Старик терпеть не любил манную кашу, зато жёнушка обожала. И каждое утро он брезгливо смотрел, как она давит комочки в жёлтенькой жиже, как вечно сухим язычком облизывает мокрую ложку, как с наслаждением хряхтит, макая белый хлебушек в кашу. Он допивал свой утренний чай, и, если погода соизволяла быть бодрой, отправляся на «выгул», как жена говорила. Такие же как и он старички садились на лавку, на ободранный стол ложились, не карты, конечно, не карты, ложились то домино, то квадратики шашек. В шахматы не играли – нервенно очень для старческих организмов. Им всем давно перевалило, наверно, за тысячу. Конкретно нашему старичку было за семьдесят, чуть-чуть, если и доживёт, стукнет все восемьдесят. Играли почти что молчали. Давным давно обговорены сплетни, былые заслуги, давняя военнная молодость, красивые девки и бабы. Доказать что не помер, можно одним: вот так вот выйти на лавочку, да поиграть в домино или в шашечки. Вот и играли.

Сын давным давно отделился, работал, где жил, где то в Сибири. Появлялся в Москве крайне редко, и то по делам. Заскочит, притащит ненужную дрянь вроде рогов, и опять умчится то ли в Сибирь, то ли по каким министерствам поскачет. Старик покряхтит, рога отнесет на балкон, и снова сонная тишь стариковского бытия считается тиканием больших часов в кабинете. Был ещё внук, но того привозили так редко, что визиты с мальцом можно по пальцам считать. Но старики внука любили и сильно, правда, поневоле заочно.

Старуха днями сидела перед ящиком говорящим, как называл ее муж телевизор. Не вязала: глазами слаба, не читала по той же причине. У окошечка сядет и смотрит весь день на облака, небо и тучи, на зелень двора, на орущих мальчишек. Ногами слаба стала к старости и отучнела, и хождение лестниц не сильно давалось слабым ногам. В лифт старуха не верила и сильно его опасалась. Было ей скучно? Не знаю, может, и скучно, но монотонная жизнь прерывалась готовкою пищи, мойкой полов и прочей бабскою канителью. По-научному, по пенсионному Фонду, такое времяпроживание называется «сроком дожития». Некрасиво, но правильно.

Сильный был дождь, он прихватил старика по дороге из магазина. И, главное, оставалось идти то через дорогу, а там и подъезд. Но так зарядило, что пузырями луж ноги старика промочило бы до подмышек, да и ступать в вонючую жижу мокрых московских дворов не хотелось. Наконец дождь перестал, и старик, ровно ступая через остатки лужиц асфальта, тронулся в путь.

У дренажной решётки что то пищало, мокрый комочек отчаянно старался не попасть в дырку решетки. Любопытство заело, что там и как, и старик, привычно кряхтя от натуги, нагнулся. И в руку лёг маленький, страшненький до невозможности, мокрый и грязный котёнок. Старик повертел находку в руке, даже понюхал: от котёнка смердило асфальтом бензина. Выбросить? Жалко. Домой принести, так бабка совсем ошалеет. Котёнок в руке не пищал, не стонал, не огрызался и не кусался, а молча смотрел громадными голубыми глазами на нечто большое, такое большое, что он весь уместился в исходящем от этого «нечто» отростке с пятью отростками меньше.

Что делать? Вопрос одинаков у старика и котёнка. Что делать? А ничего! И старик с грязным комочком в руке притащился к квартире. Молча открыл дверь, молча пошаркал на кухню, молча поставил на стол небольшие покупки (тихо звякнуло молоко в стеклянной бутылке), так же молча раскрыл руку и положил перед старухой комочек. Та вначале отпрянула. Именно этой реакции и боялся старик. Затем сослепу пригляделась, взяла комочек на руки, и котёнок отчаянно запищал. Через секунду вода из-под крана хлестала по мокрому тельцу: котёнок всё так же отчаянно возопиял про несправедливость его бытия. Старик притащил своё банное полотенце, и мокрый комочек стал просыхать, открывая рыжую-рыжим сущность свою. Подогретое молочко напоило вопящего, и котёнок уснул у старухи на полных коленках.

