#img_9.jpeg

Нет, никаких дурных предчувствий у меня не было, и с дачи в субботу я вернулась по чистой случайности. Я уже в отпуске, могла бы и не приезжать, и тогда вся эта история пошла бы, возможно, другими путями. Но случилось то, что случилось…

В пятницу, в последний рабочий день, когда я уже подкрашивалась, чтобы ехать в главк, оттуда позвонили и перенесли встречу на понедельник, у них произошло какое-то совещание. Начальник мой обещал два отгула, если я в понедельник все-таки приеду.

Я его насквозь видела. Техника нехитрая: если бумаги наши не подпишут, то ведь не ему, а — мне. А если подпишут, то не мне, а отделу и институту. Я потребовала четыре отгула — фактически теряю три дня отпуска, выходные плюс понедельник — и нехотя дала себя уговорить. Все мне сочувствовали, погоды-то великолепные. А я в душе ликовала: есть законный предлог удрать на несколько дней с дачи. Уж воскресенье-то я обязательно проведу в Москве: граждане сбегут от жары за город, все закрыто, машин почти нет, и наш старый центр тих, пуст и прекрасен. Можно вволю бродить по кривым и горбатым улочкам, обойти все заветные места. А наша дача — одно название. На самом деле это просто сараюшка да еще стройплощадка — горы кирпича, досок, груды мусора и обломков. Второй год мы ремонтируем дом, с тех самых пор как дальняя родственница осчастливила нас этой дачей. Олег уехал на юг, Николка с женой в альплагере, Дарья с мужем работают за границей, им вообще начхать на все ремонтно-дачные проблемы. А я, простой советский гуманитарий, обещала безвылазно сидеть в сараюшке и заниматься ремонтом, пока не вернутся мои мужчины. Придется сидеть, ничего не поделаешь. И вдруг — повезло, можно прожить несколько дней в Москве для себя, а не для ремонта…

…С грохотом отворилась вагонная дверь, вошли два милиционера. Ночные электрички всегда обходит патруль. Молодые, высокие, румяные, похожие друг на друга, как братья-близнецы.

— Девушка! Что это вы одна едете в последнем вагоне? Прошли бы в головные, там пассажиры. Ночь, мало ли что может случиться…

Тут они увидели Рекса, лежащего у моих ног. Мимо Рекса никто не может пройти спокойно.

— О, с таким защитником нигде не страшно! Хорош!

Рекс — красивый пес. Густая блестящая шерсть, черная с проседью, не от возраста, а отроду. От носа через всю длинную морду — белая полоска, все понимающие глаза и смешная куцая бороденка. А порода? Вылитый жесткошерстный немецкий пойнтер… Очень похож!

Мы обсудили, какие собаки лучше, породистые или уличные. Потом милиция опять забеспокоилась: как же мы до дому доберемся? Половина второго, а на такси сейчас не уедешь, отпускное время. Надо было на предыдущей электричке ехать, на метро успели бы…

Наивные люди! Как будто собак пускают в метро! Мы всегда ездим в последней электричке, иначе просто нельзя: на миролюбивого пса почему-то постоянно нападают большие собаки, овчарки и доги, драки начинаются уже на подступах к платформе. Ну а какой дурак повезет собаку в половине второго? Да и по городу ночью идти безопаснее…

Милиционеры дружно расхохотались: странное у меня представление о безопасности…

Сразу видно — не собачники, не понимают ничего!

Когда веселые стражи порядка ушли, я воровато оглянулась: никого. Встала перед темным окном, как перед зеркалом. Ну что ж, хотя я уже давно перешагнула роковую черту, отделяющую женщину молодую от  е щ е  молодой, но при сиротском железнодорожном освещении, да издалека, да когда люди вежливые, что ж, могу и за девушку сойти… Пустяки, конечно, но такие пустяки согревают сердце женщины. Из вагона я выскочила уже не в хорошем, а в великолепном настроении.

Платформа тонула во мраке, высоко над головой умирал последний фонарь. Зато стоянка такси залита светом. Ни одной машины, и огромная очередь. Не очередь — толпа гудящая, с детьми, колясками, баулами. Посреди толпы одиноко сидела унылая овчарка. При виде Рекса она подобралась, ушами, глазами, хвостом выражая внезапно пробудившийся острый интерес к жизни…

Я благоразумно провела Рекса под самой стеной вокзала. Нам недалеко, всего час идти, и такси нас не интересует.

Все было как всегда. Мы идем знакомой дорогой, я наслаждаюсь пустынностью улиц, сиреневым городским небом, черно-лиловым блеском влажного асфальта. Садовое кольцо ночью выглядит золотым ожерельем вокруг спящего старого города, над ним стоит розовый туман, сияют фонари, за этой дымкой, как за занавесом, прячутся дома. Редкие освещенные окна ласково смотрят на нас сверху. Из скверов тянет запахом мокрой земли, травы, свежих листьев. Какие сны снятся моему городу?

А я начеку: в любой момент из-за угла, из подъезда может вылететь дог или овчарка — без ошейника, без намордника, иногда даже и без хозяина. И мне опять придется разнимать собак голыми руками.

С Цветного бульвара донесся сладкий и прохладный запах липы. Уже зацвела! Меня так и потянуло пройтись по темной аллее туда, где в просвете между деревьями виднеется Трубная площадь. Всегда просвет в конце аллеи кажется выходом в другой мир. Совсем я разнежилась, и тут на бульваре раздался мощный бас: «Вы! ыв! ыв!»

Рекс рванулся сразиться с Голиафом, но мне удалось устоять на ногах. Вопя «Рядом! Идем!», я доволокла его до угла, втолкнула в телефонную будку, втиснулась сама и уставилась в окошко. Вот сейчас дог величиной с хорошую лошадь перемахнет низкую чугунную ограду…

Но на бульваре воцарилась тишина, никто через ограду не прыгал, и вообще вокруг не было ни души…

Мы осторожно вылезли из будки и помчались вдоль бульвара. Какие липы, какие аллеи! По улице надо идти, здесь подъезды, двери, телефонные будки, заборы, а там, на бульваре, и не спрячешься. Я ругательски ругала себя за утерю бдительности.

Вот и наш старинный уютный переулочек, невысокий светлый фасад за деревьями, газончик, елочки, возле которых Рекс непременно задирает ногу. Я нервничаю, дергаю поводок, тащу пса за собой. Страшное место! Здесь иногда по субботам гуляет наш враг Лорд, свирепый дог. Ну, не в половине третьего, конечно, но все равно! Скорей, скорей. Арка, подъезд, лифт. Уф, наконец-то добрались…

Едва успеваю открыть двери, как Рекс пихает их лапой, пулей мчится в кухню проверить свои мисочки, потом — в комнату, выяснять, цела ли подстилка. Ритуал я знаю наизусть. Сейчас он шлепнется на нее, полежит, потом выскочит и потребует пищи. Скрываюсь в ванной. Потерпит! У меня тоже ритуал. Ну вот, опять исчезло мыло. Долго шарю в пыли под ванной — как провалилось. Ну, бог с ним, шампунь есть.

После опасной и трудной дороги я долго блаженствую в ванне, чувствуя себя защищенной со всех сторон. Мой дом — моя крепость.

Мыла не оказалось и в шкафу. Ничего удивительного, при моей-то безалаберности. Найдется где-нибудь в странном месте.

Рекс брезгливо обнюхивает подстилку, скребет ее лапой, топчется вокруг, но почему-то не ложится. Вот и хорошо, можно передохнуть. Я валюсь в кресло и любуюсь своей комнатой.

По правде говоря, комната самая обыкновенная и даже скромная. Среди этой мебели я прожила всю жизнь — бабушкина еще мебель. Ширпотреб начала века. Все такую в свое время выкидывали, заменяли модерном, но у нас с Олегом денег не было, да и жалко — бабушкина ведь, крепкая еще, за что же ее выбрасывать? А теперь моя любимая старая рухлядь снова вошла в моду. Да не в моде дело. У нас с Олегом впервые по комнате, дочь и сын живут отдельно. И я не могу нарадоваться на собственное драгоценное обиталище. Еще не привыкла, мы совсем недавно переехали.

Я зажгла все лампы и увидела на тахте спички. Прозаический коробок, на этикетке тоненькая палочка, вокруг нее — красно-голубое пламя. Открыла коробку — окурок. «Опал»…

Это не мои спички! Я никогда не кладу обгорелые обратно — плохая примета. Не курю у себя и никому не разрешаю, даже Олегу. Чей же это коробок, кто это курил у меня тайком и оставил «улику»? Прямо детектив, там всегда расшвыривают окурки, а Шерлок Холмс их подбирает. Кто же у меня был в последние дни? Ну уж я устрою этому или этой неряхе!.. Тут до меня дошло: кто бы ни был, я же спала на постели, никаких спичек здесь не может быть, не было их, когда мы с Рексом уезжали в пятницу на дачу.

А в четверг я потеряла ключи! Воры! Мои отпускные!

Схватила вазу, в которой хранятся деньги, вытряхнула из нее спицы и вязальные крючки прямо на пол. Деньги целы. И шуба, и пальто мужа, и мои серебряно-мельхиоровые драгоценности…

Какая глупость, кто позарится на это барахло, на мою старую шубу! Я всегда смеялась: бедность — лучшая защита от грабителей. Ни один нормальный жулик к нам не полезет, у скромных научных работников — ни драгоценностей, ни импортной электроники. Библиотека, да, хорошая, но книжный бум давно прошел, кажется…

А спички? Сама небось положила и забыла. Бывает. Ранний склероз, позднее время. Забыла. Лечиться надо, а не бегать по ночам с собакой, которую приходится защищать от догов и овчарок, не двадцать тебе, не тридцать и, увы, теперь даже и не сорок.

На всякий случай я заглянула к Олегу. Здесь пахло нежилым. А пыли-то! Муж не разрешает убирать комнату в его отсутствие. Книги лежат на стульях, на постели, на полу, все завалено распечатками — так называются длинные бумажные полотенца, на которые ЭВМ выплевывает свои цифры. Олег — математик.

Нет, здесь явно никто не был с отъезда хозяина. Я потрогала носком тапочки толстый талмуд на полу — все, как было.

Ну что ж, даже забавно. Пропало мыло — появились спички. Все выяснится со временем. Или забудется. В доме вещи как живые — пропадают, находятся. Тысячу раз так бывало…

Но это я себя уговаривала. Не нравилось мне совпадение. Потеряла ключи — и в доме неизвестно откуда появились спички с чужим, в том-то и дело, с чужим окурком! Не верю я в совпадения. Огляделась. Вроде книги не так стояли, бра перекосилось — поправила. Ковер сдвинут. Сдвинут или кажется? Кажется, сдвинут. Вот такая бессмыслица лезла в голову…

Подобрала спицы и крючки, воткнула их в вазу, поставила ее на место, на приемник… И вот тут-то я и похолодела. С приемника была стерта пыль!

У меня, конечно, не такая грязища, как у Олега, но перед отпуском мне было некогда наводить чистоту. Уезжая на дачу, отлично помню, оглядела я свое потускневшее жилище и обещала себе, что в воскресенье устрою основательную уборку. Приемник меня и устыдил: на нем можно было писать. А сейчас блестел. Не может быть! Провела пальцем по полированной поверхности — совсем недавно, вчера или сегодня, кто-то его протер!.. Кто?

А телевизор? Нет, больше ни с чего пыль не стирали…

Обошла квартиру, и все мне казалось не так. Стулья стояли не так. Кастрюли на полках передвинуты. Холодильник был дальше от стены… А может, игра воображения? Если бы не спички и не приемник, я ничего и не заметила бы. Но ведь был же кто-то!

Может, розыгрыш? Кто-то из знакомых нашел ключ… Нет! Тогда его оставили бы на видном месте, да еще с запиской. И вообще такие розыгрыши лет двадцать назад можно было устраивать, а сейчас и в голову никому не придет, в милицию загремишь!

Воры? Странные воры. Покурили, стерли пыль, а деньги не взяли. Нет, не воры. Обыск? Нет, сейчас обыскивают с понятыми, в присутствии хозяев. Хотя откуда мне знать, как обыскивают, из кино только. А в детективах инспектора то и дело лезут в квартиры подозреваемых, приговаривая, что это незаконно. Но ведь лезут. Если в романах лезут, то ведь в жизни все проще. Но что можно у нас искать?

А почему у нас? У меня — у Олега ничего не тронуто. Выходит, «они» знали, что нечто спрятано не в Олеговой комнате?

Взгляд мой упал на книгу, которую я приготовила себе на сон грядущий еще в пятницу. «Плаха» Айтматова. Все хвалили — наркотики, бандиты, борец за справедливость. Ба! Да это меня после той дикой истории взяли на заметку, заподозрили все-таки и решили проверить «на наркотики». Неделю назад это случилось. Ну да, неделю назад мы с Рексом возвращались ночью с вокзала не обычным маршрутом, а пошли через скверик у Каланчевской платформы, Рекс меня туда затянул, трава там какая-то вкусная, он там по полчаса пасется, как овечка.

Пока Рекс ел на газоне траву, я ходила взад-вперед по аллейке. Этот скверик вроде зала ожидания, несколько девчонок стояли у выхода на платформу, ждали электричку. Я им еще посочувствовала: когда-то они до дому доберутся, ведь уже третий час… Я несколько раз прошла мимо них.

Тут одна из девушек, худая, высокая, повернулась ко мне. Она была бледна как полотно и покачивалась, в зубах сигарета:

— Хочешь? — Наверное, пьяна, но спиртным не пахло от нее. Я поблагодарила и отказалась. Она махнула рукой: — Я же вижу, ты все нервничаешь, ходишь, ходишь. Да ладно. Денег у тебя нет, я уж вижу. На так, один разок, — она вынула сигарету изо рта и протянула мне.

Я отпрянула и вытаращилась на нее. Добрая она душа, но… Тут показались огни электрички, они бросились к дверям, а эта высокая крикнула мне что-то явно нелестное. Возле меня как из-под земли выросли три милиционера.

— Что она вам передала? Что она предлагала? Что вы ей сказали? — вопросы посыпались градом.

Я удивилась. Угощала сигаретой, но я отказалась, у меня свои.

— Покажите, — кивнул один из милиционеров на мою сумку. Я так была ошарашена, что молча вытащила нераспечатанную пачку «Веги». Они хмуро смотрели на меня. Потом один сказал:

— Да она же ничего не поняла!

— Кто? — спросила я. Тут ко мне подбежал Рекс.

— Ваша собака?

— Ну да. — Я по-прежнему ничего не понимала. — А что случилось?

— Гуляйте, гуляйте.

Вот тут я и сообразила, что мне предложили сигарету с марихуаной или с чем там они бывают. Видимо, на моем лице отразился ужас, милиционеры захохотали. Я была готова провалиться сквозь землю от стыда. Не потому, что меня приняли за наркоманку, а потому, что я дура. Всем ясно, а я словно с луны свалилась… А потом на меня навалилась тяжелая тоска. Ведь эти девчонки живут в каком-то другом измерении. И я новыми глазами увидела этот сквер, где прямо на газоне спали люди. Возле одного валялся костыль. Калека. Я его видела под мостом, просил милостыню. И еще там был старый инвалид, безногий, на тележке ездил. Рекс всегда лизал ему руки, тот его гладил, говорил «хороший пес, хороший пес». Мы с этим безногим здоровались, когда я проходила по скверу. Как же он живет, на что? Где? Ночует в сквере… А на другом конце, возле вытрезвителя, шла какая-то возня. Почему, что там делалось? Я не знала и знать не хотела… А ведь это тоже жизнь. Тоска долго не проходила. И неужели это измерение вторглось теперь в мой пусть не богатый, но благоустроенный дом? Они взяли меня на… Нет. Чушь это все. Я милицию не интересовала. Там в этом смысле народ опытный, они даже не стали спрашивать документы… Никаких наркотиков у меня не искали. Нечего выдумывать. Но что, что искали? Я встряхнулась. Надо накормить Рекса.

Достала из холодильника кастрюлю с супом, открыла… Вместо толстой белой лепешки жира в кастрюле, как льдинки, плавали обломки. Ели суп? Нет, не понравился — супу не убавилось. Не то его пробовали, не то переливали, тыкали в него чем-то, в общем, суп исследовали. Что эти идиоты искали в супе?! Только сумасшедший мог искать что-нибудь в супе… А вдруг это и вправду сумасшедший? Ключ я выронила, он подобрал, выследил меня… Кто еще может влезть в кастрюлю? Был же какой-то, женщин в красном убивал, ходили слухи по Москве, потом этот, с армянской фамилией, убивал старушек… Но ведь сумасшедший мог и подложить мне что-нибудь. Надо все вещи пересмотреть.

Расстелив на полу «Литературку», я вынимала из гардероба все подряд; вытряхнула из полиэтиленового мешка всю пряжу. И тут сюрприз! Пряжа была моя, но клубки кто-то перематывал, я люблю пышные, бокастые, а эти были кругленькие, аккуратненькие.

Что можно спрятать в клубке шерсти? Незнамо кто искал у меня незнамо что!

Сумасшедший, конечно, тоже не версия, так, черный юмор. Я отлично знаю, что ни с того ни с сего и сумасшедший не станет красть ключ, выслеживать.

А клубки? У него такая мания — пряжу перематывать. И еще — пыль с приемника вытирать. И суп пробовать! Три мании! Бред.

Бред. Что бы я ни придумывала, все равно получался бред, потому что не укладывалось в голове, я не могла найти реального объяснения  в с е х  фактов.

В милицию позвонить? И что я скажу? Помогите, кто-то влез в квартиру, деньги не взял, попробовал суп, вытер пыль и перемотал шерсть. Что мне ответит милиция? Психопатка!..

Все факты объяснить? Да я ни одного не могу объяснить! И никто не сможет!

Ярость моя постепенно испарилась, я осторожно закрыла дверцы шкафа — мне уже не хотелось ничего искать, потому что я боялась что-нибудь найти. Что именно? Не знаю. Все как во сне, только я никак не могу проснуться.

Моя комната показалась мне чужой, враждебной, в каждой вещи таилась неведомая опасность. В зеркало взглянуть страшно, будто там сохранилось чье-то отражение. И кресло словно хочет сцапать меня и удушить в мягких своих объятиях. Приемник скалил клавиши-зубы; шторы на окнах шевелились как живые, будто за ними кто-то стоял… Меня охватил ужас, я едва не закричала. Но подошел Рекс, лизнул ногу, улегся передо мной на спину и подставил живот: гладь! Мохнатый, теплый, надежный. Погладила и успокоилась. Уже спокойно начала обдумывать: что же могли искать? Наркотики отпадают. И явно были не воры. Значит, милиция или… ОБХСС? Но мы не имеем дело с материальными ценностями, ни денег, ни покупок у нас нет и не было таких, чтобы ОБХСС заинтересовался… У нас-то нет, а у Васильчиковых? Господи, как же я глупа! Это все Васильчиковы! Родители Дашкиного мужа Юрия.

Разумеется, я не хочу сказать, что ко мне влез академик Васильчиков или его светская жена. Их и в Москве-то сейчас нет. Но обыск у меня устроили из-за них. Это ясно. Мы же близкие родственники, и ОБХСС решил, что у меня, именно у меня они прячут драгоценности, бриллианты. Семен Георгиевич, директор института, член каких-то комитетов, шастает за границу, возглавляет делегации. Сейчас таких людей то и дело снимают, подозревают, проверяют. Как я сразу не догадалась?

