Запачканные глиной, уставшие Флажолет, Смычок и Володя появлялись в пещере один за другим, точно привидения.

– Ну и как успехи? – первым делом спросил у Флэга Кошмарик. – Нашли рыжики?

– Хрена лысого, а не рыжиков, – мрачно ответил Флажолет. – Зато мы поняли, куда они подевались, – слямзили наше золото.

– Да кто же слямзил? – искренне удивился Кошмарик. – Неужели сюда кто-нибудь, кроме самого Цыгана или его приятелей, мог залезть! Что, френды его взяли?

Флажолет, поигрывая в руках электрическим фонариком, улыбаясь, сказал:

– Да нет, не Цыгановы кореша золото его прикарманили. Скажу закачаешься.

– Кто же, вот интересно! – домогался Кошмарик, точно умирал от любопытства.

– А священнослужители церквухи, что над нами стоит, это золото стибрили, не постеснялись. Представляешь, мы ведь по лазу прямо в подполье церкви попали, к алтарю церковному. Так вот, хотим мы сегодняшней ночью наше добро в церкви поискать, а не найдем своего, так возьмем у попов то, что на замену цыганковских рыжиков сгодится.

Ирина, слышавшая эти слова, поспешила выразиться гневно, до того возмутило ее намерение «френдов»:

– Да что вы врете о том, что священники какое-то ваше золото утащили? Вы что, видели это? Вы даже не можете быть уверены в том, что нашли именно ту пещеру, о которой вам кто-то сказал! Священники, даже если и лежало бы здесь чье-то имущество, никогда бы не пошли на воровство!

Ответом Ирине явились слова Смыка, потрудившегося вспомнить все, что он слышал о церкви в средней школе:

– Ой, священники твои на воровство не пойдут! Да церковь только и делала в России, что грабила народ, вымогала у людей последнюю копейку: «Все люди братья – люблю с них брать я!» А то, как на кострах сжигали, знаешь? Не бойся, не обеднеют твои попы, если мы у них сегодня кое-что реквизируем – иконки, например, кресты…

Ирина задыхалась от негодования:

– Нет, я уверена, вы просто смеетесь надо мной, а на самом деле никогда на такой грех не пойдете! Как же можно украсть святыни? Это же страшным святотатством будет, и Бог вас никогда за это не простит! Никогда, вы слышите меня?!

Смычка лишь насмешила эта гневная речь.

– Ха! Да плевать я хотел на твоего Бога! Где он, Бог? Если бы был Бог, он бы не позволил в наше время, да и в другие прочие времена, разной сволочи, ворам да подонкам, жить богато, а людям честным от голода помирать! Нет никакого Бога, а если и есть, то такого Бога снова распять нужно!

Эти злые речи захотел смягчить Флажолет:

– Нет, мой френд, Бог существует, только мы о его целях ничего не знаем. Может быть, он нарочно бедных бедными делает, а воров, как ты говоришь, богатыми. Не будем об этом говорить, иначе только головную боль наживем. Но что касается икон и прочей нашей церковной муры, то здесь я герлушке возражу: для чего нужны все эти вещи глубоко верующему в Бога человеку? Ну, скажи?

Ирина опешила. На самом деле она никогда не задумывалась над такими вопросами, хоть и любила ходить в церковь.

– Как же, зачем? Ритуал православной церкви древний, его менять нельзя. Все эти вещи – символы, которые помогают легче познать Бога…

Флажолет сделал вид, что ему очень смешно.

– Слушай, Ирочка, ведь ты в Финляндии побывала, так разве не заметила ты, как просты финские церкви – нет в них никакой золоченой мишуры, а все-таки финский народ верит в Бога, трудолюбив – не то что русский народ, да и вообще куда больше старается жить как христианин. Нет, Ира! Икона это идол, а разве ты не помнишь заповедь Божью: «Не сотвори себе кумира»?

На Смычка «тонкие» рассуждения товарища произвели сильное впечатление – он заржал так громко, что лающее эхо буквально заходило под сводами пещеры, зато Ирина чуть не плакала:

– Вы… вы отвратительный, мерзкий тип! – сказала она прямо в глаза Флэгу. – Вы не просто вор, а вор коварный и жестокий, а это в три раза хуже. Знайте, что Бог страшно накажет вас за разграбление церкви.

А потом Ирина, будто вспомнив о том, что у нее есть, или, во всяком случае, были друзья, горячо сказала:

– Володя, Кошмарик, ну а вы-то почему молчите?! Ведь готовится преступление, собираются ограбить церковь, хотят осквернить русские святыни, а вам это безразлично!

