1. Рассказ о мстителях

Крас, сидя за столом наедине с Владигором, то и дело тянулся рукой к блюдам с яствами, брал то марципаны, то моченые яблоки, то ломоть соленого арбуза, а порой вдруг решал отведать вареные в патоке сливы. Но чаша для огрызков, поставленная рядом с ним, все наполнялась и наполнялась едва надкушенными лакомствами, которые колдун с брезгливым выражением на лице бросал, едва попробовав. Потом, уже и вовсе с гримасой отвращения, он сказал:

— Нет, ван, ваши народы питаются так дурно, так невкусно, что у вас, на мой взгляд, и не может быть нормального управления государством. Все зависит от пищи: хороший правитель должен питаться гораздо лучше, чем его подданные. Я полагаю, что всю эту пакость жрут и твои подданные. Не так ли?

— Верно, князья не разнятся в пище с простолюдинами, — отчего-то краснея, ответил Владигор. — Просто наш стол обильней.

Крас отшвырнул в угол горницы недоеденное медовое яблоко и презрительно рассмеялся:

— Наполнить желудок гадостью еще не означает по-настоящему насытиться, ван. Таким, как

ты, нужно питаться изысканными блюдами. Наш император, чтобы чувствовать себя здоровым и бодрым, съедает ежедневно кусок плавника акулы, содержимое морского ежа, десять каракатиц с водорослями, морских гребешков дюжины две и выпивает две ложки оленьего мускуса. Ой, всего не перечислить! А народ — на то он и народ! — ест по бедности своей всякие отбросы: растирает в кашу ласточкины гнезда, жрет лягушек, змей, собак. Думаешь, все это от избытка вкуса происходит? О, нет — народ китайский не способен прокормить себя плодами земли, вот и нужно как-то пробавляться…

— Но синегорцы сыты, — возразил Владигор. — Мы — хлебопашцы, и земля способна прокормить нас.

Крас махнул рукой:

— Ах, я не о том! Ты обязан есть то, что ест наш император. Его пища и тебе ума прибавит, но… но даже богатой казны, что обрел ты в Пустене, не хватит для обеспечения настоящего императорского стола!

— Неужели?

— Конечно! Зимою ты должен есть дорогие фрукты, растущие только в наших, теплых краях, да и моря, где водятся животные, о которых я говорил, очень далеко от твоих земель. Боюсь, ты будешь похож на красивого коня, который ходит по заснеженной земле. Ходит месяц, ходит другой, а потом его лоснящаяся, холеная шерсть тускнеет, начинает свисать клочьями, выпирают ребра… Вот так и ты, ван, без достаточного прибытка, необходимого для императорского стола, станешь шелудивым конякой, не способным повелевать не только табуном, но и завалящей кобылой.

— Да что же мне делать? — спросил смущенный Владигор, полагая, что, завладев Пустенем и казной Грунлафа, он вполне бы мог и отдохнуть, отстроить город, сильно поврежденный при штурме, умиротворить синегорцев вольницей и ничегонеделаньем.

— Что? Да ты забыл о мести, ван, о возвращении Ладора! Ты должен удвоить свои богатства, которые покуда не составляют и десятой доли сокровищ Сына Неба! Вот и придется тебе всю жизнь питаться недожаренной свининой, портя свой желудок, уподобляясь быдлу!

Владигору нечего было сказать в ответ. Собравшись стать императором, он и впрямь не должен был отказывать себе ни в чем, а чародей вдобавок заговорил о том, что так мучило его последнее время.

— Знаешь, Ли Линь-фу, — сказал угрюмо Владигор, — я не о каракатицах и морских ежах мечтаю. Подаренное тобой оружие дает мне силу. Пусть не стану я императором, но народ синегорский, пожив в Пустене, слышу, уж мечтает о родине, и возвратиться в Синегорье, в то время как Пустень останется за мной, — вот что будет местью Грунлафу и союзникам его! Молю тебя, расскажи, как мстят в твоей стране! Или желание расквитаться с обидчиком неведомо сердцам китайцев?

— Ах, ван, еще как ведомо! И история наша знает немало примеров высокой, но и жестокой мести. Послушай же меня…

Крас приосанился, будто собрался повествовать о чем-то чрезвычайно важном, а потом заговорил:

— Вот, помню, княжич Гуан за что-то невзлюбил вана Ляо, если не ошибаюсь, родного брата своего. И вот призвал сей Гуан на пир брата своего, а когда настало время действовать, дал знак прислуге, и принесли на стол блюдо с рыбой жареной, в брюхе которой был скрыт кинжал. Только вскрыли чрево рыбы, как Гуан выхватил этот кинжал и пронзил им брата. После расправились и со всеми воинами вана.

Крас внимательно посмотрел на Владигора, желая в его лице увидеть смущение, — давно ли тот отправил на смерть брата своего? — но князь сохранил хладнокровие и лишь сказал:

— Ну, дальше продолжай.

— А вот другой пример. Некто Юй Жан очень горевал о смерти своего благодетеля, вана Чжи Бо, из черепа которого ван Сянь-цзы велел сделать кубок и покрыть его лаком. Правдами-неправдами проник во дворец Сянь-цзы, но был замечен стражей. Воины вана хотели мстителя убить, но ван сказал: «Не троньте! Любая месть достойна уважения!» А потом спросил Чжи Бо:

— Чем же, мститель, я могу тебе помочь?

И отвечал Чжи Бо:

— Правитель, ты поступил со мною благородно, даровав мне жизнь. Но я все же желаю отомстить тебе: дай мне твою одежду, и я проткну ее своим кинжалом. Этим и я буду удовлетворен.

Тронутый этой просьбой, Сянь-цзы велел принести Чжи Бо свой халат, и тот с радостью искромсал его кинжалом, а потом зарезался. Ну, какова история, ван?

Владигор, потрясенный рассказом, сказал:

— Все же я бы постарался зарезать того князя.

— А если нет возможности? — усмехнулся Крас. — Вот однажды полководец Фань Ю-ци, служивший вану одного княжества, узнал о том, что все его родичи казнены ваном циньского княжества. Полководец заплакал, но ван так ему сказал:

— Я знаю способ, как отомстить циньскому вану: нужно послать ему в подарок твою голову, и это подношение усыпит бдительность врага. С твоей головой в корзине мы и подошлем убийцу циньского вана.

Полководец, не мешкая, тут же пронзил свое сердце кинжалом, его голова была отрублена, послана циньскому вану, и убитый был отомщен. Ну, благородный Владигор, ты еще сомневаешься в том, что в Китае умели мстить?

Когда Владигор слушал рассказы Краса, его сердце от волнения готово было вырваться из груди — настолько задето оказалось его самолюбие повествованиями о разных способах мести. Но убивать себя Владигор не хотел. Он хотел жить, причем жить, будучи повелителем всех близлежащих земель. А поэтому, с трудом сдерживая волнение, он спросил:

— Ну а мне-то как можно отомстить Грунлафу и его союзникам?

Крас, поедая проваренную в патоке грушу, пожав плечами, сказал:

— Как? Да очень просто! Мы изготовим железные горшки с порохом, пять-десять катапульт, чтобы посылать техопао за стены Ладора, сделаем огненные трубки, способные пускать во врагов не стрелы, а маленькие железные шары, и ты отомстишь всем, кто оскорбил тебя. Другого способа я не вижу.

 

2. Раздрай в Ладоре

Никак не ожидали Грунлаф, Гилун Гарудский, Старко Плусский и Пересей Коробчакский, жившие в просторных горницах ладорского дворца, что ворвутся к ним как-то утром воины, сволокут с постелей, станут бить кулаками, ногами, рукоятями мечей, поносить их грязными словами:

— Ах, выродки собачьи!

— Кишки вырвем да на ваши шеи намотаем, чтоб удавились вы!

Князья взывали к чести ошалевших, обезумевших от злости воинов, но их, колотя нещадно, поволокли из горниц, и головами вожди пересчитали все ступеньки лестниц Владигорова дворца, пока не очутились в подвале, где уж и цепи с потолка свисали с огромными крюками, и палачи копошились близ очага, мехами раздувая угли. В очаге уж алели раскаленные клещи, буравы и длинные ножи.

Избитых князей бросили на холодные плиты пола, и долго они не могли понять, почему глумятся над ними еще совсем недавно послушные воины.

— Вас что, перекусали бешеные псы? — спросил Грунлаф, когда с него и с других князей стали срывать одежду. — Или белены объелись?!

За всех воинов, которых в подвале собралось немало, ответил гаруд Зверотвор, известный своей огромной силой:

— А вот вы, князюшки, сейчас нашей белены отведаете да ответ дадите: вкусна ль? А еще вот этими железными зубами вас покусаем — попляшете!

И Зверотвор схватил с углей огромные клещи и защелкал ими перед носом Грунлафа, чем вызвал общий смех остальных воинов.

Когда князья были раздеты донага, руки им в запястьях связали сыромятными ремнями, приторочив их к крюкам цепей, что крепились к потолку подвала, Зверотвор крикнул:

— А ну-ка пусть придет сюда Кутяпа!

Князья повернули головы в сторону входа и увидели, что на носилках полотняных в подвал внесли какого-то человека, носилки поставили на пол, и Зверотвор сказал:

— Вот вам, князья, и белена, и клещи. Живо языками заворочаете, когда заговорит Кутяпка! Ну, Кутяпка, говори!

Лежащий на носилках человек подпер голову рукой и заговорил:

— Ну, пошли мы тогда с князьями, когда во дворец ворвались, искать сокровища. Еще тот, кого мудрейшим называли, был с нами. Он, значит, крутит прутиком каким-то, водит им по стенам, словно чего-то ищет. Наконец набрели на место, где мудрейший этот рукой по стене провел, и отворилася стена.

Воины заволновались, точно впервые слышали рассказ.

— Ну а дальше-то что было?

— Говори скорее! Али клещами за язык тебя тянуть?

Лежащий на носилках головою замотал:

— Нет, не надо клещами, сам расскажу. Вот осветилась факелами та горница… ну за стеной которая, тайная, и увидел я, хоть меня туда князья и не впустили, что вся она сундуками заставлена, а на стенах-то чего только не понавешано!..

— Чего ж там было понавешано? — строго Зверотвор спросил.

— А оружие прекрасное, все золотое, да каменьями так и блистает! Щиты и доспехи все в золоте, а как стали князья сундуки отворять, увидал я, что полны они полнехоньки.

— Да неужто? — склонился над Кутяпкой Зверотвор.

— Не вру, не вру, пусть боги мне язык оторвут!

— Ладно, а потом что с тобою было? — вопрошал Зверотвор.

— Потом-то? Потом вышли из горницы двое, Гилун да Пересей, и стали шпынять в нас ножами, ажно внутри у меня все перевернулось, а в голове стало мутно. Слышал только, покуда чернота не заполонила очи, стоны стражников…

— Ну, дальше, дальше! — торопил Зверотвор, давно уже знавший, что произошло со стражниками.

— Дальше-то? Спустя не знаю сколько времени очи мои отворились и узрели только черноту. Пузо болело страшно, но я не растерялся, знал, что со мною приключилось. Боясь, что князья вернутся — тело мое захотят унести, — пополз подальше, в каморку какую-то заполз, там притаился. Ветоши насобирал поганой, на полу лежавшей, рану свою коекак перевязал и жил в каморке той не ведаю сколько времени. Мышей переловил с десяток, мочу из собственного чрева пил — так и перебился. А после, сами знаете, нашли меня…

Вдруг Кутяпка на носилках повыше приподнялся, руку протянул к князьям и хрипло прокричал:

— Они, нетопыри, всех вас обманули! Скрыли от вас сокровища! — И то ли притворился обессиленным, то ли и впрямь в изнеможении рухнул на носилки.

Воины заволновались, заворчали. Иные подбегали к привязанным к цепям князьям, без зазренья совести хлестали их по лицам, пинали их, точно и не вожди перед ними, а простолюдины. Зверотвор, дав воинам вволю поиздеваться над князьями, снова закричал:

— Все, братва, кончай! Казнь их не за горами, еще потешитесь. Сейчас же пусть ответ дадут нам: по какому такому праву, обещая добычу справедливо между всеми поделить, вытащили на крыльцо лишь один сундук да еще, порезав смертно товарищей наших, лицемерно заявили, что Владигор в сокровищнице не оставил более ничего, все с собой увез? Пусть ответ дают!

В подвале, где по стенам носились рваные тени, где уж продохнуть нельзя было от сгоревшей факельной смолы, раздался дружный крик:

— Да, пусть ответ дают!

Зверотвор утихомирил товарищей зычным рыком:

— Ну-кась глотки свои заткните! Пускай князья не только объяснят, отчего с нами так подло поступили, но и покажут место, где сокровища хранятся! За главного у нас, кажись, был Грунлаф, предводитель игов, так ему и дадим словечко молвить. А те, кто за клещами и ножами присматривает, не давайте им остыть. Каленым железом языки князюшкам станем резать да глаза выкалывать. Мы на приступ шли, а они все золото да серебро Владигорово в свои карманы положили!

— Да, будем резать языки! — послышалось радостное восклицание.

— И глазоньки выковыривать станем да на их же ладошки и положим! Пусть говорит Грунлаф!

Князь игов еще с тех самых пор, как проиграл поединок Владигору, понял, что Перун на стороне синегорского князя, и в душе считал, что с воинами в самом деле поступили бесчестно, но и частица Краса, жившая в его сердце, то и дело нашептывала Грунлафу: «Не смей считать себя неправым! Ты разве не князь? Не ты ли затеял этот поход? Твои подданные обязаны были подчиниться твоей воле! Ведь ты же ради благосостояния игов завладел сокровищами Владигора, не правда ли? Эти пьяницы растранжирили бы их без толку!»

И вот Грунлаф закричал:

— Кто смеет мне грозить?! Мне, самому Грунлафу! Не нам ли, вашим князьям, определять, что нужно дать воинам, а что себе оставить?! Или не на благо княжеств пойдет добыча?! Знайте, что каждый, кто здесь оскорблял своих вождей, подвергнется такой страшной казни, что и выколотые глаза, и отрезанные языки покажутся виновным детской шалостью в сравнении с тем, что уготовим мы для вас!

Кое на кого из воинов этот строгий окрик произвел отрезвляющее действие. Они замолчали, потупили глаза, попытались было — кто потрусливей — выйти незаметно из подвала. Другие же, наоборот, только распалились еще пущим гневом, полагая, что Грунлафу в его положении следовало бы вести себя скромнее. Такие вновь подбегали к Грунлафу, Гилуну, Старко и Пересею, снова били их нещадно, опять плевали им в лица, и не вынес издевательств Пересей Коробчакский, тоскливо закричал:

— Братья, дайте объясниться! Все не так говорил Грунлаф!

— Ну а как же следовало говорить? — подпрыгнул к нему Зверотвор с выхваченным из очага большим кинжалом, раскаленным добела. Кинжалом провел по бороде Пересея — задымила опаленная борода, распространяя по подвалу нестерпимо скверный запах паленого волоса.

— Ай, не жги, все скажу, все! — завопил Пересей.

