ИСПАНСКИЙ ГАЛИОН

Как большие суда входят в Плимутский порт, было видно из окна моей башенки. Иногда я просыпалась среди ночи, и зрелище величественного парусника, скользящего по залитой лунным светом глади вод, наполняло мою душу восторгом. В темноте безлунных ночей я высматривала в море огни, которые говорили мне, что там во мраке плывет корабль, и спрашивала себя: что это за корабль? Грациозная каравелла, военный галеас, трехмачтовый карак или гордый галион? И, гадая об этом, я возвращалась в постель и рисовала в своем воображении людей, плывущих на этом корабле; и на какое-то время переставала горевать о Кэри и моей погибшей любви.

Поутру, после пробуждения, моя первая мысль в такие дни была не о Кэри (хотя совсем недавно я дала себе клятву думать о нем каждое мгновение во все дни моей жизни), а о моряках, прибывающих в порт.

Я отправлялась на Мыс одна, несмотря на всю предосудительность такого поступка. Для семнадцатилетней девушки считалось неприличным ходить туда, где ее могут затолкать грубые матросы. Если мне непременно хотелось пойти, то следовало взять с собой двух служанок. Я никогда не принадлежала к тем, кто безропотно подчиняется старшим, но мне никак не удавалось убедить их, что все очарование гавани можно было постигнуть только в одиноких прогулках. Если меня сопровождали Дженнет и Сьюзен, они принимались глазеть на матросов и хихикать, напоминая друг дружке, что случилось с одной их подругой, доверившейся моряку. Я все это уже слышала. И мне хотелось быть одной.

Итак, я при первой возможности ускользала тайком на Мыс и там отыскивала мой ночной корабль. Я видела мужчин с лицами, загоревшими до цвета красного дерева; их яркие глаза жадно рассматривали девушек, оценивая их прелести, притягательность которых, сдавалось мне, зависела главным образом от их доступности: слишком кратко пребывание моряка на твердой земле, и он не может тратить много времени на ухаживание. Выражение их лиц было иным, чем у людей, не ходивших в море. Возможно, на них наложили отпечаток экзотические виды, которых они насмотрелись, пережитые опасности и лишения и то смешанное чувство беззаветной преданности, обожания, страха и ненависти, которое они питали к своей главной, неизменной любовнице — прекрасной, дикой, неукротимой и непредсказуемой морской стихии.

Мне нравилось наблюдать, как погружают съестные припасы — мешки с мукой, солониной и бобами; я воображала себе те места, куда направлялись грузы. Повсюду царили суматоха и возбуждение. Да, это было совершенно неподходящее место для молоденькой благовоспитанной барышни. Но меня оно притягивало неотразимо.

Казалось неизбежным, что рано или поздно здесь случится со мной что-то необыкновенное; и это случилось: именно здесь, на Мысе, я впервые увидела Джейка Пенлайона.

Высокий, крепкий и широкоплечий — таков был Джейк. Именно этим он сразу привлек мое внимание. Его обветренное лицо покрывал бронзовый загар, ибо, хотя в то время ему едва исполнилось двадцать пять, у него за плечами было восемь лет плаваний в открытом море. Уже тогда, при первой нашей встрече, он командовал собственным судном, чем и объяснялась его уверенная и властная манера держаться. Я тотчас заметила, как при виде его зажигались глаза женщин всех возрастов. Мысленно сравнив его с Кэри — как сравнивала всех мужчин — я решила, что он груб и плохо воспитан.

Разумеется, в то время я не имела ни малейшего понятия, кто он такой, но почувствовала, что, должно быть, Джейк не простой человек. Встречные мужчины подносили руку к голове; две-три девушки присели в реверансе. Кто-то крикнул:

— Веселого доброго дня тебе, кэп Лайон! Имя как-то шло ему. Солнце, игравшее в его русых волосах, придавало им рыжеватый оттенок. Он слегка раскачивался при ходьбе, как делают все моряки, когда сходят на берег, как будто они еще не привыкли к твердой земле и продолжают двигаться вразвалку в такт колебаниям судна. «Лев, царь зверей», — подумала я .

И тут он внезапно остановился, и я поняла, что он заметил меня. Это был странный момент. Казалось, что суматоха в гавани на мгновение утихла. Люди прекратили погрузку; матрос, занятый разговором с двумя девушками, и его собеседницы смотрели на нас, а не друг на друга; даже попугай, которого седой моряк пытался продать фермеру в бумазейной блузе, перестал испускать пронзительные крики.

— Доброе утро, мистрис , — произнес Джейк Пенлайон с поклоном, преувеличенное смирение которого граничило с насмешкой.

Внезапно меня охватило смятение. Он явно думал, что то, что я находилась здесь одна, давало ему полное право заговорить со мной. Юные леди из хороших семей не разгуливали в таких местах без присмотра, и любая, кто так поступала, очевидно искала удобный случай сторговаться с каким-нибудь изголодавшимся по женщинам матросом. Разве не по этой самой причине мне не разрешалось ходить сюда одной?

Я притворилась не понимающей, что он обратился ко мне, и уставилась взглядом мимо него на корабль, вокруг которого прыгали на волнах маленькие лодки. Однако я невольно покраснела, и он понял, что смутил меня.

— Кажется, мы раньше не встречались. Вас не было здесь два года назад.

Что-то в нем было такое, что не позволило мне проигнорировать его. Я ответила:

— Я здесь всего несколько недель.

— А! Значит, не уроженка Девона!

— Нет, — сказала я.

— Так и знал. Я не мог не учуять такую хорошенькую молодую леди, если бы она находилась поблизости.

Я вспыхнула:

— Вы говорите так, словно я — какой-то зверь, которого собираются затравить!

— Охотиться должно не только за зверями! Взгляд его синих глаз пронзал насквозь; казалось, они видят во мне больше, чем было желательно для меня или прилично. Меня притягивали его самые поразительные глаза, какие я когда-либо видела или могла увидеть в будущем. Годы, проведенные в открытом море, придали им этот глубокий цвет. Взор был острым, проницательным, по-своему привлекательным — и все же отталкивающим. Джейк явно принимал меня за какую-нибудь служаночку, которая прибежала в порт, как только прибыл новый корабль, чтобы подыскать себе дружка. Я сказала холодным тоном:

— Я думаю, сэр, что вы ошибаетесь.

— Ну уж нет, — ответил он, — в таких случаях я редко ошибаюсь. Хотя я иногда могу поступать необдуманно, но мое суждение всегда безупречно, если речь идет о выборе друзей.

— Повторяю, вы ошиблись, обратившись ко мне, — сказала я. — А теперь мне пора идти.

— И мне не будет, позволено сопровождать вас?

— Это недалеко. Всего лишь до усадьбы Труинд Грейндж.

Я ожидала увидеть хотя бы тень смущения. Он должен был понять, что не мог безнаказанно оскорблять гостью Усадьбы.

— Тогда я зайду навестить вас в удобное для вас время.

— Надеюсь, — ответила я, — что вы подождете, пока вас не пригласят.

Он опять отвесил поклон.

— И в таком случае, — продолжала я, повернувшись, чтобы уйти, — вам придется прождать очень долго.

Меня охватило желание поскорее убежать. В его манерах чувствовалось что-то чересчур вызывающее, почти наглое. Я могла поверить, что он способен на любой дерзкий поступок. Он был похож на пирата; впрочем, на пиратов походили очень многие моряки.

Я поспешила в Усадьбу, опасаясь в первые минуты, что он последует за мной, и, быть может, испытав легкое разочарование, когда этого не случилось. Направившись прямо в башенку, где находилась моя комната, я выглянула в окно. Корабль — его корабль — ясно вырисовывался на фоне совершенно спокойного моря. Это было судно водоизмещением около семисот тонн, с высокими носовыми и кормовыми надстройками и батареями пушек. Не будучи военным кораблем, он был снабжен всем необходимым, чтобы защищаться, а быть может, и атаковать. Он выглядел гордо, величаво; это был его корабль. Я знала.

Я ни разу не спускалась к Мысу, до тех пор, пока судно не уплыло. Каждый день я смотрела на него в окно и надеялась, что, когда я проснусь наутро, его уже не будет. И я начинала думать о Кэри — красавце Кэри, который был молод, всего на два года старше меня, милом Кэри, с которым я вечно ссорилась в детстве, до того волшебного дня, когда мы оба внезапно поняли, что любим друг друга. Горестные воспоминания нахлынули на меня и я вновь, как наяву, пережила все это: необъяснимый гнев матери Кэри, — она и моя мать были двоюродными сестрами — которая объявила, что ничто на свете не заставит ее дать согласие на наш брак. И моя дорогая матушка, которая вначале не понимала причины, вплоть до того страшного дня, когда она заключила меня в объятия и, плача вместе со мной, объяснила, как грехи отцов падают на детей; и мои счастливые мечты о совместной жизни с Кэри разбились вдребезги и навсегда.

Почему все это так живо всплыло в памяти из-за того, что я встретила на Мысе этого нахального моряка?

Я должна пояснить, как я очутилась в Плимуте — в юго-западном уголке Англии, — когда мой дом находился на юго-востоке, всего в нескольких милях от Лондона.

Я родилась в аббатстве Святого Бруно — необычное место для рождения, — и, вспоминая свои ранние годы, я вижу их какими угодно, но только не обыкновенными. Я была беспечна, весела, легкомысленна — полная противоположность серьезной Хани, которую я всегда считала своей сестрой. Мы провели детство в монастыре, в котором не слишком строго соблюдали устав, окруженные атмосферой мистицизма. Тем, что мы этого не замечали в наши ранние годы, мы обязаны матушке, совершенно нормальной, всегда безмятежно-спокойной и в любой ситуации готовой утешить, словом, такой, какой должна быть мать. Я как-то раз сказала Кэри, что, когда у нас с ним появятся дети, я постараюсь стать для них тем, чем моя матушка была для меня.

Но, становясь старше, я стала замечать напряженность в отношениях между моими родителями. Иногда мне казалось, что они ненавидят друг друга. Я чувствовала, что моей матери хотелось иметь супругом доброго, обыкновенного человека, такого, как дядя Кэри, Руперт, который так и не женился и, как я подозревала, любил ее. Что до моего отца, то я его вовсе не понимала, но была уверена, что временами он ненавидел мою мать. Существовала какая-то причина, мне непонятная. Возможно, та, что он «провинился перед матерью. Наша семейная жизнь проходила нелегко, но я разбиралась в этом меньше, чем Хани. Впрочем, для нее все было просто: чувства Хани были менее сложными, чем мои. Она ревновала меня, потому что матушка любила меня сильнее, чем ее, что, в общем-то, естественно, поскольку я была родной дочерью. Хани любила мою мать собственнически, она не желала делить ее ни с кем. И она ненавидела моего отца. Хани точно знала, кому принадлежат ее преданность и верность. Не так просто дело обстояло со мной. Я задавала себе вопрос, относится ли она к своему мужу Эдуарду с тем же необузданным чувством единоличной собственницы, с каким обожает мою мать. В одном я была уверена: что сама я так же страстно стремилась бы к тому, чтобы вся любовь и все помыслы Кэри принадлежали мне безраздельно.

Хани сделала великолепную партию — ко всеобщему изумлению, хотя все готовы были признать, что она — прекраснейшее из земных созданий и никого прекраснее они не встречали. По сравнению с ней я чувствовала себя дурнушкой. У Хани были изумительно красивые темно-голубые, почти фиалкового цвета глаза, и длинные, густые черные ресницы делали их просто потрясающими. Волосы также были темными, кудрявыми, с живым блеском. Где бы она ни появлялась, внимание всех немедленно обращалось на нее. Рядом с ней я чувствовала себя никем, хотя в ее отсутствии меня находили привлекательной, с моей густой гривой рыжевато-каштановых волос и зелеными глазами, которые, как говаривала моя мать, очень подходили к моему имени.

— Ты в самом деле, Кэт, похожа на котенка, — с нежностью повторяла она, — с этими зелеными глазищами и сердцевидным овалом личика!

Я знала, что кажусь своей матери нисколько не менее прекрасной, чем Хани, но то был взгляд матери, смотревшей на свое обожаемое дитя. Однако Эдуард Эннис, сын и наследник лорда Калпертона, влюбился в Хани при первом ее появлении в свете и женился на ней, когда ей исполнилось всего семнадцать лет. Ее низкое происхождение не стало препятствием. Хани добилась триумфального успеха там, где потерпела неудачу не одна девушка, обильно наделенная земными благами.

Велико было восхищение моей матери, которая всегда боялась, что Хани трудно будет найти жениха. Она ожидала, что лорд Калпертон станет всячески возражать против этого брака, но мать Кэри, которую я называла тетя Кейт, вмешалась и смела все препятствия, а она умела настоять на своем. Несмотря на свои тридцать семь лет, тетя сохранила все свое неподвластное времени обаяние так, что мужчины по-прежнему влюблялись в нее и лорд Калпертон не составлял исключения.

В славное время тысяча пятьсот пятьдесят восьмого года, в ноябре месяце, старая королева умерла, и всюду было великое ликование, потому что у Англии вновь появилась надежда. Мы настрадались во время царствования Марии Кровавой, и, так как наше Аббатство стояло неподалеку от реки и всего в одной-двух милях от столицы, пелена дыма из Смитфилда тянулась к нам, если ветер дул в нашу сторону. Моей матери становилось плохо при его появлении, и она плотно закрывала окна и сидела дома.

Когда дым исчезал, матушка выходила в сад и собирала цветы или фрукты и травы по сезону и посылала со мной в дом моей бабушки, который граничил с Аббатством.

Отчима моей матери сожгли заживо как еретика во время правления Марии, вот почему костры Смитфилда были особенно мучительны для нас. Но я не думаю, чтобы бабушка продолжала страдать так сильно, как представляла себе моя мать. Она всегда проявляла большой интерес к дарам, что я приносила, и подзывала близнецов, чтобы они поговорили со мной. Питер и Пол были на год старше меня — сводные братья моей матушки и, значит, мои дяди. Наши родственные связи были весьма запутанными. Казалось странным иметь дядюшек лишь годом старше себя, и мы никогда не считались с этим обстоятельством. Я относилась к ним с нежной привязанностью. Они были полными близнецами — всегда вместе и такими одинаковыми, что редко кто мог отличить их друг от друга. Питер мечтал стать моряком, а так как Пол во всем подражал брату, то и он хотел уйти в море.

Когда тетя Кейт появлялась в Аббатстве, я обычно уходила к себе в комнату и оставалась там до тех пор, пока мать сама не приходила уговаривать меня сойти вниз. Я соглашалась только для того, чтобы сделать ей приятное. Я усаживалась у моего окна и смотрела на древнюю церковь Аббатства и монашеский дортуар, который матушка все собиралась превратить в кладовую. Мне вспоминалось, как Хани говорила, что если глухой ночью хорошенько прислушаться, то можно услышать пение монахов, живших здесь когда-то, и вопли тех, кого пытали и вешали на воротах, когда люди короля Генриха явились закрывать монастырь. Она рассказывала мне эти истории, чтобы напугать меня, делая это из ревности, потому что я была родная мамина дочка. Но я отплатила ей сполна, когда узнала, какие слухи ходят о Хани.

— Ты, — сказала я, — незаконнорожденная, и твоя мать была служанка, а отец — убийца монахов.

Это было, конечно, жестоко с моей стороны, потому что ничто другое не могло бы привести Хани в большее расстройство. Ее не так огорчал сам факт рождения вне брака, как то, что она — не родное дитя матушки.

В то время ее первая всепоглощающая любовь сосредоточилась на моей матери.

Такой уж у меня был нрав, что я легко могла вспылить и наговорить множество самых обидных и ранящих вещей, какие только приходили на ум, а потом очень скоро возненавидеть себя за это и стараться изо всех сил загладить свою жестокость. Я с раскаянием говорила Хани:

— Это просто сплетня. Это не правда. И, во всяком случае, ты настолько красива, что, даже если бы твоим отцом был сам дьявол, — неважно, люди все равно любили бы тебя!

Хани не легко прощала: она долго дулась, переживая свои обиды. Она знала, что ее мать была в услужении, а прабабка слыла ведьмой. Но против этого последнего обстоятельства Хани ничего не имела. Это придавало ей особый ореол. Она всегда интересовалась травами и способами их применения.

Хани приехала погостить в Аббатство на время коронационных торжеств. Когда я спросила матушку, вернется ли к тому времени домой отец, ее лицо застыло, как маска, и невозможно было понять, что она чувствовала.

— Он не вернется, — сказала она.

— Ты так в этом уверена?

— Да, — ответила она твердо. — Я уверена.

Мы отправились в Лондон посмотреть на торжественный въезд королевы в свою столицу, где она должна была официально вступить во владение лондонским Тауэром. Мы увидели волнующее зрелище. Она сидела в открытой колеснице, и рядом с ней ехал верхом лорд Роберт Дадли — один из красивейших мужчин, когда-либо виденных мною. Его только что назначили ее шталмейстером, и, как я слышала, они знали друг друга с тех пор, когда оба были узниками Тауэра во время правления Марии, сестры теперешней королевы. Трепеща от волнения, я слушала грохот крепостных пушек и приветственные клики толпы, обращенные к молодой королеве на всем пути следования процессии. Мы заняли очень удобное место у самых ворот Тауэра и смогли хорошо рассмотреть ее, когда она туда въезжала.

Елизавета была молода — на вид не старше двадцати пяти, со свежим румяным лицом и рыжеватыми волосами. Она искрилась жизнерадостностью; но в то же время в ней чувствовались глубокая серьезность и неподдельное величие, которые очень шли ей и вызывали восхищение собравшегося народа.

Мы все были очень тронуты ее словами, произнесенными у входа в Тауэр.

— Случалось не раз, — сказала она, — что некоторые из властителей этой страны низводились до участи заключенных в этом месте; я же, быв узницей, возвысилась до положения повелительницы этой страны. Падение тех было актом Господнего правосудия; мое возвышение — актом Его милосердия. Как они должны были нести свой жребий с терпением, так и я должна принять свой, преисполнившись благодарности к Богу и милостивой благосклонности к людям.

Ее речь, полная мудрости, скромности и твердой решимости, приняли бурными аплодисментами все, кто это слышали.

Когда мы ехали обратно в Аббатство, я всю дорогу размышляла о королеве Елизавете, бывшей ненамного старше меня, — о том, какая огромная ответственность легла теперь на нее. Она меня как-то воодушевляла, и я все вспоминала ее слова о том, как она страдала в заключении и как Господь проявил милость и вознес ее от бед и тревог к величию. Я воображала ее узницей, входящей в Тауэр через Ворота изменников и задающей себе вопрос — а она не могла его не задавать, — скоро ли ее поведут в Зеленую башню — как было с ее матерью — и прикажут положить голову на плаху. Как в таком молодом возрасте жить с предчувствием близкой смерти? Эта жизнерадостная молодая женщина, горящая рвением к своему великому делу, — чувствовала ли она себя такой же несчастной, готовясь потерять жизнь, как была несчастна я, потеряв Кэри? Но все кончилось для нее благополучно, и она осталась в живых. Господь был милостив: она вышла из мрачной тени Тауэра, чтобы стать повелительницей всего и всех в этой стране.

Зрелище вступления королевы в ее столицу подняло мне настроение.

За обедом я прислушивалась к разговору, в котором главенствовала Кейт. Она, как всегда, блистала остроумием, и как я ни ненавидела ее, но должна была признать ее неоспоримое обаяние. За столом она была центром притяжения. Однако болтовня ее была слишком вольной. Кто мог знать, что принесет с собой новое царствование и о чем могут донести прислушивающиеся к разговору слуги! Во всяком случае, они занимались доносами при Марии. Какие у нас были основания полагать, что при Елизавете все будет иначе?

— Итак, она, наконец, благополучно достигла трона, — говорила Кейт. — Подумать только, дочь Анны Болейн! Имейте в виду, она похожа на своего августейшего отца. Такой же крутой, горячий нрав. Это видно по цвету волос. Почти одинаковый у обоих. Однажды я танцевала с Его Величеством, ее августейшим отцом, и, знаете ли, я совершенно уверена, что если бы он не был в то время так очарован прелестями Кэтрин Говард, то обратил бы благосклонный взгляд на меня. И тогда все сложилось бы совсем по-другому! Моя мать возразила:

— Возможно, тогда твоя голова давно бы уже рассталась с плечами, Кейт. Нам больше нравится, чтобы ты оставалась в целом виде.

— О, мне всегда везло. Бедная Кэтрин Говард! С плеч полетела ее голова, а не моя. Что за человек! Как он умел отделываться от своих жен!

— Ты слишком вольно говоришь, Кейт, — заметил ее брат Руперт.

Кейт понизила голос с заговорщицким видом:

— Мы должны помнить, — сказала она, — что это дочка Гарри. Гарри и Анны Болейн! Ну и комбинация!

— Наша покойная королева тоже была его дочерью, — вставил слово сын Кейт Николае, которого мы звали Колас.

— О, но при ней, — сказала Кейт, — все, что требовалось, — это быть добрым католиком.

Матушка попыталась сменить тему и завела разговор с моей бабкой о каких-то травах, которые она хотела достать. Бабушка была очень сведуща во всем, что касалось растений, и они тотчас углубились в обсуждение проблем садоводства, но голос Кейт скоро одержал верх. Она стала рассказывать об опасностях, через которые прошла новая королева: как ее будущее висело на волоске, когда Анну Болейн отправили на эшафот, как ее объявили незаконнорожденной и как после смерти Джейн Сеймур три последние жены Генриха были к ней благосклонны, а когда король умер, она поселилась во Вдовьем доме вместе с королевой Екатериной Парр.

— И я полагаю, — продолжала Кейт с лукавой усмешкой, — что неразумно обсуждать то, что там происходило. Бедный Томас Сеймур! Я встречалась с ним однажды. Какой обаятельный мужчина! Неудивительно, что наша принцессочка… но, разумеется, это только сплетня. Конечно, на самом деле она никогда не разрешала ему входить в ее спальню. Все это сплошные сплетни — насчет того, что принцесса произвела на свет ребенка. Кто бы поверил такой чепухе… теперь! Да ведь тех, кто распространяет такие зловредные слухи, следует вешать, колесовать и четвертовать. Повторять эти россказни теперь было бы государственной изменой. Вообразите, когда ей принесли известие, что он погиб на плахе, она сказала:» Сегодня умер человек, в котором было очень много ума и очень мало рассудка «. И причем сказала это так хладнокровно, как если бы он был просто знакомый, как если бы они не были так близки, что ближе некуда! Кейт засмеялась, и глаза ее сверкнули.

— Интересно, как сейчас поживают при дворе. Веселее, чем при Мэри, это уж точно. Наша милостивая повелительница будет стараться доказать свою благодарность Богу, своему народу и судьбе за то, что они сберегли ее для этого высокого предназначения. Она захочет веселиться. Она захочет забыть прежние страхи. Помилуйте, после мятежа Уота Тайлера она была так близка к эшафоту, как я к вам сейчас!

— Все это в прошлом, — быстро сказала матушка.

— От прошлого не уйти, Дамаск, — возразила Кейт. — Оно всегда маячит, как тень у нас за спиной.

« Но, — подумала я, — твои мерзкие грехи бросили тень на мою жизнь, а ты ни разу не оглянулась, чтобы увидеть тень за своей спиной…».

— Кстати, — продолжала Кейт, — вы видели лорда Роберта рядом с нею? Говорят, она от него без ума!

— Сплетни никогда не переведутся, — сказал Руперт.

— Быстро же он вскочил в седло, — засмеялась Кейт, — но чего еще ожидать от сына Нортамберленда?

Я смотрела на тетю Кейт с растущим негодованием. Как безрассудна она была, как легкомысленна! Ее неосторожные речи могли навлечь серьезную беду на наш дом. И уж конечно, сама-то она ускользнет целехонькой. Все, о чем говорилось за столом, напоминало мне о моей трагедии.

Когда Кейт и Колас вернулись к себе в замок Ремус, я почувствовала себя лучше — не счастливее, конечно, просто мне стало легче на душе оттого, что уехала Кейт.

Стоял ноябрь, и в саду почти нечего было делать. Меня не покидала тоскливая апатия. Аббатство казалось мне унылым, мрачным. Сам дом, выстроенный, как замок, и похожий на замок Ремуса, которым владел теперь Кэри, все больше превращался в настоящий домашний очаг с тех пор, как из него ушел отец. Но, когда я смотрела из окон на трапезные, дортуары и рыбные садки, мне все здесь казалось чужим.

Теперь интересы матери целиком сосредоточились на мне. Ее самым большим желанием было залечить мою сердечную рану и указать мне новый жизненный путь. Чтобы сделать ей приятное, я делала вид, что преодолеваю боль и примиряюсь со случившимся. Но она слишком любила меня, чтобы обольщаться на этот счет. Она пыталась пробудить во мне интерес к науке о травах, которую переняла от своей матери, к вышиванию, к изготовлению тканых ковров, но, найдя, что у меня нет склонности к таким занятиям, решила поделиться со мной своими заботами, и это было величайшей помощью, какую она могла мне оказать.

Однажды я сидела в своей комнате, когда она вошла с мрачным лицом. Я вскочила в тревоге, и она сказала:

— Сядь, Кэт. Я пришла потолковать с тобой. Я снова уселась. Помолчав, она начала:

— Я очень беспокоюсь, Кэт.

— Я это вижу, матушка. Что вас так тревожит?

— Будущее… Сегодня я слышала, что епископ Винчестерский арестован.

— За что?

— Ты, конечно, понимаешь, что раздоры на почве религии будут продолжаться. Епископ — на стороне папы. Идет все та же старая игра в перетягивание каната. О, Боже, я так надеялась, что мы уже пережили эти страшные времена!

— Но, матушка, говорят, что молодая королева намерена проявлять терпимость!

— Монархи редко проявляют терпимость, если их тронам угрожает опасность. Их окружение состоит из честолюбцев. В нашей семье было достаточно трагедий, Кэт. Мой отец поплатился головой за то, что укрывал католического священника; отчима сожгли в Смитфилде за приверженность протестантизму. Ты знаешь, что Эдуард — католик. Когда Хани выходила за него, она приняла его веру. В прошлое царствование это было безопасно. Но теперь у нас на троне другая королева.

— Значит, ты беспокоишься за Хани?

— Сколько себя помню, всегда существовали эти гонения. Боюсь, что они не утихнут. Как только я услышала об аресте епископа Винчестерского, моя первая мысль была о Хани.

— Вы думаете, что новая королева начнет преследовать католиков?

— Боюсь, что ее министры вполне способны на это. И тогда к нам вернутся все прежние страхи.

Мы стали говорить о Хани, о том, как она счастлива в браке; и, думая о счастье Хани, матушка отвлекалась от мрачных мыслей.

Мне стало немного легче…

Наступило время Рождества, и мы отпраздновали его в большом зале Аббатства. Запах всевозможных печений наполнил весь дом, и моя мать сказала, что Рождество должно быть особенно веселым, ведь празднуется не только рождение Господа нашего, но и восшествие на престол нашей новой королевы. Мне кажется, матушка верила, что если она станет вести себя так, как будто все складывается чудесно, то и в самом деле все будет чудесно.

Мой отец отсутствовал уже так долго, что мы больше не ожидали его возвращения. Многие наши слуги были бывшими монахами и знали его с самого детства. Они верили, что его окружала мистическая тайна, и нисколько не удивлялись его исчезновению. Никто из них не скорбел по нему как по умершему ни раньше, ни теперь. Поэтому не было причин не отпраздновать Рождество со всеми увеселениями.

Праздник должен был длиться от Сочельника до Двенадцатой ночи, и, что больше всего радовало матушку, Хани и ее муж собирались провести его с нами.

Они приехали за несколько дней до Рождества. Каждый раз, как я видела Хани после долгой разлуки, ее красота потрясала меня. Так было и сейчас. Она стояла в холле; на дворе падал легкий снег, и крохотные снежинки искрились на ее отороченном мехом капюшоне. Щеки у нее слегка розовели, и ярко блестели дивные фиалковые глаза.

Я горячо обняла ее. Между нами иногда возникали моменты пылкой взаимной привязанности, и теперь, когда у нее был обожающий ее Эдуард, она уже не ревновала так сильно матушку к родной дочери.

Полное имя Хани было Ханисакл —» Жимолость «. Ее собственная мать, отдавшая дочь на попечение моей матери, сказала, что при зачатии ребенка она вдыхала аромат жимолости.

Услышав, как подъехали гости, матушка поспешила в холл. Хани бросилась в ее объятия, и они долго смотрели друг на друга.» Да, — подумала я, — Хани все так же страстно любит ее. Она по-прежнему будет меня ревновать. К чему только ей это? Она, с ее ослепительной красотой и любящим супругом, и я — с Кэри, потерянным для меня навеки…»

Эдуард стоял позади нее, тихий, спокойный, всегда готовый стушеваться; он, наверное, был добрым мужем.

Матушка между тем говорила, что для них приготовлена бывшая комната Хани, потому, что она была уверена, что они захотят расположиться именно там. Хани ответила, что да, это будет чудесно. Она взяла мать под руку, и они вместе поднялись по широкой парадной лестнице.

Рождество и в самом деле получилось веселым — для всех, кроме меня; все же, случалось, даже я танцевала и пела вместе со всеми. Приехали Кейт с Коласом, и Руперт явился тоже, и, конечно, моя бабушка и близнецы также были с нами. Один день мы целиком провели в доме бабушки, который находился в нескольких минутах ходьбы от Аббатства. Она гордилась своим умением готовить, и, в самом деле, на кухне ей не было равных. Она приготовила жареных поросят и индеек, огромные пироги и фруктовые торты и все приправила особыми травами и специями, которые были предметом ее гордости. Бабушка потеряла двух супругов, казненных государством; но — вот она, как ни в чем не бывало, раскрасневшись, пыхтела и отдувалась, хлопоча на кухне и распекая своих служанок. Никто бы не подумал, что в ее жизни произошла такая трагедия. Стану ли я когда-нибудь такой же?

Нет, бабушка никогда не знала той любви, какую испытала я.

Были соблюдены рождественские обычаи: мы украсили залы остролистом и плющом; дарили друг другу подарки на Новый год, а на Двенадцатую ночь, канун Крещения, Колас нашел серебряный пенни в своем куске рождественского пирога и стал королем на этот вечер: мужчины обнесли его на плечах вокруг стола, и он нарисовал мелом кресты на потолочных балках зала, что должно было защитить нас в Новом году от всякого зла.

Я заметила, каким взглядом мать следила за ним во время этой церемонии и догадалась, что она думает о католицизме Хани и о моей несчастной любви к Кэри и тайком молится за нас обеих.

Кейт и Хани гостили у нас до Коронации, которая была назначена на пятнадцатое января. Кейт, как леди Ремус, и Эдуард, как наследник лорда Калпертона, должны были занять свои места в королевской процессии. Хани пригласила меня сопровождать ее, так что я видела все своими глазами. Мы собрались у ворот Тауэра, куда королева прибыла из Вестминстерского дворца по реке на своей барке. Это потрясающее зрелище вызвало всеобщий восторг, несмотря на пронзительный зимний холод. Лорд-мэр Лондона и с ним представители городских гильдий присутствовали там, чтобы приветствовать государыню и выразить свои верноподданические чувства.

Мы видели, как королевская барка причалила к пристани Тауэра и королева сошла на берег по специально сооруженному широкому трапу.

После этого мы с Хани вернулись домой, а несколько дней спустя состоялся торжественный въезд королевы в Сити, чтобы выслушать поздравления своих подданных по случаю Коронации. Процессия и сопровождавшие ее маскарадные шествия и представления были обставлены с большой пышностью. И с каждым днем все заметнее становилась одна перемена: никто уже не осмеливался упоминать, как это свободно делалось при предыдущем правлении, что Елизавета была признана незаконнорожденной. Сказать такую вещь значило рисковать своей жизнью. В инсценировках и живых картинах прославлялся Дом Тюдоров. Впервые рядом с изображениями Генриха VIII выставлялись портреты матери новой государыни, Анны Болейн. Елизавета Йоркская, мать Генриха VIII, изображалась украшенной белыми розами, и она протягивала Белую розу своему супругу Генриху VII, который в ответ предлагал ей Алую розу Ланкастеров. По всему Корн-хиллу и Чипу разыгрывались представления масок и дети пели песни и читали стихи, восхвалявшие королеву.

Ее Коронация была волнующим событием. Сама я не присутствовала в Вестминстерском аббатстве, но Кейт, как пэресса Англии, была там и все нам описала: как ясно и четко королева говорила, как твердо, ни разу не сбившись, выполнила весь церемониал, пожаловавшись только, что миро, которым ее помазали, оказалось просто салом и плохо пахло, как величественно выглядела она в своей коронационной мантии и как великолепны были звуки фанфар. Кейт уверяла, что самые знатные лорды с великой охотой лобызали Елизавете руку и клялись быть верными вассаллами, и в особенности ее красавец-шталмейстер Роберт Дадли.

— Ходит слух, — сказала Кейт, — что она собирается за него замуж. Что Елизавета увлечена им — это ясно. Она с него глаз не сводит. Скоро мы увидим королевскую свадьбу, помяните мое слово. Остается надеяться, что ее прихоти не так скоротечны, как у ее отца.

— Расскажи, как она была одета, — быстро перебила мать.

И Кейт стала подробно описывать наряд королевы, и вечер закончился таким же весельем, как в Двенадцатую ночь.

Но моя мать не перестала тревожиться, и когда папа Павел публично заявил, что он не может признать наследные права того, кто рожден вне брака, она совсем испугалась. Папа в своем послании утверждал далее, что королева Шотландии, которая была замужем за французским дофином, была ближайшим легитимным потомком Генриха VII, и предложил созвать Третейский суд под его председательством, чтобы установить обоснованность претензий как Елизаветы, так и Марии на трон Англии.

Естественно, Елизавета высокомерно отвергла это предложение.

Но тревога моей матери еще больше возросла. Она сказала мне:

— Я боюсь, что между католиками и протестантами снова назревает конфликт и королева Шотландии станет знаменем католицизма, а Елизавета — протестантства. Раздор в семьях… вот чего я страшусь. Я досыта насмотрелась на все это.

— Но мы же не поссоримся с Хани из-за того, что она — католичка, — успокаивала я матушку. — Ведь она сменила веру только для того, чтобы выйти за Эдуарда.

— Я молюсь, чтобы не случилось беды, — ответила она.

Матушка навестила Хани, пробыв у нее неделю, и вернулась в более бодром состоянии духа. У нее состоялся серьезный разговор с лордом Калпертоном.

Он сказал, что уже стар и не хочет менять свой образ жизни, но молодого Эдуарда собирается услать на запад страны. У него есть имение около Плимута. Эдуард более ревностен к вере, чем его отец, и если он позволит себе неосторожные высказывания — а с ним это может случиться — то для него будет лучше, если он это будет проделывать как можно дальше от королевского двора.

Матушка очень расстроилась при мысли, что не сможет часто видеться с Хани, но согласилась с лордом Калпертоном, что гораздо безопаснее быть подальше от центра конфликта.

Таким образом, лето прошло в приготовлениях к предстоящему отъезду Хани и ее мужа в Труинд Грейндж, графство Девоншир. Я тоже должна была ехать с ними.

Я говорила матери:

— Ты будешь чувствовать себя одиноко, если мы обе уедем.

Она взяла мое лицо в ладони и сказала:

— Но там на какое-то время ты будешь счастливее… только на время, Кэт. Ты должна прийти в себя и начать жизнь заново…

Мне ужасно не хотелось расставаться с ней, но я понимала, что она права.

В июне, примерно за месяц до намеченного срока нашего отъезда, французский король Генрих II был убит на турнире и его сын Франсуа стал королем. Мария Шотландская была его женой, и она стала королевой Франции. Моя мать сказала:

— Дело приняло еще более опасный оборот: ведь Мэри приняла титул королевы Англии!

Руперт, который как раз гостил у нас, — он зачастил к нам в то время — сказал, что, пока Мария Стюарт остается во Франции, все это еще не так страшно. Опасность возрастет, если она прибудет в Шотландию, что для нее, как французской королевы, вряд ли сейчас возможно.

Я оставалась ко всему равнодушной. Мне было все равно, поеду ли я в Девон или останусь в Аббатстве. Я хотела бы остаться из-за матери. С другой стороны, я думала, как будет хорошо не видеть так часто тетю Кейт и покинуть места, с которыми связано так много горьких воспоминаний. Но я вернусь через месяц-другой — обещала я себе.

Наше путешествие было долгим и утомительным, и к тому времени, когда мы добрались до Труинд Грейндж, лето уже близилось к концу. Мне думается, с того момента, как моему взгляду впервые открылась Усадьба, я ощутила, что мрачная тень моей трагедии немного отступила от меня. Дом казался более уютным и удобным, чем Аббатство, со своими стенами двухсотлетней давности, сложенными из серого камня и прелестными садами. Он был выстроен вокруг внутреннего двора, и на каждом углу возвышалось по башенке. Из окон открывался великолепный вид на Мыс и простиравшееся за ним море, и это возбудило во мне интерес. Холл был не так велик, как в Аббатстве и замке Ремуса, но казался более уютным, несмотря на два потайных глазка высоко в стене, сквозь которые можно было незаметно наблюдать из скрытых ниш наверху за тем, что делается внизу. Домовая капелла, сырая и темная, вызвала во мне отвращение, быть может потому, что я вообще с некоторым страхом относилась к церквям из-за конфликтов в нашей семье да и во всей стране. Ее вымощенный каменными плитами пол был истерт ногами давно умерших людей. Алтарь теперь располагался в темном углу, а» глазок для прокаженных» использовался теперь теми слугами, которые болели какой-нибудь заразной болезнью и не могли общаться с другими домочадцами. Беспорядочно выстроенное здание простиралось скорее вширь, чем ввысь, и приличествующую замку величественность придавали ему, собственно, только те четыре башенки по углам.

Мне забавно было наблюдать за Хани в роли хозяйки замка. Замужество, разумеется, изменило ее. Она светилась внутренним довольством. Эдуард боготворил ее, а Хани была из тех натур, кто постоянно требует любви. Без нее она чувствовала себя несчастной. Она хотела, чтобы ее любили и лелеяли больше, чем других. Ну, что же, у нее были все основания быть довольной, ибо я никогда не видела, чтобы муж был так предан своей жене, — разве что покойный лорд Ремус по отношению к Кейт.

С Хани я могла говорить откровенно. Я знала, что она ненавидит моего отца как никого другого на свете. Она никак не могла простить ему того, что, когда она была ребенком, он не хотел принять ее в дом и делал вид, что ее не существует.

Ей хотелось говорить о нем, но я отказывалась слушать, потому что мне самой было неясно, как к нему относиться. Я знала теперь, что он являлся не только моим отцом, но и отцом Кэри, поэтому мы с Кэри не могли пожениться. Я знала теперь, что он, представляясь святым, чье появление на земле было чудом, на самом деле по ночам прокрадывался в постель Кейт — или она в его постель? — в том самом доме, где спала моя мать. И все это время Кейт притворялась маминым лучшим другом и любящей родственницей.

Мне думается, что матушка внушила Хани заботу обо мне, а Хани всегда старалась ублажить мою мать. Возможно, матушка дала Хани еще один совет, касающийся меня, поскольку с тех пор, как я появилась в Усадьбе, Хани дала несколько званых обедов и приглашала на них местных сквайров.

Как раз на другой день после той странной встречи на Мысе, так взволновавшей меня, она сказала:

— Завтра к нам ни обед пожалуют сэр Пенн Пенлайон и его сын. Они наши близкие соседи. Сэр Пени — очень влиятельный человек в здешних краях. Он владелец нескольких судов, и его отец тоже занимался морской торговлей.

Я пробормотала:

— Это судно, которое пришло на днях…

— Да, — сказала Хани, — это «Вздыбленный лев». Все их корабли носят имя «Львов». Есть «Боевой лев», «Старый лев», «Молодой лев». Где бы ты ни увидела «львиное» судно, можешь быть уверена, что оно принадлежит Пенлайонам.

— Я видела на Мысе человека, которого называли «капитан Лайон».

— Это капитан Пенлайон. Я с ним еще не знакома. Но, полагаю, он вернулся домой. Он был в плавании больше года.

— И они придут сюда!

— Эдуард считает, что мы должны выказать добрососедские чувства. Их имение в двух шагах отсюда. Ты можешь видеть дом из западной башни.

При первой же возможности я поднялась в западную башенку и увидела высоко на скале большой дом, обращенный к морю.

«Интересно, — подумала я, — что он скажет, когда узнает, что девушка, которую он оскорбил, — а я упорно считала его обращение со мной оскорбительным, — является гостьей Эннисов?»Я почти с нетерпением ждала этой встречи.

Стояла осень, но валериана и гвоздики еще вовсю цвели. Лето выдалось умеренно теплое, и я гадала, какой окажется зима в Труинде. В обратный путь до Лондона можно было двинуться только с наступлением весны. Сознание этого меня угнетало. Я стала беспокойной и раздражительной. Мне хотелось уехать домой. Мне хотелось быть с матушкой и вести с ней бесконечные разговоры о моих несчастьях и получать от нее сочувствие. Не думаю, что я действительно желала все забыть, скорее испытывала некое наслаждение, растравляя свои раны и постоянно напоминая себе о том, чего я лишилась.

Но из-за того, что этот человек явится к нам на обед, я перестала думать о Кэри, точно так же, как тогда, при встрече в гавани.

«Что мне надеть?»— задавала я себе вопрос. Хани привезла с собой много парадных платьев, потому что она внимательно относилась к своей красоте, между тем как я перед отъездом кое-как собрала свои вещи без всякого интереса и втайне пожалела теперь об этом. Я выбрала бархатное платье, мягкими складками спадавшее от самых плеч. Оно было не слишком-то модным, потому что с прошлого года при дворе стали носить корсажи на китовом усе и фижмы, которые я считала нелепыми и безобразными. К тому же я терпеть не могла туго шнуроваться, что быстро входило в моду. Вместо прежних длинных локонов модные дамы завивали теперь волосы мелкими кудряшками и пышно взбивали, украшая прическу перьями и драгоценными камнями.

Но здесь мы вращались не в придворных кругах, так что могли себе позволить отстать от моды. Сама Хани всегда одевалась так, как больше пристало ее внешности; насчет этого у нее было безошибочное чутье. Мне кажется, она совершала как бы некий тайный обряд поклонения своей красоте. Хани не признавала взбитые кудри и китовый ус.

Наши гости прибыли точно к шести часам. Хани и Эдуард ждали их появления в холле. Я стояла рядом и, едва услышав, как лошади вступили во внутренний двор, почувствовала, что мое сердце забилось быстрее.

Крупный краснолицый мужчина быстрыми шагами вошел в холл. Он был похож на другого — того, что вошел следом, — очень высокий, с массивными широкими плечами и глубоким низким голосом. Все в сэре Пенне Пенлайоне было большим. Я сосредоточила на нем внимание, потому что не собиралась проявлять ни малейшего интереса к его сыну.

— Добро пожаловать, — сказал Эдуард, который выглядел хрупким и бледным рядом с этими гигантами.

Голубые, искрящиеся глаза сэра Пенна метнули быстрый взгляд. Казалось, вид хозяина и хозяйки дома привела его в благодушное настроение.

— Ну и ну! — воскликнул он, схватил Хани за руку и, притянув к себе, смачно поцеловал ее в губы. — Если это не самая прелестная леди в Девоне, я готов съесть «Вздыбленного льва», да, так я и сделаю, целиком, вместе с ракушками и всем прочим! Хани очень мило покраснела и сказала:

— Сэр Пенн, вы должны познакомиться с моей сестрой.

Я присела. Голубые глаза остановились на мне.

— Еще одна красотка, а? — сказал он. — Еще одна красотка! Две красивейших леди Девона!

— Очень любезно с вашей стороны называть меня так, сэр, — сказала я. — Но я не потребую от вас проглотить ваш корабль, если окажется, что вы ошиблись.

Он засмеялся громким утробным смехом, хлопая себя руками по бедрам. , где сидели мы с Хани, она — за вышивкой, я — праздно глядя на нее, и, усевшись около нас, сказал:

— Я определил Рэккела на конюшни. Там понадобится еще один конюх, хотя не знаю, подойдет ли он для этого. Он внешне не похож на конюха, но с лошадьми управляться умеет, это точно. Со временем мы подыщем ему другое занятие. По-моему, из него получился бы отличный секретарь; жаль, я не нуждаюсь в секретаре.

Хани улыбнулась мужу поверх своих пялец. Она всегда была нежна и ласкова с ним, а он, разумеется, обожал ее. Она выглядела неотразимо в такой позе — с иглой в застывшей руке и с тихим, задумчиво-спокойным выражением лица.

— Ну, что же, — сказала Хани, — пусть послужит пока на конюшне, а если возникнет другая вакансия — он всегда будет под рукой и сможет получить ее.

— Приятный юноша, — заметил Эдуард, — и довольно образован, мне кажется.

— Он говорит со странным акцентом, — вмешалась я.

— Это потому, что он с севера. Их речь иногда так отличается от нашей, что трудно бывает ее понять.

— Но речь Ричарда совершенно понятна.

— Все дело в том, что этот молодой человек не без образования… Не такого сорта, как те, кто обычно обивают пороги в поисках работы.

— Дженнет мне говорит, что он молчалив и скрытен. Она, не теряя времени, познакомилась с ним. Эдуард откашлялся и сказал:

— Томас Элдерс собирается навестить нас в конце недели.

Хани замерла на мгновение, ее игла застыла в воздухе. Я знала, что это сообщение обеспокоило ее.

Мне хотелось сказать им обоим, что меня незачем опасаться. Я никому не выдам того, что знала; а знала я то, что Томас Элдерс был католический священник, который странствовал от одного католического дома к другому; он являлся под видом гостя, старого друга одного из домочадцев, и во время своего пребывания он исповедовал и служил мессу, и тем самым рисковал навлечь гнев королевы на себя и на обитателей дома, приютившего его.

Он уже побывал у нас однажды. Тогда я мало задумывалась над этим, хотя сразу догадалась о цели его прихода.

Все в Англии ожидали, что с началом нового царствования придет более терпимое отношение к делам веры, и, в самом деле, оно не могло быть более жестоким, чем предыдущее правление; но для полной веротерпимости пора еще не настала; у королевы на это были веские причины, у ее министров — тоже. Мягко говоря, сейчас неразумно принимать у себя дома священников.

Когда я вспомнила свирепость воззрений Пенлайонов, мне стало не по себе.

Я сменила тему, снова заговорив о новоприбывшем Ричарде Рэккеле.

— У него, в самом деле, приятные манеры. Я знала одного человека с севера. Он приходил к моему отцу. Но тот и говорил, и вел себя совсем не так, как этот юноша.

— Не все люди скроены на один лад, — благодушно заметила Хани.

Потом она принялась говорить о соседях и, опасаясь, что скоро речь зайдет о Пенлайонах, я поднялась и оставила их вдвоем.

Джейк Пенлайон заезжал каждый день. В его поведении не было ни капли притворства. Он не скрывал, что являлся с одной целью: видеться со мной.

Как-то раз он заметил во дворе Ричарда Рэккела и сказал:

— А этого парня я уже раньше видел. Я запомнил его: он приходил в Лайон-корт искать работу.

— И у вас ничего не нашлось для него?

— Мне не понравилась его внешность. Больше похож на девушку, чем на парня.

— Вы полагаете, что каждый должен уметь рычать, как лев?

— О нет, эту привилегию я оставляю за собой.

— ..или трубить, как осел, — добавила я.

— Это я предоставляю другим, но в слуге я не ищу ни льва, ни осла. А еще эти росказни, что он якобы пришел с севера!

— Почему росказни? Эдуард поверил ему.

— Эдуард всему верит. У него ложное представление, что все остальные ведут себя так же, как он, с его благородными принципами.

— Быть может, гораздо приятнее верить в лучшее, а не в худшее в людях до тех пор, пока ничто не доказывает обратное.

— Чепуха! Лучше быть всегда готовым к худшему!

— Как обычно, я не согласна с вами.

— Что приводит меня в восхищение! Я страшусь того дня, когда между нами наступит совершенное согласие.

Не могло быть сомнений, что наши словесные баталии доставляли ему огромное удовольствие. К моему удивлению, мне — тоже…

Когда однажды он не приехал в обычное время, я обнаружила себя стоящей у окна, ожидая его появления, надеясь, как я настойчиво уверяла себя, что он вовсе не приедет. Но у меня невольно сильнее забилось сердце, когда я увидела, наконец, на дворе его белую лошадь и услышала громкий голос, зовущий грумов.

Мы отдали визит в Лайон-корт — поместье, выстроенное отцом сэра Пенна. По обе стороны подъезда возвышались грозные фигуры львов с разинутыми пастями, и львиная маска украшала замковый камень арки над входом. Это было не такое старое строение, как Труиндский замок; его готический холл простирался в высоту до самой крыши здания. Центральный блок обрамлял внутренний двор, и от него отходили два крыла, западное и восточное. В них помещались спальни и жилые комнаты, а в центральном блоке были холл и парадная лестница, ведущая на галерею. Все это производило впечатление, но с нарочито показным, хвастливым оттенком. «Что и следовало ожидать, — сказала я себе, — от такого семейства». Пенлайоны не всегда владели богатством и, приобретя его, не могли отказать себе в удовольствии им похвастаться. Но в семье Эдуарда богатство было изначально, и он вырос с сознанием своего собственного и неотъемлемого права на обладание им.

Все же меня невольно захватил энтузиазм, с каким сэр Пени и Джейк относились к своему дому. В длинной галерее висели портреты основателя их состояния, отца сэра Пенна, который, очевидно, чувствовал себя весьма неловко в своем роскошном костюме; самого сэра Пенна, очень уверенного в себе; его жены, довольно хрупкой на вид леди, с растерянным выражением лица, и Джейка Пенлайона, самодовольного, надменного; яркие голубые глаза которого на полотне производили не меньшее впечатление, чем во плоти.

Сады поместья были чрезвычайно хороши. Сэр Пени держал целую армию садовников, которые трудились неустанно, сделав его земли достопримечательностью всей округи. Усыпанные гравием дорожки были симметричны, клумбы безукоризненны, хотя менее богаты красками, чем в разгар лета. В розарии еще цвели розы. Раскинулся там и аптекарский садик, который особенно заинтересовал Хани; в нем росли всевозможные лекарственные травы. Я сказала сэру Пенну, что моя бабушка — признанный авторитет по части трав и всяких других растений.

— В нашей деревне жила ведьма, — сообщила я ему. — Моя бабушка подружилась с ней, и та перед смертью передала ей свои рецепты.

— Ведьмы, — сплюнул сэр Пени. — Я бы повесил это дьявольское отродье!

— Но она, по-моему, была добрая ведьма. Она лечила людей.

— Моя дорогая юная леди, нет такого понятия, как добрая ведьма. Она служит аду, и ее цель и предназначение — предать других людей силам ада. Пусть только появится в наших местах какая-нибудь ведьма, и ее тотчас вздернут за тощую шею, это я вам обещаю!

— Я бы не стала настаивать на выполнении такого обещания, — сказала я, сама удивляясь, почему меня все время подмывает пререкаться с этими Пенлайонами.

— Только не начинайте мне восхвалять ведьм, моя милая. Не одна женщина попала в беду, примкнув не к той стороне!

— Единственно верный и безопасный путь, я вижу, — это примкнуть к правой стороне, то есть, разумеется, к вашей, — съязвила я.

Но ирония не дошла до сэра Пенна.

Нам показали воздвигнутые там и сям статуи, солнечные часы и фонтаны, тисовые деревья, подстриженные в виде фантастических фигур. Сэр Пени очень гордился своим садом.

Во время этого визита Джейк пригласил нас всех на борт «Вздыбленного льва». Я хотела отказаться, но это было невозможно, раз Хани и Эдуард приняли приглашение.

Спустя несколько дней после посещения нами Лайон-корта я, как обычно, выехала на послеполуденную прогулку, а когда вернулась, Дженнет поджидала меня у конюшни.

— Ах, мистрис Кэтрин, — взволнованно сказала она, — случилось что-то ужасное. Наша госпожа упала; она повредила себе ногу и просит, чтобы вы тотчас поспешили к ней. Я должна вас проводить.

— Где она?

— Она на борту «Вздыбленного льва».

— Этого не может быть!

— Но, мистрис, это так. Она отправилась туда с визитом.

— А хозяин?

— Он вроде не смог пойти. Он сказал: «Иди одна, моя дорогая», — и хозяйка пошла.

— Одна на «Вздыбленный лев»!

— Но капитан пригласил их и готовился к приему. Все случилось как-то неожиданно.

— Как же так? Я ведь тоже должна была пойти!

— Ну, они так и сказали, что пойдут без вас, мистрис. И потому… хозяина срочно вызвали, вот хозяйка и пошла одна.

Меня охватил гнев. О чем Хани думала, отправляясь одна на корабль, который был под командой такого человека?

— ..И потом она споткнулась и повредила ногу, и капитан прислал посыльного, и я должна без промедления доставить вас туда!

Поступок Хани заставил меня задуматься. Я никогда не могла по-настоящему ее понять. Во мне часто возникало ощущение, что у нее есть какие-то секреты. Неужели этот самодовольный, хвастливый пират чем-то привлек ее, и она изменила Эдуарду?

Этого не могло быть. Но если она находилась одна на его судне и послала за мной, чтобы я подтвердила, что была с ней все время…

В этом был смысл.

Я представила себе чуткое, нервное лицо Эдуарда, и на меня нахлынуло огромное желание защитить его от любой некрасивой истины. Я сказала:

— Я сейчас же иду, Дженнет.

Она услышала это с видимым облегчением, и мы тотчас поспешили вниз по аллее, ведущей из усадьбы, почти бегом проделав весь путь до Мыса, где маленькая шлюпка ждала нас, чтобы доставить на корабль.

Лодка ныряла в волнах, и, глядя назад на берег, я могла видеть башенку Труинда, из которой обычно любовалась судами и морем.

Джейк Пенлайон стоял на палубе, явно поджидая нас. Я ухватилась за веревочный трап, и меня подняли на борт прямо в его объятия.

Он засмеялся:

— Я знал, что вы придете!

Один из матросов поднял на борт Дженнет.

— Отведите-ка меня лучше к сестре, — сказала я.

— Прошу сюда.

Он взял меня за руку, как бы для того, чтобы провести меня по палубе. Я спросила:

— Почему она оказалась здесь без Эдуарда? Я не понимаю.

— Она хотела посмотреть мой корабль.

— Ей следовало подождать, пока мы все собрались бы это сделать. Нам надо быстрее свезти ее на берег. Это будет нелегко, если она повредила ногу. Насколько это серьезно? О, Боже, я надеюсь, что кости целы!

Он провел меня вверх по лесенке и распахнул дверь:

— Моя каюта.

Мне она показалась просторной — насколько могут быть просторны корабельные каюты. На переборке (так это называлось, как я узнала позже) висел тканый ковер. Я увидела шкафчик с книгами, полку с инструментами и на столе вращающийся глобус с изображением земной поверхности. На стене висели медная астролябия, компас, склянки и какой-то длинный, крестообразный предмет, который, как я позднее узнала, был не что иное как арбалет.

Я мельком заметила все это, пока мои глаза искали Хани.

Когда мне стало ясно, что ее там не было, меня пронзил страх, который наполовину был волнующим предчувствием.

— Где моя сестра?

Он засмеялся, захлопнул дверь и прислонился к ней.

— Возможно, у себя в саду. Или в кладовой.

Занимается делами, которые составляют радость и долг каждой хозяйки.

— В саду! Но мне дали понять…

— Разве я не говорил вам, что не позднее, чем через неделю, вы будете на борту моего корабля?

— Но меня уверили, что здесь моя сестра…

— Однако ведь, на самом деле, вы не поверили, не так ли?

— Но…

— А, бросьте, вы же хотели принять мое приглашение, разве нет? И я тоже этого хотел. Так почему мы должны беспокоиться о том, какие средства привели к счастливому исходу?

— Я не беспокоюсь, — сказала я.

— А должны бы, если вы действительно возмущены, а не притворяетесь возмущенной!

— Мне кажется, вы сошли с ума!

— Мой рассудок всегда при мне, и я никогда с ним не расстанусь.

— Я хочу уйти, — сказала я.

— А я хочу, чтобы вы остались. Я капитан этого судна. Здесь все повинуются моим приказам!

— Пусть повинуются те несчастные создания, что, служат вам. Они, бедняги, в вашей власти!

— А вы — нет, так?

— С меня довольно этого безумия!

— Но мне никогда не будет довольно! Он подошел ко мне и обвил меня руками, стиснув так крепко, что я оказалась как будто в тисках.

— Капитан Пенлайон, без сомнения, вы — сумасшедший. Вы отдаете себе отчет, что моя семья никогда не простит такого оскорбления?

Он засмеялся. Я заметила, что наружные уголки его глаз были слегка приподняты и брови повторяли этот наклон. Это придавало его лицу выражение, одновременно и плутовское, и сатанинское. Я попыталась высвободиться.

— Отпустите меня! — закричала я, стараясь лягнуть его по ногам. Но он держал меня таким образом, что мои старания были тщетны. Я подумала, что он многих женщин держал вот так, и представила себе, как он совершает набеги на далекие селения и как он и его люди обходятся с пленными женщинами…

— Вам не убежать, — насмешливо сказал он, — не стоит и пытаться. Вы в моей власти.

— Хорошо, что вы от меня хотите?

— Вы сами знаете!

— Если я права в своих предположениях…

— А я уверен, что вы правы…

— ..то я считаю ваши манеры отвратительно грубыми. Я вижу, что вы — мужлан, совершенно не похожий на…

— На франтоватого джентльмена, которого вы имели несчастье встретить когда-то. Ну, а сейчас, милая девушка, вы встретили мужчину, которому пришлись по вкусу, и, несмотря на» отсутствие у него хороших манер вы, находите его неотразимым!

Он разжал объятия и, охватив руками мою голову, отклонил ее назад, и его губы коснулись моих… «Теплые, отвратительные», — твердо сказала я себе. Я пыталась увернуться, протестовать, но бесполезно. Невозможно было вырваться из его яростных объятий.

Когда он, наконец, отпустил меня, я вся содрогалась от бешенства.

— Как вы смеете так обращаться со мной? Я никогда…

— О, конечно, вы никогда раньше так не целовались. Но не беспокойтесь. Это не в последний раз!

Меня охватил испуг. Я была одна на его корабле, куда меня завлекли обманом. На борту находились люди, но это были его прислужники.

Он угадал мои мысли.

— Это возбуждает, а? Вы в моей власти и не можете уйти, пока я этого не пожелаю. Я могла только повторить:

— Вы не посмеете тронуть меня!

— Теперь, когда я убедился, что ваш пыл под стать моему… Притом, что я честен и не делаю тайны из своих желаний, а вы лживы и скрываете свои, изображая отвращение!

— Никогда не слышала такой чуши! Вы — отвратительный грубый пират, и я ненавижу вас!

— Вы слишком яростно протестуете!

— Вас за это повесят! Моя семья…

— О да, — сказал он. — Вы — девица из хорошей семьи. Это соображение мы приняли во внимание.

— Кто это, — мы?

— Мой отец и я, а с какой целью — вы прекрасно отдаете себе отчет.

— Я отказываюсь обсуждать эту неприятную тему.

— Это захватывающе интересная тема. Отец сказал мне: «Тебе пора жениться, Джейк. Пенлайонам нужно пополнение. Эта девушка произведет хорошее потомство. Самое время уложить ее в постель. Но на этот раз сделай все по закону. Я хочу внуков».

— Я отказываюсь оставаться здесь и терпеть эти оскорбления. Ищите в других местах производительницу маленьких Пенлайонов!

— Зачем мне искать, если я уже нашел ее?

— Полагаю, надо прежде получить ее согласие?

— За этим дело не станет!

— Вы, должно быть, считаете себя одним из богов, сошедшим с Олимпа? Смешная иллюзия!

— Другие, возможно, питают такие иллюзии на мой счет. Я же знаю себя как человека, который ясно понимает, чего он хочет, и всегда добивается этого.

— Не всегда, — возразила я. — Если я включена в список ваших желаний — ничего не получится!

— Существуют способы… Хотите, чтобы я вам это разъяснил?

Его лицо было совсем близко, и я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Как мне хотелось, чтобы мое сердце не билось так гулко! Оно могло выдать мой страх или что-то иное! — словом то, что он возбуждал во мне.

— Вы отвратительны. Если не отпустите меня сию же минуту, я обещаю вам, что моя семья привлечет вас за это к суду!

— О, эта благородная семья! — сказал он. — Послушайте, моя прекрасная леди, нет ведь ничего оскорбительного в предложении брака!

— Оно оскорбительно, если исходит от вас.

— Не заходите слишком далеко, я дьявольски вспыльчив!

— Хочу предупредить, что я тоже!

— Я так и знал, что мы хорошая пара. Каких парней мы наделаем! Давайте начнем… сейчас! Брачные обеты принесем потом.

— Я сказала уже, что вам придется поискать в другом месте продолжательницу вашего рода!

— Я ее нашел и дал Богу клятву, что только вы будете рожать моих сыновей.

— Отойдите от меня и откройте дверь, — сказала я.

— При условии…

— Каком?

— Что вы дадите мне слово выйти за меня замуж… без промедления и забеременеть от меня, прежде чем я уйду в плаванье.

— А если я откажусь?

— Вы не оставляете мне другого выхода… Я промолчала, и грубым движением он швырнул меня на койку. Я в ужасе уставилась на него. Он начал хладнокровно снимать свою куртку. Я вскочила. Он рассмеялся.

— Вы должны понять, моя драгоценная девственница… по крайней мере, я предполагаю, что вы — девственница. Конечно. Я их сразу распознаю. Что-то есть такое во взгляде…

— Вы меня оскорбляете!

— Наоборот, я оказываю вам честь. Я выбираю только тех, кто достоин моей мужской силы!

— Вы, в самом деле хотите сказать, — проговорила я, — что, если я не дам согласия выйти за «ас, вы возьмете меня силой, как какую-нибудь… какую-нибудь…

— Как какую-нибудь низкопробную девку. Хотя, заметьте, бывали у меня, случалось, и благородные леди. И совершенно напрасно делать большие глаза и недоверчиво смотреть на меня! Вы знаете, что я — человек слова. Разве я не обещал вам, что на этой неделе вы будете у меня на корабле? Ну, и как же мы решим? Повторяю, у моряков нет лишнего времени.

— Выпустите меня отсюда. Вы заманили меня в ловушку. Я пришла только потому, что…

— Потому, что вы этого хотели.

— Ничего на свете я не хотела меньше!

— Не верьте этому. Я знаю вас лучше, чем вы сами знаете себя.

— Дженнет сказала мне…

— Только не сваливайте вину на девушку! Она-то знает, когда ей следует повиноваться!

— Дженнет! Она знала про этот обман?

— Обман? Моя дорогая, я дал вам благовидный предлог, чтобы вы могли появиться здесь. Мое терпение истощается!

— Я должна выйти отсюда, — сказала я.

— Это ваш ответ.

Он неторопливо надел куртку, открыл дверь и повел меня вниз по лестнице. Дженнет ждала на палубе. Я подошла к ней и сказала:

— Ты солгала, Дженнет. Ты сказала мне, что мистрис Эннис находится здесь. Ты прекрасно знала, что ее здесь нет!

— Мистрис Кэтрин! Я… я… — Она смотрела на Джейка Пенлайона, стоявшего за моей спиной.

— Ты шлюха! — крикнула я и ясно представила себе, каким взглядом он смотрит на нее и как овладевает ею. Не было нужды соблазнять ее заманчивыми обещаниями, она и так была на все готова. Я знала Дженнет и, к моему стыду, ощутила сама мощную притягательность его мужского естества.

Джейк Пенлайон тихо рассмеялся.

— Доставьте меня сейчас же на берег, — сказала я. Я вся дрожала, спускаясь по трапу. И ни разу не оглянулась.

Пока мы плыли на шлюпке назад, Дженнет сидела с опущенной головой и было заметно, что она волновалась. Высадившись на берег, я быстро пошла прямо в Труинд, не дожидаясь Дженнет.

Я прошла в свою комнату, совершенно взбешенная, и, чувствуя потребность излить на кого-нибудь свой гнев, послала за Дженнет.

Она вошла, вся трепеща.

Я всегда довольно мягко обращалась со слугами. Хани держала себя с ними гораздо более высокомерно. Но я не могла выкинуть из головы воспоминание о насмешливых глазах этого человека, и мне хотелось выместить на ком-то свою боль, а эта девушка, которая слыла верной мне служанкой, предала меня.

Я резко повернулась к ней и крикнула:

— Итак, моя милая! Как ты объяснишь свое поведение?

Дженнет начала плакать.

Я схватила ее за плечи и потрясла. Тогда она, заливаясь слезами, проговорила:

— Я не хотела ничего плохого, мистрис. Тот джентльмен попросил меня… Он говорил со мной, как…

— Как! — передразнила я ее. — Как кто?

— Ну, говорил так любезно и сказал, что я кажусь славной девушкой…

— И он целовал тебя и тискал, как ни один мужчина не должен обходиться с порядочной девицей!

Я увидела по краске, вдруг залившей ее лицо, что так и было. И я дала ей пощечину. Не бедному лицу Дженнет предназначалась она, но его лицу. Я ненавидела его так сильно! За то, что он одурачил меня, за то, что он пытался обращаться со мной так же, как с Дженнет.

— Ты солгала мне. Ты сказала, что мистрис Эннис находится на» Вздыбленном льве «. Ты — моя служанка и должна служить мне, а ты забыла свой долг из-за того, что этот развратник целовал тебя!

Дженнет опустилась на пол, закрыла лицо руками и разразилась громкими рыданиями. От дверей послышался голос:

— Кэтрин, что с тобой случилось? Хани стояла в дверях, безмятежная и прекрасная. Я ничего не ответила, и она прошла в комнату и посмотрела на плачущую Дженнет.

— Что это, Кэтрин? Обычно ты добра со слугами! Эти слова сказаны были тоном, который так живо напомнил мне матушку, что моя безумная ярость внезапно улеглась, и я почувствовала глубокий стыд за себя, за ту легкость, с которой я позволила себя обмануть, за мой безудержный гнев, обращенный на бедную, глупую маленькую Дженнет. Я сказала Дженнет:

— Ты можешь идти.

Она торопливо поднялась и вышла.

— Что все это значит? — озадаченно спросила Хани.

— Этот человек… Этот Пенлайон… — И я рассказала ей все, что произошло. Хани рассмеялась:

— Тебе бы следовало знать, что я не отправилась бы на корабль одна. Как ты могла быть так глупа, чтобы подумать такое?

— Я очень удивилась.

— Но поверила! Ты полагаешь, что он роковым образом очаровывает всех женщин подряд?

— Дженнет находит его неотразимым!

— Дженнет — девственница с наклонностями блудницы. Она станет жертвой первого встречного волокиты.

— Ты думаешь, она уже пала его жертвой?

— Это бы меня не удивило. Но ты слишком высокого мнения о его неотразимости, если думаешь, что я способна пойти к нему одна.

— Извини, пожалуйста. Это было глупо с моей стороны. Я не могу винить никого, кроме себя.

— Ну что же, по крайней мере, ты ускользнула невредимой. Это научит тебя остерегаться капитана в будущем.

— Насколько от меня зависит, я постараюсь никогда его больше не видеть. Что касается Дженнет, то меня от нее тошнит. Возьму в горничные какую-нибудь другую девушку. Дженнет, наверно, можно пристроить на кухне.

— Как хочешь. Возьми Люс. Эта девушка не доставит тебе никаких хлопот и вряд ли станет соблазном для мужчин.

— Я еще не рассказала тебе, как мне удалось отделаться от него.

— Так как же?

— Он сказал, что либо я даю ему обещание выйти за него замуж, либо он тут же овладеет мною!

— Славного же знакомого ты завела! — поддела меня Хани.

— В твоем доме, — напомнила я ей.

— Но ведь он уже завел с тобой знакомство прежде, чем ты появилась у нас!

Она, должно быть, заметила, как я была расстроена, потому что стала меня утешать:

— Ничего плохого не случилось! Он не может принудить тебя выйти замуж и не осмелится причинить вред дочери соседа и члену нашей семьи. Ведь суд пошлет его на виселицу! Так что это была просто бравада.

— Я слышала, что наша округа слывет вотчиной Пенлайонов.

— Не верь всему без разбора. Эдуард тоже имеет вес в здешних местах. Наши владения обширнее Пенлайоновских и принадлежат нам с незапамятных времен. А кто они такие, как не выскочки, недавно перебравшиеся сюда из-за Тамара?

— Ты утешила меня, Хани.

— Я рада. А теперь позволь мне рассказать свои новости. У меня будет ребенок.

— Хани! — Я подошла и поцеловала ее. — Это чудесно! И ты счастлива, я вижу. Ты изменилась. В тебе появилась этакая материнская безмятежность. А как матушка обрадуется! Она захочет, чтобы рожать ты приехала к ней. Да, ты должна поехать! Они с бабушкой будут ворковать над тобой и никому другому тебя не доверят. Эдуард доволен?

— Эдуард в восторге, и на этот раз я твердо намерена не разочаровать его!

Она намекала на выкидыш, который случился у нее в первый год замужества.

— Мы будем соблюдать величайшую осторожность, — сказала я и, в возбуждении от этой новости о грядущем младенце, забыла неприятный инцидент на корабле.

Мне не дозволено было забыть о нем надолго. В тот день у нас появился Томас Элдерс. Обычно он ночевал, на следующее утро служил мессу в домовой капелле и оставался иногда еще на одну ночь, прежде чем перейти в католический дом.

Его принимали не как священника, а как друга Эдуарда; он ужинал вместе с нами, и разговор за столом не касался религиозных тем. На следующий день отслужили мессу, и те из особо доверенных слуг, кто изъявил желание, приняли в ней участие. Другие же были в полном неведении о происходящем. Капеллу всегда держали на замке, поэтому тот факт, что ее двери были закрыты во время богослужения, не вызвал подозрений.

Я, конечно, не присутствовала в церкви, хотя знала обо всем, и это напомнило мне прошлое и тревогу моей матери и все ее страдания. У меня всегда было беспокойно на сердце, когда в доме бывал Томас Элдерс.

Утром я выехала на прогулку. Волнение, вызванное сообщением Хани, улеглось, и я опять стала думать о постыдном эпизоде, разыгравшемся в капитанской каюте на» Вздыбленном льве «. Вернувшись с прогулки, я отвела Мэриголд в конюшню. Новый конюх, Ричард Рэккел, принял ее от меня. Я сказала:

— Мне кажется, у нее слетает подкова, Ричард. У него были выразительные глаза и довольно красивые черты лица. Он поклонился, и этот поклон не посрамил бы любой королевский двор.

— Ну как, вы прижились здесь? — спросила я. Он ответил, что, как ему кажется, хозяева им довольны.

— Я знаю, это не такая работа, к которой вы привыкли.

— Я привыкаю, мистрис, — ответил он.

Он вызывал у меня интерес. В нем было что-то загадочное. Я вспомнила, что Джейк Пенлайон недоверчиво отнесся к тому, что Ричард якобы пришелец с севера. И тут я мгновенно забыла Ричарда Рэккела, так как мои гневные мысли опять устремились к человеку, которого они, казалось, никогда не могли покинуть надолго.

Чтобы попасть в дом, мне нужно было пройти мимо капеллы. К тому времени месса, должно быть, шла к концу или уже закончилась.

И тут мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди от внезапно охватившего меня ужаса: маленькая дверь, ведущая к» глазку прокаженных «, вдруг открылась и оттуда вышел Джейк Пенлайон. У меня молнией мелькнула мысль: из» глазка прокаженных» он мог видеть все, что творилось в капелле!

Его глаза имели свирепое выражение, пока не остановились на мне. Тогда они зажглись ярким голубым огнем.

— Какая удачная встреча, мистрис, — сказал он и, подойдя ко мне, хотел обнять. Однако я торопливо шагнула назад, и он позволил мне сделать это, но с таким видом, как будто давал понять, что уважает мое нежелание, но мог бы спокойно не принимать его во внимание.

— Что вы здесь делаете?

— Что еще я могу делать, как не искать случая видеть мою невесту?

— И кто же она? Горничная Дженнет, которой по-прежнему вы увлекаетесь?

— Служанка, будь она шлюхой или благонравной девицей, не может быть моей невестой. Та, кому мне было угодно оказать эту честь, стоит передо мной!

— Вы хотите сказать: та, которую вы пытались обесчестить!

Я повернулась, чтобы уйти, но он преградил мне путь, сжав мою руку так сильно, что мне стало больно.

— Знайте, — сказал он, — мой отец сейчас здесь, в этом доме. Я вышел, чтобы разыскать вас. Отец затевает празднество по поводу нашей помолвки. Я, разумеется, сообщил ему, что вы приняли мое предложение. Ему хочется, чтобы это было грандиозное торжество. Он уже пригласил половину всей округи.

— Тогда, — вскричала я, — ему придется отменить приглашения!

— На каком основании?

— На том, что помолвки не существует. Как она может быть без согласия предполагаемой невесты?

— Но оно уже было дано. — Он поглядел на меня с притворным упреком. — Вы так скоро забыли, что навестили меня в моей каюте! Ведь вас бы там не было, если б между нами не существовало согласия?

— Вы заманили меня хитростью!

— Неужели вы снова станете отрицать, что направились на мой корабль с величайшей охотой? — Он изумленно поднял брови, притворяясь серьезным.

Я выкрикнула:

— Ненавижу вас!

— Ну что ж, это хорошее начало, — сказал он. Я попробовала вырвать руку, но он ее удержал.

— Что вы собираетесь делать?

— Пойти и сказать вашему отцу, чтобы он немедленно отозвал все приглашения.

— Он не сделает этого.

— Тогда вам придется найти другую невесту.

— Я нашел ту, которую хочу. Она здесь, передо мной!

Я сделала вид, что осматриваюсь вокруг.

— Не вижу ее!

— Зачем изображать отвращение, когда вы полны страстного влечения? Зря все это. Давайте покончим с притворством! Давайте будем искренни друг с другом!

Он притянул меня к себе и стиснул так сильно, что чуть не сломал мне ребра. Ярость во мне затмила все прочие чувства.

Я лягнула его, но он только рассмеялся. Он держал меня нарочно, чтобы показать, как тщетны были мои усилия избавиться от него. Я попыталась тогда словами добиться того, что не могла сделать с помощью физической силы:

— Ваши пиратские ухватки могут принести успех в открытом море. Но в доме джентльмена вы ими ничего не достигнете!

— Опять ошибаетесь, моя дикая кошечка. С их помощью я добуду то, чего хочу, а в данный момент я хочу вас. Я бы уже давно вас имел, но на этот раз все должно быть узаконено. Наши сыновья будут рождены в браке. Я, конечно, терпеть не могу проволочек. Но все-таки мы сначала повенчаемся, а постель — потом.

— Даже от вашей жены будут ожидать, что она принесет обеты добровольно. Как вы заставите меня?

— Есть способ, — усмехнулся он.

— Ваш выбор неразумен, если вы ожидаете от меня повиновения.

— Мой выбор таков, какой должен быть, и я добьюсь от вас повиновения. Я укрощу мою дикую кошку, и она будет, мурлыкая, просить моих ласк!

— Ваши метафоры так же неуклюжи, как и все, что вы делаете!

— Послушайте меня, — ответил он. — Вы сейчас пойдете и встретитесь с моим отцом. Вы будете улыбаться ему и скажете, что рады оказанной вам чести.

— Вы шутите!

— Я вполне серьезен. Вы дали мне слово, и, клянусь Богом, вы сдержите его.

— Заставите меня?

— Да, заставлю. Не глупите, мистрис Кэтрин! Вам не поздоровится, если я расскажу, что я видел сегодня через «глазок прокаженных».

Я побледнела, и в его глазах сверкнуло торжество.

— У меня давно были подозрения, — сказал он. — Я не поручусь за то, что случится, если мой отец узнает…

— Даже если в дело замешана его будущая невестка?

— Вы не папистка, я это прекрасно знаю. Иначе я выбил бы из вас папистскую дурь.

— Каким приятным, любезным супругом вы обещаете быть…

— Значит, вы согласны с тем, что я буду вашим супругом?

— Дайте мне закончить. Я собиралась сказать: для бедной простушки, которая будет настолько одурачена, что выйдет за вас.

— О, это будет не простушка! Это будет умная женщина: Кэтрин, никто иная, как Кэтрин, потому что никакая другая не подойдет. Я поклялся ее иметь, а я напрасных клятв не даю!

— А если я откажусь?

— Не захотите же вы навлечь несчастье на этот дом?

— Вы не поступите так жестоко!

— Я стану каким угодно жестоким, чтобы получить то, что хочу.

— Я вас ненавижу и никогда не думала, что так можно ненавидеть человека!

— Пока ваши глаза мечут в меня молнии, я вполне доволен. Пожалуй, я подожду еще недельку… но не больше. Итак, идемте со мной. Вы встретитесь с моим отцом. Вы будете улыбаться и вести себя так, как будто наш союз приводит вас в восторг.

— Я не могу так притворяться!

— Или притворяйтесь, или предайте свою семью!

— Значит ли это, что вы решитесь погубить их?

— Я не шучу. Каждое мое слово сказано всерьез.

— Сначала попытка изнасилования. Теперь — шантаж…

— Это еще только начало, — сказал он со смехом. Я потерпела поражение и знала это. Как глупо было принимать в доме священника! Почему никто не подумал о «глазке прокаженных»? Они закрыли дверь в капеллу, но забыли другую, которая вела в комнату, где собирались когда-то те, кому было позволено видеть и слушать мессу только через щель в стене.

Идя вслед за Джейком через лужайку, я думала:

«Ну хорошо, пусть помолвка… но ничего больше. Я придумаю выход. Я вернусь к матушке. Хани поможет мне в этом, должна помочь. В конце концов, это они с Эдуардом втянули меня в эту историю».

Сэр Пени сидел, развалясь в большом кресле с резной деревянной спинкой. Он довольно ухмыльнулся, когда я вошла в холл рука об руку с Джейком. Ни Хани, ни Эдуарда не было. Я подозревала, что они все еще находились в капелле.

Сэр Пени выбрался из кресла и подошел ко мне. Он обнял меня и крепко поцеловал в губы. Мне показалось, что от его поцелуя должны были остаться кровоподтеки.

— Ну что ж, — сказал он, — мой сын не из тех, кто теряет время даром. Но вы не прогадали, милая девушка. Я могу за него поручиться.

Он ткнул Джейка локтем под ребро, и тот рассмеялся.

— Незачем говорить ей это, отец, — сказал он, — она девица не глупая!

Они захохотали оба. «Непристойно», — подумала я. Джейк обнял меня за плечи. Я почувствовала, как его пальцы впились в мою плоть.

— Мы сыграем свадьбу вскоре после помолвки. Нет смысла тянуть с этим. Мы хотим, чтобы вы подарили нам маленького Пенлайона как можно раньше!

Я хотела крикнуть: «Я никогда не выйду за этого человека! Скорее пойду на костер!»

Но нет: ведь я позволила им считать меня невестой Джейка именно потому, что боялась. Боялась за всех нас, так как этот беспощадный человек знал, что происходило в капелле этим утром.

В этот момент появилась Хани, не такая спокойная, как обычно. Лицо у нее пылало, держалась она неуверенно. Очевидно, один из слуг доложил ей о приходе Пенлайонов, и она, должно быть, думала о том, как оградить Томаса Элдерса от этих людей.

— Добрый день и добро пожаловать! — сказала она. — Вот как, Кэтрин уже здесь! Мне только что сообщили, что вы приехали. Выпьете вина?

Она дернула за шнур звонка.

Вошел Эдуард и поздоровался с посетителями.

— Счастливый повод, — громко заговорил сэр Пенн. — Эти молодые люди… Но и я не терял даром времени. Время терять нельзя. Мы отпразднуем обручение в Лайон-корте, а вслед затем — и свадьбу. Этой парочке не терпится, и не могу сказать, что я виню их за это. Нет, я их совсем не виню!

Хани пристально смотрела на меня. Она ожидала, что я стану протестовать.

Я открыла рот, чтобы сказать, что все это ошибка и у меня нет намерения выходить замуж. Но тут я поймала взгляд Джейка — насмешливый, предупреждающий, жестоко непреклонный. Я подумала: «Он в самом деле выдаст. У него нет совести, и он не знает пощады». И я вспомнила, как моя мать поведала мне однажды о своем отце, которого она обожала. Он был заключен в Тауэр, а потом настал день, когда он лег на плаху и его голова была выставлена на Лондонском мосту. Я знала, что она всю жизнь не могла избавиться от воспоминаний о тех днях. Они омрачили все ее счастливые мгновенья. Я потеряла Кэри и была уверена, что никогда больше не обрету полного счастья. И если я предам Хани, как я смогу посмотреть матери в глаза или простить себя?

