкин, какая беда подстерегает Ивана Андреевича в Москве, куда он уезжал за назначением, – впрочем, это тема для отдельного разговора.

* * *

В это тяжелое для эльтигенцев время гитлеровцы стали передавать по радио на русском языке: «Матросы и пехотинцы! Вы голодные и грязные. Вас командование бросило. Прекратите сопротивление, переходите к нам, мы обещаем сохранить вам жизнь».

Обстановка здесь становилась критической. И в это время десант под Керчью перешел в наступление. Успешное его продвижение вперед сразу же сказалось бы на ходе дел у Эльтигена. Но этого не получилось. Приморская армия оборону врага прорвать не смогла. А противник продолжал атаковать десант у Эльтигена, стремясь рассечь плацдарм.

И вот настал час, когда держаться на маленьком плацдарме уже было невозможно. Сильный враг прижимал десантников к морю.

Петров отдал приказ командующему Черноморским флотом бросить все имеющиеся плавсредства к Эльтигену и эвакуировать десант. Но противник блокировал плацдарм с моря. В проливе и особенно около берега преградили путь торпедные катера, быстроходные баржи с артиллерийскими орудиями, не допуская подхода наших судов к берегу. Снять десант с плацдарма оказалось невозможным. Как быть? Отдать десант на растерзание врагам?

3 декабря Петров отдал приказ за номером 05:

«Десантникам своими силами прорвать переднюю линию противника, пройти по тылам врага и выйти на южную окраину Керчи, где соединиться с войсками 56-й армии. Прорыв должен начаться в ночь на 5 декабря».

На подготовку отводились сутки.

Нелегко отдать такой приказ, еще труднее его выполнить. Но иного выхода не было.

Дальше я приведу документы – телеграммы, которыми обменивались генералы Петров и Гладков. Иногда строгие слова документа обладают большей силой и создают более глубокое впечатление, чем самые высокопарные описания героических дел. И еще я объединяю эти документы короткими комментариями человека, которому было труднее всех в этой операции и кто был ее первым героем, – это Василий Федорович Гладков. К этому времени ему было присвоено звание Героя. Указ Президиума Верховного Совета СССР издан за полмесяца до тех событий, о которых пойдет речь. Но, будь моя воля, я бы за новый блестящий подвиг – изумительный по геройству прорыв десанта – дал бы Гладкову это высшее звание вторично.

3 декабря командарму была послана радиограмма такого содержания:

«Изучение противника и его сосредоточения дает право сделать вывод, что противник завтра, видимо, перейдет в наступление с целью уничтожить наш десант. Прошу оказать нам помощь огнем артиллерии, авиацией, а также не допустить атак с моря».

И. Е. Петров не замедлил с ответом:

«Товарищ Гладков, я тоже это предвижу. Рекомендую вам собрать военный совет, где решить, куда вам пробиваться. Помочь вам живой силой не могу. Артиллерия и авиация будут действовать по вашему указанию. Рекомендую маршрут через Камыш-Бурун, Горком на мыс Ак-Бурун».

На следующий день враг возобновил атаки. Он душил десантников огнем со всех сторон: с суши, с моря и с воздуха.

В 23.00 Гладков собрал в своем блиндаже командиров. Вот что он переживал тогда и что потом рассказывал о тех минутах:

– Офицеры сидели на нарах и лавках, поставив между колен автоматы. Разговоров не было слышно. Никто не знал точно, зачем созвали, но каждый понимал, что будет решаться судьба десанта. С большим волнением смотрел я на собравшихся. Прекрасные офицеры и коммунисты. Своим боевым мастерством и высокими человеческими качествами они заслужили любовь и безграничное доверие подчиненных… Кончались тридцать четвертые сутки жизни и борьбы на «огненной земле». Эти дни связали командиров братскими чувствами дружбы и верного товарищества. У каждого из них, так же как и у меня, бывали, конечно, такие минуты, когда казалось – не выдержат нервы. Но ответственность за судьбы людей заставляла собираться, не показывать своего состояния. Теперь всем нам предстояло выдержать еще одно, может быть самое трудное, испытание. Я начал с того, что сообщил о сложившейся на плацдарме обстановке. Затем изложил решение на выход из окружения и присоединение к войскам Приморской армии: «План таков. С наступлением темноты, когда противник, как обычно, начнет производить некоторые перегруппировки и затем займется ужином, надо неожиданно, без выстрелов ринуться в атаку, прорвать на правом фланге его оборону и, двигаясь по немецким тылам, занять гору Митридат. Оттуда будем прорываться к своим. Прежде чем приступить к обсуждению деталей, предоставляю право каждому из вас высказать свое мнение по существу вопроса». Минута напряженного молчания. Какие картины пронеслись в эту минуту перед мысленным взором каждого? Наши люди, измотанные боями и недоеданием? Наш медсанбат и раненые? Те двадцать километров, которые нужно в быстром темпе пройти до Митридата? План был отчаянный. Я отлично понимал это. Но как раз в этом и состояла его реальность. Противник ждал от дивизии упорного сопротивления, но не наступления…

Мнения разделились. Процентов шестьдесят присутствовавших высказались за мой план, остальные настаивали на необходимости вести в Эльтигене борьбу до последнего. Я уже собирался сделать заключение, как вдруг поднялся командир батальона морской пехоты и сказал: «Товарищ комдив! Моряки готовы идти на прорыв. Моряки пойдут, если вы разрешите, в голове». В тот же миг я встретился взглядом с начальником санитарной службы. В глазах Чернова было столько муки и беспокойства, что в душе все перевернулось. «Как быть с ранеными?» – взволнованно спросил он. «Раненые пойдут с нами. Все, кто сможет идти». – «А кто не сможет?..» За всю мою долгую военную службу ни до той ночи, ни после нее мне не приходилось принимать более тяжелого решения. Советоваться тут было невозможно. Разделить такую страшную ответственность было не с кем. Всю ее тяжесть должен был взять на себя старший начальник «огненной земли». «Пойдут все, кто способен идти. Нести с собой тяжелораненых десант не сможет». Чернов тяжело дышал. «Я могу поговорить об этом с медицинским составом?» – «Когда наступит нужный момент, мы вам скажем. У нас в распоряжении сутки, может быть, немного больше. За это время командование примет все меры для эвакуации раненых. Возможно, подойдут корабли…» Тут же мы дали депешу Военному совету армии:

«Десантники героически в течение дня отбивали яростные атаки противника. Силы наши иссякают. Потери большие, боеприпасов мало. Ждем вашей помощи. Выполняем ваш приказ 05 в ночь на седьмое. Гладков. Копылов».

Из штаба армии ответили, что даны все указания артиллерии и авиации. Боеприпасы будут сброшены самолетами, кроме этого, снарядили три катера.

В ночь на 5 декабря напряженная работа шла не только на плацдарме, но и на Большой земле. Командарм требовал от управления десантного корпуса и от моряков усилить помощь войскам в Эльтигене.

Десантники слышали после полуночи упорный огневой бой в проливе. Самолеты подбросили достаточное количество боеприпасов. Из катеров к эльтигенскому берегу прорвался только один. Он доставил боеприпасы, немного продовольствия и принял на борт около ста тяжелораненых.

В 18.00 Гладков радирует И. Е. Петрову:

«К исходу дня противник овладел западной окраиной Эльтигена. Боеприпасы на исходе. Потери большие. Если ночью не поможете, буду выполнять ваш приказ 05. Срочно жду указаний».

В 22.30 поступил ответ Военного совета:

«Боеприпасы вам сегодня сбрасываются самолетами. Кроме того, организована морем подача эшелонов с боеприпасами – всего 65 тонн.

Приказываю: весь день 6 декабря 1943 года прочно удерживать занимаемый район, не давая противнику разрезать ваши боевые порядки. В течение дня тщательно готовить выполнение приказа 05. Команду на исполнение дам я. Петров, Баюков. 5.12.1943.22.00».

В полночь вторая радиограмма:

«Гладкову. Завтра примите все меры, но до вечера продержитесь. С наступлением темноты собрать все боеспособное для действия по 05. Время ночью определите сами и донесите. При отсутствии донесения буду считать, что начинаете в 22 часа. Авиация, артиллерия будут действовать, как указано в директиве. Делаю все что могу. Уверен, бойцы, сержанты и офицеры выполнят свой долг до конца. Петров. Баюков. 5.12.1943. 23.15».

Отданы все распоряжения на 6 декабря. Офицеры разошлись по частям.

Гладков еще и еще раз перечитывал последнюю радиограмму командующего: «Уверен, бойцы, сержанты и офицеры выполнят свой долг до конца». С болью подумал, мысленно обращаясь к командарму: «Видимо, вам, Иван Ефимович, нелегко было писать эти слова. Вы уже переживали подобное под Одессой, а затем под Севастополем. Знаете, как тяжело оставлять землю, омытую кровью боевых друзей… Нас разделяет сорок километров, но я сейчас чувствую биение вашего сердца, товарищ командарм. Представляю, как тяжело у вас на сердце оттого, что люди, десантники, ждут помощи, а вы не в силах ее дать. Мы уйдем из Эльтигена. Но Эльтиген все равно будет наш! Недолго фашистам осталось зверствовать в Крыму. Они обречены. Эльтиген будет свободным. Но жалко прекрасных людей, которые отдавали все, чтобы удержать завоеванный кровью плацдарм. А те товарищи, кто завтра не сможет с нами вырваться?..»

Голова, как налитая свинцом, опустилась на руки. В такой позе и уснул. Разбудил его отчаянной силы взрыв. Воздушная волна, хлынув через амбразуру, сбросила на пол телефонный аппарат. Недалеко от КП разорвалась морская торпеда.

Опять полезли в голову мысли о подчиненных. Как сохранить в течение дня боеспособность подразделений, чтобы хватило сил для прорыва?..

Ночью самолеты «ПО-2» опять сбросили десантникам боеприпасы и продовольствие. Петров посылал помощь и с моря, но пробиться удалось снова только одному катеру. Но и от этого у Гладкова стало легче на душе, на катер погрузили и отправили тяжелораненых, кто не мог идти на прорыв.

6 декабря после короткого артиллерийского налета противник атаковал западную и южную окраины Эльтигена. Как только немцы двинулись в центр, они попали в подготовленный огневой мешок. С флангов их взяли в работу пулеметы обоих полков, а в гущу наступавших обрушился огонь с Тамани. Много здесь было положено вражеских солдат. Атака противника захлебнулась.

35 «юнкерсов», свистя и завывая, набросились на Эльтиген. Они бомбили без выбора, с бешеной злостью, стараясь все стереть в порошок. В следующем воздушном налете так же яростно бомбили около 30 «юнкерсов». Но этот кошмар длился недолго. Вражеская авиация стала действовать группами по 5–6 самолетов. Они висели над боевыми порядками десанта и с прицельной высоты бросали бомбы.

На южной окраине близ берега немцам удалось прорвать оборону гвардейского полка. Нестеров отвел свои подразделения к поселку и занял подвалы-доты. Противник подтянул артиллерию на прямую наводку. Его пехота стала действовать отдельными штурмовыми группами. К полудню гитлеровцы овладели несколькими домами на южной окраине. На это направление они все время подбрасывали новые подразделения. Надо было что-то предпринять.

Дальше опять слово Гладкову:

– Задача у десанта была одна: выиграть время, продержаться до вечера. Но, обороняясь в отдельных опорных пунктах-подвалах, мы не смогли бы ее решить. Я принял решение на контратаку. Надо выждать, когда противник, накопив силы, двинется на штурм, и в этот момент ударить с двух направлений – вдоль берега и со стороны полка, которым командовал Челов, окружить и перемолоть пехоту врага. Отданы распоряжения Белякову, Ковешникову, Челову. Вот пробежала мимо КП по траншее рота морской пехоты. Следом за ней в том же направлении скрылась рота из полка Ковешникова. Тулинов вел ее к исходным позициям для броска на берег. Я стоял с ракетницей в руках, считая минуты. Противник нас опередил. Около пятнадцати часов двинулся в центре и с юга, намереваясь окружить южный и центральный полки. Атаку отбили. На юге немцы энергичным ударом овладели половиной поселка. Попала в плен часть тяжелораненых… Наступил самый критический момент. Противник был во много раз сильнее нас, он почувствовал вкус успеха и потому отчаянно рвался вперед. Что делать? Может, отказаться от контратаки? Но тогда будет еще хуже…

Последняя радиограмма командарму с «огненной земли»:

«Противник захватил половину Эльтигена. Часть раненых попала в плен. В 16.00 решаю последними силами перейти в контратаку. Если останемся живы, в 22.00 буду выполнять ваш 05».

Гладков продолжает:

– Командующий артиллерией вызвал огонь с Тамани. Пять минут оттуда били по южной окраине. Взлетела ракета. Страшный для врага боевой клич «полундра» прогремел на берегу. Его покрыло «ура» пехотных рот. Контратака вышла дружная. Наши навязали врагу рукопашную схватку. Немцы дрогнули, начали отходить. Но вдруг снова кинулись на правый фланг Тридцать седьмого полка. Пришлось послать на помощь сюда учебную роту. Наши контратаки продолжались до темноты. Противник не сумел рассечь плацдарм, но часть южной окраины осталась в его руках. Однако раненых нам удалось вызволить. Вечером мы с Копыловым зашли к ним. В подвале лежали около ста человек. Кто бредил, кто стонал, требуя воды. Увидев нас, стали спрашивать: «Как дела? Отбили все атаки? Наступать дальше будете?» Трудно было ответить на эти вопросы – ведь мы не хотели волновать и без того измученных людей. А потому как могли постарались успокоить их. Заметив знакомого сержанта-разведчика, я подошел и поцеловал его. А потом под влиянием душевного порыва мы с Копыловым перецеловали всех. «Все будет в порядке, родные, – говорили мы раненым. – Главное, что вы опять с нами…» В траншее недалеко от помещения медсанбата стоял, прислонившись к стенке, невысокий солдат. Автомат поперек груди. Руки положены на оба конца оружия. Подошли поближе – сержант Василий Толстов, получивший недавно звание Героя Советского Союза. «О чем задумались, товарищ сержант?» – поинтересовался я. «Родной дядя у меня тут лежит, станичник Ефименко. Вчера его ранило. Я думал, сможет пойти на прорыв. А он не в силах. Приходится ему оставаться… – Сержант помолчал, крепко сжав губы. Потом продолжил: – Дядюшка оружие просит… Иди, говорит, доложи – пусть дадут оружие и патроны, будем биться до последнего…» Эту же просьбу часом позже мне передал майор медицинской службы Чернов. Докладывая о размещении тяжелораненых, он сказал, что многие из них изъявили желание стать в строй – в заслон, как они заявили. Я приказал выдать этим героям оружие и боеприпасы…

Когда через несколько часов десант пошел на прорыв, позади на истерзанном клочке эльтигенской земли ударили очереди автоматов и пулеметов. Раненые сдержали слово!..

Всего на прорыв набиралось около двух тысяч человек, считая и раненых, способных передвигаться. Каждому выданы патроны и гранаты с расчетом на два дня напряженного боя. Велено зарыть в землю все, чего нельзя взять с собой, уничтожить всю штабную документацию. Запасы продовольствия позволили выдать на каждого горстку сухарей и банку мясных консервов на двоих.

Гладков объявил свое решение:

– В двадцать два ноль-ноль начинаем атаку вражеской обороны в районе Чурбашского озера. Атакуем внезапно, без артиллерийской подготовки, без единого выстрела.

Офицеры пометили на своих картах маршрут продвижения к Керчи. Крепко пожали руки, пожелали друг другу боевой удачи и счастливой встречи на Митридате.

То, что произошло дальше, коротко описать невозможно. Скажу одно – этот прорыв через боевые порядки врага, уничтожение в ночном мраке всех, кто попадался на пути – артиллерии, штабов, тыловых служб, – заслуживает отдельного описания как ярчайшее проявление героизма и самоотверженности советских воинов. Двадцать пять километров прошли по тылам врага отважные десантники и захватили сильно укрепленную врагом гору Митридат.

Как только Петров узнал, что десант прорвался на гору Митридат, он тут же дал телеграмму лично Сталину. Не побоялся обеспокоить Верховного мелкими по его масштабу делами. Это вообще был беспрецедентный случай, чтобы докладывалось Сталину о действиях небольших подразделений. Но Петров был счастлив, он был восхищен мужеством своих боевых товарищей и хотел, чтобы о них знал сам Верховный Главнокомандующий.

«Сталину. Отряды Гладкова, в ночь на 1 ноября высадившиеся на побережье Керченского полуострова, заняли поселок Эльтиген. Будучи окруженными с суши и блокированными с моря, после 36-дневных ожесточенных боев с превосходящими силами противника, в ходе которых уничтожено около 4000 немецких, румынских солдат и офицеров, 6 декабря в 22 часа десантники стремительным броском прорвали блокаду противника и вышли из окружения. Отважный и смелый командир десантного отряда Гладков сумел с отрядом не только прорвать оборону, но и обмануть противника. Отряд был уже на полпути к городу Керчь, а противник все еще освещал ракетами район занятой ими обороны. Когда было обнаружено, что десантников уже нет, немцы долго шарили по полю прожекторами, бросали с самолетов ракеты, но так ничего и не нашли. После 25-километрового марша по тылу противника отряд на пути уничтожил 1 зенитную и 2 тяжелые дальнобойные батареи, разгромил сильно укрепленный опорный пункт, при этом уничтожив около 100 немецких и румынских солдат и офицеров, а затем с ходу ворвался в центр города Керчь, занял сильно укрепленную господствующую над городом гору Митридат. При этом уничтожено около 150 немецких солдат и офицеров, взято в плен 30, захвачено фашистское знамя…»

В 14.00 Гладков прислал Петрову радиограмму с Митридата:

«Противник сосредоточивает все новые и новые подразделения. Уже со всех сторон замкнул кольцо вокруг захваченного нами рубежа. У нас сил мало. Боеприпасы на исходе. Раненые сосредоточены у пристани. Нам нужна срочная помощь в людях и боеприпасах. Выбрасывайте ко мне десант. Гору Митридат не сдадим. Это такой рубеж, который обеспечит победу над противником, занимающим Керчь. Боеприпасы сбрасывайте самолетами в район отметки 91,4».

Через час получил ответ:

«Части 16-го стрелкового корпуса начнут действовать в 16 часов и будут продолжать всю ночь. Готовлю к ночи вам крупную партию пополнения и боеприпасов. Днем боеприпасы будем сбрасывать с воздуха, а ночью подам морем. Петров».

Командарм лично следил за огневой поддержкой десанта. 8 декабря он предупредил Шварева:

– Гладков ведет ожесточенные бои с наступающим противником из района церкви севернее отметки 91,4. Туда он просит огонь артиллерии и авиации. Как только получите данные от Гладкова, докладывайте мне.

В тот же день Петров указал Вершинину:

– Гладков просит бомбовый удар по району церкви. Кроме того, он просит подать ему ручных и противотанковых гранат. Немедленно организуйте. Сбрасывайте смелее на южные склоны горы Митридат.

Но 16-й корпус не смог преодолеть оборону врага и прорваться к Митридату на помощь Гладкову.

Петров понимал, что силы десантников истощены сверх всяких допустимых и недопустимых пределов. Он решил эвакуировать десант. Запросил мнение Гладкова:

«Держитесь до вечера. Сообщите Военному совету свое мнение об эвакуации. Петров».

Гладков ответил:

«Подброска мелких подразделений не обеспечивает захвата и обороны горы Митридат. Как ни больно, приходится высказаться за эвакуацию».

В ночь на 10 декабря начали эвакуацию. Обозначили пункты посадки фонарями. Катера подходили под прикрытием артиллерийского огня. Противник повел обстрел берега. Десантники бросались в воду, шли, пока позволяла глубина, и садились в лодки. После сорока дней боев они отправлялись в Тамань на отдых и формирование.

Катер доставил Гладкова на КП Приморской армии. Он вошел в капонир командарма. Генерал Петров поднялся навстречу, обнял и поблагодарил:

– Спасибо, товарищ Гладков!

Гладков хотел доложить, как протекали события, но Иван Ефимович сказал:

– Не надо. Я все знаю. Все это пережил вместе с вами.

Так закончилась проведенная под руководством Петрова небольшая по масштабам, как иногда говорят военные, частная операция, вошедшая в историю Великой Отечественной войны как десант на Эльтиген. Генерал Гладков так и назвал свою книгу, написанную после войны. В ней рассказано подробно о прекрасных героях, совершивших этот массовый подвиг. Я горячо рекомендую читателям прочитать эту книгу, она снимет грех с моей души, заключающийся в том, что я, решая свою писательскую задачу, не мог рассказать о всех людях, достойных того, чтобы о них узнали соотечественники.

Операция состоялась, пролив форсирован, целая армия Петрова в Крыму. Это была одна из крупнейших по размаху и продолжительности операция с высадкой оперативного десанта в годы Великой Отечественной войны.

В Москве, в Ставке между тем думали о дальнейшем. Вот что пишет об этом генерал Штеменко:

«…Верховный Главнокомандующий обязал нас заняться разработкой плана действий с Керченского полуострова.

– Задачу по овладению Крымом надо решать совместным ударом войск Толбухина и Петрова с привлечением Черноморского флота и Азовской флотилии, – сказал он. – Пошлем к Петрову товарища Ворошилова. Пусть посмотрит и доложит, как это лучше сделать. Штеменко поедет с ним от Генштаба.

Сталин всегда отдавал предпочтение докладам с места событий…

Из Москвы мы выехали в вагоне К. Е. Ворошилова… На разрушенную и сожженную в недавних боях станцию Варениковскую наш поезд прибыл с рассветом. Там встретили нас И. Е. Петров и член Военного совета В. А. Баюков.

– Везите прямо на плацдарм, – приказал К. Е. Ворошилов, и вся наша группа заняла места в автомашинах.

Ехали быстро. Скоро миновали Темрюк. Тамань – по определению Лермонтова, «самый скверный городишко» – осталась в стороне. Без происшествий прибыли на косу Чушка.

– Здесь не задерживайтесь, пожалуйста, коса под обстрелом, – предупредили нас.

Небезопасно было и в проливе, через который мы шли к берегам Крыма на бронекатере…

Мы вполне оценили предусмотрительность И. Е. Петрова, подославшего для нас бронекатер, и трудную, опасную работу моряков той же Азовской военной флотилии, протраливших от вражеских мин путь через пролив…

С бронекатера мы с опаской поглядывали на едва видимый силуэт горы Митридат. Там располагались наблюдательные пункты противника, просматривающие Керченский пролив. Рулевой уверенно вел корабль. Столь же уверенно он ошвартовался, и мы ступили на берег…

Плацдарм был изрыт вдоль и поперек: траншеи, землянки, ходы сообщений, блиндажи переплетались в причудливую сеть. Здесь находились главные силы Отдельной Приморской армии: два ее корпуса (11-й и 16-й) и резерв. А всего девять дивизий и две стрелковые бригады. Переброшена на плацдарм и некоторая часть танков, артиллерии, даже авиации; первый наш аэродром приютился у самого моря в районе Опасной.

К. Е. Ворошилову, мне и всем, кто прибыл с нами, отвели три землянки на обращенном к проливу скате одной из высот. Метрах в шестистах от нас – бревенчатый домик командарма Ивана Ефимовича Петрова. Под домиком небольшое и не очень надежное убежище. Вокруг в блиндажах расположился штаб Приморской армии.

Работу начали сразу же. К. Е. Ворошилов заслушал доклады И. Е. Петрова и командующего Черноморским флотом Л. А. Владимирского».

Дальше я вынужден привести еще очень большую цитату из воспоминаний генерала Штеменко, но читатели, надеюсь, поймут необходимость этого, потому что все в ней касается не только работы Петрова в те дни, но объясняет и причины событий, которые произойдут в ближайшем будущем.

«В первые недели пребывания у И. Е. Петрова наше главное внимание отводилось разработке плана освобождения Крыма, совместной операции войск Отдельной Приморской армии, Черноморского флота и Азовской флотилии. Выявилось полное единство взглядов в отношении задач и методов ведения этой операции. Сухопутчики, моряки и летчики пришли к общему выводу: прорвав оборону противника на керченском плацдарме, основными силами надо развивать успех в глубину Крыма на Владиславовку, Карасу-Базар и тем самым содействовать успеху войск Южного фронта на главном направлении – с Перекопа, но одновременно частью сил следовало наступать и вдоль Южного побережья. Этот план и доложили в Ставку.

После тщательного изучения обстановки мы согласились с мнением командующего Приморской армией о необходимости предварительной частной операции. Дело в том, что наш передний край на плацдарме в большинстве своем был крайне не выгоден ни для перехода в наступление, ни для удержания занимаемых позиций. Противник, как уже отмечалось, располагался на господствующих высотах, хорошо наблюдал и мог поражать прицельным огнем чуть ли не всю глубину нашей обороны.

Провели тщательную рекогносцировку местности, рассчитали силы и средства, определили время на подготовку. 22 декабря К. Е. Ворошилов при участии И. Е. Петрова и Л. А. Владимирского рассмотрел план действий. Планом предусматривалось прорвать немецкую оборону на правом фланге плацдарма. Для обеспечения успеха прорыва и захвата командных высот, которые трудно было атаковать в лоб, а также для отвлечения внимания, сил и средств противника с направления нашего главного удара намечалось высадить на побережье Азовского моря в ближайшем тылу немецких войск с удаления четырех-пяти километров от нашего переднего края тактический морской десант.

На первых порах все с этим согласились. Однако при решении вопросов взаимодействия и взаимного обеспечения операции возникли затруднения. В то время как И. Е. Петров отводил флоту первостепенную роль в обеспечении наступления всем необходимым, Л. А. Владимирский полагал, что привлечение флота к морским перевозкам и высадке тактических морских десантов для него – задача второстепенная. Достаточных сил на это он не выделял. Переправу войск и грузов Отдельной Приморской армии командование Черноморского флота пыталось переложить на плечи только Керченской военно-морской базы, которая никак не могла справиться с таким делом.

И. Е. Петров резко высказал свое неудовольствие по этому поводу и заявил К. Е. Ворошилову, что вопросы взаимодействия с флотом нужно решить капитально и в соответствии с принятым в наших Вооруженных Силах порядком. Климент Ефремович приказал созвать совещание и там покончить со всеми спорами, добившись единого понимания задач и способов их решения. Состоялось оно 25 декабря в штабе Азовской военной флотилии, в Темрюке. От Отдельной Приморской армии на совещание прибыли И. Е. Петров, его заместитель, генерал-лейтенант К. С. Мельник, члены Военного совета генерал-майоры В. А. Баюков и П. М. Соломко. Черноморский флот представляли вице-адмирал Л. А. Владимирский и член Военного совета контр-адмирал Н. М. Кулаков. Присутствовали также заместитель наркома Военно-Морского Флота генерал-лейтенант И. В. Рогов, представители Азовской военной флотилии и 4-й воздушной армии. Председательствовал К. Е. Ворошилов.

Дебаты между И. Е. Петровым и Л. А. Владимирским разгорелись здесь еще жарче. Причем командующий Приморской армией показал полную осведомленность в отношении сил и средств флота в районе расположения своих войск и добился ясности насчет обязанностей и ответственности флота по перевозкам. В то же время на совещании были уточнены задачи армии, согласованы сроки и порядок всех совместных мероприятий по обеспечению операции.

В конце совещания я зачитал проект ежедневного доклада в Ставку, где проведенное обсуждение представлялось как обычное подготовительное мероприятие накануне предстоящей операции. Однако К. Е. Ворошилов решил иначе: он предложил оформить особый протокол по взаимодействию армии с флотом, записав туда все, что возлагалось на флот и что на армию, а затем скрепить все это подписями ответственных представителей каждой из заинтересованных сторон. Всего на протоколе, по определению К. Е. Ворошилова, должно было красоваться десять подписей, включая его собственную и мою».

В тот же день из Москвы было получено сообщение об утверждении плана основной операции Отдельной Приморской армии. Из резервов Ставки И. Е. Петрову была передана 9-я Краснознаменная пластунская дивизия, сформированная из кубанских казаков. Командиру ее генерал-майору П. И. Метальникову командующий армией сразу же поставил задачу готовить личный состав к наступательным действиям. Для этого была подобрана соответствующая местность на материке с точным воспроизведением обстановки плацдарма: переднего края противника и наших окопов, боевых порядков и расстояний между отдельными их элементами.

Напряженная работа велась на плацдарме: 11-й и 16-й гвардейские корпуса усилили разведку противника, сосредоточивали запасы, пополнялись людьми и техникой. И. Е. Петров целыми днями, а порой и ночами пропадал в войсках. Только под Новый год он вернулся раньше обычного и пригласил Ворошилова и Штеменко к себе в домик на ужин. Пришли туда и ближайшие помощники командарма. Отметили успехи в уходящем 1943 году и пожелали друг другу, чтобы наступающий 1944 год был еще более счастливым. Климент Ефремович послал поздравление командирам корпусов и дивизий, командованию Черноморского флота и Азовской военной флотилии.

Начало наступления было назначено на утро 10 января.

Оно началось в установленный срок. Заговорила наша артиллерия. А затем пошли в наступление выделенные для этой операции силы из состава стрелковых корпусов, сосредоточенные на плацдарме.

Прошло три долгих часа. Из стрелковых корпусов поступали сдержанные доклады. По всему чувствовалось, что атака развивается плохо, а на отдельных участках захлебнулась совсем. Петров приказал сосредоточить артиллерийский огонь на тех районах, где наметился успех. Но противник держался прочно.

О десанте, который высаживался севернее, в составе 166-го гвардейского полка Г. К. Главацкого, было известно, что он ведет бой на высотах, захватил там две вражеские зенитные батареи, много стрелкового вооружения и до 60 пленных. Гряда высот, по существу, в его руках.

Но с десантом Главацкого части 11-го гвардейского стрелкового корпуса соединиться не сумели. За сутки они продвинулись всего на один-два километра.

На второй день бои продолжались. Была введена дивизия второго эшелона. Противник тоже подбросил резервы. Немецкая авиация обрушилась на позиции, занятые десантом. Начался ожесточенный артиллерийский обстрел. Против десантников пошли танки. Бойцы Главацкого вынуждены были бить их только наверняка – боеприпасы подходили к концу.

После полудня замысел врага определился вполне. Немцы стремились отрезать десант от моря, окружить и уничтожить его. И. Е. Петров приказал Главацкому прорваться навстречу 11-му корпусу. Десантники и на этот раз действовали очень решительно. К исходу дня они соединились с нашими главными силами, передали им захваченные высоты и были затем выведены в резерв 55-й гвардейской стрелковой дивизии.

Генерал Штеменко вспоминает:

«В итоге этих боев положение на правом фланге армии несколько улучшилось, но не настолько, как хотелось бы. Климент Ефремович нервничал».

Рано утром 15 января Петров и представители Ставки побывали на высотах, захваченных десантом.

Организуя прорыв немецко-фашистской обороны в районе Керчи, командующий Приморской армией должен был как-то обезопасить свой фланг от возможных ударов со стороны противника, еще занимающего город. Для этого он выделил некоторую часть своих сил. Успех, однако, не был достигнут, хотя бои на окраинах Керчи носили ожесточенный характер.

Дальше опять цитата из книги Штеменко:

«Доклады Отдельной Приморской армии в Ставку по обстановке на Керченском полуострове всегда были очень объективными, и неудачные действия войск в Керчи там не приукрашивались. Получая эти доклады, Ставка обеспокоилась, поскольку, как известно, бои в городе приводят, как правило, к большим потерям войск и затрудняют использование артиллерии, танков, авиации. В связи с этим И. Е. Петрову и Климову – К. Е. Ворошилову – была послана телеграмма, в которой отмечалось, что Приморская армия имеет значительное преимущество над противником в численности войск, в артиллерии, в танках и авиации. Но, подчеркивалось, «эти преимущества армия теряет, ввязавшись в уличные бои в городе, где противник укрепился, где приходится вести затяжные наступательные бои за каждую улицу и за каждый дом и где нет условий для эффективного использования всех имеющихся средств усиления.

Такую тактику командования армии Ставка считает в корне неправильной, выгодной для противника и совершенно невыгодной для нас.

Ставка считает, что главные усилия армии должны быть направлены для действий против противника в открытом поле, где имеется полная возможность эффективно использовать все армейские средства усиления.

Разговор о том, что невозможно прорвать сильную оборону противника в открытом поле, лишен всяких оснований, ибо даже такая оборона, какую имели немцы под Ленинградом, втрое сильнейшую, чем оборона немцев под Керчью, оказалась прорванной благодаря умелому руководству… Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Перенести основные боевые действия войск армии в открытое поле.

2. Действия в городе ограничить операциями, имеющими вспомогательную роль в отношении действий главных сил армии в открытом поле.

3. Исходя из этих указаний, перегруппировать силы и представить свои соображения о плане дальнейших действий в Генеральный штаб не позже 28.1.44 г.»…»

Подписали телеграмму И. В. Сталин и А. И. Антонов.

Эти указания Ставки были выполнены. Подготовительная работа к основной операции подходила к завершению – проведена перегруппировка, улучшены исходные позиции, накоплены на плацдарме боеприпасы, получено пополнение и прошло необходимое обучение. Остается только дать сигнал – и начнется операция по освобождению Крыма, в успехе которой не сомневался представитель Генштаба Штеменко. Генерал армии Петров был абсолютно уверен, что сделано все необходимое, и был готов повести свою армию вперед.

И вдруг… То, что произошло, было так неожиданно, что Штеменко начинает рассказ о происшедшем именно с этого слова:

«И вдруг в Варениковскую прибыл специальный поезд, а с ним – новый командующий Отдельной Приморской армией генерал А. И. Еременко. Без всякого уведомления представителя Ставки, не говоря уж о запросе его мнения по такому немаловажному вопросу, И. Е. Петров был освобожден от должности, зачислялся в распоряжение Ставки и вызывался в Москву.

А вскоре затем позвонил А. И. Антонов и передал мне приказание тоже выехать в Ставку с докладом о положении дел под Керчью. Видимо, события последних дней сильно обеспокоили Сталина. Климент Ефремович оставался на месте.

Докладывал я в присутствии только членов Ставки да А. И. Антонова. Петрова не пригласили. Сталин усомнился было в целесообразности проведения Приморской армией частной операции. Я постарался как мог мотивировать ее необходимость.

Когда речь пошла о делах в Приморской армии, Верховный вспомнил наш протокол с десятью подписями.

– Колхоз какой-то. Вы там не голосовали, случайно?.. Ворошилову такое можно еще простить – он не штабник, а вы-то обязаны знать порядок. – Затем, обращаясь уже к Антонову, кивнул в мою сторону: – Надо его как-то наказать за это.

Антонов промолчал…

О Петрове не было обронено ни звука. Размышляя потом над этим, мы в Генштабе пришли к выводу, что ограниченные результаты частной операции и раздоры с командованием флота посеяли у Сталина сомнения в отношении Ивана Ефимовича. Его заменили перед самым началом большой операции, когда Отдельная Приморская армия, по существу, была уже подготовлена к ней. Воспользоваться плодами своего труда И. Е. Петрову не пришлось, а операция прошла успешно.

В мае, после освобождения Крыма, многие из участников операции были награждены».

Вот такие бывают неожиданности в жизни полководцев – не только от противника он получает удары, но и от своих.

За что же был снят с должности генерал Петров? В его личном деле записано:

«Освобожден от должности, зачислен в резерв Ставки ВГК. За самоустранение от проведения боевой операции, в результате операция не выполнена. Снижен в звании до генерал-полковника.

Приказ Ставки № 001 от 4.2.1944 года».

Давайте разберемся, что же произошло и в чем вина генерала Петрова. Истинная причина мне известна от самого Ивана Ефимовича, но я хочу, чтобы у читателей была полная и мотивированная ясность.

Деятельность Петрова в операции по форсированию Керченского пролива и созданию оперативного плацдарма в Крыму прошла в моем рассказе перед читателями. Может быть, я рассказал о ней не очень подробно, упустил многие детали этих боев, не упомянул многих героев. Я делал это вынужденно, помня, что тема моего повествования локализуется вокруг полководческой жизни и работы Ивана Ефимовича. Но даже из этого неполного описания видно: Северо-Кавказский фронт под командованием генерала армии Петрова приказ Ставки выполнил – пролив форсирован, оперативный плацдарм завоеван, Отдельная Приморская армия (созданная из Северо-Кавказского фронта) находится на крымской земле.

Петров настолько вникал в мельчайшие для его ранга детали боев, что сам руководил действиями десантов и особенно дивизией Гладкова, когда она оказалась в критическом положении на Эльтигене. Довел это героическое дело до конца – спас, вывез десант Гладкова на Большую землю. Приведенные выше телеграммы – лучшее тому доказательство. А ведь боем дивизии Гладкова должен руководить командир корпуса или командующий армией. Для Петрова как командующего фронтом одна дивизия – не его масштаб. Но когда дивизия (а сначала даже ее часть, не более полка, под командованием Ковешникова) оказалась единственным десантом в Крыму, Петров, да еще при его характере, конечно, не мог действовать, соблюдая субординацию в длинной лестнице подчиненности. Надо было действовать быстро и решительно, поэтому он взял руководство на себя – напрямую. Корпус и армия, понимая, что у командующего фронтом больше сил и возможностей, тоже не стояли в стороне, а помогали ему и в обеспечении и в поддержании связи с десантом.

Может быть, Петров слишком увлекся руководством боем десанта на Эльтигене и упустил из внимания другие участки фронта? Нет, именно в эти дни генерал Петров, находясь на главном направлении, руководил переправой двух корпусов и сам с ними перешел на крымскую землю, создав тот самый оперативный плацдарм, о котором приказывала Ставка.

Тогда в чем же «самоустранение от проведения боевой операции, в результате чего операция не выполнена»?

Может быть, имеются в виду три потопленных боевых корабля? Но эта трагедия произошла до начала форсирования Керченского пролива, и за нее Петров получил суровый упрек от Верховного.

Что же еще? Не очередная ли операция? Но она еще не начиналась, а подготовку ее, по утверждению представителя Генштаба Штеменко, провел генерал Петров прекрасно, оставалось только дать команду.

Где же еще самоустранение? Не мог же Сталин просто так, голословно обвинить генерала армии Петрова. А то, что формулировка в деле Петрова записана со слов Сталина, не вызывает сомнения – никто другой не осмелился бы сделать такую запись по своей инициативе. Сталин действительно и сказал эти слова, и обвинение такое обрушил на Петрова.

Так где же проваленная операция? Что имеется в виду?

Ну, операция – это не драка двух человек, от которой не остается следа и которую можно забыть через несколько дней. Военная операция – дело серьезное, даже при неудаче остаются приказы, карты, донесения, наконец, люди – участники этой операции.

Стал я искать – читать, расспрашивать. Не может быть, чтобы потерялась целая операция! И нашел. И не только нашел, но и убедился, что дело не в одной неудаче. Есть тут и некое, как говорится, подводное течение, или своеобразный подтекст.

Операция действительно была. И ее никто не пытался скрывать или прятать. И Петров о ней знал. Просто в оценке ее произошел непредвиденный поворот, повлекший неожиданные последствия. Но поведу рассказ по порядку. Вспомните слова Штеменко из приведенных мною выше его воспоминаний: «Климент Ефремович нервничал…» А почему нервничал? Как видно из тех же воспоминаний, нервничал Ворошилов потому, что расширение керченского плацдарма шло не так быстро, как хотелось бы. Сталин поругал Петрова за то, что войска ввязались в длительные бои за город Керчь, а не действуют на степных просторах, а значит, эти слова косвенно относились и к представителю Ставки. Климент Ефремович, как большинство военных, понимал косвенные упреки и переживал их конечно же тяжело. Если вспомнить, что в течение первых двух лет войны у Ворошилова было уже немало неприятных минут и упреков от Верховного, то можно понять состояние Климента Ефремовича и его желание… хотел сказать – отличиться, но назову это скромнее – поддержать свою репутацию.

Ну а теперь позвольте привести документы, где черным по белому написано, что же произошло. Да и не только документы; тот, кто писал их и был одним из участников событий – вице-адмирал Холостяков, – жив-здоров. Я еще раз побывал у него и еще раз подробно расспросил об этой злополучной операции.

…Здесь я вынужден сделать небольшое отступление. После того как эта глава была почти вся написана и сказано, что адмирал Холостяков жив-здоров, мне вдруг сообщили по телефону, что Георгий Никитич трагически погиб 21 июля 1983 года. Сообщаю об этом для того, чтобы у читателей, которым стало известно о гибели адмирала, не возникло недоумения по поводу того, что я пишу о нем еще как о живом.

Возвращаясь к прерванному рассказу, приведу цитату из опубликованной книги адмирала Холостякова «Вечный огонь», каждый читатель может ее сам проверить. Тут и описана та самая операция, от которой якобы самоустранился Петров.

«В самом конце декабря к нам неожиданно прибыл генерал-полковник Сергей Матвеевич Штеменко, начальник Оперативного управления Генерального штаба. Приехал он из Темрюка, а вообще находился уже некоторое время в Крыму, на плацдарме под Керчью, вместе с представителем Ставки К. Е. Ворошиловым (следовало полагать, в связи с готовящимися наступательными операциями). Со Штеменко приехал адъютант маршала генерал-майор Л. А. Щербаков.

Они провели у нас несколько часов. Почти все это время было занято тем, что я подробно докладывал, а вернее – просто рассказывал о сентябрьском Новороссийском десанте. Начальник Оперативного управления Генштаба задавал много вопросов, его интересовали и детали. Слушая меня, Штеменко вел записи, делая это как-то необычайно легко и быстро. Мне даже подумалось, что он либо владеет стенографией, либо пользуется собственной системой условных сокращений, как это бывает у опытных журналистов.

Не знаю, какое отношение имел к этому приезд Штеменко и Щербакова, но на следующую ночь я получил телеграмму командующего флотом: «Немедленно прибыть Темрюк». Из Темрюка машина доставила меня к одному из причалов на косе Чушка, а оттуда бронекатер переправил на крымский берег. Оказалось, что мне надлежит явиться к представителю Ставки».

Для того чтобы лучше запомнилось, прошу читателей заметить: приезжал «представитель Генштаба», вызывал телеграммой «командующий флотом». Куда вызывали? К «представителю Ставки».

Читаем дальше:

«Знакомый уже генерал Щербаков провел в блиндаж к маршалу. Кроме К. Е. Ворошилова там находились вице-адмирал Л. А. Владимирский и генерал-лейтенант И. В. Рогов.

Ворошилова я не видел с Балтики – больше десятка лет. Климент Ефремович заметно постарел, побелели виски, но глаза были такими же живыми, движения быстрыми. Встретил меня он приветливо и, задав два-три вопроса, протянул папку с бумагами:

– Готовится одна операция. Познакомьтесь с планом и доложите свое мнение.

Это был план высадки тактического десанта на севере Керченского полуострова, у мыса Тархан, с целью содействовать частям Приморской армии в прорыве обороны противника на этом направлении. Высадка десанта возлагалась на Азовскую военную флотилию. «А при чем тут я?» – думалось мне, когда, устроившись в одной из армейских штабных землянок недалеко от маршальского блиндажа, занялся изучением плана. О том, что командующий флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков болен, мне почему-то сразу не сказали».

Как видим, при всей этой подготовительной работе Петров не присутствовал. Самоустранился? Нет, он знал о подготовке десанта, но не мог останавливать или отменять действия представителя Ставки. Да и причин к возражению не было, никто не знал, как пройдет операция, и, тем более, не предвидел такой оценки ее Верховным Главнокомандующим.

Как видно из дальнейшего рассказа Холостякова, план, который вручил ему Ворошилов, был составлен не в штабе Петрова, а в штабе флотилии. И когда началась высадка десанта, огневую поддержку осуществлял Холостяков, он прямо говорит: «Поддерживающей артиллерией я распоряжался сам и ввел ее в действие…» Но продолжу цитату из книги контрадмирала:

«Нелегко судить об отраженном в оперативных документах замысле, когда на это дано ограниченное время, а ты к тому же не имеешь собственного, почерпнутого не из бумаг представления о конкретной обстановке. Но план высадки десанта, обстоятельно разработанный в штабе флотилии, который возглавлял капитан 1-го ранга А. В. Свердлов, производил солидное впечатление: как будто все, что надо, предусмотрено, все, что возможно, учтено (как затем выяснилось, была уже проведена практически и вся подготовка к высадке). Вызванный вновь к Ворошилову, я доложил, что это хороший, серьезный план.

– И вы действовали бы по нему, если бы высаживать десант поручили вам? – спросил Ворошилов.

– Может быть, внес бы небольшие поправки, ближе ознакомившись с обстановкой.

На том меня Ворошилов и отпустил. Однако вернуться в Новороссийск командующий флотом не разрешил, приказал задержаться в Темрюке. Под утро 1 января, едва мы, встретив наступивший 1944 год, улеглись спать, Иван Васильевич Рогов разбудил меня, чтобы объявить приказ: командиру Новороссийской военно-морской базы контр-адмиралу Холостякову вступить во временное исполнение обязанностей командующего Азовской военной флотилией.

Для высадки у мыса Тархан азовцы подготовили все исправные десантные средства, какими располагали, – до сорока тендеров и мотоботов, несколько сторожевых и бронекатеров, другие малые корабли. Армия посылала в этот десант 166-й гвардейский полк Героя Советского Союза Г. К. Главацкого – тот, что в сентябре высаживался у станицы Благовещенской.

Тарханская высадка не раз откладывалась – и из-за неготовности войск к согласованному с нею наступлению на суше, и из-за неподходящей погоды. Впору было отменять ее и в ночь на 10 января: накануне над морем висел непроглядный туман, а теперь угрожал разыграться шторм. Однако новая отсрочка считалась невозможной, приказ был категорическим, и десант пошел.

От кордона Ильич, где корабли приняли на борт войска, до мыса Тархан всего около пятнадцати миль. Но для тихоходных, низко сидящих в воде тендеров и мотоботов это не пустяк, когда их начинает трепать и захлестывать волна. А волнение усиливалось с каждым часом, все более замедляя движение отрядов.

Высадка сдвинулась на утро – это было уже не по плану. И почему-то запаздывали с Кубани эскадрильи 4-й воздушной армии. Поддерживающей артиллерией я распоряжался сам и ввел ее в действие, как только противнику стали видны приближающиеся суда. Участок высадки у Тарханского залива просматривался с передового НП близ Юракова Кута, где находилась опергруппа штаба флотилии и куда ночью перебрались мы с членом Военного совета Алексеем Алексеевичем Матушкиным. Обрабатываемый артиллерией берег, белый от только что выпавшего снега, густо почернел.

Несмотря ни на что, высадка в целом прошла успешно…

А пока десантные отряды возвращались в свои базы, сила шторма достигла шести-семи баллов. С некоторых терпящих бедствие ботов пришлось снимать команды. Велся поиск нескольких пропавших…

Еще перед высадкой, когда только начинало светать, на наш НП неожиданно прибыл К. Е. Ворошилов…

Ворошилов был очень недоволен задержкой кораблей с десантом, хотя и видел, что творится на море. Когда же высадка удалась, настроение у него резко переменилось. Он называл моряков героями, от души жал нам руки. Радость, как и неудовольствие, проявлялась у него несдержанно, горячо».

Вот так проходила операция, кто ее готовил и ею руководил – все названы.

О том, какие были потери в людях, сколько утоплено плавсредств, как искали и спасали команды мотоботов, – обо всем этом стало известно Верховному. И гром грянул. Есть такое слово – «громоотвод». Оно не совсем точно отражает выполняемые этим прибором функции. Не гром он отводит, а молнии в него ударяют. Я вспомнил об этом в связи с тем, что постигло Петрова. В него-то и гром и молния ударили – снять и разжаловать!

Нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов в аналогичной ситуации – тогда, когда были потоплены три наших корабля, – поступил очень благородно. Николай Герасимович не побоялся и доложить правду, и написать ее в своих воспоминаниях. Напомню его слова: «Вернувшись в Москву, я со всей откровенностью, признавая и свою вину, доложил обо всем И. В. Сталину. В ответ услышал горький упрек. Он был справедлив. Обстрел кораблями побережья Крыма осуществлялся с согласия генерала И. Е. Петрова. Ему тоже досталось от Верховного».

Досталось, но, как говорится, обошлось. Мне думается, если бы Климент Ефремович доложил Верховному, что десанты высадились и задачи свои в основном выполнили, то для Петрова такого тяжелого наказания не последовало бы.

А теперь я приведу рассказ самого Ивана Ефимовича об этом деле. Услышал я этот рассказ от него лично.

После войны, после гибели Юры Петрова, встречаясь с Иваном Ефимовичем, я, очевидно, самим своим видом напоминал ему о потерянном сыне. Петров не раз в беседах со мной, даже если они не касались Юры, порой смахивал слезу. Я понимал его: глядя на меня, отец думал, что и его Юра, будь он жив, служил бы в армии, радовал бы его своими успехами. Да и сам Петров иногда говорил об этом, пользуясь непривычной для меня терминологией его молодости: «Юра был бы сейчас наштадивом, а то и наштакором», имея при этом в виду должности начальников штабов дивизии или корпуса. Предполагая такие переживания и не желая огорчать Ивана Ефимовича, я старался не попадаться ему на глаза в здании Министерства обороны, где и Петров и я тогда работали. Увидев генерала армии в дали длинного коридора, я сворачивал в сторону. Петров, наверное, понял это. Однажды мы встретились у лифта. Я поздоровался. Иван Ефимович взял меня за руку повыше локтя, держал крепко, словно боялся, что я уйду, и, сказав: «Пойдем со мной», повел в свой кабинет (мы встретились как раз на том этаже, где он работал). Зайдя в кабинет, Иван Ефимович подошел ко мне близко, почти вплотную, положил руку на плечо, пристально посмотрел. Мне показалось, что его глаза наполнились влагой. Но это продолжалось недолго. Он взял себя в руки. Строго, с каким-то мягким укором сказал: «Не обижай старика… Я понимаю, почему ты меня избегаешь. Но Юру не вернешь. Так что прошу еще раз: не обижай меня».

Иван Ефимович куда-то спешил, он и так вернулся со мной от лифта, поэтому мы говорили недолго. Но после этого я не обходил его и навещал на квартире на Садово-Кудринской, неподалеку от площади Маяковского. Чаще всего это случалось так – встретит он меня в коридоре, коротко бросит: «Поедем обедать» (или ужинать, в зависимости от часа, в который встретились). Вот в одно из таких посещений летом 1953 года – не помню точно, с чего начался разговор, и вообще опускаю все другие темы, которых мы касались, – Иван Ефимович рассказал о керченском деле:

– Прибыл в Москву, ждал вызова к Сталину. Когда я уезжал из Крыма, все, да и я, предполагали, что меня отзывают для нового высокого назначения. Фронт ликвидировался, я командую армией, но все же я уже был командующий фронтом. Но на душе у меня было неспокойно, обычно при таких назначениях спрашивают мнение, согласие. А тут приехал Еременко, а меня, как говорится, в двадцать четыре часа и без объяснений – в Москву. Дождался я приема, а передо мной были какие-то или конструкторы, или строители. Они вышли из кабинета Сталина как из парилки. Видно, был крупный разговор. Захожу и сразу вижу – Сталин очень раздражен. Он стоял посередине кабинета, и по тому, как зыркнул на меня, я понял: быть беде. «Докладывайте!» – бросил Сталин, не здороваясь. Я не понял, что он имеет в виду, спросил: «О чем, товарищ Сталин?» – «О том, как утопили людей и корабли в проливе». Я все же не понимал, что конкретно он хочет знать. Молчал. А его, видно, распирало, и прорвалось: «Всю свою армию переправили в Крым, зачем еще десанты? Кому нужны эти новые потери? Надо с плацдарма наступать, а вы новые десанты посылаете. Кому они нужны? Вот и угробили людей и корабли, а успехи мизерные». Только тут я понял, о чем идет речь. Хотел объяснить, что эти десанты проводились представителем Ставки, но тут же понял: это будет выглядеть как попытка оправдаться. Но я не чувствую себя виновным – зачем оправдываться? И я молчал. Мне казалось, что запал в Сталине кипел еще от предыдущего разговора. Но как бы там ни было, а говорил он мне очень обидные вещи. И я наконец не выдержал и ответил: «Товарищ Сталин, я не виновен в том, за что вы меня ругаете». Он вскинул на меня глаза в упор: «А кто?» Я молчал, жалея, что возразил ему и пытаюсь оправдываться. «Кто?» – еще раз резко спросил он. «Пусть разберется и доложит Генеральный штаб», – ответил я. Тут он тихо, но грозно сказал: «Вы не виляйте, товарищ Петров, у меня нет времени на долгие разбирательства, говорите прямо – кто?» Я подумал: почему я должен брать все на себя? Тем более со мной не посчитались, поступили элементарно неуважительно, сами все затеяли, а когда не получилось, как говорится, спрятались в кусты. И я решился. И конечно, напрасно, только уронил себя в глазах Сталина. До сих пор жалею.

– Что же вы сказали? – спросил я.

– Сказал, что эту операцию организовывал лично представитель Ставки. Сталин некоторое время смотрел на меня так пронизывающе – думал, прожжет глазами. Потом очень тихо сказал, помахивая пальцем перед своим лицом из стороны в сторону: «Мы вам не позволим прятаться за широкую спину товарища Ворошилова. Вы там были командующий и за все будете нести ответственность вы. Идите…» Ну и затем приказ о снятии с должности, снижении в звании на одну ступень. И поделом мне! Не за потери – я в них не виноват. За то, что глупо себя вел, дал повод подумать, что прячусь за чужую спину. Никогда в моей жизни такого не было!

* * *

…Скажу в заключение этой части моей повести: Ивана Ефимовича Петрова будут еще не раз назначать командующим фронтом и дел добрых он свершит немало, но будут и снимать – и каждый раз незаслуженно.

В общем, у Петрова жизнь складывалась, как у многих настоящих полководцев: часто попадал в опалу, но когда подпирала нужда – опять звали послужить отечеству.

 

Ожидание

Февраль 1944 года в Москве был снежный. Земля и небо одинакового блекло-серого цвета: низкие облака и грязный от печной копоти снег. Светает поздно, темнеет рано. Дни тусклые, недолгие, будто и нет их совсем, пасмурное утро переходит в пасмурный вечер. И долгая черная ночь, только плавают во мраке, как светлячки, подфарники дежурных машин.

Иван Ефимович Петров жил в гостинице «Москва». Ждал решения своей судьбы. Делать было нечего. На душе у него так же, как за окном, было холодно и пасмурно.

Совсем недавно мечтал хоть одну ночь поспать по-настоящему – с вечера до утра. Не получалось. Целыми месяцами в боях. Спал урывками. Чаще в машине, при переездах из армии в армию. И вот времени сколько угодно, а спать не хочется. Точнее – неможется. Оказывается, безделье это не отдых. Для отдыха нужен душевный покой. А его нет.

Не первый раз жизнь генерала делала опасный поворот. Но всегда обходилось. И начинался период новой бурной напряженной деятельности. Но так бывало раньше. На этот раз едва ли кончится благополучно – он снят с должности, понижен в звании, что хорошего может его ждать?

И все же, хотя неизвестность, таившая, возможно, серьезные последствия, была здесь, рядом, мысли его уносились на фронт, в Крым, где он оставил Приморскую армию, близких, дорогих людей. Петров внимательно слушал последние известия по радио, читал газеты. Из беглых газетных фраз пытался понять, что происходит далеко на юге. Завершился февраль, начался март, но о крупных боевых действиях в Крыму слышно ничего не было. Неужели назначенный вместо него генерал А. И. Еременко решил все перестраивать и перекраивать? На материке Украинские фронты уже приближались к румынской границе, немецкие войска на Крымском полуострове отрезаны от своих основных сил. Почему же медлят под Керчью? Ведь к тому моменту, когда Петрова сняли, его Отдельная Приморская армия, по существу, была уже готова к этой большой операции…

Не оставляли Ивана Ефимовича и мысли о своей собственной судьбе. Иногда он подходил к окну, подолгу стоял, глядя на Кремль. Совсем рядом, через площадь, высились красные стены и башни, выглядывали из-за них зеленые крыши домов. Наверное, там Сталин, в памятном для всех, кто в нем побывал, кабинете, занимается очень важными, неотложными делами. Петров понимал – Верховному не до него. Но в какую-то минуту в этом кабинете будет произнесена фамилия Петрова, затем Сталин скажет несколько слов, и они-то и решат судьбу генерала. А что может сказать Сталин? Петров вспоминал свои тревожные думы, когда сидел в приемной Сталина и смотрел на тяжелую дверь, за которой порой так круто поворачивались судьбы некоторых маршалов и министров…

Иван Ефимович много курил и засыпал только под утро.

Однажды раздался, как показалось Петрову, особенно резкий и требовательный звонок телефона.

– Генерал Петров слушает.

– Вы назначены командующим Тридцать третьей армией, приезжайте за предписанием.

