Можно и по-другому сказать, например, большие чудеса маленького Крыма. Чудеса или чуда и ранее были в Крыму, творятся они теперь. И вообще сам Крым – такое чудо! Я же хочу вам поведать о вовсе не давних, почти что вчера случившихся чудесах.

Мне их поведали, считай, очевидцы.

Слушайте подлинное.

I

В Крыму много источников, есть и святые. Тропка народная вьётся, петляет, ведёт к животворному благодатному свету воды, свету тепла, доброты.

В Старом Крыму источник такой есть один. Сейчас он заброшенный, властям никаким он не нужен. Нужен только народу. А народ, когда он и быдло, когда и безгрешен. Заброшено место святое, загажено. Но вьётся тропинка, плетётся народ окунуться в святую водичку в надежде, а вдруг да поможет? В последней надежде приходит люд человечий, богатый и бедный, щедрый, скупой, старый да малый. Идет, в надежде на доброго свет, на Того, кто дал нам небо и землю, горы и воду. Источник святой православными славится. Но Господу Богу все чада едины, все дети его и рабы.

Однажды к источнику приковылял или приполз почти что безногий бомжара. Голодный и злой, приполз от людей прокормиться. Выставил всем напоказ язвы и струпья оголенных стоп. Нате, дивитесь, авось пожалеете бродягу бездомного. Нищета, она интернациональна, и бомж из татар быстро нашёл место среди таких же, как он, убогих да нищих.

Кто хлеба кусочек подкинет, кто на бутылку подбросит деньжат. К вечеру, бывало, был сыт и доволен. Бывало, и бит, бывало нещадно. Но от источника не уходил. Тянуло к нему, ой, как тянуло. Раз осмелел: оглянулся, нет ли вокруг людей православных? Было тихо вокруг. И пусто. И одиноко.

Раз! Перекинулся телом в воду. Холодная. Раны заныли, мурашками боль покатилась по телу. Выполз из ванны природной. Забылся в бреду. Пролежал так то ли до вечера, то ли до ночи, толь до утра. Кому одинокий бомжик смердящий был интересен?

Очнулся. Жрать захотелось. Пополз к источнику снова объедочки подобрать. Отогнал палкой вечных конкурентов бродячих собак, приполз к водичке студёной, испить из грязных ладоней чистой воды.

Матерился на всех: на собак, таких же грязных и вечно голодных, как он сам, да и стал он почти что собакой. Маты гнал на людей городских, что понакидали оберток от чипсов да марсов, на бродяг-конкурентов. Темы для матов были обширны. Даром, что крымский татарин, он мог материться не хуже прораба из русских.

С матами вполз в воду студеную. Зачем? А сам он не знал, зачем вдругорядь полез в холод чистой воды. Вылез. Отполз. Снова злые мурашки тихого бреда полезли по телу, жар окатил такой же, как холод воды. Лежал уже дольше. Дня два или три.

Клонилось к закату, когда спал жар тот бредовый. Бледный, худой, отощавший до кости, полз бомжик к водице – испить! Собаки не тронули жалкого тела. Почти не жилец, он был ни добычей, ни конкурентом, так, помеха ползла к животворной воде. Еле дополз. Материться сил уже не было, сине-чёрные губы, в струпьях и ранах, едва прошептали, я думаю, так: помоги мне, Всевышний! Не Аллах всемогущий, не Господи боже, а именно так: Всевышний, спаси! Как в воду залез, он и не помнил. Как вылез из вод, тоже не знал.

Но сейчас в одном из крымских монастырей иноком служит отец Феодор, тот самый, что вовсе недавно был тем бомжем.

А ноги у него стали абсолютно здоровы.

II

В Крыму есть Мангуп. Это – место святое. В древние времена был там город большой, звался он крепость Мангуп-Кале. А сейчас на обширном горном плато археологи роются, бродят разные там экскурсанты, да монастырь прилепился к скале. Маленький монастырь, очень маленький, но возрождается он, как возрождаются и другие на месте древних монастырей. Служит там батюшка, инок из православных. Ещё есть на Мангупе крест деревянный, стоит на плато. А монастырь под скалой, под крестом, в нише пещерной.

Вот раз летят над Мангупом десантники ВДВ, народец отчаянный и весёлый. Ученья у них на Мангупском плато в условиях экстремальных. А что ещё надо для условий, максимально приближенных к боевым, как не плато, ущелья да скалы.