Она звала приобретение не иначе, как Ваше великолепие, баловала до невозможности, гоняя старика в магазин за печёнкой и свеженьким молочком. Котёнок был рыжим, значит, был наглым. Ему разрешалось пачкать ковёр, ему разрешалось лазить по шторам. Старик незлобиво ворчал: не котенок, одно баловство, но по своему утешался общением со спасённым.

Кот быстро рос, и вскорости приучился уходить вместе со стариком в шашечки поиграть. То есть играл то старик, а котёнок, нарезвившись лазаньем по деревьям, прыгал старику на плечо, и так засыпал, пока старик дулся в шашки. А старуха скучала, ожидая шагов у двери. А в квартире ее очередь наступала баловать сорванца. Иногда, когда думала, что старик не слышит, называла котёнка «сыночком». Старик не смеялся: был рад, что старуха его ожила, ровно как помолодела. Да и он похудел, по три раза на день ходя в магазин за печёнкой и свеженьким молочком. Собраться по домино подтрунивали над стариком, но очень беззлобно, так, чисто побалагурить да порадовать новой шутке.

Как снег на голову – внук! Поступил в академию, и стал проживать у дедов. С молодым котом внук молодой язык нашли сообща и мгновенно! Не дом, а бедлам: носятся, прыгают, в прятки играют.

А у старухи вроде как и морщинки прошли, целый день суетится на кухне, готовит, старается. Даже книгу заставила снять с антресолей о вкусной и здоровой пище.

Впрочем, внук прожил у стариков месяц или немного больше, да отпросился пожить в институтской общаге. Весело там, а для стариков версия, что учебников маловато, и учат они сообща, казалась правдоподобной. Ведь именно так учились они по одной книге на курс или группу.

Невестка по телефону поворчала, покапризничала, да ничего, обошлось. Внук заскочит раза два в месяц: пожрать, как он говорил, или перехватить у старика пару сотен на жизнь. Ничего, пенсия позволяла, да и что старику деньги солить? В радость себе совал внуку деньги, и больше, чем сотня. И оба, довольные жизнью донельзя, расставались в прихожей. Внук, обкормленный бабкой и снабжённый дедом деньгами, мчался в общагу, старик плёлся на кухню, где кот, довольно урча, объедался печёнкой.

Кот вырос громадным ярко-желтым сокровищем. Глаза его давно порыжели, но так и остались громадны, и зеленились в ночной темноте, что фары автомобиля. Он уже не лазал по шторам, не пачкал ковры, а стал пропадать, заставляя старуху скучать и мотаться по комнатам дня два или три в отчаянно нервном напряжении. Старик утешал: «да что ему будет? Подерётся, понапроказничает и придёт». Кот приходил, вернее, впрыгивал через окошко на кухне, и мчался к кормёжке, на ходу орал благим матом, дескать, бабка, корми! А та уж бежит, на ходу одевая халат, несется на кухню кормить сыночка страсть как любимой котом печёнкой. Нажрётся и ляжет у нее на коленях, сытно урча. И бабка со счастливым лицом гладит кота и смотрит на улицу, где ласковый дождь дребезжит подоконником.

Давным давно и не нами подмечено, что счастье долгим ни у кого не бывает. Почему так, не знает никто, наверно, так положено, не нам осуждать деяния Высших.

Старики как раз наигрались на сей раз в домино, и старик, привычно кряхтя, позвал Лорда (так на людях он звал Ваше великолепие): пора домой, старуха уж заждалась.

Почему Лорд не вскочил привччно на плечи хозяину, уже не узнать, но на сей раз кот решил опередить и бросился через дорогу в подъезд. Ровно на середине дороги сбивает его чёрный джип. Джип нёсся со скоростью, больше приличной для автобана, чем узкой дороги между дворами. Кот, подброшенный мощностью многократных сил лошадиных, перевернулся в воздухе несколько раз, и упал на асфальт, опять ровно по середине дороги. За эти секунды джип, сделавший круг около дома, вернулся, и высунувшийся из двери молодой красавец произнес: «я что, сбил кошака?» Затем, не дожидаясь ответа, джип снова проехал по дергавшемуся в конвульсиях тельцу кота. И умчался, взвизгнув на повороте тормозами.