Сначала бросило в жар. Затем словно огромный груз с плеч свалился – назначен, значит, снова нужен! Но где эта армия – на севере, на юге? Какие перед ней стоят задачи? Куда идти за предписанием – в Ставку, Генштаб, Управление кадров? Вопросы быстро проносились в голове, но над всем витало главное, облегчающее – томительное ожидание окончилось! А в телефонной трубке давно уже пикали короткие гудки…

* * *

Для того чтобы читателям была ясна общая картина и место 33-й армии на фронте, коротко напомню, каково было положение наших войск ко времени нового назначения Петрова.

Битвами под Курском и за Днепр завершился коренной перелом не только в ходе Великой Отечественной, но и вообще всей второй мировой войны. Стратегическая инициатива окончательно закрепилась за Красной Армией.

Наши войска в предыдущих боях показали, что их возможность сокрушить врага возросла, что моральный дух бойцов, несмотря на все потери и жертвы, укрепился. Героическими усилиями тружеников тыла наша промышленность резко увеличила производство всего необходимого для фронта. Учитывая все это, Ставка решила не давать врагу передышки после нашего осеннего наступления, бить его без паузы на всем протяжении советско-германского фронта.

Выполняя поставленные задачи, в зимние месяцы 1944 года на юге фронты продвинулись более чем на двести километров, окружили и уничтожили под Корсунь-Шевченковским крупную группировку врага, освободили города Житомир, Кировоград, Ровно, Луцк, Никополь, Кривой Рог и тем самым создали условия для дальнейших наступательных операций.

На севере враг был отброшен от Ленинграда, освобожден древний Новгород, наши войска вступили на землю Эстонской республики.

А в центре огромного советско-германского фронта больших успехов достичь не удалось. Здесь должны были наступать войска 1-го Прибалтийского, Западного и Белорусского фронтов. И они наступали, но решающих успехов не добились.

Вот здесь, в составе Западного фронта, и находилась 33-я армия, которой предстояло командовать Петрову. А я, в те дни войсковой разведчик, был рядом, в 39-й армии 1-го Прибалтийского фронта, которым командовал генерал И. X. Баграмян.

Войска нашего фронта в январе 1944 года вели тяжелые наступательные бои, стремясь окружить Витебск, превращенный гитлеровцами в важный узел обороны на северном крыле группы армий «Центр», которой командовал генерал-фельдмаршал Эрнст Буш.

В «Истории второй мировой войны» так сказано об этих наших боях:

«В ходе кровопролитных боев войска правого крыла фронта (1-го Прибалтийского. – В. К.) прорвали оборону противника севернее Витебска, освободили Городок – важный узел железных и шоссейных дорог, ликвидировали городокский выступ вражеского фронта, глубоко вдававшийся в расположение советских войск, разгромив при этом более шести дивизий противника. Развивая успех, войска фронта вышли на ближайшие подступы к Витебску, перерезали железную дорогу Полоцк – Витебск и охватили с северо-запада витебскую группировку врага. Своим наступлением они способствовали успеху соседнего 2-го Прибалтийского фронта на невельском направлении, еще более обострили положение на стыке вражеских групп армий „Центр“ и „Север“…»

Я привожу такую длинную цитату потому, что в результате боевых действий, о которых здесь говорится, впервые за годы войны я оказался рядом с Иваном Ефимовичем. Мы не встречались с ним, я даже не знал, что он командует 33-й армией, а если I, бы и знал, то едва ли окопному старшему лейтенанту из соседней армии удалось хотя бы повидаться с генералом Петровым. Но все же косвенно если не я сам, то результаты моей работы помогли и ему, о чем я расскажу дальше.

Западный фронт, в который входила 33-я армия, был левым соседом 1-го Прибалтийского фронта. Конфигурация фронтов сложилась так, что удобнее для управления было передать нашу 39-ю армию в состав Западного фронта, что и было сделано. С 20 января по 24 апреля 1944 года наша 39-я армия под командованием генерала Н. Э. Берзарина, будущего первого советского коменданта Берлина, находилась в составе Западного фронта. Примерно в это же время – в марте и апреле 1944 года – Петров командовал 33-й армией.

Чтобы конкретно представить себе деятельность И. Е. Петрова на этом посту, я разыскал одного из его сослуживцев по 33-й армии, человека близкого к Петрову и широко осведомленного. Сейчас Илларион Авксентьевич Толконюк генерал-лейтенант в отставке. После войны мы с ним встречались не раз, я бывал в тех округах, где он занимал должности начальника штаба и заместителя командующего.

Илларион Авксентьевич крепок, плечист, немного располнел и поседел, но энергия и подвижность сохранились в нем по сей день. Оперативная работа, несомненно, накладывает на человека свой отпечаток, а Толконюк всю войну прошел начальником оперативного отдела армии. Кто работал в штабах, знает, какая это ответственная, беспокойная и суматошная должность.

Илларион Авксентьевич еще до войны начинал писать стихи, и вот после увольнения из армии, на покое, опять занялся поэзией, да не просто так – для себя, у него вышло несколько сборников стихов. Поэтому и творческие дела нас сводили не раз. Но, работая над главой о пребывании Петрова в 33-й армии, я специально навестил генерала Толконюка и стал его расспрашивать. Как бывает у людей, много лет прослуживших в армии, у нас оказалось немало общих знакомых, а это всегда сближает собеседников.

– Где находилась Тридцать третья армия и какие бои она вела ко дню назначения Петрова? – задал я первый вопрос.

– В то время мы вели трудное наступление на Витебск, армия понесла большие потери еще в предыдущих боях и, обессиленная, успеха не имела. Командующий армией генерал-полковник Василий Николаевич Гордов до назначения в нашу армию командовал Сталинградским фронтом. Когда мы узнали о прибытии Петрова – тоже бывшего командующего фронтом, Северо-Кавказским, офицеры даже пошучивали: «Наша армия вроде штрафной». Гордов не был виноват в неудачах, постигших Тридцать третью армию. За последние месяцы она начинала несколько операций, но все они не имели успеха, потому что готовились наспех, без достаточного обеспечения артиллерией, боеприпасами.

– Кто входил в руководство армии?

– Член Военного совета у нас был генерал Бабийчук Роман Павлович – старый опытный политработник. Начальник штаба генерал Киносян Степан Ильич. Начальник разведотдела полковник Ермашкевич Борис Кириллович.

– Я знал Киносяна, Степан Ильич служил после войны вместе с Петровым в Туркестанском округе, был начальником штаба. А Ермашкевича встречал в Прикарпатском военном округе и в штабе Сухопутных войск… Так что обоих хорошо знаю. А как выглядел Петров, когда прибыл к вам?

– Это был статный, представительный человек в пенсне. Одет он был в новую генеральскую шинель, папаху. Правда, на следующий же день после приезда он сменил эту новую шинель на свою старую кожаную куртку, в которой его видели в боях на Кавказе. Держался Иван Ефимович спокойно, никаких признаков горечи после снятия и понижения в звании. Сразу же занялся работой, стал знакомиться с обстановкой, с командирами соединений.

Раньше я генерала Петрова лично не знал и поначалу старался понять его характер, требования и подход к делу. Первое знакомство началось с того, что новый командующий попросил подробно доложить ему о положении и состоянии войск армии, с оценкой ее боевых возможностей. Я докладывал в присутствии начальника штаба и члена Военного совета, с которыми он беседовал еще до моего прихода. Петров слушал внимательно, не перебивал. Затем высказал несколько своих соображений о работе штаба, потребовал от оперативного отдела, чтобы он не занимался излишней опекой и не подменял подчиненные штабы. Его требования во многом отличались от прежней нашей практики, но чувствовалось – Петров убежден в правильности и полезности того стиля работы, о котором говорил.

Не знаю, как он изучал других ближайших помощников, а меня, я это сразу понял, испытывал на конкретных делах. Вот один пример, как это он делал. Однажды ночью, когда я спал и свет в блиндаже не горел, раздался телефонный звонок. Говорил командарм. Его вызывали в штаб фронта, он потребовал к утру подготовить нужные ему справки, перечислив их более десяти. Не имея возможности записать в темноте, я старался все точно запомнить. Справки были подготовлены в срок, но когда я их по очереди выкладывал на стол, генерал вдруг строго спросил: «Зачем вы мне даете справку об укомплектованности рот? Она мне не нужна». И тут же весело посмотрел на меня и сказал: «Перестарался? Ну ничего». Позднее не раз внезапно задавал мне вопросы, явно проверяя мою осведомленность даже в тех делах, о которых по своему служебному положению должны докладывать другие лица. Например, сколько боеприпасов в каждой дивизии или сколько на каком участке противотанковых орудий.

В отличие от генерала Гордова новый командарм не требовал от начальника оперативного отдела докладывать ему предложения по тем или иным вопросам, хотя порой советовался. Вскоре я убедился – Петров до тонкостей знал и любил штабную службу и при случае сам отрабатывал важные оперативные документы. Мы, штабники, при всем желании не могли найти недостатков в них. Как-то в период короткого боевого затишья генерал задумал провести командно-штабное учение в одной из дивизий, находившейся в резерве. Он дал мне указание подготовить для него карты и справки, сказав, что план проведения учения разработает сам. Меня это удивило, и я попросил не отбирать хлеб у оперативного отдела и не обременять себя. Петров ответил, что не сомневается в способностях работников штаба, но предпочитает лично готовить материалы учения, ибо сам руководитель лучше воплотит в разработку свои идею и замысел. «Я не провожу учений по чужим разработкам», – сказал он.

Признаться, в душе я почувствовал обиду, посчитав, что командарм не доверяет нам не такое уж сложное дело. Чтобы показать ему, что на нас, операторов, он может в таких делах положиться, я быстро в своем оперативном отделе занялся этим же делом. Через двое суток я положил на стол командующему полную разработку учения, попросив просмотреть на всякий случай: авось пригодится. Иван Ефимович, только начавший работу над планом, удивился быстроте разработки материалов и пообещал ознакомиться с ними. Через несколько часов он вернул мне мой план учения, утвержденный без поправок и замечаний. «Будем проводить учение по вашей разработке, – сказал он при этом. – Вы назначаетесь начальником штаба руководства».

Учение прошло спокойно, без каких бы то ни было осложнений. С той поры новый командарм перестал меня испытывать и относился ко мне с полным доверием.

– Какую операцию вы тогда готовили?

– Не готовили, а проводили. Наступали на Витебск. Это было наступление, в успех которого мы сами не верили. Не было сил, армия выдохлась. Но был приказ наступать, и мы его выполняли.

– Неужели в штабе фронта не видели бесполезности ваших усилий?

– Там все видели и все понимали, поэтому и приказывали. Дело в том, что южнее и севернее нашего Западного фронта другие фронты наступали, и вот мы своими действиями должны были не дать противнику возможности перебросить туда резервы из группы армий «Центр». Эту задачу мы и выполнили.

– Был ли какой-то более широкий замысел у Петрова?

– Он нам об этом не говорил. Но, думаю, он стремился, выполняя приказ о наступлении, одновременно восстановить силы армии и по-настоящему ударить на Витебск. Петров очень много времени уделял обучению войск в тылу. Прибывающее пополнение не распылял, а накапливал. И учил. Настойчиво и последовательно.

– Какие это дало результаты?

– Не успел он реализовать свои планы.

– Почему?

– На Западный фронт в первой декаде апреля прибыла комиссия Государственного Комитета Обороны, в ней были Маленков, Штеменко, Щербаков.

– Представительная комиссия! Такую посылают при очень серьезных упущениях. Что же разбирала эта комиссия?

– Она занималась деятельностью Западного фронта. Я уже говорил: соседние фронты наступают, а мы топчемся на месте или ползем еле-еле вперед. Комиссия поняла, что мы не виноваты – не было у нас достаточно сил, но все же вскоре после ее возвращения в Москву была издана директива Верховного Главнокомандующего, согласно которой Западный фронт расформировывался и создавались два новых фронта – 2-й и 3-й Белорусские. Командующим 3-м Белорусским назначался генерал Иван Данилович Черняховский, а 2-м Белорусским – генерал Иван Ефимович Петров. Нам жалко было расставаться с нашим командармом, за короткое время всем пришлась по душе его строгая требовательность, подкрепленная большим опытом и высокой образованностью…

* * *

Хочется обратить внимание читателей на выводы и предложения комиссии ГКО, и особенно на выбор кандидатуры командующего новым фронтом. Западный фронт расформирован, остались без должности его командующий, заместители. Кроме них, кандидатами на пост комфронта могли быть командующие армиями, детально знавшие обстановку и войска на этом участке. Я уж не говорю о том, что в резерве Ставки, наверное, было немало достойных кандидатур. Но по предложению комиссии ГКО назначили Петрова.

Это с несомненностью свидетельствует о том, что Петров пользовался большим авторитетом, его талант и знания высоко ценились партией и военным руководством, – ведь выбор этот сделала смешанная комиссия, состоящая из партийных и военных деятелей. Последнее слово конечно же было за Сталиным, и то, что он утвердил кандидатуру Петрова, еще раз доказывает: Верховный, несмотря ни на что, все-таки высоко ценил способности Ивана Ефимовича. Учитывались при этом, наверное, и те трудности, которые неизбежны при организации нового фронта, и, главное, те крупные задачи, которые – в перспективе – командующему этим фронтом придется выполнять. «Опальные» же, как правило, работают с удвоенной энергией! А может быть, стала очевидна и несправедливость снятия Петрова? Потому что только в эти апрельские дни, когда работала комиссия ГКО, на юге наконец была освобождена Керчь. Прошло больше двух месяцев после того, как Петров был отозван с окраины этого города. Вот сколько времени понадобилось для того, чтобы преодолеть оставшиеся несколько сот метров до центра Керчи и двинуться наконец в глубь Крымского полуострова!

В общем, высокое назначение состоялось. Справедливость вроде бы взглянула в сторону Петрова, но пока только взглянула, полностью не повернулась – звание генерала армии Петрову восстановлено не было.

 

Командующий 2-м Белорусским фронтом

В апреле, к тому дню, когда генерал-полковник Петров был назначен командующим 2-м Белорусским фронтом, общая линия советско-германского фронта выглядела так. На юге соединения Красной Армии вышли на границу Румынии и уже нацеливали свои удары на Бухарест. Их соседи справа отбросили гитлеровцев от Днепра и подступили к предгорьям Карпат. На севере, полностью освободив Ленинград от блокады, наши войска вышли к Чудскому озеру, Пскову и Новоржеву. Таким образом, между этими флангами, продвинувшимися далеко на запад, оставался огромный выступ в сторону Москвы. Его называли «Белорусский балкон». Передняя часть этой дуги проходила по линии городов Витебск – Рогачев – Жлобин и находилась не так уж далеко от Москвы.

Гитлеровские части в этом выступе (это была группа армий «Центр», в которую входило более шестидесяти дивизий) преграждали советским войскам путь на запад. И кроме того, фашистское командование, располагая там хорошо развитой сетью железных и шоссейных дорог, могло быстро маневрировать и бить во фланги наших войск, наступающих южнее и севернее этого выступа. С него же авиация противника наносила бомбовые удары по советским группировкам на севере и на юге. Не исключена еще была и возможность налетов на Москву.

В то же время войска в этом выступе и сами, благодаря такому положению, находились под угрозой наших фланговых ударов с юга и с севера и, следовательно, под угрозой окружения. Но, для того чтобы осуществить окружение такого масштаба, нужны были огромные силы. Советским войскам для этого надо было разгромить в Прибалтике группу армий «Север», на Украине группу армий «Северная Украина», и только после этого можно было охватить с двух сторон группу армий «Центр».

Гитлеровское командование предвидело такой ход наших действий. Генерал-фельдмаршал Модель, возглавлявший группу армий «Северная Украина», например, категорически утверждал, что наступление русских начнется через его левый фланг ударом под основание «Белорусского балкона». И Модель не слишком ошибался. Это направление действительно было очень выгодным для нас. С ликвидацией «Белорусского балкона» советские войска не только уничтожили бы одну из крупнейших групп армий «Центр» и освободили бы многострадальную Белоруссию, находившуюся три года в оккупации, но и, освободив Польшу, вышли бы кратчайшим путем к границе фашистской Германии и перенесли боевые действия на ее территорию.

Именно поэтому советское Верховное Главнокомандование приняло решение осуществить сложнейшую операцию и начало подготовку к ее проведению. Одним из мероприятий такой подготовки и было разукрупнение Западного фронта, о котором шла речь выше, разделение его на 2-й и 3-й Белорусские фронты, что повлекло за собой назначение новых командующих и других ответственных лиц, создание фронтовых управлений, перегруппировку войск и другие значительные преобразования.

Представителем от Генерального штаба для проведения всей этой работы был назначен генерал С. М. Штеменко. Вот что он пишет:

«…Я выехал из Москвы вместе с моим товарищем по академии Иваном Даниловичем Черняховским. К вечеру 14 апреля мы прибыли в местечко Красное, где до того располагался командный пункт Западного фронта. Там нас уже поджидал Иван Ефимович Петров. Он был известен в наших Вооруженных Силах как вдумчивый, осторожный и в высшей степени гуманный руководитель с весьма широкой эрудицией и большим войсковым опытом. Имя его неразрывно связывалось с героической обороной Одессы и Севастополя.

В отличие от Петрова И. Д. Черняховский тогда еще не пользовался широкой популярностью. Но он отлично зарекомендовал себя на посту командующего армией, имел основательную оперативную подготовку, превосходно знал артиллерию и танковые войска. Был молод (38 лет), энергичен, требователен и всей душой отдавался своему суровому и трудному делу.

Мы сразу же приступили к работе и в течение нескольких дней решили все организационные вопросы. Управление бывшего Западного фронта целиком перешло к Черняховскому, и он оставил свой КП в Красном, а И. Е. Петрову пришлось формировать фронтовой аппарат заново и перебираться в район Мстиславля».

Хочу обратить внимание на последние слова в этой цитате. Читатель уже имеет представление о сложности работы в масштабах фронта и, я надеюсь, без труда представляет, что значит создать новый фронтовой аппарат, то есть штаб фронта. Это огромная организация, состоящая из многих управлений и отделов, включающая в себя сотни офицеров, специалистов по самым различным отраслям военного дела. Создать штаб фронта вообще непросто, а в короткое время тем более. Еще труднее организовать и наладить его работу таким образом, чтобы люди, недавно находившиеся в других штабах и частях, занимавшиеся другой работой, за короткий срок стали бы понимать друг друга, освоились с совсем новой обстановкой и были бы способны руководить боевыми действиями в таких крупных масштабах, каких требует фронт.

К тому же вся работа происходила в ходе боев, которые конечно же не прекращались и, даже наоборот, велись с еще большей активностью, чтобы противник не заметил изменений, происходивших в нашем тылу.

Одновременно с этой большой работой и боями шла выработка решения на проведение Белорусской операции. В этой операции должны были участвовать четыре фронта. Разработку ее вели как командующие фронтами, так и Генеральный штаб под постоянным руководством Ставки Верховного Главнокомандующего.

Генерал Штеменко так пишет об этом:

«Разработка общего оперативного замысла, а затем и плана действий в летней кампании 1944 года велась в Генеральном штабе на основе предложений командующих фронтами, которые знали обстановку до деталей».

Следовательно, генерал Петров в это время в очень напряженных условиях также разрабатывал предложения о плане операции своего фронта. Главной причиной такой напряженности было требование соблюдать строжайшую секретность. Вот что говорит по этому поводу С. М. Штеменко:

«В полном объеме эти планы знали лишь пять человек: заместитель Верховного Главнокомандующего, начальник Генштаба и его первый заместитель, начальник Оперативного управления и один из его заместителей. Всякая переписка на сей счет, а равно и переговоры по телефону или телеграфу категорически запрещались, и за этим осуществлялся строжайший контроль. Оперативные соображения фронтов разрабатывались тоже двумя-тремя лицами, писались обычно от руки и докладывались, как правило, лично командующими».

Как следует из последней фразы, разработку операции 2-го Белорусского фронта вели лично генерал Петров и начальник его штаба генерал-лейтенант С. И. Любарский. Член Военного совета этого фронта генерал-полковник Л. З. Мехлис, будучи посвященным в общий замысел, все же конкретными разработками, которые, как оговорил Штеменко, «писались от руки и докладывались лично командующими», конечно же не занимался.

«Во второй половине апреля, – пишет Штеменко, – в Генеральном штабе свели воедино все соображения по поводу летней кампании. Она представлялась в виде системы крупнейших в истории войн операций на огромном пространстве от Прибалтики до Карпат. К активным действиям надлежало привлечь почти одновременно не менее 5–6 фронтов».

Той части летней кампании, которая охватывала освобождение Белоруссии, было дано – по предложению Сталина – название «Багратион». Согласно этому плану намечалось глубокими ударами четырех фронтов разгромить основные силы группы армий «Центр», освободить Белоруссию и создать предпосылки для последующего наступления в западных областях Украины, в Прибалтике, в Восточной Пруссии и в Польше. Замысел этот предстояло осуществить таким образом: одновременными прорывами обороны противника на шести участках расчленить его войска и уничтожить их по частям. При этом мощные группировки 3-го и 1-го Белорусских фронтов, стремительно наступая на флангах, должны сойтись в районе Минска, окружить и ликвидировать войска противника, отброшенные сюда нашими фронтальными ударами.

Так выглядел в общих чертах замысел операции «Багратион».

 

Перед началом операции «Багратион»

Огромная, напряженная подготовительная работа Ставки, Генерального штаба и руководства нескольких фронтов, привлекаемых для осуществления одной из крупнейших в ходе войны операций, длилась больше двух месяцев. Для того чтобы все руководители операции пришли к окончательному взаимопониманию, для установления полной ясности – кто, когда, где и что осуществляет, было решено, прежде чем оформить все директивой, провести совещание в Ставке. По воспоминаниям генерала С. М. Штеменко, это совещание проходило так.

«В Ставке план обсуждался 22 и 23 мая с участием Г. К. Жукова, А. М. Василевского, командующего войсками 1-го Прибалтийского фронта И. X. Баграмяна, командующего войсками 1-го Белорусского фронта К. К. Рокоссовского, членов военных советов этих же фронтов, а также А. А. Новикова, Н. Н. Воронова, Н. Д. Яковлева, А. В. Хрулева, М. П. Воробьева, И. Т. Пересыпкина и работников Генштаба во главе с А. И. Антоновым. И. Д. Черняховский отсутствовал по болезни. И. Е. Петрова, как действовавшего на вспомогательном направлении, в Ставку не вызывали».

Далее Штеменко так объясняет последнюю фразу:

«На 2-й Белорусский фронт возлагалась задача сковать как можно больше вражеских войск и не позволить гитлеровскому командованию использовать их для противодействия обходному маневру 3-го и 1-го Белорусских фронтов. У Ивана Ефимовича Петрова имелся в этом отношении достаточный опыт, и за него мы тоже были спокойны».

Несмотря на объяснение С. М. Штеменко, мне все же кажется странным то обстоятельство, что И. Е. Петров, единственный из четырех командующих фронтами, которые должны были действовать в столь сложной операции, не был приглашен на такое ответственное совещание. Я не допускаю забывчивости работников Ставки при составлении списка участников совещания – никто не осмелился бы обойти командующего фронтом. Значит, это было определено самим Верховным. Трудно предположить, чем это объясняется, может быть, несмотря на хорошее мнение о Петрове как командующем, Верховному просто не хотелось видеть его после не такого уж давнего неприятного разговора? Во всяком случае, как бы там ни было, но факт отсутствия Петрова на совещании свидетельствует о непростом положении, в котором находился Иван Ефимович.

Тем не менее генерал Петров в эти дни полностью, всей душой отдался огромной работе, которая проводилась на участке 2-го Белорусского фронта и в его штабе. Петров понимал, что трудности, связанные с отношением к нему Сталина, будут рассеяны или же смягчены в результате удачных действий 2-го Белорусского фронта.

Шла тайная перегруппировка войск, тщательно готовились исходные позиции. Сотни эшелонов боеприпасов и снаряжения надо было скрыто подвезти, разгрузить и доставить на боевые позиции. Параллельно с этим Петров, верный своим принципам, как всегда, учил войска и командный состав предстоящим наступательным действиям. Учения шли днем и ночью, в любую погоду, бойцы и командиры отрабатывали все необходимые маневры, дабы достичь высоких темпов наступления и наиболее успешных действий в бою.

Кто же противостоял на сей раз Петрову со стороны противника, был, так сказать, его «личным оппонентом»?

Имя генерала Курта фон Типпельскирха стало более известным после окончания войны как имя автора монографии и многих статей по истории второй мировой войны. В дни, когда он командовал противостоявшей фронту генерала Петрова 4-й армией, ему было 53 года, он имел звание генерала пехоты и большой опыт командования в боях дивизией, корпусом, армией и работы в генеральном штабе сухопутных войск с 1938 по 1942 год. В общем, Типпельскирх был серьезный противник, генералу Петрову пришлось с ним столкнуться и в завершающих операциях войны. Я не буду обременять читателей изложением замыслов Типпельскирха потому, что в Белоруссии они только «скрестили шпаги» с Петровым, их единоборство не состоялось по причинам, которые станут известны в конце этой главы.

Несмотря на все трудности при подготовке сложной операции, генерал Петров работал в эти дни с особенным вдохновением, потому что и замысел и все, что было связано с его осуществлением, Петрову очень нравилось. Ему впервые предстояло действовать на театре боевых действий, который выгодно отличался от тех, где он руководил операциями раньше. Здесь была равнинная местность, доступная для всех родов войск. Это уже были не горы Кавказа, не бесконечные лиманы, топи и озера Таманского полуострова. Здесь можно было развернуться вовсю и применить самые неожиданные и искусные маневры. Петров это понимал и продумывал до тонкостей все возможные действия войск.

Все шло хорошо. Подготовка велась успешно. Все, что было проделано Петровым, высоко оценил Генеральный штаб – это будет видно дальше из слов генерала С. М. Штеменко. Но тут опять возникло внезапное «вдруг» в судьбе Петрова.

Членом Военного совета 2-го Белорусского фронта одновременно с генералом Петровым был назначен Лев Захарович Мехлис.

Читатель уже знает: за неумение обеспечить организацию обороны в Крыму и за то, что неправильно построил свои взаимоотношения с командующим фронтом, Мехлис был освобожден от должности начальника Главного политического управления и члена Военного совета Крымского фронта и назначен с понижением.

Давно известна истина: суть человека, его характер проявляются в делах, поступках. Когда человека (да еще политработника) за короткое время семь раз убирают из разных коллективов – это его не украшает. В течение полутора лет после Крыма генерал-полковник Мехлис побывал членом Военного совета 6-й армии, затем Воронежского, Волховского, Брянского, 2-го Прибалтийского, Западного и вот теперь уже 2-го Белорусского фронта. Семь назначений, в среднем чуть больше двух месяцев пребывания на каждой должности. Эти быстрые перемещения с места на место свидетельствуют об одной черте, которую отмечают почти все фронтовики, встречавшиеся и работавшие с Мехлисом: он был не только очень энергичный и порывистый человек, но еще и неуживчивый. Эта черта его характера проявлялась в том, что он многих подозревал в недобросовестности, нелояльности и по малейшему поводу или даже неумышленной какой-то провинности человека создавал, как правило, официальное дело с вытекающими из него организационными последствиями и наказаниями.

Довольно близко знал Мехлиса и разобрался детально в его характере Константин Симонов. Он даже вывел его под фамилией Львов в качестве персонажа своего романа «Живые и мертвые».

Подробно анализируя черты характера этого героя, Симонов так писал о той, которая мною упомянута выше:

«…сознавать себя человеком, предназначенным исправлять чужие промахи, настолько вошло у него в плоть и кровь, что, еще направляясь к новому месту службы, он уже заведомо считал, что те, с кем ему предстоит встретиться, не делали до его приезда всего, что должны были делать… Опираясь на доверие Сталина, он присвоил себе право не доверять никому… Считая свое собственное недоверие к людям нормой политической жизни, он, невзирая на лица, информировал Сталина обо всем, на что следовало обратить внимание, обо всем, что могло вызывать недоверие к тому или иному человеку…»

Внешне Мехлис относился к Петрову вроде бы без всякого недоброжелательства. Они работали рядом, бывали вместе на совещаниях, проводили необходимые мероприятия, ежедневно общались, обедали в одной столовой, но при этом – не могу точно сказать, по каким причинам, – Мехлис питал к Ивану Ефимовичу явную антипатию, что не раз проявлялось раньше и еще раз проявилось здесь, на 2-м Белорусском фронте.

Л. З. Мехлис в период своей работы в ЦК сблизился со Сталиным. Сталин доверял ему. Пользуясь этим доверием, Мехлис написал Верховному Главнокомандующему письмо, где утверждал, что Петров якобы не способен обеспечить успех предстоящей операции. Вот как об этом рассказано у С. М. Штеменко:

«Однажды, когда мы с Антоновым приехали в Ставку с очередным докладом, Верховный Главнокомандующий сказал, что член Военного совета 2-го Белорусского фронта Л. З. Мехлис пишет ему о мягкотелости Петрова, о неспособности его обеспечить успех операции. Мехлис доложил также, что Петров якобы болен и слишком много времени уделяет врачам. Для нас это оказалось полной неожиданностью. Мы знали Ивана Ефимовича как самоотверженного боевого командира, целиком отдающегося делу, очень разумного военачальника и прекрасного человека. Он защищал Одессу, Севастополь, строил оборону на Тереке. Мне пришлось неоднократно бывать у него в Черноморской группе войск, на Северо-Кавказском фронте, в Отдельной Приморской армии, и я был убежден в его высоких командирских и партийных качествах. Видимо, у Сталина было какое-то предвзятое отношение к Петрову… К чести Петрова надо сказать, что он мужественно перенес это и на любом посту отдавал Родине все, что имел – знания, опыт и здоровье».

Штеменко знал Петрова по многим боям и удачно проведенным операциям, его оценки деятельности Ивана Ефимовича в высшей степени обоснованны и объективны. Сопоставляя его мнение с тем, что было написано в письме Мехлиса, невольно приходишь к выводу, что письмо это было продиктовано исключительно личной антипатией по отношению к Петрову.

Что же касается болезни Петрова, о которой писал Мехлис, то это была явная неправда. Иван Ефимович в те дни был полон сил и кипучей энергии. Дальнейшие события это и подтвердят. К тому же напомню: в приведенной цитате о совещании в Ставке при обсуждении плана операции «Багратион» по болезни отсутствовал И. Д. Черняховский, а не Петров. И ни у кого в Ставке, ни у самого Верховного даже не зародилось сомнения, сможет ли он командовать, будучи больным. А вот в отношении Петрова ни разговоров таких не было, ни болезни самой не было, а его освободили от командования фронтом с формулировкой: по болезни, по состоянию здоровья.

Можно предположить, что Сталин подписал такой приказ, поверив, что Петров действительно болен. Во всяком случае все, что последовало после издания приказа об освобождении Ивана Ефимовича от должности командующего, свидетельствует о возможности такого хода мыслей, потому что Петрову были созданы условия, какие создаются человеку, которому необходимо отдохнуть и поправить здоровье: ему было разрешено взять с фронта свою группу обслуживания – водителя, повара, ординарца и адъютанта. В Москве ему была предоставлена путевка в санаторий.

Но, прежде чем перейти к этим дням вынужденного отдыха генерала Петрова, необходимо завершить рассказ о его пребывании на 2-м Белорусском фронте.

Читатель легко может представить себе то состояние, в котором находился Иван Ефимович. Слабохарактерный человек на месте и в положении генерала Петрова мог сорваться, пасть духом, но не из таких был Иван Ефимович, о чем очень убедительно свидетельствует генерал Штеменко в своих воспоминаниях:

«На мою долю выпала нелегкая задача как можно безболезненнее провести смену командующих. На фронтовом командном пункте в моем присутствии И. Е. Петров лично доложил обстановку и план предстоящих действий… Учитывая психологическое состояние И. Е. Петрова, можно было ожидать, что он в своем докладе не поскупится на мрачные краски, допустит преувеличение трудностей. Это мне казалось нежелательным, так как могло породить у нового командующего (генерала Г. Ф. Захарова. – В. К.) чувство неуверенности. Но ничего подобного не случилось. Все шло нормально. Петров докладывал правдиво. Для него и в данном случае превыше всего были интересы дела, а личная обида отодвигалась на задний план».

В тот же день Петров выехал из расположения штаба 2-го Белорусского фронта в Москву, на лечение, как указывалось в предписании.

Как известно, успешность операции во многом зависит от того, как она подготовлена, как проведены необходимые мероприятия в период ее организации, как осуществлены перегруппировки, обучены войска, спланированы боевые действия, отработано взаимодействие всех родов войск, сосредоточены запасы.

В течение апреля и мая Петров со своим штабом и с командующими армиями, командирами частей и соединений проделали всю ту огромную работу, которая, несомненно, способствовала успешному проведению операций. Это обстоятельство и подчеркнул генерал С. М. Штеменко после удачного завершения операции «Багратион»:

«Немецко-фашистские генералы, попавшие в плен под Минском, крайне удивлялись тому, с какой легкостью оказались опрокинутыми там лучшие соединения гитлеровских войск. Для нас же в этом не было ничего удивительного. Такой исход боевых действий прочно закладывался еще в период подготовки удара».

Добавим от себя: подготовки, в которую вложил свою долю, и немалую, Иван Ефимович Петров.

Следует сказать еще об одном важном событии, которое произошло в период подготовки операции «Багратион» и в известной мере способствовало успешному ее проведению.

Дело в том, что 6 июня 1944 года англо-американские экспедиционные силы высадились на французской земле. Произошло это за семнадцать дней до начала операции «Багратион».

Я стремился к объективности при описании действий наших врагов, тем более считаю необходимым придерживаться этого намерения, говоря о наших тогдашних союзниках. То, что англо-американское руководство оттягивало открытие второго фронта, оставляя нас в самые трудные дни войны один на один с мощной гитлеровской армией, – это, как говорится, на их совести. Но когда высадка во Франции все же состоялась, и люди погибали ради достижения победы над общим врагом, тут надо бы сказать доброе слово о 122 тысячах погибших солдат и офицеров, из которых 73 тысячи были американцы и 49 тысяч – англичане и канадцы.

Нормандская десантная операция под командованием генерала Д. Эйзенхауэра является самой крупной десантной операцией второй мировой войны, в ней участвовали 2 миллиона 876 тысяч человек, около 7 тысяч кораблей и судов, около 11 тысяч боевых самолетов. Вся эта армада двигалась через пролив Ла-Манш, шириной от 32 до 180 километров. Читатели знакомы с несколькими десантными операциями, описанными в повести, и даже по этим цифрам могут представить масштаб морского, сухопутного и воздушного сражения при высадке во Франции.

Гитлеровскому командованию было известно о подготовке форсирования пролива и о том, что в июне 1944 года союзники перейдут от слов к делу. Во Франции, Бельгии и Нидерландах находились две гитлеровские группы армий: «Б» и «Г», они подчинялись командованию «Запад» во главе с генерал-фельдмаршалом Г. Рундштедтом. К началу июня 1944 года там оставалось всего 58 немецко-фашистских дивизий, а против Советского Союза действовали 239 дивизий противника, в том числе 181 германская. Конечно, главные силы фашистов были сосредоточены против нас. Но теперь гитлеровское командование, да и вся фашистская армия, обращенная лицом к нам, почувствовали все же, как сзади, на западе, начались практические действия, а не только слова.

Белорусская операция была осуществлена между 23 июня и 29 августа 1944 года и в большой степени способствовала успеху союзников, так как накрепко сковала действия гитлеровского командования, не позволяя ему перебросить на запад силы для борьбы с Нормандским десантом. Эти две операции вообще хороший пример того, как надо было бы действовать нашим англо-американским союзникам. Вот так сразу бы навалились на фашистов вместе с нами, и война была бы короче, и потерь было бы меньше. Хотя, конечно, не все к этому стремились уже тогда, как ни горько это сознавать нам…

В статье маршала Д. Ф. Устинова так говорится о значении действий наших войск в то время:

«Чтобы поддержать высадку и облегчить последующие действия англо-американских войск, Советские Вооруженные Силы, как это было обусловлено ранее на Тегеранской конференции, развернули летом 1944 года мощное стратегическое наступление. Они нанесли сокрушительные удары по немецко-фашистским войскам под Ленинградом, в Прибалтике, Белоруссии, Западной Украине и Молдавии».

«Багратион» является одной из блестящих операций в смысле военного искусства. В ней показали свое высокое мастерство Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин, талантливые военачальники Г. К. Жуков, А. М. Василевский, К. К. Рокоссовский, И. Д. Черняховский, И. X. Баграмян, Г. Ф. Баграмян, Г. Ф. Захаров, командующий 1-й армией Войска Польского С. Г. Поплавский, многие генералы, офицеры, сотни тысяч сержантов и солдат. В результате операции «Багратион» была освобождена героическая Белоруссия, не вставшая за долгие три года на колени перед фашистами. Наши войска, продвинувшись на 500–600 километров, вышли на территорию Польши и к границе Восточной Пруссии. В ходе операции было окружено несколько группировок противника и ни одна из них не вырвалась. 17 дивизий и 3 бригады врага были полностью уничтожены, а 50 дивизий потеряли больше половины своего состава.

 

Еще несколько слов о себе

После публикации в журнале второй части повести я получил много писем, в которых читатели просят меня подробнее рассказать о себе. Велик соблазн. Но это была бы уже другая книга. Надеюсь, когда-нибудь я к ней подойду, в этой же повести, как было задумано и обещано, я буду писать о жизни и деятельности Ивана Ефимовича Петрова, а о моей жизни, только когда она соприкасалась так или иначе с жизнью Петрова.

Перед началом Белорусской операции как раз и произошел один из таких случаев, о нем я и расскажу в этой главе, осветив подробнее некоторые обстоятельства, чтобы было понятно, почему и как возникло это наше «соприкосновение».

В 1942 году попал я на Калининский фронт, побывал в опасных переделках. Вел себя в боях так, что был замечен и отмечен командованием. Отмечен не орденом, не медалью, штрафников правительственными наградами не награждали; первая и последняя и самая высокая их награда – это возвращение имени обыкновенного, честного, чистого перед Родиной человека. Такое имя обычно люди носят, даже не подозревая, как оно высоко. Оно для них естественно, как воздух или солнце. А кое-кому приходится получать его с большим трудом – штрафник должен заслужить это имя, искупить свою вину кровью, то есть быть раненным или убитым в бою. В порядке исключения допускалось освобождать из штрафной роты за особое отличие в боях. Это случалось редко, почти все штрафники получали освобождение по главной причине – ранению или смерти. Я и еще несколько человек, каким-то чудом не убитых и не получивших ранение ни в ходе атаки, ни в рукопашной, освобождению не подлежали. Нас зачислили в другую, вновь прибывшую, штрафную роту. В ней я, побывав снова в нескольких рукопашных, опять остался жив и не ранен. После этих боев я и был отмечен командованием, получив свою первую награду – маленький квадратный листок бумаги, который до сих пор храню вместе с орденами. Вот этот бесценный и памятный для меня документ:

«СПРАВКА О СНЯТИИ СУДИМОСТИ

Настоящая справка выдана красноармейцу Карпову Владимиру Васильевичу в том, что в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 декабря 1941 года, постановлением Военного совета Калининского фронта от 20 февраля 1943 г. за № 016 за проявленное им отличие в боях с немецкими захватчиками судимость по приговору Военного Трибунала Средне-Азиатского Военного округа, которым он был 28.04.41 г. по ст. 66–10 часть 1 Узб. УК (по УК РСФСР – ст. 58–10 часть 1. – В. К.) осужден к лишению свободы на 5 лет, с него снята.

20 февраля 1943 г.

Секретарь Военного совета Калининского фронта – подпись

Печать: Военный Трибунал Калининского фронта».

Став полноправным красноармейцем, я был зачислен в 629-й полк 134-й дивизии, которой была придана штрафная рота. В беседе с прибывшим пополнением командир полка подполковник Алексей Кириллович Кортунов обратил на меня внимание. Узнав, что я бывший боксер, он сказал:

– Ну, тебе прямая дорога в разведку!

Здесь мне хочется сделать отступление и сказать, что Алексей Кириллович Кортунов, с которым меня столкнула судьба, был замечательной личностью, о нем надо бы написать отдельную книгу.

Одаренный инженер, Кортунов до войны жил и работал в Москве. Военного образования он не имел. С началом войны был призван и назначен на должность дивизионного инженера 134-й стрелковой дивизии. В ходе тяжелых боев на Калининском фронте части несли большие потери. Однажды в 629-м стрелковом полку погибло все командование. Заменять было некем. Командир дивизии полковник Е. В. Добровольский послал в полк находившегося рядом с ним на НП дивизионного инженера. Напутствовал: «Собери там все, что можно, продержись до вечера». Кортунов, от природы человек волевой, прекрасный организатор, сплотил бойцов. Полк отбил атаки врага, продержался до вечера и весь следующий день. Комдив подбадривал: «Молодец, Кортунов, продержись еще денек, пока подберем командира». Кортунов продержался неделю и больше. Когда в таких горячих боях человек умело прокомандовал полком почти месяц, надо ли его заменять? Так и оставили Алексея Кирилловича командиром полка. Он не раз отличался в боях, за что был отмечен командованием. Я помню, как его однажды повысили, назначив замкомдивом. Он пробыл на этой должности недолго. Очень скоро запросился назад: «С полком я вроде бы справляюсь, а выше не могу». Ему разрешили вернуться в родной полк. И он прекрасно им командовал до конца войны, заслужив многие награды, в том числе и высокое звание Героя Советского Союза.

Я уверен, Кортунов известен многим читателям как министр газовой промышленности СССР – он им был после войны восемнадцать лет, до последнего дня своей жизни. Он и после войны сделал много доброго и нужного для Родины, но это, как я уже сказал, тема для другой книги.

Итак, стал я рядовым разведчиком взвода пешей разведки 629-го стрелкового полка. Эта самая маленькая должность в сложной, опасной и очень нужной разведывательной службе. Настолько маленькая, что, можно сказать, я был на противоположном полюсе от разведчиков масштаба широко известного читателям романтического Штирлица – Исаева. Не буду здесь сравнивать и отдавать предпочтение какой-либо форме разведки, она всякая, в любых своих звеньях, и опасна и необходима. А что касается романтического ореола, то разведчики любой категории не только его не видят и настолько им не до этой романтики, что они относятся с улыбкой к литераторам, к работникам кино и драматургам, придумывающим эту романтику. Разведчик просто ближе других к смерти. Смерть на войне всюду, она может настигнуть тебя пулей, осколком или упасть бомбой с неба. Кроме этих, возможных на войне в равной степени для всех – и для разведчиков в том числе – смертей, от которых все же можно спрятаться в окопе, блиндаже, в каком-либо другом укрытии, разведчик вроде бы вступает с ней в единоборство. Отправляясь на задание, он сам идет ей навстречу и остается жив, если обманет врага и смерть своей ловкостью, хитростью, умом.

Неудобно говорить о себе, но сказать об одном качестве надо – оно объясняет то, почему я остался жив, побывав в многочисленных опасных вылазках в стан врага. На эту особенность сразу обратил внимание подполковник Корту нов, поставив знак равенства между словами «боксер» и «разведчик». Я действительно до войны был неплохим боксером. Чтобы не быть голословным и самому не хвалить себя, приведу цитату из заметки «Чемпион по боксу», напечатанной в 1940 году в нашей училищной газете:

«…Недавно разыгрывалось первенство по боксу между республиками Средней Азии. Каждая республика выставляла лучших боксеров. Орденоносную республику Узбекистан защищали 8 лучших боксеров, в числе которых был и курсант Карпов В.

Молодой, энергичный, обладающий прекрасной техникой бокса – чемпион САВО В. Карпов с желанием принял участие в розыгрыше первенства.

Он приложил немало усилий, чтобы выйти победителем. Карпов на соревнованиях показал высокое мастерство бокса и провел все матчи без единого поражения. Он отстоял честь училища.

Республиканский комитет ФК при СНК УзССР наградил Карпова В. дипломом «Чемпион Средней Азии в среднем весе» и серебряным жетоном.

Курсант Д. Солоненко».

Почему я счел нужным рассказать об этом читателям? Потому что боксер – это человек, не только умеющий хорошо пользоваться кулаками, но еще и привыкший быстро соображать. На тренировках и в поединках на рингах я был приучен думать быстро. Сохраняя хладнокровие под градом ударов, я в десятые доли секунды рассчитывал, как отбить летящий в меня кулак противника и как самому при этом нанести удар. Вот эти десятые доли секунды, на которые я опережал в мышлении во время войны врагов в критических, экстремальных ситуациях, и были моим постоянным преимуществом, которое помогало мне и выполнять задания, и остаться в живых.

И еще одно обстоятельство, которое заставляло меня действовать активнее моих боевых товарищей. Я понимал, если случится чудо и я вернусь домой живым, мне после войны с клеймом бывшего «врага народа» существовать будет непросто. Примут ли меня в институт? Возьмут ли на хорошую работу? И вообще, что я буду делать? Ведь профессии у меня никакой нет. Размышляя обо всем этом, я решил для себя так: если я на войне проявлю себя смелым, то могу заслужить орден. А с орденом мне уже будет легче! До войны я видел: орденоносец – уважаемый человек, ему все дороги открыты.

Получив медаль «За отвагу», а затем орден Красной Звезды, я уже мечтал о третьей награде. Был я тогда молод и горяч – в 1942 году исполнилось мне всего двадцать лет. Очень мне хотелось вернуться в Ташкент с гордо поднятой головой, снять с себя и родителей незаслуженную тень, брошенную на нашу семью моей судимостью, вот я и лазил с разведчиками, как говорится, не щадя живота своего. Мои дела не оставались незамеченными. Мне присвоили звание сержанта, и я стал командиром отделения. Затем – младшего лейтенанта, лейтенанта. Я уже командовал взводом разведки. Командир полка Кортунов ценил меня, ибо наш полк никогда без «языков» не сидел. О наших делах шла добрая слава на Калининском фронте. Обычно разведчиков, как и летчиков, представляли к званию Героя Советского Союза не только за отдельный выдающийся подвиг, но и за суммарные боевые дела. Были такие неписаные законы, вроде даже правила – летчика представляли за сбитые 20–25 самолетов врага, а разведчика за приведенных 15–20 «языков». Настал день, когда на моем счету было участие в захвате уже 45 «языков». Подполковник Кортунов позже объяснил мне, что, учитывая темное пятно в моей биографии, он не представлял меня к высшей награде, когда на моем счету было 20 «языков», ждал, чтобы их количество было такое, когда не смогут отказать в присвоении мне звания Героя. И вот ходатайство пошло «наверх».

Время шло, я продолжал ходить на задания, а ответа «сверху» все не было. Вдруг меня вызывают к командиру полка. Вызов в штаб для меня не был необычным делом – я там получал очередную задачу почти ежедневно. Пришел к Кортунову. Он сидит мрачный, на меня глаз не поднял. В чем, думаю, дело? Вроде бы я ничем не провинился. Алексей Кириллович был чуткий и совестливый человек, то, что произошло, видно, обескуражило его настолько, что он испытывал передо мной (перед подчиненным!) неловкость. Он коротко сказал:

– Вот почитай, – и повернул ко мне бумаги, которые лежали на столе.

Я прочитал заголовок: «Наградной лист». Ниже шла моя фамилия, биографические данные и описание тех дел, за которые меня представляли к званию Героя Советского Союза. Но как бы зачеркивая все это, наискосок наградного листа бежали крупные красные буквы кем-то написанной резолюции. В этих буквах, еще до того, как я понял их смысл, даже внешне виделось раздражение того, кто их написал: «Вы думаете, кого представляете?!» Подпись была неразборчивая, но такая же жирная и сердитая, будто вся состояла из восклицательных знаков.

Кортунов как-то тихо, по-домашнему, неофициально сказал:

– Ну ничего, Володя, не огорчайся. Правда на земле все же есть…

Командир впервые назвал меня по имени. И от этого у меня на душе сразу стало теплее. Я даже не успел огорчиться от того, что рухнула моя мечта о таком высоком звании, для которого я, по правде говоря, сделал не меньше других разведчиков, уже носивших Золотые Звезды. В газетах пропагандировали мой опыт, на сборах разведчиков называли первым, и ребята меня спрашивали: «В чем дело? Почему ты еще не получил Звезду?» Что я мог ответить? Рассказать свою биографию? Получится, что я жалуюсь, ищу сочувствия. А мне этого не хотелось. И я или отшучивался, или пожимал плечами. Вскоре, дней через десять – пятнадцать после беседы с Кортуновым, меня опять вызвали в штаб, причем вызвали утром. Обычно после ночной работы разведчики в первой половине дня отдыхали, их в эти часы старались не беспокоить.

Иду в штаб полка хмурый, злой. Вошел в блиндаж командира, вскинул руку к головному убору, хотел доложить о прибытии, а подполковник Кортунов делает мне глазами знак – в сторону показывает. Глянул я туда и растерялся: сидит там, вернее, уже встает и протягивает мне руку генерал – плотный, крепкий, круглолицый, с улыбчивыми светлыми глазами. Генералов я близко видел и раньше, даже разговаривать приходилось, особенно с командиром дивизии Добровольским; он к разведчикам благоволил, частенько заходил побеседовать. Но этот генерал показался особенным, потому что на груди его, как маленькое солнышко, сияла Золотая Звезда Героя Советского Союза.

Улучив момент, командир полка сказал мне негромко:

– Член Военного совета Тридцать девятой армии генерал-майор Бойко Василий Романович.

Генерал пожал мне руку, стал откровенно разглядывать. И все улыбался какой-то располагающей улыбкой.

– Наслышан о вас, товарищ Карпов, наслышан… Но все по бумагам, по телефонам. Вот смотрел оборону полка, решил и с вами познакомиться… Не дали вам отдохнуть. Но у меня времени в обрез, пришлось потревожить.

– Что вы, товарищ генерал! – торопливо отвечаю, а сам смотрю на его Золотую Звезду и думаю: за что же он ее получил? Заслужить такую награду политработнику труднее, чем другим. Позднее, когда генерал уехал, наш командир рассказал: в одном из боев во время советско-финляндской войны полк понес большие потери и залег перед сильно укрепленными высотами. Бывший тогда комиссаром полка, Бойко поднял людей и повел в атаку. Высоты полк взял. Железная выдержка Бойко в том бою сыграла решающую роль. Сам он был тяжело ранен, но наступление полка успешно развивалось дальше…

– Душно в блиндаже, пойдемте на воздух – погуляем, – неожиданно предложил мне генерал.

Вышли вдвоем. Как и полагается разведчику, я мигом сообразил: начальники говорили обо мне до моего прихода, и этот разговор с глазу на глаз что-то решит в моей судьбе.

– Я ознакомился с вашим личным делом, но хотел бы от вас услышать короткий рассказ о себе, – сказал генерал.

Мы медленно шли по мягкой траве, и я рассказывал о том, как до войны учился в школе, а затем в прославленном Ташкентском военном училище имени Ленина, какой замечательный, любимый всеми курсантами был у нас начальник – комдив Петров.

– Знаю Ивана Ефимовича хорошо, он руководил обороной Одессы и Севастополя. Высокой образованности и большой души человек, – сказал Бойко.

Меня очень обрадовали эти слова, и я продолжал рассказ о себе: занимался в училище боксом, был чемпионом округа, а потом и чемпионом Средней Азии… Наконец рассказ мой подошел к неприятному моменту в моей биографии, и я замялся.

– Мне все известно, не смущайтесь, – сказал Василий Романович.

Однако настроение у меня резко упало. Хотелось быть искренним. А как скажешь, что начинал я войну в штрафной роте не по собственной вине, а по чьему-то злому навету или недоразумению? Да и мысль возникла: уж не для очередной ли проверки начал генерал этот разговор?

Бойко понял мое состояние, помолчал, затем стал спрашивать о коммунистах и комсомольцах разведвзвода. Я рассказал о коммунисте Николае Горбунове, в прошлом кадровом уральском рабочем, который помогал мне готовить людей к заданиям, первым шел на самые опасные дела, о веселом комсомольце Петре Баранове, с которым люди всегда охотно идут в разведку. Рассказал о подвиге комсомольца Кости Камилевича – он бросился с гранатой на фашистский пулемет и ценой собственной жизни спас попавшую в засаду группу разведчиков…

Бойко вдруг сказал:

– Вы не думали о том, что пора вам вступать в партию?

– Вы это мне говорите? Но вы же знаете: я был в штрафной роте, – выпалил я.

– Это все в прошлом. Суть человека – в его делах, в том, каков он сегодня, сейчас, здесь, в боях. Вы – отличный разведчик, много раз доказали свою верность и преданность. Командование вам доверяет.

– Я бы с радостью подал заявление! – торопливо отвечаю. – Но вот сомневаюсь: дадут ли рекомендации, примут ли меня?

– А вы не сомневайтесь. Боевые товарищи знают вас хорошо. На фронте человек как на ладони…

В партию меня приняли в том же 1943 году, и я понимал, не без поддержки генерала Бойко и подполковника Кортунова. Вот и таких добрых, отзывчивых людей встречал я на своем жизненном пути. Василий Романович, на мой взгляд, не просто добрый, а смелый, принципиальный партийный работник. Зачем рекомендовать в партию совсем постороннего для него, с «темным прошлым» человека? Тем более в те времена. Спокойно мог жить и без такого риска. Но в том-то и дело, что Бойко настоящий коммунист-ленинец, который поступает так, как велит ему партийная совесть.

Василий Романович стал для меня как бы крестным отцом, и я никогда в жизни не забывал и не забуду этого. Бойко сейчас живет в Москве, теперь он генерал-лейтенант в отставке, написал воспоминания о войне с гитлеровской Германией, заканчивает воспоминания о разгроме японских империалистов, – он участвовал в этой кампании от начала до конца с нашей 39-й армией. В книге, которая издана в 1982 году и называется «С думой о Родине», Василий Романович вспомнил и меня добрым словом:

«Замечательными боевыми делами прославил себя командир взвода разведки 629-го полка 134-й стрелковой дивизии лейтенант В. В. Карпов.

За время наступательных боев в августе и сентябре на территории Духовщинского района Карпов неоднократно проявлял личное геройство и отвагу. Со своими разведчиками он десятки раз проходил через линию обороны противника в его тылы. Случалось и так, что ему по ходу создавшейся обстановки приходилось оказываться в самом пекле боя.

В ночь на 19 августа Карпов с группой разведчиков проник в расположение противника, который готовился к контратаке против наших войск. Рискуя жизнью, вызвал на себя артогонь, корректировал стрельбу, благодаря чему было уничтожено более сотни гитлеровцев, сожжены танк и самоходная пушка. Карпов получил ранение, но продолжал вести неравный бой. Контратака врага была сорвана.

15 сентября группа бойцов во главе с Карповым перешла линию фронта и решительным ударом с фланга уничтожила около 30 фашистов, захватила их опорный пункт. На следующий день разведчики под командованием Карпова, действуя опять в обход с фланга, ворвались в деревню Ефремова и вместе с подошедшими подразделениями полка разгромили оборонявшихся здесь гитлеровцев, захватили 11 пленных.

Во время отражения контратаки гитлеровцев в районе населенного пункта Василева командир полка подполковник Кортунов с небольшой группой бойцов оказался в опасной обстановке. Узнав об этом, Карпов вместе с разведчиками ворвался в расположение противника, уничтожил до двух десятков фашистов, спас жизнь командира полка.

Счет подвигов этого выдающегося, беспримерно храброго разведчика, удостоенного звания Героя Советского Союза, продолжился и в последующих боях».

Все рассказанное выше как бы предыстория к тому делу, в котором я соприкоснулся с генералом Петровым в дни подготовки операции «Багратион». Чтобы перейти к его описанию, я приведу еще одну цитату из книги моего высокого начальника на фронте генерала Волошина Максима Афанасьевича, бывшего начальника разведки 39-й армии. В его словах хорошо объясняется обстановка, сложившаяся на 3-м Белорусском фронте, и то, почему именно мне было поручено очень ответственное задание. Вот что пишет Волошин в своей книге «Разведчики всегда впереди…»:

«Медвежий вал»… Я пытаюсь вспомнить, где и когда появились эти слова. Пытаюсь и не могу. В официальных документах разведотдела 39-й армии я так и не нашел этого названия. Часто в них, да и в книгах, встречается другое: Восточный вал. О строительстве этого вала фашисты объявили еще в августе 1943 года.

И все же я позволю употребить название «Медвежий вал», подразумевая под ним часть Восточного вала, примыкавшую к Витебску. В дни боев это название было в обиходе.

…По данным авиаразведки, из показаний пленных… мы знали, что в районе Витебска создана мощная, хорошо оборудованная в инженерном отношении оборонительная полоса. Она включала в себя две дивизии с двумя-тремя линиями траншей, опорными пунктами, узлами сопротивления. Подступы к переднему краю прикрывались проволочными заграждениями и минными полями. Второй оборонительный рубеж проходил на расстоянии 1–3 километров от города и состоял из сплошных траншей, опорных пунктов, дзотов, бронеколпаков.

