Полон настигли поздней ночью.

Стража спала, спала беспробудно, а от свиста стрелы поуснула навек. Спал глупый доверчивый их предводитель, спали воины стражи полона, и даже тихий полон забылся кошмаром.

Найти среди группки уснувших женщин искомую добычу было не трудно: знатную ханшу везли на повозке-кибитке; прикорнула ханша у края кибитки, долгие косы свесились вниз.

Привычным движением смотаны косы добычи, привычным движением брошена на спину коня, привычным движением намотаны косы спящих женщин полона. Это слабоумному словянину нужна его жёнка, а бродячим по дикой степи печенегам мало добычи одной, пусть даже знатной ханши из словянского роду-племени.

Къырк понимал: одна голова, пусть даже лучшего из врагов, это всё же одна голова, и мотаться она будет у его стремени. А жадные завистливые погляды прочих ватажников, не лучшая атаманская доля.

Сытые женщины, сытые кони – забота его, довольные воины обильной добычей – тоже забота его, ватажка.

Женщины из полона добыча легка, удача сама плыла ему в руки, женщин хватали, женщин бросали на спины коней. Те, сонные, не успевали ни вскрикнуть, ни пискнуть: рты зажимались клещами рук волосатых, вонючих и чёрных людей.

Елена очнулась и снова вернулась в ползабытьё.

Легкое покачивание на крупе коня тяжелой болью отдавалось в спине. Руки связаны, косы намотаны на гриву коня, согбенная спина седока качалась в такт иноходи. Рот Елены закрыт кляпом травы, комок жег гортань, хотелось вздохнуть, хотелось выпрямить спину.

Она застонала, седок обернулся, привычно нагайкой хлестнул по почти голой спине: одежонка истлела, порвалась за время полона. Богатая ранее одежда в лохмотьях, едва ли узнаешь боярское одеяние в этих ошметках одежды. Мгновенный багровый рубец диагональю нарисовался на теле, Елена умолкла, давя стон в себе. Инстинкт подсказал: лучше молчать, иначе дикий народец нагайкой забьёт в два-три удара.

Привал был коротким: седок, подчиняясь жесту первого ездока (поднятая ладонь повернута к сзади идущим), остановил бег коня, сбросил Елену. Жестом показал идти в степь. Женщина, превозмогая боль и усталость, пошла за другими жёнками из полону: нужда заставляла опорожняться. Седок присел рядом с ними, справляя так же нужду.

Женщины удивились: женщина это? Печенежская амазонка оскалила зубы, надела штаны, похлопала нагайкой по голенищу своего сапожка. Полонянки поднялись, в сумраке ночи стараясь рассмотреть чудную постать печенежского всадника.

На сером рассвете Елену вырвало: нестерпимая вонь устаревшей овчины, конский пот да нестерпимая вонь никогда не мытого человечьего тела выбило кляп из усталого рта. Печенежская жёнка гортанно что-то крикнула переднему всаднику. Спешились.

Ватага полукругом окружила Елену, открыто, нахабно-нахально пялясь на полонянку.

Елена стыдом покрывалась от нечисти взоров донельзя смуглых и кривоногих малоросцев. Исхудавшие серые руки, сбитые ноги, тело дрожало от раннего близкого холода. Серый холодный рассвет давал ясно понять, кто здесь царствует. Тёплый круп коня уже не мог защитить полонянку от ветра и раннего холодка.

Старший, голосом, больше похожим на отрывистый лай волчьей стаи, гаркнул. Печенежский язык так не походил на гортанный язык половецкий, у тех звуки были, как клёкот орла, гортанны, звучны. Голос, как лай, отрывистый лай застудевшей собаки, такой же глухой, злобный и громкий, что то скомандовал.

Елена успела подумать, да уж, красавица из красавиц: опустелые груди болтались мешочками, спина ныла и была деревянной, ноги в струпьях. Грязное тело кормило вошь, как родное.

Но печенегам были в диковинку ни её всё ещё белое тело, ни синие очи бездонных глубин.

Полонянка удивляла высоким богатырским ростом: исхудалое тело выпирало ребрами, стройные, ровные ноги росли чуть ли не от ушей, тонкая талия сейчас превратилась едва не в осиную.