Как старик дошёл до квартиры, он и не помнил. Как старухе сказал, тоже не помнил. Не помнил, и всё! Старуха слегла. Просто легла на кровать, отвернулась к узорам ковра, и молчала. Не ела и не пила. Лежала. Молчала. Внук прискакал, погладил старуху, вроде как она ожила. Внук заставил старуху попить молочка, за которым сбегал «пулемётом», потом сварил манную кашу, и ложки три бабушка проглотила. Внук произнес: «я сейчас», и куда то умчался. Пришёл часа через два, с ободранными кулаками и рваной курткой. Помялся у двери комнаты старика и произнёс: «дед, мне на учёбу пора, сессия, завтра экзамен, как сдам, я вернусь…», и дверь хлопнула, закрываясь.

Не обманул стариков, правда, вернулся, стал жить, стал жить, как положено. Старик внука прописал по квартире со словами: «мало ли что…» Внук понял и не ломался.

Старик сильно сдал, стал горбатиться, чего сроду не было. Старуха исхудала, держалась лишь тем, что внук в доме хозяйничал: пылесосил и прибирал, носился по аптекам и магазинам. Да разве молодого к кровати старухи привяжешь? То сессия у него, то девочки появились, то на концерты куда то спешит. Жизнь молодая бурлит, тем более что столица.

Прискочит: «баба, ты как?» и унесётся по молодёжным делам.

Между собой старики не говорили. И так то последние леть этак семь мало что говорили друг другу, наговорившись за больше чем пятьдесят лет, а сейчас старуха молчала. Обиделась, что не углядел? Обиделась! И не прощала. Лишь перед смертью сказала: «прости» и тихо вздохнула. Так и ушла, тихонько, как и жила.

Старик и внук возвращались из ветеранского отдела, куда старику было нужно зачем то. Под аркой, которая разделяла большой дом ровно наполовину, внук показал старику чёрный джип: «этот, что ли, дедуля?» Старик молча кивнул.

Когда они подошли от арки к подъезду, джип, взвигзнув тормозами, остановился, и молодой красавец, высунувшись из дверки наполовину, с угрозой сказал: «ты что, молодой, позабыл, кто я есть? Вздумал со мною подраться? Или ты хочешь, что ваш рыжий кот, на асфальте валяться?» Старик не успел даже ахнуть, как джип исчез за поворотом двора, где за домом гудел проспект мегаполиса.

Внук скрипнул зубами, но дед удержал: «не надо, не время!»

Дед сам приказал: «сессия у тебя, в общаге живи! Не бабка я, не волнуйся, как-нибудь проживу».

Остался один, долго шарахался по квартире. Тяжело в восемьдесят двигать мебелью, но подвигал, потом отдыхал, валялся почти неделю, так поясницу схватило, что впору кричать «караул». Встал наконец, вывил прокисшее молоко в умывальник, покачал головой, потопал в магазин и аптеку. Заодно зашёл и в хозяйственный магазин.

Долго на кухне сидел, что то сооружал, ковырялся и хмыкал. Долгих три дня протекло, как старик, наконец, хмыкнул довольно.

Дождик накрапал пару лужиц, асфальт почернел, деревья дрожали осеннею стужей. Тишина во дворе. Темнота. Ранний октябрь солнечный свет убирает раненько, люди спешат по домам от дождя и осеннего ветра. Тишина во дворе, и под аркою тишина.

Гордо стоят у обочин асфальта джипы и мерседесы, майбахи и рено. Старик хмыкнул: надо же, как незаметно двор превратился в элитное проживание московских семей. Скажи лет так двадцать назад, что вместо волг и одной чайки во дворе будут стоять роскоши автопрома, не поверил бы ни за что. А вот ведь стоят, и дождик их омывает. Покрутился возле машин и, промокнув, пошаркал домой.