— Говори, княже, а то душонка твоя из тела мелкой пташкой вылетит! — крутил перед лицом коробчакского князя кинжалом разъяренный Зверотвор.

— Не виноваты мы, братья! — плаксиво прокричал Пересей. — Нечистый нам помог сокровища отыскать, нечистый и подсказал, что с ними надо делать. Краса я в виду имею, пропавшего, едва сделал он черное свое дело. Прутиком он своим открыл дорогу к богатствам Владигора, и думали мы с князьми, что надобно вам не все богатства отдать сразу, а постепенно, чтобы не промотали вы все да не пропили. А проход в сокровищницу был столь хитро устроен, что после, когда Крас исчез, сколько ни пытались мы отыскать его, ничего не получилось. Верьте нам, братья, только о вашем благе старались — не о своем. Знали же мы, вожди ваши, что без вашего старания при взятии Ладора, без крови пролитой вашей не видали бы мы столицы Синегорья!

Грунлаф, с презрительной улыбкой слушавший речь Пересел, унижающую княжеское достоинство, плюнул в его сторону и сказал:

— Не князем тебе быть, а чистильщиком нужников в моей столице!

Однако примиряющая враждующие стороны речь коробчака не умиротворила разгневанных воинов. Послышались возгласы:

— Ах, так, значит, чародей вас привел в сокровищницу! Ну а кто, ответ дайте, вас научил товарищей наших зарезать? Не Гилун ли с Пересеем корысти одной только ради кинжалами братьев наших закололи?

— А не остался бы Кутяпка живым, так и шито бы все крыто было, и довольствовались бы мы теми крохами, что вы нам, как псам смердящим, кинули!

— Резать их раскаленными ножами! — истошно завопил какой-то ратник из гарудов. — Рвать клещами! Бросим свиньям телеса их поганые, а сами Ладором володеть станем, точно князья настоящие!

Толпа было ринулась к вождям, вытаскивая из ножен кинжалы, ножи, помахивая секирами. Раскаленные клещи в руках одного из ратников лязгали, роняя на пол искры. Все князья, исключая одного лишь Грунлафа, отчаянно кричали. Все четверо расстались бы со своими жизнями довольно скоро, если бы где-то в переходе дворца не раздался возглас, долетевший и до тех, кто находился в подвале:

— Братья! Вести страшные! Душегубством бросьте заниматься — спасаться надобно!

Все разом остановились, продолжая держать оружие в руках, но уже повернув головы в ту сторону, откуда послышался этот тревожный крик.

— Ну, кого там еще нелегкая несет! — с немалым огорчением произнес Зверотвор, опустив раскаленные клещи, приготовленные им для Грунлафа, которого ненавидел не за то, что тот заманил его в поход, не принесший богатства, и даже не за обман с сокровищами Владигора, просто Зверотвору, способному согнуть в своих крепких, как кузнечные тиски, ладонях подкову, было непонятно, почему какой-то Грунлаф или Гилун обладают правом подчинять своей воле таких сильных людей, как он.

И вдруг, как гром среди ясного неба, раздался голос воина, принесшего известие:

— Горе, братья! Пустень пал!

Нет, Путислава не умчалась на коне из стана синегорцев тогда, когда в одежде Любавы покинула темницу. Зная о том, что Владигор задумал совершить приступ на Пустень, она, уже не верившая в его добросердечие, дождалась утра, спрятавшись в лесу. Потом услыхала грохот, от которого содрогнулася земля, и вопль бросившихся в город синегорцев, и знала уже она, что никому в Пустене не будет пощады от разъяренных, заждавшихся победы соплеменников. Из леса вышла она на поле чуть позднее, когда встало солнце, и увидела над столицей игов черную тучу и услыхала вопли убиваемых.

Лишь после этого пробралась она к конюшне, где стояли лошади Любавы, быстро оседлала одну из них, а второй надела лишь ременное наголовье, чтобы скакала рядом и была сменной. Немного серебра она с собой имела, оно-то и должно было доставить ей пропитание в дороге, а что до корма лошадей, то на полянах уж молодая зеленела трава.

Одну лошадь в быстрой, безостановочной скачке Путислава до смерти загнала — так спешила поскорее добраться до Ладора, а вторая пала под всадницей почти у самых стен ладорских. В грязь весеннюю упала Путислава, хохот услыхала задиристый откуда-то сверху:

— Ох, молодайка, маленько бы еще, совсем чуток, и увидали б все срамотные места твои — ишь как шубейка-то взлетела!

Путислава мигом вскочила на ноги, одежду на себе оправила, на стражников, что смеялись над ней из окон надвратной башни, метнула гневный взгляд:

— Постыдились бы, охальники, рты разевать! Ворота поскорее отворяйте — с новостью великой, страшной прибыла я в Ладор из Пустеня! Только с одним Грунлафом и хочу разговор иметь!

Воины караульные, видно, были настроены совсем не на серьезный лад, и известие о чем-то важном их совсем не интересовало.

— Ай, молодица, а зачем тебе Грунлаф-то? — чуть не вываливался из окна башни один молодой, подвыпивший воин-гаруд. — Мы тут с приятелем, с Пикшей-то, тебе и Грунлафа покажем, и Гилуна, и Старко, и Пересея с другими заодно. К нам поднимайся. У нас в городе баб совсем нет, поизголодались. Хошь, веревку сбросим? К нам вознесем тебя, точно облачко легкое взлетишь. Ну, кидать?

Путислава в гнева даже топнула ногой:

— Бесстыдники, скорее отворяйте! Грунлафу рассказать хочу, какая беда случилась с его градом, да и к вам идет, к Ладору!

Слова такие караульных настроили на более серьезный лад. Ворота отворились, и стражник Путиславу впустил за стену.

— Ну, где Грунлаф? Вдова я Велигора, умерщвленного по приказу князя синегорского, Путислава!

— Эка! — Стражник с глуповатым видом почесал затылок. — Слыханное ли это дело, чтобы брат брата к смерти приговаривал? Ну идем к Грунлафу, Путислава, только… только, может, и не увидишь ты его уже живым. Возмутились сегодня ратники да дружинники, суд вершат над вождями, пытать задумали. За корыстолюбие и обман хотим князей жизни лишить…

И замолчал смущенно воин, Путислава же рассмеялась язвительно:

— А у вас с каких это пор в обычай вошло, чтобы простолюдины князей судили да к смерти приговаривали? Да, злые дела вершатся в наших землях. Прекратить все это нужно!

Путислава, ведомая стражником, подошла к кованым дверям подвала, откуда доносились крики, стоны, чей-то вой. Войдя в подвал, увидела она четырех мужчин, совсем нагих, руки которых были привязаны к цепям, крепившимся к сводчатому потолку. Поначалу от стыда она зажмурила глаза и отвернулась, узнав князей, вождей похода на Ладор. К Путиславе ринулся страшный Зверотвор и, оскалясь, зарычал:

— А тебе чего здесь надобно, красавица? Али возжелала ярости нашей мужской испытать?

Загоготал и облапил Путиславу, в шею жадно поцеловал, но тут же все, кто был в подвале, услыхали, что громко и протяжно вскрикнул он, руками взмахнул, точно плетьми, и рухнул навзничь на плиты пола, а Путислава, клинок кинжала отерев о платье, в ножны его вложила да прикрыла полой плаща. Потом сказала грозно:

— За что судите князей, не ведаю. Но знаю — дело, богам противное, творите. Вожди богами поставлены над вами, чтобы чинить правду, вы же их самих к суду притянули, в то время как беда лихая всем вам грозит.

Голос нежданно явившейся женщины звучал уверенно, ее смелость, решительность — самого Зверотвора не испугалась! — на всех воинов впечатление произвели. Многим даже стыдно стало, что, не разобравшись как следует в истории с сокровищами, так бессовестно поступили они с князьями.

— Снимай! Снимай их! — послышалось отовсюду, и воины, накинув на нагие тела князей одежонку, какая у кого была, поспешно и со смущенными лицами сняли с них узы. Еще и грязь, кровь с лиц и тел счищали, слюнявя грязные свои, заскорузлые пальцы.

Через некоторое время уж Грунлаф стоял перед Путиславой в накинутой на плечи княжеской мантии, в длинной рубахе, в сапогах. Спросил:

— С какими вестями и откуда прибыла ты? Синегорку узнаю в тебе…

— Верно, я синегорка, но прибыла из-под Пустеня. Мужайся, княже! Хочу я говорить с тобою и с прочими вождями немедленно. В горницу веди свою.

Когда еще не оправившиеся от пережитого Грунлаф, Гилун, Старко и Пересей уселись на лавках в горнице, где жил князь игов, Путислава заговорила:

— Путиславу вы видите перед собою. Еще недавно был у меня супруг, брат Владигора Велигор, но пал на меч он по приказу брата своего. Синегорский князь так его казнил за ослушание — ограбил Велигор какого-то заморского то ли купца, то ли посланника, чего Владигор делать не велел. Этот же купец настроил Владигора против супруга моего, и столь убедительной, злой оказалась его речь, что Владигор уступил ему. Муж мой закололся по его приказу!

Грунлаф прервал горькую речь Путиславы тихими словами:

— Женщина, печальна судьба твоего супруга, но нас не трогает она. Неужели ты, убежав от своих соотчичей, проделала столь длинный путь только затем, чтобы рассказать нам о злодействе Владигора, не пощадившего брата своего?

— Нет, не за этим я к тебе стремилась, Грунлаф! Знай, что твоя столица в руках синегорцев!

Тут уж, выражая сомнение в ее словах, зашевелились другие князья, а Гилун сказал:

— Так понимаем, что Владигор, уведя из Ладора свой народ, быстро к Пустеню пошел и захватил его?

— Да, именно так он и поступил! — отвечала Путислава.

— Хорошо, — хладнокровно молвил Старко, не имевший причин волноваться по поводу падения Пустеня, всегда раздражавшего князя плусков своими роскошью и богатством. — Но почему ты, Путислава, решилась на предательство? Ты, синегорка, мчишься за тридевять земель, чтобы сообщить нам об успехе Владигора? Право, тебя возненавидят не только твои соотчичи, но и мы, враги синегорцев. Бесчестно ты поступаешь!

Путислава сделала прерывистое движение. Она предвидела, что ее могут посчитать за предательницу, а предатели и изменники никому не внушают доверия.

— Ах, если бы вы знали, для чего я проделала столь долгий путь! Или думаете, что лишь ради мести за мужа своего стремилась к вам?!

Пересей Коробчакский осклабился в насмешливой улыбке:

— А то не ради этого! Видно, приехала у нас искать управы на Владигора.

Путислава отвечала прямо:

— Да, хочу, чтобы усмирили вы Владигора, ибо ищет он владычества над всеми вами. Пустень захватил он при помощи оружия невиданного! Стену разрушить любую может, гром извергая. С таким оружием Владигор непобедим будет. Но зелье свое огненное он не только для разрушения стен крепостных хочет применить, а для посылания на врагов железных ядер, малых и великих, горшков железных, начиненных огненным составом, кои, разорвавшись, могут поубивать превеликое множество врагов, которыми он и считает вас, борейцев. Злоба овладела Владигором! В Пустене никого он не щадил — ни женщин, ни детей, ни стариков. Но главное… главное, что хотела я вам сказать, это то, что всем этим затеям обучил его Красчародей, которому вы все так доверялись!

— Крас? — изумился Грунлаф.

— Да, он, только в ином обличье он пришел ко Владигору — тем самым посланником-иноземцем перед ним предстал!

Путислава вдруг пала на колени, зарыдала, протягивая руки поочередно к каждому из князей. Куда подевались ее гордость и смелость, которые так поразили воинов в подвале? Она была теперь просто слабой, беззащитной женщиной. Но что она просила у князей?

— Владыки, остановите Владигора, ради земель наших молю я вас об этом! Знаю, Красу и вы доверялись! Что ж получили? Слышала, научил он вас укрыть от войска сокровища, и за это едва не растерзали вас подданные ваши! С Владигором сейчас Крас! Пустень захватить ему помог, а ведь раньше вам помогал! Не добро руководит его действиями, а зло, и все, к чему он только прикоснется, злым становится!

Союзники-князья молчали долго. Грунлаф в душе оплакивал потерю своей столицы. Гилун, Старко, Пересей размышляли, как бы выпутаться из истории с походом, не принесшим им ни богатств, ни славы. Что до сокровищ Владигора, то они так и не сумели отыскать тайник, открытый когда-то Красом. Получалось, что права Путислава — не принес чародей им пользы. Грунлаф к тому же не мог забыть и то, что именно Крас предложил ему устроить соревнование стрелков из лука, а после уговорил его отправить Кудруну с уродом Владигором в Синегорье . Если бы не Крас, понимал теперь Грунлаф, он бы не лишился доверия, не задумал поход на Ладор, не потерял бы Пустень…

— Значит, Крас ныне служит Владигору? — спросил Грунлаф.

— Да, я твердо это знаю! — уверенно заявила Путислава. — И знаю я еще, что после взятия Пустеня Владигор собирался идти на Ладор, а потом и в другие княжества, чтобы захватить власть и над ними. Так что ни тару дам, ни плускам, ни коробчакам не избежать большой войны с Владигором, которому помогает Крас и у которого есть оружие, разбивающее стены в одно мгновение! Молю вас, не расторгайте свой союз, иначе не победить вам Владигора, жестокого и сильного!

Грунлаф, подумав, проговорил:

— Ну, сами видите, братья, что печальное известие принесла нам Путислава, но не нам страшиться Владигора — мы ведь витязи, вожди! Стены Ладора укрепим, хитрости какие-нибудь измыслим сами да и станем поджидать врагов. И ничего иного нам не остается. Ты же, Путислава, подробней расскажи, что за средства позволили Владигору овладеть моей столицей. Ах, жива ли жена моя Крылата?..

 

3. Ковали огнедышащие трубки

На площади, рядом с княжеским дворцом, где жили теперь Владигор с Любавой да избранные дружинники, старшим из которых, как и прежде, был Бадяга, бурлила народная толпа. Если совсем недавно многие из синегорцев сомневались в достоинствах князя, то теперь, после захвата Пустеня, после того как с жестокостью потешились над жителями, обогатились за счет награбленного добра, всех их объединяла любовь к Владигору. Правда, поговаривали в народе, что если б не мудрый чужестранец, научивший князя делать взрывчатое зелье, то ни мужество, ни сила, ни ум Владигора не привели бы их к победе. Но сомневавшимся в дарованиях князя иные возражали, говоря таким манером:

— Ан нет, в том и состоит мудрость правителя нашего, что умеет он к себе приблизить, на пользу общую заставить поработать людей умелых, знающих, хитрых в военном деле. С нашим-то зельем не пропадем. Любое войско в пыль изотрем!

И вот теперь на площади перед народом синегорским стоял Владигор на помосте, крытом алым сукном, и с радостью примечали подданные перемены в его внешности. И прежде-то он являлся перед ними не вахлаком каким-нибудь, а в богатом княжеском наряде, но ныне преобразился разительно. Шапка с околом из куньего меха исчезла, вместо нее на голове его красовалась унизанная драгоценными камнями небольшая кацавейка или ермолка, бог весть как державшаяся на пышно взбитых, завитых волосах.