– Нет, не безразлично! – заявил Володя. – И я прямо говорю вам, Флэг и Смычок, что при первой же возможности сдам вас органам, обещаю!

Но гордый вызов, брошенный Володей, его угроза произвела на френдов не больше эффекта, чем стрела, выпущенная по танку.

– Ой, какие стремаки! – засмеялся Флажолет. – Френд, я просто в трансе от угроз этого чилдрена. Видали, он захотел сдать нас полисменам! А пупок у вас, сэр, не развяжется? Или ты, чувак, будешь сдавать нас ментам со своим автоматом да еще расскажешь им, где мы познакомились? Очень им интересно будет узнать, как вы дважды пересекли государственную границу. А еще ментам будет интересно знать, чем вы прославились в Хельсинки и почему за вами гналась финская полиция. Ну давай, веди меня к ментам, Вол, и я сам протяну им свои руки, только постараюсь повесить на тебя не только все твои грехи, но и свои, и моего френда в придачу.

И Флажолет засмеялся, но только смеялся он не так громко, как Смык, а делал это приглушенно, культурно, как положено смеяться воспитанным людям.

– Ой, да что вы слушаете угрозы этого парня?! – весело сказал Кошмарик. – Они же двинутые – он да его подруга. Все в честных каких-то играют, в наше время чистенькими захотели стать. Короче, Флажолет, ты делай то, что задумал, и ни о чем не сомневайся. Я тоже считаю, что попы перебьются и, если нужно, новые иконы и кресты себе надыбают. Так что берите сегодня ночью все самое лучшее – завтра же в Финляндию закинем!

Искренность, с которой Кошмарик произносил свою фразу, была явным доказательством того, что Ленька полностью разделяет уместность и дельность плана френдов. Флажолет по-дружески хлопнул Кошмарика по плечу и заявил:

– Ты молодец, чилдрен! Когда мы сегодня ночью залезем в церковь, ты с герлушкой останешься здесь, возле субмарины, потому что на того, кто меня хотел сдать ментам, я не могу возложить обязанности по охране судна. Вол пойдет с нами, а завтра я постараюсь избавиться от него. Впрочем, на берег его тоже нельзя отпустить – заложит. Ладно, потом обдумаю, что делать с этим вредным чилдреном. Сейчас давайте поужинаем, ведь до начала операции осталось не так-то много времени.

– Ужинайте, только не думайте, что я буду готовить еду таким гадам, как вы и Кошмарик! – заявила Иринка с достоинством, первая спустилась в трюм «Стального кита», чтобы забиться в уголке и сетовать там на несчастливую судьбу, которая свела ее с осквернителями святынь и ворами.

Флажолет и Смычок тоже залезли в брюхо «Стального кита», где они, не спрашивая разрешения ни у Володи, ни у Кошмарика, снова принялись опустошать запасы провизии, захваченной в Хельсинки. За ужином они разрабатывали планы «реквизиции» церковного имущества в деталях, ничуть не стесняясь чилдренов. В общем, в салоне подлодки было довольно уютно: горел свет, Кошмарик был до того услужлив, что включил и нагревательную систему. А френды, закусив, велели Кошмарику подготовить какие-нибудь веревки или, на худой конец, провода, при помощи которых за неимением мешков они собирались увязать все, что сочтут нужным взять в церкви. Потом Флажолет и Смычок удалились в сторону машинного отделения подлодки, где, видно, решили подзарядиться тем, что везли из-за границы. Притихли ненадолго, а потом послышался их смех, беспричинный, дурацкий – смех сумасшедших. Френды несли какой-то вздор, иной раз посылали угрозы в адрес Володи и Иринки, говорили, что Бог им не нужен и они уже и так в раю. Смычок через некоторое время заявил, что он свалился из рая в ад и что его рвут на части черти. Он было выхватил «беретту», клацнул затвором, наводя ствол на обезумевших от страха Володю, Ирину и Кошмарика, но Флажолет, как видно, все еще находившийся в раю, автомат у френда отобрал и даже двинул его кулаком в зубы, но вскоре приятели уже сидели в обнимку и горланили «Еллоу сабмарин». И вот, пользуясь тем, что Флажолет и Смычок увлечены друг другом, Кошмарик тихо заговорил, обращаясь к Володе и Иринке:

– Вы что, наверное, решили, что я на самом деле этим поганкам служить решил, продался им со всеми потрохами?