Вот один из парней ВДВ, летя над крестом, посмел грешное произнести, и только что крест тот ногами не сбил. Не случайно: созорничал.

Монах снизу крикнул: «не выпендривайся, глупый, не смей!» Да удалому что инока фразы? Лишь засмеялся. Только видит народ: все десантники приземляются на плато, как им должно да положено. А этого, жутко смешливого да удалого, закрутило меж скалами, понесло на верную гибель, на голые скалы. Потоки воздушные – коварная вещь! А что тут поделаешь? У парашюта руля-то ведь нету. Скалы всё ближе, всё ближе верная смерть.

Что есть мочи крикнул монах, за душу заблудшую Бога моля: «Господи, пощади!»

Молитва монаха – великая вещь! Пощадил Господь наш Всевышний того дуралея. Прилепился десантник к краю обрыва. А горы круты, каньоны глубоки, внизу ждёт верная смерть. Да пощадил Бог дурака по молитве монаха: зацепил парашют край дерева, что вырос у края обрыва. Спасся глупец. А надолго? Не знаю.

III

На Мангупе осталось много святилищ, древних храмов, где первые христиане молились и поклонялись Христу. Сейчас почти всё заброшено, запустело, на месте древних алтарей лишь очумелые от летней жары экскурсанты шатаются, да забредают любители вкусно поесть на природе да выпить.

Вот трое таких «любителей природы» (а на Мангупе природа – сокровище мира, дивно как хороша) пристроились да расселись. Местечко подобрали удачно. В нише устроились. Скала наверху от зноя спасает, место вымощено да обустроено кем-то из древних, есть полукруглый придел – интересно!

Постелили скатёрку. Разложили закуски, разлили поровну на брата. Как вдруг! Грохот грозы прокатился невдале. Вздрогнули от грохота да повеселились: дескать, гроза, а мы в теплоте да уюте.

Только что поднесли ко рту по стаканчику холодной водяры, как молния – сверк! Да как ударит по скале, что нависла над этими удальцами! Скала – бряк! Нет, не вся, но осколок был очень приличный! И раздавило всю водку, всю снедь, что была на скатерке. Людей пощадило Божественное провидение, нам всем на науку.

Не верите, поднимайтесь на Мангуп, идите – смотрите.

Сейчас то место трудами паломников да святыми молитвами монашеской братии расчищено: алтарь. Полукруглый алтарь древнего храма покоится в глубине уже открытого места. Скала, обвалившись, алтарь не затронула. Ставятся свечи. Возносятся Богу молитвы. А среди возносивших есть ли те трое, что хотели на святом алтаре спиртное распить? Не знаю, не ведаю, но хочется верить, что понимают, кто в доме Хозяин, кто нам всем Господин.

IV

Рассказал мне историю сам самый что ни на есть непосредственный то ли участник, то ли виновник.

Итак. Было это недавно. Недавно, когда Крым был в Украине.

Служил на Мангупе монахом отец… Назовем его Иов. Настоящее имя его называть не могу: скромен до чрезвычайности. Впрочем, так монаху положено. Не светиться, а Богу служить.

Итак. Трудился на божьей ниве один. В послушниках ходит мирянин Василий. Хлопоты да труды. У обоих до ночи. Дни в хлопотах и молитвах, вечера да и ночи в молитвенных бдениях состоят. Когда-никогда удаётся монаху спуститься с Мангупа да дотопать в Бахчисарай: навестить дочку и сына, внука понянчить. Монахом Иов стал не с молоду, а в сильно зрелом своем возрастном положении. Призвал Господь, и пошел на Мангуп Богу служить, откинув земное.

Да земное не отпускало. То хочется родню навестить, то нужно договариваться о доставке просфорок на гору, то нужно воду носить за три-пять километров. Хлопоты они хлопоты есть и у монахов, и у простого народа.

Но в данном нашем конкретном случае-эпизоде спускался монах с чисто искренней целью навестить соскучившуюся по нему родню да внучонка.

Спускается с гор, добредает к Бахчисараю. И видит: столпился народ. Агрессивная масса! Татары скучились с одной стороны древней площади. По другую славяне стоят. Массово безоружны. А у татар не копья и вилы, но ножи и даже кое-где чернели и дула.