Еще и другое удивляло синегорцев: прежде только женщины носили серьги, а теперь и Владигор украсил свои уши свисающими чуть ли не до плеч серьгами. Те, кто стоял поближе, углядели, что князь и брови подсурьмил, и губы подкрасил, да и бородка его, прежде русая, имела красноватый цвет непотускневшей меди.

Взамен красной мантии носил теперь Владигор короткий, застегнутый под подбородком плащ из блестящей какой-то ткани. Штаны поражали шириной, — казалось, их невозможно было бы заправить в сапоги, однако Владигору это как-то удалось сделать. Но всего чуднее были сапоги — коротенькие и с сильно загнутыми носами. Таких ни в Синегорье, ни в Борее не носили. Впрочем, синегорцы, поудивлявшись, оправдывали желание князя одеваться позамысловатей: как-никак, он стал властелином всех земель Грунлафа.

— Дети мои! — проговорил Владигор так звучно, чтобы все услышали его. — Не я ли осчастливил вас? Не я ли насытил и обогатил?! Что скажете?

Синегорцы, не промешкав ни единого мгновения, заорали тремя тысячами глоток:

— Ты, Владигор, ты! Отец наш родимый, ненаглядный!

Владигор, довольный ответом, горделиво оглядел толпу. Пожалуй, не мог бы он вспомнить момента в своей жизни более счастливого, чем этот.

— Ну а раз признаете вы, детушки, заслуги мои перед вами и считаете меня избавителем от бед — от голодной смерти, от жестоких мечей борейских, так нужно согласиться вам впредь относиться ко мне с вящим уважением.

— Мы и так тебя уважаем, княже! — прокричал какой-то синегорец. — Чего еще просишь?

— Чего? — провел рукой по подкрашенной бороде Владигор. — А вот чего. Раньше запросто каждый подходил ко мне даже и без поклона, заговорить со мной мог, будто я ему сродственник или приятель, с которым он брагу вместе пьет. Теперь же всего этого не будет. Если кто захочет обратиться ко мне с какой-нибудь просьбой, то пусть ее изложит вначале одному из десяти моих советников — из числа дружинников их я выбираю. Первым и самым главным господин Ли Линь-фу станет, вторым же — господин Бадяга, третьим — господин Муха, дружинник башковитый, на всякие хитрости способный. Других представлю вам позднее.

Кто-то из толпы народной прокричал:

— Ладно, не будем тревожить твою княжескую милость, к советникам подойдем, если они только нас не обманут и все наши просьбы тебе передадут честно и без кривды.

— Не будет кривды, не волнуйтесь! — заверил синегорцев князь. — Только вот что скажу вам. Раньше относились вы ко мне без должного почтения, грубо и хамовато. Теперь же такое обращение ко мне отменяется. Каждый, кто встретится со мной, обязан будет отдать мне восемь поясных поклонов и произнести при этом: «Вечного здравия тебе желаем, ван, могущества и процветания твоей державе!» Запомнили?

Вначале толпа молчала, а потом раздался голос:

— Что касается поклонов, то здеся все просто — не переломятся спинки наши. А вот приветствие изволь, княже, повторить. Да и слово там прозвучало странное: был ты раньше вроде князем, а теперь надобно тебя… ваном, что ли, называть-величать? Это по-каковски? По-заморски никак?

— Да, по-заморски. Так в далекой стране Китай именуют князей. Когда же завоюю я все окрестные земли, верну Ладор, завладею даже братскими княжествами — Венедией, Ладанеей, Ильмером, то станете вы называть меня императором или Сыном Неба!

Синегорцы даже рты открыли от изумления. Об императорах ничего они не слыхали прежде, а прозвание «Сын Неба» показалось им совсем уж чудным. Многие решили даже, что Владигор маленько тронулся умом, а иначе с какой же стати называть себя таким диковинным именем, в то время как еще многие синегорцы помнят его настоящего отца, славного князя Светозора. Теперь Владигор словно отрекался от родства со Светозором.

Впрочем, посмеивались над Владигором лишь немногие, большинство же синегорцев подумало: «Да хоть горшком назовись. Нам-то какое дело? Сын Неба так Сын Неба!»

Все же кто-то крикнул:

— Могущественный ван Владигор, поведай нам, когда же ты вознамерился вести нас на войну? Да и хватит ли у нас силенок, чтобы разгромить рати столь немалого количества земель? Мы вот под Пустенем-то сколько времени без толку простояли!

— Дети мои! — уверенно начал Владигор. — Да, простояли, потому что не имели такого могучего оружия, которое сейчас имеем. Знаете, наверное, что десять бочек взрывного зелья, которое мололи вы всего лишь один день, разбили стену и позволили вам войти в столицу игов. А теперь у нас не десять, а уж сто бочек зелья заготовлено. Не только для слома стен его мы применим. Есть у нас еще немало хитрых снарядов, о которых потом узнаете. Таким оружием мы побьем не только все рати земель окрестных, но, подчинив народы их нашей воле, заставим пойти с нами еще дальше! Я намерен завоевать весь мир, который назовется… Империей Поднебесного Мира, где ваш Владигор будет безраздельно владычествовать. Вам же, дети, уже не придется работать в поле или в какой-нибудь гончарной мастерской. У каждого появятся рабы. Они-то и станут делать за вас всякую тяжелую работу! Вы же из подданных превратитесь в господ! Я сделаю вас счастливейшими из смертных, и на слова такие мне основание дает мое оружие! Сильнее синегорцев нет народа в мире!

Слова Владигора были встречены такими радостными и громкими криками восхищения, что с крыш ближайших к площади домов поднялись сидевшие там вороны — с хриплым карканьем полетели они искать более спокойного пристанища.

— Слава нашему вану Владигору!

— Не восемь, а десять раз будем кланяться тебе, отец наш, отец народа! — кричали синегорцы, подбрасывая вверх шапки.

— Все сделаем для тебя! Следы ног твоих лобызать будем!

— Слюну плевка твоего с благоговением поднимать с земли станем!

И еще много разных восторженных восклицаний услыхал Владигор, но даже не кивнул синегорцам, чтобы выразить им свою признательность. Каменной маской казалось его лицо, и куда-то мимо людей был устремлен его застывший, мертвый взор. Крас же, следя за князем, ликовал в душе. Он видел перед собой не просто собственное детище, но своего верного, покорного слугу. Владигор, собравшийся наделить каждого синегорца подневольными работниками, и не заметил, что сам стал таким.

«Да, Владигор, ты всецело мой, — думал Крас. — Ты заговорил о рабах, не поняв, что только человек, потерявший волю, стремится похитить ее у других людей».

Для испытания и изготовления нового оружия было выбрано обширное поле под Пустенем, которое Владигор срочно велел обнести частоколом. Основные запасы зелья, правда, отвозили в подвалы пустеньското дворца, но зато здесь соорудили десять кузниц, и опытные мастера из числа синегорцев, а также приглашенные за серебро иги ковали здесь оружие, способное положить к ногам Владигора весь мир. Бадяга и сметливый Муха, советники Владигора, отвечали за производство нового оружия, и князь ежедневно приезжал в кузницы, беспокоясь о проведении работ.

Вот и сегодня, после своей встречи с народом он с советниками, включая Краса, сопровождаемый малым числом охранников, приехал к кузницам и вошел в одну из них. Кузнецы, увидев князя, низко поклонились, Владигор шагнул к одному из них:

— Ну, Борисей, сумел к стволу курок приделать?

— А как же, ваша княжеская милость! Как велели!

Кузнец снял с полки и протянул Владигору тяжелую толстостенную кованую трубку, прикрепленную к деревянной ложе двумя массивными кольцами. Владигор тут же стал внимательно осматривать железный подвижный крюк на одном конце трубки, к которому уже был прилажен фитиль.

— Ну как? — показал он на крюк Красу. — Моя хитрость! Китайцы еще не додумались порох запаливать при помощи курка такого — фитиль горящий просто к запальному отверстию подносили!

Крас, смеясь в душе над тщеславием Владигора, кивнул:

— Твоя правда, ван, твоя правда. Совершенствовать оружие можно до бесконечности, — твое же изобретение, вижу, весьма полезным будет для стрелка. Но покажи на деле, как действует твоя огненная трубка. У нас в Китае, признаюсь, ими пользовались редко, ты же задумал вооружить такими трубками всю свою армию.

— Всю, всю! — пылко воскликнул Владигор. — Я хочу устрашать народы одним лишь громом, дымом, огнем!

— Но этого мало, — мягко возразил Крас. — Если твои трубки не будут сеять смерть, то очень скоро враги поймут их бесполезность, и страх покинет их сердца.

— А ну-ка все ступайте за мною! — скомандовал Владигор. — И пусть Борисей вынесет все необходимое для стрельбы!

Владигор со своей трубкой быстро вышел во двор, кузнец вынес вслед за ним два мешочка, длинный прут железный, какие-то войлочные пробки и положил все это на стол.

— Ну, глядите, как я буду поражать цель из своей огненной трубки! — ликовал Владигор от предвкушения успешной стрельбы.

Он поставил трубку на стол таким образом, чтобы ее отверстие смотрело в небо. Из одного мешочка деревянной ложкой насыпал в отверстие зелья, из другого мешка извлек несколько железных шариков, показал их всем:

— Раньше я стрелял из лука, из самострела, но теперь, после изготовления огненного зелья, все эти виды оружия кажутся мне такими дрянными, жалкими, непригодными для боя!

Осторожно слово вставил Бадяга:

— Благородный ван, когда-то ты ловко пользовался и луком, и самострелом, без промаха поражая врагов. Вспомни хотя бы, как здесь, в Пустене, ты ни разу не промахнулся на состязании лучников, когда соревновался ради руки Кудруны.

— Ничего и помнить не хочу! — мотнул Владигор головой, и его длинные серьги зазвенели. — Все это чепуха! Вот новое оружие, способное сделать меня повелителем мира!

Он быстро вкатил железные шарики в отверстие своей огневой трубки, потом взял войлочную пробку и железным прутком плотно вогнал ее вслед за шариками. После пальцами достал щепотку пороха и высыпал его на отверстие в основании трубки, к которому приближался конец крюка, снабженного змейкой фитиля.

Ловко высек Владигор искры кресалом, фитиль задымил, показался глазок пламени. Князь с воинственным видом, нахмурясь, приставил к плечу деревянную ложу своего оружия и сказал, мотнув головой в сторону стоящих в ста шагах от него вырезанных из досок фигур:

— Ну, смотрите! Вот выходят на поле мои синегорцы! У каждого в руках такая трубка, в которой по десять железных шариков! Фитили уже тлеют! Вот приближаемся мы к врагу, до него триста шагов, двести, сто! Нет, враги не боятся нас. Они еще не знают, каким действием обладает наше оружие! Я даю приказ стрелять — и разом тысяча фитилей опускается на пороховую затравку, вспыхивающую моментально и дающую огневую силу спрятанному в трубке пороховому заряду. Тут же загорается и он, а огненный дух моей победы посылает во врагов десять тысяч железных шариков! Да, я знаю, что не всякий шарик попадет во врага, но если до неприятельских воинов долетят хотя бы по четыре, по три шарика из каждой трубки, то одним залпом мы перебьем равное нам по количеству войско!

И Владигор, прицелившись, надавил на собачку, соединенную с крюком курка, державшего горящий фитиль. Все увидели, как вспыхнул порох на затравочном отверстии, а потом услышали треск, похожий на тот, который получается, когда с силой ломают сухое дерево. Огневая вспышка блеснула из отверстия ствола, направленного в сторону деревянных фигур. Вслед за нею из отверстия вырвалась струя белого дыма. Трубка содрогнулась при выстреле, и Владигор пошатнулся.

Все, включая кузнецов, были потрясены. Один только грохот выстрела уже производил сильное впечатление. А если бы выпалила разом тысяча таких трубок?

Еще не рассеялся дым, а Владигор уже спешил к фигурам, восклицая:

— Идите сюда! Сейчас мы увидим, сколько шариков попало в цель!

Все присутствовавшие долго осматривали мишени, и князь не выказал смущения, разглядев всего две пробоины в досках.

— Это ничего, ничего! — кричал он. — Это даже очень неплохо! Можно вкатить в трубку не десять, а двадцать шариков, и тогда каждый мой воин сразу убьет четырех врагов. Можно и пороха всыпать побольше, чтобы шарики летели быстрее. О, я у цели! Передо мной ляжет во прахе весь мир!

Передав трубку кузнецу, Владигор велел:

— Борисей, нужно делать такие огневые трубки очень быстро! Мне необходима тысяча штук! Даю тебе на это ровно месяц времени! Серебра — сколько угодно! Подряди еще кузнецов! Узнай, где можно купить лучшее железо, самое крепкое! Сделаешь в срок — награжу по-княжески! Ну а кувшины с зельем ты подготовил?

— Все сделано, как требовала ваша княжеская милость! — поклонился одетый в кожаный фартук Борисей. — Желаете испытать?

— Ну да, сейчас же!

Глаза Владигора блестели каким-то странным блеском. Ни Бадяга, ни Муха никогда не видели его таким — точно нечистый вселился в князя, прежде всегда спокойного, улыбчатого, добродушного. Обращаясь к Бадяге, Мухе и Красу, он заговорил:

— Огневые трубки — это хорошо, хорошо! Но что значат они в сравнении с моими кувшинами с зельем! Если из трубки мой воин сможет убить двух-четырех врагов сразу, то это оружие куда сильнее и страшнее будет!

А кузнецы уже несли предметы, формой напоминающие небольшие тыквы.

— Туда, туда несите, к катапульте! — указал рукой Владигор в сторону устройства, очень напоминавшего тот самый порок, которым борейцы под Ладором крушили городницу.

Крас, увидев то, что выдавалось Владигором за плод собственной фантазии, подошел к катапульте и всплеснул руками:

— Ай, ван, ван, неужели боги просветлили твою голову настолько, что ты сам сумел изобрести катапульту?

— Моя голова всегда была светлой! — гордо и надменно отвечал Владигор. — Думаешь, только китайцам дано выдумывать всякие железные диковинки для войны и прочего?

— Ах нет, ван, я ничуть не сомневался в твоих способностях. Ты намного мудрее, чем самый мудрый китаец! Покажи нам, как собираешься ты пользоваться своим изобретением, что это такое у тебя в руках? Не техопао ли? Я ведь когда-то рассказывал тебе о них.

— О своих «техопао» ты, Ли Линь-фу, забудь и думать! Я сам измыслил это взрывчатое средство. И главным в нем является горящий фитиль. Его длина дает возможность кувшину с зельем взорваться не в руках воина, желающего его бросить, не в воздухе — что было бы бесполезным делом, — а точно при попадании на землю! Такие снаряды я при помощи катапульт стану забрасывать за стены осаждаемых городов. Осколки разорвавшегося кувшина будут ранить вражеских воинов, а сильный огонь, вырвавшийся наружу, подожжет любой дом.

Крас снова покачал головой:

— Ну, ван, такого не знали даже мы, китайцы. Твоя голова похожа на плодородную землю: стоит бросить в нее зернышко мысли, и уж, гляди, оно принесло богатые всходы.

