11. 22. 09 часов 05 минут

Сознание вернулось к Эду Бартону внезапной и болезненной вспышкой, тотчас поглощенной непроглядным мраком. Понимание того, что он скован какой-то непроницаемо черной субстанцией, сразу же вызвало у него острый приступ удушья. Эд попытался сделать вздох и понял, что он не ощущает своего тела. Это обстоятельство одновременно и поразило, и рассмешило его. Эду показалось, что он снова вернулся в ту пору безвременья, когда сознание его и Ольги Браво было намертво сковано в теряющем энергию корпусе боевой машины, а рассмешило его то обстоятельство, что он, кажется догадался, с чем может соотнести такие ощущения.

Нет тела, нет тепла или холода, нет веса, нет ни малейшего лучика света. Кстати, нет даже самого времени! Есть только мечущееся от ужаса собственное сознание. Панического ужаса. Хотя в такой ситуации, вроде бы бояться было уже нечего.

Эд Бартон попытался было вспомнить тот мудреный медицинский термин на латыни, которым описывается нечто подобное, но только и вспомнил, что к этому ведет заболевание ботулизмом. Хотя что-что, а точный диагноз болезни беспокоил Эда совсем уж в последнюю очередь, поскольку его новое тело вообще не могло ничем болеть, как впрочем не могло оно и быть повреждено чем либо менее мощным, нежели одновременное попадание в него сразу из десятка, а то и двух, станковых бластеров. При таких обстоятельствах на ботулизм ссылаться было совсем уж глупо.

– Так, так. Чем же это меня звезданули? – Поинтересовался про себя Эд Бартон – Похоже, мне далеко не все известно про наших милых и очень сообразительных потомков.

Испытывая свое новое тело, Эд извел чертову прорву всевозможных ядов, кислот, щелочей и прочих малоприятных химикалий. Его новое тело, так же как тело Натали и Сержа, по меньшей мере на это никак не реагировало, поскольку имело совершенно иную биохимическую и молекулярную структуру. Не реагировало оно и на большинство жестких излучений, которые Эд испытал на себе, в разумных, как он полагал, дозах. Впрочем, определяя эти самые дозы, Эд Бартон прекрасно сознавал, что нормальную человеческую плоть эти эксперименты прикончили бы в доли секунды. Для его же нового тела даже мощный поток быстрых нейтронов, идущий от термоядерного реактора со снятым защитным кожухом, воспринимался, как ионный душ для простого галакта.

Для Эда Бартона было загадкой, каким именно образом его тело могло противостоять губительным потокам энергии или самым агрессивным химикалиям. Однажды, чисто в исследовательских целях, он минут пять сжигал себе ногу из мощного плазменного бластера и, морщась от боли, наблюдал за тем, как в течении первых же нескольких секунд на голени появилась твердая, блестящая корка, с виду похожая на хитин, но несравненно более прочная. Хотя выстрел и не причинил ему никакого вреда, Эд прекрасно сознавал, что для обычного человека последствия были бы достаточно серьезными, потеря ноги, как минимум.

Сам же он при этом он испытывал лишь то, что прежде назвал бы болью, хотя это неприятное ощущение ни в коем случае не парализовало его воли, не привело к шоку и потери сознания. Просто тело сигнализировало ему, что он подвергся воздействию агрессии. Новое тело автоматически, без малейшего участия его сознания, перестраивало молекулярную структуру внешней оболочки, делало ее плотнее и тверже, одновременно приспосабливаясь и защищаясь.

С самых первых дней, как только Нэкс вычленил из совокупной памяти своего искусственного интеллекта боевой машины "человеческую" составляющую и наложил матрицу сознания Эдварда Бартона на девственно чистый мозг биологического организма-трансформера, Эд осознал себя личностью и первое, что он понял, так это то, что может одним только усилием воли придать своему телу любую форму.