Ну конечно. Дашка под страшным секретом как-то рассказала, что ее свекровь влипла в неприятную историю, торговала у бабки очень ценный бриллиант, три, что ли, карата, приехала с деньгами, а там ОБХСС, ее сцапали вместе с этой бабкой, таскали ее, таскали, еле отбилась. Семен Георгиевич устроил страшный скандал, перестал давать деньги, целый месяц не разговаривал с женой и теперь ест поедом ежедневно уже целый год.

Конечно, сам Семен Георгиевич не интересуется бриллиантами, он любит власть, а не богатство. Я вспомнила его маленькую подвижную фигуру, сухое лицо с колючими или смеющимися глазами, других выражений глаз у него как будто и не бывает. Вообще-то он не станет красть, его и ловить на этом не будут, он слишком горд. Но его Лида, бывшая красавица, неплохая свекровь у Дарьи, что и говорить. Даже доброжелательный Олег нашел, что она похожа на змею. Да стоит только поглядеть на этого Юрия, на его пустые глаза! И что только Дашка, бедная упрямая Дашка, в нем нашла! В этом хлыще! Я никогда не доверяла этим людям, я знала, что Дарья попадет с ними в беду…

В глубине души я сознавала, что моя версия Васильчиковых слабовата, — ключ-то при чем, зачем ОБХСС будет красть у меня ключ? А может, это мафия, которая хочет сбросить Семена Георгиевича с его постов и сесть на них? Говорят, сейчас везде мафия. Ничего другого я не могла придумать. Значит, Васильчиковы!

Эх, жаль, нет Олега, здесь нужна мужская логика. Вот всегда так, когда муж нужен, его и след простыл…

А за окном было уже не утро, а белый день. Надо погулять с Рексом и ложиться спать, мозги словно паутиной затянуло, ничего не могу сообразить.

…Элегантные молодые дворники в джинсовых костюмчиках шаркали метлами. Возле булочной разгружалась машина, пахло теплым хлебом, сдобой, ванилью. Домашний аромат действовал успокоительно… Я стала рассуждать разумнее. Ну ладно, искали что-то, но ведь ничего не нашли? О чем волноваться-то? Васильчиковы уж как-нибудь выкрутятся. А если Васильчиковы ни при чем? Тогда кто же при чем?

Нет, Васильчиковы, и думать тут нечего. Я не дала сомнениям набрать силу и сокрушить меня. Выпила снотворное.

Недаром говорят, что утро вечера мудренее. За ночь события как-то уложились в моем сознании, обжились, и я воспринимала их без изумления, просто как некую неприятную реальность.

Да, в квартире кто-то побывал, и скорее всего, неформальная группа, выражаясь нашим социологическим языком, а говоря по-русски, воры. Искали что-то небольшое — крупная вещь в клубке не уместится. И все это, разумеется, связано с Васильчиковыми. Я вспомнила вкрадчивую «змею», и уже не нужны были мне никакие доказательства. Как связано — не знаю, лучше не гадать, но я все равно гадала, рисовала себе какие-то смеси из газетных статей, кинофильмов, слухов и т. д.

Хорошо еще, я вчера не настолько ополоумела, чтобы звонить друзьям и знакомым. Какие поползли бы соблазнительные сплетни: у Телепневых милиция нашла килограмм марихуаны и кастрюлю с бриллиантами!..

Но с кем-то я должна поделиться своими неприятностями, а то взорвусь. На кого же выплеснуть жуткую историю? Мужчин, пожалуй, нельзя в нее посвящать, они нервные, трусливые, дрожат за карьеру и боятся всяческих осложнений. Надо рассказать кому-нибудь из подруг… Да ведь они тоже перепугаются! Я сразу представила себе, что скажут и как отшатнутся от меня мои интеллектуальные приятельницы, они тоже живут за бумажной стеной, карабкаются изо всех сил по служебной лестнице, дрожат за свои места. Тот же чиновничий комплекс. Где ты, божественная женская безответственность?.. Не имеем мы теперь на нее никаких прав — все равны перед жизнью и работой.

Впрочем, Нина Анатольевна Астахова — цветок не бумажный, а живой и к тому же дикий. И как она цветет в нашем жестко регламентированном мире железобетонной бюрократии? А вот поди ж ты, беззаботна, непосредственна и неуступчива. При всем своем таланте и высшем литературном образовании так и не смогла ужиться ни в одной редакции: не желает играть в служебные игры. Стучит на машинке и учит машинописи девчонок, провалившихся в институты.

Узнав, что у меня случилась детективная история, Нина обещала сию же минуту приехать. «На своей машине», — многозначительно добавила она. Значит, купила наконец… Ехала она что-то долгонько — на троллейбусе быстрее добралась бы. Ее янтарные глаза так и сияли, так и прыгали — Астахова обожает неожиданности. Но, увидев разоренную комнату, мое серое лицо, мешки под глазами, она увяла и разочарованно протянула:

— Тебя обокрали?

Я ее утешила. Мы быстренько засунули вещи в шкаф, и я все рассказала ей, со всеми подробностями и подозрениями.

Нина прошлась по квартире своей царственной походкой. Подруга у меня красавица. Она золотисто-розовая, большая, шумная. Где бы Нина не появлялась, все мужчины становились немедленно выше ростом, приосанивались и смотрели только на нее. А женщины поджимали губы: «Как можно ходить в таком тряпье!» Как будто королеву узнают по парчовому платью. Нина не держалась королевой, она ею была — в чем угодно и где угодно. На ней было старое черное платье — я его знавала лет пятнадцать назад, еще голубеньким. И что же? Нина это платье украшала.

Осмотрев приемник, она передислоцировалась в кухню, уселась на свое любимое место в уголке, между буфетом и холодильником, и отмахнулась от моих трактовок, как от назойливой мухи.

— Васильчиковы? Какая чушь, просто ты придираешься. Семен Георгиевич не тот человек, чтобы ловить его на каких-то бриллиантах. А его жена, да ты что, она слова не скажет без его одобрения; он ее держит в ежовых рукавицах, как, — она бросила на меня лукавый взгляд, — как твоя Дашка этого Юру. И вообще им станут заниматься на другом уровне, профессионалы, до твоих клубков и кастрюль не опустятся…

Да, пожалуй, она права, хотя видела она академика всего раз, в мужчинах она, конечно, разбирается, как, впрочем, и в женщинах… И вообще, заявила моя подруга, здесь «работали»  т в о и  хорошие знакомые. Те, кто тебя отлично знает. Я опешила.

— Нина, может, ты заодно объяснишь, какими это я сокровищами владею, обещаю тебе половину, если ты посвятишь меня в мою тайну, — развеселилась я. — Сколько я ни ломала голову, ничего такого ценного, что стоило бы украсть, не нашла. Скажи мне!

Нина очень серьезно объяснила, что у нее есть некоторые подозрения, но сначала я должна вспомнить, кто ко мне приходил в четверг, кто звонил, где я была и где был ключ.

Тут и вспоминать нечего. Звонила мне прорва народу. Днем я была на работе, ключ лежал в сумке, сумка висела на стуле. Стул стоит в нашем отделе. Но на стуле я почти и не сидела. Сначала — совещание в дирекции, потом буфет, потом библиотека. Сто раз можно было украсть ключ, у нас проходной двор. Получила отпускные в бухгалтерии и кошелек носила с собой. В общем, я была сама по себе, сумка сама по себе. Я только кошелек берегла, боялась потерять. В магазинах…

Нина меня прервала, про магазины не надо, у меня были не карманники, а знакомые, интеллигентные люди, они в магазинах красть не умеют, на виду у всех в чужую сумку не решатся влезть. Надо же! Знает даже, что обокрасть меня пытались интеллигентные люди… А из магазина я поехала к Майе стричься, потом домой, тут и обнаружила пропажу. Думала, что потеряла. Хорошо, однажды я забыла на даче ключи, сделала новые, а эти там оставила на всякий случай.

— А на дачу как попала? — с интересом спросила Нина.

— Через окошко, конечно. Влезла на дерево, руку в форточку.

Нина обругала меня за легкомыслие: непременно обокрадут.

Я только фыркнула: было бы что! Впрочем, возможно, мы и там спим на сокровищах, такие уж мы с Олегом идиоты, не ценим свое барахлишко…

Нина, игнорируя мой выпад, задумчиво спросила: что, Громовы до сих пор не разъехались?

Как будто так просто разменять двухкомнатную квартиру в Медведкове. Майе с сыном — он сейчас в армии — нужна двухкомнатная, Андрею однокомнатная. Проблема…

Обычная вещь: двадцать лет Майя грозилась уйти, а ушел Андрей. Когда наши друзья разводятся, обычно мы вынуждены выбирать, принимать чью-то сторону. Но я держу нейтралитет, тут особый случай. Отношения сложились задолго до того, как Громовы поженились. Майя — моя однокурсница, а Андрея я вообще знаю всю жизнь, сколько себя помню, столько и его: соседи по коммунальной квартире. В шесть лет я научилась читать и тут же обучила и Андрея. Ему редко приходилось за меня заступаться — в благодарность он научил меня драться с мальчишками по-настоящему, он уже тогда был методичен и рационален. А когда мы учились в третьем классе, они переехали. Громов возник у нас, когда я уже стала почтенной матерью семейства, уже Николка бегал и родилась Дарья. Пришел однажды незнакомый цыганистый парень и сказал: «Здравствуйте, я — Громов…» А теперь и дома этого нет в 4-м Вятском переулке, всех разметало давно, от детства остались только мы с Андреем…

Конечно, Майя хотела бы, чтобы я поссорилась с Андреем. Но нажимать остерегается: ведь в сорок два года новую подругу юности она уже не заведет. Так мы и дружим — с каждым по отдельности, и так было всегда, не с Громовыми, а с Андреем и с Майей. Я, так сказать, третья держава, через которую ведутся дипломатические переговоры, регулируются конфликты…

Я задумалась, вспоминая 4-й Вятский, канавы, заросшие чередой, грядки под окнами, лапту и «штандор», разбитые стекла, за которые нас награждали подзатыльниками, не глядя, чей там ребенок попался. Всех воспитывали все, и никто никогда не жаловался ни на чужие подзатыльники, ни на разбитый нос, это был позор — жаловаться, доносить!

Я вспомнила, как мама однажды вышагивала гордо и медленно по мостовой, а за ней ехала машина, шофер непрерывно гудел и ругался. Мы с Громовым прыгали и визжали от восторга у ворот, потому что мы-то знали, в чем дело, а шофер не знал. Мама надела новенькие беленькие фетровые ботики, а днем все растаяло, грязища страшная на немощеных тротуарах, мама не хотела пачкать новые боты и шла по мостовой. Машины по нашему переулку проезжали раз в день, она понимала, что шофер не задавит ее, и свернула, осторожно ступая, только у ворот. Злой и красный шофер высунулся и погрозил кулаком: «У-у, глухая тетеря!» Мы с Андреем уже стоять не могли от смеха, а улыбающаяся мама помахала ему вслед… Такая была Москва! И где она теперь?

Я наконец очнулась и услышала Нину.

— Ольга, ты где? Куда ты исчезла? Я десятый раз спрашиваю, не прятал ли Громов у тебя какие-нибудь ценные вещички от жены, они же еще не поделили имущество.

Ничего Громов у меня не прятал, да и не стал бы прятать. Он вообще не показывался уже давно, в командировку уехал, что ли. А заходит, да, часто. Иногда оставляет что-нибудь, но не вещи, а так… Книжку, сумку с какими-нибудь «железками», прибор. Потом забирает. Майя, да, конечно, знает, тут нечего скрывать.

— Ты скажи лучше, как она меня подстригла? Она гениально стрижет.

Нина внимательно оглядела мою голову:

— Что ж, неплохо. Тебе идет. Значит, твоя энергичная рохля (это о Майе) хоть что-то умеет делать.

Она взяла кофемолку и обернулась ко мне:

— Я тебе, Ольга, удивляюсь, честное слово. Примитивно и банально, а ты голову ломаешь. Твоя Майя стащила ключ и искала здесь золотые вещички, которые спрятал ее бывший муженек. Ведь он не просто инженер, у него хобби — ювелир, так? Все прячут у знакомых, чтобы не делить пополам. Не первый развод и не первый скандал при разделе имущества. Ты в суд пойди, когда дело о разводе слушается. Как развод, так скандал, чем богаче, тем скандал при дележе больше…

Она включила кофемолку, и мне пришлось пережидать шум, кипя и клокоча от возмущения.

Нина терпеть не могла Громовых, особенно Майю, хотя не так часто и встречалась-то с нею. Всегда ворчала: «Знаем мы таких, изображает угнетенную невинность, а у самой мертвая хватка. Вертит всеми как хочет, притворяется беззащитной сиротой, и никто не знает, что у нее на уме».

А Майоша — слабая, беспомощная и невезучая. Когда-то собиралась стать певицей — голос пропал. Все у нее наперекосяк пошло, она сама себя называет двадцать два несчастья. На работе бабы ее ненавидят, денег никогда нет, характер у мужа не сахар, сына из института в армию забрали. Да, она паникерша, мы ее вытаскиваем из неурядиц, но она добрая, отзывчивая…

Вой смолк, и я наконец высказалась:

— Да ты с ума сошла! Им и делить нечего, Громов с золотом не работает, только мельхиор, он мне сам говорил. И никогда он ничего у меня не прятал. Ну, тяжелая сумка, он оставит, ему же по дороге… Это ты детективов начиталась! А я их обоих знаю! Мы же двадцать лет дружим, как ты не понимаешь?

— Так я и знала, ты начнешь про дружбу и про двадцать лет. «Он сам сказал», «он мой друг». Тебе он, может, друг, а кому-то враг, кому-то мошенник. Тоже мне аргумент! Друг! Дружба с тобой — индульгенция, что ли? Раз друг — значит, порядочный… Двадцать лет. Да ты их совсем не знаешь! «Делить нечего!» Все ювелиры с золотом работают. Да ты погляди, как твоя стерва одета. То шуба, то дубленка, ах! — Она передразнила Майошин говор: — «Ах, дубленка, из моды вышла, приходится все-таки донашивать». Бедняжка! А кожаные пальто — то черное, то серое.

— Серое из замши.

— Вот-вот, из кожи, из замши, из норки, из золота; а тебе все — бедняжка. Я помню, как она заявилась, ах, ах, вышла прогуляться на минуточку, купила две пары сапог. А ты над нею кудахтала. Ты в два раза больше зарабатываешь, а во время прогулки небось триста рублей случайно не истратишь, десять раз подумаешь. Да ты уткнулась в свои книжки, и что вокруг делается, не видишь, а жизнь, знаешь, меняется, она совсем не такая, как двадцать лет назад. Ну что ты знаешь об этих Громовых? Да вот я! На что я, по-твоему, живу? Купила вот машину, дом в деревне, большая квартира. На какие шиши? Ты понятия не имеешь, а мы знакомы больше двадцати лет…

— Не делай из меня слабоумную. Как будто не я помогаю тебе развешивать объявления на остановках: частные уроки машинописи. Месячный курс — пятьдесят рэ.

— И ты считаешь, что на эти рэ можно купить машину и дом? На них нам с дочкой прокормиться еле-еле… Кстати, ты моих учениц-то хоть раз видела?

Я растерялась. Вроде видела, а впрочем, не помню.

— А на что ты вообще обращаешь внимание? — В своем праведном гневе Нина была великолепна. Она презрительно прищурилась на меня, гордым движением поправила вырез своего крашеного старого платья. — У меня теперь совсем другое материальное положение, я богатая женщина, зарабатываю знаешь сколько? И одеваться стала совсем не так. Ты о «ночных бабочках» читала? Так вот, мои ученицы — «ночные бабочки», проститутки, я нахожу им клиентов — артистов, писателей, иностранцев. Зачем бы нам вдвоем такая большая квартира, мне ее и не оплатить, я бы давно сменяла на двухкомнатную. У меня дом свиданий. Да ты же и в дальних комнатах не была! Тебе скажешь — там Валя с подружками, ты и веришь. Ты всему веришь, что тебе ни скажи, такие, как ты, просто созданы, чтобы их водить за нос. Спросить — упаси бог, ты слишком воспитанна!

В первое мгновение показалось, что все это до ужаса похоже на правду: дом в Калужской области, большая квартира, машина, а зарабатывает Нина гроши…

Герои книг переживают в такие минуты крушение привычного мира, который рухнул и дымится в развалинах. Но ничего не рухнуло и не дымилось. Все это я знала и раньше. И не только по газетам, где непрерывно пишут о коррупции, взятках, мошенничестве. Не успел директор орден получить, как его уже посадили за махинации. Это все где-то, с какими-то чужими людьми происходит, меня не касается непосредственно. Но на самом деле знаю же я, что случается и с моими друзьями.

Громов с золотом не работает? В прошлом году Неля Овсепян из соседнего отдела демонстрировала дамам золотое кольцо. Чтобы поддержать светский разговор и показать, что не чужда прикладному искусству, я ляпнула: так красиво, словно Андрея Громова работа. И что же? Оказалось, таки Андрея работа! Неля страшно обиделась: знакома с «самим» Громовым, не могла посодействовать, год пришлось ждать очереди. Потом я поинтересовалась у Андрея: что стоила работа? Он опешил. Подумаешь, что особенного? Андрей разъяснил, что нелегальное изготовление золотых украшений карается как валютные операции. Я обещала забыть об этом. И забыла. Как бы забыла…

Школьный приятель служит редактором, зарплата сто семьдесят пять, двое детей, жена не работает. Машина, дача, четырехкомнатный роскошный кооператив. А сам он книги не пишет…

У них в издательстве года три работала Майоша, ее уволили, она плакала, жаловалась на интриги. Я приступила к Виктору: почему не помог? Он долго отговаривался, ускользал, потом однажды бросил, мол, Майя Витальевна брала не по чину. Я страшно разозлилась, Майоша бессребреница, я знаю. Тот пожал плечами: спроси сама. Разумеется, я не стала пересказывать глупые сплетни. Какие там могут быть взятки? Так, цветы-конфеты для красивой женщины… И все. Забыла?.. Нет, просто подобные истории я опускаю куда-то на дно сознании и придавливаю, чтобы не всплывали, иначе жить и дружить будет нельзя. А сейчас все это всплыло на поверхность. Словом, я увидела тигра. Как на загадочной картинке: пейзаж или жанровая сценка, и вам предлагается найти на них изображение тигра.

Удобнее ни о каких тиграх не думать, не видеть, любоваться пейзажем. А ведь тигр-то там всегда, независимо от того, видим мы его или нет, он все равно там. О чем толковать? Я же знаю, почему меня вдруг полюбило руководство института. Пятнадцать лет я запойно работала, и кто я была? Мэнээс со степенью без всяких перспектив. И вдруг — получила старшего, группу, теперь вот ведущего обещают. Стала «инициативной», «способной», «многообещающей» — это в сорок! Да, я инициативная, только до сих пор мне говорили: инициатива наказуема, не надсаживайся, дескать, все напрасно и даже опасно. А теперь меня и за границу на симпозиум, и в президиум, и в главке все улыбаются — потому меня туда и посылают к высокому начальству бумаги подписывать. Оценили? Оценили, только не меня — Васильчикова Семена Георгиевича. Васильчиков наверняка и не помнит, где я работаю, и ничего он для меня не делал и не сделает, это бескорыстный подхалимаж, на всякий случай, а вдруг пригодится… Знаю все и только иронией защищаюсь. Сама же и пустила по институту: карьера быстрее растет в тени высокопоставленного родственника. Только обидно, и думать об этом не хочется. Может, я вправду романтик и права Нина, обличая меня за то, что я книгами от жизни отгораживаюсь. Это уже, выходит, не романтик (чего льстить себе самой), а трусливая дурочка, которая посмотреть жизни в глаза боится? Но чего Нина сегодня разошлась? Обычно она не произносит никаких филиппик, а милостиво роняет брызжущие ядом реплики. Королева! Чего это она меня без конца обличает сегодня? А Нина меж тем продолжала:

— Сегодня порядочностью не проживешь, и нечего кичиться духовными запросами, это все от гордыни. Вот я непорядочная, содержу притон, а ты погляди на меня — машина, дом, квартира. Что, не видишь, как я одета? Совсем модно, а ты не замечаешь!..