Владигору не слишком понравилось сравнение своей головы с землей, но возражать Красу он не стал.

— Давайте не будем болтать и посмотрим, как действуют мои огненные кувшины.

Взоры всех устремились на князя, который занимался приготовлениями к запуску огненного кувшина.

— Нет, сколь ни мудры китайцы, им бы не удалось придумать то, до чего додумался я! Смотрите: внутрь кувшина, наполненного порохом, пропущен фитилек. Я сам высчитал, какой длины он должен быть. Взять короче — взорвется наш кувшин в воздухе, а длиннее — он упадет, и у врагов будет время затушить фитиль. Вся моя мудрость заключалась в вычислении длины фитиля, и я вычислил ее! Зная, на какое расстояние бросает катапульта этот снаряд, я оставил фитиль нужной длины — чтобы заряд взорвался у самой земли. Сейчас мы проверим, был ли я прав!

Владигор положил железный сосуд в ящик, прикрепленный к одному концу длинного рычага.

К другому же его концу был подвешен груз. Работая рычагом, на который наматывалась веревка, Владигор привел части катапульты в боевое положение. В пяти сотнях метров от катапульты находился сложенный в качестве цели домик. В него-то и должен был угодить кувшин с зельем.

— Смотрите! — закричал Владигор. — Поджигаю фитиль!

Не кремнем и кресалом пользовался он сейчас, а поднесенной ему одним из кузнецов горящей лучинкой. Фитиль вспыхнул, зашипел, разбрасывая искры. Ногою Владигор выбил клин катапульты, удерживающий вал с намотанным на него канатом. Разматывающаяся веревка завизжала, конец рычага с огненным кувшином резко полетел вверх, снаряд сорвался с удерживающей его подставки и, чертя в воздухе тонкую дымовую линию от горящего фитиля, понесся туда, куда направил его рычаг катапульты.

Кувшин с зельем врезался в строение с такой силой, что сразу проломил дощатую стену. Но этого было мало. Как только он оказался внутри домика, раздался оглушительный грохот, во все стороны и вверх полетели бревна и доски, из которых он был сложен. Все, кто следил за полетом кувшина, невольно присели, а потом отступили на несколько шагов назад, боясь, что бревна, подброшенные страшной силой взрыва, долетят до них и задавят или покалечат.

Казалось, больше всех испугался Крас. Он присел на корточки и обхватил голову руками, да так и остался в этом положении, покуда не стих грохот падающих на землю бревен.

— Да ведь это — Потрясающий небо гром! — закричал он, не в силах преодолеть восторг от увиденного и услышанного. — Ах, благородный ван! Твоя голова не земля, а солнце, свет и тепло которого дают жизнь всей земной природе!

Сказанное Красом чрезвычайно польстило самолюбию Владигора. В последнее время он и сам догадывался, что обладает способностями, не свойственными обычному человеку. Теперь же, заслужив похвалу Краса, князь окончательно уверился в своей исключительности.

«Да, — подумал он, — разве не мне владеть всем миром? Раньше я даже не обращал внимания на то, что могу одолеть в бою на мечах двадцать врагов, а из лука или самострела стреляю лучше других. Какой же я был недогадливый! Нет, нужно относиться к своим способностям с должным уважением. Да, я стану повелителем всего Поднебесного мира! Я стану Сыном Неба!»

— Это еще не все, верные слуги мои! — Владигор впервые позволил себе так называть самых преданных ему людей, которым к тому же была доверена тайна нового оружия. — Я сделал расчеты: как я уже говорил, длина горящего фитиля дает возможность кувшину с зельем взрываться тогда, когда я этого захочу. И вот моя новая выдумка: я приделываю к кувшину фитиль такой длины, что он зажигает пороховой заряд в воздухе, над головами врагов!

— Что же тебе это даст, ван? — недоумевая, спросил Бадяга. — Железо не причинит неприятелю никакого вреда — кусочки просто разлетятся в разные стороны.

— Ну, положим, не все разлетятся! — победно улыбнулся Владигор. — Кое-какие вонзятся в черепа врагов. Но ведь можно заполнить кувшин не одним лишь порохом! — И, уже обращаясь к Борисею, князь сказал: — Кузнец, неси-ка сюда другой кувшин, особый…

Борисей, видно, знал заранее, чего потребует князь, — скрывшись в темноте кузнечного помещения, скоро вернулся оттуда, держа обеими руками еще одну «тыкву». Этот снаряд внешне совсем не отличался от первого, поэтому Муха с удивлением спросил:

— Чем же ты, ван, хочешь поразить нас в этот раз?

— А вот смотрите! — сказал Владигор, укладывая кувшин с зельем в ящик катапульты. — Я измыслил такой снаряд, который заменит в бою сразу десять стрелков из огненных трубок. Здесь фитиль короче, чем у первого, он-то и даст огненному духу выйти из кувшина во время полета. Дальше вы все увидите сами!

И опять Владигор привел в боевое положение рычаг катапульты, снова поджег фитиль, а после выбил клин. Белый дымок, точно хвост, сопровождал взмывшее в воздух ядро, направленное Владигором, и все видели, как неслось оно, кувыркаясь, производя густой, шмелиный гуд. Но вот с яркой вспышкой и грозовым раскатом лопнуло оно — и услыхали все после стихшего взрыва: как будто пригоршни брошенного гороха попали во что-то, замолотили яростно по чему-то, точно горошины стремились опередить одна другую.

Еще сильнее оказались пораженными, испуганными все, кто следил за стрельбой Владигора, только не всем было понятно, для чего нужно было взрывать кувшин с зельем в воздухе, но Владигор, довольный результатами выстрела, уже бежал к дощатым фигурам воинов, крича:

— Ну, все за мною! Посмотрим, куда угодили шарики Огненного духа!

Все с интересом разглядывали дощатых истуканов. Оказалось, что большая их часть пробита насквозь, и опытный в делах по убиению врагов Бадяга, просунув в одно из отверстий палец, покачал головой:

— Ну, ван, такого попадания и твой самострел не смог бы дать. Все эти молодцы убиты были б одним твоим кувшином. Расскажи-ка, как это получилось?

Владигор, весь сияя от удовольствия, заговорил:

— В этот кувшин я заложил не только порох, но и железные шарики — все те же, которыми наши воины станут стрелять из огненных трубок. Фитиль я сделал таким коротким, чтобы он мог поджечь зелье кувшина еще в полете, а разлетевшиеся в разные стороны шарики — как раз над «головами» истуканов — сделали свое дело. Одним кувшином я бы смог посечь сразу пятнадцать человек!

Но не одно лишь желание бороться с врагами Синегорья уловили в словах и поведении Владигора Бадяга и Муха. Его мечты о быстром и безжалостном уничтожении неприятелей показались им отличными от привычных представлений о ведении войны, о ее задачах. Прежде в Синегорье так рассуждали: «Нужно разгромить пришедших из чужих земель врагов, прогнать их — да и хватит с них!» Теперь же князь замахнулся на что-то большее — не победы над конкретным неприятелем желал он, а вообще над всеми людьми, которых он прежде и не видел, но которые могли грозить ему умалением его власти. Получалось так, что Владигор как бы сам превращался в нападающего, и обороняться приходилось от него самого. А новое оружие из средства защиты превращалось в средство нападения, и поэтому всякий теперь имел право осудить Владигора и сделаться его врагом.

 

4. Огненный дух пытались усмирить

Так и не нашли вожди борейского союза сокровища Владигора после того, как сомкнулись створки стены той горницы, в которой хранились его богатства, однако войско удалось умиротворить, переделав в слитки светильники из княжеских покоев и кухонную утварь. Воины притихли еще и потому, что вскоре всем стало известно, что синегорцы идут к Ладору с каким-то новым оружием. И хоть знали борейские вожди, как примерно действует оно, но старались не распространять весть о всесилии этого нового оружия между простыми воинами, дабы их не напугать. Да и, по правде говоря, ни Грунлаф, ни остальные князья не слишком верили в какой-то взрывчатый порошок, способный разрушать в одно мгновение несколько городниц зараз.

И особенно Грунлафу не хотелось в это верить, и вовсе не потому, что не мог он представить такое мощное оружие, способное моментально разрушить крепостную стену. Просто, зная Владигора, князь игов не мог вообразить, чтобы этот витязь, надеявшийся прежде лишь на свою силу и доблесть, стал пользоваться в бою не мечом и копьем, а каким-то порошком.

«Ну вот я, к примеру, — думал Грунлаф, — ежели бы хотел одержать над своим врагом победу, неужели прибег бы к каким-то чародейским средствам? Так ведь после этого я себя не смог бы и витязем считать! Иное дело победить в честном бою, где равны и оружие, и сила воинов. Владигору же, получается, теперь наплевать на прежние законы чести, на правила ведения боев. Ах, как бы разузнать, что же такое он на самом деле везет к Ладору! Если понятно станет, что пренебрег Владигор старинными способами ведения войны, то и нам бы не мешало…»

А длинный обоз синегорцев к середине лета от Пустеня тронулся в сторону Ладора. В городе ванкнязь оставил сильный гарнизон из игов и синегорцев, сам же, собрав со всей округи лошадей и телеги, погрузил на них десять катапульт, способных забрасывать за стены города кувшины с зельем, сто бочек с порохом, железные огненные снаряды — кувшины, — а на других возах везли огневые трубки, маленькие ядра, чтобы из трубок поражать врагов, фитили. Обо всем позаботился Владигор, имея своими советниками Краса, Бадягу, пронырливого и смышленого Муху.

— Уж лучше, ван, — говорил Владигору Крас, — запастись всем необходимым здесь, в Пустене, чем рыскать потом под твоим Ладором в поисках серы, селитры, угля, опытных кузнецов. У нас в Китае говорят: «Проворная белка всю зиму летними запасами кормится!»

— Да и в наших землях похожая пословица имеется: «Готовь сани летом, а телегу — зимой», — отвечал Красу Владигор. — Другое меня беспокоит: ну как сильный дождь пойдет — весь же порох намокнет, и останемся мы тогда и без саней, и без телеги. Луков у нас мало, мечи не все воины имеют. На трубки огневые надеялись да на кувшины с зельем.

— Пусть это не тревожит благородного вана, будущего императора, — кланялся Крас. — Бочки с зельем я велел обернуть такими толстыми кожами, такими прекрасными рогожами, что даже сильный ливень не наделает нам вреда. Вот только бы воины твои оказались искусными стрелками, когда подойдем к Ладору. Боюсь, чуть заметят, что трубки и техопао не приносят вреда неприятелю, — сразу придут в отчаяние, бросят все и побегут от врага. На войне, скажу тебе, смелость и жестокость чаще приносят куда больше пользы, чем прекрасное оружие.

— От моих воинов бегства не жди! — заносчиво отвечал Владигор. — Они с борейцами уже не раз бились! Погляди, какие у них веселые лица. Это потому, что они идут освобождать родное Синегорье, да к тому же оружие невиданной силы имеют.

— Ну а тогда пускай Небо сопутствует всем твоим начинаниям, ван! — улыбнулся Крас. — Удачей закончится для тебя поход!

— Непременно удачей! — гордо тряхнул завитыми кудрями и серьгами Владигор. — Я стану императором, вот увидишь!

Когда наконец показались вдали стены Ладора, Владигор не мог сдержать радостных восклицаний:

— Вот столица моих предков, советники! Когдато мне пришлось уйти отсюда, но вот я вернулся и теперь отомщу врагам так, что народные сказители целые столетия будут переносить из города в город, из деревни в деревню песни и былины о моей жестокой мести.

Потом, уже более спокойно, он обратился к Красу, Бадяге и Мухе с вопросом:

— Ну, так с чего же начнем осаду? Не лучше ли сразу повести подкоп под стену, чтобы заложить под городницу десять бочек с порохом?

— Да, так и нужно сделать. Способ проверенный, — согласился Крас. — К тому же ты, как правитель этого города, захочешь сохранить его постройки и не станешь бросать кувшины с зельем за стены. Уж лучше пожертвовать стеной, чем всем Ладором.

Но Красу возразил Муха:

— Боюсь, что борейцы не подпустят нас к стенам и сделают все возможное, чтобы твоя затея провалилась.

— Почему же это? Полагаешь, весть о действии пороха под Пустенем уже достигла вождей-борейцев? — спросил Крас.

— Уверен в этом! Разве вы не знаете, что Путислава, не простившая Владигору смерти мужа, бежала в Ладор? Сама княжна Любава отпустила ее.

Возмущение Владигора было безграничным. Он схватил своего советника за шиворот и закричал, не обращая внимания на то, что рядом стояли простые воины и улыбались, глядя на то, как их князь наказывает своего советника:

— Смерд поганый! И ты смеешь обвинять мою сестру в предательстве?

— Да ты, ван, сам у нее спроси, — пожал плечами Муха. — А что до Путиславы, то, покуда двигались мы к Ладору, говорили мне крестьяне в деревнях, что видели они бабу на коне, в платье точь-в-точь как у Путиславы. Да и куда ей было ехать, как не в Ладор, к врагам твоим, чтобы у них пристанище найти. Уверен, что рассказала она им про зелье, про то, как действует оно, а поэтому если б был я на месте вождей борейских, то к стенам бы врагов с таким сильным средством ни за что бы не подпустил — в поле бы их встретил!

— Ишь ты, какой умный! — съязвил Бадяга, так и не полюбивший Муху за нахальство, за желание втереться в доверие к Владигору.

— А здесь шибко умным быть не надо — все и так видать, как на ладони, — сказал Муха, не глядя на Бадягу. — Предложение мое таким будет: нужно только вид вначале сделать, что идем копать подкоп да подвозим бочки. Посмотрим, что борейцы станут делать. Уверен, выскочат на нас да постараются разбить в бою конном или пешем. Мы же после подкоп в другом месте поведем, тайно, ночью. Нам бы только стену проломить!

Крас, слушая Муху, часто кивал головой, а потом елейным голосом сказал:

— Ах, ван, ваш советник Муха говорит сущую правду! Давайте так и поступим. Но когда бросятся на нас борейцы, мы должны их встретить залпами из огневых трубок и кувшинами с зельем. Если стрельба по борейцам окажется успешной, то они, напуганные силой нашего оружия, больше не попытаются вступать с нами в полевой бой. Ежели нет, то не знаю… Тогда придется каким-то хитрым образом подкапываться под стену издалека и как можно незаметнее закладывать бочки с порохом. Короче — первым делом раздайте воинам огневые трубки, установите катапульты в том месте, где мы ложной закладкой зелья вынудим их выйти на нас. Времени у нас не много, помни об этом, ван! Бойся, если тебя борейцы застигнут врасплох.

— Откуда же мы поведем этот ложный подкоп? — спросил Владигор, оглядывая пространство родной ладорской стены.

— О, это совершенно безразлично, ван! — заверил князя Крас. — Вам стоит только выказать наши намерения открыто и ясно, и тогда вы поймете, что княгиня Путислава оказала вам большую услугу, принеся в Ладор сведения о нашей мощи! Худа без добра не бывает, — говорим мы, китайцы.

И если бы Владигор посмотрел на лицо Ли Линь-фу, то заметил бы тонкую усмешку, скользнувшую по его пухлой физиономии.