Этим дело не ограничивалось. Сам Витебск был подготовлен к круговой обороне, превращен в настоящую крепость. Кирпичные дома и хозяйственные постройки связывали ходы сообщения. Подвалы были дооборудованы и стали надежными укрытиями…

Боевая работа разведчиков стала значительно сложней. Но и мастерство их неизмеримо возросло. Не буду вдаваться в подробности, но скажу только, что им стали под силу не только рейды в глубокий вражеский тыл, но и действия непосредственно в Витебске, оккупированном врагом. Там, в частности, побывал Владимир Карпов, о котором я уже неоднократно упоминал ранее. Переодевшись в немецкую форму, он пробрался в город, связался с подпольщиками, получил у них копии важных документов и возвратился назад.

Я не рассказывал об этом подробно потому, что к этому времени Карпов действовал уже по заданиям начальника разведотдела фронта. Это он позвонил мне однажды и попросил подобрать опытного офицера-разведчика для выполнения ответственной задачи. Я, не задумываясь, назвал Карпова».

Все происшедшее после того, как генерал Волошин назвал мою кандидатуру, описано в книге А. Шарипова «Черняховский». Предоставлю слово этому автору:

«Готовя войска к решительной операции по освобождению Белоруссии, Черняховский уделял особое внимание изучению противостоящей группировки противника. По его заданию начальник разведки фронта генерал-майор Алешин в полосе 39-й армии подготовил важную разведывательную вылазку в тыл противника. Непосредственным исполнителем ее он назначил старшего лейтенанта Карпова. Проинструктировав Карпова, Алешин предупредил его:

– Командующий фронтом придает большое значение разведывательным данным, которые вам предстоит добыть. Он хочет поговорить с вами.

…Черняховский их принял на командно-наблюдательном пункте. Крепко пожав руку Карпову и пригласив его сесть, он тепло сказал:

– Мне рекомендовали вас как одного из лучших войсковых разведчиков, с большим опытом. Задание, которое вам поручается, сложное, и от его выполнения будет зависеть многое.

– Товарищ командующий, я сделаю все, чтобы выполнить ваш приказ!

– Я верю вам, поэтому и поручаю столь ответственное задание. В Витебске вас ждут. Там наши товарищи подготовили ценные фотопленки со снимками вражеской обороны. Но передать нам не могут. (Подпольщики сумели сфотографировать чертежи и карты с «Медвежьим валом», но по радио, естественно, план передать невозможно. – В. К.) После неудачного покушения на коменданта города генерала Гельмута немцы следят за каждым советским гражданином. От переднего края обороны до города – километров восемнадцать. По глубине это тактическая зона, она насыщена немецкими войсками. Прыжок с парашютом исключается. Группой пробраться тоже трудно, – пояснил Черняховский, – поэтому пойдете один. Понимаете?

– Ясно, товарищ командующий…

Старший лейтенант Карпов ночью благополучно прошел через немецкие позиции и добрался до Витебска. Ему удалось разыскать нужных людей и получить от них сведения, за которыми его послали. В городе Карпова заподозрили патрульные. Они пытались его задержать, но ему удалось уйти. Ночью Карпов был уже вблизи от передовых позиций немцев. Отважный разведчик прошел их все, лишь в последней траншее наткнулся на немецкого часового. Он успел стукнуть часового рукояткой пистолета по голове раньше, чем тот поднял тревогу. Часовой упал. Когда Карпов уже выбежал из траншеи, гитлеровец, придя в себя, закричал. По Карпову открыли огонь вражеские пулеметы. Он упал наземь, пополз. Наша артиллерия обрушилась на врага. На пути оказалось проволочное заграждение. Как преодолеть его? Карпов стал пробираться сквозь заграждение. Вражеская пуля ранила его. Теряя сознание, он все же собрал силы и выбрался из колючей проволоки, пополз дальше… Очнулся Карпов уже в блиндаже у своих.

Отважный разведчик доставил нужные сведения.

Позже Карпов узнал, что по указанию командующего фронтом в полосе обороны корпуса его ожидали разведгруппы и вся артиллерия на этом участке была готова прикрыть его переход массированным огнем».

Как мне стало известно, разведданные о «Медвежьем вале» в порядке информации были переданы на соседние с 3-м Белорусским фронтом – 1-й Прибалтийский и 2-й Белорусский. Об этом пишет маршал И. X. Баграмян:

«…Я, будучи командующим 1-м Прибалтийским фронтом, встречал в разведывательных сводках фамилию старшего лейтенанта Карпова. И вот он, тот же самый лихой, смелый разведчик, теперь – известный писатель… Карпов написал очень хороший роман „Взять живым!“, в котором он без прикрас показал суровую, опасную и труднейшую службу войсковой разведки… Достоверность, знание всех тончайших деталей боевой окопной жизни – одно из достоинств романа „Взять живым!“. И основано это на том, что почти во всех описанных заданиях принимал участие сам автор. Владимир Карпов сражался не только на фронте, которым я командовал, он вел активные боевые действия и на соседнем, 3-м Белорусском и, как мне известно, пользовался уважением командующего фронтом Ивана Даниловича Черняховского».

Слова Баграмяна дают мне основание предположить, что генерал Петров тоже использовал эти разведывательные сведения, и хотя он не знал, что их доставил воспитанник его училища, друг Юры и хорошо знакомый ему Володя Карпов, все же мне очень приятно сознавать, что и я принес какую-то пользу, пусть и небольшую, Ивану Ефимовичу в то время, когда он командовал 2-м Белорусским фронтом.

В итоге Белорусской операции было взято огромное количество пленных. Великое благородство и гуманизм были проявлены победителями к этим пленным – не месть, не надругательство и побои, а предметный урок вразумления был им преподан. Пленных провели через Москву, ту самую Москву, об уничтожении которой немецкой авиацией твердил им Геббельс.

Поскольку Иван Ефимович и я имели к этому событию некоторое отношение и в тот день оба были в Москве, расскажу о нем подробнее.

В газете было опубликовано сообщение:

«Извещение от начальника милиции гор. Москвы.

Управление милиции г. Москвы доводит до сведения граждан, что 17 июля через Москву будет проконвоирована направляемая в лагеря для военнопленных часть немецких военнопленных рядового и офицерского состава в количестве 57 600 человек из числа захваченных за последнее время войсками Красной Армии 1-го, 2-го и 3-го Белорусских фронтов.

В связи с этим 17 июля с 11 часов утра движение транспорта и пешеходов по маршрутам следования колонн военнопленных: Ленинградское шоссе, ул. Горького, площадь Маяковского, Садовое кольцо, по улицам: Первой Мещанской, Каланчевской, Б. Калужской, Смоленской, Каляевской, Новослободской и в районе площадей: Колхозной, Красных ворот, Курского вокзала, Крымской, Смоленской и Кудринской – будет ограничено.

Граждане обязаны соблюдать установленный милицией порядок и не допускать каких-либо выходок по отношению к военнопленным».

В те дни я выписался из госпиталя после ранения, полученного во время вылазки в Витебск, долечивался и учился на курсах усовершенствования. Перед конвоированием пленных через Москву меня вызвали в штаб и сказали, чтобы я с утра был в комнате дежурного – за мной заедут из кинохроники. Печальное и поучительное шествие пленных через Москву, оказывается, было решено зафиксировать для истории. Этот фильм был снят. Меня по просьбе командования запечатлели на фоне пленных, в районе площади Маяковского. Фамилия моя в картине не названа потому, что я тогда служил в разведке. Просто я стоял (конечно же выпятив грудь в орденах) на фоне бредущей зеленой массы гитлеровцев, похожих в тот момент на одноликих призраков.

Впереди неторопливо, не в ногу шли генералы. Разные. Поджарые. Оплывшие от жира. Круглолицые. Горбоносые. Золотые вензеля блестели в красных петлицах. Витые, крученые погоны, выпуклые, словно крем на пирожных. Ордена и разноцветные ленты на груди. Генералы не смотрели по сторонам, шли, тихо переговариваясь. Один коротышка отирал платком седой щетинистый бобрик на продолговатой, как дыня, голове. Другой, здоровенный, равнодушно смотрел на лица москвичей, будто это не люди, а кусты вдоль дороги.

За генералами шли гнущимися рядами офицеры. Эти явно старались показать, что плен не сломил их. Один, рослый, хорошо выбритый, с злыми глазами, встретив мой взгляд, быстро показал большой кулак. Я тут же ответил ему: покрутил пальцем вокруг шеи, словно веревкой обвил, и ткнул им в небо: гляди, мол, как бы тебе не ответили этим! Фашист несколько раз оглянулся и все показывал кулак, щерил желтые прокуренные зубы, видимо, ругался. «Какая гадина, – подумал я, – жаль, не прибили тебя на фронте».

За офицерами двигались унтеры и солдаты. Их было очень много, они шли сплошной лавиной по двадцать в ряд – во всю ширину улицы Горького.

Пленных сопровождал конвой – кавалеристы с обнаженными шашками и между ними пешие с винтовками наперевес.

Москвичи стояли на тротуарах. Люди молча, мрачно смотрели на врагов. Было непривычно тихо на заполненной от стены до стены улице. Слышалось только шарканье тысяч ног.

Глядя на немцев, я думал: может быть, среди них и те, которых я с моими боевыми друзьями разведчиками брал как «языков»? Наверное, они здесь. Куда же им деться?

Семерых мы взяли при подготовке наступления в Белоруссии. С некоторыми я, наверное, встречался, когда ходил в тыл. Ох, не такие они были пришибленные, когда я их видел там, они чувствовали себя хозяевами на нашей земле. Были в этих рядах и те, от которых я едва ушел живым, когда переходил линию фронта, возвращаясь из Витебска. Где-то рядом шагал теперь и тот, кто попал в меня в темноте, сам не зная об этом.

По сей день, как только вспомню прохождение пленных гитлеровцев через Москву, встает перед глазами зеленоватая, как плесень, масса бредущих людей и среди них лицо бритого офицера с желтыми, оскаленными от ненависти зубами и черным мосластым кулаком.

Но это впечатление выплыло позже, а тогда я с удовольствием и гордостью позировал перед кинокамерой. И еще помню, не соответствовало мое настроение тому, как вели себя москвичи, глядевшие на пленников. Они были суровы, а меня распирало ощущение счастья. Ну как же мне не радоваться и не быть счастливым, стоя живым, в Москве, на площади Маяковского, с Золотой Звездой на груди, которую мне вручили несколько дней назад в Кремле.

Хочется мне сказать и об этом незабываемом событии несколько слов. Как человек узнаёт, что ему присвоили звание Героя? Ну, в своей воинской части он получает поздравительную телеграмму. А я после ранения находился в госпитале, от полка оторвался. Иду 6 июня по улице Горького, смотрю – пожилая женщина наклеивает на щит свежие газеты. Все мы в те дни ждали сообщения Совинформбюро. Вот и я, увидев эту женщину, подумал: «Надо посмотреть, какие новости на фронте». Подошел. Прочитал. А потом скользнул взглядом по статьям на первой полосе и вдруг вижу «Указ…» и мои фамилия, имя, отчество. Я сразу как-то даже не отреагировал. Прочитал еще раз. Вдруг женщина, наклеивавшая газеты, видно, заметив перемену в моем лице (на голове у меня еще были бинты), спрашивает:

– Тебе плохо, сынок?

Я очнулся, засиял и молвил:

– Очень мне хорошо, мамаша. Дайте я вас поцелую!

– Так за что же, милый?

– А вот вы наклеили, и я узнал, что Герой!

– Правда? Где?

Я показал.

– Ну тогда давай я тебя поцелую. Поздравляю тебя, милый, дай бог тебе здоровья и счастья.

Она меня поцеловала, я ее. А прохожие с недоумением смотрели на нас, не понимая, по какому поводу молоденький офицер целуется со старушкой, у которой в одной руке ведро с клейстером, а в другой сумка с газетами.

В тот же день я едва не попал в комендатуру из-за этого радостного известия. Прочитав Указ, пошел я в наградной отдел уточнить, может быть, это и не мне присвоено звание, а однофамильцу. Прихожу. Обращаюсь к майору, который сидит за перегородкой. Сразу мне этот тыловик не понравился – упитанный, холеный. Может быть, он был хорошим человеком, но по моему тогдашнему восприятию глаза у него были какие-то нехорошие, подозревающие.

– А почему, – спрашивает, – вы думаете, что это вы?

Действительно. Указ только что опубликован, и вот Герой тут как тут, в этот же день, как говорится, явился – не запылился! Но это теперь, спустя много лет, я так рассуждаю, а тогда я был молод (двадцать два еще не исполнилось), да и нервишки у нашего брата фронтовика поизносились. Мне показался обидным и вопрос майора, и особенно его взгляд. Не задумываясь, выпалил:

– Потому, что я не сидел всю войну, где сидите вы…

Майор покраснел и зло одернул меня:

– Не забывайтесь, старший лейтенант, а не то я позвоню в комендатуру и… – он не договорил, протянул мне лист бумаги: – Вот заполните анкету. Укажите адрес, где сейчас живете. Проверим. Если вы – вызовем.

Ну а через несколько дней пришло приглашение в Кремль. Неправда, будто бы там предупреждали, чтоб не жать крепко руку Михаилу Ивановичу Калинину. Никто нас об этом не просил. Наверное, это выдумка. Хотя пожать руку целому залу не просто, иной на радостях так стиснет, наверное, хрустели старые косточки у добрейшего нашего Всесоюзного старосты, как тогда называли Калинина.

Собрались мы в назначенный час в Свердловском зале. Сидим, ждем. Рядом со мной летчик, у него несколько орденов на груди. Я его спрашиваю:

– Какой тут порядок, товарищ капитан? Что надо говорить, когда вызовут?

– Не знаю, я все ордена на фронте получал.

И вдруг выходит Калинин, точно такой, как на фотографиях: небольшого роста, белая бородка клинышком, очки в металлической оправе. Встретил его секретарь Президиума Верховного Совета А. Ф. Горкин, у которого на столах уже разложены коробочки с орденами, удостоверения. Хотел я другого соседа спросить, какой же все-таки порядок вручения, и вдруг слышу – меня вызывают. Оказывается, вручение наград начинается с Героев. Как оказалось, в этот день таких было трое среди награжденных, начали с меня.

Вышел я к столу несколько растерянный. Калинин мне подает грамоту Героя, а не ней целая горка: коробочка с орденом Ленина, коробочка с Золотой Звездой, удостоверение, проездные купоны.

Награды на красном бархате золотом горят. А я, как в счастливом сне, смотрю на Калинина и улыбаюсь.

– Поздравляю вас, товарищ, с присвоением звания Героя Советского Союза.

– Служу Советскому Союзу! – машинально ответил я, как и полагалось по уставу.

Михаил Иванович по-отцовски, с сожалением на меня посмотрел. Вид у меня действительно был не геройский – похудел я после ранения, побледнел, тощая шея торчит из воротника гимнастерки.

– Сколько вам лет? – спросил Калинин.

– Двадцать два, Михаил Иванович.

– И уже Герой! Молодец. Желаю вам дальнейших успехов.

Сел я на место, привинтил мне летчик-сосед звездочку на гимнастерку, все на меня смотрят, улыбаются. А я все не могу понять, что это я – Герой! Вышел на Красную площадь, опять прохожие оглядываются на меня с доброжелательными улыбками. А я все еще не ощущаю, что это именно со мной произошло. Подошел к витрине магазина, делаю вид, будто рассматриваю товары, а на самом деле на свое отражение гляжу.

Долго стоял, смотрел, все не верилось.

 

Лечение

Петров ехал в Москву на видавшем виды фронтовом «виллисе» в сопровождении своих верных помощников – водителя и той группы обеспечения, которая была с ним повсюду. На долгом пути до столицы Петров много думал, стараясь понять, что же произошло на этот раз. Каких-то видимых причин для недовольства его действиями и работой, по его мнению, не было. Конечно, Петров понимал, что дело не в болезни – больным он себя не чувствовал, видимо, что-то произошло в Ставке.

Позднее все прояснилось, стало известно, какое письмо написал Л. З. Мехлис. Но в те часы, когда Петров ехал в Москву, он не знал о письме и, естественно, был очень огорчен из-за проявленной к нему очередной несправедливости.

Собирая материалы к этой главе, я искал людей, которые бы могли подробно рассказать мне о событиях, связанных с освобождением от должности командующего 2-м Белорусским фронтом, о том, чем занимался Петров в Москве, о чем говорил.

Один из них – водитель того самого «виллиса», на котором ехал Петров в Москву, Сергей Константинович Трачевский. Сейчас он живет в Кишиневе. Я сначала обменялся с ним несколькими письмами. Он сообщил мне много интересного и полезного, но однажды написал, что заболел и находится в больнице. Я уже был научен горьким опытом, когда опаздывал на беседу с участниками боев и приезжал после того, когда человека не было в живых (уходит наше поколение, уходит, ничего не поделаешь!). На этот раз я решил не откладывать встречи и срочно вылетел в Кишинев.

Меня встретил сын Сергея Константиновича, инженер-строитель, человек высокообразованный, внимательный и очень любящий своего отца. В тот же день он повез меня в больницу, где находился Сергей Константинович. Это была новая многоэтажная больница. К вечеру в ней было тихо, остался только дежурный медперсонал, больные находились в палатах или сидели в холлах у телевизоров.

Мы встретились с Сергеем Константиновичем, познакомились теперь уже очно. Он был уже немолод, довольно высокий, с удлиненным лицом, сейчас заметно бледным. Мы разместились в небольшом холле и повели разговор об Иване Ефимовиче и особенно о всех тех событиях, которые меня интересовали. Но сначала я расспросил Трачевского о его жизни. О себе он рассказал коротко, говорил лишь о главном:

– До войны, с 1937 года я работал в Совнаркоме Молдавии, был шофером Председателя Совета Министров. Когда началась война, у меня была броня. Но фронт, как известно, к Кишиневу приблизился очень быстро. Мои товарищи по работе стали эвакуироваться. Ну, я был молодой, куда же мне эвакуироваться и зачем? Поэтому 7 июля 1941 года добровольно пошел в действующую Красную Армию.

Направили меня по специальности – водителем в штаб Южного фронта. Возил я сначала бригадного комиссара, а в 1942 году после расформирования Южного фронта часть войск ушла по направлению к Нальчику, а другая, в которой был я, – в сторону Кубани, к Новороссийску и Туапсе.

В ходе боев здесь была сформирована Черноморская группа войск, и я оказался в этой группе. Вскоре прибыл новый командующий этой группой генерал Петров и попросил подобрать ему хорошего водителя. Ему предложили меня. Я, видно, понравился. И вот с тех пор я ездил с Иваном Ефимовичем не только до конца войны, но даже и после войны некоторое время.

В первые недели работы с Иваном Ефимовичем я очень волновался, потому что о генерале Петрове ходила слава, что он очень требовательный и строгий человек. Но позднее я привык к нему и понял, что строгость его происходила из-за огромной напряженности его работы, из-за постоянной нехватки времени, из-за необходимости побыстрее оказаться в том месте, где наибольшая опасность. Поэтому он и был требователен и строг к своим подчиненным. Иначе ему просто было нельзя. Но строгость у него была какая-то своеобразная. Он никогда не ругал, не повышал голоса, не отчитывал, а просто требовал, чтобы все, кто его окружает, работали так же добросовестно и напряженно, как он сам.

Работал Иван Ефимович очень много. Спал два-три часа в сутки. Я не помню ни одного дня, чтобы генерал Петров не выезжал с утра в войска. Возвращались мы обычно поздно вечером. В штабе его ждали уже с документами, со всякими неотложными делами. До двух – четырех часов ночи он занимался с работниками штаба. А утром, не позже шести-семи часов мы уже снова выезжали в район боевых действий.

Машина наша «виллис» всегда была открыта, тент не натягивался, и поэтому дождь ли, снег ли – все на нас падало сверху. Не знаю почему, но Иван Ефимович всегда любил именно открытую машину. Любил ездить быстро, не терпел задержек. За все время у меня только однажды спустило колесо. Для того чтобы поставить запасное, мне надо было четыре-пять минут. Но Иван Ефимович даже эти минуты терять не хотел. Он пересел на «виллис» охраны, которая нас сопровождала, и уехал на этой машине, а я его потом догнал.

– Кто с вами ехал в Москву на «виллисе»?

– На «виллисе» ехала группа обеспечения командующего: его адъютант – лейтенант Антон Емельянович Кучеренко, ординарец Иван Иванович Сукачев и постоянный повар Захар Фомич Гошнашвили, он всю войну находился при Петрове. Ну и я – его постоянный водитель.

– Расскажите, пожалуйста, поподробнее о каждом из этих товарищей.

– Первый, о ком мне хочется сказать, это адъютант Антон Емельянович. Он и сейчас еще жив, живет недалеко от Запорожья.

– Я знаю об этом. Он написал мне несколько писем в ответ на мои вопросы. Он уже довольно пожилой.

– Да, он немолод и не очень здоров. Ну, а в те годы Антон Емельянович был бодрый, сильный, несмотря на то что был старше нас. Он – участник гражданской войны, боец легендарной дивизии Котовского, награжденный еще тогда орденом Красного Знамени. Он нам говорил даже, что у него орден номер семь, не знаю, насколько это верно.

Иван Ефимович встретил Кучеренко —под Одессой, когда формировал кавалерийскую дивизию. Вот в числе пополнения прибыл туда и Кучеренко. И Петров сразу же взял его к себе. Он был тогда рядовой, но со временем из ординарцев стал одним из адъютантов Петрова.

Кучеренко был человек смелый, решительный. Он бы не пожалел жизни ради спасения Петрова. И в то же время он был очень добрый. Как многие украинцы, обладал хорошим юмором. Его можно назвать не только адъютантом, но и надежным телохранителем Ивана Ефимовича. Он днем и ночью заботился не только о том, чтобы быт Ивана Ефимовича был устроен, но и о его безопасности. Сам всегда ходил с автоматом, во время передвижения глаз не спускал с машины командующего и всего, что его окружало. Ивана Ефимовича он любил больше своей жизни. И очень гордился тем, что он – адъютант командующего.

Несмотря на то что Кучеренко был старше нас по возрасту, да и по служебному положению, он к нам относился дружески, и наша группа была очень спаянная. И сейчас мы переписываемся с Антоном Емельяновичем. Он приезжал несколько раз ко мне в гости, в Кишинев. Мы с ним вспоминали боевое прошлое.

Повар наш, Захар Фомич Гошнашвили, хорошо готовил, до войны он работал шеф-поваром в одном из ресторанов города Ростова. Он тоже очень любил Ивана Ефимовича и старался приготовить то, что ему больше нравилось. И нужно сказать, Иван Ефимович высоко ценил его мастерство. Старался нигде не обедать, а приехать к себе, чтобы поесть то, что приготовил Захар Фомич. Но, правда, днем ему это не удавалось, а вот утром, перед отъездом, и вечером, после возвращения, он обязательно приходил, и Захар Фомич кормил его тем, что особенно любил Иван Ефимович.

Была у нас машина «додж», «пикап». Это хозяйственная машина, на ней мы перевозили нехитрое наше оборудование, в которое входили обычная солдатская койка и сбитый из досок щит, на него стелили тоненький матрац. На этом ложе Иван Ефимович спал. Он не любил мягкую постель, всегда спал вот на этом деревянном щите.

Иван Ефимович не то чтобы не злоупотреблял, а вообще не пил спиртного. Только иногда вечером, когда приедет усталый, выпивал маленькую рюмку водки. Была такая рюмочка, ну, граммов двадцать, не больше. И то не каждый раз. Захар Фомич, прежде чем подать ему горячее, поставит закуску, вопросительно посмотрит на генерала. У того после трудного дня был вид, конечно, усталый. И вот по какому-то только одному Захару Фомичу понятному выражению лица он определял – сегодня надо налить эту вот рюмочку водки.

Курил Петров много, курил всегда одни и те же папиросы «Казбек». Иногда на ходу курил. Причем сам закуривал, а мне откладывал папироску, клал ее рядом с рычагом переключения, чтобы я мог потом на стоянке тоже покурить.

– О чем вы говорили, когда ехали в Москву? Рассказывал ли вам Иван Ефимович о причинах отъезда со Второго Белорусского фронта?

– Всю дорогу Иван Ефимович был молчалив. Ни о чем нам не рассказывал. Но по нему было видно, что настроение у него подавленное. Да мы знали уже из разговоров, которые всегда ходят в окружении начальства, что Иван Ефимович отзывается с должности командующего фронтом. А куда и почему, пока нам не было ведомо.

– Ну, потом вам стало известно, что командующий направляется на лечение. Так как же проходило это лечение и где оно осуществлялось?

– Мне кажется, что Иван Ефимович совсем не нуждался ни в каком лечении. Уж мы-то, близкие к нему люди, знали, что он абсолютно здоров, полон сил. Да и работал он при подготовке операции Второго Белорусского фронта очень много, просто весь горел желанием работать. В Москве он поселился в гостинице «Москва», а не в госпитале. Но, видимо, надо было поехать в поликлинику. Я его отвез туда. Но нечего ему, по-моему, там было лечить. Поэтому он вскоре сказал: «Собирай всю группу и поедем в Звенигород».

В Звенигороде, как известно, был, да он и сейчас есть, военный санаторий. Вот мы туда и приехали. И там Иван Ефимович ни от чего не лечился, а просто много гулял по лесу. Очень скучал и томился от своего одиночества в дни, когда и по радио и в газетах стали появляться сообщения о том, что операция проходит успешно.

О том, какой он был больной, свидетельствует образ жизни его в санатории. Однажды он попросил меня найти удочки. Я нашел – взял у местных работников. И мы отправились с генералом в лес. Он попросил захватить с собой продукты. Сказал, что пойдем рыбачить подальше. Подальше от шума, так он сказал.

В столовой я взял хлеба, картошки, сала. Мы шли по лесу довольно долго. И наконец набрели на какую-то тихую речку.

Ну, Иван Ефимович приготовил удочки, забросил в воду и сидел, наблюдая за поплавками. Но рыба почему-то не клевала, в тот день так он ничего не поймал. Сказал: наверное, клев будет на рассвете. Пришел вечер, есть захотелось. Продукты, которые я взял, очень пригодились. Я развел костер, сварил картофельный суп, добавил туда кое-какие травки, нарезал сало. Ну, и с опаской предложил это Ивану Ефимовичу. А он то ли действительно сильно проголодался, то ли вправду суп получился, очень хвалил мой суп и все приговаривал: какой вкусный, прошу добавки. Да на свежем воздухе, в лесу всегда все вкусно!

После того как мы поели, Иван Ефимович завернулся в бурку и лег спать на землю. А мы по очереди дежурили, оберегая сон очень дорогого для нас человека.

Вот так мы забирались в лес почти ежедневно все то время, которое были в Звенигороде. Ну, сами судите, разве может больной человек не ходить ни к каким врачам и спать на земле, завернувшись в бурку? Вот это, мне кажется, самое лучшее доказательство того, что Иван Ефимович ничем не болел.

– А как складывалась жизнь Ивана Ефимовича, Зои Павловны и Юры на фронте?

– Зоя Павловна почти всегда была на том же фронте, где воевал Иван Ефимович: и на Кавказе, и на Втором Белорусском, и после, в Карпатах. Она была капитан медицинской службы, работала инспектором в санитарном управлении. Ездила по госпиталям, заботилась о порядке. Была она женщина строгая и волевая, и, как я слышал, делала много хорошего для своевременного медицинского обслуживания. К Ивану Ефимовичу она иногда приезжала, но редко.

А Юра некоторое время был адъютантом, а потом то ли надоела ему эта должность и он хотел настоящей службы, то ли Иван Ефимович стремился, чтобы сын кроме адъютантской должности еще чем-то занимался. Он был направлен начальником штаба в артиллерийский полк. После ранения на Кавказе он убыл с фронта и поступил учиться в академию.

Я знаю только одно об отношениях Петрова с Юрой. Отец был с ним на людях всегда строго официален. И не на людях, в служебном отношении он был даже, по-моему, несправедлив к сыну. Он всегда вычеркивал его из всех наградных списков, поэтому у Юры Петрова, пока он служил с отцом в Севастополе и на Кавказе, не было никаких наград, кроме тех медалей, которые позже были вручены всем участникам героической обороны Севастополя и битвы за Кавказ.

– Сколько же продолжалось странное лечение Петрова?

Сергей Константинович подумал, видимо, мысленно подсчитывая, потом сказал:

– Весь июль, чуть больше месяца, потому что в начале августа Иван Ефимович получил новое назначение – опять командующим фронтом, на этот раз Четвертым Украинским.

 

Командующий 4-м Украинским фронтом

Лечение генерала Петрова закончилось так же неожиданно, как и началось. Этому способствовало, конечно, не состояние здоровья Ивана Ефимовича, а обстановка на фронте. Вот что произошло. Белорусская операция успешно развивалась. В ходе быстрого и стремительного наступления, когда операция «Багратион» была еще в самом разгаре, используя благоприятную обстановку, созданную наступлением Белорусских фронтов, перешел в наступление 1-й Украинский фронт. Все внимание противника было сосредоточено в эти дни на удержании рвущихся навстречу друг другу 1-го и 3-го Белорусских фронтов – при соединении этих фронтов в районе Минска для гитлеровских войск возникала угроза большого окружения. Естественно, сюда было направлено не только внимание гитлеровского командования, но и резервы, которыми оно располагало.

Вот в этот благоприятный момент и нанес удар 1-й Украинский фронт под командованием маршала И. С. Конева. Он бил в двух направлениях: на Раву-Русскую и на Львов. Я не буду описывать все перипетии этой сложной операции. Скажу только, что 27 июля Львов был освобожден. Продолжая развивать наступление, войска вышли к реке Висле и захватили на противоположном берегу большой плацдарм, расширив его со временем до 75 километров по фронту и до 50 километров в глубину. В ходе боев за плацдарм был взят город Сандомир. По имени города получил название тот знаменитый Сандомирский плацдарм, с которого наши армии уже нацеливались на Берлин, а армии левого крыла этого фронта начали бои в предгорьях Карпат.

На юге войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала Р. Я. Малиновского готовились вступить в Румынию. Эти наши две мощные группировки войск разделяла огромная подкова Главного Карпатского хребта длиной до 400 и глубиной более 100 километров. Выпуклая сторона этой горной подковы была обращена в сторону наших войск, она состоит из нескольких параллельных горных хребтов, представляющих собой мощнейший природный оборонительный рубеж, не говоря уже о том, что было создано там противником. Все дороги, перевалы, узкие места в горах были перекрыты узлами сопротивления, а по Главному Карпатскому хребту пролегала оборонительная линия Арпада с типичными для таких мощных линий долговременными железобетонными сооружениями. Левый фланг 1-го Украинского и правый 2-го Украинского фронтов уперлись в эту горную гряду. Командующим этих фронтов теперь, естественно, было трудно организовать и руководить сражениями на таких разнородных – равнинных и горных – театрах, каждый из которых требует своей специфики ведения боя.

Учитывая это, Ставка решила создать новый – 4-й Украинский фронт. Создание фронта связано с огромной организационной работой, перегруппировкой войск, выделением новых сил и средств, созданием новых баз снабжения горючим, продовольствием, боеприпасами, развитием сети железных и шоссейных дорог. Все особенности этой работы читателю уже известны по рассказу о деятельности Петрова, когда он формировал 2-й Белорусский фронт. Но при создании 4-го Украинского фронта вставал еще один важный вопрос: новому фронту предстояло вести бои в горах. Кого же назначить командующим этим фронтом? Перебрали многих военачальников, интересуясь в первую очередь теми, кто имеет опыт ведения горной войны. И оказалось, самым опытным по руководству боями в условиях гор был генерал Петров. Его опыт в этой области начался в годы гражданской войны в горах Памира. Уже в первые месяцы Великой Отечественной Петров вел с боями Приморскую армию через Крымские горы в Севастополь. Колоссальные сражения в битве за Кавказ под руководством генерала Петрова тоже большей частью проходили в горах. Лучшую кандидатуру найти было трудно.

Генеральный штаб, несмотря на то что ему было хорошо известно о всех сложных моментах в отношении Верховного Главнокомандующего к этому военачальнику, все же предложил его кандидатуру. И Сталин без возражений согласился, очевидно, учитывая перечисленные выше достоинства и преимущества Петрова.

3 августа 1944 года была издана директива Ставки, согласно которой генерал-полковник Иван Ефимович Петров был назначен командующим 4-м Украинским, фронтом, а членом Военного совета (не знаю, специально это было сделано или нет, но обратить на это внимание читателей считаю необходимым) был снова назначен генерал-полковник Л. З. Мехлис. Начальником штаба фронта был генерал-лейтенант Ф. К. Корженевич.

В состав войск фронта были включены и переданы из 1-го Украинского фронта: 1-я гвардейская и 18-я армии, а также 8-я воздушная армия. И еще 17-й гвардейский стрелковый корпус и другие специальные части.

Прибыв на фронт, генерал Петров сразу же, еще в процессе формирования своего нового фронтового управления, включился в руководство войсками, которые вели бои и ни на минуту не прерывали наступления.

5 августа 1-я гвардейская армия освободила город Стрый, а на следующий день, преодолев трудную, заболоченную местность, овладела областным центром Украины – городом Дрогобыч. Продолжая продвижение, войска фронта 7 августа освободили Борислав и Самбор.

Фронт, располагая такими небольшими силами – всего две армии, – не мог долго успешно наступать. По мере дальнейшего продвижения в предгорья Карпат наступление замедлялось. Да и создавался 4-й Украинский не для активных наступательных действий. Вот что пишет об этом генерал С. М. Штеменко:

«Советское командование не собиралось тогда форсировать Карпатский хребет прямым ударом. Действия в лоб могли стоить нам очень дорого. Горы следовало обойти. Эта идея и закладывалась в замысел будущих операций в Карпатах, где предполагалось действовать небольшими силами».

29 августа Петров получил директиву, подписанную Сталиным, в ней было указано:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Войскам фронта с получением настоящей директивы по всей полосе перейти к жесткой обороне.

2. Оборону создать глубоко эшелонированную.

3. Подготовить в полосе фронта не менее трех оборонительных рубежей с общей глубиной 30–40 километров, имея на основных направлениях сильные корпусные, армейские и фронтовые резервы…»

Как видно из директивы Ставки, 4-му Украинскому фронту ставилась задача чисто оборонительная и было прямо указано о построении глубоко эшелонированной обороны.

Этим обеспечивались фланги войск Конева на сандомирском плацдарме и войск Малиновского в Румынии, потому что иначе, при отсутствии обороны, которую и было поручено создавать Петрову, противник мог пройти по карпатским дорогам и ударить очень чувствительно не только по флангам, но даже по тылам войск 1-го Украинского и 2-го Украинского фронтов.

Но не успел командующий фронтом генерал Петров принять еще решение на организацию такой прочной обороны, как буквально через три дня, то есть 2 сентября 1944 года, поступила новая директива Ставки, приказывающая наступать.

Что же произошло за эти три дня?

Здесь деятельность генерала Петрова впервые соприкасается с делами уже международного масштаба, и, чтобы она была понятна читателям, я вынужден сделать небольшое отступление.

Разумеется, не только события этих дней так резко изменили обстановку и решение Верховного Главнокомандования. События назревали давно, но именно в эти три дня достигли своего апогея. Дело в том, что в Чехословакии, за Карпатскими хребтами, перед которыми стояли войска генерала Петрова, назревало восстание.

Чем дальше шла война, тем больше росло и ширилось в Чехословакии освободительное движение.

Еще 12 декабря 1943 года был подписан советско-чехословацкий Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. В соответствии с этим договором Советское правительство оказывало чехословацкому освободительному движению большую помощь оружием, боеприпасами и всем необходимым для борьбы с гитлеровцами. Бурно развивавшемуся партизанскому движению необходимо было руководство. Но самые стойкие, отважные борцы против фашизма, чехословацкие коммунисты, при вступлении гитлеровцев в Чехословакию в 1939 году либо погибли в застенках, либо сидели в концлагерях, либо таились в подполье и в эмиграции за пределами родной земли. В течение 1941—1943 годов несколько раз делались попытки переправить в Чехословакию некоторых руководящих работников Коммунистической партии Чехословакии, оказавшихся в нашей стране, и воссоздать там Центральный Комитет партии. Четырежды эти попытки были неудачными, все переправленные арестовывались гитлеровцами.

Летом 1943 года все же удалось (в пятый раз!) перебросить несколько товарищей. Вскоре был сформирован Центральный Комитет Компартии Словакии во главе с К. Шмидке, Г. Гусаком и Л. Новомеским. Кроме этого, был создан Словацкий национальный совет как; руководящий орган национально-освободительного движения в Словакии.

Возглавлял этот совет президиум, куда на паритетных началах входили представители различных партий, были в его составе и коммунисты. Коммунист К. Шмидке был одним из председателей совета.

Второй силой, которая претендовала на руководство народным и партизанским движением, было чехословацкое эмигрантское правительство, находившееся в Лондоне.

Лондонское правительство вело свою политику и намеревалось для ее осуществления использовать словацкую армию. Эта армия существовала легально и была как бы союзницей гитлеровской Германии. Дело в том, что Словакия была в 1939 году объявлена независимым государством под «охраной» фашистской Германии. Поэтому у нее сохранялось свое правительство, возглавляемое Тисо, сохранялась и армия. Вот эту армию эмигрантское правительство и намеревалось использовать для быстрого захвата всех руководящих постов и установления буржуазной власти еще до того, как Красная Армия придет на территорию Чехословакии.

Командование словацкой армии было предано лондонскому правительству. Оно получило от него указание оттянуть срок народного восстания, произвести перед самым вступлением в Словакию советских войск переворот силами армии и полиции и установить форму правления, задуманную эмигрантским правительством.

Особые надежды эмигрантское правительство возлагало на восточно-словацкий корпус, которым командовал генерал А. Малар. Этот корпус по приказу гитлеровского командования еще весной 1944 года был передвинут из Центральной Словакии в район Восточных Карпат к Прешову.

При этом гитлеровцы все же опасались вывести восточно-словацкий корпус на передние линии, боясь, чтобы во время соприкосновения с Красной Армией солдаты не обратили бы свое оружие против Германии. Поэтому перед словацким министерством обороны гитлеровское командование поставило задачу – силами этого корпуса готовить в Карпатах оборонительный рубеж.

Восточно-словацкий корпус действительно оборудовал мощный оборонительный рубеж, особенно сильный в районе Дуклинского перевала и южнее.

Но пока корпус строил оборонительные рубежи для гитлеровских войск, ЦК Компартии Словакии и Словацкий национальный совет готовили народ к вооруженному восстанию против фашистского режима. Боевые действия партизан активизировались все больше и больше. И когда советские войска наступали в предгорьях Карпат, это движение уже превратилось в настоящую партизанскую войну.

Для того чтобы проинформировать командование Красной Армии о том размахе, который приняло партизанское движение, и скоординировать действия партизан с Красной Армией, 6 августа 1944 года в Москву прибыла делегация Словацкого национального совета, в составе которой находился секретарь ЦК Компартии Словакии К. Шмидке. Эта делегация согласовала в Генеральном штабе взаимодействие с частями Красной Армии.

Был согласован и план восстания. Суть его заключалась в следующем. При попытке немцев оккупировать Словакию,-а уже было известно, что они собираются это сделать, – народ должен выступить всеми силами, в том числе и силами словацкой армии, которую надо было перетянуть на свою сторону. Далее следовало: удержать по возможности большую часть словацкой территории, организовать на ней временную народную власть и вести на территории, еще занятой оккупантами, партизанскую борьбу до полного освобождения Словакии Красной Армией.

Однако события нарастали с опережением этих планов. В те дни, когда шли эти переговоры, то есть в августе 1944 года, в Словакии начались уже революционные выступления народа. А на территории Центральной и Северной Словакии очень активно стали действовать партизаны. В это же время все большее количество воинских подразделений словацкой армии стало выходить из-под влияния и контроля марионеточного словацкого правительства. Солдаты, посылаемые в горы для карательных операций, братались с партизанами. Многие просто переходили к ним, передавали им оружие и боеприпасы.

Высокая волна освободительного движения уже грозила смести марионеточное правительство Тисо. Испуганное этой угрозой, правительство пошло на предательский шаг: оно обратилось к Гитлеру с просьбой немедленно ввести войска в Словакию.

29 августа министр обороны правительства Тисо оповестил по радио страну о вступлении в Словакию немецких войск «для восстановления порядка». В тот же день Словацкий национальный совет обратился к населению по радио с призывом начать восстание, перейти к открытой вооруженной борьбе. Народ поддержал этот призыв. Так началось Словацкое национальное восстание. Уже к вечеру восстание охватило территорию Центральной и частично Восточной Словакии. Центром восстания стал город Банска-Бистрица, освобожденный словацкими партизанами в ночь на 30 августа.

1 сентября Словацкий национальный совет объявил, что берет в свои руки законодательную и исполнительную власть. Местные национальные комитеты, руководимые Коммунистической партией, стали всюду устранять органы старой власти и организовывать новую жизнь.

31 августа к Советскому правительству обратился посланник Чехословакии в СССР З. Фирлингер с просьбой оказать военную помощь словацкому народу. 2 сентября письмо, которое называлось «События в Чехословакии», в Наркомат иностранных дел СССР направил Клемент Готвальд.

Ставка наша, как известно, не планировала преодоления Карпат ударом с фронта. Читателям известна директива, отданная генералу Петрову, предписывающая ему создать прочную эшелонированную оборону в предгорьях Карпат на тот случай, если гитлеровцы попытаются с этого направления нанести фланговые удары по наступающим севернее и южнее Карпат советским частям. Не было никакой прямой необходимости преодолевать горные хребты и затрачивать на это многие жизни и средства.

Но, получив известие о Словацком восстании и в связи с просьбой его руководителей, наше командование решило немедленно начать наступательную операцию силами 1-го и 4-го Украинских фронтов и через Карпаты кратчайшим путем как можно быстрее прийти на помощь восставшим.

Вот поэтому так неожиданно, буквально через несколько дней после директивы об организации прочной эшелонированной обороны, генерал Петров получил директиву о подготовке и проведении наступательной операции через Карпаты.

В те дни, когда командование 1-го Украинского и 4-го Украинского фронтов, преодолевая огромные трудности, срочно организовывало наступление, Коммунистическая партия Чехословакии всячески старалась активизировать и расширить борьбу народа по ту сторону Карпатских гор. Командование же восточно-словацкого корпуса в это самое время не приняло никаких мер для приведения войск в боевую готовность.

Командир корпуса Малар, будучи сторонником лондонского эмигрантского правительства и действуя по его указке, убеждал своих подчиненных, что восстание преждевременно, что армия в нем не должна участвовать, и даже предложил сдать оружие немцам. С целью дезориентации личного состава корпуса он передал по радио в штабы соединений ложные сообщения, что действия фашистских войск, вступивших в Словакию, не будут направлены против словацких частей. Конечно, это сообщение разлагающе подействовало на работу и штаба корпуса, и штабов дивизий, которые фактически ничего не предпринимали для подготовки словацких войск к активным действиям против оккупантов.

В день начала восстания, 29 августа, заместитель командира корпуса полковник В. Тальский, на которого по плану восстания было возложено руководство действиями корпуса, объявил о своем намерении начать наступление. Но на следующее же утро Тальский собрал подчиненных офицеров и объявил, что взаимодействие с Красной Армией отсутствует и поэтому необходимо подождать с выступлением до согласования организационных вопросов с советским командованием. 30 августа корпус по-прежнему бездействовал, а 31 августа Тальский сел в самолет и, оставив войска, ничего не сообщив штабу корпуса, неожиданно улетел в расположение советских войск. 1 сентября Тальский был принят командующим 1-м Украинским фронтом маршалом И. С. Коневым. В беседе с маршалом Тальский заявил, что в случае наступления советских войск в западном направлении словацкие 1-я и 2-я дивизии, которые расположены по линии границы, могли бы наступать в восточном направлении с целью соединения с Красной Армией.

Маршал Конев все это изложил в донесении Сталину, высказав и предложение: провести совместную операцию левым флангом 1-го Украинского фронта и правым флангом 4-го Украинского фронта и ударом в направлении Кросно – Дукля – Тылява выйти на словацкую территорию в районе Стропков – Медзилаборце. Конев также высказал пожелание использовать в этих боях 1-й чехословацкий корпус, который действовал вместе с советскими частями. На подготовку операций Конев считал необходимым отвести 7 дней.

Это донесение было направлено 2 сентября в 3 часа 20 минут ночи. Утром того же 2 сентября Ставка отдала директиву 1-му и 4-му Украинским фронтам: подготовить и не позднее 8 сентября начать наступление на стыке фронтов, с тем чтобы ударами из района Кросно – Санок в общем направлении на Прешов выйти к чехословацкой границе и соединиться с повстанцами. Разрешалось к операции привлечь 1-й чехословацкий корпус. Одновременно было дано указание организовать взаимодействие со словацкими войсками.

Легко можно себе представить, какие сложности возникли перед генералом Петровым, который в течение всего 6 дней должен был организовать исключительно трудоемкую операцию по преодолению с боями Карпат. Как известно, на организацию фронтовой операции обычно уходили месяцы или, как минимум, несколько недель, а в распоряжении Петрова оставалось всего 6 дней! К тому же войска, которые должны участвовать в наступлении, истощены, устали, они только что завершили очень трудные боевые действия в предгорьях и при освобождении Западной Украины.

Но на войне чаще всего совершается именно невозможное. Надо было для выполнения интернационального долга, для помощи восставшему словацкому народу сделать это невозможное, во что бы то ни стало помочь братьям в Чехословакии.

Петров и его штаб без сна и отдыха в самом прямом, буквальном смысле этих слов начали проводить необходимую перегруппировку, подвоз боеприпасов, горючего, продовольствия, всего необходимого для преодоления не только мощной обороны противника, но и горных хребтов, которые сами по себе представляли трудное препятствие.

Карпатская горная дуга словно самой природой создана для обороны, потому что лежит поперек равнинной части Центральной Европы и прикрывает собой Венгерскую низменность с севера, востока, юго-востока. Причем это не одна какая-то гряда, а ряд горных хребтов, возвышающихся один за другим, последовательно, с высотами в 1000–1300 метров.

Главный Карпатский хребет можно преодолеть через несколько перевалов. Дорожная сеть в Карпатах развита слабо, нет здесь рокадных дорог. Горы с очень крутыми подъемами, поросшими лесом и кустарником. В дождливую погоду даже немногие имеющиеся дороги из-за суглинистых почв становились труднопроходимыми. А шел сентябрь – это уже осень, время слякоти и дождей, которые размывали, делали совершенно непригодными дороги. И все это надо преодолеть, да еще в короткий срок, с боями. Пройти эти сотни километров по бездорожью и крутым склонам просто так под силу лишь хорошо подготовленным спортсменам, имеющим специальное снаряжение. А солдат на каждом хребте ждал противник, причем он всегда сверху, бьет просто на выбор, потому что по горной крутизне к нему не подбежишь быстро с криком «ура».

В долинах Карпат протекало очень много рек, речушек и ручьев, которые расчленяли горы в самых различных направлениях. Эти реки в летнее время немноговодны, а вот осенью, когда шли проливные дожди, они все стали бурными и многоводными. К тому же в долинах стояли густые, тяжелые туманы, мешая вести наблюдение. А на вершинах гор уже выпал снег, мели метели. Опять природа как бы нарочно усложняла боевые действия и возможности передвижения войск.

Генерал Петров понимал, что все эти дополнительные трудности предстоящей операции требуют особенно тщательной подготовки. Поэтому, занимаясь со своим штабом организационными делами, перегруппировкой войск, выдвижением артиллерии, инженерными работами по подготовке исходного положения для наступления, Петров непрерывно и настойчиво требовал от командиров частей вести обучение войск действиям в горах. Это осуществлялось повседневно, несмотря на дожди и на бои, которые в эти дни не прерывались.

По указанию Военного совета фронта была разработана специальная инструкция о действиях войск в условиях горнолесистой местности и было подготовлено описание Восточных Карпат, где подробно излагались особенности каждого перевала, дорог, рек и горных хребтов. Эту инструкцию Иван Ефимович сам отредактировал, внес в нее много очень важных добавлений.

В своих воспоминаниях «Преодолевая сопротивление врага» бывший начальник оперативного управления 4-го Украинского фронта генерал-лейтенант в отставке В. А. Коровиков пишет:

«Душой всей этой работы стал командующий войсками фронта генерал-полковник И. Е. Петров. Своей неиссякаемой энергией и личным примером он воодушевлял весь коллектив полевого управления, а также генералов и офицеров в войсках на выполнение поставленных задач как при подготовке, так и осуществлении операции. Генерал И. Е. Петров обладал обширными военными знаниями. Человек высокой культуры и большого сердца, он был всегда справедлив и требователен к себе и к другим. Чутким отношением и постоянной заботой о подчиненных, независимо от их ранга и положения, он снискал любовь генералов, офицеров и солдат. В войсках его любовно называли „наш Иван Ефимович“.

Офицерскому составу читались доклады о военно-политической обстановке в Чехословакии и Венгрии. Проводились беседы об альпийском походе Суворова, о форсировании водных преград в горах, о боях на окружение и уничтожение врага. В ротах и батальонах происходили встречи с участниками боев в горах, они делились опытом, рассказывали о боевых эпизодах, о всевозможных приспособлениях, которые они применяли в предыдущих горных боях.

Бывший член Военного совета 18-й армии генерал-майор в отставке Н. В. Ляпин в своей работе «Во имя счастья людей» вспоминает:

«…ближайшие тылы армии были похожи на огромный учебный полигон. По 11–12 часов в сутки подразделения отрабатывали виды боя в горах. Чередуя части переднего края с частями, находившимися в резерве, вся армия прошла на практических занятиях хорошую подготовку».

Бывший заместитель по политчасти командующего 8-й воздушной армией генерал-полковник авиации А. Г. Рытов пишет в статье «В небе над Карпатами»:

«В подготовительный период Карпатской операции ни на один день не прекращалась массово-политическая работа. Командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров в беседе с В. Н. Ждановым (командующим 8-й воздушной армией. – В. К.) и мной посоветовал напомнить летчикам о знаменитом походе русских чудо-богатырей через Альпы, о прорыве немецкой обороны в Карпатах и выходе в Венгерскую долину в 1916 году.

– Разумеется, – говорил он, – теперешнюю оборону немцев не сравнишь с той, что была в прошлом. Они создали тут мощный железобетонный пояс, обильно насыщенный огневыми точками. Так что артиллерия и танки не могут пройти сразу. Для вас же, летчиков, таких преград не существует…

Командующий развязал тесьму лежащего на столе рулона, развернул крупномасштабную карту Карпат и прилегающих к ним районов.

– Карпаты – не простая горушка, – сказал он. – Это цепь хребтов, простирающихся в глубину более чем на сто километров. Видите, сколько долин и горных рек. Карпаты – серьезная преграда! И тут авиация должна сыграть большую роль.

Петров понимал толк в авиации и по достоинству ценил ее. Он, например, сам лично ставил задачи воздушным разведчикам и выслушивал их доклады. Однажды мы представили ему на утверждение план одной из частных операций. Петров внимательно просмотрел его, кое-что подчеркнул и дал очень хороший совет.

– Надо же! – одобрительно заметил потом Жданов. – Размах фронта огромный, забот у командующего побольше, чем у нас, а он все же нашел время спокойно разобраться в наших делах».

Но не только трудности были в эти дни у генерала Петрова, переживал он и своеобразные полководческие радости. В состав фронта вошла 18-я армия, так много сделавшая на Кавказе. Теперь ею командовал генерал-лейтенант Е. П. Журавлев. 1-я гвардейская армия была для Петрова новой, но зато ее командующий генерал-полковник А. А. Гречко был проверенный во многих боях соратник.

Читателю нетрудно представить, какие чувства охватывали Ивана Ефимовича при встречах с некоторыми частями и командирами здесь, на новом фронте. Вот что пишет в воспоминаниях «В наступлении – горные стрелки» генерал-лейтенант в отставке А. Я. Веденин, бывший командир 3-го горнострелкового Карпатского корпуса:

«7 августа 1944 года мне вручили приказ командующего Отдельной Приморской армией сдать оборону побережья от Евпатории до Судака другим соединениям и немедленно приступить к погрузке в эшелоны. Темп погрузки – 12 эшелонов в сутки. Направление – Тернополъ – Станислав.

На следующий день корпус в составе 128-й гвардейской горнострелковой Туркестанской Краснознаменной дивизии, 242-й горнострелковой Таманской Краснознаменной ордена Кутузова дивизии, 318-й горнострелковой Новороссийской ордена Суворова дивизии и 93-го гвардейского Керченского корпусного артиллерийского полка начал передислокацию из Крыма. Части уходили по боевой тревоге».

Это перечисление очень характерно – даже в одних почетных наименованиях дивизий этого корпуса отразился почти весь боевой путь Ивана Ефимовича Петрова. Горнострелковая Туркестанская – при этом, конечно, вспоминаются годы службы Петрова в Средней Азии в период борьбы с басмачеством. Новороссийская дивизия – это наименование она получила под командованием Петрова, участвуя в блестяще проведенной Новороссийской операции. Таманская дивизия – память об освобождении Таманского полуострова. Керченский артиллерийский полк – это форсирование силами целой армии широкой водной преграды, Керченского пролива, и вступление советских войск в Крым.

Продолжу цитату из воспоминаний генерала А. Я. Веденина:

«Командующий фронтом генерал армии И. Е. Петров немедленно принял меня. Мы вспомнили с ним о совместной борьбе с басмачеством в Средней Азии (128-я гвардейская горнострелковая Туркестанская Краснознаменная дивизия, входившая в состав нашего корпуса, была когда-то 1-й стрелковой Туркестанской дивизией, которой Иван Ефимович командовал в 1922—1926 годах).

Командующий внимательно ознакомился с нашим планом подготовки личного состава к наступлению в Карпатах и в основном одобрил его, посоветовав чаще практиковать ночные учения в горах с применением различных средств связи. Вскоре корпус был переведен на полный штат горнострелкового соединения. Части полностью были укомплектованы боевой техникой, лошадьми и даже ишаками – незаменимыми в горнолесистой местности.

Для улучшения связи в столь сложных боевых условиях каждую роту обеспечивали легкими радиостанциями».

А вот еще одна приятная встреча, о которой в статье «С верой в победу» рассказывает полковник в отставке М. Г. Шульга, бывший командир 327-го гвардейского горнострелкового Севастопольского ордена Богдана Хмельницкого полка:

«Незадолго до наступления… в дивизию прибыл командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров, который в торжественной обстановке вручил дивизии орден Красного Знамени, а всем ее частям – боевые гвардейские знамена. Выступая на митинге в честь этого знаменательного для нас события, солдаты и офицеры поклялись разгромить врага в Карпатах и оказать интернациональную помощь народам Западной Европы в освобождении от фашизма.

К предстоящему наступлению в частях дивизии была проведена большая подготовительная работа. Войска обучались преодолению высот днем и ночью, ориентированию в горнолесистой местности. В дивизии организовали полигон, на котором была представлена вся боевая техника и вьючное хозяйство для действий в Карпатах».

Встретился генерал Петров и с бойцами замечательной 318-й стрелковой дивизии и ее командиром, участником легендарного эльтигенского десанта, Героем Советского Союза генералом Гладковым. Навестил танкистов 5-й гвардейской Новороссийской танковой бригады.

О том, как происходили эти встречи и как их использовал для пользы дела Петров, можно судить по воспоминаниям «Артиллеристы в боях» бывшего командира 299-го гвардейского Краснознаменного артиллерийского полка полковника запаса П. П. Кащука:

«299-й полк 129-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии имел славные боевые традиции. Он сражался в горах Кавказа, был единственным артиллерийским полком в морском десанте на Малой земле, у стен Новороссийска, где первым из всех частей, сражавшихся там, получил гвардейское звание…

В начале августа дивизию посетил командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров. Он сердечно поздравил с боевыми успехами своих старых знакомых, воевавших под его командованием на Малой земле и Таманском полуострове, и нацелил дивизию на быстрейшее освобождение Дрогобыча».

Беседы командующего, его авторитет, его не только приказы, но и просьбы, несомненно, сыграли свою большую мобилизующую роль. В ночь на 6 августа дивизия вышла к Дрогобычу и освободила его. Боевой дух солдат был так высок, что к концу этого дня гвардейцы освободили город Самбор.

А теперь мне хочется рассказать читателям хотя бы коротко о той операции в первой мировой войне, опыт которой Иван Ефимович советовал использовать своим командирам. Он имел в виду операцию Юго-Западного фронта, в которой тогда особенно отличился генерал А. А. Брусилов. Обратите внимание на названия населенных пунктов: города, о которых будет идти речь в боях 1915 года, это те же самые города, которые теперь входили в полосу боевых действий 4-го Украинского фронта генерала Петрова.

В декабре 1914 года, учитывая успешные действия соседних армий на краковском направлении и 4-й армии на левом берегу Вислы, а также выход к предгорьям Главного Карпатского хребта на ужокском и мукачевском направлениях 8-й армии генерала А. А. Брусилова, командующий Юго-Западным фронтом Н. И. Иванов решил приступить к подготовке операции по прорыву через Карпаты, в ту самую равнину, которая раскинулась за Карпатами (и к которой стремился теперь 4-й Украинский фронт).

Главная задача при этом возлагалась на 8-ю армию Брусилова, составлявшую левое крыло фронта. Эта армия должна была наносить удар в направлении Медзилаборце – Гуменне.

