Раньше я старалась избегать строения, где располагались кельи монахов. В нем было что-то еще более жуткое, чем во всей остальной необитаемой части Аббатства. Хотя к этому времени часть зданий была снесена, часть перестроена, кельи оставались нетронутыми.

После признания матушки Солтер я стала часто ходить туда. Я хотела найти исповедь, которую, по словам старухи, там спрятал Амброуз. Если бы мне удалось найти рукопись и показать ее Бруно, ему пришлось бы посмотреть правде в лицо. И так же, как и матушка Солтер, я понимала, что, пока он не примет эту правду, я не смогу уважать его.

«Было ли это правдой?»— спрашивала я себя. Как трудно понять, что движет человеком! Желала ли я сказать: «Смотри, я права»? Или же я действительно желала помочь ему?

Если же он признает то, что он родился таким же, как и другие, постарается ли он после этого развеять миф о себе? Захочет ли он построить свою жизнь на твердом основании правды?

Я не знала, так как не понимала ни Бруно, ни своих чувств к нему. Я была околдована историей о его чудесном появлении на свет. В брак я вступила восторженной девушкой, но он не принес мне счастья, за исключением того, что подарил мне Кэтрин.

Какими бы не были мои мотивы, что-то побуждало меня искать исповедь, которую, по словам матушки Солтер, оставил Амброуз.

Поднимаясь по каменной винтовой лестнице с перилами из толстого каната, я думала о монахах, которые в течение двухсот лет спускались по этим каменным ступеням, и мне пришло в голову, что многие из них, должно быть, оставили что-то после себя.

Наверху лестницы находились площадка и длинных узкий коридор, по обеим сторонам коридора располагались кельи. Каждая из них имела дверь с решеткой, через которую всегда можно было заглянуть в келью.

Большинство келий пустовали, хотя в некоторых оставались топчаны, они не нужны были вандалам, грабившим Аббатство. Все кельи были одинаковыми, во всех узкие щели без стекла, прорезанные в толстых стенах вместо окон. Зимой здесь должно было быть жутко холодно. Пол в кельях вымощен плитами, стены выложены из камня. Никакого уюта, но монахи и не искали его.

Я слышала кое-что от Клемента и Юджина о жизни в Аббатстве. Я знала о часах, которые они обязаны были проводить в келье в покаянии, о том, что в любое время аббат мог молча пройти по коридору и заглянуть сквозь решетку, чтобы увидеть, что происходит внутри.

— Мы не знали, когда за нами следят, — рассказывал Юджин. Я знала кое-что об их обетах, о длительных периодах, когда монахи обязаны были целыми днями соблюдать молчание. О том, что им не разрешалось дотрагиваться друг до друга, о том, что они должны были работать, совершать обряды и молиться с равным рвением. Странная жизнь, особенно для таких людей, как Клемент, Юджин и, конечно, Амброуз, который не один раз высвобождался от ее гнета.

Я могла представить страдания этого человека, его стремление разобраться в своей душе, страстные мольбы к Богу с просьбой наставить его, пытки, через которые он, должно быть, прошел в своей келье.

Думаю, я не слишком удивилась бы, если бы, поднявшись наверх по лестнице, лицом к лицу столкнулась бы с каким-нибудь давно умершим монахом, который не смог успокоиться в своей могиле.

Стоя там на площадке, я спрашивала себя, какая из этих одинаковых келий принадлежала Амброузу. Узнать это было невозможно. Могла ли я кого-нибудь спросить? Клемента? Юджина? Они бы немедленно рассказали об этом Бруно. Этого я не хотела. Нет, я сама должна найти келью Амброуза, а если возможно, то и его исповедь.