Так вот она на что обиделась! Действительно, яркий платочек на плечах, черное длинное платье, а у меня голова не тем забита, я ей ничего и не сказала. Нет, здесь никакими «тиграми» и не пахло; богатое воображение, врожденный артистизм, ну и обида… Вполне понятная. А чего нагородила! С ее пуританскими замашками только притоны содержать! Сейчас я ей покажу…

— Платье ты выкрасила отлично. Я сначала подумала, что новое, только потом вспомнила, оно ведь голубенькое было, мы его еще вместе в «Светлане» покупали, сколько лет назад? Но моды повторяются, ты это хорошо с ним придумала. А в притоне, верно, дело идет плохо, раз ты платья перекрашиваешь, может, лучше к машинке вернуться, оно надежней…

Обличительница поперхнулась, а я продолжала ее добивать. Вросшую в землю развалюху, которую она от гордыни домом величает, и за сто рублей не продашь, ведь до Калуги на электричке четыре часа, да катером от Калуги четыре, да в гору пехом четыре или, нет, пять километров. А на машине туда и не доберешься. Да у Нины практичности еще меньше, чем у меня, и с машиной ее наверняка надули, надо было ко мне прийти, посоветоваться с Николаем или Громовым, инженеры все-таки…

Нина завопила:

— Но ведь поверила сначала, что у меня притон, хоть на минуту, да поверила, что у меня притон!

Я созналась, да, на минуту поверила, она великая актриса. Сколько за машину-то заплачено, и что за машина?

Нина горестно вздохнула. Тысячу двести, и она не ходила, коробку передач пришлось менять. Сережки мамины продала, теперь в трудную минуту и в ломбард нечего закладывать, а машина еще сколько денег сожрет, неизвестно…

Насчет Громова Нина, конечно, права, золотишком он балуется — я рассказала про Нелино кольцо. Но он никогда не просил что-нибудь спрятать от Майи, знает, что бесполезно, я держу нейтралитет. И вообще Майя — не версия, мыльный пузырь. Зачем ей лезть ко мне в квартиру, красть ключи, если она в любое время, под любым предлогом или вообще без предлога может остаться у меня одна и искать сколько влезет. Скажем, поскандалила с Громовым и поживет у меня, пока я на даче…

Но Нина не собиралась легко сдаваться: ведь был же кто-то и вещи искал явно не мои, даже деньги целы. Чьи вещи могут быть у меня? Только Громова…

— И вообще, — задумчиво сказала она, — почему он к тебе так часто заходит?

Я всегда считала, что раз Андрей — друг детства, он приходит из дружеских чувств, но теперь все стало каким-то зыбким… Нет, мы друзья, и работает он неподалеку. Стал чаще появляться после разрыва с Майошей, это естественно, родных у него нет, женщину еще не завел, к одиночеству не привык. Да, черт возьми, неужели нужны какие-то специальные причины, чтобы видеться со мной?!

— А ты ко мне почему часто приходишь?

Нина удивилась, мы же подруги. А Андрея мама моя всегда называла Ольгина подружка. Даже Олег перестал ревновать… Но я понимала, что Нина строит новую версию, и терпеливо отвечала на ее вопросы.

Нет, Андрей только иногда оставляет свои железки. Забирает сам или вообще не забирает, они так и валяются, и сейчас где-то лежит прибор, тос… нет, тестер называется. Впрочем, было раза два, он звонил и просил передать оставленное коллеге. Коллега этот мне сильно не понравился, уголовник какой-то, я просила Андрея его не присылать, я ему не камера хранения. Нина при этих словах бросила на меня проницательный взгляд… Откуда я знаю, что было в сумках, — железо, приборы, сверла какие-то…

— А вдруг там не только приборы?

— Ну и что? Мне-то какое дело!

Постепенно я втягивалась в Нинино плетение и уже обсуждала, что и как может Андрей у меня прятать!

— Где прибор?

Тестер валялся уже месяца два на полу в передней, куда-то я его, когда полы мыла, переложила? Ага! Я притащила черный ящичек со шкалой из комнаты Олега — там что-то чинили или проверяли с помощью этого тестера. Потрясла — внутри что-то зашуршало…

Мы переглянулись: идеальное место для тайника! Я схватила отвертку, но открыть тестер оказалось не так-то просто! Шурупчики были такие маленькие, посредине их не канавка, как у нормального винтика, а какая-то царапина. Отвертка не подошла. Часа два мы его открывали, измучились, наконец расчекрыжили. Среди проволочных кишочек можно было спрятать колец на десять тысяч, но — увы — ничего мы не нашли…

Нина, пыхтя и чертыхаясь, завинчивала крышку, посоветовала гнать Громова в шею. Все ясно. Уголовник украл у меня ключ и начал обыскивать все очень методично, с кухни. Комната Олега осталась нетронутой, потому что там лежал тестер. Достал бриллианты и был таков! Смотри, как бы твой ювелир с тебя эти бриллианты не потребовал!

Вот это да! А ведь может.

И тут я вспомнила, что Андрей уже полгода только и говорил об алмазной огранке. Сколько лекций я выслушала: современная, старинная, индийская, голландская… Он занимался алмазной огранкой металла, помогал реставрировать старинную шпагу для музея. Да, держи карман шире, огранка металла! А я уши развесила. Он ведь и золотом не занимается, только кольца делает знакомым, очередь к нему длиною в год!.. Прекраснодушная идиотка!.. Мне было стыдно перед Ниной. Ведь я даже не могу в свое оправдание сказать, что не знала, не подозревала. В том-то и дело, что знала и не хотела знать…

Попросила Нину молчать об этой истории. Та даже обиделась: что ей, жизнь не дорога?..

Я нашла единственное утешение: ведь если бы я явилась в тот момент, когда громовский «коллега» был в квартире, он бы меня убил.

— Вполне! — сказала Нина. — Так что надо радоваться, что еще жива, могло быть хуже. Хорошие у тебя друзья, — сказала Нина, прощаясь. — Но ты была действительно на волосок от смерти, считай, что жизнь тебе подарили. Радуйся чудесному спасению.

Но у меня как-то не получалась радость. Приходишь спокойно к себе домой, ничего плохого ты не сделала, и изволь радоваться, что тебя не пристукнул неизвестно кто, неизвестно почему…

Нет, не было радости. Я чувствовала себя покинутой и беззащитной после Нининого ухода. А вдруг этот уголовник вернется? И вообще все было не так, а еще хуже! Надо сменить замок.

Подошел Рекс, прижался к ногам, лизнул руку. Пес чуткий и деликатный, догадался, что я нуждаюсь в утешении. Но защитить меня Рекс не мог. Я подобрала его на улице, лапа была сломана. Рекс людей боялся, знал, что они сильнее, есть у них камень, палка. Дрался он только с собаками, а к людям ластился, подхалимничал. Если кто-нибудь вломится в квартиру, Рекс будет вилять хвостом. Бедолага! Щенячий опыт не забывается…

А за окном сиял июнь, щебетали птицы. Я вышла на балкон. Небо было такое синее, свежее, деревья шелестели так ласково. Я почему-то успокоилась. Мы с Ниной придумали гипотезу и приняли ее за истину. А может, и не было здесь никакого уголовника и вся эта история имеет совсем простое и невинное объяснение… Почему это я так безоговорочно приняла Нинино?

Достала шкатулку, в которой хранились мои серебряные и мельхиоровые кольца, браслеты, серьги. Почти все — подарки Андрея. Залюбовалась бирюзовым браслетом под старину. Талантливый он художник, что и говорить… Чтобы Андрей, создающий такую красоту, стал подпольным огранщиком бриллиантов? Нет, не могла я в это поверить. Вот это ожерелье он мастерил полгода, получил за него первую премию на какой-то выставке, потом подарил мне. Первая самостоятельная работа, и такой успех. Сначала он делал все по эскизам старой художницы Натальи Степановны, она его и обучила ювелирному искусству. А ожерелье придумал уже сам, Наталья Степановна очень гордилась своим учеником: «Андрюшенька будет ювелиром с мировым именем, он художник божьей милостью, я его только технике немножко научила, азы преподала». Уже десять лет все свое время тратит на ювелирное дело, здесь, в шкатулке, — весь его творческий путь. Нет, не верю! В Нинину схему укладывается все, кроме самого человека… Факты! Факты можно по-разному трактовать…

…Влиятельный чиновник, к которому я пришла, был известен в наших кругах как «кладбище бумаг». Он всегда был за, но не любил подписывать документы, иногда по году к нему ходили. Я была морально настроена на победу, хотя настрой сам по себе ничего не гарантирует. Надела лучшие громовские украшения, присланный Дашкой белый костюм, взяла новую сумку — вид такой, как надо. Но уже в вестибюле я вдруг испугалась. Ведь известно, что за чертовщина произошла у меня в доме. А вдруг злоумышленники и сегодня придут? Рекс, конечно, на них кинется, а они его убьют со страху. И входя в кабинет, я думала только о том, что надо скорее домой.

Главное, заставить его скорее не подписать бумаги, ведь подписывание несколько часов потребует, он будет стонать, ахать, вести светский разговор, о выборах в академию начнет говорить. Что значат какие-то научные бумажки по сравнению с жизнью Рекса!

А чиновник глянул на мою каменную физиономию и, может, в первый и уж точно в последний раз взял да и подписал все сразу… И начался у меня долгожданный отпуск.

А поздним вечером раздался телефонный звонок.

Приятный интеллигентный голос попросил Ольгу Васильевну, назвался Сергеем Петровичем, коллегой Андрея Ивановича, посетовал, что Андрей Иванович не смог дозвониться, уехал в командировку, просил отдать Сергею Петровичу вещички, которые оставлены у меня, Сергей Петрович завтра едет вслед за Андреем Ивановичем в тот же город и должен захватить с собой оставленное, Андрею Ивановичу это просто необходимо. Извинился, что так поздно звонит, трудно с билетами на самолет, нельзя ли заехать сейчас, или это неудобно?

Я по привычке сказала «удобно» и тут же осеклась. Какого дурака я чуть не сваляла! Вежливо осведомилась у Сергея Петровича, что именно для него оставлено? Ну как же, инструменты, они им очень нужны в командировке. Сверточек такой, железки всякие, — с усмешкой.

— Никаких инструментов для вас Громов не оставлял! — Я бросила трубку. Тестер он оставил свой собственный, а не инструменты. Или тестер — инструмент? И я веду себя как истеричная стерва? Нет, врет Сергей Петрович, Громов пунктуален до тошноты, он бы десять раз позвонил, на дачу бы приехал, он же знает адрес.

Телефон опять зазвонил. Тот же голос, но тон — другой.

— Ольга Васильевна, не бросайте трубку, подумайте. Вы же умная женщина. Мы, — подчеркнуто, — мы не собираемся причинять вам никакого вреда. Нам просто нужно получить то, что оставил для нас наш друг Громов. Так или иначе мы это получим. Лучше верните сами, добровольно. Что оставлено?

— Прибор… Ну, тестер.

— Положите его на площадке у двери. Я сейчас заберу.

Выставила этот несчастный тестер на площадку.

Шум лифта, зашипели, отворяясь, двери. Рекс залаял. Шаги. Опять зашипели двери, лифт пошел вниз. Все.

И тут только я подумала: ну почему я сразу не набрала 02, чтобы его перехватили!

Пока все на сегодня. Чтобы вскрыть тестер, надо время — он только дома сможет это сделать. А что будет завтра?

Ведь им не прибор нужен, а то, что в нем лежит, вернее, не лежит, то, что они искали в квартире. Бриллианты, которые гранил Андрей. Почему же они сразу не забрали тестер? Может, Андрею пришлось уехать так срочно, что он не успел сказать им, где спрятано? Или он сбежал? Украл и сбежал?

Господи, да они же на меня подумают, ведь слепому видно: тестер разбирали неумелые руки. Да какая разница, разбирали, не разбирали, все равно  о н и  будут требовать бриллианты. Какая все-таки Нина умница, сразу догадалась, не то что я!

Но ведь  о н и  не сомневаются, что бриллианты здесь, у меня, значит, он не сказал им, где именно, и, значит, так было  в с е г д а. В сумках, в приборах, которые приносил Громов, в с е г д а  были драгоценности, иногда ведь их забирали и другие, тот «уголовник» или Павел, с которым я давно знакома, он и забирал пакеты, и сам иногда оставлял сверточки — «сверла для Андрея». Сверла! Я ни разу не заглянула в эти сверточки. Какая я дура! И даже нет надежды, что поумнею, в моем-то возрасте! Я, я была почтовым ящиком, вот как это называется…

Да, друг детства… И ведь вправду — друг. Ведь все гвозди в этой квартире вбиты Андреем. Сын живет отдельно, а Олег не то что гвоздь вбить, он не знает, где за квартиру платят, что такое стамеска. Математик, теоретик, не от мира сего… А я — от сего? И что бы я делала без Андрея? Да что гвозди! В самых тяжелых ситуациях, когда, казалось, и жизнь кончена, Громов был рядом, молчал, слушал и никогда потом не напоминал о говоренном. И никогда ни о чем не спрашивал. И я не спрашивала — когда надо, человек сам все расскажет, не удержишь… Вот я и влипла.

И ведь никто не понимал этой странной дружбы, о чем с ним разговаривать, кроме техники, его ничто не волнует, для него и украшения — чисто техническая задача… Рационалист, он все сводит к схеме, к закону, к чертежу, вгоняет туда и жизнь, и людей, и чувства, если не лезет, значит, надо подточить, обстругать. Вот и нашел мне место в своих схемах, и какое место!.. Ему было выгодно со мной дружить, а я все принимала за чистую монету… Просто у меня удобный характер, не лезу в чужие дела. Тут я себя одернула: оставь свои женские штучки! Отлично знаешь, что самая искренняя дружба прекрасно уживается с подлостью. Да никто так не предает, как самые верные друзья, и тому примеров — тьма. Майоша всегда говорит, что Андрей — мерзавец и эгоист, и как горюет, что мерзавец ее бросил. Ведь знала я, что Громов расчетлив. Сама виновата, самодовольное тщеславие: со мной, такой умной, доброй, хорошей, нельзя дружить из расчета…

Что же делать? Подошла к телефону. Между прочим, эту подставку для телефона соорудил Андрей. Везде Андрей: антресоли, полки, даже люстра — нашел на свалке и отреставрировал. А теперь плати по счетам, Ольга Васильевна!

Наверное, все же надо набрать «02» и спросить, как звонить на Петровку: пусть разбираются, есть же там дежурные какие-нибудь. И вот тут я с ужасом вспомнила случай.

Был у нас как-то Громов, уходя уже, спросил у меня, когда я увижусь с Лидией Яковлевной, нашей общей знакомой. А я договорилась с нею встретиться на другой день. Тогда Андрей достал небольшую металлическую коробочку, заклеенную синей изоляционной лентой, размотал ленту. На вате лежали золотая цепочка и дивной красоты сережки, гранаты с жемчугом. Оказывается, Лидия Яковлевна просила починить, он таскает с собой, а здесь больше тысячи, в этой коробочке. Раз мы скоро увидимся, не передам ли я?

Святая простота, я не подумала ничего плохого, привезла Лидуше ее сережки. Чинил! А может, делал? А может, нарочно меня просил передать? Я уже видела перед собой следователя: вы передавали Лидии Яковлевне ценности на сумму… А может, там было и на большую сумму, откуда мне знать? А следователь продолжал: сколько вам вручила она денег для передачи Громову? Сколько вы получили за комиссию? Выходит, я сообщница? Глупость не может служить оправданием. Милиция! Я вспомнила статьи о преступлениях, которые совершает милиция. Еще и милиция начнет требовать с меня бриллианты, мало мне бандитов!

Да разве одной Лидуше я передавала такие коробочки! А Миле, а Людвиге Федоровне, а Лине! Как и когда он с ними договаривался, я понятия не имела. Но каждый раз появлялся Андрей и просил захватить то браслет, то кольцо, которые он починил нашим знакомым. Почему-то свою жену он об этом не просил!

А Павел! Да он десятки раз забирал и оставлял «железки» для Громова, и с такой понимающей улыбкой… С двусмысленной, вот с какой! И почему я ни разу не задумалась над этим! И ведь все они — Павел, «уголовник», Андрей, этот Сергей Петрович — друг друга знают, они же могут договориться и превратить меня не то что в сообщницу, а главным организатором, главой меня сделают…

Я уже видела себя в обшарпанном зале суда, и среди зрителей — весь институт, и мои приятельницы рассказывают, как я привозила им драгоценности, которые  д е л а л  Громов.

Ну, положим, можно будет доказать, что я не получала за это ни копейки, И я опять услышала голос следователя, спрашивающий, сколько стоят те вещи, что «дарил» вам подсудимый Громов.

Я вытащила свою шкатулку, высыпала все из нее и попыталась оценить. Ни разу я не задумывалась: а что стоят все эти вещички? Ну да, мельхиор, но ведь есть и серебро… А бирюза, а лунный камень, а опал? А работа?!

Я посмотрела на рассыпанные украшения и пришла в отчаяние: ведь все это, наверное, дорого стоит! Какая непростительная глупость и легкомыслие. Ну да, сначала все это было любительство и неудачные были вещи.

Да, мы-то с Олегом знали, как много мы делали и для Андрея, и для Сережки, для Майоши, но кого это интересует? А вот квартира, набитая его поделками, а все эти двери, полки, шкафы, люстры реставрированные, — это все можно в деньгах пересчитать.

У меня спросят — на суде, при всех, при Олеге, при Дашке, при Николке, — а за какие это услуги вы получили все эти подарки? Я представила себе окаменевшее лицо Олега… Какой позор! Не только для меня — для всех позор. Даже если меня не осудят, не посадят, все равно все будут думать… Ясно, будут думать…

Скандал! Позор! А тут еще эти Васильчиковы. Да разве Семен Георгиевич допустит, чтобы в его семье была Дашка! Он заставит Юрия развестись… Все, все будет опошлено и опоганено.

Что же делать? Какая милиция, какая Петровка!

Конечно, эти гады так все устроят, что меня посадят. Но это было как-то нереально — я плохо себе это представляла. А вот позор, скандал, сплетни, отшатнутся ведь все, все — это я ощущала всей кожей. Позор…

Я достала из аптечки успокоительное. Но внутренний голос сказал мне сурово: «Не торопись. Тазепам тебе еще понадобится, ведь все только начинается». О, как прав был внутренний голос!

Вместо тазепама я выпила крепкого чаю. И помогло. Решение было принято.

Нет уж, пока никакой милиции. Будь что будет, но я сама попробую расхлебать кашу, заваренную этим гадом, мерзавцем, подонком, предателем. Раз эти проклятые бриллианты здесь, я их найду. Обшарю всю квартиру, найду и отдам в милицию. Нет, сначала я позвоню своему старому другу юристу Юрию Павловичу Бородину. После того как найду бриллианты. Сначала найду, потом позвоню Юрию Бородину.