Австро-германскому командованию стал известен этот замысел, и, упреждая русских, сосредоточив здесь новую армию, австро-германские войска 10 января сами перешли в наступление, стремясь освободить блокированный русскими Перемышль. В Перемышле находились австро-германские войска, а между Перемышлём и стремящимися к ним на выручку наступающими войсками находилась армия Брусилова.

Случилось так, что 8-я армия Брусилова, завершив к этому же дню подготовку, тоже перешла в наступление. Произошли тяжелые, упорные, кровопролитные встречные бои. Все же армия Брусилова медленно продвигалась вперед. На левом фланге фронта, в Буковине, русские войска вынуждены были отступить под напором австро-венгров и отойти к рекам Днестр и Прут. А Брусилов удержал свой участок и даже продвинулся вперед. В своих воспоминаниях Брусилов так писал об этих днях:

«Нужно помнить, что эти войска в горах зимой, по горло в снегу, при сильных морозах ожесточенно дрались беспрерывно день за днем, да еще при условии, что приходилось беречь всемерно и ружейные патроны и, в особенности, артиллерийские снаряды. Отбиваться приходилось штыками, контратаки производились почти исключительно по ночам, без артиллерийской подготовки и с наименьшею затратою ружейных патронов…»

Здесь невольно так и хочется обратить внимание читателей на настоятельные советы Петрова командирам: учить войска ночным действиям и решительным контратакам. Это явное свидетельство того, что Петров хорошо знал все операции Брусилова и учитывал его опыт ведения боев в горах.

8-я армия Брусилова выдержала ожесточенный напор врага и не позволила ему прорваться к Перемышлю. Это привело к большому успеху русских войск. Окончательно убедившись, что на помощь ему не придут, и чувствуя уже недостаток в продовольствии (а боеприпасов хватило бы еще на многие дни боев!), комендант крепости Перемышль капитулировал. Победа была блестящей! Армии Антанты еще не знали таких удач в боевых действиях первой мировой войны. В Перемышле было взято в плен 9 генералов, две с половиной тысячи офицеров, 120 тысяч солдат, больше 900 орудий.

Однако в целом в той давней карпатской операции ни одна из сторон, участвовавших в этих боях, не достигла поставленных целей. Австро-германское командование не смогло широко охватить левое крыло русской армии и разблокировать Перемышль. А русская армия не смогла преодолеть Карпаты, потому что не хватило сил, не хватило необходимых резервов, войска не были обеспечены артиллерией, боеприпасами и всем необходимым для проведения такой крупной операции. Боевые действия здесь вылились в кровопролитные лобовые столкновения на фронте протяженностью в 200 километров. Обе стороны потеряли около миллиона человек, причем около 800 тысяч из этого миллиона потерял противник. Здесь особенно ярко начало проявляться военное искусство одного из талантливейших русских военачальников – Брусилова.

И вот теперь советским солдатам и их командирам предстояло проявить еще более высокий героизм и еще более искусное воинское мастерство: в кратчайший срок подготовиться и преодолеть Карпаты, то есть осуществить то, что не удалось русской армии в первую мировую войну.

А события накануне этой операции развивались стремительно, и условия становились еще более неблагоприятными – теперь уже не только по природным, а еще и по главным – военным и политическим – обстоятельствам.

В дни, когда 4-й Украинский фронт готовился срочно перейти в наступление, за Карпатами происходило следующее. Немецко-фашистское командование, опасаясь потерять Моравско-Остравский промышленный район, почти единственный, снабжавший теперь гитлеровскую армию, решило для его спасения действовать очень решительно. Оно сняло дивизии с фронта и перебросило их сюда. Гитлеровцы действовали быстро и жестоко – при том, что командование восточно-словацкого корпуса не оказало никакого сопротивления. Корпус так и не был приведен в боевую готовность и не получил приказа к отражению гитлеровских войск. Солдаты не знали, что делать, что предпринять. В течение двух дней – 1 и 2 сентября – корпус был гитлеровцами разоружен. Многие солдаты и офицеры были арестованы и направлены гитлеровцами в лагеря, часть ушла к партизанам. Восточно-словацкий корпус перестал существовать в результате явного предательства. А ведь именно этот корпус должен был выполнить важную задачу – захватить перевалы на Карпатах и тем обеспечить продвижение наших войск на помощь восставшим.

Но об этом генерал Петров пока еще не знал. Он получил приказ Ставки о наступлении 2 сентября, когда восточно-словацкий корпус был уже разоружен.

 

Через Восточные Карпаты

Итак, 2 сентября 1944 года из Ставки поступила новая директива об одновременном наступлении 1-го Украинского фронта, его левого фланга (там находилась 38-я армия), и 4-го Украинского фронта, его правого фланга, где располагалась 1-я гвардейская армия. 2-й Украинский фронт должен был содействовать их наступлению ударом на Клуж.

В тот же день в 22.30 И. Е. Петров принял решение: силами одного стрелкового корпуса 1-й гвардейской армии, усиленной несколькими танковыми, артиллерийскими и инженерными соединениями и частями, прорвать оборону противника в районе Санок на фронте протяжением 4 километра, нанося удар в общем направлении на Каманьчу.

О том, в каких трудных условиях готовилась эта операция – при катастрофической нехватке времени, при очень сложных природных условиях, при малом количестве войск, истомленных предшествующими боями, – уже говорилось в предыдущей главе. К этому добавлялась еще одна трудность: нахождение двух участвующих в наступлении армий, 38-й и 1-й гвардейской, в разных фронтах усложняло планирование и руководство операцией.

Вообще с самого начала организации 4-го Украинского фронта так и напрашивалось 38-ю армию, тоже вышедшую к предгорьям Карпат, включить в состав войск этого фронта. Это дало бы возможность маршалу Коневу сосредоточить все внимание на продвижение в глубь Германии, не отвлекаясь на одну из многих своих армий, упершуюся в Карпаты. А генерал Петров, получив 38-ю армию, руководил бы всеми войсками в Карпатах и более целеустремленно, без долгих согласований, вел бы здесь боевые действия. Позже Ставка исправила это положение – 38-я армия была включена в состав 4-го Украинского фронта.

Но операция началась вот при таком построении, когда 1-й и 4-й Украинский фронты наносили удар своими соседствующими флангами.

8 сентября перешла в наступление 38-я армия под командованием генерал-полковника, ныне маршала К. С. Москаленко. Она наступала на главном направлении. Суть ее задачи была следующая: быстро разгромить врага в предгорьях Карпат и стремительным продвижением кавалерийского и танкового корпусов упредить противника и занять Дуклинский перевал, захвату которого должны содействовать словацкие войска, заверившие в своей готовности наступать навстречу Красной Армии. Глубина операции была 90–95 километров, и пройти это расстояние части 38-й армии должны были за 5 дней.

На следующий день, 9 сентября, перешла в наступление 1-я гвардейская армия под командованием генерал-полковника А. А. Гречко.

Петров находился на наблюдательном пункте генерала Гречко и, не сковывая его инициативу своим присутствием, внимательно следил за развитием наступления, для того чтобы реагировать за изменением обстановки в масштабе всего фронта, а также увязывать и поддерживать взаимодействие с соседом справа, 1-м Украинским фронтом.

К. С. Москаленко так вспоминает это наступление:

«Атака войск 38-й армии началась 8 сентября в 8 часов 45 минут. Ей предшествовала 125-минутная артиллерийская подготовка. …Наша артиллерия сопровождала пехоту и танки, как и планировалось, на глубину 1,5 километра… Спустя час вклинились в оборону противника на 1,5 километра».

В течение дня армия продвинулась вперед до 12 километров. На этом, собственно, продвижение частей прекратилось. Повторные атаки 9 сентября успеха не имели и, как продолжает Москаленко:

«В ходе двухдневных боев войска 38-й армии не смогли прорвать тактическую зону обороны, уничтожить противостоящие войска и развить стремительное наступление к перевалам Карпат».

На 4-м Украинском фронте события развивались несколько иначе. 9 сентября, на сутки позже, перешел в наступление один корпус 1-й гвардейской армии (с целью содействовать 38-й армии) и в течение первого дня операции прорвал оборону противника на участке в 12 километров и продвинулся до 6 километров в глубину.

Противник стал подтягивать сюда части с других участков фронта, желая локализовать, остановить здесь наступление. Как только об этом стало известно Петрову, он тут же отдал приказ перейти в наступление 17-му гвардейскому стрелковому корпусу. Этот гвардейский корпус под командованием генерал-майора А. И. Гастиловича, находясь на самом левом крыле фронта, занимал очень широкую полосу обороны – до ПО километров и имел к тому времени сугубо оборонительную задачу.

Но как только на участке 1-й гвардейской армии удалось создать для противника трудное положение, Петров не побоялся двинуть в наступление часть сил из обороняющихся на широком фронте. Это смелое решение командующего полностью себя оправдало. За три дня наступления частям корпуса удалось продвинуться в центре до 15 километров, а на фланге – от 30 до 60 километров и приблизиться к основным перевалам на этом участке.

Стремясь остановить наши войска теперь уже на этом направлении, противник двинул сюда резервы с соседних участков. И опять как только об этом узнал от разведчиков Петров, он по предложению командарма-18 Е. П. Журавлева приказал 17 сентября перейти в наступление и частям 18-й армии. Эта армия оборонялась на широком 170-километровом фронте. Петров и Журавлев очень рисковали, оставляя на остальных 150 километрах всего две дивизии и посылая вперед остальные части армии. Но риск этот был оправдан – генерал Петров видел, как гитлеровцы заметались, стремясь заткнуть бреши, в таких условиях им было не до наступления.

В течение 5 дней войска 18-й армии прорвали фронт противника на ширину до 30 километров и продвинулись в глубину на 30–40 километров. Таким образом, операция 4-го Украинского фронта, несмотря на многие трудности, развивалась успешно благодаря своевременному и умелому анализу всего происходящего на участке фронта его командующего генерала Петрова.

Приведу один только боевой эпизод из той сложной горной операции.

Приятно было генералу Петрову услышать 20 сентября 1944 года доклад командира 3-го горнострелкового корпуса А. Я. Веденина о том, что первым из советских войск вступил на землю Чехословакии 1-й стрелковый батальон 897-го горнострелкового Севастопольского полка. К 12 часам дня границу перешли все части этого корпуса.

Можно было бы радоваться этому обстоятельству, но левый фланг 38-й армии почти не продвинулся, и поэтому правый фланг 3-го горнострелкового корпуса остался открытым, что немедленно использовала танковая дивизия СС. Она ударила в стык между 3-м горнострелковым корпусом и 38-й армией. Части 38-й армии стали отходить.

Об этих критических минутах командир горного корпуса А. Я. Веденин пишет:

«Гитлеровцы контратаковали соседа справа, части 155-й стрелковой дивизии 67-го стрелкового корпуса (38-й армии. – В. К.), которые отошли на 2–3 километра на северо-восток и начали закрепляться на новом рубеже. Чтобы не допустить дальнейшего продвижения противника, мы решили ввести в бой 318-ю горнострелковую дивизию Героя Советского Союза генерал-майора В. Ф. Гладкова, находившуюся в это время в районе Гурны. Дивизия успешно решила поставленную перед ней задачу: она не только отбила вражеские контратаки, но и отбросила противника на Мошанец. Большую роль сыграла помощь, оказанная 318-й дивизии и всему корпусу командующим 4-м Украинским фронтом И. Е. Петровым и командующим 1-й гвардейской армией А. А. Гречко. Они внимательно следили за ходом боевых действий корпуса и по нашей просьбе срочно перебросили в район Вислок-Дольны три истребительных противотанковых полка. Враг, стремясь не допустить нашего дальнейшего продвижения в Чехословакию, перебрасывал на наш участок все новые и новые силы».

Отметим опять личное вмешательство в ход боя генерала Петрова в критический момент: когда в контратаку шли танки дивизии СС, он из своего резерва послал на это направление три истребительно-противотанковых полка, чем очень своевременно способствовал отражению танковой контратаки. И еще хочу напомнить: мастерски отбивала наступление эсэсовцев и сама перешла в контратаку 318-я дивизия под командованием того самого Гладкова, которого читатель, наверно, помнит по героическому эльтигенскому десанту.

К 21 сентября дивизии 1-й гвардейской армии вышли на границу Чехословакии и достигли перевалов, а 18-я армия и 17-й гвардейский стрелковый корпус подошли к перевалам на своих направлениях еще раньше. Таким образом 4-й Украинский фронт, который имел силы лишь для выполнения оборонительных задач, совместно с 1-м Украинским фронтом перешел в наступление на участке шириной в 300 километров, сломил сопротивление противника и пробился в труднейших горных и погодных условиях к перевалам главного Карпатского хребта!

Я рассказываю о том наступлении коротко, но прошу читателя представить, как в течение этих дней непрерывно, один за другим, следовали тяжелейшие бои, как наши бойцы и командиры в холод и грязь, под дождем и в туман, днем и ночью буквально прогрызали оборону противника в горах.

В этих условиях войскам очень помогла та учеба, та подготовка к особенностям ведения горных боев, которую так настойчиво вел генерал Петров. Вот как об этом говорит маршал Гречко:

«Необходимо отметить… широкое применение маневра во всех войсковых звеньях… Почти каждая задача в масштабе дивизии и полка решалась с применением обходов и охватов опорных пунктов противника, с проникновением через незанятые промежутки во фланг и тыл противника по горам, оврагам и долинам, покрытым лесами… Фронтальные атаки применялись, как правило, для отвлечения внимания противника и оковывания его главных сил. Основное же решение задачи достигалось обходом и охватом опорных пунктов, расположенных по высотам, причем обход и охват в зависимости от конфигурации и рельефа местности осуществлялся с одного или одновременно обоих флангов».

Хочу напомнить об очень важном обстоятельстве этой труднейшей горной операции. Ожидаемое содействие в захвате перевала со стороны восточно-словацкого корпуса не состоялось, части Петрова, постоянно ожидавшие этого обещанного удара в тыл врагу, так и не получили столь необходимой помощи. Но и без этого 4-й Украинский фронт пробился к перевалам на своем участке, опередив 38-ю армию 1-го Украинского фронта, на которую был возложен главный удар.

Командование 1-го Украинского фронта и командующий 38-й армией К. С. Москаленко постоянно помнили главную задачу, поставленную в директиве Ставки, – помочь восстанию. Они представляли себе, в каком трудном положении находятся сейчас восставшие на территории Словакии, и поэтому искали любую возможность прорваться к ним и оказать помощь. Движимый, видимо, такими соображениями, маршал Конев в полосе 38-й армии ввел 4-й гвардейский танковый корпус, чем добился перелома в борьбе.

Следует сказать и еще об одном обстоятельстве. Командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко очень бережно отнесся к 1-му чехословацкому корпусу, поставив этот корпус во второй эшелон наступающих; таким образом, основные трудности по прорыву укрепленной полосы обороны возлагались на советские части, наступавшие в первом эшелоне. Но вот когда настал момент вводить вторые эшелоны и 1-й чехословацкий корпус был двинут в бой, неожиданно проявились некоторые отрицательные качества не самого чехословацкого корпуса, а его командира генерала Кратохвила.

Он был ставленником лондонского правительства и в соответствии с полученными от него указаниями не только сам не проявлял активности, но и всячески препятствовал энергичным действиям подчиненных ему частей. Вот как об этом пишет генерал С. М. Штеменко:

«Генерал Кратохвил… был назначен по настоянию правительства Бенеша командиром 1-го чехословацкого армейского корпуса, но не справился с возложенными на него задачами: он отсиживался на тыловых позициях и злоупотреблял привезенным с собой британским виски, в то время как солдаты и офицеры его корпуса штурмовали в Карпатах с большими потерями оборону сильного и упорного врага.

Поэтому Конев отстранил тогда Кратохвила от командования корпусом и вместо него назначил генерала Свободу, а после того доложил И. В. Сталину. Верховный Главнокомандующий одобрил решение командующего фронтом…»

С назначением генерала Людвика Свободы положение в чехословацком корпусе улучшилось. Корпус за несколько дней совместно с советскими частями вышел к границе своей родины и овладел Дуклинским перевалом.

Это произошло 6 октября 1944 года. С тех пор день 6 октября, когда чехословацкий солдат впервые ступил на свою родную землю и положил начало ее освобождению, празднуется как День чехословацкой Народной армии.

Именно в боях за Дуклинский перевал родилась крылатая фраза – «С Советским Союзом – на вечные времена!».

На месте боев около Дукли сейчас создан мемориал, символизирующий нерушимую братскую дружбу чехословацких и советских воинов.

Вспоминая эту операцию, генерал Штеменко пишет, что в Генеральном штабе была высоко оценена инициатива Петрова по развитию операции и по использованию малейших возможностей для перехода в наступление по всему фронту, особенно на выгодных направлениях. Однако по замыслу Генерального штаба ключом, позволяющим открыть путь на Карпаты, считалась 38-я армия Москаленко. А войска Петрова действовали более активно и вроде бы перехватывали инициативу.

Далее Штеменко пишет:

«При этом было замечено, что И. Е. Петров, пытаясь обойти горные хребты, отворачивал свои силы от направления на Команьчу, намеченного Ставкой. Это расстраивало взаимодействие с 38-й армией, наступавшей в трудных условиях. Обстановка требовала не разобщения, а тесной взаимосвязи и взаимопомощи всех сил, участвующих в операции.

По докладу Генштаба советское Верховное Главнокомандование обратило тогда внимание И. Е. Петрова на необходимость уточнить его решения и приказало: основным направлением наступления фронта иметь Команьча – Гуменне – Михальовце.

Верховный Главнокомандующий, стремясь всеми возможными средствами ускорить продвижение наших войск в Карпатах, велел своему заместителю маршалу Г. К. Жукову, находившемуся тогда у К. К. Рокоссовского на 1-м Белорусском фронте, побывать у И. С. Конева и И. Е. Петрова, чтобы лично разобраться в обстановке и подумать, нельзя ли там ускорить наше наступление. Он дал маршалу право, если потребуется, приказывать от его имени».

19 сентября Жуков был на 1-м Украинском фронте. Ознакомившись с обстановкой и состоянием частей, он коротко доложил Сталину:

«У Москаленко мало стрелковых дивизий, а действующие – переутомлены, малочисленны».

20 сентября Жуков был уже у Петрова. Он подробно разобрался здесь в обстановке и доложил Сталину следующее:

«Ознакомившись с группировкой сил и средств армии Петрова, я считаю, что силы и средства нацелены правильно. Лично Петров правильно понимает построение операции и свое дело знает неплохо».

Во время этого визита маршал Жуков внес коррективы в проведение совместной операции 1-го и 4-го Украинского фронтов. 38-й армии для наращивания успеха были даны дополнительные средства усиления, и все же это не дало того результата, к которому стремилась Ставка. 4-й Украинский фронт, несмотря на меньшие силы и вспомогательную роль, отведенную ему в операции, продолжал наступать более успешно. Его войска овладели перевалами и вступили на землю Чехословакии. Эти активные и успешные действия войск фронта были отмечены Верховным Главнокомандованием:

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление, преодолели Карпатский хребет и, овладев перевалами – Лупковский, Русский, Ужокский, Верецкий, Вышковский, Яблоницкий, Татарский, продвинулись в глубъ территории Чехословакии от 20 до 50 километров на фронте протяжением 275 километров…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за преодоление Карпат, представить к присвоению наименования «Карпатских» и к награждению орденами.

Сегодня, 18 октября, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 4-го Украинского фронта, преодолевшим Карпаты, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.

За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за преодоление Карпат.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза И. СТАЛИН

18 октября 1944».

Будет справедливым высказать здесь и такое суждение: в успешных действиях 4-го Украинского фронта сказалось именно полководческое мастерство генерала Петрова, знающего специфику горной войны, к тому же он сумел научить свои войска действиям в горах, что было тоже немаловажным фактором.

Выполняя указание Ставки и внеся соответствующие коррективы в действия своих войск, генерал Петров всячески старался осуществлять тесное взаимодействие на своем правом фланге с 38-й армией 1-го Украинского фронта. Но он продолжал использовать и малейшие возможности для проведения активных наступательных действий на других участках своего фронта. Не стану утомлять читателей изложением подробностей этих боев, скажу лишь о том, что они были, как все горные бои, тяжелыми. Для доказательства того, какие блестящие результаты были достигнуты войсками под руководством Петрова, приведу лишь два документа и тоже в сокращенном виде:

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генерал-полковнику ПЕТРОВУ

Войска 4-го Украинского фронта сегодня, 26 октября, овладели на территории Чехословацкой республики промышленным центром Закарпатской Украины городом Мукачево – важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника у южных отрогов Карпат…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение городом Мукачево, представить к присвоению наименования «Мукачевских» и к награждению орденами.

Сегодня, 26 октября, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 4-го Украинского фронта…»

На следующий день новый успех и еще один салют в столице нашей родины!

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Генералу армии ПЕТРОВУ

Войска 4-го Украинского фронта в результате стремительного наступления сегодня, 27 октября, овладели на территории Чехословацкой республики главным городом Закарпатской Украины Ужгород – крупным узлом коммуникаций и важным опорным пунктом обороны противника.

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение Ужгородом, представить к присвоению наименования «Ужгородских» и к награждению орденами…»

Так 4-й Украинский фронт под командованием генерала И. Е. Петрова преодолел на своем участке Восточные Карпаты и прорвал созданную на этом хребте оборону противника.

 

Нелегкие задачи

В боях за Восточные Карпаты советскими бойцами и командирами было совершено много смелых, благородных подвигов. У меня нет возможности рассказать обо всех, да даже и о немногих (повесть моя и так уже разрослась, а может, кому-то покажется, и затянулась). Но несколько эпизодов из деятельности Ивана Ефимовича мне все же хочется здесь воспроизвести.

Вот, к примеру, что произошло при взятии Ужгорода. Предоставляю слово тому, кто был тогда рядом с Петровым – бывшему заместителю командира 317-й стрелковой дивизии полковнику И. Ф. Хомичу. Вот о чем он вспоминал в статье «Флаги над Ужгородом»:

«Вечером 13 октября 1944 года командующий 4-м Украинским фронтом генерал-полковник И. Е. Петров пригласил меня к карте, на которой была нанесена боевая обстановка, и сказал:

– Нам предстоит освободить два крупных города: Мукачево и Ужгород, главное – Ужгород.

– Трудная задача, товарищ генерал.

– Да, нелегкая, – согласился он. – И особенно тяжело будет танкам и артиллерии. – Генеральский карандаш скользнул по карте. – Видите, полковник, горы, масса рек и речушек. В довершение всего – слаборазвитая сеть дорог и горных проходов. А тут еще дожди… Наступать всем фронтом – значит, надо иметь подвижные группы, которые будут действовать смело, решительно и настойчиво. Где нельзя пройти напрямик – обходный маневр. Вот так. Одну подвижную группу возглавите вы, полковник Хомич».

Всматриваясь в состав группы, которую создал командующий фронтом (5-я гвардейская танковая бригада: 20 средних и 32 легких танка, 875-й самоходно-артиллерийский полк, истребительно-противотанковый артиллерийский и зенитно-артиллерийский полки, разведывательная рота армейского запасного полка), видишь, как хорошо он понимал специфику боя в горах, потому что группа имела не только ударные танковые подразделения, но и артиллерийско-противотанковые для отражения атак танков противника и зенитно-артиллерийский полк для прикрытия подвижной группы с воздуха.

Непросто было выполнять поставленную задачу: в горах, покрытых лесом и кустарником, все проходы и дороги взорваны противником на большом расстоянии, к тому же погода дождливая, туманная. О том, как все это преодолевалось, опять рассказывает полковник Хомич:

«… Посоветовавшись с командиром танковой бригады полковником Морусом и командирами артиллерийских полков, мы решили сами пройти на хребет, взяв саперов и несколько человек водителей танков, самоходок и шоферов зенитных систем, и на месте решить: где и как должна пройти подвижная группа.

Продвигаясь в тумане, вехами намечали путь по склонам гор, указывали, что и где взорвать, что засыпать. Главными советчиками были водители танков и шоферы, а исполнителями – саперы. С трудом мы достигли хребта. Был отдан приказ вести группу новым маршрутом. Только сознание высокого долга перед родиной, уверенность в наших солдатах и офицерах помогли нам преодолеть неимоверные трудности».

Мужество людей, их самоотверженность в выполнении долга приносили свои плоды. Подвижная группа, созданная Петровым, неожиданно появилась в тылу гитлеровский войск и вышла к Ужгороду. А генерал Петров не только отдал приказ и следил за боевыми действиями подвижной группы, он по своему характеру не мог усидеть на наблюдательном пункте и сам перебрался вперед, для того чтобы быть поближе к войскам. Он знал по опыту, что иногда бывает необходимо вовремя подсказать, а порой и потребовать от командиров более энергичных действий, подтолкнуть их.

Так было и на этот раз. Шофер Ивана Ефимовича – Сергей Константинович Трачевский мне рассказал:

– Когда мы приехали на командный пункт Восемнадцатой армии, генерал-лейтенант Журавлев доложил, что подвижная группа приблизилась к Ужгороду. Генерал Петров сказал, что он хочет сам поехать туда и увидеть это. Генерал Журавлев предостерег – это опасно, там идет бой, ехать сейчас туда нельзя. Но Ивана Ефимовича этим не испугаешь. Он сел в машину и сказал мне: «Поехали вперед». Когда мы приблизились к городу, там действительно все грохотало и было в дыму. Но приехали мы, как оказалось, очень вовремя. На окраине мы увидели колонну наших танков. Она стояла. Генерал Петров приказал вызвать командира. Вскоре прибежал командир Пятой гвардейской танковой бригады Морус. Генерал спросил: «Почему вы стоите, почему не продвигаетесь вперед?»

Морус доложил, что мосты взорваны, а берега реки бетонированы и танки не могут по крутым, бетонированным склонам спуститься в реку и тем более выйти на противоположный берег, тоже крутой и бетонированный.

Иван Ефимович строго сказал: «Ну и сколько же. вы будете здесь стоять перед этими берегами? Берега бетонированы в городе. Надо выйти из города и обойти город с фланга, за городом же берега не будут бетонированными. Садитесь в машину, поедем со мной».

Мы быстро выбрались из улиц и, огибая пригород, выехали на берег реки. Здесь река Уж была широкая и, видимо, не глубокая. Генерал сказал командиру бригады: «Вот смотрите, нет никаких бетонированных берегов, давайте переправляйте вашу бригаду на тот берег».

Командир танковой бригады тут же сам стал проверять, глубоко ли, и пошел через реку. Мы видели, что ее можно преодолеть вброд. Иван Ефимович спросил: «Ну как, Сергей, переедешь?» – «Да, надо полагать, переберемся», – ответил я. Затем я снял ремень с вентилятора автомобиля. Иван Ефимович встал на переднее сиденье и так стоял, держась за стекло. Я повел машину вперед. Течение оказалось очень быстрым и сильным, а дно каменистым. Машина дрожала, переваливалась с боку на бок, того и гляди нас могло опрокинуть.

Генерал показал мне куст на противоположном берегу и сказал: «Держи на тот куст». Я старался двигаться в том направлении, но машину все время сносило. Генерал, что бывало с ним очень редко, обругал меня крепким словом, а я изо всех сил старался все-таки выйти к указанному кусту.

Наконец мы выбрались на противоположный берег. А командир танковой бригады, возвратясь обратно с середины реки, стал выдвигать к этому месту свои танки. Иван Ефимович с этой стороны оглядывал подступы к городу.

И вдруг с окраины города вырвалась машина с немецкими автоматчиками и устремилась прямо к нам.

А мы одни, только наша легковая машина, в ней я, адъютант Кучеренко и один автоматчик, больше никого нет. Мы схватились за оружие и приготовились защищать командующего. Немцы приближались. Хорошо, что эту опасность заметил командир бригады. Он тут же послал первый прибывший танк к нам на помощь. И вовремя. Танк успел переправиться через реку и сразу же хлестнул по автомашине из пушки.

В машину он не попал, но она остановилась, и немцы выпрыгнули и залегли. Танк дал еще несколько выстрелов и застрочил из пулемета. Смотрю, несколько немцев стали поднимать руки. Мы приблизились к ним, стреляя над головами из автоматов. И всех, кто остался живым из этой машины, мы обезоружили и взяли в плен. Конечно, командующему фронтом так вести себя не полагается: ведь не успей на помощь танк, еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Но такой уж у него был характер и так сложились обстоятельства…

К счастью, к этому времени подоспела танковая бригада и благодаря подсказанному Петровым маневру неожиданно ударила с фланга, ворвалась в Ужгород, захватила много пленных, а на железнодорожной станции – десятки составов, подготовленных к отправлению.

Так предусмотрительность Петрова, своевременно создавшего подвижную группу и то, что он лично руководил ее действиями, по сути дела, спасли Ужгород от долгих уличных боев и разрушений, не говоря уж о многих спасенных жизнях воинов и жителей города.

С овладением городами Ужгород и Мукачево 4-й Украинский фронт выходил на равнину вдоль реки Тисы, и таким образом завершалось преодоление Восточных Карпат, а в целом и Восточно-Карпатская операция. Она вошла в историю военного искусства как операция, в ходе которой впервые в истории войн было преодолено такое мощное препятствие, как Карпатские горы, большими массами войск, причем на широком фронте – почти в 300 километров.

Другой важной особенностью этой операции является то, что она была осуществлена войсками, которые, ввиду своей малочисленности, предназначались для обороны и наступали следуя своему интернациональному и союзническому долгу, желая оказать помощь восставшему словацкому народу.

В боях за Карпаты понесла большие потери гитлеровская армейская группа «Хейнрици», в состав которой входили 1-я немецкая танковая армия и 1-я венгерская армия. Немецко-фашистские войска лишились важного стратегического рубежа в Восточных Карпатах.

Одним из результатов этой удачной операции было историческое событие, которое произошло в городе Мукачево на 1 съезде Народных комитетов Закарпатья. 26 ноября 1944 года этот съезд принял Манифест о воссоединении Закарпатской Украины с Советской Украиной. Съезд постановил:

«1. Воссоединить Закарпатскую Украину со своей великой матерью Советской Украиной и выйти из состава Чехословакии.

2. Просить Верховный Совет Украинской Советской Социалистической Республики и Верховный Совет Союза Советских Социалистических Республик включить Закарпатскую Украину в состав Украинской Советской Социалистической Республики».

Решение 1 съезда Народных комитетов Закарпатья получило поддержку советского народа и трудящихся Чехословакии. 29 июня 1945 года правительства СССР и Чехословацкой республики подписали договор, согласно которому Закарпатская Украина воссоединялась с Украинской ССР.

Вот такие крупные военные и исторические события были результатом Восточно-Карпатской операции.

Здесь мне еще раз хочется подчеркнуть ту энергию и то мастерство, которые проявил при руководстве этой операцией И. Е. Петров. Военное дело – такое же точное, как математика. И здесь при противоборстве сторон взвешиваются все «за» и «против», скрупулезно учитываются все возможности, вплоть до последней пушки, вплоть до усилий отдельного солдата. И вот, когда фронт, не имеющий реальных сил для наступления, тем более в таких исключительно трудных условиях, какие были в Карпатах, несмотря на это приводит стремительную операцию и преодолевает этот горный массив, тут, кроме реальных сил, осуществляющих это наступление, громадную роль играет, конечно, и то, кто и как руководил такой операцией.

Несомненно, опыт генерала Петрова, его талантливость и мастерство в проведении предшествовавших операций, особенно его умелые действия в горных условиях на Кавказе самым положительным образом сказались и на результатах Восточно-Карпатской операции. За нее Петрову было вновь присвоено звание генерала армии. Приказ, отданный на другой день после взятия Мукачева, 27 октября, был уже адресован генералу армии Петрову с благодарностью «руководимым Вами войскам» за освобождение города Ужгорода.

После освобождения Ужгорода и Мукачева боевые действия не прекращались ни на один день и ни на один час. Противник постоянно контратаковал наши части.

Находясь в горячке боев, генерал Петров думал и о дальнейшем развитии операции. Как это бывало уже не раз, в непрерывной сумятице постоянных телефонных звонков, вызовов по радио, взволнованных докладов командующих армиями, требующих немедленно реакции и решений, Петров как бы разделил свою работу на сиюминутную, повседневную, требующую полной отдачи, внимания, сил и нервов, и каким-то вторым зрением, отрывающимся от всего происходящего сегодня, устремлялся вперед, всматривался в глубь обороны врага и прикидывал дальнейшие действия войск своих и противника.

Всесторонне оценивая обстановку, складывающуюся сегодня, в ближайшие дни и в перспективе, генерал Петров выработал решение на операцию и доложил его 5 ноября Верховному Главнокомандующему. Коротко это решение можно изложить так: 1-й гвардейской армии в составе трех корпусов продолжать наступление по сходящимся направлениям и выйти на рубеж Медзилаборце – Гуменне – Михальовце. 18-й армии наступать вместе с ними, но только частью сил – одним стрелковым корпусом. А два корпуса этой армии и 17-й гвардейский корпус, то есть три корпуса, в которых находится 10 стрелковых дивизий, из боя вывести и готовить для активных действий при выполнении последующей задачи операции, ее второй части, которую Петров намеревался развивать после выхода 1-й гвардейской армии на рубеж Гуменне, Михальовце.

Предполагаемую операцию Петров думал начать 15—17 ноября, то есть просил на ее подготовку 10—12 дней.

Четыре дня в Ставке рассматривали этот план Петрова, 9 ноября он был утвержден. Однако Ставка просила Петрова дать объяснение: как будет выполняться первая часть этой операции, если половина всех имеющихся во фронте дивизий его решением выводится в резерв армии и фронта?

Петров дал объяснение своего замысла, но, видимо, оно не удовлетворило Ставку. 14 ноября поступило указание:

«Ввиду того что 2-й Украинский фронт ведет наступление всеми силами и его действия тесно связаны с действиями 4-го Украинского фронта, ослаблять наступление войск Вашего фронта нельзя.

Ставка считает, что количество дивизий, используемых Вами для наступления, недостаточно для решения задачи выхода на рубеж Медзилаборце, Гуменне, Михальовце. Ставка расценивает вывод Вами почти половины дивизий в резерв фронта и армий как стремление считаться только с интересами своего фронта, не заботясь о положении соседа и общих интересах.

Исходя из указанного, Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Оставить в резерве фронта и армии не более пяти-шести дивизий, остальными силами при улучшении погоды, дающей возможность использовать артиллерию и авиацию, развернуть наступление и выйти на рубеж Медзилаборце, Гуменне, Михальовце. Если обстановка потребует, то для решения этой задачи ввести в бой и выведенные в резерв дивизии…»

Как видно из этих указаний Ставки, она требовала от генерала Петрова активных наступательных действий и самого решительного содействия 2-му Украинскому фронту, то есть его левому соседу.

Но не успел Петров еще как следует вдуматься в указания Ставки, не говоря уж о принятии решения, как в тот же день, 14 ноября, вслед за только что отданной директивой, из Ставки пришло еще одно указание, в котором предписывалось передать из состава 4-го Украинского фронта во 2-й Украинский фронт два корпуса: 30-й стрелковый в составе трех дивизий и 18-й гвардейский в составе двух гвардейских стрелковых дивизий.

Мне кажется, здесь нет необходимости в пространных комментариях, любому, даже невоенному, человеку понятно, что изъятие такой большой силы, как два корпуса, из состава фронта, имеющего вообще всего две армии, – это настолько значительное ослабление сил, что даже не очень понятно, как можно после этого требовать от 4-го Украинского фронта самых активных наступательных действий.

Генерал Петров после изъятия двух корпусов из состава фронта ждал уточнения своей задачи, однако новых указаний не поступило – задача осталась прежней.

Иван Ефимович стал искать выхода из очень трудного положения и нашел его в более тщательной подготовке к наступлению тех войск, которые у него остались. Опыт ему подсказывал: чем тщательнее подготовка, чем лучше люди знают задачу, чем полнее обеспечение операции всем необходимым, тем надежнее ее осуществление. И он начинает со своим штабом, с командующими 1-й и 18-й армиями тщательно готовить войска к выполнению полученных задач.

Как это бывало уже много раз прежде, самым труднопреодолимым было недостаточное количество артиллерии. А от нее зависит продвижение пехоты. Но генерал Петров хорошо знал: малым количеством стволов и боеприпасов можно достигнуть необходимого эффекта в подавлении противника за счет более точного огня, то есть за счет мастерства артиллеристов. Вот этого от них добивался командующий в ходе подготовки операции.

23 ноября в 8 часов 30 минут началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась 50 минут. Благодаря скрупулезно проведенной подготовительной работе, артподготовка дала очень хорошие результаты, у противника было нарушено управление, подавлены его артиллерия и минометы, а также огневые точки в траншеях. Об этом свидетельствует показание пленного:

«Роты и батальоны в результате артподготовки русских потеряли до 50% личного состава. Несколько дней назад солдатам зачитан приказ, подписанный командиром дивизии, в котором говорилось, что данный рубеж будет удерживаться до последнего солдата, пока не будет готов зимний оборонительный рубеж в районе Кошице».

И вот, несмотря на крепкую оборону и такой строгий приказ, противник не удержал своих позиций. Дивизии 107-го и 11-го стрелковых корпусов и 1-й гвардейской армии прорвали фронт на ширину 16 километров и продвинулись в глубину до 11 километров. Продолжая наступление 25 ноября, отбивая контратаки противника, 1-я гвардейская армия упорно продвигалась к Михальовце.

Очень хорошо показал себя в этом наступлении выдвинутый генералом Петровым на должность командующего 18-й армией генерал-майор А. И. Гастилович. Разрабатывая план наступления своей армии в этой операции, он принял весьма остроумное решение – нанести главный удар на участке 17-го гвардейского стрелкового корпуса севернее Чопа (того самого Чопа, через который многие из читателей проезжают государственную границу, направляясь в туристские поездки или в командировки за границу). Превосходства над противником на этом участке у Гастиловича не было, но он рассчитывал на внезапность, потому что противник не ожидал наших активных действий на таком болотистом участке.

Болотистая местность действительно не позволит нашим войскам набрать высокий темп в наступлении. Что же выгодного видел для себя в этой столь неблагоприятной местности новый командующий армией?

Предлагая свой план Петрову, он обосновал его так:

– На болотистом пространстве у противника нет сплошных глубоких траншей. А это значит, что все, кто находится в мелких траншеях, будут уязвимы для артиллерии и минометов. Кроме того, оборона противника из-за болотистых пространств тяготеет к населенным пунктам – именно в них, как в более сухих местах, созданы узлы обороны. И это позволяет нам вести сосредоточенный огонь по небольшим площадям этих населенных пунктов, что обеспечит хорошую массированность огня и, следовательно, подавление противника.

Генералу Петрову понравилась убедительная логика молодого командующего, и он утвердил его решение. И со своей стороны очень весомо помог ему. Он дал указание командующему 8-й воздушной армией генерал-лейтенанту авиации В. Н. Жданову поддержать 400 самолетами действия 18-й армии Гастиловича. Причем Петров посоветовал своеобразно спланировать действия авиации: не наносить удары по участкам прорыва, а не допустить подхода резервов противника, и особенно танковых частей, к месту прорыва. Оградив таким образом армию от подхода новых резервов противника, авиация даст Гастиловичу возможность своими силами разгромить врага на первых позициях.

В 9 часов 20 ноября громовые раскаты артиллерии потрясли широкую болотистую равнину к юго-западу от Ужгорода. За 45 минут артиллерийской подготовки вражеская оборона действительно была подавлена. Противник понес значительные потери в живой силе и огневых средствах. Также надежно были подавлены опорные пункты на более сухих местах населенных пунктов. Как выяснилось позже, враг действительно не ожидал, что наши части осмелятся здесь наступать.

Наступление началось, но происходило оно в невероятно трудных условиях.

Только вера в способность наших бойцов и командиров преодолевать невиданные трудности позволила Гастиловичу принять и осуществить свое решение. Пехотинцы и артиллеристы, увязая в болотной жиже, не только продвигались сами, но, несмотря ни на что, тащили за собой пулеметы и пушки. Причем шли они, обходя опорные пункты, не ввязываясь за них в бои, а значит, продвигались по самым топким местам.

В результате таких умелых и героических действий к исходу дня был совершен прорыв шириной 15 километров, и части продвинулись в глубину обороны врага до 16–17 километров.

Таким образом, удачно пошли вперед 1-я гвардейская и 18-я армии. Только на участке 95-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор И. И. Мельников, положение складывалось тяжелое. Корпус встретил очень сильное сопротивление противника. Петров немедленно прибыл на этот участок.

К препятствиям, которые были перед наступающими прежде, прибавились еще большие разливы. После проливных дождей реки Лаборец и Ондава вышли из берегов и затопили низины и долины. Образовался не просто разлив, а мощный водный поток.

Форсирование такой серьезной водной преграды требовало самой тщательной подготовки. А переправочных средств для этого не было. Все пригодное для сооружения переправ в этих низинах осталось под водой или было унесено вниз. Мосты, которые после восстановления предполагалось использовать в ходе операции, были полностью снесены.

К тому же из-за этой водной преграды противник интенсивно обстреливал берег Ондавы, занятый нашими войсками.

Петров понимал, что в такой, казалось бы, безвыходной ситуации ни в коем случае нельзя дать возможность врагу опомниться, привести себя в порядок за этой широкой водной преградой и подготовить там новую оборону.

Бывший командир 95-го стрелкового корпуса генерал-майор И. И. Мельников вспоминает о том, как Иван Ефимович осматривал разлив этих двух рек, чтобы лично оценить возможности форсирования огромной водной преграды, присутствовал при наведении новых мостов (опоры были целы), под огнем противника разговаривал с саперами, ободрял их, представил к награде за их тяжкий труд.

«…Профессия самая мирная – сапер, – заметил кто-то из присутствующих.

– На войне нет мирных профессий. Что касается важности предстоящей операции, – продолжал Петров, – наша оценка остается в силе. Преодолеть нужно водное пространство шириной пять-семь километров. Это два Днепра! Войска, сумевшие осуществить эту Задачу, заслужат самой высокой похвалы, люди, совершившие такой подвиг, будут достойны самой высокой награды».

Верный своему принципу растягивать, рассредоточивать силы противника и таким образом давать возможность своим частям бить его, ослабленного, на определенных участках, Петров применил этот принцип и в данной операции. Благодаря активным действиям 18-й армии даже в таких трудных районах, как затопленные водой или болотистые, противник не смог снимать с них части и перебрасывать на участок успешно наступающей 1-й гвардейской армии. А она в силу этого сломила сопротивление частей, находившихся на ее фронте, и к исходу 26 ноября овладела городами Гуменне и Михальовце.

4-й Украинский фронт выполнил задачу, поставленную ему Ставкой, несмотря на то что был ослаблен перед началом наступления изъятием из его состава двух корпусов!

И опять Москва салютовала доблестным войскам 4-го Украинского фронта за овладение на территории Чехословакии городами Михальовце и Гуменне – важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны противника, как было сказано в приказе Верховного Главнокомандующего на имя генерала армии Петрова 26 ноября 1944 года.

 

Новая директива Ставки

Как уже говорилось, деятельность командующего 1-м Украинским фронтом маршала И. С. Конева несколько осложнялась из-за положения 38-й армии. Его внимание уже целиком было направлено на Берлин, а 38-я армия вела бои в Карпатах, – не подчиняясь при этом командующему 4-м Украинским фронтом, руководящему операциями по преодолению Карпат.

Учитывая эти непростые обстоятельства, Ставка издала директиву о подчинении 38-й армии генерала Москаленко и 1-го чехословацкого корпуса под командованием генерала Л. Свободы командующему 4-м Украинским фронтом генералу армии Петрову. В связи с этим были изменены разграничительные линии фронта и поставлена новая задача. 30 ноября Верховный Главнокомандующий приказал 4-му Украинскому фронту:

«1. Левым крылом и центром фронта продолжать наступление с задачей не позднее 12–15 декабря 1944 г. овладеть рубежом Зборов, Бардеев, Прешов, Кашице. В дальнейшем развивать наступление в общем направлении на Новы-Тарг и частью сил левого крыла фронта на Попрад.

2. 38-ю армию подготовить к наступлению с целью во взаимодействии с левым крылом 1-го Украинского фронта не позже начала января 1945 г. овладеть г. Краков.

3. Свои соображения по выполнению настоящей директивы, с планированием действий по срокам и рубежам представить не позднее 3 декабря 1944 г.».

Началась разработка новой операции. Эту работу генерал Петров проводил вместе с начальником штаба генерал-лейтенантом Корженевичем. Но ни на минуту не прекращались и бои на фронте. Времени для представления в Ставку решения и плана операции до 3 декабря оставалось очень немного – всего несколько дней.

Когда столица нашей Родины салютовала 4-му Украинскому фронту за взятие городов Михальовце и Гуменне, его левый сосед, 2-й Украинский фронт, окончательно приостановил наступление на своем правом фланге, и те два корпуса, которые были переданы ему из 4-го Украинского фронта, тоже перешли к обороне. Наступление, длившееся с 7 по 25 ноября, желаемого успеха 2-му Украинскому фронту не принесло. Оно развивалось медленно. Однако Петров использовал напряженные бои на участке соседа слева и двинул здесь вперед части своего фронта. В результате таких энергичных и инициативных действий Петрова буквально через неделю, а именно 3 декабря, был издан еще один приказ Верховного, адресованный генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта при содействии войск 2-го Украинского фронта сегодня, 3 декабря, штурмом овладели окружным центром Венгрии городом Шаторальяуйхель – важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника.

В ознаменование одержанной победы…»

И далее все, что обычно указывалось в таких приказах.

В тот же день, когда столица нашей Родины салютовала его войскам, генерал Петров доложил в Ставку, как ему и было приказано, план новой операции.

Я не буду подробно излагать замысел и то, как представлял Петров развитие этой операции, потому что она очень сложна, в ходе ее армии и корпуса неоднократно меняют направления, наносят фланговые удары, помогают друг другу и постоянно продвигаются вперед. Но в общих чертах на первом этапе 1-я гвардейская армия силами 3-го горнострелкового корпуса и 11-го стрелкового корпуса должна была овладеть городом Кошице, и в дальнейшем – Прешовом. На этот же рубеж выходила и 18-я армия.

Далее начинается второй этап операции, который осуществляется силами 38-й армии опять-таки во взаимодействии с 1-й гвардейской и 18-й армиями. Вот с этого-то рубежа 38-я армия должна устремиться на Краков и овладеть им, а 1-я гвардейская армия и 18-я – выйти в долину рек Висла, Одер и дойти до Моравска-Остравы.

Как это часто бывает, так и в этом случае, на бумаге все выглядело обоснованно и достижимо. Но Петров отлично представлял себе трудности, которые встанут на пути, особенно вначале – в боях за город Кошице. Для того чтобы пробиться к Кошице, надо было преодолеть горный хребет Хедьялья. А стояла зима. В низинах между хребтами – вздувшиеся реки, слякоть, ветры, а в горах – морозы, доходившие до 25 градусов. Все пространство между горами, да и сами горы, поросшие лесом и кустарником, занесены снегом. Нет дорог, пригодных хотя бы для гужевого транспорта. Все высоты, в направлении которых придется наступать, заняты противником и господствуют над наступающими частями.

Вот как характеризует этот оборонительный рубеж в своих воспоминаниях маршал А. А. Гречко:

«Вражеские войска занимали оборонительный рубеж „Гизеле штелюнг“, что означало „Гизельская неприступная позиция“. На этой позиции гитлеровцы рассчитывали продержаться всю зиму, до получения „сверхсекретного“ и „сверхмощного“ оружия, обещанного фюрером. Это оружие должно было изменить ход войны „в пользу великой Германии“, как шумела геббелъсовская пропаганда. Окопы полного профиля, блиндажи, ходы сообщения, доты, проволочные заграждения, минные поля – все было подготовлено к устойчивой и длительной обороне. Подступы к переднему краю „Гизеле штелюнг“ прекрасно просматривались, а сама „Гизельская неприступная позиция“ была укрыта от наблюдения обширным лесным массивом».

Здесь уже были не те болотистые места, которые недавно преодолевали наши войска, а каменистые горные хребты, позволяющие создать мощную оборону, что и было сделано гитлеровцами.

На участке, где предстояло наступать 1-й гвардейской армии, оборонялся 49-й горноегерский корпус противника. Это тот самый корпус, который в свое время штурмовал Главный Кавказский хребет. Как известно, корпус своих задач там не выполнил и был изгнан с Кавказа. И вот теперь противники как бы поменялись местами – теперь «эдельвейсам» предстояло показать себя в обороне, а нашим частям подтвердить свое мастерство и в наступательных действиях в горах.

Пятый по счету приказ Верховного Главнокомандующего войскам 4-го Украинского фронта от 3 декабря 1944 года адресовался, как я сказал, не только генералу армии Петрову, но и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Корженевичу. Это первое обращение Верховного к генералу Корженевичу. Феодосии Константинович был верным и добрым помощником Ивана Ефимовича на 4-м Украинском фронте. По характеру, да и по биографии своей, он в некотором отношении был похож на Петрова, они с первых дней сработались и в течение всего времени пребывания на этом фронте действовали дружно.

Мне кажется необходимым подробнее познакомить читателей с биографией генерала Корженевича. По возрасту он был на три года моложе Петрова, в 1944 году ему было 45 лет. В Красной Армии он начал служить с 1918 года. В 1919 году окончил командные курсы, а в 1924 году – Высшую объединенную военную школу командного состава в Киеве. В отношении образования Феодосию Константиновичу повезло больше, чем Петрову. До войны, еще в 1931 году, ему удалось закончить Военную академию имени М. В. Фрунзе.

После окончания академии он служил начальником оперативной части штаба 3-го кавалерийского корпуса, потом – начальником штаба 3-й кавалерийской дивизии, начальником штаба 1-го кавалерийского корпуса. А с 1937 года – на преподавательской работе на курсах усовершенствования командного состава и в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Затем он получает повышение, с октября 1940 года он помощник генерального инспектора кавалерии Красной Армии. С началом Отечественной войны Корженевич в июле 1941 года получает назначение начальником оперативного отдела штаба Южного фронта, а позднее – начальником штаба 9-й и 66-й (5-й гвардейской) армий. Его работа в этих должностях была оценена высоко, и Феодосии Константинович опять получает повышение, в течение 1943—1945 годов он был начальником штаба Воронежского, Юго-Западного, 3-го и 4-го Украинского фронтов. Имел большой опыт планирования и проведения крупных армейских и фронтовых операций. Звание генерал-лейтенанта ему было присвоено в 1943 году, в том же году он вступил в партию.

9 декабря после 45-минутной артиллерийской подготовки в 9 часов 45 минут дивизии 1-й гвардейской армии перешли в наступление. Фронт медленно продвигался вперед, вклиниваясь в расположение противника. Гитлеровцы понимали, что это последние горные хребты. Если советские части выйдут на закарпатские равнины, там их не удержать. Поэтому командование оперативной группы «Хейнрици» предпринимало все возможное, чтобы остановить наступление здесь, в горах. Сосредоточив до четырех дивизий, гитлеровцы ударили под основание клина, вбитого в их оборону частями 1-й гвардейской армии. Наше наступление было остановлено.

Однако 16 декабря после 35-минутной артподготовки 11-й стрелковый корпус форсировал реку Ондава и овладел городом Дарговом. Используя этот успех, соседний 107-й корпус с тяжелыми боями продвигался вперед и овладел Давидовом. В течение 18 декабря части 1-й гвардейской отражали ожесточенные контратаки врага, только на участке 107-го корпуса их было девять.

Все эти дни и ночи генерал Петров находился в передовых частях, пристально всматривался в ход тяжелых боев, искал малейшую возможность развить успех. 20—21 декабря происходит скрытая перегруппировка на левый фланг 1-й армии и 22 декабря после артподготовки новый бросок на врага. И опять медленное продвижение наших частей и остервенелые контратаки противника.

Иван Ефимович наблюдал через стереотрубу за тем, что происходило на переднем крае. В горах это понятие было условным, не вырисовывалась даже приблизительно линия фронта – одни подразделения были впереди, другие отстали, к тому же они в отличие от сражающихся на равнине находились на разных уровнях по отношению друг к другу. Петров видел, как солдаты карабкались по каменистым откосам, преодолевая толщу снега, набившегося между кустарниками и деревьями. Солдат поливал дождь. Они были мокрыми не только от этого дождя, но и от таявшего снега и своего пота. А наверху становилось холодно, мороз до 20 градусов, ветер обжигал лицо, руки, пробирался под одежду, леденил разгоряченное взмокшее тело. Шинели, насквозь пропитанные влагой, дубели, стесняли движения, мешали прицельно стрелять. Кирзачи на ногах раскисали, резиновые подметки скользили по льду и камням, отваливались. Мокрые ноги сводило от холода. Люди выбивались из сил, которых, кстати сказать, было не так уж и много. Ведь это не первый бой. Позади месяцы такого же карабканья по скалам. Недоедание из-за трудностей с доставкой продовольствия. Бездорожье, горы, вода и снег – лошади и ишаки пробиваются с трудом и доставляют минимум из минимального и в первую очередь боеприпасы, без которых просто гибель…

А наверху, куда так упорно лезли бойцы, их ждал не отдых, не пища, ждал враг, полный сил. Он сидел в траншеях и дотах, обеспеченный всем необходимым, ему ничего не надо подвозить, он если и отходил, то на новые подготовленные позиции со всеми необходимыми для боя запасами.

И вот, забравшись наверх, наши бойцы, те, кто уцелели под огнем противника, должны были найти (и находили!) в себе силы кинуться в рукопашную и одолеть сытого, полного сил, вооруженного до зубов врага!

И наши бойцы и младшие командиры это совершили! Это ли не подвиг? Правильно говорят – любой из них был героем, хотя каждый был простым, обыкновенным человеком, и, что самое поразительное, они себя не считали героями. Они считали, что делают свою повседневную солдатскую работу – воюют.

Иван Ефимович смотрел на этих прекрасных в своей простоте и несгибаемости воинов, и сердце его, как всегда бывало в таких случаях, переполнялось любовью, уважением и восхищением. Велик советский солдат! И нет ничего выше его ратного подвига!

Хотелось поддержать, облегчить деяния этих замечательных людей, и Петров все силы отдавал поискам реальной помощи. Он не давал покоя командирам, штабам, артиллерии, авиации, тылам, транспорту, медикам, как говорят солдаты, «тряс их, как грушу, выбивал душу», и никто на это не обижался, потому что все понимали, ради чего и ради кого командующий это делает.

Все эти трудности легли на плечи Петрова дополнительным бременем, если сравнивать боевые дела его горного фронта с делами на других фронтах, тоже, конечно, тяжелыми (на войне легких боев не бывает!), но все же в более благоприятных условиях.

Ну, театр военных действий ни улучшить, ни заменить нельзя, какой выпадет на долю полководца, там ему и приходится выполнять свою задачу. А вот боевая обстановка и политическая ситуация может быть сложнее и проще, на нее можно влиять – изменять, поворачивать, чтоб была более выгодной для своих войск и трудней для противника. Делается это не просто, не быстро, и не каждому подвластно.

В сражениях за Карпаты, казалось, все факторы были против Петрова – горный театр, плохая погода, мало своих войск, сильный противник, мощная оборона, недостаточная обеспеченность, отсутствие дорог.

И в дополнение к этому еще одна беда, каких не знали другие фронты. Мне кажется необходимым рассказать о ней, потому что дело это требовало многих дополнительных забот, переживаний, траты сил и нервов. Я имею в виду действия в тылах 4-го Украинского фронта националистических банд. То, что они орудовали в этом районе, общеизвестно. Приведу небольшую выдержку из документа, подтверждающего, что именно Карпаты были определены зоной действия этих фашистских прислужников. Документ этот рассылался по нескольким адресам: в Главное управление имперской безопасности штурмбанфюреру СС Поммерингу; начальнику полиции безопасности и СД в генералгубернаторстве обер-фюреру СС Биеркампфу; начальнику зондеркоманды IV – N – 90/44 – гауптштурмфюреру СС Шпилькеру; СС – и полицейфюреру дистрикта Галиция бригадефюреру СС Димгу.

«Лемберг, 26 мая 1944 г.

Совершенно секретно.

Относительно установления связи УПА с аппаратами вермахта, полиции и гражданского управления.

…Части УПА (Украинской повстанческой армии. – В. К.), которые в Галиции вряд ли смогут противостоять войскам Советов, следует передислоцировать в район боевых действий, который предоставил бы относительно слабым подразделениям УПА обещающую успех возможность отразить дальнейшее продвижение советских войск. Таким благоприятным районом могли бы стать Карпаты.

Немецким оккупационным властям следует быть убежденными в том, что стягивание УПА в Карпатах направлено исключительно против Советов и ни в коем случае против немецких интересов.

Если кто-то будет опасаться, что на своих карпатских позициях УПА захотела бы помешать или предотвратить возможный отход немецких войск, то такое предположение абсолютно нереально».

Из этого документа видно, что даже не все гитлеровские штабы и гражданские инстанции знали о том, что оуновцы (ОУН – организация украинских националистов) были заодно с фашистами. Открыто они действовали как «самостийники», борющиеся за независимую Украину, Подлинное их лицо было глубоко спрятано, его не знали даже многие рядовые члены бандеровских и оуновских организаций, их вслепую использовали руководители этих банд, которые были самыми настоящими агентами гитлеровских секретных служб.

