Ах, какой славный сказитель был у половецкой орды! Тёмными-тёмными вечерами, когда сытые члены коша и рода присаживались на мужской половине юрты хана Атрака, когда спать ещё рано, а в степи стынут ветры, гоняя волков, когда женская половина шатра сидит в своем уголочке за вечным женским занятием рукоделием или пеленаньем детей, тогда хан Атрак, разомлев от кумыса или айрана, начинал говорить.
Давно прошла юность, давненько ветер степей позвал его с гор Кавказа в равнинные дали, давно это было, а как будто вчера. И сердце стучало, как юности сердце, и зубы крепки, и голова не седа, и память свежа, как девичье око.
И хотелось сказать, рассказать о былом, что вместилось в одну только жизнь, жизнь хана Атрака.
Замолкали мужчины, переставали трещать неумолчные женщины, дети рты раскрывали, хоть целый барашек влетай в открытый роток детеныша половца. Даже малые детки молчали, тихонько сопя в материнскую грудь.
Хан говорил! И умел подбирать он, однако, слова.
Как объяснить детям степи про бескрайнюю синь Чёрного моря, про солёность воды? А он объяснял, и верили дети, верили старики. Однажды он пошутил, увидев, как заезжий к нему кошевой из соседнего рода не поверил про соль синей воды. Вот как он пошутил: «Мне не веришь, грозному хану? Так, поди и спроси у верного Найды, вот он, сидит перед кошмами у входа в шатер».
Как долго смеялись над ханскою шуткой! Запомнили и пошло поговоркой в народ: «Не веришь, поди и спроси у верного Найды».
Рассказывал хан про чёрные очи и кожу суданки, про белые зубы её. Про Жёлтый город с холмами и виноградниками вокруг него, про Чёрную речку и дивных монахов, про монастырь.
И про долгий поход провожания в Киев тела монаха, после смерти которого – гром! И Небес голоса тоже после смерти его!
И верили хану старики и мужалые воины, верили женщины и детвора. А внуки осмеливались подползать к деду поближе и даже, да, даже трогать крест на груди. На замызганной донельзя веревке висел крест деревянный, почерневший от времени и тела хозяина, но крест был настоящим крестом!
И, совсем разомлев, старый хан мог долго рассказывать, как возглавлял он отряд, что перевозил тело монаха в большой, даже очень большой Киев-град, как крестился перед этим в Жёлто-Белом городе Херсонесе, как брызгали на него водой люди в рясах.
Тут слушатели всегда, даже если и слушали раз в десятый, испуганно вздрагивали и прикрикивали громкое «хой!», а хан был доволен и долго смеялся.
Как много золота на церквах и в церквах Херсонеса, как свечи горят, как кланяются люди большим на досках написанным ликам людей, очень строгих и добрых, как много людей вместе поют одну песню про Бога, имея в виду Символ Веры своей. Как велики деревья на сопках, как много леса и живности в нем, как много рыбы в большой зеленой, а то и синей по времени, глубокой воде, как по этой воде плывут лодки большие-большие. Хан с трудом говорил слово «дромоны», и тут слушатели даже смеялись над словом, что язык их коверкал. Про горы, да, да, и про горы, такие большие белые сопки – курганы, что растут сами собой из земли прямо до неба.
И ещё хвастался хан, что недаром позвал его великий Строитель Давид, хан большой Грузии, защищать его верным служеньим, охраняя границы. И гордо показывал крест: вот, видите, видите крест? Как увидел Давид крест на шее моей, ни минуты не сомневался: защищай, хан, владенья мои от турок-сельджуков и назвал меня славным воителем и христианином.
Хан опять с трудом говорил дивное слово «христианин», но тут никто уже не смеялся: хан мог побить сгоряча за обиду!
И верили люди старому хану, верили и любили его.
Да, великий сказитель был у орды половецкой, великий!