…Выйдя из подъезда, я осторожно огляделась. Кошки, увидев Рекса, кинулись врассыпную. Во дворе, как всегда, молодые мамы читали возле колясок книжки. По газону ходила озабоченная ворона. На скамейке против нашего подъезда сидел какой-то мужчина с бородкой, в темных очках, в полотняной шапочке с длинным козырьком. Он лениво поднялся и шагнул ко мне:

— Ольга Васильевна, за кого вы нас принимаете? Право, мы считали вас умнее. Где ценности?

— Какие ценности? — голос у меня сел.

— Вы отлично знаете, какие. Вы их вынули из тестера. Нам нужна не простая тара, а то, что в ней было.

— Не было там ничего. Я ничего не…

— Вы разобрали тестер и вынули ценности, — перебил он меня. — Нас вы, видимо, считаете дураками. А с нами шутки плохи. — На меня он не глядел.

— Я ничего не знаю, вот приедет Громов, спросите у него…

— Громов не приедет.

— Его посадили? — Я прикусила язык, но было поздно.

— Вот видите, вы все отлично понимаете. Но его не успели посадить. Нет Громова. Был — и нету. — Он улыбнулся губами, глаз его я за темными очками не видела. — И вы за ним последуете, если будете упрямиться.

Сердце у меня упало, но я еще держалась.

— Ничего я не знаю ни про какие ценности. Не было их в тестере. — Но я уже понимала, что этот разговор бессмыслен, не смогу я его ни в чем убедить. — Я милицию вызову.

— Не вызовете вы милицию, сами это знаете, и мы это знаем. Немедленно принесите ценности. И не вздумайте бежать, пожалеете. Прогуляйте собаку, идите домой и принесите ценности. Я жду. Или… — Он говорил все это совершенно равнодушно, не глядя на меня, а сказав «или», посмотрел на меня.

«Абадонна», — пронеслось у меня в голове. Я не могла рассмотреть, какого цвета у него глаза. Светлые и стеклянные, как у куклы. Может, они казались такими из-за очков, но мне было не до размышлений. Его глаза ничего не выражали, они были пустые и смотрели на меня и сквозь меня, как будто я — тоже пустота, как будто меня нет. Мне стало жутко. Этому человеку ничего не стоит убить меня, он просто прихлопнул бы как муху, ничего не почувствовав.

— Я жду, — спокойно произнес он и отошел, но маячил в отдалении, пока мы гуляли, если это можно назвать гуляньем. Ноги у меня стали ватные, сердце бухало где-то в горле, в голове бессмысленно стучали слова: «вот оно», «вот оно», «вот оно» — что «оно», не знаю. Просто невозможное случилось. Разговор с реальным бандитом и размышления у себя дома о «преступной деятельности» — совершенно разные вещи.

Как я выдержала двадцать минут, не знаю. Странно, но тип в очках не обращал никакого внимания на Рекса, словно это кошка.. А ведь пес солидный… Ну да, Громов же небось рассказал, что Рекс не кусается, так, дамская игрушка, даром что выглядит пойнтером.

Дома я прежде всего выглянула в окно. Сидит и читает толстую книгу с карандашом в руках. Вот нервы!..

А у меня нервы сдали. Я чувствовала себя зверем, которого со всех сторон обложили охотники. Даже как бы не удивилась смерти Андрея. В мире убийство — вещь естественная…

Выхода не было. Все время повторяла про себя: нет выхода. Как в троллейбусе: «Нет выхода». Но ведь выходят. Надо найти бриллианты, вот что… И я опять принялась за поиски.

Вчера успела осмотреть кухню. Теперь взялась за комнаты.

Позвонила Нина узнать, как дела. Хуже, чем мы думали, но в подробности я входить не стала. Приехать не могу — меня караулят. Нина посоветовала не выходить без собаки. Да Рекс и есть мое уязвимое место: я бы одна месяц просидела взаперти, пока Олег не приедет. Уж вдвоем-то мы что-нибудь придумали бы! Но я должна прогуливать Рекса. Он ни с кем больше не пойдет, упрется лапами, и ни с места… Да и с кем его отправишь?.. Категорически запретила Нине приезжать — боялась, что она попадет в поле зрения бандита, а я смутно ощущала, что помощь еще потребуется… И я снова принялась за поиски. Не было, кажется, щели, в которую я бы не заглянула. Пусто!

Неправильно ищу. Ведь Громов был — господи, был! — думаю о нем в прошедшем времени — инженер. Значит, должно быть инженерное решение. Но я-то не инженер, и никаких таких решений мне в голову не приходило. Отвинтила дверные ручки, вдруг они полые? Они и были полые, но пустые. Пересмотрела ножки столов и стульев, поискала даже в цветочных горшках… Нигде ничего нет.

Мысли мои словно шарахались от того, что напоминало об Андрее, но все напоминало. В сущности, я пыталась идти по его следам, представить себе, как он мог действовать, когда прятал свои — или бандитские — ценности.

Прошло часа четыре, все — впустую. Зазвонил телефон.

— Ольга Васильевна, перестаньте играть в прятки. Неужели вы не понимаете, что у вас нет выбора…

Я перебила его:

— Сейчас я вам все объясню. Не могу я найти, ой, простите, минуточку, звонят в дверь…

Я положила трубку, схватила поводок, позвала Рекса и выскочила за дверь.

Ближайший автомат в десяти минутах ходьбы. Моей ходьбы — а я хожу исключительно быстро. Даже если бегом — все равно минут пять-шесть. Мы успеем спрятаться в подъезде соседнего дома, оттуда можно незаметно выбраться на улицу. Я не обдумывала ситуацию, просто поддалась импульсу: ведь путь свободен. До этого я и не думала о бегстве, мои мозги были заняты поисками бриллиантов. Если бы подумать хоть секунду, сообразила бы, что бандит-то наверняка не один.

По-моему, уложились мы в четверть минуты. И все напрасно — со скамейки вскочила здоровенная бабища в стройотрядовском костюме, в темных очках, в полотняной шапочке с длинным козырьком. Форма у них такая, что ли?..

По инерции я пролетела несколько шагов мимо нее. Ее длинные узкие губы не разжались, а только искривились, она прошипела:

— Отдавай ценности, с-сука. На тот с-свет с-с собой не унес-сешь.

— Ольга Васильевна, посмотрите-ка, жасмин-то поправился, выздоровел, как распушился, все веточки, все листочки поднялись, — позвала меня знакомая молодая женщина Лена из соседнего дома, наш главный садовод. Я кинулась к ней, опустилась на корточки перед жасмином, бессмысленно кивала головой, ахала, потом поднялась и уселась за садовый стол, абсолютно не понимая, что говорит Лена.

У нас прекрасный двор, полный деревьев, цветов, птиц, детей, собак и кошек. Бурная деятельность не прекращается здесь до ночи. Окрестные граждане отдыхают на скамейках, поливают цветы, что-то пересаживают, подстригают, копают, зорко следят за собаками и кошками, чтобы они не поломали цветы, караулят клумбы.

Дома старые, их непрерывно подновляют, подкрашивают, ремонтируют. Вот и сейчас наш дом украшают — рабочие обкладывают стену кафельной плиткой. Как раз дошли до нашего подъезда.

Я наконец взяла себя в руки и начала ругательски ругать за глупость — прежде чем действовать, надо же было сообразить.

Вот всегда я так — сначала делаю, потом думаю. А теперь что?..

Убийца с пустыми глазами уже стоял у нашего подъезда. Да, во дворе он бессилен, я могу поднять визг, за меня заступятся, начнется скандал. Ему это не нужно. Он дождется, когда я пойду домой, не могу же я целый день тут торчать. Поднимется вместе со мной, войдет в квартиру, а там… Я закрыла глаза… Впрочем, не станут они меня просто убивать, им надо знать, где бриллианты, они уверены, что я их надежно спрятала и отдавать не хочу. Отдам — тогда и убить можно. Даже нужно, просто необходимо будет меня убить…

Сбежать невозможно. Ведь на улице бессильна буду я. Такси не найдешь, бандит меня и ножом может пырнуть, если я крик подниму. На улице люди идут мимо и в скандалы не вмешиваются. И куда я денусь — у них наверняка есть машина. А пока я бриллианты не найду, в милицию и соваться нечего. Надо вернуться домой (кто меня, идиотку, гнал из дома? Воистину дурная голова ногам покою не дает). А если я не найду эти проклятые ценности? Но об этом я старалась не думать. Не все сразу.

Надо так постараться, чтобы войти в подъезд с кем-нибудь. Но бандит-то у самых дверей стоит, он следом пойдет. Господи, что же делать?

Я кивала головой, задавала даже какие-то вопросы Лене, чисто автоматически, но, видимо, впопад, а сама не сводила глаз с бандита. Вот рабочие дошли уже со своей плиткой до самых дверей и, видимо, попросили его не мешать. Он снова сел на скамейку. Повезло! Может, еще повезет. Ну пускай мне повезет, молила я, пускай кто-нибудь вернется домой, лучше, если вдвоем какие-нибудь соседи вернутся. И мои молитвы были услышаны.

Во двор въехала кремовая «Волга». Это молодожены со второго этажа, Галя и Володя, что-то опять привезли, они только что получили квартиру и все время обустраивали свой дом.

Володя вылез с одной стороны, Галя — с другой, «Волга» загородила подъезд, Володя принялся разматывать веревки и снимать привязанный наверху ящик. Я невнятно пробормотала Лене извинения и ринулась к подъезду. Рекс, разумеется, за мной, и Лена за мной, наверное, хотела посмотреть, что Галя купила.

В дверях образовался водоворотец. Рабочие ругались, Галя тащила огромные свертки, роняла их, Лена подбирала, Рекс лаял, дверь хлопала, Володя в ней застрял — у нас очень тугая пружина. Я воспользовалась суматохой…

Первым делом я отключила телефон, чтобы не трепать нервы. Потом сообразила, что ведь и хорошая сторона есть в моей глупой выходке: Рекса-то я прогуляла. До ночи можно об этом не думать, есть время на поиски.

Я разобрала все, что разбиралось, простукала все стены и плинтусы, вынула все книги, заглянула в корешки. Нигде ничего.

Время от времени подходила к балконной двери. Убийца ушел — обеденный перерыв у него, наверное, на скамейке сидела патлатая бандитка с длинными губами и вертела кубик Рубика. Где-то у кого-то были такие губы, видела я их, и такие же черные разметавшиеся патлы. Кажется, в каком-то фильме. Вроде в американском какая-то злодейка так же шипела, искривив губы и не разжимая их. Точно, в каком-то американском фильме была похожая красотка. Там мода на агрессивных женщин со злобными лицами.

Нет, я ненормальная. Делом надо заниматься, а я гангстершу изучаю. Время-то идет…

Я оглядела разгромленные комнаты. И поняла, что дело мое проиграно. Безнадежно все это. Не смогу я ничего найти, да, наверное, здесь и нет ничего и не было. Громов перепрятал, перепродал, а может, вообще обманул их…

Что-то надо было снова придумывать, какой-то новый план, а я словно оцепенела. Гениальные мысли не приходили в мою бедную голову. Я ощущала себя овцой перед закланием. Нож занесен. Еще пять минут. Еще две… Жду… А чего я дождусь?

В милицию позвонить? Опять я вернулась к тому, с чего начала… Сбежать надо и в безопасности все обдумать. Но как сбежать? Хоть бы пожарная лестница была. А как Рекса тащить по пожарной лестнице? Господи, нашла проблему — Рекса тащить! Ведь лестницы-то все равно нет! Совсем спятила…

И тут случилось то, чего я все время боялась.

Рекс начал проситься гулять, часов в девять он лег под дверью и тихонько скулил. Капризничает? Дала кусочек мяса — он поглядел на меня с упреком, дернул носом, отвернулся. Потом лег еще ближе к двери. Нет, это не каприз, заболевает собака. Нос сухой, горячий, потрескался… Ему надо гулять! Он терпеливый пес, но это плохо кончится. Похоже, Рекс что-то понимал, он не просился, не тыкался носом в руку, пойдем, мол. Он лежал и скулил… Вот мерзавцы! Собака-то за что страдает?

А мерзавцы сидели рядом и глядели на двери нашего подъезда. Стало уже темнеть… Я металась по квартире, гладила, уговаривала Рекса, он лизал мне руки и плакал… Что делать?

Тут меня и осенило. Не иначе страдания собаки усилили мои умственные способности. И как я раньше не догадалась. Надо попробовать выйти через чердак в другой подъезд. За кустами сирени со скамейки его не видно.

В принципе чердачная дверь должна быть на замке, но соседи сверху постоянно жалуются, домоуправление не запирает чердак. В крайнем случае взломаю…

Дом наш старинный, даже реставрация не смогла его окончательно испортить. На чердак вела двухпролетная лестница. На площадке — жестяные банки, раздавленные коробки, окурки. Две двери. Толкнула левую — ура! — открыто!..

Глаза быстро привыкли к темноте. За дверью стояли продавленная раскладушка и облезлая табуретка, вокруг — пустые пузырьки из-под одеколона. Ага, понятно, почему не запирают двери… На табурете лежал патрон с лампочкой, провод терялся где-то в темноте. Потрогала — лампочка сидела слабо, ввернула потуже — загорелась. Мы полезли через нагромождения досок и переплетения каких-то труб и кабелей к противоположной двери. Заперта! Солидная дверь, замок основательный, сколько я ни ковырялась отверткой в замке, ни налегала на дверь, она не шелохнулась. Но в той же стене была еще одна, довольно хлипкая на вид. Куда она ведет? Понюхала — пахнет пылью, значит, не в мусоропроводный колодец. Рекс в нетерпении скреб ее лапой, я разбежалась… Поднялась туча пыли, когда я трахнулась плечом, но дверь открылась. Она была на крючке с той стороны, крючок слабенький, даже моих сил оказалось достаточно. Лестница уходила вниз, Рекс ринулся по ней в темноту. Я шла ощупью, по стенке — перил не было, ступени крутые. Страшно было спускаться, я не понимала, в какую преисподнюю мы лезем, может, в подвал? А там, говорят, крысы… Кажется, уже не на пять, а на все двенадцать этажей опустились, а конца все нет… Но вот внизу забрезжил слабый свет. Еще несколько ступенек, и я оказалась в коридоре нашего домоуправления, или ДЭЗа, как его торжественно называют в связи с новыми веяниями. Вход был заперт. И ни одного окна, только двери кабинетов с табличками. Я толкалась и к главному инженеру, и в бухгалтерию, и в красный уголок, все напрасно. А вот у техника-смотрителя явно кто-то был, слышались голоса и еще какие-то странные звуки, вроде всхлипы.

Мы вошли не постучавшись. Двое мужчин резались в карты, на столе батарея пивных бутылок. Красномордый парень, рабочий нашего ДЭЗа, пил прямо из горлышка. Вот они, всхлипы-то! Он чуть не захлебнулся. Оба ошарашенно уставились на меня. «Вам кого?» — растерянно спросил красномордый. Я очень вежливо попросила выпустить нас, собаке надо прогуляться.

Второй, замухрышка в грязной майке, лицо знакомое, видимо, тоже здесь работает, заикаясь спросил:

— Нет, как она здесь очутилась, дверь-то закрыта?..

Да, входная дверь ДЭЗа закрыта снаружи на амбарный замок!

— Нет, — завелся замухрышка, — пусть она объяснит, как попала в ДЭЗ, сквозь стену, что ли, прошла. — Он пил явно не одно пиво, язык у него заплетался, но мысль работала. — Она, может, воровка какая, зачем сюда полезла?..

Я не стала объясняться, а открыла окно. «Подсадите, пожалуйста, собаку, она не кусается», — попросила я красномордого. Но Рекс уже перемахнул подоконник и кинулся через улицу на пустырь. А подсаживать и даже выволакивать пришлось меня — первый этаж был высоким.

— Это из первого подъезда, — объяснил парень своему сердитому собутыльнику, — опять какая-то сволочь закрыла подъезд, надо в диспетчерскую позвонить. Я погляжу, — пообещал он.

Но замухрышка не унимался:

— Так что, нельзя подождать, пока слесарь придет? Все к нам, все к нам, никакого тебе покоя, уже и ночью к тебе жильцы эти сквозь окна лезут…

Тут я его вспомнила: сантехник наш. Уже стоя на улице, я хотела парня попросить, чтобы никому ничего не рассказывал, но он опередил меня и сам попросил о том же. Ну да, чего удивляться, они же пьют в служебном помещении, хотя и в свободное время. Впрочем, у сантехника оно наверняка было и рабочим, небось дежурит…

Да я, кажется, совсем спятила! О чем, о каких пустяках я думаю?! Ведь мы же свободны! Гангстеры караулят подъезд, и пусть их, а мы сядем в такси и поедем к Нине. Окна настежь, свет везде включен, бандиты не скоро догадаются. Правда, на мне тапочки и пыльные джинсы, но приходится чем-то жертвовать.

По улице промчалась машина, осветив на мгновение деревья, дома и пустырь. Роскошный пустырь! Вокруг него стоят предназначенные к реставрации дома с черными провалами окон. Нигде ни огонька, место тихое и глухое, хотя и в самом центре Москвы. Строительные фургончики, кучи песка, да окрестные частники ставят здесь свои машины. Вот и сейчас стоят слева чьи-то «Жигули»…

Я прислушалась. Тишина… Рекс погнался за кошкой, и я, ликуя, что провела бандитов, двинулась прогулочным шагом к проходному двору, чтобы выйти на площадь, там легче поймать такси.

Но не успела я пройти и двух метров, как в грудь мне уперся пистолет, в бок ткнули чем-то острым («нож?!»), женский голос прошипел «быстро в машину», а сзади две сильные ладони охватили голову и закрыли рот… Сердце захолонуло. Все. Конец. Меня захватили врасплох. О сопротивлении я и не думала. Когда меня уже начали запихивать в машину, в моей совершенно пустой голове была одна ни с чем не сообразная мысль: меня увезут сейчас, а Рекс будет метаться по улицам, ища хозяйку, я уже видела, как он кидается к прохожим, заглядывает в лицо то одному, то другому и, поджавши хвост, отбегает, грязный, косматый, несчастный. Я автоматически захлопала рукой по бедру, подзывая его. Уж не знаю, чего я хотела, чтобы бандиты взяли его с собой, что ли… Но Рекс точно знал, чего он хочет…

Никогда я не могла последовательно воспроизвести то, что случилось в следующие секунды или доли секунд. Все произошло как-то враз, в одно мгновение. Откуда-то сзади стремительно метнулась тень, раздался женский вопль, пистолет брякнулся, мой бок был освобожден, руки разжались, мужчина вскрикнул — Рекс не поскупился, цапнул и его. Но я этого не видела, я уже мчалась к дому. Сзади слышались крики, ругань, хлопали дверцы машины, фыркал мотор…

Пес стлался по земле чуть впереди меня, и, ей-богу, я не отставала. Не рассуждая, правильно — неправильно, опасно — не опасно, я бежала домой, домой, домой… Забыв, что существуют лифты, мы взлетели на свой этаж…

Я хвалила и гладила Рекса, а он бил хвостом по полу и улыбался. Тогда я достала из холодильника все мясо, отдала ему — подвиги должны вознаграждаться…

А дальше я действовала четко, трезво, холодно, как будто кто-то отдавал мне приказы. Вызвала такси. Позвонила Нине. На дачу нечего и соваться, поселок всем известен, найти женщину с такой приметной собакой — вопрос времени. Я пользуюсь популярностью как хозяйка Рекса. Хорошо, что я барахольщица, никогда ничего не выбрасываю, ни вещи, ни исписанные бумаги. Достала с антресолей парик. Светлые волосы до плеч меняют меня до неузнаваемости. Темные очки, широкий плащ по щиколотку…

Труднее спрятать Рекса. У нас есть огромный саквояж, туда можно меня при желании запихнуть… Но пес не желал лезть в него. Когда наконец уговорила и попыталась приподнять саквояж, Рекс моментально выскочил — молнию я не решалась застегнуть. Да все равно я не смогу тащить двадцать два живых крутящихся килограмма. Попробовала волоком — Рекс прижимал уши и ловко выпрыгивал. Я измучилась, взмокла, парик съехал набок, и все напрасно. Пришла машина. Ну ладно, спустимся так, а в лифте я затолкаю его в саквояж и застегну молнию, ничего не поделаешь.