На меня вдруг нашло лихорадочное веселье. Я решила, что перехитрю этого человека, который так недавно вошел в мою жизнь и уже заполнил ее. Пусть он верит, что выиграл, но на самом деле этого не будет никогда. Пока я должна согласиться на обручение, ибо отказаться значило подвергнуть опасности Хани и Эдуарда. Но его победа продлится недолго. Если Джейк Пенлайон воображал, что я так легко покорилась, он очень скоро поймет, что ошибся.

Джейк крепко держал меня за руку. Его пожатие было само по себе предупреждением. «Я могу сломать тебе пальцы, если пожелаю, и также легко могу сломить твой дух».

— Что ж, Кэтрин, — сказала Хани, — я в самом деле могу поздравить вас обоих?

— Самое время для поздравлений, — сказал Джейк. — Мы хотим как можно быстрее повенчаться.

Хани прижалась душистой щекой к моей, вопрошая меня взглядом.

— Значит, ты решилась, Кэтрин? — сказала она. — Как же так, ведь еще совсем недавно ты заявляла, что никогда не выйдешь замуж?

— Мой сын знает, как преодолеть сопротивление даже самой застенчивой девицы!

— Кажется, так.

Внесли вино и бисквиты. Эдуард наполнил бокалы и провозгласил тост:

— За жениха и невесту!

Джейк взял свой бокал и отпил, затем протянул мне. Я пристально взглянула на его полные чувственные губы и отвернулась. Он всунул мне в руки бокал, и я выпила. Мне показалось, что я скрепила печатью свое обещание.

Они начали говорить об обручении, которое должно было состояться в Лайон-корте. Венчание же будет в нашем доме.

— Нет, оно должно быть в доме моей матери, — запротестовала я.

— Как, на другом конце страны? — воскликнул Джейк. — У моряка нет времени на такие причуды. Если ваша матушка хочет танцевать на вашей свадьбе, она должна приехать в Девон.

— Я придумаю, как поступить, — сказала я и увидела, как улыбка тронула уголки губ Джейка Пенлайона.

Я рассеянно прислушивалась к разговору. Сэр Пенн задавал вопросы о состоянии моего отца. Эдуард отвечал на них, как мог.

— Приданое, очевидно, будет солидным, — сказал сэр Пенн, — но даже если это не так, никакие соображения не помешают свадьбе. Помешать моему сыну, когда он что-то решил! Этого я не могу сделать, если б и захотел. А я и не хочу! Мой сын — точная копия своего отца, а я был таким же. При виде молодой кобылки ему не терпится ее объездить, и он не расположен долго ходить в женихах, я уж знаю! — Он наклонился ко мне. — Он горит нетерпением. Вот увидите, он не будет лениться! Единственно верный способ зачать сыновей! Вы ведь не одна из этих бедных чахлых созданий, которые падают в обморок при виде мужчины. Вы не такая, я сразу заметил. Вы будете рожать сильных духом сыновей, потому что сами сильны духом; вы будете без ума от Джейка, как и он от вас, а это и есть лучший способ наделать сыновей. Наделать их пораньше и побольше! Пенлайонских парней!

Я ненавидела этого человека так же сильно, как и его сына. Их откровенная и простецкая манера разговора будила мое воображение. Я была девственницей, но знала кое-что об отношениях полов. Однажды я наткнулась в поле на совокуплявшуюся парочку. Я слышала разные разговоры. И потому сейчас перед моим мысленным взором одна за другой проплывали картины… я и Джейк, с его похотливым, насмешливым взглядом. В его присутствии эти картины в любую минуту готовы были возникнуть и нарушить мое душевное равновесие.

Я едва прислушивалась к беседе. Речь шла о свадьбе, но прежде всего о праздновании обручения. Хани была растеряна, и это меня не удивляло: ведь так недавно я говорила ей о своей неприязни к Джейку Пенлайону. Эдуард никогда не выдавал своих чувств; по его виду никто не мог бы заподозрить, что в этой помолвке есть что-то необычное.

Решили, что обручение состоится на следующей неделе, а венчание — четыре недели спустя.

— Мы дадим Джейку время на ухаживание.

Ухмылка старика была отвратительна. Он, конечно, подразумевал время на то, чтобы предвосхитить наши брачные обеты.

— И чем скорее мы уложим их на законное ложе, тем лучше. Джейк уйдет в море ровно через два месяца после свадьбы. Но на этот раз плаванье будет недолгим. Джейк не захочет задерживаться, когда у него дома будет жена, которая греет ему постель.

Я почувствовала тошноту. «Нет, — хотелось крикнуть мне, — я никогда не соглашусь, это все только притворство! У меня нет никакого желания выйти за него замуж».

Но я хранила молчание, потому что каждый раз, как меня подмывало сказать это, я представляла себе брошенных в темницу Хани и Эдуарда и несчастные глаза моей матери. Она и так уже слишком много страдала.

Во всяком случае, я их обманывала. Я позволяла этому самоуверенному человеку думать, что он усмирил меня. Но ничто не могло побудить меня делить с ним постель, как любил выражаться его отец, и родить ему сына, что, казалось, было главной и навязчивой мыслью в умах обоих.

Время тянулось бесконечно. Наконец они собрались уйти. И отец, и сын обняли меня на прощанье. Мне было отвратительно то, как они при этом прижимались ко мне.

Мы стояли во дворе и смотрели им вслед.

Когда они исчезли из виду, Хани обернулась ко мне:

— Что случилось? Почему ты вдруг изменила свое решение?

— Здесь не место для разговора.

Мы прошли в комнату для гостей. Я сказала:

— Не здесь.

Комната сообщалась со столовой и отделялась от нее не дверью, а только занавесом в арочном проеме. Я сказала:

— Давайте пройдем в капеллу. Давайте запрем там двери и еще ту дверь, которая ведет к «глазку прокаженных».

Капелла имела свой обычный вид. Не было никаких признаков того, что здесь только что отправляли службу. Я подошла к «глазку прокаженных»и посмотрела сквозь него в маленькую комнатку за стеной.

— Двери сейчас закрыты, — сказала я, — но как жаль, что вы не закрыли обеих дверей перед тем, как Томас Элдерс начал свою службу.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Хани.

— Джейк Пенлайон был там. — Я указала на глазок. — Я встретила его, когда он выходил оттуда. Он сказал мне, что, если я не соглашусь выйти за него, он даст знать куда следует о цели визита Томаса Элдерса.

— Боже мой! — воскликнул Эдуард. Хани положила ладонь на его руку:

— Что бы с нами случилось, Эдуард? Бережным жестом он накрыл ее пальцы своими. Как он отличался от Джейка Пенлайона! Но почему я должна сравнивать всех мужчин с Джейком? Эдуард был другой — мягкий, оберегающий, любящий, нежный…

— Не знаю, — сказал Эдуард, — это могло быть чрезвычайно опасным.

— Итак, ты дала обещание, чтобы спасти нас?

— Полагаю, что да.

— Кэтрин!

— Но не воображай, что я собираюсь выходить за него. Я еще поборюсь с ним!

Опять этот лихорадочный приступ веселья. Сражаясь с Джейком, я получала огромное удовлетворение. Мне хотелось взять над ним верх, смеяться над ним, осыпать насмешками. Никогда не думала, что можно испытывать по отношению к кому-либо такой накал чувств. Конечно, мои чувства к Кэри были так же сильны, но то была страстная любовь, здесь же — ненависть.

— Я вынуждена была притворяться, иначе он выдал бы вас. Это — дурной человек. И он, и его отец — оба мне отвратительны!

— Но, Кэтрин, теперь должно быть обручение!

— Но брачных обетов пред алтарем я не дам. Я буду с ним бороться!

Хани очень странно на меня посмотрела. Затем она повернулась к Эдуарду и прижалась к его груди.

Он сказал:

— Не бойся, любовь моя. Они ничего не смогут доказать. Впредь мы должны быть осторожнее. Я предупрежу Томаса. Если младший Пенлайон знает про него, он легко может расставить ему западню.

Я вспомнила моего отца, который принес нашей семье столько горя из-за того, что старался помочь другу. Эдуард был таким же. Еще один такой, как мой отец… рожденный для мученичества. Ужасно родиться таким в наше время!

Я ушла в свою комнату, и вскоре в ней появилась Хани.

— О, Кэтрин, какое несчастье мы все навлекли на себя!

Она казалась беспомощной и напуганной; ее рука мягко покоилась на животе, как бы защищая растущий в нем плод.

Мне захотелось защитить ее, и я сказала:

— Не расстраивайся так. Я перехитрю этих самонадеянных Пенлайонов.

Ее настроение внезапно изменилось.

— Послушай, Кэтрин, я не видела тебя такой оживленной с тех пор…

Она не кончила, но я знала, что она имела в виду: с тех пор, как мне стало известно, что Кэри потерян для меня… Она была права. Я впервые с того времени ощутила себя настолько полной жизни.

На следующий день Пенлайоны уехали на несколько дней по делам, связанным со снаряжением судна для предстоящего плаванья. Но прежде чем они отправились в путь, Джейк Пенлайон заехал в Труинд. Я увидела, как он подъезжал, и побежала к Хани, чтобы попросить ее не оставлять меня с ним наедине.

Мы приняли его в холле. Он обнял меня так, что мне захотелось отшвырнуть его прочь, но он только засмеялся, почувствовав мое сопротивление. Я думаю, оно ему нравилось. Мое будущее подчинение, в котором он был абсолютно уверен, станет для него еще большей наградой, если ему придется добиться этого силой. Он был охотником, а женщины в его глазах — охотничьей добычей.

Хани приказала подать вина, и мы втроем перешли в пуншевую.

— У меня для вас плохие новости, — сказал Джейк. — Я должен вас покинуть.

Я улыбнулась, а он продолжал:

— Но не отчаивайтесь. Это всего лишь на несколько дней. Я скоро вернусь, и мы наверстаем упущенное за время разлуки.

— Я бы не хотела, чтобы вы из-за меня скомкали ваши дела, — ответила я.

— Я никогда не теряю времени. Будьте спокойны, я покончу очень быстро со всем, что нужно сделать, и вернусь к своей невесте. Мне хотелось бы пройтись с вами по саду. Нам надо кое-что обсудить.

— Я пойду с вами, — сказала с постным видом Хани.

— Мадам, нам не хотелось бы вас утруждать.

— О, мне это в удовольствие! Его глаза зажглись.

— Мы не нуждаемся в дуэнье!

— Тем не менее, приличия должны быть соблюдены.

— У нас здесь не приняты такие церемонии, — возразил Джейк. — Мы простые деревенские люди.

— Моя сестра должна вести себя так, как этого ожидает от нее наша семья, — сказала Хани.

Я улыбнулась ей. Милая Хани, она была так благодарна мне за то, что я оберегала ее и Эдуарда от злобы этих Пенлайонов.

Я сказала:

— Мы будем прогуливаться на виду под твоими окнами.

Я сама удивилась своим словам. Но мне хотелось дать ему бой — правда, в безопасном месте. Тем не менее, я не могла удержаться от желания сказать ему, как сильно я его ненавижу.

Его взгляд просиял. Мысленно я спросила себя, насколько хорошо он понимал меня.

Когда мы вышли в сад, он сказал:

— Итак, мы ускользнули от дракона!

— Хани не дракон. Она просто соблюдает правила приличия.

— Правила бессмыслицы! — сказал он. — Какой вздор! Вы и я все равно, что женаты. Я ведь не собираюсь повалить вас на траву, наградить ребенком и потом бросить!

— В соответствии с вашей обычной практикой!

— Это расхожая практика. Но обуздайте вашу ревность! Когда я получу вас, я буду удовлетворен.

— Я в этом сомневаюсь!

— В удовлетворении?

— Нет, в другом…

— Надеюсь, вы не пытаетесь уклониться от ваших обязательств. Если вы это сделаете, будет плохо и вам, и вашим родным.

— Вы жестокий, безжалостный человек. Вы шантажист, насильник, вы — олицетворение всего, что все добрые и честные мужчины… и женщины… презирают!

— Вы ошибаетесь. Мужчины стремятся соперничать со мной и превзойти; что же касается женщин, то существует множество таких, которые отдали бы десять лет жизни за то, чтобы быть на вашем месте.

Я засмеялась ему в лицо.

— К тому же и хвастун!

— Вы мне нравитесь, — сказал он.

— Я жалею об этом!

— Да, — продолжал он, — вы мне нравитесь так же, как я нравлюсь вам!

— Ваши способности к пониманию равны нулю. Я ненавижу вас.

— Тот род ненависти, который вы питаете ко мне, очень близок к любви.

— Вам предстоит еще многое обо мне узнать.

— И у нас целая жизнь для этого впереди!

— Не будьте в этом так уж уверены!

— Как, пытаетесь отказаться от данного слова?

— Слова… какого слова? Вы угрожаете насилием. Шантажируете. А затем говорите о данном слове!

Он резко остановился и повернул меня лицом к себе. Я знала, что Хани смотрит в окно, и чувствовала себя в безопасности.

— Посмотрите мне прямо в глаза, — сказал он.

— Я могу найти более приятное зрелище!

Он так крепко стиснул мне руку, что я вскрикнула.

— Будьте любезны не забывать, что я не привыкла к физическому воздействию. Вы оставите на мне синяки, как в прошлый раз, когда так грубо схватили за руку!

— Значит, на вас осталась моя метка. Это хорошо. Посмотрите на меня!

Я посмотрела долгим высокомерным взглядом в свирепые синие глаза.

— Теперь попробуйте сказать, что я вам безразличен! Слова не шли у меня с языка, и он торжествующе рассмеялся.

Тогда я быстро проговорила:

— По-моему, если один человек презирает другого, как я презираю вас, это вряд ли можно назвать безразличием!

— Так значит, вы презираете меня? Вы уверены?

— Абсолютно!

— Но, презирая меня, вы наслаждаетесь этим. Отвечайте честно. Когда вы видите меня, ваше сердце бьется быстрее, ваши глаза начинают блестеть. Вы не обманете меня. Мне многому придется вас научить, моя дикая кошечка. И вы найдете во мне отличного учителя.

— Как, без сомнения, многие до меня!

— Вам не стоит ревновать меня к ним. Ради вас я бы бросил их всех!

— Ах, пожалуйста, не лишайте себя удовольствия. Отправляйтесь, куда угодно. Продолжайте обучать других. Все, чего я прошу, — это оставить меня в покое.

— Оставить мать моих сыновей?

— Их еще требуется зачать!

— Занятие, которого я жду с большим нетерпением. Давайте удерем от дракона… прямо сейчас!

— Я вижу, что вы понимаете под обучением! Вы забываете, что я — не трактирная гулящая девка и не глупая служанка. Вам придется вести себя по-другому, если хотите произвести впечатление на настоящую леди!

— Конечно, я не вращался в светских кругах, как вы. Обучите меня подобающим манерам, и, кто знает, может быть я постарался бы угодить вам… если вы угодите мне.

— Вернемся в дом, — сказала я. — Прогулка была достаточно долгой.

— А что, если я решу увезти вас с собой?

— Моя сестра наблюдает за нами. Ее муж немедленно придет ко мне на помощь.

— Почему я должен их бояться?

— Если вы хотите жениться на мне, вам не следует создавать ситуацию настолько возмутительную, что они не смогут оставить ее без внимания. Они решат, что вы — неподходящий жених.

— В тех обстоятельствах…

— В любых обстоятельствах, — прервала я. — Для такой семьи, как наша, совершение скандального поступка, на который вы намекаете, может означать только одно: какие бы ни были последствия, мы за него отомстим.

— Язычок у вас острый! Черт возьми! Пожалуй, вы окажетесь настоящей мегерой!

— И докучной обузой в качестве жены!

— Для других мужчин, — да! Для меня — нет. Я выжму яд из вашего языка и заставлю его источать мед!

— Вот уж не подозревала, что вы можете сочинять такие фразы!

— Вам еще предстоит открыть мои таланты!

— Но на сегодня я сыта ими по горло и возвращаюсь в дом.

Он стиснул мне пальцы.

— Если мы с вами должны пожениться, то вам придется научиться обращаться со мной осторожнее. Вы чуть не сломали мне пальцы!

— Когда мы поженимся, — ответил он, — я буду обращаться с вами, как вы того заслужите. И это — дело очень близкого будущего!

Я вырвала руку и направилась к дому.

Пенлайоны уехали в тот же вечер.

— Как стало спокойно, — сказала я Хани, — от сознания, что их нет поблизости.

— Что ты будешь делать, Кэтрин? — озабоченно спросила она. — Ты могла бы вернуться домой. Мы скажем, что твоя мать заболела. Пока их нет, самое время уехать.

— Да, — ответила я, — самое время.

Но я подумала: если я уеду, он последует за мной. Или, еще хуже, выдаст Томаса Элдерса. И все те, кто принимал у себя священника, предстанут перед трибуналом.

Эдуард был владельцем многих богатых земель. Между тем чаще всего гонения обрушивались именно на обладателей имений, которые можно было конфисковать.

Я напомнила об этом Хани, и она побледнела, зная, что это — правда.

— Я не убегу. Я остаюсь. Я найду выход. Клянусь, найду! Не волнуйся. Это вредно для ребенка.

В глубине души я сознавала, что мои стычки с Джейком Пенлайоном доставляли мне удовольствие. В этом было что-то извращенное. Хотя по временам меня охватывал страх, но он походил скорее на сладкую жуть, которую испытывает ребенок перед ведьмами и лесной нечистью: и боязно, и влечет неодолимо.

Я заявила, что остаюсь.

На третий день после отъезда Пенлайонов я сидела у окна, из которого открывался вид на Мыс, когда прямо подо мной, во дворе, появилась Дженнет; она крадучись шла по направлению к конюшням и что-то несла, прикрывая передником.

Мне теперь прислуживала Люс — бедная, обиженная судьбой Люс, у которой левое плечо было выше правого, а лицо сильно изрыто оспой. Мне немного недоставало Дженнет. Люс была работящей, верной и послушной девушкой; Дженнет же предала меня и дала начало всей истории с Джейком Пенлайоном, хотя, по-моему, он нашел бы другие способы, если бы этот не удался. Но Дженнет с ее свежим личиком, с мягкими, чувственными губами и густыми непокорными волосами интересовала меня больше, чем Люс. Меня занимал вопрос, как далеко Джейк Пенлайон зашел с Дженнет. Уж он не стал бы даром тратить время на ухаживание за служанкой, в этом я была уверена.

Но с какой целью она прокрадывалась сейчас в конюшню? Свидание с одним из конюхов? Мне захотелось это выяснить, и я спустилась вниз и выскользнула из дома во двор через боковую дверь.

Подойдя к конюшням, я услышала голоса. Довольно пронзительный голос Дженнет и другие, более тихие.

Я открыла дверь и сразу увидела их. Они сидели на ворохе соломы; Дженнет расстелила салфетку, на которой лежали куски холодной баранины и половина большого пирога. С ней были Ричард Рэккел и какой-то незнакомец.

Вскрикнув от неожиданности, Дженнет вскочила на ноги. Ричард встал и тот, другой, тоже: темноволосый мужчина, на вид лет тридцати с небольшим. Мужчины поклонились. Дженнет застыла в испуге, с широко открытыми глазами.

— Что это значит? — спросила я.

— Мистрис, — начала Дженнет. Но Ричард сказал:

— Это разносчик, мистрис. Он зашел со своим товаром, проделав долгий путь, и очень голоден. Дженнет принесла ему из кухни немного еды.

— Разносчик? — переспросила я. — Как же он попал на конюшню?

— Он хотел войти в дом, но выглядел таким усталым, что я предложил ему отдохнуть здесь, прежде чем показать товар господам.

В Ричарде чувствовалось какое-то внутреннее достоинство, которое выделяло его среди других. Прибытие же коробейника всегда вызывало волнение, здесь еще больше, чем в Аббатстве. Там мы были недалеко от Лондона и могли в любой момент нанять гребную лодку до Чипа и сделать покупки непосредственно в лавках купцов, торгующих шелком, бархатом, кружевами и заморскими товарами.

Разносчик вышел вперед и поклонился.

— Его зовут Джон, мистрис, — сказал Ричард, — он умоляет вас о снисхождении. Человек поклонился снова.

— Он что, не может сам говорить за себя?

— Я могу, мистрис, — сказал Джон, и его голос показался мне похожим на голос Ричарда.

— Вы пришли издалека?

— С севера, — сказал он.

— Вам следовало пройти на кухню. Там бы вас накормили. Совершенно незачем было девушке брать еду украдкой и нести сюда.

— Девушка не виновата, — сказал мягким голосом Ричард. — Это я послал ее за едой. Разносчик Джон натер себе ноги, и прилег на солому немного отдохнуть.

— Ну что ж, пусть поест досыта. А ты, Дженнет, можешь пойти и принести ему пива. Потом он может пройти в прачечную и там разложить свой тюк для нашего обозрения. Дженнет, ты проводишь его в прачечную, когда он поест, а я скажу мистрис Эннис, что к нам прибыл разносчик и хочет показать свои товары.

Я нашла Хани и рассказала ей о случившемся. Она так же, как и я, загорелась желанием увидеть, что принес коробейник. Он раскрыл свой короб. В нем были шелк для шейных платков, всевозможные безделушки, коробочки, гребни. Я присмотрела великолепный гребень, такой высокий, что, воткнув его в прическу, можно было стать дюйма на три выше ростом.

Я схватила его и воткнула в волосы. Хани объявила, что он мне очень идет. Оставив ее в размышлении над товарами, я побежала наверх примерять гребень перед зеркалом, уже представляя себя в нем на церемонии обручения — церемонии, которую я еще так недавно намеревалась избежать.

Я надела платье из золотисто-коричневого бархата, укрепила гребень в прическе и осталась довольна результатом. Мне захотелось показаться Хани в таком виде, и я уже было направилась в ее комнату, когда сообразила, что она, должно быть, еще рассматривает содержимое короба разносчика. Я выглянула из окна и увидела ее на дворе, стоящую рядом с разносчиком, который уже упаковал свои вещи. Они были погружены в серьезный разговор. Затем она повела его через двор и вошла с ним в дом, но не в ту дверь, что вела на кухню, а в ее и Эдуарда апартаменты.

Это было странно. Когда приходили бродячие торговцы, их никогда не приглашали в эту половину дома. Они показывали свои товары, подкреплялись на кухне и немного отдыхали, пока их мулов кормили и поили на конюшне. После того, как хозяйка дома сделает свои покупки, наступала очередь слуг. Появление разносчика было событием и всех нас приводило в волнение, но никогда их не принимали в господских комнатах.

Я решила, что, скорее всего, она нашла у коробейника какую-то вещицу, которая, по ее мнению, могла заинтересовать Эдуарда, и мне стало страшно любопытно, что это могло быть.

Я прошла в пуншевую, полагая, что, вероятнее всего, найду их там. Но их там не было; я поднялась по каменным ступеням в соляр. Это был просторный зал, поделенный занавесом надвое. Занавес был задернут, и, откинув его, я прошла на другую половину. Там тоже никого не было. Однако я услышала голоса и догадалась, где они находились. Дверь в дальнем конце соляра вела в маленькую комнату, а в этой комнатке высоко в стене имелся смотровой глазок — звездообразная дырочка, почти незаметная. Через нее можно было видеть, кто находится в холле.

Дверь в эту комнатку была сейчас закрыта, и, подойдя к ней, я услышала их голоса. Они были там.

— Хани, — позвала я, — ты здесь? Наступило краткое молчание. Затем голос Хани произнес:

— Да, да, Кэтрин, мы… мы здесь. Я открыла дверь. Эдуард и Хани сидели за столом, и разносчик сидел с ними. Хани сказала:

— Мы как раз собирались посмотреть этот короб. Мне хотелось кое-что показать Эдуарду.

Я сказала, что хочу вместе с ними еще разок взглянуть на товары. Мне приглянулся льняной батист на нижнюю юбку, а Хани купила несколько иголок и нитки.

Ничего интересного для Эдуарда там не было, и я никак не могла понять, зачем Хани привела коробейника в дом.

Эдуард держался как-то натянуто, и на его виске пульсировала жилка, чего я не замечала у него раньше.

Три ночи спустя после прихода бродячего торговца я снова увидела галион. Пенлайоны еще не вернулись, но ожидались со дня на день. Так же, как и в прошлый раз, я проснулась среди ночи. Пробило три часа. Что-то меня разбудило, но что именно, я не знала. Во сне я вроде слышала необычные звуки — или это было уже наяву? Огромная, почти полная луна светила в окно. Я встала и подошла к нему. И перед моими глазами предстал галион во всем своем великолепии с четырьмя ясно различимыми в лунном сиянии мачтами — самый высокий и величественный корабль из всех, что мне случалось видеть.

«Вздыбленный лев», который рядом с ним казался карликом, вызвал у меня улыбку. Мне захотелось, чтобы в этот момент он был здесь. Пусть бы увидел это другое судно! Но сама мысль о том, что его присутствие могло быть желанно для меня по какой бы то ни было причине, настолько противоречила моим стремлениям, что я посмеялась над собой.

Затем я увидела лодку на освещенной лунным светом воде. Она явно направлялась к берегу. Я поняла, что в ней находился кто-то с галиона.

Я вспомнила слова Джейка Пенлайона:

— Ей-богу, вы описываете испанский галион!

Он не поверил, что я на самом деле видела то, о чем рассказывала. Он отмахнулся от мысли, что испанский галион мог осмелиться войти в гавань.

Весельная лодка вдруг исчезла из поля зрения, как это случилось и в прошлый раз. Но я не вернулась в постель, а продолжала сидеть и наблюдать.

Прошло полчаса. Галион все еще был там. Потом я услышала какое-то движение внизу. Я выглянула и увидела свет во дворе. Интуиция подсказала мне, что это было как-то связано с галионом. Что-то происходило, и мое любопытство требовало удовлетворения. Закутавшись в теплый халат и надев домашние туфли, я спустилась по винтовой лестнице и вышла на двор.

В прохладном ночном воздухе я услышала голоса, говорившие шепотом, и при свете фонаря увидела Эдуарда и с ним незнакомого человека. С сильно бьющимся сердцем я тихо проскользнула обратно в дом. Делом одной минуты было взбежать по лестнице в соляр и прильнуть к смотровому глазку. Эдуард и незнакомец вошли в холл. В тусклом свете мне было трудно их разглядеть. Они были заняты серьезным разговором. Потом Эдуард повел незнакомца вверх по лестнице, и я не могла их больше видеть.

Все это меня сильно озадачило, но я была убеждена, что кто-то прибыл с испанского галиона на свидание с Эдуардом.

Я вернулась в свою комнату. Галион пришел в движение. Я стояла и смотрела на него, пока он не скрылся за горизонтом.

Внезапно меня охватил страх. Эдуард, казавшийся таким безобидным, был замешан в какой-то интриге; это было очевидно. К чему все это приведет нас? Уже и так его связи с бродячим священником втянули меня в крайне неприятную ситуацию, которая могла стать пугающей, если бы не была такой комичной. И все же, комична она или нет, не так-то просто будет выпутаться из Пенлайоновской сети.

Я улеглась в постель, но уснуть было невозможно. Меня мучила неясная догадка о том, что кроется за этим ночным посещением.

«Нет! — твердила я себе. — Эдуард не мог быть таким глупцом. Он слишком кроток, в нем слишком много от мечтателя… Да, но как раз такие люди, как он, и попадают чаще всего в опасные положения…»

На следующее утро я имела разговор с Ханн.

— Что случилось вчера ночью? — строго спросила я. Она сначала покраснела, а потом сильно побледнела, и я поняла, что она что-то знала. Я продолжала:

— Я видела в гавани испанский галион.

— Испанский галион! Тебе приснилось!

— На этот раз нет. Я видела его, и здесь не могло быть ошибки. И это еще не все! Кто-то с него сошел на берег, и этот кто-то пришел в наш дом.

— Тебе в самом деле приснилось!

— Нет, это не был сон. Я видела человека, который пришел сюда. Хани, вы втянули меня в ваши безумства. Разве я не попала в отчаянное положение из-за вас? Не оставляйте же меня в неведении!

Она внимательно посмотрела на меня и, помедлив, сказала:

— Я вернусь через минутку.

Она вернулась с Эдуардом. Он был очень мрачен, но губы у него были плотно сжаты, как у человека, решившегося во что бы то ни стало продолжать то, что начал.

— Хани сказала, что ты видела что-то этой ночью. Что именно?

— Испанский галион в бухте, лодку, направляющуюся к берегу, и то, как вы провели в дом человека.

— И ты сделала вывод, что человек, которого ты видела, был тот, кто сошел на берег?

— Я в этом уверена. И хотела бы знать, что происходит.

— Мы можем довериться тебе, Кэтрин. Я знаю, каким хорошим другом ты была нам обоим.

— Что ты затеваешь, Эдуард? Кто тот человек, что приходил сюда прошлой ночью?

— Он священник.

— А, я так и думала. Тебе еще не довольно священников?

— Это добрые люди, которые во имя Божье терпят гонения, Кэтрин.

— И навлекают гонения на других, — сказала я.

— Мы все должны пострадать за веру, если будем к этому призваны!

— Но в наши дни, по-моему, совершенно бессмысленно кричать на рыночной площади о своей вере, особенно если эта вера противна той, которую исповедуют и поощряют королева и ее министры!

— Я согласен с тобой, и ты имеешь право знать, что происходит. Хани и я думаем, что тебе следует вернуться в Аббатство. Здесь становится небезопасно.

— Опасность есть везде. Скажи мне, кто тот человек, что приходил сюда ночью?

— Он иезуит, англичанин. Его преследовали за веру. Сейчас он прибыл из Саламанки, что в Испании.

— И его доставили сюда на галионе? Эдуард кивнул.

— Он будет трудиться здесь на благо нашей веры. Будет посещать дома…

— Как это делает Томас Элдерс, — сказала я.

— Сначала он поживет у нас.

— И тем самым подвергнет нашу семью риску!

— Если на то будет воля Божья.

— Он и сейчас здесь?

— Он ушел из дома на рассвете, прежде, чем проснулись слуги. Сегодня к вечеру он появится снова. Я поздороваюсь с ним как с другом, и он останется погостить, пока его планы окончательно созреют. Он будет известен под именем Джона Грегори, друга моей юности, и станет одним из домочадцев, пока не придет ему время уехать.

— Ты всех нас подвергаешь страшной опасности.

— Может быть, это и так, но если мы будем соблюдать осторожность, то ничего плохого не случится. Ты можешь уехать в Аббатство, Кэтрин, если хочешь.

— А что станут делать тогда Пенлайоны? Ты подумал об этом? Что будет, если я насмеюсь над ними? Если я уеду домой в то время, как они готовят торжественный праздник обручения? Как ты думаешь, они смирятся с этим?

— Пусть делают, что угодно!

— А Томас Элдерс, и твой иезуит, и Хани, и ты сам?

— Мы должны сами о себе позаботиться. То, что здесь происходит, тебя не касается.

Хани смотрела на меня глубоким серьезным взглядом:

— Мы не позволим тебе выйти замуж за Джейка, если ты так сильно настроена против этого брака.

— Если я настроена против! Да я ненавижу этого человека! Как я могу быть настроена иначе против этого брака?!

— Тогда мы должны придумать выход. Кажется, лучше всего тебе все-таки уехать, и, как говорит Эдуард, если они причинят нам зло, значит, причинят, ничего не поделаешь.

Я не ответила, уже решив, что не вернусь в Аббатство. Я не собиралась дать Джейку Пенлайону повод думать, что сбежала от него. Я останусь и смело встречусь с ним лицом к лицу. Уж я сумею его перехитрить. Все будет по-моему!

Тем временем Эдуард и Хани все глубже ввязывались в интригу, и я боялась за них.

Ближе к вечеру Джон Грегори явился в дом. Эдуард приветствовал его как старого друга и поместил его в красную комнату для гостей с большой кроватью под балдахином и с окном, из которого открывался вид на бескрайние дали.

Джон прихрамывал при ходьбе и на его левой щеке и запястьях были видны шрамы. Он был высок и слегка сутул, и его глаза поражали каким-то загнанным выражением.

Он произвел на меня впечатление человека, много страдавшего. «Фанатик, — решила я, — который еще не раз будет страдать». Такие люди вызывали во мне беспокойство.

Слуги, по-видимому, приняли как должное его пребывание в доме. Я очень внимательно наблюдала за ними, пытаясь подметить, не возникли ли у них подозрения, но мне не хватало Дженнет, которая была ужасной трещоткой и часто ненароком выбалтывала мне секреты людской. Люс очень хорошо справлялась с обязанностями горничной, но была неразговорчива, и я стала подумывать о восстановлении Дженнет в ее правах. Она раскаивалась в содеянном. К тому же я начала сомневаться в своих побуждениях: то ли ее вид раздражал меня из-за предательства, то ли потому, что я не могла не думать о том, как Джейк Пенлайон страстно обнимает ее, и гадать, соблазнил он уже ее или еще нет.

Как бы то ни было, я взяла Дженнет обратно к себе на следующий день после появления Джона Грегори, прочтя ей предварительно маленькую нотацию.

— Ты будешь прислуживать мне, Дженнет, — напомнила я. — Если ты еще хоть раз соврешь, я прикажу тебя побить!

— Да, мистрис, — сказала она покорно.

— И, предупреждаю, ты не должна слушать росказни мужчин. Они тебя в два счета обрюхатят, и, как ты думаешь, что тогда с тобою будет?

Она заалелась, и я сказала:

— Смотри, помни об этом!

Я не могла себя заставить разузнать у нее подробности о том, что произошло между нею и Джейком Пенлайоном. «Это унизило бы мое достоинство», — говорила я себе. Но, признаться, мне очень хотелось это знать.

Прошел еще один день. Я знала, что Пенлайоны вот-вот вернутся. Передышка подходила к концу.

Пенлайоны вернулись! Это почувствовалось сразу. Даже слуги казались возбужденными, и в Труинде возникла напряженная атмосфера. С момента их возвращения присутствие Джона Грегори в доме стало более опасным.

Джейк не замедлил прискакать в Усадьбу. Я ожидала его и приготовилась, предупредив Хани, чтобы она ни в коем случае не оставляла нас наедине.

Он сидел в холле и пил вино. Эдуард, Хани и я внимательно следили за ним. Он казался еще выше ростом и крупнее, чем в моих воспоминаниях, более властным, более самоуверенным и убежденным в своей способности добиться всего, что пожелает.

Я ощутила прилив ненависти, каждый раз вызывающий во мне острое возбуждение.

Джейк объявил, что церемония обручения состоится через три дня.

— Слишком скоро, — сказала я.

— Недостаточно скоро, — поправил он.

— Мне нужно время на подготовку.

— Для подготовки в вашем распоряжении было все время, пока я отсутствовал. Сейчас у вас его больше нет.

Итак, он уже командовал мной!

— Свадьба будет через две недели, — сказал он тоном, не терпящим возражений. — И через месяц после свадьбы я отплываю.

— Куда вы на этот раз держите путь? — вежливо осведомился Эдуард.

— Мы доставим груз тканей в Гвинею и надеемся вернуться с золотом и слоновой костью. Постараюсь, чтобы рейс был недолгим. — Он наградил меня своей усмешкой сатира. — Я буду скучать по моей женушке.

Эдуард сказал, что желает ему хорошей погоды и попутных ветров, и они стали беседовать о морских делах. Глаза Джейка сияли; он говорил о море с той же увлеченностью, что и о нашей свадьбе. Море пленяло его, потому что оно было неукротимым и непредсказуемым; он часто вынужден был вступать с ним в единоборство, напрягая все свои силы и умение. Для него смысл жизни заключался в борьбе. Он должен был всегда покорять. Супружеская жизнь с ним неминуемо станет вечным сражением, ибо стоит только ему победить, как он тут же потеряет интерес. Но к чему мне размышлять о том, что сулит брак с Джейком? Это — предмет заботы для какой-нибудь другой незадачливой особы женского пола. Я собираюсь сыграть в игру не менее опасную, чем те, в которые он играл в своих путешествиях. Возможно, между нами было какое-то сходство, так как, наконец, я призналась сама себе, что получаю громадное удовольствие от этой схватки.

Мы все вышли во двор, провожая гостя, и в этот момент из боковой двери появился Джон Грегори. Ничего другого не оставалось, как представить их друг другу.

Джейк Пенлайон окинул Джона быстрым взглядом.

— Мы где-то встречались, — сказал он. Джон Грегори казался озадаченным.

— Я этого не помню, сэр, — ответил он. Глаза Джейка сузились, как будто он пытался вглядеться во что-то, плохо различимое.

— Я уверен, что это так, — настаивал он — У меня хорошая память на лица.

— Вы были когда-нибудь на севере? — спросил Эдуард.

— Никогда, — сказал Джейк. — Но я вспомню! Не могу сейчас припомнить, но обязательно вспомню!

Джон Грегори морщил лоб и улыбался, как бы пытаясь порыться в памяти, но мне показалось, что рубец на его щеке выступил еще заметнее.

— Я был очень рад увидеться с моим другом, — сказал Эдуард с теплотой в голосе. — Он согласился погостить у нас неделю-другую.

Джейк уже смотрел на меня, забыв о Джоне Грегори. Он сказал:

— Мы с отцом надеемся, что вы приедете в Пенлайон заблаговременно. Не годится, чтобы невеста опаздывала. Может создаться впечатление, что ее неволят.

Он взял мою руку и поцеловал. Его губы, казалось, прожгли мне кожу. Я вытерла руку об юбку. Он увидел жест и ухмыльнулся.

Затем он откланялся.

Мы вернулись в дом, и Эдуард спросил Джона Грегори:

— Что он имел в виду, говоря, что знает вас?

— Он что-то подозревает, — сказала Хани испуганно.

— Вы никогда с ним не встречались? — спросил Эдуард.

Джон Грегори нахмурил брови и, помолчав мгновение, очень твердо ответил:

— Нет.

Я одевалась для праздничного банкета в честь помолвки с величайшей тщательностью. Мне хотелось выглядеть как можно красивее, для того только, — уверяла я себя, — чтобы он еще больше разозлился, узнав, что не сумел получить меня.

А после обручения? Что делать дальше? Я не видела иного выхода, как уехать обратно в Аббатство к матушке. Не бросится ли Джейк в погоню? Но нет, он должен уйти в плаванье и не сможет приехать за мной.

А Хани и Эдуард, неужели он их выдаст? Ведь ему еще нужно будет доказать, что Томас Элдерс служил мессу в капелле. Но Томаса схватят и, возможно, станут пытать, и тогда, кто знает, что из этого выйдет. Ему надо исчезнуть еще до моего отъезда. Конечно, так я и должна поступить. Не могу же я загубить мою жизнь из-за беды, которую они сами навлекли на свои головы!

Тем временем мне предстояли бал и банкет в честь моей помолвки, и я намеревалась развлекаться вовсю, пока могла.

Дженнет помогала мне одеваться. Она лучше справлялась с этим, чем Люс. Расчесав мои волосы щетками до блеска, она подала мне зеркало из полированного металла, в котором отражались наши сияющие лица. Щеки у Дженнет розовели, из-под чепчика выбивались непокорные пряди густых волос. Она была не то что красивой, но очень соблазнительной девицей, даже на мой взгляд. В ней было что-то мягкое и податливое. Рано или поздно она поддастся искушению, и мне пришло в голову, что настало время выдать ее замуж.

Я спросила:

— Тебе нравится Ричард Рэккел, Дженнет? Густо покраснев — Дженнет очень легко и часто краснела — она опустила глаза.

— Вижу, что нравится, — продолжала я. — Незачем так смущаться. Если ты ему тоже по сердцу, может быть, мы вас и поженим. Хозяин, наверное, даст вам один из коттеджей, и вы сможете продолжать работать в доме, как и сейчас. Ты была бы довольна, верно?

— Пожалуй, что так, мистрис.

— Тебе нужно выйти замуж… побыстрее… Я в этом уверена. Боюсь, что ты несколько легкомысленна и податлива, Дженнет.

— О нет, мистрис. Просто…

— Просто, когда тебя обнимают и говорят, какая ты чудная девушка, тебе трудно сказать «нет»! Она захихикала.

— Ты глупая девчонка! И не дергай мне волосы! Мне хотелось спросить ее: «Что делал Джейк Пенлайон после того, как поцеловал тебя? Ты хочешь меня уверить, что тем дело и кончилось?» Но я ничего не сказала.

Дженнет продолжала расчесывать мне волосы. О ком она думала? О Джейке или о Ричарде Рэккеле?

Я решила подобрать волосы в высокую прическу и увенчать ее гребнем, купленным у разносчика.

— Сейчас в моде пышная мелкая завивка, мистрис, а я умею завивать, — сказала Дженнет.

— Я следую собственной моде. Не хочу быть похожей на всех остальных модниц и на разбитных служанок, которые им подражают.

Обескураженная Дженнет причесала меня, следуя моим указаниям. Я надела красное бархатное платье с большим вырезом и с широкими рукавами, спадающими почти до подола: разумеется, далеко не последний крик моды, но оно, действительно, очень шло мне, и, с гребнем в волосах, у меня был поистине царственный вид. Я мрачно подумала, что мне понадобится и эта царственность, и все мое умение держаться с достоинством, чтобы отразить назойливые приставания моего «суженого».

Дженнет уставилась на меня широко открытыми глазами.

— Ой, мистрис, вы такая красивая… уж слишком красивая, прямо не всамделишная!

— Нет, Дженнет, я всамделишная! — сказала я со смехом.

Она потупилась и хихикнула; мне пришлось сделать ей замечание. Дженнет знала, что я не простила ей того, что она помогала Джейку Пенлайону одурачить меня. Иногда я замечала у нее какой-то хитровато-проницательный взгляд. Впоследствии мне не раз приходило в голову, что Дженнет, рожденная на усладу мужчинам, возможно, понимала природу моих чувств к одному из них… Как бы я ни старалась притвориться равнодушной, он возбуждал во мне сильное чувство, пусть даже это была ненависть.

Вошла Хани, и я сразу ощутила себя невзрачной рядом с ней. Впрочем, перед блеском Хани стушевалась бы любая женщина. Платье на ней было синее — густо-синее с фиолетовым оттенком, под цвет ее глаз, что подчеркивало их яркость. С тех пор, как она забеременела, ее красота стала несколько иной, но ни на йоту не уменьшилась.

Волосы у нее были распущены по плечам и схвачены жемчужным венцом.

Она сжала мне руку и озабоченно посмотрела на меня.

— Со мной все в порядке, Хани, — сказала я.

— Ты выглядишь просто великолепно!

Я взглянула на себя в полированное зеркало.

— Похожа на валькирию, идущую на битву?

— Да, — сказала она, — немного похожа. Мы должны были отправиться в Лайон-корт в карете. Карета Эдуарда была местной достопримечательностью, так как мало кто обладал подобным средством передвижения. Большинство должны были полагаться на верховых лошадей или собственные ноги. Впрочем, езда в карете, запряженной парой лошадей, была далеко не комфортабельной, и жители Девона, никогда не видевшие раньше карет, глазели на нас; однако, принимая во внимание, что мы были разодеты для бала, на этот раз карета была очень кстати. Иначе нам пришлось бы навьючить на мула коробы с нашими парадными платьями и, приехав на место, переодеться.

Пока мы тряслись по ухабистой дороге, я шепнула Хани:

— Присматривай за мной сегодня вечером!

— Мы с тебя глаз не спустим, — с жаром ответила Хани, — и Эдуард, и я!

— Там я буду у него дома. Это даст ему преимущество, и он им воспользуется, можешь быть уверена.

— Ты его перехитришь!

— Конечно, перехитрю, а потом, Хани, наверное, мне придется уехать домой.

— Мы с Эдуардом говорили об этом между собой. Мы считаем, для тебя так будет лучше. Джон Грегори скоро уедет от нас, и мы будем в безопасности. Джейк ничего не сможет доказать. Эдуард — лицо влиятельное. С нами все будет в порядке. Ты не должна выходить замуж ради того, чтобы спасти нас!

— Однако сегодня я сыграю в поддавки. Пусть он думает, что победил меня. Я позволю ему в это поверить. Тем сильнее будет его потрясение, когда он узнает, что проиграл!

— Ты наслаждаешься этой игрой, Кэтрин. Что на тебя нашло? Ты раньше была совсем другой.

— А все этот человек! Он вызывает во мне такие чувства, что я сама себя не узнаю.

— Будь осторожна, Кэтрин!

— Я буду крайне осторожна, но постараюсь показать, что я его презираю, и он никогда не сможет взять верх надо мной!

Карета катилась вперед. Эдуард правил, а мы с Хани сидели позади. Вскоре мы свернули на подъездную дорогу к Лайон-корту, проехали по аллее вязов, и перед нами открылся дом. Фонари на крыльце бросали блики на львов из серого камня, казавшихся невозмутимо-загадочными при свете луны.

К нам поспешили слуги. Грумы выпрягли лошадей, дивясь нашей карете. Мы прошли в холл, где нас приветствовали отец и сын Пенлайоны.

Холл, освещенный не менее чем сотней мерцающих в канделябрах свечей, выглядел очень нарядно. В громадном камине полыхали целые бревна, хотя был сентябрь и совсем не холодно. Длинный стол посередине и другой, поменьше, на подмостках в конце зала были уже накрыты для банкета. На хорах играли скрипачи.

Сэр Пени облапил меня и прижал к своему массивному телу. Он влепил мне звучный поцелуй и захохотал, глядя поверх моей головы на Пенлайона, как бы поддразнивая его. Затем Джейк отобрал меня от отца. Я пыталась отстраниться, но это было бесполезно. Он стиснул меня, прижал к себе, и его губы впились в мои.

Сэр Пенн смеялся.

— Хватит, Джейк, — сказал он, — у тебя еще будет на это время!

Он толкнул Эдуарда локтем в бок, и тот слабо улыбнулся. Манеры этой пары вызывали у него отвращение.

Джейк обнял меня за талию и повернул лицом ко входу.

— Вы будете стоять рядом со мной и приветствовать гостей.

Стали прибывать люди из соседних имений. Они поздравляли нас. Меня это приводило в крайнее смущение, и я была рада, когда, наконец, все уселись за стол, который ломился от несметного количества блюд с жарким и паштетами. Там были также оленина, дичь, фруктовые пироги, марципаны, сахарные хлебцы, коврижки и всевозможная другая снедь, какую только можно вообразить.

Джейк Пенлайон исподтишка наблюдал за мной, надеясь, по-видимому, что я буду потрясена обилием еды, которой был уставлен стол. Он как будто соблазнял меня. «Смотри, как мы живем! Погляди на наш прекрасный дом! Ты будешь иметь в этом долю. Ты будешь хозяйкой всего, но ты всегда должна помнить, кто хозяин!»

Его рука легла на мое бедро — обжигающие, испытующие пальцы. Я сняла его руку и отвела от себя, но тогда он схватил мою и прижал к себе.

— У вас грубые ухватки. Я не желаю ходить в синяках!

— Разве я не сказал вам, что вы будете носить мои метки?

— Вы могли так сказать, но я этого не желаю!

— А я, очевидно, должен исполнять ваши желания?

— Так принято, когда кавалер ухаживает за дамой.

— Но мы уже прошли период ухаживания. Я завоевал вас!

— О нет! Далеко нет!

— Как, моя милая Кэт, это же наше обручение?

— Моя матушка зовет меня Кэт, и только она одна. Не хочу, чтобы кто-нибудь еще употреблял это имя!

— Я буду звать вас так, как мне угодно, и для меня вы — Кэт , моя кошечка. Вы царапаетесь сейчас, но пройдет немного времени, и вы замурлыкаете в моих объятиях!

— На вашем месте я бы не очень-то рассчитывала на это.

— Но вы не на моем месте. Вы сами по себе и сводите меня с ума!

— Я рада, что вывожу вас из себя, потому что именно таким образом вы действуете на меня.

— Это только подогревает нашу страсть!

— Я не ощущаю страсти.

— Вы обманываете себя. Ну же, хлебните этой мальвазии! Она приведет вас в лучезарное настроение. Посмотрите, у нас тоже есть венецианские кубки. Мы можем быть такими же элегантными, как и наши соседи!

— Изящный образ жизни заключается не в дорогом стекле. Все дело в хороших манерах!

— И вы находите, что мне их недостает?

— Прискорбно, но это так.

— Клянусь вам, что во всем остальном вы не найдете во мне недостатков!

В Аббатстве еда также была в изобилии, но никогда ее не подавали так, как здесь. Эти люди относились к пище с благоговением. Слуге, несущему на блюде свиную голову, предшествовал кравчий, который предварительно поцеловал то место на столе, куда водрузили блюдо, а потом отвесил свиной голове низкий поклон. Какому-то поваренку дали оплеуху за то, что он повернулся к ней спиной. А когда подавали молочного поросенка, менестрели на хорах ударили в смычки и один из слуг шел впереди и распевал арию, восхвалявшую достоинства этого кушанья.

Мы приступили к еде в шесть часов, и, когда пробило девять, все еще сидели за столом. Вино и пиво лилось рекой. Джейк и его отец подавали пример гостям, и я никогда не видела, чтобы поглощалось столько пищи.

Меня забавляло и воодушевляло то, что вино оказало на них свое действие. «Ведь с ними легче было бы управиться в таком состоянии, — думала я, — чем если бы они были совершенно трезвы».

Менестрели играли почти непрерывно, и среди них был один с приятным голосом, который сошел вниз и спел любовную песню, стоя перед столом и обращая свои слова ко мне и Джейку Пенлайону.

Пока гости лакомились конфетами из засахаренных заморских фруктов и марципана, Джейк приказал музыкантам заиграть танец и, взяв за руку, вывел меня на середину зала.

Остальные потянулись за нами. Джейк не был хорошим танцором, но знал все фигуры, и мы прошли круг, расходясь и сходясь, сплетая и разъединяя руки. Когда танец кончился, он увлек меня на скамью, где мы оказались несколько в стороне от всех. Он продолжал крепко держать меня за руку.

— Вот чего я хотел с того момента, как увидел вас!

— Значит, ваше желание уже исполнилось, — сказала я.

— Первое из желаний. Есть еще много других. Но они не замедлят исполниться. Мы уже почти что поженились. Вы прекрасно знаете, что сегодняшняя церемония налагает обязательства. Если б вы вдруг вздумали выйти замуж за другого, то не смогли бы это сделать, не получив церковного разрешения этих уз. Вы связаны со мной!

— Это не так. Ведь не было никакой церемонии!

— Мы связаны друг с другом. Все, что вам остается, — смириться со своей судьбой.

— Почему бы вам не взять другую? Есть женщины, даже здесь, в этом зале, которые, наверно, были бы рады получить вас. Вы явно располагаете большими средствами. Неплохой улов для любой, кому вы пришлись бы по вкусу!

— У меня уже есть та, кто мне по сердцу и кому я приглянулся… зачем мне еще кого-то искать? Хотя у нее прихотливый нрав, и она притворяется, что не хочет меня… Это меня забавляло… некоторое время. Но теперь — хватит, теперь я хочу, чтобы вы показали мне свои подлинные чувства. Я сейчас проведу вас по этому дому, будущему вашему жилищу. Покажу вам комнаты, которые будут предоставлены в ваше распоряжение. Идемте со мной. Мы ускользнем от всех.

— Но нас хватятся! Он засмеялся.

— Ну, если и так, то это вызовет только улыбки и понимание. Они будут снисходительны к нам. Мы все равно, что молодожены, а скоро состоится и окончательная церемония. Мне не терпится вынуть этот гребень из ваших волос. У него испанский фасон, который мне не нравится. Где вы достали эту безделушку?

— У разносчика в коробе. Мне он нравится!

— У разносчика! Это что же, они распространяют здесь чертову испанскую моду? Мы этого не потерпим!

— Так знайте! Я буду носить то, что хочу!

— Не дразните меня, или я выхвачу его из вашей прически прямо сейчас. То-то будут возмущены ваша сестрица и ее утонченный супруг! Но я сдержусь. Пойдемте! Я покажу вам нашу супружескую кровать, и вы испробуете ее и скажете, нравится ли вам. Понравится, Кэт, я знаю. Что-то подсказывало мне с самого начала, что мы с вами созданы друг для друга. Он попытался поднять меня на ноги, но я сказала:

— Я хочу поговорить с вами… серьезно.

— У нас впереди годы для серьезных разговоров. Пойдемте сейчас со мной! Я твердо заявила:

— Я не люблю вас и никогда не полюблю! Сейчас я здесь только из-за ваших угроз. Вы думаете, что таким способом можно внушить любовь? Вы ничего не знаете о любви. О, я не сомневаюсь, что вы — большой мастер по части плотских утех. Готова присягнуть, что многие пираты таковы. Они опустошают города и насилуют тамошних женщин. Они принуждают к повиновению, но это не любовь! Не ожидайте от меня любви: никогда не дождетесь.

— Любовь! — сказал он, пристально глядя на меня. — Вы так горячо говорите о любви. Что вы-то знаете о ней?

Я с трудом удерживала спокойствие, ибо передо мной внезапно встало видение той жизни, о которой я мечтала: Кэри и я вместе. Нашим домом был бы замок Ремуса. Перед моим мысленным взором возникли замковый парк, обнесенный стеной розарий, сад вокруг пруда с его крытой аллеей… и любимый мой Кэри, с которым я постоянно ссорилась, когда мы были детьми, вот, как сейчас с этим человеком, только, конечно, по-другому, — Кэри, кого любовь сделала чутким и нежным, каким этому человеку никогда не быть…

Он наклонился ко мне с серьезным выражением лица.

Я сказала:

— Я любила. Мне никогда не полюбить снова.

— Значит, вы — не девственница, какую я обещал себе!

— Меня тошнит от вас. Вы ничего не знаете о любви. Вам известна только похоть. Я не спала ни с одним мужчиной; я любила и собиралась замуж, но этому не суждено случиться. Мой отец согрешил с его матерью. И он был моим братом.

Он смотрел на меня сузившимися глазами. Зачем я пыталась говорить с ним о Кэри? Это как-то расслабило меня, сделало меня уязвимой. У него не было ко мне жалости. Если бы он любил меня, считала я, то стал бы нежен со мной, ласков. Но он не питал ко мне нежных чувств. Его нужда во мне была ничем иным, как плотским вожделением и решимостью подчинить меня своей воле.

Он сказал:

— Я знаю о вас очень многое. Необходимо было разузнать все, что можно, о моей будущей жене. Ваш отец был шарлатан.

— Он не был им!

— Его нашли в яслях в аббатстве Святого Бруно. Вся Англия знала об этом. Было объявлено, что это — чудо. Ну, а потом оказалось, что никакого чуда нет. Он был сыном блудного монаха и служанки. Следует ли мне жениться на дочери шарлатана, на внучке прислуги?

— Ну конечно, не следует, — возразила я. — Нельзя , допустить, чтобы такой утонченный, воспитанный джентльмен настолько уронил себя!

— Но, — продолжал он, — этот шарлатан стал богачом. Он получил во владение земли Аббатства. Ваша мать происходит из прекрасной семьи; так что в этих обстоятельствах я, пожалуй, могу быть снисходителен.

— Конечно же, вы не захотите, чтобы женщина, у которой такие предки, стала матерью ваших сыновей?

Ну, признаться, мне нравятся ее повадки, и уж если я зашел так далеко, что обручился с нею, то возьму ее в свою постель, и, если получу удовольствие, удержу ее там насовсем.

— Она никогда не доставит вам удовольствие. Лучше отступитесь, пока на поздно!

— Я зашел слишком далеко.

— Она отпустит вас, я уверена.

— Дело в том, что я не собираюсь отпускать ее, и очень скоро она будет моей настолько, что станет умолять меня не покидать ее.

— Милая фантазия, — сказала я, — но я знаю, что она далека от действительности.

— Идемте со мной. Уйдем незаметно! Я покажу вам, что такое любовь.

— Вы — последний человек, который мог бы меня научить любить. Я останусь здесь со всеми гостями до конца вечера. И, кстати, нам уже пора уезжать.

— Сегодня ночью мы будем вместе!

— Сегодня ночью? Как это может быть!

— Очень просто. Я это устрою.

— Здесь?

— Я буду провожать вас верхом до вашего дома. Вы откроете окно в своей комнате, и я влезу в него.

— В доме моей сестры?!

— Ваша сестра тоже женщина. Она поймет. Но ей ни к чему это знать.

— Вы все-таки не понимаете, что я вовсе не так пылаю к вам страстью, как, по-видимому, вы ко мне. Вы отлично знаете, что я вас презираю!

— Поэтому-то при виде меня ваши глаза вспыхивают огнем?

Я встала и, ни слова не говоря прошла к столу на свое место. Он вынужден был последовать за мной.

Прибыла бродячая группа танцоров и мимов, нанятая для нашего развлечения. Они появились в зале в мавританских костюмах с нашитыми на них бесчисленными колокольчиками. Их прыжки и антраша вызвали бурные аплодисменты. Они разыграли пастораль о Робине Гуде и девице Марион, встреченную всеобщим шумным одобрением. Потом были опять и пение, и танцы, но, наконец, банкет и бал закончились.

Я возвращалась с Эдуардом и Хани в карете, но Джейк Пенлайон настоял на том, чтобы сопровождать нас. Он ехал верхом возле кареты, сказав, что должен оберегать свою невесту от опасностей скверной дороги и риска встретить какого-нибудь бродягу, который мог попытаться ограбить нас.

Я прошептала Хани:

— Джейк попытается проникнуть в мою спальню.

Он сам это сказал.

Хани шепнула в ответ:

— Когда мы подъедем к дому, я притворюсь, что мне плохо, и попрошу тебя помочь мне.

В Труинде, выходя из кареты, Хани приложила руку ко лбу и простонала:

— Мне так плохо! Проводи меня, Кэтрин, и помоги лечь в постель!

Я сказала, что, конечно, помогу, и отрывисто пожелала Джейку Пенлайону спокойной ночи. Он поцеловал меня в губы — один из тех поцелуев, которые я начала ненавидеть и всячески старалась избежать. Я отвернулась и ушла вместе с Хани в ее комнату.

— Теперь он уйдет, — сказала она. Но Хани не знала Джейка Пенлайона.

Я осторожно подкралась к своей спальне. Не открывая двери, я приложилась ухом к замочной скважине и услышала, как тихо звякнула оконная задвижка. Окно открывали! Верный своей угрозе, Джейк вскарабкался по стене и влез в комнату. Я знала, что, если я войду, то увижу его там.

Я представила себе, как он выскочит из укрытия и запрет дверь. Я буду в его власти, и на этот раз меня ничто не спасет.

Отойдя на цыпочках от двери, я вернулась в комнату Хани и рассказала ей о моих подозрениях.

— Останься на ночь со мной, — сказала она. — Эдуард будет спать в своей комнате. Кэтрин, ты завтра же должна уехать к матушке. Этот человек опасен.

Что это была за ночь! Я не сомкнула глаз. У меня из головы не выходила картина Джейка Пенлайона в моей спальне, готового броситься на меня. Я как наяву слышала торжествующий крик, с которым он схватил бы меня, если бы я вошла в спальню; слышала, как поворачивается ключ в замке. Чувствовала, как его большое, сильное тело наваливается на меня… Все это так ярко рисовалось в моем воображении, что казалось пережитым в действительности.

Заснула я только на рассвете и проснулась поздно, когда в комнату вошла Хани.

— Если он и был здесь, то уже исчез, — сказала она. — Его лошади на конюшне нет.

Я осторожно открыла дверь в свою спальню. Солнце заливало комнату. Оно освещало мою постель — пустую, но смятую. Значит, он спал в ней…

Ярость овладела мной. Он осмелился спать в моей кровати! В моем воображении я видела, как он лежит в ней, поджидая невесту, которая не пришла! Я стояла и глядела на растерзанную постель, и меня охватило чувство беспомощности. Я ощущала себя загнанным животным, которое слышит все ближе лай собак и знает, что беспощадные охотники вот-вот набросятся на него.

Пока что опасность меня миновала. Я все думала, как легко я могла бы вступить в эту комнату вчера ночью и попасться в ловушку.

Он был из тех людей, что неизменно побеждают. Я знала. Но на этот раз этого не должно случиться.

Мне нужно убежать, вернуться домой. Но остановит ли это его? Через шесть недель он отплывает, но к тому времени может случиться так, что я буду носить в себе его семя… Я понимала, что если только поддамся ему, то вечно стану презирать себя. И, в какой-то степени, он тоже. Это не должно случиться. Я должна продолжать сопротивляться.

Мне нельзя было оставаться в доме. В любую минуту он мог приехать. Нужно сделать так, чтобы не остаться с ним наедине.

Я направлялась к конюшням. Увидев это, Хани пошла за мной следом.

— Ты выезжаешь одна? — нахмурившись, спросила она.

— Что-то надо делать. И быстро.

— Нам не следовало допускать, чтобы дело зашло так далеко!

— Вчера ночью он проник в мою комнату. Он ждал там моего прихода. И спал в моей постели!

— Какая… наглость!

— Хани, что мне делать?

— Подожди здесь, — сказала она. — Я поеду с тобой. Тогда ты не будешь одна. Мы поговорим по дороге.

Я вернулась в дом вместе с нею, подождала, пока она наденет костюм для верховой езды, и мы взяли лошадей и выехали в направлении, противоположном Лайон-корту.

— Уеду домой, — сказала я.

— Ты поступишь правильно.

— Мне придется сделать это тайком. Пожалуй, через день-два.

— Я буду ужасно скучать по тебе. Джейк Пенлайон упорен, но, надо отдать ему должное, он женится на тебе.

Я засмеялась.

— Ты можешь себе представить супружество с таким человеком? Он постарался бы превратить тебя в рабыню.

— Не думаю, что ты из такого теста, из которого лепят рабов!

— Иногда я чувствую желание заставить его понять это.

Она странно посмотрела на меня:

— Тебя как будто влечет к нему, Кэтрин?

— Просто он мне настолько отвратителен, что я испытываю удовлетворение, когда перечу ему.

— Мне кажется, его жена будет не слишком счастлива. Из него выйдет неверный и требовательный муж. Я слышала рассказы о его отце. Нет ни одной девушки в селении, которая была бы от него в безопасности.

— Я хорошо его знаю. Такой человек мне совершенно не подходит.

Мы выехали на гребень холма и смотрели вниз на очаровательную деревушку Пеннихоумик, с домиками, лепящимися вокруг церкви.

Я сказала:

— Как мирно она выглядит! Давай спустимся туда. Мы пустили лошадей шагом с крутого склона, но, едва въехав в извилистую улочку с островерхими домами, нависающими своими верхними этажами над булыжной мостовой, я попросила Хани остановиться, так как увидела человека, скорчившегося на пороге одного из домов. Что-то в его позе показалось мне зловещим.

— Давай вернемся, — сказала я.

— Почему?

— Погляди на этого человека. Клянусь, это чума! Хани поняла с полуслова. Она быстро повернула лошадь. У подножия холма мы увидели женщину, идущую навстречу. Она несла кувшины и, очевидно, ходила к ручью за водой. Она закричала нам:

— Держитесь подальше, добрые люди! Потница пришла в Пеннихоумик!

Мы въехали вверх по склону так быстро, как только могли, и лишь на вершине холма обернулись, чтобы посмотреть еще раз на пораженное страшной болезнью селение. Я вздрогнула. К исходу этой ночи в маленькой деревушке многие семьи погрузятся в скорбь. Эта мысль устрашала. Но на обратном пути мне в голову пришла одна идея.

Я уже вполне осознала, что мне вовсе не хочется уезжать домой. Мне хотелось получить удовольствие от того, что я смогла перехитрить Джейка Пенлайона, и зараженная Пеннихоумик навела меня на мысль, как это сделать.

Я сказала:

— Слушай, Хани, если я уеду домой, он может выбрать одно из двух: либо бросится в погоню и, возможно, поймает меня, ибо выместит злобу на вас. Он жесток и беспощаден. Будь уверена, он не проявит милосердия. Убегать нет смысла. Я останусь здесь, но перехитрю его. Я собираюсь заболеть потливой лихорадкой!

— Кэтрин! — Хани побледнела.

— Не взаправду, дорогая сестричка! Я притворюсь больной. Я буду сидеть взаперти в своей комнате. Ты будешь за мной ухаживать. Запомни, мы побывали в Пеннихоумике. И заразились. Ты будешь меня лечить, и моя болезнь продлится до тех пор, пока «Вздыбленный лев» не покинет гавань.

Хани натянула поводья и уставилась на меня.

— А что… Кэтрин… Я думаю, мы сумеем это проделать!

Я засмеялась.

— Даже он не посмеет прийти туда, где появилась потница. Просто не посмеет! Ему надо уйти в море на «Вздыбленном льве». Он не рискнет занести заразу на борт судна. Я не буду выходить из комнаты, и ко мне никого не должны пускать. Из своего окна я смогу наблюдать за всем происходящим. О, Хани, это чудесный план. Ему придется уйти в море, не насытив мной свою мерзкую страсть. Я умру от смеха!

— По-моему, это значит дразнить судьбу!

— Никогда бы не подумала, что правнучка ведьмы — такая трусиха. Ты приготовишь мне особое снадобье — смесь сока лютика, корицы и муки. Я намажусь этой пастой, и у меня станет больной вид. Если я покажусь с таким лицом в окне, когда он будет проходить мимо, то его страсть ко мне быстро остынет!

— Но никто не должен знать, кроме Эдуарда и нас двоих!

— Хани, мне не терпится начать. Я сейчас пройду прямо в спальню, жалуясь на головную боль. Я лягу в постель и пошлю Дженнет за горячим молочным пуншем. Затем ты пойдешь ко мне, и с этого момента у меня — потница и никто не должен подходить ко мне близко, кроме моей любимой сестры, которая была вместе со мной в Пеннихоумике и, возможно, также окажется жертвой болезни…

Мы вернулись домой. Когда один из конюхов принял у нас лошадей, я сказала так, чтобы он слышал:

— У меня голова как-то странно кружится и болит. Я пойду к себе.

— Я пришлю тебе питье, — сказала Хани, — пойди и ляг в постель.

И это было начало.

Новость распространилась быстро. Десять человек умерли в Пеннихоумике, и страшная болезнь дошла и до Труинд Грейнджа. Молодая хозяйка ухаживала за своей больной сестрой. Злосчастная судьба привела их в Пеннихоумик, и они занесли оттуда болезнь в Усадьбу.

Хани приказала, чтобы никто не смел входить в то крыло дома, где я уединялась в своей башенке. Еда приносилась в комнату у подножия винтовой лестницы. Хани спускалась и приносила блюда в мою спальню.

Эдуард не появлялся у меня; если бы он пришел, это выдало бы нас. Мы должны были поступать так, как будто я и в самом деле болела потливой лихорадкой, и за мной ходила сестра, возможно также подхватившая заразу.

В первый день было захватывающе интересно, потому что, как я и думала, Джейк Пенлайон не замедлил приехать.

У Хани была наготове составленная нами паста, и она намазала мне лицо. Я посмотрела в зеркало и не узнала себя. Я лежала в постели, натянув одеяло до подбородка. Послышался его голос — звучный, созданный для команд с капитанского мостика.

— Прочь с дороги! Я иду наверх! Потница? Не верю!

Хани стояла у дверей, вся дрожа. Я застыла в ожидании. Он с силой распахнул дверь и остановился на пороге.

— Ради Бога, уходите, — шепотом сказала Хани. — Это безумие, что вы пришли сюда!

— Где она? Это трюк. Я не позволю себя дурачить! Хани попыталась удержать его.

— Мы ездили в Пеннихоумик, — сказала она, — разве вы не слышали? В Пеннихоумике люди мрут как мухи. Не рискуйте своей жизнью и жизнью многих других людей!

Он подошел к кровати и посмотрел на меня.

— Боже милостивый! — прошептал он, и мне захотелось расхохотаться.

«Он отстанет от меня навсегда», — подумала я и пробормотала, как бы в бреду:

— Кто там… Кэри… Это ты, Кэри… любовь моя…

И мне было странно, что я могла произнести это имя, внутренне потешаясь над происходящим. Но я это сделала и возликовала оттого, что видела, как недоверие, испуг и ужас сменяли друг друга на этом дерзком и ненавистном лице.

Даже сквозь загар было видно, как Джейк побледнел. Он протянул руку и тотчас убрал ее.

Повернувшись к Хани, он прошептал:

— В самом деле… Это правда!

— Уходите, — сказала Хани. — Каждый миг, проведенный здесь, грозит вам бедой.

Он ушел. Услышав его тяжелые шаги на лестнице, я села в постели и засмеялась.

Дни тянулись чередой, скучные, монотонные. Делать было нечего. Мы вышивали по канве, но это занятие мне было не совсем по душе. Я часто видела проезжавшего мимо Джейка Пенлайона, хотя мне приходилось соблюдать осторожность, потому что он всегда пристально глядел наверх на мое окно, и, если бы он подловил меня и обнаружил правду, я не могла даже вообразить, как бы он поступил. Иногда я смеялась, думая о том, как я провела его, и это было единственное, что делало мое затворничество сносным.

Однажды я предложила Хани выбраться ночью потихоньку из дома и прогуляться верхом при лунном свете. Она возразила, что достаточно одному из слуг заметить нас и все наши усилия пойдут насмарку.

И я удержалась от искушения. Но как томительно скучны были эти дни!

Моей смерти ожидали со дня на день, и все считали чудом, что я еще живу. Вспомнили, кстати, о мистическом ореоле, который окружал моего отца, и о том, что Хани была правнучкой колдуньи. Поползли слухи, что она знает средства, которые могли излечить даже потливую лихорадку.

Джейк приезжал каждый день, но не входил в дом. Он говорил со слугами, придирчиво расспрашивая их. Возможно, у него еще оставались сомнения.

Наш план работал превосходно и более, чем в одном направлении: он дал Джону Грегори время, не спеша устроить свои дела. Никто не совался в Труинд, пока там были больные потницей.

Через три недели такой жизни Хани принесла новости.

Джейк Пенлайон решил уйти в море на две недели раньше установленного срока! Погода в этом случае будет благоприятнее, и он успеет отплыть до наступления зимних бурь. Все равно, как бы не обернулись дела, свадьба в ближайшее время не могла состояться.

Из моего окна я исподтишка наблюдала за оживлением в гавани на Мысе. Судно спешно грузили; шлюпки так и сновали взад и вперед. Я смотрела, как зачарованная. И, наконец, настал день, когда «Вздыбленный лев» поднял якорь и поплыл, унося с собой Джейка Пенлайона.

Он написал мне, и письмо принесли в ту минуту, когда я следила за кораблем, тающем в морской дали:

«Экспедицию больше нельзя откладывать, и я отплываю пораньше, чтобы скорее вернуться, — писал он. — Вы будете ждать меня».

Я засмеялась ликующим смехом. Я победила!

Как только «Вздыбленный лев» скрылся за горизонтом, началось мое выздоровление. Через неделю я уже ходила. Это была нудная неделя, но мы должны были придать нашей уловке оттенок правдивости. Слуги были поражены. Очень мало кто из людей, заболевших потницей, выживали. Более того, Хани, ухаживавшая за мной, не заболела!

В конце недели Дженнет вернулась к своим обязанностям. Славно было вновь слушать ее болтовню. Она смотрела на меня с некоторым трепетом.

— Говорят, мистрис, — сказала она мне, — что вы обладаете чарами…

Мне вовсе не было неприятно, что обо мне так думают.

— Говорят, вы его дочка — того святого… Разве он не появился на свет совсем не так, как другие, и разве он не исчез таинственным образом? А сама госпожа, она происходит из семьи колдунов. Вот о чем у нас поговаривают!

— Ну что же, ты видишь, Дженнет, что я чувствую себя почти так же хорошо, как прежде.

— Это — чудо, мистрис.

Дни были такие длинные, из них как будто исчезла «изюминка». Мыс потерял все свое очарование с тех пор, как «Вздыбленный лев» уже не колыхался там на волнах и мне не грозили неожиданные встречи с Джейком Пенлайоном.

Я начала подумывать о возвращении в Аббатство. Матушка была бы рада увидеть меня.

Вероятно из-за отсутствия других интересов я начала обращать внимание на Дженнет. Она неуловимым образом изменилась. В ней проглядывало что-то хитроватое, скрытное. Часто, когда я заговаривала с ней, она вздрагивала, как будто боялась, что я разоблачу какой-то постыдный секрет.

Она часто бегала на конюшню, и раз или два я заставала ее за беседой с Ричардом Рэккелом.

Во мне крепло убеждение., что они были любовниками. Дженнет была не такова, чтобы удержаться до замужества. Это мечтательно затуманенное выражение глаз, эти слегка распущенные губы, этот знающий вид, говорили сами за себя. Я обсудила свои наблюдения с Хани.

— Так, должно быть, выглядела Ева после того, как она надкусила яблоко, — сказала я.

— Пожалуй, нам следует их поженить, — решила Хани. — Эдуард не потерпит распутства среди слуг. А Дженнет, коль скоро она утратила девственность, такого сорта девица, что быстро пойдет по рукам!

Я взялась за Дженнет.

— Дженнет, я скоро уеду в Аббатство.

— О, мистрис, а что же будет, когда он вернется?

— Кто? — резко спросила я, прекрасно зная, о ком идет речь.

— Хозяин… капитан.

— С каких пор он стал здесь хозяином?

— Ну как же, мистрис, он хозяин повсюду, где бы ни был, я так считаю.

— Это чушь, Дженнет. Здесь он никто.

— Но он сватался за вас…

— Ты ничего не смыслишь в этих вещах. Вот, что я хочу тебе сказать: ты зачастила на конюшню.

Багровый румянец на щеках Дженнет показал мне, что мое заключение правильно. Она опустила голову и стала нервно перебирать пальцами край передника. Мне стало ее жаль. Бедная Дженнет! Ее предназначение — стать женой и матерью. Никогда она не будет способна сопротивляться льстивым уговорам мужчин.

— Очень хорошо, Дженнет, — сказала я. — Я вижу, ты уже не девушка. Может быть, даже беременна. Ты подумала об этом?

— Да, мистрис.

— Хозяин — единственный хозяин этого дома — будет очень недоволен, если узнает о твоем поведении. Он ожидает от своих слуг добрых христианских нравов.

Губы Дженнет дрожали, и я обняла ее за плечи. Я бывала с ней резка из-за того, что Дженнет Пенлайон с величайшей легкостью сумел убедить ее предать меня. Но теперь, когда она стала любовницей Ричарда Рэккела, я лучше понимала ее затруднительное положение. Бедняжка Дженнет была одна из тех девушек, которые обременены — иные могут сказать, осчастливлены — непреодолимой чувственностью. Она была рождена для того, чтобы получать и давать чувственное наслаждение; и причина того, что она будет вечным соблазном для мужчин, заключалась именно в том, что они были вечным соблазном для нее. Удержаться на пути добродетели было для Дженнет неизмеримо труднее, чем для многих других девушек. Поэтому надо попытаться это понять и помочь ей.

— Ну что ж, Дженнет, — сказала я, — что сделано, то сделано, и нет смысла оплакивать потерянную девственность, поскольку ее уже не вернешь. Ты совершила глупость и теперь должна принять решение. Когда я отправлюсь домой, ты могла бы поехать со мной, но в этих обстоятельствах человек, который совратил тебя, должен на тебе жениться. Я знаю, кто это. Я часто видела вас вместе. Не воображай, что твои тайные посещения конюшни остались незамеченными. Если Ричард Рэккел согласен, ты выйдешь за него замуж. Это то, чего пожелал бы хозяин. Ну как, ты довольна?

— О да, мистрис, еще как!

— Очень хорошо. Посмотрим, смогу ли я устроить это дело.

Я действительно обрадовалась, глядя, какое она почувствовала облегчение, потому что эта девушка была мне симпатична, и хотелось видеть ее замужем и вполне устроенной.

К тому времени, как вернется Джейк Пенлайон, она уже будет ходить с большим животом. Вообще, мне казалось, что у Дженнет будет куча детей. Он потеряет к ней всякий интерес, и она будет избавлена от этого бесчестья, а я сама уже уеду в Аббатство.

Я посоветовалась с Хани насчет Дженнет.

— Меня не увидит, — сказала я, — если она уже беременна. Ричард Рэккел должен жениться на ней.

Хани согласилась и немедленно послала за Ричардом. Когда он пришел в пуншевую и стал у стола, меня заново поразили его изысканные манеры. Я не могла отделаться от мысли, что Дженнет не очень подходящая пара для него. И все же, раз он совратил ее, он должен на ней жениться. Хани обратилась к нему:

— Ричард, мне кажется, вы не прочь жениться. Он поклонился. Лицо его было бесстрастно.

— Боюсь, что вы с Дженнет слишком подружились. Она подчеркнула слово «слишком»и, так как он не ответил, продолжала:

— В этом случае хозяин вправе ожидать, что вы женитесь на ней. Когда вы это сделаете? Он, видимо, колебался. Затем сказал:

— Я женюсь. Со временем.

— Со временем? — переспросила я. — Что вы имеете в виду?

— Через… три недели. Мне понадобится это время. «Для чего бы?»— удивилась я про себя, но в нем было столько гордого достоинства, что выспрашивать его показалось мне неприличным.

— Очень хорошо, — сказала Хани, — через три недели будет свадьба.

— И мы ее отпразднуем! — воскликнула я.

Мне очень хотелось загладить перед Дженнет свою прежнюю суровость.

Итак, все устроилось. В дом будет приглашен реформатский священник. Ни Томас Элдерс, ни Джон Грегори не могли совершить обряд — слишком много будет свидетелей.

Я вызвала Дженнет и рассказала ей новости.

— Я подарю тебе подвенечное платье, и мы немедленно засадим Люс за шитье. Дженнет начала плакать.

— Мистрис, — всхлипывала она, — я не заслуживаю такого. Нет, в самом деле не заслуживаю.

— Ну-ну, Дженнет, — сказала я, — ты была слишком податлива, но с этим покончено. Ты должна стать хорошей женой Ричарду и родить ему много детей, и тогда тот факт, что ты чуть поторопилась и не дождалась брачного обряда, будет забыт.

Я похлопала ее по плечу, но она еще пуще залилась слезами.

Из-за того, что дни протекали скучно и однообразно, мы много говорили о свадьбе Дженнет. Эдуард сказал, что надо пригласить исполнителей морисок

и устроить игры и даже приготовить пирог с запеченным в него серебряным пенни; тот, кто найдет пенни, станет королем праздника.

Со дня отплытия «Вздыбленного льва» сэр Пенн слег в постель из-за обострения какой-то хронической болезни; что это за болезнь — никто не знал, но мы, по крайней мере, временно чувствовали себя в безопасности от всех неприятностей, которые могли грозить с этой стороны.

На кухне начали готовиться к предстоящему пиршеству. Никогда еще Дженнет не чувствовала себя настолько в центре внимания.

Шли дни. Я сказала Хани:

— Как только Дженнет и Ричард благополучно поженятся, я начну готовиться к отъезду.

— Момент самый благоприятный, — ответила Хани. — Джейк Пенлайон в открытом море, его отец в постели, в доме — предсвадебная суматоха. Пройдет несколько дней прежде, чем заметят твое отсутствие. Видит Бог, как мне не хочется, чтобы ты уезжала. Здесь будет так уныло без тебя, Кэтрин. Но если он сократит свой вояж и вернется до срока, тогда будет слишком поздно, и мы не можем надеяться, что сумеем провести его еще раз.

Если он когда-нибудь узнает, как мы его одурачили, то никогда не простит этого.

— Не желала бы я испытать его месть! Я вздрогнула.

— Да, сразу же после свадьбы я уеду. Как ты считаешь, Ричард будет хорошим мужем для Дженнет?

— Он спокойный, хорошо воспитанный юноша.

— Странный какой-то. Трудно представить, что он совратил Дженнет.

— Бьюсь об заклад, что соблазн исходил скорее от нее!

— Ну что ж, он пойман и никуда не денется. Впрочем, я думаю, что Дженнет станет хорошей женой. Правда, Джейк Пенлайон сумел подговорить ее обмануть меня, но я простила ее потому, что она искренне раскаивается в этом.

— Такая девушка, как Дженнет, никак не могла бы устоять против Джейка Пенлайона!

Я сменила тему. Мне не хотелось думать о том, как Джейк Пенлайон охаживал Дженнет. Мои мысли и так слишком долго были заняты этим предметом.

А затем наступила та ночь, когда я в третий раз увидела испанский галион.

День был такой обычный — солнечный, теплый для этого времени года, как говорят, «внесезонный»— тихий, мирный день. Как могло статься, что мы прожили такой день, ничуть не подозревая, какие ужасные события ожидают нас!

Я легла спать с чувством приятной усталости и почти немедленно заснула.

Как и в те прежние ночи, меня разбудили какие-то необычные звуки. Я лежала тихо, прислушиваясь. Шаркающие шаги, возня. Служанка крадется на свидание с любовником? Я встала с постели и подошла к окну.

Он был там, во всей своей красе. Ближе, чем я когда-либо могла видеть его раньше, — могучий, великолепный испанский галион!