И не только сказитель. И прав был великий Строитель Давид, назвавший хана Атрака воителем и христианином. Естественно, хан молитвы, положенные христианину, никак не творил, креститься он так и не научился. Но ведь дело разве в обряде?
Атрак душой был христианином! Только за подвиг доставки Евстратия в Киев он мог заслужить почтение христиан и прощение христиан.
Не позволил в походе обидеть пришлым ордам ни тело монаха, ни группу монахов, шедших за гробом, ни кучу людей, шедших за группой монахов. А людей было много!
Шли Мириам и Иаков, откупивший её от неминуемой смерти драгоценным окладом, что вовремя сунул Демитре. Крестились они прямо перед походом: Захария тверд, и остатки евреев, которых жизнь пощадила при разгроме квартала, решились креститься. Так они выбирали жизнь прежде смерти.
Силой заставить идти в христианство Захария не позволял, но ситуация такова, что или смерть принимай, как казнили множество иудеев за преступление их, за соучастие в казни монаха, или в крещении жизнь сохранишь, а там как Яхве прикажет.
И таких иудеев скопилось немало; Захария их окрестил.
Заодно подвернулся Атрак, половецкий вожак, нанятый для перехода к Киеву стольному. Окрещён был и он. Причем плакал, ну ровно младенец, как понял, что за тело везли в Киев-град. Рыдал да твердил: «Тощий то, тощий?», – и плакал.
Пасха была, и солнце играло, шли по теплу и погоде. Сытые кони легко тащили телегу с бренным останком монаха (половецкие кони трупов бояться отучались с малых годков), катились повозки, где расположились монахи и утварь церковная, книги и книги, кресты и иконки. Живописные группы людей кормились от степи. Отряды Атрака дичь приносили за деньги, иногда и немалые, брали немного лишь от Захарии: Атрак помнил, как мало питался Евстратий и шедшая с ним монастырская братия и иные.
Жизнь веселилась в степи! Найда то прыгал перед Атраком, играя с конём, то убегал в степь за пропитанием, возвращаясь всегда с окровавленной мордой: волчонок учился охоте, отвыкая от молока.
Если бы не скорбное сопровождение останков святого, можно было подумать, что группа людей, шедшая под охраной половецких отрядов, похожа была на купеческий караван, или, в лучшем случае, на паломников. И рыскающие по степи половецкие коши в ожидании легкой добычи, зоркими очами увидев такой караван, спешили к добыче.
И тут им навстречу – Атрак! Если кош был из родной орды или дружеской, договоривались за тремя чашами кумыса, что вместе пили на редкой стоянке, радуясь встрече родных и друзей.
Ну, а если чужая орда или наезд печенегов, то стрелы свистели, сабли блестели, летели головы клятых врагов.
Нет, Атрак и вправду достоин почета! От выручки деньги не тратил зазря. Себе ни копья, ни полушки не взял: часть отдавал своему боевому отряду, часть через вестовых передавал до кочевий родных, часть тратил на кормление сопровождения монаха: Захария голодал, голодала и монастырская братия. Путь был далек, припасов хватало не всем и Атраку пришлось прикармливать люд. Людей было много, а денег не очень. Но Атрак не тужил, не плакался и не страдал.
Он вообще легко относился к добыче, легко тратил добытые куны, номисмы, безанты. Мехами с набегов одаривал женщин, золото щедро разбрасывал, не считая, по постоялым дворам и распутным девицам.
Что золото? Им не наешься, им не напьешься, на руки, вместо перчаток, его не натянешь, на ноги, вместо сапог, его не обуешь, от стылого холода, жажды и засухи оно не спасет. И, главное, золото, серебро или медная мелочь не дадут ему степи покоя, счастья езды верховой на надежном коне, запаха трав векового покоя извечной степи.
За серебро или золото купишь охрану, да хоть всю орду найми, а вот друга не купишь. Не купишь любовь и жизни не купишь, и смерти не избежишь, если Вечно Синему Небу хочется смертного взять в мрака покои.