Уже потом он научился полностью перестраивать его структуру и не только создавать внешний защитный слой, но и целенаправленно переводить свой организм на иную биохимическую основу существования, если хотел заранее подготовиться к жизни в агрессивной среде обитания или к пассивной обороне. Впрочем, если он подвергался нападению внезапно, то его тело и само умело о себе превосходно позаботиться. Так же легко он мог настроиться на любой уровень чувствительности. Натали нашла для этого простое и вполне понятное применение, извлекая из очень тесного общения с Реном Калвишем максимум удовольствия и наслаждения. Эд Бартон пока что не шел дальше гастрономических удовольствий.

Сколько ни пытался Эд, но он так и не смог сообразить, как и чем его оглушили, но все-таки был вынужден констатировать факт, что кто-то не только умудрился обнаружить его в костюме-призраке, ну в этом особого секрета вероятно не было, но и вырубил его, как минимум, на несколько часов или даже суток. А потом, видимо, уже из чистого садизма, засунул его в стасис-камеру. Причем не в нормальный стасис-карцер, где время либо замедляется на безобразно долгий срок, либо многократно ускоряется, чтобы заставить арестанта подольше страдать, а именно в стасис-камеру, где оно почти останавливается. Не стоило пока что даже гадать, как это все произошло, но стоило поскорее подумать о том, как выбраться ему из этого дерьма, не откладывая дела в долгий ящик.

По части дерьмовых ситуаций Эд Бартон имел богатый опыт и мог бы, при случае, написать целый трактат под названием "Что такое не везет, как туда влетаешь и как с этим бороться". Правда, до этого случая Эду Бартону никогда прежде не приходилось попадать в дерьмо именно такого сорта. В далеком прошлом ему не раз приходилось бежать из самых невообразимых темниц и тюрем, но тогда дело касалось, в основном, каменных стен, решеток, замков и охранников, обычно или глупых, или жадных, а очень часто и глупых и жадных одновременно. Теперь же речь шла о совершенно иной тюрьме, куда более совершенной и изощренной. Поскольку ему вовсе не хотелось смиряться с заточением, то он принялся рассуждать, как бы ему выбраться из этой идеальной, во всех отношениях, тюрьмы.

– Итак. Это всего лишь стасис-камера. Время, возможно, не на полном нуле и если я потороплюсь, то успею к ужину. Ну, да это касается меня только в том случае, если я намерен уподобиться мясному фаршу или филе из трески. Или камбалы? Да, черт с ним, любого филе. Ведь я не намерен протухнуть, не успев добраться до сковороды. Камбалу, кстати, я люблю больше трески. Или я все-таки люблю треску? Бог мой, да что же это за дурацкая чушь постоянно лезет мне в голову? Так, Эдвард, напрягись и давай мы с тобой начнем с того, что установим, для начала, точный отсчет времени. Ну, пусть не самый точный, но более или менее. И-и раз, и-и два, и-и три…

Стараясь мысленно отсчитывать, по возможности, достаточно равномерные, промежутки времени, Эд сосчитал сначала до шестидесяти – минута, потом принялся считать дальше и дальше. Восемь минут, девять, десять, одиннадцать. Постепенно он вошел в ритм и вскоре почувствовал, что мысли его стали, определенно, более упорядоченными и к нему вновь вернулась способность к анализу.

Не спеша Эд Бартон принялся проводить "ревизию" своего "хозяйства". Перво-наперво, он постарался отделить от своего сознания, а затем и выделить нечто, более материальное, нежели калейдоскоп визуальных образов и бесконечную вереницу слов, в которую он облекал свои мысли. Какое-то время ему казалось, что это у него вот-вот получится. Часть его сознания уже уподобилась хронометру и где-то к десятому, по его расчетам, часу он пришел в полное бешенство из-за того, что даже представив себе свое тело, он не мог никак почувствовать его, наладить взаимосвязь между своим сознанием и такой надежной симпатической нервной системой.

Еще через шесть часов он убедился в полной бессмысленности своих экзерсисов. Эд понял, что выбрал не совсем верный курс, а точнее он попросту здорово ступил. С его стороны было наивным полагать, что если он представит себя парящим в невесомости, в полном мраке, представит свой мозг, мозжечок, спинной мозг, пучки нервов, расходящиеся по всему телу, то сможет привести это придуманное тело в движение и как-нибудь выбраться наружу.