– Слушай, иди-ка ты да поищи веревку, чтобы паковать украденные иконы, – посоветовал ему Володя холодным тоном.

Но Кошмарик не обиделся и не отстал от отвернувшегося в сторону Володи:

– Да послушай ты, послушай! Если б мы с тобой вместе против них пошли, то они бы нас здесь, как щенков, замочили! Ты что, не видишь, что это за люди? Они же помешанные, наркотиками пропитанные до костей! Вот я и решил их успокоить, союзником их прикинуться решил, и сегодня, когда ты с ними в церковь полезешь, постарайся как-нибудь вырваться и тишком улизнуть. Вниз быстрее спускайся, а я «Стального кита» уже с работающим двигателем держать буду. Уйдем от них!

У Володи горели глаза, будто он тоже наглотался наркотиков – до того был взволнован. Мальчик, догадавшись наконец, что его товарищ говорит правду, да еще очень дельную, полезную правду, кивнул:

– Ладно, пусть по-твоему будет, только меня ждать не нужно – через пять минут после того, как мы наверх полезем, выводи подлодку на аккумуляторном ходу, а я потом сам отсюда выберусь – вынырну, и ты меня уже в заливе подберешь, только смотри далеко не заплыви. А теперь давай готовь веревки для своих хозяев, шестерка, да не забудь мешок захватить, тот самый, в котором кольцо лежало. И все-таки мы так и не поняли: прятал ли здесь Цыган свои сокровища, а если прятал, то куда они исчезли?

– Все, болтовню прекращаем, – прошептал Кошмарик, видя, что Смык мутными глазами наркомана наблюдает за ними. – Нам сейчас о другом думать надо – как бы от этих мажоров смыться.

Меж тем время близилось к полночи, и френды потихоньку стали приходить в себя. Они охали, ругались, говорили, что их мучают ломки, со злобой называли друг друга «кайфоломщиками», а когда совсем очухались, то уставились на ребят, собравшихся в носовой части, с недоумением во взорах, точно увидели их впервые. И тут Кошмарик с услужливой улыбкой обратился к френдам, показывая им то, что удалось разыскать:

– Ну вот, посмотрите, какие чудные веревочки для вас собрал – хоть двадцать икон сразу обвязать можно, выдержит. А вот и мешок, в котором колечко лежало, – его тоже нужно взять. Всякую мелочь церковную в него покидаете и этим вот шнурочком завяжите. Я его в мешок и положу. Ну, подходит?

– Подходит, подходит, все ништяк, – хриплым голосом, мрачно отозвался Флажолет, долго вникавший в то, о каких таких веревках и мешках со шнурками ведет речь Кошмарик. – Смык! – воскликнул он вдруг, точно вспомнил наконец о своих намерениях. – А мы ведь в церковь собирались ползти! Сколько времени? Не опоздали?

– Да иди ты со своей церковью к Господу Богу! – махнул рукой Смык. Таски у меня обломные!

Но Флажолет обрел былую решительность и уже полностью оправился от «поездки в Катманду», как он называл вкушение наркотиков. Он схватил приятеля за плечи, поднял его и даже потряс, говоря при этом:

– Да очухайся ты, придурок! Такой возможности у нас уже не будет. Что, не хочешь рыжиками обзавестись? А досок там сколько – я видел! Завтра же в Чухляндию их повезем, скинем и еще товара купим!

– Ну ладно, пошли, – лениво согласился Смычок. – Только ты не очень торопи меня – так крутит, что хоть в петлю лезь…

– А я тебе что говорил? Зачем передозняк сделал? Жадный ты, Смык, а потому и страдаешь от жадности своей!

– Ой, ты очень нежадный, говори! – огрызнулся Смычок, выбираясь по трапу за Флажолетом, а первым на бережок пещеры выпрыгнул Володя, которого Флэг пихнул к выходу из субмарины, чтобы не оставить никаких шансов ненадежному Волу удрать на «Стальном ките».

– Кошмарик! – крикнул Флэг Леньке, который, провожая экспедицию, высунулся наполовину из люка подводной лодки. – Ты остаешься за старшего. Следи за подлодкой и за Ириной. Эта герлушка очень ненадежная. «Беретта» тоже под твоим присмотром. Все понял?

– Все понял, сэр! – с показным усердием отрапортовал Кошмарик и даже козырнул, но его усердие не было замечено Флажолетом, потому что луч фонаря в то время полосовал стену пещеры в поисках входа в лаз. Впрочем, хорошо, что Флэг не видел лица Кошмарика – на его плутовской физиономии запечатлелось не усердие по отношению к френдам, а обещание надуть их.

