Ромашкина вызвал майор Караваев.
Он сидел в одиночестве над развернутой картой, и Ромашкин увидел на ней зеленые массивы леса, ниточки дорог, голубые ленты речушек. А поверх всего этого в карту впились синие и красные скобы, упирались одна в другую такой же расцветки стрелы.
«Вон там между ними я и ползаю по ночам уже четвертый месяц», — подумал Василий, глядя на карту.
Майор не очень приветливо кивнул ему и начал разговор, сразу настороживший разведчика:
— Я, Ромашкин, тебя не ругаю и не упрекаю, пойми правильно. Противника знаем, воюем не вслепую. Но бывают обстоятельства, когда знать надо больше.
Василий согласно наклонил голову, а про себя решил: «Такое начало неспроста. Будет, наверно, лихое заданьице».
— Суди сам, — продолжал Караваев, — многое ли можно вызнать от фрица из первой траншеи? Он назовет номер своего полка, скажет, кто полком командует, когда сам прибыл сюда. А перспективы? Что немцы собираются делать? Где и какие у них резервы? Этого «язык» из первой траншеи не знает. Нам же сейчас требуются именно такие сведения. Ведь скоро, наверно, опять начнем наступать… В общем, нужен «язык» из глубины, — офицер или, на худой конец, штабной писарь. Кто имеет дело с бумагами да телефонами, всегда знает больше. — Караваев ткнул в карту карандашом. — Вот! здесь, в деревне Симаки, штаб полка у них. Деревня в шести километрах от переднего края. За ночь можно сходить туда и вернуться обратно. Если не успеете, оставайтесь еще на сутки. Замаскируйтесь в лесочке, понаблюдайте, изучите расположение штаба и в следующую ночь действуйте наверняка. Главное, «язык» должен быть знающий. Уяснил?
— Так точно.
— Тогда действуй. Срок тебе — три дня.
Ромашкина такое задание даже чуть разочаровало: он ожидал большего. А что здесь? Обычное дело. Много раз уже выполнял похожие. Даже посложнее дела бывали. Хотя бы с флагом…
Он отобрал в группу самых надежных ребят. Нашел место, где можно незаметно пробраться в тыл противника, наметил ориентиры, чтобы в темноте не сбиться с пути. В общем, все поначалу шло, как десятки раз до этого. Но ни в первую ночь, ни во вторую, ни в третью пересечь линию фронта не удавалось. Днем снег подтаивал, а к ночи подмораживало, и на снегу появлялось такое хрустящее, ломкое крошево, что немцы слышали приближение разведчиков за несколько сот метров и открывали огонь, не подпускали к своим позициям.
«Что же делать?» — мучительно размышлял Василий. С утра он ушел из своего блиндажа, бродил в одиночестве по перелеску и все думал, как же выполнить задание. Тропинка вывела его к замерзшей речке, уходившей на вражескую сторону. По льду этой речки разведчики уже пытались однажды проникнуть в тыл противника, но затея оказалась напрасной. У немцев на льду была огневая точка. Как в тире, они расстреливали каждого, кто появлялся между крутыми берегами.
Ромашкин пошел вдоль речки в свой тыл. На некотором удалении от передовой попробовал перейти ее, но подтаявший лед сразу же треснул, и Василий провалился по колени в воду. Пришлось вернуться в блиндаж и развесить над печуркой мокрые портянки.
Вдруг его осенило: раз лед не держит, значит, огневая точка теперь не действует.
Он сунул босые нога в чьи-то валенки, накинул полушубок, побежал опять к речке. Вышел на лед раз. другой и дважды побывал в воде.
Ромашкин лег на живот и сполз на лед, отталкиваясь руками. Держит! Пополз к середине речки, повернул вправо, влево, лед покачивался — «дышал», но не проламывался. Что и требовалось доказать!
Переобувшись в блиндаже в свои уже просохшие сапоги, Василий отправился в первую траншею — в то место, где она уперлась в речку. Там дежурил пожилой солдат-пулеметчик.
— Не замечал, папаша, огневая точка у немцев, та, что на льду, стреляет ночью?
— Ночей пять уже молчит.
— А почему?
— Да небось фрицы не раз искупались, лед хлипкий стал. Бросили, надо полагать, эту позицию.
— А откуда знаешь, что лед ослаб?
— Видите лунки? Это я камни с обрыва кидал для проверки: могут фрицы подойти ночью сюда или нет? Ну, и получилось — не могут.
— В рост пойдут, лед не выдержит. А ползком можно, я сейчас пробовал. Что делать будешь, если поползут? Солдат усмехнулся.
— Вот! — Он показал на кучку гранат. — Пусть сунутся, всех потоплю. А кто не утонет, из пулемета порежу. По льду не убегут, сами говорите: можно только ползком.