Мало кто понимал Атрака среди осёдлого люда, много кто понимал среди половецких людей.
Потому и кормил он походный народ, провожавший монаха в его неизвестность.
Потому и почёт хану Атраку за доброе сердце, за добрую память.
И смерть в благодарность далась ему славная – в бою. Старый хан с коня не слезал, воевал, воевал, воевал, пока не отсек чужой ятаган его буйную голову.
И какой славный курган стал вечным покоем хана Атрака, вечный курган, с большой каменной балбала, большой вековечный курган. И как пели песни над этим курганом воины хана и как плакали женщины, и как кони стонали! Не мог плакать только Найда: старого волка кости давно уж белели где-то в степи, стерво (внутренности падали) съели стервятники (стервятники – от слова «стерво»), дивные очи ворон склевал.
Не мог плакать Найда над трупом своего повелителя-друга, не мог в последнем рывке стащить заклятого ворога с крупа коня и вцепиться ему прямо в горло, наслаждаясь свежей теплою кровью, не мог!
Но мог теперь Найда бродить по вечным сумракам владений хана Тенгри вместе с другом-хозяином, наслаждаясь охотой и местью врагам. Вместе, шаг в шаг, ход в ход будут бродить вечно друзья по вечным равнинам вечных степей владений хана Тенгри, блаженствуя в счастье.
Там вечнозелёный ковыль, там сытые кони, там бескрайняя степь без лесов, перелесков, Днепров и Дунаев. Там плещется Дон, тихими струями кормит водой степь, коней и людей. А за Доном Яик, за Яиком могучий, бескрайний седой Енисей. За Енисеем времени мрак да легенды о Родине, вскормившей народ. Там бродят динлины (по некоторым сведениям, далекие предки половцев) в покое и мраке степей. Они – далеко! И мы – далеко! Мир всем, покой и прощение!
И будет блаженствовать хан в тёмном кургане, не обращая внимания на золота груды и серебра: золотые уздечки, золотые подковы, золотом шитые стремена, нагрудник из золота, золотые поножья. И серебро, серебро, серебро!
Но это будет потом, а пока юному хану нужно было кормить сирых монахов, держать в покое толпу, что шла за останками «Тощего», как звал его Атрак. Не научился проговаривать сложное имя Евстратий, коверкал и путал странное имя, «Тощим» назвать привычней и вполне ему соответствует.
Протекали сквозь пальцы денежки-деньги, что приготовил он для суданки. С тайною мыслью ходил Херсонесом выкупить белозубую и до невозможности чернокожую, так впала на душу, не вытравишь. А вот надо же, вместо суданки принял христианство да подрядился вести караван.
Ну, таяли денежки, ну и что же, что таяли? Деньги – вода, деньги – песок. Тяжелая тяжесть ложится на сердце, коли денег богато. А все-таки жаль, что не выкупил чернокожую. Ну, да ладно, потом…
А от себя мы добавим, что так и не смог хан Атрак увидеть суданку, не отыскал в Жёлтом городе белозубую, потому вспоминал её в старости в ханском шатре, улыбался, и мужики его понимали. Дети уснули, уснули и женщины, и можно было поговорить про суданок и ляшек, варангов женщин и византиек, и стылая кровь снова бурлила, дарила мужчинам воспоминаний приятную суть.
Много было у хана Атрака жён и детей, любил не всех женщин, но всё же любил. Между походами, набегами да зимовками женские ласки в степи, когда воткнутый шест качался под ветром, давая всем путникам знак, что тут двое тешатся, не мешай, он женские ласки ценил, принимал. В любви часто случается, что один больше любит, отдавая любовь, второй любовь принимает, и только.
Красавец Атрак любовь принимал. Ровные брови черными соболями над голубыми глазами, тонкий нос почти без горбинки, волосы шёлком до плеч, ровная стать, молодецкая удаль, бесстрашие хана, а кто б удержался, а, посмотри?