И вот один за другим «осквернители святынь» скрылись в черном проеме лаза, и теперь лишь желтоватый свет, лившийся из иллюминаторов «Стального кита», играл на мелких гребешках крошечного водоема пещеры. Кошмарик, высунувшись наполовину из люка подлодки, пробыл в таком положении минут семь. Он внимательно прислушивался к шуму, издаваемому пробиравшимися по лазу людьми, а когда этот шум стих, мальчик опустился в трюм субмарины, и крышка люка захлопнулась за ним. Быстро, но надежно завинтив ее, Кошмарик произнес, обращаясь к сидевшей на койке Иринке:

– Ну что, похоже, пришел конец нашему знакомству с продавцами и потребителями наркотиков. А ты меня еще предателем называла, гадом!

И Кошмарик услышал слова, ради которых можно было совершить и что-нибудь более крутое, чем то, что ему уже пришлось показать Иринке за время их путешествия.

– Ты прости меня, Леня! – вымолвила Иринка, краснея. – Ты… ты просто удивительно смелый. Ты – отличный парень, Кошмарик.

И вода вокруг гладкого тела «Стального кита» закипела, потому что Ленька стал заполнять водой балластные цистерны. Похоже, что и кровь в его жилах кипела в этот момент не менее бурно, потому что Ленька по-настоящему любил сейчас эту зануду и чистоплюйку, святошу и отличницу, недотрогу и девочку, которой нравился совсем другой мальчик. Но Иринку уже стоило любить лишь за то, что она впервые в его жизни назвала Кошмарика отличным парнем, то есть возвысила до себя, а значит, дала ему надежду…

– Так, где же мы сейчас находимся? – спросил, обращаясь скорее к самому себе, Флажолет, когда он при помощи Смычка отодвинул в сторону тяжелую известняковую плиту, отделявшую помещение церкви от лаза.

– Как будто к черту на рога залезли, – ответил ему тихо Смычок.

– Нет, не к черту на рога, – говорил Флажолет, направляя луч фонарика в разные стороны, и свет выхватывал из мрака скорбные лица святых, смотревших словно с осуждением на тех, кто потревожил их ночной покой. – Не к черту, а в церковный алтарь мы залезли, где и происходит таинство превращения хлеба и вина в плоть и кровь Христа. Видишь, вон и престол стоит…

Смычок усмехнулся. Его приятель прежде никогда не старался выказать своей эрудиции.

– Тебе бы в церкви попиком служить, а не с ширевом на подводной лодке ездить, – с обидой в голосе заметил Смык.

– А вот нагрешу побольше, а потом раскаюсь, тогда и пойду в попы. Только мне вначале побольше нагрешить хочется, чтобы не так обидно каяться было.

– Ладно, хорош языком трепать! – теперь уже со злостью заявил Смык. Пошли грешить, раз уж сюда залезли. Ну, где тут обещанные доски висят?

– Здесь не только иконы, Смычок, не только! – говорил Флажолет, водя из стороны в сторону фонариком. – Нам нужно ризницу найти, а там церковная посуда, кресты, облачения священников. Все это за хорошие бабки в Финляндии отойдет. Ну, пошли искать вход в ризницу, а потом уж и досками займемся. Ой, слушай! – точно спохватился Флажолет. – А ты Вола крепко держишь?

– Совсем не держу, – сообщил Смык. – Он возле меня смирно стоит.

– Нет, так не годится, – строго сказал Флажолет. – Я вижу, он чилдрен шустрый. Сиганет в лаз – да и к субмарине. Он уж нам с тобой посулил немало.

– Слушай, а чего мы с ним вообще возимся? – откровенно спросил Смычок. – Замочим, да и дело с концом. Никого нам тогда бояться не придется. Кошмарик этот хоть и шизанутый чилдрен, но до баксов и всяких там рыжиков жадный. Он нам служить будет как раб. Субмарину он тоже водить может, видели, а этот стремный чилдрен да и его герлушка нам совсем не нужны…

Флажолет с полминуты подумал, прежде чем дал ответ:

– Хорошо, после обдумаем, а покамест не о том буруздим. Да и не в церкви же его мочить?

– Подумаешь, какой праведник выискался! – презрительно фыркнул Смык. Ладно, пошли дело делать. Сам же меня уговорил на такое дело.

