Крот – непоседа. Мотался по двору, по задворкам двора, закоулкам улицы мрачной, задворкам заброшенных предприятий. Мотался весь день, да и вечер прихватывал. Что-то где-то как-то воровал. Воровать стало страстью давным-давно, с детских послевоенных лет, когда голодный рот требовал пищи.

И война давно подзабылась, и жил подполковник в отставке вовсе не бедно. А подишь ты, осталась дурная привычка вкупе с другой: подшмыгивать носом да ежечасно поддёргивать не сползающие штаны.

Воровал да и прятал в глубине двух подвалов, что были под домом. Подвалы те были в два или три этажа. Слухи ходили, что ход вёл через бухту в сакские степи. Правда то или нет, кто теперь знает? Дом строился до революции, строен был крепко, мощно стоит в самом центре курортного города. Смотрит на море французскими окнами.

Подвалы сухие, мрачные и глубокие. Но Крот их освоил. Двор поневоле привык к страсти соседа. Иногда только правдивец врач-стоматолог ругался, увидев, что спёрли деталь от вечно ломавшегося «запорожца».

Когда Крота ловили, тот искренне обижался, даже слезу подпускал: меня кто жалел в довоенное детство? я так голодал, так голодал А на укоры людские, что и другие, мол, голодали, он снова твердил про свое: я голодал, так голодал!

Ловили Крота крайне редко. Бегал так быстро, что молодым не угнаться: закалка. Армия, спорт приучили к порядку, и занимался он ежедневно. Гири привязывал к стопам, и бегал, и прыгал, и отжимался с гирьками теми. Оно и полезно, поймать не поймают, и нужно, здоровье не купишь.

Юность и зрелость провел в Казахстане. Служил там в армейских частях, там и женился, на евпаторийской Наташе. Старшего сына Витюху лет этак в шесть бабке отдали на тёплое море загар набирать. Там он и вырос, в тёплой и солнечной евпаторийской среде. Бабка внучонка сильно любила, ругать ни за что не ругала, баловала, как могла. Буйные Витькины выходки сходу прощались. Бабка соседкам стонала, что зрение в Витеньки слабовато, что уже там пацаненка ругать. Рос Витька, рос. Детство, как губка, впитало одно: курортная жизнь лёгка и сладка. Бабка зашибала на курортниках лёгкие деньги, мальчонке хватало на сахар да сладости.

Родители, что приезжали с младшим сыночком, Витеньку мало вниманием баловали. Младший сынок забирал всё внимание обоих родителей. Обида Витькина не росла, не копилась. Те тётя и дядя, что наезжали раз в пятилетку, бабку не заменяли. Ну и фиг с ними да Лёшкой, младшим братком.

Бабка Мария двор обожала: где что случилось, Мария всё знала. Не в падлу было ей, старой, носиться по этажам и всем про всё и про вся байки болтать. Хобби старухи, это всё-таки хобби.

Лет так в шестнадцать Витюху застали за наркотой. Бабка заполошилась, вызвала дочку и зятя к себе положение исправлять. И поселились в двухкомнатной все: мама и папа, два родных сыночка и бабка Мария.

Днями дома сидела одна лишь Наталья, мать двоих обалдуев. День-деньской книжки читала, читала, читала. Работа и книги, так уходили сутки, года. Миловидная худенькая Наталья чтением занималась одна. Пацанам было некогда: мотались по городу, папочка тоже. Ходили оборванные, только не вшивые. Мать всё читала. Бабка Мария не отставала от мужской половины семьи: день-деньской в хлопотах новостей. Знать всё про всех требовало силы немалой. И времени тоже, а как же.

Балованный Лёшка чинил мотоцикл тем, что где-то нашёл. Запчасти то папа подбрасывал, то сам находил по свалкам и гаражам. Витьку дня по три или больше дома не видели. В итоге махнули рукой.

Бабка Мария в гробу была тихой. Двор удивлялся непривычной её тишине. Похоронили всем домом живенько, скинувшись по три рубля: у Крота вечно не было денег.

За нею Наталья умерла тихо, спокойно в больничной палате. Обнаружили рак. Крот горевал искренне очень, слезами умылся по шею. Витьку то арестовывали, то отпускали: доказать не смогли ни разбой, ни грабёж. Потом всё же поймали за наркоту. Провели чин по чину обыск, обнаружили зелье, изъяли. Витёк сел на три года.

Лёшка чинил мотоцикл.

Прошло не больше месяца-двух после смерти супруги, как Крот приискал себе бабу. Быстренько сел ей на шею, зажил красиво. Ел каждый день, даже три раза. За краешек стола присаживался скромненько-постно: я, мол, только чаю попью. Накушавшись здоровенной миской борща, слопав тарелку второго, приступал к вожделенному чаю. Чаевал с ватрушками да шоколадом.

Наевшись, пытался воспитывать сына бабенки. Как мог. То есть бил по лицу, пока мать случайно сей эпизод не застала. Выгнала приживалу мгновенно. Жалко Кроту борщей да супов. Так к хорошему быстренько привыкаешь! но всё же забрал он своё барахлишко, поплёл через двор. Соседям врал жутко. Стыдно уж очень, что баба прогнала его, такого несчастного, что голодал все годы войны, да и после.

Лёшка чинил мотоцикл.