Я должна была спуститься вниз. Я не могла допустить на этот раз, чтобы кто-нибудь мог объявить галион плодом моего воображения. Я разбужу Хани и Эдуарда и потребую, чтобы они посмотрели сами. Схватив халат, я торопливо закуталась в него и направилась к двери. Она внезапно открылась. На пороге стоял Джон Грегори.

Я спросила:

— Что это? Что случилось?

Джон не ответил. Он был одет в длинный плащ с капюшоном. Лицо его было бледно, глаза сверкали. Он заговорил на языке, непонятном мне, с ним также был незнакомец.

— Кто это? — спросила я. — Что вам надо?

Ответа не было.

Незнакомец схватил меня. Я попыталась отбросить его, но он держал крепко. Я сопротивлялась, как могла, потом закричала, и тотчас Джон Грегори прикрыл ладонью мои губы. В считанные секунды он схватил платок и завязал мне рот. Я не могла произнести ни звука. Меня положили на кровать. В моем мозгу мелькнула мысль: неужели я спаслась от Джейка Пенлайона для того, чтобы сейчас…

Но этими людьми руководила не похоть, а решимость выполнить порученное им дело. Меня связали по рукам и ногам припасенными заранее веревками. Я превратилась в беспомощный сверток.

Затем меня вынесли из комнаты, снесли вниз по винтовой лестнице и во двор.

Там я увидела лежащую на земле фигуру. Кругом была кровь. Я хотела закричать, но не могла издать ни звука, оцепенев от ужаса.

Когда меня проносили мимо лежащего в крови тела, я увидела, что это был Эдуард.

«Хани!»— хотела я позвать, — Хани, где ты?»

Во дворе стояла карета Эдуарда. Ричард Рэккел держал лошадей — тройку лучших, самых быстрых лошадей Эдуарда.

« Ричард Рэккел! Предатель?»— хотела я крикнуть, но ничего не могла поделать.

Меня поместили в карету. Там лежали еще две фигуры. Мое сердце дрогнуло от чувства облегчения, но и ужаса, ибо это были Хани и Дженнет. Они глядели на меня, а я на них. Мы могли общаться только взглядами. Они были в такой же растерянности, как и я. Меня мучил вопрос, знает ли Хани, что Эдуард лежит на дворе в луже собственной крови.

Послышались голоса — иностранная речь. Инстинктивно я поняла, что они говорили по-испански.

Карета тронулась. Мы ехали по направлению к морю.

Итак, нас похитили, как иногда похищали женщин мародерствующие по берегам пираты. Среди нас оказались предатели, и это привело к тому, что Эдуард валялся бездыханный на земле в луже крови, а Хани, Дженнет и меня увезли на испанский галион.

 

ПУТЕШЕСТВИЕ В НЕИЗВЕСТНОЕ

Они отнесли нас в заранее подготовленную лодку. Я ясно видела лицо Ричарда Рэккела в свете фонаря, который он держал.» Предатель!»— хотела закричать я, но спазм ярости сжал мне горло.

Меня опустили в лодку и оставили беспомощно лежать. Они положили возле меня Хани, затем Дженнет. Ночь была темной, и мы не различали лиц друг друга. Луны не было, только неясное мерцание звезд в разрывах облаков.

Я пыталась думать о том, как убежать. Я догадывалась, что случилось с нами. Нас похитили, как и многих женщин во все времена. Пираты нападали на землю: они грабили, жгли деревни и забирали женщин для развлечений.

Если бы я могла поговорить с Хани! Если бы могла думать о том, как убежать! Но я была беспомощна, связана и находилась на борту быстро уходящей в море лодки, управляемой чужестранцами и двумя мужчинами, выдававшими себя за конюха и священника, которые следили за нами.

Дикая фантазия пришла мне в голову.» Вздыбленный лев» может появиться внезапно — неожиданно вернуться из плавания. Галион будет обнаружен. Джейк Пенлайон возьмет его на абордаж. Я видела его сверкающие глаза, видела стоящим здесь с широко расставленными ногами, с запачканной кровью абордажной саблей.

Но это были лишь мечты.

Лодка неотвратимо приближалась к испанскому галиону.

Мужчины сложили весла. Мы прибыли, и не было никакого «Вздыбленного льва», спасающего нас, никакого Джейка Пенлайона, разрубающего путы.

Джон Грегори склонился надо мной. Он разрезал веревку на моих лодыжках и вытащил кляп изо рта. Он поставил меня на ноги, так как мои руки оставались еще связанными за спиной.

Я стояла, пошатываясь. Галион неясно вырисовывался около нас. Хани и Дженнет со связанными руками тоже стояли рядом.

— Хани, — сказала я, — нас предали.

Она кивнула. Мне снова захотелось спросить, видела ли она тело Эдуарда. Бедный Эдуард, такой кроткий и добрый!

Я сознавала, что свадьбы Дженнет не будет.

С корабля сбросили веревочную лестницу.

— Подымайтесь, — сказал Джон Грегори.

— Без помощи рук, предатель? — спросила я.

— Я развяжу вас сейчас, но не пытайтесь противиться, подымайтесь по лестнице.

— Почему?

— Вас увидят.

— Ты негодяй! — закричала я. — Ты пришел в наш дом… Ты обманул нас… Он мягко сказал:

— Сейчас не время говорить, мистрис. Вы должны слушаться!

— Подняться на корабль? Зачем? Это испанец.

— Пожалуйста, не заставляйте меня применять силу.

— Применять силу! Не силой ли вы привели меня сюда… и ты говоришь о том, что применишь силу!

— Не горячись, Кэтрин. Это не поможет, — произнесла Хани.

В ее голосе слышалась безнадежность, и я подумала, что она видела Эдуарда во дворе.

— Ты не священник, — гневно сказала я Джону Грегори.

Он не ответил, а, развязав мне руки, подтолкнул к лестнице.

Ричард Рэккел ждал, чтобы препроводить меня к лестнице. Я различала наверху лица смотрящих на нас людей.

Кто-то окликнул нас по-испански, и Джон Грегори ответил на том же языке.

Корабль накренился. Было непросто взобраться по этой лестнице. Я посмотрела вниз на темную воду и подумала о смерти. «Возможно, это было бы хорошим, — подумала я, — но не лучшим выходом. Я буду цепляться за жизнь». Мне в руки вложили веревку, и я начала подниматься. Когда меня вытянули на палубу, около меня я разглядела темные лица и услышала возбужденное бормотанье. Затем наступила тишина. Вперед выступила темная фигура. Раздался повелительный голос — возможно, приказ: двое схватили меня и потащили вперед. Человек, отдавший приказ, последовал за нами. Меня привели в каюту, где мрак разгонял тусклый свет горевшей свечи.

Дверь закрылась, и я осталась одна. И даже сейчас я не знала, от поднявшейся ли температуры или от страха меня била дрожь. Невероятно, но еще вчера Хани и я спокойно строили планы о свадьбе Дженнет, а теперь все мы оказались пленницами на пиратском корабле.

Они схватили нас — трех женщин — и у нас не было сомнений, для чего. Но почему только троих, и почему они не сожгли дом и не ограбили нас? Вероятно, они так и сделали. Возможно, они захватили нас первыми. Я боялась, что они убили Эдуарда. Не в первый раз побережье подвергалось набегу. То же самое Джейк Пенлайон и его люди вытворяли в других странах.

Я никогда больше не вернусь в Девоншир. Мне следовало оставаться дома.

Я видела свое будущее, которое, судя по всему, не судило мне ничего хорошего. Меня, которая так противилась замужеству с Джейком Пенлайоном, теперь используют для удовлетворения мужчин — любых мужчин, — долго находившихся вдали от дома и нуждающихся в развлечениях.

Эта перспектива убивала меня. Не поступила бы я разумнее, отказавшись подняться по лестнице и выбрав смерть.

Пол был застлан ковром. Я опустилась на него, так как ноги мои дрожали. Корабль покачивался на воде, и я лежала, наблюдая за движениями фонаря в такт с кораблем.

Я думала о своей матери и о том, что она будет делать, когда узнает о моем похищении. Как она настрадалась! И теперь еще это. И не только со мной, но и с Хани. А она так нежно любит нас обеих.

Я думала о Хани, красивой, благородной Хани, которая носила ребенка Эдуарда. И то, что она подвергалась сотням оскорблений, ранило меня так же глубоко, как и сознание собственной судьбы. Я буду бороться. Я буду драться и кричать. Если бы я только смогла найти нож, то защитила бы себя. Я, конечно, не устою против сильных мужчин, но сделаю так, что они никогда не будут чувствовать себя в безопасности около меня. Даже во сне они не будут уверены, что я не вонжу им в грудь нож или не брошу яд в их эль или питье.

Меня поддерживали мысли о том, что я сделаю.

Дикой кошкой меня прозвал Джейк Пенлайон. Они узнают, что дикие кошки опасны.

Покачивания судна изменились. Я поняла, что мы подняли якорь и выходим из гавани.

Дверь каюты открылась, и втолкнули Хани. Она, тоже в одной ночной рубашке, стояла, вцепившись в нее. Я увидела, что ее рубашка спереди порвана.

«Уже», — подумала я.

Дверь за ней закрылась, я вскочила, мы бросились друг к другу и стояли, крепко обнявшись.

— О, Хани, Хани, — плакала я. — Что они сделали с тобой?

— Ничего, — произнесла она. — Один человек… — Она вздрогнула. — Провел меня в такое же место и сорвал рубашку с моих плеч. И тут он увидел «Агнца Божьего». Я всегда ношу его на шее. Он отпрянул, как будто испугавшись, и меня отвели сюда.

— Хани, — сказала я, — это ужасно. Это не может быть правдой.

Она не ответила.

Она была спокойна, но вдруг закрыла лицо руками. Это был жест отчаяния.

Я нежно прикоснулась к ее руке.

— Эдуард пытался остановить их, — сказала я. — Где были остальные домочадцы? Не предатели же они, как Джон Грегори и Ричард Рэккел? Что нам делать, Хани? Что мы можем сделать? Они привели нас сюда, чтобы мы сопровождали их в море. Кроме того, они действовали сообща. Нас увели насильно. Они будут пользоваться нами… пока мы не надоедим им. Затем, скорее всего, нас вышвырнут за борт. Может, будет лучше обмануть их, бросившись первыми?

Она не ответила, а только глядела вперед. Я знала, что сейчас она снова видела Эдуарда лежащим в луже крови на мощеном дворе.

Я продолжала, потому что должна была выговориться:

— Возможно, именно теперь Дженнет вынуждают покориться… кто знает, чему?

Я могла представить Дженнет — большие глаза, смотрящие с ожиданием. Возможно, он делает набеги на чужие порты и захватывает женщин, как захватили нас.

О, почему он появился так рано? Почему он всегда присутствовал, чтобы досаждать мне, когда я не хотела его видеть? И так далеко сейчас, когда он нужен?

— Хани, — просила я, — ответь мне, Хани.

— Они убили Эдуарда. Эдуард пытался спасти меня, и они убили его. Я уверена.

— Может быть, он не умер. Может быть, он следует за нами. Они поднимут тревогу. Они будут искать нас. Нас спасут. Если Джейк Пенлайон вернется…

— Он ушел в долгое плаванье. Пройдут месяцы, прежде чем он вернется.

— Мы можем встретить его в море. — Я снова видела его берущим испанский галион на абордаж, глаза его сияли. Он убил бы на месте каждого, прикоснувшегося ко мне.

— Никто не проходил к тебе, Кэтрин? — спросила она.

— Нет. Меня оставили здесь.

— Они ждут, пока Англия не скроется из виду.

— И затем, ты думаешь?

— Откуда мне знать. Я спаслась, потому что католичка. Ты должна притвориться, что исповедуешь эту же веру, Кэтрин. Случится несчастье, если ты не сделаешь этого.

— Я не буду притворяться.

— Будь разумной.

— Я чувствую, что теряю рассудок. Я схожу с ума.

— Это обычная вещь. Ты должна понять это. Пиратство становится все более и более обыденным. Сокровища и женщины. Вот что ищут мужчины на море.

— Мы должны подумать, что нам делать.

— Я спаслась, и ты должна спастись. Этот человек напал на меня, когда я молилась Божьей матери, и он испугался. Джон Грегори как раз проходил мимо и вынужден был сказать, что у меня будет ребенок — ребенок-католик, — и он отстал. И Джон Грегори привел меня сюда. Я верю, он будет нам другом.

— Другом… который нас предал!

— Он предал, да, но я верю, что ему было нелегко сделать это.

— Нелегко. Он лгун!

— Попридержи язык, Кэтрин. Помни, нам нужны любые друзья, которых мы сможем найти. Я беспокоюсь о тебе. Я думаю, ты предназначена кому-то… возможно, капитану. Тебя забрали от нас и привели сюда. Если это так, то постарайся поговорить с ним. Возможно, он знает наш язык. Попроси его не поступать опрометчиво. Скажи ему, что любой вред, причиненный тебе, будет отомщен.

— Это может подтолкнуть его.

— Скажи, что ты перейдешь в католичество, и это будет твоей платой.

— Конечно, — сказала я, — предать мои убеждения, встать на колени и умолять этих собак относиться к нам с уважением. Это не поможет, я уверяю тебя, Хани. Если ты предложишь мне повесить на шею «Агнца Божьего», я не возьму его. Если бы я только могла получить оружие! Если я не найду нож, я, по крайней мере, воспользуюсь огнем.

— Это будет бесполезно. — Она уставилась во мрак. Выражение отчаянья было на ее лице, и я чувствовала, что она думает об Эдуарде.

Я не знала, как долго мы лежали в этой каюте. Кажется, я спала, обессилев от тревог. Я проснулась, не понимая, где нахожусь. Покачивание судна и скрип балок быстро заставили меня вспомнить все.

Я с трудом различила фигуру Хани возле меня. Рожок фонаря покачивался из стороны в сторону, свет его был слабым. И ужас нашего положения снова навалился на меня.

Я знала, что Хани проснулась, но мы лежали в молчании. Мы не могли ничем утешить друг друга.

Кажется, было утро. Как мы могли знать это? Нам не по чему было определить время. Язык был сухим, а губы запеклись. Возможно, я и была голодна, но мысли о еде вызывали отвращение.

Мы пролежали, вероятно, час или более, когда дверь, наконец, открылась.

В ужасе мы вскочили. Это был человек, который нес миски с чем-то похожим на суп.

Он произнес: «Olba podrida!»— и указал на миски. Я хотела схватить их и бросить ему в лицо, но Хани сказала:

— Поешь! Мы почувствуем себя лучше, когда поедим. И сможем вынести то, что нам еще предстоит.

Я знала, что она думала о своем неродившемся ребенке.

Мы взяли миски. Пища пахла приятно. Человек поклонился и вышел. Хани уже принялась за еду. Ее аппетит усилился с тех пор, как она забеременела. Она привыкла говорить, что это голодный ребенок требует питания.

Я тоже попробовала еду. Она была острой и теплой и понравилась мне.

Мы поставили миски на пол и с тревогой стали ждать. Прошло немного времени, когда появился другой посетитель. Это был человек, которого, как я слышала, называли капитаном.

Он вошел в комнату и остановился у дверей, разглядывая нас. В нем чувствовались благородство и учтивость, что внушило мне оптимизм.

На плохом английском он произнес:

— Я капитан судна. Я пришел поговорить с вами. Я ответила:

— Лучше скажите, что все это значит.

— Вы на борту моего судна. Я взял вас в плаванье.

— Для чего? — спросила я.

— Этой вы поймете позже.

— Вы похитили нас из дома! — закричала я. — Мы благородные женщины, не привыкшие к грубому обращению. Мы…

Хани положила руку на мою, удерживая меня. Капитан заметил это и одобрительно кивнул.

— Незачем протестовать против того, что сделано, — сказал он.

— Однако я протестую. Вы совершили безнравственный поступок.

— Я пришел не для того, чтобы говорить о таких вещах и попусту тратить время. Я пришел сказать вам, что я повинуюсь приказам.

— Чьим приказам?

— Одного из тех, кто командует мной.

— Кто, умоляю?

Хани снова удержала меня.

— Не торопись, Кэтрин, — сказала она.

— Вы умны, — сказал капитан. — Мне жаль, что вас захватили. Этого не должно было случиться. — Он прямо посмотрел на Хани. — Ошибка, понимаете?

— Если вы объясните, что все это значит, мы будем вам благодарны, — сказала Хани смиренно.

— Я могу заверить вас, что если вы будете вести себя осмотрительно, с вами на корабле ничего дурного не случится. Здесь находятся матросы, которые в море уже много месяцев… вы понимаете. Они могут быть грубы. Поэтому вы должны быть осторожны. Я не хотел бы, чтобы вас подвергли оскорблениям на моем корабле. Это против моих желаний и желаний тех, кто командует мной.

— С нами были схвачены и другие — Дженнет, моя служанка. Что с ней? — спросила, я.

— Я выясню, — пообещал он мне. — Я сделаю все, чтобы обеспечить вам удобства… всем вам.

Я с интересом взглянула на него. Он продолжал смотреть на Хани известным мне взглядом. С волосами, рассыпанными по плечам, она была само очарование. Она выглядела необычайно беззащитной, и все мужчины всегда испытывали желание охранять ее. Мне кажется, это касалось даже испанских капитанов пиратских кораблей.

— Вам неудобно здесь, — сказал он. — Мы продолжим разговор в более подходящих условиях. Пойдемте со мной и поедим. Мне кажется, вы съели совсем немного.

Хани и я обменялись взглядами. Манера, в которой капитан разговаривал с нами, немного успокоила меня. Он не был грубым матросом, обращался с нами, как будто мы были гостями на его корабле, что вселяло надежды.

Запах топленого сала и стряпни распространялся по коридору. Галион кренился так, что нам приходилось цепляться за перила, которые тянулись от одного конца коридора в другой. Спотыкаясь, мы шли за капитаном. Он открыл дверь и посторонился, пропуская нас вперед.

Это была его каюта. Она оказалась довольно просторной, с обшитыми панелями переборками и походила на маленькую комнатку. Везде находились книги и инструменты. Основное место занимал длинный привинченный к полу стол. Я заметила также стоявшую на лафете пушку, смотрящую в амбразуру. Одна из панелей была украшена гобеленом, изображавшим сдачу Гранады королеве Изабелле и королю Фердинанду.

Я поразилась, увидев, что на корабле могло быть столько удобств.

— Прошу садиться, — сказал капитан, придерживая кресла. — Я позабочусь о еде.

Мы сели, босоногий матрос вошел и накрыл на стол. Вскоре принесли дымящиеся тарелки с чем-то, похожим на бобы с соленым мясом.

— Возможно, вы и не проголодались, но неплохо перекусить еще, — сказал он.

— Не можете ли вы сказать мне, почему убили моего мужа? — спросила Хани.

— Не могу. Я не покидал корабля.

— Знаете ли вы других похитителей?

— Это было целью нашей миссии.

— Грабить наше побережье, чтобы захватить женщин… — начала я.

— Нет, — возразил капитан. — Взять вас. Вы все поймете в свое время.

Затем Хани мягко сказала:

— А вы тоже должны понять, что мы сбиты с толку. Мы хотим знать, что все это значит. Мы боимся, что вы доставили нас сюда, чтобы…

Он вежливо улыбнулся ей:

— С вами ничего плохого не случится на моем корабле, если вы будете подчиняться моим приказам. Я приказал команде не трогать вас. — Он смотрел на меня, затем повернулся к Хани:

— Я прикажу, чтобы вы тоже были неприкосновенны.

— Она уже подвергалась домогательствам.

— Я обещаю…

Хани потрогала «Агнца Божьего».

— Это спасло меня, — сказала она. — Это и Джон Грегори.

— Любой человек, который отважится тронуть вас, заплатит за это своей жизнью, — пообещал капитан.

— Тогда я хочу знать, для чего нас привели сюда, — сказала я.

— Это вы узнаете позже.

— Вы оторвали нас от дома… — начала я, но Хани снова удержала меня.

— Ради Бога, Кэтрин. Дай нам хоть немного разобраться. Капитан стремится помочь нам. — Беременность сделала Хани спокойной, что при данных обстоятельствах казалось неестественным. Она думала о своем ребенке и пыталась выиграть время.

Он печально улыбнулся ей:

— Я обязан следить, чтобы с вами ничего плохого не случилось, и я выполню свой долг. Вы никогда не должны гулять без сопровождения. Грегори будет с вами. Не выходите на палубу без него! Люди будут предупреждены, но невозможно постоянно следить за ними. И хотя они знают, что рискуют своими жизнями, среди них могут оказаться достаточно горячие головы, чтобы выразить свое отношение к вам.

— Куда мы плывем?

— Я не имею права говорить об этом. Путешествие не будет долгим. Вы все поймете, когда мы прибудем на место, и узнаете о цели вашего плавания. Если вы разумны, то забудете, что случилось, и смиритесь. Что касается этого корабля, я предлагаю свою защиту и любые удобства, какие только смогу вам предоставить. Корабль похож на крепость, как говорят некоторые, плавающую крепость. Но это далеко не так, как вы понимаете. Мы в море. И жизнь в море не похожа на жизнь на земле. Мы не можем позволить себе роскошь. Однако хочу, чтобы у вас были все удобства, которые я могу дать. Одежда, например. Вы плохо подготовлены для плавания. Я постараюсь найти для вас ткани, и, возможно, вам удастся сшить одежду. Вы будете есть в этой каюте. Иногда со мной, иногда одни. Мой совет — смириться с тем, что случилось, смириться со спокойствием и пониманием, что на этом корабле, если вы последуете моим советам, ничего дурного с вами не случится.

Он положил на свою тарелку мясо и бобы. Как и Хани, я только притронулась к еде.

Я отказывалась верить, что это действительно произошло со мной. «Скоро настанет пробуждение, — обещала я себе, — испанский галион превратится во» Вздыбленного льва «, а капитан — в Джейка Пенлайона. И это будет совершенно иной сон, который уже снился мне, об этой властной натуре».

Но этот сон, этот ночной кошмар повторялся и повторялся, в то время как реальность постепенно увядала.

Скоро Хани почувствовала себя плохо. Это было неудивительно. Мы не привыкли к качке корабля, измучились душой и телом, ничего не понимали и разуверились в будущем. Кроме того, Хани была беременна.

Я ухаживала за ней. Это было хорошо, потому что помогало забыться. Но я боялась, что она умрет.

Джон Грегори был всегда рядом. Как я ненавидела этого человека, кто хитростью вошел в наш дом под видом священника, кто привел к нам врагов. Шпион! Изменник! Что может быть хуже? Сейчас же он был нашим защитником. Я не могла заставить себя смотреть на него без презрения. Но он был полезен.

— Боюсь, вы убьете мою сестру, — сказала я ему. — Вы знаете о состоянии ее здоровья. Этот удар оказался более тяжелым для нее, чем можно было ожидать. Хотелось бы верить, что те, кто дружески относился к нам, не предадут, но я ошиблась. Мы окружены лжецами и изменниками. — Когда я говорила с ним, он стоял предо мною с потупленным взором. В каждом его жесте сквозило раскаянье. Хани все время пыталась остановить меня, но я не могла удержаться. Выговорившись, я почувствовала облегчение.

На второй день, когда Хани стало хуже и возникли опасения за ее жизнь, я сказала Джону Грегори:

— Мне нужна служанка. Она поможет ухаживать за сестрой.

Он ответил, что переговорит с капитаном, и очень скоро Дженнет присоединилась к нам.

Она почти не изменилась. «Возможно ли, — спрашивала я себя, — смириться так быстро?»

Она была в старом платье, которое схватила до того, как ее похитили, и уже приобрела полную безмятежность, которая всегда отличала ее.

Лицо Дженнет вызвало у меня раздражение, хотя я почувствовала облегчение, увидев ее живой и здоровой. Она выглядела так, будто была довольна своей судьбой. Как она могла вести себя так? И что случилось с ней?

— Мистрис очень больна, — сказала я ей, — ты должна помочь, Дженнет.

— О, бедная леди! — воскликнула она. — И в ее положении..

Беременность Хани стала теперь заметна. Я с тревогой думала о ребенке и горячо желала, чтобы мы вернулись домой к матери через день после того, как приплывет Джейк Пенлайон.

Хани казалась успокоенной, так как мы соединились, да и Дженнет, несомненно, оказалась хорошей нянькой. Мы начали привыкать к корабельной качке и запаху пищи. Хани много спала в эти первые дни, что было ей полезно. А Дженнет и я беседовали, когда ухаживали за ней.

Я знала, что Дженнет приглянулась одному из тех людей, которые участвовали в налете. Сильный и гибкий, он столкнулся с Дженнет, когда она шла ко мне в комнату, схватил ее и заговорил с ней, но она не поняла ни слова. Тогда он поднял ее и понес на руках, как охапку сена.

Дженнет хихикала, и я знала, что последовало за этим на корабле.

— Только с ним… — рассказала Дженнет. — Другие тоже хотели меня, но он достал нож. И хотя я не могла разобрать, слов, но, очевидно, он сказал им, что я принадлежу ему и он пустит его в ход против любого, кто тронет меня.

Она потупила глаза и покраснела. Меня поразило, что она такая распущенная, — было ясно, что она вполне довольна своим положением — не притворялась, потому что для притворства была слишком простодушной.

— Я думаю, что он хороший человек, госпожа, — пробормотала она.

— Он был у тебя не первым, — сказала я. Она еще больше покраснела:

— Вообще-то, госпожа, я бы сказала «да».

— И не только сказала, но и сделала, — заметила я. — А как с Ричардом Рэккелом, за которого ты собиралась выйти замуж?

— Он был только наполовину мужчиной, — произнесла она презрительно.

Дженнет, несомненно, была вполне довольна своим новым защитником.

Она много говорила о нем, пока мы сидели, присматривая за Хани. Я забывала о том, что случилось с нами, слушая ее.

По правде говоря, она не горела желанием выйти замуж за Ричарда Рэккела. Но ведь было хорошо для девушки выйти замуж, а уж если она согрешила, то этого могло принести свои плоды.

— А что если будут последствия? — спросила я. Она благочестиво ответила, что все находится в руках Божьих.

— Вернее, в твоих или твоего любовника-пирата, — напомнила я ей.

Я была рада видеть ее рядом с собой. Я сказала, что мы должны держаться вместе, все трое, и она станет помогать ухаживать за Хани, потому что та нуждается в этом.

Она оставалась с нами в течение этих нелегких дней, а по ночам ускользала к любовнику.

Странно, как быстро можно привыкнуть к новой жизни. Мы были в море только три дня, а я, просыпаясь, больше не чувствовала недоверчивого страха. Я привыкла к скрипу балок, покачиванию корабля, звуку чужих голосов, тошнотворному запаху, который, казалось, всегда шел из камбуза.

Хани начала поправляться. Она страдала от морской болезни больше, чем от любого другого ужасного недуга. К ней начал возвращаться прежний цвет лица, и она стала больше похожа на себя.

Когда Хани смогла вставать, мы пошли в каюту капитана и поели там. Мы не видели его несколько дней. Эта каюта, странно элегантная среди других, с ее панелями на стенах и гобеленами, стала нам родной. Дженнет ела с нами, а обслуживал нас личный слуга капитана, темнокожий и суровый. За все время он не произнес ни слова.

После еды, которая состояла главным образом из сухарей, соленого мяса и дешевого сорта вина, мы возвращались в наши спальни и здесь предавались размышлениям о том, что могло означать это путешествие.

Джон Грегори принес нам немного материи — два или три свертка — так что мы могли сами шить себе платья. Это было прекрасным занятием, так как мы воодушевленно обсуждали будущие фасоны наших нарядов.

Дженнет и Хани умело обращались с иголками, и мы засели за работу.

Хани обычно много говорила о ребенке, рождение которого ожидалось через пять месяцев. Сейчас все было совершенно по-другому. Она хотела рожать либо в Труинде, либо в Калпертоне в Суррее, или, возможно, как хотела моя мать, уехать для этого в Аббатство. Но все изменилось. Где сейчас родится ребенок? В дальних морях или в каком-то другом неизвестном месте, куда мы держим путь?

— Эдуард и я ждали этого ребенка, — сказала Хани. — Мы говорили, что нам безразлично, кто это будет, — девочка или мальчик. Он был такой хороший и добрый, что стал бы любящим отцом, а теперь… Я думаю о нем, Кэтрин, лежа здесь. Я не могу забыть его.

Я успокаивала Хани, но как я могла заставить ее не горевать об Эдуарде?

Что до меня, то я не думала о нашей жизни. Она была слишком не правдоподобной. Если бы с нами грубо обошлись матросы, то, по крайней мере, мы могли бы понять, для чего нас захватили в плен. Но этого не было. Похитители защищали нас и обращались с нами учтиво.

— Ничего не понимаю, — сказала я Хани.

Платья мы сшили быстро. Они были далеко не элегантными, но вполне удовлетворили нас. Иногда нам разрешали прогуляться по палубе. Я никогда не забуду своего первого выхода на палубу, расположенную высоко над водой. Я была удивлена богатыми украшениями и высоко расположенным баком. Держаться за перила и смотреть на далекий горизонт, скользить глазами по этой огромной серо-голубой дуге — все это приводило меня в волнение, которое я не могла подавить в себе, несмотря на неволю и негодование по поводу причин, которые привели нас сюда.

И когда я стояла, с напряжением вглядываясь в синеву, я всегда искала корабль на горизонте. Я говорила себе: «Он придет. Он будет искать меня». И я радовалась, потому что верила, — этот момент наступит.

Стоило только закрыть глаза, как он появлялся. Он крикнет нашему капитану: «Испанская собака!»— и возьмет корабль на абордаж, несмотря на высокие палубы и крепкие ограждения, протянувшиеся между бортами и центральным проходом, соединяющим бак с ютом. Я смотрела на огромное орудие, которое невозможно было не заметить. Я знала, такие орудия легко могут отправить корабль на дно океана. Но только не «Вздыбленного льва».

«Он придет, — говорила я себе. — Прежде чем мы достигнем нашей неизвестной пристани, он придет».

Через несколько дней после того, как нас взяли в плен, я увидела на горизонте корабль. Мое сердце подпрыгнуло от радости, что случалось довольно редко.

Хани стояла возле меня.

— Смотри, — закричала я, — корабль! Это «Вздыбленный лев»!

На палубе царила суматоха. Воздух наполнил шум голосов. Корабль заметили.

Это был «Лев». Я была уверена.

— Ingles, — уловила я брошенное кем-то слово.

— Он пришел, — шепнула Хани. — Я знала, что он придет.

Мы стояли, вцепившись в перила. Корабль увеличился в размерах, но оставался далеко от нас.

— Он должен был вернуться, — сказала я. — Он вернулся раньше, чем рассчитывал. Он сразу узнал, что произошло, и отправился на поиски.

— Ты уверена в этом? — спросила Хани.

— Не это ли он хотел сделать? Не думаешь ли ты, что он позволит меня увезти? Капитан стоял возле нас.

— Вы видите английский корабль, — сказал он спокойно.

Я торжествующе повернулась к нему:

— Он идет к нам.

— Думаю, нет, — сказал он. — Это всего-навсего каравелла. Она еле ковыляет. Без сомнений, направляется в гавань.

— Это «Вздыбленный лев»! — закричала я.

— Этот корабль? Я знаю его. Нет, это не «Вздыбленный лев», а всего-навсего небольшая каравелла.

Разочарование было горьким. Мое горло сжалось, и я почувствовала сильную ненависть к капитану и к тем предателям, которые привели пиратов к нам.

— Она не посмеет приблизиться к нам, — продолжал капитан. — Мы уничтожим ее. Она уберется так быстро, как только сможет, и когда ее команда развяжет языки в одной из английских гаваней, то последуют байки о том, как они ускользнули от грозного галиона.

— Не всегда бывает так, — возразила я.

— Нет, — ответил капитан, сделав вид, что не понимает. — Они обычно убегают от нас. Но сейчас у нас на борту особый груз, и я не хочу рисковать им.

Он посмотрел на Хани и осведомился о ее самочувствии.

Она ответила, что чувствует себя намного лучше, и он выразил свое удовлетворение по этому поводу. Они вели себя так, будто он был дружелюбным и заботливым соседом, а не капитаном пиратского корабля, который помимо нашей воли уносил нас от родных берегов.

Он поклонился и оставил нас одних. Когда он ушел, Хани сказала мне:

— Неужели ты действительно думаешь, что это был «Вздыбленный лев»?

— Да! Это был он!

— Еще так недавно ты говорила, что отдашь все, чтобы убежать от Джейка Пенлайона.

— Я отдала бы все, чтобы убежать от этих негодяев, которые захватили нас.

— Перестань думать о Джейке Пенлайоне, — произнесла она. — Он умер для тебя.

Я закрыла лицо руками, потому что я не могла видеть Хани.

Но именно она позже успокоила меня.

Капитан на самом деле был истинным джентльменом. Когда мы обедали вместе, он беседовал с нами, расспрашивая об Англии. Он вполне тактично поведал нам о своей непричастности к набегу на Труинд. Он только выполнял приказы. Ему следовало привести корабль к побережью Девоншира, где он должен был принять женщину и доставить ее в указанное место. Он только выполнял свой долг и не участвовал в самом похищении. Да и, во всяком случае, трудно было представить, чтобы он делал что-нибудь в этом роде.

Узнав об этом, мы стали относиться к нему со всем дружелюбием.

К Хани он питал особо сильную привязанность. Я думаю, что он влюбился в нее.

С тех пор как он узнал, что она беременна, он постоянно беспокоился о том, чтобы она была окружена заботой.

Однажды она спросила его, не знает ли он, жив ли ее муж, хотя, как ей казалось, шансов на это не было. Он ответил, что не знает, но расспросит тех, кто был в доме во время налета.

Несколько дней спустя он сказал ей:

— Ваш муж, скорее всего, не смог спастись.

Хани кивнула тихо, безнадежно. Меня же обуревали иные чувства. Я жаждала мести. Этот добрый хороший человек умерщвлен разбойниками и пиратами!

Хани взяла мою руку. Она напомнила мне, чем мы обязаны капитану. Мы находились под его защитой и могли только гадать, что случилось бы с нами без него.

Я вспомнила все и успокоилась. Но в моем сердце поселилась смертельная печаль, и я от всей души жалела Эдуарда.

Затем мы попали в шторм. Я уверена, что мы никогда не были так близки к смерти, как сейчас, в этом разбушевавшемся море. Наш галион был громадным кораблем и обладал прекрасными мореходными качествами. Он гордо и достойно разрезал воды. Но даже он содрогался от яростных атак бешеных волн.

Весь день ветер гнал белые барашки волн. Мы слышали взволнованные голоса матросов, опускающих паруса и задраивающих амбразуры и люки.

Капитан велел нам пойти в его каюту и оставаться там. Качаясь, мы спустились вниз. Было трудно удержаться на ногах, а скамейки, на которых мы обычно сидели, кидало от одного борта к другому.

Дженнет вцепилась в меня. Ее любовник занимался делом. У него не было времени заботиться о ней.

Она была напугана.

— Мы погибнем, госпожа? — спросила она.

— Я не сомневаюсь, что капитан спасет корабль и нас, — успокоила ее Хани.

— Умереть… без отпущения грехов, — причитала Дженнет. — Это ужасно…

— Не думаю, что у тебя много грехов, Дженнет, — вмешалась я.

— Но они есть, госпожа. И они страшные.

— Чепуха, — возразила я. — Думаю, мы выпутаемся.

— Капитан велел нам оставаться здесь, — сказала Хани.

— Мы умрем, как крысы в западне.

— Что же нам остается делать? — настаивала Хани.

— Что-то надо предпринимать. Пойду посмотрю.

— Останься, — попросила Хани.

Я посмотрела на нее. Теперь было совершенно ясно, что она беременна. Затем я взглянула на Дженнет, напуганную тем, что умрет без отпущения грехов, и властно приказала:

— Оставайся здесь, Хани, с Дженнет. Позаботься о госпоже, — добавила я, обращаясь к Дженнет.

Они уставились на меня с удивлением, но я не могла сидеть сложа руки в ожидании смерти.

Меня кидало из стороны в сторону, пока я пробиралась по палубе. Галион скрипел, борясь со стихией. К счастью, я находилась на подветренной стороне, иначе меня смыло бы за борт. Было глупо выходить на палубу вопреки приказу капитана, но оставаться в наполненной грохотом каюте оказалось выше моих сил. Дождь нещадно хлестал по палубе, ветер трепал корабль, как собака крысу. Я насквозь промокла, так как волны захлестывали судно. Палуба была скользкой и опасной. Выходить из каюты граничило с безрассудством. И, хотя я предпочла свежий воздух трюму корабля, тем не менее, оставаться здесь было вдвойне опасно.

Я рухнула на человека, который одной рукой пытался удержать ящик с инструментами, а другой — фонарь.

Он не узнал меня в темноте, должно быть, подумал, что я юнга, и прокричал что-то, очевидно, чтобы я взяла фонарь. Я так и сделала и, спотыкаясь, последовала за ним.

Я спустилась за ним внутрь корабля. Здесь было ужасно. Я убежала от рева ветра и потоков дождя, чтобы очутиться в затхлом зловонии: везде стоял запах прогорклой пищи, а раздававшийся скрип и треск корабля, казалось, говорили о его страданиях от грубости стихии и о том, что он не сможет продолжать путь, если эта пытка не кончится. Корабль дал течь, и матросы работали на помпах. В свете фонаря их лица выделялись бледными пятнами.

Я стояла с высоко поднятым фонарем. Человек, который привел меня сюда, оказался помощником плотника. Он пришел, чтобы отыскать течь и, насколько возможно, заделать ее.

Проклятия кораблю и морю, мольбы о спасении слились воедино.

Я смотрела на людей, которые изо всех сил откачивали воду. Пот струился по их лицам.

Они громко ругали друг друга по-испански, который я немного стала понимать.

Умоляя Божью Матерь заступиться за них, они не бросали работать.

Среди них я увидела Ричарда Руккела.

Он тоже заметил меня и, как показалось мне, улыбнулся так печально, словно раскаивался в своем поступке.

Я ответила презрительным взглядом, который припасла для него, а потом подумала, что, может быть, это наш последний час на земле и следует постараться понять, что заставило его обмануть нас.

Я слегка улыбнулась ему, и выражение облегчения появилось на его лице. Кто-то закричал, чтобы я не опускала фонарь. Я поняла и снова высоко подняла его.

У меня было ощущение, что этот кошмар длился вечность. Мои руки ныли от тяжести фонаря, но, по крайней мере, это было лучше, чем бездействие. Казалось, галион, как человек, обрел второе дыхание. Он получал страшные удары и противился им. В этот момент я поняла, какие чувства испытывал Джейк Пенлайон к «Вздыбленному льву». Он любил этот корабль так сильно, как только мог. И сейчас, увидев, как галион борется за жизнь, я смогла понять это.

Два юнги спустились к помпам, и один из них узнал меня, — я услышала, как он сказал что-то о сеньорите.

Один из моряков подошел и пристально посмотрел на меня. Упавшие на спину мокрые волосы выдали меня.

У меня забрали фонарь и подтолкнули к трапу.

Слышались только ритмичные звуки помпы. Плотники заделывали щели корабля тонкими свинцовыми полосами и забивали паклю в дыры, через которые шла вода.

Я вернулась в каюту.

Хани была без ума от горя, и, когда увидела меня, на ее лице отразилось облегчение.

— Кэтрин, где ты была?

— Я держала фонарь. — Пока я говорила, меня швыряло из стороны в сторону. Я поднялась, вцепилась в ножку привинченного стола и велела остальным сделать то же самое. По крайней мере, так мы могли удержаться на месте.

Я думала, что корабль собирается перевернуться. Он вздымался и кренился так, что его правый борт почти касался моря. Он дрожал, как будто его трясли, и, казалось, лишь на краткий миг застывал, чтобы затем снова обрушиться вниз.

Со всех сторон слышался грохот от перекатывающихся тяжелых предметов, неслись крики и проклятия. Если бы я сейчас была на палубе, меня, несомненно, смыло бы за борт.

— О, Боже! Это конец! — пробормотала Хани. Я чувствовала, что все мое существо протестовало. Нет, я не умру. Мне следовало еще очень многое понять. Я должна знать, зачем нас похитили, и нужно снова увидеть Джейка Пенлайона.

И хотя шторм продолжал бушевать, сила его ослабла. Он был еще страшен, но корабль выстоял и худшее было позади.

Несколько часов продолжал трепать нас ветер; корабль скрипел и стонал. Мы не могли подняться на ноги, но, по крайней мере, мы все были вместе.

Я смотрела на Хани. Она лежала, измученная. Ее длинные ресницы выглядели прекрасно на фоне бледной кожи. Мне захотелось защитить ее. И еще меня беспокоило, не скажутся ли все эти ужасные события на ее ребенке.

Поддавшись порыву, я наклонилась и поцеловала ее в щеку. Это не походило на меня: я не любила проявлять свои чувства. Она открыла глаза и улыбнулась.

— Кэтрин, мы еще здесь, в этом мире?

— Мы живы, — сказала я.

— И все вместе, — добавила она.

Два дня и две ночи бушевал шторм. Но теперь он кончился. Воды потеряли свою ярость. Они стали спокойными и зелено-голубыми. И только время от времени белые барашки нарушали их спокойствие.

Теперь нашу пищу составляли только сухари и холодное соленое мясо — но мы были так голодны, что наслаждались ими.

Капитан, несмотря на то, что шторм еще бушевал, пришел к нам в каюту, чтобы узнать о нашем самочувствии. Я заметила, как он смотрел на Хани, нежно и умиротворенно.

— Мы победили шторм, — сказал он. — Корабль выстоял. Но мы должны зайти в порт для ремонта.

Мое сердце подпрыгнуло. В порт! Это будет, конечно, не английский порт. Никакой испанский галион не позволит себе так рисковать. Но слово «порт» взволновало меня. Мы сможем сбежать и отыскать дорогу обратно в Англию.

— В то время пока мы будем в порту, я запру вас в каюте, — сказал он. — Вы должны понять, что это необходимо.

— Если вы можете сказать куда нас везут, мы, возможно, и сможем понять это, — возразила я.

— Вы узнаете в свое время, сеньора.

— Я хочу знать сейчас.

— Иногда нужно подождать, — сказал капитан. Он повернулся к Хани:

— Я полагаю, вы не испугались?

— Я знала, что вы спасете корабль, — ответила она. Казалось, что-то связывало их: понимание, согласие. Я никогда по-настоящему не понимала Хани. Это шло от ее родства с ведьмой и того странного пути, которым она попала в наш дом.

Эдуард, очевидно, умер, и она оплакивала его, но не так долго, как этого можно было ожидать. Он был ей хорошим мужем, и она горевала. Но она не дошла до отчаяния, как я полагала. Все ее мысли были связаны с ребенком. И беспокойство капитана придало ей силы.

— Как только в камбузе смогут разжечь огонь, будет горячая пища, — сказал он.

Хани пробормотала «спасибо», после чего он оставил нас.

— Этот мужчина может вывести из себя, — сказала я, когда он ушел. — Он знает, куда мы плывем, но почему-то не хочет сказать это. Я была сердита на него.

— Он был добр к нам, — возразила Хани. — И он хранит чужой секрет.

— Ты определенно благосклонна к нему, — заметила я.

Шторм стих. Корабль, хотя и потрепанный, но все же величественный, благополучно вышел из стихии. Он был на плаву и мог продолжать свой путь. Это уже радовало.

Капитан сказал нам, что на палубе будет отслужена благодарственная служба. И, так как спаслись все, всем следовало присутствовать на ней.

Мы должны были прийти на палубу вместе с остальными. Джон Грегори и Ричард Рэккел будут стоять по обе стороны от нас. Мы поднимемся на палубу после того, как соберется команда корабля, и уйдем, как только служба кончится.

Дул сильный ветер. Чудесно было подняться по трапу. Джон Грегори шел перед нами, а Ричард Рэккел замыкал шествие. Моряки всех возрастов и различной комплекции выстроились на палубе. Деревянный ящик служил кафедрой, и на нем стоял капитан. Он выглядел прекрасно — мужчина с приятным, но достаточно суровым лицом. Несмотря на его мягкость, чувствовалось, что, если обстоятельства потребуют, он может быть жестоким и страшным.

Этот момент я запомню на долгие годы: холодный ветер раздувал паруса, ерошил наши волосы, трепал одежду. Он казался особенно приятным после духоты каюты, небо, чуть голубое, с бегущими по нему облаками, запах мокрого дерева, потных тел и старой одежды радовал даже больше, чем чистый свежий ветер.

Жизнь кажется прекрасной, когда знаешь, что находишься на грани смерти. Даже для пленников на пиратском корабле, которых везли, неизвестно куда, радостно было остаться в живых.

Я почувствовала тогда жажду к жизни. Что бы еще меня не ожидало, я вынесу все и никогда не забуду этого. Я стану полнокровно жить, дорожа каждой минутой существования, пока не умру.

Капитан читал Библию, я не знала, что именно, но это было прекрасно. Тишина нарушалась только ветром в парусах и звуком его голоса.

Мне кажется, что каждый стоящий на палубе от всего сердца возносил благодарения за спасение.

Я чувствовала устремленные на нас взгляды, главным образом на меня, странные, брошенные украдкой. Взгляды, в которых сквозила ненависть… и еще страх! Что это означало? Я взглянула на Хани, но она ушла в свои мысли, и дрожь опасения пробежала по мне. Я ясно поняла как беззащитны мы были.

Капитан замолчал. Джон Грегори прикоснулся к моей руке.

Пришло время спуститься вниз.

Мы бросили якорь в миле от берега, и капитан пришел поговорить с нами.

— Сожалею, — сказал он, — что не могу позволить вам сойти на берег. Пока мы в порту, я должен быть уверен в надежности охраны. Вы понимаете меня?

Хани утвердительно кивнула.

— Можем ли мы, по крайней мере, выйти на палубу, на свежий воздух? — настаивала я.

Он сказал, что подумает об этом. Но мы должны обещать не пытаться выкинуть какую-либо глупость.

— Глупость — это попытка вернуться в наш собственный дом? — спросила я, не удержавшись, так как всегда помнила, что эти люди предали нас.

— Это будет не только глупо, но и невозможно, — вежливо ответил он. — Вы на чужой земле. Как без денег вы сможете вернуться в Англию? Опасность будет поджидать вас со всех сторон, так что я охраняю вас для вашего же блага.

— Ради того, чьи приказы вы выполняете?

Он кивнул.

Нам разрешили подняться на палубу под охраной Джона Грегори и Ричарда Рэккела. Я видела траву, деревья и несколько домов. Было приятно смотреть на них после долгого созерцания океана. К ее великому удовольствию, Дженнет позволили спуститься на берег. Мы следили, как она спускается по лестнице в лодку. Матрос-любовник поймал ее на руки, и она засмеялась. Я видела, как он нежно ущипнул ее за ягодицу, и она снова рассмеялась. Она, казалось, не жалела о своем похищении, так как из всех, кого я когда-либо знала, она наиболее легко приспосабливалась ко всему.

— Для счастья ей нужен только мужчина, — сказала я.

— Кажется, она без ума от своего испанца, — миролюбиво ответила Хани.

Как бы я хотела ступить на берег! Придет ли когда-нибудь сюда Джейк Пенлайон? Это было вполне вероятно, так как я считала, что это часть Испании и мы находимся на пути к Побережью Варваров. Он рассказывал об этих водах. Я посмотрела на далекий горизонт, где море и земля встречаются, и сказала себе: «Однажды там появится корабль.» Вздыбленный лев «. Он придет, я знаю».

Мы глядели на берег, опершись на перила. Было достаточно далеко, чтобы разглядеть людей, но мы видели снующие туда-сюда лодки.

Дженнет вернулась, переполненная впечатлениями.

— Люди лопочут на испанском! — сказала она. — Я не могла понять, что они говорят, но мой Альфонсо понимал все.

— Надеюсь, так как он испанец, — ответила я.

Ее взяли в винный магазин, напоили вином и дали пирожок с острой начинкой. Дженнет поражало все, что ей показал Альфонсо.

На следующий день нам разрешили войти в гавань, где мы оставались, пока шел ремонт. Надо было заменить снасти, да и, как оказалось, судно следовало заново проконопатить и осмолить. Корабельные плотники были при деле.

Весь следующий день на судне кипела работа: не только сменили снасти, но и загрузили свежие продукты. Несколько человек из команды дезертировало.

Шторм, без сомнения, излечил их от желания снова выходить в море. И им надо было найти замену.

Все были заняты делом, мы же томились от безделья. От скуки я начала составлять планы побега, но знала, что они абсурдны. Что мы будем делать без денег, не зная языка, хотя теперь я уже различала некоторые слова, к тому же одна из нас была беременна? Но я находила некоторое утешение в составлении этих планов. Моя мать всегда говорила, что я импульсивна. «Сосчитай до десяти, прежде чем говорить, Кэт, дорогая. И хорошо подумай перед тем, как сделать».

— Мы можем переодеться в матросов, спуститься на берег и в мгновение ока оказаться за пределами этого маленького городка, — фантазировала я.

— Без одежды, без денег, не зная где мы? — апатично возразила Хани.

— Мы скоро узнаем, где находимся.

— Это будет худшая участь, чем та, которая ждет нас теперь. Надеюсь, что нам повезет. Капитан хороший человек.

— Он защитит тебя, Хани, потому что ты очаровала его. И он знает, для чего оберегает меня.

— Хотела бы я знать, что ожидает нас.

— Не можешь ли ты выпытать это у него?

— Он никогда не обмолвится об этом. Я была разочарована. Все время я искала на горизонте корабль. Но он все не появлялся.

Однажды, когда я была на палубе одна с Ричардом Рэккелом, я заговорила с ним.

— Почему вы солгали нам? — спросила я. — Почему вы притворялись, выдавали себя за другого?

— Я исполнял приказы, — ответил он.

— Вам так велели? Он кивнул.

— Для чего?

— Я не могу сказать вам.

— Вы предали нас, лгали, принимали подарки. И из-за вас хороший человек сейчас лежит в холодной могиле.

Ричард Рэккел перекрестился и пробормотал:

— Господь успокоит его душу.

— А вы — его убийца.

— Я никогда не дотрагивался до него.

— Но из-за того, что вы появились у нас и помогали нашим врагам, он погиб.

Губы Ричарда Рэккела шевелились, он бормотал молитву.

— Вы убийца и насильник. Вы — пираты, негодяи и лгуны! — кричала я. — Как я заметила, вы набожны. — Он не отвечал, и я продолжала:

— А ваша невеста, с которой вы обручились, что с ней? Вы совратили ее, вы обещали жениться на ней, зная, что никогда этого не сделаете. Ведь так?

Он опустил голову.

— Вам следует замаливать грехи, — сказала я с сарказмом. — Надеюсь, что вам тысячекратно воздается за то, что вы сделали.

— Госпожа, — произнес он, — прошу простить меня.

— Какой в этом толк?

Он вздохнул и стал смотреть на море.

Затем я добавила:

— Скажите мне, кто заставил вас солгать, будто вы пришли с севера?

— Мне запрещено говорить это.

— Но вас послали, как и этого негодяя Грегори.

— Да, послали.

— И вашей целью было увезти нас? Он молчал.

— Конечно же. Но почему… нас? Если вам нужны были женщины, неужели вы не могли напасть на любой прибрежный город и захватить их? Почему вы пришли, ты, и Грегори, и этот огромный галион, чтобы увезти нас?

Он опять не ответил.

— Вы приплыли на галионе, не так ли? Я проснулась ночью и видела его. В это время «Вздыбленный лев» стоял в гавани. Я видела лодку, плывущую к берегу. В лодке были вы. Сначала вы хотели наняться на корабль, но вам не повезло. Тогда вы пришли к нам. Верно?

— Да, госпожа, — согласился он покорно.

— Но почему, почему? — настаивала я.

Он не ответил, и я не приблизилась к разгадке.

Капеллан капитана подошел и встал рядом со мной, когда я склонилась над перилами. Он немного говорил по-английски. Так что мы могли общаться. Он сказал мне, что капитан хочет, чтобы я приняла католическую веру.

— Я не сделаю этого, — с возмущением ответила я. — Зачем? Меня силой увезли из дома, но, по крайней мере, я буду настаивать на свободе вероисповедания.

— Это для вашего же благополучия и безопасности, — сказал он мне.

— Вы так считаете? Я устала от нетерпимости к вере. Моя мать верила в терпимость. Она учила меня тому же. Я не хочу, что вы меняли свою религию. Почему вы хотите, чтобы я изменила свою?

— Это поможет вам обрести истинную веру. Полагаю, я говорила более громко и жестко, чем обычно. Меня разозлило, что эти люди силой пытаются обратить меня в свою веру, и не сразу заметила, что несколько матросов подошли ближе и внимательно слушали.

— Вы меня не заставите! — кричала я. — Я буду думать, как хочу. Меня не надо учить вере в Бога.

Священник взял крест, висевший на цепочке у него на шее, и пристально посмотрел на него.

— Нельзя считать человека хорошим или плохим христианином, — громко продолжала я, — только потому, что его вера отличается от вашей, под которую вы хотите подогнать всех.

Он шагнул ко мне, и я с раздражением оттолкнула его. Крест выпал из его рук.

Один из видевших это матросов что-то выкрикнул. Меня это не интересовало, так как тогда я еще не понимала, какие это может иметь последствия.

Мы плыли в спокойные теплые моря.

Теперь было приятно находиться на палубе. Капитан беспокоился, что ветер дул недостаточно сильно для такого огромного корабля.

Два дня погода оставалась благоприятной и теплой, с легким бризом, который вскоре прекратился. Ветер полностью стих, и море стало настолько спокойным, что казалось нарисованным — ни ряби, ни дуновения ветра. Море что-то тихо шептало нам. Мы могли разгуливать по кораблю, как по твердой земле.

На следующий день, когда мы проснулись, корабль не двигался. Не было никакого признака ветра, и паруса стали бесполезны. Он превратился в плавучую крепость на спокойном и неподвижном море. Прежде чем день кончился, мы поняли, что попали в штиль.

Корабль двигался на юг и прошел много миль, поэтому и солнце пригревало все сильнее. Прогулки по палубе и трапам сначала казались нам приятными.

Каждый день мы, в компании Грегори и Рэккела, наблюдали, как Дженнет работает вместе с матросами. Она, напевая, мыла босиком палубы или разливала соус на камбузе.

Я заметила жадные взгляды, которые были обращены на нее. И Дженнет это тоже заметила, но ее большой испанец все время находился рядом с ней с ножом наготове. Матросы считали, что он поделится с ними своей добычей, но испанец не собирался этого делать, и я радовалась за Дженнет. Однако в один прекрасный момент это могло закончиться кровавой дракой. Так же бесстыдно матросы разглядывали и нас — красивую Хани, располневшую из-за беременности, и меня. Но не беременность Хани, не мой яростный дух спасали нас, а запрет капитана. Он обещал плети для тех, кто попытается приставать к нам, а тому, кто будет упорствовать, предназначалась смерть. Так сказал нам Джон Грегори.

Мы ели в каюте капитана, и он делился с нами своими тревогами.

Сильный шторм грозил вдребезги разбить корабль и утопить нас в безжалостном море. Перед лицом такой опасности всем необходимо было постоянно работать. Свободного времени совсем не оставалось. Каждый человек боролся за жизнь корабля, а значит, и за свою.

Но во время штиля все изменилось. Ничего не оставалось, как только смотреть на спокойное море да наблюдать за чистым ясным небом, выискивая следы облаков и ветра. Паруса бесполезно повисли. Солнце припекало. Если штиль будет продолжаться, то нам не хватит еды, чтобы дойти до порта, где мы можем пополнить запасы. Но хуже всего праздные мужчины, которые от безделья становятся опасными.

Капитан молился, чтобы подул ветер.

— Ветер, — сказала я Хани, — приблизит нас к неизвестному месту назначения. Должны ли мы молиться о ветре? Или лучше оставаться нам на этом корабле?

Хани сказала: «Мы должны молиться, так как мужчины становятся все более возбужденными, а возбужденные мужчины опасны».

И она тоже стала молиться.

Мы дышали на палубе свежим воздухом. Прошли еще день и ночь, а признаков ветра все еще не было.

Напряжение росло. Это становилось все яснее. Группы мужчин стояли на палубе, тихо переговариваясь.

Пищу было необходимо строго нормировать. Воду расходовали с большей осмотрительностью, чем когда-либо. Оставалось только ждать легкого ветра. Огромный галион стал беспомощным. Он превратился в неподвижную громадину, полную встревоженных, возбужденных мужчин.

Я заметила одного из них, рассматривающего меня. Я знала, что означал этот взгляд. Я видела это в глазах Джейка Пенлайона. Возможно, Джон Грегори тоже заметил это, потому что он поспешно увел нас вниз.

Позже, в тот же день, я снова увидела этого человека. Он стоял близко от перил, где я привыкла стоять. Я слышала его бормотание и поняла, что его слова относятся ко мне.

Я была напугана, но полагала, что приказы капитана должны исполняться, и я защищена от всех мужчин на корабле. Что ждало меня в конце этого путешествия я, не знала. Но я была под защитой здесь, потому что меня берегли для какой-то неясной цели.

Я не учла скуки на корабле в штиле и тех тревог, которые сопутствуют ей. Немногое, что оставалось делать, — это ждать ветра и возможности смерти от стихии, яростной или спокойной, но в том и другом случае смертельной.

Когда мужчины оказываются в такой ситуации, они рискуют.

Я узнала его. У него были серьги в ушах, и его черные глаза сверкали на загорелом лице. Он подошел ближе. Джон Грегори направился ко мне, но мужчину это не остановило. Я повернулась к Джону и сказала:

— Не спуститься ли нам вниз?

Когда я двинулась вперед, загорелый мужчина протянул вперед свою лапу. Я пошла быстро и легко, он схватил меня, и на момент я была прижата вплотную к нему. Я близко увидела его темные похотливые глаза, блеск его желтых зубов.

Я закричала, но он не ослабил своей хватки. Он продолжал тащить меня.

Но Джон Грегори был здесь. Они оба держали меня, и каждый тянул в свою сторону.

Я не знаю, откуда появился капитан, возможно, он следил за нами, когда мы были на палубе. Он отдал приказ группе мужчин, стоявших рядом. В течение нескольких страшных секунд все, казалось, было так тихо, как океан. Никто не двигался. Мой мозг пронзила мысль: «Это мятеж». Капитан заговорил снова. Его голос звучал ясно и твердо, с властностью, которой эти мужчины привыкли подчиняться.

Двое мужчин вышли вперед. Они схватили смуглого и крепко его держали. Его увели прочь.

— Спуститесь вниз, — сказал мне капитан.

Его выпороли, и вся корабельная команда была собрана, чтобы смотреть на экзекуцию.

Мы, конечно же, не были свидетелями этого. Мы сошли вниз, в каюту капитана, но знали, что происходит на палубе. Я могла представить это, будто была там, — этот мужчина, привязанный к позорному столбу, его голая спина, ужасный обрушивающийся хлыст, рвущий его плоть, покрытую ссадинами и истекающую кровью. Я могла представить его агонию и хотела выбежать и остановить наказание.

Позже капитан спустился в каюту.

— Он получил то, что заслужил, — сказал он. — Это будет уроком.

Я содрогнулась, а он продолжал:

— Он выживет. Тридцать ударов плетью. Пятьдесят убили бы его.

— Неужели нужно так много, чтобы преподать урок? — спросила я.

— Плети — единственное, что они понимают.

— И только потому, что он тронул меня!

— Я выполняю свой долг.

— И это, чтобы защитить меня? Он кивнул.

— Этот человек никогда не забудет меня, — сказала я. — Он никогда не простит.

— Он, поверьте, никогда не забудет, что необходимо выполнять приказы.

— Мне жаль, что это случилось из-за меня.

— Давайте возобновим наши молитвы о ветре, — сказал капитан.

Прошел еще один день безветрия.

Я боялась выйти на палубу после всего происшедшего. Я знала, что не встречу этого человека, так как он, вероятно, был еще слишком слаб от полученных ран, чтобы выйти и глядеть на меня.

— Люди говорят, он едва не умер, — сообщила Дженнет. — Плети — ужасная вещь. Твил навеки оставил отметины на его спине.

— Несчастный, мне жаль его.

— Он хвастался, что овладеет вами. Говорил, его не интересует, кто вы, и даже, если вы посланы дьяволом, он все равно будет обладать вами.

Дженнет носила маленькое изображение Святой Девы на шее. Ее любовник дал это как талисман, чтобы он охранял ее от неприятностей.

— Что это? — спросила я.

— Это Святая Дева, — сказала Дженнет мне, — защитница женщин.

Сейчас она была встревожена и хотела отдать образок мне.

— Госпожа, — просила она, — возьмите талисман. Наденьте его на шею.

— Он больше нужен тебе, Дженнет. Ты находишься среди матросов.

Она энергично затрясла головой.

— В чем дело, Дженнет? — спросила я.

— В том, что они говорят, госпожа. Он кричал, что это дьявол, сидящий в вас, подтолкнул его, будто вы ведьма и еретичка. Вы выбили святой крест из рук священника и принесли беду на корабль. Он уверял, что ведьмы вызывают штормы. А мы стали свидетелями шторма, не виданного ранее! Теперь они все твердят, что из-за вас чуть не умер человек, а сейчас наступил штиль. Я боюсь их, госпожа… возьмите Святую Деву! Она защитит вас.

Холодный страх сковал меня. Я вспомнила тот момент нерешительности, когда капитан приказал им схватить моего обидчика. Я знала, что назревал мятеж, и для меня это было особенно страшно, так как многие из этих мужчин верили, что я — ведьма.

«Что они делают с ведьмами?»— спрашивала я себя.

А штиль продолжался.

Я стояла на палубе, всматривалась в далекий горизонт. Небо было нежно-голубым, а море — гладкое, как кусок шелка. Везде царила тишина.

На нас украдкой поглядывало несколько матросов, находящихся на палубе. Джон Грегори нервничал. Ричард Рэккел был бледен.

— Здесь, наверху, очень жарко, — произнес Грегори. — Я думаю, что нам лучше спуститься.

— Не надо торопиться, — сказала я. — Но уйти надо.

Хотя я знала, что поспешный уход может подтолкнуть людей к действию.

Я часто испытывала приступы страха с тех пор, как ступила на корабль. Но думаю, что именно тогда переживала самые ужасные моменты.

Пристально всматриваясь в горизонт, я спросила Джона Грегори, есть ли какая-нибудь надежда на перемену погоды. И все это время чувствовала, что эти люди следят за мной.

Наконец я сказала:

— Хватит. Давайте спустимся вниз.

Медленно я направилась к трапу. Каждую секунду я ожидала услышать сзади шорох, топот ног, почувствовать сильные руки на себе. Я знала, что они готовы на все, и ждали какого-то сигнала. Возможно, я услышу слова: «Еретичка! Ведьма!» Что они делают в Испании с еретиками? Они привязывают их к столбу, заковывают ноги в колодки, затем поджигают вязанки хвороста. Тела еретиков охватывает пламя, в котором, как верили многие, они будут гореть вечно.

Я всегда чувствовала отвращение к такому изуверству, с тех пор как моя мать просветила меня. Я никогда не могла поверить, что праведная жизнь зависит только от веры. Но сейчас я боялась.

Капитан пришел в нашу каюту и сказал:

— Я думаю, вам лучше оставаться здесь до тех пор, пока не поднимется ветер. Команда не в том состоянии, чтобы спокойно смотреть на вас.

Я кивнула, соглашаясь с ним.

Дверь заперли. Джон Грегори с Ричардом Рэккелом остались охранять нас.

Пришла ночь. Любой звук заставлял дико биться мое сердце. Я ясно видела их, штурмующих каюту, выбивающих дверь и хватающих меня. Я почти слышала их крики: «Ведьма! Еретичка!»

Они хотели уничтожить меня, потому что я была на борту их корабля и держалась в стороне. Три женщины находились на судне, но только одна я подходила для той цели, которой, как полагали эти люди, предназначены женщины. Дженнет — собственность Большого Альфонсо. Хани и я находились под строгой защитой приказов капитана. И везде — эта тишина, которая была хуже, чем шторм.

Я спала урывками.

Проснувшись, я шепнула Хани:

— Капитан не может охранять нас все время.

— Он будет охранять нас, сколько сможет, — ответила она.

Она слепо верила в него.

Меня удивляла Хани, которая, скорее всего, была вдовой. Но ее бедственное положение и ребенок, которого она носила, казалось, заставляли ее забыть о потере Эдуарда. Я размышляла также о том глубоком чувстве, которое, как я видела, возникло между ней и капитаном. Это можно было понять. Хотелось бы мне знать, была ли это любовь?

Затем я подумала о Джейке Пенлайоне, и мое сердце забилось сильнее, так как я постоянно уверяла себя:

«Он придет за мной. Он будет искать и найдет меня».

Никакой корабль не мог плыть по такому спокойному морю, не это ли было причиной моего страха? Он не мог прийти ко мне на помощь, потому что «Вздыбленный лев» так же неподвижен и беспомощен, как галион.

Страх вернулся. Мы были заключены в миниатюрной плавучей крепости. Опасность подстерегала нас. И наши защитники вряд ли смогут противостоять банде отчаянных мужчин.

Я должна была признать, что все дело было в ожидании.

Наступило утро — спокойное и прекрасное утро. Встающее солнце окрасило море в алый цвет и начало свое восхождение на небосвод.

Еще один день безветренного спокойствия и возрастающего напряжения.

Мы оставались в каюте. Как только за дверью слышались шаги, мы вскакивали.

Капитан всем раздал задания. Матросы не могли драить палубы из-за нехватки воды, но они могли подносить корыта с горящей смолой, чтобы заливать повреждения судна. От них исходил зловонный и тошнотворный запах. Капитан заставил матросов ловить рыбу — полезное занятие, так как они могли приготовить из нее обед и поделиться им со своими товарищами.

Но даже теперь напряжение возрастало. Во время ловли рыбы они говорили о еретичке, ведьме, которая наслала напасть на их корабль и принесет всем им болезни.

Дженнет приносила нам новости.

— Люди соберутся вечером, — сказала она, — чтобы выработать план действий. Они будут решать, что им делать дальше.

Ее глаза были широко открыты, и в них застыл страх. Она беспокоилась обо мне.

— Наденьте образок, госпожа, — умоляла она. — Он спасет вас.

И я взяла его, чтобы доставить удовольствие Дженнет. Но на самом деле я была готова принять, что угодно, лишь бы это помогло. А это могло мне помочь.

Вечером они встретились. Я была в каюте капитана вместе с Хани. Я не говорила ей о том, что рассказала Дженнет. Если она испугается, это может повредить ребенку.

Я представляла, как это произойдет: звук шагов по трапу, удары кулаков в дверь.

Я попыталась выйти из каюты. Дженнет стояла в дверях, ее глаза были круглыми от ужаса.

— Что происходит, Дженнет? — спросила я.

— Они здесь, на палубе, — сказала она. — Никто их не остановит, госпожа, даже капитан. Они говорят, это черная магия…

— Они идут за мной!

— О, госпожа, это ужасно!

Я стала подниматься по трапу, но Дженнет, взяв меня за руку, пыталась остановить.

— Не ходите. Если они увидят вас, то взбесятся. У вас есть талисман, он сможет защитить. Я уже слышала крики людей.

Дженнет прошептала:

— Они говорят, вы — ведьма, и обвиняют во всех несчастьях. О, госпожа, они складывают вязанки хвороста на палубе, сооружают столб, чтобы привязать вас.

— О Боже, Дженнет! — сказала я. — Это конец… ужасный конец.

— Нет, госпожа, может, и обойдется. Я знаю, где мы могли бы спрятаться. Альфонсо показал мне. Он водил меня туда иногда… когда он не присматривал за мной здесь. Пошли, быстро!

Я последовала за ней, не замечая, куда мы идем. Мне слышался треск пламени, я чувствовала свою обожженную и горящую плоть.

Я была рядом со смертью, и осознание этого было ужасно.

Дженнет открыла люк, и мы оказались в темной дыре. Запах был тошнотворный, но темнота принесла облегчение.

Но как долго сможем мы здесь прятаться?

Дженнет молилась Святой Деве, защитнице женщин. И не было женщин, более нуждающихся в ее защите.

Я молилась с ней., молилась чуду.

Я не знала, как долго мы оставались в темноте. Я только чувствовала, что свершилось чудо. После долгого времени, проведенного в этом месте, мы осознали, что что-то случилось. Корабль пришел в движение.

Дженнет закричала:

— Кончился! Штиль кончился! Она подняла люк и вылезла наружу, но не позволила мне последовать за ней.

— Останьтесь здесь, где вы в безопасности.

Вскоре она вернулась.

Ее лицо светилось от радости.

— Кончилось! — кричала она. — Прекрасный бриз. Они все взволнованы. Никто не думает о тебе. Ты спасена!

Да, чудо случилось.

Какое великолепное зрелище представлял корабль с его раздутыми на ветру парусами, судно радостно разрезало воды, настойчиво продвигаясь к цели. Прекрасный ветер гнал нас вперед. Море снова ожило. Штиль кончился.

Напряжение ослабло. Было слишком много дел, и совсем не оставалось времени, чтобы строить планы мятежа. Отдаваемые приказы выполнялись тут же. В честь праздника всем выдали еду и питье сверх нормы. Была проведена благодарственная служба, на которой мы не присутствовали.

Через неделю после окончания штиля мы увидели вдалеке покрытую снегом гору — признак земли в океане.

Капитан сказал:

— Теперь подготовьтесь к высадке на берег. Это конец нашего путешествия.

Мы взяли кое-что из вещей, их было немного — только платья, которые мы сами сшили; спустились в лодку и отплыли к берегу. Мы смотрели назад, на величественный галион, и знали, что сказали «прощай» нашей прежней жизни и вступаем в неизвестное.

 

НА ГАСИЕНДЕ

На берегу нас с нетерпением ожидала группа мужчин с мулами. Я полагала, что наш корабль заметят за день до его прибытия. Мы видели коническую, покрытую снегом вершину горы, выступающую из океана. Они должны были заметить галион с земли сразу же.

Капитан, Ричард Рэккел и Джон Грегори были среди маленькой группы, которая сопровождала нас. И когда я оборачивалась, чтобы взглянуть на галион, я думала о тех днях, когда во время штиля мы содрогались от страха. А теперь я не могла подавить чувств облегчения, любопытства и волнения. Я верила в наше скорое освобождение, так как о нашем похищении знают все.

Я поглядела на простиравшееся голубое пространство океана в надежде увидеть паруса какого-либо судна, но горизонт был чист.

Стоял февраль месяц, но солнце уже пригревало.

Хани оставалось до родов около двух месяцев и, несмотря ни на что, она сохраняла полную безмятежность. Дженнет была смущена и заметно взволнована, потому что ее матрос остался на борту корабля.

Капитан велел нам сесть на мулов.

— Нужно немного проехать, — сказал он. Мы подчинились приказу и отправились в путь. Животные продвигались медленно, и за два часа мы проехали около шести-семи миль. Капитан сделал остановку на вершине склона, и мы увидели расстилавшийся внизу город. Он указал на большое белое здание, расположенное в центре парка.

— Это резиденция губернатора острова, дона Фелипе Гонсалеса, — разъяснил он. — Его дом известен как гасиенда, туда мы и направляемся.

— Для чего? — спросила я.

— Скоро узнаете, — ответил он.

Наши мулы стали спускаться вниз по направлению к городу и белому дому. Наконец, мы достигли железных ворот, которые открыл мужчина, низко нам поклонившись, и мы въехали на аллею из цветущих кустов: цветы розовые, белые, красные. Их тяжелый запах висел в воздухе.

Подъехав к портику, мы спешились. Три белые ступени вели к двери, ее открыл слуга в желто-коричневой ливрее. Мы прошли в холл, показавшийся нам после сверкающего солнца темным, затем нас провели в маленькую комнату и здесь оставили. Казалось, что мы находимся почти в темноте, так как цветные стекла и тяжелые драпировки на окнах закрывали солнце.

От сильного волнения мы даже не разговаривали.

Я перебрала в памяти все, что произошло с нами: нас похитили, Дженнет стала любовницей одного из матросов, Хани хотели изнасиловать, но «Агнец Божий», висевший на ее шее, возможно, спас ее. Но меня-то охраняли. Человек, который попытался прикоснуться ко мне, подвергся жестокому наказанию. Итак, было ясно, что главной целью этого похищения была я.

Неожиданно вернулся капитан.

— Не бойтесь, — успокоил он Хани, — за вами будут присматривать, пока ребенок не родится.

В голосе капитана сквозили нежность и печаль. Они улыбнулись друг другу. Я знала, что капитана и Хани уже связали узы любви, которая вошла в их жизнь, но никогда не соединит их.

— Дженнет будет прислуживать вам, пока вы нуждаетесь в ней, — сказал он. — Подождите здесь. — Затем он обратился ко мне:

— Пойдемте.

Я последовала за ним вверх по лестнице. В этом доме стояла странная тишина. Везде было темно. Дом наполняли тени. Я чувствовала, что-то должно случиться со мной.

Я следовала за капитаном по коридору. Свет, исходивший из цветных окон, рассеивал мрак тусклым желтоватым отблеском, и у меня создавалось впечатление, что хозяин дома хочет отгородиться от жизни, от яркого солнца.

Мне хотелось повернуться и убежать. Но куда я могла скрыться? Как я могла оставить Хани и Дженнет? Ведь из-за меня они попали сюда.

Капитан остановился перед дверью, слегка постучал, ему ответили, и мы вошли.

В этой темной комнате только спустя некоторое время я разглядела мужчину. Это была моя первая встреча с доном Фелипе Гонсалесом. Вдруг я почувствовала холодную дрожь, охватившую все мое тело. Человек, стоявший передо мной, внушал страх. По сравнению с Джейком Пенлайоном он не отличался ростом, хотя для испанца он был даже высоким. Черный камзол, обшитый прекрасными белыми кружевами, штаны из набивного атласа и короткий меч в бархатных ножнах дополняли его облик. Никогда я не видела более холодных глаз. Он мог устрашать взглядом, этот дон Фелипе Гонсалес. Его кожа была оливкового цвета, нос большой, орлиный, губы тонкие, прямые, жесткие, безжалостные.

— Итак, вы та женщина, — сказал он.

Я достаточно знала испанский, чтобы понять его слова.

Капитан ответил утвердительно.

Он вышел вперед и поклонился мне с холодной вежливостью.

Я ответила на его приветствие.

— Добро пожаловать на Тенериф, — сказал он по-английски.

Скрывая свой испуг, я дерзко ответила.

— Не по добру. Меня доставили сюда против моей воли.

— Я рад вашему счастливому прибытию.

Он хлопнул в ладоши, и тут же вошла женщина. Она была молодой, примерно моего возраста, со смуглой кожей и большими темными глазами.

Он кивнул ей, и она подошла ко мне.

— Мария позаботится о вас, — сказал он. — Следуйте за ней. Встретимся позже.

Это сбило меня с толку. Девушка вела меня по пустынному коридору. Мы вошли в большую темную комнату. Свет в огромном окне закрывали тяжелые вышитые портьеры. В комнате стояла кровать с пологом, поддерживаемая четырьмя столбами, покрытыми прекрасной резьбой. Кровать была застелена покрывалом из шелка, у стены стояли массивный дубовый сундук и красивые кресла. На деревянном полу лежало два ковра с необыкновенным рисунком. Я никогда не видела таких удивительных ковров.

Обнаружив, что Мария не говорит по-английски, я поняла, что не много смогу от нее узнать. Она провела меня из спальни в туалетную комнату с ванной в полу и венецианскими зеркалами на стенах.

Мария жестом показала на меня и ванну. У меня возникло огромное желание смыть с себя все запахи корабля.

Мария вышла, но вскоре вернулась с кувшином воды и наполнила ванну. Я знаками объяснила, что хочу остаться одна. Мария исчезла. Я заперла дверь, сбросила одежду, распустила волосы и легла в ванну. Это было восхитительное чувство. Я вытянулась во весь рост и позволила своим волосам упасть в воду. Затем я вымыла их и тело. А когда я ступила на черепичный пол, Мария уже стояла, держа полотенца. Я не могла сообразить, откуда она появилась, так как закрывала за ней дверь. Она увидела мое удивление и указала на занавес, за ним была другая дверь, которая вела в туалетную комнату.

Мария принесла ароматическое масло, которым натерла меня. Запах был острый, сладкий и сильный, как у цветов, что росли на аллее. Завернув меня в полотенце, как в платье, и распустив мои волосы, она засмеялась и открыла дверь, через которую вошла. Окно спальни открывалось на маленький балкон. Я села на скамеечку, повернула голову к солнцу, чтобы волосы лучше сохли, а Мария удовлетворенно повела плечами и удалилась. Я сидела, встряхивая влажные волосы, не смотря на все, наслаждаясь, что я снова чистая. Это придавало мне мужество. Я перестала думать о своей судьбе, а теплое солнце ласкало.

Через какое-то время Мария вернулась и потрогала мои волосы, затем гребнем расчесала их, купая пряди волос в солнечном тепле. Я попыталась выяснить, что она знает о моем положении, но это было невозможно.

Наверное, прошло уже более часа. Солнце стояло низко и клонилось к закату, из чего я заключила, что сейчас должно быть около шести часов вечера.

Мария пригласила меня в спальню и усадила в кресло перед полированным металлическим зеркалом. Соорудив на моей голове прическу, которая, бесспорно, шла мне, она воткнула в нее гребень, похожий на тот, который я купила у разносчика. Мне показалось, что это символ. Ведь с него все началось, а сейчас наступает кульминационный момент.

Она достала из шкафа бархатное платье цвета шелковицы, отороченное горностаем, и надела на меня.

— Чье оно, Мария? — спросила я. Она засмеялась и указала на меня.

— Кому оно принадлежало раньше? — От него шел легкий запах. Такой же, как от масла, которым меня натерли.

Она снова указала на меня. И я прекратила бесполезные расспросы.

В дверь постучали. Мария вышла, и я услышала быстрый разговор. После этого она вернулась и предложила проследовать за ней по коридору из спальни в комнату, куда Мария меня буквально втолкнула, закрыв дверь. Я увидела накрытый стол с цветами. На стенах мерцали свечи в канделябрах. Я шагнула вперед и тут же почувствовала на себе чей-то взгляд.

Дон Фелипе Гонсалес поднялся со стоявшего в тени кресла и поклонился мне.

— Где моя сестра? — спросила я.

— Мы ужинаем одни. — Он взял мою руку и грациозным жестом пригласил к столу.

— Мы будем разговаривать на вашем варварском языке, — сказал он, — так как я знаю его.

— Это будет лучше, — ответила я, — так как я знаю только несколько слов на вашем языке.

— Не опускайтесь до бесполезной перебранки. Это сослужит вам плохую службу.

— Я здесь пленница, но вы не можете заставить меня молчать.

— Вы должны научиться вести себя покорно и вежливо. Вы должны запомнить, что бессмысленная перебранка не поможет вам.

Меня раздражала и пугала его манера разговаривать.

— Сейчас мы перекусим, а потом поговорим. Я объясню, что ожидает вас.

Он хлопнул в ладоши, и появились слуги. Они внесли горячие блюда и расставили их на столе. Нам подали что-то рыбное. Блюдо пахло гораздо лучше соленого мяса, бобов и сухарей, в которых часто попадались жучки.

— Вам это понравится, — сказал он.

Блюдо действительно пришлось мне по вкусу. Я удивлялась тому, что могу есть с таким удовольствием в подобной ситуации и в столь странной компании.

Далее последовала свинина с крошечными зелеными овощами, которых я раньше не пробовала.

— Garbanzos con patas de cerdo, — произнес он. — Повторите.

Я повторила.

— Ваш акцент убивает меня, — сказал он. — Звучит очень грубо.

— Вы не можете ожидать от моего варварского языка, чтобы он звучал так же хорошо, как ваш, — ответила я.

— Ваши слова не лишены здравого смысла.

— Должна же я, в конце концов, завоевать ваше одобрение.

— Поймите, слова могут быть напрасны. Ешьте, а потом мы поговорим о причине вашего появления здесь Я ничего не ответила и продолжала есть. На десерт подали фрукты — финики и маленькие желтые плоды, которые назывались, как я узнала позже, бананы, и которые были особенно вкусны.

— Вам не терпится узнать, где вы находитесь. Нет причин скрывать это. Вы на одном, главном, из Счастливых островов.

— А почему их так называют? — спросила я.

— Не перебивайте. Эти острова раньше назывались Канарскими, потому что, когда сюда пришли римляне, здесь было много собак. Они назвали их «Острова собак» или Канарскими. Собаки исчезли. Острова были заселены воинственными людьми — гуанчи, которые живут здесь и сейчас. Они — дикари и раскрашивают свои тела темно-красной смолой драконовых деревьев. Мы покорили их. Флаг Испании развевается теперь над этими островами. Правда, французы обосновались здесь первыми, но они не смогли поддерживать порядок. Для испанцев острова представляли большой интерес, поэтому мы просто купили их у французов.

