У Жидовских ворот стоял дом. Закрыт вход, закрыт высоким забором от любопытного взора обширнейший двор: семья иудеев жила в Киеве долго.
Долго выбирались из далекого хазарского Итиля, по пути растекалась семья по разными городам да весям. Они осели в Киеве-граде, братья и тётки в Корсуни-Херсонесе. Крепкими узами внутри семей крепка иудейская община, крепки семьи.
Кругом, погляди, окруженьице то еще! В Херсонесе враждебные византийцы, только в русских кварталах ходишь спокойно, а про Дикую Степь годи сказать.
В Киеве стольном живётся спокойней. В богатых кварталах потише, а в бедные чего часто ходить? У бедных ни злата, ни серебра, да они сами придут к нашим воротам в рост денежку взять, тут его и возьмёшь на процент. Проценты растут, бедняга и сам голову на заклад отдает, а потом и жена, и детишки в полон, в навечное рабство за не отданный долг. А куда словянину пойти? Пожалиться и то некому: князь Святополк за иудеев насмерть стоит, дружина его боевая на страже, охотника до правежа над иудейской общиной бегом в кандалы на княжеский двор, в темные сырые подвалы, и жди княжьего суду.
А что князь? На правеже подаст иудей князю с поклоном грамотку-закладную, где словянин собственноручно распишет, что готов на проценты. Надо обычаи соблюдать, вздохнёт князь, да разведёт князь руками, и иди, киевлянин, в вечное рабство. Хорошо ещё, коль повезет, попадёшься кому в добрые руки. Ну, а коли удачи то нет, терпи, брат, вечные муки, и жёнка терпи, и малые детки.
Плевал князь на церковные заветы. Ну и что Иоанн? Тот в бозе почил, ну и славно, по смерти владыки князь и вовсе забыл про укоры старого Иоанна.
И потёк народ из стольного Киева, потекли ручейками кто на Север, а кто и подался на Юг. Дикая Степь иной раз была лучше, чем неволя жидов: половец дикий ещё пожалеет, жидовин ни в жизнь. Слаще меда для них натворить христианину беды да всяческие напасти.
От Крещенья Руси ужесточались сердца иудеев, и старый Элизэир, составляя уже три года (с 1094 года) комментарии к Пятикнижию, нет, нет, да и впишет туда пару слов от себя. Тонкая мысль старого иудея, раввина и книгочея, касалась самых тонкий различий. Вплеталась красивая мысль: «мы есть семя Авраамово, отец наш есть Авраам…».
Беседа его соплеменников в стариннейшем споре с Апостолом Иоанном касалась опаснейшей темы и как важно было вписать в комментарий отрицание Иоанном избранничества народа его. Из Святого Писания он удалил наимерзотнейшее изречение, якобы сказанное Иисусом Христом: «Знаю, что вы семя Авраамово…Однако ищете убить Меня… Ваш отец – диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийцею от начала…»
Элизэир тихонько вздохнул, посмотрел подслеповатыми очами на широкий двор, где мирно паслись гогочущие гуси, куры взлетали на жерди забора, извещая весь мир о снесённом яйце, и вновь заскрипел, внося очередной комментарий к Святому письму.
Богоизбранность его гонимого всеми ветрами народа красною нитью вплеталась в тексты. Писал он не только для киевлян-иудеев, втайне мечтал, что его комментарий пойдет, разойдётся с его однородцами, хранившими избранность в браках только с иудейками по крови, и пойдут мысли в народ, укрепляя его в Тайном учении.
Красиво вписал, что и Павел-апостол был с ними вместе, премного гнал церковь божию и разрушал её, преуспевая более всех своих сверстников. Вписано же в послании его к Галатам (глава 1, стихи 1314), что она сам был в жидовстве, нареченный в рождении Савл.
Тихо махал резвый телёнок хвостом, отгоняя назойливых паутов (оводы), очередная курка-пеструшка снесла очередное яйцо, выхваляясь перед подружками аж до нещадности, а старый раввин про должал поскрипывать текущим пером, вписывая очередную мысль в пухлый текст комментарий.
Тихий невзрачный внучок незаметный Иаков неслышно входил в тепло нагретую спальню: дед с возрастом всё больше любил теплоту и разные сладости, Иаков готовился в отъезд в Херсонес. Деду потребовалось обменяться с тёзкой Иакова, богатым херсонцем, какой-то проблемой. И отправляли внучка в далёкий Херсон, вместе с большим караваном по безопасному бездорожью пути из варяг в греки.
Дед давно наметил отправку внука в далёкий Херсон: и до дальнего Киева донеслась весть о красавице Мириам. Вот и хотел дед породниться с богатым семейством, внука женить на сестрице двоюродной. Красавица Мириам даст большое потомство, внук приумножит богатство семьи. И потому Иакова готовили в путь. Обыкновенная почта пойдет вместе с внуком, а тайные знания везли люди иные.
Иаков, донельзя гордый порученьем раввина, хлопотал пред отъездом, не слышно снуя по дедовской спальне.