Я вошла в первую келью. Когда за мной захлопнулась дверь, у меня от ужаса перехватило дыхание. Я испугалась, как никогда прежде. Я удивилась тому, как много может промелькнуть в голове человека за такое короткое время. Я представила себе, что оказалась запертой в одной из келий. Никто и не подумает искать меня здесь. Я останусь в холодной каменной темнице, пока жизнь не покинет меня, а со временем присоединюсь к обитавшим здесь призракам монахов.

Но оснований для паники не было. На двери не было замка.

Я вернулась в келью. Осмотрела стены, но не обнаружила места, где можно было бы спрятать рукопись. Я ощупывала стены, все время оглядываясь через плечо, поскольку мне казалось, что я не одна.

Я продрогла в холоде и сырости этого здания, заглянула в несколько келий — они были одинаковые. Если бы я смогла найти келью Амброуза! Исповедь спрятана в стене! Зачем Амброузу было исповедоваться, если он больше всего желал скрыть свой грех?

Мне хотелось убедить себя в том, что исповеди не существует. Причиной этому было желание выбраться отсюда и никогда не возвращаться. Я не могла избавиться от ощущения, что за мной подсматривают и что нечто злое только и ждет, чтобы схватить меня. В этом коридоре было сорок келий. Я заглянула во все. Как же я смогу узнать, которая из них принадлежала Амброузу, ведь они все одинаковы?

В каждом конце коридора было по винтовой лестнице. Мне чудилось, что, пока я поднималась по одной лестнице, кто-то мог подняться по другой. И этот кто-то мог притаиться в одной из келий и наброситься на меня Кто?

Что со мной? То я боюсь призраков, то живого человека.

Я не могла понять себя.

Все, что я знала, так это то, что мне всегда хотелось держаться подальше от этого здания.

Кейт написала, что привезет Кэтрин обратно в Аббатство. Я ответила, что, как всегда, буду рада видеть ее и выражала надежду, что Кэтрин вела себя хорошо.

Я с нетерпением ждала возвращения Кэтрин и радовалась приезду Кейт. Обе они поднимали мне настроение.

Я все еще не нашла исповеди, хотя и побывала в кельях несколько раз. Я продолжила бы поиски, но меня все время охватывало чувство грозящей мне близкой опасности. Я заглядывала за решетку, так как мне казалось, что кто-то стоит там, но мои глаза никого не находили, а страх все же оставался.

Я стала бояться ходить туда, и все же что-то побуждало меня делать это.

Я бы предпочла довериться кому-нибудь. Кейт в этом смысле не годилась. Руперт? Я думала о нем. Нет, я не могла говорить об этом с Рупертом. То, что он просил меня выйти за него замуж и все еще думал обо мне с нежностью, мешало мне открыто говорить с ним о моих чувствах к Бруно. На самом деле я плохо понимала, каковы были эти чувства.

Я снова пошла в спальни монахов, поднялась по каменной лестнице. Каждый раз я надеялась, что сегодня обязательно найду то, что искала. Тщательно осмотрела шесть келий, тщательно ощупала каменные плиты стен, чтобы удостовериться, что там ничего не спрятано. Мои усилия были напрасны.

«Возможно, сегодня после полудня», — подумала я.

Как тихо было всюду в этот день после полудня. Приятный июньский день. Снаружи горячее солнце заливало траву, а в кельях, как всегда, было холодно.

Мои шаги на лестнице отдавались гулким эхом. Я быстро поднялась наверх и остановилась на площадке. В этот момент мне послышались звуки снизу. Я прислушалась.

Ничего.

Я прошла в седьмую келью. Легонько дотронулась до стены, в которой была дверь, потом до стен, разделяющих кельи, подошла к узкой щели в стене и выглянула во двор. Неожиданно мурашки побежали по коже, потому что я почувствовала, что не одна. Я быстро обернулась. Через решетку за мной следила пара глаз.

Я услышала свой глубокий вздох и, вытянув руки, коснулась гранитных стен.

Глаза исчезли.

Я крикнула:

— Кто здесь? — и бросилась к двери. Никого не было.

