Три бабы сидели в сумерках на крылечке, ждали господаря дома. Хозяйка усталые за день ноги вытянула, ощущая босыми пятками прохладу земли. Нянька сидела повыше, ладонью прикрыв себе лоб, высматривала, скоро ль хозяин? Еремеевна сидела на самом порожке: остывала печь, а приход хозяина дома требовал подогрева суточных щец.

Их и увидели запоздалые мужики.

Волк завертел головой: а где же Людмила? Лютка, закрывая за ними воротца, тихо лицом просветлела, радуясь сумеркам, что ни мати, ни отче не видят румянца лица. Так хотелось ей крикнуть: «так вот я же здесь!» Обогнать мужиков не осмелилась. Тихонько подошла за отцом ко крылечку. Волк радостно передохнул.

В горнице Шульга-Михаил скорее осел, чем присел, на дерево лавки: «Собирай, мать, на стол, разговор будет долгим!»

Молча поели, Шульга с Еремеевной перед тем благословились молитвой Господней, остальные молча пережидали, переминаясь с ног на ногу. Как всем есть то хотелось, ведь с ранней зори до сумерек синих ни макового зернышка в рот не попало.

Поели щец, настоявшихся так, что постные щи всем за праздник казались. Выпили взвару, холодненького, с погребца. Шульга аж крякнул: ох, мастерица ты, Еремеевна, и впрямь, знатная повариха!

Света не зажигали, свет от лампадки путался с лунным серебром тихого вечера. Разговор пошел задушевно.

Начал Шульга почти что с приказа: «Ну, что, мать креститься то будем?!»

Та тихо вздохнула: «Куда я уже без тебя-то. Знамо, пойду. И Лютку окрестим, кровинку свою». Тут и нянька голос свой подала: «А я как же, я?»

Михаил, скорей для Волка с Людмилой, чем для нянюшки старой, стал объясняться-поведывать про подготовку к крещению.

«Ну, наверное, будем Таинство совершать в церкви квартала. Батюшка наш из русинов, обряд на родном нам языке проведет: греческий будет вам труден. Батюшка славный, из русинов будет, я повторюсь. Византийский обряд соблюдем, но греки нам в языке не препятствуют, не то что латины. Там только по-латински обряд совершают: понять ничего невозможно.

А у нас, вот увидите, красота-то какая! Имен никто не лишит: люди брешут, злые то языки говорят на базаре, что у христиан имя матери да отца отберут, назовут как-то по-гречески. Я, вот, видите, Михаил, да все, знаете ведь, Шульгой кличут. Хотите, имя Людмиле я нареку, право имею, Волку же имя священник из святцев найдет.

Хотите стать христианами, хорошо, но для спочатку будете оглашенными, получающими наставление в истинах веры нашей в Господа Животворящего. В церкови нашей при пастве всей встанете, молитву прослушаете, что епископ нам огласит. Придете к епископу, он спросит: «желаете стать членом Церкви?» Ответите: «Да».

Лютка спросила: «И всё?»

Отец улыбнулся: «Куда там, это только начало. Я стану вам поручителем, поручусь за вас перед паствой, что искренни вы в обращении, людям не вороги, в родине (семье) достойны, что лжи на сердце не маете. Я восприемник вам буду, свидетель искренности что твоей, Волк, что дщери своей. Если не искренни вы, сейчас откажите. Понуждать и неволить не стану: выбор за вами. Лютка и Волк в один голос: «Искренни, искренни».

Михаил продолжал: «Хорошо, что вы оба словяне. Иноверцев да иудеев, язычников-половцев, даже болгар готовят к Крещению больше четыре-на-десять дней и ночей. А вам всего восемь дней разрешается. Благодать нам, словянам, матушка-Церковь ценит нас, славян и русин. Ибо сказано в книгах священных: «Желающий огласиться пусть оглашается года три, но если кто прилежен и имеет благорасположение к делу Крещенья, да будет принят; ибо ценится не время, но говение!» (Постановления

Апостольские, кн.8, гл.32.)

Время в посту и молитвах пронесется так быстро, заметить не сможете. Будете со мной да с Еремеевной ко храму ходить, будете в храме стоять, пока диакон не возгласе: «Елицы оглашении изыдите». Вы и уйдете. Молитвы огласительные будете по десять раз читать, так надо!

Ну, хватит, пока. Запомните это. Завтра начнем».

С тем Волк и откланялся, бросив на Лютку взгляд такой долгий, что девка зарделась, как тот маков цвет.