— По крайней мере, теперь известно, где я.

— Это окраина города Лагуны, который мы построили. Возможно, вам разрешат ходить в город. Это будет зависеть от вашего поведения.

Пока дон Фелипе говорил, еду убрали, оставив на столе лишь серебряный кувшин с медом.

Дверь закрылась, мы остались вдвоем.

— Теперь послушайте, почему вы здесь и почему наши пути пересеклись. Вы нужны мне для выполнения моего плана.

— Какого?

— Не торопитесь, сохраняйте спокойствие. Послушайтесь совета. Я не хочу, чтобы вы думали, что я похож на варваров с вашего острова. Будьте благоразумны, уступчивы, делайте то, что от вас ждут, и вы оградите себя от несчастья и унижения. Я не грубый пират, а воспитанный человек; происхожу из благородной семьи, состою в дальнем родстве с королевским домом Испании. Я человек со вкусом и чувствами. То, что я должен сделать, противно мне. Я верю, что вы перенесете все. Продолжаю.

Я покорно склонила голову.

— Я — губернатор этих островов и управляю ими именем Испании. Наступит день, когда нам будем принадлежать весь мир. Но на морях появились мародерствушие пираты, и ваш народ особенно агрессивен. У вас есть смелые мореходы, но есть и авантюристы без жалости и совести, которые грабят наши прибрежные города и насилуют наших женщин.

— Не только наш народ виновен в пиратстве, — возразила я. — Говорю это по собственному опыту.

— Вам следует знать, что здесь вы должны держать язык за зубами. Женщине подобает в присутствии своего хозяина быть вежливой и любезной.

— Так вы мой хозяин?

— Вы здесь, чтобы повиноваться мне. И станете повиноваться. Но помолчите, иначе выведете меня из себя.

Его слова заставили меня замолчать.

— Продолжим. Я приехал сюда пять лет назад. Я был помолвлен с девушкой из благородной семьи. Изабелла получила прекрасное воспитание. Когда я покидал Мадрид, ей исполнилось только тринадцать лет, слишком мало для замужества. Она должна была приехать ко мне, когда ей исполнится пятнадцать лет. Эти два года прошли, и нас обвенчало доверенное лицо в Мадриде. Сам король присутствовал на церемонии. Затем она отправилась из Испании сюда. Мы готовились встретить ее. Наша настоящая свадьба должна была состояться в соборе Лагуны через два дня после ее приезда. Я ждал ее с нетерпением, но в это время пришло известие, что гуанчи подняли восстание на одном из островов, и я покинул Лагуну. Я отсутствовал три недели. Тем временем пришел корабль с Изабеллой. Мою юную невесту приняли с почестями. Она была скромным, нежным ребенком, несведущим в жизни. Я знал, что моей задачей будет постепенно и заботливо обучить ее всему. Но этого не произошло. На остров напали пираты. Меня не было здесь, чтобы защитить мою бедную Изабеллу.

— Бедное дитя! — пробормотала я, содрогаясь.

— Действительно, бедное дитя, но вы не все еще знаете. Последствия были ужасны.

Наступила тишина. Большой мотылек выпорхнул внезапно из-за портьер и полетел на свет свечей. Он безумно кружил, обжигая крылья, пока не упал. Мы оба следили за ним.

— Мы выходили ее, — сказал он. — Но не все было в наших силах.

— Она умерла? — спросила я.

Дон Фелипе посмотрел поверх меня:

— Возможно, это было бы лучше.

Несколько секунд мы молчали. Я вспомнила злобные лица мужчин во время штиля и представила бедную пятнадцатилетнюю девочку, оказавшуюся в их власти.

— Я не тот человек, который терпит оскорбления и обиды, — сказал он. — Я жажду мести… ничто не удовлетворит меня, кроме мести. Око за око, зуб за зуб. Ничего более. Я отомщу. Понимаете?

— Понимаю.

— Я чувствую, что вы разгневаны, это сделает вас более сговорчивой.

— Почему я должна быть сговорчивой?

— Очень просто. Команда корабля «Вздыбленный лев» грабила наше побережье той ночью. Человек, который разрушил жизнь Изабеллы, — капитан Джейк Пенлайон.

У меня перехватило дыхание. Краска залила лицо. Я молча уставилась на него.

— Моя невеста была изнасилована этим разбойником. Его невеста теперь в моих руках. Вы не глупы и все понимаете.

— Я начинаю понимать.

— Я рассказал вам об Изабелле, прекрасной Изабелле, наивном ребенке. Наши невесты молоды… моложе ваших. Пятнадцать лет. Она ничего не знала о жизни. Я постепенно подвел бы ее к пониманию… нежно. Вы сделаны из более прочного материала. Вы не ребенок и знаете мир. Возможно даже, вы не девственница. Но я отомщу. Он взял мою женщину, я возьму его. Надеюсь, вы еще не носите его ребенка?

— Вы оскорбляете меня.

— Нет. Я уважаю вашу гордость, но знаю ее природу и не хочу вас оскорблять. Мы не разбойники и живем по законам нравственности, но я, с вашего согласия, осуществлю свою месть. Я знаю, что вы не любите его. Мои шпионы проинформировали меня.

— Лживые Рэккел и Грегори.

— Преданные мне люди, — возразил он. — Какими они и должны быть. Я поклялся отомстить и отомщу, чего бы мне это не стоило. Я порадуюсь, если вы девственница, так как это усилит мою месть.

— А что дальше?

— Наша свадьба, как и было намечено, состоялась. Но Изабелла сошла с ума. Она могла с криком проснуться ночью от испугавшего ее сна. Никто, кроме дуэньи, не мог ее успокоить. Когда я приблизился к ней, Изабелла отшатнулась от меня. Она приняла меня за Пенлайона. Мы узнали, что она ждала ребенка… ребенка разбойника. Поэтому клянусь всеми святыми, что не успокоюсь, пока не отомщу.

— Странная клятва для святых мест, — сказала я.

— Я должен отомстить, — сказал он, — во имя Бога Отца и Святой Девы. Я должен отомстить во имя чести моей семьи, и я знаю, что Бог поможет мне в этом, так как теперь вы в моих руках.

— Итак, драма будет разыграна снова. Я сыграю роль Изабеллы, а вы — Пенлайона. — Я отшатнулась от этого чужого, холодного человека. — Вы сможете поступить, как он? Вы не похожи друг на друга.

— А вы не похожи на нее, но это не имеет значения. Вы здесь по милости Бога. Мы выкрали вас с острова и доставили в сохранности, несмотря на опасности, поджидавшие вас на море. Я поклялся моими предками и всеми святыми, что вы не покинете этот остров, пока не будете носить во чреве моего ребенка. Вы оставите моего ребенка ему, раз он оставил мне своего.

— Вы думаете, что я покорно подчинюсь…

— Я думаю, что у вас нет другого выбора.

— ..и позволю, чтобы меня превратили в предмет осуществления вашей мести?

— Да. Моя Изабелла послужила предметом для удовлетворения вожделения Пенлайона.

— Вы называете себя учтивым, чувствительным! Но вы такой же пират, хотя и слишком утонченный, чтобы плавать в морях и захватывать женщин для себя. Вы заставляете своих слуг приводить их. Вы такой же отвратительный, как и Пенлайон!

— Я дал клятву. И намерен выполнить ее. На самом деле я не похож на того человека, который собирался стать вашим мужем. Я предлагаю вам выбор. Добровольная покорность или сила.

— Я думаю, что и Пенлайон предлагал Изабелле это же.

Я поднялась и направилась к двери. Дон Фелипе встал около меня.

— Это противно мне, — сказал он. — Не воображайте, что я жажду вашего тела.

— Не сомневаюсь, что я также противна вам, как и вы мне.

— Можете поверить, мне не нравится, как и вам, то, что должно произойти. Но наша встреча пройдет с подобающим благоразумием с вашей стороны, в противном случае это будет унизительно и оскорбительно для вас. Решать вам.

Я посмотрела на него. Он был стройным и не производил, как Джейк Пенлайон, впечатления сильного человека. Я смогла побороться с ним. А если я убегу, то куда?

Дон Фелипе прочитал мои мысли.

— У меня много слуг. Я требую от них повиновения. Сильные мужчины поймают вас как цыпленка для супа. Но я бы не желал этого. Я хочу все сделать быстро и с наименьшими неудобствами для вас и для меня. Я не виню вас в случившемся. Но вы — необходимое звено в моей мести.

Я подумала, что он мог бы понравиться мне, если бы им хотя бы двигало вожделение, а не запланированная месть.

— Я пошлю за Марией, — сказал он. — Она отведет вас в спальню, где вы будете ожидать моего прихода. Полагаю, вы знаете, что сопротивление бесполезно.

Он пошел к двери. Тотчас вошла и Мария, я последовала за ней обратно в спальню.

Мне оставалось одно из двух — либо подчиниться, либо сопротивляться. Меня нельзя было назвать нерешительной. «Сосчитай до десяти, прежде чем ответить», — говорила моя мать. Сейчас я могла считать дни и ночи напролет, но не найти правильного решения. Очевидно, что мне придется стать любовницей дона Фелипе, так как ничто не могло помешать ему.

Я — пленница на его острове, и спасения ждать бесполезно. Попытаться сопротивляться? Он обещал тогда прибегнуть к силе. И я была уверена, что дон Фелипе приведет в исполнение свою угрозу.

Мария сняла с меня одежду и надела на меня шелковую ночную рубашку, от которой исходил резкий запах, затем жестом показала, что мне нужно лечь в постель. Содрогаясь, я поборола себя и легла. Мне представился мужчина, который связывает мои лодыжки и насилует так же, как Джейк Пенлайон Изабеллу.

Мария погасила свечи. Комната погрузилась в темноту. Она вышла и закрыла дверь.

Я выскочила из постели и попробовала открыть дверь. — Она была заперта. Я подошла к окну и отдернула занавески. В комнату проник слабый свет. Я открыла окно и вышла на балкон. Я подумала, что, может быть, я смогу спуститься как-то во внутренний дворик, отыщу Хани и мы убежим.

Но было уже поздно. Я услышала, как повернули ключ в двери, и бросилась обратно в постель. Сердце мое бешено колотилось.

Дон Фелипе вошел в комнату. Я увидела его в свете звезд, стоявшего у кровати. Он скинул плащ. Я закрыла глаза.

Затем я почувствовала его тело, его руки на мне, его лицо близко от моего.

Я попыталась успокоиться и думала: «Боже, я сохранила себя от Джейка Пенлайона, от похотливого мужчины на галионе… для него».

Прошла неделя. Я не могла поверить, что это случилось со мной. В течение дня я почти его не видела, но каждую ночь он приходил ко мне и никогда не оставался. «Дело», как он называл это, было так же противно ему, как и мне. Раньше я никогда не думала, что возможно иметь такого холодного любовника. Хотя он и не был любовником. Наши отношения не имели ничего общего с любовью. Это была не любовная страсть, а страсть мести.

Поэтому в такие минуты я ненавидела его за мое унижение. Он лишил меня человеческого достоинства и сделал меня своим средством осуществления мести.

Только невероятно надменный человек мог додуматься использовать других для достижения подобных целей. В данном случае он поступал так же отвратительно, как Джейк Пенлайон. Я ненавидела их обоих. Как смели они так обращаться с женщинами!

В течение первой недели мне не позволяли покидать дом, но разрешили встречаться с Хани. Хани жила вместе с Дженнет, которая ей прислуживала. В первую же встречу с сестрой я рассказала ей, что случилось со мной.

Она слушала недоверчиво:

— Это слишком невероятно и не похоже на правду.

— Дон Фелипе — мстительный человек, он холодный и жестокий. Он сделает все, чтобы отомстить, а когда я буду носить его ребенка, отправит нас обратно в Англию… но не раньше.

— Итак, все было заранее спланировано.

— Джейк Пенлайон разрушил мою жизнь, Хани. Я чувствовала это с первого момента, когда увидела его. — Я истерично захохотала:

— Меня изнасиловали. Конечно, меня изнасиловали, и самым учтивым способом.

Я закрыла лицо руками.

Хани стала трясти меня.

— Не надо, Кэтрин, — сказала она, — не смейся так. Это уже свершилось. Лучше подумаем, что делать дальше. Этот человек…

— Он будет приходить ко мне каждую ночь. Он так сказал. О, Хани, когда я думаю об этом…

— А ты не думай. Уже ничего нельзя изменить. Мы здесь пленники, и, в конце концов, он обращается с тобой хорошо.

— Но только не с моим телом… — возразила я.

— Кэтрин, мы пережили ужасные события. Многое произошло. Эдуард мертв. Мой ребенок скоро родится. Мы далеко от дома. Дон Фелипе овладел тобой, помимо твоей воли, но не грубо, как он мог бы сделать. Будь благоразумна и постарайся вынести все, что нам уготовано.

Каждый в доме знал, что я любовница губернатора. Дон Фелипе не хотел видеть меня в течение дня, но по ночам продолжал приходить ко мне.

Ко мне, как и к Хани, относились здесь с уважением. Тихий дом был более удобным, чем галион, а Хани приближалась к сроку, когда ей будет нужен уход. Дженнет легко вписалась в новую жизнь. Она тосковала по Альфонсо всего несколько дней. Я так и предполагала, что это продлится недолго, — пока она не найдет другого ухажера. В доме были слуги-мужчины, и я видела красноречивые взгляды, которые они бросали ей вслед.

В течение первой недели я была слишком поглощена собой, но что удивило меня, так это то, что я быстро стала привыкать ко всему: спокойная жизнь, дом, прекрасные сады с цветами, неизвестными в Англии, тепло солнца, фрукты, растущие в закрытых садах. Мы даже не замечали охранников у ворот, которые не позволяли нам покинуть дом.

В доме была комната для рукоделия с ткацкими станками и холстами, в которой можно было вышивать. Хани разрешили сшить для себя платья. Я же пользовалась платьями, находившимися в шкафах спальни. Свобода действия принадлежала мне только в этом. Красивые женские платья, источающие запах масла, которым Мария натирала меня в конце каждого дня.

Я пыталась расспросить Марию, но она только трясла головой.

Иногда во мне просыпался бунтарский дух, и мне безумно хотелось высказать дону Фелипе, как я его ненавижу. Мне хотелось кричать: «Сделай побыстрей мне ребенка, чтобы я могла уехать от тебя!» Или: «Я буду бесплодной назло тебе. И что тогда, мститель?»

Но я никогда не говорила этого.

Постепенно я перестала ждать корабль на горизонте и смирилась со своей судьбой. Я боролась за себя и проиграла. Он просто воспользовался мной для мести. Я стала думать, как я отомщу дону Фелипе и Джейку Пенлайону, мужчинам, которые считают, что женщины только для их удовольствия: для удовлетворения похоти или мести, неважно.

Я ненавидела дона Фелипе Гонсалеса так же, как и Джейка Пенлайона.

Мы, Хани и я, составили некое расписание. Был март 1560 года, и ребенок Хани должен был родиться через несколько недель. Я полагала, что предстоящее рождение ребенка отодвинет все остальное на второй план. Мысли Хани занимал только будущий ребенок, и она все время шила одежду из тканей, которые нашла в комнате для рукоделия. Я была не в ладах с иголкой, но обучилась этому ремеслу с первых дней пребывания здесь только потому, что должна была что-то делать. Так мы часто проводили время за шитьем, ведя ничего не значащие разговоры.

Из окон мы видели маленький домик, окруженный высокой стеной, и гадали, что же там находится И как-то утром я решила выяснить все.

Я уговорила Хани пойти вместе со мной, но ей все время хотелось вернуться.

— Почему? — спросила я.

— В этом доме есть что-то неприятное.

— Выдумываешь…

— Я не хочу делать ничего, что повредит моему ребенку.

— Что с тобой, Хани? Что еще может случиться? Любой ребенок, который пережил последние месяцы, выживет и в следующие две недели.

Мы подошли к стальным воротам и заглянули во двор, который был выложен камнями голубого цвета, повсюду росли удивительной красоты цветущие кусты.

— Как красиво! — сказала я.

— Уныло, — настаивала Хани.

Я открыла стальные ворота и позвала Хани. Она неохотно, последовала за мной.

Во дворе царила атмосфера безмолвной тайны. Мы увидели смотревшие на нас окна и балконы, украшенные стальными решетками. Они выглядели живописно, и можно было представить себе девушек в красных юбках и кружевных мантильях, сидящих на этих балконах. Напротив стены стояла деревянная скамейка с решетчатой спинкой. Я вошла во двор и села на нее.

Хани неохотно последовала за мной.

— Тебе не кажется, что мы вторглись в чужие владения? — заметила Хани.

— Это часть поместья дона Фелипе, и я осмотрю здесь все.

Вдруг мы увидели, что на балкон вышла девочка, одетая в черный бархат с белыми кружевными оборками на шее и запястьях. Ее длинные темные волосы ниспадали на плечи. Мне показалось, что ей лет одиннадцать-двенадцать.

Она что-то спросила по-испански, наверное: «Кто вы?»

Я ответила по-английски:

— Мы с гасиенды.

Девочка приложила палец к губам, прося меня сохранять тишину, сказала еще что-то и исчезла.

— Что за прекрасная малышка! — сказала Хани. — Интересно, кто она?

Девочка вышла во двор. Она несла куклу в красной атласной юбке и черной мантилье. Кукла была очень похожа на нее.

Она протянула нам куклу, склонив ее в поклоне. Я в ответ сделала реверанс, и девочка громко засмеялась. Что-то, кроме ее красоты, приковывало внимание, что-то странное было в ее темных глазах.

Она протянула руку и взяла мою. Мы сели на скамью. Потом она заметила, что Хани беременна, или это мне только показалось, но она вдруг сморщилась и стала кричать:

— Нет, нет!

Девочка закрыла лицо руками, на ее пальцах сверкнуло несколько колец, на запястьях я заметила золотые браслеты. Затем, повернувшись к Хани спиной, как будто забыв о ее существовании, она счастливо улыбнулась, глядя на меня.

Среди ее невнятного бормотания я услышала слова «кукла»и «прекрасно»и поскольку я думала, что она говорит о своей кукле, то ответила на ломаном испанском, что кукла очень красивая. Она начала укачивать ее, как ребенка, и я подумала, что девочка слишком большая для таких игр.

Вдруг в двери, через которую вышла девочка, появилась женщина.

— Изабелла! — раздался резкий и властный голос.

Хотя я и начала догадываться, кто она, но все же была поражена. Это была жена дона Фелипе, девочка, пострадавшая от Джейка Пенлайона.

Изабелла послушно встала и подошла к женщине. Она обняла ее, и кукла, которую она держала в одной руке, безжизненно повисла. Поток слов полился из уст женщины; по тону я поняла, что она говорила хоть мягко, но выговаривая. Женщина изучающе смотрела на нас поверх головы ребенка. У нее был острый пронизывающий взгляд.

Она взяла девочку за руку и повела к двери, но Изабелла внезапно закапризничала, крича: «Нет, нет!»— и повернулась к нам.

Выскользнув из рук женщины, она подошла к нам, и я почувствовала знакомый запах — точно такой же был в туалетной комнате и у одежды, которую я носила.

Девочка что-то нам говорила по-испански, но я не понимала ее; затем женщина подошла и, строго взяв ее за руку, увела.

В дверях женщина повернулась к нам и выкрикнула слово, скорее всего: «Уходите!»

Дверь захлопнулась, и мы остались одни во дворе.

— Что за странная сцена! — сказала я. — Мы не имеем права здесь находиться. Догадываюсь, кто эта девочка: Изабелла.

— Ты думаешь… его жена? Но она же еще ребенок. Дверь во двор открылась, и появился Ричард Рэккел.

— Уходите! — сказал он быстро. — Вам нельзя здесь находиться.

— Это запрещено? — холодно спросила я. Я никогда не могла забыть ту предательскую роль, которую он сыграл в нашем похищении.

— Никаких указаний не было, — сказал он, держа дверь открытой. — Пожалуйста.

Когда мы вышли, он продолжил:

— Это была ужасная трагедия.

— Все случившееся, — яростно сказала я, — не оправдывает то, что сделали с нами, и не извиняет тех, кто это сделал.

— Вы видели леди Изабеллу, — сказал он. — Она, как ребенок, она стала такой после того, как «Вздыбленный лев» пришел сюда. Это помутило ее разум. Дуэнья ухаживает за ней, как за ребенком.

— Она очень красива, — сказала я.

— Это всего лишь прекрасная оболочка, в которой ничего не содержится. Она не может ничего запомнить, она впала в детство. Ее интересуют только куклы. Это ужасная трагедия. Вы понимаете…

Мне хотелось побыть одной. Я не могла выбросить из памяти воспоминание об этом прекрасном личике, которое было лишено света разума.

А также духи. Я, наконец, поняла дона Фелипе. Он пытался представить, что я, — это его Изабелла, поэтому я должна была носить ее одежду, пользоваться ее духами.

Мое отношение к дону Фелипе изменилось. Во мне проснулась жалость к нему. Я представляла себе его возвращение из экспедиции в надежде найти свою прекрасную невесту, ожидающую его. Вместо этого пришел Джейк Пенлайон, с пиратской грубостью овладел этим утонченным созданием и погубил его.

«Я ненавижу вас, Джейк Пенлайон», — думала я.

Джейк Пенлайон! Как бы я хотела никогда его не видеть. Он принес мне столько несчастья. Здесь я была пленницей, обреченной каждую ночь на невыносимое унижение, — и все из-за Джейка Пенлайона.

Постепенно мои мысли обратились к Хани. Срок родов подходил. В первый год замужества у нее был выкидыш, и я помнила предостережения моей матери, что в следующий раз ей следует быть осторожной. Ребенок должен родиться через пару недель. Кто позаботится о ней?

Я решила встретиться с Фелипе Гонсалесом. Я редко видела его, полагая, что днем он избегает меня. Наши отношения были самыми странными отношениями, которые когда-либо существовали.

Днем он часто бывал в своем кабинете, и я решила встретиться с ним.

Дон Фелипе сидел за столом с бумагами, лежащими перед ним, и, когда я вошла, поднялся.

— Я приказал, чтобы мне никто не мешал, — сказал он.

— Я должна увидеть вас, — ответила я. — Мне нужно поговорить с вами о важном деле.

Он — всегда учтивый — снова поклонился. Я обрадовалась, что комната была темной. Мне было неловко; могу поклясться, что он тоже чувствовал неловкость. Сейчас, днем, мы были двумя незнакомцами, которые ночью становились близкими.

— Я пришла поговорить о сестре. Он успокоился. Я села, и он снова опустился в кресло.

— Как вы знаете, она скоро должна родить. Это может произойти в любую минуту. Я хотела бы знать, что можно для нее сделать.

— У нас много слуг, — сказал он.

— Ей понадобится повивальная бабка.

— В Лагуне есть повивальная бабка.

— Тогда ее необходимо привезти сюда. Моя сестра не виновата в том, что она находится здесь.

— Как не виноват и никто из нас, — подытожил он. Я раздраженно продолжала, ненавидя его бесстрастный тон и думая о его самообмане, когда он представлял меня Изабеллой.

— Нас похитили из дома ради ваших злых целей. Он поднял руку.

— Достаточно, — сказал он. — Повивальная бабка будет вызвана.

— Я полагаю, что вы ожидаете благодарности, но мне трудно благодарить вас за что-либо.

— В этом нет необходимости. Достаточно того, что повивальная бабка приедет.

Он приподнялся в своем кресле, давая понять, что я свободна. Я рассердилась за то, что мной распоряжались, и мне захотелось причинить ему боль.

— Я могу лишь молиться о том, что когда-нибудь освобожусь от вас, — сказала я.

— Это произойдет очень скоро. Я молюсь вместе с вами, чтобы мы поскорее освободились от этой утомительной обязанности.

Мой гнев был столь велик, что я чуть-чуть не ударила его.

— Вам, кажется, не доставляет большого труда выполнение этой утомительной обязанности, — выкрикнула я.

— Хорошо, что вы беспокоитесь обо мне. Но могу вас заверить, что у нас есть средства, которые при разумном использовании возбуждают желание даже у самых строптивых.

— И как долго я должна выполнять эту неприятную обязанность?

— Будьте уверены, что как только я буду уверен, что мои усилия увенчались успехом, то с большим удовольствием и облегчением прекращу свои визиты к вам.

— Полагаю, что я, скорее всего, уже беременна.

— Мы должны быть уверены, — сказал он.

— Это такое напряжение для вас. Я думала вас пощадить.

— Я не нуждаюсь в вашей жалости. Чем скорее я сделаю это, тем лучше.

— И когда вы будете уверены в том, что ваше отвратительное семя растет во мне, я смогу вернуться домой?

— Вы будете возвращены вашему законному мужу в таком же состоянии, в каком Изабелла была возвращена мне.

— Вы очень мстительный человек, — сказала я. — Ради вашей мести вы не щадите других.

— Вы правы.

— Я презираю вас за вашу жестокость, за ваше безразличие к другим, за вашу холодную и расчетливую мстительную натуру. Хотя, думаю, вас это не интересует.

— Нисколько, — ответил он с поклоном. Я вышла, но продолжала думать о нем весь день, мечтая о том, как смогу отомстить ему.

Несколько позже повивальная бабка въехала на муле во двор и ее сразу же привели к Хани. К нашей радости, женщина немного говорила по-английски. Она была средних лет и жила с семьей в Кадисе, где работали двое слуг англичан. По-английски она говорила плохо, но все же мы почувствовали большое облегчение от того, что она немного понимает нас.

Она сказала, что у Хани состояние хорошее и ребенок должен родиться на следующей неделе, и попросила, чтобы ее оставили здесь. Вдруг женщина посмотрела на Дженнет и спросила, когда та ожидает рождения ребенка.

Дженнет вспыхнула. Я удивленно посмотрела на нее и только теперь заметила то, что она усиленно скрывала от нас.

Дженнет ответила, что, по ее подсчетам, прошло уже пять месяцев. Женщина потрогала ее живот и сказала, что ее нужно осмотреть. Они вместе вышли от Хани в комнату, где спала Дженнет.

— Я не удивлена, — сказала Хани. — Это рано или поздно случилось бы. Это ребенок Альфонсо.

— Сначала мне показалось, что это ребенок Рэккела.

— Она не могла выносить его после Альфонсо.

— Думаю, что Дженнет может легче перенести любого мужчину, чем отсутствие их.

— Ты часто несправедлива к ней, Кэтрин. Это вряд ли ее вина, что испанский моряк наградил ее ребенком.

— Не думаю, что она слишком противилась.

— Если бы она сопротивлялась, то это ни к чему бы хорошему не привело. Она только подчинилась.

— С большой радостью. Внезапно я стала смеяться:

— Мы все трое, Хани… подумай только! Все беременны. Во всяком случае, не сомневаюсь, что я тоже скоро забеременею. И только я буду иметь ребенка против собственной воли. Что можно чувствовать по отношению к ребенку, появившемуся после изнасилования? Конечно, это было очень вежливое изнасилование. Я не думала, что это так произойдет. — Я смеялась, но вдруг по щекам потекли слезы. — Я плачу, — сказала я. — Впервые. Мне стыдно за себя. Во мне столько ненависти, Хани… к нему и к Джейку Пенлайону. Они виноваты в том, что произошло с нами. Если бы не они, я сейчас была бы дома, в Аббатстве, вместе с моей матерью.

Я закрыла лицо руками, и Хани принялась утешать меня.

— Все произошло наоборот. Мы с Кэри совсем по-иному планировали нашу жизнь. Все должно было быть так прекрасно.

— То, что мы планируем, Кэтрин, редко исполняется.

Ее лицо стало грустным и задумчивым, и я подумала об Эдуарде, ее прекрасном муже, лежащем на булыжниках в крови.

— Что с нами будет? — спросила я.

— Будущее покажет, — ответила Хани. Дженнет вернулась к нам, ее лицо зарумянилось от застенчивости.

Да, она была беременна.

— И, зная это, ты скрывала, — упрекнула я.

— Я не могла заставить себя признаться, — робко произнесла Дженнет.

— Ты скрывала, и тебе пришлось даже расставлять свои платья.

— Это было необходимо, госпожа.

— И ты уже на пятом месяце.

— По правде говоря, на шестом, госпожа. Я прищурилась и посмотрела на нее.

— Как? — удивилась я. — Это произошло еще до отъезда из Англии?

— Повивальная бабка могла ошибиться, госпожа.

— Дженнет, — сказала я, — не могла бы ты пройти в мою спальню? Думаю, что должна сказать тебе кое-что.

Она вышла.

Хани говорила о том, какое это облегчение, что повивальная бабка рядом. Я не прерывала ее, а думала о том, что скажу Дженнет.

Дженнет смущенно смотрела на меня.

— Правду, Дженнет! — сказала я.

— Госпожа, вы все знаете.

Я не была уверена, но сказала:

— Не думай, что сможешь обмануть меня, Дженнет.

— Я знала, что вы откроете, — ответила она огорченно, — Но он был таким мужчиной! Даже не сравнить с Альфонсо…

Я взяла ее за плечи и посмотрела в лицо.

— Продолжай, Дженнет, — скомандовала я.

— Это его ребенок, — прошептала она. — Без сомнения, его. Я надеюсь, что мой сын не будет похож на капитана.

— Капитана Джейка Пенлайона, конечно, — я говорила о нем, как об отвратительной гадине.

— Госпожа, ему нельзя отказать. Он не считается ни с чем. Он хозяин, а кто может сказать «нет» хозяину?

— Конечно, не ты, Дженнет, — сердито сказала я.

— Нет, госпожа. Он посмотрел на меня, и я поняла, что рано или поздно это случится. Я была бессильна, ничего хорошего это не принесло бы, и я решила, что будет, то и будет.

— Также ты поступила и с Альфонсо. Ты никогда не была жертвой насилия, Дженнет. Ты готова была подчиниться, не правда ли?

Она не ответила. И снова я поразилась ее невинному виду, когда она опустила глаза.

— Когда это произошло? — настаивала я. По одной причине я хотела знать все в деталях. Я сказала себе, что ненавижу все произошедшее, но знать я должна все.

— Это было накануне помолвки, госпожа. О, я не виновата. Он сам взял меня… вместо вас.

— Что за ерунду ты говоришь, Дженнет?

— Хорошо, госпожа: после помолвки я пошла в вашу комнату, ведь я слышала, как вы сказали, что проведете ночь с другой госпожой, поскольку боитесь его. Я зашла. Окно было распахнуто настежь, и, когда я открыла дверь, он вышел вперед и схватил меня. Я держала свечу, но она упала и покатилась. Я услышала, что он засмеялся.

Она усмехнулась, и я встряхнула ее, сказав:

— Продолжай.

— Он взял меня за подбородок и грубо поднял мне лицо. Он всегда был груб в таких случаях. Он сказал:

«Так это ты? А где же госпожа?»— «Ее здесь нет, хозяин, — ответила я. — Она не придет, так как спит у другой госпожи». Он очень разозлился, а я испугалась. Он выругался и проклял вас. Он хотел вас, госпожа, и был взбешен, поскольку решил, услышав мои шаги, что это идете вы.

Я громко засмеялась:

— Он был обманут, не правда ли?

— Он так подумал. И он разозлился. Я сказала, что пойду и предупрежу вас, что он здесь, но он ответил: Ты глупышка, неужели ты думаешь, что она придет?»Мне показалось, что он решил пойти к вам. Но даже он не мог сделать это в доме у соседа, ведь верно? Тогда он заставил меня остаться и сказал:

« Поверим, Дженнет. Ты будешь хозяйкой сегодня ночью «. И тогда это произошло, госпожа. Я ничего не могла поделать. Подобное случилось со мной впервые.

— В моей постели!

— Я хотела все привести в порядок, госпожа. Но времени было очень мало. Он ушел на заре, а я заснула. Госпожа, это была такая ночь… а когда я встала, было уже поздно, и я пошла в свою комнату привести себя в порядок… Я вернулась прибрать комнату и постель и…

— Это была твоя победа, Дженнет.

— О чем вы, госпожа?

— Поэтому он и оставил тебя с ребенком. Она снова стала робкой.

— Это случалось еще не раз. Он приходил и приказывал мне приходить в Лайон-корт — И ты, конечно же, приходила.

— Я не могла перечить ему.

— Дженнет, — сказала я. — Ты лживая служанка. Ты обманула меня во второй раз.

— Я не хотела, госпожа. Это было не по моей воле — От него ты перешла к Альфонсо, и я могу поручиться, что ты уже залезла в постель к кому-нибудь и здесь!

— В конюшне, госпожа. Один из слуг.

— Избавь меня от отвратительных подробностей. — Я продолжала думать о Джейке Пенлайоне, ожидавшем в комнате и овладевшем Дженнет вместо меня Как это было похоже на мои отношения с Фелипе Гонсалесом, внушившим себе, что женщина, к которой он ходит каждую ночь, это Изабелла, а не я. — И тебе не пришло на ум, что из-за тебя, из-за твоей похоти ты можешь подарить миру несчастного младенца?

— Да, это так, госпожа, но у господина Пенлайона было много таких, как я, и он позаботился о них. Он всех устроил на хорошие места, и я сказала себе:» У меня все будет так же с капитаном Джейком «.

— Ты ошиблась.

— Все изменилось, госпожа. Кто мог подумать, что мы окажемся за морями, в этом месте? Кто мог предвидеть это?

Она стояла передо мной, жалкая, хотя глаза ее светились от воспоминаний о связи с этим мужчиной Я не понимала, как могла не заметить, что она беременна, — это было так очевидно.

« Джейк Пенлайон, — думала я. — Все беды шли от тебя «. Я надеялась, что смогу выбросить из головы воспоминания о нем и Дженнет.

— Уйди с моих глаз, — сказала я Дженнет — Ты отвратительна мне. Она вышла.

Я ненавидела Джейка Пенлайона.

Я ненавидела отца и Кейт за свою испорченную жизнь. Эта ненависть была, как болезнь. У меня до боли сжималось горло; я хотела действиями облегчить свои муки. Я жаждала отомстить Джейку Пенлайону, но он был далеко.

Я хотела кого-нибудь ударить. Бить Дженнет было бесполезно. Кроме того, она была беременна, и мне не хотелось навредить невинному ребенку, хотя он и был плодом похоти Джейка Пенлайона. Я думала о Фелипе. Меня поражала молчаливость этого странного человека. Затем я снова вспомнила свою спальню в Труинде и Джейка Пенлайона, ожидающего за дверью меня, а поймавшего Дженнет.

Я стала свыкаться с этими темными ночами, когда Фелипе Гонсалес приходил ко мне. Я не могла признаться себе в том, что они больше не пугали меня. Я стала привыкать к его визитам и равнодушно принимала его; а с того момента, как увидела Изабеллу, моя симпатия к нему возросла.

Но и желание стало расти во мне — может быть, я мечтала о мести, может быть, мое женское тщеславие было оскорблено. Мне кажется, я стала думать о нем больше, чем раньше.

Однажды, когда он пришел ко мне, я притворилась спящей и лежала тихо. В комнате было темно, но слабый свет от месяца и сверкающих звезд проникал в комнату. Я закрыла глаза, но чувствовала, что он стоит у кровати и смотрит на меня.

Он всегда оставлял свечи за дверью. Я решила, что он стыдится и не хочет, чтобы его смущал свет.

Я почувствовала, что он лег в постель. Я знала, что он смотрит на меня. Поддавшись порыву, я дотронулась до его лица, позволив пальцам задержаться на его губах. Могу поклясться, что он поцеловал их.

Я не пошевелилась, все еще притворяясь спящей. Он смотрел на меня несколько минут. Затем молча ушел.

Я лежала, прислушиваясь к его удаляющимся шагам Мое сердце бешено билось. Я ликовала. Наши отношения начали меняться. Слабые волны желания поднимались во мне — но не любви, а мести.

Срок родов у Хани приближался, и повивальная бабка пришла осмотреть ее.

Я пошла к Фелипе в его кабинет якобы поблагодарить за то, что он сделал для Хани. На самом же деле я хотела поговорить с ним и увидеть, произошла ли какая-нибудь перемена в его отношении ко мне Когда я вошла, он поднялся из-за письменного стола и учтиво остался стоять.

Затем он указал на кресло.

— Я пришла поблагодарить вас, — сказала я, садясь. — Повивальная бабка здесь. Она скоро понадобится сестре.

Он поклонился.

— Хорошо, что вы обращаетесь к нам по-людски, — добавила я, подпустив немного сарказма, но он сделал вид, что не заметил. — Она не виновата, что находится здесь. Конечно, ей нужен уход. Она родит хорошего католика. У меня же серьезное подозрение, что я беременна.

— Подозрений еще недостаточно. Я должен знать это точно.

— Как скоро я уеду, если это выяснится?

— Я должен подумать. Ваша сестра не сможет путешествовать некоторое время. Ваша служанка, я слышал, тоже скоро родит.

Я не собиралась говорить ему, кто был отцом ребенка Дженнет.

— Ее изнасиловал один из ваших матросов.

— Сожалею, — сказал он.

Он привстал в кресле, показывая, что разговор окончен.

Я продолжала.

— Нас содержат здесь как пленников. Вы боитесь, что мы найдем дорогу к побережью и уплывем домой?

— Нет причин для содержания вас под стражей. Если вы действительно беременны, то получите большую свободу. Вас содержали в изоляции потому, что ребенок должен быть только моим.

Я вспыхнула.

— И вы думаете, что я такая женщина, что могу взять в любовники любого из ваших испанцев в Лагуне? Вы оскорбили меня, сэр.

— Прошу прощения. Я не это имел в виду. Вашу служанку изнасиловали. В вас есть нечто необычное… вы иностранка… это опасно. Меня может не оказаться рядом, чтобы защитить вас.

— Надеюсь, что скоро буду вне вашей защиты.

— Я не меньше вашего хочу этого.

Я думала о его последнем визите ко мне, о том, как он смотрел на меня и как ответил, когда я приложила пальцы к его губам.

Я представила все это. Сейчас же он был бесстрастен, этот странный молчаливый человек.

Схватки у Хани продолжались долго. Они начались за сутки до того, как родился ребенок, — слабенькая девочка, маленькая, но живая.

Хани лежала в постели, необыкновенно красивая, с темными распущенными волосами. Ее милые голубые глаза светились радостью материнства.

— Я назову ее Эдвина, — сказала она. — Это похоже на имя Эдуарда. Как ты считаешь, Кэтрин?

Я была так рада за Хани, что любое имя было для меня хорошим. И все же иногда я боялась за нее. Тогда я и поняла, как много она значит для меня. Я вспоминала наше детство в Аббатстве и думала о том, что сейчас делает наша мама, думает ли о нас — ее дочерях, затерявшихся в Испании.

Ребенок занимал все наше время и мысли. Его появление вернуло нас к жизни. Я радовалась, когда смотрела на эти маленькие пальчики.

Через неделю после рождения Эдвины я окончательно поняла, что беременна.

Я встретила дона Фелипе в кабинете с торжествующей улыбкой.

— Сомнений нет, — сказала я. — Повивальная бабка осмотрела меня. Ваши неприятные обязанности закончились.

Он опустил голову.

— Сейчас нам самое время вернуться домой.

— Вы сделаете это в любое удобное для вас время.

— Вы осквернили меня, унизили, заронили в меня свое семя. Этого недостаточно? Я еще пленница?

— Вы свободны, — ответил он.

— Тогда я хочу вернуться домой.

— Для этого вам потребуется корабль.

— У вас есть корабли. Вы посылали их за мной, а теперь доставите меня домой.

— Сейчас в гавани нет кораблей.

— Тогда вы послали галион…

— Он оказался под рукой.

— Тогда, умоляю вас, отыщите возможность довести до конца нашу сделку.

— Я не заключал сделок. Я поклялся Небесами.

— Вы обещали, что я вернусь домой.

— Когда придет время, вы уплывете в свою варварскую землю и расскажете вашему пирату все, что видели здесь. Вы расскажете, что произошло с благородной юной леди и с вами. Вы можете сказать, что ее жизнь загублена и я отомстил ему за это. Вы подарите ему своего незаконнорожденного ребенка.

Я встала.

— Итак, когда придет корабль, я смогу уплыть?

— Все будет подготовлено, — сказал он. — Но я должен быть уверен, что вы носите ребенка.

— Он никогда не видел своего ребенка. Почему вы должны видеть вашего? И в этом вы тоже поклялись?

— Его ребенок уже родился, — ответил он. — Я должен быть уверен, что родится и мой.

— Вам не удалось полностью отомстить. Я не Изабелла. Вы оскорбили и унизили меня, но не отняли у меня разум.

— У вас будет ребенок, — продолжал он. — Вы не покините острова, пока он не родится.

Я вышла из кабинета.» Он сказал, что я уеду, когда ребенок появится на свет. Но он не хочет, чтобы я уезжала. — Я торжествующе засмеялась и решила:

— Он уязвим, и, когда я пойму, насколько, я отомщу «.

Месть сладка, в этом нет сомнения. Она дает стимул к жизни.

Я начала понимать Фелипе.

Наша жизнь изменилась. Дон Фелипе больше не приходил ко мне, и я снова стала сама себе хозяйкой, а то, что в доме появился ребенок, способствовало нашему спокойствию.

Теперь у меня появилась своя спальная комната, и какая хорошая? Она перестала быть местом моего ночного унижения, и мое отношение к ней изменилось. Мне нравились со вкусом подобранные, хотя и темные интерьеры: гобелен на одной из стен, тяжелые, не пропускающие света шпалеры, сводчатый, украшенный занавесом проход, который вел в туалетную комнату и ванну. Все было оформлено в восточном стиле — позднее я узнала, что семья Фелипе жила в той части Испании, которая попала под мавританское влияние.

Удивительно было то, что вскоре я стала забывать обстоятельства зачатия ребенка, и думала лишь о новой жизни, растущей во мне, и о том, что скоро я стану матерью.

Я мечтала о своем ребенке и не могла дождаться его появления, не только потому, что тогда я вернусь домой, но и из-за страстного желания взять его на руки.

Нам разрешили в сопровождении Джона Грегори и Ричарда Рэккела пойти в город. Хани оставила малышку с Дженнет, и мы двинулись в путь.

Когда я увидела город, лежащий на равнине, меня охватил восторг. Солнце ярко освещало белые дома и собор, который, по словам Джона Грегори, был построен в начале века. Отсюда мы не могли видеть великую горную вершину, но мы любовались ею со стороны моря, когда прибыли на остров — великий Пик Тейде, поддерживающий, по поверьям древних, небо. За ним, как считали они, оканчивался мир. Может быть, предположил Грегори, когда-нибудь нам разрешат пройти дальше по острову и мы увидим эту удивительную гору.

Мы оставили мулов в конюшне и, в сопровождении приставленных к нам двух мужчин, пошли по улицам, мощенным булыжником. Большинство женщин в городе носили черную одежду. На балконах некоторых домов сидели дамы. Они наклонялись через железную балюстраду, чтобы получше рассмотреть нас. На многих из них были разноцветные юбки и мантильи.

— Они рассматривают нас, — сказала Хани.

— Они знают, что вы иностранки с гасиенды, — пояснил Джон Грегори.

— А знают ли они, — спросила я, — как нас сюда привезли?

Джон Грегори ответил:

— Им только известно, что вы приехали из чужой земли.

Он провел нас в собор. Хани и мужчины перекрестились перед величественным алтарем, я же стала осматривать скульптуры и прекрасные орнаменты, украшающие храм. Я никогда не видела такого большого собора. Тяжелый запах ладана висел в воздухе.

Фигура Мадонны поражала воображение. Ее окружала тонкая железная решетка, а одеяние из шелка украшали драгоценные камни. На голове была корона, тоже усыпанная драгоценными камнями, а на пальцах сияли бриллианты и другие драгоценности.

Джон Грегори стоял позади меня. Он пояснил»

— Люди отдают свои богатства Мадонне. Даже самые бедные приносят, кто что может. Она принимает все. Когда я повернулась к выходу он прошептал:

— Вам не подобает вести себя как еретичке.

— Я уже осмотрела собор, — ответила я, — и подожду снаружи.

Он пошел со мной, оставив Хани и Ричарда Рэккела стоящими на коленях. Я гадала, за что она благодарит Мадонну: за смерть мужа, за свое похищение, или за благополучное появление ребенка?

Снаружи сияло ярко солнце.

Я сказала Джону Грегори:

— Вот вы — преданный католик. А исповедовались ли вы в том зле, которое причинили двум женщинам, ничего не сделавшим вам плохого?

Он слегка отступил. Ему всегда было неловко, когда я укоряла его, а я часто делала это. Он сложил руки, и я снова заметила шрамы на его запястьях и подумала, где он мог их получить.

— Я выполнял приказ, — ответил он. — Мне не хотелось причинить вам зло.

— Так вы считаете, что нас можно похитить из дома, изнасиловать и унизить, не причинив зла?

Он ничего не ответил. В это время остальные присоединились к нам.

Удивительное чувство свободы ощущала я, когда мы гуляли по улицам. Вся атмосфера города действовала на меня возбуждающе. Лавки поражали воображение. Уже давно мы их не видели. Они выходили прямо на улицу и выглядели, как дивные пещеры. В них продавали ароматную еду и горячий хлеб, отличающийся от хлеба, который пекли у нас дома; но что удивило нас больше всего, так это тюки с разнообразными тканями, которые мы увидели в одной из лавок.

Мы не могли пройти мимо. Хани зачарованно глядела на ткани, к нам вышла темноглазая женщина в черном и показала темно-синий, как полуночное небо, бархат.

— Кэтрин, это подойдет тебе. Какое дивное платье может получиться! — воскликнула Хани.

Она приложила ко мне материю, и женщина в черном одобрительно закивала головой.

Хани обернула ткань вокруг меня. Но я сказала:

— Что ты делаешь, Хани? У нас нет денег. Тогда я решила, что больше не буду носить одежду Изабеллы. Хани сама нашла себе одежду. Я поступила так же, но как мне хотелось одеться в бархат.

— Пойдем, Хани, — сказала я. — Все это ни к чему.

По моему настоянию мы ушли.

В гостинице нам подали напиток, который имел странный привкус мяты, и мы быстро выпили его и отправились назад.

Войдя в свою комнату, я увидела на моей кровати сверток. Открыв его, я обнаружила отрез бархата, который мы видели в лавке.

В восхищении я смотрела на него. Что бы это значило? Неужели женщина в магазине подумала, что мы его покупаем? Его надо сейчас же вернуть.

Я пошла к Хани. Ее это удивило не меньше, чем меня, и мы решили, что женщина поняла, будто мы покупаем этот материал.

Мы решили найти Джона Грегори и немедленно объяснить ему все. Когда мы наконец отыскали его, он сказал:

— Это не ошибка. Бархат ваш.

— Но как мы расплатимся за него?

— Все будет в порядке.

— Кто же заплатит?

— Женщина из лавки знает, что вы с гасиенды. Здесь не будет никаких затруднений.

— Значит, дон Фелипе заплатит за это?

— Да.

— Я не могу принять такой подарок.

— Но отказываться нельзя.

— Меня насильно привезли сюда. Меня заставили подчиниться, но я не приму от него подарков.

— Материал нельзя вернуть обратно. Женщина думает, что вы находитесь под покровительством дона Фелипе. Он первый человек на острове. Это будет неуважением к нему, если вы вернете бархат. Это невозможно.

— Тогда верните его ему, так как я не приму его. Джон Грегори поклонился и взял материал, который я впихнула ему в руки.

— Жаль, — сказала Хани, — из него получилось бы очень хорошее платье.

— Ты хочешь, чтоб я принимала подарки от человека, унизившего меня? Это равносильно оправданию того, что произошло. Я никогда не прощу ему.

— Никогда, Кэтрин? Осторожнее произноси это слово. Все могло бы быть и хуже. В конце концов, он относился к тебе с уважением.

— Уважение! Ты видела? Ты видела мое унижение?

— Но ты же не страдала, как Изабелла в руках Джейка Пенлайона.

— Это было точно так же… только способ немного отличался. Она родила ребенка Джейка Пенлайона, и я ношу ребенка. Хани, мне становится тошно, когда я думаю об этом.

— Все равно, — сказала Хани, — мне жаль бархат…

Мне передали приглашение пообедать с доном Фелипе.

Я гадала, что это значит.

Я тщательно нарядилась. Мы с Хани сшили платье из материала, найденного в комнате для рукоделия.

Когда я надела платье, то подумала, что в моих поступках не было логики, когда я надменно отвергла бархат, принесенный из лавки. Поскольку все в этом доме принадлежало ему, мы жили за его счет.

Он ждал меня в холодной темной гостиной, в которой мы раньше обедали. В черном камзоле, отделанном ослепительно белыми кружевами, он казался утонченно изящным. Когда мы обедали здесь в первый раз, нас ничего не смущало, теперь же между нами стояли воспоминания, которые ни он, ни я уже не могли вычеркнуть из памяти.

Он был равнодушен, но учтив, и, как в первый раз, безмолвные слуги уставили стол блюдами, которые были мне знакомы. Я почувствовала некоторое возбуждение, которого не знала раньше. Я вспоминала ту ночь, когда нежно и чувственно дотронулась до его лица, притворясь спящей.

Пока в гостиной были слуги, он рассказывал об острове. Он говорил без вдохновения, но под этой сдержанной манерой я ощущала сильные чувства. Он распоряжался островом. Он управлял от имени своего господина, Филиппа II, столь же странного и молчаливого, как и он сам. Испанцы отличались от нас: они не смеялись так громко, как мы, и вообще считали нас варварами.

Он рассказал мне, как гуанчи, коренные жители острова, раскрашивали кожу темно-красной смолой драконова дерева, и как они мумифицировали своих покойников.

Это было интересно, и мне хотелось знать все больше и больше об острове. Он сказал, что пик Тейдо, возвышавшийся над равниной снежной вершиной, снег на которой никогда не таял, даже когда внизу был зной, почитался гуанчами как божество, которое надо задабривать.

И только когда мы закончили трапезу и остались одни, я поняла, почему он пригласил меня поужинать.

— Вы ходили в Лагуну и видели собор, — произнес он.

— Да, — ответила я.

— Вам не следует вести себя подобно еретикам в Лагуне.

— Я веду себя, как хочу, и если вы считаете меня еретичкой, то я и буду вести себя, как еретичка.

— Когда вы посещаете католический собор, то должны проявлять уважение к Пресвятой Деве и алтарю, вы должны преклонить колени и молиться, как другие.

— Вы хотите, чтоб я лицемерила…

— Я решил, что вы должны родить ребенка, и не хочу, чтобы с вами случилось что-нибудь, чего я не могу предотвратить.

Я положила руки на живот. Иногда я обманывала себя, воображая, что чувствую своего ребенка. Этого не могло быть, так как было еще слишком рано, я это очень хорошо знала.

— А что может случиться? — настаивала я.

— Вы можете предстать перед инквизицией. Там вас будут допрашивать.

— Меня? В чем я провинилась перед инквизицией?

— Это Испания. О, я знаю, что мы далеко, на острове, но Испания — везде, в любом месте на земле.

— Но не в Англии, — сказала я гордо.

— И там тоже. Уверяю вас, что это скоро произойдет.

— Этого никогда не будет. — Я представила Джейка Пенлайона с его насмешливо сверкающими глазами, размахивающего абордажной саблей и кричащего испанцам, что они еще узнают его.

— Послушайте, — сказал он, — вскоре весь мир будет нашим. Мы принесем священную инквизицию на вашу землю… и все будет так, как и в любом другом месте. Никто не избежит этого. Если вас схватят, то даже я не смогу помочь. Инквизиция следит за всем , даже за нашим высочайшим королем Филиппом.

— Я не испанка. Они не осмелятся тронуть меня.

— Они захватили многих ваших земляков. Будьте благоразумны. Послушайте меня. Завтра вас начнут наставлять в истинную веру.

— Я не пойду на это.

— Вы более глупы, чем я предполагал. Вам следует знать, что происходит с теми, кто идет против нашей религии.

— Истинной религии? Вашей? Того, кто растоптал невинных ради собственной мести? Вы похитили трех женщин, подвергли их унижению и боли, убили хорошего человека только потому, что он пытался защитить свою жену. И вы говорите мне о вере, истинной вере, единственной вере!

— Замолчите! — Впервые я увидела, что он вышел из себя. — Неужели вы не понимаете, что слуги могут услышать?

— Но они, кроме двух негодяев, которых вы наняли, чтоб привезти нас сюда, не говорят на моем варварском языке.

— Я буду терпеливым. Успокойтесь. Прошу вас вести себя достойно.

— Достойно? Это так же смешно, как и ваши религиозные добродетели.

— Я говорю для вашей же пользы. Я говорю ради вас и вашего ребенка.

— Вашего незаконного ребенка, насильно данного мне. — Даже когда я в сердцах произнесла это, то про себя подумала, успокаивая его: «Нет, нет, малыш, я хочу тебя. Я рада, что ты есть. Подожди, скоро я обниму тебя».

Мой голос, вероятно, дрогнул, поскольку он мягко сказал:

— Что сделано, то сделано. Это нельзя изменить. Вам не повезло, что вы были обручены с этим разбойником. У вас есть ребенок. Родите его и смиритесь со своей судьбой. Клянусь, что с этого момента вам не причинят зла. Согласны?

Я кивнула, но сказала:

— Вы понимаете, что причинили мне такое зло, что его никогда невозможно будет исправить?

— Уверяю вас, что это так. Я не хотел причинить вам зло. Вы были нужны мне для выполнения клятвы. Теперь я предоставлю вам все, чтобы вы спокойно родили ребенка.

— Вы обещали, что отпустите меня домой, как только ребенок будет зачат.

— Я сказал, что должен увидеть родившегося ребенка. Поэтому вы останетесь здесь, но я хочу, чтобы в это время вы были в безопасности и покое. Поэтому послушайтесь меня.

Я закричала:

— Не думайте, что меня можно купить бархатом!

— Это был не мой подарок. Хозяйка прислала его вам.

— Почему?

— Потому что мы покупаем у нее много одежды, и она хотела угодить мне, прислав этот подарок.

— Почему это должно было доставить ей удовольствие?

— Неужели же непонятно? Она считает, как и многие другие, что вы моя любовница. Вас привезли сюда для нашего обоюдного удовольствия.

— Ваша любовница! Как она смела…

— Но это же правда. Давайте смотреть фактам в лицо. В этом случае вы находитесь под моим покровительством. Но, как вы только что слышали, даже я не смогу защитить вас от могущественной инквизиции. Поэтому я хочу, чтобы вас наставили в истинную веру Джон Грегори, который действительно считается священником, будет вашим наставником. Вы должны слушаться его. Я не хочу, чтобы вас схватили до того момента, когда родится ребенок.

— Я отказываюсь, — сказала я. Он вздохнул.

— Вы недальновидны, — сказал он. — Я расскажу, что случилось в вашей стране за это время. Ваша королева глупа. Она выйдет замуж за Филиппа, когда умрет ее сестра. Это поможет объединить наши государства и поможет избежать многих бед.

— Она не сможет выйти замуж за мужа своей сестры. Кроме того, я думаю, ему не слишком-то и хочется жениться.

— На этой бедной бесплодной женщине лежит грех. И сейчас ее глупая сводная сестра, незаконнорожденная Елизавета, владеет троном.

— Чему радуется страна, — сказала я, — Она может долго прожить.

— Вы слишком давно покинули родину. Ее трон сейчас пошатнулся. Она не сможет долго удержаться на нем. Истинная королева Мария, королева Франции и Шотландии, взойдет на него, и, когда это случится, истинная вера восстановится в Англии.

— Вместе с вашей священной инквизицией?

— Это необходимо, чтобы очистить остров от еретиков.

— Спаси нас Господь! — произнесла я. — С нас достаточно. Мы помним Смитфилдские костры и больше не допустим этого.

— Истинная вера будет восстановлена. Это неизбежно.

— Народ поддерживает королеву.

Я вспомнила ее восшествие на престол, как замечательно она сказала, входя в Тауэр: «Я должна посвятить себя благородному Богу и милосердным людям…»И мое сердце наполнилось преданностью к ней и ненавистью ко всем ее врагам.

— Народ больше не поддерживает ее. Некоторые события изменили отношение людей к королеве.

— Я не верю этому.

Он холодно изучал меня в свете свечей.

— Королева сделала Роберта Дадли своим главным шталмейстером. Ходят слухи, что она хочет выйти за него замуж. Он женат. Женился он рано и, как говорят, необдуманно, поскольку мог стать ни больше ни меньше, как королем. Хотя бы номинально, так как королева влюблена в него до безумия. Она кокетка, легкомысленная женщина, но, говорят, что ее чувство к Роберту Дадли очень глубоко. И тут его жена, Эми Робсарт, умирает при загадочных обстоятельствах. Ее тело нашли внизу, у лестницы. Кто знает, как она умерла? Некоторые говорят, что она бросилась с лестницы потому, что не могла вынести холодное отношение своего мужа; те, кто преданы королеве и лорду Роберту, скажут вам, что это несчастный случай. Но многие считают, что ее убили.

— И королева выйдет замуж за этого человека?

— Она выйдет за него замуж, и это ее погубит. Выйдя замуж за лорда Роберта, она тем самым признает себя соучастницей преступления. Она потеряет королевство, и кто возьмет ее корону? Королева Франции и Шотландии, истинная королева Англии. Мы поддержим ее претензии на трон. Она станет нашей подданной. А потому я приказываю вам получить наставление Джона Грегори. Я советую сделать это ради вашего же благополучия.

— Вы не превратите меня в католичку, если я этого не захочу.

— Не глупите, — тихо сказал он. — Я говорю это для вашего же спасения.

Я посмотрела в его освещенное светом свечей лицо. Оно переменилось, и я знала, что он боится за меня.

После этого начались мои долгие встречи с Джоном Грегори. Сначала я отказывалась его слушать. Он сказал, что я должна выучить «Верую» на латыни. Он часто читал его.

— Если вы не сделаете этого, — сказал он, — то вас без излишних церемоний осудят, как еретичку.

Я отвернулась от него, но не смогла смолчать: по я по своей природе не могу молчать.

— Вы англичанин, не так ли? — наступала я. Он кивнул.

— И продались этим испанским собакам. — В душе я смеялась над тем, что говорю, как Джейк Пенлайон.

— Я многое должен вам объяснить, — сказал он, — может, тогда вы не будете презирать меня.

— Я всегда буду презирать вас. Вы похитили меня из дома, вы довели меня до такого положения. Вы пришли к нам, воспользовавшись нашим гостеприимством, и обманули нас, этого я никогда не забуду.

— Святая Дева простит меня, — смиренно произнес он.

— На меня ее молитвы не подействуют, — жестко возразила я.

Позже я сказала ему:

— Вам никогда не изменить мою веру. Я никогда не меняла своего мнения, и чем больше вы будете давить на меня, тем более я буду сопротивляться. Вы думаете, я смогу забыть царствование той, которую называли Кровавой Марией? Позвольте вам сказать, Джон Грегори, мой дед потерял жизнь потому, что приютил друга — такого же священника, как вы, вашей веры — это была вера и моего деда. Отчим моей матери был сожжен в Смитфилде потому, что в его доме нашли книги о реформаторстве. Кто-то донес на него, как и на деда. И все это во имя религии. Неужели вас не удивляет, что я не принимаю ее?

— Нет, это меня не удивляет, — истово произнес он. — Но вы должны послушаться. Вы должны сделать это, чтоб обезопасить себя.

— Значит, я должна спасать свое тело, а не душу?

— Нет причин, чтобы не спасти и душу, и тело.

Мы много беседовали, и я почувствовала, что за последние недели мое отношение к нему начало меняться. Изменялось все, как будто пелена спадала с моих глаз.

Проходили дни и недели. Я удивлялась на себя. Я становилась счастливой на этой чужой земле. Мне стало понятным спокойствие Хани, ее забота об Эдвине. Приближался срок родов и у Дженнет. Она иногда сидела с нами в испанском садике, который специально разбили для дона Фелипе садовники, приехавшие из Испании. В жаркие дни там мы находили умиротворение. Мы могли вместе шить, поскольку в комнате для рукоделия появлялись новые полотно и кружева, и, хотя я не брала эти вещи для себя, я использовала их для своего ребенка.

Иногда я думала о несуразности всего этого и вспоминала маму, гуляющую по саду или навещающую мою бабушку. Они, наверное, вспоминают нас. Моя мать, конечно, горюет о пропавших дочерях. Считают ли они, что мы погибли? Я переживала за нее, за ее страдания, ведь она очень любила нас обеих — особенно меня, ее родную дочь.

Но все это осталось далеко, как другая жизнь; а здесь мы гуляли по испанскому саду, и новая жизнь во мне напоминала, что близок тот счастливый момент, когда я смогу взять на руки своего ребенка.

Дженнет была благодушна — располневшая, абсолютно спокойная, принимающая жизнь такой, какой я никогда не смогу ее принять. Теперь она избавилась от необходимости скрывать что-либо, она, казалось, забыла свои заботы. Из-за ее привычки напевать себе что-то под нос она раздражала меня, поскольку эти мелодии напоминали о доме.

Мы сидели, укрывшись от палящих лучей солнца, которое было жарче, чем наше дома: Хани играла с малышкой, Дженнет напевала за шитьем, я тоже шила. Внезапно я засмеялась. Это было настолько невероятно, чтобы три женщины — одна мать, две другие, готовящиеся родить, пройдя через бурные приключения, были сейчас совершенно безмятежны.

Хани посмотрела на меня и улыбнулась. Этот смех не испугал ее, ведь это была не истерика, в нем чувствовалось счастье. Мы мирились с нашей жизнью.

Я любила маленькую и хрупкую дочку Хани, с нежной кожей и голубыми глазами; я не думала, что она станет такой же красивой, как ее мать. Мне нравилось проводить с ней время. Я брала ее в испанский сад и там нежно качала. Она смотрела на меня огромными удивленными глазами. Я часто пела ей песни, которые напевала мне еще моя мама: «Охота короля»и «Зеленые рукава», которые, говорят, написал сам король Генрих Великий.

Однажды, когда я сидела в решетчатой беседке в испанском саду и укачивала малышку, я вдруг почувствовала, что кто-то смотрит на меня.

Я оглянулась и увидела дона Фелипе, стоящего в нескольких ярдах от меня.

Я вспыхнула; он продолжал относиться ко мне с безразличием, к которому я уже привыкла. Я глядела на ребенка, делая вид, что не обращаю на него внимания, но он продолжал стоять. Малышка начала хныкать, как будто почувствовала чужое присутствие.

Я прошептала:

— Баю-бай, Эдвина. Все в порядке. Я здесь, дорогая.

Когда я подняла глаза, его уже не было.

Я всегда волновалась, когда он находился в доме. Слуги с удвоенным усердием делали свои дела, везде чувствовалось напряжение.

Я испугалась этой ночью, когда, лежа в постели, услышала медленные и осторожные шаги в коридоре.

Я вздрогнула и стала прислушиваться. Они медленно приближались и затихли возле моей двери.

Я подумала: «Он идет ко мне», — и вспомнила, как он стоял и смотрел на меня в саду.

Сердце мое так бешено колотилось, что, казалось, я задохнусь. Инстинктивно я притворилась спящей.

Через полуприкрытые глаза я увидела свет и тень на стене.

Его тень.

Я лежала неподвижно, с закрытыми глазами. Он стоял у изголовья постели, в его руках слабо мерцала свеча.

Казалось, он стоял долго, затем свеча исчезла, я услышала, как дверь тихо закрылась.

Некоторое время я еще не отваживалась открыть глаза, боясь, что он все еще в комнате; но, когда услышала его медленные удаляющиеся шаги, то открыла глаза.

Пришло время рожать и Дженнет. Повивальная бабка приехала на гасиенду, но роды у Дженнет, в отличие от родов Хани, были быстрые; через несколько часов после начала схваток мы услышали пронзительный крик ребенка.

Родился мальчик, и, клянусь, что он был похож на Джейка Пенлайона.

Я сказала Хани:

— Избавимся ли мы когда-нибудь от этого мужчины? Теперь ребенок Дженнет будет постоянно напоминать нам о нем.

Мне казалось, что я не полюблю этого ребенка. Уже с первых недель он проявил свой темперамент. Я никогда бы не поверила, что ребенок может так громко кричать, требуя то, что хочет.

Дженнет переполняла гордость, ведь мальчик являлся сыном капитана Пенлайона. Она была уверена, что второго такого ребенка не рождалось еще на свете.

— Так думают все матери, — сказала я.

— Это правда, госпожа, но все же я права. Только такой мужчина мог сделать подобного ребенка.

С каждым днем он все больше и больше походил на отца.

Джейк Пенлайон будет преследовать нас вечно.

— Поскольку мой ребенок родился, — сказала Хани, — нас не должны больше держать здесь. Мы должны ехать домой. Мне надо вернуться в Аббатство.

В глазах Хани я увидела страстное желание вернуться домой.

Сидя в саду, мы говорили о днях, проведенных в Аббатстве, и как моя бабушка приходила с корзиной, полной притираний, конфет и цветов. Как она любила рассказывать о близнецах-сыновьях, которые иногда приходили к ней!

И когда мы вспоминали прошлое, Хани доверила мне свои секреты.

— Я всегда ревновала тебя, Кэтрин, — сказала она. — Ты получала все, чего хотелось мне.

— Ты ревновала меня! Но ты была красивее.

— Я была дочерью прислуги и человека, ограбившего Аббатство, а моя прабабушка была ведьмой.

— Но у тебя все шло хорошо, Хани. В конце концов, ты вышла замуж за богатого человека, который страстно любил тебя. Ты была счастлива.

— Я всегда была по-своему счастлива. Но счастье переменчиво. Я была приемная дочь, не принятая хозяином дома.

— Но твоя красота делала тебя выше всего этого. Эдуард Эннис, лорд Калпертон, — и благодаря ему ты вошла в высший свет.

— Я согласилась на брак с Эдуардом потому, что он был хорошей парой.

— Это так и было. Мама была рада.

— Все в доме были рады. Сирота выбралась из нищеты, она сделала хорошую партию, у нее был добрейший и терпеливейший муж. Это и есть счастье, Кэтрин?

— Если ты его любила…

— Я полюбила его. Он был таким добрым и хорошим мужем. Я привязалась к нему. Он был лучше, чем я думала.

— О чем ты говоришь, Хани?

— Что я любила… так же, как и ты, но он был не для меня. Я строила свои планы, но он не любил меня, он любил другую. Это было еще задолго до того, как он или она поняли это. Я знала это и ненавидела тебя, Кэтрин, ревнуя по-детски.

— Ты ненавидела меня?

— Да. Мама любила тебя так, как никогда не любила меня. Ты была ее родной дочерью. И Кэри любил тебя, он был задирой, и вы часто дрались… но он всегда смотрел на тебя, он был весел и счастлив только тогда, когда видел тебя. Я знаю. Я часто плакала по ночам.

— Ты любила Кэри?

— Конечно, я любила его. Кто же мог не любить его?

— О, Хани, — сказала я, — и ты… Мы замолчали, думая о нем, — Кэри, мой любимый Кэри. Но я потеряла его. И Хани потеряла его.

— Наша любовь была обречена, — сказала я. — Но у тебя же не было таких причин. Она засмеялась:

— Из-за того, что любовь одной отвергнута, вовсе не значит, что повезет другой.

— Но он любил тебя.

— Как сестру… Я знала, что любит-то он тебя, и приняла предложение Эдуарда. Только после свадьбы я узнала правду.

Я отвернулась. Посмотрев на ослепительное небо, на пальмы на горизонте, я подумала о трагических поворотах нашей жизни, которые привели нас сюда. Благодаря этой исповеди мы стали ближе, ведь мы обе любили и потеряли Кэри.

Ребенок Дженнет, как и ребенок Хани, был крещен по католическому ритуалу. Хани была католичкой еще до того, как покинула Англию, а Дженнет была готова принять любую веру. Альфонсо наставил ее на путь истинный, а Джон Грегори повел по этому пути. Я думала о том, что скажет Джейк Пенлайон, когда узнает, что его сын, хотя и незаконнорожденный, был крещен как католик, и эта мысль доставила мне удовольствие.

Дженнет назвала сына в честь его отца Джейком, и скоро его стали называть Жако.

Наши жизни заполнились заботой о двух детях. Но вскоре в нее вошел и третий ребенок.

Это был найденный мной Карлос, бедный маленький Карлос. Он мог тронуть сердце любой женщины, главным образом потому, что в нем было что-то живое, веселое и шаловливое.

Я думала о доне Фелипе больше, чем могла допустить. Он часто отсутствовал, даже если приезжал в Лагуну. Когда он был дома, я прилагала все усилия, чтобы не встречаться с ним, но любила тайно следить за ним. Иногда мне удавалось, оставаясь в тени, увидеть его из окна глядящим наверх так, будто он знал, что я наблюдаю за ним.

Меня очень интересовало его отношение к Изабелле. Часто ли он навещал ее? О чем они говорили? Знала ли она о моем присутствии на гасиенде? А если знала, то что она об этом думала? Знала ли она о том, что я беременна?

Я часто прогуливалась мимо Голубого дома и заглядывала через железную решетку во внутренний дворик, где олеандры отбрасывали тень на булыжники.

Этот дом стал моим наваждением. Ноги несли меня туда всегда, когда я оставалась одна.

Однажды ворота оставили открытыми, и я вошла вовнутрь. Было время полуденной сиесты. Дом выглядел спящим вместе со своими обитателями. Мне нравилось гулять в это тихое, спокойное время, и, несмотря на жару, я возвращалась всегда отдохнувшей. Во время моих одиноких прогулок я могла думать о доме, о матери и надеяться, что она не очень скорбит обо мне. Я чувствовала, что старая жизнь кончилась и я должна начать здесь новую, поскольку сомневалась, что дон Фелипе когда-нибудь отпустит нас.

Тишина во дворе захватила меня. Я смотрела на балкон, на котором в первый раз увидела Изабеллу, но двери были закрыты. Я тихо прошла в увитую зеленью беседку и остановилась, увидев небольшое пространство и маленькое, похожее на хижину, жилище.

Пока я стояла, глядя через ворота, из дома вышел ребенок. Я решила, что ему около двух лет, он был грязным и босым, в лохмотьях, доходивших ему до колен. Мальчик тер кулаком глаз и очевидно был чем-то расстроен, так как его тело сотрясалось от рыданий.

Меня заинтересовал ребенок, а его слезы глубоко тронули. Мне захотелось как-то его утешить.

Внезапно он увидел меня и остановился. На минуту мне показалось, что он хочет убежать.

— Добрый день, малыш, — обратилась я к нему. Он удивленно посмотрел, и я повторила приветствие по-испански. Мой голос подбодрил его. Он подошел к воротам и остановился. Коричневые глаза смотрели на меня. Его густые и прямые волосы были светло-коричневыми, а кожа — смуглой. Он оказался приятным малышом. Любопытство взяло верх, и он перестал плакать.

Я улыбнулась ему и присела, наши лица оказались рядом. Я, запинаясь, по-испански спросила, что случилось. Его губы дрогнули, и он показал мне руку.

Синяк, красовавшийся на ней, поразил меня. Почувствовав мое расположение, он протянул мне руку. Я нежно ее поцеловала, чем вызвала его улыбку. У него была ослепительная улыбка, очень похожая на улыбку другого человека, и я сразу догадалась, что это сын Джейка Пенлайона и несчастной Изабеллы.

Всем сердцем я ненавидела Джейка Пенлайона, который повсюду оставлял своих незаконнорожденных детей, не думая об их будущем. Даже здесь, в этом отдаленном месте, их было двое. И чем больше я ненавидела Джейка Пенлайона, тем больше жалела несчастного ребенка. Меня всегда сердил вид запущенных детей.

Вдруг я услышала голос, зовущий: «Карлос, Карлос!». И поток слов, которые я не могла понять, думаю, это был местный диалект. Ребенок повернулся и убежал. Я вышла за ворота, когда появилась женщина. Ее волосы спадали на лицо, рот был перекошен от гнева, а в черных глазах сверкала ярость. Ее впалые груди выпали из глубокого выреза платья.

Я повторяла имя Карлоса. Глядя на нее, я соображала, что мне делать, если она найдет ребенка, ведь именно она его, вероятно, била.

Я хотела открыть ворота и войти, чтобы остановить ее, но поняла, что сделаю ребенку только хуже.

Накричавшись вволю, она ушла в дом. Я ждала, когда выйдет ребенок, но он не появлялся. В задумчивости я вернулась на гасиенду.

Я рассказала все Хани.

— Мне кажется, что я видела ребенка Джейка Пенлайона, — сказала я и описала внешность Карлоса.

— Ты не должна туда ходить. Нам ясно дали понять, что мы там нежеланные гости.

— Какой странный дом, Хани! — продолжала я. — Что там происходит, как ты думаешь? Часто ли дон Фелипе посещает его?

— Что тебе до этого?

— Конечно, ничего. О, Хани, как только родится мой ребенок, мы уедем домой.

Я не могла забыть Карлоса. Эти огромные карие глаза и их взгляд, когда я поцеловала синяк, и страх при звуке голоса, звавшего его. Я представила, как она бьет его. На следующий день я взяла маленькую тряпичную куклу, которую Хани сшила для Эдвины.

Удивительно, но он ждал у ворот, и я поняла, что он надеялся на мой новый визит. Увидев меня, Карлос ухватился за засов и стал прыгать. Я присела, и он просунул руку, чтобы я поцеловала ее. От этого жеста у меня на глазах навернулись слезы.

Я протянула тряпичную куклу. Он взял ее и засмеялся. Подержав перед собой, он протянул мне ее назад. Я поняла, что он вернул ее мне для поцелуя.

— Карлос, — сказала я. Он кивнул.

— Каталина, — назвала я по-испански свое им ««.

— Каталина, — повторил он, Затем он побежал, все время оглядываясь, и вернулся с цветком олеандра, который протянул мне. Я взяла его и прикрепила к лифу. Малыш засмеялся.

Мне хотелось задать ему несколько вопросов, но языковой барьер был так сложен. Послышались голоса, и малыш опять спрятался в кусты. Я укрылась в олеандрах и стала наблюдать. Из дома вышли двое детей, одному было около восьми, другому около шести лет. Они подбежали к кустам и вытащили оттуда Карлоса. Я слышала, как он пронзительно визжит. Дети схватили тряпичную куклу, и старший мальчик стал разрывать ее на куски. Карлос кричал от гнева, но он был слишком слаб, и куски куклы падали на траву.

Карлос опустился на землю и жалобно заплакал. Старший мальчик подошел и ударил его. Карлос вскочил на ноги. Оба мальчика покатались по траве, и в это время из дома вышла женщина. Старший мальчик тут же убежал. Карлос уже поднимался на ноги, когда женщина ударила его.

Я со всей силы толкнула ворота, и, к моему удивлению, они открылись. Женщина уставилась на меня и разразилась потоком оскорблений.

Карлос перестал плакать и подбежал ко мне, я чувствовала, как его ручки вцепились в мою юбку.

Женщина попыталась схватить его, но я отстранила ее, защищая ребенка. Это, несомненно, была все та же женщина. В ее лице не было благородства, только хитрость и жестокость, странная беспричинная жестокость.

Ее глаза горели садистским удовлетворением. Слюни текли изо рта. Я отступила. Она была омерзительной и страшной.

Не думая о том, что делаю, я взяла Карлоса на руки и вышла за ворота. Я чувствовала его руки, крепко обнимающие меня, его грязное горячее лицо, прижавшееся к моему.

Женщина побежала за нами. Я попыталась захлопнуть ворота перед ее носом, но, заспешив с ребенком на руках, опоздала.

Я увидела дуэнью.

Она уставилась на меня огромными глазами из-под насупленных бровей.

— За этим ребенком нужен уход, — сказала я. Дуэнья подошла ко мне и попыталась забрать Карлоса. Он закричал и прижался ко мне еще сильнее.

— Понятно, — продолжала я, — почему он боится вас. Вы слишком плохо обращаетесь с ним. Я заберу его на гасиенду.

— На гасиенду? — закричала она. — Нет, нет! — Она выкрикнула еще что-то о доне Фелипе.

— Мне нет дела до дона Фелипе, — сказала я, хотя это было глупо, поскольку он был тут хозяином всего.

Во дворик вошла Изабелла. Она посмотрела на ребенка и подбежала к нам. Она попыталась отнять его у меня.

Карлос от страха начал истошно кричать. Я знала, что должна защитить ребенка, что нельзя допускать к нему мать, ведь она была безумна. Я никогда раньше не видела безумной женщины. Говорят, в сумасшедших вселяется дьявол; если это действительно так, то именно это я и видела сейчас. Она стала кричать. Дуэнья была рядом с ней, когда Изабелла упала на землю. Она корчилась в страшных муках.

Я выбежала из ворот и по траве побежала к гасиенде.

— Все в порядке, Карлос, — шептала я. — Теперь ты со мной.

Дона Фелипе, к счастью, не было дома. Я знала, что все в доме удивлены моим поступком. Я не могла сделать ничего более предосудительного. Ужасная трагедия этого дома началась тогда, когда «Вздыбленный лев» пришел на Тенериф, и тень этих событий висела над его обитателями в течение трех лет. По истинно испанскому обычаю эти события следовало забыть, и все должны были вести себя так, как будто ничего не случилось, даже если безумная невеста дона Фелипе жила в отдельном домике, а он похитил чужестранку для осуществления своей мести. И я — эта чужестранка — принесла в его дом напоминание об этой трагедии. Мне было все равно. У меня должен был появиться ребенок, и вообще я любила детей. Я не могла оставаться в стороне и смотреть, как над ним издеваются, чтобы спасти честь дона Фелипе.

Было трогательно смотреть, как Карлос обращался со мной. Я была кем-то, вроде божества, которое все может сделать. Я была единственной, кто целовал его синяки, кто принес его из грязи в прекрасный дом. Я купала его в своей ванной комнате и лечила многочисленные синяки. Их вид пробуждал во мне такой гнев, что я была готова отплатить таким же наказанием этой женщине с лицом дьявола. Я лечила его примочками и закутывала в шелковую рубашку, и он спал в моей постели. Когда я проснулась на следующее утро, его рука крепко сжимала мою рубашку, он лежал рядом со мной. Я уверена, что он не выпускал ее все время, пока спал, так как боялся потерять меня. Я знала, что никогда не смогу бросить его.

О, Джейк Пенлайон, я еще поборюсь за твоего сына…

Дженнет не сможет хорошо ухаживать за ним. Сходство между ее ребенком и этим мальчиком было очевидно. Хотя один был светлый, а другой темный… они были сводными братьями.

Никто на гасиенде не воспрепятствовал мне, хотя и возникла некоторая натянутость.

— Они ждут, — сказала Хани, — когда вернется домой дон Фелипе.

Он приехал три дня спустя после того, как я принесла Карлоса. За это время ребенок перестал бояться, он еще ходил за мной, но больше не чувствовал необходимости держаться за мою юбку. После лечения синяки исчезли с его тела. Скоро, я надеялась, эти черные дни его прежней жизни станут лишь тяжким воспоминанием, дурным сном, который исчезнет с первыми лучами солнца. К этому я стремилась.

Все ждали, чем это закончится. Я чувствовала, все считают, что моя смелая вспышка самовыражения на этом и закончилась.

За целый день ничего не произошло. Я жила в напряжении и вздрагивала, ожидая приглашения к дону Фелипе всякий раз, когда слуга приходил ко мне.

Поздним вечером дон Фелипе прислал за мной. Он ждал меня в кабинете.

Он встал, когда я вошла, и, как всегда, бесстрастно посмотрел на меня, на его лице не было и следа гнева. Я вообще не заметила никаких чувств на его лице.

Он сказал:

— Прошу садиться.

И я села. Стены кабинета были обиты панелями, над креслом я увидела герб Испании.

— Вы проявили большое безрассудство, взяв ребенка на гасиенду. Вы хорошо знаете, кто он.

— Это ясно с первого взгляда.

— Тогда вы должны знать, что он является для меня напоминанием о трагедии. Я зло рассмеялась:

— Знаете, вы дьявольски жестоки по отношению к нему. Последние три дня ребенок был счастлив впервые в жизни.

— Это причина, чтобы не выполнять мои приказы?

— Лучшая из причин, — сказала я настойчиво.

— Потому, что он ребенок вашего любовника?

— Потому, что он ребенок. Он не ребенок моего любовника. Джейк Пенлайон не был моим любовником. Я, так же как и вы, ненавижу этого человека. Но я не могу оставаться в стороне, видя, что с ребенком плохо обращаются. — Я встала, мои глаза сверкали. Я была полна решимости оставить Карлоса. Кто-то сказал о моей матери — думаю, это Кейт, — что когда она родила ребенка, то стала матерью всем детям. Скоро и у меня должен был появиться ребенок. Я всегда любила детей, но сейчас я была готова возглавить крестовый поход за них. Карлос так привязался ко мне! И, несмотря на то, что всякий раз, глядя на него, я вспоминала Джейка Пенлайона, я хотела спасти его и хотела сделать его счастливым, чего бы мне это ни стоило.