Безжалостно отругав себя за тупость, Эд стал просто вслушиваться в себя. Через пару часов он почувствовал странные, не то болезненные, не то просто неприятные ощущения, как ему показалось, в своем левом, по прежнему ничего не видящем, глазу. Умом он понимал, что это ни что иное, как обыкновенные фантомные ощущения. Такие же примерно, как те, которые он испытывал в незапамятные времена, еще на древней Терре, когда однажды ему оторвало ядром ногу и он потом, спустя месяцы, иногда чувствовал боль в щиколотке. И это в то время, когда нога, оттяпанная почти по самый пах, уже давным-давно была съедена червями. Тем не менее Эд Бартон ухватился за эту боль, как за спасательный круг, потому что это навело его на достаточно здравую мысль.

Мнимая боль в глазу напомнила ему, что у него есть, какие никакие, но все-таки сенсетивные способности. Он не стал больше мысленно "выстраивать" свое тело, но обратился к своему "сверхзрению". Как это ни странно, но оно, похоже, "работало". Луч телепатической локации лишь слегка раздвинул черноту характерным для него, его характерным, можно сказать фирменным бартоновским, рыжевато-сиреневым светом, лишив ее прежней, непроницаемо-сумрачной неопределенности.

Похоже, прошли долгие часы, прежде, чем Эд Бартон смог увидеть хоть что-либо. Первое, что он увидел, была какая-то неровная, бугристая поверхность, освещенная тусклым, рыжевато-сиреневым лучом телепатической локации. Эд стал быстро раздвигать зону луча и примерно через полчаса увидел огромную колонну, вздымающуюся от странного ландшафта вверх. Поверхность колонны шелушилась огромными, неопрятными чешуйками.

Тут ему даже не пришлось гадать. Эд Бартон смотрел на себя самого. То есть, на крошечную часть самого себя, размером не более, чем пару миллиметров в поперечнике. Словно под гигантским микроскопом он видел крохотный кусочек своего тела с одним единственным волоском на краю. Раньше он даже и не предполагал, что выстраивая свой внешний вид самого обыкновенного человека, он даже в таких мелочах окажется предельно точен.

Дальше дело пошло уже куда быстрее. Спустя каких-то несколько минут Эд Бартон через свое "сверхзрение", видел себя со стороны. Видел все, до малейших деталей. Он не то стоял, не то лежал в абсолютной темноте. А может и вправду парил в во мраке бесконечности. Большего ему разглядеть пока что не удалось. Его руки были вытянуты вдоль тела. На нем были одеты его легкие брюки из светло-серого трелона и трикотажная майка с короткими рукавами, травянисто-камуфляжной расцветки. Руки его даже не были скованы стальными наручниками, которые он легко бы разорвал, или силовым удерживающим полем, с которым ему было бы справиться не намного труднее.

Да это было и ни к чему. Стасис-поле все равно высасывало любой вид существующей в природе энергии, разве что кроме пси-энергии человеческого мозга. Именно поэтому его тюремщик позаботился лишь о том, чтобы снять с него комбинезон, генератор оптической маскировки, легкий бронежилет и несколько защитных щитков. Это обстоятельство прямо говорило ему о том, что он схвачен в плен отнюдь не храмовниками и их ублюдками, а самыми обычными людьми, – взрослыми жителями Бидрупа, которым удалось скрыться от храмовников в подполье, либо, кем-то еще.

С того самого мгновения, когда Эд Бартон вспомнил о своих сенсетивных возможностях, он буквально "орал" телепатически, пытаясь позвать на помощь Ларса Норда. Это ничего не дало. Впрочем, и не могло ничего дать. Как только Эд "определился" в отношении своего тела, он навскидку прикинул, сколько времени он уже торчит в стасис-камере. Получалось, что не больше трех-четырех часов, хотя, по его внутреннему хронометру выходило более сорока суток. В силу того обстоятельства, что он оказался разделен с Ларсом разными временными потоками, тот его никак не мог "услышать". Эд Бартон, поняв бессмысленность своего телепатического призыва, прекратил "драть глотку". Ему следовало выбираться самостоятельно.