Что, отчего? Монаху неведомо. У него в келии, что выбита в пещере скалы, нет радио, нет телевизора. И тем более, интернета. Знал глухо от братии монастырской бахчисарайского монастыря, что хотела община татар оттяпать земли у монастыря. Но то ведь по слухам, а правду как знать? Власть? Та четко умалчивала об аппетитах меджлиса: толерантность, мать ее так. Власть Украины потворствовала нахальству меджлиса. Захватили те здание в центре города? Ну и пожалуйста. Не проходили регистрацию у государства как организация массы людей? Да ладно, чего уже там. Прокуратура, милиция или юстиция верхушку татар не трогала, не торкалась до них: толерантность. А что аппетит? А он всегда приходит во время еды. И показалось меджлису, что можно и дальше наглеть. И почему тогда не отхватить у славянского населения, у православного, то есть, частицу священной земли. Землю бахчисарайского монастыря.

Решили. И сделали. Кто уж и как кукловодил из-за океана или из-за моря татарами, мраком покрыто. Но в утренний час очень слаженно собрались татары. В толпе их мелькали и боевики, и организаторы «митинга» за спинами рядовых скрывали подлые лица. Масса собралась громадная. Толпа она всегда агрессивна. А если ее подогреть, становится непредсказуемой.

А что делает люд православный? Ведь покусились на самое на святое? На монастырь! Горячие головы есть везде: и у татар, и у русских. Мало-помалу подсобирался народ, тоже стали выкрикивать явно не лестное в сторону супротивников.

Видит монах: ох, не ладное затевается в Бахчисарае. Вспыхнет, как спичка, народ. Тогда беда неминучая, жертвы кровавые.

А ни милиции, ни власти другой, глаза выколи, а представителей власти не видно.

Что делать? Что делать?

Ноги сами собой потопали не в сторону дома родного, не в келию, не в монастырь посоветоваться с игуменом. Какие советы, когда вот-вот брань начнёт начинается в центре города-сада.

Какое оружие у братии иноков? Какое оружие у Иова было? Только крест! И молитва Господня. Перекрестился монах, взял крест в мощные руки и пошёл на толпу. Идёт, молчит, а про себя молитву творит Богородице.

Встал посередине толпы, ровно промеж массы татарской и массы славянской. Слышится за спиной православное «батюшка, батюшка с нами». Слышится из татар удивление, что, мол, вон монах посреди площади да с крестом руку поднял.

Замирает масса народа. Каждый ждёт: чего дальше ждать? Что дальше будет?

А у монаха в голове грешная мысль: не дай тебе Господи, Лазарь узнает (архиепископ Крымский и Симферопольский)! Как это я без благословения? Да в центр массы людской, разнимать?

Но то в голове. А на виду среди площади одинокая фигура мощного старца, ряса которого потом просолена, старая ряса бела от той соли. И каждому видится, и татарам, и русским: трудяга монах. И безоружен. И одинок. И оружием у него только крест православный в мощно поднятой руке. Не кричал монах, не увещевал, ни стыдил одноверцев. Стоял среди площади: крест и молитва. И мёртвая тишина.

Сколько так простоял, сам не ведал, не помнил. Но понимал, что в любую секунду прорвётся от крика татарская масса. И мёртвая тишина в мёртвое месиво превратится.

Как вдруг, слышится ему за спиною ровный шумок. Боялся и обернуться: что, началось? Сомнут? убьют? покалечат? Нет, не его: за себя не боялся. Некогда было бояться о жизни своей.

Вздрогнул, как от озноба от смертного, и стал уже вслух творить молитву заступнице сирых, Матери Господа: помоги!

И опять тишина. Но другая! Не та тишина, что от первого крика «Аллах Акбар!» понесётся кровавое месиво, а другая. Не молитвенная тишина, к которой привык за ночи бдения у икон и иконок своего монастырька, что выдолблен в скале мангупской, да трудами братии древней обихожен, да и его трудами умножен.

Нет, новая тишина была грозной.

Обернулся: ОМОН!

Вооруженные до зубов, в касках и бронежилетах стояли омоновцы. Ждали команды. Молча стояли. И грозно стояли.

И стал растекаться татарский народ, ручейками с площади стал растекаться по домам да жилищам.

И, скажете, кто ОМОН подогнал?

Власть симферопольская, жадная и трусливая?

Нет! БОГОРОДИЦА!

Об этой истории вы не прочтете в сводках казённых: власть умолчала, впрочем, как и всегда. Украинская власть труслива, жадна и подла.

А откуда я знаю? Да от народа. И от батюшки. От Иова.