Вот еще одно подтверждение этого, на сей раз из нашего документа:

«Осенью 1940-го органы государственной безопасности перехватили эмиссара центрального провода ОУН. У него нашли указание организациям националистов, в котором, кроме всего прочего, говорилось:

«В будущей войне немцев против Советов националисты должны рассматривать немцев не только как своих освободителей, а, главное, как сообщников. Поэтому от всех организаций и их членов требуется ведение активной подрывной работы еще до начала боевых действий, чтобы на деле доказать Германии, на что способны ее союзники по борьбе с большевиками».

Зверства оуновцев по отношению к населению Советской Украины были составным элементом их «программы», заранее предусмотренной гитлеровцами. Перед нападением фашистской Германии на СССР абвер забросил диверсионные группы именно на базы националистов. В ряде сел они жестоко расправились с мирными жителями.

С началом боевых действий шайки оуновцев развернули подрывную работу в тылу Красной Армии – шпионили, проводили диверсии, пытались сорвать эвакуацию людей и материальных ценностей. Переодетые в военную форму бандиты нападали на отдельные советские части, обстреливали их с чердаков, с заранее укрепленных огневых позиций. А сколько преступлений совершили печально известные бандеровские части «Роланд» и «Нахтигаль», которые под фашистскими знаменами перешли границу СССР в составе оккупационных войск!

Из отдельных фактов вырисовывалась страшная картина: сотни, тысячи расстрелянных, повешенных, зверски замученных граждан на Львовщине, Тернопольщине, Станиславщине (теперь – Ивано-Франковская область). И это только в первые месяцы войны.

Я умышленно назвал все адресаты в гитлеровском документе: они неопровержимо доказывают, кому служили оуновцы и бандеровцы.

По указанию своих хозяев в конце 1944 года Бандера и Стецко были направлены в Краков, в гитлеровскую абверкоманду-202, для того чтобы они были ближе к своим бандам и конкретно руководили их действиями в Прикарпатье.

Формировались банды УПА. Их основателями оказались те, кто еще недавно носил нарукавные повязки немецких шуцманов, а то и офицерские мундиры.

Первым руководителем националистических банд гестапо (а не ОУН!) назначило своего агента Дмитрия Клячковского, который действовал под псевдонимом Клим Савур, а позже – члена центрального руководства ОУН, бывшего командира батальона «Нахтигаль» Романа Шухевича по кличке Чупринка.

Они и их подручные террором загоняли в банду украинскую молодежь, готовили страшную роль братоубийц простым крестьянским хлопцам, далеким от понимания сложных политических ситуаций, возникающих на оккупированной врагом территории.

Бандиты чинили дикие расправы в западных областях Украины, Белоруссии, имея задание уничтожать «прокоммунистический элемент», беспощадно расправляться с каждым, кого можно считать потенциальным партизаном, подпольщиком, кто будет помогать им или хотя бы сочувствовать.

Пылали по ночам усадьбы. После налетов бандеровцев на подворьях, огородах оставались трупы задушенных, зарубленных топорами мужчин, женщин, детей.

Приближение Красной Армии к западным областям Украины вынуждало гитлеровцев и националистов тщательно маскировать и в то же время укреплять свое сотрудничество.

Одно отступление: не хочется, чтобы читатели подумали о моей забывчивости, – ратовал за объективность, за неуместность карикатур в серьезной литературе и вдруг применяет такое слово, как «бандиты», к оуновцам и бандеровцам. В данном случае это не мой огрех, гитлеровцы в официальных документах сами называли их не иначе как бандитами.

Вот выписка из протокола допроса Ильчишина – бывшего члена руководства ОУН. После того как его ознакомили с трофейными документами, попавшими в руки советской контрразведки, он, прочитав их, признался:

« – Да… Обидно, что они, абверовцы, не нашли других слов для нас, как бандиты. Бандиты – и все тут… Разве нельзя было найти другого слова для тех, кто в действительности были их сообщниками?

– А вы, Ильчишин, до сего дня не знали, что и гестапо и абвер вас, националистов, именовали только бандитами?..

– Не знал. Хотя Гриньох (член центрального руководства ОУН. – В. К.) мне рассказывал, что по поручению руководства он просил оружие для УПА, а гестаповский генерал Димг его высмеял и даже сказал: «Вы, любезный, в другом месте можете говорить про УПА, а не здесь. То, что вы называете УПА, мы, немцы, считаем бандой. Но не это самое страшное. Смотрите, чтобы народ не подумал о вас так, как мы, немцы». Я тогда не поверил Гриньоху, а теперь убедился, что он говорил правду».

Разумеется, генералу Петрову не приходилось самому организовывать операции по борьбе с бандами в тылу фронта, для этого были специальные люди и силы. Но информацию о ходе этой борьбы командующий получал регулярно. Главное не в этом. Я напоминаю читателям о том, что происходило в тылу 4-го Украинского фронта, потому, что действия банд отрицательно сказывались на боевых действиях войск. Подвоз боеприпасов, горючего, продовольствия и так был затруднен из-за плохого состояния дорог, а диверсии конечно же еще больше усложняли снабжение. Но основная беда была даже не в этом. Очень большой вред приносили националисты как шпионы гитлеровцев. Находясь среди населения и в тылах войск фронта, они регулярно и быстро передавали разведывательные сведения в немецкие штабы. Многое из того, что задумывало и пыталось осуществить командование фронта, становилось известно противнику, как только начинались перегруппировки, перемещения артиллерии и подвоз боеприпасов к месту готовящегося удара.

Для противодействия клевете и антисоветской пропаганде оуновцев приходилось вести большую разъяснительную работу среди населения. Чтобы не давать ни малейшего повода для разжигания антисоветской пропаганды со стороны националистов, учитывая при этом, что наши войска вышли на территорию соседнего государства, была издана специальная директива:

«1. Разъяснить всему личному составу войск, что Чехословакия является нашей союзницей, и отношение со стороны войск Красной Армии к населению освобожденных районов Чехословакии и к повстанческим чехословацким частям должно быть дружественным.

2. Запретить войскам самовольную конфискацию автомашин, лошадей, скота, магазинов и разного имущества.

3. При размещении войск в населенных пунктах учитывать интересы местного населения.

4. Все необходимое для нужд наших войск получать только через местные органы гражданской администрации чехословаков или через командование чехословацких повстанческих частей.

5. Лиц, нарушающих этот приказ, привлекать к суровой ответственности».

Кроме забот на передовой и в тылу у генерала Петрова немало времени и внимания занимало то, что происходило за линией фронта. Я имею в виду не разведку сил и действий противника, это обычная повседневная работа командующего, а другое. Как уже было сказано, в результате предательских действий со стороны командования восточно-словацкого корпуса этот корпус был гитлеровцами разоружен. Но это совсем не значит, что борьба против фашистов в Чехословакии прекратилась. Народ продолжал вести эту борьбу, партизанское движение разрасталось. Не случайно после того, как гитлеровцы объявили о подавлении восстания и пышно отпраздновали эту победу, им пришлось продолжать вести там боевые операции – на это были брошены две дивизии СС, бригада СС «Дирлевангер», 148-я дивизия «Татра», боевая группа «Шилл», мусульманский полк СС, пять противопартизанских батальонов, спешно формировались две новые дивизии «фольксштурма».

С кем же они боролись? В Чехословакии пылало мощное партизанское движение, поддерживаемое населением. Руководил всем Главный штаб партизанского движения Чехословакии, в который входили коммунисты Карол Шмидке, Густав Гусак и другие. Начальником этого штаба стал майор Красной Армии И. И. Скрипка. Советником от советского командования был полковник Алексей Никитович Асмолов. Многими партизанскими бригадами и отрядами командовали советские офицеры – Петр Величко, Алексей Егоров, Вячеслав Квитинский, Евгений Волянский, Алексей Садиленко, Всеволод Клоков и другие.

При Военном совете 4-го Украинского фронта был представитель центрального штаба партизанского движения, им непосредственно руководили генералы Петров, Мехлис, Корженевич. Такой же представитель был и при Военном совете 1-го Украинского фронта.

Военный совет и представитель штаба партизанского движения 4-го Украинского фронта осуществляли не общее руководство, а разрабатывали и осуществляли конкретные операции в тылу противника силами партизанских отрядов. Приведу для подтверждения этого рассказ полковника (а позднее – генерала) Асмолова:

«В конце января 1945 года партизанская бригада под командованием П. А. Величко получила задание штаба партизанского движения 4-го Украинского фронта освободить до подхода советских войск город Липтовски-Градок, а главное – захватить и удержать мост около Липтовски-Градока, чтобы им могли воспользоваться наши наступающие части. Спустившись с Высоких Татр, отряды бригады внезапно ворвались в город и завязали уличные бои. Партизанам не удалось очистить от врага весь Липтовски-Градок из-за его значительного превосходства в силах. В их руках оказались лишь западная и северо-западная окраины города. Но и это было чрезвычайно важно. Противник не смог вытеснить отряды бригады Величко и вернуть мост, который партизаны удерживали до подхода советских войск. Благодаря этому наши части успешно продвинулись в направлении Липтовского Микулаша.

Успешно взаимодействовало с наступающими советскими частями партизанское соединение, которым командовал А. М. Садиленко. Партизаны находились вблизи поселка Черный Балог, юго-восточнее города Брезно. Штаб партизанского движения 4-го Украинского фронта передал А. М. Садиленко приказ не пропускать к Черному Балогу и Брезно отступавшие части 208-й дивизии гитлеровцев. Как донесла партизанская разведка, сюда двигался 309-й горнострелковый егерский полк этой дивизии, носивший название «Эдельвейс». Непосредственное руководство операцией возлагалось на командира бригады Н. С. Радула, входившей в соединение А. М. Садиленко. Партизаны установили контакты с разведкой 42-й гвардейской дивизии и согласовали свои планы с советским командованием.

В течение одной ночи с помощью местных жителей все дороги, ведущие к Черному Балогу, были завалены деревьями и заминированы. Обильный снегопад и ударивший вдруг мороз завершили это своеобразное блокирование путей передвижения. Для врага оставался только один проход – через ущелье.

И вот 28 января 1945 года сотни вражеских солдат и офицеров начали медленно втягиваться в ущелье. Прозвучала команда, и по черной, растянувшейся на два километра ленте гитлеровцев, четко выделявшихся на ослепительно белом снегу, ударили партизанские пулеметы, автоматы и минометы. С тыла горнострелковый полк фашистов теснили советские подразделения 42-й гвардейской дивизии, а с флангов, с крутых заснеженных горных вершин и с фронта разили огнем партизаны. Несколько раз фашисты бросались в атаку, но безуспешно».

О значении и весомости этих совместных действий советских войск и партизанских отрядов так сказал Г. Гусак в своей речи на митинге в Банска-Бистрице 29 августа 1969 года:

«Если мы говорим о восстановлении чехословацкого государства, о восстановлении нашей национальной жизни, мы должны сказать о том, как мы завоевали эту свободу, кто нам помогал. Конечно, каждый народ, словацкий и чешский, внес большую долю в завоевание свободы. Но могли ли, друзья, Словацкое национальное восстание, партизанское движение в нашей стране иметь сколько-нибудь большую перспективу без помощи и без наступления Советской Армии в направлении наших границ и нашей территории? Мы знаем, что вся наша борьба – и борьба не только чешского и словацкого народов, но и других европейских народов – была связана и зависела от борьбы и жертв Советской Армии и советского народа. Об этом мы должны постоянно напоминать. На основе этого была восстановлена наша свобода, на этом и впредь основаны безопасность и уверенность чехословацкого государства».

Таким образом, во всей полосе 4-го Украинского фронта – там, где шли ожесточенные бои, а также на сотни километров в тылу этих боев и за линией фронта – всюду шла напряженная деятельность многих тысяч людей, и все эти действия обдумывал, направлял и вел генерал Петров со своим штабом.

 

Победный фейерверк

Наступил 1945 год. Все были уверены, что это последний год войны. Верховный Главнокомандующий всенародно объявил задачу нашим войскам на 1945 год:

«…Довершить вместе с армиями наших союзников дело разгрома немецко-фашистской армии, добить фашистского зверя в его собственном логове и водрузить над Берлином знамя победы».

С радостным волнением ждал победного окончания войны и генерал армии Петров. Он уже ясно видел, что идут завершающие операции. Войска 3-го Украинского фронта совместно с частями югославской Народно-освободительной армии вошли в столицу Югославии – Белград. Взят Бухарест, и Румыния объявила войну фашистской Германии, ее войска участвуют в боях совместно с советскими частями. В конце декабря войска 2-го и 3-го Украинских фронтов завершили окружение будапештской группировки противника. 1-й Украинский фронт и 1-й Белорусский фронт уже нацелены на Берлин.

Успешно восстанавливалось народное хозяйство в освобожденных районах Советской страны, и промышленность все более полно обеспечивала всем необходимым Красную Армию.

В такой трудной для себя обстановке на востоке Гитлер решил все же провести крупную наступательную операцию на западе. Может быть, в какой-то степени это была демонстративная операция, своеобразная вспышка гнева против англосаксов, которые все-таки открыли второй фронт.

Видимо, Гитлер надеялся на то, что с руководителями Англии и Америки еще можно договориться, объединиться на почве общего противостояния коммунизму. И вот за то, что они не только открыли второй фронт, но и стали наступать, Гитлер их хотел теперь проучить.

Три немецких армии неожиданно ударили по войскам союзников в районе Арденн.

Работа над этой главой совпала с моей поездкой в Люксембург и Бельгию. Я посетил исходный район, где гитлеровское командование сосредоточивало войска для этого контрудара. Ходил по живописным горам и долинам, которые здесь называют маленькой Швейцарией. Я представлял, как под покровом деревьев прятались танки и артиллерия гитлеровцев. Не случайно был выбран именно этот район: у союзников было господство в воздухе, если бы они обнаружили сосредоточение больших сил, то своей авиацией разбомбили бы их, не позволив перейти в наступление. Но американо-английское командование, увлеченное своим продвижением после высадки, зная к тому же, что главные силы гитлеровцев находятся на Восточном фронте, даже не предполагало о возможности их наступления.

А они ударили. Да еще как! Три армии одновременно рванулись вперед.

В поселке Вилти есть небольшой музей, посвященный битве в Арденнах. Его создал и много лет встречает здесь посетителей очевидец этих боев, господин Швейг. Немолодой, располневший, но бодрый и энергичный, этот господин с большим подъемом рассказывает, как немецкие дивизии громили союзников.

– Им не хватало совсем немного сил, – говорит он. – Если бы немцы достигли Антверпена, где у союзников была главная база горючего, то дело кончилось бы полной катастрофой для американцев и англичан. Немцы заправили бы свои танки и сбросили бы союзников в море.

Много этих «если бы» было в рассказе господина Швейга. Но самый главный его грех в том, что он завершает свой рассказ, не упоминая о финале этой операции и причинах поражения гитлеровцев. На мой вопрос, почему он так поступает, хозяин музея ответил, что у него нет точных данных о том, что происходило в эти дни на Восточном фронте. Я пообещал и действительно послал ему сведения и даже схему действий наших войск, выручивших тогда союзников.

Но это, как говорится, к слову, а теперь я коротко напомню, чем все же завершилась Арденнская операция.

С 16 по 25 декабря гитлеровские войска продвинулись на 90 километров. К концу декабря союзники с трудом остановили их наступление. Но в ночь на 1 января Гитлер преподнес союзникам своеобразный новогодний «подарочек» – более 1000 самолетов нанесли внезапный удар, и фашистские дивизии ринулись в новое наступление в Эльзасе.

Гитлеровцы стремительно двигались вперед. Как известно, Черчилль в личном, строго секретном послании просил Сталина выручить союзников, попавших в такое сложное положение:

«Вы сами знаете по Вашему собственному опыту, насколько тревожным является положение, когда приходится защищать очень широкий фронт после временной потери инициативы».

Довольно рано союзники заговорили о потере инициативы. Бои после высадки во Франции шли всего несколько месяцев, и при первом же контрударе гитлеровцев союзники потеряли инициативу! Дальше Черчилль спрашивает:

«Можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января?..»

Сталин ответил Черчиллю в своем послании, что обстановка не благоприятствует такому наступлению наших войск, ибо еще не закончена подготовка, да и погода не способствует этому.

«Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандующего решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января. Можете не сомневаться, что мы сделаем все, что только возможно сделать для того, чтобы оказать содействие нашим славным союзным войскам».

Исходя из общей стратегической обстановки и из этих обещаний союзникам, Ставка отдала соответствующие распоряжения войскам, в том числе и 4-му Украинскому фронту. Войска 4-го Украинского фронта, взаимодействуя с левым крылом 1-го Украинского фронта, должны были нанести главный удар в направлении Горлице – Новы-Сонч и в дальнейшем на Краков. 1-я гвардейская армия и входивший в ее состав 1-й чехословацкий корпус должны были наступать на Люботин, Новы-Тарг и дальше по польской территории выйти в долину Вислы и Одера в районе Моравска-Остравы. 18-я армия должна наступать в направлении Попрад – Живец.

Основные усилия генерал Петров решил сосредоточить в полосе 38-й армии, где местность была наиболее благоприятной для наступления. Поэтому он выделил для 38-й армии большую часть артиллерии и танков. 1-й гвардейской и 18-й армиям предстояло действовать в горных условиях, и потому танков и артиллерии на усиление им было дано поменьше. В целом же 4-му Украинскому фронту предстояло преодолеть последние западные хребты Карпат и выйти к Моравска-Остравскому промышленному району.

Наступление было назначено на 12 января 1945 года.

Для того чтобы распылить резервы противника, Ставка решила, что первыми перейдут в наступление войска 2-го Украинского фронта – 6 января 1945 года. Это наступление соседнего фронта началось удачно. За два дня боев наступающие вклинились в глубину обороны до 40 километров и подошли вплотную к городу Комарно, хотя взять его не смогли, как не смогли и переправиться через Дунай.

Используя этот успех и учитывая, что внимание противника приковано именно к данному направлению, 12 января перешли к активным действиям войска правого крыла 2-го Украинского фронта, того самого, который прилегал вплотную к 4-му Украинскому. Преодолевая крутые склоны словацких Рудных гор, эти части хотя и медленно, но все-таки продвигались вперед.

В тот же день, 12 января, перешли в наступление войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов. Так началась Висло-Одерская операция.

12 же января Петров приказал наступать 18-й армии. В 10 часов утра после 40-минутной артиллерийской подготовки два корпуса этой армии пошли вперед: Петров стремился этим отвлечь внимание противника от того направления, где он намеревался нанести главный удар силами 38-й армии.

13 января начали наступление 2-й и 3-й Белорусские фронты, осуществляя Восточно-Прусскую операцию.

Таким образом, двинулся вперед весь советский фронт. Гитлеровцам в такой передряге уже было не до союзников, их контрнаступление на западе прекратилось.

До 17 января части 18-й армии вели очень тяжелые бои в горных условиях. Активные действия этой армии заставили противника производить перегруппировки и подбрасывать сюда силы, чтобы сдержать ее наступление. Особенно тяжелые бои развернулись на подступах к городу Кошице, который был превращен гитлеровцами в сильный узел сопротивления.

Подступы к городу прикрывались оборонительным рубежом с системой траншей полного профиля, которые проходили по западному берегу реки Ториса. В системе траншей были построены доты и блиндажи. Доступные танкам участки вне дорог были перекрыты эскарпами и противотанковыми рвами. Все мосты через реки Ториса и Гернад были подготовлены к взрыву, а места, удобные и возможные для переправ, были заминированы и пристреляны артиллерией. Подступы к городу с юго-востока и юга тоже прикрывались сильной линией обороны с траншеями полного профиля, проволочными заграждениями, минными полями, а направления, где могли пройти танки, были перекрыты надолбами, рельсовыми ежами и минными полями.

Непосредственно по окраине города был подготовлен оборонительный обвод, представляющий из себя не что иное, как самый настоящий укрепленный район.

Конечно же, видя такую сильную оборону врага и зная, как трудно придется здесь 18-й армии, генерал Петров находился именно на этом участке.

Наши части, усталые, понесшие заметные потери, все медленнее, все с большим трудом продвигались вперед. Петров понимал: наступление вот-вот может остановиться. Нужны резервы, хотя бы небольшие. Но их не было. Естественно, командующий не мог допустить невыполнения задачи. Кошице надо взять! Но чем? И вот Петров в который раз изучает карту, всматривается в местность, обдумывает положение своих войск и войск противника. Найти хоть бы маленькую зацепку, из которой можно развить успех! Но ее нет.

С утра 17 января 18-я армия предприняла еще одну попытку взять Кошице. Враг, как показалось Петрову, встретил наши части еще более сильным сопротивлением. За день боя они совсем не продвинулись вперед.

Казалось бы, создалась ситуация, из которой нет выхода. Но Петров не из тех, кто опускает руки в безвыходном положении. Он начинает прикидывать: если противник усилил здесь сопротивление, значит, откуда-то он снял свои части. Подхода резервов наша разведка не обнаружила. С какого же участка переброшены сюда подкрепления? Надо искать! И Петров приказывает разведке всех частей спешно и как можно более точно установить состав войск противника перед собой, его силы.

Выслушав доклады, Петров вдруг уловил в словах командующего 18-й армией то, что искал. Генерал Гастилович доложил, что разведка, высланная от 159-го полевого укрепленного района, установила, что на их участке гитлеровцы стали слабее. Местные жители рассказали, что позавчера противник перебросил отсюда часть войск в район Кошице.

Петров приказывает Гастиловичу немедленно послать в наступление 159-й укрепрайон. На первый взгляд естественное, логичное решение. Но надо напомнить читателям, что укрепленный район (УР) – это формирование, предназначенное для выполнения оборонительных задач. Ему поручается определенная полоса, которую УР оборудует полевыми фортификационными сооружениями, насыщает полагающимся ему по штату оружием и создает таким образом мощный укрепленный район. Подвижность его если и предусматривается, то лишь после завершения боев на этом участке, вперед или назад – это уже зависит от исхода операции. И вот Петров принимает решение послать УР в наступление! Не знаю, было ли где-нибудь такое на других фронтах, я не слышал.

И какой риск! А что, если противник ударит на этом направлении, когда УР уйдет из фортификационных сооружений и лишится своей главной силы?

Да, риск был немалый. Но и выхода другого не было. Вот что пишет командир этого 159-го УР генерал-майор (тогда полковник) И. Н. Виноградов:

«Бросив в бой резервы остальных батальонов, мы к рассвету 18 января прорвали первую оборонительную полосу немцев на всю ее глубину и вышли ко второй… Выяснилось, что и она занята сравнительно небольшими вражескими силами, но все же одних лишь резервных подразделений недостаточно для ее прорыва.

А прорывать ее нужно было немедленно (и этого требовал неотступно Петров! – В. К.), пока вражеское командование не начало подбрасывать сюда подкрепления. Тем более что, взломав и здесь оборону противника, мы получили бы возможность выйти непосредственно к городу Кошице».

Используя успех УР, пошли вперед соседние с ним 318-я и 237-я стрелковые дивизии, противник был сбит с оборонительного рубежа и отброшен на десятки километров. Вот что значит уловить необходимый нюанс в обстановке и двинуть вперед тех, кому даже не полагается наступать!

19 января 1945 года Верховный Главнокомандующий издал приказ, адресованный командующему войсками 4-го Украинского фронта генералу армии Петрову и начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту Корженевичу. В этом приказе говорилось:

«Войска 4-го Украинского фронта, перейдя в наступление 15 января из района западнее города Санок, прорвали сильно укрепленную оборону противника и за 4 дня наступательных боев продвинулись вперед до 80 километров, расширив прорыв до 60 километров по фронту».

В ознаменование этой победы Москва салютовала героическим войскам 4-го Украинского фронта.

В тот же день, 19 января, начался штурм Кошице. На город наступали части 3-го горнострелкового корпуса, а 17-й гвардейский стрелковый корпус наносил удар юго-западнее Кошице. Гитлеровские войска здесь сопротивлялись ожесточенно, потому что Кошице был крупным узлом коммуникаций в Восточной Словакии. И, кроме того, в городе были очень важные для противника заводы. Гитлеровцы стремились удержать Кошице во что бы то ни стало.

Генерал Петров сделал все необходимое для того, чтобы войска не задерживались на подступах к городу, благодаря его инициативному и своевременному руководству, а также и смелым действиям командующего 18-й армией генерала Гастиловича, к исходу дня, сломив сопротивление противника на подступах к городу и на его окраинах, части 18-й армии завязали уличные бои. В этот же день, 19 января, противник был выбит из Кошице с большими для себя потерями. Было взято много пленных.

В боях за город особенно отличились части 159-го полевого укрепленного района полковника И. Н. Виноградова и 318-й горнострелковой дивизии генерал-майора В. Ф. Гладкова.

На следующий день, 20 января, Верховный Главнокомандующий издал новый приказ, адресованный генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 20 января, с боем овладели на территории Польши городом Новы-Сонч и на территории Чехословакии городами Прешов, Кашице и Бардеев – важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны немцев».

Наиболее отличившимся частям присваивались название Прешовских и Кошицких.

Рассказывая о предыдущих сражениях, я знакомил читателей с теми гитлеровскими полководцами, с которыми приходилось «скрестить шпаги» Ивану Ефимовичу Петрову. Мне кажется, необходимо познакомить читателей и здесь с тем, кто противостоял Петрову в этих завершающих сражениях. Тем более, что 17 января на должность командующего группой армий «Центр» был назначен генерал-полковник Фердинанд Шернер, с которым читателям предстоит еще не раз встретиться до нашей победы. Кстати, Шернер был очередной и последний «оппонент» Петрова, которому даже в ходе гибельных последних боев Гитлер присвоил звание генерал-фельдмаршала.

Необходимость назначить генерал-полковника Шернера на этот участок фронта была вызвана тем, что Моравска-Остравский промышленный район практически оставался единственным, снабжавшим гитлеровскую армию в этих завершающих сражениях. Гитлер все еще надеялся на то, что ему удастся заключить сепаратный мир с нашими западными союзниками и тем самым спасти рейх от уничтожения.

Что касается Шернера, то он действительно был опытный вояка. Начал офицерскую карьеру лейтенантом еще в годы первой мировой войны, показал себя смелым в боях, за что был удостоен ордена. В 1922 году Шернер – капитан, в 1934-м – майор и работник генерального штаба в отделе иностранных армий, в 1937 году – полковник, командует горно-стрелковым полком. Он участвовал в захвате Австрии, Чехословакии, Польши, Бельгии, Голландии и Франции. При нападении на Советский Союз уже был в чине генерал-майора и командовал горноегерской дивизией на мурманском направлении, где вскоре был назначен командиром корпуса и находился там до 1943 года.

Шернер познакомился с Гитлером в 1920 году и, как он сам говорил, «был одним из первых германских офицеров, примкнувших к национал-социалистскому движению еще в период его зарождения». Шернер был убежденный враг коммунизма и заявил: «Мои враги – это большевики!» Всюду, где только была возможность, он с оружием в руках выступал против коммунистов, в частности в 1919 году он принимал участие в ликвидации Баварской советской республики, а также в подавлении революционного движения в Рейнской области.

За действия в захватнических походах в страны Европы Шернер был награжден Рыцарским крестом, а в 1944 году – дубовыми листьями к Рыцарскому кресту. В том же году, вспомнив о его давней преданности идеям национал-социализма, Гитлер назначает Шернера на пост начальника штаба по национал-социалистскому воспитанию войск при главном штабе верховного командования сухопутных сил. Однако в появлении рядом человека, занимающегося национал-социалистской проблематикой, усмотрел для себя опасность Борман. Они не поладили, и вскоре Шернер был назначен командующим группы армий «А». Здесь, в районе Крыма и Румынии, Шернер также проявил свой, как пишут его начальники и подчиненные, главный тактический и стратегический принцип: любой ценой удерживать позиции.

В июле 1944 года, когда Красная Армия успешно развивала наступательные операции на севере вдоль берега Балтийского моря, Шернер назначается командующим группой армий «Север». Под новый, 1945 год Шернер получает от Гитлера самую высокую награду – бриллианты к дубовым листьям. Насколько это высокая награда, свидетельствует тот факт, что в Германии к концу войны было всего 22 человека, имеющих такую награду, Шернер был двадцать третьим.

Как свидетельствуют сослуживцы Шернера, самой главной чертой его как военачальника, на которой держался его авторитет, была жестокость. Бывший помощник германского военного атташе в Румынии Макс Браун, знавший Шернера на протяжении четверти века, вспоминал:

«Шернер ежедневно разъезжал по какому-либо участку своего фронта, большей частью по тылу. За ним следовал автобус или грузовая машина, служившая для погрузки „преступников“. Все солдаты, обратившие на себя его внимание каким-либо нарушением дисциплины, правил движения на дорогах или имевшие при себе неправильно оформленные документы, немедленно задерживались, и он „по собственным законам“, лично приговаривал их к тяжелым наказаниям, часто к смерти, якобы за трусость перед противником. „Я не нуждаюсь в суде, я сам у себя судья“, – часто говорил Шернер».

Неудивительно, что там, где появлялся Шернер, дрожали все, начиная от солдата и кончая высшими офицерами.

В дни назначения на должность командующего группой армий «Центр», когда он «скрестил шпагу» с генералом армии Петровым, Шернер был предельно ожесточен и полон решимости «спасти Германию», что приказал ему фюрер в личной беседе.

И вот, как видим, в самом начале «единоборства» (если это можно так назвать) Петров наносит Шернеру два чувствительных удара, отмеченных Верховным Главнокомандующим нашей армии.

Гитлеровцы, отступая из Кошице, взорвали и вывели из строя заводы, подожгли вокзал, разрушили жилые дома. Они не щадили ни культурные, ни исторические ценности, ни памятники. Был ограблен музей и вывезено из театра его имущество. То, что осталось в Кошице, уцелело благодаря стремительному наступлению частей генерала Петрова – только это не позволило гитлеровцам окончательно разрушить город.

Жители города встречали советских воинов с большой радостью. Еще рвались снаряды на улицах, а к командирам наших частей приходили горожане и предлагали свою помощь, чтобы провести войска в обход сопротивлявшихся гитлеровцев.

Кошице – второй по величине промышленный и административный центр Словакии. Его освобождение было и политическим актом в жизни Чехословакии: Кошице стал местом пребывания нового чехословацкого правительства. Выражая свою искреннюю благодарность и уважение генералу Петрову, приложившему так много сил для освобождения и спасения Кошице, местные власти присвоили Петрову звание почетного гражданина города. С любовью была изготовлена специальная грамота. Сама эта грамота, сделанная хорошими художниками, представляет собой произведение искусства.

В дни радости и победных боев за город Кошице Петров не упускал из виду главной намеченной цели. Еще готовясь к штурму Кошице, отвлекая сюда много сил противника, командующий фронтом 15 января посылает в наступление 38-ю армию на направление избранного им главного удара. После мощной артиллерийской и авиационной подготовки враг, не ожидавший здесь такого сильного удара и считавший, что главные усилия в настоящее время сосредоточены в районе Кошице, начал отступать.

16 января к 11 часам утра части наши овладели городом Ясло. В боях за этот город особенно отличились чехословацкие артиллеристы. Отмечая их заслуги, Верховный Главнокомандующий присвоил наименование Ясловских 2-му и 4-му истребительным противотанковым и 5-му пушечному артиллерийским полкам 1-го чехословацкого армейского корпуса.

В честь такой знаменательной победы чехословацких артиллеристов 15 января с тех пор отмечается как День артиллерии в чехословацкой Народной армии.

Чтобы бить противника более быстрыми темпами, командующий 38-й армией генерал-полковник Москаленко ввел в бой свою подвижную группу. Танкисты 31-й и 42-й отдельных гвардейских танковых бригад смело врывались в тыл противника, перерезали пути отхода вражеским частям и создавали благоприятные условия для наступления пехоты с фронта.

В эти же дни войска 1-го Украинского фронта быстро продвигались в направлении Бреслау, Катовице, Кракова, и это создавало благоприятные условия для наступления правого фланга войск Петрова. Иван Ефимович не замедлил воспользоваться этим обстоятельством: 18 января была двинута в наступление 1-я гвардейская армия. Вместе с ее частями наступал и 1-й чехословацкий армейский корпус. В течение дня они продвинулись до 22 километров в глубину и прорвали фронт шириной до 60 километров.

Генерал Петров неоднократно бывал в чехословацком корпусе, его связывали добрые отношения с Людвиком Свободой. Руководя боями, Иван Ефимович с особой заботой и участием относился к командиру 1-го чехословацкого армейского корпуса в эти дни. Он понимал его отцовское горе – дело в том, что в это время пришла весть, что сына Людвика Свободы, Мирека, фашисты зверски замучили в Маутхаузене. В разговорах с Иваном Ефимовичем Свобода сказал и о том, что его очень беспокоит судьба жены и дочери, о которых он ничего не знает с лета 1939 года.

Генерал Петров был очень внимателен ко всем нуждам 1-го чехословацкого армейского корпуса, своевременно снабжал его всем необходимым.

Положение германской армии на всех фронтах, прямо скажем, было плохое. Тем не менее в район, прикрывающий Моравска-Остраву, подбрасывались резервы, взятые отовсюду, откуда только можно, да и откуда даже нельзя было брать. Шернер предпринимал огромные усилия для того, чтобы выполнить приказ Гитлера и удержать этот промышленный район.

Однако генерал Петров, умело маневрируя имеющимися в его распоряжении войсками, несмотря на невероятные трудности ведения боев в горной местности, да еще при плохой погоде, наносил войскам Шернера удар за ударом.

И в конце января вновь следуют один за другим три приказа Верховного Главнокомандующего, адресованных генералу армии Петрову и генерал-лейтенанту Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 27 января, с боем овладели городами Вадовице, Спишска-Нова-Вес, Спишска-Стара-Вес и Левоча – важными узлами коммуникаций и опорными пунктами обороны немцев».

На следующий день опять приказ Верховного:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 28 января, овладели крупным административным центром Чехословакии городом Попрад – важным узлом коммуникаций и опорным пунктом обороны противника».

И на следующий же день новый приказ:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 29 января, овладели городом Новы-Тарг – важным узлом коммуникаций и сильным опорным пунктом обороны противника».

Это уже не просто залпы и не просто салюты нашей Родины в честь доблестных войск 4-го Украинского фронта, руководимых генералом армии Петровым, а настоящий победный фейерверк!

Преодолевая западный Карпатский хребет, войска 4-го Украинского фронта освобождали теперь города и села трех государств: Польши, Чехословакии и Венгрии.

19 января 1945 года был приказ Верховного Главнокомандующего маршалу Коневу – командующему 1-м Украинским фронтом и генералу армии Соколовскому, начальнику штаба этого фронта, отмечающий их умелые действия по освобождению крупного культурно-политического центра союзной нам Польши, города Кракова.

К 11 февраля 1-я гвардейская и 18-я армии 4-го Украинского фронта подошли и завязали бои за город Бельско. Три дня наши войска вели уличные бои, занимая дом за домом, и 12 февраля в полдень выбили противника из города Бельско. И опять был очередной приказ Верховного Главнокомандующего генералу Петрову и генералу Корженевичу:

«Войска 4-го Украинского фронта, продолжая наступление в трудных условиях горно-лесистой местности в полосе Карпат, сегодня, 12 февраля, штурмом овладели городом Бельско – крупным узлом коммуникаций и мощным опорным пунтом обороны немцев на подступах к Моравска-Остраве…»

Таким образом, в ходе зимнего январско-февральского наступления войска 4-го Украинского фронта, преодолев большую часть Западных Карпат, продвинулись от 175 до 225 километров. Своими успешными наступательными действиями фронт сковал в Карпатах крупные силы врага и тем самым способствовал успеху своих соседей справа, 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов, в Висло-Одерской операции по освобождению Силезии и взятию Кракова, а также помогал 2-му и особенно 3-му Украинскому фронту (соседу слева) отразить три мощных контрудара врага под Будапештом.

4-й Украинский фронт внес свою лепту в грандиозное январско-февральское наступление Красной Армии, в ходе которого фронт гитлеровцев был взломан на протяжении 1200 километров. Наши войска в Восточной Пруссии продвинулись на 270 километров и достигли низовьев Вислы. С плацдарма на Висле до нижнего течения Одера советские дивизии прошли вперед на 570 километров, с Сандомирского плацдарма – на 480 километров. За 40 дней наступления было освобождено 300 городов, взято в плен 350 тысяч солдат и офицеров, уничтожено и захвачено 3000 немецких самолетов, 4500 танков, 12 000 орудий.

Подводя итоги этого наступления, Верховный так сказал о командном составе наших войск:

«Генералы и офицеры Красной Армии мастерски сочетают массированные удары могучей техники с искусным и стремительным маневром».

Мне кажется, эти слова имеют прямое отношение и к генералу Петрову.

В ходе успешных операций на завершающих этапах войны некоторые военачальники, командующие фронтами, еще в 1944 году за умелое руководство боями были удостоены высокого звания Маршала Советского Союза. Почти все они носили геройские Звезды на груди.

Думается мне, что и генерал Петров к тому времени тоже вполне заслужил звания и маршала и Героя. Вспомним Одессу, Севастополь, остановку гитлеровцев на пути к бакинской нефти, предотвращение катастрофы под Туапсе, блестящую Новороссийскую операцию, прорыв «Голубой линии» и освобождение Тамани. А сколько раз им было проявлено личное мужество, о чем я здесь рассказал (а еще больше не рассказал!), взять хотя бы эпизод при освобождении Ужгорода. И вот, наконец, подряд десять салютов Родины и благодарственных приказов Верховного Главнокомандующего. Неужели всего этого недостаточно, чтобы отметить Петрова высоким званием и наградой?

Значит, были какие-то сдерживающие мотивы?

Да, к сожалению, были. С великой горечью за Ивана Ефимовича я приступаю к описанию очередной беды, постигшей его. Трудно и горько писать о ней. А как же больно было Петрову пережить все это?

 

Моравска-Остравская операция

После очередного успеха 4-го Украинского фронта, отмеченного 12 февраля салютом Родины в его честь. Военный совет фронта 13 февраля представил в Ставку план дальнейших боевых операций. Через три дня он был утвержден.

По этому плану предусматривалось сначала провести частную операцию для того, чтобы улучшить исходное положение, а потом осуществить большую, очень глубокую операцию на 450 километров, выйти на рубеж реки Влтавы и освободить столицу Чехословакии Прагу.

На первом этапе генерал Петров решил овладеть Моравска-Остравским промышленным районом. Главные усилия фронта он сосредоточивал на правом крыле, в полосе 38-й и 1-й гвардейской армии. Взятие Моравска-Остравы возлагалось при этом на 38-ю армию. 1-я гвардейская армия должна была ей содействовать, а 18-я армия активными наступательными действиями на левом фланге фронта отвлекать на себя силы противника и не позволять маневрировать ими.

За конец февраля и начало марта эта большая, серьезная операция была тщательно подготовлена.

Общая стратегическая обстановка, а также усилия соседних фронтов благоприятствовали действиям 4-го Украинского фронта. Красная Армия освободила большую часть Польши, вступила на территорию фашистской Германии и глубоко там продвинулась: после форсирования реки Одер до Берлина оставалось всего 60 километров. С запада в сторону Берлина продвигались части наших союзников – английские и американские войска.

Над Германией нависала катастрофа – не только военная, но и экономическая. Для обеспечения дальнейших боевых действий у Германии уже не было больше прежней могучей промышленности – только остатки ее. И одним из главных промышленных районов стал Моравска-Остравский. Там в это время действовали металлургические, химические, машиностроительные, нефтеперегонные, электрокабельные и многие другие предприятия и угольные шахты.

О том, какое значение получил ныне этот район, свидетельствует тот факт, что в Моравска-Остраву в начале марта приезжал Гитлер. Он держал речь перед командным составом, требовал любой ценой удержать этот район и грозил самыми строгими наказаниями в случае отступления отсюда.

До всего личного состава гитлеровских частей было доведено, что этот район представляет собой последнюю надежду рейха. Об этом свидетельствуют показания пленного 473-го пехотного полка 254-й пехотной дивизии:

«4 марта командир дивизии генерал-лейтенант Беккер посетил наш полк и обратился к нам с речью. Он сказал, что от Моравска-Остравской земли зависит теперь 80% военного производства. „Если вы отдадите Моравскую Остраву, – говорил он нам, – вы отдадите Германию“…»

Помимо мер идеологического воздействия и угроз гитлеровское командование строило свои расчеты по удержанию Моравска-Остравы на мощных укреплениях. Конечно, возводить такие укрепления в ходе боев было уже поздно, но случилось так, что Моравска-Остраву прикрывала с востока старая линия долговременных сооружений. Эта линия была создана в двадцатых – тридцатых годах под руководством французских инженеров, которые строили в свое время линию Мажино.

Что из себя представляли эти укрепления, хорошо видно из воспоминаний маршала К. С. Москаленко, который осматривал их уже после взятия:

«…когда мы… уже в конце апреля осматривали эти сооружения, то пришли к выводу: нам прорывать такую долговременную оборону довелось впервые. Добавлю: в дальнейшем, подробно знакомясь с боевыми действиями наших войск на других фронтах, я обнаружил, что в годы войны с фашистской Германией всего лишь на трех участках пришлось прорывать мощную долговременную оборону. Одним из них был Карельский перешеек, другим – граница Восточной Пруссии, третьим – Моравска-Остравский район, на пороге которого и стояла ранней весной 1945 года наша 38-я армия. Возможно, этот перечень неполон, но вряд ли можно его намного увеличить… Подходы к Моравска-Остраве с востока прикрывались тремя долговременными оборонительными полосами… Здесь были построены железобетонные доты различных типов: пулеметно-артиллерийские с 6–8 амбразурами и пулеметные с б, 2 и 1 амбразурами. Почти у всех было также по 2–3 пулеметных колпака, возвышавшихся над землей на 30–50 сантиметров. Полоса состояла из 4 линий укреплений…

Все эти сооружения были тщательно замаскированы, и на расстоянии их нельзя было отличить от множества расположенных вокруг холмов. Соединялись они ходами сообщения. В 75–100 метрах перед дотами были сооружены контрэскарпы с железобетонными опорными стенками. Их продолжением служили надолбы на бетонном фундаменте. Пространство между дотами и впереди контрэскарпов полностью простреливалось».

Генералу Петрову в годы войны не везло во многих отношениях: бои ему приходилось вести почти всегда в крайне трудных условиях – прибрежных, горных, заболоченных местностях, войск обычно не хватало, а вражеские части противостояли сильные. Так было и в завершающих сражениях: на других фронтах войска маневрировали на оперативных просторах, а перед фронтом Петрова – горы и линия долговременных сооружений, на многих участках противник сокрушен и подавлен, а перед 4-м Украинским упорно сопротивляется. Всюду идут ожесточенные бои. Нацистские агитаторы в сопровождении гестаповцев зачитывали в частях вот такой документ, несомненно составленный самим Шернером:

«Теперь дело идет о жизни и смерти. Бояться смерти нам нечего. Смерть предопределена человеку в час его рождения. Идите на фронт и деритесь. Если попадете в плен – вас расстреляют русские, если попробуете убежать в тыл – вас расстреляют свои, а если попробуете перебежать к русским – на родине будут уничтожены ваши семьи. Ну, а теперь вперед на врага…»

Напомню еще раз о том, что в тылах 4-го Украинского фронта действовали гитлеровские разведчики и группы бандеровцев, которые сотрудничали с фашистами и передавали им важную информацию.

Гитлеровскому командованию стало известно о подготовке наших частей к решительному наступлению на Моравска-Остраву. Позднее это подтвердили пленные. Вот несколько выписок из их показаний:

«О наступлении мы были предупреждены вчера, и поэтому ничего неожиданного в нем для нас не было».

Другое показание:

«Вчера вечером, когда я находился в 3-й роте, командиру роты было сообщено, что завтра утром, то есть 10 марта, ожидается генеральное наступление русских. Командиру роты было приказано в 4 часа ночи уйти на вторую линию обороны, оставив впереди только заслон из одного или двух отделений».

И еще:

«9 марта в 24.00 было получено сообщение, что русские утром 10 марта начинают наступление. Нам было приказано в 4.00 по немецкому времени очистить первую линию, оставив в ней одно отделение».

И вот пришло 10 марта, день, назначенный для наступления. Утром дул сильный ветер, небо было затянуто низкой облачностью, начался снегопад. Крутила метель. Видимость упала до минимума. Вести прицельный огонь артиллерией было почти невозможно. Принять участие в обеспечении наступления авиация не могла. В 6 часов 30 минут на наблюдательный пункт 38-й армии прибыл генерал армии Петров. Условия для боевых действий складывались настолько тяжелые, что у военачальников, подчиненных Петрову, возникла мысль просить об изменении срока наступления. Вот что пишет об этом К. С. Москаленко:

«Встретив его (Петрова. – В. К.) вместе с членом Военного совета А. А. Епишевым и командующим артиллерией армии полковником Н. А. Смирновым, я доложил, что войска готовы к наступлению, но условия погоды не позволяют начать артиллерийскую подготовку. Она не принесет ожидаемых результатов, говорил я, так как огонь можно вести лишь по площадям, а не по целям. В заключение изложил просьбу: позвонить Верховному Главнокомандующему и попросить перенести срок наступления.

И. Е. Петров не согласился.

– Сроки утверждены Ставкой, они окончательные, – ответил он. – Просить о переносе времени наступления не буду.

После этого он позвонил командующему 1-й гвардейской армией генерал-полковнику А. А. Гречко, который после доклада о готовности войск к наступлению подчеркнул нецелесообразность начинать артиллерийскую подготовку в сложившихся условиях. Прислушиваясь к разговору, я с теплым чувством подумал об Андрее Антоновиче Гречко: и ему опыт подсказывал необходимость отсрочки наступления, так что вдвоем нам, быть может, удастся убедить в этом И. Е. Петрова. К сожалению, командующий фронтом отклонил и просьбу А. А. Гречко.»

Может быть, Петрову следовало согласиться с опытными командармами? Наверное, это так. Но все же думаю, что нежелание Петрова перевести срок наступления зависело не от упрямства. Иван Ефимович знал, что к такой просьбе в Ставке отнесутся неодобрительно. Можно предположить, что Петров, не раз уже «битый» Верховным, на этот раз не обратился к нему, опасаясь его гнева. Не время было просить об отсрочке наступления в условиях, когда наши войска вот-вот нанесут удар на Берлин, когда фашистская Германия фактически доживает свои последние дни. У Петрова были все основания считать, что моральный дух и вообще былое военное могущество гитлеровской Германии сломлено. Он надеялся, что в обстановке успешных действий советских войск на всех фронтах (так, на севере в Курляндии было изолировано до 26 дивизий противника, в Восточной Пруссии около 32 дивизий, большая группировка была окружена и уничтожалась в районе Будапешта) будет достигнут успех и на моравска-остравском направлении.

Итак, наступление все же началось в день и час, установленные Ставкой. Обстановку этого дня можно представить себе по дневниковой записи Константина Симонова. В качестве военного корреспондента он весь этот день провел рядом с Петровым, был вместе с ним на наблюдательных пунктах у К. С. Москаленко и А. А. Гречко, был в «виллисе» комфронта, когда тот объезжал наступающие части. Опираясь на эту запись, опубликованную позже в книге «Разные дни войны», а также на то, что Константин Михайлович рассказывал мне лично, попробуем представить себе, как, в каких условиях развивалась эта операция, что в реальности делал и говорил Петров.

Метель все усиливалась. На горизонте не было видно ничего, кроме сплошной серо-белой пелены. Артподготовка началась точно в 7.45. Рев артиллерии был оглушительный, все вокруг гремело, но сквозь метель были видны только вспышки выстрелов ближайших батарей. В такую метель ни о каком наблюдении за целями говорить не приходилось. Огонь велся по заранее намеченным координатам. Приехавший вместе с Мехлисом на наблюдательный пункт Петров, забравшись наверх, на чердак, приказал выломать кусок крыши и некоторое время наблюдал, высунувшись наружу, но рассмотреть все равно ничего было нельзя. Петров спустился вниз, в помещение фольварка, где размещался наблюдательный пункт 38-й армии. В жарко натопленной комнате сидели Москаленко с Епишевым.

Петров стал обсуждать с Москаленко погоду: по мнению Ивана Ефимовича, на первое время такая погода – это даже неплохо для пехоты. Если она дружно пойдет и сразу прорвет оборону, то при плохой видимости будет меньше потерь. Но если метель затянется надолго, это уже беда.

Москаленко беспрерывно вызывал к телефону то одного, то другого из своих подчиненных, требовал сведений – как идет продвижение, до какого рубежа дошли их части. Настоящей ясности пока не было. Не было ее и в докладе только что приехавшего с передовой офицера связи. Возможно, присутствие многочисленного начальства взволновало его, и он путался при докладе.

Петров обратился к нему:

– Вы на чем, майор, на «виллисе»?

– Да.

– Так вот, садитесь снова на свой «виллис» и поезжайте прямо по дороге до передних порядков пехоты. В общем, доезжайте, докуда сумеете доехать. Не ищите по дороге никаких штабов, а просто догоните пехоту. Определите, где она сейчас. И немедля возвращайтесь назад. Все дело в быстроте вашего доклада!

Майор ушел.

Дальше Петров почти все время сидел молча. Изредка он связывался по телефону с армией Гречко, где наступление развивалось примерно так же, как здесь. В происходящее у Москаленко он почти не вмешивался, только иногда время от времени вставлял несколько слов по ходу телефонных разговоров командарма с его подчиненными.

Симонов особо подчеркивает, что это стиль работы Петрова – предоставлять возможно большую инициативу командармам. Он вносил поправки деликатно, видимо, не желая давить своим присутствием на действия Москаленко.

– Надо вводить мехкорпус, а то опоздаем, – говорит, например, Москаленко.

Петров ничего не отвечает, как будто этих слов не было. Он, видимо, не согласен с предложением Москаленко, но внешне ничем это не выражает. И Москаленко уже не возвращается к сказанному…

По телефону сообщили, что немцы подорвали мост, переброшенный через выемку железной дороги, а там сейчас образовалась большая пробка – стоят и артиллерия и танки…

Инженер докладывает, что материал для восстановления взорванного немцами моста уже подготовлен и его везут сейчас туда, к выемке.

– Володин, не будьте таким нерасторопным, как прошлый раз, – обращается Петров к инженеру. – Сегодня проверю, способны ли вы поддерживать порядок на дорогах…

Появился новый офицер связи. На нем шинель до такой степени мокрая – видимо, метель постепенно превращается в дождь. Петров впервые за все время говорит с нескрываемым раздражением (до этого он выглядел спокойным):

– Прохвосты прогнозчики!..

Он приказывает позвонить в корпус, в который намерен выехать («Пусть поставят на перекрестках дорог маяков!»), и уезжает от Москаленко.

На первом «виллисе», открытом, без тента, с автоматчиком и постоянным своим спутником лейтенантом Кучеренко – Петров, на втором – Мехлис.

Через несколько километров «виллис» командующего наталкивается на первую пробку. Кучеренко и автоматчик соскакивают с машины и бегут растаскивать пробку. Она образовалась из-за того, что на дороге в два ряда остановились машины мехкорпуса. Пробка такая, что, кажется, она вовеки не сдвинется с места. Лица у всех мокрые, шинели промокли насквозь. Все мерзнут от пронизывающего до костей ветра и дождя со снегом…

Петров со спутниками идут примерно с километр пешком, подходят к железной дороге под аккомпанемент немецкого артиллерийского огня. Двухколейная железная дорога проходит в огромной выемке, глубина которой местами двенадцать и даже пятнадцать метров. Через эту огромную выемку и был перекинут взорванный сейчас немцами мост.

Вдоль дороги – аллея с огромными деревьями. Сейчас их пилят для того, чтобы сделать деревянные клетки и заложить ими железнодорожную выемку.

Петров спрашивает:

– Когда сделаете?

– За ночь.

– Когда точно?

– К пяти утра.

– Точно?

– Точно.

Останавливаемся у самой выемки.

– Вот теперь все ясно, – говорит Петров. – Танки встали и артиллерия встала из-за этого моста. И в этом одна из главных причин задержки наступления. А штабы нам морочат голову по телефону: «Продвинулись, продвинулись».

Он подзывает кого-то и отдает приказание, чтобы, не дожидаясь восстановления моста, часть артиллерии перебиралась на другую сторону; говорит, что танки там не пройдут, слишком тяжелы, а «студебеккеры» с пушками на прицепе могут благополучно пройти.

К Петрову подходят два полковника из мехкорпуса.

– Ну а вы что? – говорит им Петров. – Ваши же танки стоят! Давайте сюда ваших людей, чтобы помогли поскорее мост восстановить.

– Да, теперь все ясно, – повторяет Петров, шагая обратно по шоссе к своему «виллису».

Машина с трудом пробирается через все еще не растащенную до конца пробку и наконец доезжает до штаба корпуса. Петров связывается с Москаленко, говорит ему о пробке, о картине, которую застал у железнодорожной выемки, и добавляет:

– Для того чтобы реально поддержать пехоту, нам неминуемо придется сейчас убрать с дороги часть артиллерии и развернуть ее на огневых позициях пока что по эту сторону железнодорожной выемки.

Поговорив с Москаленко, Петров звонит в соседний корпус, куда он собирается теперь ехать. На этот раз дорога идет через рубеж недавнего переднего края. Снегу за эти шесть-семь часов намело столько, что и воронки, и трупы, и вообще все заметено снегом. Навстречу идут раненые, в такую погоду особенно измученные, с шинелями внакидку.

Доехали до штаба корпуса. Его командир генерал Шмыго, небольшого роста, коренастый человек, спокойно и деловито докладывает о положении на его участке. Петров сидит над картой и проверяет по ней доклад. Выясняется, что за первые восемь часов наступления корпус мало продвинулся – от двух с половиной до трех километров. Но, как выражается Шмыго, в последний час он почувствовал у себя на левом фланге намечающийся успех и предлагает ввести там часть своих вторых эшелонов, чтобы развить продвижение.

– Где крепче всего держатся немцы? – спрашивает Петров.

Шмыго показывает по карте где.

– Как ваше мнение, – спрашивает Петров, – на этом рубеже, в который вы уперлись, сосредоточены их резервы или это просто их вторая линия?

Шмыго колеблется.

– Думаю, что резервы, – говорит он, но в его голосе нет уверенности. Видимо, он еще не решается сделать тот неприятный и для него и для командующего фронтом вывод, что, в сущности, преодолена до конца только первая линия, на которой немцы держали меньшую часть войск. А вторая линия, на которую они успели до начала наступления отвести большую часть сил, хотя в какой-то мере и накрыта огнем во время нашей артподготовки, но не подавлена.

Выслушав Шмыго, Петров сам делает за командира корпуса этот неприятный вывод, договаривая до конца то, что Шмыго имел в виду, но не решился высказать…

Затем под снегом, переходящим в дождь, Петров едет в танковый корпус, отдает там приказание колонне танков свернуть с дороги и встать на ночь неподалеку отсюда, вблизи деревни.

– Пусть люди отдохнут и немного обсушатся по домам.

Поясняя свое приказание, Петров говорит, что сегодня, по всей вероятности, корпус не будет введен в дело и, стало быть, людям незачем мокнуть.

От танкистов он едет к Гречко. По проселочной дороге «виллис» скачет по чудовищным кочкам, переваливает через почти непроходимую канаву и все же застревает. Второй «виллис» проскакивает вперед и начинает на тросе вытягивать первый. Когда наконец все вошли в домик Гречко и сняли верхнюю одежду, ее можно было просто-напросто выжимать…

Гречко ознакомил Петрова с обстановкой: хотя он сегодня действовал меньшими силами, но в полосе его армии наступление развертывалось несколько более удачно, чем у Москаленко. Войска вышли к Висле и даже кое-где переправились через нее. Накануне Гречко вел разведку боем. Во время этого боя была истреблена немецкая рота, взят в плен офицер, и немцы в результате подтянули на первую линию обороны больше войск, чем у них было раньше. Поэтому и артподготовка оказалась более действенной, и продвижение встретило меньше препятствий.

– Да, надо было и на правом фланге провести разведку боем, – сказал Петров. – Это наша ошибка! – И еще раз повторил: – Ошибка!

И опять как существенную черту Петрова Симонов подчеркивает то, что Иван Ефимович не старался из соображений престижа скрыть в разговоре с подчиненным, что у него как у командующего фронтом сегодня пока не все получается так, как хотелось бы, не все в течение дня делалось наилучшим образом.

Гречко дважды сдержанно упомянул о том, что он наступал небольшими силами и что у него в резерве имеется несколько дивизий. Командарм это особо подчеркнул, в сущности, он предлагал подумать о дальнейшем развитии успеха именно в полосе его армии.

Командующего и тех, кто был с ним, накормили обедом. Петров сидел в углу и, хотя принимал участие в общем разговоре, все время при этом думал о чем-то своем. Как только кончился обед, он соединился по телефону с начальником штаба фронта, чтобы передать в мехкорпус отмену своего приказания об отводе танковых колонн с дороги. Приказал оставить их там, где стоят.