Рвануло так, что загудели сигналы всех машин во дворе. Владельцы повыскакивали из квартир, ломая ноги, неслись к любимцам. Машины стоят, отчаянно сигнализации воют противно. Во дворе – никого, кроме дворника. Тот как рот разинул, так и стоит, только пальцами тычет. А за поворотом, туда, где за домом начинается проспект мегаполиса, кувыркаются остатки джпа. Как в замедленной съёмке, крутится колесо, руль догоняет крыло или бампер. Между рулём или бампером видно нога или конечность передняя человека тоже крутится на весу. Люди бегут к повороту, да вдруг останавливаются: а вдруг ещё раз рванёт?

Не рвануло. И, медленно поспешая, люди к джипу идут. На рваных остатках лохмотьях переднего сидения тоже ошмётки, но человека. В них трудно узнать владельца чёрного джипа, молодого красавца, до вчерашнего дня бывшего помощником судьи, а с сегодняшнего дня, как успешно сдавший экзамен, он приступл, точнее, обязан был приступить, к должности судьи, и даже не мирового, а федерального! Не приступил.

Ну, вскорости набежали полиция и СК (следственный комитет РФ), и фсбэшники подскочили: взрывное устройство нашли. Не иначе, терракт, ведь судью «замочили».

На старика вышли быстро: спецслужбы умеют работать.

Не отрицал: да, это я взрывное устройство соорудил и наладил, и под машину я положил, куда надо. Естественно, следствие. Естественно, адвокат. Его старику предоставило государство. «Не парился» адвокат, да и старик был откровенен.

Затем начался суд. В зале суда внук заявил: «деда, ты молодец! Деда, не дрейфи!» Старик улыбнулся, всего один раз улыбка мелькнула, и снова потухли глаза.

Как разорялся государственный обвинитель! Ах, как как гвоздил старика! Ах, как старался, не забыл даже напомнить, что из-за того, что потерпевший был из … района, пришлось дело передавать в район другой, и ему, прокурору, приходится наматывать лишние километры. Не забыл напомнить и о заслугах отца потерпевшего, полковника МВД.

Слушали присяжные, головами кивали, искоса взгляды бросали на старика: из-за кота молодого красавца жизни лишать? Не сумасшедший ли подсудимый? Да нет, экспертиза сказала, что старик вменяемый полностью.

Вот и качали головами «большое жюри», рассуждая (естественно, про себя, ведь вмешиваться в ход процесса присяжным не дозволяют), чего так сбрендил старик, чего ему не хватало?

На процесс сын прикатил, прихватив адвоката. Этот сухонький адвокат был въедлив, что та заноза. Грамотный был и дотошный. Такие редко бывают, но этот был из таких. Притащил на процесс стариков, тех самых, что играли в лото и дулись в шашечки.

Старики на процесс надели медали, вытащили из нафталинов свои ордена. Адвокат на стол судье положил ордена старика и данные личности.

Оказалось, старик – боевой генерал. Подрывник. Ас со стажем, как сказал его давний друг.

Прокурор тут задрыгал довольно ногами: «именно это и отягощает его ответственность, господа, именно это, запомните, присяжные заседатели!»

При этих словах взвился свидетель, поневоле забренчав орденами, что, как иконостас, увенчали мундир: «а если бы вашему внуку смертью угрожали, вы бы как, промолчали? Ведь если этот подонок умышленно переехал дважды(!) кота, он разве бы остановился? Я бы тоже его подорвал, только не догадался».

Судья молча перебирал ордена, затем тихо спросил: «это, правда, все ваши?»

Старик молча кивнул.

Нанец, присяжные удалились.

Сколько там заседали, не важно, но вот выходят в зало суда все двенадцать.

И судья говорит: «вы вынесли вердикт подсудимому?»

Присяжные: «да».

И вот тут, милые господа, давайте мы поиграем. То есть возможность предоставляется вам стать на короткое время присяжными или судьёй.

Итак, три варианта ответа:

Первый – виновен.

Второй – невиновен.

И третий – виновен, но заслуживает снисхождения.

Какой выберите именно вы, мой читатель?

Я подожду…