Куда там! Он выскочил из лифта раньше меня. Я уговаривала, ругала, стыдила, забывши всякую осторожность, но все равно: влезет в саквояж, я возьмусь за молнию, он выскакивает снова и снова.

Спас таксист. Заинтересованный возней и пыхтением, он вошел, взял молча саквояж и понес к машине. Рекс — за ним. Что оставалось делать? Полезла в машину, предварительно оглядевшись. Уже рассветало, но солнце еще не взошло.

Двор был пуст, неподвижно спали машины возле дома, никто не выскочил из кустов…

Все-таки я нервничала, опасалась погони. Мы долго петляли по Нининому кварталу. Направо, прямо, еще раз направо, теперь налево. Когда мы дважды проехали по одному и тому же месту, шофер начал на меня поглядывать странно, но мне было наплевать, главное — убедиться, что нет слежки. Наконец высадились довольно далеко от Нининого дома — из соображений конспирации.

…Мы шли тихими зелеными дворами, мимо белых девятиэтажных башен-близнецов. Трава, мокрая от росы, упруго поскрипывала под ногами. Вдруг из-за угла выскочила огромная черная овчарка — без намордника, без ошейника и даже без хозяина… Подумаешь, собака, большая, ну, зубы у нее. Но она же не кидается ни на кого просто так, ни за что. «Бобик, — весело закричала я, — здравствуй, иди сюда! Наверное, поиграть хочешь?» Рекс рванулся ей навстречу — поводок я забыла дома. Они с Рексом долго обнюхивались, размахивая хвостами, как мушкетеры шляпами — с достоинством и очень элегантно. Потом начали бегать друг за другом. Подошел хозяин — приветливый старичок в туфлях на босу ногу. Мы взаимно повосхищались собаками, и я отправилась к Нине.

Нина светилась в атмосфере настоящих приключений (которые выпали на долю другого), гангстеров, убийств, упивалась деталями. А я клеймила себя за трусость. Теперь, когда гангстеров не было в непосредственной близости и никто не тыкал в меня пистолетом, я уже не понимала, с чего это я совсем ополоумела от страха, чего я ждала, надо было сразу бежать!

Нина тоже говорила, что на высоте положения оказался только Рекс. Вот если бы она, Нина, была на моем месте, она бы им показала! Я улыбнулась и не возражала.

После того как выспалась, я настроилась решительно. Нечего разыгрывать из себя беззащитную сироту, которая не может за себя постоять. Я тут же позвонила Юрию Павловичу Бородину, доктору юридических наук, у него какой-то пост в институте по изучению социальных причин преступности. Вот пускай немножко поизучает на живом примере. Ю. П. Бородин — парень надежный, мы с ним сколько раз в «Алибеке» были, вместе на Белуху ходили.

К телефону подошла его жена Лариса, мы всласть наболтались про наших, где кто, кто развелся, кто замуж вышел, у кого какие внуки. Потом она спросила:

— Тебе Юрка, наверное, нужен? У тебя неприятности?

Я замялась и почувствовала себя свиньей: год не звонила!

— Я иногда говорю Юре: хорошо, что у наших друзей бывают неприятности, а то бы мы их вообще не видели. — Она беззлобно рассмеялась. — Не волнуйся, я не только о тебе, мы ведь и сами с Юркой такие же. Все суета, проблемы, гонка, такая проклятая жизнь. Юрка улетел в Минск, дня через три вернется. Позвони послезавтра на всякий случай, вдруг раньше прилетит. Но только ты правда приезжай, а то за три дня неприятности рассосутся, и тебя поминай как звали…

Нина сочла, что нам троим — ей, мне и Рексу — надо проветриться, съездить за город, в лес. А по дороге предложила проверить, караулят ли гангстеры…

Она поставила машину довольно далеко от дома и отправилась на разведку. Вернулась она сразу, сделала большие глаза и сказала почему-то шепотом:

— Там этот твой ювелир, Громов. Один.

Ожил, стало быть, покойничек. Я выпустила Рекса и полезла из машины. Нина запричитала, но я велела ей ехать домой и ждать. Если через два часа не позвоню, пусть звонит сама, а если меня нет, пусть действует по своему разумению…

Громов в черной рубашечке сидел на скамейке так, как может сидеть только он: спокойно, свободно, с таким видом, словно он на этой скамейке родился, вырос и ждать меня — это и есть его жизненное предназначение. Это вообще его отличительное свойство, где бы он ни был, казалось, именно здесь и есть его настоящее место, и что бы он ни делал — заваривал ли чай, чинил проводку или собирал из металлических кишочек какую-то микросхему, делал это он с таким видом, словно вот это занятие и есть его призвание и он только от него и получает удовольствие…

— Привет, — сказал Андрей, поднимаясь мне навстречу. Лежавшие на скамейке кейс и авоська с банками сами скользнули ему в руки, как живые. Он покосился на мой парик. — И не жарко?

Это было еще мягко сказано. С меня текло. Но я не проронила ни звука. Внутри у меня все клокотало, и я боялась взорваться прямо здесь, во дворе.

Телефонные трели были слышны даже за дверью. Я схватила трубку и услышала вкрадчивый голос: «Ольга Васильевна?» Со словами «минуточку, простите», я передала трубку Андрею, а тот рявкнул:

— Громов на проводе! — Он всегда так отвечает. Запищали короткие гудки, он положил трубку. — Не то разъединилось, не то раздумали говорить. Кто это?

Я задохнулась:

— Ах, ты у  м е н я  спрашиваешь, кто это? А ты не знаешь! Твои бандиты, твои сообщники, банда гангстеров, которых ты знаешь лучше меня. Это твоя свора убийц, она меня чуть на тот свет не отправила, уже неделю меня преследуют, требуют краденые бриллианты, которые тут спрятал ты!

— Не понял, — сказал Андрей. — Перейди, пожалуйста, на другую скорость.

— Ладно, сейчас поймешь. — Я стащила с головы проклятый парик, все Нинина подозрительность, а ты парься. Волосы у меня наверняка стояли дыбом, но мне было все равно. Я рассказала ему все, что случилось с прошлого четверга, когда у меня украли ключ. Только голые факты, без эмоций — эмоций чужих он все равно не признавал. Громов не перебивал, не переспрашивал, только улыбнулся, узнавши о собственной смерти. Когда я наконец завершила свой безэмоциональный рассказ, он взял сигарету и, разминая ее, очень спокойно произнес: мол, у меня нет никаких доказательств, что он, Громов, имеет к этой бредовой истории хоть какое-то отношение…

Я лишилась дара речи. Да и что тут скажешь? Только смотрела, как он аккуратно разминает табак. Красивые руки, я всегда восхищалась. А ведь это не его руки, не Громова. По его плотной невысокой фигуре руки должны быть широкие, с короткими пальцами, а у него сухие изящные кисти, пальцы длинные, тонкие, твердые, ногти аккуратно подстрижены. Очень коротко, видны подушечки. Не может быть у Громова таких рук. Оборотень. Совсем незнакомый человек сидел напротив меня. Страшный человек. Он глянул своими узкими, черными, как очень спелые арбузные семечки глазами, но смотрел не на меня, а куда-то внутрь. Непроницаемые глаза. Пустые. Семечки. Оборотень.

…Тишина звенела от напряжения. Громов щелкнул зажигалкой, и знакомый звук вывел меня из оцепенения…

Снова я оказалась в дурах. Ну нет, меня больше не провести. Не имеет отношения? Посмотрим! Мною овладела та холодная ярость, когда море по колено. Хватит прятаться, надо нападать!

Я позвала Рекса и распахнула окно. Прыгать я не собиралась — четвертый этаж. Но ты, подонок, меня не проведешь и не запугаешь!

— Собирать доказательства — не мое дело. Пусть этим занимаются профессионалы. — Слова выговаривались с трудом. — Немедленно забирай свои цацки и выметайся отсюда! И попробуй только шевельнуться, я так закричу, меня не то что в отделении милиции, на Петровке услышат. Полон двор народу.

Я уже оценила ситуацию. Он бессилен. Если он выхватит револьвер или нож, на него кинется Рекс, а я заору в окно. Да он не дурак, понимает, что не уйти, все видели, как он меня дожидался. Громов потянулся к пепельнице — Рекс зарычал. Нет, пес у меня прямо телепат, все понял…

— Ольга, опомнись, ну, я неудачно выразился…

— Ах, вот как? Ну, так ты подбирай слова точнее. — Мой страх прошел. Ничего он мне не сможет сделать. Пускай убирается!

— Да, Ольга, как же я уберусь, когда твой зверюга не дает пошевельнуться. — Он опять потянулся к пепельнице, Рекс оскалил зубы и напрягся. — Вот видишь. Я хотел тебе только сказать, что ведь и у меня нет никаких доказательств, что я не имею никакого отношения к твоим бандитам и впервые слышу про бриллианты. Да ты только подумай, что же я, совсем, что ли, кретин, из твоего дома делать почтовый ящик? Это уж спятить надо окончательно, чтобы такую глупость сделать!..

— Это почему? — я обиделась.

— Да ты сто раз могла проверить мои сумки. Ну, инструменты, приборы…

— Тара, — съязвила я.

— Да твой сын Николай этой, как ты говоришь, тарой…

— Это не я говорю, это твои бандиты говорят.

— …Тарой искал повреждение в проводке. Было?

— Ну, было. Может, ты не всегда бриллианты приносил, может, и приборы иногда, для маскировки.

— Да не приносил я никаких бриллиантов, нет у меня их. Да если бы были, так не у тебя же прятать. Нарочно не найдешь во всей Москве такого неподходящего человека, как ты! Ты же не знаешь, что завтра будешь делать, где окажешься. Да ты на мебель свою погляди, ее непрерывно возят по всей квартире, а ж пол протерли… То тебе антресоли, то полки, то плиту переставить, то какую-то перегородку надо, ну прямо самое место для тайников. А Олег приходит и начинает все назад тащить… — Он махнул было рукой, Рекс зарычал.

Громов застыл в неудобной позе, руки у него лежали на коленях ладонями вверх, ни дать ни взять статуя египетского фараона. Ему не хватало жестов, Рекс стерег каждое движение, и Андрей для выразительности кричал громким свистящим шепотом, весь красный от напряжения.

— Подумаешь, — сказала я. — Такой талантливый инженер, как ты…

— Да, я технарь, я мог бы так спрятать, что вам в жизни не найти. Но ведь сын у тебя тоже технарь, не говоря уже о его жене. Он непрерывно радиоаппаратуру совершенствует, они с Аленой по молодости во все дырки суются, спрячешь тут на свою голову.

Рекс не сводил глаз с Андрея, а Андрей — с пепельницы, где догорала его сигарета.

— Да пойми же, Ольга! Ты же не женщина, а сплошной сквозняк. Вот я спрятал, скажем, в ручку, — он осторожно кивнул на кухонную дверь. Рекс весь подобрался, — а ты эту ручку подарила какой-то Лине, Лиде, я знаю? Ей, видите ли, она подходит к зеркалу, а тебе можно другую… Было ведь? С тобой ни в чем нельзя быть уверенным, ты вообще завтра двери сменишь, а туда же — почтовый ящик…

Над пепельницей вился синий дымок, сигарета его уже догорела, вот-вот упадет на стол…

— Какие-то кретины вообразили, что у Громова мешок бриллиантов и он прячет их у Телепневых… Да уйми ты Рекса, Ольга, сейчас клеенка загорится, пожару из-за тебя наделаем. Ну хочешь, я карманы выверну?

— Ты меня голыми руками можешь задушить…

— Надо бы, — проворчал Андрей. — Ишь какой зверюга, загрызть готов. А я-то считал тебя дамской игрушкой. Убери псину, невозможно разговаривать.

Я оценила наконец комизм ситуации и захохотала. Напряжение растаяло. Рекс растянулся посреди кухни, Андрей загасил окурок. А я кинулась в ванную. На что была похожа моя голова, лучше не уточнять.

После душа я вернулась уже в другом настроении. На столе стояла банка моего любимого варенья из фейхоа, в графине розово светилось домашнее грузинское вино, штабелями лежала чурчхела, а в чашках дымился чай. Я на него так и набросилась.

Громов сообщил, что обдумал положение и понял, почему Рекс дерется с большими собаками. Он реагирует на хозяйку. Я пугаюсь, когда вижу дога или овчарку, боюсь, что они его загрызут, Рекс чувствует мой страх, кидается меня защищать. От собак и от людей. Ему все равно, он и на человека бросается, чтобы спасти хозяйку. Если я не буду бояться за него, он не станет драться с большими псами, он не драчун по натуре. Все дело во мне. Ведь я никогда еще не встречала людей опасных, и поэтому мы все думали, что Рекс не кусается. Он же не дурак, чего кидаться на людей, которые его гладят и ласковые слова говорят. А я хороша, интеллигентная женщина, травлю людей собаками. Во множественном числе.

Все это, пожалуй, было верно, но я-то ожидала, что он думал над другими проблемами, более важными сейчас, чем поведение Рекса.

Немножко он думал. Только не в том направлении. Не успела я закончить вторую чашку чая, как он сдернул со стула газету. На моей старой бархатной куртке искрились и сверкали штук двадцать бриллиантов. Или это были стразы? Во всяком случае, театрального эффекта он добился. Я ахнула и замерла в восхищении, а он гордо объявил, что это и есть алмазные копи Громова…

Взяла «бриллиант» — оказался он металлическим граненым шариком.

Положила шарик на бархат — он издалека казался совсем прозрачным, сверкал и искрился…

Я внимательно поглядела на своего старого приятеля. Кого он водит за нос, себя или меня? Пожалуй, он считает меня еще большей дурой, чем я есть. Я верила, что он ничего у меня не прятал: надо действительно быть кретином, чтобы положиться на меня даже в таком деле.

Но даже мне ясно: мошенники должны были держать в руках хоты бы один алмаз подлинный, тогда они могли бы обмануться и поверить в иллюзорные. Эти люди  з н а л и, что сорвут большой куш, иначе не стали бы рисковать, на основании слухов и красивых картинок огород такой городить. Это во-первых.

Есть и во-вторых. Кто эти люди? Где и как он себя выдал?

Андрей тупо твердил, что он не работает с золотом и с бриллиантами и знать ничего не знает. А кольцо Нели Овсепян?

— Из-за тебя я не стал богачом. Не успел сделать кольцо, вся Москва уже знает, сколько мне заплатили. Бабы есть бабы, у каждой подруга, у подруги еще подруга, не успеешь оглянуться, как очутишься за решеткой.

— Скажи спасибо, что вовремя узнала. Хотя я еще не вся Москва.

— Так и кольцо одно. Если бы два сделал, весь Советский Союз уже знал бы… Не понимаю, чего ты от меня хочешь.

Эти шуточки ни на миллиметр не приближали нас к цели: кто здесь был и почему.

Отлично он все понимал. Мне казалось, что он кого-то не то подозревает, не то выгораживает, не то просто не хочет говорить. Я разозлилась. Меня не интересуют его заработки и даже способы заработков. Но мне нужны гарантии, что никто не будет тыкать в мой бок револьвером и не влезет в квартиру. А уверения Андрея, что они меня боялись еще больше, чем я их, и что уж теперь-то, когда дилетанты услышали его голос, в опасности уже он, а не я, все эти уверения для меня — тьфу! Я не успокоюсь, пока бандиты не окажутся за решеткой. И милиция будет его спрашивать, где и как он себя выдал…

— Мне не в чем себя выдавать, — твердил Андрей. — Вот все мои алмазы, других нет.

— Факты против тебя. А если ты не желаешь думать, я пойду на Петровку, там профессионалы, пусть они разбираются, кто такой Громов и почему его знакомых преследуют, требуя выдать ценности этого Громова. Моими ценностями они почему-то не интересуются…

— Не пугай меня Петровкой, мне нечего скрывать.

Рекс вышел из комнаты и лег на пороге кухни — почувствовал, что атмосфера накаляется…

— Да пойми ты, упрямый осел, — я уже кричала на него, — должна же быть причина, чтобы влезли именно ко мне! И влезли ведь твои знакомые, не мои. Не эти же побрякушки их привлекают, — право, с бандитами и то легче, чем с Громовым!

Тут позвонила Нина. Я радостно сообщила ей, что бриллиантов у меня никаких нет, не было и не будет! Подробности — потом… А сейчас я их, подробности, и сама не знала. Разумеется, жадность и глупость пределов не имеют, но должен же быть хотя бы повод конкретный, иначе вся история не развернулась бы. И знать его или вспомнить, если он и вправду не знает — я в это не верила, — должен Громов. А он порет всякую чушь, как кто-то увидел театральный эффект с шариками, принял их за бриллианты, рассказал кому-то и этот кто-то… Слушать противно!

Лобовая атака явно не удалась. Придется заходить с тыла…

Я осведомилась, всех ли знакомых Громова почтили присутствием гангстеры-дилетанты или сочли достойной только меня? А у Натальи Степановны они были, искали эти проклятые ценности, там ведь его мастерская, не могли они туда не заглянуть…

Оказалось, Громов привез печальные вести. Я так на него накинулась, он даже и рассказать не успел. Прилетел он с похорон. Умерла Наталья Степановна…

Да… Жалко. Теперь не бывает таких старух. Она, собственно, не старуха была, это мы станем старухами, а она — старая дама. По моим подсчетам, она-то не открывала тайны возраста — ей было никак не меньше ста лет, но она была жизнерадостна, подтянута и казалась мне вечной. Она и Блока знала, и Шаляпина, и Бунина, и Фалька, и Лентулова… И отзывалась обо всех непочтительно. Муж ее, известный художник, умер давно, ни детей, ни родственников, ни даже сверстников, самый близкий человек — Андрей, она его как бы усыновила.

Ведь уезжала она на свою дачу на юг совсем здоровой?

Андрей объяснил, что она и не болела, только вдруг ослабла, перестала подниматься, соседи и дали ему телеграмму. Он прилетел, они всю ночь проболтали, а утром ее уже не стало. Уснула и не проснулась. Он меня и ждал, чтобы идти туда вместе. Сухому технарю и рационалисту не хотелось одному переступать порог квартиры. Трудно…

— Пошли! — вскочила я и тут же села обратно: — А как же бандиты?

— А ты без бандитов уже и шагу ступить не можешь? Твоя персональная охрана, что ли?

Я разозлилась. Они же караулят. Когда он пришел, они сидели на скамейке? Он разве не видел их?

