Иисус сказал: ныне прославился Сын человеческий,

(Евангелие от Иоанна,13: (31-32)

И Бог прославился в Нем.

Если Бог прославился в Нем, То и Бог прославит Его.

О, какой удачный сегодня денёк. Солнышко в темечко, синь-ветерок, море играет, ах, славный денёк!

Насобирал по дороге вдоль моря сиреневых трав, стоявших кустарниками вдоль берега и дорожки, от них пахнуло летом.

Ах да, и правда, вскорости лето.

Пора торопиться, пора задуманное доводить до конца.

Фанаил прибавил шажищ: торопился.

В склепе темно, пахло старой вонью сдохнувших крыс. Задохнулся с порога, но чем ниже спускался, тем запах слабее. В привычной уже для себя позе присел на ступеньки: «Не спишь?»

Узник не спал. Синие брызги громадных глазищ смотрели устало. На исхудалом лице разве что только глаза и остались. Вся сила – в глазах.

С него сняли кандалы-ножные оковы: куда такому до порожка наверх по ступенечкам доползти, такой сдохнет на третьей. А тот и сам понимал, сдохнет, конечно.

Роли своей не страшился и не стыдился. Противно, конечно, сидеть в полутемном углу день-деньской да ноченькой темной. Сон не брал его вовсе.

«Не сплю».

«Что, скучаешь?» – медовый гласок.

«Нет, не скучаю».

«Как так, ты же один?»

«Я не один…»

Второй засмеялся: «Ну, да, не один, я же с тобою».

Узник ответил:

«Нет, я не один, и ты не со мною. Со мною – не ты!»

«А кто? Таракан? Или ящерка забредает поговорить? Ты, часом разумом не поехал? Вспоминаешь Никифора да Климента. А сейчас кого вспомнишь, меня?»

Отсмеялся и начал: «Вот ты один и вас было много, кучка монахов, да сколько там при вас…»

Узник прервал: «Откуда ты знаешь, что мало иль много? Меру кто знает: много то или мало? И что может один? И что могут многие?»

Вошедший прервал: «Нет, погоди, не дури, не путай и не плутай. Я, вот один, и ты, вот один. Вместе нас двое…»

Узник опять: «Двое, но вместе ли? Рядом, быть может, но вместе…», и покачал головой.

Тот наконец понял: «ах, тонкости то какие! Разом («вместе» по древнерусски) или рядом, какие тонкости разума, тонкости языка, книжник ты этакий. Поднаторел в монастырских баталиях? Ну, и я и зря хлеб не ем: Ветхий Завет могу наизусть. А что, хочешь меняться: я – пару строф, потом ты, умник-разумник?»

Тот покачал головой: «Не под силу… Мной Ветхий Завет учен и знан, Бытие и Исход, Числа, Левит, Второзаконие тож… а вот Новый Завет ты не хочешь узнать?

И тихо начал шептать более для себя, чем для диспута:

«Отче наш, иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, Да будет Воля твоя яко на небесах и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наши, яко же и мы оставляем должников наших, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…»

Второй не прервал, а с готовностью слушал, даже подался вперед:

«Ну, и где твой хлеб еженасущный, а, скажи-ка мне, где? Две недели тебя я мордую голодом, жаждой морю. А ты мне про хлеб? Где твой Господь, а, скажи мне, где Он бывает? Где хлеб твой? И где ваша воля? Какая уж воля, сидишь в кандалах, сил нет подняться с карачек. Застыл в своем мёртвом углу с мёртвыми рядом, а всё рассуждаешь. Тьфу, как противно! И передразнил: «… и остави нам долги наши…» Ну, и кому же ты должен? Разве что мне! За тебя и этих с тобой чернорясых отдал я тысячу веских номисм и зря! Ты понимаешь, о чем я? О ты-ся-че номисм!!! И золотых, между прочим!!! Состояние!!! И за кого? За нескольких босых, голодных монахов, тупых и бездарных? За веру свою сдохли с голода все, кроме тебя. Ты живешь, но пока!!» Тонким красивым пальцем помахал перед глазами страдальца: «пока!»

