«Что за странный город, – думал Атрак, – «странный город, очень странный».
Атрак стоял на вершине холма. Холма обрывы круто спускались в долину, откуда снова сопки-холмы поднимались, обрывы то круто, а где и полого спускались в долины. Зелень холмов мешалась с жёлтым цветом камней, изрезанных пещерными сотами. Гряда холмов уходила в синеву, подалее виделась белая круча горы, сползавшей в далекое море. Зелень холмов и эта громада белой горы, синяя даль, кажется, бесконечной гряды и воздух пьянили, освежая и чистя гортань.
«Чудно! – подумал степняк, – ой, как чудно!»
Дикие степи равнинны, пустынны, жёлтый ковыль стелется низко, ранняя зелень сгорает под жарким лучом, не дождавшись июня, ровная гладь широчайшей земли уходит все так же ровненько за горизонт.
А тут, явно зима, не сошел же с ума. Вон, Гора покрыта белою шапкою снега, пятна снегов беленеют по сопкам, а зелень буйствует, будто весной. Робко цветы набухаются почкой, тонкий бутон закачался на ветке, ящерки прыскают вдоль каменистых щелей – чудно!
Горы чаруют, волшебники-горы зовут пленительной силой. Звонкая тишь горок, холмов, когда стоишь на вершине и манит взмахнуть, будто птица, руками набрать этой тиши полные груди и взлететь и парить, и парить и парить над холмами, стремясь пролететь над высокой горой и плавно спуститься к синему морю.
Отроги изрезаны сотами ближних и дальних пещер, пещерки заселены монашеским людом, в пять ярусов разбросаны кельи монахов. С пяток пещерок населено и на этой гряде, где стоял юный половец. Монахи работали неустанно, мало реагируя на застывшего наверху. Красота гор была им привычна, но первоначалу они так же стояли столбом, озираясь холмами, речками и Горой, что ныне называется Чатыр-дагом.
Пусть понатешится, пусть налюбуется красотой одинокий чужак.
Переменчивый ветер, переменчиво солнце, переменчивы воды и ежесекундно горы меняются, не давая привыкнуть к однообразию красоты. Однако, жить в такой красоте небезопасно: чаруют, чаруют да и обрушатся камнем иль водопадом, потоками селя или дождя. Но разве хочется думать об этом, когда стоишь на вершине холма и сердце поёт, и горло вдыхает на полную грудь звенящую тишь кислорода.
Атрак постоял, постоял, а потом и присел: нужно было подумать.
Чудной Херсонес, очень чудной. Рынками да рядами, пестротой населения, жёлтыми стенами? Да, но мало ли городов видал он за короткий свой век. Богатством церков? Но половцу мало дела до чуждой религии. Бухтами, изрезавшими всё побережье? Но половцу море-то незачем.
Нет, об этом рассказывать у вечерних костров близ шатра, шалаша или юрты роскошной может каждый, кто побывал у стен Херсонеса. Про рынки, церкви и бухты, добавит ещё про красоту местных девчат и покладистых баб. Вот и готов новый у кошта или семьи балагур.
Нет, он будет поведывать чудо. Чудо он видел один, никто из рода, семьи или коша такого не видывал и вряд ли увидит когда. Ни дед, ни отец, ни дед его деда не видели чуда, а он, маленький отпрыск рода большого, видел такое, что из поколения в поколение, из рода в род будут рассказывать, как видел Атрак чудо чудес доселе невиданное.
А он – видел! И не одно, а три чуда видел Атрак!
Первое чудо, главное чудо, абсолютно до тошноты не окрепшего мозга непонятное чудо видел юнак.
Среди ясного неба раздался вдруг грохот, и с неба слетела огненная колесница! Жёлтое пламя приобретало формы колес, колесница гремела, громадна и зрима. Ужас такой, что волосы дыбом! Небесные кони несли колесницу кругами земель Херсонеса, небесные кони сближались с землей Херсонеса. Только миг, как они встали на берегу у косого обрыва и вновь поднялись, кружа колесницу округ Херсонеса. Все выше и выше круги, все громче и громче громы, и вот колесница уходит наверх, в неоглядную синь, ближе и ближе к Извечному Богу.