Дон Фелипе сказал:

— Вы обручены с Джейком Пенлайоном и выйдете за него замуж.

— Я никогда не сделаю этого. Ваши планы отмщения рушатся. Мы обручились только потому, что он принудил меня к этому. Он предал бы сестру и ее мужа, если бы я не согласилась.

— Вы всех защищаете, — сказал он, и я не могла понять, сказано это с иронией или с участием.

— У этого человека нет сострадания. Он изнасиловал бы меня, как Изабеллу. Я избегала его, хотя обручение было необходимо. Позже я притворялась, что серьезно больна, до тех пор, пока его корабль не ушел. Вот мое отношение к Джейку Пенлайону.

Он удивленно посмотрел на меня:

— Как вы неистовы! Как яростны!

— Меня вынудили к этому. Но знайте, вы не должны осуждать Джейка Пенлайона. Своей похотью он разрушил многие жизни, вы же это делаете из-за своей гордыни, и, мне кажется, что это такой же грех, как и первый.

— Замолчите!

— Я не буду молчать, дон Фелипе, ваша гордыня так велика, что вы похитили из дома женщину. Вы виновны в изнасиловании. Вы наградили ее ребенком. Более того, вы причинили мучения невинному плоду похоти другого мужчины. И все это для успокоения своей гордыни. Черт побери вашу гордость… и вас самого!

— Осторожно! Вы забываете…

— Я ничего не забыла. Я никогда не забуду, что вы и Джейк Пенлайон сделали с женщинами и детьми. Вы, великие мужчины! Такие мужественные, такие сильные! Да! Когда действуете против слабых и против тех, кто не может вам противостоять.

— Я не нахожу в вас слабости, — сказал он.

— Даже когда принудили меня подчиниться вашим дьявольским желаниям?

— Скажите, а не слишком ли быстро вы смирились? Я почувствовала, как краска медленно заливает мне лицо;

— Я не понимаю вас, дон Фелипе Гонсалес…

— Тогда оставим этот разговор и вернемся к тому, ради которого я вас сюда пригласил. Ребенка необходимо вернуть назад, я не позволю ему находиться здесь.

— Вы не сможете отослать его обратно… не сейчас. Ему там будет еще хуже, чем раньше.

— Видите, что вы наделали.

Я подошла к нему и почувствовала, как на мои глаза набегают слезы, потому что представила Карлоса рядом с этой ужасной женщиной, ждущей его возвращения. Я готова была тысячу раз унизиться, чтобы спасти его.

Я положила свою руку на его. Он посмотрел на меня.

— Вы меня разочаровали… глубоко. Прошу вас, отдайте мне ребенка.

— У вас будет свой ребенок.

— Я хочу этого.

— Я никогда не оставлю его здесь.

— Пожалуйста! — сказала я. — Вы плохо обошлись со мной, и я прошу вас об этом. Это единственное, о чем я вас прошу. Отдайте мне ребенка.

Он взял мою руку, подержал ее немного, отпустил и повернулся к столу. Я вышла из кабинета. Я знала, что выиграла.

Все ждали, что ребенка отошлют назад. Этой ночью, ложась с ним в постель, я все еще боялась, но утром малыш был все еще со мной. Два дня я беспокоилась, но мои страхи были необоснованны. Дон Фелипе решил оставить ребенка на гасиенде.

Мои чувства к нему стали почти теплыми. Однажды я увидела его в саду и заговорила с ним. Карлос находился около меня. Я сказала:

— Спасибо, дон Фелипе.

Я почувствовала руку Карлоса на моей юбке, нежно взяла ее, и мы отошли.

Дон Фелипе смотрел нам вслед.

Прошло несколько недель. Моя беременность стала заметна. Эдвина уже проявляла характер — она была хорошим ребенком. Я иногда смотрела на нее в колыбели и думала: «Дорогая маленькая Эдвина еще не знает, что ее отец убит пиратами-грабителями и что ее выносили, несмотря на ужасные события, поэтому и смеется».

Карлос уже освоился в детской комнате, как будто жил там всю жизнь. У меня был небольшой тюфячок, который я принесла для него и положила в моей комнате перед кроватью. Карлосу было хорошо на нем, хотя он все еще приходил ко мне в постель по утрам, чтобы удостовериться, тут ли я.

Дон Фелипе опять уехал, и мы возобновили нашу привычную жизнь, но перед отъездом он пригласил меня к себе. Я испугалась, что он хочет изменить свое решение и отослать Карлоса из дома, но я ошиблась. Он хотел поговорить со мной о другом.

— Я узнал от Джона Грегори, что вы не преуспеваете в наставлениях.

— Мое сердце не лежит к этому, — сказала я.

— Вы глупы. Я сказал, что вам необходимо стать хорошей католичкой.

— Разве что-то может нравиться против воли? Он посмотрел на дверь и сказал:

— Говорите тише. Люди могут услышать. Некоторые здесь понимают английский язык. Вам не поздоровится, если узнают, что вы еретичка.

Я сделала нетерпеливый жест.

— Думаю, вы не понимаете, какую выгоду извлекаете из моего покровительства.

— Я не настаиваю на вашем покровительстве.

— Тем не менее, вы находитесь под ним. Я уже говорил, что есть некоторые силы, над которыми я не властен. Я прошу вас быть осторожной ради себя, ради будущего ребенка и ребенка, взятого вами под защиту — Что вы имеете в виду?

— То, что вы подвергнетесь большой опасности, если вы не извлечете пользы из наставлений Джона Грегори. У вас есть враги. За последние несколько недель их число увеличилось. За вами будут наблюдать, шпионить, и, как я предупреждал, я не смогу спасти вас. Подумайте об этом. Вы вспыльчивы. Будьте осторожны. Это все, что я могу вам сказать.

Я улыбнулась ему, он не обратил на это внимания. По-видимому, он считал мою улыбку дьявольским искушением.

— Благодарю вас за то, что вы заботитесь обо мне, — сказала я.

— Я забочусь только потому, что вы должны родить ребенка.

— И когда я рожу его, то вы обещали отпустить нас домой.

Он ничего не ответил. Затем произнес:

— До родов осталось несколько месяцев. В оставшееся время вам необходимо быть особенно осторожной. На этом меня отпустили.

Два дня спустя Джон Грегори сказал, что мы пойдем в город. Так приказал дон Фелипе.

— Зачем? — спросила я.

— Будет зрелище, которое он хочет, чтобы вы увидели.

— А моя сестра пойдет с нами?

— Надеюсь, нет. Вы должны быть там со мной и Ричардом Рэккелом.

Я пришла в замешательство.

Был теплый день, и солнце нещадно палило, когда мы въехали на улицы города. Толпы людей съехались сюда из пригорода.

— Я никогда не видела здесь столько людей, — сказала я. — Должно быть, будет большой праздник.

— Увидите, — тихо отозвался Джон Грегори.

Я внимательно посмотрела на него. Он что-то скрывал. Меня всегда занимал вопрос: почему англичанин служил испанцам? Я пыталась расспрашивать о его жизни, но он всегда уходил от ответа.

Сейчас я поняла, что он очень глубоко взволнован — Будет что-то, что действует на вас, Джон Грегори?

Он кивнул головой.

Толпы людей собрались на площади, где возвышались несколько помостов. Меня подвели к одному, наиболее причудливо украшенному, с прикрепленным к нему гербом.

Я поднялась на помост и села на скамью.

— Что должно произойти? — спросила я Джона Грегори.

Он прошептал;

— Не говорите по-английски. Говорите по-испански и тихо. Лучше, чтобы никто не знал, что вы иностранка.

Мной стал овладевать ужас. Я начинала догадываться, что мне предстоит увидеть страшное зрелище, которое приходило ко мне в ночных кошмарах. Я вспомнила те дни, когда запах дыма спускался вниз по реке из Смитфилда. Сейчас я увидела кучу хвороста и поняла, что это значит. Вспоминая последний разговор с доном Фелипе, я поняла, почему он хотел, чтобы я пришла сюда.

— Мне нехорошо, — сказала я Джону Грегори. — Я хочу вернуться на гасиенду.

— Слишком поздно, — ответил он.

— Это плохо отразится на ребенке.

— Сейчас слишком поздно, — повторил он снова Я никогда не забуду этот день. Жару, площадь, гул голосов, звон колоколов, зловещие фигуры в мантиях, капюшоны, закрывающие их лица и их глаза, сверкающие через прорези, угрожающие и страшные. Никто не сомневался, что здесь должно произойти нечто ужасное.

Я хотела уйти с помоста и попыталась встать. Но, не дав мне подняться, Джон Грегори крепко схватил меня и усадил.

— Я не смогу это вынести, — сказала я. Он прошептал мне в ответ:

— Вы должны. Вы не можете уйти. Вас увидят.

Я закрыла глаза, но что-то внутри меня заставило их открыть.

Люди столпились на площади, только центр остался расчищен для трагедии, готовящейся здесь разыграться. Я смотрела на лица и пыталась понять, если ли здесь кто-нибудь, кто пришел посмотреть на агонию дорогих им людей. Все ли они были «добрыми католиками»? Неужели их вера, их религия, основанная на любви к ближнему, сделала их слепыми к страданиям, на которые они обрекли других? Могли ли они примириться? с этой жестокой нетерпимостью только потому, что считали оправданным предание смерти иноверцев? Я хотела подняться и призвать этих людей восстать против жестокости.

А затем привели несчастные жертвы в страшных бесформенных одеяниях, с серыми от долгого пребывания в сырых, грязных камерах лицами. Некоторые из них после жестоких пыток не могли идти. Я готова была закрыть лицо руками, но Джон Грегори прошептал:

— Помните, за вами следят.

Я сидела, опустив глаза так, чтоб не видеть этой ужасающей сцены.

Внезапно все встали и запели. В словах песни я узнала клятву верности инквизиции. Джон Грегори встал передо мной так, что меня не было видно. Я почувствовала слабость и почти потеряла сознание. Мой ребенок зашевелился, как будто для того, чтоб напомнить, что для него я должна притворяться, будто я одна из них и разделяю их веру. Поэтому я и пришла сюда.

Так дон Фелипе показал мне, перед какой опасностью я стою. Я легко могла стать одной из этих жертв в желтых одеяниях. Меня могли подвести к такой же куче хвороста, чтоб привязать к позорному столбу для того, чтобы очистить огнем.

Я должна жить для ребенка. Мне не хотелось умирать.

Огонь запылал. Я увидела, что инквизиторы были милостивы к некоторым из осужденных, — их задушили, прежде чем предать огню. Нераскаившимся, тем, кто не отрекся от своих взглядов, отказали в этой милости, и пламя охватило их тела.

Я сидела и вспоминала костры Смитфилда и день, когда отчим моей матери был арестован. Я вспоминала, что мой дед умер под топором за то, что приютил священника, а отчима сожгли за приверженность к реформизму.

Я слышала крики умирающих, когда пламя охватывало обезображенные корчащиеся тела.

— О, Боже! — молила я, — обереги меня от этого! Помоги вернуться домой!

По пути назад я чувствовала слабость и с трудом сидела на муле. Я лежала в постели в темной комнате. Я не могла выбросить из головы увиденное мною. Дон Фелипе пришел ко мне и сел рядом. Он был в костюме для верховой езды.

— Вы присутствовали на аутодафе? — спросил он.

— Надеюсь, что больше никогда не увижу подобное зрелище! — крикнула я. — И больше всего меня удивляет, что это делается во имя Христа.

— Я хотел, чтоб вы осознали грозящую вам опасность, — сказал он тихо. — Это было предостережение — А вам не хотелось бы увидеть меня среди тех несчастных созданий? Это было бы новой стороной вашей мести.

— Это не входит в мой план, — сказал он.

Я лежала и неподвижно смотрела на потолок с изображением ангелов, преклонивших колени перед Богом, и сказала:

— Дон Фелипе, я ненавижу то, что произошло сегодня. Я ненавижу вашу страну. Я ненавижу вашу холодную и расчетливую жестокость. Вы считаете себя религиозным человеком и регулярно исповедуетесь. Каждый день вы благодарите Бога за то, что вы не такой, как все. У вас есть влияние, богатство, и прежде всего гордость. Думаете, это счастье? Неужели вы полагаете, что те люди, которые были убиты сегодня, более грешны, чем вы?

— Они еретики, — сказал он.

— Они отважились думать не так, как вы. Они поклоняются тому же Богу, но по-иному, поэтому они сгорели на костре. Не завещал ли вам Иисус Христос возлюбить ближнего своего?

— Вы видели, что случилось с еретиками. Прошу вас быть осторожной.

— Потому, что я еретичка? Я должна изменить веру, испугавшись жестокости безнравственных людей?

— Молчите. Вы глупы. Я говорил, что здесь нас могут услышать. То, что вы сегодня видели, — это предостережение. Поймите опасность, которой подвергаетесь. Вы зря симпатизируете еретикам. Они обречены гореть в аду вечно. Что значит двадцать минут на земле?

— Они не пойдут в ад — они мученики. А вот те жестокие люди, которые радуются их несчастью, получат вечное проклятие.

— Я пытаюсь спасти вас.

— Почему?

— Потому, что хочу увидеть рождение ребенка.

— И когда он родится, я покину вашу ненавистную страну. Я вернусь домой. Я жду этого дня.

— Вы переутомились, — сказал он. — Отдохните немного. Я пришлю успокоительное.

Когда он ушел, я лежала, думая о нем, было облегчением перестать размышлять об этой ужасной сцене, и я удивилась его терпимости ко мне. Было сказано достаточно, чтоб подвергнуть меня допросу и пыткам инквизиции, он же был мягок со мной. Он отдал мне маленького Карлоса, и когда я думала об этом ребенке и о еще не родившемся, то презирала себя за то, что дала выплеснуться своим чувствам. Я должна быть осторожной, должна сохранить себя… ради них. Я ничего не совершу, чтобы подвергнуться опасности. Я должна благодарить дона Фелипе за то, что он показал мне опасность, которая подстерегает меня.

Я внимательно слушала Джона Грегори. Я могла прочесть «Верую», ответить на вопросы, которые он мне задавал. Я делала успехи.

Мы мало разговаривали. Он был грустным, тихим человеком, и я убеждена, что он раскаивался, что участвовал в моем похищении.

Однажды, после наставления, я сказала:

— У вас есть что рассказать мне, если бы вы только захотели.

— Да уж, — неопределенно произнес он.

— Вы грустите, не так ли?

Он не ответил, и я продолжала:

— Вы, англичанин, продались испанцам!

— У меня не было выбора.

И постепенно он рассказал мне свою историю.

— Я был моряком, — сказал он, — и служил у Джейка Пенлайона.

— Так вы знали его?

— Я испугался, когда мы столкнулись лицом к лицу, что он узнает меня, и он узнал. Я боялся, что он опознает меня в Девоне.

— Он сказал, что где-то видел вас раньше.

— Да, видел, но в другой одежде. Он знал меня английским моряком, членом его экипажа. Я и оставался бы им по сей день, если б не был захвачен. Мы попали в шторм, великий океан бурлил вокруг нас. Мы не ожидали, что выживем, и надеялись только на капитана, Джейка Пенлайона. Видеть его, бушующего на палубе, отдающего команды, грозящего тем, кто не подчинится, наказанием, страшнее вечных мук в аду, было великолепным зрелищем для уставших, испуганных матросов. Среди моряков существует легенда, что он непобедим.

Они не затонули благодаря Джейку Пенлайону, но должны были встать в бухте для ремонта. Во время стоянки Джон Грегори с другими матросами сел в шлюпку, чтобы обследовать море и найти, где можно пришвартоваться.

— Нас захватили испанцы, — сказал Джон Грегори, — и увезли в Испанию.

— А там?

— Отдали в руки инквизиции.

— Шрамы на щеках, запястьях, на шее… и другие…

— Это оттуда. Меня долго пытали и приговорили к сожжению.

— Вы были близки к ужасной смерти, Джон Грегори. Что же вас спасло?

— Они поняли, что могут извлечь из меня выгоду. Я был англичанином, который по принуждению принял их религию. Мне сказали, что я могу стать священником. Вспомните, они пытали меня. Я знаю, что значит умереть страшной смертью. Я отрекся. И мне дали свободу. Сам не знаю, почему. Они редко бывают столь снисходительны, и тогда я понял, что меня будут использовать как шпиона. Я несколько раз бывал в Англии во время правления последней королевы. А затем меня отдали в услужение к дону Фелипе. И он послал меня с этим поручением.

— Почему вы не остались в Англии, хотя имели такую возможность?

— Я стал католиком и не знал, что со мной произойдет, если я снова попаду в руки инквизиции.

— А что бы произошло, если бы вас поймали в Англии?

Он поднял руки и глаза вверх.

— А Ричард Рэккел?

— Он английский католик, преданный Испании.

— Дон Фелипе сделал вас орудием своей мести. И вы пошли на это.

— У нас не было выбора. Ради ребенка вы забыли гордость и принципы. Так и я. Моя жизнь дорога мне, ведь я уже страдал от пыток инквизиции. Из-за этого я сменил веру, пошел против своих соотечественников, чтобы спасти свое тело от дальнейших мучений и чтобы жить дальше.

— Соблазн был велик, — сказала я.

— Надеюсь, теперь вы станете думать лучше обо мне.

— Достаточно уже того, что я поняла ваш выбор. Вам надо было спасать не только тело от пыток, но и саму жизнь.

Он облегченно вздохнул.

— Я давно хотел вам это рассказать, и, когда мы сидели днем на площади, я решил, что сделаю это.

Я кивнула, а он оперся подбородком о руки и погрузился в прошлое. Думаю, сначала он вспомнил тюрьму испанской инквизиции, затем свою жизнь до приезда в Англию и похищение трех невинных женщин, а также те далекие времена, когда был матросом у капитана Джейка Пенлайона.

Я исповедовалась в грехах священникам на гасиенде и посетила собор. Окропив себя святой водой, я поставила свечи святым.

Я была вынуждена делать то, что от меня ожидали, пока не родится ребенок.

Я ждала этого дня. Более того, страстно желала, чтобы долгие месяцы ожидания кончились.

Дон Фелипе приглашал меня теперь ужинать с ним. Я размышляла об этих встречах и поняла, что он не так равнодушен ко мне, как хочет показать, иначе зачем бы он приглашал меня.

Теперь я располнела. Прошло лето, роды должны были произойти в январе. Повивальная бабка регулярно навещала меня. Она делала это по распоряжению дона Фелипе. Она часто смеялась и трясла головой:

— Этот ребенок получит все лучшее, — сказала она. — Приказ дона Фелипе — ., и все сделано. — Она гордилась своим английским и любила демонстрировать его. — Это совсем не похоже на то, когда бедный младенец приходит в мир.

Она имела в виду Карлоса, и я представила, что было, когда безумная Изабелла ожидала ребенка. Казалось иронией судьбы, что ребенок его жены был столь нежеланен, в то время как появление на свет моего всячески облегчалось.

«Снова его гордость, — думала я, — поскольку, в конце концов, это все же был его ребенок».

Между доном Фелипе и мной установились новые отношения.

Он рассказывал мне, что происходило в Англии, всегда с оттенком предубеждения, которое я научилась не замечать. Мы ужинали без Хани и Дженнет. Не потому, что я стремилась избегать их. Безмятежность Хани, радость Дженнет от ее нынешнего положения утешали меня. Они взяли себе Карлоса. Дженнет обожала его. Он был вторым после ее Жако, и, конечно же, мальчики становились более похожими с каждым днем. Меня веселила нелепость этой ситуации. Два сына Джейка Пенлайона жили с нами, а он не знал об их существовании.

Дон Фелипе, как и все испанцы, несомненно, интересовался Англией и через гостей гасиенды получал сведения о ней.

Он был глубоко разочарован, что события обернулись не так, как он предполагал. Он верил, что конец царствования Елизаветы наступил уже тогда, когда жена Роберта Дадли, человека которому она отдала свое сердце, была найдена мертвой возле лестницы. Но Елизавета вышла из этого положения с удивительной легкостью. Могло быть много слухов, но не было доказательств и не было свадьбы с Дадли.

— Она умнее многих из нас, — размышлял дон Фелипе, когда мы вместе сидели за столом. — Она могла взять в мужья Роберта Дадли только ценой своей короны, она это знала и приняла правильное решение. Дадли не стоит короны.

— Вы восхищаетесь ее умом?

— Она проявила мудрость в этом вопросе, — ответил он.

В другой раз он рассказал о смерти молодого короля Франции, Франциска II, произошедшей в декабре прошлого года, хотя мы и узнали об этом только сейчас.

Дона Фелипе взволновали эти новости из-за того, что это могло касаться королевы Шотландии.

Франциск умер от нарыва в ухе, его молодая жена, Мария Шотландская, поняла, что для нее нет места во Франции. Она должна была вернуться в свое королевство.

— Она станет менее сильной сейчас, — сказала я.

— Она станет большой угрозой для женщины, именующей себя королевой Англии, — возразил он.

— Я не думаю, чтобы наша королева слишком боялась людей за пределами Англии.

— У нее везде есть сторонники, не только в Шотландии, но и во Франции, и я думаю, что в Англии многие католики соберутся под ее знамена, если она пойдет на юг.

— Вы хотите гражданской войны?

Он не ответил, в этом не было необходимости.

Жизнь текла ровно, срок беременности подходил к концу.

Приготовления к рождению были торжественными. Повивальная бабка постоянно находилась в доме, когда начались схватки. Я пришла в спальню — комнату многих моих воспоминаний, — и здесь родился ребенок.

Я никогда не забуду момент, когда его положили мне на руки.

Он был маленький… меньше Жако, у него были темные глаза и венчик темных волос на голове.

Как только я увидела его, то подумала: «Мой маленький испанец».

Я любовалась им. Я держала его перед собой и чувствовала, что любовь переполняет меня, любовь, какой я не чувствовала ни к кому на свете — кроме, может быть, Кари. Но между мной и ребенком не было преград. Он был только мой.

Дон Фелипе вошел в комнату, когда я держала его на руках. Он остановился у постели, и я тут же вспомнила, как он стоял со свечой в руке, а я притворялась спящей.

Я подняла малыша, чтобы он увидел его. Он удивленно посмотрел на него, и я увидела слабую краску на его щеках. Затем наши глаза встретились. Его глаза пылали светом, какого я ранее не видела. «Это исполнение его мести», — подумала я.

Он смотрел на меня, но его пристальный взгляд охватывал меня и малютку, и я не знала, о чем он думает.

Дон Фелипе велел назвать ребенка Роберто. Я сказала, что для меня он будет Роберт, но скоро и я стала называть его Роберто. Это больше подходило ему.

Его крестили в часовне гасиенды со всеми почестями, которые полагаются сыну в этом доме.

В первые недели после родов я думала только о его здоровье. Вспоминая, как Хани чувствовала себя из-за того, что была падчерицей, я не хотела, чтоб у маленького Карлоса были такие же обиды, и пыталась сблизить его с Роберто. Он заботился о нем, поскольку это был мой ребенок. Мы стали счастливой маленькой семьей. Дженнет с детьми находилась в своей стихии, и то, что мой и ее ребенок были незаконнорожденными, волновало ее меньше всего.

— Закон нас оправдает, — однажды сказала она. — Они дети… малыши. Этого для меня достаточно.

Дон Фелипе часто заходил в детскую взглянуть на ребенка. Я видела его склонившимся над колыбелью, внимательно разглядывающего дитя. Я знала, что рождение такого сына удовлетворило его гордость.

Однажды я вошла в кабинет и сказала дону Фелипе:

— Ваш план удался. У меня есть ребенок. Не пришло ли время исполнить обещание? Вы сказали, что мы можем вернуться домой.

— Ребенок еще слишком мал для путешествия, — сказал он. — Подождите, пока он подрастет.

— Насколько?.. — спросила я.

— Вы возьмете месячного ребенка в море? Я сомневалась. Я подумала о штормах и штилях, о лицах матросов, обезумевших от долгого пребывания в море.

— Мы должны были уехать еще до рождения ребенка.

— Подождите немного, — сказал он. — Пока не подрастет…

Я вернулась в спальню, раздумывая над его словами.

Внутренне я смеялась: «Он любит сына и не хочет его терять. Любит! Что знает о любви этот человек? Он гордится своим сыном. Кем станет Роберто? И он не хочет терять его».

Мы ни в чем не нуждались. Единственное, что от нас требовалось, — это быть хорошими католиками Это подходило Хани и Дженнет, потому что они были католички. У меня был мой сын Роберто и Карлос — дети значили для меня больше, чем моя вера.

Дон Фелипе старался оказывать мне скупые знаки внимания Он часто приглашал меня пообедать с ним Он, бывало, приходил в сад, где я сидела с детьми, и даже иногда разговаривал с Карлосом, который постепенно переставал бояться его. Но именно Роберто очаровывал его Едва ли могло возникнуть сомнение, что Роберто не его ребенок, ведь он уже был так похож на дона Фелипе. Но моя любовь к Роберто не стала от этого слабее Я видела в Карлосе черты Джейка Пенлайона, но в моем сердце жило только чувство привязанности к ребенку.

Месяцы пролетали без происшествий Роберто было шесть месяцев, приближалась зима. Я сказала дону Фелипе:

— Теперь он стал старше. Скоро мы уедем — Подождите, пока пройдет зима, — ответил дон Фелипе Пришла весна, Роберто исполнился год

 

ЖЕНЫ ДОНА ФЕЛИПЕ

Во время обеда с доном Фелипе мы говорили о Роберто, о том, как у него прорезался зуб, как он ползал, как он произнес: «Мама».

Я подняла глаза и, внимательно глядя на него, сказала:

— Я часто думаю о доме. Какие новости из Англии?

— Ничего интересного. Единственное, что приходит мне в голову, это сгоревший дотла шпиль собора Святого Павла. Считали, что он загорелся от молнии, однако служащий собора признался при исповеди на смертном одре, что оставил внутри шпиля по неосторожности жаровню с тлеющими углями. Наверняка такой гигантский пожар можно было увидеть, и мои бабушка и мать, наверное, вышли в сад посмотреть на него. И, может быть, они вспомнили о нас в этот момент, а мама сказала со слезами на глазах: «Дорогие Кэт и Хани!»

— О чем вы думаете? — спросил дон Фелипе.

— О своей матушке. Она грустит, думая обо мне и моей сестре.

— Теперь вы улыбаетесь, — сказал он.

— Да, потому что я думаю о нашем возвращении. Мама полюбит Роберто. Она очень любит детей. Полагаю, я унаследовала эту любовь от нее. И Карлос не будет забыт. Я скажу: «Мама, это мой приемный сын, как Хани была твоей приемной дочерью. Теперь он связан с нами». Мы снова будем счастливы, — Его лицо оставалось бесстрастным, а я продолжала:

— Роберто один год. Он уже достаточно большой, чтобы путешествовать. Теперь вы должны сдержать свое обещание. Нам пора возвращаться.

Он покачал головой:

— Вы не можете взять ребенка.

— Не взять сына?

— Он также и мой сын.

— Ваш сын. Но что он значит для вас?

— Он мой сын…

— Но этот ребенок — часть меня. Это мой ребенок Я никогда не оставлю его.

— Он также и часть меня. Я не откажусь от него — Он вежливо улыбнулся»— Как сверкают ваши глаза! У вас есть выбор Мне не хотелось бы отнимать ребенка у матери, но я не откажусь от сына, и, если не хотите его потерять, то вам придется остаться здесь Помолчав, я ответила:

— Вы всегда говорили, что не желаете мне зла — Это правда.

— Вы говорили, что я здесь нахожусь только потому, что вы дали клятву отомстить, и, если она исполнится, я буду свободна и смогу уехать.

— Вы свободны., но ребенка взять с собой я не позволю.

Я встала и хотела уйти, чтобы подумать Дон Фелипе преградил мне выход.

— Вы никогда не покинете своего ребенка, — сказал он. — Почему вы не можете быть счастливы здесь «? Чего вы хотите? Вы получите все, о чем попросите — Я хочу домой, в Англию.

— Только не Англия.

— Но я хочу именно это..

— Тогда уезжайте.

— И оставить моего ребенка?

— Он не будет нуждаться ни в чем Он — мой сын — Думаю, вы рады его появлению на свет — Ничему другому я еще не радовался так сильно — Вы могли бы иметь ребенка и от Изабеллы — Он не был бы Роберто. В нем есть что-то от вас — И это доставляет вам удовольствие — Это радует меня, ведь даже если вы уедете, он будет напоминать мне о вас Он привлек меня к себе и обнял — Я хотел бы, — сказал он, — чтоб у нас было много сыновей — Но у вас есть жена. Вы забыли?

— Как я мог забыть?

— Вы совсем не видите ее, — ответила я.

— Она стоит у меня перед глазами.

— Ее могли бы вылечить.

— Ее никогда не смогут вылечить.

— Вы любили ее когда-то.

— Я любил только одну женщину, — сказал он. — Я до сих пор люблю ее» и буду любить всю жизнь. Он серьезно посмотрел на меня.

— Как вы можете говорить о своей любви мне, вашей жертве? Нам обоим были одинаково ненавистны наши встречи.

Он взял мои руки и поднес к губам.

— Если бы вы любили меня, — продолжала я, — и хотели бы доставить мне радость, то отпустили бы меня.

— Просите все, кроме этого, — ответил он. Я ликовала. Одержана победа. Счастье повернулось ко мне лицом. Теперь он был в моей власти.

— Скажите, — продолжал он, — что вы не таите обиды на меня и не испытываете ко мне ненависти.

— Нет, — сказала я, — у меня нет ненависти. В какой-то мере вы мне даже нравитесь. Вы были добры ко мне… не считая вашего насилия надо мной, которое, допускаю, было совершено в учтивой форме… если только можно представить себе такое насилие. Вы пытаетесь спасти меня от ужасных законов вашей страны, но не любите меня настолько, чтобы сделать счастливой, позволив уехать.

— Вы просите слишком много, — ответил он — Теперь все будет иначе. Вы не испытываете ко мне ненависти. Могли бы вы полюбить меня?

— Вы не можете жениться на мне, дон Фелипе, что было бы единственным выходом… У вас есть жена Она безумна, и это положение мучительно Джейк Пенлайон виноват в ее безумии Но так ли это на самом деле? Теперь позвольте мне уйти. Я хочу обдумать ваши слова.

Он отступил назад, но все еще удерживал мои руки, потом поцеловал их со страстью, не свойственной его натуре. Я выдернула руки и с бешено бьющимся сердцем направилась в свою комнату.

Дон Фелипе уехал на следующее утро. Я провела беспокойную ночь. Возможность брака с ним казалась мне нелепостью, но, тем не менее, он был отцом моего любимого ребенка и ребенок связывал нас. Роберто уже узнавал его, а дон Фелипе всегда был мягок и нежен с сыном. Конечно, ситуация сложилась необычная.

На следующий день, когда большинство людей придавалось сиесте, я оставила ребенка на попечение Дженнет и отправилась к дому Изабеллы.

Солнце нещадно палило. Казалось, все спит за железными воротами; и, когда я остановилась возле них, в дверях появилась Изабелла с куклой. Пересекая дворик, она заметила меня и остановилась в нерешительности. Я улыбнулась, и Изабелла подошла ко мне, бормоча приветствие. Если красота есть совершенство линий, то Изабелла действительно была прекрасна. Но ее лицо без единого изъяна на самом деле ничего не выражало, и я пыталась найти хоть какую-либо характерную особенность, которая могла бы запомниться.

Она, улыбаясь, протянула мне куклу, взяла мою руку и подвела к скамье, и мы сели. Изабелла без умолку говорила о своей кукле. Дуэнья Пилар сшила для нее платья, которые можно было менять.

Внезапно ее лицо сморщилось. Она показала мне, что на кукле только одна туфелька.

— Она уронила ее, — сказала я, — сейчас отыщем…

Изабелла заговорщицки кивнула и начала осматривать дворик, все время крутясь вокруг меня. Когда я нашла около ворот туфельку, она радостно захлопала в ладоши.

Вдруг Изабелла неожиданно, взяв меня за руку, потащила к двери и провела в дом. Я почувствовала слабый аромат, который был мне знаком.

Из холла с голубым мозаичным полом наверх вела внушительная лестница. Балясины балюстрады были тонко вырезаны, а потолок холла расписан парящими на облаках ангелами. Все выглядело гораздо великолепнее, чем я могла предполагать.

Изабелла, все еще держа мою руку, ввела нас в соседнюю с холлом темную комнату, где как будто в самом воздухе висело какое-то предчувствие тайны, или, скорее всего, это мне только показалось Изабелла предложила мне сесть. Неожиданно вошла Пилар и остановилась у двери. Изабелла возбужденно рассказала о туфельке куклы, которую я нашла, и ей захотелось показать мне других кукол.

— Принеси их сюда, Изабелла, — велела Пилар. Гримаса недовольства появилась на лице Изабеллы — Ну хорошо, сделаем так, — согласилась Пилар — Поднимемся вместе в твою комнату и принесем их Она увела Изабеллу за руку, и я оставалась одна в комнате. Я огляделась вокруг, рассматривая богатые ткани и изящную испанскую мебель.

Я вспомнила о страсти, вспыхнувшей в глазах дона Фелипе, когда он говорил о нашей женитьбе. Каким образом он может осуществить это, пока на его пути стоит Изабелла?

Внезапно открылась дверь, и вошла молодая девушка, темноволосая, с большими печальными глазами на оливковом заостренном лице.

— Простите, сеньорита.

— Кто ты? — спросила я — Меня зовут Мануэла, я здесь работаю Если позволите, сеньорита, я хочу поговорить с вами О чем ты хочешь поговорить?

— О мальчике одном маленьком мальчике — Ее лицо осветила радостная улыбка — О Карлосе — Да, да…

— Я хотела узнать. Он счастлив?

— Он более счастлив, чем когда-либо. Она улыбнулась.

— Он хороший мальчик, — сказала она. — Очень хороший. Мария была так жестока к нему.

— Мария? Это та женщина, которая живет здесь? — Я махнула рукой в направлении двора, где впервые увидела играющего Карлоса.

Она кивнула.

— Она была кормилицей мальчика. Это не правильный выбор. Она глупая женщина… Она не любит детей, хотя и имеет пятерых своих. Мальчика не следовало отдавать ей. Я часто разговаривала с ним.

Девушка была мне симпатична. По выражению ее лица я могла заключить, что она была добра к Карлосу.

— Можешь больше не волноваться, — сказала я ей. — Я присмотрю, чтобы о Карлосе хорошо заботились.

— Я обычно приносила ему конфеты. Бедный малыш, его не любили, а детям так же необходима любовь, как и сласти. Я благодарна вам за то, что забрали его, сеньорита.

— Ты можешь навестить Карлоса.

— Можно? Вы так добры…

— Какую работу ты здесь выполняешь? — спросила я.

Она слегка нахмурилась:

— Я служанка доньи Изабеллы, прислуживаю в будуаре.

— Ты несчастна?

— Я люблю детей, сеньорита. А донья Изабелла во многих отношениях ребенок.

— Понимаю, — сказала я.

Она вдруг сделала реверанс и поспешно вышла. Интересно, услышала ли она шаги, так как тут же вошла Пилар. Изабеллы с ней не было.

— Она спит, — сообщила Пилар. — Дойдя до своей комнаты, она уже забыла о вас. Такое с ней иногда бывает, поймите…

— Бедняжка! — сказала я.

— Да, бедняжка!

— Я поступила не правильно, что говорила с ней?

— Она была счастлива поговорить с вами, и вы нашли туфельку куклы, что порадовало ее. Но она впадает время от времени в забытье.

Я сказала:

— Вчера вечером этого не случилось. Она помолчала. Затем добавила:

— Она всегда была немного не в себе, не могла учиться; это не имело значения для леди такого высокого положения. Ей прочили удачное замужество; она получила очень богатое приданое, да и семья имела связи с королевским домом. Считали, что она будет хорошей женой… будет рожать детей. Изабеллу обручили с доном Фелипе. Он знатен, богат и пользуется большой благосклонностью двора. Достойная партия.

— Даже несмотря на то, что она еще играла в куклы.

— Она была ребенком. Пятнадцать лет. Мы, бывало, говорили: «Подождите, когда у нее будет свой ребенок, она повзрослеет». — Глаза Пилар сузились. — Если бы мне в руки попал человек, совершивший над Изабеллой насилие, я бы подвергла его таким мучениям, каких еще не знал мир. Он погубил ее жизнь.

Я не была уверена в этом. Я не собиралась оправдывать Джейка Пенлайона, который просто удовлетворил свою похоть: девушка действительно его жертва. По, совершенно очевидно, Изабелла с рождения была слабоумной.

— Мне лучше не ходить сюда? — спросила я.

— Нет, — ответила Пилар. — Приходите, когда захотите. Вы понимаете ее. Вы радуете ее. Вы взяли мальчика. Это хорошо. Он больше не обременяет нас. Я не могу понять, как вам удалось уговорить дона Фелипе оставить его на гасиенде.

Пилар испытующе посмотрела на меня, и меня удивило, как много она знает. Интересно, знает ли она, зачем меня привезли сюда?

Выходя из дома, я заметила высокого и толстого мужчину, работающего в парке, который почтительно поздоровался со мной. Пилар проводила меня до ворот.

— Это Эдмундо, — сказала она. — Он сильный и, когда нужно, помогает мне. Он знает, что делать, если Изабелле не здоровится.

Я попрощалась и пообещала очень скоро прийти навестить Изабеллу.

Я рассказала Хани о своем посещении Голубого дома. Мы пришли к выводу, что у Изабеллы больной рассудок с рождения и было нелепо выдавать ее замуж за столь утонченного и умного человека, как дон Фелипе.

Я рассказала Хани также о Мануэле, которая расспрашивала меня о Карлосе.

— Нам нужна помощница в детской. Ты думаешь, она могла бы перейти сюда?

— Конечно, — ответила я, — наверняка дон Фелипе не откажет мне в такой просьбе.

Хани захотелось сделать какой-либо подарок Изабелле, и, она предложила сшить одежду для ее любимых кукол из бархатных лоскутков и накрахмаленных кружев.

Изабелла была в восторге, когда мы принесли их в Голубой дом. Она примерила на куклу бархатное платьице, которое прекрасно подошло, и пришла в еще больший восторг.

Пилар вынесла мятный напиток и несколько маленьких пряных пирожных. Изабелла весело засмеялась и залепетала, как ребенок, о своих куклах.

Мы стали часто навещать Изабеллу, которая обычно ждала нас в беседке. Хани оценила Мануэлу и предположила, что если она к нам перейдет, то окажется замечательной нянькой в нашем «детском саду».

Через несколько дней дон Фелипе вернулся на гасиенду и попросил меня прийти в его кабинет. Наши встречи всегда проходили здесь, потому что стены других комнат не подходили для секретных бесед и могли иметь уши.

В кабинете дон Фелипе подошел ко мне, взял мои руки и страстно поцеловал их.

— Мне нужно многое сказать вам, — произнес он. — Пока меня не было дома, я многое передумал. Я должен найти способ осуществить наш брачный союз. Если я не сделаю этого, моя жизнь будет так же бесполезна, как пустыня. Я знаю, что вы не питаете ко мне ненависти, Каталина. — Он произнес мое имя медленно, растягивая звуки, придавая ему некое особое значение. — Вы могли бы убедить себя выйти за меня замуж.

— Но вопрос о замужестве не стоит. Он вздохнул:

— Я раздумывал над этим. Боюсь, получить разрешение папы на развод невозможно. Однако у меня нет надежды усыновить мальчика, если я не женюсь вторично; в моей стране я мог бы отдать сыновей служению церкви. Но семья Изабеллы более влиятельна, чем моя, поэтому освобождение от брачных обязательств никогда не будет даровано.

— Тогда бессмысленно и строить планы на будущее.

— Но выход должен быть. Всегда есть какой-либо выход. Я должен сообщить вам — скоро приезжает дон Луис Эррера. Он собирается принять от меня бразды правления, но не сразу, возможно, через год. Мне придется научить его всему необходимому в управлении островами, так как они — величайшая ценность для Испании и являются воротами в новый мир. Поэтому новый правитель должен понимать, что от него ожидают. Через год… самое большое два… я вернусь в Мадрид. Каталина, я собираюсь взять с собой вас… как свою жену.

— Испанские доны могут быть двоеженцами?

— Бедная Изабелла, она больна, — сказал дон Фелипе тихо. — Эти приступы становятся все более частыми.

— Вы желаете ее смерти?

После краткого молчания он произнес:

— Разве это жизнь? Что у нее есть?

— Она кажется вполне счастливой, играя с куклами.

— Куклы… и это взрослая женщина!

— Она не женщина. Она дитя. Да и вы когда-то любили ее.

Он серьезно посмотрел на меня:

— Я полюбил только однажды и до конца моих дней буду любить единственную женщину.

— Дон Фелипе!

— Не обращайтесь ко мне «дон Фелипе». Для вас я — Фелипе. Слышать это доставляло бы мне огромное удовольствие.

— Если я и буду так обращаться к вам, то это произойдет по моей собственной воле.

— Так будет, — сказал он. — Я знаю.

— Значит, вы никогда не любили Изабеллу? — настаивала я. — Скажите мне правду.

— Это была достойная партия. Ее семья — одна из самых именитых в Испании.

— Только по этой причине вы пожелали жениться на ней?

— По причине, которая лежит в основе браков — Так значит, гнев охватил вас не потому, что Джейк Пенлайон надругался над простодушным ребенком, а из-за вашей оскорбленной гордости: Изабелла находилась под вашей защитой. Именно поэтому вы поклялись отомстить.

— Однако, — сказал он, — все эти события подарили мне вас.

— Не стоит больше говорить на данную тему. Позвольте мне вернуться в Англию. Мой сын теперь достаточно большой и может отправиться в дальнюю поездку.

— И потерять вас обоих!

— Так будет лучше для вас. Вы человек с положением, вернетесь в Мадрид и займете высокий пост. Вероятно, со временем у вас будет возможность жениться. Кто знает? Вы должны отпустить меня.

— Я не могу потерять ни вас, ни ребенка. Вы значите для меня больше, чем кто-либо на свете.

Тон, каким были произнесены эти слова, вдруг испугал меня, испугала страсть, которую я пробудила в этом хладнокровном человеке.

Он заговорил с горячностью:

— Если бы мы поженились, я мог бы усыновить Роберто. В Испании у меня богатые земли и имения. Он стал бы моим наследником, а другим детям, которых мы могли бы иметь, были бы выделены крупные наделы. Возможно, я оставлю двор. Наши дети имели бы все, что только можно пожелать.

Мысль о том, что я больше всего на свете любила Роберто и что все эти богатства достанутся ему, понравилась мне, но моя душа стремилась домой. Хотелось увидеть маму, ее счастливое лицо, наши цветущие фруктовые деревья весной.

Я сказала дону Фелипе:

— Все это мечты. У вас есть жена, и мне жаль ее Иногда мне казалось, что в наших отношениях не должно произойти никаких изменений, и я ощущала огромное облегчение от этого. Но временами мне хотелось все изменить. Я мучилась постоянно, потому что меня раздирали противоречивые чувства.

Шли недели, месяцы. В доме постоянно ощущалось какое-то тревожное напряжение. Я ловила на себе настойчивый взгляд Фелипе. Он часто заходил в детские комнаты, и Роберто, увидев его, обычно хлопал в ладоши.

Моему сыну было почти два года. Значит, прошло три года с тех пор, как мы покинули Англию, и многое из моей прошлой жизни казалось давно ушедшим, но некоторые события, связанные с моей матушкой, вспоминались так ясно, как будто произошли только вчера. Если бы я могла видеть ее, если бы не было Изабеллы, думаю, я дала бы согласие на брак с Фелипе.

Думаю, что я еще не была влюблена в него, но, живя рядом с Фелипе, невозможно было не уважать его. Его благородство и справедливость не вызывали сомнения. Властный и волевой, он все же прибегал и к моим советам. Я могла предвидеть, как сложились бы наши отношения с ним. Дон Фелипе не был бы случайным человеком в моей постели. Его большая любовь ко мне отличалась вежливостью, мягкостью и нежностью, в ней отсутствовала дикая неистовость Джейка Пенлайона. Я не ждала, что полюблю его так, как любила Кэри, но преимущества, которые дон Фелипе может дать мне и сыну, привлекали меня. Роберто унаследует огромное состояние, получит лучшее образование. Его обязательно воспитают как истинного католика и отправят в Испанию. Благодаря могуществу дона Фелипе Роберто не помешает то, что его мать — англичанка.

Приезд Луиса Эррсры, человека, который займет место Фелипе, положил начало новому этапу в нашей жизни.

Дон Луис был статный мужчина, немного моложе Фелипе — обаятельный, красивый, учтивый. Сразу стало очевидно, что Хани с первой же встречи произвела на него глубокое впечатление. Красота Хани достигла апогея. Ее фиалковые глаза приобрели еще большую притягательность, а лицо, обрамленное темными волосами, было изумительно красиво.

Во время обеда, на котором присутствовали Хани, дон Луис, я и Фелипе, дон Луис много рассказывал об Англии. С тех пор как мы покинули ее, соперничество между Испанией и Англией усилилось. Мы узнали, что королева, не чувствуя себя в безопасности на троне, велела заключить в Тауэр леди Кэтрин Грей, потому что та вступила в брак без ее высочайшего разрешения.

— Королева опасается, что появятся потомки, которые будут оспаривать ее права, — сказал дон Луис. — Она еще не замужем. А как может незамужняя женщина произвести на свет наследников?

Я вздрогнула, что заметил только дон Фелипе.

— Королева была тяжело больна оспой, и в Англии боялись, а в Испании надеялись, что она умрет. Но даже тогда королева отказывалась назвать преемника.

— Вы забываете, дон Луис, — перебила я, — что говорите о нашей королеве.

— Тысяча извинений! Я только собирался рассказать правду.

— Конечно, мы хотим знать правду, — ответила я. — Но если наша королева отказывается назначить преемника, то это означает, что она уверена, что будет долго жить.

Из вежливости дон Луис не стал вступать в спор.

Хани накрыла его руку своей:

— Не позволяйте Каталине (они все начали называть меня Каталиной) прерывать вас. Мы очень хотим услышать новости.

— Я расскажу еще кое-что, — сказал Луис. — Один из ваших капитанов, Джон Хокинс, занялся работорговлей.

— Работорговлей! — воскликнула я.

— Да, это так. Он оснастил три корабля и отправился к побережью Гвинеи, где хватает негров и продает.

— Вы хотите сказать, что он просто увозит людей от их семей, как если бы они были… какие-то растения. Это чудовищно!

Фелипе внимательно смотрел на меня. Я представила себя… рабом. Я вообразила, что моего маленького Роберто отбирают у меня, а меня, закованную в цепи, уводят. Я думаю, что больше остальных представляла себя на месте этих несчастных. Фелипе произнес отчетливо:

— Вам не следует так стремиться в Англию. Разве это не правда, Лупе, что несколько кораблей капитана Хокинса принадлежали королеве Англии? И значит, Каталина, она одобряет этот страшный промысел.

Луис добавил:

— Вы должны быть благодарны тому, что находитесь здесь… — Он улыбнулся нам. — Наверное, у всех нас есть причины быть благодарными. — Он бросил нежный взгляд в сторону Ханн. — За то, что жизнь на вашем острове так благополучна. С каждым днем Англия становится все большей угрозой для Испании, но мы великий и могущественный народ и завоюем весь мир, не исключая и ваших островов. Вы станете подданными Испании.

— Вы не знаете нас, — с горячностью воскликнула я, подумав о Джейке Пенлайоне. Я отдала бы все, чем владею, лишь бы он оказался сейчас здесь, рядом с этими учтивыми джентльменами. Даже ненавидя его, я признавала, что его храбрость безгранична, а любовь к своей стране так же естественна, как дыхание — Мы начинаем осуществление наших планов, — продолжал Луис, мягко улыбаясь. — Грозный противник — наш самый главный противник! Сейчас между нами должен быть мир Нам следует добровольно объединиться.

— Этого никогда не будет, — возразила я — Я тоже так думаю, — произнес Фелипе спокойно, — к сожалению.

— Ваша страна теряет свои владения в Европе, — продолжал Луис. — Уорвик сдал французам Гавр. Англичанам никогда не удастся снова утвердиться во Франции, а единственный трофей, который Уорвик привез в Англию из Франции, были эпидемии бубонной чумы. Только в Лондоне и его окрестностях чума унесла двадцать тысяч человек.

Я побледнела, думая о матери и тех давних днях, когда эта страшная болезнь посетила столицу.

Мы узнали хоть какие-то новости из Англии, пусть даже они и не были хорошими для меня и Хани. Но как странно, что любящему меня мужчине доставляют такое удовольствие несчастья, обрушившиеся на тех, кого он любит. ***

— У меня так долго не было мужа, Каталина. Я молода, — объясняла мне Хани.

— Ты старше меня.

— Но еще молода. Согласись, Каталина. И я люблю Луиса.

— Ты не влюблена в него.

— Я могу привыкнуть к нему.

— А Эдуард?

— Эдуард умер. Ты ведь прекрасно знаешь, что нам никогда не выбраться отсюда. Мы проведем здесь всю оставшуюся жизнь. Даже если бы дон Фелипе захотел отпустить нас, как мы могли бы сделать это? Может, нам отправиться в Англию на испанском галионе, чтобы нас высадили на берег! — «Вот ваши дамы и вернулись!»— Представь себе это. Пас, должно быть, уже забыли дома. Что бы стало с нами?

— Ты думаешь, мама когда-нибудь забудет нас? И бабушка? Я всей душой стремлюсь домой, к ним.

— Я тоже хочу этого, но это невозможно. Дон Фелипе любит тебя и Роберто. Он никогда не отпустит тебя. Будь благоразумна! Он хороший человек.

— Человек, который настолько жаждет мести, что заставляет женщину лечь с ним в постель не потому, что страстно желает этого, а в отместку другому.

— Все это в прошлом.

— В прошлом! Для тебя, возможно. Над тобой не совершали насилия.

— Но в результате у тебя появился Роберто, которого ты нежно любишь. Попробуй взглянуть на жизнь трезво, сестра. Иногда благо исходит от дьявола. Тебя привезли сюда против твоей воли, и следствие этого — твой сын, которого ты так сильно любишь. Человек, ищущий мщения, нашел любовь. Будь рассудительна! Жизнь не дает только то, чего хочешь, тем не менее она очень неплоха. Будь благоразумна, Каталина, не отворачивайся от нее!

— Значит, стать его любовницей?

— Ты имела бы все почести, оказываемые жене. Я холодно ответила:

— Говори о себе, Хани, а меня оставь в покое.

— Ладно, — сказала она. — Я выйду замуж за Луиса.

— За иностранца и врага нашей страны…

— Что значит это для любящих женщин? Я женщина. Я долго жила без мужа. Мне нужен муж, и Луис устраивает меня. Он будет отцом Эдвине.

Я молчала, и она продолжала тихо:

— Возможно, через какое-то время ты уедешь отсюда, но я останусь, потому что Луис станет правителем.

— Тогда мы скажем друг другу «прощай».

— Только «до свидания». Потому что, когда срок правления закончится, а это будет не позднее, чем через восемь лет, мы приедем в Мадрид и там увидим тебя в твоем прекрасном доме с Роберто и Карлосом, играющими со своими братьями и сестрами. Только подумай об этом!

— Чудесная картинка! — оценила я — Выходи замуж за своего Луиса, если тебе так уж приспичило выйти замуж. Рожай своих детей. Какая разница, для некоторых любой мужчина хорош.

— Зачем ты так говоришь? А, я понимаю. Это потому, что мое будущее — ясно, твое же — неопределенно. Тебе небезразличен Фелипе. Ты меняешься, когда он в доме. Мне жаль, Каталина, что на твоем пути стоит Изабелла.

«Изабелла стоит на твоем пути». Эти слова преследовали меня. Мне часто снился Фелипе. Он стоял у моей постели, и рядом с ним Изабелла — призрачный бледный ребенок с куклой в руках.

Хани и Луис венчались в соборе. Она была самой красивой невестой, какую мне приходилось видеть, и вся светилась тихим, безмятежным счастьем, как это уже было перед рождением Эдвины.

Хани, всегда жаждущая любви, — а Луис, без сомнения, обожал ее, — расцвела.

Свадьбу торжественно отмечали на гасиенде, куда были приглашены жители близлежащих деревень. Я увидела действительно чудесное зрелище. В парке перед домом танцевали и пели девушки и юноши в традиционных праздничных одеждах.

Собравшиеся гости прославляли новобрачных, а потом Хани и дон Луис направились в спальню, и не было никаких непристойностей, которые сопровождали бы такую церемонию в Англии.

Той ночью мои раздумья долго не давали мне заснуть. После таких событий мы теперь дальше от дома, чем когда-либо. Хани не покинет своего мужа. А как я могла бы уехать и оставить ее здесь?

Много раз в своих снах я соглашалась на брак с Фелипе, и нас венчали в соборе, и мне казалось, что я приняла его веру, но вдруг я слышала детский, переливчатый, как звон колокольчиков, смех Изабеллы.

Я просыпалась, и в моих ушах звенели слова: «Нет, пока жива Изабелла».

Как-то Фелипе выразил желание, чтобы мы отправились в глубь острова…

«Это будет полезно для детей», — говорил он. Огромную гору Пик Тейде я видела только с моря, а теперь увижу, насколько она великолепна на самом деле. Наших малышей, меня, Хани, Дженнет и Мануэлу отвезут в дом, находившийся в горах. Слуги дона Фелипе будут заботиться о нас.

Я подозревала, что существовала и другая причина для отъезда.

Когда я узнала, что в Лагуне должно состояться аутодафе, мне все стало понятно. Соберутся все важные персоны, а меня принимали за любовницу правителя, и если бы я не пришла, то на это обратили бы внимание. Дон Фелипе не хотел, чтобы я присутствовала на зрелище, которое вызывало во мне только отвращение, и, более того, он несомненно опасался, что я не смогу скрыть своих чувств.

Я была тронута его заботой и начинала все больше и больше ценить его любовь ко мне.

Мы отправились в путешествие на мулах, а багаж, который взяли с собой, несли вьючные лошади. Дети ехали в люльках. Иногда мы сажали одного из детей прямо на мула перед собой, что очень их развлекало.

Карлос был безрассудно смел, Жако не отставал от него ни на шаг. Думаю, что от сыновей Джейка Пенлайона этого и можно было ожидать. Карлос, подобно своему отцу, пройдет по жизни невредимым. В нем нет ничего от бедняжки Изабеллы; он весь — Джейк Пенлайон. Жако будет такой же, так как всегда следует примеру Карлоса.

Меня забавляло, сколько усилий приложил дон Фелипе, чтобы отправить нас из Лагуны.

С нами были шесть слуг и полдюжины сильных мужчин на случай, если нам понадобится защита.

Путешествие закончилось всего через каких-то тридцать миль, но меня поразила экзотическая красота острова. Мы проехали мимо величественного старого драконова дерева, которому, говорят, более двух тысяч пет. Я вспомнила рассказ Джона Грегори, что, используя смолу именно этого дерева, местные гуанчи раскрашивали кожу, когда участвовали в сражении с испанскими завоевателями.

В доме к нам отнеслись с огромным уважением, ведь мы прибыли из гасиенды правителя. И там, под сенью Пика Тейде, вершина которого была покрыта снегом, мы провели несколько приятных дней. Совершали прогулки в горы, собирали золотистые апельсины, играли с детьми. Счастливое время! Правда, Хани немного скучала по дону Луису. Я же была довольна, что нахожусь здесь, в прекраснейшем месте. Фелипе дал мне с собой книги, чтобы я могла узнать больше об Испании и совершенствовать язык. В них я прочитала о Канарах и, в частности, об острове Тенериф, которому было дано название «Сад Атланта», и где созревали золотые яблоки. Это были апельсины, а высаженные здесь драконовы деревья защищали их.

Когда пришло время покинуть дом в горах, то я с некоторым сожалением направила своего мула в Лагуну.

Дома нас ожидало страшное известие.

Умерла Изабелла.

У меня появилось чувство глубокого страха, подобно черной тени оно нависло надо мной. Изабелла упала с лестницы в Голубом доме и сломала себе шею, спустя пять дней после нашего отъезда, в день аутодафе.

Я была потрясена. Как ловко все было подстроено! И я, и дон Фелипе были в отъезде. Сколько раз он повторял: «Если бы не Изабелла».

Сейчас мне хотелось только, чтобы он никогда не заговаривал со мной о браке. Я желала, чтобы Изабелла еще жила, играя со своими куклами во дворе Голубого дома.

Дон Фелипе учтиво, но холодно поздоровался со мной. Однако я почувствовала всю глубину страсти, которую он старался подавить в себе.

Дженнет была совершенно не в себе от волнения. Именно она рассказала нам, как это произошло. Ее поклонник, работающий в конюшне, сообщил ей все подробности.

— Это было так, госпожа, — начала он. — В тот день состоялось ауто и все домашние отправились в Лагуну.

— Пилар не должна была оставлять ее.

— Она оставила ее. Она сделала это в первый раз. Понимаете, это ведь был день ауто… священный долг быть там.

Я закрыла глаза. «О, Боже! — думала я. — Все были отосланы, так как был день аутодафе. Присутствовать там было священной обязанностью. Каждый боялся не прийти… и даже Пилар пошла. На это он и рассчитывал?»

— И что она… бедное юное создание?

— Ну, она не пошла, госпожа. Никто и не ожидал увидеть ее там. Она осталась со своими куклами.

— Кто-нибудь был с ней?

— Большой Эдмундо… — Дженнет не могла сдержать веселые нотки в голосе при упоминании о большом Эдмундо, даже пересказывая такое событие. — Он был там. Работал в саду. Он мог позаботиться о ней, если бы ей стало плохо. Говорят, что он мог поднять ее, несмотря на ее крики и сопротивление, с такой легкостью, как будто она была тряпичной куклой.

— Кто-нибудь еще наверняка был в доме, верно?

— Двое служанок… глупые маленькие простушки.

— Где они были?

— Они говорят, что оставили ее спящей. Было жарко… и она отдыхала. А потом ее нашли внизу у лестницы.

— Кто нашел ее?

— Служанки. Они зашли в ее комнату, там было пусто. Тогда они спустились вниз по лестнице, где она и лежала. Они говорили, что она лежала как-то странно. Тогда они подошли посмотреть и выскочили, громко призывая Эдмундо. Увидев, что случилось, он не стал трогать ее, оставив в том же положении, как она лежала после падения. «Она погибла, — сказал он. — Несчастная безумная душа! Она погибла».

Задвинув шторы, я лежала в постели. Я хотела побыть в темноте, но солнце было таким ярким, что его сверкающие лучи проникали сквозь шторы, и в комнате царил полумрак.

Дверь медленно открылась, у моей постели стоял Фелипе и смотрел на меня.

Я сказала:

— Вам не следует находиться здесь.

— Мне нужно видеть вас.

— Не здесь.

— Видеть вас наедине, — сказал он. — Теперь она умерла.

— Так недавно умерла, и так странно… — перебила я — Она упала и разбилась. Удивительно, как она не падала раньше…

— Она упала, когда осталась дома одна. Все, кроме двух служанок и Эдмундо, отправились на аутодафе. Пилар ушла.

— Пойти туда было их долгом. Ее редко оставляли дома без присмотра.

— Хватило одного раза.

— Она умерла. Вы знаете, что это значит. Я свободен.

— Неблагоразумно говорить об этом. Услышат слуги. Он слабо улыбнулся:

— Когда-то я также предостерегал вас.

— Теперь это более важно, чем тогда.

— Вы правы, мы подождем. Но ожидание не будет трудным, потому что, наконец, я получу предмет моей любви.

— Вспомните мою королеву и ее любовника. У него была жена, Эми Робсарт. Она умерла. Она упала с лестницы. В точности, как здесь! Как будто кто-то, находясь под впечатлением этого несчастного случая, решил повторить его.

— Лорд Роберт Дадли убил свою жену с молчаливого согласия вашей королевы.

— В самом деле? Полагаю, вы правы. Некоторые утверждают, что это было самоубийство, другие говорят о несчастном случае.

— Но многие знали и правду.

— Королева не решилась выйти за него замуж.

— Потому что не потерпела бы претензий на трон.

— Это… и потому, что выйти за него значило бы потворствовать убийце… и, может быть, рисковать своей репутацией.

— Возможно.

— Дон Фелипе, — сказала я, — вы находитесь в подобной ситуации. Слуги Эми Робсарт отправились на ярмарку, ваши ушли на аутодафе. И тут, когда дом почти пуст, ваша жена погибает.

— Ее не раз удерживали от того, чтобы она не причинила себе вреда.

— На этот раз не было никого, кто бы спас ее. Будет, о чем поговорить. Если вы сейчас женитесь, дон Фелипе, то могут сказать, что вы таким образом избавились от жены.

— Я здесь хозяин… правитель этих островов.

— Моя королева была владычицей Англии. Она была мудрее.

У него был несчастный вид. Затем он поднял голову, и я увидела в его глазах непреклонную решимость достигнуть цели. Это было именно то чувство, которое заставило его предпринять сложную операцию, чтобы доставить меня на Тенериф. Теперь он также был полон решимости жениться на мне, объявить Роберто своим законным наследником. Его ничто не остановит.

И я спросила себя: «Фелипе, какую роль ты играл в этом деле? Тебя не было здесь, когда погибла Изабелла. Но и в Англию ты не приезжал, чтобы привезти меня сюда. Ты тот, кто сам определяет цель, а для ее выполнения использует других».

Он протянул мне руку, но я не приняла ее.

— Идите, — сказала я, — и будьте осторожны. Не допускайте, чтобы кто-нибудь узнал о ваших намерениях.

Он вышел, а я осталась лежать в полумраке комнаты.

Похороны Изабеллы прошли пышно.

Говорили, что в то время, как она пыталась спуститься по ступенькам, ею овладели бесы, она упала и разбилась.

Смерть легла тенью на весь дом. Ей не удалось проникнуть только в детскую, где мы с Хани проводили очень много времени. Потекли недели.

Я часто размышляла об Изабелле и задавала себе вопрос, что же произошло на самом деле. Проснувшись, она не нашла Пилар и пошла ее искать? Не раз я представляла, как она стоит наверху той лестницы и потом неожиданно падает вниз. Я ясно видела, как она лежит там. Бедная маленькая Изабелла.

Сколько раз он говорил: «Если бы не Изабелла!»— Но он был в отъезде.

Лорд Роберт Дадли тоже был в отлучке в момент смерти его жены; однако это не явилось доказательством его непричастности к убийству.

Такие люди, как сэр Роберт и дон Фелипе не совершают дьявольские поступки сами. Они принуждают других делать это.

Эдмундо находился в Голубом доме. Он был сильным человеком — мог поднять Изабеллу и носить, будто тряпичную куклу. Он был слугой Фелипе. Исполнит ли он любое приказание своего хозяина… Любое?

Так текли мои тягостные мысли.

Прошло шесть месяцев, и Фелипе сказал мне:

— Пришло время обвенчаться.

— Слишком рано, — ответила я.

— Я не могу ждать вечно.

— У вас была жена всего шесть месяцев назад.

— Сейчас у меня нет жены… и никогда не было.

— Полагаю, это неблагоразумно.

— Вы будете под моей защитой. Скоро мы уедем в Испанию. Я возьму вас с собой.

— Нам следует некоторое время подождать.

— Я не могу больше ждать.

— Я ничего не решила. Я часто думаю о своем доме. Моя мама никогда не забудет меня. Она скорбит по мне.

— Обещайте, что выйдете за меня замуж, и я пошлю известие вашей матери. Это безрассудно и опасно. Но я совершу любое безрассудство, чтобы показать вам, как сильно я люблю.

Я почувствовала, как волна огромной нежности нахлынула на меня. Дон Фелипе протянул руки, и я пошла к нему. Он крепко обнял меня, а я больше не могла сопротивляться такой любви, какую предлагал он.

Разве не научилась я на горьком опыте, что нельзя жить одними прекрасными мечтами? Хани осознала это. Раньше она наслаждалась счастьем с Эдуардом, теперь — с Луисом. Дон Фелипе убедил меня в своем чувстве — такая нежная и сильная привязанность удивляла даже его самого. Я не могла отвергнуть его.

Он сказал: «Любимая, напишите своей матери письмо. Расскажите ей, что все хорошо и вы счастливы. Джон Грегори заберет его. Мы все устроим. Он отправится в Англию на следующем корабле. Одно условие — вы не должны упоминать никаких имен; не должны писать, где находитесь. Я не вправе рисковать. Но, моя Каталина, это будет сделано. Вы увидите, как я люблю вас».

И я согласилась выйти замуж за дона Фелипе.

Мы скоро обвенчались в небольшой уединенной церкви гасиенды. Мне было хорошо; иногда я не могла удержаться и смеялась про себя при воспоминании об унижении, которое я испытала, когда у меня не было иного выбора, как только подчиниться ему. Я вспоминала, как он велел мне надеть платье Изабеллы, надушиться ее духами и, лежа рядом со мной, дон Фелипе должен был представлять себе, что я — его прекрасная молодая жена. Теперь же он не хотел думать ни о ком, кроме меня. Но призрак Изабеллы все-таки стоял между нами, хотя и все изменилось. Он любил меня, этот странный спокойный человек! Для его характера, конечно, необычно проявлять такую испепеляющую страсть к женщине, принадлежавшей враждебному народу, народу, который он презирал как варваров; и все-таки он любил ее — чужестранку.

Дон Фелипе любил меня, но и нашего сына. Мне нравилось слышать, как он произносит имя нашего мальчика, которое наедине звучало иначе. Меня охватывало сильное волнение, когда такой холодный суровый мужчина шепчет: «Каталина, Каталина, любимая».

Он был действительно счастлив, а осознание того, что я приношу такую радость ему, доставляло мне удовольствие.

Главной целью дона Фелипе было усыновить Роберто. И вот, наконец, из Мадрида прибыли документы, и он с ликованием показал их мне.

— Теперь Роберто — мой первый ребенок, — говорил он, — хотя мы и обвенчались, когда он уже родился, теперь не будет никаких препятствий к наследованию им моего состояния.

— А Карлос? — спросила я.

Он нахмурился. Дон Фелипе никогда не любил Карлоса, однако примирился с его присутствием в детской, чтобы угодить мне.

— От меня Карлос не получит ничего, но семья его матери обеспечит ему большое состояние.

Ответ удовлетворил меня.

Фелипе очень хотелось вернуться в Испанию. Дон Луис был уже готов приступить к выполнению своих обязанностей, и нас ничто больше не удерживало здесь.

Мы вполне могли предполагать, что стоит нам пожениться и у кого-то возникнут сомнения. Даже королева Англии не решилась вступить в брак со своим любовником после того, как его жена таинственно умерла. Не следовало ли и правителю маленького острова быть более осторожным в своих поступках «?

Поползли слухи.

Мануэла первая принесла их мне.

— Госпожа, — обратилась она ко мне, нахмурив брови, — говорят, что вы ведьма.

— Я ведьма? Что за вздор?

— Говорят, что вы заколдовали правителя. Он никогда раньше не был таким.

— Почему он должен быть таким, как раньше? Я его жена.

— У него и раньше была жена, сеньора.

— Ерунда. Ты же знаешь, какой была первая жена правителя.

— Она была одержима нечистой силой.

— Она была слабоумной, почти безумной.

— Говорят, была одержима. И вы приказали нечистой силе овладеть ею. Я расхохоталась.

— Тогда, я надеюсь, ты скажешь им, что они глупцы. Она была не в себе еще до того, как я узнала о ее существовании. Ты прекрасно знаешь это.

— Но они утверждают, что она была одержима и вы наслали бесов, которые овладели ею.

— Они сами сошли с ума.

— Конечно, — в тоне ее ответа чувствовалось беспокойство. Однако это было только начало.

За мной украдкой наблюдали. По дороге в Лагуну я ощущала на себе чьи-то взгляды. Однажды я услышала шепот:» Ведьма!»

В Голубом доме все окна были зашторены. Я слышала, как Пилар, стеная, ходит по дому. Она стояла на верхней ступеньке лестницы и звала Изабеллу, чтобы та рассказала всю правду о том роковом дне.

Фелипе притворялся, что он равнодушен к слухам, которые распространялись, но он не мог обмануть меня. Однажды вечером Фелипе пришел в спальню, на его лице отражались решительность и тревога. Он провел большую часть дня в Лагуне.

Он сказал:

— Хотел бы я очутиться в Мадриде. Тогда этому вздору пришел бы конец.

— О каком вздоре ты говоришь? — спросила я.

— Разговоров много. Кто-то приходил в Лагуну и наболтал лишнего. Теперь будут предприняты некие действия.

— Какие?

— Я говорю о смерти Изабеллы. Назначено следствие.

Мануэла сидела, приводя в порядок одежду Карлоса. Иголка дрожала у нее в руках. Я спросила:

— Что тебя беспокоит, Мануэла?

Она подняла на меня большие печальные глаза:

— Увели Эдмундо, чтобы допросить, ведь он нашел Изабеллу лежащей возле лестницы со сломанной шеей. Ему будут задавать вопросы.

— Он ответит на вопросы, — успокаивала ее я, — и вернется домой.

— Люди, которых забирают на допросы, часто не возвращаются.

— Почему это должен быть Эдмундо?

— Когда допрашивают, — сказала она, — всегда получают такой ответ, какой хотят услышать.

— У Эдмундо все будет в порядке. Он всегда был так добр к Изабелле. Она любила его.

— Она умерла, — ответила Мануэла, — а его увели на допрос.

Когда Мануэла появилась у нас, я узнала, что она и Эдмундо всегда находились при Изабелле и были Привезены вместе с ней из Испании. Мануэла была одной из ее служанок, а Эдмундо умел обращаться с ней в моменты ее» одержимости «. Когда в дом ворвались пираты, Мануэла спряталась и ее не тронули; она находилась с Изабеллой во время ее беременности и при рождении Карлоса. Она любила малыша и пыталась оберегать его от постоянно меняющегося отношения к нему матери. И когда мальчика отдали на попечение ужасной старой карге, она, чем могла, помогала ему.

Непонятно, почему Мануэлу так расстроило то, что забрали Эдмундо.

Результат допроса поразил меня. Эдмундо признался в убийстве своей госпожи. Из шкатулки с ее драгоценностями он украл усыпанный рубинами крестик, чтобы подарить его девушке, которой хотел понравиться. Изабелла застала его на месте преступления. Испугавшись последствий, Эдмундо придушил ее, зажав рот мокрой тряпкой, а потом скинул с лестницы.

Его повесили на площади Лагуны.

— Вот все и закончилось, — сказал Фелипе. Я никак не могла забыть большого Эдмундо, так осторожно поднимающего бедную Изабеллу на руки во время ее страшных приступов.

— Он был таким кротким, — сказала я. — Не могу поверить, что он был способен на убийство.

— Многое скрыто в людях, и в мужчинах, и в женщинах, — ответил Фелипе.

— Трудно поверить, что это относится и к Эдмундо, — возразила я.

— Он признался, дело закончено, любовь моя. Я была взволнована, но в то же время и рада, что тайна, как я полагала, раскрылась.

Наступило Рождество. Я размышляла о доме и маскарадах, о праздничном обеде и рождественской ветке. Мне хотелось знать, достиг ли Джон Грегори Англии и получила ли мама мое письмо.

Какой был бы чудесный рождественский подарок для нее!

К досаде Фелипе, я больше не беременела. Не знаю, была ли я расстроена этим обстоятельством. Я все еще не могла забыть Изабеллу; даже теперь, когда Эдмундо признался в убийстве, казалось, она еще стоит между мной и мужем. Иногда у меня появлялось чувство, что Фелипе — чужой мне. Я знала, что он никогда не любил Изабеллу, и верила его словам о любви ко мне Он не скрывал своего чувства, и тысячу раз в день я замечала проявления его любви. Кроме того, я ведь подарила ему Роберто — здорового малыша, которому теперь уже три года… Тем не менее, было нечто, что Фелипе утаивал даже от меня, и, возможно, именно поэтому я внушила себе не беременеть. Но, несмотря ни на что, я не была несчастлива.

На Тенерифе никогда не бывало холодно, потому что зима почти не отличалась от лета. Только в некоторые дни дули ветры со стороны Африки и было холодно. Мне нравился влажный теплый климат, и не хотелось менять его на» капризный» климат Испании. Я часто думала о холодных зимних днях дома, в Англии. Однажды замерзла Темза, и мы могли пешком переходить ее. Я вспоминала, как сидели вокруг огромного костра и участники маскарада похлопывали замерзшими руками перед началом представления. У меня было так много воспоминаний о доме, я так сильно тосковала по нему, что временами перехватывало дыхание.

Но здесь у меня появились любящий муж и любимый сын.

В январе состоялся праздник — Шествие волхвов, и мы взяли в Лагуну детей посмотреть на это волнующее зрелище, и я с восторгом слушала болтовню детей.

Да, многое доставляло мне удовольствие.

На Страстной неделе началась большая церковная служба. В городе постоянно шли процессии. Облаченные в белое фигуры, выходящие из собора, мне напомнили день казни, когда я впервые увидела страдания людей. Мне неожиданно сделалось плохо, и острая тоска по дому охватила меня вновь.

Я поделилась с Хани своим внезапным желанием уехать домой, и она, оказывается, в этот момент почувствовала то же. Конечно, дон Луис обожал Хани, и у нее была маленькая любимая дочь, но мы никогда не забывали наш дом и главного человека в нем — нашу маму.

В Лагуну мы отправились на мулах, чтобы посмотреть на праздничную процессию. Детей оставили дома, боясь, что их затолкают в толпе. Два сопровождающих нас грума, я и Хани, оказались в самой толчее, и вдруг я почувствовала, что кто-то грубо напирает на меня.

Я резко обернулась и встретилась взглядом с горящими фанатическим блеском глазами.

— Пилар! — произнесла я.

— Ведьма! — прошипела она. — Еретичка! Меня бросило в дрожь. Толчея на площади вызвала такие страшные воспоминания.

Я рассказала Фелипе:

— В городе я видела Пилар. Она ненавидит меня. Я заметила, каким взглядом она посмотрела на меня.

— Она была очень привязана к своей воспитаннице. Она с рождения была рядом с ней.

— Думаю, она уверена в том, что я виновна в смерти Изабеллы.

— От горя она потеряла рассудок. Это пройдет.

— Я редко видела такую ненависть в чьих-либо глазах. Она назвала меня ведьмой… еретичкой.

Я не ожидала такой реакции Фелипе. Он явно испугался, когда его губы повторили слово «еретичка». Внезапно самообладание, которое было присуще ему, оставило его. Он крепко сжал меня в своих объятиях.

— Каталина, — произнес он, — мы едем в Мадрид. Мы не должны оставаться здесь.

Страх начал преследовать меня. Когда темнело, мне часто стало казаться, что за мной наблюдают. Я слышала шаги, казалось, преследующие меня, или осторожное поскрипывание двери, когда я находилась одна в комнате. Один или два раза мне почудилось чье-то присутствие в моей комнате. Я обнаружила один из привычных предметов не на своем месте, хотя была уверена, что не передвигала его.

Я не позволяла моему воображению взять верх над здравым смыслом. Но я не могла забыть лицо Пилар, когда она смотрела на меня и шептала слова: «Ведьма! Еретичка!»— это вызывало в моей душе такой ужас, что я не решалась даже думать об этом.

Мне, казалось, что вокруг меня витает ненависть Какая-то дьявольская сила пыталась погубить меня Как-то я обнаружила в ящике моего столика фигурку, вылепленную из воска.

Фигурка изображала красивую девушку с черными волосами, собранными в высокую прическу, которая увенчивалась миниатюрным гребнем. Девушка была одета в бархатное платье, и сходство сразу поразило меня. Изабелла! Несомненно, это была она!

Я взяла фигурку в руки. Какой ужас охватил меня! Чуть ниже того места, где должно было быть сердце, из платья торчала булавка.

Кто-то положил этот предмет в ящик. Кто? Кто-то вылепил фигурку, похожую на Изабеллу. Кто-то воткнул в сердце булавку и положил фигурку в мой ящик!

Я стояла, зажав ее в руке.

Дверь открылась. В испуге я подняла глаза и увидела в зеркале темное отражение.

С облегчением я поняла, что это всего лишь Мануэла.

Я сжала в руке фигурку и повернулась к ней. Заметила ли она, как я была взволнована?

— Дети хотят пожелать вам доброй ночи, — сказала она.

— Сейчас приду, Мануэла.

Она вышла, а я стояла, уставившись на предмет в моей руке; затем, с силой бросив его обратно в ящик, я пошла в детскую.

Я не слышала, что говорят дети, а думала только о том ужасном предмете и его назначении.

Кто положил его туда? Тот, кто желал мне зла. Кто-то, кто обвинял меня в смерти Изабеллы. Я должна уничтожить фигурку как можно скорее. Пока она была там, я не чувствовала себя в безопасности.

Подоткнув одеяла у детей и поцеловав их на ночь, я вернулась в свою комнату.

Я открыла ящик. Фигурка исчезла.

Я рассказала Фелипе о своей находке, и мой рассказ сильно испугал его.

— Она исчезла? — вскричал он. — Тебе ни в коем случае не следовало класть фигурку обратно в ящик. Ты должна была немедленно уничтожить ее.

— Это значит, кто-то считает, будто я убила Изабеллу.

— Это значит, что кто-то хочет доказать, что ты ведьма.

Мне не нужно было спрашивать, что он имеет в виду.

— Меня уже обвиняли в этом на корабле, — с дрожью в голосе произнесла я. — Я была на краю страшной смерти.

— Мы должны уехать отсюда как можно быстрее. Дон Фелипе решил ускорить приготовления к нашему отъезду.

Страх поселился в доме. Огромная тень инквизиции нависла над нами. Иногда я просыпалась от собственного крика, мне снилось, что я в клетке. Я видела себя во сне в ужасном балахоне и ощущала потрескивание пламени у моих ног, а Фелипе обнимал и успокаивал меня.

— Скоро, — обещал он, — мы будем в безопасности с Мадриде.

— Фелипе, — спросила я, — что, если бы они захотели забрать меня… как бы они пришли? Он ответил:

— Они обычно приходят ночью и стучат в дверь. Мы бы услышали слова: «Откройте, во имя Святой инквизиции». Никто не посмеет ослушаться этих слов.

— И тогда они забрали бы меня, Фелипе, для допроса, верно? Но чего мне опасаться?

— Любой, попадающий в руки инквизиции, имеет повод бояться.

— Невиновный человек…

— Даже невиновный.

— Если они посчитают, что ты ведьма, они придут за тобой, — продолжал он. — Если они придут ночью, я спрячу тебя. Мы сделаем вид, что ты исчезла, что ты на самом деле ведьма и вызвала на помощь дьявола В спальне есть потайная дверь. — Он показал мне ее. — Ты будешь прятаться здесь до тех пор, пока я не найду способ спасти тебя.

— Фелипе, та женщина может донести на меня?

— Вполне, — ответил он. — И если это так, они придут за тобой.

— Ты считаешь, она уже донесла?

— Не знаю. Люди боятся инквизиции, так как сами могут оказаться в ее руках. Будем молиться, чтобы Пилар сказала это только тебе.

Я вся дрожала в его объятиях, и он произнес, успокаивая меня:

— Тебе нечего бояться, любовь моя. Мы перехитрим любого, кто пойдет против нас.

— Если ты спрячешь меня, Фелипе, — предположила я, — не означало бы это противодействие инквизиции? Он молчал. Я продолжала:

— Ради меня ты пошел бы против инквизиции? Ты бы оставил в своем доме еретичку, потому что любишь ее?

— Тише. Не произноси этого слова, Каталина, даже когда мы одни. Мы должны быть осторожны. Я ускорю наш отъезд. Скоро мы уедем отсюда и будем в безопасности.

Шли дни. Мы ждали корабль. Когда он придет, мы попрощаемся с гасиендой и Хани, доном Луисом и малышкой Эдвиной. Я уговорила Фелипе разрешить Карлосу поехать с нами. Мануэла тоже будет сопровождать нас вместе с Дженнет и маленьким Жако.

Меня приводила в отчаяние одна только мысль о расставании с Хани; но я понимала, что теперь постоянно нахожусь в опасности, в любой момент может раздасться стук в дверь. Подобного рода ожидание стало невыносимым.

Получив известие, что Пилар больна и не встает с постели, я послала Мануэлу навестить ее. Я считала Мануэлу хорошей и преданной служанкой, она была благодарна мне за помощь Карлосу, которого очень любила. Она могла бы выяснить, рассказала ли кому-нибудь Пилар о своих обвинениях.

Когда Мануэла вернулась, я вызвала ее к себе в спальню, где мы могли поговорить, не боясь быть подслушанными, и спросила о том, что она узнала.

— Пилар действительно больна, — сказала она. — У нее болит сердце и ломит все тело.