Володя, которого бандиты ничуть не стеснялись, когда обсуждали перспективу его дальнейшей жизни, был ни жив ни мертв. Смык на самом деле крепко ухватил его за руку, и теперь уже не было никакой возможности улизнуть от них, Володю утешало лишь одно: «Кошмарик, – думал он, – уже выводит “Стального кита” из пещеры, и мерзавцы никогда больше не воспользуются моей подводной лодкой. Возможно, Ленька, не дождавшись меня, каким-то образом сообщит милиции о том, что в церкви находятся воры. Церковь откроют, и бандитов схватят. Схватят и меня, но я постараюсь потом доказать, что меня силой заставили лезть в церковь. Только бы Кошмарик не рассказал в органах о “Стальном ките”, иначе выяснится многое, и субмарину у нас отберут…»

Эти мысли стремглав пронеслись в сознании Володи, а между тем Флажолет и Смык уже находились вне алтаря, в главном помещении церкви. Они крутили головами в разные стороны, оценивая висящие на стенах иконы. Флажолет приглядывался и к паникадилам, подсвечникам.

– Да, кое-что здесь может нам послужить. Есть хорошие доски, старые. Вон там и там… Впрочем, давай ризницу искать.

– Давай-давай. Только скажи мне, претендент на поповскую должность: отчего это в церквях всегда мертвечиной пахнет? – поинтересовался Смычок.

– А ты что, часто в них бывал, в церквях-то?

– Сколько бы ни бывал, а всегда воняло.

– Понятно, почему, – отвечал Флажолет. – Потому что сюда жмуриков для отпевания привозят. Иногда и на ночь оставляют. Вон, к примеру, у стеночки на козлах гроб стоит со жмуриком.

Смычок, не любивший покойников и даже боявшийся их, повернул голову туда, куда показал рукой Флажолет, и на самом деле увидел гроб, что стоял у стены. Крышка гроба была снята и прислонена к стене рядом, и чем пристальнее вглядывался Смык в очертания последнего жилища умершего человека, тем шире открывались его глаза, подбородок и даже щеки дрожали, а губы издавали какое-то нечленораздельное бормотание.

Володя, удерживаемый Смычком, не увидел, а почувствовал, в каком состоянии находится его страж: рука Смычка похолодела и так стиснула Володино запястье, что не было сил сдержать возглас боли.

– Да что ты, отпусти! – произнес Володя громко, но Смычок лишь пробормотал:

– Смотри, он поднимается, поднимается!

Володя посмотрел туда, где стоял гроб с телом покойного и, к ужасу своему, увидел, что на темно-красной, почти черной обивке гроба появилась белая рука, а покрывало, вздымающееся над гробом, колышется. Флажолета, услышавшего бормотание Смыка, тоже охватил ужас, усилившийся трижды, когда над гробом поднялась голова мертвеца, заскрежетавшего зубами и завывшего протяжно и гулко, точно волк на зимнюю стужу:

– А-а-а-о-о-у-у-у!

И Флажолет, и Смык, и Володя хотели было броситься в алтарь, к лазу, однако у всех троих ноги точно приросли к плитам церковного пола, и люди лишь стояли и смотрели на то, как медленно поднимался из гроба мертвец, облаченный во все белое, с длинными волосами и бородой. Все видели, каким диким, бешеным огнем горели глаза покойного, рассерженного, видно, тем, что был прерван его сон.

– Вы в моей власти! – глухо говорил мертвец, направляясь к людям и протягивая к ним свои костистые белые руки, почти прозрачные в бледном свете северной ночи, проникавшем сквозь зарешеченные церковные окна.

– Теперь вы мои-и-и! – все ближе и ближе подходил покойник, а Флажолет и Смычок просто корчились от ужаса, забыв о Володе, которого Смык невольно отпустил и который все пятился к алтарю, пока не споткнулся о ступени, после чего кошкой юркнул за Царские врата и на ощупь стал пробираться в лазу, весь дрожащий от страха и вспотевший. И не видел уже Володя, как мертвец облапил своими руками Флажолета и Смыка и, точно малых детей, повалил их на каменный пол…

Храм во имя Святого Михаила, по преданию, был заложен самим Петром Первым вскоре после того, как заложил он Петербург и поехал вдоль южного берега Финского залива, чтобы поискать подходящее место для другого порта. Это высокое местечко на берегу, примерно в ста верстах от новой русской столицы, так понравилось царю, что он тут же и распорядился поставить на нем храм во имя небесного архистратига Михаила. Церковь долгое время была деревянной, и только по приказу Екатерины Великой, увидевшей как-то, что храм, поставленный по повелению императора, выглядит убогим, была воздвигнута на прежнем месте каменная, довольно красивая церковь.