Солдат был прав. Ромашкин не сомневался, что и нашим разведчикам уготована такая же судьба, если их обнаружат на льду. Наверняка ведь немцы расставили наблюдателей по берегам.
И все-таки надо идти здесь — это единственный сейчас путь. «Попробуем использовать случай, — решил Василий, — немцы думают, что по льду ходить невозможно, а мы пойдем».
Каждому из разведчиков, отправляющихся с ним на это задание, приказал получить у старшины по два маскировочных костюма: белый — ползти по льду и пятнистый — под цвет оттаявшей местности. Прихватили запасные костюмы и для пленных: их ведь тоже придется маскировать.
В сумерки вышли к речке. В группе было семь человек. «Зубров» только двое: Рогатин, как всегда молчаливый, и Саша Пролеткин, на этот раз тоже не очень разговорчивый — сказались и на нем неудачи прошлых трех ночей.
На берегу, как водится перед каждым трудным делом, посидели, покурили. Еще раз опробовали лед. К вечеру он стал вроде бы прочнее.
— Товарищ лейтенант, не следовало нам Рогатина брать на это задание, — привычно начал Пролеткин.
— Почему?
— Он как тумба железная, лед сразу проломит.
Рогатин принял предложенную игру, огрызнулся:
— Ты, Пролеткин, все равно не потонешь: навоз всегда сверху плавает.
— Кончайте треп! — строго сказал Ромашкин. — Двигаться будем метрах в пяти друг от друга, ближе нельзя: провалимся. А для определения впотьмах заданных интервалов и чтобы чувствовать соседа — вот шпагат с узлами через пять метров. Каждый должен держаться за узелок и подергиванием сигналить соседу — ползти тому быстрее или остановиться…
Тронулись. Между высокими берегами было куда темнее, чем наверху. Ромашкин думал: «Это в нашу пользу. Надо только смотреть в оба — фашисты не дураки: могли где-то продолбить лед, где-то поставить мины, могли натянуть сигнальные шнуры или просто набросать консервных банок, чтобы звенели».
Впереди на льду показалось какое-то темное сооружение. Конечно, это та огневая точка.
Василий остановился метрах в двадцати от дзота. Вслушался: не заговорит ли там кто, не стукнет ли что-нибудь внутри? Не слышно. Только наверху перекликались пулеметы, изредка прочесывали нейтральную зону.
Вынул гранату и стал подкрадываться к дзоту. Правее полз Рогатин. Заметили издали: дверь открыта. Это уже говорило о том, что дзот пуст: о тепле никто не заботится.
Подползли с двух сторон одновременно. Заглянули внутрь. На полу затоптанная солома, окурки, гильзы, словом, пусто. Можно двигаться дальше.
Поглядев вверх, Василий вспомнил слова пулеметчика: «Пусть сунутся, всех потоплю». И немецкий часовой потопит, если обнаружит. Правда, капитан Люленков договорился с минометной батареей, она сейчас наготове и в критический момент поддержит огоньком. Но огонь откроют не раньше, чем услышат шум боя на реке и увидят красную ракету. Мины прилетят через несколько минут. Тяжелыми будут эти минуты!
Когда вся группа отползла от брошенного немцами дзота метров на двести, Василий махнул рукой Рогатину, чтобы тот выбирался на берег в кусты. За ним повернул Пролеткин и остальные пятеро. Василий ждал, пока выйдет на берег последний. «Все-таки прошли! До деревни, где стоит немецкий штаб, осталось километра четыре, а там выбирай „языка“. Хорошо бы взять офицера».
Ромашкин на миг забыл осторожность, оперся локтем, и тут же хрустнуло, лед проломился. Холоднющая вода обожгла тело. Василий ухватился за край пролома. Лед опять треснул, и он окунулся с головой. Вынырнул, бросился на лед, и вновь лед сломался. Намокшая одежда тянула Василия на дно. Едва удалось ему схватиться за ремень, брошенный с берега Рогатиным. Кое-как выкарабкался.
Кто-то скинул с себя нательную рубаху, другой — гимнастерку, третий — портянки. Василий переоделся в сухое, но никак не мог согреться. Его колотил озноб.
— Спиртику бы вам, — сказал Рогатин.
— Где же его взять? — отозвался Пролеткин. — Давай, хлопцы, погреем лейтенанта, без спиртика.
Все подняли куртки масккостюмов, расстегнули телогрейки — раскрылились и облепили Ромашкина теплыми телами. Неунывающий Пролеткин поздравил:
— С легким паром, товарищ лейтенант.
Василию стыдно было перед разведчиками. «Так хорошо все началось! И вот на тебе — сам как мокрая курица, автомат — на дне речки». Василия охватила злость.
— Пустите, ребята! — Он высвободился из их объятий. — Не греть же меня так всю ночь! Идти надо.
Надел два запасных маскировочных костюма. Подпоясался сигнальным шпагатом.
