Военный следователь Акантов сидел за своим широким столом, покрытым отличным зеленым сукном, подперев свою лысую, с очень острой макушкой голову, и с интересом слушал решения главного военного суда, которые читал ему писарь, ведший обычно протоколы допросов. Писарь, зажиревший на теплой должности малый лет тридцати, знавший, что доставляет чтением удовольствие своему начальнику, часто отрывал от журнала взгляд и смотрел на Акантова.

Внезапно чтение было прервано появлением в комнате конвойного унтера, лениво спросившего:

– Арестованного Лихунова капитана вводить, что ль, али нет? На двенадцать допрос назначили, ваше благородие.

Следователь словно очнулся, снял с руки свою лысую, островерхую голову и зачем-то быстро-быстро потер сухими ладонями.

– Давай, давай, давай! Веди скорее!

– Слушаюсь, – подал голос конвойный и скрылся за дверью.

Огорченный писарь закрыл журнал.

– Что ж, ваше благородие, повременить читать? Самое-то интересное про Вриони этого осталось…

– Да, повремени, Петруша, повремени,- одергивая китель и проводя рукой по гладкой голове, сказал следователь.- Протоколировать изготовься. Тут поинтересней дело, с Лихуновым этим…

Ввели Лихунова, державшего руки за спиной, с серым, помятым из-за бессонной ночи, проведенной в камере предварительного заключения, лицом. Акантов с улыбкой поднялся, вежливо предложил Лихунову садиться, долго расспрашивал о совершенно постороннем и лишь спустя минут десять, со вздохом, словно подчиняясь печальной необходимости вести допрос, начал спрашивать обычное: о возрасте, месте службы и прочее. Лихунов был хмур, но отвечал точно и с готовностью – он ждал подходящей минуты, чтобы рассказать следователю об услышанном в лавке разговоре, однако Акантов не спешил касаться вчерашнего трагического эпизода, а копал издалека:

– Расскажите-ка, господин капитан, о том, как штабс-капитан Васильев застрелил в вашем присутствии военнопленного австрияка Вальтера Зинклера?

Лихунов знал, что когда-нибудь его будут спрашивать о случившемся в Юрове, но сейчас он был не готов к ответу, поэтому рассказывал долго, начав с того, как Залесский стал пробовать лепешку австрияка. Следователь слушал его подчеркнуто внимательно, будто от этого зависела его собственная судьба, а не судьба Васильева или Лихунова.

– Да, спасибо вам большое за рассказ, – поблагодарил Акантов Лихунова. – Все это слово в слово совпадает с показаниями штабс-капитана. К тому же следственное вскрытие тела вашего покойного дивизионного показало наличие большой дозы мышьяка, от которого и скончался Залесский. Но ведь ни Васильев, ни вы об отравлении знать наверняка не могли, так почему же, скажите, дело дошло до ужасной, кровавой той расправы? Вы, господин капитан, – наставительно говорил следователь, – могли бы догадаться, что стрелять в военнопленных, пусть даже подозреваемых в отравлении, нельзя ни под каким видом, ибо деяние сие влечет за собой последствия международного, политического толка. Ведь этот пустяковый с виду эпизод – подумаешь-де, пленного убили! – скоро всем известен будет – товарищи убитого постараются. И вот пойдет по всей Европе гулять молва, что русские без суда и следствия расстреливают пленных. Ай-ай, как нехорошо, нехорошо, господин капитан! – укоризненно покачал лысой головой Акантов.

Лихунов усмехнулся:

– Мне кажется, покамест Европа лишь дивится нашей мягкости в обращении с пленными. Знаете, когда в сентябре четырнадцатого я ехал на фронт, то всю дорогу встречал поезда с пленными из-под Львова. Видели бы вы, как относились к ним наши солдатики. Они оделяли их табаком, сахаром, хлебом, мясом даже. Торговки на станциях давали им булки и другую снедь даром. В некоторых городах пленных врагов встречали цветами, лучшие лазареты предоставлялись раненым австрийским и немецким офицерам. Мы, русские офицеры, ехали с Дальнего Востока на театр войны в вагонах третьего класса, а встречные пленные, не раненные даже, роскошествовали в вагонах первого и второго. Разгуливают они почти на свободе, а в Киеве недавно отдали приказ, ограничивающий посещение немцами театров, кафе, ресторанов. Мне писали из Никольска, что осенью и зимой пленные австрийские офицеры дневали и ночевали в семьях офицеров, сражавшихся в это время за честь родины, и только резкий протест денщиков, явившихся к начальнику гарнизона и попросившихся на фронт, чтобы бить врагов, а не прислуживать им, заставил начальство обратить внимание на ненормальность всего этого!