— Тебя что, собаки никогда не кусали? Рекс их отделал будь здоров. Сидят твои бандиты дома, пьют анальгин и выясняют отношения. И спорят, кому больше от Рекса досталось.

— Он же только двоих искусал!

— Да их и было двое! Если бы их больше было, ты бы от них так легко не отделалась, я тебе уже сколько раз повторяю. Дилетанты, двое жалких дилетантов, вообразивших себе невесть что. Услышали мой голос и испугались. Я все-таки не ты.

Он вышел на балкон.

— Смотри, Ольга, это не твои ли гангстеры?

На скамейке сидел, мрачно уставясь в землю, наш щуплый сантехник, все в той же грязной майке…

— Ну, Ольга, предположим, здесь были бы какие-нибудь вещи, которые я, допустим, спрятал. Так что ж, дилетанты не идиоты все-таки. Совершенно ясно, ты мне устроишь жуткий скандал, как раз такой, как ты выдала, и я выкачусь отсюда со своими, как ты их называешь, цацками.

— А если мы заодно?

— Тем более выкачусь, квартира, говоря языком уголовников, засвечена, цацки надо перепрятывать, и впредь покусанные бандиты будут иметь дело со мной. Ты из игры вышла, опасность нависла над Громовым. Устраивает тебя такой вариант?

Я засмеялась: нет, не устраивает, я за мир и безопасность для всех. По дороге я пришла в себя: в конце концов Андрей сильный, ловкий мужчина, и врасплох его трудно застать, у него быстрая реакция и потрясающая координация движений. Искоса я поглядела на своего надежного друга детства и увидела, что он украдкой оглядывается, вид у него напряженный, он явно нервничает, так и впивается в лица встречных. Вот тебе и надежный защитник!..

Это он меня успокаивал, а сам… И опять мне показалось, что Андрей что-то скрывает. К тому же в людях он ничего не понимает. Вещи любят Громова, так и льнут к его рукам, а люди, нет, люди его не любят. Он все меряет логикой, вечно всех ловит на противоречиях, старается обстругать, починить. Все знакомые жалуются, что он с ними обращается как с неисправными приборами, которые не соответствуют стандартам. Кому же это может понравиться! Андрея избегают, стараются поддерживать с ним чисто деловые отношения. Да он и сам говорит, что человек — механизм, отношения надо рассчитывать и постоянно горит на этом. Да, в отношениях с людьми он совершенно беспомощен…

Я не успела ему ничего сказать — мы уже пришли. Наталья Степановна жила неподалеку, у площади Маяковского, в старом обветшалом доме.

Кодовый замок, как всегда, не работал, дверь настежь, в подъезде — удушливый дым. Гребенку жгли. Мы тоже жгли в подъездах. Дурацкое занятие, но почему-то казалось увлекательным. Носитель научно-технического прогресса меня поправил: не гребенку, кто их теперь жжет, а кнопки в лифте.

Когда дело касалось техники, он всегда прав: кнопки были обуглившиеся, но лифт, кряхтя и стеная, все-таки двигался…

Едва мы вошли, Громов пулей просвистел мимо меня в чулан за кухней, который он превратил в мастерскую. Слышно было, как он с грохотом открывает ящик за ящиком…

Я улыбнулась: так Рекс кидается мимо меня к своим мисочкам.

Кресла, диваны были в чехлах, люстра закутана в марлю, зеркала и картины завешены какими-то тряпками. Печаль и запустение, словно вместе с хозяйкой умерла и комната… Я поежилась, раздвинула шторы, впустила солнечный свет.

Вошел Андрей: инструменты целы. С облегчением. Вот что значит мастер! А я его еще в чем-то подозревала… Да кому нужны его железки! Но он очень серьезно объяснил, что некоторые из них практически невосполнимы…

Мы сняли тряпки с картин, освободили люстру. Андрей долго оглядывался, вроде все так, как было…

— А инструменты никто не трогал?

Вроде нет, он не поглядел как следует, главное, все цело.

— Вот ты говорила о тайниках, так я тебе покажу, что такое тайник. Наталья Степановна была ведь растяпа вроде тебя, деньги могла бросить где угодно, но реликвиями своими дорожила. Я и сделал ей тайничок…

Он сел перед приемником «Сириус», устарелым даже на мой непросвещенный взгляд, развернул его, чтобы снять заднюю панель. И замолчал. А я уже все поняла. Так вот почему была стерта пыль с моего приемника! Нет там ничего!

Андрей сжал зубы, желваки заходили на скулах, когда он отвинчивал винтики и осторожно вынимал из приемника потроха. Я бы на его месте давно рванула панель и вывернула все внутренности, но он был верен себе… Приемник разъят на составные части, никакого тайника — это был металлический ящичек, замаскированный под деталь и даже покрытый пылью! — там не оказалось. Реликвии — золотая табакерка и медальон — исчезли…

— Да, — сказал Андрей, — здесь действовал профессионал.

Я не стала уточнять, какую профессию он имел в виду — радиотехника или вора, — меня другое поразило. Картины целы, ценнейшие полотна, а табакерка и медальон, ну сколько они там могут стоить, украдены.

Ведь для Натальи Степановны они были дороги прежде всего как семейные реликвии, а вот для воров логика странная: пренебречь дорогим и взять сравнительно дешевое.

Андрей буркнул, что воры знали, что делали, их картины не интересовали.

Значит, и он знает, кто здесь был. Знает и не говорит! Сейчас же я обращусь в милицию! Немедленно! В конце концов, я вообще ни при чем, а револьвером в бок тыкали мне, и он этих бандитов покрывает, это и слепому видно!

Андрей устало сказал:

— Ну что ты заявишь милиции? Что, по твоим предположениям, кто-то побывал в твоей квартире и ничего не украл; что на тебя пытались напасть, но твой пес покусал злоумышленников; что какие-то бандиты, вооруженные купленным в «Детском мире» пистолетом, требуют бриллианты, якобы принадлежащие Громову, который в это время находится за тысячу километров и знать не знает ни о каких бриллиантах; услыхавши по телефону голос упомянутого Громова, неизвестные исчезают в неизвестном направлении и больше тебя не трогают, но тебе теперь, через неделю, очень захотелось узнать, кто же это был. Да, забыл, ты еще пожалуешься, что в чужой квартире украли, кажется, ч у ж и е  реликвии. Ты не знаешь, может, их тут и не было, может, хозяйка их подарила, продала, потеряла давным-давно… Ты не соображаешь, что хозяйки вещей нет в живых, и не только у тебя, но и у меня нет никаких доказательств, что эти вещи вообще были. Да, строго говоря, мы с тобой никакого права не имеем здесь находиться, по-моему. Это же не наша квартира, не твоя и не моя… О чем ты будешь говорить с милицией и куда ты ее станешь вызывать? Сюда?.. Надо подумать, посчитать варианты.

Да, ситуация какая-то запредельная… Но ведь Андрей знает, подозревает кого-то!

Мне надоели его колебания. Чего он мямлит, пусть скажет, кого подозревает и как собирается эти варианты считать. У меня уже ум за разум заходит от всей этой чертовщины… Наталью Степановну ограбили, ведь это мертвую ограбили, а он еще думает! О чем?

— А это тебя не касается, о чем мне думать! Это каждый…

Я уже ничего не слышала. Меня вынесло из квартиры в доли секунды. Выскочив из лифта, я услыхала, как Громов бежит вниз по лестнице и что-то кричит. Но меня он больше не интересовал. Скотина! Столько я из-за него вытерпела, и — «меня это не касается». Вот и пусть сам разбирается со своими бандюгами. Коллеги! Я нырнула за угол дома.

Андрей вылетел из подъезда, потоптался, перебежал на другую сторону улицы и заметался там. Он не мог понять, куда я так быстро провалилась. Полюбовавшись на его метания, я злорадно подумала: пусть просчитает варианты. И отправилась домой. Не хватало, чтобы он извлек меня из кустов!

Сначала я тряслась от злости, как оса, но быстрая ходьба — лучший транквилизатор. В конце концов, он с похорон, а тут такой афронт! И чего я взбеленилась? Ну ладно, обойдется, мало мы с ним ссорились…

Я купила две порции мороженого, себе и Рексу, и поскорее свернула с огнедышащего Садового кольца. С ума сойти, обе стороны солнечные, от каменных домов пышет жаром, как из печки. И в такую жарищу бедный пес в своей шубе сидит дома! Хватит с меня этих детективов, не создана я для них, заберу Рекса и поеду на дачу. Хорошо хоть, гангстеры оставили меня в покое, в сущности, я выбыла из этой истории, Андрей, конечно, знает что-то, все небось знает и сам разберется.

Я по привычке, входя во двор, взглянула на проклятую скамейку, где раньше сидели бандиты, и… Да что же это такое?! Сидит! Эта патлатая баба! Опять! Меня охватило бешенство. И этот мерзавец смеет мне говорить, что меня, дескать, не касается… Я повернулась и помчалась назад, к дому Натальи Степановны, чтобы схватить подонка, швырнуть на землю, растоптать и за шиворот притащить сюда, к «коллеге».

Но его уже не было. Улизнул!

Уж не знаю, что бы я сделала, если бы он не сбежал. Наорала бы, что я еще могла. Не исключено, что он сейчас как раз подходит к моему дому и мы разминулись. Тысячу раз мы ссорились, хлопали дверьми, а потом встречались на полдороге…

Но теперь я не могу рассчитывать на Громова. Придется помочь себе самой. И вообще хватит прятаться, скрываться, пора идти в наступление. Рекса надо выручать!

Я выбрала скамеечку поуютнее и съела обе пачки раскисшего мороженого. Сладкое полезно, оно стимулирует умственную деятельность. Во всяком случае, мою. Я быстренько нашла выход, поднялась и направилась в наше отделение милиции.

Уж я по опыту знаю: милиция к собаковладельцам благосклонна. Граждане при деле, гуляют себе спокойно, ни в какие конфликты не ввязываются, берегут собачьи нервы. Пожалуюсь начальнику милиции или дежурному, кто у них там есть, что под моей дверью лежит пьяный, не могу попасть домой, а за дверью собака плачет, гулять надо. Был со мной однажды такой казус еще на старой квартире. Без звука дали мне сопровождающего…

Со сладостным мстительным чувством я представляла себе выражение лица гангстерши, когда она увидит меня в сопровождении власти. Да я и в самом деле пожалуюсь, что она меня терроризирует. Пусть-ка у нее документы проверят. Зря я сразу в милицию не обратилась. Но теперь чего жалеть о пролитом молоке. А странно все-таки, явился Громов, а бандитка все-таки по-прежнему мной интересуется! Ценности-то громовские им нужны, пусть бы с него и спрашивали, я-то при чем. Если бы они и были здесь, уж наверное Андрей мне их не подарит! Тут до меня и дошло: да эта бандитка наверняка не меня, а Андрея ждет. Они же позвонили, узнали, что он у меня, вот и явились. Может, она издалека ехала. Пока приехала — мы ушли. Да и не нужна ей теперь я — ей нужен Громов, для деловых ли переговоров, или следить она за ним собирается, или по какой-то неизвестной мне причине…

Минут сорок прошло, пока к площади Маяковского бегала. Может, Андрей уже тоже здесь побывал? И они вместе ушли?.. Во двор я все-таки боялась заходить, расспросила вездесущих мальчишек, которые носились на роликах по переулку вокруг нашего дома. Оказалось, тетенька с забинтованной рукой давно ушла, они видели, как она уходила в сторону бульвара.

И все-таки осторожность не помешает. Я взяла Рекса и поехала к Нине.

У Нины полна квартира девчонок, штук шесть, кажется, и все одновременно и с разной скоростью печатали на машинках. Очумевший от неслыханного шума Рекс забился под диван в самой дальней комнате. А я позвонила на Маяковскую — не отвечает. Майе — не отвечает. Общим знакомым — никто Громовых не видел.

За ужином Нина потребовала полный отчет о событиях дня. Выслушала мрачно, долго молчала, потом поздравила меня с благополучным окончанием неприятной истории. Лицо у нее при этом было такое, словно она мне соболезнование выражала. Она тяжело вздохнула и предложила считать, что вообще ничего не было.

Как это не было, когда было?

— Не было ничего. Ни бриллиантов, ни потерянного, точнее, украденного ключа, ни гангстеров, ни кражи у художницы.

Но я собственными глазами видела приемник, из которого были украдены реликвии художницы, не говоря уж обо всем прочем!

— А откуда ты знаешь, что они там лежали? В том-то и дело, что никакого даже и тайника ты не видела. Ты видела расстроенного Громова, который блестяще доказал тебе, что он — настоящая жертва грабителей, в отличие от тебя, у которой вообще ничего не взяли из квартиры, даже отпускные не тронули. А вот Громов, вот он — бедняга, его обокрали, и если уж он не обращается в милицию, то с чем ты туда пойдешь? Я уверена, он и ссору спровоцировал, знает твою привычку хлопать дверью. Одного добивается: убедилась в том, что Андрей Громов — несчастная жертва неведомых мошенников и воров, теперь исчезни и помалкивай, раз уже даже он молчит и не просит помощи. О, до чего же ловок этот Громов! Он выдернул тебя из этой истории, как морковку из грядки. Ты в безопасности, чего тебе еще? Остальное тебя не касается. Уж не знаю, кто он в этой банде, главарь или просто в конфликте с сообщниками. Скорее всего, главарь, умен больно, наверное, остальные недовольны распределением краденого. Все конфликты всегда возникают из-за распределения материальных благ. Исчезнет твой ювелир, переждет, когда жизнь подбросит тебе новые проблемы, эпизод с гангстерами потеряет актуальность, тогда он и появится снова, ну, объяснит как-нибудь это «маленькое недоразумение». И мы никогда ничего не узнаем, представляешь? Никогда! Так обидно, — горестно покачала она головой. Нина — великий мистификатор, сама верит в свои выдумки. Но ведь и вправду обидно ничего не узнать. Кто эти гангстеры, как они украли ключ и, главное, что же было спрятано у меня дома? Ведь было, конечно, было, только Андрей забрал, когда я душ принимала. Я — трусиха. Пока я соображала, как мне выбраться из передряги целой и невредимой, никакое любопытство меня и не мучило, мне важно было одно: безопасность. И чтобы все поскорее кончилось. Но теперь, когда бандиты наверняка оставят меня в покое, во мне проснулся «сыщицкий» инстинкт. Хорошо бы узнать: в чем же тут дело и кто они такие? А узнать можно только у Андрея, который ничего не желает объяснять.

И еще меня мучила совесть. Я не собиралась бить себя в грудь и каяться перед Ниной, которая просто назвала бы меня клушкой. Ведь я до сих пор думала только о своих осложнениях, а Андрей-то явно попал в беду. Уж не знаю, кто он, главарь, что весьма сомнительно, учитывая отсутствие организаторских способностей, или жертва, или еще кто, но он влип в какую-то серьезную и тяжелую историю. Он нуждается в помощи. Он не хочет обращаться в милицию, но вдруг с ним что-то случится, и я буду виновата, моя нерешительность. Нет, этого нельзя допускать, надо его с Бородиным свести, тот златоуст, кого хочешь убедит, а главное, он юрист, он совет может дать квалифицированный… Но как найти Громова?

Нина, не знавшая о моих сомнениях, о двойственности моих соображений, предложила устроить засаду у дома художницы, ведь Громов должен вещи разобрать, к Майе он вряд ли пойдет. А засада — это очень интересно, если повезет, мы много узнаем. Может, туда гангстеры явятся, в конце концов ничего же толком непонятно, может, они теперь за Громовым будут следить…

В час ночи я дозвонилась до Майоши, которая, разумеется, не знала, где Андрей, не знала даже, что он вернулся в Москву, считала, что я блаженствую на даче, а у нее, как обычно, куча неприятностей, и даже посоветоваться не с кем и т. д. и т. п.

Над Майошей всегда идет ливень крупных и мелких несчастий, невезений, и, говоря с ней, невольно ощущаешь себя сильной, везучей, благополучной. Не за эту ли иллюзию я и люблю свою подругу, и не только я — буквально все знакомые из кожи лезут, чтобы ей помочь или хотя бы посочувствовать. Но на этот раз в советах и сочувствии нуждалась и я. Я сообщила, что у меня еще больше неприятностей и вообще дела мои таковы, что придется, видимо, обращаться за помощью в милицию. Майя испуганно замолкла на полуслове, и тут я почувствовала в трубке какой-то фон, словно чье-то дыхание. Кто-то слушает нас по второму аппарату, который стоит у Громовых в кухне… Чуткое внимание подруги и полную поддержку я получила, она предложила завтра встретиться и все выслушать, помочь всем, чем только она располагает, хотя я сама знаю, как мало может она сделать. Я попросила узнать, где находится Андрей.

«Звонят в дверь», — Майоша пошла открывать, а я соображала, чье же это дыхание я слышу. Может, у нее возлюбленный, слава богу, появился? Нет, она бы не плакалась. Подруга? Я всех знаю, кому интересен наш разговор! А вдруг это Андрей? Майоша его не выдаст. И теперь они совещаются.

Оказалось, соседка явилась в час ночи занять пятерку до завтра. Да, бывает… Но если Андрей позвонит или появится, пусть передаст, что я завтра его жду. Не появится — пойду послезавтра в угрозыск сама… Да, так серьезно. Все расскажу, но не по телефону. Завтра увидимся.

Кстати, надо ведь Майошу и расспросить, может, она что-то знает. А вдруг к ней тоже являлись бандиты. Ведь я молчу — и она молчит. Может, ей еще хуже, чем мне пришлось…

Сидеть в засаде оказалось безумно скучно.

С утра я ворчала, что все безнадежно: Громов у Майоши, то есть у себя дома. Но Нина не любила менять планы, и в семь часов, удачно пристроив машину, мы уже таращились на подъезд и оглядывали пустую улицу.

Поначалу сердце у меня екало каждый раз, когда открывалась дверь подъезда. А к одиннадцати мы совсем скисли, только Рекс блаженно дрых на заднем сиденье. Я хотела спать, пить и есть. Мы уже не впивались взглядом в тех, кто выходил из дому или приближался к нему, давно освободились от своих «маскхалатов»: я сняла парик, Нина злобно швырнула широкополую шляпу прямо на Рекса. Ни Громова, ни подозрительных лиц. Других дураков, которые следили бы за домом, не было. Только мы. Вдруг Нина прошептала: «Не поднимай головы, не поворачивайся, погляди направо».

К дому подходили Майоша и высокая крашеная блондинка с забинтованной рукой. Гангстерша! Но теперь я узнала ее сразу — Майина сестра Валерия.

Встреть я Валерию на улице, прошла бы мимо, мы всего раз и виделись. А когда сестры шли рядом, сходство нельзя было не заметить. Так вот почему мне показался знакомым ее узкий рот! «Американская актриса»! Майкины губы, только цвет помады другой. Валерия вообще выше, крупнее, чем Майя, с властными повадками. Элегантная деловая женщина. Она что-то сердито выговаривала Майоше, а та покорно кивала головой. Сейчас они войдут в подъезд! Я полезла из машины, чтобы сказать мерзавкам все, что я о них думаю, но Нина вцепилась в меня.

— Сиди смирно! Мы здесь не для того, чтобы скандалы устраивать! Громова явно нет дома, они сейчас выйдут. Парик надень!

— Они же в квартиру влезут!

— Не влезут, Громов не ты, он наверняка новый замок поставил. Да если и влезут, кто ты такая, чтобы им помешать? Это дело семейное, они родственники, а ты им кто? Мы с тобой хотели знать, в чем тут дело. Вот ты убедилась. Не твое это дело.