А в это время за подошедшим войском Владигора с тревогой наблюдали со стены вожди борейцев. Видели они на больших повозках странные приспособления, очень похожие на те, что применили они когда-то, пытаясь сломать ладорскую стену.

— Это, понятно, пороки, — наконец угрюмо произнес Грунлаф. — Ну а там-то что, на тех возах? То, что на них лежит, покрыто то ли кожами, то ли рогожей.

— Эти пьяницы-синегорцы, похоже, бочки с брагой привезли с собой из твоих владений, Грунлаф! — со смехом, призванным ободрить соратников, сказал Гилун. — Не могут решиться идти на стены с трезвыми головами!

Путислава стояла на стене рядом с вождями. Придерживая край бившегося от ветра убруса, она присмотрелась к тому, что находилось на возах, и сказала:

— Нет, князья, смех ваш неуместен! Ведь это же то самое зелье, способное разбить стены! Верно, видите вы бочки на возах, но в них-то Владигор и хранил зелье!

Пересей запальчиво вскричал:

— Да отправить дюжину смелых молодцов и спалить все это зелье огненными стрелами! Не ты ли говорила, Путислава, что хватит одной искры, чтобы воспламенить весь этот состав?

— Да, это правда, Пересей, но посмотри, сколько синегорцев охраняют его, а вот уже, я вижу, рубят лес — Владигор весь взрывчатый порошок сложит в амбары, чтобы не намок, и рядом с ними поставит сильную охрану! Клянусь Мокошью, не сегодня-завтра синегорцы попытаются прорыть проход под стену, чтобы войти в Ладор так же просто, как они вошли в твой Пустень, Грунлаф!

— Значит, нельзя позволить им сделать это! — решительно сказал Грунлаф. — Повсюду на стенах я расставлю дозорных, и, если они заметят, что к стене кто-то приближается, а тем более с бочками, мы отправим усиленные отряды! Мы не подпустим синегорцев к стене ладорской! — И князь игов прибавил с горечью: — Они заняли мой Пустень, так неужели я позволю Владигору забрать еще и Ладор?

Но на эти слова вожди ответили молчанием. Как к падению Пустеня Гилун, Старко и Пересей относились равнодушно, так и Ладор, не принесший им ни воинской славы, ни богатства, они готовы были оставить со своими войсками уже сегодня же, чтобы не испытывать судьбу в новой схватке с упорным Владигором, ставшим обладателем вдобавок какого-то всесильного оружия.

И не успел Грунлаф проговорить свои слова, как все, кто стоял на стене, увидели, что, подняв облако пыли, к ним приближаются всадники. Их начищенные, дорогие доспехи свидетельствовали о том, что это какие-то высокопоставленные лица из синегорцев, а когда Грунлаф разглядел алый репеек из конского волоса на шлеме одного из всадников, сомнений у него не осталось.

— Лук! Дайте мне скорее лук! — прокричал бывший тесть синегорского князя. — Стрелу с бронебойным наконечником скорее!

Один из воинов охраны быстро исполнил его требование, и, едва синегорский князь приблизился на расстояние выстрела, Грунлаф, оттянув тетиву до уха, почти не целясь выпустил стрелу, угодившую, правда, не во Владигора, а в грудь его лошади, взвившейся на дыбы с храпом и ржанием. Задние ноги ее подкосились, и Владигор вместе с нею рухнул на землю.

С трудом он выбрался из перепутавшихся стремянных ремней, но не отбежал назад из страха, что пронзят его стрелой, а, напротив, твердой поступью зашагал к стене. На руке Владигора не было даже щита, но насупленные брови красноречиво свидетельствовали о том, что шутить с ним не стоит.

И Грунлаф, не смея более натянуть лук, смотрел как завороженный на смело ступающего Владигора, не узнавая в его обличии черт прежнего синегорского правителя. Хоть и раньше Грунлаф считал Владигора одним из красивейших мужчин всех окрестных земель, но теперь его бывший зять был особенно красив, точно убеждение в собственной силе дало его кудрям возможность стать волнистыми, а губам и щекам — приобрести нежный румянец.

— Грунлаф! — воскликнул Владигор, приблизившись к стене настолько, что даже плохой лучник без труда пронзил бы его стрелой. — Я прощаю тебе смерть моего коня! Разучился ты, видно, стрелять, и это тебе не на пользу пойдет! Знай, что я пришел отомстить за Ладор, за мой вынужденный уход из столицы предков! Ох и жестоко я собрался мстить! Пустень уже мой! Ладор я тоже верну при помощи нового оружия, дарованного мне самим Небом! Предлагаю тебе и прочим князишкам — Гилуну, Старко и Пересею: станьте моими слугами, дружинниками, ибо Небо уже признало меня императором, то есть властителем всех ближайших земель, а может статься, и всего мира! Не сдадитесь — умерщвлю безо всякой жалости все ваше войско! Много пролью я крови, которая будет на совести твоей! Отвечай сейчас же — иного случая договориться не будет!

Грозно прозвучала речь Владигора, но разве мог согласиться князь-витязь Грунлаф на столь постыдные условия? Не размышляя и пары мгновений, все еще держа в руках лук, он, перегнувшись через забороло, ответил:

— Щенок ты синегорский! Кому грозишь?! Победил ты Пустень лишь потому, что там не было меня, а иначе бежал бы от стен моей столицы, наложив в штаны! Беги же от Ладора, молокосос, не то будет смерть твоя лютой! Все припомню тебе! И не смей впредь пугать меня! Помни, что в земле синегорской такие же водятся черви, как и везде, и не прочь они полакомиться княжеским мяском, как и всяким другим!

Владигор вспыхнул, резко повернулся и пошел к своим, а Гилун, Старко и Пересей над ним смеялись, и даже Путислава хохотала, довольная тем, что удалось задеть за живое убийцу ее дорогого мужа. Впрочем, мигом посерьезнев, она сказала Грунлафу:

— Князь, погляди-ка, не узнаешь знакомца своего? Вон, в высоком шлеме, на коне. Бронь еще на себя надел, а брюхо толстое, — того и гляди, доспех порвет железный!

— Кто же это? — спросил Грунлаф. — По роже судя, иноземец. Никогда его не видел прежде.

— Не видел! А то не знаешь, что Крас-чародей обличья свои меняет, точно мы, бабы, платье споднее, так же часто. Он-то и научил Владигора делать зелье!

— Да нет, не он, — засомневался Грунлаф. — Зачем же Красу на сторону Владигорову переметнуться понадобилось? Он мне всегда служил, хотя и не всегда хорошему учил. К тому же ненавистник он Белуна, учителя Владигора. Или?..

И тут его осенило: «А вдруг и впрямь это Крас? Ведь как переменился Владигор! Стал высокомерен, чванлив, грозит жестокостями. Может быть, именно для этого и стал Крас его наставником? Губит он людей!»

Но тут же и сомнение закралось в его душу: «Нет, быть не может! Не стал бы Крас время терять на это. Иноземец это просто, и ученость Владигору передал за серебро…»

А меж тем Владигор, оскорбленный смелой речью Грунлафа, отдал приказ:

— Сегодня же к этой куче навозной с ложным приступом пойдем! Но только к вечеру это нужно делать, будто не лукавим мы, а все по-настоящему задумали вершить! К тому же сумрак вечерний даст нам случай показать во всей своей страшной красе оружие наше.

Никто не пытался возражать князю, но некоторым показалось странным, что назвал он Ладор навозной кучей. Даже при наличии в нем врагов сравнение такое дружинникам бывалым показалось неуместным.

Когда сумерки серой пеленой окутали предместья Ладора, на поле, в ту сторону, куда сегодня утром подъезжал Владигор со свитой, потянулись цепочками люди, а вслед за ними заскрипели телеги. За телегами, пригибаясь, шли воины. В полумраке сложно было разобрать, что там везут такое: то ли остовы полупостроенных домов, то ли приспособления для народных гульбищ — вроде качелей.

У стены ладорской, проникнув через тайные двери в городницах, густой толпой стояли борейцы в облачении военном. В первом ряду — самострельщики. Произведя выстрел, они должны были отойти, чтоб и лучники показали свое искусство, хоть стрелять в темноте было весьма неудобно.

Вожди с лучшими дружинниками находились здесь же, внизу, у стен. Особым геройством у них считалось повстречаться с врагом в пешем бою, а поэтому кто с одним копьем стоял, кто с мечом, а кто с секирой.

— Как только поближе подойдут, стреляйте зажигательными стрелами по бочкам! — приказал Грунлаф самострельщикам, уже обвязавшим наконечники болтов  паклей со смолой и ждавших команды, чтобы запалить их от тлеющих в прихваченных для боя котелках.

Воин, стоявший ближе всех к Грунлафу, вглядевшись в темноту, сказал:

— Княже, а что ж это такое?.. Будто глаза у них горят… Уж не песеголовцев ли они набрали? Тогда худо будет! Вот, может быть, о каком оружии бают…

Грунлаф, сам заметивший непонятные огни, железной хваткой стиснул запястье воина. Тот даже вскрикнул тихонько:

— Ой, княже…

Грунлаф прошептал:

— Еще слово — и проткну кинжалом! Не песеголовцы это — люди. С новым оружием сюда идут. — И вдруг закричал так, чтобы все услышали: — Огненными стрелами стреляйте по бочкам! Да скорее, скорее!

Мигом вспыхнули десятки стрел. Борейцы уж насторожили тетивы, так что оставалось лишь положить на ложу горящую стрелу, и, посланная толстой, тугой тетивой, она бы понеслась в сторону приближающихся обозов, Но случилось странное: раздирая вечернюю тишину странным шипением, освещая сумрак вертящимся в воздухе огнем, в сторону борейцев полетело что-то.

— Это головы песеголовцев! — прокричали сразу несколько голосов. Видно, слух об участии в войске Владигора нечисти проник в сознание ратников и мелких дружинников.

— Ах, с нами сила Перунова!

— Не спасемся от нечисти!

— Бежать, поскорее бежать!

Но кувшины с зельем, крутящиеся в полете вместе с зажженными фитилями, несли борейцам не только страх, но и смерть. Одни лопались над их головами, осыпая людей смертоносным железом, другие, ударяясь о землю, разрывали своими осколками их кожаные или матерчатые, обшитые железными пластинками латы. Воинам некуда было бежать: ворота заперты, а воеводы приказывают стрелять и стрелять.

А после того как закончили взрываться головы «песеголовцев», те, кто уцелел, увидели, что на расстоянии в сто шагов от них появилось множество чьих-то горящих глаз, потом не меньше пяти сотен пастей изрыгнули огонь, и отовсюду послышались стоны смертельно раненных борейцев. Грунлаф, тоже раненый, метался среди корчившихся от боли воинов, размахивал мечом и призывал их пойти в атаку на «песеголовцев». Теперь он был уверен, что Владигору в этой победе помогла нечистая сила.

 

5. Пленяли чужеземца

В тот вечер вожди вывели под стены Ладора не меньше двухсот воинов, из которых уцелели лишь единицы. Владигор не стал отдавать приказ своим воинам добивать борейцев, ему было довольно того, что устрашил он Своим оружием Грунлафа и вождей-союзников. Крас, однако, уговаривал Владигора:

— Ван, только жестокость на войне и может довести ее по победного конца! Добей борейцев! Слышишь, как они стонут у стен?

— Я бы дорезал их, мне борейцев не жаль, но на это не пойдут мои воины. Они будут презирать меня!

Крас хотел было сказать, что будущему императору не пристало прислушиваться к мнению народа, но он промолчал, будучи удовлетворен уже и тем, что сердце Владигора стало и без того достаточно жестоким.

А в ладорском дворце в ту ночь царила паника. Мало кто из вождей верил Путиславе, когда она говорила о столь разрушительном, губительном действии оружия Владигора. Думали, что увидят что-то вроде больших зажигательных стрел. Но все оказалось куда страшнее. Гилун, Старко и Пересей уже жалели о том, что не покинули Ладор еще до подхода к нему Владигора, теперь же, когда все, включая и Путиславу, собрались в одной из парадных горниц, они набросились на Грунлафа, обвиняя его в том, что оказались запертыми в городе, точно овцы в загоне.

Грунлаф выслушал обвинения молча, но со сжатыми на коленях кулаками. Не сами ли союзники хотели пожить в Ладоре подольше, чтобы вычистить город, унести из него все, что можно было унести? Теперь же он один оказался виноватым.

— Замолкните теперь! — крикнул он властно, наслушавшись брани князей. — Ваши упреки не помогут делу!

— А что же нам теперь поможет?! — воздел руки к потолку Гилун. — Может, высушим на печках свое дерьмо и оно начнет взрываться, подобно зелью Владигора?

— Нет, я знаю другой способ, — спокойно возразил Грунлаф. — Нам нужен тот, кто научил Владигора делать это зелье. Путислава утверждает, что Крас, поменявший внешность, помогает нашему врагу. Но почему он это делает, я не понимаю…

— А если не понимаешь, то как же ты хочешь вновь заполучить Краса в свои помощники? — подскочил к Грунлафу Старко. — Серебро ему посулишь? Или звание советника? Нет, он больше не придет к тебе! Может быть, ты задумал тайно связать его, уволочь в Ладор и под пытками добиться у него тайны изготовления зелья?

Да, Грунлаф уже размышлял о том, каким способом можно переманить Краса на свою сторону. Тогда борейцы добились бы если не победы, то по крайней мере равенства в силе. Но чем привлечь Краса, Грунлаф никак не мог придумать.

— Князь игов молчит! — вступила в разговор Путислава. — Он не знает, как вернуть себе и вам расположение Краса! Ну а я знаю! Я, женщина, предавшая жестокого князя, казнившего моего мужа по наущению чародея, уговорю его прийти к вам. И я знаю, чем обольстить его, потому что догадалась, чего хотел Крас от Владигора!

Вожди молчалиI Им было стыдно, что не сумели они предложить ничего путного. Какой позор — женщина оказалась умнее их! Однако желание спастись перевесило чувство стыда, и Грунлаф сказал:

— Ну, раз уж заикнулась… так говори, жена. Верю искренне тебе, что Владигора не любишь ты, как и мы…

Путислава рванула с головы убрус — рассыпались по плечам ее густые волосы цвета спелой пшеницы.

— Не телом своим я чародея обольстить хочу — бестелесный он! Нет, убедить собралась, что ты, Грунлаф, лучше Владигора!

Грунлаф улыбнулся:

— Княгиня, разве ж можно такою мыслью привлечь лиходея Краса?

— Можно, еще как можно, княже! Сердцем я своим бабьим догадалась, чего хочет от Владигора Крас!

— Ну, так чего же?

— Чего? Да унизить его благородство! Ему только и надобно того. Вижу, что злей, коварней, жестче стал Владигор — а Красу это и в радость. Прежде ты таким был, прости уж меня за прямоту. Теперь вы как бы местами поменялись. Поймаю я чародея, как ловят на личинок красноперку. Отпустите меня в лагерь синегорцев, и привлеку я Краса в Ладор, сегодняшней ночью привлеку!