Падали женщины юные и не очень к ногам победителя, чуя инстинктом повелителя – мужика. Много их было, всех и не помнил, да и не считал, к чему это. Не хвастался перед друзьями, не хвастался перед врагами, не хвастался женщинам, принимая за должное ласки красавиц. Так понимал женщин нутро: человек ест, спит и дышит, это нормально. Человек спит с красавицей, это тоже нормально. Так чего хвастаться тем, что умеешь дышать, говорить или есть, или дать наслаждение в утехах красавице юной?
Только подвигом на войне мог он похвастаться, только ратным делом да Найдом. Во всей степи не найдёшь волка такого, как Найда. Гордый волк и брыкливая, как кобылица, суданка, две его половинки, Атрака. Потому и любил и волчару, и странную чёрную девку. И понимал, что любили его эти двое существ не за деньги, а за просто так, потому что любили. Пусть отдавалась суданка прочим за деньги, так то просто работа такая, утешался Атрак. А его, половца дикого, любила такая ж дикарка с иссиня чёрным лицом и с иссиня чёрным же телом.
Такая же чернота, как у верного Найды.
Да, хан любовь понимал!
И потому при этом походе враз выделил среди массы людей двоих юных, одетых не по-ромейски, не по-словянски.
Юная девушка была так хороша! Глазищи в полнеба, улыбки прелестная суть, ровная стать и походка, добрый покорный нрав, милая девушка, очень мила. И рядом всегда, как коршун над стаей голубок, Иаков, невзрачный и мрачный Иаков. Пылинке не дал оседать на тоненькой шейке: сдувал. Кормил прежде всех, выкупая у половцев послаще кусочки, выкупал место в повозке, чтобы ножки любимой не тёрлись о землю, и платил, и платил, и платил…
Узнал ли Атрак этого худощавого, который по воле Вечного Неба волчонка ему подарил, может, и вспомнил, а, может, и нет. Если и вспомнил, то ханская гордость не позволяла дружить с людьми каравана: что скажет орда на недопустимую брешь в воспитании хана, за милость к бредущим с караваном людей? Нет уж, в орде свои правила, обычаи и законы, пусть даже хан из рода Манги, очень могучего рода, недаром из рода был дядя его, сам хан Башла.
Да вольна орда! Надо будет, снимет и хана на курултае (общем сходе-сборе кочевников), назначит другого, более сильного, более беспощадного не к половцам-номадам (кочевники), а к другим, всем иным, всем другим, недостойным их жалости.
И осами половцы окружали несчастного, отнимая безанты и куны. Кончились деньги, Иаков перешел на каменья. Если до Киева было б идти еще долго, разорился бы вконец. Но Киев-град близко, кончались мученья в далёком походе, впереди Иакова и Мириам ждала свадьба и счастье навек.
И деньги общины, что должна помогать попадавшим в беду одноверцам. Шутка ли, в Херсонесе столько евреев убито и перекрещено, спаси нас, всевидящий Яхве, и помоги!
Помнил Иаков, что подарил волчонка страшному половцу? Конечно же, помнил. На Найду смотрел с тоской, так волчонок ему полюбился. Пытался позаискивать перед ханом, да тот только свистнул нагайкой и помчался вперёд.
А вот Найда забыл про Иакова, про страшно голодное младенчество своё, да и зачем помнить плохое животному? Незачем, незачем, раз есть хороший хозяин, еда есть, вода есть, и есть главное – степь!
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом:(Книга Экклезиаста, или Проповедника, 3)
Время рождаться и время умирать; время насаждать,
И время вырывать посаженное; время убивать и время
Врачевать; время разрушать и время строить; время
Плакать и время смеяться; время сетовать и время
Плясать; время разбрасывать камни и время собирать
Камни; время обнимать и время уклоняться от
Объятий; время искать и время терять; время
Сберегать и время бросать; время раздирать и время
Сшивать; время молчать и время говорить; время
Любить и время ненавидеть; время войне и время миру