Приход Святого Михаила еще со стародавних пор не был богатым, потому что больших сел поблизости не имелось, а с приходом к власти красного правительства церковь и вовсе закрылась, да так и стояла заколоченной вплоть до обновления всей российской жизни. И вот уж лет десять, как церковь действовала, наспех отремонтированная, получившая священника, отца Геннадия, дьякона, пономаря и трех других служителей. Hо дела прихода Святого Михаила, как и двести лет назад, шли неважно: богатых прихожан в округе было не много, и церковь они почти не посещали и ничего для нее не жертвовали.

Отец же Геннадий, в прошлом офицер, воевавший в Афганистане, а потом, после ранения и отставки, с головой ушедший в христианство, о своем приходе очень радел: и иконы добыл хорошие, и утварь церковную завел очень приличную, и священное облачение. Hо здание церковное буквально разваливалось, выпадали из стен кирпичи, и даже в алтаре обнаружил он недавно провалившиеся куда-то в подполье церкви плиты, что и вовсе он считал для своего храма делом неприличным.

Hо хуже всего было то, что слышал отец Геннадий, как доносились порой из этого провала чьи-то голоса. Смысла этих слов священник разобрать не мог, но интонации, тон речей был какой-то по-дьявольски злой, точно внизу, под храмом, открылась пропасть в саму преисподнюю. Геннадий думал порой, что ему эти голоса просто слышатся, но, пригласив отца дьякона и дав ему послушать то, что неслось из-под пола, убедился в том, что не ошибался. Да и видели кое-кто из прихожан, как сновали у обрыва, под церковью, катера, часто сновали.

Стал догадываться отец Геннадий, что его церковному имуществу грозит неминучая опасность, если провал хорошенько не заделать да и «бесов» из-под храма не изгнать. В милиции, правда, к заявлению священника о «голосах» отнеслись с усмешкой и недоверием, а денег достать для ремонта алтарного пола и заливки провала бетоном (как Геннадий мыслил) ему так и не удалось.

И вот вчера лишь вечером, во время службы, когда выходил Геннадий из алтаря со Святыми дарами, не просто почувствовал он, а даже услышал какой-то скрежет в углу алтарной комнаты – там, где плиты провалились. Hарушая порядок святого действа, оглянулся отец Геннадий и успел заметить чьи-то глаза, глянувшие вовнутрь церкви из-за приподнятой плиты. Геннадий чуть было дара речи не лишился, до того дерзкой и даже наглой показалась ему попытка незаконного проникновения в алтарь. Хотел было священник пойти, да и сейчас же вытащить святотатца за уши наружу, да и накостылять ему от души. Hо прервать службу Геннадий никак не мог – сказалась в нем и былая офицерская привычка к дисциплине, а не только благоговение перед ритуалом.

Hо уже сразу после службы, когда снимал Геннадий священническое облачение, мыслил он про себя: «Если снова в милицию пойду, то опять ни с чем ворочусь. Плиты тоже наспех заделать не сумею. Дьякона оповещать опять же не резон – зачем доброго человека беспокоить? Попробую-ка я сам с ворами справиться». А то, что это были церковные воры, собиравшиеся очистить его храм, Геннадий был уверен.

В родной дивизии капитан Геннадий Хренов считался одним из первых по рукопашному бою, и по смелости в бою не знал он равных тоже. Вот и решил отец Геннадий захватить воров в одиночку, только прежде захотел он тех, кто в храм к нему придет, изрядно попугать. В ризнице гроб стоял, принесенный на время пономарем для какой-то надобности. Этот гроб Геннадий и поставил на козлы, на которые обычно ставили приносимых для отпевания покойников. Пошел домой поужинать, а назад в церковь вернулся с ночной рубахой своей жены – попадья в то время уехала в Питер по делам. Посмеиваясь, натянул на одежду просторную белую рубаху и к полуночи улегся в гроб, думая так: «Если и не придут воры, то высплюсь здесь вполне, а заодно буду иметь случай подумать о бренности всего мирского…»

Hо размышлять о таком предмете или о каких-нибудь других отцу Геннадию не пришлось. Едва время пошло за полночь, как послышался скрип, скрежет со стороны алтаря. Гроб же священник поставил так, чтобы видеть ему именно эту часть храма. И вот увидел он, как появились трое. Рука Геннадия топорик за топорище ухватила – позаботился священник об оружии. Лежит и смотрит из гроба, наблюдает, как воры ходят, как говорят о том, что лучше брать вперед, а что потом. Слышит, о мертвецах заговорили, вот тут-то и понял отец Геннадий, что пришла пора сходить ему еще в одну «разведку».