— Двигаем!..
Деревня Симаки чернела в низине, вытянувшись длинной улицей вдоль дороги. Разведчики зашли со стороны огородов. Подкрались к сарайчику, от него — к плетню.
Василий посмотрел поверх плетня, стараясь разобраться в обстановке. Нет ли поблизости часовых? Спят ли в соседних домах? Если ребята набросятся здесь на проходящего гитлеровца, с какой стороны может подоспеть помощь?
В ближнем доме света в окнах не было. Но Василий на всякий случай приказал двум разведчикам подпереть дверь бревнышком, лежавшим у завалинки. На другой стороне улицы стояла хатенка под соломенной крышей. Едва ли там поселились немцы: хатенка уж больно убога.
Место для засады как будто подходящее. Только бы появился на улице «чин» покрупнее. Решили ждать. Брать фрица из дома опасно — такое дело без шума проходит редко. А шуметь ни в коем случае нельзя: по речке отход возможен только без преследования, спокойно.
— Если появится один, берем его я и Рогатин, — зашептал Ромашкин разведчикам. — Если группа — пропустим.
И стал примеряться, как прыгнуть через ограду. Но едва он дотронулся до плетня, тот затрещал так, что все испуганно присели. Как же тут внезапно нападать? Затрещит чертов плетень.
Ромашкин встал на четвереньки.
— Ты, Рогатин, с моей спины перемахнешь через ограду, а я уж вслед за тобой.
— Может, мне первым, товарищ лейтенант? — предложил Саша Пролеткин. — Если этот громила залезет вам на спину, из вас блин получится. А я легкий.
— Ты делай, что прикажут, — рассердился Ромашкин. — Сейчас не до шуток, понимать надо!
Саша виновато замолчал.
Ждали долго. Но вот послышались шаги. Мимо прошла смена караула: унтер и два солдата. Они протопали совсем рядом, их можно было достать рукой. С троими, однако, без шума не справиться.
Немцы дошли до конца улицы, сменили там часового и возвратились обратно. Протопали мимо в другой раз.
«Неужели вернемся с пустыми руками? — терзался Василий. — С таким трудом пробрались сюда и ничего не можем сделать! А скоро рассвет».
— Будем брать часового, — сказал он решительно, — иного выбора нет. Пойдем в конец улицы, разыщем пост и на месте все прикинем окончательно.
Осторожно, опасаясь собак, пошли огородом вдоль забора. Неожиданно чуть впереди в одном из домов, скрипнув, распахнулась дверь. Полоса желтого света упала на землю и сразу исчезла — дверь притворили. Одинокий силуэт отделился от дома: какой-то фриц двинулся по улице прямо на разведчиков. Василий огляделся — других прохожих не было. Встал на четвереньки, жестом приказал Рогатину прыгать.
Иван, почти не коснувшись его спины, перелетел через забор и свалился на проходившего. Они упали, покатились по земле, Ромашкин тоже перемахнул через ограду и подскочил к боровшимся.
Рогатин крепко держал фашиста за горло, не давая ему кричать. Василий быстро затолкал схваченному рукавицу в рот, подобрал два каких-то ящика и фуражку с серебристым шнурком. «Ого, офицер!»
Пленного перевалили через плетень. Связали руки брючным ремнем. Наблюдая за этими сноровистыми действиями разведчиков, Ромашкин думал: «Вот окаянные! Ни бог, ни дьявол им не страшен, но до чего ж суеверны! Ни один, уходя за „языком“, не возьмет веревку или кляп. Вот и сейчас во рту у немецкого офицера моя рукавица, а связан он поясными ремнями. И когда я провалился под лед, мне тоже бросили брючный ремень. А как нужна была веревка! Ведь я приказывал взять ее».
Спросил Сашу Пролеткина:
— Где веревка?
Тот посмотрел на командира безгрешными глазами и, не моргнув, ответил:
— Забыл я ее, товарищ лейтенант. Да обойдемся, вы не беспокойтесь! Было бы кого вязать…
Ромашкин осмотрел снаружи подобранные ящички, Они были из полированного дерева, чем-то напоминали этюдники. Откинул крючки, поднял крышку. Ожидал увидеть все, что угодно, только не это. «Мать родная! Вот так удача! Неужели и во втором ящике такое же?» Он открыл другую крышку, а там еще лучше.
Нет, не штабные документы и не карты! В изящных футлярах, обтянутых изнутри бархатом, лежали коллекционные вина. Каждая бутылка особой формы и пристегнута лакированными ремешками. «Наверное, фриц шел на гулянку, вовремя мы его зацапали, а то, проклятый, вылакал бы все без нас!» — усмехнулся про себя Ромашкин.
Разведчики оттащили пленного подальше от деревенской улицы, рассмотрели повнимательнее: все в порядке, обер-лейтенант. Теперь только бы уйти тихо.