А с неба среди грохота грома слышался голос: ВОТ
ДОБЛЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН НЕБЕСНОГО ГРАДА!»
Это чудо первично и главно! Оно было истинно чудом и абсолютно необъяснимым!
Как понял он смысл грохочущих слов с небесного свода? Сам себе объясниться не смог, но слышал, явственно слышал. Да ладно бы слышал, мало ли что почудится при громе небесном? Нет, чудом являлось то обстоятельство, что он понял всё, что гремело, вещалось с небес! И это было не объяснимо никак. А сумасшедшим себя Атрак никогда не считал, и люди его таковым не считали.
И врать он не мог, ну, в нашем обыденном понимании. Да зачем ему врать перед собратьями, ведь засмеют, с позором от коша откинут. Не печенег он, чтобы врать сотоварищам, похваляться какой небывальщиной.
А чудом вторым видел он, видел, как море горело! Правда, правда, горела вода. Чёрные языки длинного пламени лизали синюю воду, волнами стремились к близкому берегу, затем чёрные языки лизали жёлтый песок побережья, чёрные крылья чёрного пламени растекались вширь побережья, катилось черное пламя вниз к Симболону и к Ахтиару. Горели рыбачьи фелюги, шипя, догорали суденышки греков в портах.
Круг громадных дромонов качался на рейде, вдали от огня, не давая суденышкам убегать-убежать в открытое море. Пламя летело с дромонов.
Море горело, море гудело стеной чёрно-желтого с багрецой пламени-жару. Горела вода, вскипала, бурлила, текла жёлтым пламенем бывших белых барашек на берег, лизала песок, оставляя чёрные хлопья и закаменевший песок побережья.
А потом было еще одно страшное чудо! Вначале подумал, что это море гудит, вопя и стеная от невиданной порки. Но то гудела земля где-то там далеко, в толщине черной земли.
Потом покачнулась твердая твердь высокой горы, гору покачнуло только три раза и стихло. Волна под землёй понеслась к Херсонесу: снесла стены, как щепки, покатилась на город, снесла ряд домов, покатилась до моря, волну подняла, погнала её в море. Дромоны качает на гребнях громадной волны. Качались дромоны игрушками детворы, бумажными корабликами на масляной толще воды, ожидая, когда волна их опустит на жёлтое дно в опаске разрыва днища о камни, но волна опустила их на воды так нежно, как будто качала как нянька у колыбельки. А, может, друнгарий талант проявил, неустанно флажки передавали команды судам, и мелким, и крупным, как надо спасаться от цунами-волны.
Земля дрожала, трясло здания, как картонки, мелкие фигурки людей метались от берега к стенам, от стен к берегу, текли людские ручейки, растекались капельками по прямым дорожкам кварталов. Мельчали капельки людской плоти, оседая под обломками стен.
Оседали громады церков, рассыпались камни, качались кресты.
Слышать не слышал: далеко! А вот фигурки людей, дома и кварталы, оседавшая пыль от рушанья стен – это зрелище виделось зримо и ярко!
И что странно-то было: он стоял на тверди, которая уже не качалась, а земля разверзалась под городом, там, впереди.
Если бы чуда прошли в один день, Атрак, наверно, сошел бы с ума и сгинул бродягой, не видя шатра и рода родного. Но миловал Великий Тенгри Атрака, половца юного.
В один день слетала с высоких небес колесница огня, небесные кони спускались, взлетали, и Голос с небес возвещал о гражданине Небесного Града, величая его.
И был день, когда с горизонта к берегу приплыли дромоны, и море горело, то был второй день.
И был ещё день, когда закачалась земля, и каменья церков и хоромов рушились, разбивались кварталы и плавились камни. То случилось на третий день.
Странный город Херсон, очень странный! За свои семнадцать совсем юных лет Атрак не видел так сразу столько чудес. Нет, право, если б три чуда прошли в один день, чокнулся, точно бы чокнулся!
Когда перестала качаться земля Херсонеса, а ужас слегка поутих, притаившись в душе, так как пройти совсем не мог, он, только ноги перестали дрожать и отступила тошнота (ударение на втором слоге), спустился с горы и, перебравшись через реку (река Чёрная) по хилым мосточкам, поднялся к третьему ярусу монашеских келий.