Теперь у меня было только одно желание — выбраться из этого дома. Я бросилась к лестничной площадке, и, когда уже добралась до нее, меня схватили сзади.

Несколько мгновений я не смела обернуться, так сильно боялась того, что могла увидеть.

Я услышала тихий смех — неприятный смех. Тогда я обернулась.

Бруно!

— Что ты здесь делаешь?

— Значит, это ты шел следом за мной? Ты подглядывал через решетку?

— Что ты тут делаешь? Вот что я хочу знать. Я пробормотала:

— Почему я не могу прийти сюда?

— Я спрашиваю тебя, зачем ты пришла сюда?

— Это… интересно.

— Почему ты так испугалась?

— Кто бы не испугался? Почему ты со мной не заговорил? Почему ты не открыл дверь и не вошел, а смотрел сквозь решетку, потом спрятался и набросился на меня?

— Ничего подобного. Когда ты вышла, ты не оглянулась. Ты бросилась к лестнице, и тогда я дал знать о своем присутствии.

— Ты испугал меня.

— Я не могу понять, чего тебе было пугаться, если ты просто осматриваешь дом?

Он подозрительно посмотрел на меня. Знал ли он об исповеди? Рассказал ли ему об этом Амброуз? Если бы он знал, что я ищу, он сделал бы все, что в его силах, чтобы помешать мне. Я должна найти исповедь. Я должна заставить его принять правду, ибо понимала, как права была матушка Солтер, когда говорила, что гордыня погубит его, а возможно, и всех нас.

Я быстро сказала:

— Я пыталась представить, для какой цели могли бы мы использовать это здание. Оно крепкое и могло бы стать прекрасной кладовой.

— Разве нынешней кладовой недостаточно?

— Она не вполне подходит, к тому же ты нанимаешь все новых и новых работников, чем дальше, тем больше.

Он задумался. Я увидела, что убедила его.

Я отправилась в пекарню. Около Клемента крутилось двое поварят. Когда он увидел, что я хочу поговорить с ним наедине, он отослал их чистить кастрюли, в которых предстояло готовить еду на день.

— Завтра, — сказала я, — к нам приедет леди Рему с. Она привезет домой госпожу Кэтрин.

— О, я буду очень рад снова увидеть молодую хозяйку. Я приготовлю ее любимые марципаны. С тех пор как уехала госпожа Хани, кроме госпожи Кэтрин, их здесь некому оценить.

— А для леди Ремус?

— Для нее будет пирог с дичью, а на нем герб Ремусов из теста. Будут бекон и молочный поросенок. Это ее любимые блюда.

— Ты знаешь, как угодить ей, Клемент, — продолжала я, — ты должен приготовить много еды, почти столько же, сколько в прежние времена.

Он задумчиво кивнул.

— Ты жалеешь о прежних временах, Клемент? Он отрицательно покачал головой.

— С того самого дня, когда еретик, — он перекрестился, — Саймон Кейсман пытался донести на нас и чуть не погубил Аббатство.

— А до этого ходил ли ты в свою старую келью и представлял, что вернулись прежние времена? Он кивнул, улыбаясь.

— Не так давно я осматривала старые кельи и подумала, что мы могли бы организовать там кладовую. Благодаря толстым стенам там очень холодно. Что ты об этом думаешь, Клемент?

— Что думает об этом хозяин? Вот так всегда. Казалось, что они боялись выразить свое мнение, не получив одобрения Бруно.

— Я говорила с ним об этом. Он считает, что это превосходная мысль. Ты не мог бы как-нибудь пойти со мной туда все посмотреть и высказать свое мнение?

Больше всего на свете Клемент любил, когда спрашивали его мнение. Лицо его расплылось в улыбке.

— Когда пойдем, госпожа?

— Лучше всего сейчас. Мы не могли бы встретиться с тобой там через полчаса?