Но «язык» сел на землю и — ни с места. Рот у него заткнут, руки связаны, а двигать ногами не желает. Его поднимали, подталкивали в спину, он не сделал ни шагу. Попробовали нести — тяжел, к тому же начал брыкаться. Терпение разведчиков иссякло. Рогатин поставил фашиста на ноги и влепил ему такую затрещину, что тот грохнулся наземь, как неживой. Все подбежали и остолбенели — обер лежал пластом. Убил!
— Ты что, очумел! — накинулся Василий на Рогатина.
— Я в четверть силы. С воспитательной целью, товарищ лейтенант, — оправдывался Иван.
Разведчики опять подняли немца, и он «ожил». С опаской поглядел на Рогатина. А когда тот подошел поближе и слегка замахнулся, фашист побежал так прытко, что за ним едва поспевали.
Вышли к речке. «Как же теперь? — задумался Ромашкин. — пленный сам не поползет, а лежать с ним рядом нельзя: начнет брыкаться, утопит и себя и других?.
— Дайте обера мне, — попросил Пролеткин. — Я из него саночки сделают.
— Какие саночки?
— А вот увидите…
Пролеткин выломал в кустарнике две длинные палки и скомандовал:
— Снимай, хлопцы, ремни!
Ему подали ремни. Саша заставил пленного надеть белый костюм и в этом наряде уложил его на палки, привязал к ним ремнями. Теперь немецкий офицер не мог сделать ни единого движения.
Все по одному сползли на лед. Пленного поручили Саше. Из бинтов ему сделали длинную лямку, и Пролеткин тянул немца за собой.
Вскоре окликнул знакомый пулеметчик:
— Вы, товарищ лейтенант?
— Мы.
— Ну, как лед? Держит?
— Держит.
— Скажи пожалуйста! А я совсем не наблюдал за речкой. Теперь буду поглядывать. Приволокли, что ли?
— Приволокли.
Было около шести часов утра. В штабе все еще спали. Но приятной вестью начальство можно побеспокоить. Ромашкин повел обер-лейтенанта к Колокольцеву. Ящички с вином решил пока не сдавать, это не документы, никакого влияния на решение командования они не окажут.
Возвратясь из штаба, подозвал к столу разведчиков и с заговорщицким видом открыл один футляр.
— Вот это да! — восхищенно оценили все.
Фиолетовый бархат отсвечивал матово. Бутылки — одна пузатая с длинным горлом, другая с длинным телом и короткой шеей, третья гнутая в талии, четвертая каким-то кубом — искрились. Их украшали этикетки с замысловатыми золотыми вензелями.
Разведчики развязали «сидора», полезли за кружками.
— Только по сто граммов, — предупредил Василий.
— Да больше, чем по сто, на весь взвод и не придется, — с деланным безразличием сказал Саша, хотя ему явно не терпелось отведать диковинных напитков.
— Французское, — определил Жук, разглядывая этикетку.
— Давайте один ящик командиру полка подарим. У него начальство бывает, пусть пофорсит, — предложил находчивый старшина.
— Я розумию так, що нам же слава буде, — поддержал Шовкопляс и представил Караваева, который угощает начальство. — Чи не покуштуете, товарищ генерал, вина хранцузского, мои славни разведчики просто закидали меня разними трохфеями.
— Решено, дарим один ящик командиру полка! — согласился Ромашкин.
Вино в одной бутылке оказалось густо-красным, в другой — черное, как тушь, в третьей — апельсиново-оранжевое, в четвертой — зеленое, будто весенняя травка. Разведчики опрокидывали кружки в рот, морщились.
— Очень сладкое, — сплюнул Голощапов.
— И градусов мало, — сожалеючи произнес Рогатин. Жук разъяснил:
— Кто же так пьет коллекционные вина? В каждом из них свой букет. Пить надо не торопясь, вдыхать аромат, смаковать вкус.
Шовкопляс ухмыльнулся:
— Щось меня цей букет не забирае. Добавлю-ка я нашенского букету. — Он отвинтил крышечку фляги, налил в кружку водки. Выпил. Крякнул, утирая рот рукавом, и блаженно улыбнулся: — О не букет! О це по-нашему! Аж пятки свербит!
Разведчики посмеялись и тоже залили «французское баловство» ста граммами.
Днем Ромашкин отнес второй ящичек Караваеву. Командир полка поблагодарил за подарок, полюбовался бутылками, но откупоривать не захотел, отдал Гулиеву.
— Спрячь и сбереги. Нагрянут какие-нибудь высокие гости — поднесем. — Потом испытующе взглянул на Ромашкина. — А может, сохраним до победы? Может, тогда вместе с тобой разопьем?
— Для такого случая мы и получше достанем, — уверенно пообещал Василий.