Но узник, как бы не слыша, свое продолжал: «Просите, и дано будет вам, ищите и найдете, стучите и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. Если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец Небесный даст Духа Святаго просящим у Него» (Евангелие от Луки, 11).

Фанаил, будто не слыша святые слова, продолжал свои речи: «Да не злой я, не злой! Всего-то просил частицу малую: перейдите от веры вашей немноготрудной, откиньте вы заблуждения. Так нет, все твердили одно: умрем за Христа!

Ну и сдохли, туда им дорога!

И где ваш Христос? Кружку воды вам подал или хлеба? Чудеса сотворил, так не спали ж оковы с вас, с голодалых? Вон, пришлось даже оковы перековать: спадывали с вас, а мне всё затраты. Убытки, убытки кто возместит? А, ответишь, пожалуй! Мне ни тебя, ни Христа твоего жалеть нет причины, убытки, убытки, одни лишь убытки. Я разорён! Тысячу золотых, тысячу золотых, на них пол-Херсона скупить было можно».

Второй продолжал: «Народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце свое, да не видят глазами, и не разумеют сердцем, и не обратятся, чтобы я исцелил их..» (Евангелие от Иоанна, 12).

Первый продолжил свою часть «беседы», и издали можно подумать, что два товарища присели в тихом углу вдали от жаркого солнышка, да и задержались в задушевном своем разговоре.

Итак, первый продолжил свою часть беседы: «Странные люди эти монахи… пост и молитва, молитва и пост… что то дает? И, зачем ты подался в монахи? Мне тут порассказывали, был ты богат, тучен и знатен. Но, дурачище ты эдакий, пораздавал нищим всё, не тобой нажитое, и тоже в нищего обратился? Зачем, ну зачем ты подался в монахи?»

Второй тихо: «Господь наш призвал, я и пошёл, не противился воле Господней. Поверь, инока жизнь – не суетна, мирская – суетна, инока жизнь преподобна, мирская же полна клевет, инока жизнь к духу стремится, мирская к плоти; инока жизнь – к небу, мирская – к земле…»

Помолчал, ожидая упреков от первого дискутера, но тот, подопрев коленку рукой, внимательно слушал.

И второй продолжал так же тихо, как начал: «Как тебе объяснить? Понимается, пост и молитва недаром даны нам святыми отцами. В моем монастыре, что на Киевских пагорбах (холмах), игумном по имени Феодосий, заложено было, и братия наша его зову внимала и следует суть, так как он нас учил: «воздержитесь от пищи обильной, ибо от многоядения и пития безмерного безмежно же возрастут лукавые помыслы, а от возросшего помысла случается грех. Воздержитесь, и противьтесь бесовскому действию и пронырливости этих тварей, остерегайтесь лености и многого сна, ибо бодрствовать следует для церковного бдения, церковного пения и для усвоения предания отеческого и чтения книжного». Так учил святой наш отец.

Но это лишь половина задачи, нет, пожалуй, даже малая треть.

Мыслится мне, если следовать только этой части завета, то мы превратимся в схоластиков суть, в чернокнижников и фарисеев. Много таких и у вас, и у нас.

Вот ты гармоничен. Красив, величав с внешностью без изъянов. Как в древние, то бишь языческие времена. Нам наша вера открыла, что человек может быть, так сказать, дисгармоничен. Пример? Пойми, кроме внешней, есть более важная красота, душевная красота. Наши святые, и многие их числа, поразительно внешне отталкивающие от взора. Аскетов тела струпьём покрыты, раны не заживают, кровь сочится из тела, босы и грязны. А вглядишься в свет их очей, в зеркала души, и такая благодать Духа Святого сочится из глаз, что мёда не надо.

Но что от того, что просто аскетом может жить человек, без упования на Бога? Я считаю, что сердце отверзается для истинной молитвы аскета-монаха не только постом и страданием. Сердце его отверзается перстом Божиим, когда соблаговолит Господь Бог и когда сердце очистится от страстей. А отверзается нам через молитву.