Тихий, невзрачный и рыжий, он был явно не парой далекой красавице Мириам, но родня тезки в Херсоне была гордой от возможностей родственных связей с раввином из Киева, и связи такие давали немалые выгоды.
Близость раввина к казне иудеев, близость к элите великого города, собственные, небось, немалые накопления, чем не равноценный обмен красоты на богатство. Плакался старый на вечную бедность? Да кто из евреев не плачет про бедность. Некрасив Иаков? А это уж как посмотреть. Может, не будет по бабёнкам гулять, красавице Мириам ранних седых волос в копне буйных волос прибавлять. Да и молод он, не старик, чего Мириам печалиться-жалиться? И родня порешила: быть сватьбе (старорусское название свадьбы, отсюда «сват», «сватья») великой, пол-Киева будет гулять. Готовился список гостей приглашенных, сватьбу хотели ускорить к Пасеху (еврейская Пасха). И потому отправился юный Иаков в жаркий Херсон с дедовым порученьем. В доме строго-настрого запретили ему говорить про истинную цель визита в Херсон, пусть сюрпризом смотрины пойдут.
Затихла к вечеру дня суета, куры расселись по жердочкам, телёнка загнали к матери в стойло, гуси затихли, да и люди поотправлялись на сонный покой.
Наставало блаженное время для старика, в тишине при свечах так ладно писалось.
Уже тысячу лет ведётся война непрерывно. Церковь Христа отрицала богоизбранничество его малого, но такого великого, избранного Богом, народа.
Церковь Христова требовала от людей милосердия, милосердия к убогим, больным, к любым, хоть печенегам, хоть к евреям. Равенство всех людей перед Богом как пережить? Быть равным чёрному печенегу, вонючему чёрному печенегу с ним, иудейским раввином? Он, представитель богоизбранной нации равен любому из киевской черни? А как же бессмертные строки Талмуда: «евреи приятнее Богу, чем ангелы?». Или «как человек в миру стоит высоко над животными, так евреи стоят высоко над всеми народами мира?».
Если бы Бог наш хотел, то сделал бы всех одинаково равными. Нет, даже расчленим свою мысль, одинаковыми. Или даже равными. Но не сделал нас Всемогущий людьми-клонами, как баранов. Да и бараны разны во стаде. А уж ровными, нет уж, погодьте! Не ровен князь простому смерду или холопу, не ровен раввин нееврейскому гою, не ровен и еврейскому брату, ибо избран раввин на служение Яхве. И тем отличается от остальных.
Удачная мысль, – потирает руками старый раввин, усмехается в бороду.
И изощряется мысль, течёт с белого гусиного пера чёрная жидкость, плетутся строки к Торе, комментируя мудрую мысль.
Вносятся строчки, раздробляя библейские книги, цитаты выдергиваются из смысла речей, и апостолов мудрые мысли перетекают в вечные истины: «еврейский народ достоин вечной жизни, а другие народы подобны ослам!»
Кто может оспорить, что Мессия Христос является сыном иудейки Марии из колена Давидова? То-то же, то-то же!
И довольно потёр скрюченные от давнишней подагры лапчонки: какая ещё удачная мысль!
Прочь Иоанна, которого звали тогда Златоустом, что его проповеди против этой одной абсолютно бесспорной истины истин: Иисус – сын иудейки!
В трехлетнем возрасте мать его, Дева Мария, пришла в иудейский храм Богу служить, и верно служила. Так почему отсюда не заключить: «одни евреи достойны названия людей, а гои имеют лишь право называться свиньями».
Мать Иисуса и сам Иисус, этот Мессия, они – иудеи.
И не важно, беден еврей или богат, избранный Богом народ будет вечен. Пусть изгнанный из земли, обетованной земли проклятыми иноверцами, распыленный по странам народ вечен и однозначно един. Далекий Херсон и близкий Париж, как вяжется ниткой одной одеяние ловкими спицами, так и народ его, связанный крепко ловкими спицами мудрецов, един без шовчиков и изъянов.
Имей свою справедливость к христианину иль басурману, свою честность к этим, собственно, гоям, ибо ты избран Богом-творцом для господства над ними. Прояви ум и пусть думают глупые гои, что Киев для них, что Париж вечно вечен для глупых французов, что богатство италийских купцов сильнее, чем мошна купцов из евреев. Проявишь свой ум, и все эти купчишки, как киевский князь, в твоей кабале!
Ох уж этот киевский князь, глуп, как и отец его, Изяслав Киевский. Вот уж точно: яблоко от яблоньки недалеко катится. Как отче его, так и нынешний князь любят нас, своих искренних и преданных друзей.
Так пусть тешится этот глупейший из киевлян, пусть набивает мошну десятиной от наших доходов. Денежек, жалко, конечно, а все же девять десятых, весьма и весьма немалая часть ложится в карманы и кладовища евреев. И пусть будет так во веки веков!
И точится мысль, стекая с пера, ложится красивой нитью на пергамент (пергамент по-русски «харатья»), заостряя в сознании: вечны идеи, вечна денежек суть. А люди? А люди найдутся, рабы и князья, убогие и великие, все будут служить народу, избранному Господом Богом, и так будет вечно.
Аминь!