Печенеги, в массе своей низкорослы. Взрослый мужчина едва достигал 160 сантиметров, высота женщин не превышала 150-155 сантиметров. Их погибший в ночной схватке великан был ростом с эту русскую ханшу.

Окружили, щупали волосы, гладили по лицу, тыкали в рёбра, ну ровно на торжище барана покупают. Заставили даже открыть рот, и ровные белые зубы с двумя острейшими, как заточенные ножички, клычками заставили ахнуть!

Необычная красота русской ханши убедила соплеменников Къырка: товар был на отличку и дорого потому мог стоить его заказавшему.

Другие жёнки полона, не удостоенные участи таких необычных «смотрин», жалели Олёнку, морщась одновременно с ней от прикасания этих поганых.

Наконец мука окончилась, вожак вновь что-то гаркнул, Елену подняли, точней, опустили на отдельную лошадь, перед дорогой дали водицы испить. С наслаждением выпила хоть и чуть пропахшую болотом водицу, но вода, омывая запеклое горло, живою казалась. От завтрака отказалась, молча мотнув головою: вид серого мяса конины, только что отнятого от крупа коня, аппетита не вызвал и вновь подступила тошнота.

А поганые и не настаивали, пленница не должна была вовсе погибнуть, а пару дней без еды обойдется. Прочий полон также не получил ни кусочка своеобразно вяленой конинки, жёнки, как и Елена, были вовсе не рады таким угощеньям.

Но то ли жалели поганые свою дань, то ли товар норовились продать подороже, но ввечеру третьего дня они костры разожгли, поставили треноги, из вьюков достали котлы, и, когда вода закипела, бросили в кипящую воду просо-пшено. Покрошили, порубали тоненько мясо, варево потомилось в кипящем котле меньше часа, отдавая сладким запахом проса-пшена, забулькало сытностью.

Дымящий кулеш ели сами, черпая его плоскими блюдами, насытившись, покормили полон. Женщины жадно хватали плоские чаши, выпивали теплую сладость жидкой еды, руками хватали кусочки размягшего мяса. Насытившись, печенеги напились тёплого, только что сдоенного от кобылиц молока.

Еда растомила, настроила на мягкий лад.

Отдохнувши, они напоследок спросили, по обычаю предков, согласны ли полонянки на житье в привольных степях, рожать славным воинам-печенегам здоровых детей вместо душной жизни в деревянных своих городищах, которые так славно горели от стрел печенегов. Женщины вместо ответа враз отрицательно закачали косматыми головами.

И снова их ждал ровный бег лошадей в неизвестную даль.

Вновь Елену бросили на коня, накрыли попоной, предварительно сунув кляп из свежесмотанного пучка трав. Травы приятно холодили запекшийся рот: дикая мята, чабрец да душица, мёрзлые травы отдавали в тепле рта свой аромат и лечили.

То ли ровный бег лошадиных копыт, то ли отсутствие человеческой вони, то ли попона угрела, то ли зелье из трав действует успокоительно, но Елена уснула, забылась надолго мертвяческим сном.

Старший отряда на редких привалах подходил к спящей ханше: дышит ли? Ровное дыхание успокаивало, и ватага привычным намётом спешила на север к Киеву-граду.

Передача состоялась за два перегона перед Днепром.

Близкий Славутич (Днепр) ощущался в ветрах, пахнувших большою водою. Кони жадно чуяли ветер, прядали ушами.

Русичей было немного. Они полукольцом окружили ватагу, дружинники мечи взяли наизготовь. Рослые кони, рослые люди и уверенность, что они сущие есть на своей земле, удерживали печенегов от извечного их обмана.

Вездесущие перекупщики из армян или евреев, шустро поскакивали с телег, едва топот коней в полуденном свете прервался. Подскочили к полону, сами снимали задеревеневшие тела русских жёнок, усаживали их на телеги, укрывая тряпьем.

Тут же расспрос: кто, и откуда, богатый ли двор, как имя князя, боярина ли? Свободна, холопка, за церковью числишься?

Женщины, поняв, что плен их покончен, кивали, слезами обкапали грудь избавителей, казались, кто и откуда.

Перекупщики живенько разделили товар, переругались с печенежской ватагой: обычай строго велел торговаться с погаными. Живенько рассчитались за каждую единицу живого товара и с поклоном отправились к возку Словяты.