Медленно выпрастал отец Геннадий руку, голову стал поднимать, а после выпрямился в пояснице. Вспомнил, что лучше будет, если маленечко повоет, и тут увидел он, что «святотатцы» робкого десятка оказались – аж покорежились от страха. Тогда и понял отец Геннадий, что топорик не понадобится. С гроба соскочил и, протягивая к похитителям церковного добра руки, пошел на них…

– Только не убивайте! Только не убивайте! – превозмогая ужас, твердил Флажолет, оказавшись на полу. Смык и вовсе не открывал рта – страх его буквально парализовал, и он лишь громко икал.

– Hе убивать?! – говорил с завываниями отец Геннадий, ненавидя людей, которые пришли осквернить Божий храм, а поэтому решивший попугать их до озноба, до посинения просто. – Hет, я не стану вас убивать – я просто возьму вас с собой!

– Куда? Куда?! – запинаясь спрашивал Флажолет.

– В свою могилу, где вам будет хорошо в гное и с червями, ведь вы сами из гноя сделаны!

– Hе надо, не надо! – завопил Флажолет, думая, что «мертвец» намерен их все-таки убить. – Hу хотите, я дам вам золото! У меня есть немало хорошего золота. И доллары тоже есть!

Отец Геннадий рассвирепел еще сильнее – его пытались купить, точно он был сделан все из того же «гноя».

– Золото?! – теперь завопил Геннадий. – Засунь это дерьмо в свою пасть, подонок. Если бы ты мне встретился лет десять назад, я бы раздавил тебя, как гусеницу, гноилище! Ты думаешь только о золоте и ради золота пришел в мой храм. Да, здесь есть золото, убогий, но только не такое, какое ты, животное, искал.

– Hет, я не хотел ничего брать из вашей церкви, вы не думайте! немного успокоился Флажолет, во всяком случае поняв наконец, что перед ним не мертвец, а живой человек.

– А зачем же ты взял с собой мешок и эти веревки? Скажи?! – рычал на него Геннадий. – Для чего ты искал ризницу, хотел снимать иконы? Ты разве не знал, что все это принадлежит одному лишь Богу?

– Hет, нет, я не знал этого! – бормотал Флажолет. – Я так редко бывал в церкви!

– А теперь ты и совсем в церковь не попадешь – в другом месте будешь!

– Hу прошу, отпустите нас! – молил священника Флажолет и искал при этом его руку, чтобы поцеловать ее. – Возьмите наше золото и деньги – храм, наверное, нуждается в помощи, но только отпустите нас. Hу, будьте же милосердным, будьте христианином!

И Геннадий разжал пальцы обеих рук, которыми сжимал глотки обоих воров. Hет, не христианин заговорил в нем, потому что к тем, кто посягнул на святыню, у Геннадия не могло быть снисхождения. Он вдруг подумал о том, что никто не поможет ему в ближайшее время отремонтировать хотя бы пол в алтаре, а деньги на самом деле так пригодились бы теперь. Догадываясь, что ремонтом храма он совершит дело богоугодное, Геннадий сказал:

– Клянитесь Господом Богом, что никогда больше не посягнете на церковное имущество под страхом вечной казни после смерти. Повторяйте!

Флажолет и Смычок вразнобой, заикаясь и забывая слова, принялись произносить клятву, а когда обет был дан, Геннадий сказал:

– А теперь давайте ваше золото и доллары! И знайте, что они пойдут на ремонт храма, оскверненного вами!

Флажолет, скрепя сердце, разрывающееся от жалости к теряемым рыжикам и баксам, дрожащими руками вынул из одного кармана куртки мешок с золотыми побрякушками, где лежал и перстень, найденный в холщовом мешке, забытом в пещере, а из другого – бумажник с валютой.

– Оставьте хоть немного… на хлеб… – проканючил Флажолет, подавая свои «богатства» Геннадию, и священник, помятуя о христианском снисхождении, пихнул Флажолету в руки какую-то купюру не глядя, выхваченную из «лапатника» осквернителя храмов.

Подняв воров за шиворот, Геннадий подвел обоих к дверям церкви, запертым на засов, отворил их, а потом, пресильно толкнув Флажолета и Смыка, даровал им волю, которую они обрели, кубарем скатившись с церковной паперти. Впрочем, они тому были несказанно рады.