Он обрадовался. Я ждала его внизу. Я чувствовала себя совершенно иначе, когда поднималась наверх и он тяжело двигался следом за мной.

— Одна из них должна быть твоей кельей, Клемент.

— О да.

— Которая из них?

Он повел меня по коридору.

— Они так похожи, откуда ты знаешь? — спросила я.

— Мне всегда приходилось считать, — ответил он. — Моя келья была седьмой.

— А кто был твоим соседом?

— Брат Фома с этой стороны, брат Арнольд с другой.

Мне кажется, ты помнишь имена большинства из них.

— Мы прожили вместе много лет.

— Я слышала, как ты рассказывал о некоторых из них. Теперь Юджин… где он жил?

— Вот здесь. А рядом с ним был Валериан.

— А в какой, ты сказал, жил Амброуз?

— Амброуз? Я не говорил. — Он вновь перекрестился. — Я сказал Юджин. А Амброуз жил напротив меня. Я обычно слышал, как он молился по ночам.

Я поспешно посчитала сама. Седьмой от конца была келья Амброуза.

— Ну, — спросила я, — что ты думаешь о моей идее с кладовой?

Он считал, что это прекрасная мысль. Мне пришлось выслушать его соображения по поводу хранения соленого мяса, так как он считал кельи идеальным местом для этой цели.

— Благодаря толстым стенам здесь всегда холодно, — рассуждал Клемент. — Я мог бы здесь долго хранить соленую свинину.

Я слушала, соглашаясь. Мне очень хотелось избавиться от него, поскольку я теперь знала, где келья Амброуза и мне не терпелось заняться поисками. Я вернулась после обеда. Мне потребовался час, чтобы обследовать келью. Потом я обнаружила, что за распятием одна из плит неплотно прилегает к стене. Я вынула ее. За ней было углубление, в котором я нашла исповедь Амброуза.

Я отнесла ее к себе в спальню и закрыла дверь на ключ. Рукопись начиналась так: «Я, брат Амброуз из аббатства Святого Бруно, совершил смертный грех, рискуя своей бессмертной душой».

Это был вопль человека, подвергаемого пытке, и меня глубоко тронули те страдания, которые он испытывал. Амброуз описал все: свои мечты, желания, фантазии, приходившие ему на ум, когда он лежал на своей жесткой койке. Он писал, что очень хочет очистить свою душу от похоти, о тех часах, которые он проводил в молитве и покаянии. А потом о приходе Кезаи. Об искушении, которое было слишком велико, чтобы устоять. О последовавших часах раскаяния. О пытке власяницей и о раздирании собственной плоти. Но грех свершился, и потом он узнал, что грех должен принести плод.

Амброуз согрешил вдвойне. Он вырвался из государства в государстве. Он разговаривал с лесной ведьмой. Он согласился на чудовищный план обмануть аббата и всех в Аббатстве. И сделал это, потому что к нему пришло новое искушение — всегда видеть своего сына, видеть, как он получает образование и поднимается по иерархической лестнице. И вновь он не в силах был устоять.

Амброуз не смог искупить свой грех. Он был обречен на вечное проклятие. Поэтому он погрузился в грех и любил своего сына с тем обожанием, которое следовало проявлять только к Богу.

Амброуз написал эту исповедь. Она была предназначена будущим поколениям. Никто не должен был прочитать ее при жизни его возлюбленного сына, ибо все должны были считать его святым.

Амброуз был виновен в вожделении и обмане. Он вечно будет гореть в аду, но все же он получил огромное наслаждение от искушавшей его женщины и от сына, который был результатом их союза.

Осторожно сложив рукопись, я заперла ее в сандаловую шкатулку, которую мне много лет назад подарил отец.

Вскоре я скажу Бруно о том, что у меня есть доказательство того, что произошло при его рождении, полученное не только от его прабабки, которая, умирая, рассказала мне об этом, но и из исповеди его отца.

Но я отложила это до возвращения Кейт в замок Ремус.