— Ты что, знала об этом? — удивилась я.

— Ну, знать не знала, а подозревала. Я была уверена, что Майоша твоя беспомощная имеет отношение какое-то к шайке. Помнишь, Бородина говорила, что ей Майя звонила, жаловалась, что ты пропала, а у них ведь не очень близкое знакомство. Это Майя всех обзванивала, тебя искала, когда ты через чердак сбежала. Она бы и мне позвонила, да телефон у меня новый, а отчества моего она не знает. Ты вчера, когда телефон терзала, искала Майю и Громова, все сокрушалась, что не знаешь телефона ее сестры. Я впервые о сестре услышала, ты о ней и не поминала никогда, но сразу подумала, а не сестричка ли тебя на скамейке караулила? Но тебе даже и заикаться об этом нельзя было, как же, столько лет дружите, Майечка твоя кроткая да слабая.

Я слушала Нину, восхищаясь ее проницательностью, не женщина, а Эркюль Пуаро и Арчи Гудвин вместе, но все это как-то машинально, словно не я слушаю, а кто-то другой. А я умирала от стыда, злости, гнева. И гнев был направлен почему-то не столько против Майи и Громова, сколько против себя самой. То есть понятно почему. Как же, бриллианты, гангстеры, банда! Семейная свара из-за денег, из-за имущества. Как все мелко, грязно, ничтожно… Майоша меня из дома заставила сбежать, так я их испугалась! В МУР собиралась идти: защитите от Майи Громовой! — Да они меня только пугали, морочили…

А сестры, выйдя из дому — права Нина, — пошли на другую сторону переулка ловить такси. Я рванулась за ними, но Нина опять не пустила меня. Она сунула мне сигарету, и тут я заметила, что руки у нее дрожат и она, кажется, даже побледнела. Чего она испугалась? Ага, ну да! Ведь она все узнавала из вторых рук, ни в чем не участвовала, вроде книжку читала, это было как бы увлекательной игрой, не имеющей отношения к реальности. А тут она воочию увидела бандитку Лерочку, Майю, укравшую ключ из моей сумки и шарившую по чужим квартирам. Револьвер, нож, шантаж — все это обрело плоть, стало жизнью. Нина увидела тигра… Ей стало страшно.

А для меня таинственная и пугающая история превратилась в грязную, мелкую, постыдную. Забыть о ней надо. И об этих людях. Поеду на дачу. Замок только надо купить и поставить.

Оказалось, я права только отчасти.

— Ты узнала знакомых и решила, что все не страшно и все понятно. Можно ли бояться приятельницу, которую знаешь со студенческой скамьи? Бояться можно только неизвестного и таинственного бандита! А кто, кстати, тот, с бородкой? Ты ведь так и не знаешь, но раз это Майин знакомый, то ты его и не боишься? Но ведь тебе в бок нож-то знакомая Валерия совала? Или ты считаешь, по знакомству тебя пощадят? Пока что-то незаметно.

Ты сама подумай, какими ценностями должен обладать твой Громов, если воры дорогие картины у этой художницы оставили! Им надо что-то еще более ценное! Они все родственники, они знают, о чем речь. Тебя Громов из этой истории вывел, я в этом уверена. Он сам где-то скрывается. Если жив. Да жив он, раз сестрички сюда заходили. Они его ищут. Так вот, он тебя вывел, а ты снова влезла, уже сама.

— Как это? Я только и мечтаю уехать на дачу и сидеть тихо. А они пусть сами разбираются. Я и в милицию-то пожаловаться не могу — на что жаловаться-то? Кто преступник, кто жертва?

— На даче тебя как кутенка придушат. Ты про милицию зачем сказала? Конечно, кто знал, но… В общем, вот теперь-то ты им и можешь помешать. Мне лично одно ясно: тебе надо исчезнуть. А то этот уголовно-семейный кооператив тебя прикончит, чтобы ты под ногами у них не путалась. И не вздумай идти на свидание со своей угнетенной невинностью. Мы вот что сделаем. Соберешь чемоданчик, и поедем под Калугу, в мою развалюху. Олегу записку оставишь. И весь отпуск там и проживешь. За это время здесь все как-то рассосется или, напротив, они передерутся, укокошат кого-нибудь, и ими займется милиция. А ты не милиция, ты обыкновенная женщина, к тому же легкомысленная, ляпаешь что попало. Доверчивая ты очень. Дурочка просто.

Может, Нина права, насчет дурочки спорить не могу, со стороны виднее. Но мне все это не подходило.

Конечно, с милицией я дала маху. Вовремя вылезла, ничего не скажешь. Сама себе яму вырыла. Но, с другой стороны, еще ничего не известно. Может, они испугаются и запаникуют, ошибки делать начнут. Может, Майя сама боится. Я с ней, разумеется, встречусь. Послушаю, что она скажет, но сама не буду трепаться. Постараюсь. А главное, я ничего плохого никому не сделала, почему же я должна прятаться, скрываться, дрожать? Да провались они все! Они меня из дому выжили, отпуск испортили, а теперь я еще и из Москвы должна бежать? Да ни за что! Вор у вора крадет дубинку, а я буду трястись, как бы меня этой дубинкой не хлопнули. Да и не бандиты они, а просто жадюги. К тому же Майя, возможно, хочет мне все рассказать, извиниться… Так что сначала я ее послушаю.

Нина покачала головой. Она поставит машину недалеко от скверика, где мы встречаемся, будет ждать. Если разминемся, встречаемся у меня дома.

Нина с Рексом сидели в машине у высотного здания. Майя уже была в скверике у Красных ворот, я долго собиралась с духом, чтобы подойти, и никак не могла. Я смотрела и смотрела на свою бывшую подругу, как на незнакомую.

…Эффектная женщина, что и говорить. Черные волосы, синие глаза, подтянутая фигура. Я разглядела горькие складки вокруг губ, запавшие щеки. Выражение лица мрачно-агрессивное, модное, кажется, называется «дикая кошка», но другие его «носят», а у Майи — натуральное. Жестокое лицо, недоброе. Да разве она такая была? Я вспомнила юную Майошу, ее счастливый смех: «Тебе нравится? На, бери!» И она протягивала книжку, безделушку, конфету. Неужели двадцать лет жизни с Громовым превратили мою беспечную и щедрую подругу в ведьму? Почему, почему? Стругал, стругал ее Андрей, а потом обрубок бросил, на что ему… Или он тоже не виноват, ему нужен был твердый каблук, а достался в жены воск?..

Ох нет, Майоша не воск. Двадцать лет она непрерывно грозилась уйти, вслух, при всех жаловалась, как ей не повезло, никак она не может поднять этого медведя до своего уровня. «Неудачнику трудно вынести успехи других». А скандалы из-за денег! «Живут же другие» — Андрей, в общем, был равнодушен к деньгам. «Вот и живи с другими, надо было по себе жену выбирать!» Да, все было. И ведь он терпел, любил ее. Он и кольца-то начал делать для заработка, это Майя его познакомила с Натальей Степановной, а та Андрея приняла и полюбила. Он же веселый был, и в школе его обожали за справедливость, за… Я не успела додумать, Майя завертела головой и увидела меня.

Она заулыбалась и на мгновение стала прежней нежной Майошей, которая бросалась на помощь раньше, чем узнавала, какая помощь нужна, мы ее и звали заполошной. Но прежнее тут же угасло, на меня смотрело изможденное накрашенное лицо.

Нет, ничего нового она мне не сказала, ни о чем не спросила и ни в какие переговоры вступать не собиралась. Как будто и не было ничего, не рылась она в моих шкафах, не стащила реликвии Натальи Степановны. Все ее песни мне были знакомы.

Невезучая неумеха, денег нет, подонок Громов сыну даже апельсины не пошлет в посылке, все она, все она. Нашла прекрасный вариант размена с приплатой, надо всего-то две тысячи, а Громов не дает…

Всегда я ей сочувствовала, щадила ее, а тут разозлилась. Может, у него у самого нет денег. Пусть займет! Может, не у кого, не так просто две тысячи занять. Она взвилась:

— Не у кого? Да ты посмотри, как люди кругом живут! У жены его приятеля в каждом ухе по «Волге», видеомагнитофон купили, а зарплата такая же, как у Андрея. Все умеют устраиваться. И он тоже, это мы с тобой… — Она вдруг с откровенной ненавистью уставилась на меня. — И ты тоже умеешь. Тебе что, за прекрасные глаза квартиру дали в самом центре? Или твой растяпа Олег выхлопотал? В престижном доме, две комнаты на двоих, возле дома «мерседесы» стоят, может, вы на зарплату тоже «мерседес» собираетесь покупать? А дача — тоже на зарплату? Ты дочку ловко пристроила, цветешь теперь в академической тени, скоро будешь вся в заграничных тряпках. Это я одна дура, без денег, в коммунальной теперь квартире, и муж меня бросил…

— Да тысячу раз ты грозилась уйти, называла его гирей на ногах, что же ты, красивая баба, найди теперь себе с машиной, с зарплатой, с квартирой, устраивайся…

Майоша всхлипнула и тихо сказала:

— Не хочу. Это я так, нарочно грозилась, чтобы он ценил, колдовала, чтобы не бросил, чтобы никто не знал, как я его люблю, ведь стыдно так любить, без памяти… И ничего мне не надо, никаких денег, никакого обмена я не нашла и не ищу я обмена, он сейчас хоть рядом живет, хоть я его вижу иногда, не поговорить, так хоть поругаться можно, голос услышать, а что я буду делать, когда он переедет? Пока Громов рядом, мне все было мало и все было надо, и тряпки, и шубу, и мебель. — Она говорила детским, захлебывающимся голосом, черные слезы капали на платье, тушь вокруг глаз размазалась черно-синими пятнами, помада и румяна стерлись, лицо почему-то стало опять молодым, совсем прежним, а она все плакала. — Я знаю, я тебе глупости говорю, ты совсем не такая, я завидую, потому что у тебя Олег, а мне не нужны никакие машины и престижи, мне Громов нужен, зачем мне какие-то чужие, просто стыдно, что не могу я без него…

И мне стало ее очень жалко…

А Майя повернула ко мне заплаканное лицо и ахнула:

— Да что же я все о себе да о себе. Во-первых, я узнала, где Андрей. Ты себе не представляешь, он живет у тебя на даче, это точно, ночевал там с какой-то бабой. И торопись, он собирается уезжать из Москвы, кажется, на юг, точно не знаю. Так расскажи же мне про свои страсти, что там у тебя уголовного произошло, зачем милиция? Андрей что-нибудь натворил?..

И жалость моя растаяла, словно ее и не было. Нет, была минута теплоты, сочувствия, но теперь рядом со мной сидела не просто чужая, а опасная женщина. Мне стало как-то жутковато. Нарядный, яркий, с пестрыми клумбами скверик, вокруг памятника Лермонтову ходят голуби. На скамейках в тени блаженствуют изнемогшие от жары люди, бегают малыши, свежая зелень вокруг. Все как всегда, как сотни раз на этом сквере, где мы часто сидим с Майошей — ее контора рядом, вокзал рядом. И все — иное. Неузнаваемое. Как же так, ведь я хорошо знаю эту женщину с синими глазами, так много лет думала, что знаю. А она совсем другая, непроницаемая, неведомая. Я ее никогда не видела по-настоящему или она изменилась? Или жизнь стала другой? И Майоша не Майоша, и клумбы не клумбы, и это не моя Москва, а незнакомая улица, никогда не виданные люди. Или это не я? И я тоже стала другая? Такие мгновения, к счастью, проходят быстро и сами собой. И я уже улыбалась и говорила, что все пустяки, чистое недоразумение, я ведь очень горячая, невесть что могу выкинуть, уж Майоша-то знает, как меня заносит. А Андрей мне нужен по чисто хозяйственному делу. И это возмутительно, он без разрешения поехал к нам на дачу, да еще с кем-то. Ну я ему покажу!

Я вскочила, Майоша, успевшая привести в порядок свое лицо, тоже поднялась и объявила, что проводит меня до дачи. Заходить не станет, ей совсем не хочется видеть Громова, но она любит электричку, она почему-то в ней успокаивается. Хоть развлечется, воздухом подышит, поболтаем…

Громов мне, понятное дело, был уже не нужен. И идти добровольно в ловушку я не собиралась. Но зачем эта ловушка, что меня ждет? Ведь не убивать же меня они собираются? У меня появилась дикая мысль, что я имею дело с компанией помешанных. Или это я сошла с ума? И мне все кажется, никто у меня ничего не искал? Да, а Лерочка в черном парике, пустоглазый, нож, пустырь — это что, галлюцинация? Чья только?! И воображаемый пес покусал воображаемую Валерию? Смешно! Но от Майоши надо отделаться, пусть она одна успокаивается в электричке, я и так спокойна.

Опять мне приходится скрываться, сбегать, прятаться! Не сказать ли Майечке, что я в курсе их дел, не всех, но кое-что знаю и что-то о них думаю. Нелестное. Нет, я уже болтала лишнее по незнанию, а сейчас это будет непростительной глупостью. Но ужасно хотелось назвать ее воровкой! И я переключилась на действие — это отвлекает. На Казанском — столпотворение, электричка будет переполнена. Это хорошо.

Мы протолкались к середине поезда, и тут я «вспомнила»: билет-то надо купить! Пусть бежит к автоматам. А я займу места в вагоне. А если разминемся, встретимся на нашей платформе.

Майоша побежала назад, к вокзалу, а я нырнула в подземный переход вместе с толпой и через полминуты была на Новорязанской. Нины и Рекса не было. Ничего! И я отправилась в хозяйственный.

…Полутьма и прохлада дома показались мне благодатью. Я сбросила босоножки, приятно было ступать босыми ногами по гладкому полу. Покупки я выгрузила на письменный стол. Мыло, замок, лак для волос. Лаком, правда, я почти не пользуюсь, но баллончик был французский, красивый, должна же была я себя хоть чем-то утешить, купить что-нибудь для души.

Я стягивала с себя платье и соображала, где сейчас надо искать слесаря, когда в дверь позвонили. Звонки были длинные, требовательные. Кто бы это мог быть? Знакомые сначала звонят по телефону. Черт с ними! Нет меня дома. Не хочу я больше никаких новостей. Я на даче. В отпуске. Провалилась сквозь землю. Звонки прекратились. Вот и хорошо. Я наконец выпуталась из платья. И услышала, как в замке поворачивается ключ. Очень медленно. Я замерла с платьем в руках. Кто это? Опять  о н и?..

Нина предрекала, что  о н и  хотят со мной расправиться. И в этой истории она все время оказывается ну просто ясновидящей… Мне стало страшно. Куда деться, где спрятаться? До окна я не успею добежать, да и что мне окно? Не успела сменить замок, раззява!

А дверь уже скрипнула, открываясь. Я мысленно заметалась, потому что шелохнуться я боялась, кто-то входил в квартиру…

Дверь моей комнаты открывается внутрь. Между книжным шкафом и стеной есть крошечное пространство. Когда дверь открывается, этот угол как раз оказывается за нею, меня не сразу увидят. Но в закутке не умещается даже Рексова подстилка.

Акробатическим движением я втиснула себя в эту щель, держа платье по-прежнему в руках. Плечи не умещались. Я вся изогнулась, вытянув шею и сжав плечи.

А человек уже вошел, щелкнул замок. Постоял, прислушиваясь… Пошел. Медленно и осторожно. Но шаги тяжелые, неровные. По очереди заглядывал всюду, открывал все двери, даже дверцы стенного шкафа. Моя — последняя. Если он зайдет — конец. Меня нельзя не увидеть. А если только заглянет… Так. Комната Олега. Приближается к моей.

Я старалась не дышать. Кто-то остановился на пороге. В щелочку дверную можно увидеть кто, но я боялась скосить глаза — вдруг шевельнусь…

Посмотрела, когда он шагнул назад, в коридор. Так и есть. Бандит. Прихрамывает. Покусанный Рексом бандит. Один.

Все. Пошел в ванную. Щелкнул выключателем. На пол поставил что-то тяжелое, наверное чемоданчик, который держал в руках. Загремел, кажется, табуреткой. Сел, наверное. А потом из ванной стал доноситься какой-то шум технического оттенка. Лязгнул металл, чем-то скребли, опять звон металла. Передвигает что-то. Наверное, снова ищет драгоценности.

Руки, плечи разламывались, платье стало пудовым. А прошло только десять минут. Я закрыла глаза и стояла, по-моему, час. Ощущение было такое, что позвоночник превращается в штопор. Открыла глаза. Прошло пять минут! Нет, надо что-то придумать.

Как жаль, что я купила замок, а не молоток, или, еще лучше, топор бы мне. Он бы сунулся, а я бы… А-а! Лак! Лак для волос делают на спирту. Если он сунется, я пущу струю ему в глаза. Пока-то он их продерет! Успею выскочить на площадку.

А бандит, увлекшись, начал насвистывать хабанеру.

Под эту хабанеру я вылезла из своего угла, растерла затекшее тело, надела платье, притащила осторожненько стул, села. Колпачок я сниму с баллончика, когда бандит двинется по коридору. А сейчас надо расслабиться. Как чувствовала я, понадобится мне зачем-то французский лак.

Глянула на часы — прошел час, оказывается. Стену, что ли, он там разбирает? Рабочий шум не умолкал. Неужели в нашей крохотной ванной есть такое место, до которого надо час добираться? Как бы он к соседям не вылез! И меня разобрал нервный смех. Люди жалуются на скуку, гоняются за приключениями, ездят в горы за сильными ощущениям, занимаются подводной охотой и т. д. А я вхожу в свою квартиру, и готово! Начинаются приключения одно краше другого. Меня обслуживают на дому. «Самое опасное место в мире, фирма гарантирует смертельный риск, увлекательные загадки и таинственные встречи!» Не квартира, а Бермудский треугольник…

А не напасть ли мне на него? Он увлекся, не услышит, подкрадусь к ванной, лаком по глазам, запру его и — в милицию. Нет, опасно, может услышать, пристукнет меня.

Так вот зачем Майя хотела выманить меня из дому, сказала, что Громов сидит у нас на даче: туда и обратно — как раз три часа, а бандит бы здесь без помех занимался поисками драгоценностей, не собирались они меня убивать, просто хотели удержать меня там на некоторое время, чтобы не явилась домой в неподходящий момент. Ловко!

Придется ждать, пока он не закончит там свои черные дела. Кошмар в том и состоит: никаких свидетелей и улик. Ухватиться не за что. Словно туман пытаешься поймать. А между тем прошли полтора часа. Я встала, потянулась… Мне уже не было страшно, наверное, нервы притупились. Устали мои бедненькие нервные окончания.

Шум смолк. Я мгновенно очутилась у стены… Шаги. Колпачок снят. Моя комната — самая дальняя. А от ванной до входной двери — метра два. Может, он уже уходить собрался, ко мне сюда и не явится. Так и есть. Открывает замок.

Хлопнула входная дверь. Все! Ушел!

Я ринулась в ванную.

А в ванной все как было. Не приснилось ли мне происшествие? Был ли кто? Был!

Стены целы, зеркало на месте, раковина на месте, но табуретка передвинута, стиральная машина прислонена вплотную к ванне, да нет, она всегда так стояла, кажется…

Начинается! Было или кажется? Кажется, было. Мы уже переживали это, и нам не кажется: резиновый коврик на полу передвинут. Я наклонилась поправить, потеряла равновесие, схватилась за край ванны, и меня тряхнуло током. Да как сильно!..