Ни Гилуну, ни Старко, ни Пересею слова Путиславы не показались убедительными. Бабьей глупой шалью они их сочли и руками замахали — дескать, от сей нелепицы только головы наши заболели. Но, подумав, сказали: «А пусть себе идет. Нам-то, что ли, худо будет от такой проказы бабы молодой?»

Путислава вышла из города темной ночью. Отправилась прямо к стану Владигора. Платье было нарядное на ней, руки обнажены чуть ли не до плеч — в таких платьях по площадям городским бродят лишь срамные девки.

Шатер Краса она узнала без труда даже в темноте, потому что причудлив он был. Слышала Путислава, как радостно гомонили повсюду воины синегорские, радуясь победе, пели боевые песни, славя Владигора и всех его предков. Путислава бродивших по стану гуляк миновала счастливо, — если б увидали ее в платье срамницы, обязательно пристали бы да и не отпустили бы уже.

У шатра Краса на земле сидели и дремали, опершись на копья, два ратника. Женщина мимо них хотела тенью проскользнуть, уж было откинула полог, закрывавший вход в шатер, но один из воинов за подол ухватил да так дернул, что едва не повалилась на землю Путислава.

— Кто такая? Куда прешься? — спросил воин гневно, но, увидев ее обнаженные руки и локоны, выбивающиеся из-под накинутого на голову платка, понял, что женщина эта — из тех, кто за серебро дарит мужчинам свою любовь.

— Ян! — позвал он товарища. — А ну-ка посмотри, какая птаха в наши сети сама залетела! Уж не вырвется! Поиграем мы твоими перышками!

Ян, поднявшийся с земли, видно, был настроен более серьезно, потому что строго спросил у Путиславы:

— Кто такая? Что делаешь подле шатра советника князя Владигора?

Путислава заговорила сладким, медоточивым голоском, обнимая обоих воинов сразу:

— Ах вы, соколики мои! И дала бы я поиграться вам моими перышками, да только высокую за то я беру плату. К другому я шла, к китайцу этому. У него серебра немерено, обольщу его, сама богатой стану да и вам подброшу, коль пропустите меня в шатер.

Воины оказались падки на деньги. Немного посовещались, потом один из них сказал:

— Ну иди! Только если спросит Ли Линь-фу, как прошла в шатер, говори ему, что мимо нас в темноте незаметно проскользнула. Но серебришко принеси потом, а то все отберем, что он дал, да и перышки твои потреплем.

Путислава заверила воинов, что наградит их с лихвою, и проскользнула в шатер.

Крас спал на широкой низкой кровати. Он громко храпел, и большой его живот при каждом вздохе вздымался. Путислава присела с ним рядом, по щеке его рукой провела — тут же проснулся Крас, как будто и не спал, а только притворялся. За руку женщину схватил так крепко, что вскрикнула она от боли. Повернул Путиславу лицом к светильнику и радостно заулыбался:

— Ах, как приятно, что госпожа Путислава снова к нам вернулась! Ну и как там дела в Ладоре? Вот устроили же мы вам потеху!

И Крас захихикал, довольный тем, что предложенный им способ ведения войны полностью оправдал себя.

— Скажу тебе честно, Крас, что князья борейские пребывают в сильном унынии и растерянности. Они не ожидали, что твое оружие окажется столь губительным.

Крас довольно потер руки:

— Ах, не ожидали? Почему же? Разве не при помощи пороха мы взяли Пустень? Только почему, женщина, ты назвала меня таким странным именем? Крас! Нет, детка, я не Крас, я — Ли Линь-фу!

— Да перестань ты кривляться, точно скоморох на ярмарке, Крас! Я прекрасно знаю, что ты, приняв обличье китайского посла, стал советником Владигора. Ты хотел сделать его жестокосердным, безжалостным, способным убить даже родного брата.

Крас слушал внимательно и уже не улыбался, пораженный, сколь верно Путислава проникла в его планы.

— А для чего мне нужно было затевать столь долгое дело, которое не сулило мне выгоды? — тихо спросил Крас.

— О, сулило, еще как сулило! Ты хочешь, чтобы все люди были похожи на тебя, но Владигор стоял у тебя на пути неприступной крепостью, ведь он же — ученик Белуна! Посрамить доброго чародея Бе луна тебе нужно было!

Крас наконец нашел в себе силы улыбнуться:

— Ты весьма прозорлива, женщина. Но теперь уже Владигора не переделаешь. Он в моих руках и стремится к владычеству над всем миром.

— Пусть так! Но сделай таким же жестоким и Грунлафа! Пусть они сравняются в жестокости, Владигор и Грунлаф! Подари Грунлафу оружие Владигора, и пускай борьба между ними ожесточится настолько, что они перебьют друг друга. Ну, разве плох мой план? А задумала я его потому, что ненавижу обоих: и Владигора, убившего моего мужа, и Грунлафа!

«А бабенка моей породы, — не без удовольствия подумал Крас. — Пожалуй, стоит пойти по предложенному ею пути, только нужно поупрямиться, а то возомнит о себе, что способна разгадывать мои замыслы!»

— Нет, женщина! — решительно рубанул рукой воздух колдун. — Я не Крас, а посол китайского императора и сейчас вызову стражу, дабы не смущала ты меня своими глупыми речами!

Он собирался уж было хлопнуть в ладони, чтобы стража в самом деле схватила Путиславу, но вдруг в его горло уперлось острие кинжала, внезапно выхваченного Путиславой из-под складок платья.

— Я зарежу тебя, как барана, Крас, если ты не выйдешь со мной из шатра и не пойдешь в Ладор! — услышал он ее шепот.

Крас сделал вид, что очень испугался. Конечно, он мог бы силой своих чар опутать женщину невидимой, но прочной нитью, сделать ее руку слабой, как у ребенка, но это не входило в его планы.

«Пусть потешится бабенка! — подумал он. — Вишь, прыткая какая. Я подчинюсь ей, пожалуй, зато в Ладоре это мне даст повод разыгрывать роль китайца до самого конца — до тех пор, покуда противники не уничтожат друг друга».

— Прошу тебя, не делай этого, Путислава! — испуганно взмолился Крас. — Если хочешь, я, так и быть, последую за тобой!

— Ну так одевайся же! — приказала женщина, и Крас, поднявшись с постели, стал натягивать на плечи свой роскошный шелковый халат.

Он вместе с Путиславой вышел из шатра и ударил по щеке одного из стражников:

— Так-то вы несете службу, негодяи! Пропускаете ко мне дрянных женщин! А вдруг у нее кинжал? Она же могла меня убить! Я сейчас же отведу эта бабу к Владигору, а вы готовьтесь к казни!

Крас с Путиславой растворились в темноте ночи, а стражники и видеть не могли, что свой путь советник Владигора направил не к шатру князя, а совсем в другую сторону.

 

6. «Огненная струя Огненному духу не уступит!»

Грунлаф, Гилун, Старко и Пересей немало удивились, когда Путислава ввела в зал какого-то толстого человека, одетого в хламиду из блестящей ткани, который поклонился им восемь раз и, молитвенно сложив руки, блеющим голосом сказал:

— Взываю к Небу, чтобы оно даровало вам, князья, долгие годы жизни, здоровья и процветания ваших государств! Если бы не мужество этой женщины, угрожавшей мне кинжалом, я бы ни за что не покинул стан Владигора, потому что привык соблюдать верность тому господину, которому служу!

Гилун, Старко и Пересей посмотрели на Путиславу с уважением, а Грунлаф про себя усмехнулся: «И она еще утверждала, что это — Крас! Да Крас превратил бы любого, кто поднял на него руку, в лягушку! Не Крас это!»

— Кто ты, человек в столь странной одежде? Иноземец? — спросил Грунлаф.

— Да, ван, я иноземец, а зовут меня Ли Линь-фу. Я — советник и посол Сына Неба, главного правителя страны Китай.

Грунлаф возвысил голос:

— А зачем же ты, Ли Линь-фу, сунул нос не в свое дело — стал помогать нашему врагу, князю Владигору? Разве не понимаешь, что ты стал нашим врагом!

Крас пал на колени, слезы заструились по его сморщенному в страдальческой гримасе лицу, и он завопил:

— Ах, не казни меня, великий ван! Не знал я, что, помогая вану Владигору, наношу вред вашему войску!

— Как, ты не знал, что Пустень, который был взят Владигором лишь при помощи твоего зелья, — это мой столичный город?

— Да откуда же мне об этом знать, раз я — чужестранец! Не ведал, истинно не ведал! — валялся в ногах у Грунлафа Крас, и князь игов с презрением смотрел на его жалкую фигуру, совершенно уверившись в том, что перед ним не чародей, а просто какой-то сведущий в военном деле иноземец.

Тут заговорил Гилун:

— Благородный Грунлаф! Не лучше ли будет, если мы казним этого человека? Но вначале я выколю ему глаза кинжалом, а потом отрежу язык!

Крас завопил еще громче:

— Ах, ваны, не губите меня! Отслужу вам! Открою секрет взрывчатого зелья, и станете вы такими же сильными, как ван Владигор!

Гилун, стращая «китайца», как раз и рассчитывал на то, что тот в обмен на жизнь выдаст тайну зелья. Так и случилось. Но Гилуну было мало одной угрозы. Он выхватил кинжал и подбежал к валяющемуся на полу Красу, занес отточенный клинок над его головой, словно и впрямь намереваясь выколоть ему глаза. И вдруг все с величайшим изумлением увидели, что уже не кинжал держит он в руке, а большую извивающуюся ящерицу.

С отвращением отбросил Гилун ящерицу, побледнел, стал ртом хватать воздух, а Грунлаф, все сразу понявший, спросил:

— Так ты и есть… чародей Крас?

— Нет, я не чародей! — продолжал юродствовать Крас, не вставая с пола. — Зачем ты, ван, называешь меня чародеем? Просто Небо защитило меня сейчас, но не знаю, окажет ли Оно такую милость завтра. Не казните меня! Знайте, что взрывчатый порошок сделать очень просто..

И чародей объяснил князьям, как можно изготовить порох. Те долго молчали, а потом Пересей спросил:

— Но где же мы добудем все необходимое? Нам даже из города не выйти. Не в подвалах же ладорского дворца?

— О, не беспокойся, благородный ван, — ответил Крас, сделав вид, что несколько оправился от испуга (на самом деле страх перед людьми был ему неведом). — Уже утром мы пойдем на поиски всего необходимого. Уверен, что с помощью своего искусства я сумею отыскать в земле и селитру, и серу, а что касается угля, то его мы добудем в достатке, если сожжем бревна разобранных домов. Вскоре и у вас будет порох, а для острастки врага чего еще нужно? Главное, вы уверите Владигора в том, что он не единственный обладатель взрывчатого зелья. Представляю, как удивится он, когда его воины пойдут на приступ, а вы станете бросать в них железные горшки с порохом!

— Прекрасно! — воскликнул Старко, живо представив эту картину. — При помощи метательных орудий мы забросаем этими горшками все войско Владигора! Ну а заканчивать сражение предоставьте моим плускам, умеющим рубить врагов на полном скаку! А, что скажешь, Грунлаф?

Крас впился взором в лицо Грунлафа, который, по словам Путиславы, стал таким, каким раньше был Владигор, — благородным, бескорыстным, честным витязем. По изборожденному морщинами лицу Грунлафа блуждала странная улыбка. Он сомневался в необходимости применения нового оружия по отношению к Владигору, но его сильно захватила мысль об отмщении за потерянный Пустень. Нужно было лишь подтолкнуть правителя игов к этому, и тогда близ Ладора столкнулись бы два безжалостных человека, два воеводы, беспощадных друг к другу, и ладорские поля на изрядную глубину пропитались бы кровью людей, чтобы никогда уже не дать всходов пшеницы, ячменя или проса.

Грунлаф молчал, и тогда заговорил Крас:

— Великий ван, Владигор говорил мне, что жестоко отомстит вам и другим князьям за вынужденный уход из Ладора. Если не станете вы равными по жестокости кровожадным зверям, то погибнете непременно, а ван Владигор пойдет крушить и жечь, убивать людей и в других землях. Он подобен сейчас тигру, уже попробовавшему человечьего мяса.

И хоть Грунлаф и другие вожди никогда не слышали о тиграх, но речь китайца произвела на них сильное впечатление, и первым воскликнул Грунлаф:

— Не бывать этому! Сам выгрызу сердце Владигора! Делай для нас свое зелье, Ли Линь-фу, побольше и побыстрее делай! Я забросаю горшками с порохом все войско Владигора — из-за стен города мне это будет удобно сделать!

С рассветом все четыре князя без охраны, но с двумя работниками, имевшими заступы, пошли, ведомые Красом, по улицам и площадям Ладора, и в руке «китайца», точно живой, вертелся прутик с развилкой на конце. Такой прутик князья уже видели, когда Крас искал сокровища Владигора, поэтому Гилун, сожалевший об их исчезновении, спросил:

— Ли Линь-фу, а золото ты бы смог отыскать свои прутком?

— Нет, — сокрушенно вздохнул Крас, не желая, чтобы вожди отвлекались от главной цели затеянного им предприятия. — Если бы я умел это делать, то не служил бы своему господину.

Гилун раздраженно фыркнул:

— А что же ты хочешь найти здесь, близ домов? Зарытые свинячьи кости или людской кал? Из них ты приготовишь зелье?

— Нет, не из них, — не обиделся Крас. — Просто в тех местах, где построены дома, могут скрываться нужные мне сера и селитра.

— Ну так ищи же их скорей, китаец! — потребовал Пересей. — Если не отыщешь, то знай — твоя голова будет лежать в сточной канаве!

На одном из пустырей Крас вдруг остановился — прутик дрожал в его руке.

— Здесь сера, клянусь Небом! — воскликнул чародей. — Пусть люди с заступами начнут копать.

Работники тут же взялись за дело, и вот вперемешку с землей показались какие-то желтые комья.

— Ну, это и есть твоя сера? — подозрительно спросил Пересей у Краса, и тот часто закивал головой:

— Она, ван, она! Вызывайте побольше рабочих с кирками, лопатами, чанами. Я покажу им, как копать серу!

Оставалось разыскать еще и селитру, но, исходив из конца в конец весь Ладор, устав или только сделав вид, что устал, Крас, утирая струившийся по лицу пот, заявил:

— Ах, ваны, селитры обнаружить не позволило Небо!

— Как это так? — в растерянности произнес Гилун. — Да плевать мы хотели на твое Небо! Ты же обещал! Что, хочешь сейчас же головы лишиться?

Вдруг прутик в руке Краса зашевелился, заходил развильчатым концом туда-сюда, чародей вскинул тонкие брови, глаза его из узких стали круглыми, и он закричал рабочим:

— Здесь копайте, скорее!

Работники принялись долбить кирками землю, и вдруг откуда-то из ее глубин выплеснулась чернобурая маслянистая жижа, забрызгавшая всех находившихся поблизости князей.

— Казню без милости! — заорал Гилун, выхватывая меч.

— Башку его дурную с плеч снести! — кричал Старко, вытирая заляпанные жижей глаза.

И снова над головой Краса блеснули клинки.

— Ваны! Небо подарило нам Кровь Земли ! — громко закричал чародей.

