Шел пятнадцатый день, уже пятнадцатый день, последний. Умирали братья один за одним, помня завет старшего узника: «Братия, братия… Мы крестились во Христе, мы в Него веруем! Так не будем изменниками обету крещения; Христос искупил нас от клятвы законной кровью своей (Гал.; 3.13) и сделал наследниками своего царствия, временною смертию приобретём вечную жизнь. Вспомним Апостола Павла, изрекавшего в поученье потомкам: «Мне еже жить, Христос, а еже умерети, приобретение есть» (Флп., 1,21).
Если живем, будем жить только для Господа, если умрем, умрем в Господе (Рим, 14,8). Ещё раз повторю вам, братья любезные, временной смертью обрящем вечную жизнь»!
Отходили к Господу с последней молитвой, прощаясь с товарищами душевным объятьем. Всё меньше и меньше людей подползало прощаться, всё больше и больше трупов копилось в подвале. Одни умирали через три дня, другие через четыре, самые крепкие держались почти декаду.
Наконец умер самый последний, сорок девятый.
Каждого он подбодрял, каждого утешал, над каждым читал установленное. Почти не ходил, скорей, подползал к умиравшим собратьям, не важно, монахам или послушникам, братьями были, братья навек и в жизни и в смертном пределе.
Горе сплочает людей, но тут горя-то не было! Люди сознательно шли на мучение, не вкушая ни пищи куска, ни пития. Что есть временное бытие с пищей и питием без Источника вечной жизни – Иисуса Христа? Отвечаю – ничто!
Понимали уходящие к Господу эту истину и уходили сознательно.
А на пятнадцатый день, двадцать восьмого, месяца марта его пригвоздили к кресту.
Солнечный день, птички порхают, зелень травы и ближнее море, что начинается под обрывом и нескончанно идет к горизонту, теряясь вдали. Холодно или нет, узник не помнил, да и зачем? Понимал, что скоро – конец. Почему-то подумалось: «Странно, как я о море мечтал! У матушки в детстве про море всё спрашивал, а откуда ей знать, коренной киевлянке, о море, о солнце, что в марте печет, как в июне».
А солнце пекло! Пот каплями тёк с исхудавшего лоба, терновый венец жёг иголками темя, чело; красная кровь истекает помалу (сколько той кровушки и оставалось в теле монаха, постившегося жизнь!) из пробитых гвоздями ладоней и ног.
Один!
Без братии молчаливой и доброй, без церкви родимой, вон, слышно било зовут в городе ближнем народ, в храмы зовут. Без поучений наставников умных и святых, что так объясняли легко трудных мест понимание. Без еды и питья: ну, так это знакомо, как раз это не страшно.
И бесновавшиеся внизу, у подножья креста, люди тоже ему не страшны.
Вот, опять завели свою песню: «Безумный! Насытися с нами законной Пасхи, и будешь живым. Избегнешь клятвы, ибо и Моисей, принявший от Бога закон, говорил, что «проклят всяк, висящий на дереве!» (Второзаконие, 21:23).
Откуда только силы взялись, но он ответил орущим: «Благодати великой сподобил Господь, ибо благоволил мне пострадать за имя Свое на кресте, мне речет, как на кресте, на Голгофе Он рек разбойнику: «Днесь со Мною ты будешь в раю!» (Евангелие от Луки, 23:43);
«И говорил вам Давид: «пригвоздили вы руки и ноги мои», и еще: «разделили ризы мои между собой и об одежде моей жребий метали»; И ещё отвечал он орущим внизу:
«Не нужна мне пасха ваша, и клятвы я не боюсь, ибо «Пасха наша, за нас заклан Христос» (1 Коринф., 5:7), Который разорил клятву законной смерти древом крестным, как Моисей вам предсказывал! Говорил Моисей вам, заблудшим, такие слова: «Узрите живот ваш, висящий пред очами вашими» (или в ином прочтении: «И будет жизнь твоя висеть перед тобою»), (Второзаконие, 28:66).
Но орали снующие под крестом, суетились, возились, один перед другим изгалаяясь в стараниях нанести вред монаху. Ничтожество в жалких отребьях, ничтожество с впавшим пузом вовнутрь, ничтожество смеет учить, смеет противоречить!? И орали, орали, орали, смотря то на раввина, то на эпарха, а, в основном, ожидали сигналов от Фанаила.
Страдание мига кажется часом, даже не часом, а вечности мукой. Кажется, произнеси только три слова, всего-то три слова, и будешь свободен! Снятым с креста, полеченными ранами, получишь не просто глоток водицы, да пей хоть всю воду Херсона, получишь шматок, да не просто шматок, вдоволь еды, пусть даже постно-привычной.
Всего-то три слова, всего! И никто не узнает, никто не расскажет, как кончатся муки, и начнётся новая жизнь. И тут, в этой жизни, кайся, греши, снова кайся, как делают тысячи, нет, миллионы людей. И, наиглавнейшее, живи, живи, просто живи!
Только три слова, простейших три слова. Скажи только: я отрекаюся от Христа! – то есть: Я отречеся Христу. И кончатся муки, и никто не узнает.
Никто, кроме Вечного Судии!
И потому хрипло, едва дыша от страданий, он произнес: «Возрадуюсь и возвеселюсь в день сей, но ты, меня распявший, и жиды твои соумышленники, восплачетесь об этом деле!