Последние слова Лихунов произнес со злобой и раздражением, что заставило следователя нахмуриться и изменить прежний приветливый тон на враждебный:

– А, ну так я понимаю теперь – пленных, конечно, нужно стрелять, а не кормить их булками!

Лихунов презрительно пожал плечами:

– Не понимаю вообще, чего вы от меня хотите. Я военнопленных не убивал и приказа расстреливать их тоже не давал.

Следователь неприятно ощерился, привстал со стула, опираясь ладонями о зеленое сукно, и шепотом сказал:

– Да, не стреляли и не приказывали стрелять, но проявили молчаливое попустительство незаконному деянию. – Акантов уселся и уже громко продолжал: – Я опросил свидетелей происшедшего у станции Юров – все показания сходятся на том, что вы, способный вверенной вам властью предотвратить убийство военнопленного, не сделали этого, а потому вина отчасти ложится и на вас.

– Вина? – очень удивился Лихунов. – Да какая же на мне вина? Я вовсе не предполагал, что Васильев будет стрелять в австрийца!

– Да, вы не предполагали, но предотвратить убийство у вас было время! Вы могли схватить штабс-капитана за руку или просто отвести оружие в сторону! – разъяренно говорил Акантов, радуясь тому, что уличает виноватого. – Вы, капитан, просто не захотели это сделать!

Следователь некоторое время в упор смотрел на Лихунова, пока тот не сказал с насмешкой:

– Извините, но, мне кажется, вы совершенной ерундой занимаетесь.

– Почему же ерундой? – скрестил на груди свои длинные руки Акантов и наклонил к плечу голову.

– Да потому, что, вместо того чтобы моему дивизиону выступить на позицию, которую, уверен, еще нужно готовить к обороне, вы лишили дивизион своего командира, очень нужного ему именно сейчас, когда не за горами штурм крепости! Вы что, не слышите! – Лихунов показал на растворенное окно, откуда в комнату втекал неясный гул далекой канонады.

– Я слышу, слышу! – закивал Акантов. – Но сообщу вам, что крепости нужны благонадежные офицеры, а не запятнавшие себя сомнительными проступками. Защита отечества – это право избранных, это святая обязанность лучшей части нации! Вы это понимаете? А вы появляетесь в крепости, имея на себе такое пятно, как попустительство убийству военнопленного, что, уверен, в видах политических нашей стране совсем даже неудобно. Потом же вы, напившись в буфете, устраиваете дебош, который лишь ввиду вмешательства старшего офицера не закончился кровавым столкновением. Вы, полагали, мы не узнаем об этом? Нет, узнали! Мы все хотим знать о наших офицерах, потому что нам не все равно, кто станет оборонять Новогеоргиевск!

Лихунов рассмеялся:

– Поверьте мне, я уж присмотрелся немножко к защитникам вашей крепости – моим присутствием на оборонительных рубежах испортить положение будет трудновато!

– Что вы хотите сказать?

– А то, что пьянице очень трудно быть хорошим артиллеристом. В нашем деле нужна ясная голова и твердая рука, впрочем, как и в других воинских профессиях.

– Зато они не стреляют в людей, подобно вам! – запальчиво крикнул следователь и стал рыться в папке с бумагами. – Итак, все то, о чем говорили мы с вами прежде, было лишь прелюдией, увертюрой. Переходим к главному.- Акантов поудобней уселся, переплел пальцы обеих рук и снова заулыбался. – Прошу вас поведать, что вы знаете о том человеке, которого вы вчера застрелили.