Крот утишился скоро. Нашлась ему пара. Москвичка-шустриха, что ездила летом на море загар обновлять, денег жалела, что бешено тратила не на еду или тряпки, а за жильё много платила, на радость квартирным хозяйкам. А тут квартира у моря, прямо у моря. Плескалось оно, равнодушное синее море, метрах в трёхстах или меньше от дома.

Дети Крота? А кто где: старший сидит, младший женился, ему подфартило квартирку иметь в том же дворе. Мать помогла. Как помогла? А вот так, вы послушайте.

В том же дворе жил алкоголик, матери брат. Семья от него отказалась, так сильно буянил. Дочка росла где-то рядом, да какие с него алименты? Сестра, то есть Наталья, навещала, конечно. То постирать, то кашки подбросить. Брат за её доброту отписал ей квартиру. И оба тихо забыли, что дочка его все права на квартиру имела. Девчушке было лет этак десять, как папка их бросил. Девчушка раза два или три приходила навестить блудного папу, так ей лапши понавешали вдосталь все: и тётя родная, а дядя поддакивал, и братик двоюродный Лёшка.

Раз несолоно похлебала, другой. Поневоле девочка в папин двор дорогу забыла.

А как стукнуло ей шестнадцать, папочка возьми да умри. Водкой, что ли, он подавился. Схоронила сестра, да побежала бегом к нотариусу: оформлять квартиру от брата. И от всей души, от всей «чистой» совести в заявлении написала: других наследников нет. А что дочка родная у брата имеется, несовершеннолетняя, к чему вспоминать, когда двое своих сыновей болтаются по двору неприкаянными.

Вот Лёшка в квартиру дядьки родного быстро вселился. Сделал ремонт, быстро женился. Жил от отца через двор.

Ну, так вот. Времечко то идёт. Московская барышня Крота обаяла. Харчевала-кормила без устали. Всё экономнее, чем за хату платить бабкам, что злее-презлее мегер. Счастлив был и Крот. Нашёл свою долю, сытое счастье не приедалось.

А тут горе какое! Витьку из колонии отпустили. Досрочно, ибо амнистия подоспела.

Двор наконец-то достало воровство обоих Кротов. Зарешётились все. Красивые окна старинного дома запестрели решетками разными. У богатых – резными, у бедных – бедности некрасивыми. Два Крота воровали ужасно, с одним лишь отличием. Папа таскал в одиночку, сыночек с друзьями. Витёк да друзья московскую тётю быстро отшили. Та испугавшись, что всё отберут, исчезла из дома. Звоночки в Москву, что изредка Крот наговаривал в слабой надежде поездки в столицу, были излишнею тратою денег. В столичной Москве без Крота бабёнке жилось не погано.

Походит старший Крот по двору, погорюет. Забредает к бабкам, что и тёщу его помнят, и Наталью добрым словцом поминают. Пропоёт в который уж раз, как голодал в послевоенное время. Сердобольные бабки покормят.

Забредаёт к Алёшке. Сына квартира, вот она, рядом. Сын чинит мотоцикл. Отец рядом присядет, опять запоёт, как скудно, как бедно жили тогда, в сороковые. Алёшка пыхтит, ладит детали. Выйдет невестка Крота. Сразу видно, тестя не жалует. Вынесет миску с остатком еды: нате, доешьте, Алёша вчера не доел. Старший с жадностью жижу хлебает, сетует на житьё.

Витька? Витьку не давали даже вчерашних помоев. А тот не в обиде. Стащит бельё, что вывесит не знакомая с обычаем обоих Кротов воровать какая-то отдыхающая (по-местному, куржиха). Продаст за дозу иль две. И ему хорошо.

И бабки молчат. А чего говорить? По-первости, страшно. А вдруг дружбаны наркомана придут «пообщаться»? Во-вторых, кто жалеет тех отдыхающих? Уж точно не они, местные бабки.

Зимой, когда не сезон, Витёк не гнушался ничем. Тащил у своих. То есть местных. Бывало, побьют. Отлежится, и опять за своё.

Ну, победовал-погоревал большой двор от Кротов несколько лет. Наконец, передохнул народ посвободнее. Квартиру Кроту пришлось отдавать за Витькины за долги наркоманские. Еле-еле он променял квартирищу на убогонькое на жильё на окраине города, где селились бомжи да иная сволота. Деньги от мены отдал чужим людям, которые душу вытрясли за сыновьи долги.

Витёк куда то исчез.

С чем остался бывший бравый вояка?

Видела как-то. Шёл с особою женского пола. В том же одет, что и лет двадцать назад. Идут, оба за руки держатся. Только идут они оба рядом. Но не вместе: лица скучливые. Одним словом: рядом. Но не вместе по жизни идут.

А Лёшка мотоцикл починил! Катается по двору, на море жену и сыночка отвозит.

Не ворует. Зачем? Ему хорошо платит милицейский начальник, под началом которого банда орудует, машины воруют. Поговаривали, что украли новенький мерседес у судьи. Воров не нашли. Так вот, Алёшка в чужом гараже машины ворованные разбирает. Так хозяин велит. И Лёшка молчит. Ему это выгодно. С золотыми руками этот умелец не пропадёт.

Послесловие

Когда банду «накрыли», милицейский начальник ушёл в бега. Дело тихо-тихо закрыли.

Алексей, золотые руки, пристроился мигом. Куда? А бес его знает. Работа таким молчаливым найдётся всегда.