Правда, скажу, что тело у человека создано Богом по образу и подобию Его, и не могу считать пренебрежение к телу правильным. Но что тут поделать? Лишён я воды, чистоты и жилища. То выбор не мой, а твой, чьё тело прекрасно, омыто с утра и благоухает.

Понимаешь, как тебе дать понять, что внешняя, то есть земная красота человека это только ступенька на пути к высшему, к благодати небесной».

Первый прервал: «И это ты мне твердишь, ты, аскет? Как мне про тебя говорили, ты с детства, чуть не с пелёнок аскезу ведёшь, уходя от земного в темноту мрачных пещер, слизью покрытых и мраком внутри. И тебе ль говорить о красоте, земной или небесной?

Я считаю! – палец опять поднят к небу, блеснули в полумраке брызги от драгоценных камней на перстах, – так вот, я считаю, что твой аскетизм, это фактически отрицание мира, его ценностей и идеалов. А значит так, это ты, именно ты приверженец зла, а не я. Понял, подлюка»?

В сердцах бросил камень во своего визави. И не попал. И оттого плюнул с досады. И плевок не попал.

Второй как бы не слышал, как бы не видел поруганье такое, только горестно передохнул, и продолжил: «Нам Феодосий заветывал главную мысль: больше любви иметь в себе. Но не к себе! А ко всем меньшим и старшим. К старшим иметь покорность и послушание, а меньшим к старшим проявлять только любовь. Старшим пример подавать послушанием, наставлять в разуме братию нашу, и являть пример воздержания, бдения; так проявляется пост. Великий пост в 40 дней дается для очищения душ. По сути это ведь десятина, даваема нами от года Богу Всевышнему. Постом очищается ум человека!

Ты – умный и знающий, ведаешь сам, что не случайно же Моисей постился все сорок дней, и сподобился получить на Синайской горе Божий закон и видел он славу Божию. И мать Самуила постилась перед рождением его.

Еще примеры? Пожалуйста! Постился Илья и взят был на небо, и, самое главное, что хочу донести до тебя: постился Господь сорок дней. И потому эти сорок быстрых дней нам завещаны Господом нашим, Иисусом Христом».

Первого дернуло, как будто током: подорвался, поскользнулся на стертой ступеньке и подскочил, только что не вплотную, ко второму спорящему с ним, таким знающим фарисеем.

«Иисус? Ты сказал, Иисус? Неудачный пример, весьма неудачный. Моисей, что ж, я согласен. Мать Самуила, само собой. Я даже добавлю еще примерчик: постились ниневитяне и тем самым от гнева избавились Божьего. Или вот ещё один из примеров: постился Даниил, и великое видение сподобился видеть. Живые примеры записаны в Вечной книге», – и снова поднял безукоризненный палец.

А твой Иисус? Кто видел, как Он постился? Кто подтвердит?»

Второй улыбнулся только глазами: «Пойми, Бог поругаем не бывал и не будет. Вам, иудеям, нужны доказательства всему и всемя? Умное племя погрязло в законах. Пойми, есть буква и дух. Буква для вас. Дух же – для нас! Потому и молитва…»

Но далее прервал его искуситель.

Тут я впрямую назову того, кто в образе Фанаила мучил Евстратия. Искуситель вошёл в тело ростовщика, и искуситель теперь, практически напрямую вёл диспут с подобием Бога, со смертным, с человеком.

Итак, прервал Фанаил измождённого и возопил: «В чём я сущ? Я горжусь, что неуклонно мной соблюдён наш закон. Безукоризненно, именно без укоризны любого из фарисеев, книжников и раввинов я соблюдаю закон. А как соблюдаю? Я его исполняю».