— Она говорила об Изабелле?

— Все время. Служанки рассказали мне, что она бродит ночами по Голубому дому, зовет Изабеллу и не разрешает трогать кукол.

Я кивнула.

— Мануэла, она ненавидит меня за то, что я вышла замуж за супруга Изабеллы. Но Изабелла не была ему женой. Ты понимаешь это.

— Она все время говорит, — ответила Мануэла. — Она перескакивает с одного на другое. Проклинает Эдмундо: «Все из-за крестика, — говорила она, — усыпанного рубинами крестика. Ты помнишь его, Мануэла. Она так редко носила его».

— Ты на самом деле помнишь крестик, Мануэла?

— Да. Красивая вещь. Его так и не нашли.

— Эдмундо отдал его кому-то. Думаю, крестик находится у женщины, которую он любил.

— Кто эта женщина? Ее никогда не видели.

— Вряд ли можно ожидать, что она объявится сама. Очевидно, она боится. Или, может быть, он спрятал крестик куда-нибудь. Возможно, зарыл в саду. Думаю, Эдмундо должен был спрятать его. Но какое значение имеет этот крестик?

— Эдмундо был таким мягким человеком. Странно, что он мог убить из-за крестика с рубинами.

— Никогда не знаешь, на что способны люди. Возможно, он любил кого-то и очень хотел, чтобы у нее был такой крестик. Кто знает? Он совершил это импульсивно, но, к несчастью, его застали на месте преступления, и он испугался. Его бы повесили за воровство драгоценности. Вот он и убил, чтобы спасти самого себя.

Мануэла покачала головой.

— Было страшно слышать, как она проклинает его. Мне хотелось убежать. Но потом она заговорила о вас, госпожа.

— Что она сказала обо мне, Мануэла?

— Она сказала, что хочет видеть вас. Она сказала, что пришла бы сама, но заболела, и поэтому вы должны пойти к ней.

— Я приду, — ответила я. Мануэла кивнула.

Я пошла к Пилар, но не сказала об этом Фелипе. Он мог бы помешать мне. Я была убеждена, что должна поговорить с Пилар. Должна попытаться объясниться с ней.

Мне пришло в голову, что она могла знать о фигурке. Не она ли положила ее в ящик? Но как она могла сделать это? Она не приходила в дом. Возможно, здесь находятся ее люди, которые ненавидят меня так же сильно, как она, и хотят доказать, что я виновна в смерти Изабеллы.

Я собрала корзину с разными деликатесами и отправилась навестить Пилар.

Как только я открыла ворота, внезапный ужас охватил меня. Казалось, все мое существо кричало об опасности. Я увидела дворик, окно и балкон, на который всегда раньше выходила Изабелла со своей куклой.

Я толкнула дверь в дом и осторожно заглянула внутрь. Увидев лестницу, я представила, как тело бедной Изабеллы лежит у ее подножия.

Я в нерешительности остановилась.

«Уходи, — сказал мне внутренний голос. — Беги… пока не поздно. Оставь этот дом. Тебе грозит опасность».

Почувствовав, что кто-то стоит позади меня, я обернулась.

Служанка смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она явно боялась меня.

— Я пришла навестить Пилар, — обратилась я к ней.

Она кивнула и отвела глаза, как будто боялась, что я могу сглазить ее.

Она начала быстро подниматься по ступенькам. Я следовала за ней.

Наверху, на площадке, она открыла дверь. Я вошла.

В комнате было темно, Пилар лежала на кровати.

Я шагнула к кровати и, как обычно, попыталась заговорить с ней.

— Жаль, что вы заболели, Пилар. Я принесла вам кое-что. Я слышала, вы хотели видеть меня.

— Ты считаешь, я съем что-либо из того, что привезли с гасиенды… этого вместилища греха и порока? Ты думаешь, я съем что-нибудь из принесенного тобой… ведьма… Ты сделала это. Ты наколдовала… Ты пожелала дона Фелипе и напустила зло. Смерть Изабеллы на твоей совести…

— Послушайте меня, Пилар. Я не ведьма. Я ничего не смыслю в колдовстве. Меня не было здесь, когда погибла донья Изабелла.

Ее смех, жестокий и глумливый, был ужасен.

— Ничего не смыслишь! Ты все знаешь. Ты и тебе подобные прекрасно знаете, как призвать дьявола. Ты погубила жизнь моего невинного дитя. Разве недостаточно она страдала? Нет. Тебе понадобился он. Ты наколдовала. И она умерла… мой бедный невинный ангелочек… мое бедное невинное дитя.

— Я не колдовала…

— Не лги мне. Оставь эту ложь для других… когда придет время. Тебе никто, даже я, не поверит. — Она засунула руку под подушку и что-то вытащила оттуда К своему ужасу, я увидела фигурку Изабеллы.

— Где вы взяли ее? — спросила я.

— Оно у меня… Доказательство… убедит их. И ты умрешь… умрешь… точно так же, как умерла она… и в еще больших муках.

— Где вы взяли это? — повторила я. — Я видела ее только однажды, когда нашла в своем ящике. Вы положили ее туда, Пилар?

— Я? Я не вставала с постели.

— Но кто-то же сделал это?

— Ты расскажешь все, когда будешь стоять перед судом. Расскажешь, когда почувствуешь, как пламя лижет твои пятки'.

Мне трудно было вынести обвинения Пилар, и я не могла больше ничего ей сказать.

Я повернулась и выбежала вон из дома.

Я бежала, не останавливаясь, до самой гасиенды.

Фелипе ужаснулся, услышав, что произошло.

— Если она донесла на тебя, они явятся в любую минуту. Мы должны быть готовы к отъезду, как только придет корабль.

Так в тревоге проходили дни. Никто не может жить день за днем в таком напряжении. Но привыкаешь даже к этому.

Фелипе говорил мне:

— Не понимаю, если она донесла на тебя, они бы уже пришли. Вероятно, она из-за болезни ничего не могла сделать. Пока она не выходит из комнаты, мы в безопасности. А корабль будет здесь со дня на день.

Я представила себе жизнь, которая ожидает нас в Испании. Мы будем жить в провинции, в усадьбе дона Фелипе, иногда нанося визиты в мрачный Эскориал, а возможно, его пошлют с поручениями в другие земли, тогда и сын отправится вместе с ним. Мне сложно будет привыкнуть к испанской помпезности, так как никогда не смогу понять ее; и я не уверена, что Фелипе возжелал меня только потому, что я так отличаюсь в поведении от женщин его страны.

Мне нужно попытаться забыть Англию. Я была замужем за испанцем; мой сын был наполовину испанцем.

Мы много говорили с Хани о будущем. Она приспосабливалась к жизни гораздо легче меня. Она менее эмоциональна, или, возможно, ей лучше удается скрывать свои чувства. Она была счастлива с Эдуардом, а теперь нашла счастье с Луисом.

Хапи считала, что нужно принимать жизнь такой, какая она есть, и делает все возможное, чтобы стать счастливой.

Наша разлука будет сильным ударом для нас, но мы должны примириться. Нужно думать о будущей встрече, которую и Фелипе, и Луис обещали нам.

Мои страхи почти утихли, когда в ту ночь, ночь, которую мы никогда не сможем забыть, раздался стук в дверь.

Я и Фелипе, Хани и Луис сидели в комнате при зажженных свечах. Хани играла на лютне, ее изящная головка была чуть наклонена, а густые ресницы буквально отбрасывали тень. Казалось, красота Хани захватила всех. Она пела испанскую песню.

Снаружи раздался какой-то шум.

Мы вскочили. Фелипе поспешно подошел и обнял меня. Он велел мне подняться в нашу спальню, чтобы спрятаться там.

Кто-то закричал, а затем раздались звуки шагов.

Дверь гостиной распахнулась. Я увидела Джона Грегори, и огромная радость охватила меня.

— Он вернулся из Англии! — воскликнула я А потом я увидела человека, которого представляла себе много раз, я увидела его горящие огнем голубые глаза, глаза убийцы. Это был Джейк Пенлайон. Глядя на меня, он торжествующе захохотал.

— Я пришел за тобой! — закричал он. — Кто из вас забрал мою женщину?

Он был страшен, величественна и непобедим. Когда меня только привезли на Тенериф, я представляла его появление именно так.

Пенлайон повернулся к Фелипе. Казалось, какое-то чутье подсказало ему, что это был тот самый человек. Потом я увидела, что Фелипе вскинул руки и упал.

— О, Боже! — закричала я, заметив, что кровь капает со шпаги Джейка.

От ужаса я лишилась чувств… Джейк схватил меня.

— Ты сомневалась, что я приду? — кричал он. — Черт возьми, сколько времени прошло!

Как тяжело вспоминать подробности той странной и ужасной ночи! Меня мучила лишь одна ужасная мысль: «Фелипе мертв. Его убил Джейк».

Стоило мне закрыть глаза, я снова видела гостиную — запятнанный кровью гобелен, окровавленные тела мужчин, недвижно лежащие на мозаичных плитах. Рядом с Фелипе лежал и муж Хани. Люди Джейка в азарте грабежа обдирали даже стены.

Придя в себя, я вспомнила о детях и выбежала из комнаты к лестнице, ведущей в детскую. Рядом со мной оказался Джейк Пенлайон. Я так долго не видела его, что забыла силу этого человека.

Он сказал:

— И куда же мы идем? В постель? Что ж, девочка, придется подождать. У нас есть работенка на эту ночь.

— Здесь дети, — сказала я.

— Что?

— Мой сын.

— Ваш сын?

— И ваш тоже, — ответила я. Я пыталась ускользнуть от него, но он крепко держал меня. Мы поднялись по лестнице. Дети не спали. Роберто подбежал ко мне, и я схватила его в свои объятия.

— Твой сын… это грязное отродье! — кричал Джейк Пенлайон.

— Все в порядке, Роберто, — успокаивала я. — Никто не тронет тебя, сынок.

Голубые глаза Джейка Пенлайона запылали гневом.

— Так ты, значит, получила ребенка от сифилитика дона? Черт возьми, я не потерплю на своем корабле никакого испанского сброда.

Я крепко держала ребенка на руках. Подошли Карлос и Жако. Карлос уставился на Джейка Пенлайона с нескрываемым любопытством.

— А эти?..

— Ваши, — сказала я. — Это ваши дети, Джейк Пенлайон. Один от испанской девушки, другой — от моей служанки.

Он оглядел мальчиков. Затем протянул руку и положил на плечо Карлоса:

— Черт побери! — произнес он и, взяв за подбородок, задрал его голову вверх.

Затем он проделал то же с Жако. Они бесстрашно встретили его взгляд. Джейк Пенлайон разразился хохотом. Карлос тоже неуверенно засмеялся. Джейк собрал в руку волосы Карлоса и потянул за них.

Он отпустил Карлоса и шлепнул его по спине. Мальчик зашатался, но устоял и смотрел на Джейка заинтересованно. Жако, не желая оставаться на вторых ролях, тоже выступил вперед.

— Я где угодно узнал бы вас обоих! — произнес Джейк. — Эти парнишки должны были родиться от тебя, а ты заполучила ребенка от сифилитичного дона. — Он посмотрел на ребятишек. — Оденьтесь потеплее. Берите все, что найдете. Вы поплывете на самом прекрасном корабле, который под парусом бороздит моря.

Тихо плача, вошла за Эдвиной Хани. Она подошла к девочке и прижала ее к груди.

Мы спустились вниз. Вьючные лошади, которых забрали из конюшни Фелипе, уже ожидали нас. На них погрузили все, что представляло какую-нибудь ценность. Было, вероятно, уже около полуночи, когда мы направились к побережью.

Бледная луна указывала нам дорогу, в ее свете мы медленно продвигались вперед.

Джейк Пенлайон ехал рядом со мной. Я придерживала Роберто на моем муле. Мануэла, решившая следовать за детьми, держалась около них. Дважды овдовевшая Хани поддерживала Эдвину. Жако ехал вместе с Дженнет, а Карлос восседал на муле один.

Мне казалось, что я живу в каком-то кошмарном сне. Я не могла забыть Фелипе, лежащего в луже крови, Фелипе, который незадолго до этого беспокоился о моей безопасности, и все, что случилось за последний час, казалось совершенно нереальным. Я была уверена, что вот-вот очнусь ото сна.

Но наяву был Джейк Пенлайон. Мне никогда не забыть мягкую обходительность Фелипе, его глубокую нежность ко мне. А Джейк Пенлайон убил его… Как я ненавидела этого человека!

Наконец мы достигли берега, где невдалеке застыл «Вздыбленный лев».

Мы подошли на веслах к кораблю и поднялись на борт.

Добычу, которую люди Джейка Пенлайона забрали из гасиенды, перенесли в трюмы.

Начало светать, когда «Вздыбленный лев» поднял якорь и мы поплыли к Англии.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Знакомое поскрипывание шпангоутов, качка корабля в море — все это отчетливо вспомнилось мне. Каюта Джейка Пенлайона была похожа на каюту капитана на испанском галионе. Правда, она была менее просторной, с низким потолком, но имелся тот же знакомый набор вещей. Я увидела астролябию, арбалет, компасы и песочные часы.

Мануэлу, Хани, Дженнет и меня с детьми помес — 1или в каюте Джейка. Эдвина не отходила от Хани, так же как Роберто от меня, но мальчики Джейка Пенлайона лазали по каюте; они рассматривали все, пытаясь понять, как действует астролябия, и болтали на полу-английском, полу-испанском языке, изобретенном ими самими.

Дженнет улыбалась сама себе.

— Ну, подумайте только, где же сам капитан? — бормотала она.

Хани сидела в трансе, безвольно уставившись прямо перед собой.

Я должна была попытаться разрядить это ужасное напряжение.

— Дети должны спать, — сказала я.

— Вы думаете, госпожа, они смогут заснуть после такой ночи? — спросила Дженнет.

— Они должны спать, — ответила я.

Я была благодарна Богу хотя бы за то, что они не видели убийств. Что же сейчас происходит на гасиенде сколько слуг осталось в живых, что они скажут утром? Пилар в Голубом доме будет кричать во всеуслышание, что это дело рук ведьмы, ведьмы-англичанки, которая очаровала правителя и привела его к гибели.

Дверь каюты открылась, и вошел Джон Грегори.

— А вот и дважды предатель, — сказала я.

— Вы что, не хотите вернуться домой? — спросил он.

Я молчала и думала о доне Фелипе. Я не переставала думать о нем.

— Пройдите в каюту, где будете спать. Я провожу вас.

Мы проследовали за ним вдоль коридора в меньшую каюту, где на полу лежали одеяла.

— Вы все можете отдохнуть здесь. Капитан Пенлайон встретится с вами позже. Он будет занят в течение нескольких часов.

Я вышла следом за Джоном Грегори в коридор.

— Я хочу знать, что произошло в Англии. Какому хозяину вы служили?

— Я служу капитану Пенлайону, который и есть мой настоящий хозяин, и был им, прежде чем меня захватили испанцы.

— Ты однажды предал его.

— Но меня схватили и подвергли пыткам. Меня заставили подчиниться, но, когда я снова увидел зеленые поля родины, я понял, что не хочу больше покидать мою страну.

— Вы нашли мою мать и отдали ей письмо?

— Я отдал ей ваше письмо.

— И что она сказала?

— Я никогда не видел такой радости в тот момент, когда я отдал ей в руки письмо и сказал, что с вами все в порядке.

— А потом?

— Она сказала, что вам следует вернуться домой, и просила меня передать ваше послание капитану Пенлайону, вашему жениху, а уж он-то благополучно доставит вас домой.

— И вы это исполнили. Как долго вы будете преданы Пенлайону, Джон Грегори?

— Вы плывете домой, госпожа. Разве вы не рады?

— В Труинд Грейндж было совершено страшное убийство в ночь, когда нас похитили. Кровавое убийство произошло и на гасиенде. Эти убийства на вашей совести, Джон Грегори.

— Я вас не понимаю. Я искупал свои грехи.

— Ваша совесть всегда будет беспокоить вас, — сказала я.

Я спрашивала себя: как глубоки были мои чувства к дону Фелипе? Да, я любила его, и ошеломляющее отчаяние, которое я испытала, было из-за любви.

Я вернулась в каюту. Роберто тревожно смотрел на меня, я взяла его на руки и успокоила. Эдвина быстро заснула. Карлос и Жако шептались.

Я сказала им:

— Ложитесь спать. Хотя я не думаю, что мы сможем заснуть.

Через некоторое время Дженнет шумно задышала. Я посмотрела на нее презрительно и спросила себя, о чем она думает? О том, как будет валяться в постели с капитаном? Как распутно блестели ее глаза при виде Джейка.

Хани лежала тихо.

Я прошептала:

— Хани, о чем ты думаешь? Она ответила:

— Я все еще вижу их лежащими там. Мужчин, которые спали рядом… Было так много крови. Я не могу забыть это.

— Ты любила Луиса?

— Он был нежный и добрый. Он хорошо ко мне относился. А ты Фелипе, Кэтрин?

— Он взял меня против моей воли, но никогда не был груб. Я думаю, что он довольно скоро полюбил меня. Иногда я думала, что никто не любил меня так, как дон Фелипе.

— Джейк Пенлайон… — начала она.

— Не говори о нем.

— Мы на его корабле. Как ты думаешь, что будет?

Я вздрогнула.

— Мы должны ждать и присматриваться, — сказала я.

Мы все-таки поспали немного. Корабль мягко покачивался, океан был тихий. Утром Джон Грегори принес еду — бобы с соленым мясом и эль. От Джейка он получил приказ охранять нас.

— Все хорошо, — сказал он. — Ветер благоприятный, и мы на пути в Англию. Команда получила двойную порцию рома, заработанную прошлой ночью. Капитан обещал им поделиться добычей, когда мы благополучно доберемся до Хоу. Он желает поговорить с госпожой Кэтрин, когда она поест Я промолчала. Хани, как и мне, есть не хотелось. Роберто сказал, что ему еда не нравится, но я заметила, что Карлос и Жако ели с аппетитом. Эдвина поела бобов, а Дженнет отдала пище должное. Мы выпили эля, который хотя и горчил, но освежал.

Джон Грегори проводил меня в каюту капитана.

Джейк Пенлайон прокричал: «Входите!», — когда он постучал.

Я вошла.

— Входите и садитесь, — сказал Джейк Пенлайон. Я села на стул, который был прикреплен к полу. Джейк сказал:

— Это ваше второе морское путешествие. Оно немного отличается от первого, не так ли?

— Галион был лучше, — возразила я. Он презрительно сжал губы:

— Хотел бы я встретиться с ним. Тогда бы я показал вам, на что он способен.

— У него на вооружении было восемьдесят пушек. Сомневаюсь, что вы могли бы поспорить с ним.

— Что ж, вы стали моряком с тех пор, как поплавали с донами! Вы никогда больше не увидите его…

Я содрогнулась. Я снова увидела Фелипе на полу, его кровь на мозаичных плитках.

— Джон Грегори сказал мне, что вы расспрашивали его.

— А вы ожидали молчания от своих пленников?

— Пленники! Кто говорит о пленниках? Я спас вас, Бог знает от чего. Вы плывете домой. Я сказала:

— Дон Фелипе Гонсалес был моим мужем. Краска бросилась ему в лицо:

— Я знаю, он получил испанское отродье от вас.

— У нас родился сын, — сказала я.

— Женился на вас! — фыркнул он. — Это не женитьба…

— Это была торжественная церемония в согласии с церковным обрядом, — продолжала я.

— В католической церкви… Как вы могли пасть так низко!

Я рассмеялась:

— Вы очень религиозный человек, я знаю, и ведете благочестивую жизнь. Все ваши поступки соответствуют вашей святости.

— Я человек терпеливый. Даже готов принять вас обратно, хотя вы и жили с грязным доном.

— Это был хороший и воспитанный человек. Вам этого никогда не понять.

Он взял меня за плечи и встряхнул. Я на мгновение вспомнила о нежных руках Фелипе — Вы были обручены со мной. Обручение обязывает. Это равносильно женитьбе.

— Я так не считаю.

— Вы лжете. Вы хотели меня. Вы стали бы моей женой и жили в Лайон-корте, если бы не заболели потницей.

— Я никогда не болела потницей.

Он уставился на меня. О, я видела его удивление!

— Это была уловка, способ избавиться от вас. Ну, Джейк Пенлайон, разве я страстно желала вас, когда неделями лежала в постели, чтобы только избежать свадьбы ?

— Вы болели потницей. Я видел ваше лицо.

— Тоже обман… тесто, им слегка намазали лицо. Даже у вас пропало желание, когда вы увидели это!

— Вы… дьявол! — сказал он.

— На Тенерифе меня называли ведьмой, а вы называете дьяволом. В действительности же я всего лишь женщина, желающая избавиться от мужчины, который ей противен.

Он был потрясен. Его самонадеянность была так велика, что он не поверил моим словам.

Наконец он произнес:

— И все же я женюсь на вас, когда мы прибудем в Девон. Несмотря ни на что я выполню свое обязательство.

— Я освобожу вас от него, — пообещала я. — И уеду к моей матушке с сыном.

— Я не рисковал бы только ради того, чтобы доставить вас домой. Вы выполните свое обещание, и когда у вас будет сын, которым вы будете гордиться, то забудете о том, что сочетались браком с испанской собакой.

— Вы вините меня во всем, что произошло! — закричала я. — Ты, с твоей похотью, жестокостью и злобой. То, что произошло той ночью, не было обычным нападением пиратов. Это была месть дона Фелипе. Вы изнасиловали невинную девушку, на которой он собирался жениться, и оставили свое семя. Карлос! О да, ваши глаза загорелись при виде его. Нет сомнений, что это ваш сын. И все из-за того, что я была обручена с вами. Обручена при помощи шантажа и против моей воли… Из-за вашей похоти я была похищена и со мной так обошлись.

Джейк сжал руки. Он, наверное, представил, как я боролась изо всех сил, но в конце концов была побеждена.

— Фелипе не хотел насилия. Он не такой, как вы. Он лишь мстил. Вы виноваты во всем. Вы… вы… с того момента, как вошли в мою жизнь, разрушили мой мир. Все это произошло из-за вас.

— Вы любили его или согласились выйти за него замуж из-за ребенка?

— Вам не понять этого человека. Нет никого хуже вас. Он объяснил мне, что произошло. Фелипе сам не участвовал в моем похищении, и ничего не было, пока меня не привезли на гасиенду, где принудили подчиниться. Я оказалась в ловушке. Поэтому я не сопротивлялась. Потом… он полюбил меня и женился на мне… и наша жизнь была приятной.

— Итак, моя дикая кошка была приручена… приручена грязным сифилитичным доном.

Я отвернулась. Как всегда со мной случалось, — и это приводило меня в ярость, — меня возбуждало присутствие Джейка Пенлайона. Я чувствовала в себе сейчас жизнь, как никогда еще. Я действительно наслаждалась схваткой с ним и была ненавистна сама себе.

Джейк почувствовал мое состояние. Неожиданно он крепко схватил меня за руки, прижал к себе и поцеловал. Меня охватило волнение, которое Фелипе никогда не пробуждал во мне.

Он сказал:

— Я не допущу, чтобы то, что вы были любовницей испанца, расстроило нашу женитьбу.

— Попробуйте только повторить это.

— Любовницей испанца… — произнес он. Я подняла руку, чтобы ударить его, но он схватил меня за запястье.

Он наклонил меня назад, и вновь его губы впились в мои.

— О, Кэт, — произнес он, — как хорошо, что вы вернулись. Я был слишком добр к вашему испанцу. Я должен был привести его на корабль и подвергнуть адским пыткам.

— Я ненавижу вас, когда вы говорите о нем. Он был хорошим человеком.

— Забудем о нем, так как вы опять со мной. Я снова держу вас в объятиях и знаю, что, пока мы вместе, вы дадите мне такое наслаждение, какого я не испытывал с другими.

Когда он произнес эти слова, я поняла, что мне недоставало его, поэтому я так часто и думала о нем. Хотя я ненавидела его, моя ненависть была страстным наслаждением. Казалось, я снова вышла на свежий, чистый воздух после долгого пребывания в тюрьме. Меня охватил восторг, и должна откровенно признаться, что его вызвал Джейк Пенлайон.

Я поняла, что он заставит меня стать его любовницей в течение нескольких ближайших дней.

Я должна была оплакивать Фелипе, но не могла подавить в себе бурную радость.

Три дня он сторонился меня. Я знала, что он пытается раздразнить себя и позволить мне думать, что я могу выиграть нашу борьбу. Ему хотелось, чтобы я томилась от неизвестности. Он наслаждался словесной перепалкой со мной.

В течение этих трех дней погода была идеальной. Дул попутный ветер. Мы часто стояли на палубе и смотрели, как надуваются паруса. Помимо воли я начинала гордиться «Вздыбленным львом»и должны была признать, что судно обладало качествами, которых не было у величавого галиона. «Вздыбленный лев» был более быстроходным судном.

Наступили сумерки. Мы поели, и я, гуляя, встретилась с Джейком около его каюты.

Он преградил мне дорогу и сказал:

— Приятная встреча!

— Я иду к детям, — ответила я.

— Нет, вы пойдете со мной.

Он взял меня за руку и втолкнул в свою каюту.

Фонарь, свешивающийся с потолка, давал тусклый свет.

— Я ждал достаточно долго, — сказал он. — Видите, поднимается ветер. Это означает, что будет буря — Какое это имеет отношение ко мне?

— Прямое. Вы на корабле, и все зависит от погоды. Я буду занят кораблем. А пока у меня есть время, чтобы развлечься с моей женщиной.

— Я хочу только, чтобы вы меня оставили в покое.

— Вы ничего такого не хотите. Он вытащил гребень из моих волос, и они упали мне на плечи.

— Именно такой я вас и представлял, — сказал он Я сказала:

— Если вам нужен кто-нибудь, с кем удовлетворить свою похоть, могу порекомендовать служанку Дженнет.

— Кто захочет иметь подделку, когда есть настоящая вещь?

— Если вы думаете, что я с готовностью подчинюсь… и со страстью… и что я подобна Дженнет…

— У вас нет женской честности. Вы подавляете свои желания, но меня обмануть трудно.

— Хорошо обладать такой самонадеянностью, как у вас.

— Хватит! — закричал он и одним рывком сорвал корсаж с моих плеч.

Я, конечно, знала, что момент, которому я противилась так долго, наступил. Я не была невинной девушкой, но я боролась, как боролась монахиня за свою невинность. Я должна бороться, потому что борьба была частью наших взаимоотношений. Я не могла отрицать, что чувствовала дикое удовольствие от борьбы и моей самой большой задачей стало скрыть свои чувства от него. Я была намерена сопротивляться так долго, как только могла, так как я знала, что главное еще впереди. Он смеялся. Это была битва, которую он, конечно, выиграл. Я шептала слова ненависти, а он — слова триумфа; и я не могла сказать, почему это доставило мне такое огромное наслаждение, какого я никогда не испытывала раньше.

Я освободилась от Джейка. Он лежал на своем тюфяке и улыбался мне.

— Боже мой, — сказал он, — вы не разочаровали меня. Я знал, что все будет именно так с того момента, как только увидел вас.

— Я не думала так, — сказала я.

— Теперь вы это знаете…

— Я ненавижу вас…

— Можете ненавидеть. Похоже, что это объединяет лучше, чем любовь.

— Мне не хочется в Девон.

— Вы должны полюбить свой дом.

— Я вернусь обратно в Аббатство.

— Что? — спросил он. — Нося моего сына? Я буду милосерден и женюсь на вас, несмотря на то, что вы были любовницей испанца да и моей тоже.

— Я презираю вас.

— И поэтому не смогли уйти? Он поднялся на ноги.

— Нет! — закричала я.

— Да, да! — сказал он.

Я боролась с ним. Я хотела остаться, но не могла позволить ему догадаться об этом.

Было уже поздно, когда я еле добралась до каюты, которую делила с Хани.

Она, взглянув на меня, прошептала:

— О, Кэтрин!

— Он решился на это, — сказала я. — Я знала, что это случится рано или поздно.

— С тобой все в порядке?

— Исцарапанная, в синяках. Чего еще можно ожидать после схватки с Джейком Пенлайоном?

— Моя бедная, бедная Кэтрин! Это уже второй раз.

— В этот раз было иначе, — сказала я.

— Кэтрин…

— Помолчи. Я не могу говорить. Иди спать. Она молчала, и я лежала, думая о Джейке Пенлайоне.

Путешествие оказалось долгим и не столь богатым событиями. Шторм, который предвидел Джейк Пенлайон, пришел, и мы боролись с ним. Он не был таким жестоким, как тот, который обрушился на испанский галион; а может быть, «Вздыбленный лев» лучше противостоял стихии. Было ли это благодаря его капитану, непобедимому Джейку Пенлайону? Могущественный и внушительный галион казался неуклюжим в сравнении с изящным «Вздыбленным львом». Корабль бросал вызов морю. Его кидало из стороны в сторону, его шпангоуты скрипели так, как будто бы море хотело сокрушить их. Но корабль резко противостоял проливному дождю, порывистому, ураганному, и напору бурлящей воды.

Джейк Пенлайон делал все, что мог. Благодаря своему искусству мореплавателя он развернул «Вздыбленного льва» против ветра, и верхние палубы находились с подветренной стороны, откуда он отдавал приказы, перекрикивая рев бури. Ничто не могло противостоять Джейку Пенлайону и победить его — ни море, ни ветер. Шторм бушевал в заливе две ночи и день, а затем все успокоилось.

Когда ветер утих, на палубе отслужили благодарственный молебен. Джейк Пенлайон воздавал благодарение Богу за спасение корабля так, будто божеством, которое провело нас через шторм, был сам капитан корабля. «Он высокомерно разговаривает с Богом», — подумала я и про себя посмеялась над ним. Как это было похоже на него! Как он был самонадеян и как великолепен!

В эту ночь, конечно, я была у него.

Он пришел в каюту, которую я превратила в детскую, и потребовал, чтобы Карлос сказал, что он думает о шторме.

— Это был сильный шторм! — закричал Карлос.

— И ты хныкал и думал, что утонешь? Карлос удивленно посмотрел на него:

— Нет, капитан. Я знал, что вы не дадите кораблю утонуть.

— Почему?

— Потому что это ваш корабль.

Джейк дернул мальчика за волосы. Это была привычка, он так обращался с Карлосом и Жако. Иногда я думала, что им больно, потому что они отворачивались, чтобы скрыть это. Но явно оба мальчика гордились, когда он разговаривал с ними, и явно благоговели перед ним. Они были его сыновьями, и Джейк мысленно упивался этим. Мужчины, подобные Джейку Пенлайону, всегда страстно желают иметь сыновей. Они чувствуют себя настолько совершенными представителями человечества, что считают, будто производят лучших детей, и всегда ищут в них свои черты.

Я могла уже видеть его черты в Карлосе и Жако. Они изменились с тех пор, как взошли на борт корабля, и во многом подражали Джейку.

— И ты знал, что я могу победить шторм, а?

— Да, сэр, — сказал Карлос.

— Ты прав, парень, ей-Богу! Он дернул Карлоса за волосы, и Карлос с радостью перенес боль, он знал, что это означает одобрение. Потом Джейк Пенлайон взял мою руку.

— Пошли, — сказал он. Я покачала головой:

— Вы хотите, чтобы я силой овладел вами на глазах у мальчиков?

— Вы не осмелитесь…

— Не провоцируйте меня.

Роберто, которого Джейк игнорировал, испуганно смотрел на меня, и, поскольку я знала, что Джейк способен на все, я покорно сказала:

— Дайте мне несколько минут.

— Видите, как я снисходителен к вам. Я поцеловала детей, пожелала им спокойной ночи и пошла к Джейку Пенлайону.

Когда мы были в его каюте, он сказал:

— Вы покорно пришли.

— Я пришла потому, что не хочу, чтобы дети видели вашу жестокость.

— Я действительно груб?

— Конечно.

— И вы любите меня за это.

— Я ненавижу вас за это.

— Как мне нравится такая ненависть! Вы доставляете мне удовольствие, Кэт. Вы доставляете мне даже больше удовольствия, чем я ожидал.

— Я должна терпеть…

— Да.

— Как только мы будем дома…

— Вы станете честной женщиной. Клянусь, я беру вас с ребенком прямо сейчас. Я хочу сына… моего и вашего сына. Этот мальчик, Карлос, хороший парень, и Жако. Они мои. Но наш, Кэт, ей-Богу, будет особенным, и я не уверен, не начинает ли он свою жизнь прямо сейчас. Не радует ли это ваше сердце?

— Если у меня и будет от вас ребенок, надеюсь, он не будет похож на своего отца.

— Лжете, Кэтрин! Вы постоянно лжете. Говорите правду! Был ли ваш несчастный испанец таким же хорошим любовником, как я?

— Он был джентльменом.

Он рассмеялся, навалился на меня и дал выход своей дикой страсти, которую, как я приказала себе, нужно терпеть.

Но я была радостна и возбуждена, хотя и сказала себе, что никто и никогда так ненавидел мужчин, как я Джейка Пенлайона.

Мы прошли опасный своими штормами Бискайский залив и, наконец, увидели зеленую землю Корнуолла!

А потом мы вошли в гавань Плимута.

Многое произошло с нами за восемь лет. Я стала женой, матерью и вдовой, одним словом, стала совсем другой женщиной, не похожей на ту девушку, которую похитили в странную ночь. Хотя, казалось, здесь ничего не изменилось: те же знакомые воды, побережье. Вскоре я смогу различить очертания Труинд Грейндж.

Судно стало на якорь, и мы с детьми ступили на берег; Джейк Пенлайон сошел с нами. Он никогда не выглядел таким надменно гордым. Он был моряком, вернувшимся домой с добычей, и он отомстил испанцу, который осмелился встать ему поперек дороги.

Кого я не ожидала увидеть на берегу, так это мою матушку.

Она протянула руки, Хани и я побежали к ней. Сначала она крепко обняла меня, потом Хани и повторяла при этом: «Мои дорогие девочки!»— снова и снова она то смеялась, то плакала, и целовала нас, и трогала наши лица, и отходила на некоторое расстояние, чтобы лучше рассмотреть нас, прежде чем опять обнять.

Дети стояли, удивленно глядя на нее. Мы представили их ей. Эдвину, Роберто, Карлоса и Жако. Взгляд матушки задержался на Роберто. Она обняла его и сказала: «Это мой маленький внук». Затем она обняла и Эдвину — ее маленькую внучку, как она назвала ее.

Мама жила в Труинд Грейндж, которое лорд Калпертон предоставил в ее распоряжение. Никто из членов его семьи не пользовался им с момента трагедии — смерти Эдуарда. Когда Джейк Пенлайон отправился за нами, моя мать приехала в Девон, настолько велико было ее желание встретить нас сразу же, как только мы ступим на земли Англии.

Как странно было опять пройтись по этим местам, взглянуть на башенное окно, из которого я впервые увидела галион. Мы с матушкой шли, крепко держась за руки. Она не могла говорить сейчас о своих чувствах, хотя, несомненно, ей и хотелось высказать их.

Как только появился «Вздыбленный лев», она послала слуг приготовить праздничный стол, и нас встретили запахи острой пищи и пирогов. Мы так давно не вдыхали запахи привычной пищи, что, несмотря на нахлынувшие чувства, нам захотелось есть.

Я поднялась в мою комнату, встала перед башенным окном и посмотрела на Хоу и «Вздыбленного льва», танцующего на волнах.

Матушка стояла около меня. Наконец-то мы остались одни.

— О, моя дорогая Кэт! — сказала она.

— Я знаю, — сказала я. — Я все время думала о тебе.

— Какие ужасные переживания выпали на твою долю, а ты еще почти ребенок.

— Я теперь тоже мать.

Она вопросительно посмотрела на меня. Я начала рассказывать ей, почему мы были похищены, но она уже знала. Джон Грегори рассказал ей все.

— И этот человек… ты говоришь, он был добр к тебе?

— Да, мама.

— И ты вышла за него замуж!

— В конце концов, это было самое лучшее, что я могла сделать. У меня был сын. Роберто стал наследником его владений. И я любила его, потому что он был добр ко мне.

Она наклонила голову:

— Я тоже вышла замуж, Кэт.

— Руперт? — спросила я. Она кивнула.

— А мой отец?

— Он никогда не вернется. Он мертв, Кэт. Я давно знала, что он мертв.

— Говорили, что он таинственно исчез.

— Нет ничего таинственного, связанного с твоим отцом, Кэт, — по крайней мере, ничего такого, кроме отношений между мужчиной и женщиной. Он был отдан в Аббатство монахом, который был его отцом, — вот и вся легенда. Он приобрел свои богатства, продавая сокровища Аббатства, и внезапно умер в подземельях Аббатства. Все это в прошлом, и я вышла замуж за Руперта.

— Тебе надо было давно выйти за него замуж, мама.

— Теперь я счастлива. Он хотел, чтобы я приехала сюда, потому что знал о моей любви к тебе, но он с нетерпением ждет моего возвращения.

— А Кейт?

— Как обычно.

— Она не вышла снова замуж?

— Кейт и не думает выходить замуж, хотя многие хотели бы склонить ее к браку. Она хочет оставаться свободной. Она богата, независима и не способна подчиниться мужчине.

— Ни один мужчина никогда не сможет руководить ею. Она будет управлять им.

— Ты все еще с горечью говоришь о ней, Кэтрин.

— Я ничего не забыла. А Кэри?

— Он живет в корте.

— Ты видишь его?

— Да.

— Он говорил обо мне?

— Мы все время говорили о тебе после побега.

— Кэри тоже?

— Да, и Кэри.

— С ним все в порядке, мама?

— Да, в порядке. А теперь, Кэт, дорогая, что ты будешь делать? Выйдешь замуж за Джейка Пенлайона? Я хочу, чтобы ты была счастлива, дорогая Кэт. Я хочу этого больше всего на свете. Джейк Пенлайон вернул тебя нам. Он хочет жениться на тебе. Ведь вы обручены, и он так ждал тебя. Я громко рассмеялась:

— Думаю, что собираюсь родить от него ребенка.

— Значит, ты любишь его?

— Иногда мне кажется, что ненавижу.

— Тем не менее…

— Он взял меня силой, — сказала я, — Он предложил мне выйти за него замуж, но поторопил события. Она взяла меня за плечи и посмотрела в лицо.

— Моя дорогая Кэт, — сказала она, — ты изменилась.

— Я больше не твоя невинная дочь. Дважды меня силой заставили подчиниться. И что странно, мама, они оба предложили мне выйти за них замуж.

— Ты была несчастлива, Кэт. Теперь ты должна начать новую жизнь. Вернись со мной домой, в Аббатство.

— Я думала об этом.»Но там я увижу Кэри. А я не хочу, чтобы открылась старая рана. Возможно, он женится. Он женат? — спросила я быстро.

Она покачала головой:

— Ты вышла замуж за испанца, — напомнила она мне.

— Я вышла за него, потому что думала, что останусь там навсегда. Я хотела обеспечить будущее сыну.

— А этот ребенок, которого ты носишь? Я на минуту замешкалась, спрашивая себя, смогу ли я заглушить тоску по Фелипе, которая терзала мое сердце, ненавистью к Джейку Пенлайону?

— Я выйду замуж за Джейка Пенлайона, — ответила я. — Он отец ребенка, которого я ношу. Я останусь здесь, мама, потому что как бы я ни хотела быть с тобой, я не могу вернуться в Аббатство.

Она, как обычно, все понимала.

Джейк Пенлайон торжествовал. Приготовления к свадьбе начались сразу же.

— Мы хотим, чтобы рождение нашего сына произошло через положенное время после свадьбы.

В прошлом году у отца Джейка Пенлайона произошел апоплексический удар, и он скоропостижно скончался. Он жил, настолько потакая своим желаниям, что, по общему мнению, сократил свой век. Поэтому Джейк Пенлайон стал хозяином Лайон-корта, а мне предстояло стать его хозяйкой.

Я поставила свои условия.

Дети должны были остаться со мной, хотя он хотел отправить Роберто в Аббатство вместе с моей матерью.

— Говоря правду, — сказал он, — вид этого отродья приводит меня в ярость.

— Он мой сын, — возразила я, — и никогда не расстанется со мной, пока я жива.

— Это будет твоим позором, свидетельством твоего общения с нашими врагами. Ребенок, которого насильно сделали!

— Это можно сказать и о ребенке, которого я ношу.

— Не совсем так. Ты этого хотела. Думаешь обмануть меня?

— Ты сам обманываешь себя. Мой сын остается, или свадьбы не будет.

— Свадьба будет, — сказал он. — Не думай, что сможешь провести меня дважды. Никакой потницы на этот раз, моя девочка.

Я рассмеялась.

— Роберто остается, — сказала я.

— И двое других тоже, — подтвердил Джейк. — Я не возражаю против детской комнаты. Эти двое мальчиков занятные малые. Они мне нравятся.

— Да, конечно. Они напоминают тебя. Мануэла и Дженнет позаботятся о них, но предупреждаю: больше никаких приятных развлечений с моими служанками.

Он грубым жестом поднял мой подбородок:

— Увидишь, что не будет никого, кроме тебя. И предупреждаю тебя: я крепкий мужчина.

— Я не нуждаюсь в предупреждениях.

— Стоит обратить на это внимание. Ты можешь сделать меня только своим, Кэт, и ты сделаешь это.

— Думаешь, я смогу удержать такую находку? — спросила я с сарказмом.

— Если ты достаточно умна, Кэт, то сможешь.

— Как знать! Могу ли я удержать твое влечение к другим? Но предупреждаю, в моем доме и с моими служанками этого не будет.

— У меня никогда не было сложностей с тем, чтобы найти желающих разделить со мною постель.

— Подходящий предмет разговора для мужчины, который собирается жениться.

— Но мы не такие, как все, не так ли, Кэт? Уж мы-то знаем, и это делает будущее нашего союза таким увлекательным. Скажи, как чувствует себя сегодня мой сын?

— Я еще не уверена, что он существует. Если его нет… не нужна и свадьба.

— Если его еще нет, то есть надежда, что он скоро появится.

— Пойду осмотрю дом. Возможно, я захочу там что-нибудь переделать.

Он радостно улыбнулся мне. Я знала, что он очень хочет нашей свадьбы.

Моя свадьба с Джейком Пенлайоном состоялась вечером. Церемония происходила в церкви, где однажды Джейк Пенлайон подглядывал через отверстие для прокаженных. В Труинд Грейндж было устроено празднество, а затем я вернулась с Джейком Пенлайоном в Лайон-корт.

Нет смысла изображать, что меня не волновало то, что я вхожу в этот дом хозяйкой, как и то, что я иду с ним в свадебные покои, и останусь здесь.

В эти первые мгновения я верила, что Джейк испытывал ко мне нежность. Я знала, что он получил то, чего так долго добивался, и когда он обнял меня, то был ласков. Но это длилось недолго, так как это чувство было непривычно ему.

Его страсть была неистовой, и, поскольку я знала, что он жаждал покорять, сражаться, я сопротивлялась ему.

Но я разделяла его страсть. Джейк знал это, хотя я и не хотела, чтобы он понял. Наши сражения были захватывающими, я забывала обо всем, кроме сильного физического удовольствия.

Мои отношения с Джейком были только плотскими. Я не хотела притворяться, что мне не нравятся чувственные наслаждения, и не скрывала этого. Если он не испытывал нежности ко мне, то и я платила ему той же монетой. Я не собиралась притворяться, что люблю его, и даже не подавала вида, что он мне нужен. Я обнаружила, что он грубый, жестокий, высокомерный, и не прощала ему этого. Я вышла за него замуж только потому, что носила ребенка, которого он мне сделал насильно. Я была женщиной с ярко выраженными природными инстинктами, и его сильное мужское начало вызывало во мне ответные чувства. Оказалось вполне возможным разделять сексуальные наслаждения и в то же время не любить своего партнера.

Я дала ему понять это, но Джейк заявил, что я хочу его так же, как и он меня. И он всегда считал, будто стоит только ему поманить меня пальцем, как я кинусь в его объятия.

— Ты не раз заманивал меня, — напомнила я ему. — Но я никогда не была в твоей постели, пока ты не овладел мною силой на корабле, но там я не могла спастись от тебя.

— Я видел, что ты тянулась ко мне.

— Как глупая Дженнет? Но я не Дженнет, запомни это.

— Я хорошо это знаю. Но ты, как и она, женщина, а такой женщине нужен мужчина, как я.

— Чепуха! — возразила я ему.

— Докажи это.

И уже ничто не могло его удержать. Да, мне доставляли удовольствие наши схватки. Я не могла этого скрыть.

— Мы созданы друг для друга, — сказал он. — Я знаю это. С того момента, как я в первый раз увидел тебя, я сказал себе:» Это твоя женщина, Джейк Пенлайон. Она будет лучшей из всех, кого ты когда-либо знал «.

Но потом мы спорили, и я обычно выигрывала, и ему доставляло удовольствие уступать мне.

Стоило ему только схватить меня, как, несмотря на мое сопротивление, он всегда добивался своего… в любое время и везде.

Я говорила, что он бесстыдный, а он отвечал, что я такая же.

Так прошел первый месяц моей супружеской жизни с Джейком Пенлайоном.

Затем моя мать сообщила, что она едет домой. Она оставила Руперта одного слишком надолго.

Хани поедет с ней. В Труинде было слишком много неприятных для нее воспоминаний. Она будет жить с моей матушкой в Аббатстве.

Итак, она с Эдвиной отправилась в Аббатство;

Роберто, Карлос и Жако остались, а Дженнет и Мануэла присматривали за ними.

К этому времени я уже была уверена, что беременна.

« Скоро, — пообещала я себе, — в детской появится еще один ребенок «.

Роберто тосковал. Его темные глаза становились все больше на маленьком лице с оливковой кожей.

— Мама, — сказал он, — я хочу домой.

— Роберто, мой дорогой, — ответила я ему, — мы дома.

Он покачал головой:

— Это не дом. Дом не здесь, мама.

— Теперь здесь, — сказала я ему. — Дом там, где я и ты.

Он понимал это.

— Я хочу к папе. Где мой папа?

— Он покинул нас, Роберто. Он мертв. Теперь у тебя новый отец.

— Я хочу своего отца, мама. Кто теперь мой новый отец?

— Ты знаешь.

Он в испуге вздрогнул:

— Только не он…

— Теперь он будет твоим отцом, Роберто. Он крепко зажмурил глаза и покачал головой. Я сказала не то. Я испугала его.

Я взяла Роберто на руки и покачала.» Я с тобой, Роберто «. Это успокоило его. Он прижался ко мне. Но он боялся Джейка, а Джейк, который не понимал детей, ничего не делал для того, чтобы смягчить эту ситуацию.

Карлос и Жако были увлечены» Вздыбленным львом «; они играли в игры, в которых присутствовали корабли и капитаны. Карлос всегда был капитаном Пенлайоном, и это нравилось Джейку. Он гордился этими двумя… его сыновьями. Похоже, его не волновало, что один из них был сыном знатной испанки, а другой — сын прислуги. Они были Пенлайоны, и этого было достаточно для него.

Иначе обстояло дело с моим маленьким Роберто! Я так беспокоилась о ребенке, что поговорила о нем с Джейком. Я зашла так далеко, что умоляла его проявить хотя бы небольшой интерес и немного доброты к мальчику.

— Интерес к сыну того человека?

— Он также и мой сын.

— Это не заставит меня любить его.

— Заставит. Я взяла твоих сыновей и забочусь о них.

— Ты женщина, — сказал он.

— Если в тебе есть какие-либо добрые чувства..

— Но ты знаешь, что их нет…

— Умоляю тебя, будь добр к моему сыну.

— Я буду вести себя так, как мне подсказывают чувства.

— О, так ты собираешься удовлетворить свою гордость, не так ли?

— В этом случае да. — Он неожиданно повернулся ко мне:

— Я говорил тебе, что ненавижу мальчика. Когда я вижу его, то представляю тебя с этим испанцем. Я хочу переломать ему все кости; хочу уничтожить все, что напоминает мне об этом.

— Ты жесток. Обвинять ребенка…

— Ты должна была отправить его с твоей матушкой.

— Моего родного сына!

— Перестанешь ты говорить о твоем сыне? Скоро у тебя будет мой, и тогда это темнокожее отродье должно будет убраться отсюда. Я могу взять его с собой в море и отвезти домой. Что ты на это скажешь?

— Если ты осмелишься тронуть этого мальчика…

— То что будет? — насмехался он.

— Я убью тебя, Джейк Пенлайон.

— Итак, ты собираешься стать убийцей.

— Да, если кто-нибудь причинит вред моему сыну — О, давай перестанем говорить об этом ублюдке. В детской будет столько настоящих мальчиков, что ты не будешь скучать еще по одному.

Я ударила его по лицу. Проявление эмоции всегда возбуждало его. Он схватил меня за руки и силой опрокинул на пол.

Это была неизбежная концовка, но она ничего не решала.

Он ненавидел моего сына из-за его отца, и это тревожило меня.

Когда Роберто заболел, я была с ним все время. Думаю, причиной болезни стал холодный восточный ветер, который неожиданно подул и был слишком свежим для него.

Дженнет и Мануэла ухаживали за ним, и я провела с ними в детской целый день.

Когда наступили сумерки, ему стало немного легче.

— Кажется, ему лучше от того, что вы с ним, хозяйка, — сказала Дженнет.

Это была правда: когда я сидела около его кровати, он немного поспал, держа меня за руку, и если я пыталась высвободить ее, то сразу же его горячие маленькие ручки сжимались сильнее.

Я решила, что останусь с ним.

Когда наступила ночь, Джейк пришел в детскую. Дженнет и Мануэла поспешно удалились.

— Что это значит? — спросил Джейк. — Я жду тебя.

— Ребенок болен, — ответила я.

— Эти две женщины могут позаботиться о нем.

— Ему становится хуже без меня.

— Не хуже, чем мне без тебя.

— Я останусь здесь на ночь.

— Нет, — сказал он, — ты пойдешь со мной, в постель.

— Эту ночь я буду с моим сыном.

— Пойдем… — сказал он.

Он схватил меня за руку, я встала и оттолкнула его:

— Ты разбудишь ребенка.

— Почему я должен волноваться об этом?

— Это волнует меня, — сказала я. Я вышла из комнаты вместе с ним, так как не хотела волновать Роберто.

— Уходи! — сказала я.

— А если я решил не уходить?

— Тебе необходимо изменить это решение.

— Ты пойдешь со мной.

— Я останусь с моим сыном.

Мы, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу.

— Я могу отнести тебя туда, — сказал он.

— Если ты дотронешься до меня, Джейк Пенлайон, — сказала я, — я уйду из этого дома. Я заберу моего сына к матушке и никогда больше не увижу тебя.

Он стоял в нерешительности, и я поняла, что одержала победу.

— Уходи, — сказала я, — и не кричи. Если ты разбудишь ребенка, если ты напугаешь его, я никогда не прощу тебя.

— Ты не боишься, что я сейчас уйду к другим?

— Если тебе так нужно, иди.

— Тебя не беспокоит это?

— Говорю тебе, что сейчас меня беспокоит только сон моего сына, и я останусь с ним, чтобы быть уверенной, что он спит.

— Кэт, — сказал он. — Я хочу тебя… сейчас… в эту минуту.

— Уходи.

— Тебя не волнует, что я сделаю?

— Делай все, что захочешь.

Он схватил меня за руку и несколько раз встряхнул.

— Ты прекрасно знаешь, что я желаю только тебя. Я торжествующе рассмеялась. Конечно, я победила!

Я вернулась к Роберто.

Утром ребенку стало лучше, но я знала, что он боится Джейка Пенлайона.

Пришло лето. Тенериф, казалось, стал далеким прошлым. Я привыкла к образу жизни в Пенлайон-корте. Вскоре Джейк должен был отправиться в плавание. Он отложил его из-за нашей женитьбы, и я знала, что он хотел быть со мной; но, конечно, он не мог оставаться на берегу вечно. Думаю, он хотел бы взять меня с собой, но я была беременна, а море — неподходящее место для женщины в моем положении. Он любил море, и его корабль был дороже его сердцу, чем какое-либо живое существо, я уверена в этом, тем не менее, он засиделся на берегу, так как не мог меня оставить.

Он никогда не сможет забыть о нападении пиратов, произошедшем в его отсутствии. Он боялся, что это может повториться, и разрывался между страстью к морю и жизнью со мной.

Часто я видела его внизу у Хоу; он отправлялся на корабль и проводил там какое-то время. Наконец он решил, что не может больше откладывать плаванье.

Из Сент-Остелла навестить нас приехал капитан Гирлинг. Это был мужчина на двадцать лет старше Джейка.» Он крепкий человек, — сказал мне Джейк, — один из немногих, кому я мог бы доверить свой корабль «.

Капитан Гирлинг гостил у нас месяц, и они с Джейком бывали на» Вздыбленном льве» каждый день. И на Хоу было много дел, пока все припасы, а также тюки с тканями не были подняты на борт.

За обедом разговоры в основном шли о море и кораблях, и я стала большим специалистом в этих вопросах, особенно потому, что у меня был личный опыт, полученный в двух плаваниях. Они обычно подробно расспрашивали меня о галионе, и я не могла устоять, чтобы не превозносить его и не подчеркивать его превосходство над «Вздыбленным львом»и другими английскими кораблями, которые я видела; и это раздражало их.

Капитана Гирлинга, как и Джейка, приводило в ярость даже упоминание об испанцах и католицизме. В этом они были заодно, как и в большинстве других вопросов.

Они ненавидели инквизицию, которая хватала английских моряков, подвергала их пыткам и даже сжигала на кострах. Джон Грегори был примером человека, который был схвачен и освобожден лишь при условии, что будет ее шпионом. Довольно странно, но, кажется, Джейк простил его, хотя он помогал выкрасть меня из Англии. Однако он помог Джейку и вернуть меня обратно.

— Хорошие новости из Голландии, — сказал капитан Гирлинг. — Там восстание, и в любом случае это хорошо. Недовольство испанской инквизицией вызвало восстание. Ей-Богу, чем скорее мы вытесним их из морей, тем лучше.

Джейк смотрел на меня с интересом.

— Я перережу горло любому испанцу, который попадется мне… не важно, кому.

— Перерезать горло — это слишком хорошо для них, — прорычал капитан Гирлинг.

Я боялась за Роберто, который с каждым днем становился все больше похож на своего отца.

— Если они только осмелятся сунуться в Англию… — начал капитан Гирлинг.

Лицо Джейка побагровело при этой мысли, его глаза горели возбуждением.

— Ну и денек будет! — кричал он. — Здесь они останутся навсегда. Ты думаешь, Гирлинг, что эти мошенники такие дураки, чтобы попытаться сделать это?

— Кто знает? Они завладели землями по всему земному шару. Даже у дикарей они ставят дыбы и тиски, и пытаются с их помощью сделать из них папистов.

— Пусть только сунутся сюда! — кричал Джейк. — О, Боже, пусть они придут сюда! Пусть они привезут сюда свои тиски! Мы покажем, как ими пользоваться.

— Они боятся нас… и уважают. Они предпочитают развлекаться с дикарями, — сказал Гирлинг.

— Я клянусь, что они надолго запомнят нас. Если они встретят в море один из моих кораблей, то узнают нас.

— Ты много говоришь о том, что может произойти, — сказала я. — Мы хорошо знаем, как поступят они и как ты. Но зачем им приходить сюда? На что им надеяться?

— Здесь есть предатели, — сказал капитан Гирлинг. — Мы должны опасаться предателей внутри страны.

— Чертовы паписты! — сказал Джейк. — А теперь еще и королева! Королева Шотландии, недавняя королева Франции, может привести сюда армию, если она найдет поддержку у изменников здесь, на суше, и поддержку короля Испании на море.

— Война! — сказала я. — О, только не война!

— На границе постоянные опустошительные набеги, — сказал Гирлинг, — наша повелительница, королева Елизавета, разрывается на части. Она хочет найти причину разногласий шотландской знати, а они, ей-Богу, просто сварливая толпа. Говорят, что она делает все возможное, чтобы отсрочить свадьбу Шотландской королевы с лордом Дарнлеем. Этот парень не подходит Марии. Он самодовольный хвастун, развратник, трус и очень мечтает о матримониальной короне Шотландии. Если королева Шотландии умна, то она поставит его на место, подальше от трона.

— Пока я отсутствовала, — сказала я, — отношения между Англией и Шотландией обострились.

— Они стали такими с того момента, когда муж Марии, молодой король Франции, умер, и она в одну ночь потеряла свое положение, — сказал капитан Гирлинг. — Медичи дала понять, что она может убираться, а куда она отправится, кроме своей родной Шотландии?

— Не будем забывать, — добавил Джейк, — что она осмелилась назвать себя королевой Англии. Королева Елизавета не забудет этого, я уверен.

— За одно это она заслужила, чтобы ей отрубили голову.

— Точка зрения Марии такова, что наша королева — дочь Анны Болейн, которую католики называют блудницей, потому что они говорят, что она никогда не была в действительности женой короля Генриха, в то время как сама Мария происходит законно от сестры Генриха, — напомнила я ему.

Джейк бросил на меня предостерегающий взгляд.

— Ты говоришь как папист. — Он прищурил глаза. — И позволь сказать, я не потерплю папистов в этом доме. Если я найду хоть одного, пусть им будет хуже.

Я знала, что он имеет в виду Роберто, так как относился к мальчику с предубеждением. Я боялась за моего сына, но ответила смело:

— Я не касаюсь религии. Я просто констатирую, что причина в этом.

— Елизавета — королева по праву наследования, настоящая дочь короля Генриха, — резко возразил Джейк, — и мы будем сражаться за нее. Нет ни одного истинного англичанина, который не отдал бы жизнь за нее и не хотел очистить землю от папистов.

Мы выпили за здоровье королевы, причем я с неменьшим энтузиазмом, чем они.

Но мне было тревожно. Здесь, на этой земле, всегда будет неспокойно, считала я. Здесь всегда будет этот конфликт, и, когда я вспоминала решимость и религиозный пыл Фелипе и тех, кем он командовал, о могуществе испанских галионов, я боялась, что может вспыхнуть большой пожар.

Ночью я проснулась, и Джейк зашевелился рядом со мной.

— Ты знаешь, зачем я послал за Гирлингом? — спросил он.

— Вероятно, он собирается командовать одним из твоих кораблей?

— Как ты думаешь, каким кораблем?

— Этого я не знаю.

— «Вздыбленным львом».

— Твоим кораблем?

— Да, он стоит здесь без дела.

— Не думала, что ты позволишь кому-нибудь командовать им.

— Я тоже.

— Но почему?

— Зачем ты спрашиваешь? Я нашел более подходящую замену приключениям. Она ненадежна, как море, и, ей-Богу, тоже иногда приходит в неистовство. Она может быть мягка и ласкова, хотя пытается скрыть это. Но я никогда не уверен в ней.

— У тебя не хватает воображения, чтобы выразить все свои фантазии. На твоем месте я бы не пыталась этого делать.

Он засмеялся:

— Так знай, я разрешил Гирлингу взять «Вздыбленного льва». Это короткое плаванье. И когда он вернется обратно, уйду в море я. И возьму тебя с собой, Кэт. Тебя и мальчика. Он будет еще очень маленький, не так ли? Кто знает, что нас может ожидать в море? В этом проблема. Но если я оставлю тебя здесь, то буду думать днем и ночью о том, не высадились ли испанцы на берег. Если же я возьму вас с собой… Как я смогу взять тебя с собой?

— Тебе придется отправиться в плаванье одному, подобно другим мужчинам, — сказала я.

— Зато какая будет встреча, когда я вернусь. Ты будешь ждать меня на берегу. Никаких забав, моя любовь, пока я буду отсутствовать.

— Ты думаешь, что все такие же, как ты? Представляю, сколько развлечений будет у тебя во время плаванья.

— Не ревнуй, Кэт. Я мужчина, которому нужны эти развлечения. Но есть только одна женщина, которая меня по-настоящему волнует, и ради нее я оставлю всех остальных.

— Не сдерживай себя, — сказала я. — Развлечения — это все, что тебе нужно.

— Хотя ты и будешь ревновать, но мы должны расстаться на время. Я моряк и в первый раз жалею об этом. Видишь, как я люблю тебя. Я люблю тебя так сильно, что разрешил Гирлингу командовать моим кораблем ради того, чтобы остаться с тобой.

Тронутая этим заявлением, я молчала. В первый раз я почувствовала к нему нежность.

Гирлинг уплыл. Бедный Джейк, он стоял и смотрел, пока судно не скрылось из вида, — его любовь, его корабль, его «Вздыбленный лев».

— Это все равно, что увидеть другого мужчину с твоей женщиной, — заметил он.

Целый день он был угрюмым, удивляясь, как он разрешил Гирлингу занять его место. Он встречал и провожал другие свои корабли, но для него существовал только один «Вздыбленный лев».

Мысленно он проделал все его плаванье. Зная морские карты и высчитывая, где корабль может быть, он говорил: «При благоприятном свежем ветре, если корабль не встретит кого-нибудь, с кем придется вступить в бой, он вернется».

Иногда ему хотелось быть с ним, а иногда он радовался, что остался дома. В разгар некоторых наших схваток он говорил: «Подумать только, я променял» Льва» на эту сварливую женщину!»

Но были и периоды удовлетворения. Жизнь начинала нравиться мне. Было ли это опять связано с безмятежностью беременности? Наверное, так. Моя матушка довольно часто посылала ко мне гонца с письмами.

« Если бы только ты не была так далеко! — жаловалась она. — Как бы я хотела быть рядом с тобой сейчас «.

Моя бабушка присылала рецепты и даже кое-что из своих припасов. Хотя мы были далеко друг от друга, казалось, мы стали намного ближе, несмотря на мили, разделявшие нас.

Проходили месяцы. Ребенок должен быть родиться в феврале.

Джейк был весел. Он представлял себе крепкого малыша, который будет у нас. Он по-прежнему не обращал внимания на Роберто, но Карлос и Жако никогда не надоедали ему. День ото дня они становились все более необузданными и не поддающимися воспитанию. Они ездили верхом, охотились с Джейком и обучались стрельбе из лука и фехтованию.

Они пропускали занятия с учителем, которого я наняла, чтобы обучать их, что забавляло Джейка.

Он так же поступал в детстве. Все их поступки, которые напоминали его собственные подвиги, приветствовались. Они знали это. Мой Роберто был способным в учении, что радовало меня, поскольку это давало ему хоть такое преимущество. Я держала его подальше от Джейка, насколько это было возможно, и часто без особого труда мне удавалось сделать так, что они не виделись неделями, .

— К возвращению» Вздыбленного льва» мальчик уже должен появиться на свет, — сказал Джейк. — Мы назовем его Лев-Лай он.

— Но такого имени нет, — сказала я.

— А мы изобретем его.

— Ты хочешь, чтобы мальчик страдал от своего имени? Над ним будут смеяться всю жизнь.

— Пусть это не беспокоит его.

— А не лучше ли назвать его Пенн, в честь твоего отца?

Наступило Рождество, и посыльный из Аббатства привез подарки и долгожданные письма. Хани в Аббатстве была счастлива. Эдвина чувствовала себя хорошо. «Как спокойно сейчас, Кэтрин! — писала она. — Тенериф кажется таким далекими.

А Луис? Вспоминает ли еще Хани о двух своих мужьях, которые были убиты, причем один на ее глазах? Я сама не могла забыть лежащего в крови Фелипе, убитого мужчиной, который стал моим вторым мужем. Мне недоставало его обходительности; иногда я ловила себя на том, что сравниваю с ним Джейка.

Мы жили в бурные времена, и жизнь ничего не стоила. Мужчины, подобные Джейку Пенлайону, мало задумывались, прежде чем направить удар кому-нибудь в сердце. Я дрожала при мысли о кровопролитии, которое могло произойти, если» Вздыбленный лев» встретит в море испанский галион.

Эта ненависть людей друг к другу, когда она кончится? Я надеялась, что к тому времени, когда мой маленький Роберто станет мужчиной, с войнами будет покончено.

В конце января «Вздыбленный лев» вернулся домой. Январь выдался холодным месяцем с сильными ветрами, дующими с востока. Когда стало теплее, то вместе с теплом пришли неизбежные дожди и густой туман. И вот как-то сквозь него неожиданно проступили очертания корабля. Он был в опасной близости к берегу, и туман плотно окутывал мачты корабля. Джейк первым увидел его в окно.

— Боже правый! — закричал он и уставился на него.

Я взглянула на Джейка и увидела, что он побледнел.

— Что случилось? — закричала я.

— Боже! — кричал он. — Что они сделали с кораблем?

Он выбежал из дома. Я последовала за ним. Я стояла на берегу, глядя, как маленькая лодка плывет к разбитому кораблю.

Что это был за день! Я никогда не забуду сырость тумана и спокойное, как озеро, море. И он, его любимый корабль, со сломанной мачтой и пробоиной в боку.

Просто повезло, что кораблю удалось дойти до берега Англии.

Я видела лица мужчин, почерневшие от солнца, изможденные от жизни впроголодь. Многие из моря ков были ранены.

Я ничем не могла помочь.

Я почувствовала сострадание к Джейку, когда увидела выражение мрачного ужаса на его лице. Он любил этот корабль даже в таком плачевном виде.

Я поняла тогда, как он выглядел, когда, вернувшись из плавания, обнаружил, что испанцы увезли меня.

Произошла обычная история. Корабль неожиданно встретился с более мощным противником. Не стоит говорить, что тот парусник был испанским.

Испанцы хотели захватить судно, но, благодаря удаче, этого не случилось. «Вздыбленный лев» получил почти смертельные повреждения, но показал свои лучшие качества. Он также нанес смертельные раны своему врагу, поэтому испанцы убрались восвояси, предоставив такую же возможность «Вздыбленному льву».

Капитан Гирлинг был смертельно ранен, но прожил после битвы еще четыре дня. Он достойно руководил командой со своего вынесенного на палубу ложа. Он знал, что умирает, но его главной заботой было привести бедный израненный корабль к его хозяину. Только узнав, что это сделано, он умер.

Один из матросов рассказал: «Было похоже, что он собрал все свои силы для этого, капитан Пенлайон. Как будто он держался за жизнь до тех пор, пока не убедился, что корабль сможет войти в гавань».

Джейк был спокойнее, чем я могла ожидать. Я представляла его обвиняющим во всем команду, но он был моряком и понимал, что в действительности произошло.

«Вздыбленный лев» не опозорил ни его, ни себя; он достойно выстоял против более могущественного врага. Он пострадал не меньше противника, и Джейк рисовал себе более радостную картину — тонущего испанца. Он был уверен, что тот пошел на дно моря.

Он посылал проклятия ему и его команде. Но его главной заботой был «Вздыбленный лев». Он пробыл на нем весь оставшийся день и далеко за полночь, успокаивая себя тем, что его можно опять вернуть в строй.

Потом он вернулся.

— Он показал, на что способен, Кэт, — сказал мне Джейк, — Я всегда это знал. Другое судно пошло бы ко дну, а он здесь и в течение нескольких месяцев опять будет таким же, как прежде. Я позабочусь об этом.

Это действительно было время несчастий.

На следующий день после того, как «Вздыбленный лев» вернулся домой, у меня начались родовые схватки. Это было слишком рано, и мой ребенок родился мертвым.

Трагедию усугубило еще то, что родился мальчик.

Я была безнадежно больна. Я потеряла долгожданного ребенка, что также не способствовало моему выздоровлению, и две недели все думали, что я не выживу.

Джейк приходил и сидел около моей постели. Бедный Джейк! Я полюбила его. Его «Вздыбленный лев» получил повреждения, сын, о котором он так мечтал, был потерян. И я, кого он по-своему любил, находилась при смерти.

Позже я узнала, что он почти сошел с ума и угрожал докторам, что, если я умру, он убьет их. Он делил свое время между моей комнатой и кораблем. Где-то к концу второй недели стало ясно, что у меня есть шанс поправиться и что «Вздыбленный лев» будет опять, как прежде, плавать.

Я часто бредила, и не знала, где нахожусь. Временами я видела себя на гасиенде, ожидающей прихода дона Фелипе. Однажды мне показалось, что я вижу его, что это он стоит, глядя на меня, около кровати, подняв высоко подсвечник. В другой раз я держала моего сына на руках, а он глядел на нас.

Однажды ночью я очнулась и увидела, что это Джейк стоит возле моей кровати. Я увидела его сжатые кулаки и услышала его шепот.

— Ты зовешь его. Перестань. Ты подарила сына ему. А мне дать сына не смогла.

Я испугалась, испугалась за Роберто, потому что в этот момент поняла, какими неистовыми могут быть чувства Джейка. Я поняла, что рождение сына от Фелипе всегда будет точить его мозг, и его яростная ненависть к нему, к испанцам, и ко всему испанскому сконцентрируется на моем сыне.

Я хотела обратиться к нему.

— Джейк, — сказала я. — Я умру… Он опустился на колени около кровати и взял мою руку. Он горячо, одержимо целовал ее.

— Ты будешь жить, — сказал он, и это было подобно приказу. — Ты будешь жить ради меня и сыновей, которые будут у нас.

Я поняла его чувства ко мне. Я была нужна ему, и он не мог представить свою жизнь без меня. Его губы были прижаты к моей руке. «Поправляйся, — говорил он. — Будь сильной. Люби меня, ненавидь меня, но будь со мной».

Я почувствовала себя более уверенно, но когда мне стало лучше, мои опасения за Роберто вернулись. «Что было бы с ним, если бы я умерла?»— задавала я себе вопрос.

В таком настроении я послала за Мануэлей. Мануэла вела себя незаметно с момента ее прибытия в Англию. Если она и скучала по дому, то никогда этого не показывала. У нее и Роберто было что-то общее, потому что в них обоих текла испанская кровь. Я велела ей проверить, не слушает ли нас кто, и попросила сесть около меня.

— Мануэла, — сказала я, — ты счастлива в Англии? Она ответила:

— Она стала моим домом.

— Ты должна быть ласковой с Роберто. Он доверяет тебе больше, чем остальным.

— Мы разговариваем по-испански. Приятно говорить так, как будто мы дома.

— Я много думала о нем, пока здесь лежала. Он еще мал, Мануэла, и не способен позаботиться о себе.

— Капитан ненавидит его, сеньора. Это потому, что он сын дона Фелипе, а вы его мать.

— Я на пороге смерти, Мануэла, и цепляюсь за жизнь, потому что боюсь за Роберто.

— Ваша жизнь в руках всемогущего Бога, сеньора, — сказала она укоризненно.

— Я пока в этом мире, но очень слаба и хочу, чтобы ты дала мне обещание. Если я умру, ты должна немедленно покинуть этот дом вместе с Роберто. Я хочу, чтобы ты отвезла его к моей матушке. Ты скажешь ей, что я просила ее позаботиться о нем. Она должна полюбить его, потому что он мой сын.

— А капитан, сеньора?

— Как ты знаешь, капитан не любит Роберто.

— Он ненавидит его, потому что мальчик испанец.

— Он немного недолюбливает его, — сказала я уклончиво. — Роберто не такой, как Карлос и Жако. Я знаю, ты когда-то сильно любила Карлоса. Я помню, как ты приходила в детскую на гасиенде…

Мой голос дрогнул, и она сказала страстно:

— Карлос стал настоящим сыном капитана. Он кричит, хвастается, что перережет горло испанцам. Он больше не принадлежит к вере своей матери.

— Он теперь сын своего отца, Мануэла. Я увидела слезы злости у нее в глазах. Я знала, что она истово предана своей вере и что она постоянно, но тайно молится.

— А Роберто, — сказала она мягко, — он другой. Роберто останется настоящим испанцем. Он никогда не забудет, что его отец — испанский дворянин.

— Ты любишь мальчика, не так ли, Мануэла? Карлос теперь может сам о себе позаботиться, но если что-нибудь случится со мной, пригляди за моим маленьким Роберто.

— Я сделаю все, чтобы спасти его, — сказала она страстно.

Когда она говорила, в ее взгляде был яростный фанатизм, и я знала, что она искренна.

Я проснулась и увидела матушку, сидящую около моей кровати.

— Это действительно ты? — спросила я.

— Моя дорогая Кэт! Джейк послал за мной. Я немедленно приехала и останусь до тех пор, пока ты не поправишься. Твоя бабушка прислала много лекарств, и ты знаешь, что ее средства всегда помогали.

Я взяла ее за руку и не отпускала, так как хотела удостовериться, что все это мне не снится.

С того момента, как она приехала, мое выздоровление пошло быстрее. Я чувствовала, что мне будет лучше, если она станет ухаживать за мной. Так было еще с тех пор, когда я болела в детстве. Она обычно говорила: «Теперь все хорошо. Мама здесь». И я всегда верила ей.

Она с бабушкой сшили одежду для новорожденного. «Мы оставим ее для следующего», — сказала она мне.

Я успокоилась. Следующий! Конечно, то, что случилось со мной, было несчастьем, которое приключается со многими женщинами в период вынашивания ребенка. У меня уже есть один сын, появится и другой.

Она принесла в дом ощущение покоя. Мне нравилось слушать, как она разговаривает со слугами.

Я рассказала ей о моем разговоре с Мануэлей.

— Моя дорогая Кэт, — успокоила она меня, — у тебя нет причин для беспокойства. Если бы произошла эта трагедия, я был приехала и взяла Роберто с собой. Но, благодаря Богу, его мать будет долго жить вместе с ним.

Она откровенно спросила меня, счастлива ли я в браке, и я не знала, как честно ответить ей.

— Сомневаюсь, что когда-нибудь был брак, подобный нашему, — сказала я ей.

— Я слышала, что на его корабле ушел другой капитан, так как Джейк не мог оставить тебя. Я засмеялась:

— Дорогая мама, не пытайся понять, что представляет собой мое замужество. Это никогда бы не случилось с кем-либо таким же кротким и ласковым, как ты. Во мне есть какая-то необузданность, которая будит в нем ответные чувства.

— Но вы любите друг друга?

— Я бы не назвала это любовью. Он решил, что я должна вынашивать его сыновей. Он выбрал меня для этой цели. Я обманула его ожидания… и именно сейчас, когда он потерял свой корабль! Я нашла в своем сердце сострадание к нему, что удивило меня. Мама, дорогая, не беспокойся. Ты не поймешь нас. Ты слишком хорошая, слишком добрая.

— Моя дорогая дочь, я жила и любила, и жизнь часто казалась мне странной.

— Но теперь у тебя есть Руперт и все, к чему ты всегда так стремилась.

— Хотя я могла бы заполучить Руперта много лет назад, но этого не произошло. Видишь, ни для кого из нас нет легких путей.

— Я часто думаю, что было бы хорошо, — сказала я, — если бы мы поженились с Кэри. Она перебила меня.

— Ты обманываешь себя. Все это в прошлом. У тебя есть ребенок, и будут другие. Ты все еще живешь с навязчивой идеей, хотя у тебя есть Джейк. Ты любишь его, и знаешь это. Перестань думать о прошлом. Ты любила твоего испанца, но теперь у тебя есть Джейк. Посмотри действительности в лицо, Кэт. Была ли она права, моя мудрая мать?

Джейк вошел и сел около меня.

— Ты скоро поправишься, — сказал он, — теперь у тебя самая лучшая сидела, какая только может быть.

— Спасибо, что послал за ней.

— Теперь, когда она здесь, я ненадолго уеду. Я должен позаботиться о семье Гирлинга.

— Какая у него семья?

— Его жена недавно умерла, я думаю, от потницы. У него есть дети, которые могут оказаться в нужде. Он хорошо служил мне. Я не должен предать его память.

— Ты должен убедиться, что с ними все в порядке, — сказала я.

— Я тоже так думаю. Я поеду в Сент-Остелл и посмотрю, что там творится. Я знаю, что оставляю тебя в хороших руках.

Он уехал на следующий день.

Дом казался спокойным без него. Я стала подниматься с постели, сидеть у окна и смотреть на Хоу. Я видела «Вздыбленного льва». Его паруса и снасти были разобраны. Корабельные плотники сновали взад и вперед на маленьких лодках; они были заняты восстановлением обшивки судна.

Я раздумывала над тем, когда он сможет опять выйти в плавание, ведь вместе с ним уйдет и Джейк.

Я пила бульон, который готовила для меня матушка, глотала специальные снадобья бабушки и вскоре вышла на открытый воздух. Был конец апреля, и цвели нарциссы. Моя мать, которая любила цветы и сама была названа в честь дамасской розы, собирала их и делала из них букеты, чтобы расставить в моей спальне. Мы гуляли по аллее под сплетенными ветвями, и солнце просвечивало сквозь них — на ветвях были еще только почки и крошечные листики. Мы сидели в саду у пруда и разговаривали.

Однажды, когда мы сидели здесь, она сообщила мне новости, которые тяжким грузом лежали на ней. Я знаю, что она ждала того времени, когда я окрепну, чтобы услышать их.

Матушка сказала:

— Кэт, я должна сообщить тебе кое-что. Прими это мужественно. Ты должна понять это.

— Что случилось, мама?

— Это касается Хани, — сказала она.

— Хани? Она больна?

— Нет. Ты очень ее любишь, Кэт?

— Ты знаешь, что люблю. Она мне как сестра.

— Это так, я всегда этого хотела. Я понимала, что даже сейчас она старается выиграть время.

— Пожалуйста, не тяни… — попросила я. — Что случилось с Хани?

— Она опять выходит замуж.

— А почему бы нет? Она так красива. Многие мужчины хотели бы жениться на ней. Это хорошие новости, не так ли? Почему бы ей не выйти замуж?

Матушка опять помолчала. Я повернулась и с удивлением посмотрела на нее.

Казалось, она хотела разозлиться:

— Хани вышла замуж за Кэри.

Я уставилась на зеленую траву, на блики солнца, игравшие на поверхности пруда.

Я представила их вместе. Красавицу Хани и Кэри, моего Кэри…

Почему я почувствовала внезапный гнев? Он не мог стать моим, и было ясно, что когда-нибудь он все же женится. Если бы я не сделала этого… дважды. А раз у него должна быть жена, почему это не может быть Хани, которая давно любит его?

Матушка накрыла мою руку своей:

— Я просила Мануэлу привести Роберто к нам. Кажется, я слышу их шаги. Она часто повторяла:

— У тебя есть сын. Забудь о несбыточной мечте. Это прошлое, а это настоящее. Здесь твое будущее.

Пришла Мануэла с моим сыном и, увидев нас, он подбежал ко мне.

— Мама, мама! — кричал он. Я знала, что пока я лежала больная и наши встречи были невозможны, он очень страдал.

— Я опять здорова, Роберто. Вот она я. Мы так скучали друг без друга, — сказала я. И на душе у меня стало спокойно.

Матушка говорила обо всем, кроме Хани и ее замужества, но я не могла этого забыть. Я представляла из в замке Ремуса, счастливо смеющихся, беседующих о былых временах, занимающихся любовью. Вспоминают ли они когда-нибудь меня? И как чувствует себя при этом Кэри?

Хани была красива и мила. В ее красоте была безмятежность, которая делала ее более привлекательной для мужчин. В ней не было ничего от дикой кошки; она легко ко всему привыкала. Она была хорошей женой Эдуарду, хотя и любила Кэри; позже она, очевидно, забыла Эдуарда и посвятила себя Луису. А теперь она забудет их обоих ради Кэри. И, кроме того, признавалась я, она всегда любила Кэри.

Матушка рассказывала о том, что произошло дома. Близнецы ее родного брата хотели пойти в море, и моя бабушка пыталась отговорить их, о цветах, которые выращивает бабушка, и о большом количестве бутылочек на полках ее тихой комнаты.

— Она стала почти аптекарем, и люди ходят к ней за лекарствами, — говорила матушка.

Матушка воспринимала все проще, потому что меньше боялась мятежа католиков. Свадьба королевы Шотландии с лордом Дарнлеем оказалась благоприятным событием для Англии. Молодой супруг был таким властным, таким надменным, таким распущенным и, в общем, таким неприятным человеком, что порождал множество разногласий между Англией и Шотландией.

— Пусть лучше они ссорятся между собой, чем стремятся к конфликту с нами, — сказала моя мать. — Так говорят все.

Еще больше разговоров началось после скандального убийства секретаря Шотландской королевы у нее за ужином.

Моя мать была потрясена.

— Все говорят только об одном. Когда беременная Мария ужинала в Холируде, один из ее придворных ворвался и вытащил молодого человека из-за стола. Бедняга, говорят, вцепился в юбки королевы, умоляя спасти его. Многие считают, что секретарь Риццио был ее любовником. Скорее всего, это ложь. Бедняжка! Кстати, Кэт, она твоего возраста.

— Как хорошо, что мы не родились членами королевской семьи.