– Если здесь у вас наметится более очевидный успех, – сказал он Гречко, – может быть, будем вводить мехкорпус у вас.

Темнело. Петров решил ехать в штаб фронта подвести итоги дня, дать распоряжения на завтра.

Когда он со своими сопровождающими вышел из домика Гречко, по-прежнему шел дождь со снегом, а ветер дул еще свирепее, чем раньше…

Так закончился день 10 марта.

11 марта после получасовой артиллерийской подготовки наши войска вновь атаковали противника, но и в этот день продвижение было небольшим – от 2 до 5 километров. Наступление не получило развития и в течение недели. Ударная группировка не вышла на оперативный простор, и наступление хотя и продолжалось, но успешным назвать его было нельзя.

Желая разобраться в причинах неудачи, Петров, как это было не раз и прежде в подобных случаях, поговорил с командующими армиями, опытными военачальниками, с начальником штаба генерал-лейтенантом Корженевичем.

Взвесив все, Петров принял новое решение: использовать успех соседа справа – 1-го Украинского фронта, завязавшего бои за город Ратибор, и направить главный удар 38-й армии генерал-полковника Москаленко на Моравска-Остраву с севера. В соответствии с этим решением были проведены необходимые перегруппировки, даны соответствующие организационные указания, и командующий фронтом отдал приказ о переходе в новое наступление 24 марта.

На этот раз благодаря хорошей погоде удачно действовала наша авиация. После 45-минутной артиллерийской подготовки войска пошли вперед и сравнительно быстро сломили сопротивление противника. К концу дня они освободили больше 20 населенных пунктов, в том числе и город Зорау, находившийся на направлении главного удара.

В течение ночи немецкое командование приняло все меры, чтобы остановить здесь продвижение наших войск, но на следующий же день после 20-минутной артиллерийской подготовки наши части снова пошли вперед. Одновременно, полагая, что активными действиями на участках 1-й гвардейской и 18-й армий он заставит противника ослабить напор на направлении главного удара, генерал Петров двинул и эти армии вперед.

Наступление пошло более успешно. 38-я армия овладела городом Джоры, который уже непосредственно прикрывал подступы к Моравска-Остраве. До Моравска-Остравы оставалось 15–20 километров, цель была близка. 18-я армия в это время тоже наступала успешно, пройдя вперед около 70 километров. 1-й чехословацкий армейский корпус вышел на подступы к городу Жилино. А всего в ходе этих наступательных боев 4-й Украинский фронт продвинулся на 50–70 километров.

Противник приложил много усилий, чтобы остановить наше наступление. На направление главного удара, где наступала 38-я армия, он перебросил две танковые дивизии. Кроме того, гитлеровские части контратаковали на участках 1-й гвардейской и 18-й армий, чтобы сковать все наши наступающие войска. Но этого им не удалось достичь. Ломая сопротивление гитлеровцев, части фронта шли вперед. На главном направлении 38-я армия расширила прорыв до 20 километров и в течение только второго дня продвинулась на 15 километров.

Ни старые укрепления инженеров, строивших линию Мажино, ни новые сооружения гитлеровских фортификаторов не смогли сдержать натиск советских войск. 26 марта был взят город Лослау, а это значит – прорвана главная оборонительная полоса долговременной линии обороны. Все преодолел наш замечательный советский солдат – рвы, доты, эскарпы, надолбы и, главное, стоявших насмерть фашистов…

Но почему-то на этот раз не было приказа Верховного, не гремел салют в Москве в честь этой победы.

Вместо этого опять, как гром с ясного неба, то самое «вдруг», которое уже не раз сотрясало судьбу Петрова: приехал новый командующий фронтом, тот же генерал А. И. Еременко, который сменил Ивана Ефимовича под Керчью.

Что же произошло на этот раз?

Выяснением причин и обстоятельств этого мы и займемся не торопясь в следующей главе.

 

Что же произошло?

Как это ни странно, писать о реальных событиях труднее, чем сочинять обычную художественную прозу. Писатель при разработке сюжета романа и характеров своих вымышленных героев волен выбирать все, что подскажет ему фантазия. При создании вещи, основанной на подлинных фактах и событиях, писателю надо суметь из имеющихся в его распоряжении материалов воссоздать объективную, исторически правдивую картину. Для этого необходимо понять взгляды, интересы, личные особенности участников событий. И не только понять, но еще подняться выше их субъективных страстей, переживаний, оценок. А затем, поняв и взвесив все это, постараться преодолеть еще и свои авторские симпатии и антипатии. И вот, увязав и приведя в соответствие все это, надо представить себе ход событий в виде живого, происходящего действия (прокручивать в своем воображении что-то вроде фильма, причем многократно), только после этого их можно запечатлевать на бумаге.

Итак, попытаемся с этих позиций, опираясь на факты, разобраться в том, что случилось с Петровым.

Константин Симонов, который был в те дни с Петровым, рассказал впоследствии:

– Мне довелось присутствовать при том, как в марте тысяча девятьсот сорок пятого года Петрова в обстановке абсолютной неожиданности для него самого и для работников его штаба сняли с командования фронтом. В данном случае, как непосредственный свидетель событий, могу утверждать, что к этому моменту нового неожиданного снятия Петрова на фронте, которым он командовал, не только не произошло никакой внезапной катастрофы, но и ничего даже отдаленно похожего на нее.

Ну предположим, что Симонов как корреспондент и писатель, хоть и был рядом с Петровым в эти дни, мог не знать чисто военных, может быть, даже секретных тогда причин снятия Петрова. Но вот что пишет по этому же поводу более осведомленный человек – маршал А. А. Гречко.

«25 марта наступление войск 38-й армии и двух корпусов 1-й гвардейской армии продолжалось. Преодолевая упорное сопротивление врага, наши войска углубили и расширили прорыв, создав угрозу выхода к крупному узлу дорог – городу Лослау.

В этот день (точнее, 26 марта. – В. К.) командующий войсками 4-го Украинского фронта генерал армии И. Е. Петров и начальник штаба фронта генерал-лейтенант Ф. К. Корженевич были освобождены от занимаемых должностей. Командующим фронтом был назначен генерал армии А. И. Еременко, начальником штаба – генерал-полковник Л. М. Сандалов. Истинные причины смены командования фронта генералам и офицерам армейского звена не были известны, но все очень сожалели об уходе с поста командующего генерала Петрова, талантливого военачальника, скромного и отзывчивого человека. Предполагали, что смена связана с неудачными действиями войск фронта под Моравска-Остравой, хотя медленное продвижение войск зависело, в основном, не от командования фронта и армии, а от наличия сил и средств для прорыва долговременной обороны противника и крайне ограниченного количества боеприпасов, выделенного для проведения операции. Стрелковые части и подразделения были вынуждены прорывать хорошо организованную оборону врага без достаточной артиллерийской поддержки и несли большие потери».

Напомню, что еще более посвященный во все события тех дней начальник оперативного управления Генерального штаба генерал Штеменко, рассказывая об истории снятия Петрова со 2-го Белорусского фронта в результате письма Л. З. Мехлиса, заметил при этом, что аналогичные письма от него продолжали поступать и с 4-го Украинского фронта.

Содержание этих писем сегодня неизвестно, но то, что они были, подтверждается тем, что Верховный Главнокомандующий поручил маршалу Жукову во время поездки на 4-й Украинский фронт, кроме дел чисто оперативных, разобраться и во взаимоотношениях Петрова и Мехлиса.

Я уже цитировал докладную Г. К. Жукова Сталину, в которой тот отмечал, что Петров «правильно понимает построение операции и свое дело знает неплохо». Высказав несколько конкретных замечаний по поводу использования некоторых корпусов, маршал Жуков далее сообщал:

«С Мехлисом Петров работает дружно, и Петров никаких претензий к Мехлису не имеет».

Из этих слов Георгия Константиновича можно понять – он беседовал с Петровым и скорее всего, в соответствии со своим характером, прямо спросил о его отношениях с Мехлисом. Может быть, Жуков ничего не сказал Петрову о письмах Мехлиса. Во всяком случае, Иван Ефимович, однажды уже пострадавший из-за Мехлиса, не нашел нужным напомнить об этом Жукову, и хотя его отношения с членом Военного совета после событий на 2-м Белорусском были, очевидно, чисто служебные и «прохладные», Петров все же ответил маршалу: «Отношения нормальные». Об этом Жуков и доложил Сталину.

Любопытен комментарий генерала С. М. Штеменко к этому месту докладной Жукова:

«Эта приписка маршала была свидетельством величайшей личной чистоты и терпимости Ивана Ефимовича Петрова, который разобрался в Мехлисе, понял, если так можно сказать, особые черты его характера и нашел в себе силы сотрудничать с ним, как того требовали долг и совесть коммуниста».

К. М. Симонов, подробно описывая тот день, который он провел рядом с командующим 4-м Украинским фронтом, тоже не отмечал ничего такого, что внешне свидетельствовало бы о каком-то неблагополучии во взаимоотношениях Петрова с Мехлисом. Напротив, эти взаимоотношения выглядят вполне нормально, хотя нормальными считал их только Петров, а Мехлис, будучи как бы вполне доброжелательным, по сути дела, кривил душой и затевал новую интригу против Ивана Ефимовича. Вот свидетельство этого, принадлежащее перу прямого очевидца событий – я имею в виду воспоминания маршала Москаленко, в которых он пишет:

«В один из первых дней наступления, когда уже стало ясно, что оно сорвано, меня вызвали на командный пункт фронта. В домике, где жил И. Е. Петров, я встретил и члена Военного совета фронта генерал-полковника Л. З. Мехлиса. Обстановка была неофициальная. Мы сидели за столом, пили чай, беседовали непринужденно. Командующий фронтом попросил высказать свое мнение о причинах постигшей нас неудачи. (Далее Москаленко перечисляет причины, уже известные читателям. – В. К.)… Конечно, я не мог не обратить внимание на то, что Л. З. Мехлис во время этого разговора делал записи в небольшом блокноте. По лишь спустя несколько дней мне стало известно, что они нужны были ему для телеграммы в Москву».

И дальше как продолжение этой истории К. С. Москаленко вспоминает, что примерно через неделю после того неофициального разговора (и, добавлю от себя, за 10 дней до приказа о снятии Петрова) ночью ему позвонил генерал армии А. И. Антонов, незадолго до этого назначенный начальником Генерального штаба.

«В столь позднем или, если хотите, раннем вызове не было ничего удивительного, так как Ставка ВГК и Генеральный штаб в период войны работали и ночью. Поздоровавшись, А. И. Антонов спросил о самочувствии и настроении. Я понял, что он стремится дать мне время, чтобы окончательно стряхнуть с себя сон, так как ему доложили, что я только что прилег отдохнуть.

Но сон у нас всех в войну был чуткий: стоило открыть глаза, и его уже как рукой сняло. Выслушав мой ответ, А. И. Антонов приступил к делу.

– Верховный, – сказал он, – поручил мне переговорить с вами о причинах срыва наступательной операции фронта. Что могли бы вы сказать по этому поводу?

– Но я не располагаю данными в масштабе фронта, – ответил я. – Да и как же через голову командующего фронтом?..

– Генерал-полковник Мехлис прислал телеграмму с изложением ваших соображений, и товарищ Сталин хотел бы узнать о них поподробнее.

Мне ничего не оставалось, как проинформировать А. И. Антонова о беседе с командующим и членом Военного совета фронта. Что касается причин неуспеха, то я повторил то, что высказывал И. Е. Петрову и Л. З. Мехлису. Доложил и о том, что просил командующего фронтом о перенесении направления главного удара еще правее, в район Зорау.

– У противника, – сказал я, – силы там небольшие, оборона хорошо просматривается, местность менее пересеченная, чем на прежнем направлении… Позволю себе высказать уверенность, что успех наступления из района Зорау будет обеспечен.

Генерал Антонов поблагодарил за информацию, вежливо простился и положил трубку».

Конечно, писать письма, давать телеграммы вышестоящему начальнику с изложением своего понимания событий не предосудительно, если человек честно и правдиво стремится помочь делу. Но боюсь, что в данном случае автор писем и телеграмм руководствовался не интересами дела и воздействовал не на лучшие стороны характера своего адресата.

И результат не замедлил сказаться.

Все было забыто – благодарственные приказы, салюты в Москве, то, что в 4-м Украинском фронте и войск было меньше, чем в любом другом, да и те были усталые, выбившиеся из сил в тяжелейших боях за Карпаты.

Все это теперь не принимается во внимание. Гнев так и пышет из депеши, прилетевшей из Москвы:

«Лично Петрову и Мехлису.

Ставка Верховного Главнокомандования считает объяснения генерала армии Петрова от 17.3.1945 г. неубедительными и указывает:

1. Командующий фронтом генерал армии Петров, установив неполную готовность войск фронта к наступлению, обязан был доложить об этом Ставке и просить дополнительное время на подготовку, в чем Ставка не отказала бы. Но генерал армии Петров не позаботился об этом или побоялся доложить прямо о неготовности войск. Член Военного совета фронта генерал-полковник Мехлис сообщил в ЦК ВКП(б) о недочетах в подготовке и организации наступления только после срыва операции (обращаю внимание читателей на адрес, куда сообщил генерал, – не в Ставку, не в Генштаб, которые могли бы немедленно поправить дело, а в ЦК ВКП(б) и с явным опозданием. – В. К.), вместо того, чтобы, зная о неполной готовности войск, своевременно предупредить об этом Ставку.

2. Командование фронта и армий не сумело скрыть от противника сосредоточение войск и подготовку к наступлению.

3. Штаб фронта был разбросан и большая часть его находилась в 130 км от участка наступления. (Напомню о том, где находился Петров по рассказу Симонова, и так было каждый день. – В. К.)

Проявленное в указанных недочетах неумение подготавливать операцию и определило ее неуспех. Ставка последний раз предупреждает генерала армии Петрова и указывает ему на недочеты в руководстве войсками.

Ставка Верховного Главнокомандования

Сталин

Антонов

17.3.1945 г. 18.30».

«Последнее предупреждение» – вот так! Но ведь до этого не было ни первого, ни последующих…

Дальше происходит что-то совсем уже непонятное.

В тот же день, 17 марта, поступил приказ – передать 5-й механизированный корпус 1-му Украинскому фронту.

По этому поводу маршал Москаленко пишет:

«Что же касается конкретного вопроса о передаче механизированного корпуса 1-му Украинскому фронту, то последний, как подтвердилось впоследствии в результате моих бесед с И. С. Коневым, особой нужды в этом соединении не испытывал. Ведь он имел тогда кроме общевойсковых две танковые армии, да еще и три отдельных танковых корпуса».

О том, что два корпуса недавно были уже отданы согласно директиве Ставки 2-му Украинскому фронту, читатели, наверное, помнят.

Во фронте и так мало сил, Петрова упрекают за медленно развивающееся наступление и, вместо того чтобы оказать помощь, забирают три корпуса. А задача остается прежней!

Константин Симонов высказывал такое предположение:

«Мне показалось, что в Мехлисе есть черта, которая делает из него нечто вроде секиры, которая падает на чью-то шею потому, что она должна упасть, и даже если она сама не хочет упасть на чью-то голову, то она не может себе позволить остановиться в воздухе, потому что она должна упасть… Кажется, что-то похожее на это вышло и с Петровым. Не знаю, быть может, в данном случае это досужее суждение, но психологически это именно так. Думаю, что я не ошибаюсь».

Но это догадки. Справедливые, обоснованные, но все же из области эмоций и рассуждений. А военное дело, как я уже говорил, дело точное, вроде математики, оперирующее конкретными величинами. Давайте же обратимся к точным и конкретным данным.

Петрова отстраняют за «срыв операции», за провалившееся наступление. А наступление продолжается! Да, оно развивалось трудно, но такое нередко бывало и на других фронтах. Не будем углубляться в исторические примеры. Вот рядом правый сосед, 1-й Украинский фронт, он смежным флангом участвовал в этой же «провалившейся» операции. Посмотрим, что происходило в эти дни там. Вот отрывок из воспоминаний Конева:

«Действовавшие вместе с 59-й и 60-й армиями 7-й мехкорпус и 31-й танковый корпус, продвинувшись на 10 километров, потеряли: один – четверть, а другой – треть своих танков. Причина была – …недостаточная разведка, а в результате – недостаточно мощная обработка артиллерией противотанковой обороны противника».

Чем это отличается от событий на фронте у Петрова? Вспомните день, описанный Симоновым: артиллерия тоже недостаточно из-за плохой видимости обработала передний край. Ну и еще то, что Петров, несмотря на неоднократные просьбы Москаленко, не разрешил вводить в нерасчищенный прорыв подвижную группу, мехкорпус. Поэтому потерь – и в танках и в людях (а о своих потерях Конев сам пишет) – на 4-м Украинском было меньше.

Плохо это или хорошо? Все зависит от результатов: если бы Конев, понеся такие потери, прорвал оборону – все было бы оправдано. Но прорыв не состоялся. У Петрова тоже прорыв не состоялся, но у него не было и таких потерь.

Дальше маршал Конев пишет, что он усилил 60-ю армию (непосредственный сосед Петрова) четырьмя (!) танковыми и механизированными корпусами и двумя артиллерийскими дивизиями прорыва.

У Петрова же не только в армиях, во всем фронте не было ни одного танкового корпуса и ни одной артиллерийской дивизии прорыва. Был один мехкорпус в армии Москаленко, и тот, как известно, 17 марта Ставка забрала.

Дальше Конев пишет:

«К 22 марта погода наконец исправилась, и армии, наступавшей на Ратибор и Рыбник, была обеспечена не только артиллерийская, но и мощная авиационная поддержка.

Однако немцы дрались упорно… Наши атакующие части продвигались медленно, шаг за шагом.

Такие темпы наступления нас никак не устраивали, и я на помощь 60-й армии ввел два корпуса 4-й гвардейской танковой (!), Танкисты должны были нанести дополнительный удар с севера.

Немцы, в свою очередь, перебросили сюда новые танковые соединения. Мы продолжали продвигаться, но по-прежнему крайне медленно. Изо дня в день шли упорные бои за овладение небольшими населенными пунктами, узлами дорог, высотами и высотками. Войска несли немалые потери. Это, естественно, вызывало чувство неудовлетворенности. Операция протекала явно, не в том духе, не в том темпе, не на том уровне, на которые мы вправе были рассчитывать, исходя из собственного опыта, из своего совсем недавнего боевого прошлого».

Добавлю от себя: и это не вызывало никакого раздражения в Ставке, никого не снимали, никого не упрекали, что, имея такое огромное количество средств усиления, 60-я армия продвигается так же медленно, как армия ее соседа, 4-го Украинского фронта, не имеющая столько танков и артиллерии.

То, что, по рассказу маршала Конева, произошло дальше, совсем плохо согласуется с решением Ставки о снятии Петрова, кажется, что он, наоборот, заслужи – вал бы очередного благодарственного приказа Верховного и салюта в Москве.

«Но вот 24 марта, – продолжает маршал Конев, – после некоторой паузы, левее нас, в полосе 4-го Украинского фронта, возобновила наступление 38-я армия под командованием боевого командарма К. С. Москаленко. Своими решительными действиями она изменила обстановку на левом фланге 60-й армии. Для противника создалась угроза окружения в районе Рыбника и Ратибора. А у нас возникли благоприятные предпосылки для штурма этих городов. 60-я армия взяла Рыбник и одним корпусом переправилась на левый берег Одера южнее Ратибора».

Это происходило 24 марта, когда Петров был еще командующим фронтом. 26 марта его войска завершили прорыв первой линии долговременной оборонительной полосы и взяли город Лослау. И вместо победного салюта – приказ о снятии. В тот же день в сводке Совинформбюро сообщалось:

«Северо-восточнее города Моравска-Острава войска 4-го Украинского фронта в результате наступательных боев заняли города Зорау, Лослау и более сорока других населенных пунктов…»

Вечером Москва салютовала 1-му Украинскому фронту за взятие Штерлена и Рыбника. В приказе не упоминалась помощь 4-го Украинского, а она была немалая – напомню приведенные выше слова маршала Конева о том, как 38-я армия «решительными действиями изменила обстановку», создала «угрозу окружения», создала «благоприятные предпосылки» для левого, взаимодействующего крыла 1-го Украинского в деле овладения Рыбником и форсирования Одера.

Поразительное несовпадение при оценке одних и тех же действий! По словам Конева – это победа. По письму Мехлиса и директиве Ставки – «провал наступления».

Что же все-таки было? Не может же Ставка ни за что снять командующего фронтом!

Из всего рассказанного мною про Моравска-Остравскую операцию, из впечатлений К. М. Симонова об этих днях с несомненностью вытекает только следующее: были крайне тяжелые погодные условия, затрудняющие наступление; Петров, несмотря на просьбы подчиненных, не обратился в Ставку с предложением перенести срок начала наступления. В этом была не только его вина, но и беда. Поступил он так не по своей военной недальновидности, а желая избежать новых осложнений в отношениях с Верховным. Как видим, несправедливость всегда пагубна, даже крупные военачальники под ее тяжестью в какой-то момент утрачивают свою твердость. Если говорить о виновности Петрова в данном случае, то вина и драма его была не в боевых делах, а в том малодушии, которому он поддался, избегая разговора со Сталиным. Наступление в первые дни развивалось медленно, трудно, но завершилось хотя и не блестяще, но вполне успешно – точно такие же обстоятельства и результаты, только с большими потерями, складывались и на соседнем 1-м Украинском фронте. Главной причиной снятия Петрова были письма и телеграммы Мехлиса. Можно предположить, что в них было нечто необъективное, зачеркивающее прежние добрые дела Петрова, всячески акцентирующее личную виновность комфронта.

Высказать такое предположение дает основание необычно резкая реакция Верховного. Чтобы прийти в такое состояние и забыть все прошлые заслуги Петрова, надо было прочесть в письмах Мехлиса что-то очень пачкающее Петрова.

Написав все это, я заколебался: все же Л. З. Мехлис был государственный и партийный деятель, можно ли, следует ли о нем так писать? Ну, следует ли, то есть справедливо ли это – пусть судят читатели. Напомню при этом, что я не оцениваю всю жизнь и деятельность Л. З. Мехлиса, было, конечно, в ней разное – и плохое, и хорошее, я же говорю только об одном эпизоде из его биографии, и к тому, что он совершил по отношению к Петрову, я ничего не прибавляю и не убавляю. Пишу как было.

Теперь я хочу предоставить слово К. М. Симонову (принеся при этом извинения читателям за величину цитаты), ибо в его дневниковых записях того времени необычайно точно, психологически верно отразилось то, как на приказ о снятии Петрова реагировал Л. З. Мехлис и как – сам Иван Ефимович.

«27 марта 1945 года… С утра я… узнал, что Петров еще не уехал. Мне очень хотелось повидать Ивана Ефимовича, а вместе с тем казалось, что человеку, который еще вчера был здесь командующим фронтом, полным хозяином, могут быть неприятны какие бы то ни было попытки выразить ему сочувствие. И все-таки не повидать его теперь, после всего случившегося, казалось мне просто невозможным…

Я поехал в Кенты к нашим ребятам-журналистам, у которых стоял телефон. Собственно говоря, я не очень представлял себе, как и куда мне звонить. Звонить по телефону командующего – боялся налететь на Еременко. В данном случае это было бы совсем некстати… В конце концов я дозвонился до адъютанта и уже при его помощи связался с самим Петровым.

– Слушаю, – сказал Петров своим обычным ворчливым голосом.

– Здравствуйте, Иван Ефимович, это Симонов говорит.

– А-а, Константин Михайлович, здравствуйте.

Обычно следовали или вопрос: «Ну, где же вы пропадали?», или предложение: «Заходите». Сейчас последовала тягостная пауза.

– Иван Ефимович, очень хочу вас повидать, – сказал я.

– Только попозже, – сказал он. – Вы попозже можете?

– Конечно. Я для этого в Кенты приехал. Буду сидеть здесь, ждать.

– Часов в пятнадцать, хорошо?

– Хорошо. Буду ждать.

– А где будете ждать?

Я сказал, что буду сидеть у журналистов.

– Я вам позвоню, – сказал Петров, и на этом разговор закончился.

Ровно в три, с обычной точностью, раздался звонок.

– Константин Михайлович!

– Да.

– Петров говорит. Приходите. Жду.

Во дворе домика, где жил Петров, было тихо. Ходил только один часовой… Я прошел в приемную. Там сидел только один из ординарцев, которого я и раньше встречал у Петрова.

– Кто-нибудь есть у генерала армии? – спросил я, обходя слово «командующий» и думая о том, что это слово надо будет обходить и в дальнейшем.

Оказалось, что у Петрова сидит секретарь Военного совета.

Через несколько минут он вышел, а я вошел.

Петров сидел за столом, так же, как и всюду, где он бывал, накрытым огромной картой. Он поднялся мне навстречу. Поздоровался. Наступила пауза. Потом Петров сказал:

– У Москаленко-то ничего пошло дело! Двигаются понемножку.

Я сказал, что да, двигаются.

– Вы где были-то?

Я объяснил, где был.

– Да, – сказал Петров. – Хорошо как будто пошло. Если за сегодняшний день и за ночь подойдут к Одеру, то в ближайшие дни могут взять Моравска-Остраву.

– В ближайшие дни? – переспросил я.

– Да. Тут будет одно из двух. Если нам удастся в ближайшие дни форсировать Одер, немцам неоткуда сейчас взять резервы. Чтобы подтянуть их из глубины и в большом масштабе, им понадобится хотя бы два-три дня. А теми резервами, которые они имели под рукой, они уже воспользовались. Рассчитывали на 8-ю танковую и на 16-ю танковую. Но их уже расщелкали. 751-я пехотная в начале боев была у них свежая, но ее тоже разбили. Так что в ближайшем тылу у них не должно быть резервов. Но если день-два не форсировать Одер, эти резервы могут появиться, и тогда будем сидеть под Остравой.

– А сколько еще осталось до Одера? – спросил я без раздумий. Кому же, как не Петрову, это знать! И лишь в следующую секунду вспомнил, что он уже не командующий фронтом и может не знать последней обстановки. Но я оказался неправ.

– Сейчас я вам покажу, – сказал Петров и провел карандашом по карте. – Вот здесь и здесь осталось всего по пять километров. Час назад мне звонил Москаленко. Ночью могут пройти эти пять километров.

Он сделал еще несколько замечаний, касавшихся общего положения на фронте, и мне стало совершенно очевидно, что он не только не желает сам говорить ни о чем, связанном с его отъездом, но и не желает, чтобы на эту тему говорил я. Мне даже показалось, что наш разговор вообще не коснется этого. Но Петров, рассказав о положении на фронте, вдруг спросил как о самом естественном:

– Как, поручения в Москву будут?

И в этом вопросе сказался весь его такт. Он разом дал мне понять, что прекрасно понимает, что я уже наслышан о происшедшем, но что он не намерен касаться этого, а просто, как старый знакомый, раз едет в Москву, предлагает, чтобы я, если захочу, воспользовался этой оказией.

– А когда вы едете?

– Сегодня вечером. До Кракова на машине, а оттуда поездом. У меня свой вагон.

– Спасибо, – сказал я. – Тогда я сейчас схожу, напишу письмо и отдам вашему адъютанту.

– Хорошо, – сказал он.

В кабинет вошел генерал-лейтенант Кариофилли, командующий артиллерией фронта… Понимая, что мне ни к чему задерживаться, я встал и попросил разрешения уйти.

– Всего доброго, – сказал Петров, протягивая мне руку.

Мне хотелось ему сказать разные хорошие слова, но от этого удерживало присутствие Кариофилли. И я лишь немного задержал руку Петрова и пробормотал, что благодарен ему и надеюсь скоро увидеться.

Когда я вышел, у меня в душе была какая-то пустота. Раз Петров ехал отсюда в Москву не спеша, поездом, значит, бродившие у меня до этого мысли, что, может быть, его просто назначают на какую-то другую должность, отзывают в Москву для другой работы, были самообманом. Его не переводили, а снимали, и он ехал теперь в распоряжение Ставки, и неизвестно, долго ли, коротко ли, но будет не при деле, а в конце войны это особенно горько.

По внешнему виду Петрова нельзя было заметить, насколько сильно он нервничал и переживал случившееся. Во всяком случае, он выглядел человеком, твердо решившим держать себя в руках. Даже тот нервный тик после контузии, который подергивал его лицо, когда он волновался, сейчас не был заметней, чем обычно…

Выходя из дома, я встретил на пороге Кучеренко, который был спутником Петрова везде и всюду с первого года войны. Этот толстый, храбрый, обычно говорливый украинец выглядел сейчас ужасно. Он как-то осунулся, почернел. Я почти не узнал его в первый момент. У него был не только совсем другой, тихий, глуховатый голос, но и другое выражение лица. Наверно, потому, что раньше постоянная улыбка была неотъемлемой частью этого лица, а сейчас ее словно вдруг и навсегда стерло. Глядя на Кучеренко, я понял не только то, как сильно переживает он, но и как сильно переживает случившееся сам Петров…»

За день до этого Симонов записал:

«26 марта 1945 года… Не знаю, не мне судить о масштабах его военных талантов, но он, во всяком случае, был хорошим, опытным военным и большой души человеком. И этот удар должен был поразить его в самое сердце.

Минутами, когда я наблюдал его здесь, на Четвертом Украинском фронте, мне самому казалось, что у него выходит что-то не так, как нужно, и выходит не так не оттого, что он не талантлив или не умен, а оттого, что он недостаточно резок, жесток и упрям в самом прямом смысле этих слов для того, чтобы действовать в соответствии с жесткими обстоятельствами войны.

Мне иногда казалось, что он излишне мягко разговаривает с офицерами в такие минуты, когда они этого не заслуживают, слишком мягко и благородно относится к ним, взывая только к их рассудку и чувствам, не проявляя жесткой беспощадности и требовательности, как это делают другие.

Казалось, что Петров относится к некоторым из подчиненных ему офицеров и генералов так, как должен был бы относиться к идеальным офицерам и генералам, которые, может быть, воспитаются у нас через десять лет после войны на основе всего ее опыта.

А между тем со многими из людей, с которыми он разговаривал, которыми командовал… наверное, надо было обращаться, исходя из реального трудного бытия четвертого года войны, а не по идеальным нормам отношения к идеальному офицеру…

И быть может, его неудачи – конечно, не все, потому что кто бы и что бы ни говорил, а на войне огромную роль играет военное счастье, – но какую-то часть его неудач обусловливал характер его отношения к подчиненным. Обусловливал и неудачи, и даже меньший темп продвижения войск, чем тот, которого Петров мог бы добиться, действуя по-другому…

Однако независимо от того, как сам Петров кончит эту войну, – преуспеет он на ней или нет, все равно, когда я буду потом писать роман о войне, туда в качестве фигуры командующего фронтом влезет со своими потрохами не кто-то, а именно Петров, верней, человек, похожий на него, ибо независимо от его неудач именно он мне по-человечески нравится. В нем, как мне кажется, присутствует сохранившееся от старого воспитания редкое сочетание какой-то ласковой грубости и простоты с вежливостью и чувством такта; и все это при большой прямоте, принципиальности, преданности делу, самоотверженности, живущих в нем, как в коммунисте, в лучшем смысле этого слова. А плюс ко всему у него какая-то немножко мешковатая, спокойная личная храбрость, которая для меня бесконечно обаятельна…»

И вот еще одна запись – разговор о происшедшем с Л. З. Мехлисом:

«29 марта 1945 года.

Мехлис повернулся ко мне и спросил:

– Вы знаете, что у нас новый командующий фронтом?

– Знаю, – сказал я.

– Вы были у Ивана Ефимовича?

– Был, – сказал я. – Позавчера ездил к нему прощаться.

– Что он вам говорил? Ну, откровенно.

– Ничего он мне не говорил, – сказал я. – Говорил о ходе операции и на всякие отвлеченные темы. А на основную тему, о которой вы спрашиваете, ничего не говорил. А я, само собой разумеется, не спрашивал.

– Н-да, – протянул Мехлис после долгого молчания.

– Я просто ездил к нему проститься и поблагодарить за гостеприимство, – сказал я.

– А вы давно его знаете?

– Да. Он, по-моему, очень хороший человек.

– Да, – сказал Мехлис с какой-то особенно сухой нотой в голосе. И мне показалось по этой ноте в голосе, что он принуждает себя быть объективным. – Он добрый и общительный человек. Он, это безусловно, один из лучших у нас специалистов ведения горной войны. Это он знает лучше многих других. Может быть, даже лучше всех. Но он болезненный человек. Знаете вы это?

– То есть как – болезненный? – переспросил я.

– Так вот. Бывают болезненные люди, но… – Мехлис на секунду остановился. – Но мы об этом с вами поговорим, при других обстоятельствах.

Видимо, он не хотел дальше говорить на эту тему, потому что в машине сидели водитель и автоматчик.

В вопросе Мехлиса «что он вам говорил?» я почувствовал желание узнать, какие чувства испытывает Петров после своего снятия и не считает ли, что обязан этим снятием ему, Мехлису. Так мне, по крайней мере, показалось…

Мы несколько минут ехали в машине молча, потом Мехлис сказал:

– Я накануне только полупростился с Иваном Ефимовичем, а вчера задержался в армии, и, когда позвонил ему, он уже уезжал. Так и не удалось проститься. Пришлось только по телефону.

Он сказал все это обычным своим сухим тоном: в этом тоне не было ни искреннего сожаления, что он не простился с Петровым, ни фальши. Он действительно опоздал и поэтому не простился, а опоздал потому, что был занят делами более важными, чем это прощание. А если бы он не опоздал, то приехал бы проститься, потому что это нужно и правильно было сделать даже в том случае, если человек, с которым он прощался, был снят по его докладу».

И дальше у Симонова идет то самое сравнение Мехлиса с нерассуждающей секирой, которое я приводил выше.

К. М. Симонов, конечно, совершенно прав, когда говорит, что внешне Иван Ефимович был спокоен и не проявлял в связи со случившимся ни растерянности, ни нервозности, но совсем нетрудно представить, каково же было его внутреннее состояние. Не говоря уж о несправедливости происшедшего, видимо, Петров с горечью размышлял и о дальнейшей своей судьбе. Война шла к победному завершению. И вот в такие дни полководец, столько усилий положивший для достижения победы, остается не у дел. И не только остается не у дел, а вообще не знает, что будет с ним дальше, что там, наверху, думают о нем теперь.

Петров, конечно, знал, что все произошло по навету Мехлиса. Об этом свидетельствует и его собственный рассказ мне в более поздние годы, и мнение других его сослуживцев, знавших все детали этого дела, и еще один коротенький документ, с которым меня познакомил генерал армии А. А. Епишев, бывший в 1944 году членом Военного совета 38-й армии. Прочитав первую часть этой повести еще в рукописи, Епишев рассказал мне несколько эпизодов своих встреч с генералом Петровым и показал письмо, написанное ему Иваном Ефимовичем. Вот это письмо.

«26 марта 1945 года, генерал-майору товарищу Епишеву. Уважаемый товарищ Епишев, жму руку. Желаю всяческих успехов. Хорошая и крепкая у вас с товарищем Москаленко сплоченность и боевая дружба. Остается только позавидовать. Привет и всего доброго. И. Е. Петров».

Хочу обратить внимание читателей на дату письма – это день поступления приказа Ставки о снятии Петрова и приезда нового командующего на 4-й Украинский фронт. Прощаясь со своими сослуживцами, Иван Ефимович написал это короткое письмо, невольно выдав в нем сожаление, что отношение члена Военного совета фронта Л. З. Мехлиса к нему так разительно непохоже на то, что соединяло А. А. Епишева с командующим 38-й армией К. С. Москаленко.

А. А. Епишев рассказал мне немало доброго о Петрове как о полководце талантливом, опытном, сделавшем очень много в годы войны, и как о хорошем, порядочном человеке, а в конце задумчиво произнес:

– Очень не повезло Ивану Ефимовичу с членом Военного совета, не могу понять, почему Мехлис так недоброжелательно относился к такому замечательному человеку, каким был Иван Ефимович.

Лучшим доказательством уважения А. А. Епишева к Петрову служит и то, что он до сегодняшнего дня (а прошло сорок лет!) сохранил письмо Ивана Ефимовича, держал его, что называется, под рукой и, как только зашел об этом разговор, тут же открыл сейф и сразу нашел это короткое, но таящее большой смысл письмо.

 

Берлинская операция

Мрачные предположения генерала Петрова о своей дальнейшей судьбе не оправдались.

В начале апреля 1945 года он получил назначение а должность начальника штаба 1-го Украинского фронта.

О его прибытии и вступлении в эту должность очень хорошо рассказано в воспоминаниях маршала И. С. Конева:

«…я хочу хотя бы кратко рассказать о начальнике штаба 1-го Украинского фронта в период Берлинской операции генерале Иване Ефимовиче Петрове.

Он сменил генерала Соколовского буквально перед самым началом этой операции. Василий Данилович отбыл на 1-й Белорусский заместителем командующего к маршалу Жукову. Перед этим мне позвонил Сталин и спросил, согласен ли я взять к себе начальником штаба генерала Петрова.

Я знал, что за несколько дней до этого Петров был освобожден от должности командующего 4-м Украинским фронтом. Мое личное мнение об Иване Ефимовиче в общем было положительным, и я дал согласие на его назначение.

На второй день после прибытия на фронт Петрову предстояло как начальнику штаба составить донесение в Ставку. Мы обычно заканчивали составление этого донесения к часу-двум ночи. К этому сроку я и предложил его составить Ивану Ефимовичу. Но он возразил:

– Что вы, товарищ командующий. Я успею составить донесение раньше, к двадцати четырем часам.

– Не затрудняйте себя, Иван Ефимович, – сказал я. – Мне спешить некуда, дел у меня еще много, я буду говорить с командармами, так что у вас время до двух часов есть.

Однако, когда подошел срок подписывать боевое донесение, я ровно в два часа ночи позвонил Петрову. Он смущенно ответил по телефону, что донесение еще не готово, по такой-то и такой-то армии не собраны все необходимые данные.

Понимая его трудное положение, я не сказал ни слова и отложил подписание на четыре часа утра. Но донесение не было готово и к четырем. Петров представил мне его только к шести. И когда я подписывал это первое его донесение, причем с довольно значительными поправками, Иван Ефимович (это было в его характере) прямо и честно заявил:

– Товарищ маршал, я виноват перед вами. С такими масштабами действий я встречаюсь впервые, и мне с непривычки оказалось трудно справиться с ними.

И хотя первый блин получился комом, такое прямое заявление со стороны Петрова было для меня залогом того, что дело у нас с ним пойдет.

Иван Ефимович был человеком с хорошей военной подготовкой и высокой общей культурой. На протяжении всей войны он проявлял храбрость и мужество и был этим известен в армии.

Будучи до этого в роли командующего фронтом, а под конец войны впервые в своей практике оказавшись начальником штаба фронта, он, боевой генерал, не проявлял ни малейшего оттенка обиды. Напротив, с самым живым интересом к новому для себя делу говорил: «Вот теперь вижу настоящий фронт – и по количеству войск, и по размаху, и по задачам». Генерал хорошо отдавал себе отчет в том, что, несмотря на весь боевой опыт, в новой роли начальника штаба ему надо кое-чему поучиться. И он честно учился.

Сработались мы довольно быстро. У меня было полное доверие к нему, так же как и у Петрова ко мне, я это чувствовал. Отношения у нас сложились хорошие, хотя и приходилось порою делать скидку на то, что все-таки Петров не штабной командир (до этого все его должности – и в мирное и в военное время – были командные: начальник училища, командир дивизии, командующий армией, командующий фронтом). Но надо отдать должное и генералу Соколовскому, который до Петрова в течение года был начальником нашего штаба; он оставил очень слаженный, хорошо организованный штабной коллектив. Опираясь на этот коллектив, Петров не испытывал в своей работе каких-либо существенных затруднений.

Иван Ефимович оставался начальником штаба нашего фронта до последнего дня войны. Вместе с ним мы на 1-м Украинском фронте завершили Великую Отечественную войну, и завершили как будто неплохо…»

Из приведенных слов И. С. Конева видно, что он с первых же дней относился к Ивану Ефимовичу с большим уважением, а некоторая доля иронии, которая есть в его рассказе, объясняется просто характером маршала – он любил иногда пошутить и немножко поддеть человека.

Вполне естественна гордость И. С. Конева огромными масштабами операций и большим количеством войск, находившихся в его подчинении. Понимая это, все-таки хочу справедливости ради сделать небольшое примечание к двум высказанным в этом отрывке суждениям, не совсем, на мой взгляд, точным.

Ну, во-первых, не соответствует действительности то, что Петров не имел практики работы в должности начальника штаба, а занимал только командные посты. Иван Ефимович, как известно читателю, с 16 марта по 13 мая 1943 года был начальником штаба Северо-Кавказского фронта. Руководить работой штаба фронта в течение двух месяцев в условиях войны – это конечно же большая практика. Напомню, что и в этой должности Иван Ефимович показал свои исключительные способности, о чем свидетельствуют те, кто работал с ним в то время.

Второе возражение хочется высказать по поводу того, что Петров якобы растерялся из-за крупных масштабов работы, с которыми он столкнулся в первый день в штабе 1-го Украинского фронта, и не смог написать к установленному сроку донесение в Ставку. Это утверждение И. С. Конева опровергается его же словами, сказанными тут же. Напомню их:

«Надо отдать должное генералу Соколовскому, который до Петрова в течение года был начальником нашего штаба; он оставил очень слаженный, хорошо организованный штабной коллектив».

Как известно, начальник штаба фронта сам практически не пишет сводку в Генеральный штаб. Эту сводку, ее проект, готовит оперативное управление, а начальник штаба лишь ее редактирует, правит, вносит необходимые, на его взгляд, дополнения, изменения и подписывает. Следовательно, и ту очередную сводку, о которой говорит И. С. Конев, готовил этот «слаженный, хорошо организованный штабной коллектив». По каким-то причинам он, видимо, не сумел на этот раз составить сводку так быстро, как требовалось, а Петров, естественно, как я думаю, не стал выгораживать себя перед командующим.

Вообще же в своих воспоминаниях И. С. Конев пишет о Петрове всегда с очень теплым чувством. Приведу в подтверждение этого еще одну цитату:

«Начальник штаба фронта Петров, находясь у руководства такой штабной махины, как штаб 1-го Украинского фронта, тоже не мог выключаться из своей работы на длительное время. Он лишь выезжал на несколько часов в день на дрезденское направление и снова возвращался в штаб. К 18—19 часам ему необходимо было находиться в штабе, так как к этому времени уже начинали накапливаться доклады о том, что произошло за день на фронте. Одновременно с этим ему надо было готовить соображения по операции на следующий день и, наконец, отчитываться перед Генеральным штабом и Ставкой».

Я не хочу сказать, что генерал Петров включился в новую работу легко и просто. На 1-м Украинском фронте и обстановка была сложнее, и войск было во много раз больше, чем на 4-м Украинском. Для того чтобы познакомить читателя с масштабами работы на 1-м Украинском и еще раз показать, с какими малыми силами Иван Ефимович преодолевал Карпаты, рискну привести перечень только самых крупных объединений и соединений 1-го Украинского фронта.

Говорю «рискну» потому, что сознаю – непривычно и не слишком притягательно выглядит для читательского глаза длинный перечень цифр и фамилий. Но я надеюсь, что читатели убедились, какими выразительными бывают порой цифры – не менее, чем самые красочные описания, – хотя бы по таблице, приведенной мной в описании битвы за Кавказ.

К началу Висло-Одерской операции в состав фронта, руководимого маршалом И. С. Коневым, входило девять общевойсковых армий: 5-я гвардейская генерал-полковника А. С. Жадова, 21-я генерал-полковника Д. Н. Гусева, 52-я генерал-полковника К. А. Коротеева, 60-я генерал-полковника П. А. Курочкина, 13-я генерал-полковника Н. П. Пухова, 59-я генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова, 3-я гвардейская генерал-полковника В.Н.Гордова, 6-я генерал-лейтенанта В. А. Глуздовского, 2-я армия Войска Польского генерала К. Сверчевского; две танковые армии: 3-я гвардейская генерал-полковника П. С. Рыбалко и 4-я генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко; 2-я воздушная армия генерал-полковника С. А. Красовского. Наконец, фронт имел отдельные танковые и механизированные корпуса, кавалерийский корпус, артиллерийские корпуса прорыва, несколько артиллерийских дивизий прорыва и целый ряд других соединений, которые трудно и перечислить…

Для всех них И. Е. Петров должен был планировать боевую и повседневную деятельность, контролировать ее, обеспечивать всем необходимым, знать состояние войск (да и не только их, но и противника) и обо всем докладывать командующему и в вышестоящий штаб.

Петров прибыл на 1-й Украинский фронт в те дни, когда началась подготовка Берлинской наступательной операции. Конкретная разработка этой завершающей операции – одной из самых широких по размаху и стремительности боевых действий, – разумеется, легла наравне с командующим и на плечи начальника штаба фронта как его ближайшего помощника.

В своих воспоминаниях Штеменко прямо пишет о том, что в разработке Берлинской операции вместе с начальниками штабов других фронтов, привлекаемых для ее осуществления, участвовал и генерал армии Петров.

Здесь мне хочется рассказать об одном обстоятельстве, которое вынудило и нашу Ставку, и штабы фронтов, участвовавших в Берлинской операции, вести эту разработку ускоренными темпами. Нашему Верховному Главнокомандованию стало известно письмо Черчилля, которое он 1 апреля послал Рузвельту. В этом письме были такие слова:

«Ничто не окажет такого психологического воздействия и не вызовет такого отчаяния среди всех германских сил сопротивления, как падение Берлина. Для германского народа это будет самым убедительным признаком поражения.

…Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят также Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем?

Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения».

Сталин немедленно вызвал в Москву маршалов Жукова и Конева. Когда Штеменко прочитал вышеприведенные строки Черчилля, Сталин спросил, обращаясь к Жукову и Коневу:

– Так кто же будет брать Берлин, мы или союзники?

Поговорив на эту тему с маршалами и представителями Ставки, Сталин сказал в заключение:

– Берлин надо взять в кратчайший срок и поэтому подготовку операции нужно тоже провести в весьма ограниченные сроки.

Маршалы Жуков и Конев здесь же, в Москве, сделали первую прикидку замысла предстоящей операции и изложили ее Верховному Главнокомандующему. Эти их предварительные решения были утверждены, и они вылетели в расположение своих штабов фронтов для того, чтобы разработать планы предстоящих операций.

Вот разработкой такой сложной операции, да еще в ограниченные сроки, и начинается деятельность генерала армии Петрова как начальника штаба 1-го Украинского фронта.

Объем этой работы мне хочется показать короткой цитатой из воспоминаний маршала Конева:

«Исходя из общего стратегического замысла Верховного Главнокомандования, командование фронта полностью планировало операцию во всех аспектах, связанных с ее проведением, особо выделяя при этом вопросы, которые выходили за пределы компетенции фронта и были связаны с необходимой помощью фронту со стороны Ставки Верховного Главнокомандования.

Одновременно готовился и проект директив, в своем первоначальном виде отражавший взгляды самого фронта на проведение предстоящей операции и предполагавший, что фронтом будет получена от Верховного Главнокомандования соответствующая помощь. Количество и характер исправлений и дополнений, вносимых в такой проект директив, зависели от того, как проходило в Ставке обсуждение предложений фронта и насколько близки они были к окончательному решению».

В планировании Берлинской операции была одна особенность – Верховный Главнокомандующий, незадолго до этого назначивший своего заместителя маршала Жукова командующим 1-м Белорусским фронтом, определил, что Берлин будет брать именно 1-й Белорусский фронт. Наверное, Сталин хотел этим подчеркнуть особую роль маршала Жукова, так много сделавшего для достижения победы над гитлеровской Германией.

Однако такое положение не вполне устраивало командующего 1-м Украинским фронтом маршала Конева, который считал, что тоже имеет право и возможность участвовать во взятии столицы фашистской Германии. Надо только представить себе, символом чего был в то время Берлин для советских воинов, проведших четыре года под огнем, видевших столько смертей и разрушений на родной земле, чтобы понять страстное желание, которое жило во всех, – увидеть этот город своими глазами, овладеть им силой своего оружия.

Но Генеральный штаб, получив прямое указание от Сталина, не осмеливался его нарушать, и поэтому 1-му Украинскому фронту была поставлена задача: разгромить противника южнее Берлина, в районе Котбуса, овладеть рубежом Беелитц – Виттенберг юго-западнее Берлина и выйти на Эльбу. Фронт наносил главный удар силами трех общевойсковых и двух танковых армий. Это конечно же огромная сила. И маршал Конев не без основания считал, что он мог бы частью сил, добавив к ним еще имеющиеся в его распоряжении армии, не только выйти на Эльбу и выполнить поставленную задачу, но и принять участие в штурме Берлина, тем более что на совещании в Ставке 1 апреля Конев получил устное указание Сталина предусмотреть в плане операции фронта возможный поворот танковых армий на север, на Берлин.

Участники этого совещания вспоминают, как Сталин некоторое время постоял над картой, размышляя, а затем взял карандаш и зачеркнул ту часть разграничительной линии между сферой действий 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина, и сохранил только часть этой линии, до Люббена, что примерно в 60 километрах юго-восточнее столицы, и сказал:

– Кто первый ворвется, тот пусть и берет Берлин.

Петров, как человек увлекающийся и энергичный, полностью поддерживал стремление Конева. О том, какая напряженная работа шла в штабе, свидетельствуют слова маршала:

«Времени на подготовку операции у нас было в обрез, так что всем нам – и в штабе фронта, и в нижестоящих штабах – работы хватало. Как говорят в народе, некогда было шапку и рукавицы искать».

Я не буду описывать все детали этой работы, читатели могут достаточно ясно представить ее себе, исходя из масштабов самой операции, количества войск и ограниченности времени. Напомню лишь о том, что уже, наверное, не раз было читано в книгах и воспоминаниях полководцев. Это была та самая операция, которую 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Жукова начал 16 апреля атакой с применением многих прожекторов, что не только ослепило гитлеровские войска, но и позволило вести прицельный огонь артиллерии, а также танкам из своих пушек и в силу своей неожиданности оказало очень сильное психологическое воздействие на противника.

1-й Украинский фронт, исходя из обстановки на своем участке, начал наступление совсем иначе. Войскам фронта предстояло атаковать противника с форсированием реки Нейсе, потому что на противоположном берегу плацдармов не было. Для того чтобы форсирование прошло как можно более скрытно, освещать прожекторами полосу прорыва не было необходимости. Напротив, надо было воспользоваться мраком ночи и под покровом темноты преодолеть водную преграду.

Чтобы надежно подавить огневые средства противника на противоположном берегу, была запланирована продолжительная – 2 часа 25 минут – артиллерийская подготовка. Причем имелось в виду, что примерно за полтора часа войска под этим огневым обеспечением форсируют реку и, не останавливаясь, будут продолжать атаку уже на западном берегу реки Нейсе.

Читатели, наверное, помнят, что в практике своей боевой деятельности Петров не раз применял дымовые завесы. Так было при штурме Новороссийска и в боях на «Голубой линии». И вот при форсировании реки Нейсе 1-м Украинским фронтом для прикрытия войск тоже ставилась дымовая завеса. Я не могу утверждать, что это было предложено генералом Петровым, но можно предположить, что он имел к этому прямое отношение.

Дымовая завеса при форсировании Нейсе сыграла большую роль. Она ставилась подразделениями химзащиты, артиллерией и самолетами-штурмовиками, только на этот раз в больших масштабах – ширина фронта наступления равнялась 310 километрам!

Однажды, если помнит читатель, при постановке дымовой завесы ветер не погнал ее в глубь обороны противника, и она даже повредила наступающим войскам Петрова. На этот раз все обошлось хорошо. Как пишет И. С. Конев в своих воспоминаниях:

«Скорость ветра – всего полметра в секунду, и дымы медленно ползли в глубину неприятельской обороны, затягивая всю долину реки Нейсе, что нам и требовалось».

Под прикрытием этих дымов и огня артиллерии в 6 часов 55 минут войска начали форсировать Нейсе. Благодаря хорошей организации, сильной артиллерийской подготовке и удачной маскировке первый эшелон наступающих через час уже был на противоположном берегу и после захвата плацдармов стал продвигаться вперед.

Очень умело, энергично и самоотверженно работали в первый день наступления инженерные войска. Буквально в первые же часы они навели на направлении главного удара 133 переправы, в том числе 20 понтонных мостов и 9 паромов.

Учитывая, что после прорыва тактической зоны обороны за общевойсковыми армиями в прорыв пойдут две танковые армии, командование фронта запретило танковым армиям использовать свои переправочные средства при форсировании Нейсе. Они должны были преодолевать эту реку по переправам, наведенным силами общевойсковых армий и инженерных частей фронта, свои же переправочные средства сохранить для того, чтобы использовать их в глубине обороны, где им предстояло форсировать несколько небольших рек. Этим заложенным еще при планировании расчетом танковым армиям обеспечивался высокий темп наступления в глубине обороны.

В результате скоротечных, но ожесточенных боев войска на главном направлении форсировали Нейсе, части 3-й, 5-й гвардейской и 13-й армий прорвали оборону на участке почти в 26 километров и продвинулись за день в глубину на 13 километров.

В этот же день и в эти же часы фронт наступал еще на вспомогательном дрезденском направлении. Там перешли в наступление 2-я армия Войска Польского и 52-я армия советских войск. Они тоже наступали успешно и продвинулись примерно на 10 километров вперед.

Управлять огромной массой войск на участке около 400 километров очень непросто. К тому же войска на этом широком фронте ведь не вели бой, как говорится, плечо к плечу, со строго сомкнутыми флангами. Так, часть дивизий 13-й армии Пухова и 5-й гвардейской армии Жадова на следующий день наступления прорвали вторую полосу обороны, двигались к третьей и кое-где даже достигли подступов к Шпрее, а в других армиях некоторые корпуса только-только овладели первой полосой, часть дивизий вела бои (и тоже не на одной прямой линии) за вторую полосу. Из-за таких разрывов обнажались фланги, и надо было все время следить за тем, чтобы по этим флангам не были нанесены удары отчаянно сопротивляющимся противником.

В то же время Петрову необходимо было руководить всеми видами разведки – это прямая обязанность начальника штаба. Надо было на всех участках выявлять выдвижение резервов противника или направление отхода его частей с рубежей, которые они потеряли, знать, где и как они попытаются закрепиться. В отношении противника у начальника штаба фронта должна быть полная ясность для того, чтобы он мог в любую минуту правильно информировать командующего фронтом.

Разумеется, непосредственно руководят боем командующий фронтом и командующие армиями, но все их распоряжения и все сведения о действиях войск стекаются в штаб фронта, который, обобщая эти данные, делает выводы об общей обстановке, намечает предложения по дальнейшему ведению операции и информирует об этом командующего. Кроме того, вся собранная и обработанная информация – о своих войсках, о противнике, о предполагаемых действиях тех и других – передается в Генеральный штаб, на соседние фронты. В ходе управления войсками начальнику штаба надлежит постоянно следить за выполнением частями поставленных задач по рубежам, по срокам, определенным на выполнение этих задач, и по мере надобности корректировать их действия. Ведь как только бой начался и войска пошли вперед, неизбежно нарушаются запланированные сроки выхода на рубежи – кто-то отстает, кто-то движется более успешно. Опять же в первую очередь командующий руководит всем продвижением, но и роль начальника штаба очень важна и заключается в том, чтобы своевременно подтягивать отдельные части, помогать выполнять все намеченное планом.

Средний темп наступления в первые дни Берлинской операции оказался несколько ниже определенного Ставкой, но, как образно сказал маршал Конев:

«Планируем мы одни, а выполняем свои планы, если можно так выразиться, вместе с противником, то есть с учетом его противодействия».

Пытаясь остановить наступление войск фронта, гитлеровцы в течение первых двух дней боев контратаковали наши войска силами шести танковых, одной моторизованной и пяти пехотных дивизий. Враг бросал в бой все, что только было возможно, он чувствовал, что наступают его последние дни.

В целом наступление развивалось явно успешно. Очень активно благодаря хорошей погоде действовала в эти дни авиация. За первые три дня она совершила 7517 вылетов, а истребители сбили в боях 155 немецких самолетов.

Командующий фронтом маршал Конев, по его собственным словам, постоянно находился впереди и руководил действиями этих танковых армий. На Петрова ложилась забота об уничтожении оставшихся в тылу немалых сил фашистов.

В своих воспоминаниях маршал бронетанковых войск П. С. Рыбалко пишет:

«Мы шли вперед, в то время как позади нас оставались еще не добитые немецко-фашистские дивизии. Мы не боялись за наши коммуникации, так как знали, что высшим командованием приняты все меры для ликвидации этих недобитков. Фланги и тыл в продолжение всей операции были надежно прикрыты».

Это была ответственная и нелегкая работа. Танковые армии сражались впереди, а общевойсковым армиям на флангах приходилось вести ожесточенные бои и сдерживать противника, который мог и пытался захлопнуть пробитую брешь.