— Да на что нам нужна ее кровь? — вопросил взбешенный Старко.

— Как на что, ван! — говорил обрадованный и тоже грязный Крас. — О, при помощи серы, смолы и Крови Земли мы изготовим такое средство, которое будет гораздо губительнее для человека, чем порох!

— Ну, говори скорее, что это за средство?! — Нетерпеливый Гилун уже поднес лезвие кинжала к горлу Краса.

— Что за средство? — усмехнулся Крас, совсем не пугаясь клинка. — Это — Огненная струя, которая и приведет вас к победе, ваны! А как она делается, я расскажу только вам одним и покажу, на что она способна. Вы же пока пришлите сюда людей с бочками. Пусть собирают в них Кровь Земли. О, Небо взамен селитры подарило мне прекраснейшее творение свое! Возликуем, братья, по случаю такому!

И хотя никто не пожелал выказать своего ликования, сам Крас упал прямо в черную лужу и стал с наслаждением обмазывать всего себя дарованной Небом Кровью Земли.

В амбарах одного из синегорских торговцев нашлось немало запасов отличной смолы. Крас долго нюхал ее, пробовал даже на язык, разглядывал на свет, а потом уверенно заявил, что лучшего материала для изготовления Огненной струи трудно найти. А между тем близился вечер, и князья стали тревожиться.

— Мудрейший, — так они уже называли Краса, — когда ты сможешь нам показать, как действует твоя Огненная струя? Мы боимся, что враги сделают подкоп и заложат под стену бочки с твоим зельем, будь оно неладно!

— Не страшитесь подкопа, ваны, — отвечал совершенно уверенным тоном Крас, — я вам средство хорошее дам, как с подкопами бороться.

— Ну и что ж это за средство? — спросил румянощекий Пересей.

— А средство вот какое: выберите из войска таких людей, которые тонким слухом обладают. И пусть потом приложат они к земле, рядом со стеною, ухо, и слышно им станет, откуда подкоп ведется. А как поймем мы это, то поведем свой подкоп и Огненной струей врагов, что подкоп копают, сожжем! Как уголь станут!

— Хорошо, отберем таких людей, пошлем их к стенам, но мы покамест не видали, как действует твоя струя, — проговорил Гилун. — Может, проку от нее и не будет.

Крас улыбнулся — насмешили его слова Гилуна, потом сказал:

— Чтобы поверили вы мне, благородные ваны, давайте-ка приглашу я вас в какое-нибудь укромное местечко. Пусть верные вам люди принесут туда немного Крови Земли, серы и смолы, а также бочку с водой приволокут и доски сухие в то же место доставят. Покажу вам, как действует моя струя.

Когда на подворье ладорского дворца было доставлено все, что заказал Крас, он стал перемешивать в большой глиняной корчаге смолу и серу, действуя деревянной лопаткой, потом залил смесь водой. И слышали стоящие рядом с ним князья, как бормотал он что-то себе под нос. Потом чародей поднял корчагу и вылил все, что находилось в ней, на доски, лежавшие неподалеку. После, пользуясь кремнем и кресалом, ветошку зажег и бросил ее, горящую, прямо на облитые черной жидкостью доски. Разом вспыхнули они.

Князья некоторое время с интересом смотрели на огонь, но потом все разом нахмурились — ничего дивного не видели в этом огне. Гилун же, шагнув к Красу, за косу, что свисала с его затылка, так сильно дернул, что на землю Крас упал.

— Ты что же, прохиндей поганый, дурачить нас собрался? Что за невидаль эта твоя струя? Вишь ты, смолою дерево облил, да и загорелось оно, — эдак и последний дуралей сделать сможет!

И с силой пнул Краса ногой, а тот заверещал:

— Благородные, не вникли вы еще в мою затею! Для чего я бочку с водой велел поставить? Ну-ка вылейте на костер всю воду, а после посмотрите, что будет!

Двух воинов, что находились рядом, заставили бочку подтащить к костру поближе, и, когда вода хлынула на пылающий костер, все с удивлением увидели, что пламя не гаснет и полыхает по-прежнему ярко, сколько на него ни лей воды.

— Ну, узрели, ваны, в чем секрет моей струи? Смолу бы затушили вы мгновенно, а Огненная струя не позволит пламени потухнуть, покуда не сгорит то, на что она попала!

Князья, пока еще не способные оценить всех достоинств струи, молча смотрели на костер. Они ожидали большего, и тогда, видя их замешательство, Крас заговорил:

— Ах, ваны, вы не знаете еще, сколь различными способами можно биться с врагами моей струей!

— Ну так поведай нам, Ли Линь-фу, что можно делать с… жидкостью этой, — сурово проговорил Грунлаф. — Покамест твоя затея мне бесполезной кажется.

— О, я расскажу вам все, все! — поднялся с земли Крас. — Во-первых, стрелы, имеющие наконечники, обмотанные паклей, которая пропитана моим составом, понесут в сторону неприятеля огонь, и, если стрела попадет на дерево порока или катапульты, огонь невозможно будет затушить. А такие катапульты у Владигора есть! Он пользовался ими вчера вечером, бросая в ваших воинов горшки с порохом.

Выслушав Краса, вожди с сомнением покачали головами.

— Подумаешь, — сказал Пересей, — огненные стрелы! Эка невидаль! Выдернут твою стрелу из бревна — и все, огня не будет. Еще говори, что знаешь. Пока что ты нас только огорчил, Ли Линь-фу.

— Есть и другое средство! Можно сделать бревно полым, то есть сделать из него трубку, потом с одной стороны приладить кузнечный мех. Мы наливаем мой состав в отверстие с противоположной стороны, потом с силой давим на мех, жидкость струей вылетает, а кто-нибудь, стоя у отверстия этого деревянного ствола, поджигает ее фитилем. Вы и представить себе не можете, какой ужас наполнит сердца врагов, когда Огненная струя полетит в них! Капли горящей смеси будут попадать на их одежду, на кожу, и невозможно будет затушить такой огонь! Одной каплей я лишу возможности сражаться здорового, смелого воина!

— Что ж, можно попробовать, — кивнул Грунлаф. — Еще что?

— Еще? Да сколько угодно способов использовать струю могу я вам предложить! — чуть не захлебывался от радости Крас, видя, что к нему стали прислушиваться. — Можно наделать много небольших трубок, снабженных уже не кузнечными мехами, а бычьими пузырями. Нажимая на них, воин тоже станет обладателем Огненной струи. А если против Владигора в поле выйдут две тысячи борейцев с такими огненными трубками? О, я уже вижу, как войско синегорцев разбегается, воины корчатся на земле, вопят, извиваются от страшной боли, как змеи, пытаются бежать, а на них все горит, и невозможно ни сбить этот огонь, ни затушить водой!

Послышались одобрительные возгласы князей:

— Вот это нам подходит!

— Всех, всех сожжем синегорцев, пусть знают нас, борейцев!

Крас, просто сиявший от счастья (но не потому, что князья одобрили его оружие, а потому, что они стали очень похожи на него самого), спешил предложить еще один способ применения Огненной струи:

— Ну а самое главное я оставил под конец своего рассказа. Знаете ли вы, ваны, что у нас в Китае очень любят запускать воздушных змеев — это такие деревянные рамки, на которые натянута бумага или материя. Стоит подуть хорошему ветру, как они поднимаются в небо, а люди держат их за привязанные к рамке тонкие бечевки.

— Ну и зачем ты нам рассказываешь про какихто змеев? — удивленно пожал плечами Грунлаф. — Нам-то в них какой прок?

— Ах, ван, немалый прок мы можем извлечь из игры со змеями! Мы наделаем много больших змеев и привяжем к каждому по горшку с моей смесью. Стоит потянуть за вторую бечевку, и откроется крышка горшка, при этом маленькое кресало на крышке высечет искру, и на землю полетит Огненная струя! Мы сумеем выбрать такое направление ветра, чтобы змеев понесло к стану синегорцев, к их пороховым амбарам. Так-то мы и сумеем расправиться со всем пороховым запасом Владигора, не предпринимая нападений, — просто дернем за веревку и станем господами положения.

Рассказ о змеях с горшками привел князей в неописуемый восторг. Гилун даже обнял «китайца», а Пересей дружелюбно похлопал его по спине.

— Но это не все, не все! — поспешил заверить «ванов» чародей. — Можно наполнить моей смесью глиняные горшки, привязать к ним горящий фитиль, и, когда змей будет летать над станом синегорцев, воин, управляющий змеем, просто дернет за веревку, горшок полетит вниз, разобьется, смесь растечется по земле или по крыше порохового амбара и тут же загорится от фитиля. Каково?

Радость князей была безмерной. Каждый из них счел нужным похвалить Краса, обнять или даже поцеловать его в толстые щеки. Все были уверены, что теперь-то победа окажется за ними. Грунлаф же сказал:

— Ли Линь-фу, я щедро награжу тебя, если ты будешь руководить работами по созданию огненных трубок, змеев и горшков. Да и смеси твоей побольше нужно заготовить. Видим, что Огненная струя Огненному духу не уступит!

 

7. Смерть под землей

Владигор, насупленный, угрюмый, сидел в своем шатре рядом с Мухой и Бадягой, а перед ним, опустив головы, стояли те самые стражи, что пропустили Путиславу в шатер Краса.

— Ну, что скажете, дубы стоеросовые? Пропустили девку к советнику моему, да?

— Пропустили… — виноватым голосом гундосил один воин. — Блудница она, с голыми руками.

— А в какую же сторону они потом пошли? Приметили?

— Не приметили. Сказал только советник твой, княже, что к тебе ту девку поведет. Вот и все. Да в темноте и сгинули.

Владигор догадывался, что исчезновение Ли Линь-фу не случайно и что отнюдь не блудница пришла к китайцу в шатер.

— А лицо-то у нее какое? Не признали в той девке кого-нибудь из тех, кого прежде видели?

— Нет, не разглядели лица, — отвечал другой воин. — Только…

— Что «только»?

— Да волосы ее я видел под платком. Светлые такие волосы да кудельками завиваются.

— Кудельками, говоришь?

— Ну да.

Владигор задумался. Все стало ясно ему. Помолчав, крикнул:

— Эй, стражники, войдите!

Когда вошли воины, что стояли у входа в шатер, Владигор им приказал:

— Ведите этих вахлаков к ближайшей березе да повесьте их в назидание всем прочим, кто службу станет нести без радения и прилежания.

Как ни голосили два молодых парня, приговоренные к казни, как ни умоляли простить их, Владигор был неумолим. Когда их выволокли из шатра, Бадяга глухим голосом молвил:

— Жесток ты, право, княже…

Владигор вскинулся:

— А без жестокости на войне не обойдешься! Знаешь, кто к китайцу приходил?

— Ну, кто же?

— А Путислава-изменница, из Ладора приходила, от борейцев! Чем-то улестила Ли Линь-фу и увела в Ладор, а там он, пытанный борейцами или улещенный серебром, станет то делать, что нам силу придает! Вот потому-то я и послал на казнь недотеп этих! Не жалей их, Бадяга!

Дружинник отвечал Владигору спокойно, не глядя в его сторону:

— Ребята ли эти виноваты? Путислава ли? Да тот и виноват, кого ты китайцем считал. На самом деле никакой он не посланник Сына Неба, а… Крас-чародей.

— Чего болтаешь? — встрепенулся Владигор. — Неужто Крас, пособник борейцев, мне служить будет?

— Нет, не он тебе, а ты ему служишь…

Владигор и не пытался сдерживать свой гнев — кинжал из ножен вылетел быстрее, чем покинула бы встревоженная птица свое гнездо, и только Муха, вцепившийся в руку Владигора, спас Бадягу от верной смерти. Силен был Владигор, могуч, но маленьким Мухой руководило сейчас чувство справедливости, и оно помогло ему пересилить Владигора.

Видно, и сам князь понял, что творит неправедное дело, отступился, кинжал выронил из руки своей.

— Ладно, хватит, отпусти! — сказал, уже умиряя гнев свой.

Успокоившись, все трое сели рядом, и Владигор сказал:

— Если правда то, что ты молвил, Бадяга, то тем страшней для нас уход… этого мудреца в Ладор. В толк не возьму, зачем все это Красу, но знаю — хочет устроить он нам погибель. Все, нужно делом заниматься!

— Чем же заниматься станем? — спросил Бадяга.

— Чем? А вот послушай. Борейцы силу нашего оружия увидели сполна и знают, как зелье действует, тем паче Путислава рассказала, как мы брали Пустень — с помощью пролома в крепостной стене. Поэтому десять бочек с порохом заложить под стену нам нужно незаметно, иначе опасность есть, что расстреляют весь порох огненными стрелами, и сами мы на небо взлетим. Сие зелье, я понял, не только врагу, но и нам самим может пагубу нести.

— Что же предлагаешь? — спросил Муха.

— А то, что издалека мы поведем подкоп. Место выберем такое, что вход со стены не виден будет, да и начнем рыть. Спешить-то нам некуда. Эх, и зачем я только тот тайный ход заделал после того, как прошли мы по нему в Ладор да борейцев перебили!

Место для того, чтобы начать подкоп, Владигор выбрал столь неприметным для тех, кто со стены попытался бы различить какие-то опасные действия синегорцев, что лучше и придумать нельзя было. Местечко это огородили вдобавок частоколом, чтобы любопытным было неповадно интересоваться, чем там занимаются синегорцы, а во всем войске распустили слух, что частоколом этим кладется каменное основание для нового княжеского дворца. Впрочем, эта предосторожность напрасной была: во-первых, поелику в копании подземного хода принимали участие многие воины, то они разносили потом весть о содержании работ по всему синегорскому обществу; во-вторых, каждый понимал, что Владигор задумал подложить под стену ладорскую взрывчатое зелье, дававшее всем возможность войти в родимый город без особых усилий и людских потерь.

Копали быстро. Земля в этом месте была рыхлой, с песком. Рыли — и тут же в корзинах относили землю подальше, в рощу. И чем ближе становилась ладорская стена, тем большее рвение овладевало воинами-синегорцами, спешившими поскорее войти в отчий город и рассчитаться с борейцами.

А в это время вдоль стены ладорской, с внутренней ее стороны, прильнув ухом к земле, лежали сорок воинов борейских, слушали, не скребется ли кто под землей. И вот один из этих «слухачей» услышал какой-то скрежет и мигом понесся к своему сотскому:

— Я слышал, слышал! С той стороны подкоп ведут! — И замахал рукой в том направлении, откуда явился.

Позвали Грунлафа, он вышел за стену, прильнул к земле и тотчас «китайца» вызвал. Крас, тоже послушав, как скрежещут под землей, с радостным лицом сказал:

— Ну вот и дождались! Ван, пора копать, но только тихо, очень тихо!

Трубки со смесью огневой уж были заготовлены. На время первое сделали их только десять штук, с пузырями бычьими, но пока этого было достаточно.

Сам проверил их Грунлаф — струя вылетала шагов на десять и, подожженная, палила все неудержимым своим огнем, что бы ни встречалось на пути ее.

Борейские землекопы трудились рьяно, да и сам Крас трудился с ними, то и дело прикладывая к земле ухо.