Матушка рассудительно сказала:

— Опасности поджидают всех людей независимо от того, королевской они крови или нет. Но это ничего не значит по сравнению с событиями в Шотландии. Наша добрая королева Елизавета всегда находит правильные решения и окружает себя талантливыми государственными деятелями; а нам и нужен хороший, твердый правитель. Здесь, конечно, религиозный конфликт. Говорят, что королева — протестантка, и, скорее всего, исходя из общей ситуации, это так и есть. Но я должна говорить об этом шепотом, Кэт. Надо держать язык за зубами. Мы счастливы с нашей королевой. Но пока королева Шотландии жива, существует и опасность. Нехорошо, когда к другим приходит беда, но, тем не менее, чем большие несчастья постигнут шотландский двор, тем спокойнее английские мужчины и женщины будут спать в своих постелях.

Стоял прекрасный майский день. Фруктовые деревья были в цвету, на грядках зеленели петрушка и салат, а птицы повсюду распевали свои песни. Славное время года, когда природа обновляется и звучит щебетанье черных дроздов и зябликов, стрижей и ласточек.

В это время Джейк привез Ромелию Гирлинг. Этому грустному, маленькому, бесприютному ребенку было двенадцать лет. Очень тоненькая, с большими зелеными глазами, слишком большими для ее маленького личика, — такой она предстала перед нами.

Они прибыли поздно ночью. Когда они вошли в дом, девочка засыпала на ходу после долгой дороги из Сент-Остелла.

— Это Ромелия, — сказал Джейк, — дочь капитана Гирлинга. Она будет жить с нами. Теперь это и ее дом.

Я сразу все поняла. Девочка потеряла обоих родителей. Она стала бы бродяжкой, и я была рада, что Джейк привез ее. Я приказала, чтобы ей приготовили комнату, накормили и немедленно отправили в постель.

Джейк объяснил:

— Там мало что осталось. Оба они… она и ее брат… были в доме одни. Слуги ушли. Они почти умирали с голоду. Дальняя кузина капитана взяла мальчика. Все, что я мог сделать, это привезти девочку сюда. Ее отец очень хорошо служил мне.

— Мы позаботимся о ней, — сказала я. Приятно было видеть, как благотворно действуют на девочку хорошая пища и удобное жилье. Она поправилась, но все еще оставалась заброшенным ребенком — изящное, миниатюрное созданье со спокойными манерами. Больше всего в ней поражали глаза, большие и такого удивительно зеленого цвета, что тут же приковывали к себе внимание. Волосы у нее были темные, густые и прямые. Ресницы — короткие и густые, еще более темные, чем волосы.

Наступил июнь, и матушка сообщила, что должна возвращаться домой. Руперт был самым терпеливым мужем, но и он уже соскучился по ней. Мы распрощались, и я смотрела ей вслед так долго, пока могла видеть удаляющуюся свиту.

К августу этого года «Вздыбленный лев» был готов к отплытию. Джейк пробыл на берегу слишком долго. Наконец, и до нас дошли новости, что в июне королева Шотландии родила мальчика. Его назвали Яков, и этот мальчик, как было сказано, будет иметь права на трон Англии.

Джейк сказал:

— Эти чертовы испанцы усадят его мать на трон. Ты знаешь, что это значит. У нас никогда здесь не было папистов. Запылают Смитфилдские костры прежде, чем мы поймем, что случилось. Их надо выгнать из всех морей, и это дело как раз для английских моряков, которые покажут, кто в них настоящий хозяин.

Я знала, что означают эти слова.

Он опять страстно стремился в море; и на этот раз уже никому не доверит «Вздыбленного льва».

Я опять была беременна.

В сентябре этого года Джейк отплыл из Плимута.

 

РОЖДЕНИЕ МАЛЬЧИКА

Несколько дней спустя после отплытия Джейка я сделала взволновавшее меня открытие — я не могла найти Роберто. Я спрашивала мальчиков, где он, н они не могли ответить мне. Я не очень волновалась, пока несколько дней спустя он опять не пропал.

Зная, как близок был Роберто с Мануэлей, я решила спросить ее, и пошла в комнату, где она жила вместе с другими служанками. Ее там не было, но кто-то из прислуги сказал мне, что видел, как она шла к башне.

Я поднималась по крутой винтовой лестнице, ведущей в комнаты башни, которыми редко пользовались, и все яснее и яснее слышала бормочущие голоса.

Я открыла дверь и сразу же поняла, что происходит. На установленном в комнате алтаре горели свечи, и перед ним на коленях стояли Мануэла и Роберто. Они поднялись, и Мануэла протянула руки, защищая Роберто.

— Мануэла, — закричала я, — что ты делаешь? Ее оливковая кожа потемнела, и глаза вызывающе сверкнули.

— Это мое дело, — сказала она, — я забочусь о душе Роберто.

Я была напугана. Я знала, что она обучает Роберто католическим обрядам, ее обрядам и обрядам его отца. Если бы мы остались на Тенерифе, Роберто, конечно, следовал бы им, но мы были в Англии, и я знала, что случится, если только Джейк обнаружит, что кто-то под его крышей был, как он говорит, «папистом».

Я сказала:

— Мануэла, я никогда не вмешивалась в твою жизнь. То, что касается тебя самой, ты вправе делать так, как хочешь, хотя и должна быть осторожной, чтобы не привлекать к себе внимания. Ты знаешь, я всегда была терпеливой. Я могу многое понять. Я знаю, как глубока твоя вера. Но если ты делаешь это здесь, Мануэла, ты должна делать это одна и тайно. Избавь моего сына от этого. Он должен исповедовать веру этого дома, в которой воспитываются остальные дети и которой учит его учитель.

— Вы просили присматривать за ним, заботиться о нем, оберегать его. Его душа — вот что важно Роберто смотрел испуганно, и я сказала:

— Да, Роберто, когда я думала, что умираю, я просила Мануэлу отвезти тебя к моей матушке, которая позаботилась бы о тебе. Но я опять здорова, и разговор о моей смерти не идет. Я снова буду заботиться о тебе.

Я подошла к алтарю и задула свечи, Мануэла отрешенно стояла, потупив глаза.

— Я хочу исповедовать веру моего отца, — сказал Роберто.

Как много Мануэла рассказала мальчику о его отце — об этом учтивом дворянине, который даже сейчас присутствовал в моих мыслях? Я видела жесткие очертания рта Роберто, когда он упомянул о своем отце. Он никогда не примет Джейка в этой роли. Он ненавидел Джейка. Между ними была яростная вражда. И если Джейк когда-нибудь обнаружит, что он приютил под своей крышей католика, что он сделает?

«О, Боже, — думала я, — неужели нет выхода из этой страшной ситуации?»

Я знала одно: больше не должно быть этих тайных занятий с Мануэлей. Когда Джейк вернется, Роберто будет ходить в церковь со всеми нами — добрый протестант, слуга королевы-протестантки.

— Убери эти вещи, Мануэла, — сказала я, — этому надо положить конец. Ты уже не в Испании. Капитан Пенлайон выставит тебя из дома, если узнает, что ты делаешь.

Она не ответила. Взяв Роберто за руку, я сказала:

— Пойдем со мной.

Я повернулась к Мануэле.

— Не оставляй здесь ничего и никогда не пытайся делать что-нибудь подобное.

Я увела Роберто к себе в спальню и объяснила, как опасно то, что он делал.

— Я испанец, — гордо ответил он, и как был похож на своего отца. — Я не из этой страны.

Я обняла его и крепко прижала к себе. Я хотела сказать ему, что мы должны быть терпимы друг к другу. Мы должны следовать истинному христианству, что означает любить наших братьев. Я повторяла то, что мне говорила матушка:

— Нужно просто быть добрым и хорошим, возлюбить ближнего своего. Вот что значит быть христианином.

Он задумчиво слушал, и я надеялась, что могу повлиять на него.

Вскоре после этого у меня произошел выкидыш. Джейк был уже пять месяцев в море. У меня на душе было тревожно с тех пор, как я нашла Мануэлу и Роберто в башне, но я не думаю, что это было причиной моего несчастья.

«Что было со мной не так?»— задавала я себе вопрос. Почему я родила Фелипе сына и в то же время никого не могу родить Джейку?

Я пыталась забыть мои огорчения и тревогу за Роберто, посвятив себя детям. Они казались другими, как только уехал Джейк. Карлос и Жако понемногу утратили свою развязность, а Роберто забыл свой страх. Учитель, которого я наняла для них, мистер Мерримет, выполнял свои обязанности добросовестно и даже довольно весело, и я была довольна, так как ему нравился Роберто.

Кузен Эдуарда, Обри Эннис, приехал в Труинд, чтобы вести дела в поместье, и было приятно иметь таких соседей, как он и его жена Алиса. От них я узнала, что Хани родила сына.

Мы посещали Труинд, а семья Эннис посещала нас.

Конечно, мы много говорили о политике, и Шотландия была сценой наиболее важных событий.

Муж королевы, Дарнлей, трагически скончался в доме Керка О'Филдса, как говорили некоторые, его убил любовник королевы, граф Босуэлл. Намекали, что королева Шотландии сама приложила руку к преступлению. Новости постоянно приходили из Шотландии. Королева вышла замуж за Босуэлла, убийцу ее мужа, и, сделав это, совершила грех — таково было общее мнение. Так много происходило во внешнем мире и так мало — в нашем имении, что я почувствовала себя запертой с моей маленькой детской семьей, — я видела в Карлосе и Жако своих собственных детей.

Роберто вытянулся, хотя уступал в росте двум другим мальчикам. Он все больше становился похожим на Фелипе и мог свободно болтать на испанском, так же, как на английском. Это беспокоило меня, особенно потому, что я знала, как много времени он проводит в обществе Мануэлы. Нужны ли им были мои предупреждения?

Я думала, что виновна в том, что закрывала на это глаза. Я не хотела, чтобы Роберто отвернулся от меня. Полагаю, что он часто думал о своем отце и о жизни, которая могла бы у него быть. Не знаю, сказала ли ему Мануэла, что Джейк убил его отца.

Да, я была виновата. Я хотела забыть прошлое и не думала о будущем. Я пыталась заинтересовать Роберто спортивными играми на воздухе. Карлос преуспел в стрельбе из лука и радовался этому, так как хотел похвастаться перед Джейком своим мастерством, когда тот вернется. С шестифутовым луком и стрелой длиною в ярд он мог стрелять почти на двести ярдов, что было большим достижением для мальчика его лет. В Пенлайоне был теннисный корт, и оба мальчика хорошо играли. Они могли бросать бревно и метать молот и очень любили борьбу. У нас часто были посетители, желающих помериться с ними силой, поскольку корнуолльцы были лучшими борцами в Англии.

— Когда капитан вернется домой, я многое покажу ему, — эти слова я часто слышала от обоих мальчиков. «Когда капитан вернется…»Я замечала тень, которая набегала на лицо Роберто при мысли о возвращении Джейка.

У Обри и Алисы Эннис не было детей. Они сказали мне, что когда Эдвине — единственной дочери Эдуарда — исполнится восемнадцать лет, ей будет принадлежать Труинд Грейндж. Я сказала:

— Я сомневаюсь, захочет ли она вернуться в Девон после той восхитительной жизни, которую она ведет с матерью и отчимом при дворе.

— Подождем и посмотрим, — был на это ответ, а месяцы шли и шли.

Приходили новости из Шотландии. Мария и Босуэлл предприняли попытку противостоять дворянству Шотландии в Карберри-хилл, в результате чего Босуэлл бежал, а Марию взяли под стражу. Ее заключили в тюрьму в Лох-Левене, где, как мы слышали, ее заставили отречься; ее сын Яков был провозглашен королем Шотландии Яковом VI и графом Мореем, регентом этой несчастной земли.

— Это хорошо для Англии, — сказал Обри Эннис у нас за обедом. — Теперь почти нечего опасаться белокурого шотландского дьявола.

Однажды в полдень я была в классной комнате с мальчиками, мистером Мерриметом и Ромелией Гирлинг, когда Карлос, который случайно проходил мимо окна, неожиданно издал радостный вопль.

— Это «Вздыбленный лев»! — закричал он.

Все бросились к окну. Далеко в море виднелся корабль.

— Пока трудно сказать… — заметила я.

— Нет! — закричал Карлос. — Это «Вздыбленный лев»! Он и Жако скакали, как сумасшедшие, обнимая друг друга. Я видела выражение страха в глазах Роберто, и это обеспокоило меня. Чтобы приободрить, я взяла его руку.

На этот раз «Вздыбленный лев» гордо высился на спокойной глади воды, ожидая ветра.

Я пошла в дом и отдала на кухне приказания приготовить говядину и баранину, каплунов и куропаток. Следовало позаботиться и о кондитерских изделиях. Уже два года у нас не шло никаких торжеств, теперь я готовила пир — хозяин вернулся домой.

Все послеобеденное время корабль лежал в дрейфе и только в сумерки вошел в гавань.

Мы ждали на берегу.

Я увидела Джейка в лодке, плывущей к берегу.

Он выпрыгнул из лодки и схватил меня. Я смеялась. Да, я действительно радовалась, что он благополучно вернулся. Карлос и Жако весело прыгали вокруг нас.

— Капитан дома! — распевал Карлос.

Он повернулся к ним и потрепал их за плечи.

— Боже, как они выросли!

Он огляделся вокруг. Еще один ребенок должен был встречать его — ребенок, которому следовало появиться на свет во время его плаванья.

Я ничего не объясняла. Я не хотела испортить эти первые минуты встречи.

— Ты рада видеть меня, а? Ты скучала по мне?

— Мы чувствовали, что тебя нет слишком долго. Конечно, плавание прошло хорошо…

— Выгодно… Ты услышишь о нем, но в свое время. Дай мне посмотреть на тебя, Кэт. Я думал о тебе… день и ночь я думал о тебе.

Я была довольна, хотя испытывала старую потребность начать схватку. Похоже, я снова возвращалась к жизни. Несомненно, я скучала по нему.

Карлос подпрыгивал.

— Капитан, плавание было хорошим? Сколько испанцев ты убил?

«О, Карлос, — подумала я, — ты забыл, что ты наполовину испанец!»

— Слишком много, чтобы сосчитать, мальчик.

— Хватит об убийствах, — сказала я. — Капитан вернулся домой. Он хочет говорить о доме. Он схватил мою руку.

— Действительно, я хочу, — сказал он. — Я хочу быть с моей женой. Я хочу думать о доме.

Он взглянул на дом, и я могла видеть, что он растроган. Так и должно было быть после двухлетнего отсутствия.

— Одна из наиболее восхитительных сторон мореплавания, — сказала я, — это возвращение домой.

— Дом, — сказал он. — Да, дом. — И я знала, что он имеет в виду меня.

Первое, что было нужно Джейку, это физическое удовольствие от нашей встречи. Он прошел прямо в спальню, крепко держа меня, как будто боясь, что я попытаюсь убежать.

— Кэт! — сказал он. — Я хотел тебя так сильно, что едва не повернул «Вздыбленного льва» обратно.

Я подумала, с каким количеством женщин он удовлетворял свою потребность во мне, но не спросила.

Дом был наполнен запахами готовящейся еды — этим восхитительным запахом горячего с твердой коркой хлеба, вкусными запахами пирогов с мясом и другой снеди.

Я знала, что он стосковался по такой еде после той пищи, которая была у него долгое время в море. Он спросил:

— А мальчик? Я хочу видеть мальчика. Он пристально посмотрел на меня, так как увидел печаль у меня на лице.

— Мальчика нет, — сказала я. — У меня был выкидыш.

— Боже мой, только не это! Я молчала.

Его разочарование было горьким. Он повернулся ко мне:

— Как это получилось, что ты смогла родить сына от этого сифилитика-испанца, а от меня нет? Я все еще молчала. Он потряс меня:

— Что случилось? Ты не береглась. Ты была глупа… неосторожна…

— Ничего подобного. Не было никакой причины. Он сжал губы, его густые брови сошлись.

— У меня не будет сына? Я резко возразила:

— Нет сомнений, что их у тебя много разбросано по миру. Двое у тебя под этой крышей. Он посмотрел на меня, и его гнев утих.

— Кэт, как я стремился к тебе! Я неожиданно пожалела его и сказала с большей нежностью, чем прежде:

— У нас будут сыновья. Конечно, у нас будут сыновья.

В огромной столовой столы ломились от еды. Мы сидели, как на званом обеде. Я — рядом с Джейком. Дети тоже были здесь: Роберто слева от меня, Карлос и Жако по обе стороны от Джейка. По другую сторону Роберто сидела Ромелия. Джейк сказал, что она должна быть членом семьи. За два года она заметно выросла, но оставалась тоненькой и привлекательной благодаря своим замечательным зеленым глазам.

Джейк тепло поприветствовал ее и спросил, как она поживает. Она неуклюже сделала реверанс и подняла на него глаза, полные уважения и восхищения. Так как она была дочерью капитана Гирлинга, то, без сомнений, слышала волнующие истории о капитане Джейке Пенлайоне.

Слуги заполнили центральный стол, и было много выпивки и веселья.

Мистер Мерримет жаловался, что с тех пор, как капитан вернулся, Карлоса и Жако стало трудно заинтересовать занятиями. Ромелия обычно ходила помогать ему в классной комнате, и, так как она превратилась в привлекательную молодую девушку со спокойными манерами, я подумывала, не могут ли они составить хорошую пару. Ей был около пятнадцати, и рано или поздно появится необходимость подыскать ей мужа.

Роберто учился с еще большим рвением, чем раньше. Я думаю, он очень хотел достичь больших успехов в том, что у него хорошо получалось; и я знала, что он жил в страхе перед Джейком.

Когда приходили Эннисы, то всегда было много разговоров о государственных делах, и обычно центром этих разговоров была королева Шотландии.

В это время она находилась в Англии, сбежав из Лох-Левена, где находилась в заключении, и проиграв битву при Лэнгсайде. Она была вынуждена, как говорили, по-глупому перейти границу, чтобы, спасаясь от шотландских помещиков, отдать себя в руки Елизаветы.

— Наша властолюбивая леди в плену, — сказал с удовлетворением Джейк. — Теперь о ней позаботятся.

Но было похоже, что она также опасна в Англии, как и в Шотландии. Была найдена шкатулка, в которой находились письма, написанные ею Босуэллу. Некоторые считали, что это подделка; но если они были подлинными и действительно написаны ее рукой, то она являлась преступницей, нарушившей супружескую верность, и убийцей.

За нашим столом велись споры о подлинности этих писем из шкатулки. Я, до некоторой степени, чувствовала тревогу. Обри Эннис был осторожен, но Алиса горячо настаивала на том, что они были поддельные. Джейк, который видел во всех папистах самых худших преступников, был уверен, что Мария писала письма, что она изменила с Босуэллом, когда была замужем за Дарнлеем, и что она приложила руку к убийству.

— Она враг нашей королевы и страны, — заявил он. — Чем скорее ее голова расстанется с телом, тем лучше.

Я обычно пыталась изменить тему разговора. Я слышала, что появилась неизвестная азартная игра. Она получила название лотерея.

— Каждый получает номер, — пояснял Эннис, — так я слышал. Выигрывает тот, у кого счастливый номер.

— Говорят, — продолжала я, — что продажа билетов идет день и ночь с января по май.

— Если призы будут стоящие, то участие в ней примут многие.

— Лотерея, — сказала я. — Как бы мне хотелось участвовать в ней!

Но долго говорить о лотерее мы не могли, это было ново и трудно, и беседа возвращалась к той, у кого, казалось, была способность привлекать несчастья и приверженцев и сеять раздоры в семьях.

Графы Нортамберленда и Вестморленда подняли восстание на Севере, но это кончилось ничем. В этой затее полетели головы. И многие еще последуют, несомненно, за ними в последующие годы, потому что несчастья будут всегда, пока жива королева Мария.

После такого разговора Джейк часто выражал свои подозрения, что наши соседи — тайные паписты, и я всегда боялась, что может случиться несчастье.

Я снова забеременела.

— Если ты не родишь мне сына в этот раз, — сказал Джейк, — я закую тебя в кандалы и заставлю ходить по одной половице.

Я засмеялась. У меня было чувство, что на этот раз все обойдется.

Джейк собирался отправиться по делам в короткое плавание в Саутгемптон и предложил взять мальчиков. Он ничего не сказал мне, а прошел в классную комнату, где они занимались, и сообщил им о своем намерении. Карлос и Жако бурно радовались. Я не могла представить реакцию Роберто.

Я набросилась на Джейка, когда он вернулся в нашу спальню.

Я сказала:

— Что это за путешествие, о котором я слышала?

— Короткое. Я хочу дать мальчикам возможность почувствовать вкус моря.

— Возьми Карлоса и Жако.

— Я возьму также и твое отродье.

— Ты не сделаешь этого.

— Ты теряешь разум из-за этого мальчишки. Ты хочешь, чтобы он вырос ни на что не годным?

— Он и так хорош. Он может заставить опозориться твоих ублюдков в классной комнате.

— Классная комната! Кого волнуют классные комнаты! Этому мальчику нужны нагрузки.

— Позволь мне воспитывать моего сына так, как я хочу.

— Он живет под моей крышей. Поэтому он не будет позорить меня своим хныканьем.

Он рассмеялся.

Карлос и Жако не являлись на занятия. Они постоянно носились вокруг дома. Были слышны их пронзительные голоса: «Эй, эй, капитан! Когда мы отправимся в море? Мы ждем прилива, капитан».

Джейк смеялся над ними, шлепал их, дергал за волосы и подшучивал. Они с обожанием смотрели на него.

Я сказала: «Они будут такими же, как ты, когда вырастут».

Наступил день, когда они должны были отплыть. Ничего больше не было сказано о том, пойдет ли Роберто. Я обещала ему, что он останется.

Они отплывали ночью, ветер был благоприятный. Они не собирались отсутствовать слишком долго. Джейк сделает свои дела в Саутгемптоне и вернется. Это будет школой для мальчиков, сказал он, так как был уверен, что Карлос и Жако собираются в море.

В полдень Карлос и Жако попрощались со мной и отбыли на корабль. Дженнет, Ромелия и я стояли на берегу и махали им.

Я вернулась в дом, довольная тем, что спасла Роберто от сурового испытания, которое он считал невыносимым.

«Вздыбленный лев» ушел ночью. Я наблюдала за его отплытием из моей спальни и улыбалась, представляя возбуждение мальчиков и гордость Джейка за них.

Мне следовало предполагать, что Джейк перехитрит меня. Я узнала от Дженнет, что он привез Роберто на борт раньше.

Роберто вернулся, ничуть не пострадав от этого приключения, а я поругалась с Джейком.

Он посмеялся надо мной:

— В чем дело, это пошло мальчику на пользу. Из него никогда, в отличие от Карлоса и Жако, не получится моряк. Ей-Богу, такими мальчишками может гордиться мужчина.

Стояло жаркое лето, и мне в моем состоянии было тяжело. Ребенок, более подвижный, чем Роберто, часто давал о себе знать. Что еще можно было ожидать от ребенка Джейка!

Джейк опять ушел в короткое плавание — на этот раз в Лондон, где королева выразила желание встретиться с ним. Он вернулся домой в приподнятом настроении.

— Что за женщина! — кричал он. — Она строго разговаривала со мной о морских пиратах, таких же, как я сам. Мы стали причиной осложнений с королем Испании, сказала она. Мы грабили испанцев, а она не может терпеть разбой. И все время, пока она говорила, ее глаза сверкали.

— Она получает часть сокровищ, которые ты привозишь, — сказала я.

— Это так, и она об этом помнит. Она захотела поговорить со мной без свидетелей. Она улыбалась мне и дала понять, что одобряет то, что я делаю, очень даже одобряет. Но в этот раз было необходимо обмануть испанцев. «Подождите, мой добрый капитан. Придет день…»— сказала она и велела уйти… что я и сделал. Чем больше испанцев я побью на море, чем больше сокровищ привезу в Англию, тем больше ей это понравится. Что ж, Кэт, ей нравятся ее морские разбойники, и она дала мне понять, что капитан Джейк Пенлайон, вне всяких сомнений, один из них.

Он не переставал говорить о королеве.

— Когда она родилась, — сказала я, — поднялся большой шум, потому что это был не мальчик. Говорят, что Анна Болейн никогда бы не лишилась головы, если бы Елизавета была мальчиком. Хотя был бы он лучшим правителем?

Джейк признал, что не было и не будет нигде в мире правителя, который бы сравнился с нашей королевой Елизаветой.

Комната для родов была приготовлена, и мне оставалось только ждать. Это произошло легко. Я проснулась утром и обнаружила, что ребенок вот-вот родится. Повивальная бабка была уже в доме. Она жила здесь почти две недели, так сильно нам хотелось, чтобы? все обошлось благополучно.

Ранним полднем августовского дня 1570 года ребенок родился.

Я лежала усталая, и вдруг радость неожиданно наполнила меня, так как я услышала крик — крик здорового ребенка.

Я закрыла глаза. Мне ЭТО удалось. Мой ребенок был жив и здоров.

Вошла повивальная бабка, и вместе с ней Джейк. Я улыбнулась ему, но тотчас же увидела на его лице полное разочарование, перешедшее в ярость.

— Ребенок..? — начала я.

— Девчонка! — закричал он. — Всего-навсего девчонка!

После этого он вышел. Я сказала повивальной бабке:

— Принеси мне ребенка.

Она принесла его и положила мне на руки. Мне понравилось ее маленькое красное сморщенное личико. С той минуты, как я ощутила ее в своих руках, она стала мне нужна такой, какой она была.

Джейк пребывал в мрачном состоянии. Он был так уверен, что родится мальчик. Я знала, что он рисовал себе картины воспитания ребенка, который будет похож на него, и как он возьмет его с собой в море. Он хотел этого мальчика так, как редко чего-нибудь желал.

Он не подходил ко мне два дня. Меня это не волновало. У меня была моя маленькая девочка.

— Красивый ребенок! — сказала повивальная бабка. — Клянусь, она узнает вас.

Я думала, какое имя дать моей маленькой девочке. Если бы это был сын, конечно, он был бы Джейком. Она напоминала мне в эти первые дни маленькую птичку, прижимающуюся ко мне, я называла ее моей маленькой Линнет и решила, что это и будет ее имя.

Спустя месяц после рождения Линнет Джейк уходил в плавание. Мне удалось узнать, что его не будет два года.

Прежде чем он уйдет, я решила поговорить с ним о Ромелии. Девочка выросла и теперь уже могла выйти замуж. Я думала, что она и мистер Мерримет нравятся друг другу. Ромелия часто бывала в классной комнате и помогала ему там, и они подходили друг другу. Но не будет ли возражать Джейк, если я устрою их брак? Джейк пожал плечами.

— Если они хотят, пусть женятся, — сказал он.

— Они могут остаться здесь. Мистер Мерримет займется образованием Линнет и других детей, которые у нас появятся.

— Это превосходный план, — сказал Джейк. — Пусть они поженятся. Я чувствую себя обязанным Гирлингу и хотел бы, чтобы его дочь создала свою семью. Лайон-корт — достаточно большое поместье, чтобы они могли жить здесь.

Славным октябрьским днем, когда свежий ветер раздувал паруса «Вздыбленного льва»и двух других сопровождающих его кораблей, мы вышли на берег и стояли там, пока корабли не скрылись за горизонтом.

Почти сразу же я начала устраивать брак Ромелии.

Сначала я поговорила с ней. Она была скромной девушкой и выросла довольно хорошенькой. Ее зеленые глаза ярко блестели.

Я сказала ей:

— Ромелия, настало для тебя время подумать о замужестве. Ты уже думала?

— Я… я думала об этом, — призналась она. Я улыбнулась:

— Хорошо, ты уже не ребенок. Я видела тебя в классной комнате и верю, что ты и мистер Мерримет стали хорошими друзьями;

Она покраснела:

— Да, мы хорошие друзья — Не думаешь ли ты, что он будет хорошим мужем?

Она молчала.

— Конечно, — продолжала я, — если ты не хочешь, тогда мы прекратим разговор.

— Капитан что-нибудь говорил об этом? — спросила она.

— Да. Я обсуждала это с ним перед его уходом в плавание. Как и я, он думает, что для тебя пришло время выйти замуж и мистер Мерримет будет подходящим мужем. Если ты выйдешь за него, вы останетесь здесь, в доме, и мистер Мерримет сможет и дальше быть учителем. Какое-то время он будет еще нужен мальчикам, а затем подрастет Линнет. Капитан чувствует себя обязанным твоему отцу и счастлив при мысли, что ты останешься под нашей крышей.

Она все еще молчала, и я продолжила:

— Возможно, я слишком тороплюсь. Если бы у меня было время подумать… Ну конечно. Нет никакой спешки. Только ты можешь это решить. Но когда примешь решение, скажи мне, и тогда мы поговорим с мистером Мерриметом.

Казалось, она согласилась со мной, и мы отложили этот разговор.

Наверное, прошел месяц, когда я совершила открытие, разрушившее весь мой план.

Дженнет, чьей обязанностью было утром приносить воду в мою спальню, опоздала, и я пошла в комнату прислуги. Здесь была только одна горничная. Все другие занимались своей работой.

— Где Дженнет? — спросила я. Девушка выглядела испуганной.

— Я не знаю, госпожа.

— Она встала в обычное время?

Девушка была в замешательстве. Какое-то время я не могла добиться от нее правды, которая состояла в том, что Дженнет редко спит в комнате для прислуги. Она все время проводит с любовником. Это не удивило меня. Я знала, что один из конюхов был ее любовником, у нее всегда были любовники.

Я думала, что она находится в одной из комнат над конюшнями, и у меня не было намерения идти туда Я сделаю ей строгий выговор, когда увижу ее. Возможно, мне надо было бы отправить ее к моей матери, но она захотела бы взять с собой Жако, а Джейк никогда не допустил бы этого. Он очень любил Жако. Поэтому я не могла разлучить мать с сыном.

Ирония судьбы привела меня в комнату учителя, я хотела поговорить с ним о Роберто.

Я тихо постучала в дверь. Ответа не последовало, и я вошла. Солнце освещало смятую постель, где крепко в объятиях друг друга спали обнаженные Дженнет и мистер Мерримет.

Я резко сказала:

— Мистер Мерримет! Дженнет!

Он первым открыл глаза, и затем я услышала вздох Дженнет.

— Я поговорю с вами позже, — быстро произнесла я и захлопнула дверь.

В результате я тут же уволила мистера Мерримета. Я думала, что человек, который мог так просто пускаться в сексуальные приключения с одной из служанок, был неподходящим учителем для мальчиков. Я подозревала его в некотором легкомыслии, но не до такой степени; женитьба должна была отрезвить его, считала я. Как я ошибалась! Я представила, как он рассказывал мальчикам об определенных вещах, и не колебалась в своем решении.

Он уехал на следующий день. Я послала за Дженнет, которая была, как обычно, застенчива, словно девушка, застигнутая во время ее первого греха.

Она отвечала своими обычными словами, что «все произошло само собой, и мистер Мерримет такой джентльмен…»

Я сказала ей, что она проститутка, что она позорит дом, и я думала о том, чтобы отправить ее к моей матери, но если бы я сделала это, то она стала бы такой же обузой для моей матери и ее семейства. Она должна изменить свое поведение или окажется на улице, где будет просить милостыню.

— Еще есть Жако, — сказала она мне хитро.

— Он пойдет с тобой.

— О, госпожа, капитан ужасно любит Жако. Вы ответите ему за это.

— Я ни перед кем не отвечаю! Я распоряжаюсь своим семейством.

Она замолчала, помня, что капитана нет и мною нельзя пренебрегать.

Она объяснила, что в ней гнездится какой-то порок, который не позволяет ей отвергать симпатичных джентльменов, и что она не считает свой поступок большим грехом, но впредь будет служить мне честно и преданно.

Мне нравилась Дженнет, поэтому я остановилась на том, что избавилась от мистера Мерримета и наняла для мальчиков нового учителя. Это был Роберт Элмор из Плимута, ученый, переживающий недобрые времена, который с радостью обрел крышу над головой. Он был среднего возраста и очень серьезный. Я чувствовала, что сделала хороший выбор.

Линнет расцветала. Это был довольный ребенок, с большими удивленными глазами, всегда готовый рассмеяться.

Все в семье обожали ее, особенно Ромелия, которая очень помогала ухаживать за ребенком.

Я была возмущена поведением мистера Мерримета и размышляла, какое впечатление это произвело на девушку, которая только недавно предполагала, что выйдет за него замуж. Обнаружить, что мужчина, который давал ей какие-то обещания и в это же самое время проводил ночи с такой прожженной проституткой, как Дженнет, — это ли не было ударом для Ромелии. Но она не выглядела расстроенной, и я внезапно поняла, что здесь что-то не так. Возможно, ее отношения с таким человеком, как Мерримет, не были столь невинны.

Прошло три месяца после отъезда учителя, когда я уличила ее в этом.

Она разразилась слезами и призналась, что беременна.

Я закричала:

— Что за негодяй этот человек! С него бы хватило того, что он затащил Дженнет к себе в постель. Она настолько опытна в этих делах, как только может быть женщина, у которой, несомненно, была сотня мужчин до него. Но невинную молодую девушку… находящуюся под защитой моей и капитана!

Она продолжала плакать.

Я сказала:

— Ты должна была признаться раньше.

— Я не решалась, — ответила она. — Что мне теперь делать?

— Ничего… Я сейчас не могу тебе найти мужа. Ты должна будешь снести позор и родить ребенка. — Я сжалилась и обняла ее. — Ты глупая девушка, Ромелия. Без сомнения, ты поддалась на обещания, а теперь вот что приключилось с тобой.

Она кивнула.

— Это не в первый раз случается с девушками. Твое счастье, что капитан любил твоего отца и хотел отплатить ему за службу. Ты родишь ребенка здесь, и он станет членом нашей семьи. А теперь не волнуйся. Это вредно для ребенка. Ты поступила плохо и должна отвечать за последствия. Такова судьба женщин. Мужчина беззаботно сеет свое семя и исчезает. Это происходит по всей Англии… по всему миру.

Мне было жаль девушку. Она была так молода и так благодарна мне за участие, которое я проявила к ней. Но она легко приспосабливалась к жизни и довольно скоро забыла о своих несчастьях. Хорошо владея иглой, она стала готовить одежду для своего ребенка и помогала чинить одежду мальчиков.

В июне родился ее ребенок. Я послала за повивальной бабкой, которая помогала мне, таким образом, Ромелия была окружена максимальным вниманием, которое мы могли ей дать. У нее родился сын — здоровый, крепкий мальчик.

Я пришла навестить ее — она выглядела такой молодой и хрупкой, и ее зеленые глаза светились более ярко, чем всегда.

Она горячо поблагодарила меня за доброту к ней. Я подошла к кровати и поцеловала ее.

— Женская доля самая тяжелая в этой жизни, — сказала я, — наш долг помогать друг другу.

— Мой сын — красивый мальчик, — сказала она.

— Повивальная бабка все время хвалит его.

— Я за многое должна быть благодарна. Что было бы со мной, если бы капитан не приехал в Сент-Остелл и не привез меня сюда?

— Он беспокоился о тебе, так как твой отец погиб у него на службе.

— Я хочу выказать ему мою благодарность… и вам тоже. Вы позволите мне назвать моего сына Пенн? Я сказала:

— Это не такая большая любезность, о которой можно просить.

Итак, маленький, восхитительный сын Ромелии получил имя.

 

ПОДОЗРЕНИЯ

Это был год захватывающих событий. В январе герцог Норфолк был привлечен к суду. Он плел интриги с королевой Шотландии, надеялся жениться на ней и посадить ее на трон после свержения Елизаветы.

У него было мало шансов остаться в живых, если обвинения, выдвинутые против него, подтвердятся.

В мае распространился слух о другом заговоре, в котором был замешан испанский посол, — убить королеву и ее министра Барли. В результате испанскому послу было приказано покинуть королевство.

Ненависть к Испании росла. В последние годы, когда все больше английских моряков плавали по свету, они чаще и чаще вступали в конфликт с Испанией. Часто англичане захватывали испанское золото и привозили его в свои порты — факт, который доставлял удовольствие королеве, хотя она и делала вид, что пытается поддерживать дружеские отношения с Филиппом Испанским и считает предосудительными действия вышедших из-под контроля английских пиратов. У испанцев были свои успехи. Ходили слухи о том, что английских моряков, захваченных испанцами, отправляли в Испанию, где сажали в тюрьмы и подвергали пыткам, но не из-за грабежей и разбоя, а потому, что они были протестантами, причем некоторых даже заживо сжигали на кострах.

Джон Грегори рассказал об ужасах своего заключения и о том, как он избежал смерти. Он согласился шпионить для дона Фелипе.

Герцог Норфолк пошел на плаху в июне, и в это же время на небосводе появилась новая звезда. Карлос знал звезды и часто уводил Жако в самую высокую часть дома и здесь показывал ему звезду. Она была ярче, чем планета Юпитер, и находилась в созвездии Кассиопея.

Люди гадали, что означает появление звезды. Очевидно, это было предзнаменование. Когда она неожиданно появилась, возникла теория, что она символизирует Испанию, которая увеличит свое могущество и захватит большую часть мира. А то, что она все же исчезла, в то время как известные звезды и планеты остались, говорило о том, что Испанская империя была на грани распада.

24 августа того года, в канун празднования Святого Варфоломея, случилось событие, которое потрясло весь мир, и я не могу поверить, что только протестантский мир. Я была убеждена, что происшедшее в Париже и распространившееся по всей Франции, глубоко оскорбило бы Филиппа и мужчин, подобных ему.

В утренние часы по всему Парижу раздался набат, служивший сигналом для католиков. Они должны были выйти на улицу и убивать любого гугенота, который попадется. Кровопролитие было ужасным. Улицы Парижа заливала кровь; Сена переполнилась искалеченными телами, и кровопролитие продолжалось. Крик «Убей!» подхватили во всех провинциальных городах Франции.

Бойня во Франции произвела неизгладимое впечатление на всю Европу. В Плимуте люди стояли на улицах, обсуждая, что будет дальше. Ходил слух, что Франция и Испания, в союзе с папой, хотели вырезать протестантов во всем мире, как это сделали во Франции.

Многие говорили, что пришло время и в этой стране прописать католикам то же снадобье. «Дайте им немного парижского правосудия!»— кричали они.

Мы слышали, что лорд Барли, находящийся в провинции, поспешно возвратился в Лондон. Он боялся хаоса в столице, и что в Лондоне повторится резня, только с другим результатом. Здесь пострадали бы протестанты, мстящие католикам. Королева появилась на публике, одетая в траур, и лорд Барли заявил: «Это величайшее преступление со времен распятия Христа».

Не было сомнения в том, что отголоски этого ужасного события дойдут и до нас. Резня в Париже взбудоражила весь мир.

Гнев против действий католиков нарастал. Я знала, что за ними будут охотиться с большей жестокостью в протестантских странах, а в явно католических гонения усилятся. Многие попадут в камеры для пыток инквизиции, и чаще будут раздаваться страшные крики тех мучеников, чьи тела будет пожирать пламя.

Джейк вернулся домой в следующем году. Его возвращение походило на предыдущее. Были пиршество и актеры, развлекающие нас.

Он едва взглянул на Линнет, хотя она была красивым ребенком и удивительно любила его; его позабавило падение Ромелии, но он не проявил интереса к мальчику. Тем не менее, ему было приятно видеть Карлоса и Жако, и он терпеливо отвечал на их многочисленные вопросы о его плавании. Он сидел в саду и рассказывал им о своих подвигах в морях, а они развалились у его ног, восхищенно поглядывая на него снизу.

Если бы у Джейка был законнорожденный сын, он был бы самым счастливым мужчиной, теперь же он часто был мрачным и обиженным.

Я часто замечала, что Джейк смотрит на Роберто и его гнев из-за Того, что у меня был сын от Фелипе, а не от него, до такой степени приводил его в ярость, что иногда я чувствовала, что он ненавидит меня.

И вдруг произошло первое странное событие, за которым последовали и другие.

Я всегда следовала привычке самой навещать наших бедных соседей. Некоторые женщины моего положения посылали слуг, чтобы те относили им еду и теплую одежду, но моя матушка всегда ходила сама, и я обычно сопровождала ее. Она говорила, что мы должны сделать так, чтобы люди воспринимали наши приношения не как милостыню, а как подарок одного друга другому.

Однажды утром, когда я собиралась выйти в сад, одна из горничных вошла ко мне и сказала, что Мэри Ли попросила меня навестить ее.

Она была старой женщиной, у которой в море погибли все три сына. Я обычно регулярно навещала ее. Джейк был доволен этим, так как ему всегда нравилось, чтобы о семьях моряков заботились. Мэри было шестьдесят лет, она страдала от ревматизма. Обычно она, поджидая меня, сидела у окна.

Я положила в корзинку еду и пошла к ней, но когда я подошла к ее дому, то была удивлена, не увидев ее у окна.

Ее дом был одним из тех, которые строили за одну ночь. Тогда существовал такой обычай, что если кто-нибудь построит дом за ночь, то земля, на которой он стоит, будет считаться его собственностью. Обычно такой дом состоял только из одной комнаты.

Дверь была приоткрыта. Я толкнула ее и сказала:

— Мэри, ты здесь?

Потом я увидела ее. Она лежала на постели. Свет был такой тусклый, что я сначала не разглядела ее лица.

— Мэри, с тобой все в порядке?

— Уходите, госпожа, — задыхаясь, прошептала она. Я прошла вперед и наклонилась над ней.

— Что случилось, Мэри?

— Отойдите… Это потница.

Я посмотрела на нее. Теперь я разглядела страшные приметы болезни у нее на лице.

Я поставила корзинку на пол и поспешила из дома.

Я увидела Джейка во внутреннем дворе. Не знаю, поджидал ли он меня.

— Я ходила домой к Мэри Ли. У нее потница, — сказала я.

— Боже мой! — закричал он. — Ты была в ее доме?

— Да.

— Иди к себе в комнату. Я позову врача. Ты могла заразиться. Он также посмотрит, можно ли что-нибудь сделать для Мэри Ли.

Я поднялась в свою комнату, вспоминая о другом случае, когда я имитировала эту ужасную болезнь, чтобы удержать Джейка подальше от себя.

Я посмотрела на себя в зеркало. Я подходила близко к Мэри Ли, а болезнь была очень заразной. Может быть, уже сейчас…

— О, Боже, — молилась я, — спаси меня от этого! Тогда я поняла, как сильно я хочу жить, чтобы увидеть повзрослевших детей. Возможно, один из них подарит Джейка внука. Но будет ли он также радоваться ему, как сыну?

Мэри Ли умерла через три дня после того, как я была в ее доме, но болезнь не расползлась дальше, как это произошло в переполненном Лондоне.

Неделю я жила в тревожном ожидании каких-нибудь симптомов того, что я заразилась, но их не было.

Джейк сказал:

— Это тебе урок. Однажды ты притворилась больной, чтобы поиздеваться надо мной. — Он засмеялся. — Ты на самом деле хотела избавиться от меня?

— Какое верное чувство было у меня!

— Если бы я овладел тобой и взял с собой в море, у тебя был бы мой сын, а не этот испанский ублюдок.

— Не смей так говорить о моем сыне!

— Я буду говорить, как хочу.

— Но не о моем сыне.

— Перестань все время говорить, что у тебя сын от этого испанского дона, если не хочешь меня разозлить. Ты довела меня до предела.

— Я хорошо знаю это, — ответила я. — Возможно, стоит пожалеть о том, что я не подхватила потницу и не умерла. Тогда бы ты нашел жену, которая нарожала бы тебе сыновей.

Он выглядел так, как будто его ударили по лицу. В тот момент я подумала, что он испугался мысли, что может потерять меня. Позже, много позже, когда я вспоминала разговор, то подумала, а не угодила ли я в точку.

Джейк был очень занят приготовлениями к очередному плаванию. Иногда он оставался на борту почти до утра. Карлос и Жако работали с ним. Он обещал им, что они тоже уйдут в море.

Однажды ночью я неожиданно проснулась и некоторое время не могла понять, что же испугало меня. Тут я увидела или мне показалось, что вижу, как дверь тихо закрылась.

Кто-то был в комнате.

Я вскочила с кровати и сразу же услышала потрескивание у моих ног. Я посмотрела вниз. Драпировки вокруг кровати тлели, а некоторые из них лизали язычки пламени. В любой момент они могли вспыхнуть.

Я схватила тяжелое покрывало и стала сбивать пламя.

Одна я не могла справиться и побежала к двери, крича, что в комнате пожар. К этому времени дым заполнил комнату и проник в коридор.

По всему дому слышались крики, и скоро появились слуги с ведрами воды, которые они выливали на тлеющие драпировки. Дым усилился, но огонь был погашен, — Что происходит? — услышала я голос Джейка. Глаза его сверкали и были темнее обычного.

— У нас случился пожар, — объяснил Карлос.

— В нашей комнате, — сказал Джейк, и в его голосе прозвучала странная нота.

Он подошел ко мне и взял под руку.

— Что случилось?

— Что-то разбудило меня, — сказала я.

— Неясно, — пробормотал Карлос, — что это могло быть.

Джейк приказал, чтобы приготовили другую комнату и принесли вина.

Выпив его, я почувствовала себя немного лучше. Потом он, нежно обняв, повел меня в другую комнату.

На следующее утро мне захотелось разузнать, как начался пожар.

— Неосторожное обращение с подсвечником, — высказал предположение Джейк. — Ты оставила его зажженным, а сама заснула. Он опрокинулся, и занялось пламя.

— Это не я. Меня разбудил какой-то шум.

— Да, падение подсвечника. Все прошло. Это научит тебя быть осторожнее с огнем, — посмеялся он надо мной. — Ну не чудесная ли у тебя жизнь, Кэт? Только недавно ты чуть не заразилась потницей. А теперь в твоей комнате вспыхнул пожар, и ты просыпаешься как раз вовремя, чтобы погасить его?

«Чудесная жизнь! — подумала я. — Кажется, так и есть».

Я послала за Дженнет.

— Дженнет, — сказала я, — кто тебе сказал, что Мэри Ли хотела меня видеть?

Она выглядела озадаченной:

— Ну, госпожа, я точно не помню. Многое произошло с того времени. Пожар… и все такое.

— Попытайся вспомнить, Дженнет.

— Я не могу точно сказать. Мне было некогда тогда. Возможно, кто-то прокричал это снизу. Да, так это и было.

— Ты знаешь, чей это был голос? Она нахмурила брови.

— Это был кто-то из слуг, не так ли? — настаивала я.

Она согласилась со мной, и я ничего нового не узнала.

Но семена подозрения были посеяны.

Я не могла родить сына. Если бы Джейк женился на ком-нибудь еще, возможно, у него был бы сын. Думал ли он так? Я знаю, что когда-то он желал меня больше всех женщин. Но я утратила новизну для него, я больше не бросала ему вызов. Его влечение ко мне могло притупиться, но он так же страстно хотел сына.

Я пыталась понять, что же произошло. Он мог через одного из слуг передать Дженнет, что Мэри Ли хочет видеть меня. Такое могло быть. А пожар? Кто тихо закрыл дверь? Несомненно, кто-то был в комнате за несколько минут до этого.

Что происходит? Все было так непонятно.

Неужели он хотел избавиться от меня, но ему это не удалось?

Если это так, то хотя бы на время его отсутствия я буду в безопасности.

Вскоре после странных событий он уплыл. Карлос и Жако пошли в море вместе с ним, хотя и не на «Вздыбленном льве». Они начали службу под началом одного из его капитанов на другом корабле.

Примерно три месяца спустя Дженнет вбежала в мою комнату, чтобы сообщить, что корабли возвращаются. Я отдала приказ, чтобы приготовили праздничный стол, и пошла на берег.

Но я не увидела «Вздыбленного льва». Вернулись два корабля, которые ушли вместе с ним, но где был их капитан?

История, которую рассказали Карлос и Жако, наполнила меня мрачными предчувствиями. Их атаковали четыре испанских корабля, но они хорошо проявили себя и заставили их отступить. Джейк на «Вздыбленном льве» приказал другим оставаться и вести бой, а сам бросился преследовать самый большой галион, который пытался скрыться. Тогда его корабль видели в последний раз.

Они не могли отправиться на его поиски, так как сами были сильно повреждены, и вернулись в Плимут, ожидая здесь найти «Вздыбленного льва».

Мы долго ждали его, но он не появился.

 

ДОЛГОЕ ОТСУТСТВИЕ

Два года ожидали возвращения «Вздыбленного льва». День за днем я просыпалась с надеждой и каждый день с заходом солнца я опять падала духом.

«Не сегодня, — бывало говорила я себе, — так завтра!»

А он все не возвращался.

Каждый день мы говорили о нем. Мы гадали, где бы он мог быть. Когда приходили корабли, мы обычно спускались к причалу, чтобы узнать, есть ли какие-либо новости о «Вздыбленном льве».

Но месяцы проходили, и постепенно рос страх.

Что могло случиться с Джейком? Невозможно представить, что он попал в руки врагов. И все же ничто больше не могло удерживать его так долго вдали от дома. Если, конечно, он не погиб. Это казалось уже совсем невероятно. Я не могла в это поверить. Никогда я не встречала человека более живучего, чем Джейк.

Временами меня одолевала ужасная тоска. Я часто думала: «Если он мертв, то не кончилась ли и моя жизнь? Что если и вправду я никогда больше не увижу его?»

Но потом ко мне возвращалась уверенность, что он цел и невредим, и я с новой надеждой всматривалась в горизонт.

«Только бы он вернулся! — молила я. — Пусть мы будем бороться, как прежде, пусть даже он убьет меня, но только бы вернулся».

Поняла ли я наконец, как много он для меня значит? Сколько лет со всей страстью молодости я страдала из-за Кэри. Но разве не сильнее я любила, потеряв его, чем тогда, когда верила, что он мой? Я уверена, что любила Фелипе после его смерти гораздо больше, чем при жизни. Может, моей натуре свойственно так любить?

И вот теперь Джейк.

«Мне никто не нужен, кроме Джейка, — думала я. — О, Джейк, вернись».

Но месяцы проходили, а он все не возвращался.

В то время большим утешением для меня стала Линнет. Она росла живой и становилась все более похожей на Джейка. Те же удивленные голубые глаза, тот же румянец, но главное — такая же упрямая линия на подбородке, когда ей возражают. Если бы Джейк мог увидеть ее теперь! Он, который так жаждал выразить себя в потомстве, понял бы, что воплотился в своей дочери. Она гораздо больше походила на него, чем Карлос или Жако.

Мы постоянно слышали истории о богатых сокровищах, которые наши моряки привозят в Англию, об огромном количестве захваченного испанского золота. Соперничество между двумя странами с годами усиливалось.

Каждый раз, слушая такие истории, я думала о Джейке. Я представляла себе его в различных ситуациях. Но я чувствовала, что должно было случиться что-то ужасное, иначе он уже был бы дома.

Казалось, мы все смирились с тем, что, вероятно, уже никогда не увидим Джейка, но я отказывалась это признать, Карлос и Жако тоже не верили. Ну, и, конечно, Дженнет.

— Что бы случилось с ним, — твердил Карлос, — он вернется.

Тогда очень много говорили о Френсисе Дрейке, девонширце, родом из Тавистока, что неподалеку от Плимута. Испанцы считали его сверхчеловеком, порождением дьявола, который рыщет по морям с одной целью — уничтожать приверженцев католической веры и похищать их сокровища. Они называли его Эль Драго, то есть Драконом;

Помню тот волнующий декабрьский день 1577 года, когда мы в Плимуте провожали его суда. Великолепное зрелище! Дрейк долго готовился к этой экспедиции. Мы тогда еще не знали, что он совершит кругосветное путешествие.

Его собственный корабль «Пеликан» отличался от нашего «Вздыбленного льва» (позже ему пришлось переименовать «Пеликан»в «Золотую лань»). С ним отплывали «Элизабет», «Мариголд», «Лебедь»и «Кристофер», а вдобавок еще и легкие пинассы, некоторые в разобранном виде для удобства транспортировки, — когда понадобится, их соберут. Мы все было поражены, какие запасы привезли для них на берег, даже столовое серебро! И еще он взял с собой музыкантов — целый ансамбль. Известно, какие значение имеет музыка для людей, находящихся вдали от дома и тоскующих по нему. Хорошая музыка избавляет от скуки, в которой всегда есть зерна мятежа.

На время и меня захватило всеобщее веселье, но оно мучительно напоминало мне о тех временах, когда в плаванье уходил Джейк.

«Джейк, Джейк, — шептала я, — когда же ты возвратишься?»

Однажды Карлос пришел домой очень взволнованный. Он по обыкновению разговаривал с моряками и познакомился с самим великим человеком. Дрейк заинтересовался, узнав, что он — сын Джейка Пенлайона.

Ему разрешили помогать при загрузке судов, и Жако, обуреваемый завистью, пошел с ним и тоже предложил свои услуги.

В результате, благодаря их энтузиазму и тому, что они, — сыновья Джейка Пенлайона, сам Дрейк пожаловал в мой дом.

Такой человек несомненно должен остаться в памяти навечно. Он был невысок ростом, но в нем чувствовалась сила. Широкий в груди, с сильными конечностями, он выглядел настоящим мужчиной, а взгляд его больших ясных глаз был таким, который я назвала «морским взглядом». Такой проницательный взгляд отличал Джейка. Казалось, эти глаза способны видеть намного дальше других. Его густая борода и волосы были светлыми, и вообще, он выглядел очень породистым. Меня глубоко тронуло, что человек, у которого в тот момент было полно забот, смог уделить несколько часов, чтобы прийти и утешить меня. Ведь именно это он и старался сделать.

— Я несколько раз встречался с капитаном Пенлайоном, — сказал он, — Замечательный моряк! Такие люди, как он, нужны Англии.

Я зарделась от гордости, и мои глаза наполнились слезами, которые он заметил.

— Многие из нас уходят на годы, — промолвил он, — а сколько людей сгинуло! Но есть среди нас и такие, с которыми не так-то просто справиться, и капитан Пенлайон — один из них.

— Больше всего я боюсь, что он попал в руки испанцев.

— Он сможет постоять за себя. Уверяю вас.

— Я твердо верю, что он вернется.

— Вас связывают незримые узы, и, если вы верите, значит так оно и будет. Такое нередко встречается у жен моряков.

Он сказал, что мог бы взять Карлоса и Жако в свою экспедицию, если я пожелаю.

Мысль о том, что они уйдут в опасное плавание, обеспокоила меня, но я понимала, что не вправе им препятствовать.

И когда он покидал гавань, Карлос и Жако находились вместе с ним.

Отплытие эскадры представляло собой потрясающее зрелище, радостное и грустное одновременно. Дженнет стояла рядом со мной.

— Подумать только, мой мальчик, мой Жако, отправляется в плаванье с самим великим Дрейком! — воскликнула она. — Но я бы охотнее отпустила его с нашим капитаном.

И она отвернулась, чтобы вытереть глаза, которые сразу же вновь засияли.

— Подумайте, что он расскажет, когда вернется! Она, так же как и я, была абсолютно уверена в том, что Джейк цел и невредим.

Дни проходили, а никаких новостей не было. Следующей весной в Труинд Грейндж приехала Эдвина. Ей исполнилось семнадцать лет, а в день восемнадцатилетия ей предстояло вступить в права наследования. Алиса Эннис заехала в Пенлайон сообщить, что скоро ожидается ее приезд.

— Мы останемся с ней здесь, — сказала она. — Таково было желание ее матери. Молодой девушке не следует быть хозяйкой такого большого дома.

Она прибыла со своей обслугой, которую взяла из замка Ремус, родового замка ее отчима. Я с нетерпением ждала встречи с ней и, как только мне сообщили о ее прибытии, отправилась в Труинд.

Когда я входила в этот дом, на меня нахлынули воспоминания. Я посмотрела на слуховое окно и заметила тень: мой опыт подсказал мне, что кто-то оттуда следит за мной. Я вспомнила, как мы с Хани выглянули и увидели Джейка, входящего в холл; я вспомнила ту ночь, когда меня увезли на галион. Давно это было, а теперь Эдвина, дочь Хани, жила здесь.

Когда она вошла в холл, я протянула к ней руки.

Она сжала их и улыбнулась.

Думаю, с этого момента мы полюбили друг друга.

Эдвина стала частой гостьей в нашем поместье. Я приняла ее как дочь, а с Линнет они крепко подружились.

Я никак не могла забыть Джейка. Он часто снился мне, и когда, проснувшись, я не находила его рядом, всепоглощающая пустота обволакивала меня.

Ноябрьским днем 1580 года флот Френсиса Дрейка вошел в гавань.

Сколько было радости! Он привез массу сокровищ, каких еще никто раньше не привозил. Здесь были золото и серебро, драгоценные камни и жемчуга, а кроме того, шелк, гвоздика и пряности.

И еще с ним вернулись Карлос и Жако.

Как они изменились! Теперь это были настоящие мужчины, опытные моряки.

Первый, о ком они спросили, сойдя на берег, — это об отце. Я грустно покачала головой.

Карлос и Жако очень много рассказывали о своих приключениях. Они попадали и в шторм, и в штиль, повидали незнакомые земли и были на волосок от смерти. Они повзрослели, и море вошло в их кровь.

Эта экспедиция вошла в историю. Хотя Дрейк и не был первым человеком, открывшим, что Земля имеет форму шара, но именно он впервые обогнул ее, тогда как Магеллану смерть на Филиппинах помешала сделать это.

Дрейк стал героем и вскоре, по возвращении, поднялся вверх по Темзе на своей «Золотой лани», и там, в Депфорде, сама королева произвела его в рыцари.

Такие люди, как Дрейк, Карлос и Жако, стали героями своего времени, — так как наступит день, когда они возглавят жестокую схватку с испанцами.

Джейк Пенлайон тоже был таким человеком.

Его не было с нами уже так давно, но я, Карлос, Жако и Дженнет, словом, все, кто близко знал его, отказывались верить, что он погиб, так сильна была магическая аура этого человека, которую он сообщал нам.

Время от времени я открывала шкаф, в котором хранились его вещи, и перебирала одежду. При этом я словно слышала его смех: «Ничего не порви, Кэт. Мне это еще понадобится».

Однажды я открыла ящик и оттуда вылетела моль.

Это меня обеспокоило. Я должна была следить за его одеждой и не хотела никому это поручать. Поэтому я решила все вынуть, хорошенько вытряхнуть, проветрить и проложить специальным порошком из трав, который мне составила бабушка, уверявшая, что он навсегда предохранит одежду от моли и любых насекомых.

Тогда-то я и сделала ужасающее открытие. В кармане одной из курток я нашла маленькую фигурку. В то время как мои пальцы ощупывали ее, я мысленно перенеслась к тому случаю, когда нашла изображение Изабеллы в своем ящике.

Не было сомнений в том, чье это изображение. Да ведь это я! Я разглядела булавочную головку, слегка ржавую там, где булавка входила в мое платье.

И это в кармане у Джейка!

Этого не может быть… Я помнила, как он не один раз возмущался ведьмами и колдунами. Но почему? Не потому ли, что он верил в то, что они могут сотворить зло, не потому ли, что верил — они могут убить, не потому ли, что боялся их?

И почему эта фигурка лежала в его кармане?

Я внимательно рассмотрела ее. Да, сходство есть. Мои густые прямые волосы и глаза, раскрашенные в яркий зеленый цвет. Не могло быть никаких сомнений, кого имели в виду.

Неужели он ходил к колдунье? Неужели он выполнял ее наказы? Нет, только не Джейк! Но, однако, эта вещица оказалась в его кармане. Должно быть, она пролежала там годы. Почему он оставил ее, а сам ушел? Неужели он надеялся, что к его возвращению колдовство исполнится?

Я решила уничтожить ее.

Я положила ее обратно в карман и вышла в сад. Там на окраине стояла хижина. Туда ходило мало народу. Я бросила фигурку в заросли папоротника и подожгла. Тоава была сухая, папоротник тоже, я не подумала, что огонь так сильно разгорится. Когда восковой слепок плавился и шипел, прибежали Дженнет и Мануэла, которые, должно быть, увидели дым.

— Ничего особенного, — сказала я. — Всего лишь небольшой костерок.

— Как это случилось? — спросила Дженнет.

Я не ответила.

Когда огонь потух, она затоптала пожарище.

Мануэла наклонилась и подняла кусок обгоревшей ткани. Это был кусочек с булавкой.

Она ничего не сказала, но, когда подняла на меня глаза, мне вспомнился тот момент, когда она пришла ко мне в комнату на гасиенде.

— С огнем шутки плохи! — я старалась говорить обычным голосом. — Земля сейчас такая сухая.

Карлос и Эдвина увлеклись друг другом с первой встречи, и спустя два месяца после возвращения экспедиции Дрейка. Эдвина пришла в наше поместье и сказала, что хочет поговорить со мной.

Они с Карлосом решили пожениться.

— Вы так мало друг друга знаете, — сказала я.

— Достаточно долго, — ответила она. — Ведь он моряк, а моряки не могут терять время.

«Я уже это слышала раньше», — подумала я с улыбкой.

— Знаете, тетушка Кэтрин, хоть мы и недавно познакомились, но должны были знать друг друга много лет назад. Мы росли вместе. Интересно, что и он, и я родились далеко за морем… и даже в одном и том же месте, и, кажется, сама судьба свела нас.

— Все в жизни вершит судьба.

— Но сами обстоятельства, которые нас соединили. Вас насильно увезли вместе с моей матушкой, и там был Карлос… и вы нашли его и принесли на гасиенду. Матушка мне об этом рассказывала.

— А ты уверена, что любишь Карлоса?

— О, в этом нет сомнений.

— Нелегко быть женой моряка. Он подолгу будет далеко, и, возможно, однажды…

Я не могла продолжать, и она обняла меня.

— Отец Карлоса вернется, — утешала она, — Карлос уверен в этом.

— И я тоже, — сказала я с жаром. — Придет день, когда я выгляну из окна и увижу его шхуну. Но Боже, как тянутся годы… и никаких новостей…

В ее глазах стояли слезы. Любовь к Карлосу помогла ей понять мое горе.

Мануэла вошла ко мне в комнату и устремила на меня свои большие печальные глаза. В ее взгляде отражался страх.

— Сеньора, я должна поговорить с вами.

— Что же ты хочешь сказать мне, Мануэла?

— Насчет того воска. Это было мое подобие. Вот что осталось от моего платья и вот здесь — булавка. — Она выложила на стол лоскуток. — Вот сюда вколота… — Она прикоснулась к левой груди. — Это значит — поразить в сердце. Так же обстоит дело и с фигуркой донны Изабеллы. Такие похожие фигурки делают везде, по всему свету. Все колдуньи в мире используют их, они все заодно, — это черное дело.

— Что же ты предлагаешь?

— Кто-то ее сжег. Они сжигали фигурки того, кого хотели извести.

— Эту фигурку сожгла я, Мануэла.

— Вы, сеньора! Значит, вы кому-то желаете смерти!

— Эта фигурка была похожа на меня. Я нашла ее в… Неважно. Я нашла ее, но так как не желаю держать в доме такие вещи, то сожгла ее.

— Но, сеньора, кто-то сделал подобие Изабелль, и она умерла…

— Я не верю в эту чепуху.

Она печально покачала головой.

Когда она вышла, я спросила себя: «Вполне ли я была искренна? Насколько суеверна?»Я вспомнила, как меня отправили к Мэри Ли и как я, увидя закрывшуюся дверь спальни, поняла, что кто-то в ней побывал. После этого я обнаружила полог моей постели в огне. Я нашла эту фигурку в вещах Джейка, но с тех пор, как он ушел в море, никаких таинственных покушений на мою жизнь не случалось.

Возможно ли, что он пытался избавиться от меня, и, когда ему это не удалось, исчез, отложив на время свои замыслы? Стоит ли придавать значение всякой чепухе? И все же… подозрение закралось в мою душу и часто потом напоминало о себе.

Свадьбу решено было сыграть в Труинде. Эдвина, естественно, очень волновалась. — Моя матушка приедет, а отчим не собирался ее сопровождать, но я написала ему, чтобы он тоже присутствовал здесь. Ведь это, в конце концов, свадьба.

Тут я подумала: «Я увижу Кэри. Интересно, что почувствую после стольких лет разлуки?»

В Труинде Эннисы готовились к свадьбе. Повсюду чувствовался аромат жгучего розмарина и лаврового листа, с их помощью освежали комнаты. Я распорядилась, чтобы то же проделали в Лайон-корте. Хотя у нас было принятие регулярно менять тростниковые маты и тюфяки, но время от времени производились и генеральные уборки. В это время мы у себя в замке переселялись то в одну его часть, то в другую, в то время как свободные помещения проветривались, но ожидаемый наплыв гостей заставил нас подготовить к приему все. Хорошо, что я в детстве научилась у бабушки разбираться в травах и теперь могла добавить всевозможные ароматические растения для освежения воздуха.

Приезд гостей взбудоражил всех. Для безопасности они путешествовали вместе. Моя мать и Руперт собирались остановиться у меня; Хани, Кэри и их дети — в Труинде.

Как чудесно было увидеться с матушкой! Она немного постарела, но выражение безмятежности и покоя на ее лице говорило о том, что они с Рупертом наслаждаются счастьем совместной жизни.

Рано или поздно, но встреча с Кэри была неизбежна, и я первой подошла к нему в главном зале Труинда, где он стоял рядом с Хани. Годы не тронули ее красоты. Женщин такого типа возраст не портит. Возможно, сиреневые глаза ее чуть-чуть затуманились, но блестели по-прежнему, и я сразу поняла, что чувство удовлетворения и счастья делало ее еще более привлекательной.

Мы поздоровались с приличествующей случаю теплотой. Я нежно поцеловала ее и все время ощущала присутствие рядом Кэри. И вот — мои руки в его руках, его щека коснулась моей. Я почувствовала крепкое пожатие его рук.

— Кэтрин!

— О, Кэри! Сколько лет прошло!

— Ты почти не изменилась.

А он очень изменился. Какая-то печать усталости лежала на этом худом лице, которое я когда-то так любила и помнила все эти годы. Интересно, узнала бы я его при случайной встрече или нет?

Мы поговорили о том, как они доехали, как дела дома и довольны ли они замужеством дочери. Все прошло легко и непринужденно, и я бы не поверила, что смогу встретиться с Кэри так спокойно, почти без эмоций.

Совсем иначе встретились мы у пруда в саду.

Здесь мы могли поговорить свободно.

— О, Кэтрин, — проговорил он, — я часто думал о тебе.

— Я тоже, — ответила я.

— Нам ничего не оставалось, как расстаться.

Я отрицательно покачала головой.

— Я хотел умереть, — сказал он.

— Я тоже. Но мы живы. У тебя теперь дети, да и у меня сын и дочь.

— Увы, наши судьбы разошлись. Когда я узнал, что тебя похитили испанцы, я проклинал себя за то, что не остался с тобой… Что не защитил тебя…

— Это все в прошлом. А ты счастлив с Хани?

Его лицо смягчилось.

— С тех пор как я потерял тебя, я никогда не думал, что буду так счастлив.

Потом мы заговорили о Роберто, и Кэри сказал, что по его мнению, Роберто должен повидать мир. Он, несомненно, может устроиться на дипломатическую службу.

Роберто это было очень приятно слышать, я редко видела его таким взволнованным.

Итак, свадьбу отпраздновали. Карлос переехал в Труинд, а Эннисы остались с остальными. Я помогала молодоженам устроиться. Я была рада, что все так удачно обернулось. Я вновь увиделась с Кэри, не без эмоций, надо сказать, но зато теперь я определенно знала, что мне нужен только Джейк.

Я любила Кэри;, я любила Фелипе. Обоих я потеряла. С Джейком все иначе. Он стал частью меня. Без Джейка я жила так, как будто от меня отрезали живую половину.

Вот почему я упорно продолжала верить, что когда-нибудь он вернется.

Кончался февраль. Карлос ушел в море, и Эдвина провела Рождество с нами. Мы украсили дом плющом и остролистом и сыграли рождественские игры. Шло время, Линнет уже было почти четырнадцать, а я отметила свое сорокалетие.

Бедная Эдвина, она страшно хотела ребенка, но пока никаких знаков беременности не было. Меня глубоко трогала ее привычка устремлять глаза на горизонт. В такие минуты она мечтала о дне, когда появится корабль и Карлос вернется домой, к ней.

С годами судоходство в Англии стало очень активным. Количество кораблей увеличилось в шесть-семь раз по сравнению со старыми временами. В море приобретались слава и богатство. Имя сэра Френсиса Дрейка было у всех на устах. Он добился славы и богатства не только для себя, но и для страны. Много смешных историй рассказывали о том, как испанцы боятся Эль Драго.

Однажды Эдвина, как это часто бывало, приехала в Лайон-корт. Она сказала, что друзья Кэри заезжали к ним на пути в свое поместье в Корнуэлле и провели ночь в Труинде. Они принесли новости из Лондона.

— Там раскрыт еще один заговор, и если бы он осуществился, а это вполне могло случиться, — говорила Эдвина, — то трон достался бы новой королеве.

— Но это невозможно, — сказала я. — Весь народ за нашу королеву Елизавету.

— Тем не менее, испанского посла отлучили от двора. Он немедленно отбыл в Испанию. Френсис Трокмортон арестован и теперь содержится в Тауэре.

Я сказала:

— Эти заговоры возникают все время, с тех пор, как королева Шотландии прибыла в Англию.

— Говорят, они не утихнут до самой ее смерти. Удивляюсь, что королева не предпринимает никаких мер против этого. Мария в ее власти, и, говорят, королевские министры постоянно советуют ей положить всему конец, но она пока воздерживается.

Стоял июнь, и сад расцвел дамасскими розами, которые я особенно люблю, потому что они напоминают мне о матушке. Майские мухи кружили над прудом и плакучие ивы склонялись к воде. Красная крапива, вперемежку с розами, образовала живую изгородь, а воздух пропах жимолостью.

Была исключительно холодная погода, и вся природа замерла словно в ожидании каких-то драматический событий.

«Скоро, — думала я, — Джейк вернется домой. Вот в такой же, как этот, день я выгляну в окно и увижу на горизонте» Вздыбленного льва ««.

Однажды вечером, как обычно, я сидела у окна, глядя на море. В тот вечер я чувствовала беспокойство, какое-то предчувствие. И вдруг я услышала отдаленный звук лошадиных копыт, который все приближался. Я не могла ничего увидеть, но стук копыт внезапно смолк. Я подумала: «Кто это скачет в такой поздний час?» Выглянула из окна и увидела внизу фигуру, которая, крадучись, пробиралась по двору.

По-моему, я узнала эту фигуру. Роберто!

Я поспешно спустилась вниз, отперла обитую железом дверь и вышла во двор.

— Роберто! — позвала я.

— Мама! — он чуть не плакал. Я обняла его.

— Любимый мой, — успокаивала я его, — ты — дома. Но почему ты явился тайком?

Он прошептал:

— Никто не должен знать, что я здесь. Мне нужно многое рассказать тебе.

— Ты попал в беду, Роберто?

— Не знаю. Очень может быть.

Страшно боясь поднять шум, я велела ему снять сапоги, чтобы как можно тише пройти в мою спальню. Я мысленно благодарила Господа, что Джейка нет дома.

Мы благополучно достигли спальни.

— Ты голоден? — спросила я.

— Я поел в трактире у Тави стока, — ответил он.

— Расскажи мне, что случилось. Он сказал:

— Мама, мы должны возвести на престол истинную королеву, свергнуть незаконную Елизавету.

— О нет! — воскликнула я. — Только не это, умоляю тебя! Елизавета — наша добрая и законная королева.

— У нее нет прав на трон. Нет прав… Кто она такая? Незаконная дочь Анны Болейн. А Мария — королевская дочь.

— Елизавета — дочь великого короля.

— От его любовницы. Королева Мария — законная и легитимная наследница. Она восстановит в Англии истинную веру.

— А, — сказала я, — так это католический заговор…

— Это желание и твердое намерение восстановить истинную веру. Испания за нас. Она готова выступить. Ее верфи работают день и ночь. Испанцы снаряжают такую великую Армаду, какой еще свет не видел. Никто не сможет противостоять ей.

— Мой дорогой Роберто, мы сможем противостоять. Не думаешь ли ты, что когда-либо найдется флот, пусть даже с самыми могучими кораблями в мире, который сможет победить таких людей, как твой отчим, как Карлос и Жако?

— Все они — жалкие хвастуны! — Как исказилось его лицо презрением и ненавистью, когда он говорил о Джейке! — Когда они увидят испанские суда, идущие на них, то поймут, что проиграли.

— Никогда этого не будет.

— Ты не понимаешь, какой это могучий флот, мама. Нет, я очень хорошо понимала мощь одного испанского галиона…

— Придет день, теперь уже скоро. Мы проиграли… но мы не всегда будем проигрывать.

— Что привело тебя сюда? — спросила я с тревогой. — Ты в опасности?

— Возможно. Я еще не уверен, известно ли, что я замешан в заговоре. Я решил, что благоразумнее пока скрыться. Никто не знает, где я. В любой момент могут обнаружить мою причастность к заговору. Трокмортон в Тауэре. Если его будут пытать…

— Трокмортон I — сказала я. — Так ты в этом замешан? О, Роберто, что же ты наделал?

— Я получил свой пост по рекомендации лорда Ремуса и это может спасти меня. Ремусу доверяют, а он поручился за меня. Вот поэтому я подумал, что лучше на время исчезнуть. Но, мама, вдруг они будут искать меня здесь…

Я сказала поспешно:

— Как мы можем скрыть твое присутствие?

— Только на время, мама… пока мы не будем уверены…

— Благодари Бога, что твоего отчима нет дома, — промолвила я. Она засмеялся:

— С каким удовольствием он бы выдал меня Вальсингаму.

— Вальсингам! — воскликнула я.

— Его шпионы повсюду. Это благодаря ему раскрыли заговор.

— Все это — как страшный сон. Больше всего я боялась конфликта в семье. Моя мать страдала от этого… очень. И вот теперь…

В глазах Роберто появился фанатический блеск. Он взял меня за руки.

— Мама, — сказал он, — мы должны принести истинную веру в эту темную страну.

— Расскажи мне, как ты в это ввязался? Что произошло?

— Френсис Трокмортон открыто ездил в Испанию. Он разговаривал с очень влиятельными людьми и видел, какие готовятся силы. Из Мадрида он поехал в Париж, встретился с агентами королевы Марии. Семья королевы — Гизы — предложила поднять армию. Трокмортон вернулся в Лондон и поселился в доме Поля Варфа. Там он получал письма из Мадрида и Парижа, которые переправляли королеве Шотландской.

— О, Боже, Роберто, зачем ты в это впутался!

— Ради блага этой страны. Ради того, чтобы вернуть народ к святости, к вере и…

— И погибели для себя…

— Мама, я готов умереть за великую цель, и что значит моя жизнь, если эта цель будет достигнута? Я сказала гневно:

— Для меня это очень много значит. Мне нет дела до каких-то целей! Мне важен мой сын… моя семья. Что мне до того, какая вера восторжествует? Я верю лишь в одно: нужно любить друг друга. По-моему, важно, чтобы человек вел себя как добрый христианин.

— Ты судишь как женщина.

— Если бы во всем мире думали также, то мир стал бы более счастливым. Он сказал:

— Шпионы Вальсингама видели, как Трокмортон посещал испанского посла. Его арестовали, обыскали дом и нашли список английских католиков, которые готовились принять участие в акциях по восстановлению подлинной религии.

— И твое имя было в списке?

— Возможно. Я была в ужасе.

— Мы должны спрятать тебя, Роберто. Но надолго ли? Пока домочадцы не заподозрят неладное, мы спрячем тебя.

— Мануэла поможет, — сказал он. Я знала, что он прав.

— Я позову ее. Но никто не должен знать, зачем. Оставайся здесь. И не выходи из этой комнаты. Я запру тебя снаружи.

Я спустилась в комнату, где спали Мануэла и Дженнет. Как удачно, что легкомысленная Дженнет по обыкновению не ночевала дома. На всякий случай я приготовилась спросить у нее средство от зубной боли, но это не понадобилось.

— Мануэла, — прошептала я, — Роберто здесь. Она живо поднялась с постели, ее лицо засияло.

— Он вернулся?

— Ему грозит опасность.

Она кивнула, когда я ей все объяснила.

— Мы должны спрятать его на время, — сказала я. — Ты должна мне помочь.

Я не сомневалась в ее помощи.

Мы вернулись ко мне и открыли дверь. Мануэла крепко обняла Роберто. Она нежно заговорила с ним по-испански. Суть ее слов состояла в том, что она бы с радостью умерла за него.

Она обернулась ко мне.

— На краю сада есть хижина. Там хранятся старые садовые инструменты. Туда мало кто ходит.

— А садовники? — спросила я.

— Нет, не ходят. Все, что им нужно, они держат в садовом домике. Эта хижина заросла сорняками и высоким кустарником. Если мы навесим замок, то можно там спрятать Роберто… на время.

— Так и сделаем, пока не придумаем что-то получше, — сказала я. — Мануэла, никто, кроме нас двоих, че должен знать, что Роберто здесь.

Она истово кивнула, и я знала, что могу положиться на нее.

— Надо принести ему теплое одеяло и горячую еду.

Ты можешь это сделать.

— Вы можете положиться на меня, я позабочусь о Роберто, — сказала она.

Я это знала. Кроме того, что действительно любила его, она тоже была католичкой и мечтала увидеть на престоле королеву Марию.

Я вдруг вспомнила:

— Ты приехал на лошади. Где она?

— Я привязал ее на стоянке. Мы с Мануэлей переглянулись.

— Надо завести ее в конюшню. Пусть это выглядит так, будто она заблудилась.

— Этому поверят? — спросил Роберто.

— А что еще мы можем сказать? Там оставить ее нельзя. Кроме того, она всегда будет наготове, если вдруг тебе понадобится.

— Я присмотрю за ней, — сказала Мануэла. Она выполнила обещание, и хотя на конюшне немного посудачили о невесть откуда взявшейся чужой лошади, но не слишком удивились. Мол, хозяин объявится. А пока пусть стоит с нашими лошадьми.

Следующие две недели я жила в постоянном страхе. Я не могла заставить себя держаться подальше от хижины. Мы уговорились о том, чтобы он открывал дверь только на мой условный стук, — и никому больше. Я просыпалась ночью в холодном поту — мне казалось, что во дворе у нас люди королевы. Я ни минуты не чувствовала себя спокойно. Даже за едой я, бывало, вздрагивала при звуке лошадиных копыт.

— Что тебя беспокоит, мама? — спрашивала Линнет. — Ты вскакиваешь при каждом звуке.

Счастье еще, что не было Джейка, при нем прятать Роберто было бы невозможно.

Линнет беспокоилась обо мне. Ей казалось, что я заболела. Мне хотелось рассказать дочери, что у нас скрывается ее брат, но я не могла себе этого позволить. Я доверяла ей, но решила не впутывать в наши дела.

Две недели мы прятали Роберто в хижине. Теперь я не могу себе представить, как нам это удалось. Мануэла оказалась прирожденным конспиратором. Она нашла ключ от хижины и запирала Роберто снаружи. Там вверху было оконце, через которое, в случае необходимости, он мог бы спрыгнуть в высокие заросли кустарника. Мануэла все предусмотрела. Она чудесно все спланировала и ревностно ухаживала за Роберто.

Эдвина принесла новость, что Трокмортон казнен в Тайбурне. Его трижды пытали, и он признался, что составлял списки английских католиков, готовых поддержать королеву Шотландскую, а кроме того, у него нашли подробные планы английских морских портов. Итак, Трокмортон мертв, а что же с теми, чьи имена находятся в списках?

Вальсингам был из тех людей, которые работают всегда в тени. И если даже он выследил кого-то из участников заговора, того вполне могли не сразу арестовать, а установить слежку в надежде вытащить больший улов.

Поэтому мы не знали — есть Роберто среди тех людей, кто нужен Вальсингаму, или его имени в черных списках нет.

По крайней мере, пока им никто не интересовался.

Уже прошло достаточно времени с тех пор, как он оставил свой пост, и, разумеется, если бы он попал под подозрение, то первым делом его стали бы искать в собственном доме.

Он сам это отлично понимал и решил, что надо уходить.

Однажды вечером, когда все домашние отдыхали, мы с Мануэлей прошли в конюшню и оседлали для Роберто гнедую кобылу.

Мы с Мануэлей надеялись, что наутро слуги скажут, что как пришло животное, так и ушло.

— Береги себя, сынок! — сказала я на прощание.

Спустя несколько месяцев после отъезда Роберто я однажды, проснувшись утром, увидела в бухте незнакомое судно.

На причале собралась небольшая толпа посмотреть на это судно. Такого у нас еще никогда не видывали. Оно было длинным, с одним единственным парусом, на котором были начертаны незнакомые знаки. Похоже, что это гребное судно со множеством гребцов — рабов.

Все решили, что это арабское судно.

Но кто-то сказал: «Нет, турецкое».

Когда я видела на берегу народ, я неизменно спешила туда в надежде узнать, нет ли каких новостей о Джейке.

Я смотрела, как лодки подходили к берегу, и внезапно случилось чудо. Я увидела Джейка! Я стояла, пораженная, и пристально смотрела на него. Наши взгляды встретились, и словно тысячи голосов запели триумфальные гимны!