В эти дни 1-й Белорусский фронт, наступая на Берлин с востока, то есть в лоб, с большим трудом преодолевал глубоко эшелонированную и очень хорошо подготовленную оборону противника. Войскам маршала Жукова приходилось очень тяжело.

Зная, что танковые армии 1-го Украинского фронта успешно и стремительно продвигаются вперед, Верховный Главнокомандующий дал указание маршалу Коневу:

– У Жукова идет туго, поверните Рыбалко и Лелюшенко на Целендорф, помните, как договорились в Ставке.

Немедленно были отданы распоряжения обоим командующим танковыми армиями – Рыбалко и Лелюшенко и была написана очень интересная и часто вспоминаемая военными историками директива о повороте двух танковых армий на штурм Берлина. Эту директиву подписал вместе с командующим фронтом маршалом Коневым, членом Военного совета генералом Крайнюковым и начальник штаба генерал армии Петров. Суть этой директивы заключалась в неожиданном для противника повороте танковых армий – одной на север, а другой на северо-запад.

Ох не просто повернуть круто – почти на девяносто градусов – две такие танковые махины! Причем сделать это в ограниченное время, а точнее, немедленно, в течение нескольких часов! 3-й гвардейской танковой армии под командованием генерал-подполковника П. С. Рыбалко приказывалось в течение ночи на 18 апреля осуществить поворот, форсировать реку Шпрее и далее, развивая стремительное наступление на южную окраину Берлина, в ночь с 20 на 21 апреля ворваться в город. 4-я гвардейская танковая армия под командованием генерал-полковника Д. Д. Лелюшенко должна была к этому же времени овладеть Потсдамом и юго-западной частью Берлина.

В 1984 году я побывал в Германской Демократической Республике, выезжал в тот район, где танковая армия Рыбалко выполняла этот стремительный поворот и ринулась на Берлин с юга.

Я ходил и ездил по району, по его небольшим городкам, полям и лесам и старался представить, как дрожала здесь мокрая, раскисшая (апрель!) земля, как рычали тысячи танков, как старались танкисты понять свой маневр и осуществить его на незнакомой местности, да еще ночью! И как они все это блестяще выполнили! У них за плечами была большая и трудная война, огромный опыт. Они вели в бой лучшие в мире – по тем временам – танки, которые сделал народ, измученный усталостью и недоеданием. Народ, ждущий от них победы! И она была близка. Я представлял, с каким злым энтузиазмом, с какой радостью и вдохновением делали все в эту ночь чумазые от гари танкисты. Они не спали уже третью ночь – но не ощущали усталости. Я просто вижу, как, разя с ходу появляющихся на пути гитлеровцев, они мчались вперед – к логову врага.

Походил я и по окраинам Цоссена. 20 апреля сюда прорвались танки Рыбалко. Знатный подарочек они преподнесли фюреру, может быть, даже сами не зная о том, что это был день рождения Гитлера. Очень символичный получился «подарок» – в Цоссене находилась штаб-квартира верховного командования гитлеровской армии. Именно здесь проходила разработка плана «Барбаросса». И вот какой потрясающий финал – советские войска громят эту адскую кухню, откуда была выпущена на свет война, громят именно в день рождения фюрера!

Я смотрел на серые особняки, двух-трехэтажные дома довоенной постройки. Они живописно расположены в хвойном лесу. Уютно жили в этом тихом и красивом месте те, кто принес так много страданий народам Европы, да и всему немецкому народу.

Представляю, как они ходили друг к другу в гости, как поднимали бокалы в честь захвата городов, стран – Польши, Франции, Бельгии, Дании, Греции и многих других. Как распирала их спесь и как они уверовали сами, что представляют собой особую расу господ, когда их войска вышли к Волге и на подступы к Баку.

Здесь же, в этих домах, уже были проложены на картах маршруты, составлены графики движения их войск в Иран, Ирак, Афганистан, Индию.

Сегодня даже мне, видевшему фашистов на родной земле, трудно представить, что все это было! Мог ли представить в 1942 году я, окопный лейтенант, что буду ходить под Цоссеном, среди домов гитлеровской ставки! Даже во сне мне такое не могло присниться!

И вот я здесь спустя сорок лет (почти полвека!) после того, как бежали отсюда хозяева этих домов, бежали, боясь быть пойманными и спрошенными за все содеянное ими зло.

Как они метались здесь, по этим ухоженным лужайкам, как торопливо жгли свои преступные планы, как бежали, понимая, что и бежать-то уже некуда, но все же уходили, уползали, только бы не быть захваченными и опознанными как работники этой главной штаб-квартиры.

У меня сохранилась старая вырезка из газеты со статьей Бориса Полевого, в ней приводится любопытный документ, дающий представление о том, что здесь происходило в эти последние часы:

«Когда я вернулся с узла связи, корреспондент „Комсомольской правды“ Крушинский… сказал мне:

– Звонили от генерала Петрова. Он требует, чтобы вы сейчас явились к нему…

Зачем я мог понадобиться начальнику штаба фронта?..

Меня провели к нему прямо в личную резиденцию. Сводка уже прошла, боевое донесение было готово… Сняв китель, генерал пил чай. Он наполнил из термоса стакан. Чай был хорош, в особенности с устатку да еще глубокой ночью… Я вопросительно смотрел на него, желая понять, зачем все-таки меня позвали. Он неторопливо снял большое круглое пенсне, протер стекла и наконец строго сказал:

– Мне доложили, что вы передали девушкам-переводчицам ленты телеграфных переговоров, которые вы взяли в подземелье Цоссена.

– Так точно. Я думал…

– Не знаю уж, что вы там думали, но, очень мягко говоря, вы совершили грубейшую ошибку.

– Но я не знал…

– А знаете ли вы, что было на этих лентах? Не знаете? Так вот, полюбуйтесь. – И лишь теперь, водрузив пенсне на место, он улыбнулся.

У меня в руках оказались листки переводов последних переговоров узла связи гитлеровского верховного командования сухопутными вооруженными силами с военачальниками, находившимися на юге Германии и в странах, еще оккупированных фашистскими войсками. На одном конце провода были встревоженные ходом событий гитлеровские военные сатрапы, а на другом – четыре пьяных солдата-телеграфиста, заживо похороненных в бункере узла связи и мысленно уже простившихся с жизнью.

Вот отрывки из этих разговоров, в которых по причинам, легко понятным, я заменяю наиболее выразительные слова многоточиями.

Эдельвейс.Вручите немедленно генералу Кребсу. Отсутствием информации вынужден ориентироваться обстановке радиопередачам англичан. Сообщите обстановку. Сообщите дальнейшие действия. Подписано А-15.

Ответ.Вызвать кого-либо невозможно. Погребены в могиле. Передачу прекращаю.

Эдельвейс. Что за глупые шутки? Кто у провода? Немедленно позвать старшего офицера А-15.

Ответ.Офицер насалил пятки. Все насалили пятки. Замолчи, надоел.

Эдельвейс.Какая пьяная скотина у провода? Немедленно позвать дежурного офицера.

Ответ.Поцелуй в… свою бабушку, идиот.

Эдельвейс.У аппарата У-16. Весьма срочно.

Ответ.Не торопитесь в петлю.

Эдельвейс.Не понял, повторите.

Ответ.Вонючий идиот. Все драпанули. По нас ходят Иваны. К тебе еще не пришли?

Эдельвейс.Снова настаиваю связи с Кребсом. Сообщите обстановку в Берлине.

Ответ.В Берлине идет мелкий дождик. Отстань.

Эдельвейс.Кто со мной говорит? Назовите фамилию, звание.

Ответ.Подавись… Надоел. Все удрали. Танки Иванов над головой. Грязная свинья.

И так лента за лентой, густо уснащенные сочнейшими ругательствами. Да, признаю, сплоховал, не мог этого предвидеть. Легко представляю себе, каково-то было лейтенантам в юбках переводить эти ленты последних переговоров с Цоссеном.

– …Ну, батенька, понимаете теперь, чем вы угостили милых переводчиц, – смеялся генерал. – Они вам этого никогда не простят. Лучше им и на глаза не показывайтесь. – А потом посерьезнел: – Вряд ли вам этот трофей понадобится, но вообще-то эти ленты – действительно интересный материал. Все-таки кусочек истории».

Все эти дни для генерала Петрова были не только радостными, но и очень напряженными.

В то время как танковые армии уже подходили к окраинам Берлина, на флангах прорыва дела обстояли не очень-то благополучно. 20 апреля немцам в результате контратак удалось остановить продвижение 52-й армии и потеснить на север части 2-й армии Войска Польского. Котбусская группировка гитлеровцев тоже нависала над основанием коридора, в который ушли наши танковые армии. Вот тут и возникла та самая сложность, которую надо было срочно ликвидировать, надо было обеспечить спокойствие, на которое надеялись командующие танковыми армиями.

Наводить порядок в тылах наступающего фронта было нелегко, потому что бои велись во многих местах: на правом фланге продолжались напряженные бои за Котбус; в центре фронтового участка шла ликвидация шпрембергского узла и группировки врага, отстаивающей его; на левом фланге не совсем благоприятно складывалась обстановка на дрезденском направлении; в тылу в районе Бреслау продолжала сражаться еще одна крупная группировка противника, окруженнная 6-й армией генерала Глуздовского. Таким образом, пространство в несколько сот километров в глубину и по фронту представляло собой огромный котел, кипящий жестокими боями. Во всем этом должен был разобраться начальник штаба – найти силы, нацелить их, обеспечить огнем и авиацией и в кратчайший срок уничтожить врага, создав условия для дальнейшего продвижения армий вперед, на главном направлении. Маршал Конев пишет:

«Берлинская операция была, пожалуй, самой сложной из всех операций, которые мне довелось проводить за время Великой Отечественной войны. В связи с этим командованию фронта пришлось ежедневно и еженощно заниматься множеством разнообразных вопросов».

Под словами «командование фронта», естественно, подразумевается и начальник штаба фронта.

Фланги 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, обтекающие берлинскую группировку, сходились все ближе. К исходу 22 апреля танковую армию Лелюшенко отделяло от 47-й армии генерала Перхоровича 1-го Белорусского фронта всего 40 километров, а танковая армия Рыбалко от 8-й гвардейской армии Чуйкова была в двенадцати километрах. Таким образом, намечалось сразу два кольца окружения.

Ставка, учитывая это положение, потребовала от маршалов Жукова и Конева не позднее 24 апреля завершить это двойное окружение, в первом кольце которого остался бы Берлин, а во втором оказалась франкфуртско-губенская группировка противника.

Получив такое распоряжение, да еще в той сложной обстановке, когда бои шли на разных направлениях, штаб, конечно, должен был работать с полным напряжением, чтобы за короткое время сделать необходимые расчеты, указания и довести их до войск.

* * *

А что происходило в эти дни в стане противника?

Желая, видимо, поддержать и подбодрить своего подчиненного, Гитлер, как он уже не раз делал это раньше, в апреле 1945 года присвоил Шернеру высшее звание – генерал-фельдмаршала.

22 апреля Шернер в последний раз встретился с фюрером в его рейхсканцелярии. Гитлер говорил с ним доверительно и поставил задачу – любой ценой дать ему шанс добиться переговоров с союзниками.

– Необходимо сопротивляться до тех пор, – сказал Гитлер, – пока не будет подготовлен политически благоприятный выход из войны. Имеются предпосылки для заключения сепаратного мира с Англией и США, которые не хотят, чтобы Берлином овладели русские. Не в их интересах укрепление военного могущества большевистской России и усиление ее влияния в Европе.

Одновременно фюрер дал указание – прекратить всякое сопротивление союзникам на западе и повернуть 12-ю армию Венка и 9-ю армию Буссе для того, чтоб не позволить сомкнуться кольцу окружения вокруг Берлина.

Удар армий Буссе и Венка был нацелен и против войск 1-го Украинского фронта. Командованию фронта предстояла нелегкая задача: отразить удар этих двух армий и одновременно продолжать наступление на Берлин.

24 апреля войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов соединились в тылу 9-й армии Буссе, полностью изолировав ее от Берлина. И этой же ночью танкисты Рыбалко прорвали внутренний оборонительный обвод, прикрывающий центральную часть Берлина с юга, и ворвались в город.

В этот же день, 24 апреля, подошли части армии Венка, которым Гитлер приказал не допускать окружения Берлина, а если оно состоится, то деблокировать его.

Отражением частей Венка занимались командарм Лелюшенко и командир штурмового авиационного корпуса Рязанов. Они направляли свои танки и самолеты против наступающих частей Венка. Особенно удачно действовали штурмовики Рязанова, имевшие большой опыт борьбы с танками.

В своем подземном убежище Гитлер надеялся, что Венк вот-вот придет ему на помощь, он говорил об этом с большим пафосом, а армия Венка тем временем несла тяжелые потери и никакого успеха не добилась.

Отбивая левым флангом армию Венка, генерал Лелюшенко продолжал продвижение своих частей на правом фланге навстречу войскам 1-го Белорусского фронта. В 12 часов дня 25 апреля танкистам Лелюшенко удалось соединиться с частями армии генерала Перхоровича. Таким образом, западнее Берлина войска двух фронтов плотно замкнули кольцо окружения вокруг частей, оборонявших германскую столицу. После этого танкисты Лелюшенко и армия Перхоровича продолжали наступать на Потсдам, одновременно уничтожая зажатую в окружении 9-ю армию Буссе.

25 апреля был издан приказ Верховного Главнокомандующего. На этот раз он адресовался двум командующим фронтами и двум начальникам штабов этих фронтов:

«Маршалу Советского Союза Жукову, генерал-полковнику Малинину, Маршалу Советского Союза Коневу, генералу армии Петрову.

Войска 1-го Белорусского фронта перерезали все пути, идущие из Берлина на запад, и сегодня, 25 апреля, соединились северо-западнее Потсдама с войсками 1-го Украинского фронта, завершив, таким образом, полное окружение Берлина».

В тот же день войска 1-го Украинского фронта на фланге, которому по просьбе маршала Конева уделял особое внимание Иван Ефимович, соединились на Эльбе с войсками союзников. Это была 5-я гвардейская армия под командованием Жадова.

Приказ об этом историческом событии вышел 27 апреля 1945 года. В нем говорилось:

«Войска 1-го Украинского фронта и союзные нам англо-американские войска ударом с востока и запада рассекли фронт немецких войск и 25 апреля в 13 часов 30 минут соединились в центре Германии, в районе города Торгау. Тем самым немецкие войска, находящиеся в северной Германии, отрезаны от немецких войск в южных районах Германии».

27 апреля издан еще один приказ Маршалу Советского Союза Коневу и генералу армии Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта сегодня, 27 апреля, с боем овладели городом Виттенберг – важным опорным пунктом обороны немцев на реке Эльба».

Одновременно с этими событиями генералом Петровым по поручению маршала Конева была проведена небольшая, но очень ответственная операция.

Дело в том, что противник, ведя напряженные бои на дрезденском направлении, прорвал фронт на стыке между 52-й армией генерала Коротеева и 2-й армией Войска Польского генерала Сверчевского и вышел в тылы польской армии, где создалась сложная обстановка.

И. С. Конев пишет об этом так:

«В эти дни я главным образом бывал на своем передовом командном пункте, а на основном находился начальник штаба фронта генерал армии Иван Ефимович Петров. Я поручил ему выехать в войска Коротеева и Сверчевского и помочь на месте организовать взаимодействие войск, которые при поддержке частей 5-й гвардейской армии должны были не только отразить наступление немецко-фашистских войск, но и нанести им удар».

На это направление выехали генерал Петров, член Военного совета генерал-лейтенант Крайнюков и начальник оперативного управления штаба фронта генерал Костылев.

Генерал Крайнюков в своих воспоминаниях рассказывает о возникшей здесь ситуации:

«Контрудар немецко-фашистских войск по тылам 2-й армии Войска Польского, несомненно, имел и политическую подоплеку. Гитлеровские офицеры по национал-социалистскому воспитанию всячески разжигали среди немецких солдат ненависть к полякам, призывали истреблять их с такой же жестокостью, как русских большевиков».

Генерал Петров и все, кто с ним приехал, застали командующего польской армией Кароля Сверчевского у моста, где образовалась пробка, и он распекал какого-то артиллериста, уезжавшего на машине в тыл со снарядами, так необходимыми на передовой.

– Разворачивайтесь – и марш на передовую! – приказывал Сверчевский. – Вон деревня, хорошо знаю, что на ее западной окраине находится батарея. Она ведет огонь по танкам врага. Отвезите боеприпасы туда. Понятно? Тогда – марш…

Поздоровавшись с прибывшими, Сверчевский пригласил их в штаб.

Петров спросил Сверчевского:

– Вы что, простудились – охрипли совсем?

Сверчевский иронически улыбнулся и ответил:

– Художественным чтением занимался. Много декламировал.

Генерал Сверчевский доложил, что происходит и в какое трудное положение попала его армия из-за удара Шернера.

Иван Ефимович с большим уважением относился к командующему 2-й армией Войска Польского Каролю Сверчевскому. Он знал его как смелого, инициативного и талантливого военного руководителя.

Сверчевский в 1917 году участвовал в Октябрьской революции. Он был в составе Лефортовского отряда Красной гвардии в Москве во время восстания. В 1918 году он вступил в партию большевиков, активно сражался с белогвардейцами на Западном и других фронтах. В 1927 году окончил Военную академию имени, Фрунзе и занимал разные командные и штабные должности в Красной Армии. В 1936 году добровольцем участвовал в национально-революционной войне испанского народа и в течение трех лет под именем генерала Вальтера командовал 14-й интернациональной бригадой, а позднее 35-й интернациональной дивизией. Под его командованием служили русские, поляки, американцы, англичане, испанцы, чехи, итальянцы, немцы-тельмановцы.

С первых дней Великой Отечественной войны Сверчевский командовал дивизией на Западном фронте, а с августа 1943 года был заместителем командира 1-го польского корпуса. Позднее, когда уже выросла и окрепла 1-я армия Войска Польского, где Сверчевский: тоже был заместителем командующего, он формировал 2-ю армию Войска Польского, которой ему было поручено командовать.

После того как кратковременная, но очень напряженная операция по восстановлению положения на дрезденском направлении была проведена, Петров вернулся в штаб. Все это время он, естественно, не оставлял своих дел и обязанностей начальника штаба фронта и поддерживал связь как со всеми войсками, так и со Ставкой.

Докладывая Коневу о сложившейся обстановке, Петров заметил:

– На первом этапе Берлинской операции труднее было Первому Белорусскому фронту, а теперь нашему соседу стало гораздо легче. Противник не угрожает его тылам, а нас жмет с запада и с востока.

Сражающимся в Берлине частям и удерживающим кольцо окружения вокруг него необходимы были боеприпасы, горючее, питание. Нередко генералу Петрову приходилось организовывать настоящие небольшие операции, чтобы освободить дороги – дабы транспорт мог пробиться вперед, к частям, ведущим бой.

В один из дней находившаяся между двумя кольцами окружения 9-я немецкая армия Буссе сделала попытку прорваться навстречу армии Венка. А надо сказать, в 9-й армии гитлеровцев были немалые силы – 14 дивизий и много отдельных специальных частей, в общей сложности до 200 тысяч солдат и офицеров. Главный удар Буссе нанес в направлении Луккенвальде. Удар был довольно сильный. Противнику удалось продвинуться к Луккенвальде, он перерезал наши коммуникации и, что было особенно неприятно, в разгаре боев нарушил всю проводную связь со штабами армий, которые участвовали в штурме Берлина и окружали его.

В этой ситуации большая ответственность ложилась на плечи начальника штаба фронта, потому что за организацию связи и непрерывность управления отвечает он персонально. А насколько это сложно, покажут такие, цифры: в штабе фронта связь поддерживалась по 27 телеграфным и 30 телефонным проводным каналам, постоянно работало 30 радиостанций. Кроме того, такой же крупный узел создавался связистами под руководством начальника штаба фронта на наблюдательном пункте командующего фронтом. А наблюдательный пункт при таком широком фронте, как правило, был не один. В этом деле надежной опорой генерала Петрова был начальник связи фронта генерал И. Т. Булычев.

Так вот, когда пробивающиеся части армии Буссе перерезали наши коммуникации, то связь со всеми армиями и соединениями продолжала устойчиво поддерживаться по радио и ни на минуту не прерывалась.

Пробиваясь на запад, части Буссе неожиданно выходили к очень важным участкам в наших боевых порядках фронта. Так, например, на одном из направлений оказался штаб 4-й гвардейской танковой армии, гитлеровцы вышли к нему внезапно. Всем офицерам штаба, включая и самого командарма Лелюшенко, пришлось взяться за оружие и за гранаты. Только подоспевшие на помощь находившиеся поблизости части, в том числе 7-й гвардейский мотоциклетный батальон, выручили штаб армии.

Не успели закончиться бои по выручке штаба 4-й танковой армии, как уже понеслись тревожные звонки с аэродрома 9-й гвардейской истребительной авиадивизии. Прямо к аэродрому вышли части противника. И здесь первую атаку гитлеровцев отразили летчики и обслуживающий персонал аэродрома. Сам командир дивизии трижды Герой Советского Союза А. И. Покрышкин участвовал в этой неожиданной схватке. В районе аэродрома не только был отражен удар гитлеровцев, но захвачено еще и три тысячи пленных.

28-го Кребс передал отчаянный и последний приказ:

«Всем соединениям, сражающимся между Эльбой и Одером, всеми средствами и как можно скорее привести к успешному завершению охватывающее наступление для выручки столицы рейха».

Но никто не откликнулся. Разгромленный вермахт уже не мог никого и ничего выручать.

Около полуночи 29 апреля Йодль получил последнюю радиограмму Гитлера:

«Немедленно доложите мне:

1. Где головные части Венка?

2. Когда они будут продолжать наступление?

3. Где 9-я армия?

4. Куда прорывается 9-я армия?

5. Где головные части Хольсте?»

На это последовал в 1 час ночи 30-го столь же краткий и выразительный ответ:

«1. Головные части Венка замечены южнее озера Швилов.

2. 12-я армия не может продолжать оттуда наступление на Берлин.

3. Главные силы 9-й армии окружены.

4. Корпус Хольсте принужден обороняться».

Умелыми совместными действиями войска 1-го Украинского и 1-го Белорусского фронтов в конце концов ликвидировали окруженные группировки гитлеровцев юго-восточнее Берлина. В честь этого был издан приказ Верховного Главнокомандующего, в котором в ряду имен славных военачальников – Жукова, Конева, Малинина упоминался и генерал Петров, а в приказе было сказано следующее:

«Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов завершили ликвидацию группы немецких войск, окруженной юго-восточнее Берлина.

За время боев с 24 апреля по 2 мая в этом районе наши войска захватили в плен более 120 тысяч немецких солдат и офицеров…»

И еще один приказ Верховного Главнокомандующего, еще один салют в этот же день, 2 мая, отмечали нашу победу. Для того чтобы разделить эти два победных салюта, первый из них, о котором сказано выше, было приказано дать в 21 час из 224 орудий, а второй – в 23 часа 30 минут, на этот раз из 324 орудий. В истории Великой Отечественной войны это, пожалуй, был первый приказ о салюте из такого большого количества орудий. Надо сказать, и победа того просто сама просила. Разговор шел уже не о чем-нибудь, а о взятии Берлина! В приказе Верховного, адресованном на этот раз Красной Армии и Военно-Морскому Флоту, говорилось:

«Войска 1-го Белорусского фронта под командованием Маршала Советского Союза Жукова, при содействии войск 1-го Украинского фронта под командованием Маршала Советского Союза Конева, после упорных уличных боев завершили разгром берлинской группы немецких войск и сегодня, 2 мая, полностью овладели столицей Германии городом Берлин – центром немецкого империализма и очагом немецкой агрессии.

Берлинский гарнизон, оборонявший город, во главе с начальником обороны Берлина генералом от артиллерии Вейдлингом и его штабом, сегодня, в 15 часов, прекратил сопротивление, сложил оружие и сдался в плен.

2 мая к 21 часу нашими войсками взято в плен в городе Берлине более 70 тысяч немецких солдат и офицеров…»

Гитлеровская армия, претендовавшая на власть над всем миром, дошла до последних степеней деградации. Это состояние можно отчетливо разглядеть в той картине, которую увидел личный шофер фюрера эсэсовец Эрих Кемпка, выйдя из бункера, где он находился последнее время вместе с ближайшим окружением фюрера:

«…Глазам нашим представилась потрясающая картина. Смертельно усталые солдаты, раненые, о которых никто не заботился, и беженцы лежали у стен, на ступеньках лестниц, на платформах. Большинство этих людей уже потеряли всякую надежду на бегство и были безучастны ко всему происходящему».

Вот как оно все обернулось. Обратите внимание – вместе лежат и солдаты и беженцы – то есть те, кто когда-то стройными, четкими рядами шли, сверкая алчными глазами, на восток, и те, кто, вытягивая вверх руку в фашистском приветствии, неистово раздирали рты в крике «хайль!». Теперь они вместе лежат под заборами, под стенами. Когда-то они мечтали о восточных землях, о большой добыче, а теперь они «потеряли всякую надежду на бегство».

Уже и бежать некуда! Полный крах всех планов, всех намерений, всех иллюзий, всех претензий, вообще всего. И произошло это, конечно, не само собой. К этому состоянию гитлеровцев привели силой оружия и прежде всего силой нашего советского оружия.

 

Пражская операция

Перед тем как покончить жизнь самоубийством, Гитлер, причинивший так много бед и страданий своему народу, пытался все-таки еще спасти фашистскую Германию и в своем политическом завещании передал власть новому правительству Германии во главе с гросс-адмиралом Деницем. Этим Гитлер как бы хотел выдвинуть новую власть, которая была бы и наследницей его, гитлеровских, идей, и в то же время, будучи новой, претендовала на какое-то снисхождение победителей к себе.

В распоряжении правительства Деница все еще находились довольно крупные группировки, продолжавшие сражаться: в Прибалтике группа армий «Курляндия», западнее Берлина остатки 12-й армии Венка и в Чехословакии – самая большая группа армий «Центр» под. командованием генерал-фельдмаршала Шернера, В этой группе было до 50 дивизий, много специальных частей и новых формирований, созданных из остатков разгромленных дивизий. В Западной Чехословакии союзникам противостояла 1-я немецкая армия в составе пяти дивизий, эта армия тоже теперь подчинялась Шернеру. В Австрии продолжали оказывать сопротивление войска группы «Австрия», а в Югославии против советских частей и частей югославской Народно-освободительной армии билась группа армий «Ф».

В некоторых книгах, особенно на Западе, Пражская операция 1-го Украинского фронта называется броском на Прагу. Да, это был бросок на Прагу, но не марш, не просто движение военных колонн, это была крупная и очень трудная боевая операция.

Новый глава рейха Дениц в своем выступлении 1 мая по радио заявил:

«Фюрер назначил меня своим преемником. В тяжелый для судьбы Германии час, с сознанием лежащей на мне ответственности, я принимаю на себя обязанности главы правительства. Моей первейшей задачей является спасение немцев от уничтожения наступающими большевиками. Только во имя этой цели продолжаются военные действия».

Правительство Деница прилагало все усилия для того, чтобы как можно больше гитлеровских войск ушло на запад и сдалось в плен союзникам. И Шернер получил от Деница распоряжение: быстро совершить отвод своих армий за Эльбу, в зону действия англо-американских войск. Однако Шернер не был согласен с Деницем – и не потому, что не хотел сдаваться в плен союзникам, нет, он как опытный военный чувствовал: стоит ему сняться с хорошо оборудованных и укрепленных позиций, как его армии будут смяты и разгромлены советскими частями. Шернер говорил, что он может еще долго продержаться на занятых им позициях, и даже предлагал Деницу перевести правительство в Прагу, под прикрытие его группировки.

Насколько сблизились к тому времени желания гитлеровцев и позиции некоторых западных руководителей, видно из указания, которое Черчилль отдал фельдмаршалу Монтгомери:

«Тщательно собирать германское оружие и складывать так, чтобы его легко можно было снова раздать германским солдатам, с которыми нам пришлось бы сотрудничать, если бы советское наступление продолжалось».

Вот какие случаются метаморфозы не только в политике, а даже на поле боя, где еще полным ходом идет сражение: наш союзник, который не раз клялся в верности и обещал поддерживать нас в освободительной борьбе, уже готовится вместе с врагами, используя его оружие и его солдат, встать на пути возможного советского наступления!

Необходимость как можно быстрее овладеть Прагой вытекала не только из желания скорее завершить войну, но и еще из того, что в Праге чехи, окрыленные успехами советских войск, подняли восстание. Шернер отдал своим войскам приказ: «Восстание в Праге должно быть подавлено всеми средствами».

Читатели уже знают Шернера, его жестокость и могут поэтому представить себе, что значат в его устах слова «подавить всеми средствами».

На Прагу со всех сторон двинулись гитлеровские войска. Прага нуждалась в быстрой и решительной помощи. Об этом руководители Пражского восстания сообщали по радио.

Ставка приказала 1-му, 2-му и 4-му Украинским фронтам в самое кратчайшее время спланировать и подготовить Пражскую операцию, оказав помощь восставшим чехам.

В этот день у генерала Петрова побывал корреспондент «Правды» Борис Полевой, мне кажется интересным их разговор.

Петров говорил, показывая на карту, где дивизии Шернера занимали часть Саксонии, Австрии, почти всю Чехословакию.

– Нам кажется, у этого Шернера хитрая задумка. И силы у него есть. Трудно предположить, что такой военный, как Шернер, не понимает, что с Берлином все кончено. Он не так наивен, чтобы на что-то надеяться. Наверняка мечтает двинуть свою мощную группу на запад и соединиться с союзниками. Части у него боеспособны. Тут все может быть. Может ввалиться в Прагу, засесть там, занять оборону и… разрушить этот город, который совсем не пострадал.

– А что мы собираемся предпринять? Начальник штаба водрузил свое пенсне на нос и строго взглянул на корреспондента.

– Вы интеллигентный человек, вам непростительно ставить меня в неловкое положение такими вопросами, батенька мой, и, кроме того, вы неправильно адресуетесь… Сие решают командующий и Ставка. Могу только сказать, что задумана смелая и интереснейшая операция…

То, что это была не простая операция, и то, какие ее особенности беспокоили командующего фронтом, хорошо видно из слов маршала Конева:

«Меня, как командующего фронтом, в эти дни беспокоило не столько сопротивление мощной группировки противника и даже не прочность его укреплений, сколько сочетание всего этого с горным рельефом местности. Ведь операция была рассчитана на быстроту. Именно высокий темп наступления лежал в основе наших расчетов, и надо было всерьез подумать о том, как бы не застрять в горах.

У меня все время из головы не выходила Дуклинская операция 1944 года. Тогда мы тоже пробивались прямо через горы… Помня ее нелегкий опыт, я в последующем сделал все, чтобы при малейшей возможности не забираться в горы, а прикрываться ими. Я пришел к твердому убеждению, что борьба в горах может быть вызвана только самой жестокой, железной необходимостью, когда иного пути – обхода или маневра – нет.

Но именно такое положение и создалось перед началом Пражской операции. Чтобы как можно скорее разгромить засевшую в Чехословакии почти миллионную группировку Шернера, взять Прагу, спасти город от разрушений, а жителей Праги, да и не только Праги, от гибели, не оставалось ничего другого, как прорываться прямо через Рудные горы. Иного пути не было, потому что на подступах к Чехословакии с севера всюду, куда ни сунься, куда ни кинься, горы. Значит, надо их преодолеть. Но преодолеть так, чтобы нигде не застрять, чтобы как можно скорее их проскочить, обеспечив свободу маневра для танковых и механизированных войск».

Я думаю, здесь и без моей подсказки читателям будет ясно, как в обстоятельствах, создавшихся при осуществлении Пражской операции, пригодились 1-му Украинскому фронту опыт, мастерство и умение Петрова вести бои именно в горных условиях. Из того, что сказано выше маршалом Коневым, ясно видно: он избегал вести бои в горах. Это диктовал ему весь его опыт сражений в Великой Отечественной войне. Ведь почти все операции, которыми руководил Конев, проходили на местах равнинных, болотистых, лесистых. И здесь, как он сам говорил, он стремился горами прикрывать свои фланги.

У меня нет никаких свидетельств разговоров, происходивших между Коневым и Петровым в часы, когда составлялся план Пражской операции, но думаю, что и так можно быть уверенным: опыт Петрова здесь очень пригодился.

Об этом прямо пишет член Военного совета фронта генерал К. В. Крайнюков:

«Хочу особо подчеркнуть, что в разработку плана Пражской наступательной операции вместе с командующим вложил наряду с другими членами Военного совета очень много труда начальник штаба фронта генерал армии И. Е. Петров. Иван Ефимович раньше командовал 4-м Украинским фронтом, нацеленным на Чехословакию и освободившим часть ее территории, и тогда основательно изучил эту страну, ее важнейшие промышленные объекты, коммуникации и военно-географические особенности.

Когда обсуждался план наступательной операции, —, генерал И. Е. Петров детально охарактеризовал театр военных действий и подчеркнул, что подступы к Праге прикрыты грядой Рудных гор, протянувшихся чуть ли не на полтораста километров. Севернее, в районе Дрездена, громоздятся гигантские песчаниковые высоты и лесистые плато, рассеченные Эльбой и ее притоками.

– Эти необычайно красивые места часто называют «саксонской Швейцарией», – заметил Иван Ефимович, – но горы могут доставить нам массу неприятностей. Если мы задержимся на перевалах или сделаем передышку в «саксонской Швейцарии», то понесем излишние потери и не сумеем отрезать пути отхода шернеровской группе немецко-фашистских армий…

Учитывая это обстоятельство и выполняя указания Ставки, Военный совет предусмотрел в плане наступательной операции мощные и стремительные удары по вражеской обороне, отсекающие гитлеровцев от Рудных гор. Это должно было позволить нашим подвижным соединениям захватить перевалы через Рудные горы и вырваться на равнинный простор».

Наше командование ожидало – это вытекало из всей логики предстоящих боев, – что гитлеровцы окажут сопротивление в основном на дорогах, которые через горы выводят к Праге, что именно здесь они будут создавать сильные узлы сопротивления.

Для того чтобы сохранить высокий темп продвижения наших частей, было решено создать специальные отряды, которые при первом же столкновении с упорно сопротивляющимся на маршруте противником должны были, не ввязываясь с ним в бой, обходить по горам, по лощинам, по долинам эти очаги сопротивления, выходить к ним в тыл и бить их с тыла. Эти отряды состояли из всех видов войск, располагали всеми необходимыми инженерными средствами разграждения, могли преодолевать завалы, разрушения и быстро восстанавливать дороги и мосты.

Но это все было потом, уже в ходе операции, а сначала надо было в кратчайший срок завершить ее планирование, что тоже было не так просто. Да еще в соответствии с планом создать группировку для нанесения удара. А для создания группировки надо было перемещать, передвигать большие массы войск. Это тоже легло на плечи штаба и его начальника генерала Петрова.

Некоторым соединениям, чтобы выйти на исходные положения для наступления, предстояло совершить марш в 150–200 километров. А на исходном положении надо было все войска, участвующие в этой операции, пополнить боеприпасами, горючим, продовольствием и вообще всем необходимым.

Для удара на Прагу была создана мощная группировка из трех общевойсковых армий, которыми командовали генералы Пухов, Гордов и Жадов, двух танковых армий Рыбалко и Лелюшенко и еще двух танковых корпусов Полубоярова и Фоминых. Всю эту группировку, кроме их штатной артиллерии, поддерживали еще пять артиллерийских дивизий.

Эта весьма мощная группировка способна была осуществить предстоящую задачу. Но еще шли бои за Дрезден, а группировка для удара на Прагу сосредоточивалась северо-западнее Дрездена, и надо было, чтобы бои за Дрезден не помешали ее сосредоточению.

При планировании операции особое внимание было уделено быстроте ее осуществления и высоким темпам продвижения войск. При этом учитывалось и то обстоятельство, что Шернер под ударами советских войск будет откатываться в сторону Праги и, ослепленный злобой, может, соединившись с эсэсовскими частями и другими спецвойсками, подавляющими восстание, устроить там кровавую расправу над жителями Праги и разрушить саму Прагу.

Чтобы этого не произошло, танковые армии Рыбалко и Лелюшенко, наступающие с двух разных направлений, должны были благодаря своей мобильности опередить ведущие бой части Шернера и, оставив их у себя за спиной, ворваться в Прагу, разгромить там гитлеровские части, борющиеся с восставшими, и встретить Шернера, если он будет двигаться в сторону Праги.

Предусматривалось не только спасти Прагу от разрушения и оказать помощь восставшим, но и, выйдя силами армии Пухова западнее Праги, отрезать отступление войск противника и – во взаимодействии с войсками 2-го и 3-го Украинских фронтов, тоже наступавшими на Прагу с юга и юго-запада, – ликвидировать их.

Обеспечение действий главной группировки возлагалось на 2-ю воздушную армию под командованием генерала С. А. Красовского. Согласно его решению и указаниям командующего фронтом на главное направление было выделено 1900 самолетов и на вспомогательное – 355 самолетов. Основной задачей авиации было: не дать противнику возможности маневрировать резервами в глубине и не допустить его отхода на запад.

Планирование Пражской операции проходило для штаба фронта в сложнейших условиях. По размаху эта операция была огромной, в ней участвовали все армии фронта, и для каждой из этих армий надо было определить исходные позиции, задачи по дням, рубежам, целям, надо было обеспечить войска всем необходимым. На подготовку такой операции в 1943 году и даже в 1944 году отводился месяц, а то и полтора, а тут всю эту работу надо было проделать за несколько дней.

Штаб фронта в этих трудных условиях нашел выход в параллельном осуществлении планирования и действий войск: разрабатывались планы, писались указания и в это же время войска перемещались на нужные направления. К тому времени, когда они туда прибывали, уже были готовы все необходимые документы для дальнейших действий. Все эти дни штаб во главе с генералом Петровым не только не спал, но не имел ни минуты для отдыха, все работали с предельным напряжением.

4 мая по указанию командующего фронтом генерал Петров собрал на совещание всех командующих армиями. Отдавая последние указания, маршал Конев сказал, что главным в этой операции будет стремительность, Рудные горы и Судеты нужно чуть ли не в буквальном смысле слова перелететь. Ни в коем случае не задерживаться в боях за опорные пункты, за населенные пункты, обходить их, особенно танковым соединениям. После них будет все зачищать пехота.

Дальше Конев обратил внимание на то, что противник хоть и силен, но падение Берлина, разгром почти всей гитлеровской армии оказали, конечно, свое действие на его моральное состояние – он уже совсем не тот, что раньше. Учитывая это обстоятельство, командующий требовал действий решительных, даже дерзких, с применением всего накопленного опыта.

Командующий приказал командирам всех степеней, а особенно штабам дивизий и полков, осуществлять руководство, находясь как можно ближе к боевым порядкам, чтобы немедленно реагировать на все изменения в обстановке и добиваться стремительных темпов продвижения.

Не впервые в этой большой войне очень наглядно проявился гуманизм Советской Армии даже по отношению к врагам. Маршал сказал своим командирам – стараться не допускать излишнего кровопролития. Как только будут создаваться какие-то небольшие окружения или появится возможность предъявить ультиматум какой-либо группировке гитлеровцев – не добивать их, а вынуждать к капитуляции, проявлять в этом отношении инициативу, посылать парламентеров.

Член Военного совета Крайнюков тоже сказал напутственное слово:

– Эта операция должна проводиться под девизом «Вперед, на Прагу!»; Надо спасти ее. Не допустить, чтобы она была разрушена фашистскими варварами!

Войска, которым предстояло участвовать в операции, были на пределе усталости. Только что завершилась стремительная и очень напряженная Берлинская операция, участники которой, вдохновленные близким завершением войны, казалось, выложились до конца. И вот нужно провести еще одно сражение, не менее сложное и требующее большого напряжения. Но боевой дух войск был настолько высоким, что все участвующие в Пражской операции нашли в себе силы для осуществления и этого подвига.

Незадолго перед наступлением пришла весть, которая вообще вынуждала штаб фронта и всех наступающих сделать нечто невозможное. Ночью 6 мая чешский Национальный совет обратился по радио с просьбой о помощи:

«На Прагу наступают немцы со всех сторон. В действии германские танки, артиллерия и пехота. Прага настоятельно нуждается в помощи. Пошлите самолеты, танки и оружие. Помогите, помогите, быстро помогите!»

Разве можно было в таких обстоятельствах медлить? И Ставка дала указание перейти в наступление на сутки раньше намеченного срока. Первоначально срок начала наступления был определен 7 мая, значит, теперь войска должны были выступить немедленно. Это и было осуществлено.

В первой половине дня 6 мая передовые отряды частей перешли в наступление. Они успешно продвигались вперед, и командующий решил без промедления ввести вслед за ними главные силы. Пошли вперед армии Пухова и Гордова, и сразу же вместе с ними двинулись танковые армии Рыбалко и Лелюшенко.

Генерал Петров очень внимательно следил за флангами этой движущейся вперед нашей главной группировки. Дело в том, что 5-я гвардейская армия генерала Жадова в эти часы, еще не была готова к такому движению. И командующий отсрочил ей начало наступления до 20 часов 45 минут. Это означало, что армия начнет наступление ночью, в темноте. Казалось бы, не следовало так рисковать – ночные действия всегда сложнее и труднее по организации. Но нельзя было и медлить. 5-й армии была поставлена задача овладеть Дрезденом. Дело было даже не во взятии города, а в том, что на дрезденском направлении находились танковые и моторизованные дивизии Шернера, которые он мог сразу после того, как наша главная группировка двинется в сторону Праги, повернуть и ударить под основание этого нашего ушедшего вперед клина.

Вот поэтому и было решено, что, несмотря на наступившую ночь, армия Жадова перейдет в наступление, чтобы сковать упомянутые выше танковые и механизированные дивизии врага.

В первый день армии Пухова и Гордова продвинулись более чем на 20 километров. Танковые армии пока продолжали идти вместе с ними.

Если помнит читатель, в тылу этой нашей наступающей группировки, в городе Бреслау, в окружении, находились войска гитлеровцев под командованием генерала Нигофа. Их удерживала в котле, не ведя активных боев и, значит, не имея больших потерь, наша 6-я армия под командованием генерала Глуздовского. И вот на допросе первых же пленных выяснилось: если бы наши части не перешли в наступление 6 мая, то 7 мая Шернер нанес бы сильный удар в направлении Бреслау с целью деблокировать группировку Нигофа.

Но мы опередили и сорвали эту затею Шернера. Такая ситуация оказалась решающей для судьбы группировки в Бреслау. Генерал Нигоф, видя успешное продвижение наших войск в сторону Праги, понял безвыходность своего положения и капитулировал.

По этому случаю Верховный Главнокомандующий издал приказ, адресованный Коневу и Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта в результате длительной осады сегодня, 7 мая, полностью овладели городом и крепостью Бреславль (Бреслау).

Гарнизон немецких войск, оборонявший город, во главе с комендантом крепости генералом от инфантерии фон Нигофом и его штабом прекратил сопротивление, сложил оружие и сдался в плен.

7 мая к 19 часам нашими войсками взято в плен в городе Бреславль более 40 тысяч немецких солдат и офицеров».

Успешно действовала в этот день и 5-я гвардейская армия Жадова. Она продвигалась вперед, охватывая Дрезден с северо-запада и северо-востока, к концу дня вышла на окраины города. Шернер, опасаясь окружения, приказал отводить этот фланг своей группировки. А командующий фронтом маршал Конев, учитывая это выгодное обстоятельство, приказал, кроме рвущейся вперед к Праге главной группы, перейти в наступление и левому крылу фронта, то есть 2-й армии Войска Польского, 28-й, 52-й, 31-й и 59-й армиям.

Это было гигантское наступление, на широком фронте двигались огромные массы войск – людей и техники. Петрову надо было неотступно держать все это в поле своего зрения, немедленно реагировать на любые задержки, получать и осмысливать информацию, докладывать ее командующему фронтом, который находился впереди, на направлении главного удара, а также сообщать ее наверх – в Генеральный штаб и Ставку Верховного Главнокомандующего.

Нетрудно себе представить, какого напряжения требовало это от начальника штаба и какой при этом надо было обладать способностью быстро все схватывать, оценивать, реагировать и без опозданий осуществлять все необходимое.

Маршал Конев понимал сложность работы штаба фронта при таком размахе и темпах наступления, не случайно, описывая именно эти дни, он говорил о том напряжении, с каким приходилось работать штабам:

«Обстановка была сложной, темпы наступления высокие. Для управления войсками фронта в этих условиях требовались непрерывные донесения снизу, чтобы вовремя регулировать движения войск, выдерживать и направление движения, и темпы. Я должен был все время знать, где что происходит, чтобы иметь возможность соответственно сманеврировать другими имевшимися в моем распоряжении резервами в том случае, если наступление где-то остановится, застопорится, упрется в непробиваемую с одного удара оборону. Бесперебойная информация имела для меня в этот день особенное, исключительное значение».

Вот все это и должен был осуществлять штаб под руководством генерала Петрова.

Кроме сведений о боевых действиях к Ивану Ефимовичу в этот день, 7 мая, стали поступать запросы от штабов и командиров по поводу услышанного сообщения зарубежного радио о том, что война окончилась. Не имея по этому поводу никаких указаний от Генерального штаба, Петров не мог сказать им ничего определенного. Он и сам слышал по радио передаваемую из Парижа, Лондона, Брюсселя, Амстердама и других городов торжественную музыку, церковные службы, речи о том, что наступил мир.

Как стало известно позже, англо-американское командование приняло в тот день от немцев в Реймсе капитуляцию. Ну, на западном направлении гитлеровские войска уже давно не оказывали сопротивления, и принятие этой сепаратной капитуляции нашими союзниками было просто незаконным, о чем и было заявлено Советским правительством. Но здесь, на пражском направлении, ни о каком мире, ни о какой капитуляции еще не было и речи. Генерал-фельдмаршал Шернер со своими войсками не только оказывал отчаянное сопротивление нашим частям, но и жестоко расправлялся силами еще ранее посланных отрядов с восставшими жителями Праги.

Генерал Петров запросил у Генерального штаба разъяснения о происходящем. Ему ответили, что капитуляцию, принятую созниками, договорено считать предварительным актом, а 8 мая в Берлине будет приниматься безоговорочная капитуляция от руководства гитлеровской армии. Принимать ее будет заместитель Верховного Главнокомандующего Маршал Советского Союза Г. К. Жуков и представители военного командования союзных нам держав. Вот она-то и будет считаться завершением войны.

Шернер 7 мая отдал приказ по войскам:

«Неприятельская пропаганда распространяет ложные слухи о капитуляции Германии перед союзниками. Предупреждаю войска, что война против Советского Союза будет продолжаться».

В этот же день по приказу Ставки перешли в наступление войска 2-го Украинского фронта под командованием маршала Р. Я. Малиновского и 4-го Украинского фронта под командованием генерала армии А. И. Еременко. Это обстоятельство уже не оставляло никаких надежд группировке Шернера, его били со всех сторон.

8 мая главная группировка 1-го Украинского фронта продолжала свое стремительное наступление в сторону Праги. Шли тяжелые бои на перевалах и в узких местах в горах, везде и всюду части Шернера оказывали жестокое сопротивление.

В тот же день 8 мая на направлении, которому генерал Петров по просьбе командующего оказывал особое внимание, тоже была одержана победа – был взят Дрезден. По этому поводу Верховный Главнокомандующий издал приказ, адресованный Коневу и Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта после двухдневных боев сломили сопротивление противника и сегодня, 8 мая, овладели городом Дрезден – важным узлом дорог и мощным опорным пунктом обороны немцев в Саксонии…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение городом Дрезден, представить к присвоению наименования «Дрезденских» и к награждению орденами».

В этот же день генерал Петров получил донесение из штаба армии Лелюшенко о том, что в ходе боев они разгромили какой-то штаб, на который налетели в момент его перемещения по дороге. Это была очень большая штабная колонна, и поэтому танкисты доложили о ней, но у них не было времени разбираться ни в документах, захваченных в этом штабе, ни допрашивать офицеров и генералов, которых там взяли в плен. Танкисты рвались вперед. Как выяснилось позднее, это был не простой штаб, а штаб группировки Шернера.

Сам Шернер едва не попал в плен. С этого момента, лишившись возможности управлять своими войсками, Шернер уже скрывался по лесам, пробиваясь в сторону союзников, он даже переоделся в штатский костюм, забыв и о своей фельдмаршальской гордости. Вот что пишет сам Шернер:

«В ночь с 7 на 8 мая мой штаб находился в переброске и утром 8 мая при танковом прорыве русских был полностью уничтожен. С этого времени я потерял управление отходящими войсками. Танковый прорыв был совершенно неожиданным, так как вечером 7 мая фронт еще существовал».

Забегая вперед скажу: этот жесточайший и кровожаднейший из фашистских военачальников все же попал в плен. Позднее Шернер вместе с Клейстом и другими военными преступниками предстал перед советским трибуналом. На суде Шернер повторял применявшуюся многими гитлеровскими генералами защитительную тактику: он-де только подчиненный и выполнял приказы, которые ему давались. Советский трибунал приговорил Шернера к 25 годам заключения. В 1953 году из гуманных соображений срок наказания был наполовину сокращен, в январе 1955 года Шернер был освобожден и уехал в Западную Германию.

Но вернемся к наступающим на Прагу войскам.

Армии 1-го Украинского фронта, как и было запланировано, с ходу преодолели Судетские и Рудные горы и продолжали продвигаться вперед. Население всюду встречало наши войска с восторгом, слышались радостные крики: «Да здравствует вечная дружба народов Советского Союза и Чехословакии!», «Спасибо за освобождение!», «Да здравствует Россия!».

Вечером 8 мая генерал Петров получил информацию из Генерального штаба о том, что через несколько часов в Берлине будет подписана капитуляция, от немцев ее подпишет фельдмаршал Кейтель. Ставка предлагала сообщить по радио всем немецко-фашистским войскам, находившимся на территории Чехословакии, об этой безоговорочной капитуляции. Было приказано прекратить боевые действия на три часа, то есть до 23 часов 8 мая. А если после этой возможности избежать лишних жертв войска Шернера не внемлют голосу разума и будут продолжать сопротивление, то нанести им решающий удар и разгромить окончательно.

И вот наступила трехчасовая пауза. Конев и Петров находились на командном пункте под Дрезденом. Они ждали. Войска остановились и тоже ждали.

Позже пленные гитлеровцы на допросах показывали, что оставшиеся командиры частей шернеровской группировки скрывали от подчиненных факт безоговорочной капитуляции и заставляли их продолжать военные действия, жестоко расправляясь с теми, кто высказывал какие-либо сомнения.

По истечении установленных трех часов, не получив никакого ответа, наши войска возобновили боевые действия. В ночь на 9 мая танкисты 4-й и 3-й гвардейской танковых армий 1-го Украинского фронта совершили блестящий по стремительности бросок и, промчавшись 80 километров, на рассвете своими передовыми частями вступили в Прагу. К 10 часам утра Прага была полностью очищена от последних сопротивляющихся гитлеровских частей. В час дня в 35 километрах юго-восточнее Праги с частями 1-го Украинского фронта соединились войска 2-го Украинского фронта. Вечером этого же дня вышла к Праге и подвижная группа 4-го Украинского фронта.

Но бои на этом не закончились. Недалеко от Праги сражались окруженные – и немалые! – остатки частей группы армий Шернера. Там было до полумиллиона солдат и офицеров. Правда, они уже не имели общего управления, были дезорганизованы и деморализованы, но все-таки еще оказывали сопротивление.

Тот день, когда наши войска вступили в Прагу и очищали ее от гитлеровских оккупантов, был для Петрова и для всего штаба фронта, пожалуй, очень оригинальным. Несмотря на хорошо организованную связь и успехи наших войск, штаб никак не мог собрать достоверную информацию о том, где находились и что делали наши части.

Командующий фронтом, Ставка ждали донесений, а они в штаб не поступали. Было ясно, что все идет хорошо, но информировать командующего по каким-то предположениям или неточным сведениям генерал Петров не мог.

Маршал Конев так вспоминал этот день:

«Что Прага освобождена, было ясно, но ни одного вразумительного доклада ни от одного из командующих армиями так и не было.

Как выяснилось потом, причиной тому было ликование пражан. На улицах шли сплошные демонстрации. При появлении советского офицера его немедленно брали в дружеский полон, начинали обнимать, целовать, качать. Один за другим попали все мои офицеры связи в окружение – поцелуи, угощения, цветы…

Потом в этих дружеских объятиях один за другим оказались и старшие начальники – и Лелюшенко, и Рыбалко, и подъехавший вслед за ними Гордое. Никому из них не удавалось выбраться из Праги на свои командные пункты, к своим узлам связи и подробно доложить обстановку».

Из Генерального штаба звонили не переставая и спрашивали:

– Давайте последние сведения! Сегодня должен быть салют в честь окончательной, полной победы. Где же ваши донесения? Где вы там? Что у вас происходит? Уже давно подписана всеобщая капитуляция, а от вас еще ничего нет.

И вот наконец все выяснено, все установлено, сведения даны и вновь издается приказ Верховного Главнокомандующего, адресованный маршалу Коневу и генералу армии Петрову:

«Войска 1-го Украинского фронта в результате стремительного ночного маневра танковых соединений и пехоты сломили сопротивление противника и сегодня, 9 мая, в 4 часа утра освободили от немецких захватчиков столицу союзной нам Чехословакии город Прага…

В ознаменование одержанной победы соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за освобождение Праги, представить к присвоению наименования «Пражских» и к награждению орденами…»

В честь этой знаменательной победы в столице был дан салют по самому высшему разряду – из 324 орудий.

И в этот же день в столице нашей Родины был издан еще один приказ Верховного Главнокомандующего. Это был тот приказ, которого мы, фронтовики, ждали всю войну, к которому шли долгих четыре года через бои, кровь, подвиги и страдания. И поэтому мне бы хотелось этот приказ привести полностью.

«ПРИКАЗ

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

по войскам Красной Армии и Военно-Морскому Флоту

8 мая 1945 года в Берлине представителями германского верховного командования подписан акт о безоговорочной капитуляции германских вооруженных сил.

Великая Отечественная война, которую вел советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершена, Германия полностью разгромлена.

Товарищи красноармейцы, краснофлотцы, сержанты, старшины, офицеры армии и флота, генералы, адмиралы и маршалы, поздравляю вас с победоносным завершением Великой Отечественной войны.

В ознаменование полной победы над Германией сегодня, 9 мая, в День Победы в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского Флота, одержавшим эту блестящую победу, 30 артиллерийскими залпами из тысячи орудий.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Да здравствуют победоносные Красная Армия и Военно-Морской Флот!

Верховный Главнокомандующий, Маршал Советского Союза И. СТАЛИН

9 мая 1945 года № 369».

Этот приказ об окончательно одержанной победе был итоговым, но мне хочется отметить то обстоятельство, что приказ о завершающих боях в Отечественной войне, который предшествовал этому итоговому, был о взятии Праги и был адресован маршалу Коневу и генералу армии Петрову – герою моего повествования.

Страна ликовала. Народы Европы, в том числе и немецкий народ, наконец-то вздохнули свободно. Салютовала победителям Москва, салютовали и сами войска. В часы, когда был дан салют, стреляли не только орудия в Москве, стреляли все, у кого в руках было оружие, стреляли, кричали, было всеобщее счастье Победы!

* * *

В предыдущих главах я обещал читателям рассказать о том, как Власов и бывшие белогвардейские генералы Краснов, Шкуро, пошедшие на службу к гитлеровцам, стали пленниками генерала Петрова (разумеется, брал их в плен не лично Петров, но по служебному положению сбор, опрос, содержание, охрана и отправка пленных входит как раз в обязанности начальников штабов всех степеней).

Теперь настало время для того, чтобы выполнить это обещание.

Я приведу рассказ Е. Райгородецкого, который в свое время записал слова полковника в отставке В. М. Доценко о том, как он с генералом М. Ф. Малеевым (оба они служили тогда в Донском казачьем кавалерийском корпусе) неожиданно увидели арестованных белогвардейских атаманов.

«Помещение, куда мы вошли, напоминало заводской цех. На просторной площадке стояли скамейки, разложены полосатые матрацы.

Десяток старцев при полной амуниции лениво поднялись со своих мест. Вперед вышел высокий старик с воспаленными глазами. За ним – обрюзгший коротышка с красным испитым лицом. У обоих генеральские погоны с серебряной канителью.

– Господа! – обратился к ним Павлов (генерал-майор, начальник советского гарнизона в городе Юденбург. – В. К.). – Перед вами заместитель командира Донского казачьего кавалерийского корпуса генерал-майор Малеев. Прошу представиться, господа.

– Генерал Краснов, – сухо произнес высокий старик с воспаленными глазами.

– Генерал Шкуро, – промычал обрюзгший коротышка.

Невнятные голоса раздались за их спинами.

Малеева, видимо, больше, чем нас, поразила эта сцена. Некоторое время он молчал, пристально разглядывая арестованных.

– Простите, генерал, – нарушил тишину Краснов. – Не знаете ли, от чего умер Борис Михайлович Шапошников?

– Маршал Шапошников был тяжело болен, – ответил Малеев.

