Словята, не отрываясь смотрел на жену. Как во сне, передал ненасытному печенегу мешок, тот разорвал мешок надвое, и голова Итларя чуть не скатилась на землю. Печенег подхватил за грязно-жёлтые волосы потемневшую голову вечного ворога, мгновенным движением приторочил её сыромятным ремнем к крупу коня, и оглянулся вокруг: притороченная голова отныне только добыча его. Соплеменники, в споре за свой живой драгоценный товар, упустили возможность перехватить самый ценный товар, и теперь он, только он, владелец бесценного дара!
Но боярину было не до него. Словята смотрел на жену, на исхудавшие плечи, грязное тело. Космы длинных волос не пугали: банька отмоет, мамки-бабки откормят. Новые, драгоценные ткани рулоном лежат в приготовленной горнице, матушка захлопоталась, сноровя по торжищу, выискивая новьё, то ожерелье из жемчугов, то ткани персидские, то плат из тончайшего волокна, то шелка зелено-красные. Приказ сына да деньги большие торопили её.
Перед очами его стояла другая Елена. Нет, не та, что терпела, что ни словом, ни делом не перечила его выкрутасам. Та Елена кротко смотрела бездонною синью очей, соглашаясь и повторяя за мужем отказы от матери, братца и дома, от шустрых подружек. Одиночество терема, боярских хоромов да вроде любимый супруг составляли доселе счастье Елены.
А теперь перед ним стояла иная, другая Елена. Синие очи тверже алмазов, хотя по обычаю бухнулась в ноги перед супругом. Поднял любимое тело, руками провел, пригладил торчащие космы, а в ответ не стукнуло в такт её сердце, не отозвалось на боль его негой и страстью. Алмазы из глаз, да и только.
Твердость духа было его испугала, да подумал: оттает. Эва, сколько испытаний пришлось жёнушке испытать! Пусть печенег клятвенно вторил, что супругу сторожили его амазонки и даже показал в их сторону дочерна грязным пальцем, но кто их разберет, мужик там или баба: все кривоноги, в штанах, длинные чёрные патлы скрыты в надвинутых шапках. Страшны, не приведи нам Господь! Все скалят зубищи, довольны обменом. А гикнет вожак, и кинется стая шакалов, чуя добычу. Словята тогда отмахнулся, сделал вид, что поверил.
Тонкая синяя жилка на былой белой коже билась на шейке жены, отбивая такт болящего сердца. Тонкая жилка так трогала сердце! Беззащитность жены, в полоне страдавшей от смерти, что, вот она, рядом, так в сердце ударила, что неслышный такт жилки буханьем гулким отдавался в такте его мощного сердца.
Как драгоценную ношу, перенесли боярыню в роскошный возок, устланный мехом; волчьи и рысьи шкуры лежали на днище, устилали скамью. Елена вздохнула, откинула голову и выдохом прошептала: «Евстратий!»
Долгим пленом молилась, терпела, просила Небесную Мать заступа за любимого, вспоминала грехи, позабытую мать да братца родимого, весёлых подруг да весенней капели стучанье по оконцу её.
Как было любо гулять по околице вечного Киева с матерью, братом, на торжищах искать безделушки, наводить чистоту в небогатом жилище. Учиться грамоте, да и братца учить псалмам, стихарям, Символу Веры и прочей Божьей премудрости.
Да забыла подруг, отреклась, нарушила заповедь Божью: «чти матерь свою…» А взамен получила хоромы, что клетка. Свекрови ворчанье да ласки мужа, что, знала, делит он как с ней, так и блудными девками, шаставшими по двору. Закрывала глаза на сей блуд, на свое отречение: мужа, как бога, почитала она.
И получила свое наказание: полон да любовь!
Выше смерти, краше солнышка любовь человеческая. Веками мучает поэтов шара земного, философов рода человеческого: что есть любовь, что сильнее в крат сто смерти. Никто не знает к кому и когда прикатит любовь на своей колеснице, кому подарит блаженство, а кому муки адовые. Кто не достоин, пошлётся страсть или затьмарення (заблуждение, наваждение), а то и неразделённая горше редьки любовь.
Вот и Елена думала, мыслила, мужа сокровищем почитала, любила его больше матери. А на поверку не любовь, наваждение. В пятнадцать лет любая девица романтикой бредит, в каждом встречном принца-княжича привечает. Вот и она свое наваждение за любовь приняла, пятнадцатилетняя дурочка.
И нужно встряской жестокой обухом по голове шандарахнуть, чтобы очнулся человек и понял суть любви человеческой.
И понимала теперь Елена-Отрада, что застила ей пленом-полоном глаза романтики дурь. Положила к ногам нелюбимого мужа девичью честь, отреклась от дочерней любови, отреклась от брата родного, всё отдавала богатому мужу в кроткой надежде на ответную ласку.
Горький плена опыт, опыт жизни ей показал, какова она жизнь, каково людям маяться без жемчугов да бархатцев, без сытного хлеба да тёплого молочка. Каково не видеть родных, ночевать под покровом синего неба, не видеть золото куполов да околицы вечного Киева. И каково оно, любить нелюбимого, терпеть, принимая любовь, каждый день ошибаясь в выборе жизни.