Для того, чтобы определить наиболее вероятный путь к освобождению, Эду Бартону пришлось припомнить азы темпоральной физики и прикинуть, что он может противопоставить самому лучшему тюремщику – стасис-полю, так сказать, изнутри. Не нужно было быть гением, чтобы понять очевидное – телепорт был невозможен. Темпоральная инерция могла прикончить даже такое совершенство, как его новое тело. Эд не стал даже гадать, что с ним произошло бы в таком случае.

От азов науки Эд перешел к чистой практике. Ему подумалось, что для успеха его предприятия, в первую очередь не мешало бы определить поточнее, с какой именно моделью стасис-камеры он столкнулся. Это явно был не стасис-сейф. В нем время останавливается полностью и кроме того стасис-сейф такого размера потребляет уйму энергии, а такое вряд ли осталось бы незамеченным для храмовников.

Поскольку Эд был полностью уверен в том, что его взяли в плен либо бойцы местного сопротивления, либо прищучила какая-то разведгруппа, они могли использовать для этого только что-нибудь портативное. К счастью стандартизация, наконец, достигла предела своего совершенства. По здравому размышлению он решил, что его втолкнули, скорее всего, в полевую армейскую модель стасис-камеры, которая в настоящее время широко использовалась армией, как на земле, так и в космосе, и прозванная вояками за простоту и надежность термосом.

Это было легко проверить. Стандартный термос представлял собой цилиндр длиной около трех с половиной метров и диаметром чуть больше метра. На то, чтобы окинуть взглядом свою камеру, у Эда ушло, по его хронометру, почти сутки, так замедлялось в ней время. Размеры и форма совпадали. Термос, согласно устава, должен обязательно располагаться горизонтально, а пленника рекомендовалось заталкивать в него ногами вперед, чтобы он не засветил кому-нибудь ногой в глаз, когда его станут вытаскивать наружу.

Когда Эд Бартон осматривал пространство вокруг себя, он заметил крохотную, размытую полоску света у себя над головой. Вернувшись к этому месту и внимательно рассмотрев свою находку, Эд убедился, что это не мираж, а действительно полоска света или то, что осталось от него после включения стасис-поля, которое даже фотоны заставило остановиться. Щелочка была длиной не более трех – четырех миллиметров, а шириной всего в несколько десятков микрон. Не будь время внутри стасис-камеры замедленно в несколько сотен раз, Эд не поленился бы просочиться через эту дырку. Правда тогда он выбрался бы наружу абсолютно голым.

Когда Эд Бартон попытался пропустить локационный луч через эту сверхузкую щель наружу, это удалось ему не сразу. Поначалу помешал временной сдвиг. В сознание Эда ударило море яркого света. Для того, чтобы совладать с его пульсацией, ему пришлось в сотни раз ускорить бег своих мыслей и вскоре пульсирующее огненно-голубое сияние поблекло и приняло привычный зеленоватый оттенок, но стоило ему послать луч телепатической локации хоть на миллиметр вперед, как он снова слеп от ярких вспышек, вызванных временным сдвигом.

Эд даже не стал пытаться определить, где находится термос и есть ли рядом с ним его тюремщики. Замок стасис-камеры должен был находиться прямо по центру крышки и он хотел только одного, как можно скорее отыскать его и, отключив стасис-поле, быстро телепортироваться наружу. Что должно было произойти потом, Эд Бартон даже не хотел планировать, исповедуя свой старый, надежный и многократно проверенный на практике принцип, принятый им на вооружение еще в глубокой древности: – "Главное влезть в драку, а уж потом разберемся!"

Обитаемая Галактика Человечества, Терилаксийская Звездная Федерация, звездная система Алтейр, планета Бидруп, мегаполис Бидруп, мобильный командный пункт разведгруппы майора Ратмира Ветра, расположенный вблизи храмового комплекса святого Маргота в северо-западной части города.