Узник (устало): «Павел апостол, подметил, что ни моральное зло, ни лежащий в основе его всякий грех в мир не вошли бы, если не даден был человеку закон. «Что же скажем? Неужли грех от закона? Никак, но я не иначе узнал грех, как посредством закона, ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил «не пожелай». Но грех, взяв повод от заповеди и закона, произвёл во мне всякое пожелание, ибо без закона грех мёртв.» Слова апостола-пастыря тебе хочу донести, пойми хотя бы крупицу истины нашей, не вашей.

Я так понимаю, Павел нам доносил до нашего сердца, что всякая заповедь, всякий закон, данные нам для блага, для нашего блага, являются испытанием воли-свободы. Злые силы, духовные силы, искушают тебя и меня, прельщают картинами иллюзорного блага. Не всякий может так запросто-просто уйти от соблазна, потому в подкрепление сил я и ушёл от соблазна грехов в пещерку свою во имя свободы, Богу служению суть.

Длинный свой монолог узник продолжил, передохнув. «Мыслю я так, что не только через нарушение любого закона, но парадоксально звучит, и через самое что ни на есть безукоризненное его исполнение человек попадает под власть сил. Очень злых сил, я разумею.

Разве я удивлён, разве ты удивлён, что Господь наш, Иисус Христос свой праведный гнев обращал не на грешников, а на будто бы праведников-фарисеев, которые абсолютно беспрекословно и безукоризненно исполняли закон, прежде всего заповеди Моисея.

Почему Спаситель был так непреклонен, будучи милостив к грешникам и блуднице, мытарю и рыбакам?

Я на примере тебе приведу, близком к тебе. О субботе. Почему ценна заповедь о субботе? Потому что Богом дана. Но представлю себе, что забуду Его, перестану видеть Его, любить как Отца, а всей душой прилеплюсь только к словам, к текстам заповедей Его. Станут они злом для меня, хотя сами по себе и добром суть их, и не перестанут хорошими бысть. Тогда празднование субботы будет кумиром, потому станет для человека только заповедь, а не веяние Воли Божьей. И уходит человек с Божьей стези на идолопоклонскую, как и стало у Вас, иудеев.

Ведь некогда стали вы поклоняться тельцу, забросив, отринув заповеди, данные Моисею. Скажешь, не так»?

Первый молчал: чем крыть на голую правду?

Узник продолжил: «В чём заблуждение? Поскольку утверждение, что заповедь о субботе правильна есть без оглядки на веяние Божьей Силы, пленяешься сам себе. Тогда всякое правило нравственности и их совокупность становятся самодавлеющими по той простенькой по причине, что я так решил. И начинаешь поклоняться кому? Да себе, драгоценному»!

Первый дёрнулся, понял намёк, но не прервал мудрости суть.

Второй тихо продолжил длинную речь. Видно было, как он устал: старое заикание, давно, ещё с детства пришедшее со смертью родителей, всё сильнее сказывалось на темпе речи. Но он, превозмогая своё неумение в красноречии, продолжал, а первый привык, пообвыкнув к такой странной подаче словесного материала.

«Чем выше предмет твоего увлечения, тем больше соблазн, и тем более тропинка опасней. Свернул ты с дороги, широкой, протоптанной, свернул на тропинки извилистый путь, не приводящий к спасению. И чем чище живёшь, тем глубже, опаснее и неискоренимее страсть поклонения к себе самому. Вот почему наш Апостол (Павел-Савл) сказал: «Сказываю вам, что там на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяносто девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». От себя, грешный, добавлю: есть глубокая разница, пропасть между законом и справедливостью, целая пропасть.

Христос эту разницу понимал! И ты постарайся понять его простые слова, что суббота для человека, а не человек для субботы.

Я что ещё хочу тебе донести? А почему я спорю с тобой, видя сущность твою? Потому что ты человек! Пока – человек. Вот к человеческой сущности обращаюсь, пойми, и, не поздно пока, прими покаяние…»

Хотел ещё что-то продолжить, но первый внезапно поднялся, даже вскочил и рванул из пещеры.

Второй прикрыл уставшие очи и провалился в забытие.