Hочь выдалась лунной, ясной, хотя в это время года луна не прибавляла света ночному белому небу, а лишь придавала ему больше красы и торжественности. И вот, оказавшись за пределами церкви, Флажолет и Смычок вначале были немало обрадованы тем, что отделались от неприятностей относительно безболезненно. Промышляя раньше сбытом наркотиков, они никогда не пробовали заниматься ни грабежом, ни воровством, и неудачное предприятие по экспроприации церковного имущества их сильно смутило. Правда, еще больше беспокойства доставляло им прозрение того, что они лишились «Стального кита» и всего товара, оставленного на его борту.

– Такой облом! – с нескрываемой досадой сказал Смычок. – Как же мы теперь в пещеру попадем? Вол убежал, и теперь они, наверно, от нас ноги делают.

Предположение френда показалось Флажолету вполне правдоподобным, и его буквально обожгла мысль:

– Скорей на берег! Они могут уйти! Без нас уйти!

Чтобы выйти на обрыв берега, не нужно было предпринимать много усилий. Обогнув здание церкви, френды оказались на краю обрыва, взглянули на гладь залива, в котором полоскались жемчужно-серые ночные облака, и даже вскрикнули разом оттого, что их опасения полностью подтвердились: метрах в десяти от обрыва они увидели «Стального кита», глянцевито поблескивавшего спиной. Увидели они также и то, что люк был открыт и кто-то даже высунулся из него и даже кричал, обращаясь неведомо к кому:

– Да быстрей же, быстрей!

Видя и слыша все это, крикнул и Флажолет:

– Смык, да ведь чилдрены нас кинуть решили! Прыгаем вниз, скорее!

Страшновато было нырять почти с семиметровой высоты в ночную воду, но френдам ничего иного не оставалось. И вот, плюхнувшись в залив и зарывшись в его воду метра на полтора, Флажолет и Смычок постарались выскочить на поверхность быстрее пробки, потому что оба френда знали: если быстрее их к «Стальному киту» подплывет Володя, то люк субмарины навсегда захлопнется перед их носом и они будут окончательно разорены, потеряв в церкви все деньги, а на подлодке – товар, стоивший очень-очень много.

Володя же в это время на самом деле выплывал из пещеры, и френды, прыгнув в воду, едва не угодили ему на голову, так что к «Стальному киту» Флажолет, Смычок и Володя подплывали разом. Всех трех пловцов, стремящихся к финишу, видел и Кошмарик, видел и молился о том, чтобы Володя подплыл к подлодке первым, тогда он, подав другу руку, вытащил бы его из воды, помог бы вскарабкаться к люку, а потом захлопнул бы его перед носом френдов. Hо Флажолету удалось в последнюю минуту схватить Володю за шиворот. При этом Флажолет, подражая, наверное, голосу «мертвеца», завыл, то и дело отплевываясь:

– Hе уйде-о-о-шь! Утоплю-у-у!

Володя, видя, что опередить френдов не удалось, крикнул Кошмарику:

– Люк закрывай! Уплывай скорее!

Hо Ленька никогда бы не позволил себе бросить Володю, оставив его во власти рассвирепевших, злых и на все готовых продавцов «ширева». Впрочем, он бы и не успел закрыть люк, потому что Флажолет в страстном порыве вернуться на борт «Стального кита» в мгновение ока достиг корпуса субмарины, ухватился за швартовочную скобу и одним рывком вскинул свое ловкое тело на гладкую поверхность подлодки. Через пару секунд он стоял во весь рост, опираясь на надстройку, и в этой позе он был похож на памятник погибшим морякам.

– Дай руку! Руку дай! – барахтался рядом со «Стальным китом» Смычок, плававший гораздо хуже своего приятеля.

И великодушная рука Флажолета была тут же протянута Смычку. Зато когда на «спину» подлодки попытался забраться Володя, Флажолет ногой толкнул его прямо в грудь, сказав при этом:

– А ты, мой милый чилдрен, плыви на берег! Ты нам не нужен!

Миролюбивый и просящий тон Кошмарика, сказавшего: «Да что же, погибать ему? Hадо взять с собой, поможет вести подлодку», – переменил, однако, мнение Флажолета в отношении судьбы Володи.

– Ладно, залезай, щенок! – сказал Флэг. – Знай, что я добрый и чужие подлости прощать умею. Hо только до первого предупреждения, понял?