– Как здоровье Буденного и Ворошилова? – полюбопытствовал Шкуро.

– Отлично. Если это вас интересует.

– Как же! Как же! Приходилось с ними встречаться. Я имею в виду на поле брани. Вы еще не воевали в те времена.

– Напротив, воевал. И, представьте себе, в кавкорпусе Семена Михайловича. Рядовым бойцом.

Шкуро сделал пренебрежительную гримасу:

– Бойцы мало что знали.

– Мало?! – возмутился Малеев. – Мне не забыть, как ночным штурмом буденовцы овладели Воронежем. Захватили ваш штабной поезд. Если не изменяет память, вы, господин Шкуро, чудом спаслись на автомобиле. А под Касторной? А на переправе через Северный Донец? От вашей конницы, извините, осталось мокрое место. Все помним, все, по числам…

– И я вас, буденовцев, погонял… – начал было Шкуро и осекся, почувствовав на себе недобрый взгляд Краснова.

– Полно, полно вам, – возбужденно проговорил Краснов. – Молчите.

Он протер носовым платком воспаленные глаза и обратился к Малееву:

– Получу ли я возможность написать мемуары?

– Не знаю. Правительство решит.

– В таком случае, что же нас ожидает?

– Правительство решит, – повторил Малеев. – Оно, выполнит волю народа.

– Я всегда стоял за русский народ.

– Лжете, казачий атаман, – перебил Малеев. – Вы его предали. В первые же дни после установления Советской власти пытались задушить революционный народ. Надеюсь, вы не забыли Пулковские высоты?! Получили по заслугам.

Краснов поморщился, отвернулся к Шкуро.

– Слушайте, слушайте, Петр Николаевич, – прошипел тот.

Сзади захихикали.

Глядя на нас, Краснов почти крикнул:

– Смею вас заверить, все годы я спасал Россию!

– Чего стоят ваши заверения? – парировал Малеев. – Вы Ленина обманули. Клялись, давали честное слово не воевать против нас. И что же? Продались немецким империалистам, дважды наступали на Царицын. И Гитлеру служили верой и правдой. У вас вон погоны из той же канители, что и у нацистских генералов.

– Другой не нашли, – поспешил оправдаться Шкуро.

Генерал Павлов взглянул на часы. Мы поняли: пора уходить».

В январе 1947 года по приговору Верховного Суда СССР Краснов и Шкуро в числе других военных преступников были приговорены к смертной казни.

О том, как был пойман предатель Власов, мне, да, и читателям, наверное, доводилось слышать разные рассказы. Поэтому, мне кажется, лучше всего привести официальный документ, написанный в те часы и теми людьми, которые брали в плен Власова. Вот боевое донесение об этом командира 25-го танкового корпуса генерала Е. И. Фоминых:

«В 16.00 12.5.45 г. командир 162-й танковой бригады полковник И. П. Мищенко поставил задачу командиру батальона капитану М. И. Якушеву направиться в расположение 1-й дивизии РОА и взять в плен Власова с его штабом и командиром дивизии Буяниченко.

Южнее 2 км Брежи капитан Якушев встретил командира батальона из 1-й дивизии РОА капитана Кучинского, который показал, что впереди следует колонна легковых автомашин со штабом дивизии, где находится и сам Власов.

Капитан Якушев обогнал колонну и машиной, загородил дорогу… После первого осмотра тов. Якушев не обнаружил Власова, но один из офицеров показал на машину, в которой находился Власов.

Подойдя к упомянутой машине, тов. Якушев обнаружил прикрывшегося одеялом и ковром и заслоненного сидевшими в машине переводчиком и женщиной предателя Власова.

Приказание тов. Якушева сойти с машины и следовать за ним в штаб 162-й танковой бригады Власов выполнить отказался, мотивируя тем, что он едет в штаб американской армии.

Только под угрозой расстрела Власов подчинился и сел в машину Якушева, но в пути сделал попытку выпрыгнуть из машины и был снова задержан…

Через 2 дня, 15.5.45 г., были взяты командир, 1-й дивизии РОА Буяниченко, начальник штаба дивизии Николаев, офицер для особых поручений Ольховик, личный переводчик Власова Ресслер».

Власов был доставлен на окраину Дрездена в штаб фронта. Генерал Петров не то чтобы с любопытством, а с какой-то брезгливостью смотрел на этого человека, который стоял, не поднимая ни на кого глаз. Член Военного совета генерал-лейтенант Крайнюков, наверное, вспомнив крылатые слова Гоголя, вложенные в уста Тараса Бульбы, с презрением спросил Власова:

– Что, предательская сволочь и фашистский холуй, помогли тебе твои гитлеровцы?!

В сопровождении охраны Власов на самолете был отправлен в Москву. Читателям, конечно, известно, что военная коллегия Верховного Суда приговорила Власова за предательство и все его кровавые злодеяния к смертной казни и он был повешен.

Бои на территории Чехословакии продолжались еще до 12 мая. В итоговом донесении о завершении Пражской операции, написанном 14 мая 1945 года, сказано: взято в плен 258661 солдат и офицер противника, 649 танков и САУ, 3069 орудий и много другого военного имущества, 793 самолета, 41131 автомобиль.

15 мая была опубликована последняя сводка Информбюро по Великой Отечественной войне, и она была, пожалуй, самой короткой:

«Прием пленных немецких солдат и офицеров на всех фронтах закончен».

Сводки Информбюро составлялись по докладам штабов фронтов. 15 мая боевые действия на всех фронтах завершились, и только на участке 1-го Украинского фронта происходили отдельные схватки с оставшимися в лесах да горах группами эсэсовцев и тех, кто не ждал пощады за свои злые дела.

Думается мне, есть основания предположить, что формулировка сводки Информбюро взята из доклада начальника штаба 1-го Украинского фронта генерала Петрова, уж очень она в его стиле – краткая, ясная, наполненная внутренней гордостью, достоинством и своеобразной полководческой удалью. Вспомните доклад Ивана Ефимовича:

«На Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных».

На мой взгляд, очень похоже и последнее сообщение о завершении боевых действий в Европе: «Прием пленных немецких солдат и офицеров на всех фронтах закончен».

 

Спасение дрезденской галереи

Прежде чем рассказать о спасении картин Дрезденской галереи, мне хочется напомнить читателям о той жестокой трагедии, которая постигла Дрезден в последние месяцы войны.

Как известно, Дрезден был одним из красивейших городов не только Германии, но, пожалуй, и Европы. Не случайно его называли немецкой Флоренцией или музеем Германии. Здесь было много шедевров архитектуры и искусства. До войны в Дрездене числилось около 630 тысяч жителей, но в военные годы сюда съехалось много беженцев, и к моменту трагедии, о которой я хочу напомнить, в городе было до полутора миллиона человек.

Есть старое русское присловье: «Врагу такого не пожелаешь». Даже мы, советские люди, так сильно пострадавшие от гитлеровских захватчиков, и то не желали бы немцам такого ужаса, какой обрушили на них наши союзники.

Война шла к концу. Уже было ясно, что Дрезден будет взят советскими войсками, да и по договоренности на Ялтинской конференции город отходил в нашу зону. В феврале 1945 года Дрезден еще находился в глубине расположения немецких частей. Военных заводов в нем не имелось, никакой военной необходимости так варварски бомбить его не было.

Но Черчилль руководствовался прежде всего желанием продемонстрировать силу союзников, показать ее советским войскам, ибо он очень боялся того, что мы к завершению войны приходим не ослабевшими, не истощенными, а, наоборот, с возросшей военной мощью. Да еще он, очевидно, не хотел, чтобы в руки советского командования попали ценности и промышленные предприятия, которые находились в Дрездене. Вот поэтому премьер-министр Великобритании и дал указания разработать специальную операцию – кстати, подобные операции были предприняты не только по отношению к Дрездену, но и к другим городам, которым предстояло остаться в зоне советских войск.

Эта операция получила кодовое название «Удар грома». Определяли ее еще и такими образными словами: «Выжженный ковер». Суть ее заключалась в массированном применении большого количества самолетов, которые в несколько заходов должны сбросить очень много фугасных и зажигательных бомб и фактически уничтожить город.

Как писал начальник штаба английских ВВС:

«Эффект будет особенно большим, если избранный в качестве цели город до сих пор является относительно неразрушенным».

Таким городом и был к тому времени Дрезден. В ночь с 13 на 14 февраля 1945 года на Дрезден совершили налет более 1400 бомбардировщиков. Они сбросили 3749 тонн бомб, 75 процентов которых были зажигательными. Весь город был охвачен пламенем. А через три часа после первого налета, когда все, кто уцелел, спасали своих близких из-под развалин и тушили пожары, был совершен еще такой же мощный налет. Через восемь часов последовал третий удар и окончательно добил город. В дополнение к сбрасываемым бомбам сотни истребителей, которые сопровождали бомбардировщики, с малых высот расстреливали людей, метавшихся по горящим улицам.

В результате этой варварской бомбардировки было убито более 135 тысяч человек и много тысяч ранено. Город горел почти неделю. Зарево этих пожаров было видно на десятки километров.

Я не буду подробно описывать бедствия, причиненные англо-американскими ВВС, все это остается на совести союзников, если вообще после совершения, такого злодеяния можно говорить о совести. Но в Дрездене, как известно, находилась всемирно известная, картинная галерея. Что же с ней стало?

История спасения Красной Армией бесценных сокровищ этой галереи ныне хорошо известна. Вкратце напомню ее читателям.

Картины Дрезденской галереи и многие другие ценные произведения искусства по распоряжению фашистских властей еще в 1943 году были спрятаны. Спрятаны второпях, в старые каменоломни, и находились в таких условиях, что последствия могли стать очень печальными. И хотя кое-где было устроено отопление, и вентиляция, все равно в этих условиях картины постепенно портились.

О том, что происходило дальше, рассказывают немецкие искусствоведы Рут и Макс Зейдевитц:

«Но самая печальная глава в истории картинной галереи за период войны началась после 13 февраля 1945 года. Трагическая судьба картин, вывезенных из замка Милькель (они были перевезены в Дрезден и сгорели во время бомбардировки города. – В. К.), должна была бы заставить разумных и сознающих свою ответственность государственных деятелей прекратить бессмысленную и опасную перевозку ценных произведений искусства, которая проводилась по приказу, изданному в начале 1945 года. Но нацистские руководители были чем угодно, но только не разумными и сознающими свою ответственность работниками государственного аппарата. Сейчас же после 13 февраля нацистский рейхсштатхальтер Мучман приказал ускоренным темпом произвести перебазирование художественных сокровищ из прежних хранилищ восточнее Эльбы в новые убежища, расположенные к западу от Эльбы».

Картины стали увозить в разные места – лишь бы они не попали в руки приближающейся Красной Армии. Тут уже их помещали в такие условия, которые неизбежно привели бы картины к гибели. Так была выбрана, например, шахта Покау-Ленгефельд. Те же немецкие искусствоведы, о которых я упоминал, пишут об этом хранилище так:

«Сырость в шахте Покау-Ленгефельд была не единственной опасностью. В некоторых шахтах в течение долгого времени было сложено большое количество боеприпасов и взрывчатых веществ. Транспорты с боеприпасами приходили без предупреждения и нерегулярно. Когда прибыли ящики с художественными сокровищами, рабочие думали, что речь идет опять о новом транспорте с боеприпасами, для размещения которого они за несколько дней до этого приготовили одну из свободных шахт».

В общем, все эти перевозки на автомобилях по разбитым дорогам, да еще обращение, как с боеприпасами, когда ящики бросают, не особенно беспокоясь о сохранности содержимого, конечно, приводили к порче бесценных шедевров. К тому же все тайники были заминированы и должны были взлететь на воздух при подходе наших войск и при попытке проникнуть внутрь.

Обо всем этом стало известно гораздо позже. А сначала, когда наши войска вошли в Дрезден и увидели ужасную картину разрушений, те, кто знал о существовании знаменитой Дрезденской галереи, пошли посмотреть, в каком состоянии музей, уцелели ли картины.

Цвингер (так называется этот музей) оказался почти полностью разрушенным. Сохранились только некоторые стены, вокруг все было засыпано обломками колонн и лепнины, когда-то украшавшими один из красивейших дворцов Дрездена. Сначала подумалось, что картины погибли в пожаре. Расспрашивали местных жителей, которых удалось обнаружить поблизости. Никто ничего толком не мог сказать.

Заинтересовался и одним из первых осматривал Цвингер и его подвальные помещения младший техник-лейтенант Л. Н. Рабинович (литературный псевдоним – Л. Волынский). Он служил в 164-м рабочем батальоне 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта, до войны был художником. Как профессионал, он точно знал, что именно находилось в Дрезденской галерее, что теперь надо искать, и приложил немало сил для поисков. Помогало ему и то, что он хорошо владел немецким языком. Разговаривая с местными жителями, найдя кое-кого из работников Цвингера, он постепенно стал выяснять судьбу картин. В его книге «Семь дней», вышедшей после войны, рассказана не только занимательная история поисков и находок сокровищ в первые семь дней после вступления наших войск в Дрезден, но и со знанием дела описаны многие картины.

О первых же находках был поставлен в известность командующий фронтом маршал Конев, который дал телеграмму в Москву и выделил в помощь 164-му батальону специальную команду и опытных людей. Вот как вспоминает об этом член Военного совета фронта генерал Крайнюков:

«В поиски пропавших шедевров искусства включилась масса людей: работники разведывательного управления штаба и политуправления фронта, „Смерша“ и военных комендатур, немецкие должностные лица городского и районных магистратов Дрездена».

После телеграммы Военного совета 1-го Украинского фронта об обнаружении картин Дрезденской галереи, которая пришла в Комитет по делам искусств, в Дрезден был послан эксперт Комитета, энергичнейшая женщина, искусствовед Наталья Соколова. Затем в течение нескольких дней была сформирована бригада художников. В нее входили А. С. Рототаев – руководитель бригады, С. П. Григоров – искусствовед, С. С. Чураков – художник-реставратор, М. В. Володин и Н. А. Пономарев – студенты-дипломники Института имени Сурикова.

16 мая бригада вылетела в Германию. Один из членов бригады, художник Володин, пишет в своих воспоминаниях:

«Великая заслуга командования 1-го Украинского фронта – маршала Конева И. С. и генерала армии И. Е. Петрова в том, что ими была отдана команда: до прибытия бригады специалистов картины не трогать, а лишь нести охрану. Затем по прибытии бригады на нее была возложена вся ответственность за работу по спасению».

Каждому из членов этой бригады было выдано специальное удостоверение штаба 1-го Украинского фронта. В этом удостоверении говорилось:

«Начальникам гарнизонов, военным комендантам городов, командирам войсковых частей, начальникам учреждений, всем военнослужащим, вне зависимости от должности и звания, оказывать товарищу (фамилия) всемерное содействие с тем, чтобы намеченные им к изъятию картины и др. художественные произведения были срочно упакованы и без повреждений доставлены на склады по указанию товарища (фамилия)».

Удостоверение было и просьбой и приказом штаба фронта по содействию в розыске и эвакуации картин Дрезденской галереи.

Благодаря усилиям многих людей в конечном счете было обнаружено множество хранилищ, в которых находились картины Дрезденской галереи. Они оказались в большинстве случаев в очень плохих условиях и были накануне гибели.

Как пишет генерал Крайнюков, больше всего отличились в поисках галереи офицеры и воины 164-го рабочего батальона, которым командовал В. П. Перевозчиков (в их числе был и Л. Н. Рабинович). Они первыми обнаружили каменоломню недалеко от села Гросс-Котта. Здесь находилась часть картин Дрезденской галереи. Саперы под руководством сержанта Бурцева разминировали фугасы, заложенные у входа в тоннель. В железнодорожном вагоне, загнанном по рельсам в этот тоннель, и в сарае, построенном там же из досок, находились картины. О находке немедленно же было доложено в штаб фронта.

Привожу слова генерала Крайнюкова:

«Маршалу Советского Союза Коневу, генералам Петрову, Кальченко, Яшечкину, Осетрову и автору этих строк довелось в числе первых увидеть эти сокровища в заброшенной и сырой каменоломне. Затем еще один тайник был обнаружен у шахты Покау-Ленгефельд. Наша поисковая группа, возглавляемая старшим лейтенантом Позирайло, с боем пробилась туда, разгромив подразделение эсэсовцев. Здесь, так же как и повсеместно, пришлось разминировать подступы к тайнику и спасать драгоценные полотна от уничтожения их фугасами, которые подготовили фашистские саперы».

Маршал Конев в воспоминаниях пишет:

«Не буду приписывать себе какую-то особую инициативу в розысках Дрезденской галереи, но внимание, которое я смог уделить этому делу в то горячее время, я уделил».

Я тоже не хочу приписывать какие-то особые заслуги генералу Петрову в спасении картин, но любовь к искусству, его собственные занятия живописью не оставляют сомнения, что Иван Ефимович отдавал этому делу немало сил и времени. Об этом свидетельствуют и те, кто непосредственно занимался спасением картин.

Приведу хотя бы такой штрих. Шофер Петрова, с которым я уже знакомил читателей, Сергей Константинович Трачевский, рассказал мне следующее:

– Я подробностей не знаю, дело шофера быть всегда около машины. Но куда возил Петрова в Дрездене, я хорошо помню. Что касается картин Дрезденской галереи, то Иван Ефимович, как говорится, не спускал с них глаз. Как поступит сигнал о новом найденном тайнике, мы туда мчимся. Петров на месте осматривал находки, людей выделял для вытаскивания из шахт. Хотя бои и закончились, дел, конечно, у Ивана Ефимовича было много, но он часто ездил в Пильниц, куда картины свозили. Подолгу стоял, любовался картинами. Любил с художниками побеседовать. Хорошо помню, как много хлопот у него было перед отправкой эшелона – упаковка картин, вагоны, надо было подготовить, охрану организовать при погрузке и в пути. Иван Ефимович сам инструктировал начальника караула, да и всю охрану: «Бесценные сокровища везете, каждую минуту помните об этом!..»

* * *

Я стал разыскивать членов бригады художников, чтобы, как постоянно стремился, расспросить очевидцев и участников.

Прошло сорок лет – живы ли?

На мое счастье, сегодня живут и здравствуют М. Володин, Н. Пономарев, С. Чураков.

Я встретился и беседовал со всеми троими. Теперь уже они не те худенькие молодые офицеры, которые смотрят с фотографий 1945 года. Поскольку эти художники участвовали в великом деле, помогли сохранить для человечества шедевры искусства, коротко познакомлю с ними читателей.

Николай Афанасьевич Пономарев с 1940 года был студентом Московского художественного института.

Он вырос в замечательного мастера, удостоен Государственной премии СССР, звания народного художника СССР, избран действительным членом Академии художеств СССР и председателем правления Союза художников СССР: Михаил Филиппович Володин тоже перед войной был студентом Московского художественного института. Как только фашисты вторглись на нашу землю, ушел с четвертого курса добровольцем на фронт. В октябре 1941 года попал в окружение, прошел все передряги, связанные с этой бедой, но все же выбрался к своим. Он не только участвовал в спасении Дрезденской галереи, но создал серию рисунков и картин об этом событии.

Когда я спросил его, действительно ли Петров активно помогал спасению галереи, Володин ответил:

– Не думайте, что я говорю об этом, желая сделать вам приятное как автору книги о нем. Вот что я писал еще задолго до знакомства с вами.

Володин взял со стола книгу, нашел нужную страницу и прочитал:

«За ходом наших работ особенно пристально следил начальник штаба 1-го Украинского фронта генерал армии Петров. Редкий день он не заглядывал к нам хотя бы ненадолго, чтобы узнать, как идут дела, в чем трудности, что найдено нового, что ценное еще не обнаружено».

Степан Сергеевич Чураков принимал меня в квартире, больше похожей на мастерскую реставратора. Он и есть реставратор. Причем один из крупнейших мастеров этого тончайшего искусства. Благодаря его золотым рукам, колоссальной энергии и работоспособности сохранили свой первозданный вид многие шедевры Дрезденской галереи. Он заслуженный художник РСФСР. Благодарный немецкий народ присвоил ему звание почетного гражданина города Дрездена, а правительство ГДР наградило орденом «За заслуги перед отечеством».

Я подробно рассказываю об этих художниках еще и потому, что они хорошо знали генерала Петрова, сдружились с ним за несколько месяцев работы, считали его своим, он подолгу беседовал с ними о картинах и живописи.

Чтобы сократить рассказ, я не буду приводить беседы с каждым художником в отдельности, а передам коротко только то, что связано с Петровым и спасением галереи.

В разрушенном Дрездене не было помещения, в которое можно было бы свозить найденные картины. Командование фронтом выделило летнюю резиденцию саксонских королей в Пильнице, расположенную в 8 километрах от Дрездена. Были присланы и специально оборудованы машины для перевозки картин. Каждая машина грузилась под наблюдением художников, они же сопровождали и руководили разгрузкой в Пильнице. Ночевали в тайниках и во дворце, руководя охраной, выделенной из воинских частей.

Одним из первых перевезли ящик с «Сикстинской мадонной» Рафаэля. 26 мая 1945 года было произведено вскрытие ящика с этим шедевром. Когда была снята крышка и стала видна мадонна с младенцем на руках, наступила торжественная тишина. Все невольно сняли головные уборы. Кто-то сказал: надо составить список присутствующих при этом историческом моменте. Искусствовед Н. Соколова составила такой список, в нем были (приятная неожиданность!) – и маршал Конев и генерал Петров.

Многие картины, обнаруженные в тайниках, оказались «больными» – покрыты плесенью, красочный слой во многих местах отставал. Нельзя было прикасаться, краска прилипала к рукам. Как поднимать в таком состоянии из шахт? Как везти на грузовиках? В эти дни С. С. Чураков и под его руководством остальные художники совершали настоящие чудеса – накладывали наклейки, пластыри, устраивали всякие прокладки, ограничители и другие оберегающие полотна приспособления. Причем в этой работе им, как и саперам, нельзя было ошибиться, каждая ошибка привела бы к гибели одного из шедевров.

В Пильнице закрыли окна, двери, чтобы не было движения воздуха, картины должны были, отдыхая, подсохнуть. Только через месяц, и то после захода солнца, когда наступала прохлада, первый раз открыли двери и некоторые окна, дали доступ свежему воздуху. Картины окрепли. С величайшей предосторожностью удаляли с них плесень.

– Почему Дрезденскую галерею надо было вывозить в Москву? – спросил я Пономарева.

– Для решения этого вопроса меня отправил в столицу старший нашей бригады майор Рототаев. Вы любите опираться на подлинные документы, вот почитайте письмо в Комитет по делам искусств, с которым я тогда ездил.

Не буду приводить все письмо, познакомлю чителей лишь с цитатой, дающей ответ на вопрос, заданный мною Пономареву.

«Хочу сообщить, что сейчас складывается весьма тревожное положение. Дело в том, что все произведения живописи, собранные в Пильнице, находятся, с точки зрения музейной сохранности, в неблагоприятных условиях: здесь стоит очень жаркая погода. Картины, привезенные из сырых подвалов и шахт, запрятанные туда фашистами, сразу попадают в весьма сухое помещение. Мы принимаем все меры, возможные в наших условиях: закрываем днем окна, ставни, двери, проветриваем помещение ночью, когда жара несколько спадает, но всего этого явно недостаточно. Самое большое беспокойство вызывает вообще сохранность этих шедевров мирового искусства. Еще имеются случаи, когда оставшиеся в тылу у нашей армии фашисты организуют диверсии, взрывы, поджоги. И несмотря на круглосуточную военную охрану Пильницы, чувство тревоги не покидает всех нас. Мы убеждены, что сейчас настало время, чтобы срочно решить вопрос об окончании наших работ, об отправке произведений искусств в Москву…»

В середине июня пришло распоряжение о вывозе Дрезденской галереи в СССР.

Разрешить недолго, а как это выполнить? Надо изготовить ящики по размеру картин, переложить мягким материалом. А где все это взять? Груза ни много ни мало 28 вагонов – целый эшелон! Да и вагоны разбитые, сами в ремонте нуждаются.

И опять помог штаб 1-го Украинского фронта: саперов выделил, необходимый лес нашел. Почти полтора месяца шла подготовительная работа. И здесь нужно сказать доброе слово о работниках тыла. Много потрудились заместитель командующего по тылу генерал-лейтенант Анисимов, генерал Осетров, начальник трофейного управления (пришлось в конце войны создать и такое) полковник Курганов.

Очень много внимания уделил начальник политуправления фронта Филипп Васильевич Яшечкин.

Президиум Совета Министров Германской Демократической Республики, выражая огромную благодарность Советскому правительству и народу за его беспримерный в истории благородный поступок, отмечает в своем постановлении:

«…Советские солдаты среди всеобщей разрухи и хаоса спасли от уничтожения и взяли под защиту произведения великих немецких, голландских, фламандских, итальянских, испанских и французских художников, которые принадлежат к величайшим и вечным творениям, созданным руками мастеров для всего человечества»…

Наконец 31 июля специальный эшелон был готов к отправлению. Для того чтобы эшелон шел без задержки, с ним следовал офицер отдела военных сообщений. Впереди эшелона для предотвращения возможных диверсий был пущен контрольный паровоз. И не зря! На пути до границы не раз были попытки устроить крушение. Как выяснилось позже, готовились и нападения, но были своевременно приняты меры нашими органами госбезопасности.

Вот уже близко граница, но возникает еще одно серьезное препятствие – надо перегружаться: узкая колея сменяется здесь широкой. Вагоны, поданные под погрузку, битые-перебитые. И опять ремонт, работа день и ночь до седьмого пота силами охраны. Видно, хорошо была проинструктирована эта охрана еще на месте отправления – художники очень высоко о ней отзываются.

10 августа 1945 года эшелон прибыл в Москву.

Картины разместили в хранилищах одного из лучших музеев страны – в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Десять лет велась восстановительная работа под руководством народного художника РСФСР П. Д. Корина. Десять лет! Изо дня в день, в условиях научно организованной и идеальной обстановки хранения.

В 1955 году была открыта прощальная выставка, и по решению Советского правительства все спасенные произведения искусства Дрезденской галереи был» переданы Германской Демократической Республике.

Безвозмездно.

Бывая в ГДР, я не раз посетил Цвингер, полностью восстановленный трудолюбивыми и умелыми руками немецких строителей, реставраторов, архитекторов.

С удовольствием перечитываю сделанную мелом на стене, заботливо сохраняемую и в наши дни надпись: «Музей проверен, мин нет, проверял сержант Ханутин».

Когда вижу в залах этого дворца искусства советских офицеров, я пристраиваюсь к их группе, иду рядом, чтобы проверить уже не раз возникавшее у меня ощущение: мне все кажется, что на советских военных с полотен глядят как на своих знакомых внимательные и мудрые глаза Сикстинской мадонны, Саскии, святой Инессы, Оливареса, да и Рафаэль, Тициан, Рубенс, Рембрандт, Веласкес смотрят с автопортретов в эти минуты с какой-то особенной значительностью.

Я понимаю, не может изменяться выражение глаз на картине, однако ощущение это меня не покидает, все чудится – как-то особенно глядят они на наших военных, а Шоколадница с подносом в руках просто спешит мелкими шажками навстречу желанным гостям.

 

После войны. Возвращение в родные края

После окончания боев, 29 мая 1945 года, Ивану Ефимовичу Петрову было присвоено звание Героя Советского Союза. То ли радость победы смягчила Верховного, то ли он понимал, что уже просто нельзя не отметить генерала Петрова за все содеянное им в годы войны, но справедливость восторжествовала: генерал армии Петров наряду с другими начальниками штабов был удостоен этого высокого звания. Я связываю присвоение звания Героя с решением Сталина потому, что высший командный состав представлялся к этой награде по его личному указанию или по согласованию с ним.

В соответствии с соглашением, выработанным союзниками, для контроля за выполнением требований, которые вытекали из Акта о капитуляции вооруженных сил фашистской Германии, было сформировано несколько групп войск. Центральная группа войск на базе 1-го Украинского фронта была создана 10 июня 1945 года, она располагалась в Австрии и Венгрии со штаб-квартирой в Вене. Командующим группой был назначен маршал И. С. Конев, а его заместителем – генерал армии И. Е. Петров. Группа войск занималась не только контролем за выполнением Акта о капитуляции, но и помогала местным органам власти и населению ликвидировать последствия войны, налаживать работу предприятий и транспорта.

В сентябре Петрову позвонили из Москвы и спросили: даст ли он согласие быть командующим Туркестанским военным округом?

Ничего лучшего для себя Иван Ефимович не желал. Было большой радостью вернуться в родные края, где прошла его молодость, где жили его мать, сестра, многие друзья. Именно эти края он считал своим домом. Согласие он дал немедленно. Так же быстро пришел приказ, и в том же сентябре Иван Ефимович выехал сначала в Москву, а затем в Ташкент.

В это время Юра Петров и я учились в Москве в Академии имени Фрунзе. И Юра и я поступили на учебу после ранения и госпиталя. В стенах академии мы с ним встретились впервые после того, как расстались перед войной в Ташкенте.

Юра за годы войны окреп, возмужал, но был все такой же веселый, порывистый, я бы даже сказал, непоседливый. Кроме учебы он увлекался фотографией, ходил по Москве с лейкой. Носил ее на груди на ремешке в постоянной готовности. Снимал дома, скульптурные фрагменты, прохожих, заинтересовавших его.

Вскоре после начала учебы Юра женился. В конце этого же года у него родился сын, первенец, Володя, он живет и здравствует по сегодняшний день.

Затем родился второй сын. Его в честь деда назвали Иваном. Дед души не чаял во внучатах, они, пожалуй, больше жили у него в Ташкенте, чем в семье молодых родителей. Надо сказать, что семейная жизнь у Юры не сложилась, они с женой вскоре разошлись.

Желая видеть в своих внучатах продолжателей военной династии, дедушка направил их в суворовское училище, с радостью любовался внуками в суворовской форме. Но и тут подстерегала Петрова беда – не закончив училища, Ваня заболел, у него был обнаружен рак. Теперь на Новодевичьем кладбище лежат в одной могиле два Ивана Петровых – генерал армии Иван Ефимович Петров и суворовец Иван Юрьевич Петров.

Сентябрь – месяц для слушателей академии отпускной. Вот тогда, в сентябре 1945 года, и произошла моя первая встреча в Ташкенте с Иваном Ефимовичем. Он только что получил назначение на должность командующего округом, а я приехал в Ташкент в отпуск к своим родителям. Не буду повторять то, что написано в одной из первых глав об этой встрече, только дополню свой рассказ тем, что я там опустил.

Я не хотел в начале повести обращать внимание читателей на свою судьбу, на то, что позднее описал в главе «Несколько слов о себе». Мне думалось, что эти факты из моей биографии на первых страницах отвлекали бы от главной, центральной фигуры повествования – Ивана Ефимовича Петрова, потому и оставил некоторые детали напоследок.

А заключаются они вот в чем. Когда я пришел в дом командующего и часовой разрешил мне позвонить, показав кнопку звонка, а затем вышел на крыльцо Иван Ефимович, первое, что он воскликнул, увидев меня, были такие слова:

– О, Володя, арестант, живой!

А потом, когда он ввел меня в дом, обнял, расцеловал и, отступив на шаг, откровенно разглядывал меня и особенно ордена, которые были на гимнастерке, вот тут он сказал:

– Ну, молодец, не растерялся. Даже стал Героем Советского Союза!

Иван Ефимович не только знал о бедах, которые меня постигли, но и поддерживал моих родителей в те трудные дни.

Вот что пишет мне племянница Ивана Ефимовича, дочь его сестры Анны Ефимовны, Галя. По мужу она стала Завьяловой, живет сейчас в Москве.

«Сожалею, и очень сожалею, что все письма от дяди Вани не сохранились, а их было много – и к маме, и к тете Тане (вторая сестра Ивана Ефимовича, которая жила в Ташкенте. – В. К.), и к бабушке (мать Ивана Ефимовича. – В. К.), и ко мне. Как бы они помогли вам сейчас.

Я узнала о вашей беде еще в 1942 г., но все годы считала, неудобным спросить у вас: а за что?

Напишу вам своими словами содержание одного из писем дяди к тете Тане. Видимо, ваша мама – Лидия Логиновна – просила тетю Таню написать дяде о вас, о вашей беде. И вот в одном из писем дядя писал тете Тане, чтобы она обязательно сходила к вашей маме и передала, что во Владимира Карпова он верит, что правда обязательно восторжествует и что Володя еще себя проявит только с положительной стороны и мама будет гордиться, что воспитала такого сына. Просил также передать, что со своей стороны сделает все возможное для доказательства вашей невиновности, но что при существующих условиях (война) сделать сейчас ему очень трудно, но, несмотря на всю его занятость, он вас не забывает.

Это письмо пришло, по-моему, еще из Севастополя.

И вот пошли мы с тетей Таней к вашей маме с этим письмом, и, пожалуй, с этого момента я и познакомилась близко с вашей семьей и вашей мамой, замечательной доброй женщиной. Жаль, что и она и мои близкие уже ушли из жизни.

Ведь для меня и моих сестер дядя Ваня являлся буквально вторым отцом. Моего отца убили кулаки в 1929 г. при организации колхоза, а нас у мамы осталось четверо от 12 до 4 лет и бабушка. Уехать бабушка от нас не могла, т. к. оставить нас было не на кого. Моя мама работала сельской учительницей, и вот дядя и еще тетя Таня взяли заботу о нас всех. Они помогали не только материально, но и внимательно следили за нашими успехами в школе и поведением. Благодаря их заботам мы все получили высшее образование, стали коммунистами, честными тружениками и патриотами. До последних минут жизни дядя находил время интересоваться всеми нашими делами и всегда подсказывал правильное решение в трудных жизненных ситуациях.

Еще раз сожалею об утраченных письмах и других документах.

Спасибо вам, Владимир Васильевич, за память о дяде, за ваш большой труд, рассказывающий правду о его жизни.

С уважением Г. Завьялова

10.12.83».

Перечитывая эти строки, вспоминаю, как я после фронта навестил семью Гали Завьяловой. Они жили в небольшой комнате на Плющихе: мать Анна Ефимовна, муж Гали – Виктор, двое сыновей – Володя и Егорушка. Жизнь была трудная, было голодно, на столе стояла соленая капуста и вареная картошка, больше ничего не было. Но как в тот вечер мне было тепло в этой доброй, хорошей семье! Мы говорили про Ивана Ефимовича, Татьяну Ефимовну, Юру, моих родителей. Галя рассказывала, как моей матери было трудно без меня, как недобро к ней относились в первый год войны, когда большинство мужчин было на фронте, а ее сын – в лагере.

Мы засиделись. Меня оставили ночевать.

Легли вокруг стола на полу, все ногами под стол. Лежа в темноте, долго разговаривали. Дети уже заснули, а мы все говорили о наших близких, о жизни, о радостях, – которые пришли после победы.

Никогда не забуду радушие и теплоту, которые согревали меня в той тесной маленькой комнатке. Бывая сейчас в просторных квартирах знакомых и приятелей, где много хорошей мебели, а на столах – обильное угощение, я часто вспоминаю ту тесную гостеприимную комнату и думаю: почему же теперь порой так мало бывает такой же теплоты и сердечности? Видимо, очень сближали нас в годы войны общие беды, переживания, и мы были добрее и внимательнее друг к другу.

* * *

Прибыв в Туркестанский военный округ, Иван Ефимович объехал все республики, побывал в памятных с молодости местах. Он встретил здесь много старых знакомых, с которыми служил в годы гражданской войны. Одни, как и он, только что вернулись с фронта, другие, особенно местные жители, которые были его соратниками по борьбе с басмачами, стали уже аксакалами, обросли большими семьями. Ивана Ефимовича всюду встречали как желанного гостя, звали к себе домой, приглашали посетить колхозы. Ему было о чем поговорить с этими добрыми, трудолюбивыми людьми, было что вспомнить с ними.

Военные городки округа за время войны обветшали, утратили свою былую ухоженность – ведь в те годы все отдавалось для фронта. Иван Ефимович узнавал людей, дома, строения, он даже некоторые деревья помнил.

Надо было переводить жизнь армии на мирные рельсы – обобщать опыт Великой Отечественной войны и на основе этого опыта кропотливо учить новое поколение воинов. Вот этим повседневно и занимался Иван Ефимович и, как всегда, проявлял много гибкости, изобретательности. Несмотря на то что не хватало средств – все деньги шли на восстановление промышленности и сельского хозяйства, – генерал Петров, друживший с руководителями местных органов власти, находил все же возможность помочь воинским частям во всех гарнизонах.

Очень подружился в эти дни генерал Петров с первым секретарем ЦК КП Узбекистана Усманом Юсуповым. Усман Юсупов вырос здесь, на узбекской земле, из простого арбакеша, что по-русски значит возчик, т. е. тот, кто работает на грузовой телеге. Был Усман Юсупов настоящий самородок, типичный народный вождь, выходец из народа и любимец народа.

Мне доводилось неоднократно встречаться с Усманом Юсуповичем, поэтому я говорю об этом так убежденно, да и, кроме того, прожив долгие годы в Узбекистане, я был свидетелем его замечательных начинаний. Особенно много он сделал в трудные годы Великой Отечественной войны.

Сюда, в Узбекистан, был эвакуирован ряд промышленных предприятий. Фронт требовал огромного количества техники, вооружения, боеприпасов. Под руководством Усмана Юсупова в невиданно короткие сроки эвакуированные в Узбекистан предприятия начинали давать продукцию. Приведу только один пример. Чтобы построить завод, нужны годы, а фронт ждать не может. И вот, используя местный теплый климат, Усман Юсупов приказывает устанавливать станки, привезенные из России, немедленно, прямо с эшелонов, на размеченные строительные площадки. Закладывается бетонное основание, на него ставятся и закрепляются станки, и они начинают работать под открытым небом, а стены и крыша возводятся позднее. Через два-три месяца после эвакуации такие заводы уже давали продукцию на новом месте!

Я думаю, читателям нетрудно понять, как все это было сложно в условиях, когда не хватало всего – цемента, леса, железа. Чего ни коснись – нет этого в Средней Азии. Все поступает в очень ограниченных количествах с предприятий, которые сохранились в Сибири. В общем, это можно назвать настоящим трудовым не только подвигом, но и чудом.

Очень хочется рассказать о моей встрече с Усманом Юсуповым в годы войны.

После того как мне было присвоено звание Героя Советского Союза, однажды ко мне пришел постоянный представитель Узбекистана в Москве и передал приглашение побывать в родных местах, то есть в Ташкенте. Для меня это была высокая честь. Я с удовольствием принял приглашение и поехал в предоставленный мне командованием десятидневный отпуск.

На вокзале в Ташкенте меня встретили мать, отец, близкие друзья и много незнакомых людей. Все они были с букетами цветов. Был яркий летний день, цветов в это время в Ташкенте много; клумбы на привокзальной площади, цветы в руках встречающих – все это для меня после фронта было похоже на сказку, ведь шел еще 1944 год.

Был среди встречающих и один «официальный» товарищ, который руководил этой встречей. Он подошел и сказал, то меня ожидает машина и я со всеми гостями могу поехать к себе домой. Его слова меня озадачили, потому что я был старшим лейтенантом, получал по тем временам весьма небольшие деньги, 900 рублей, а буханка хлеба в те годы стоила на рынке 300. И вот когда этот товарищ сказал, что гости поедут ко мне, я, сев с родителями в машину, все думал: чем же и как мы будем угощать этих гостей? Потихоньку спросил об этом маму. Она, счастливая и радостная, сказала мне:

– Не беспокойся, сынок, все в порядке, там все приготовлено.

Я не понимал, из каких достатков она могла все приготовить, но когда мы подъехали к дому и вошли во двор, понял, что эту встречу подготовили не мои родители, а узбекское правительство.

Во дворе, в саду под деревьями стояли длинные накрытые столы. В конце двора был виден большой казан с пловом, а около него ходил в белом фартуке и колпаке повар. Рядом с казаном стоял огромный медный самовар, видимо, привезенный из какой-то чайханы.

Гости сели за столы, и мы пропировали до вечера.

Вечером все тот же товарищ, который руководил организацией встречи, сказал мне:

– Завтра утром Усман Юсупович ждет вас у себя в Центральном Комитете КП Узбекистана.

На следующее утро я побрился, почистился, надраил свои ордена и отправился в ЦК. Тогда Центральный Комитет КП Узбекистана находился в том здании на улице Гоголя, где теперь расположена Академия наук Узбекистана.

И вот навстречу мне идет в белом чесучовом кителе, в защитного цвета галифе и сапогах лобастый, с бритой головой, веселый, улыбающийся Усман Юсупович.

Он обнял меня, трижды по узбекскому обычаю прижал к своей груди. Поздравил с высоким званием Героя и пригласил сесть к столу.

Когда он попросил меня рассказать о том, за что я был удостоен этого звания, я ему сказал:

– Усман-ака, раз мы находимся в Узбекистане, разрешите и мне говорить на узбекском языке.

Усман Юсупович удивленно вскинул брови. Он даже не понял, что я имею в виду, наверное, предполагал, что, как многие русские, живущие здесь, я заговорю на каком-то упрощенном, полурусском-полуузбекском жаргоне. Но когда я заговорил на чистом узбекском языке, Юсупов был поражен и обрадован.

Я не хвастаюсь, говоря о том, что свободно владею узбекским языком. Он для меня был языком моего детства, юности. Я научился ему, когда жил в узбекской махалле, играл в ашички, в лянги, лазил по садам с узбекскими ребятами, В те дни я больше говорил по-узбекски, чем по-русски. Пожалуй, только дома с отцом и матерью по-русски, а все остальное время с ребятами по-узбекски.

Выслушав мой рассказ о фронтовых делах и о том, как учился здесь в школе, занимался боксом во Дворце пионеров, как стал курсантом Ташкентского военного училища, Усман Юсупович еще раз вышел из-за стола, еще раз обнял меня и сказал:

– Ну что ж, хоть ты и русский, но ты и сын узбекского народа, так и будем считать! – Затем Юсупов попросил: – Я понимаю, что тебе хочется побыть с отцом и с матерью, и ты с ними побудешь, но идет война, фронту нужно стратегическое сырье. Хлопок – это стратегическое сырье. Я прошу тебя побывать хотя бы в ближайших от Ташкента колхозах, выступить там перед колхозниками, рассказать им о том, как вы воюете на фронте, как вы бьете фашистов, и напомнить, что хлопок, который они здесь выращивают, тоже очень нужен для победы. Народ отдает все для фронта и, конечно, устал, и надо подбодрить людей, надо сказать им добрые слова благодарности за то, что они обеспечивают фронт. И я думаю, от твоих слов у колхозников прибавится сил и они будут еще лучше работать для того, чтобы помочь фронту. А вечером будешь возвращаться домой и жить у своих родителей.

На этом мы и порешили. Усман Юсупович пригласил меня в этот день к себе домой пообедать с ним. В назначенное время я был на квартире Усмана-ака. С нами за столом была его жена. Кстати, она украинка – Юлия Леонидовна Степаненко. О многом мы говорили с Усманом Юсуповичем. Он угощал меня вином и говорил, что сегодня мне можно и нужно выпить как фронтовику, а ему нельзя – надо возвращаться после обеда на работу.

Вот здесь за столом, уже к концу обеда, Усман Юсупов сказал мне на всю жизнь запомнившиеся слова:

– Учти, дорогой Володя. Эта награда, которую ты получил, эта звездочка, которая сияет на твоей груди, будет тебе помогать в жизни. Ты будешь расти, будешь продвигаться вперед и по работе и по должности. Но представь себе это восхождение как восхождение в гору. Вот ты идешь в гору, рядом с тобой идут другие люди, и, как это бывает в горах, иногда из-под ног выкатывается камень, можно оступиться, можно даже упасть. Но если это произойдет с каким-то другим человеком, он встанет, отряхнется и пойдет дальше. А вот если такая беда произойдет с тобой, Золотая Звезда превратится уже в тяжелый груз. Тебе, если ты не оправдаешь великое доверие, которым наделили тебя партия и правительство, подняться будет намного тяжелее.

Всю жизнь помню я эти мудрые слова Усмана Юсупова.

На следующее утро за мной прислали машину, и я поехал выступать перед колхозниками. К своему удивлению, проезжая по городу, я увидел свой огромный портрет около сквера Революции, затем еще один на Ходре. Под ними была подпись: «Сын узбекского народа Герой Советского Союза Владимир Карпов».

Вот таким, даже в мелочах государственно мыслящим человеком был Усман Юсупов. Встречу с молодым парнем, ставшим Героем Советского Союза, он использовал для укрепления интернациональных чувств, для поднятия трудового энтузиазма уставших за годы войны колхозников, для того, чтобы поучить уму-разуму и меня, молодого человека, удостоенного высокой награды.

В 1947 году мы с Юрием окончили академию, защитили дипломы и разъехались. Юра получил назначение на должность командира мотоциклетного батальона, а меня направили на дальнейшую учебу на Высшие академические курсы Генерального штаба.

В октябре того же 1947 года дом Петровых посетило горе – скончалась мать Ивана Ефимовича, Евдокия Онуфриевна. Ей было 85 лет и прожила она большую, нелегкую жизнь. Иван Ефимович помнил ее нешутливое пожелание о том, чтобы ее похоронили с музыкой, и исполнил просьбу матери. Евдокию Онуфриевну хоронили с военным оркестром, который шел за гробом и играл от дома до кладбища. Рядом с Иваном Ефимовичем в эту скорбную минуту, и тоже от дома до кладбища, шел его друг Усман Юсупов, шли сослуживцы, знавшие Евдокию Онуфриевну. Мать была старая, верующая в бога женщина, а сын, несмотря на высокий пост и звание, не считал возможным разубеждать ее в таком преклонном возрасте и тем более препятствовать совершению обряда, о котором она перед смертью его попросила. Евдокию Онуфриевну отпевали в Александро-Невском храме, на так называемом русском кладбище, на окраине Ташкента. Там ее и похоронили.

…После окончания Высших курсов я был оставлен работать в Генеральном штабе, а Юра продолжал служить в Туркестанском военном округе.

Каждый год я приезжал навестить своих родителей, заходил и к Ивану Ефимовичу. Часто на даче Военного совета, где жили Иван Ефимович и Зоя Павловна, бывал в эти дни и Юра, он по-прежнему не оставил свое увлечение фотографией. Мы с ним подолгу просиживали в затемненной фотолаборатории, и когда приходило время обедать или ужинать, Иван Ефимович стучал в дверь и звал нас:

– Эй, затворники, выходите, пора есть.

В доме Петровых была очень хорошая, спокойная обстановка. Иван Ефимович не мог нарадоваться на своих внуков. После войны семья отдыхала душой, ведь в те четыре года все они были на фронте.

Как это ни странно, но разговоры о войне заходили очень редко. Может быть, потому, что душа еще кровоточила от огромных бед и страданий, которые пришлось пережить народу.

Но, как я уже не раз говорил, судьба была к Ивану Ефимовичу очень сурова. После всего, что осталось позади, после того как наступили мир и покой и счастье, казалось бы, надолго пришло в эту семью, судьба, или рок, или не знаю что снова преподнесли Ивану Ефимовичу страшное горе.

 

Ашхабадское землетрясение

В ночь с 5 на 6 октября 1948 года в Ашхабаде произошло сильное землетрясение. Как только об этом сообщили командующему округом, Петров немедленно приказал подготовить самолет и тут же вылетел в Ашхабад. В этот вечер находился в доме отца и Юра, он буквально увязался лететь вместе с отцом. Иван Ефимович не хотел его брать, но Юра не отступал:

– Может быть, я окажусь тебе полезен? Помогать буду.

Настойчивость Юры сыграла свою роль, и Иван Ефимович взял его с собой.

Они прилетели в Ашхабад через несколько часов после случившейся трагедии. ЦК Компартии Туркмении создал специальную комиссию, в которую был включен и командующий войсками округа. Иван Ефимович немедленно вызвал части в пострадавший город, для того чтобы оказать помощь населению.

А помощь эта нужна была срочно, потому что под развалинами домов остались тысячи жителей. Землетрясение произошло в те часы, когда люди спали, рухнувшие стены погребли очень многих. Те, кто уцелел, раскапывали обломки, помогали выбраться родным и близким. Но у иных засыпанных обломками не осталось таких близких, их надо было выручать, и очень срочно.

Прежде всего надо было расчистить дороги, дать возможность проехать машинам для вывоза раненых и убитых, а их было очень много. Напомню, что все это происходило в жарком климате, через несколько часов трупы уже начинали разлагаться.

Надо было организовать медицинскую помощь раненым, кормить людей, ибо и медикаменты и запасы провизии остались под развалинами. Надо было одеть людей, потому что большинство из них было застигнуто землетрясением в постелях и сейчас ходили в нижнем белье. Много других трудностей встало перед теми, кто руководил спасательными работами, если учесть, что все произошло совершенно неожиданно.

Как это часто бывает, в дни бедствия появились и такие выродки, которые, пользуясь охватившей людей растерянностью, стали тащить из рухнувших магазинов и квартир все, что можно было украсть. Иван Ефимович немедленно организовал борьбу с этими мародерами. По городу стали дежурить вооруженные патрули.

Порывистый и эмоциональный Юра Петров не мог остаться в стороне. Как и на фронте, он стал помогать отцу.

Тут я перехожу к изложению того, о чем уже обещал рассказать читателям, – о гибели Юрия Петрова.

Это произошло 7 октября на окраине Ашхабада, недалеко от аэропорта. Юрий ехал на военном газике и вдруг увидел человека, который тащил тяжелый мешок, и в мешке было что-то явно награбленное. Юра приказал остановить машину и подошел к этому человеку. Тот был одет в милицейскую форму: гимнастерку, брюки, сапоги, но без фуражки. Гимнастерка была не подпоясана. Мародер был пьян.

Юра спросил:

– Что у вас в мешке?

– А тебе какое дело? Едешь и езжай своей дорогой.

– Ах ты подлец! Людей постигла беда, а ты – грабить!

– А я тебе говорю: не цепляйся.

Юрий повернулся к шоферу и приказал ему быстро отыскать военный патруль и привезти его сюда. Шофер немедленно помчался на поиски.

О том, что произошло дальше, можно рассказать, используя «Дело об убийстве подполковника Петрова Ю. И.». Я это дело внимательно просмотрел. В небольшой картонной папочке – большая человеческая трагедия! Протоколы допроса написаны простым карандашом, видно, в первые часы после землетрясения даже чернил не нашлось. Приведу рассказ свидетельницы, на глазах которой все произошло, Антонины Григорьевны Варлачевой.

Показания ее имеются в деле. Но я разыскал саму Антонину Григорьевну, теперь она живет не в Ашхабаде, а в Новосибирске, ей уже 89 лет, но память ее навсегда сохранила тот страшный случай, невольной свидетельницей которого она оказалась. Антонина Григорьевна – участница первой мировой и гражданской войн, всю Отечественную была медицинской сестрой в больницах города Ашхабада, оказывала помощь раненым. Вот ее рассказ:

– В ночь перед землетрясением я была в гостях у моей старшей дочери и осталась у нее ночевать. Она жила возле аэропорта, муж ее работал командиром авиаотряда. В ту трагическую ночь все спали, а мне что-то не спалось. Сидела и сначала читала, а потом слушала радиоприемник. Вдруг в третьем часу послышался гул, погасло электричество. Дом задрожал, закачался, начал трескаться, посыпалась известка, штукатурка, упал приемник со стола, этажерка с книгами упала, карниз со шторами упал. Шкаф с одеждой повалился на кровать, где спали дети. Все это произошло мгновенно… Пол качался, как палуба корабля в море. Я сначала онемела от страха. Наконец опомнилась, кинулась к родным. Они уже вскочили с постелей. Выбежать на улицу мы не могли, потому что двери заклинило, зажало осевшими на них стенами. Мы кинулись к балкону. Его завалил балкон, рухнувший со второго этажа, но выбраться все-таки было можно.

И вот наконец мы во дворе. Было темно, стояла густая неподвижная пыль, как туман. Все дома вблизи аэропорта превратились в кучу развалин. Те, кто уцелел, метались вокруг и помогали выбраться оставшимся под развалинами. Мой зять побежал собирать летчиков для оказания помощи и откапывания людей.

Когда наступил рассвет, мы увидели, что все мы полураздетые, в нижнем белье. Стали с опаской пробираться в остатки дома искать там одежду. Надели на себя что удалось достать. К концу дня мы и наши соседи стали строить что-то вроде шалашей рядом с рухнувшими домами. Было очень жарко, надо было прятаться от солнца. К тому же задул афганец, так называют песчаный дождик, отовсюду летел песок.

На следующий день, когда я стояла с внучкой на руках у дороги, со стороны кондитерской фабрики показался молодой мужчина, лет двадцати пяти. Он был в полувоенной форме, без пояса. Не нес, а тащил волоком за собой мешок с чем-то тяжелым. А по дороге в это время проезжала открытая военная машина. В ней рядом с шофером сидел офицер.

Увидев грабителя, он остановился и стал его спрашивать: кто он и почему тащит, почему занимается грабежом, вместо того чтобы, как и положено ему, охраннику, охранять имущество и следить за порядком во время стихийного бедствия.

Потом офицер приказал грабителю затащить мешок в придорожный кювет и самому сесть там, в этом кювете, а машину послал за патрулем. Задержанный был пьян, грубил офицеру, не подчинялся. Тогда офицер сказал ему, что он его арестовывает, приказал сидеть неподвижно.

Сам офицер стоял на обочине дороги и все смотрел в ту сторону, откуда должен был приехать патруль. И вот вдруг, я даже и вскрикнуть не успела, этот бандит выхватил из кармана свой наган и выстрелил в затылок офицеру. Офицер упал. А грабитель побежал в сторону от дороги, оглядываясь на упавшего офицера.

Я бросилась к офицеру и вижу: прострелена голова, пуля вышла в лицо. Он был еще жив. Тут же я выбежала на дорогу, остановила проходивший грузовик, и мы быстро отвезли раненого в санчасть аэропорта, стали оказывать ему помощь.

Приехал военный патруль, и я стала рассказывать о случившемся и описывать внешность преступника, которого очень хорошо разглядела. Спустя некоторое время приехал начальник особого отдела, и я снова все ему рассказала. Начались поиски. Но в городе, в котором случилось такое несчастье, где не стало ни домов, ни улиц, ни адресов и все жители перемешались, было очень трудно, конечно, искать человека, фамилию которого к тому же никто не знал. Меня несколько раз возили в машине по городу, думали, может быть, я опознаю преступника. Но его так и не удалось тогда найти.

Но однажды был задержан один из мародеров, у которого нашли наган с одним выстреленным патроном. Это навело на мысль, не он ли стрелял в Петрова. Тут же приехали за мной. Я, как только увидела, сразу узнала его и подтвердила, что это действительно тот мерзавец, который стрелял в Петрова. Он сначала не признавался, все отрицал, говорил, что меня в первый раз видит.

Его повезли в аэропорт, на место, где все случилось, и я показывала, где он стоял, где офицер стоял, как он достал наган, как он стрелял. Я рассказала все, что произошло на моих глазах. Описала его внешность, что он был без фуражки, без ремня, ворот расстегнут, брюки диагоналевые синие, галифе, сапоги хромовые.

Убийца стоял опустив голову и все время молчал. Наконец следователь его спросил: «Куда ты дел форму?» И убийца, мотнув головой, показал на то место, которое было отсюда видно: «Вон там закопал, в кирпичах».

Пошли туда и нашли под кирпичами его одежду. Ту самую, в которой он был в момент совершения преступления…

…Я не называю фамилию убийцы потому, что у него есть ни в чем не повинные родственники, может быть, и дети. Его судили, но в те годы была отменена смертная казнь, и он отсидел 25 лет.

Через полтора-два часа после того, как произошло это злодеяние, Иван Ефимович примчался в аэропорт и самолетом отправил Юру в Ташкент в госпиталь, надеясь, что его там спасут. Иван Ефимович написал записку Зое Павловне и передал ее с сопровождающим Юру врачом: «Мать, мужайся, отправляю тебе раненого сына».

Юра скончался в самолете.

Иван Ефимович прилетел на похороны сына лишь на несколько часов. Он прошел за его гробом на кладбище и, не заходя домой, тут же возвратился в Ашхабад, который нуждался в его ежечасной помощи.

Юру похоронили рядом с бабушкой Евдокией Онуфриевной. На его могиле стоит скромный памятник с надписью: «Подполковник Петров Юрий Иванович. 27.6.1924 года – 7.10.1948 года. Убит при исполнении служебного долга. Спи спокойно, наш сын, светлую память о тебе будем хранить до последних своих дней».

Иван Ефимович пережил своего сына на десять лет, он скончался в Москве в 1958 году в возрасте 62 лет.

В дни, когда я завершаю работу над этой повестью, мне исполнилось столько же. Но я не чувствую себя пожилым человеком, мне все кажется, что я тот же, каким когда-то пришел с фронта. Было мне тогда двадцать три. Не знаю, каким ощущал себя Петров, но мне, да и другим, он еще в годы нашей учебы в училище казался человеком немолодым, умудренным большим жизненным опытом. А начальником училища он был назначен в 37 лет, откомандовав перед этим три года дивизией.