Ибо придет на вас отмщение крови моей и прочих купленных вами душ христианских; ненавидит Господь ваши субботы , и праздники ваши преложит в одно сетование, и вот настал уже час убиения начальника вашего беззакония»…
И, совсем уже тихо, скорей для себя, чем для беснующейся массы внизу, прошептал: «Я сораспялся Христу, чтобы жить для Бога» (Гал.,2,19), и добавил к священным словам святого письма: «Я сораспинаюсь Христу, чтобы жить для Бога, и умереть за Него, умереть для Него»!
А эти свистели, кричали, венок поправляли. Изгалялись, ёрничали и скабрёзничали во своеволии временной власти…
И разозлился вконец Фанаил, подогретый толпой и донельзя разгневанный словами страдальца.
Может, силёнок прибавилось оттого, что вспомнил в тот миг о потерянных тысяче золотых, что зазря отдавал за полон? Тысяча полноценных номисм, целая тысяча, целая тысяча золотых ушла, не вернешь. Но он бы отдал еще одну тысячу, что для него одна тысяча золотых? Конечно, потеря, но потеря, в целом то, невелика. Наверстать эту тысячу можно легко, принадбавив процент за рост долгов.
Да он отдал бы еще одну тысячу, если глупец на кресте произнесет только три слова, всего-то три слова: «я отрекаюся от Христа» (я отречесе Христа).
Но слышно ему одному последние слова держащегося на кресте: «Я сораспялся Христу! Великой благодати сподобил меня днесь Господь! Он даровал мне милость пострадать за Его имя на кресте по образу Его Креста. Боже, как я надеюсь, что скажешь мне Ты, как некогда говорил разбойнику на кресте: «Ныне со Мною ты будешь в раю!» (Евангелие от Луки, 23,43).
«С Господом разговаривает эта тварь»? – и Фанаил рассвирепел: «С мессией своим говоришь ты, безумец? Тогда – на, получай!»
Таким его мало кто видел: сущность попёрла из нутра ростовщического, и стал он таким, каким был в самом деле. Схватил он копьё, наскоро сделанное им по подобию копья, каким Лонгин пронзал сердце Иисуса. Крепко схватил! Никому не отдал, не поручил вонзать в тело Евстратия тяжёлое древко с тяжёлым металлом. Одним ударом, только одним! пронзил сердце Евстратия.
И смолкла речь висевшего на кресте, и стало так затишно, так благолепно, так славно!
Ненужную массу, почти невесомую, сняли с креста, и Фанаил вместе с эпархом раскачали тело, как на качелях играя, смеялись, шутили, весьма и весьма веселились. И бросили тело в то море, что плещется под скалою.
Море мгновенно приняло жертву.
Какой добрый знак, подумалось каждому из творящих казнь иудеев, какой добрый знак! Вот, и концы дела – в воду! Крест скоренько разобрали, сожгли, пепел ветром разметало по побережью.
Приняло чёрное-чёрное море тело страдальца, омыло посмертно раны его, убаюкало тихою песнью ночного прибоя, оплакало миллиардом слезинок, солёных слезинок, что в нём веками хранились, и, наконец, пригодились.
Да не успели людишки с холма-то спуститься, как в миг, один миг погода испортилась: стал греметь гром, небо покрылось странным туманом, а из тумана, из облаков суть Голос гремел, произносил по-гречески так, что понял каждый из этих, каждый! Каждой клеточкой прочувствовал, осознал!
Голос гремел: «Вот доблестный гражданин небесного града!» («Се добрый града небеснаго гражанин нареченный!») , и греческий чеканный язык летел по небу, касаясь земли и людей.
И летела с небес колесница огня, кругами шла к Херсонесу, спускалась она, спустилась с небес, и поднимали душу Евстратия небесные кони, неся колесницу наверх и только наверх!
Протостратор!
Так греки рекли об Евстратии, что означалось буквально: «начальник царской конюшни», в ином смысле – начальник над стражами колесниц. То есть, «вознесшийся на небо на огненной колеснице».
При Алексее Комнине протостратор, титул, получал носитель одной из высших придворных должностей, и, как писал Никифор Вриенний, муж Анны Комнины, «чин протостратора всегда считался у царствующих высокой должностью и предоставлялся важнейшим лицам».
И стал поминаться в молитвах херсонеситов он Протостратором, поминовение ему совершали на службах, в молитвах.
Вечен Господь, и вечны герои, ему прислужившие!
Воин небесного града, не просто он воин, а командир над подобными воителями сферы небесной.
Только один из святых ранее удостоился подняться на небо на колеснице, то Илия Пророк! И ещё один, тоже из ветхозаветных.
А после рождения Бога и Человека Иисуса Христа уподобился чести только Евстратий!
И поется в Каноне преподобным отцам Киево-Печерским, Глас 2. Песнь 7:
Евстратий мучеником доброта, вторым Илия колесничник. Но ов аки на небо взятся. Сей же в самыя огненною колесницею вниде Небесныя двери, гласу призывающему его от вселпепныя Славы, идеже гласом радования поют: благословен Бог отец наших».
И гласит нам Тропарь:
Тропарь, глас 7:
«Постником и мучеником явился еси похвала, преподобие Евстратие, прежде бо воздержанием плоть умертвив, последовал еси Христ, нося крест свой. Последи же и сам крест вознесен был и крпием в ребра прободен, в руце Божии душу предал еси. Колесницею огненною возносим на Небеса, сугубо венчался еси от Христа Бога и Спаса душ наших».
И гласит нам Кондак:
Кондак, глас 8:
«Яко ревнитель стратсти Владычней и постников усердный последователь сей, пленники учением твоим наставль, Христови привел еси, Евстратие, и нас, пленных страстьми, мольбами своими свободи и подражатели честному твоему житию покажи, зовущих: радуйся, испивый сладостие чашу.