— Еще, еще копайте, только тише, тише!

Он ждал того момента, когда Владигор убедится в бесполезности своего подкопа и предпримет по отношению к Ладору другие, более разрушительные действия. А рыть нору в направлении подкопа синегорцев Красу необходимо было потому, что порох, будь он рядом со стеной, мог бы ее разрушить, — момент встречи двух «кротов» нужно было отсрочить.

«Ну, идите ко мне, идите те, кто воспользовался моим средством! — шептал Крас. — Вы пожелали быть всесильными и жестокими? Но нет, этого мало! Я сделаю вас еще более жестокими, потому что вы потерпите неудачу! Она заставит вас искать новые средства для уничтожения себе подобных, ну а мне безразлично, кому помогать! Лишь бы вы были такими, какими я вас хочу видеть!»

Когда земляная стенка между борейцами и синегорцами была настолько тонка, чтобы через нее можно было просунуть огненные трубки Краса, в которых смесь зажигалась уже при помощи особого устройства, очень похожего на курок Владигора, синегорцы, работавшие в проходе и ничего не знавшие о том, что с другой стороны тоже ведутся работы, вдруг увидели ослепительно яркий свет, внезапно вытекший откуда-то из земли, а через мгновенье они уже корчились на земле, а еще через миг затихли, и лишь рубахи да порты продолжали тлеть на них…

— Владигор, Владигор! — без всякого соблюдения этикета ворвался в шатер князя весь перемазанный грязью и сажей воин, который был в подземном ходе, когда вспыхнул неведомо откуда взявшийся огонь. Одежда на воине еще дымилась.

— Что лезешь, точно к своей бабе на лавку, обормотина? — грозно посмотрел на него Владигор. — Али приспичило?

— Приспичило, приспичило сильно, княже! — рухнул на колени воин. — Копали мы ход, и вдруг…

Владигор, выслушав его сбивчивый рассказ, часто задышал, широко раздувая ноздри. Спросил отрывисто:

— На что тот огонь похож был?

— В сторонке я тогда стоял, — не с того начал воин, — вижу, как из стенки, которую робята ковыряли, вылетели то ли пять, то ли десять потоков огненных! Мигом робят сжег огонь этот. До сих пор крик их в ушах моих стоит!

Владигор некоторое время в оцепенении смотрел в пол, потом поднялся резко, точно его подбросила какая-то сила, крикнул:

— Факел мне!

С зажженным факелом шел он по прорытому проходу. В голове суетливо носилась мысль: «Неужели Краса козни? Ну тогда не взять нам Ладор!»

Подошел к сожженным людям. Без всякого отвращения, лишь с любопытством огромным осматривал тела. Такие трупы видел Владигор лишь в сгоревших дотла домах.

— Ну, что скажешь, Бадяга? — спросил у дружинника, стоявшего рядом с ним.

Вздохнул Бадяга:

— Думаю, что неважнецкие дела наши. Погубит нас чародей. Всех он решил погубить или… озлобить друг против друга. Мириться с Грунлафом надо: ему Пустень отдаем, а он нам Ладор.

Владигор же, который все еще весь преисполнен был тщеславными мечтами о мировом господстве, Бадягу по щеке рукой своей тяжелой ударил крепко так, что отшатнулся тот.

— Что? — закричал. — И ты изменником стал? Ты навроде Путиславы мог бы сжечь весь наш порох? Казню тебя жестоко, сегодня же казню!

— Ну казни, коли пришла тебе охота людей рубить да вешать. Только скоро ты не только Синегорье не приобретешь, а и синегорцев потеряешь. Не знаю я разве, что говорят о тебе средь простого люда?

Владигор, уверенный в том, что мнение простого люда и слушать-то не стоит, и, кроме того, все еще веривший, что любят его синегорцы, вскричал:

— Не бреши! Покуда Владигор княжит над народом, будет люд доволен правителем своим. Тебе же вот что прикажу, казнь отменив на время: поведешь другой подкоп, с южной стороны. Полагаю, что борейцы и Крас в сожжении людей неповинны. Что-то здесь другое. Слыхал я от рудокопов, что в шахтах, под землей, порою вдруг что-то сильно загорается. Синим таким пламенем горит. Возможно, и здесь причина та же. Но ход этот мы все-таки забросим. Так, на всякий случай.

Точно так же объяснил Владигор причину гибели людей в подземном ходе, когда синегорцы собрались на сход. Заканчивая речь, князь сказал:

— Средства у нас нет иного, чтобы вернуть Ладор, как только при помощи подкопов под стену зелье подложить. Так что не скучайте — новый проход начнем копать! Сегодня же!

Слова князя синегорцев убедили. С еще пущим рвением взялись они за дело и продвигались вперед даже быстрее, чем в первый раз. Но борейские «слухачи» тоже не дремали. В точности определили направление движения подземного «крота», и снова закипела у них работа…

На пятерых других сгоревших под землей рабочих Владигор смотрел уже не столь бестрепетно, как прежде. Редко ощущал он чувство страха, но теперь оно заполонило все его сердце — не выгонишь. Но не за синегорцев страшился он, не за Ладор — точно дымок, отделившийся от лучинки, уносилась прочь его надежда владычествовать над миром.

Стоя подле скрюченных, обугленных трупов, дико закричал:

— Нет, такому не бывать! Если ты, Крас, решил соперничать со мной, то помни, что подарил ты мне способ изготовления зелья, ну так пусть в ход идет оно!

 

8. Битва драконов

В шатре Владигора было многолюдно. Собрались по его зову все старшие военачальники, и князь, отчего-то уже без серег, с бородкой и волосами обычного русого цвета, стоял в кругу, который образовали сидящие воины. Заложив большие пальцы рук за драгоценный свой княжеский пояс, он говорил, то и дело поворачиваясь в разные стороны, и все видели в этом намерение князя быть учтивым по отношению к своим подданным, чего в последнее время за ним не наблюдалось.

— Итак, братья, попытки наши заложить порох под стену тщетными оказались. Тот, кто подарил нам секрет изготовления взрывчатого зелья, перебежал в стан врагов, и сожженные под землей синегорцы — это его проделки. А если он начнет сжигать нас, когда пойдем на приступ? Никогда нам не взять Ладора!

Кто-то в растерянности спросил:

— Так что же делать, княже, отступиться? В Пустень уйти?

— Нет, в Пустень не пойдем, только сердце мое, полное жестокого стремления отомстить врагу, подсказывает сделать вот что: есть у нас метательные средства — катапульты, есть много горшков с зельем, и задумал я забросать родной Ладор этими горшками. Деревянный Ладор загорится скоро, а вместе с ним и все враги сгорят.

И вдруг не спокойная, как прежде, речь потекла из уст князя, а раздался страшный крик. Все лицо Владигора исказилось, он сгорбился, став ниже ростом:

— Всех пожгу борейцев этих ненавистных! Они вынудили меня покинуть Ладор, так пусть же не будет Ладора, столицы моих отчичей и дедичей, но и борейского племени тоже не будет! Поставлю катапульты вокруг всей стены, забросаю город кувшинами с зельем, и увидите вы вскоре, как запылает он! Ничего, потом отстроим!

Военачальники издали по большей части одобрительные возгласы. Кто сказал: «Прав будешь, Владигор!», кто по-доброму хмыкнул, представив, как жарятся борейцы, объятые пламенем, кто просто крикнул: «Так!». Но вдруг раздался гневный женский голос:

— Брат, ты не сделаешь этого!

Все повернули головы ко входу в шатер — на пороге стояла Любава с головой, обвязанной платком. Глаза ее жарко пылали, и столько горечи пополам с ненавистью было в ее взоре, обращенном к Владигору, что все смутились.

— Ты не сделаешь этого, брат! — повторила Любава.

Владигор, вначале тоже опешивший и смутившийся, вскоре оправился от смущения. Молодцевато подтянув повыше позлащенный пояс, он насмешливо улыбнулся:

— Это почему же я не сожгу Ладор? Обязательно сожгу! Я так решил!

— Я не о Ладоре говорю, а о борейцах! — твердо сказала Любава.

Насмешка исчезла с лица Владигора, и ярость вновь исказила черты его лица.

— О борейцах? Ах, сестрица, теперь-то я понимаю, что это ты отпустила изменницу Путиславу, собиравшуюся спалить все наше зелье! Какой же кары заслуживаешь ты? Ответь!

— Наверное, той же, какую ты уготовил для брата своего Велигора! Можешь казнить меня — я знаю, ты стал зверем благодаря своему советнику Красу! Но не казни борейское племя! Не сжигай их! Так ли воевали твои предки? Нет, у них хватало милосердия к врагу!

Владигор вновь усмехнулся нехорошей, злой усмешкой:

— Видно, мозги твои стали, сестрица, подобны грибу гнилому, протухшему, коли несешь ты дичь такую! — И опять, кривя лицо, закричал: — Стража! Сейчас же эту девку уволоките в такое место, откуда бы ее никто не смог вызволить! После судьбу ее решу!

И не смотрел Владигор на военачальников своих, а если б взглянул, увидел бы, как потупили они взгляды свои. Но уже неважно это было для Владигора.

Крас, так и не снявший свой шелковый, весь в драконах и диковинных цветах халат, прохаживался, заложив за спину руки, по горнице, а на лавках, поставленных в круг, восседали князья и военачальники борейские.

— Ну, благороднейшие, видели вы сами, что работы во всех местах синегорцы прекратили. Да и как не прекратить? Огонь моей смеси сжег тех, кто копал ходы, и Владигор уже не посмеет приблизиться к городу, чтобы взорвать стену при помощи пороха.

— Но что же может предпринять он? — вежливо спросил Грунлаф.

— Что? Только использовать катапульты с горшками, наполненными огневым порошком.

— И это опасно для города? Для нас? — поспешил спросить Гилун.

— Конечно, очень опасно. Ведь это я предложил этот способ Владигору, а я всегда действую в полную силу, когда начинаю создавать новые виды оружия. Но не стоит тревожиться — едва синегорцы поставят перед стенами Ладора катапульты, мы применим наше средство: это тоже моя выдумка, вы же помните! Да, и впрямь война между синегорцами и борейцами нанесет большой ущерб каждой из сторон, но зато вы, борейцы, обязательно победите и станете полными властелинами окрестных земель, а может быть, и всего мира.

Умудренные воинским опытом, покрытые шрамами, видевшие много битв борейские князья и воеводы не без удовольствия подкрутили усы, огладили бороды, задвигали клинками мечей в ножнах. Всем понравилась картина, нарисованная Красом. Правда им самим уже не оставалось места на поле боя, чтобы проявить свою удаль или умение распорядиться в сражении вверенными им полками, и все же гордыня и тщеславие, перспектива владычества над целым миром грела их сердца.

— Пусть будет так, как ты сказал, мудрейший! — молвил Грунлаф.

Он встал перед Красом на колени, видя только в нем одном человека, способного даровать помощь в борьбе с Владигором. Он совсем позабыл или не хотел помнить о том, что этот человек с раскосыми глазами и сладкой улыбкой одарил его врага страшным оружием. Главным было то, что не менее сильное оружие находилось в руках борейцев.

Закрыв катапульты щитами, синегорцы выставили их на рассвете в ста шагах от ладорской стены, на одной линии. Ставить метательные снаряды по кругу Владигор не стал — слишком большим оказалось бы расстояние между катапультами, да и перевозить их было бы опасно, — того и гляди, выскочит из Ладора конница борейцев…

— Выглядят устрашающе! — сказал Владигор Бадяге, прохаживаясь рядом с катапультами, вблизи от которых воины размещали ящики с кувшинами, наполненными порохом.

Бадяга промолчал. Ему было жаль Ладор.

Вскоре заскрипели вороты, приводящие в движение подъемные механизмы. Вверх медленно поднялись ящики с громадными камнями, укрепленные на одном конце шеста, а вниз пошли те, в которые должен был быть положен смертоносный груз. Раздетые едва ли не догола, синегорцы, оскалив зубы, с радостью крутили ворота, видя в своей работе путь к победе. Другие поджигали фитили, клали железные кувшины с зельем на особые подставки, и, когда по приказу Владигора были выбиты клинья, удерживающие вороты, в сторону Ладора полетели снаряды, оставляя за собой ленты дыма. А когда там, за стеной, прогремели первые разрывы, синегорцы стали плясать, обнимать друг друга, целоваться. Всем казалось, что они вершат очень нужное им дело.

Они стреляли по Ладору долго, ведь кувшинов с зельем у них в запасе имелось много, и скоро из-за стены то там, то здесь стали подниматься к небу черные столбы дыма — загорелись первые дома. Вскоре таких дымов стало больше, и над городом, когда дымы смешались, повисло облако.

Вдруг кто-то прокричал:

— Смотрите, что это?!

В сторону синегорцев медленно плыли какие-то огромные птицы. Их было много, но страшен казался воинам их медленный полет. Что-то тяжелое, неизвестное несли они. Никогда прежде не видели синегорцы таких страшных, с огненным оперением птиц, а самые зоркие различали у них глаза и когти.

А когда эти птицы зависли над катапультами, увидели воины, что от плоских тел этих странных птиц стали отделяться то ли яйца, то ли крупные катышки помета. Но когда эти яйца стали приближаться к земле, они выросли до размеров обычного горшка, в которых воины варили щи или кашу. И горшки эти, упав на землю, выплеснули на нее какую-то черную жидкость, которая разом вспыхнула. Брызги этой жидкости, попав на катапульты, на одежду воинов, горели так сильно, что невозможно было их потушить. И падали синегорцы в корчах на землю, но те катапульты, которых не затронула огненная жидкость, продолжали бросать за городские стены огненные шары.

Вскоре весь Ладор пылал, и чистое с утра летнее солнце закрылось густой черной пеленой, и всем, кто еще был жив, казалось, что сам Перун, разгневанный на людей за неправедную брань, отнял у них солнце.

Из опустошенного, сгоревшего Ладора выходили те, кто остался в живых. Борейцы не роптали на богов, на своих вождей. Они сейчас просто были рады, что остались целыми и невредимыми и в своих мешках смогут принести домой хоть чуточку серебра.

Владигор, Грунлаф и другие князья-вожди сидели на пригорке близ ладорской стены и молчали. Первым заговорил Гилун:

— А вот если бы мы первыми свое средство применили, так в живых вам не бывать!

Дружелюбно Гилуна Грунлаф по плечу ударил:

— Оставь. Не бывает победителей в такой войне.

— В какой это такой? — взъерошился Гилун.

— Да в той, где мы настолько возненавидели врагов, что и о себе забыли…

Похоже, Гилун не понял смысл сказанного Грунлафом, а поэтому потянулся к братине с хмельным пивом, махнув рукой. Владигор же, видя это, сказал, смеясь беззаботно (давно уж так не смеялся он):

— Краса не привечайте у себя. Научит он вас всяким хитростям, а после врагам вашим о них расскажет. Ему бы только перессорить всех.

Сказал и поднялся и пошел туда, где в клубах пыли шли к сгоревшему Ладору его ратники, а на них со стороны смотрели совсем без злобы толпы вышедших из города борейцев.

А черное облако все дальше и дальше уплывало от Ладора.