Лихунов, пересиливая отвращение к следователю, стал рассказывать о подслушанном в лавке разговоре, но говорил неохотно, потому что совсем не был уверен в том, что ему поверят. Следователь, однако, слушал внимательно, делал какие-то записи на листке бумаги, переспрашивал. Разговор шофера и лавочника попросил пересказать. Когда Лихунов закончил, он долго сидел, насупив брови и потирая рукой острую макушку своего гладкого черепа.

– Значит, говорите, речь шла о каком-то товаре? – спросил он наконец у Лихунова.

– Под товаром, как я понимаю, подразумевался чертеж форта Северной группы. В дальнейшем у них и шел разговор об этом, причем один из голосов уверял, что скоро сделает ключи с оригинала, находящегося у Пузыря.

– Кто же этот Пузырь? – насмешливо спросил Акантов.

– Я думаю, что имелся в виду их высокопревосходительство генерал-от-кавалерии Бобырь.

– Какая у вас богатая фантазия, – улыбнулся следователь.

– При чем тут моя фантазия? – вспылил Лихунов. – Все яснее ясного. Шофер коменданта имеет доступ в покои их высокопревосходительства…

– А откуда вы знаете, что видели именно шофера коменданта Новогеоргиевска? – перебил Лихунова Акантов. – Он что, представился вам?

Лихунов был озадачен и замедлился с ответом:

– Н-н-нет, об этом мне сказал лавочник…

– А стоит ли доверяться тому, кого считаешь шпионом? – немного торжествующе посмотрел на Лихунова Акантов. – Не кажется ли вам, что сообщнику шпиона было бы удобнее направить вас по ложному пути, тем более – тогда, когда лавочник мог догадаться, что вы подслушивали?

Лихунов был обескуражен. Он видел, что Акантов ему не верит, но возразить следователю не мог.

– Но ведь я мог и сам узнать, кому принадлежала стоявшая у лавки машина, – попытался объяснить откровенность лавочника Лихунов.

– После того, как она уехала? – усмехнулся Акантов, и капитан промолчал, а следователь продолжал: – А теперь скажите, почему же вы сразу не пошли и не заявили на лавочника и шофера, а вместо этого забрали колбасу, за которую заплатили ниже ее стоимости и которой нет в продаже, и пошли к себе домой?

Лихунов почувствовал, что по его спине течет холодный пот – ему нечего было говорить.

– Не знаю, почему.

– Не знаете! – всплеснул руками Акантов. – А ведь вам не мешало бы обзавестись вескими аргументами в свою пользу, а то выходит, что хотите обвинить людей в измене, а сами даже и не спешите предупредить их злодеяние, берете от них взятку и следуете на свою квартиру лакомиться ароматной краковской колбаской.

Лихунов не выдержал:

– Господин следователь, говорить со мной в таком тоне я не позволю. Может быть, вы считаете меня пособником шпионов? Меня, воевавшего в Карпатах, в то время как вы сидели здесь и жрали свой богатый крепостной паек?!

– Не извольте повышать голос, господин капитан, – прошептал Акантов, со змеиной неподвижностью глядя прямо Лихунову в глаза. – Вам неведомо, чем мы тут питались. У вас же я еще вот что спрошу: за какой надобностью вы находились вблизи фортовой группы «Царский дар» позавчера?

Лихунов от неожиданности вздрогнул – неужели за ним следили? Отвечать нужно было точно, потому что любая ошибка могла сильно повредить ему. Не хотелось, правда, втягивать в историю Развалова, но, не упоминая его имени, объясниться было бы трудно.

– Да, я был у форта номер пятнадцать позавчера. Для предстоящей обороны мне было необходимо ознакомиться с местностью. Подполковник Развалов сопровождал меня.

– А не кажется ли вам странным, – тихо спросил Акантов, – что и ваш интерес, и интерес тех, кого вы называете шпионами, лежит вблизи форта Северной группы? Чем вы можете все это объяснить?

– Простым совпадением, – быстро ответил Лихунов, понимая, что он начинает увязать в какой-то липкой жиже, зловонной и безжалостной.