Из ванной я вылетела как ошпаренная! Вернее, как ударенная током. Господи, боже ты мой, ведь ванна — не электроприбор! Ее же нельзя включить. Или можно?

Не знаю. Вроде нельзя, но вдруг гангстер включил? Я вообще не в ладах с электричеством. Николка проводит со мной беседы о технике безопасности, может, поэтому у меня и возникло стойкое отвращение к электроприборам. Слышать я не могу, как они устроены да как работают. Единственное, чего он добился, — я электричества боюсь и стараюсь как можно скорее все выключить.

Я осторожно заглянула снова. Что-то было включено, но что? А душ хотелось принять ужасно! Рискуя жизнью? Ну нет, как-нибудь по частям вымоюсь в кухне. Я даже свет боялась выключить.

Я покурила, выпила кофе и взяла себя в руки. Надо идти за слесарем, замок врезать. Пускай он заодно выяснит, почему ванна бьет меня током.

Ну да, я уйду, а кто-нибудь как раз и явится. Меня уже трясло при одной мысли об этих незваных гостях. Надо закрыть дверь тем ключом, что нам вручил техник-смотритель при переезде. Который с бирочкой. У них такого нет, слава аллаху, я не ношу его с собой. Где же этот ключ? У меня уже появилась аллергия от поисков. Но надо найти, ничего не поделаешь, они мне не дают передышки, шастают к нам непрерывно. И ведь милиции не боятся, вот что странно!

Я долго рылась в ящике буфета, где мы храним разный железный хлам, ненужные ключи неизвестно от чего, гвозди, какие-то шурупы, крючья, — у всех такие ящики есть. Вытащила крупные вещи, осталась мелочь, которая разбежалась по ящику, вынуть его нельзя, буфет старый, рассохшийся, я обратно ящик и не затолкаю. Наконец нащупала ключ, он застрял в какой-то трещине. А ящик тяжелый, дубовый, одной рукой его и удержать трудно. Я потрясла его хорошенько, в буфете тоненько зазвенели рюмки. Ключ выехал на середину ящика, оказывается, на нем стояла деревянная коробка. Я начала запихивать весь хлам обратно и тут только обратила внимание на коробку. Собственно, это был плоский деревянный ящичек, он стоял вплотную к дальней стенке, я много раз тыкалась в него пальцами, считая, что упираюсь в стенку буфетного ящика.

И тут у меня замерло сердце от какого-то, то есть ясно от какого, предчувствия. Я поставила коробочку на стол и открыла ее. Тут оно и лежало.

В полиэтиленовом пакете был браслет. На тяжелых, покрытых патиной серебряных пластинках изящный узор из зеленых и белых камней. Суровая красота, удивительное благородство формы.

Старинный браслет… Андрей делал? Я такого не видела, и стиль не его.

А бриллиантов никаких в ящичке не было. Неужели этот браслет такой дорогой, что они все перегрызлись из-за него?.. Музейная вещь. Андрей реставрировал, а сестрички решили выкрасть? Нет, Громов бы меня предупредил, от возмущения по потолку бы бегал, а он молчит и таится. Значит, он украл! Андрей Громов — вор?! Не может быть! Нет, надо смотреть фактам в лицо: украл! Я не успела ужаснуться, зазвонил телефон. Лариса Бородина сообщила, что Юра через час прилетит, если быстро соберусь, успеем с ней поболтать.

Но мне надо дождаться Нину, мы же договорились встретиться здесь, непонятно, куда они вообще провалились. Лариса пообещала сразу же прислать мужа, даже кормить не будет, наверное, по моему голосу поняла, что дело серьезное.

Нина, злющая-презлющая, приехала через полчаса, с Рексом и Майей Громовой.

Интересно, где же это они встретились? Наверное, Нина поехала к нам на дачу, следила небось за мной, легкомысленной… Так и было. Нина видела, как Майя покупала билет, как влетела в последнюю секунду в электричку. А меня Нина сразу потеряла. Неудивительно, у меня же отработанная техника — спасая Рекса от больших собак, я каждую дыру на вокзале изучила. Нина ждала в машине у нашей станции. Пришла электричка, меня не было, зато металась у вокзальчика Майя, которая не знала дорогу на дачу.

Нина подъехала и сказала, что меня на даче нет, она возвращается в Москву, не подвезти ли? Та согласилась, решив, что просто не заметила, как я выходила на платформу — народу прорва приехала.

А в машине Нина внезапно объявила, что нам все известно и пускай-ка Майя Витальевна сразу все ей расскажет, иначе ее отвезут в милицию. И королева потерпела полное фиаско. Майя не сказала ничего и, если бы не боялась Рекса, просто выскочила бы из машины. И сейчас она набросилась на меня с обвинениями в провокациях, хулиганстве, заговоре. Это моя-то бывшая подруга, которая при любой трудности превращалась в кисель, который мы собирали ложками. Какой кисель! Скала несокрушимая…

Какой это ключ она украла у меня? Клевета! Впервые слышит о каких-то бандитах и ценностях, которые у меня требовали. Раз это мои ценности, я и знать должна! Валерия меня караулила? Обозналась Ольга Васильевна! Сергей Петрович? Знать не знает! Вооруженное нападение? Бред сумасшедшей, кто его видел, она что, участвовала?! Украли табакерку Натальи Степановны? Впервые слышит, и при чем здесь она, Майя Громова? У ее бывшего мужа надо спрашивать!

Я смотрела на нее во все глаза. Поведение было обдуманным, она была готова к ответам, тверда и уверенна настолько, что Нина приуныла, перестала задавать вопросы. Ведь чужая уверенность гипнотизирует, действует магически, человек теряется под воздействием неколебимой наглости, убежденной в своем праве. И тогда я весело провозгласила:

— Ну что ж, прошу прощения. Значит, браслет не твой, ты на него не претендуешь, и Громов отказывается, а у Валерии и спрашивать нечего, как мог ее браслет попасть в мой буфет? Да к тому же это явно музейная вещь, то есть ему место только в витрине музея. Тогда надо его срочно сдать в милицию.

Вот тут Майя растерялась, мы с Ниной кожей ощутили, как опала ее агрессивность, как пошли волны страха и сомнений. Она с запинкой пробормотала, что впервые слышит о браслете.

— Тогда это клад, тебе, Ольга, полагается сколько-то там процентов, ведь он дорогой, наверное? Пошли в милицию.

Майя тихонько спросила: может ли она идти? Но Нина не сказала, а пропела, что лучше ей немножко подождать, вдруг там, в милиции, захотят с нею побеседовать, так пусть Рекс ее посторожит, а мы скоро вернемся. Нина решительно выдернула штекер и положила телефонный аппарат в сумку, приговаривая, что не стоит рисковать, не надо Майе звонить сообщникам.

— Ольга, — велела она, — командуй Рексу, чтобы он ее стерег.

— Он меня искусает! — взвизгнула Майя.

— А вы не шевелитесь, а то действительно искусает, как сестричку.

Бедняга Рекс нервничал. Он не выносил скандалов, кидался то к одному, то к другому, пытался лизнуть в нос, на него просто жалко было смотреть, и все ссоры утихали сами собой. Сейчас он тревожно смотрел на нас и скулил. Да он и команд-то не знает таких, не умеет он стеречь, он только спасать людей умеет! Боже мой, что же мы делаем, как низко можно пасть, прикоснувшись, только прикоснувшись к преступлению, не участвуя в нем. Ведь перед собакой стыдно…

— Пусть она уходит. Так мы собаку испортим, Рекс ведь не в концлагере служит. Уходи.

Нина возмутилась, как же так, они с ножом кидаются, а тут…

— Чем же мы с тобой лучше бандитов, если они с ножом, а мы с собакой. Майя же сейчас не кидается, а я буду Рекса на нее натравливать? Да он и не поймет ничего. Пусть идет к своим бандитам, а мы сдадим браслет, который Майя украла…

— Это не я! Это Лерка!

Вот тут-то Майя и превратилась в кисель, и нам же с Ниной пришлось ее успокаивать и утешать!

Вот что рассказала нам Майя Громова.

Давно, года полтора назад, Валерия попросила Андрея сделать ей браслет, такой же, как у нее в музее. А я-то считала ее переводчицей!

— Она переводчица, но работает в музее, заведует отделом. Музей сейчас закрыт, здание разваливается. У Валерии был план. Когда завотделом уезжает в отпуск, то исполняющему обязанности передается по списку ну все, что есть в отделе ценное, редкое. Конечно, никто не смотрит толком, есть вещь и есть. Вы себе не представляете, сколько у них крадут. Браслет ценный, больших денег стоит. А Андрей сделал похожий, мельхиоровый, стекло там. Год почти делал, он всегда тянет. И подарил Лере на свадьбу, когда они с Виктором зарегистрировались…

Вот кто этот Виктор пустоглазый!

…У Виктора в Италии дядя, наш, русский, во время войны попал в плен, воевал в маки, потом женился на итальянской француженке, остался там. Сам Виктора разыскал, тот ездил к нему. Жена и дочь дядины погибли в автомобильной катастрофе, он зовет племянника к себе. У дяди магазинчик, так, ничего живет, скромно, но ничего. Виктор не очень хотел ехать — не с дядиными доходами в Италии жить. Вот Лера и придумала. Перед отпуском, незадолго до отъезда, а ехать они должны через три дня, она положила вместо подлинника подарок Андрея.

— И ты знала, — ужаснулась я. — Они что, совсем уезжают?

Нина задумчиво проронила:

— Наверное, они много накрали, и в этом музее и вообще. Если бы не жадность… Не хотели даже крохой пожертвовать. Вот скупость их и подвела, а то бы спокойно уехали. Да, герой Сопротивления получит замечательных родственников!

— Они же Андрея подведут под монастырь! — ахнула я.

— Я хотела ему отомстить, — опустила глаза Майя. — Они не совсем, а по приглашению, а там… Как выйдет. Но Лера не доверяет Виктору, боялась держать браслет дома. Она попросила меня спрятать еще и свои кольца, которых Виктор у нее не видел.

— Неужели она не могла сама спрятать, ну, закопать где-нибудь?

Майоша вздохнула.

— Вы не представляете, как это трудно. Если бы дача была… А так — столько глаз. Мы хотели под окном возле их дома — там траншею роют. Представляете? Нельзя ни в чем быть уверенной. А далеко в лесу — рискованно, еще не найдем, и вдруг кто подсмотрит. Ведь надо с лопатой ехать, копать… Я завернула в полиэтилен и спрятала в кадке с китайской розой, ну, знаешь, в большой комнате. Но все боялась, не знаю даже чего, каждый день смотрела, розу перестала поливать на всякий случай. В общем, Андрей увидел, да я еще про Италию ему проговорилась, они и меня звали. Нашел браслет. А тут как раз Наталья Степановна… Я полезла в кадку, а там железки и два Леркиных кольца. Виктор с Леркой чуть меня не убили. Они были уверены, что я украла. Лера очень волнуется, она боится, что Андрей в музее все расскажет, представляешь, чем это грозит им? Главное — ей, ведь она там работает. Она потихоньку от Виктора хотела отдать Андрею табакерку и медальон, чтобы он в милицию не заявлял, пусть и браслет у него останется, лишь бы они успели уехать.

— Да как же они вывезут такую вещь? — перебила Нина.

— Это Виктора дело. У него кто-то есть в таможне, что ли. Но они должны выехать обязательно в определенный день, иначе вся операция сорвется.

— Да, не кража, не контрабанда, операция. Так удобно! Не убийство, а устранение, не подлость, а сложная ситуация. Господи, какой язык стал, все названо другим термином и даже как-то невинно выглядит, — с отвращением заметила Нина.

— Это Виктор подслушивал наш разговор? И он просил тебя удержать меня на даче?

— Да, он хотел еще раз сам все обыскать, проверить.

— А что ты искала у меня в супе?

— Я ж целый день здесь возилась, проголодалась, взяла суп, но подумала, вдруг ты заметишь, поела хлеба с маслом.

— А почему вы решили, что все спрятано у меня?

— У кого же? У Натальи Степановны или у тебя, у Громова нет близких друзей, которым он мог бы довериться. Мы проверяли некоторых. Представляешь, он принесет к Павлу… Ювелирам не доверяют… Жена уж непременно поглядит, что он такое притащил на хранение. А у тебя он оставлял сумки с инструментами, я сама проверяла, а ты и не знала, что он у тебя держит. Вот я и стащила ключ. Что мне было делать! Я ведь у тебя ничего не взяла. Я чувствовала себя просто не знаю кем, но я боюсь… Когда я ничего не нашла, Виктор сказал, что я плохо искала, я и в самом деле не заглядывала в комнату Олега, я-то знаю, что Громов туда не сунется, а Виктор не верил, хотел сам все обыскать. А ты как раз приехала… Неожиданно. Тогда Валерия и придумала, как на тебя воздействовать…

— Да, значит, самая большая дура в Москве — я.

— А ключики Натальи Степановны вы когда украли? — поинтересовалась Нина.

— Я на похороны летала.

Она сказала это так, как будто украсть ключи во время похорон — самое естественное дело.

Я все-таки не понимала, почему они перестали караулить, когда я сбежала к Нине. Оказалось, Рекс их здорово искусал, особенно Виктора, он на ногу не мог ступить.

— А мыло зачем взяла?

Майя удивилась: мыло лежит в старой сумке, она его не трогала — зачем ей мыло?

— Да, долго еще гостья будет выручать хозяйку, объясняя, где что лежит!

А потом Майя плакала, и мы ее снова утешали и успокаивали, и Нина в конце концов увезла ее к себе. Отпускать домой опасно, сообщит о новом повороте дела своим родственникам, те скрыться могут. Здесь Майе явно не хотелось, к моему облегчению, оставаться, на Нину она смотрела испуганными и преданными глазами, и королева растаяла, взяла Майошу под покровительство.

Мы с Рексом остались одни. Мне уже не нужен был Бородин, можно спокойно нести браслет в милицию. Но Юра, наверное, выехал, так что придется дождаться его, да оно и к лучшему.

Примерно через час в дверь позвонили. Быстро добрался!

На площадке стоял Громов!..

Он проворчал, что, конечно, я легкомысленна, как всегда, открываю дверь ночью, не спрашивая. И замок, разумеется, не поставила.

Замок он врезал быстро и ловко, пошел мыть руки, крикнул: зачем это я ободрала эмаль, что я здесь делала?

— Это не я. Это Виктор искал драгоценности.

Проговорилась! Но Громов не обратил внимания, с интересом выслушал меня, велел сидеть тихо и держать Рекса. Бормоча совершенно загадочную фразу о проводнике, которым может стать металлический предмет, он скрылся в ванной…

А я думала, что некстати Громов явился и что ж теперь делать.

Конечно, Андрею просто так и в голову не могло прийти украсть что-нибудь. Оставил же он Лерины кольца! А браслет взял, не думая зачем. От злости, от обиды, оттого, что вокруг пальца его обвела Валерия… Само собой получилось. Он наверняка не сообразил, зачем он его берет. А когда браслет у него оказался… Да если бы он хотел его вернуть, он бы десять раз мне все рассказал! Значит, он его решил оставить у себя… И угораздило меня проговориться насчет Виктора! Заметил или нет?

Я сидела на привычном месте в кухне, придерживая Рекса за ошейник, а вокруг дымился в развалинах мой теплый, доверчивый мир. Рухнул он, мой прежний мир. Ведь почему я так цеплялась за Бородина и не хотела иметь дела с милицией. Милиция — это протоколы, допросы, свидетельские показания, официальщина. Мне казалось, вот приедет Юрка, я ему все расскажу, отдам браслет, мерзавцев арестуют, браслет вернется в музей, и все станет как раньше. Не станет! Уже неважно, проговорилась или не проговорилась я о Викторе, не имеет это значения. Через пять, через десять, ну через двадцать минут, но мне придется сказать Громову, назвать вещи своими именами. Придется. Приедет Бородин, начнутся протоколы, допросы, свидетельские показания, суд, и никогда мы не станем прежними. И никуда от этого не уйти!

Андрей позвал меня из ванной:

— Ольга! Вот, гляди. Остроумно. Оказывается, он неплохой инженер. Пришлось, конечно, ему повозиться, но цепочку случайностей он выстроил умело. Тебе повезло. Налила бы воды в ванну, села, взялась за край, и все. Конец. Мгновенная смерть.

Не могу сказать, что я сильно испугалась, видимо, я была готова к чему-то подобному. Но Андрей хорош: остроумно! Андрей объяснил, что остроумным он считает инженерное решение. Но я же в технике ни бум-бум, мне этого не оценить. Ни черта, дескать, я не пойму, сколько мне ни объясняй.

Я разозлилась:

— Я могу оценить, что он меня чуть на тот свет не отправил, а какое он инженерное решение придумал, на это мне плевать. Ты-то хорош, он меня убить хотел, а ты о технике толкуешь. Одурел ты совсем со своей техникой, вот что! Ненормальный!

Андрей добродушно засмеялся: жива же я! И не обязательно должна была погибнуть.

— Ты могла и не взяться за поцарапанный край, и ничего бы не случилось. Но это еще не все. Вылезла бы ты из ванны, взяла бы свой фен, включила, и все. Задублировано остроумно, не одно, так другое, он, наверное, сначала-то задумал операцию с ванной, а потом фен увидел, ну и… Вот гляди, — он показал на ручку фена. — Что ты здесь видишь?

— Господи, ну ручка, дырочки на ней. Андрей схватился за голову и застонал.

— Ты вот этот шпенек видишь?

— Ну, вижу.

— Разве он был раньше?

— Был, наверное, откуда ему взяться?

Андрей снова застонал.

— О, с тобой о технике говорить… Рекс скорее поймет. Не было его, понимаешь? Это он его сюда всадил, ты взялась бы мокрой рукой за ручку, напряжение 480 вольт.

— Ну и что? — спросила я.

— Нет, ты невозможна. Смерть, вот что. Мгновенная.

У меня ослабли коленки, и я села на табуретку. Ведь я французский лак сегодня купила. Вдруг бы я про него вспомнила и стала волосы укладывать…

— Ну дошло наконец…

— Но за что? Зачем? Зачем ему меня убивать?

Но я поняла. Мое обещание зайти завтра в милицию, чье-то дыхание в трубке…

— Да. — сказал Громов. — Если бы ты пошла в милицию… У них не было выхода, все рушилось. Они должны были удержать тебя любой ценой. Уехали бы, и все. Никто бы тебя не хватился, твои все в отпуске… — Громов внимательно посмотрел на меня: — Значит, ты нашла?

— Да.

Он курил и долго молчал.

— И что теперь?

Я не ответила.

— Ты не боишься, что я тебя убью?

Боялась я его ужасно, но ответила:

— Нет! Убивай! Торопись! Скоро приедет Бородин с милицией. Ну что же ты? Бери нож! Топорик есть кухонный!

— Ну зачем так банально, примитивно. Я так это сделаю, что никто не узнает, с помощью технических средств… Поймала меня в ловушку…

Он посмотрел на меня своими глазами-семечками, в которых не было дна.

Время пошло по кругу, мы вернулись в то же место. Позавчера мы сидели так же друг против друга. Я снова смотрела на незнакомого человека, которого я помню столько же, сколько помню себя.

Рекс насторожил уши, но не залаял. Значит, это еще не Бородин…

Мы сидели втроем и прислушивались к шагам на лестнице. А вокруг дышал темный город…