– Очень интересные совпадения,- тихонько похлопал своими сухими ладошками Акантов. – Ну а теперь рассмотрим вчерашний эпизод, – и он снова стал рыться среди бумаг. – Ну, поведайте, как дело было?

Лихунов, сбиваясь и путаясь, стал рассказывать следователю о происшествии, ни словом не упоминая о Маше.

– Но почему же вы не говорите, что с вами была женщина? – почти грубо спросил Акантов. – Ведь мне истина, правда нужна, а не полуправда.

– Да, со мной была женщина… барышня.

– Кто это барышня?

– Сестра милосердия, бывшая жительница Юрова.

– Вы успели свести с ней знакомство во время короткой стоянки в Юрове? – со смешливым восхищением вздернул вверх свои редкие брови Акантов.

– Да, там.

– Ве-ли-ко-леп-но!

– Избавьте меня от ваших дурацких восклицаний.

Акантов неожиданно визгливо вскрикнул:

– Нет-с, милостивый государь, здесь я имею право на любые восклицания. Отвечайте быстро, что делали вы в сквере, где произошло убийство Зигмунда Марецкого?!

– Сидели на скамейке.

– Лицом к кустам или спиной?

– Спиной.

– Сколько выстрелов услышали вы?

– Кажется, два.

– Почему вы стали стрелять?

– Не хотел быть убитым.

– Но откуда вы узнали, что стреляли по вам, ведь стреляющий находился за кустами и вы не могли видеть, во что он прицеливался?

– Пули летели совсем рядом.

– Они свистели или жужжали?

– Они пели соловьями.

– Я вас серьезно спрашиваю. Мне нужно знать, насколько вы имели право обороняться с помощью оружия.

– Вы что, думаете, я первым начал пальбу по кустам, не видя даже, что за ними скрывается человек?

– Если бы вы его не видели, то все три ваши пули не угодили бы точно в Зигмунда Марецкого. Или и здесь все произошло нечаянно?

– Мне просто повезло, вот и все. – Лихунов устало провел рукой по лицу. – И давайте прекратим этот глупый, никому не нужный допрос. Мне очень, очень жаль потерянного в крепости времени. Уверен, что завтра нас погонят на передовые позиции крепости, плохо оборудованные для обороны, и когда немцы будут вышибать нас оттуда, виноватыми окажемся лишь мы одни, а не те, кто беззаботно тянул время, занимаясь пустяками.

– Это вы наш допрос называете пустяком?

– И ваш допрос тоже!

– Ах вот как, – привстал Акантов и вдруг резко повернулся к писарю, ведшему протокол: – Этого не писать! – И снова зашептал: – Нет, господин капитан, это не пустяки! Защищать отечество – священная обязанность лучшей части народа, а в вас я не вижу представителя этой части. Вы потворствовали убийству военнопленного, сами убили, кроме того, лично я подозреваю вас в измене, хотя и не имею сейчас веских доказательств вашей вины, чтобы отвести вас в крепостную тюрьму! Но я эти доказательства достану, и перед трибуналом вы обязательно предстанете, так что умереть на передовой будет для вас наилучшим выходом. Теперь же идите. Я не вправе задерживать вас.

Лихунов видел, что перед ним находится или совершенный идиот, или совершенный негодяй, поэтому лишь крепко сжал за спиной руки и тихо спросил:

– Штабс-капитан Васильев будет освобожден? Он опытный артиллерист и очень нужен батарее.

– Его освободят, хотя я и настаивал на проведении медицинского обследования штабс-капитана. Он выглядит невменяемым.

– Выглядеть невменяемым – свойство многих людей, – не сумел сдержать насмешки Лихунов, но Акантов не заметил намека.

– Это верно, – кивнул следователь, – идите. Свое оружие вы получите в дежурной части.

Не прощаясь, Лихунов вышел из комнаты военного следователя, а писарь Петруша, обтерев перо бумажкой, осторожно спросил у Акантова:

– Ваше благородие, так хотите узнать, что там Вриони навыделывал?

– Давай читай, – сурово приказал Акантов и, подперев рукой свою гладкую голову, приготовился слушать.