Джейк вернулся домой.

 

ПОКУШЕНИЕ

Он стоял передо мной… изменившийся, да, изменившийся. Он так похудел, что казался выше ростом; от солнца его волосы выгорели почти добела, а лицо стало бронзовым, с глубокими морщинами, но глаза остались прежними — пронзительно голубыми. Я упала в его объятия, и дикая радость овладела мной.

Он долго удерживал меня, а затем слегка отстранил и посмотрел мне в лицо долгим изучающим взглядом.

— Все та же Кэт, — сказал он.

— О, Джейк, — ответила я, — сколько времени прошло!

Мы пошли домой. Он в изумлении смотрел на дом, трогая камень, восхищаясь и любуясь им.

Как он, должно быть, мечтал долгие годы о доме, о нашей жизни здесь, обо мне!

— Мы не подготовились к встрече, — начала я. — Если 6 мы только знали, устроили бы такой праздник…

— Ладно, — ответил он. — Достаточно того, что я дома.

Нам было, о чем поговорить, так много рассказать друг другу. Постепенно, по кусочкам я восстановила целиком историю того, что приключилось с Джейком в течение этих долгих лет.

Я узнала, как они столкнулись с испанцами и Джейк, преследуя один из галионов, отстал от остальной флотилии — Испанец удрал, а «Вздыбленный лев» получил серьезные повреждения. Чувствуя, что судно не может выдержать долгого плаванья, Джейк был вынужден искать подходящее место для ремонта. Это оказалось нелегкой задачей на побережье, где в любой момент могли появиться испанцы. Джейк знал этот берег и полагал, что угрозами и уговорами может заставить туземцев помочь ему починить судно.

О, это была история о крушении надежд, невзгодах и лишениях.

Я могла почувствовать всю силу ярости, которую он испытал, когда, покинув судно и продвинувшись в глубь материка на какие-то пятьдесят миль, он и его люди попали в руки испанцев.

Гордый Джейк! Попасть в их руки — это должно было привести его в бешенство.

Он не сразу рассказал всю историю целиком. Я узнавала отдельные эпизоды, собирая их по кусочкам. Я обещала себе: «Я раскрою во всех подробностях эту ужасную историю о том, что удерживало его вдали от нас все эти годы».

Я слушала урывками о том, как их сковали и повели сквозь джунгли, о мучивших их москитах, о пиявках, впивавшихся в конечности, когда они пытались, чтобы успокоить боль, охладить их в воде. Но хуже всего было знать, что они — рабы испанцев.

Ему пришлось провести в джунглях два года, прежде чем их отправили морем в Испанию. Джейка заключили в тюрьму и-с ним около тридцати членов его команды, остававшихся к тому времени в живых. Они знали, что их ждет… инквизиция. Не могли ждать снисхождения люди, которые плавали по морям для того, чтобы грабить и разорять испанцев и уничтожать их.

К счастью для Джейка — хотя в тех обстоятельствах это было трудно назвать счастьем — их галион столкнулся в Средиземном море с несколькими турецкими пиратскими судами, и в схватке галион был разбит. Джейк и его люди, закованные в трюме испанского судна, попали в плен к туркам.

Мой бедный Джейк, проданный в рабство! Но один маленький счастливый случай все же был: его взяли , вместе с уцелевшими членами команды на галеры, где 1 они, прикованные к веслам, провели многие годы.

Он потерял счет дням, но всегда с ним оставалась уверенность, что придет день, когда он вырвется из плена. Он внушал своим товарищам: настанет день, когда им предстоит вернуться в Англию.

Он говорил мне, как мечтал о возвращении домой, ни на миг не позволяя себе усомниться в этом.

Из его живых рассказов я узнала и о беспрерывном каторжном труде, и о зловонье бараков, о гонге, зовущем на работу, и плетке надсмотрщика, занесенной над ослабевшим.

— О, Джейк, — стонала я, — что они с тобой сделали!

Нет, он остался прежним. Он возвратился, не так , ли? Все моряки, покидая дом, знают, что они идут навстречу опасности. Ему на море всю жизнь сопутствовала удача до того злополучного дня, когда он погнался за испанцем и на свою беду отправился в глубь суши искать помощи у туземцев на территории, занятой проклятым врагом.

— Я постоянно старался выкроить какое-то время, — говорил он. — Я рассчитывал каждую рабочую минуту. Иногда мы отдыхали от кандалов, ведь никто не хотел нашей смерти. У меня добрые и преданные друзья, и мы не теряли времени даром.

Потом он мне все расскажет, все кошмарные подробности. Но сначала мне хотелось узнать, как он попал домой.

Он и еще около пятидесяти рабов напали на турецкого капитана. Они завладели судном и после многих приключений на море пришли, наконец, в Плимут.

Я сказала, что теперь я никуда его не отпущу. Ему нужно поправить здоровье, я буду ухаживать за ним.

На это он со смехом ответил, что вполне здоров и что тяжелая работа никогда не вредна для мужчины.

Тем не менее казалось, что пребывание дома вполне устраивает его. «Вздыбленный лев» потерян, и нужно строить новое судно. Он хотел сам следить за его строительством.

Он очень обрадовался, узнав, что его мальчики плавали с Дрейком, и сказал, что им уже пора командовать собственными судами.

Думаю, что я никогда прежде не была счастливее, чем в эти дни. Я обрела покой. Возможно, я приукрашивала Джейка в его отсутствии. Теперь мне придется привыкать к нему заново. Я забыла, каким он может быть грубым и требовательным, к тому же он не утратил любовь к ссорам. Хотя в душе я очень радовалась его возвращению, но в то же время мы бесконечно спорили.

Он по-прежнему упрекал меня за то, что я не приношу ему сына, а я сердилась на него, потому что он пренебрегал Линнет, а ведь она такая хорошенькая и так похожа на него. Она тоже невзлюбила его. Думаю, что по моим рассказам она его себе представляла совсем иначе и, увидев, была разочарована. Они постоянно пререкались.

К моей великой радости вскоре по возвращении Джейка я забеременела. На этот раз у меня обязательно будет мальчик.

Как я ждала рождения сына! Он родится у новой Кэтрин, живущей в гармонии с миром и благодарной судьбе. Джейк возвратился ко мне, и что бы мы ни говорили друг другу под горячую руку, я была абсолютно уверена, что без него никогда бы не нашла подлинного счастья.

Осознание всего этого приносило мне постоянную радость. И теперь я безумно хотела сына.

Джейк серьезно занялся строительством нового судна. Он с удовольствием принял в компанию Карлоса и Жако, а тринадцатилетний сын Ромелии Пенн буквально боготворил его.

Проходили месяцы. Джейк часто рассказывал о своих приключениях, и мало-помалу вырисовывались ясная картина его жизни в те годы.

Однажды я спросила его:

— Может быть, теперь, когда ты дома и в безопасности, тебе уже никогда не захочется выйти в море? Он взглянул на меня с изумлением и разразился смехом:

— Ты что, с ума сошла? Зачем же я строю мой чудесный корабль? Как может моряк бросить море? Я собираюсь утопить еще не одного испанца. У меня к ним свой счет…

Он немного изменился.

Он часто говорил о нашем будущем сыне.

— Наш сын, — говорил он, — будет лучшим из моих детей. Мы назовем его по отцу — Джейком.

Я сказала, что и не думала назвать его по-другому. Он уже придумал имя для своего судна. Ну конечно же, «Торжествующий лев»— ведь этот молодой лев должен отомстить за старого. Этот лев будет более могучим, его когти будут острее, а зубы крепче. Ему предстоит очистить море от испанцев.

Все было приготовлено к родам. Повивальная бабка поселилась в доме за неделю до рождения ребенка. Мы не могли рисковать.

И вот мой ребенок родился.

Я лежала в том странном состоянии, которое знакомо каждой матери — изнеможения и триумфа одновременно. И тут я узнала правду: мой ребенок появился на свет живым и безупречным во всех отношениях — за исключением того, что это была девочка.

Вошел Джейк. Я увидела недовольную гримасу на его лице.

— Девочка! — проворчал он. — Еще одна девочка! У меня на глазах навернулись слезы и потекли по щекам. Я чувствовала себя такой слабой после тяжкого испытания, что видеть его злое, недовольное лицо было выше моих сил.

Линнет стояла у моей постели.

— Мама, это так чудесно! — радовалась она. — У меня появилась сестренка… любимая маленькая сестренка. Поправляйся скорее, дорогая мамочка!

Она наклонилась и поцеловала меня, и следом за Джейком вышла из комнаты.

Я услышала ее голос:

— Ты злой, жестокий человек! Она так страдает, а тебе наплевать. Ненавижу тебя!

Затем раздался звонкий шлепок, и я подумала: «Он ударил ее».

Я попыталась встать, но не смогла. Повивальная бабка подхватила меня и сказала:

— Я принесу вам ребеночка. Такая прелестная маленькая девочка!

Девочка лежала в моих руках, и я чувствовала, как люблю ее.

Я решила назвать ее Дамаск в честь моей матери.

Впоследствии Джейк попросил у меня прощения. Просто он из тех людей, кто не умеет притворяться, и поэтому не смог тогда у моей постели скрыть своего горького разочарования.

Он пришел взглянуть на ребенка и не мог притворяться, увидев сморщенное ярко-розовое личико моей второй дочери.

— Похоже на то, что нам с тобой не дано иметь сыновей, — сказал он.

— Видимо, да, — ответила я. — Ты совершил ошибку. Ты говорил, что выбрал меня, чтобы я рожала тебе сыновей. Вышла промашка. Тебе не следовало выбирать меня.

И вдруг он засмеялся.

— К чему теперь горевать, что сделано, то сделано.

— Мы должны расплачиваться за ошибки, — согласилась я.

— Черт побери, наконец-то у нас согласие. Итак, я получил еще одну девчонку, которая, безусловно, вырастет такой же, как ее сестра. — Он тронул свою щеку. — Маленькая чертовка, — продолжал он. — Она ударила меня. Выругала меня за плохое отношение к тебе, и не успел я глазом моргнуть, как она залепила мне пощечину. Надо будет пару раз проучить эту маленькую женщину.

— Смотри, как бы она тебя не проучила.

— Мало того, что жена не может дать мне сыновей, к тому же я заполучил сварливую дочь. О, Господи, в этом доме все против меня! — Тут он резко стукнул себя кулаком по левой ладони. — Я хочу парня, — сказал он. — Больше всего на свете я хочу иметь парня.

Между тем, мальчик в доме был — Пенн, сын Ромелии, и с тех пор, как родилась Дамаск, интерес Джейка к Пенну возрос. Пени был славным, смелым парнишкой и очень интересовался кораблями и морем. У Джейка сохранилась модель «Вздыбленного льва», и однажды обнаружилось, что мальчик разобрал ее на части. Его следовало строго наказать за это, но Джейк отнесся к проступку снисходительно и позволил мальчику попускать кораблик. Было забавно видеть, как они испытывали эту изящную модель в садовом пруду.

Ромелия раскраснелась от удовольствия. Я нашла ее у водоема, сжавшую руки как бы в экстазе, от того, что видит их вместе, — Джейка и своего отчаянного Пенна. Ручаюсь, она надеялась, что Джейк сделает для ее сына то же самое, что сделал для Карлоса и Жако. Я была уверена, что так и будет. Пенн родился с морем в крови, потому что его дед — как не раз говорил Джейк — был одним из лучших капитанов, с которыми он плавал.

С каждым месяцем все больше и больше говорили о возрастающей мощи Испании. Пленница — королева Шотландская — представляла постоянную угрозу. Все время ходили слухи о заговоре с целью возвести ее на престол и обратить Англию в католическую веру.

Королева оказывала почести своим морякам. Беспрерывно обсуждались новости о гигантском флоте, который снаряжает Филипп Испанский. Народ с воодушевлением приветствовал английские корабли, когда они входили в Ла-Манш, видя в них своих защитников от террора, который может обрушить на нас Испания.

Об испанцах судачили и старые моряки в порту. Некоторые из них побывали в плену. Был там один, который даже перенес пытки инквизиции и каким-то чудом избежал смерти на костре. Ему было, что порассказать. Народ уверовал в то, что Испанская Армада принесет с собой не только пушки и армию, но также и орудия пыток, в сравнении с которыми дыба, кусачки и даже «Дочь мусорщика» покажутся детскими игрушками.

Джон Грегори, который все еще оставался с нами, пребывал в полном страхе. Не знаю, что сталось бы с ним, попади он в руки испанцев второй раз.

В то время между Англией и Испанией уже почти в открытую шла война. Филипп приказал задерживать все без исключения суда, находящиеся в испанских территориальных водах. Елизавета ответила ударом на удар. В отместку за ущерб, нанесенный лично ей и ее бравым морякам, она снарядила флот из двадцати пяти военных судов, командовать которым был назначен не кто иной, как великий сэр Френсис Дрейк. С огнем мщения в груди он возглавил опасный поход.

Мы слушали рассказы о его подвигах, как он наводил панику в испанских портах и забирал богатую добычу. В Вирджинии Дрейк созвал на конференцию колонистов, отправленных туда еще сэром Уолтером Рэлеем.

Вскоре после этого в Англию привезли две очень интересных новинки. Во-первых, картофель, который оказался очень вкусным, особенно приготовленный с мясом. Во-вторых, табак — зелье, листья которого сворачивают и курят, и в этом, как ни странно, многие находят удовольствие.

Настали нелегкие времена. Мы никогда не были уверены, что однажды, выглянув из своих окон, не увидим несущуюся на нас Испанскую Армаду. Джейк говорил, что это — чушь, что мы подготовились к обороне. Сэр Френсис Дрейк и люди, подобные ему, всегда на страже. Нам нечего бояться. Испанцы еще не готовы напасть на нас, а если они, не дай Бог, придут, то мы их встретим, как надо.

Сам же он решил, пока не прояснится ситуация, оставаться дома. Он предоставил свое судно в распоряжение королевы. Конечно, он был не прочь совершить пару-другую набегов на испанские гавани, но его долг — находиться под рукой на случай серьезной военной конфронтации.

Джейк немного изменился. Казалось, он доволен жизнью и становится более домашним. Он не обращал внимания на Дамаск, но стал более внимательным к Линнет, и ее презрительное отношение явно забавляло его. Пенн боготворил его и, бывало, следовал за ним на почтительном расстоянии, пока Джейк не прогонял его или не перекидывался с ним парой слов.

По-моему Джейк успокоился: он казался удовлетворенным. Он смирился с тем, что у нас не будет сына.

Он подарил мне на день рождения крест, украшенный рубинами. Это была изумительная вещица. Интересно, где он его взял, наверное, в каком-нибудь испанском доме, но я не спрашивала — ведь это подарок.

Я часто надевала этот крест, потому что Джейку это нравилось.

Через несколько дней после того, как он мне его подарил, у меня появились внезапные головные боли, и в таких случаях я обычно ела в своей комнате. Еду мне приносила Дженнет, так как, несмотря на наши разногласия, как горничная она меня вполне устраивала.

Джейк не сочувствовал моим недомоганиям. Сам он никогда не болел, а недостаток воображения не позволял ему понять другого.

Когда я себя плохо чувствовала и оставалась у себя, Линнет забегала поболтать со мной. Она всегда была нежна и ласкова, а ее заботливое отношение забавляло меня, поскольку я всегда была в состоянии сама позаботиться о себе.

Однажды Дженнет принесла мне тарелку супа с новинкой — картофелем, мясо и какое-то грибное блюдо.

Все было очень вкусно, но ночью я почувствовала себя плохо. Меня лихорадило и тошнило, я подумала, что пища была некачественной.

Я спросила кухарку, но та ответила мне, что другие ели то же самое и никто не отравился. Я видела, что на кухне перепугались, как бы я не заболела всерьез.

Я сказала, что встречаются поганки, очень похожие на съедобные грибы. Не могло ли случиться, что одна из них попалась во вчерашних грибах?

Кухарка была возмущена: если она за двадцать лет поварской работы не научилась отличать поганки от хороших грибов, то пусть ее повесят, утопят или четвертуют.

Понадобилось несколько дней, чтобы я поправилась, но спустя неделю я уже забыла об этом случае, пока он не повторился.

Я ела у себя в комнате курицу с хлебом и запивала элем. И вдруг явственно почувствовала, что у него какой-то странный запах.

Я немного отпила, но решила больше не прикасаться к нему, потому что в этот момент мне пришла в голову ужасная мысль.

Я ела суп, но и другие ели его, стало плохо мне одной. Суп принесли в комнату. Что же случилось с ним по дороге?

Я понюхала эль — безусловно, он был плохим. Что-то подмешали в него, пока несли ко мне. Но кто мог это сделать?

Я нашла бутылочку и отлила в нее немного эля, а остальное выплеснула в окно.

Я чувствовала себя нехорошо и была уверена, что эль отравлен.

Неужели кто-то в этом доме пытался отравить меня?

Я достала бутылочку из ящика, где она хранилась, и понюхала. На дне образовался осадок.

О, Боже! Значит, кто-то действительно хочет убить меня. Кто-то в этом доме. Но кто же это?

Джейк!

Но почему именно он прежде всего пришел мне на ум? Не потому ли что муж чаще других стремится избавиться от жены? Когда-то Джейк выбрал меня. Да, для того, чтобы я рожала ему сыновей. А если он так сильно хочет иметь сына, что… Нет, я не могу в это поверить!

Для такого человека, как Джейк, жизнь ничего не стоит. В моей памяти ожила сцена из прошлого, когда Джейк пронзил шпагой тело Фелипе. Скольких он убил? Мучила ли его совесть когда-нибудь? Но то были враги. Испанцы! А я — его жена.

Но если я мешаю ему…

Я села у окна. Я боялась встретится с ним. Впервые я чувствовала себя беззащитной. Прежде он нуждался во мне. Сейчас я сомневалась в этом.

Я подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Уже не молода… Сорок пять — это не тот возраст, когда можно рожать сыновей. Мы не замечаем, как стареем. Чувствуешь себя, как будто тебе двадцать… скажем, двадцать пять, ну, и ведешь себя соответственно. Но жизнь оставляет свои метки — морщины у глаз и у рта…

Да, я не молода. Но ведь он тоже не юноша. Правда, такие мужчины, как Джейк, никогда не чувствуют своего возраста. Они хотят обладать молодыми женщинами и уверены, что имеют на это право.

Я вернулась на свое место у окна.

Неслышно открылась дверь, и я увидела Линнет — Мама, что ты здесь делаешь?

— Смотрю в окно.

— Тебе нехорошо? — Она внимательно посмотрела на меня. — Ты заболела?

— Нет, нет! Немного болит голова.

Эту бутылочку с элем я отнесла к аптекарю, ч, о в переулке около пристани.

Я его хорошо знала. Он приготовлял для меня духи, кроме того, я покупала у него травяные настойки Я спросила, нельзя ли поговорить с ним наедине, и он провел меня в заднюю комнату, где с перекладины свисали пучки сухих трав и стоял приятный крепкий запах.

— Скажите, пожалуйста, вы не могли бы определить, что содержится в этом эле? — спросила я.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Он мне показался не совсем обычным, и я подумала, что вы в состоянии объяснить мне, в чем дело. Он взял бутылочку и понюхал.

— Кто варит вам его?

— Я думаю, что пивовар к этому непричастен, вся остальная бочка — хорошая.

— Да, сюда что-то добавили, — сказал он. — Но сразу я сказать ничего не могу. Вы не могли бы оставить мне это для исследования?

— Пожалуйста, — ответила я. — Я зайду через пару дней.

— Думаю, ответ к тому времени будет готов.

Я возвращалась домой, и неожиданно Лайон-корт показался мне зловещим. Сторожевые львы глядели на меня с портика лукаво и вместе с тем жестоко, враждебно и значительно. Я чувствовала, что за мной наблюдают из окна, но не знала, из какого именно.

Меня неотступно преследовала одна и та же мысль: кто-то в этом доме хочет расправиться со мной.

Я была почти уверена. — отравили суп, а потом и пиво.

Слишком много зависело от того, что мне послезавтра скажет аптекарь.

У меня испортился сон, я побледнела, под глазами появились темные тени. Ночами, лежа рядом с Джейком, я спрашивала себя: «Неужели он хочет от меня избавиться?»

Я думала о жизни без него и чувствовала себя несчастной и одинокой. Я хотела, чтобы он был со мной. Хотела, чтобы он желал меня больше, чем я его, как это было раньше. Я хотела ссориться с ним. Короче говоря, хотела, чтобы восстановились наши прежние отношения.

Между тем он изменился. Я считала, что он слишком озабочен предстоящей войной с Испанией. Но только ли этим?

А в доме начались странности.

Как-то в густые сумерки я поднималась со свечой в руке по лестнице, ведущей в башенку, где была днем. Дело в том, что я не заметила как потеряла пояс от платья, а потом пошла его искать. В этом крыле дома было пустынно. Раньше я бы и не вспомнила об этом, но теперь вздрагивала при малейшем шорохе. И вот, когда я поднималась по винтовой лестнице, послышался какой-то шорох. Я остановилась. Свеча в моей руке бросала на стену причудливые тени. Я увидела что-то вроде вытянутого лица, которое оказалось просто тенью подсвечника.

Я замерла: надо мной явственно слышалось чье-то дыхание. Поворот лестницы мешал мне видеть дальше, чем на пару ступенек, и я почувствовала, как по спине поползли мурашки. Инстинкт говорил мне об опасности.

— Кто здесь? — крикнула я.

Молчание, но, по-моему, там задержали дыхание.

— Эй, там, наверху, спускайтесь! — позвала я.

По-прежнему никакого ответа.

Я словно приросла к лестнице. Несколько секунд мне было не сдвинуться с места. Кто-то ждал меня там… тот, кто отослал меня в коттедж Мэри Ли, отравил мой суп и эль.

Здравый смысл подсказывал: «Не ходи туда, не испытывай судьбу. Еще не время. Следующий шаг будет роковым для тебя».

Скрип перил привел меня в себя. Я повернулась и со всех ног пустилась по лестнице вниз.

Я прошла к себе в комнату и легла. Сердце бешено колотилось от пережитого страха. Так перепугаться — это на меня не похоже, но, видимо, недавние события вывели меня из равновесия.

«Надо взять себя в руки, — думала я. — Надо обязательно выяснить, что происходит. Я должна узнать, действительно ли кто-то мне угрожает. Ты знаешь, — говорил внутренний голос. — Нет, не верю, — отвечала я себе. — Это не он. Конечно, он убивал много раз. Он всегда добивается своего… да. Нет! Нет! Не может быть. Но почему же нет, если он больше не хочет меня? Почему же нет, если я стала на его пути? Возможно, у него есть молодая женщина, которая может дать ему сына».

Дверь в комнату неожиданно открылась. Я знала — это Джейк.

Наверное, он пришел прямо из башни. Что он сейчас сделает?

Неужели он и вправду хочет избавиться от меня? Когда-то он безумно хотел меня, а теперь так же безумно хочет другую? Джейк никогда и ничему не позволял стоять на его пути. Что значит для него чужая жизнь? Я снова вспомнила Фелипе, лежащего мертвым на полу гасиенды.

Джейк ни разу не пожалел, что убил его.

Он стоял у моей кровати и смотрел на меня. Он шепотом позвал меня, а не рявкнул, как это часто бывало.

Я не отвечала. С этими ужасными подозрениями я не могла посмотреть ему в лицо. Я не могла спросить его: «Джейк, ты хочешь убить меня?»

Я боялась.

Тогда я притворилась спящей и спустя несколько минут он вышел.

Как мы условились, я пришла к аптекарю. Он поклонился мне и пригласил в комнату, где сушились травы.

— В вашем зле я нашел следы спорыньи, — сказал он.

— Спорыньи?

— Это паразит, который растет на злаках, нередко на ржи. Спорынья содержит яд, известный как эрготоксин, эргометин или эрготамин. Это очень сильный яд.

— Как это могло попасть в пиво?

— Подмешано.

— Каким образом?

— Можно спорынью вскипятить и отвар добавить в эль. Известны случаи смерти от хлеба, изготовленного из ржи, пораженной спорыньей.

— Понимаю. Значит, эль, который я принесла вам, был отравлен?

— В нем был яд.

Я поблагодарила его и щедро заплатила за труды. Я доверительно попросила, чтобы он ни с кем не обсуждал наши дела, и он тактично дал мне понять, что уважает мое желание.

На обратном пути в Лайон-корт я старалась вспомнить то немногое о дикорастущих травах и грибах, чему меня учила бабушка.

Я вспомнила, как она говорила: «Ты должна отличать съедобное от несъедобного. В этом весь секрет, Кэтрин. К примеру, грибы. Многие попадаются на грибах. Ты можешь найти очень вкусные грибы, но в лесу растут и плохие, которые маскируются под хорошие, так же бывает и среди людей.

Внешность часто обманчива. Вот мухомор — сразу видно, что плохой гриб, или вонючая черепица — отвращает своим запахом. А бледная поганка выглядит вполне безобидно, как хороший гриб».

Меня рассмешили эти названия — мухомор, бледная поганка и бабушкино серьезное отношение к грибам. Наверное, поэтому я и запомнила ее уроки.

Кто-то положил мне в суп бледную поганку или мухомор. Кто-то подмешал спорынью в эль. Очень давно кто-то послал меня в коттедж Мэри Ли. Кто-то жаждал моей смерти.

Если я хочу сохранить жизнь, то должна выяснить, кто мой потенциальный убийца.

Я усмехнулась про себя: «Ты знаешь». Но это не может быть. В это нельзя поверить… пока. Ждать осталось недолго.

Как странно, что порой мы не замечаем очень важных для себя вещей, которые всем очевидны. А потом внезапно обнаруживаем нечто такое, что в сопоставлении с другими фактами высвечивает истину.

Я выглянула в окно и увидала их всех троих вместе. Ромелия, Джейк и Пени стояли у пруда.

Пенн запускал в пруд кораблик. Джейк стоял на коленях рядом с ним. Я видела, как он что-то объясняет Пенну.

Ромелия находилась рядом. Солнце играло в ее пышных волосах. Весь ее вид выражал умиротворенность и довольство жизнью. И я все поняла.

Ромелия и Джейк! Он привел ее в дом совсем юной девочкой, — сколько ей тогда было — двенадцать-тринадцать? Ее не трогало, что учитель спал с Дженнет потому, что он ничего не значил для нее. Правда, она с готовностью вышла бы за него замуж. Это и понятно — она ждала ребенка.

Джейк тогда сказал мне: «Мы должны заботиться о ней. Ее отец был одним из лучших людей, с кем мне приходилось плавать».

Он не добавил: «А кроме того, она — моя любовница».

Разумеется, так оно и было.

Когда Джейк вошел в спальню, я сказала ему:

— Пенн — твой сын. Он и не пытался это отрицать.

— И это в моем доме…

— Это мой дом, — резко ответил он.

— Она — твоя любовница.

— Она родила мне сына.

— Ты мне лгал.

— Ничего подобного. Ты не спрашивала, ты думала, что у нее ребенок от учителя. Зачем же мне было расстраивать тебя?

— Ты привел эту девку в дом специально, чтобы сделать своей любовницей.

— А вот это не правда. Я привел ее сюда, потому что ей негде было жить.

— Какой добрый самаритянин нашелся!

— Черт побери! Как ты не понимаешь, Кэт, я не мог оставить дочку старого моряка, да еще в таком возрасте, перебиваться с хлеба на воду.

— Ну да. Ты привел ее сюда, чтобы она родила тебе бастарда. Интересно, что бы сказал об этом ее отец?

— Он был бы в восторге. Благоразумия ему хватало.

— Наверно, ты и от меня ждешь благоразумия.

— Как же — дождешься от тебя.

— Зато у меня муж очень внимательный, особенно к другим.

— Прекрати, Кэт, что сделано, то сделано.

— А девка так и живет здесь. Может, и другая на подходе?

— Хватит! Девушка родила ребенка. От меня. Теперь ты это знаешь. Ну и что такого? Я вернулся с моря. Ты тогда вынашивала дочь. А я ведь на берегу подолгу не задерживался.

— Конечно, тебе пришлось наверстывать упущенное. Знаем мы это морское воздержание, а насиловать благородных девушек и сводить их с ума — это не в счет. Тебе придется за это ответить, Джейк Пенлайон.

— Точно так же, как большинству мужчин, могу поклясться. Все, Кэт, хватит. Ну, взял я девушку, ничего в этом плохого нет. У нее прекрасный мальчик, который к тому же — большая радость для нее.

— И для тебя тоже.

— Почему бы нет? От тебя у меня нет сыновей. Ты могла сделать сына с испанцем, а для меня… только дочери… ничего другого — только дочери.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу!

— Сто раз слышал это, Бог свидетель. От повторений теряется смысл сказанного.

— Я думала, что наконец-то мы можем хорошо жить. Такие картины я рисовала себе… наши внуки в нашем саду… и ты — удовлетворен жизнью…

— А кто говорит, что я не удовлетворен? У меня есть три отличных парня, это о которых я знаю. И я не хотел бы расстаться ни с одним из них. Учти это, Кэт. Ни с одним из них. Я горжусь своими сыновьями. Повторяю: горжусь.

— Не сомневаюсь, ты гордишься тем, как их сотворил. Одного, — обесчестив невинное дитя, другого — с похотливой служанкой, а третьего — с этой тихоней… с этой тлей, которая вползла в мой дом… надо же… бедная маленькая сиротка притворялась, что живет с учителем, а сама смеялась надо мной, все время — ведь от нее у тебя ребенок.

— Прекрати, Кэт. Это было давным-давно.

— Давно, да? А сейчас она уже не твоя любовница, так? Теперь-то я все вижу. Эти ее ленточки в волосах и как она все время своего мальчишку подталкивает к тебе. Что она задумала, эта тихоня? На что рассчитывает, занять мое место?

Он явно насторожился:

— Этого не может быть. Не говори глупостей, Кэт.

— Глупости? — протянула я. — Откуда я знаю, что происходит в атом доме? Меня все время обманывают, мои дочери ничего не значат для тебя. Но для своих бастардов ты делаешь очень много.

— Это мои сыновья.

— Ну и живи с этой бабой… с Ромелией, она тебе еще не одного сына сделает. Одного она тебе уже подарила. Я начинаю понимать. Я многое вижу.

— Ты видишь то, что тебе хочется. Ты очень властная женщина и заставляешь меня плясать под твою дудку, как ни одна другая. До меня у тебя был испанец. Ему ты принесла сына, а что получил я?

— Разве я виновата? Все случившееся на твоей совести. Ты изнасиловал Изабеллу, невесту Фелипе. Ты вынудил его отомстить за себя. А я оказалась всего лишь ставкой в его игре… подлой, жестокой игре, Джейк Пенлайон! Лучше бы мы вообще с тобой не встречались. Будь проклят тот день, когда я увидела тебя на причале!

— Ты это серьезно?

— «Еще как! — кричала я. — Вспомни, как ты шантажировал меня.

— Ты играла со мной. Думаешь, я не знаю этого? Ты хотела меня не меньше, чем я тебя.

— И поэтому я притворилась тяжелобольной, чтобы избавиться от тебя, ведь так?

— Этого я тебе никогда не забуду.

— Какое это имеет значение, теперь ведь у тебя есть Ромелия? Она подарила тебе сына. Она принесет тебе еще сыновей… сыновей… Ей еще столько лет отпущено…

— Она сможет, — сказал он.

— Но все они будут бастарды, если, конечно…

— Кого это волнует? — сказал он. — У меня есть три отличных парня, и я горжусь ими.

Мне хотелось, чтобы он схватил меня, встряхнул, как много раз прежде. Я хотела услышать от него, что все это глупость, ерунда. Да, Пенн — его сын. Он ходил к ней, когда я была нездорова и, кроме того, огорчился, что я не родила сына. Я хотела услышать от него, что с этим покончено. Я знала, что он изменял мне, наверное, сто раз… тысячу раз во время своих долгих отлучек.

Но случилось иначе. Он ушел, и в ту ночь я больше его не видела.

« Значит, это правда, — сказала я себе. — Он хочет избавиться от меня. Он хочет жениться на Ромелии, которая может дать ему сына, и не одного… законных сыновей «.

Инстинкт подсказывал, что моя жизнь в опасности, и я абсолютно не сомневалась, с чьей стороны она грозит. Мой муж хотел жениться на другой женщине, а поводом для женитьбы служило желание иметь наследника. Это пронырливое ничтожество вкралось в мою семью и теперь очень ловко плетет сети.

Сама по себе она значит для него не больше, чем сотни других женщин, которые у него были. Но она доказала, что может приносить сыновей… а таким мужчинам, как Джейк, хочется наследников. У них это навязчивая идея. Вот, к примеру, наш последний король: несколько жен поменял, и главной целью его жизни стала заповедь:» Мне нужен наследник «.

Это лозунг сильных мужчин. Им обязательно нужно продолжить свой род. Дочери им не нужны.

Джейк обожал мальчишек, ему всегда было интересно с ними; а девочек он не замечал, разумеется, только до того возраста, когда они становятся сексуально привлекательными. Джейк был страстным, необузданным мужчиной, который всегда знал, чего он хочет, и добивался своего любой ценой.

Теперь как раз такой случай.

Я больше не желанна для него, ведь я исчерпала свои возможности и безнадежно ждать от меня сына. Поэтому нужно убрать меня с дороги.

Я вспомнила об Изабелле, о неколебимой настойчивости Фелипе. Он хотел меня, хотел узаконить нашего сына. Фелипе хотел жениться на мне, а Изабелла стояла на его пути, так же, как я теперь на пути Джейка и Ромелии.

Изабеллу нашли мертвой под лестницей. Она — не первая, скончавшаяся таким образом. Говорили, что когда-то давно королева намеревалась выйти замуж за Роберта Дадли. Но у него была жена, и ее обнаружили мертвой под лестницей.

Берегитесь, отвергнутые жены!

Что же делать? Можно поехать к матери. Допустим, я скажу:» Матушка, позволь мне жить у вас, потому что мой муж хочет меня убить «.

Можно поговорить с дочерью. Но позволю ли я это себе? Она и так ненавидит отца. В доме поселилась ненависть. А в глубине души все-таки теплилась надежда, что я заблуждаюсь. Часть меня словно говорила:» Он не может тебя убить. Прежде он любил тебя — именно любил, иначе его чувства не назовешь. Ты осталась той же, лишь постарела немного и больше никогда не родишь сына. Но он никогда не убьет тебя. Ты все еще имеешь над ним власть, можешь разозлить, привести в бешенство. Как забыть те годы, полные страсти и безудержного взаимного влечения — да, взаимного. Правда, случались и ссоры, но разве эти ссоры не доставляли удовольствие вам обоим?»

Вот почему казалось невероятным и поразительным, чтобы Джейк задумал меня убить.

Бывало, я просыпалась среди ночи, вся дрожа, от каких-то смутных кошмаров.

Джейк подолгу не бывал дома, и я часто оставалась одна. Он разъезжал по приморским городам, где в это время усиленно готовились к отражению возможного нападения Испанской Армады.

В данном случае это меня устраивало, — оставалось время на размышления. Я отчетливо вспоминала сцены из прошлого, перебирая отдельные мелкие эпизоды нашей совместной жизни. И каждый раз, в конце концов, я говорила себе:» Нет, я не верю, что он способен на это… только не Джейк «.

Я решила не видеться с Ромелией. Видимо, она знала, что мне известно, кто отец Пенна. Джейк наверняка все ей рассказал.

Пенна я также не видела, мальчишка старался не попадаться мне на глаза. Мне неприятен был даже его вид — сильный, здоровый, живущий у меня, как у себя дома, сын Джейка и другой женщины, которая смогла сделать то, что мне не удалось.

Линнет беспокоилась обо мне.

« Мама, ты здорова?»— постоянно спрашивала она. Порой она заставляла меня прилечь и сидела рядом.

А в доме продолжали происходить странные вещи. Как-то раз, когда Джейк был в отлучке, я проснулась ночью и увидела в комнате фигуру. Неясную фигуру в сером. Она стояла у двери. Я не могла разглядеть лица, закрытого покрывалом.

Я закричала, и в комнату сбежалась прислуга.

— Кто здесь? — кричала я. — Сюда кто-то вошел. Найдите, кто это!

Они искали, но никого не нашли. Несколько позже появилась заспанная Дженнет. Понятно, она замешкалась, вылезая из постели любовника.

— Тебе приснился страшный сон, мама, — успокаивала Линнет. — Я напишу бабушке, чтобы она прислала тебе успокоительное. Ты немного не в себе.

Кто входил в мою комнату и с какой целью? Что со мной? Я не из тех, кого легко запугать. Почему меня одолела эта странная усталость, разбитость, чуждая моей натуре?

Линнет сказала, что я должна на день остаться в постели. Я перенесла потрясение. Она принесла мне еду. Я ужасно хотела спать.

— Это хорошо, — сказала Линнет. — Значит, тебе нужно отдохнуть.

Я заснула, а когда проснулась, уже стемнело. Я увидела неясную фигуру у кровати и закричала. Надо мной склонилась Линнет.

— Все хорошо, успокойся, мама. Я сидела с тобой, пока ты спала.

Да, я стала другой. Со мной что-то случилось. Усталость не проходила. Весь день меня одолевал сон.

« Что на меня так подействовало?»— спрашивала я себя и снова вспомнила о бабушке, как она учила меня в детстве разбираться в травах. Я была не слишком внимательной ученицей, а мама говорила:» Кэт, дорогая, внимательно слушай бабушку. Она очень умная и много понимает в таких вещах. В жизни тебе это пригодится. Когда с ней случилась ужасная трагедия, она нашла утешение в своем саду и гордилась своими познаниями, как ты гордишься успехами в верховой езде «.

Чтобы угодить матери, я старалась учиться у бабушки, и в результате кое-что сохранилось в моей памяти.

« На земле найдется все, что угодно, Кэтрин. Для жизни и для смерти. Есть растения, которые лечат, и которые убивают. Есть такие, которые бодрят, и такие, которые погружают в сон «.

Погружают в сон. Я вспомнила — маковый сок!

Кто-то пытается вывести меня из равновесия. Но кто? Кто входил в мою комнату? У кого в доме есть серый балахон? Кто в нем стоял у двери?

Почему же я, которая боролась с Джейком Пенлайоном и даже иногда выходила победителем, теперь постепенно превращалась в апатичную испуганную женщину?

Это мне предстояло выяснить.

Я была уверена, что кто-то подсыпает зелье в мою пищу. Возможно, Ромелия и Джейк действовали заодно. Что если они сговорились погубить меня? Что если Ромелия уже видит себя хозяйкой этого дома? Что если они с нетерпением спрашивают друг друга:» Сколько еще ждать?»

Фелипе никогда не говорил мне, что ждет смерти Изабеллы. Между тем Изабелла умерла, а в тот день, когда это случилось, все домочадцы ходили на аутодафе и ни меня, ни Фелипе на гасиенде не было.

А теперь Джейк отсутствовал. Он сделал это специально? Не надеется ли он по возвращении найти меня мертвой… скажем, под лестницей.

Кто задумал столкнуть меня? А кто столкнул Изабеллу? Слуга Эдмундо. Он признался. Но он сделал это ради Фелипе и, значит, виновен Фелипе. Кто может совершить такое ради Джейка? Безусловно, Джейк из тех, кто предпочел бы такие вещи сделать сам. Мог бы он тайком пробраться в дом, когда считалось, что он далеко? Мог бы он войти в мою комнату, затащить меня на верх лестницы и оттуда сбросить вниз? Или придушил бы сначала? Я слышала, это можно сделать, зажав рот мокрой тряпкой. Говорили, так поступили с Изабеллой.

Мне обязательно нужно восстановить силы и твердость духа. Прежде всего следовало выяснить, каким образом я превратилась в слабое беззащитное существо.

Джейк называл меня дикой кошкой, а я стала тихой мышкой, испуганной и попавшей в ловушку. Сейчас я — пассивная женщина, которая позволила другим строить смертельную западню.

« Хватит!»— приказала я себе.

Больше я не буду ничего пить и есть в своей комнате. Если обедать за общим столом и брать пищу с того же блюда, что и остальные, то никто не сможет ничего подмешать в мою еду.

Я сделала этот первый шаг и сразу почувствовала себя гораздо лучше.

Итак, я заняла место во главе стола, поскольку Джейк отсутствовал. Ромелия сидела, — вот хитрюга опустив глаза. Неудивительно, что она не смеет даже взглянуть на меня.

Линнет пришла в восторг.

— Да ты поправляешься, мама, — сказала она.

Через три для у меня восстановились силы. Я смеялась над собой: мысль, что Джейк хочет жениться на Ромелии, казалась нелепой. Чем она может привлечь его? Ее скромность надоест ему через неделю. Только я подхожу Джейку, так же как Джейк подходил мне.

Чтобы это понять, мне потребовались двадцать лет и нависшая угроза убийства.

Тем временем странные случаи возобновились. Я не могла найти свой плащ в шкафу и послала за Дженнет, но ее нигде не было.

— От этой чертовки никакого толку! — взорвалась я. Я вышла в сад и обнаружила ее у овощных грядок. Я спросила:

— Куда ты пропала?

— Ой, что вы, госпожа, я тут все время, — ответила она.

— Ты не знаешь, где мой зеленый плащ?

— На месте, утром был на месте, госпожа. Я его видела, когда доставала вашу одежду.

— Ну, а сейчас его там нет.

— Где же ему быть, госпожа?

Она пошла за мной назад в мою комнату.

Она открыла шкаф — там висел мой плащ.

— Вот он — на своем месте.

— Его здесь не было.

— Но, госпожа, я сама его сюда повесила.

— Десять минут назад плаща здесь не было.

Она не посмела возразить, только с сомнением покачала головой.

Такие случаи повторялись неоднократно. У меня постоянно что-нибудь пропадало, я у всех спрашивала о пропаже, а потом обнаруживала ее на своем месте.

Домочадцы начали обращать на это внимание, и Линнет это очень беспокоило. ***

Я часто спускалась к хижине, где скрывался Роберто. С того момента на рассвете, когда он уехал, я томилась неизвестностью. О нем ничего не было слышно. Что с ним? Я надеялась, что он не попал в черные списки и избежал неприятностей, которых опасался.

Он молод и импульсивен, ему не тягаться с такими людьми, как Вальсингам.

Иногда я тихонько входила в хижину и искала, не спрятался ли он там.

В то время так много говорили о заговоре и испанской угрозе, что мое беспокойство о нем усилилось. Поэтому я бы не удивилась, если бы вдруг обнаружила его здесь.

К этому времени я чувствовала себя гораздо лучше. Если бы не свидетельство аптекаря, то я бы все пережитые страхи приписала своему глупому воображению. Теперь я уверена, что Джейк не причастен к козням против меня. Скорее всего, суп и эль отравила Ромелия. И много лет назад она же отправила меня в коттедж Мэри Ли. Возможно, Джейк говорил ей, что я когда-то давным-давно отвергла его; и вот теперь он задумал убить меня, при этом не навлекая на себя и тени подозрения.

Но потом Джейк надолго уехал от нас, и мы потеряли его на многие годы.

В то время я была в безопасности. Кто сделал восковую фигурку — подобие меня? Ромелия? Но как тогда она оказалась в кармане Джейка? Положила Ромелия? А если она, то зачем?

К возвращению Джейка Ромелия и сын выросли. Джейк хотел законного сына, одного она ему уже родила, чем доказала свои способности. Она может дать ему и законного наследника… если убрать меня с дороги.

Все сходилось.

Я восстанавливала в памяти череду событий. Я съела тарелку супа и получила легкое отравление. Значит, тот, кто это делал, или не хотел меня убить, или не знал, какое количество яда даст желаемый результат. То же самое можно сказать и об эле. Но кто же хочет, чтобы я заболела, но все же не умерла?

Ромелия! Она знала свойства лекарственных растений, но не дозы. Что же мне делать с ней? Отослать ее к моей матушке. Потенциальную убийцу — к матушке? Никогда! Кроме того, есть Пени. Она без сына не уедет, а Джейк его не отпустит.

Нет, я сама расставлю ей сети. Обдумывая это, я брела к хижине. Она, как и прежде, пустовала. Я испытала огромное облегчение, так как не могла себе представить, что случилось бы, если Джейк обнаружил скрывающегося там Роберто.

Несколько минут я стояла в лачуге, вспоминая то тревожное время, а когда захотела выйти, то обнаружила, что дверь не открывается. Я толкнула изо всей силы, но тщетно.

« Меня заперли «, — подумала я и почувствовала, как волосы встали дыбом.

С какой целью? Здесь я довольно далеко от дома. Если закричать, меня никто не услышит. Со мной и раньше происходили странные вещи, а теперь кто-то запер меня в этой лачуге.

Что за этим последует?

Я взглянула на оконце под потолком. Через него Роберто хотел выбраться в случае внезапной облавы.

Но мне было до него не достать. Я начала колотить в дверь. Никакого ответа.

Я прислонилась к стене.

« В какую историю я попала?»— спрашивала я себя.

От этой хижины, вообще-то, есть ключ. Мануэла увидела его на стене. Она еще говорила, что нужно запереть Роберто, чтобы никто не вошел к нему. А если за ним придет королевская стража, он выпрыгнет в окно.

Я подошла к крючку на стене — ключа на нем не было. Кто-то заметил, что я часто сюда хожу, взял ключ и теперь запер меня снаружи.

Но зачем, с какой целью?

Что если сейчас некто притаился в засаде и ждет, чтобы затем убить меня?

Джейк? Но он далеко.

Кто запер меня? Ромелия? Она собирается держать меня здесь до возвращения Джейка… скажем, до сумерек… и отпереть тогда? А Джейк тайком проберется, убьет меня и снова уйдет? Мужчина не должен быть дома, когда убивают его жену. Фелипе тоже не было дома тогда, да и меня отправили подальше.

Хоть бы кто-нибудь пришел. Кто угодно. Все лучше, чем пытка неизвестностью. Никого. Я совершенно одна. Я колотила в дверь, пока не разбила в кровь кулаки. Я кричала. Но кто меня услышит? Ведь именно потому, что эта лачуга стоит далеко от дома, она послужила надежным убежищем для Роберто.

Стоял полдень. Я чувствовала страх и разбитость. Но если войдет мой убийца, я ему не дамся. Я буду бороться за жизнь. Это все-таки лучше, чем просто ждать.

Я начала кричать, но стены хибарки были довольно толстыми и меня никто не услышал. Я попыталась залезть и выглянуть в окно, но неудачно. Вторая попытка тоже не удалась, я только расцарапала руки до крови.

День клонился к вечеру. Скоро станет темно.

« Ночью! — думала я. — Ну конечно же, они ждут наступления ночи. Господи, — молила я, — спаси меня! Ну чего плохого в моей жизни? Что меня не устраивало? У меня был Джейк, который желал меня, и мы любили друг друга. У меня есть обожаемые дети. Чего еще мне нужно?»

И вот теперь мне предстоит потерять все, что мне дорого. Кто-то задумал убить меня.

Сумерки сгущались. Снаружи ни звука. Ничего. Хоть бы кто-нибудь пришел сюда. Линнет, наверное, волнуется. В это время я должна быть с ней и Дамаск. Они пойдут искать меня.» Господи, сделай так, чтобы открылись двери и Линнет пришла за мной!»

Я снова подошла к двери и ударила кулаком. К моему удивлению, она подалась. Я толкнула дверь. Она открылась, и я вышла на свежий воздух.

Я побежала к дому.

Увидев меня, Линнет зарыдала.

— Мама, что с тобой случилось? Мы так переволновались. Где ты была?

Мы кинулись в объятия друг друга.

— Меня заперли в хижине, — сказала я.

— В какой, мама? А, ты имеешь в виду эту развалюху… Что ты там делала?

— Я вошла… а потом дверь оказалась запертой снаружи.

— Кто же ее запер?

— Не знаю.

— Тут все с ног сбились. Я послала две группы слуг на поиски. Мы так волновались. Но ты совершенно обессилела, дорогая. Сейчас я уложу тебя в кровать и принесу попить горячего.

Какая у меня заботливая дочь! Как я любила ее в этот момент! Ну как мне умереть, если на свете есть моя обожаемая Линнет?!

Мне не хотелось спать. Пить горячий травяной настой мне тоже не хотелось. Пусть останется на прикроватном столике.

— Постарайся уснуть, — сказала она.

— Но мне надо знать, кому понадобилось запирать меня в хижине?

Линнет погладила меня по голове и как-то странно взглянула на меня, словно не узнавая.

— Мама, дорогая, — сказала она, — тебя никто не запирал. Все это время дверь оставалась открытой.

— Что за глупости! Дверь была заперта. Я не могла открыть ее. А потом вдруг она сразу открылась.

— Возможно, ее заклинило.

— Нет, этого не может быть. Я толкала ее изо всей силы, а потом легко открыла. Кто-то отомкнул дверь снаружи.

— Теперь это не имеет значения. Ты думала, что тебя закрыли, но ведь внутри был ключ.

— Где был ключ?

— Все время висел на крючке.

— Нет, кто-то запер меня, а затем снова повесил ключ на место.

— Ну, да это и не важно, — мягко сказала Линнет. Я так устала, что для меня это уже не имело значения. Я так измучилась и так рада была вновь увидеть Линнет.

А что это имеет большое значение, я догадалась позже, когда проснулась.

Они следили за мной. Я чувствовала их взгляды. Моя дочь, Эдвина, Мануэла, Ромелия, слуги… все.

Что-то случилось со мной. Я не в себе. Мне являлось привидение. Я провела несколько часов в хижине, думая, что меня заперли, в то время как дверь была открыта, а ключ висел на стене.

В меня вселились бесы, а это значит, что у меня начинается помутнение разума. Так они, видимо, считали, но я-то знала, что меня преследуют. Кто-то хочет лишить меня рассудка или убедить других, что я его потеряла, прежде чем убить. Не так уж невероятно, что мой муж хочет избавиться от меня, чтобы иметь возможность жениться на молодой женщине, которая даст ему наследников. Смерть крадется за мной, а со Смертью ее спутница — Безумие.

Никто никогда не называл меня слабой. Я всегда умела постоять за себя, не уступлю и сейчас. Несомненно, меня заперли там, в хижине, а потом дверь неожиданно открыли, а ключ вернули на место, когда я ушла. Кто-то прятался неподалеку. Но кто?

Видимо, так развивались события. Да, именно так все и было, я не сомневалась.

И я решила это доказать.

Как ни странно, случай с хижиной придал мне силы. Нужно освободиться от летаргии, которая, я это поняла, вызвана дурманом, подмешанным в мою пищу. Я должна всеми силами бороться с этим и уверена, что смогу победить.

« Ромелия! — убеждала я себя. — Ты найдешь в моем лице сильного противника. Я не уступлю тебе своего мужа. А ты, Джейк, еще не выиграл свою последнюю битву «.

Линнет ушла.» Я посплю «, — сказала я. На самом деле я была далека ото сна в тот момент.

Я взяла с тумбочки стакан и понюхала. Разве может оказаться плохим напиток, принесенный дочерью?

И все-таки я оставила стакан нетронутым.

Итак, нужно разработать план. Во-первых, тщательно проверять всю пищу. Во-вторых, приготовиться и ждать в любое время ночи моего таинственного визитера. На этот раз, когда фигура в балахоне придет ко мне в комнату, ей не удастся улизнуть. Я обязательно схвачу ее, сдерну капюшон и выясню, наконец, чьи это штучки.

Я притворюсь больной и останусь у себя на несколько дней. Прикажу, чтобы еду приносили сюда, а сама ничего есть не буду. Надо будет понемножку откладывать пищу, чтобы потом отнести на анализ аптекарю. Когда я получу ответ о наличии в пище яда, то выложу улики перед… перед… перед кем? Перед Джейком! А если мои подозрения правильны и он сам мой предполагаемый убийца? Как он будет смеяться… Перед Линнет? Могу ли я сказать ей:» Кто-то хочет убить меня. Помоги мне выяснить, кто «. Ладно, подождем — увидим. А пока буду собирать улики.

Я взяла на кухне большой кусок говядины и буханку хлеба и отнесла к себе в спальню. Кроме того, я принесла бутылку мускателя и к нему орехи, яблоки и марципаны.

Один раз я симулировала сильный жар. Наверное, я хорошая артистка! А теперь пусть думают, что у меня после жара появилась сонливость. На самом деле я ничего подобного не чувствовала. Я достала припрятанную еду, а ту, что мне принесли, не ела, а отложила небольшие порции для анализа.

Настроение улучшилось. Наконец-то я заняла привычную для себя активную позицию. Я готовилась перейти в наступление.

Я никому не доверяла свои планы, даже Линнет, хотя, признаюсь, не раз мне хотелось поделиться с ней.

Итак, я во всеоружии ждала моего ночного» гостя»в балахоне.

И дождалась.

Все эти дни я специально ходила как сонная муха, так как знала, что большая часть приносимой еды «сдобрена» маковым соком, который оказывает на людей отупляющее действие. Выходит, инстинкт не обманул меня и меры предосторожности оказались далеко не лишними.

Я оказалась права и в главном. Было три часа ночи на третьи сутки ожидания, когда меня разбудило чье-то присутствие в комнате.

Кто-то осторожно стягивал с меня одеяло.

Я открыла глаза и увидела в ногах постели знакомую фигуру в сером балахоне. Капюшон на голове полностью скрывал лицо, оставляя только прорези для глаз. Я замерла в ожидании. Фигура передвинулась, но не ко мне, а в сторону двери и там остановилась. Я напряженно ждала, готовая вскочить с кровати. Как только она двинется, я брошусь на нее. Я сорву этот балахон и наконец-то выясню, кто скрывается за ним.

Но внезапно меня пронзила мысль: что если это и вправду привидение? Что если мне является призрак Изабеллы? Какую роль я сыграла в ее внезапной смерти? Было ли это убийство? А если так, то не я ли послужила тому причиной?

Почему мне в этот момент пришла в голову Изабелла? Откуда я знаю, разве что сама эта облаченная в серое фигура неуловимо напоминала о ней.

В общем, я и собиралась выяснить, привидение это или нет. Фигура отступила назад. Затем я увидела, как появилась рука и поманила меня пальцем.

Я чуть не вскочила с кровати, но инстинктивно удержалась. Если под этим покровом скрывается убийца, то эта же личность подмешивала мне снотворное. Я симулировала тогда слабость, значит, теперь нужно вести себя так, как будто я нахожусь под действием макового сока.

Я медленно поднялась с постели.

Рука исчезла; фигура двинулась в коридор. Я вышла. Фигура ушла на несколько ярдов вперед и снова поманила меня.

Стараясь двигаться как лунатик, я последовала за ней.

Фигура скрылась за поворотом. Я поспешила за ней. Я остановилась передохнуть наверху главной лестницы, ведущей в холл.

Никаких следов фигуры в сером.

И вдруг я все поняла. Кто-то сзади протянул руки, готовясь сбросить меня вниз с лестницы.

Я обернулась, и тут мы сцепились.

Я услышала, как кто-то кричит: «Иду… иду!»— это прибежала Линнет. Она уцепилась за серую накидку. На какое-то время мы все трое сбились в беспорядочную кучу. Я почувствовала, как мои ступни отрываются от пола. Но тут внезапно раздался дикий вопль. У меня в руках остался обрывок серого плаща, а сама фигура с грохотом скатилась вниз по лестнице.

Мы с Линнет молча сбежали вниз к распростертой фигуре. Она лежала лицом вниз. Я подняла капюшон и маску, закрывавшую лицо.

— Это ты, Мануэла! — сказала я.

Она прожила еще три дня. Бедная Мануэла! До самых последних минут она находилась в сознании и ясном уме. Я не отходила от ее постели, и она знала, что я рядом. Она сказала, что часы ее сочтены и ей нужно о многом рассказать.

Страшно подумать, что эта испанка так много лет жила в моей семье, а я так мало о ней знала! Удивительно, она была очень предана Роберто и при этом замышляла убить его мать.

Это была месть. Кара, как она называла.

— Как только я увидела рубиновый крест, я решила, что убью вас, — сказала она. — Но перед этим я хотела заставить вас страдать.

— Но ты не делала попыток убить меня до прошлой ночи, — заметила я. — Ты давала мне малые дозы яда, чтобы я постепенно теряла разум. — Именно так случилось с Изабеллой. Она заболела, стала терять рассудок, а потом в один прекрасный день ее сбросили с лестницы.

Я привела здесь связную историю, тогда как Мануэла рассказывала ее сбивчиво и без всякой последовательности. Она очень ослабла, но хотела рассказать все, как на исповеди. Она хотела исповедаться и причаститься, и я считала своим долгом исполнить ее просьбу. Я знала несколько католических семей по соседству — они помогут мне найти священника, который сможет облегчить ее последние часы.

Конечно, пригласить в дом католического священника было для меня связано с определенным риском. Он может прийти тайно, но, в крайнем случае, я не посчитаюсь с Джейком, чтобы доставить Мануэле последнее утешение.

Из рассказа Мануэлы я узнала, что она приходилась Изабелле сводной сестрой, — ее мать была горничной в имении родителей Изабеллы. Когда Мануэла подросла, ей тоже дали в доме место, а когда Изабелла приехала, чтобы обручиться с доном Фелипе, Мануэлу отправили на Тенериф.

Когда отряд Джейка захватил гасиенду, ей удалось спрятаться от мародеров. Она помогала при рождении Карлоса и очень его полюбила. Только в Англии, где Карлос забыл, что он испанец, она переключилась на Роберто.

Но главной персоной в ее истории был Эдмундо. Она любила его, и они собирались пожениться. Ей очень понравился рубиновый крест, который часто носила Изабелла. Она даже один раз взяла его и надела, собираясь на свидание с Эдмундо. За этот грех она жестоко поплатилась.

Эдмундо тогда сказал: «Как бы я хотел подарить тебе такой же крест».

Возможно, кто-то подслушал его слова. Во всяком случае, крест пропал, а Эдмундо признался, что задушил Изабеллу, а затем сбросил ее с лестницы. Он сделал это, по его собственным показаниям, из-за того, что украл крест, был пойман с поличным самой Изабеллой и ему грозила тюрьма.

Мануэла примирилась с этой версией, так как знала, что Эдмундо любил ее и что крест пропал. И вдруг она увидела на мне тот самый крест! С того рокового момента она решила, что мне его подарил дон Фелипе, и, следовательно, я знала, что Эдмундо не крал его, а признался под пыткой, которую мало кто может вынести.

Ей казалось совершенно очевидным, что Эдмундо убил Изабеллу по приказу хозяина. Слуга принадлежит своему господину, и, если от него что-нибудь потребуют, он должен это выполнять, но в этом случае, действуя по принуждению, он не берет на душу грех.

Когда Эдмундо арестовали, дон Фелипе обязан был помочь ему, но он этого не сделал. Он не хотел, чтобы кто-либо знал, что Эдмундо убил Изабеллу по его приказу. Ситуация осложнялась еще и тем, что дон Фелипе хотел жениться на мне, несмотря на упорные слухи, что я еретичка и ведьма. Поэтому-то он и пальцем не шевельнул, чтобы спасти Эдмундо, он боялся навлечь на себя подозрения. Пропажа рубинового креста послужила удобным поводом для обвинения Эдмундо в убийстве — такова была версия дона Фернандо, хотя крест все это время находился у Фелипе, а бедный Эдмундо, у которого под пыткой вырвали признание, был приговорен к смерти.

Увидев этот крест на мне, Мануэла решила, что он находился у меня все эти годы. Ей не приходило в голову, что Джейк украл его, как и другие ценные вещи, во время налета на гасиенду, и с тех пор крест был его собственностью, а мне он достался совсем недавно.

Она всегда ненавидела меня и считала главной виновницей случившегося несчастья. Если бы не я, то ничего бы не случилось. Поэтому, с ее точки зрения, именно я несла ответственность за гибель Изабеллы. Некто иной, как она, сделала фигурку Изабеллы и положила в мой ящик, она же все время настраивала Пилар против меня. А для Пилар эта фигурка свидетельствовала о том, что я ведьма.

А потом, увидев, что у меня возникли подозрения, она их намеренно усиливала. Она хотела, чтобы я подозревала своего мужа в том, что он хочет меня убить. Она специально положила фигурку, изображающую меня, в вещи Джейка, чтобы я ее нашла. Она мстила мне долго и упорно. Куда торопиться? Короче говоря, пока я не надела этот злополучный крест, ей доставляло удовольствие просто пакостить мне.

Увидев крест, она уже не сомневалась в моей и Фелипе виновности. Она грустно размышляла о неудавшейся жизни, о так никогда и не родившихся их с Эдмундо детях. Ее страстная натура требовала мести.

Тогда она приняла решение, что заставит меня страдать так же, как страдала Изабелла. Она хотела справедливости, а не просто убить меня. Изабелла сошла с ума — пусть так же произойдет и со мной. Она долго страдала, такая же участь должна была постигнуть и меня. В конце концов, меня должны были найти под лестницей, как Изабеллу.

Она жила ради мести. Ничто другое не могло бы возместить ей потерю Эдмундо.

Она добавляла отраву в таких дозах, которые не убивают, но разрушают здоровье; она заперла меня в хижине, а потом открыла ее, повесив ключ внутри. И, облачившись привидением, пугала меня. Она задумала свести меня с ума, а когда мои близкие начнут сомневаться в моем душевном здоровье, заманить на верх лестницы, предварительно одурманив, и столкнуть вниз. Потом люди бы говорили: «Она была одержима дьяволом. Помните, как странно она себя вела?»

— Моя бедная Мануэла! — плакала я, уверяя, что до недавнего времени в глаза не видела этого креста. Теперь-то я вспоминала, что какое-то украшение упоминалось при казни Эдмундо, но я не связывала это с подарком моего второго мужа.

«О, Джейк, — думала я, — ты украл этот крест на гасиенде. Ты брал все ценное, что попадалось под руку. А ты, Фелипе… ты виновен в гибели Изабеллы не меньше, чем если бы сам задушил ее и сбросил с лестницы».

Мне стало легче от того, что Мануэла перед смертью узнала о моей непричастности к гибели Изабеллы.

— Берегите Роберто, — сказала она. — Я любила его… всей душой.

Я заверила ее, что, конечно, позабочусь о нем, ведь это мой сын.

Я поехала к соседям, которые прятали священников, гонимых при Эдуарде.

В это время у них жил только один. Его привезли из убежища, где он скрывался от нежданных визитеров. Священник в одежде грума поехал вместе со мной в Лайон-корт.

Я понимала, что совершаю дерзкий поступок. Если Джейк уже вернулся домой, невозможно представить себе, что будет.

Я поделилась своими опасениями со священником, и он ответил, что к риску привык и не может отказать умирающей женщине в последнем утешении на бренной Земле.

Я провела его в комнату умирающей, и он стоял, держа перед ней распятие, пока она не скончалась.

Я все простила ей, и она умирала спокойно. Она была рада, что не смогла меня убить и предстанет перед Создателем не отягощенная преступлением.

Она умерла, держась за распятие.

Я снова ожила. Прежние страхи казались теперь глупостью. Ну в самом деле, зачем Джейку меня убивать? А если бы он решился на это, то использовал бы не изощренные методы, а просто заколол шпагой. Я шутила, смеялась. Жизнь прекрасна, когда ничто ей не угрожает. Да, Джейк мне изменяет, но он и раньше не был верным супругом. Я всегда об этом знала. Я уже вырастила под своей крышей двух его сыновей. Пенн оказался третьим. Сыновья удовлетворяли его отцовские чувства.

Жизненные силы вернулись ко мне, я снова могла бороться.

Придется рассказать Линнет о случившемся. Когда-нибудь она узнает историю всей моей жизни. Я расскажу ей также, как моя мать рассказала мне свою странную историю, когда я была в возрасте Линнет. Все домочадцы поняли, что потеряла рассудок вовсе не госпожа, а Мануэла, которая отравляла пищу и пыталась столкнуть меня с лестницы. Им совсем не нужно знать мотивы ее поступков. Достаточно убедить их, что в нее вселились бесы.

Мануэлу похоронили на Львином участке кладбища и положили розмарины на свежую могилу.

Я никогда ее не забуду.

 

БЕГЛЕЦ

Какое-то время я не интересовалась событиями, происходившими во внешнем мире, так как была поглощена собственными проблемами. А между тем кругом все обсуждали так называемый Бабингтонский заговор, который, по словам законопослушных подданных Ее Величества Елизаветы, был раскрыт с Божьей помощью. Молодой человек по имени Энтони Бабингтон в юности служил пажом у Марии Стюарт, а возмужав, влюбился в нее, что неудивительно. Он примкнул к группе католиков, и соединенными усилиями они разработали тайный план с целью возведения на трон королевы Шотландии и возрождения в Англии католичества. Этот план получил благословение Испании и самого папы.

Конспираторы встречались в тавернах в окрестностях Сен-Жиля и в доме Бабинггона, что в Барбикане, и там вынашивали свои замыслы. Елизавету предстояло убить, а Марию освободить из заточения и возвести на престол. По всей стране следовало поднять массовое католическое движение в поддержку заговора. Папа римский дал свою санкцию, а Филипп Испанский обещал помочь в случае необходимости силами Великой Армады.

Для связи с Шотландской королевой, томящейся в заточении, заговорщики использовали весьма остроумный метод. Письма замуровывали в специальные трубки, а те, в свою очередь, помещали в бочки с пивом, которые доставлялись в апартаменты королевы. Прочитав письмо, королева должна была вложить ответ в ту же самую тубу, которая в пустой бочке возвращалась к пивовару. Такая связь работала бы безукоризненно, не окажись пивовар слугой двух господ — он исправно получал жалование как от королевы, так и от Вальсингама. Таким образом, Государственный секретарь Елизаветы держал в руках все нити Бабингтонского заговора.

Он не спешил с арестами, так как хотел вытащить сеть с возможно большим уловом, а главным его желанием было сфабриковать обоснованное обвинение королевы Шотландии в государственной измене, чтобы у Елизаветы не оставалось другой альтернативы, кроме как отправить ее на виселицу.

Потом по всей стране начались аресты, и люди в тревоге говорили, что главной целью является королева Шотландии, а этот мнимый заговор нужен был для того, чтобы положить конец всем заговорам.

Эти разговоры всегда приводили меня в состояние сильного напряжения.

Я постоянно думала, не вовлечен ли Роберто в этот заговор.

Мы узнали имена арестованных. Роберто среди них не было, но я боялась, что его арестуют со дня на день.

Джейк приехал домой в сильном возбуждении: по его словам, в любой момент Испания может напасть на нас. История с покушением на мою жизнь и гибелью Мануэлы привела его в замешательство. Мне было приятно видеть, что он беспокоится обо мне.

— И тут испанка! — воскликнул он. — Я бы никогда не пустил испанцев в свой дом. — Он взял меня за плечи и посмотрел в глаза.

— А ты надеялся избавиться от меня? — пошутила я. Он засмеялся:

— Что верно, то верно. Но я чувствовал, что тебя никому не одолеть.

— Кроме тебя, конечно.

— О да, безусловно. Кроме меня. — Он со смехом прижал меня к себе.

— Одно время я думала, что ты замыслил освободиться от меня и взять себе молодую жену.

Он притворно кивнул, как бы обдумывая эту идею.

— Например, Ромелию. Одного сына она уже родила тебе. Она достаточно молода, чтобы родить еще.

— По-моему, ты искушаешь меня.

— Ни в коем случае. Таким мужчинам, как ты, искушение не требуется. Они берут то, что хотят, нимало не заботясь о последствиях.

— Такова жизнь, Кэт.

— Да? Приводить бастардов в дом законной жены?

— Я тебе никого не привел. Ты привела ко мне двоих, а Пенн родился здесь. Я ведь позволил тебе привести твоего.

Он попал в мое слабое место — Роберто. Джейк со смехом обхватил руками мое горло:

— Сейчас нужно чуточку надавить.

— Ну, давай, зачем медлить?

— Затем, что хоть ты и скандалистка и принесла мне только дочерей, я пока что не намерен сменить тебя на другую.

Тут он поцеловал меня с необычайной нежностью, от которой я растрогалась, и потрепал мои волосы. Этим жестом он выражал любовь, так он иногда обращался с сыновьями.

— Знаешь, Кэт, я в нетерпении, — говорил он, — поэтому раздражаюсь по пустякам. Я здесь зря теряю время… в ожидании… проклятых испанцев! Мы готовы во всеоружии встретить их, Бог свидетель. Это будет не сегодня-завтра. Что же они медлят? А теперь еще этот предатель Бабингтон. Он умрет как предатель, и я надеюсь, очень скоро. Он замышлял убить нашу королеву и посадить на трон эту шотландскую шлюху. Хватит, скоро ее голова слетит с плеч. А всех этих предателей, которые с ней заодно, я бы повесил, утопил и четвертовал.

«О, Роберто! — думала я. — Где ты, Роберто?»

— Они поймали всех заговорщиков? — спросила я.

— Кто знает. Думаю, не всех. Но доберутся и до них. Все у Вальсингама на крючке. Он им дает пока погулять на свободе, чтобы потом взять всех и раздавить. Всех до одного… Это — предатели Англии, друзья нашего врага Испании! Эту проклятую страну хорошо бы вообще стереть с лица земли.

Этими речами он сам себя довел до белого каления «О, Роберто! — думала я. — Где ты?»

Я знала, что он придет. У меня было предчувствие, ясновидение. Он придет ночью и постучится ко мне, как сделал в прошлый раз. Я в постоянном напряжении ждала его. В силу материнского инстинкта я тогда очень чутко спала и сразу проснулась, когда комок земли чуть слышно стукнулся в окно.

Боясь разбудить Джейка, я тихонько вылезла из постели.

Я не сомневалась, что это пришел Роберто. Как он мог оставаться в Лондоне, при дворе, в такое время, когда Бабингтон схвачен, и, если бы не Вальсингам и его безупречная система сыска, вполне вероятно, что королеву бы уже убили, а на трон взошла католичка.

Если Роберто был в списке, найденном при обыске в доме Трокмортона, то агенты Вальсингама уже взяли его под наблюдение. Если даже он непричастен к Бабингтонскому Заговору, а по-видимому, так оно и есть, то ему можно предъявить другой.

Я осторожно подошла к окну и посмотрела вниз, я ясно увидела его при лунном свете. Он смотрел на мое окно.

Я оглянулась на Джейка, который, слава Богу, крепко спал, у него всегда был хороший сон, и знаками объяснила Роберто, куда идти. В ответ он указал в направлении хижины, я кивнула и обернулась к постели. Это означало для него, что Джейк находится со мной.

После этого я вернулась в постель, чувствуя сильный озноб.

Хижина стала не таким безопасным местом, как прежде. Мое происшествие привлекло к ней внимание. Джейк говорил, что надо бы перестроить ее в нормальный дом для прислуги.

Густой кустарник вокруг развалюхи разросся и все еще до некоторой степени скрывал ее от посторонних глаз. Мне нужно было как можно скорее сходить туда.

Я совсем потеряла голову.

Карлос, который, подобно Джейку, не отлучался далеко от Плимута из-за возросшей угрозы со стороны Армады, заскочил к нам повидаться с Джейком. Я искала удобного момента, чтобы незаметно отнести в хибарку еды. Но следовало соблюдать осторожность, и я осталась. Так я узнала о предсмертных страданиях двух несчастных.

Карлос, с чужих слов, рассказал о казни Бабингтона и Балларда, второго главаря заговорщиков. Виселица была установлена в поле на окраине Холборна у дороги на Сен-Жиль. Балларда казнили первым. Его сначала повесили, а потом, еще живого, обезглавили. Это происходило на глазах Бабингтона, которого постигла та же участь.

— Так погибнут все предатели! — вскричал Джейк.

Я почувствовала тошноту.

Джейк как-то странно смотрел на меня.

При первой возможности я взяла на кухне кое-какую еду и пошла в хижину.

Я обняла сына и крепко прижала к себе.

— О, Роберто, скажи, что случилось.

— Когда взяли Бабингтона, я понял, что в Лондоне оставаться небезопасно, и сбежал.

— Ты был среди заговорщиков?

— Нет… не с Бабингтоном. А если и был…

— Я поняла одно — никому из участников этого заговора не оставаться на свободе.

— Дело в том, что Вальсингаму необходимо иметь под рукой как можно больше фактов. Внезапно исчезли некоторые мои друзья. Я понял, что они арестованы. Если Бабингтонский заговор не приведет королеву Шотландии на виселицу, то они обнаружат еще некоторые заговоры. Они настроены очень решительно. Ни католикам, ни людям, причастным когда-то к заговорщикам, никому не уберечься от них. Они охотятся за нами, мама.

— И за тобой охотятся?

— Приходили в мой дом. К счастью, друзья меня предупредили. Если бы я вернулся туда, меня бы взяли. Теперь меня ищут.

— Капитан здесь.

— Знаю, видел его судно.

— Роберто, мы должны быть очень осторожны.

— Мануэла поможет.

— Мануэла умерла.

Я вкратце рассказала ему, как и почему она пыталась меня убить. Его это потрясло.

— Мама, как жизнь жестока! Кажется, эта взаимная ненависть Испании и Англии управляет самим существованием каждого из нас.

— Это — трагедия нашего времени. Уже много лет тянутся религиозные распри между католиками и протестантами. Эта вражда омрачила жизнь моей матери, не обойдя и меня. Я привела священника к умирающей Мануэле. Надеюсь, про это никто не знает.

Он поцеловал мою руку:

— Мама, я люблю тебя. Всю жизнь я надеюсь только на тебя, только тебе доверяю.

— Ты можешь и сейчас положиться на меня, сынок, ведь я — мать. Мне нет дела до религиозных распрей. Любовь — высшая ценность жизни, и ничего важнее в мире нет.

— Ты позволишь мне остаться здесь?

— Не надолго, Роберто. Эта лачуга теперь не такое безопасное место, как прежде. С тех пор, как меня здесь заперли, домочадцы обращают внимание на нее, а раньше-то никто и не замечал. Так что придется тебя куда-то переправить.

— Я вот о чем подумал, мама: если бы я смог добраться до Испании, то там разыскал бы родственников. Семья отца знает о моем существовании, значит, у меня должно быть там пристанище, не так ли? Разве отец не оставил мне наследства?

— Оставил, но это было так давно. Теперь там, наверное, другие владельцы.

— Но ведь я из их рода. Они должны меня принять.

— Роберто, как мы можем переправить тебя в Испанию?

— Я должен выбраться из Англии. Меня разыскивают, Вальсингам не даст мне уйти. Со мной расправятся, как с Бабингтоном…

В его глазах застыл ужас, как будто отразился тот страшный клочок земли около Холборна с виселицей:

Биллард и Бабингтон, подвергнутые мучительной пытке.

«Нет, — думала я, — только не Роберто! Это мой маленький мальчик, которого я качала на руках, который так радовал Фелипе и соединил нас. Нет! Никогда!»

Как жесток мир, в котором люди могут так обращаться друг с другом! Но только не с моим сыном! Я пойду на все и не допущу, чтобы его постигла участь тех несчастных.

Я должна его спасти. Нужно найти какой-то способ, как вывезти его из страны. Кто может помочь? Карлос? Жако? Джейк? Да, интересно, что я сказала бы ему? У нас скрывается Роберто. Он соучастник заговора, нужно помочь ему бежать. Что при этом сделает человек, ненавидящий испанцев? В лучше случае заколет его своей шпагой, а в худшем — сдаст властям, и тогда он обречен на мученическую смерть.

Я сказала:

— Я должна подумать. Нужно найти какой-то выход Одно ясно: тебе нельзя здесь оставаться надолго. Я постараюсь найти другое убежище.

— Мама, тебе нельзя в это впутываться. Они называют предателями всех, кто помогает католикам.

— Пусть назовут, как хотят — я должна защитить своего сына. Теперь я уйду, а ты закрой дверь и никому, кроме меня, не открывай. Я принесла тебе еду. Ты плохо выглядишь, а нужно сохранить силы.

— Я долго шел пешком, мама.

— Ешь и отдыхай, а я скоро приду, — я направилась к двери. — Запри за мной и никому другому не открывай. Запомни, тебе очень опасно здесь оставаться.

Я открыла дверь и застыла в ужасе.

Передо мной стоял Джейк.

— Действительно, очень опасно, — проговорил он, — изменникам скрываться в моих владениях.

Он вошел в лачугу и захлопнул дверь. Чувствуя, что могу упасть, я прижалась к каменной стене.

— Итак, — продолжал Джейк с таким жестоким выражением лица, какого я никогда не видела, — ты скрываешься от закона. Ты не только изменник, но к тому же еще и дурак, коли пришел сюда.

Он возвышался над Роберто. Он схватил его за плечи и встряхнул. Его рука оказалась на шпаге.

Я бросилась вперед, вцепилась в его руку и повисла на ней со всей силой. Джейк сверху свирепо взглянул на меня, как смотрел только на испанцев.

— Джейк! — взмолилась я. — Ради Бога! Это мой сын.

— Твой испанский выродок! — прорычал он. Он обнажил шпагу — я увидела блеск стали. Я пыталась разнять их.

Джейк оттолкнул меня и приставил шпагу к горлу Роберто.

— Значит, ты, негодяй, пришел сюда?

Роберто не отвечал. Неподвижный, с побледневшим лицом, он сохранял достоинство как истинный испанец. Я бессвязно молилась Богу — не протестантскому, не католическому — единому Богу любви: «Боже, спасти моего сына! Позволь ему жить. Что бы ни случилось сейчас со мной, пусть он останется жить. Помоги ему вырваться отсюда для доброй мирной жизни. Даже если я никогда больше его не увижу, неважно, только бы он жил и был счастлив».

— Джейк, — рыдала я, — Джейк… умоляю тебя… Джейк заколебался. И совершилось чудо — он вложил шпагу в ножны.

— Ты покинул свое жилище, — сказал он. — Ты находишься в розыске. По тебе плачет виселица. Но этого мало — ты явился сюда. Ты мог запятнать предательством собственную мать. Ты мог сделать ее соучастницей своего злодейского преступления. Если на нее падет подозрение, то даже мне не спасти ее.

— Я бы никогда не выдал ее. Я бы поклялся, что она не разделяла мои взгляды. Я бы сказал, что она не знала о моей присутствии здесь.

— Замолчи! — Джейк покачивался на каблуках в глубокой задумчивости. Он снял с крючка ключ.

— Ты останешься здесь, — приказал он. — Пошли, Кэт! Оставь его.

Он вытолкнул меня и запер лачугу. Я спросила:

— Что ты собираешься делать, Джейк?

— Увидишь, — ответил он.

Я знала, что он имеет в виду: он будет держать Роберто взаперти, пока не сможет передать его в руки тех, кто доставит его в суд для смертного приговора за измену.

Не знаю, как я пережила этот день. Мне не приходило в голову, что можно сделать.

Джейк зловеще молчал, думаю — вырабатывал план. Я спрашивала себя, не попытается ли Роберто сбежать. Если так, то далеко ему не уйти. Он слишком измучен. Вряд ли он сможет дотянуться до оконца, разбить его и выбраться наружу. Он уже не в том состоянии, как прежде, когда мы с Мануэлей скрывали его.

Весь день напролет я напряженно ждала. Мне постоянно слышался стук копыт — как будто пришли за Роберто. Пять минут казались часами, а час — целыми сутками.

Я чувствовала себя совершенно разбитой; из головы не выходила ужасная картина страдальцев на виселице. Такое не должно случиться с Роберто… нет, нет, не с моим сыном, не с малышом, которым мы так гордились, — Фелипе и я.

К вечеру Джейк вернулся домой и сразу прошел в спальню.

— Джейк, — воскликнула я — что ты сделаешь?

— А что, по-твоему, я должен сделать?

— Ты выдашь его?

— Пока он в хижине. Я связал его, чтобы он не сбежал, кроме того, у меня ключ.

— Джейк, умоляю… я никогда и ничего не просила так, как сейчас… отпусти его. Ну, пожалуйста, Джейк, а не то я…

— Что тогда?

— Если ты причинишь зло моему сыну, я возненавижу тебя навеки.

— Ты уже сто лет говоришь, что ненавидишь меня.

— Раньше я шутила, а теперь говорю всерьез. Если ты выдашь Роберто…

— Ты слишком все драматизируешь. Он — предатель. Это ты понимаешь, Кэт? Очень скоро нам придется бороться не на жизнь, а на смерть против таких, как твой Роберто. Испанцы готовы вторгнуться сюда… силой навязать нам свою не праведную веру, установить по всей стране инквизицию. Ты понимаешь, что это значит?

— Да, очень хорошо понимаю. Я ненавижу это. Я буду бороться всей силой и волей.

— Значит, ты с нами, Кэт, а те, кто с нами, не имеют права жалеть тех, кто против нас… кем бы они ни были.

— Отпусти его, Джейк. Помоги ему. Ты можешь. Дай ему коня. Он доберется до Корнуолла и сможет там жить спокойно.

— Ну да — спокойно жить! Когда это будет? В любой момент он начнет воздвигать своих идолов.

— Джейк, Джейк, прошу тебя. Не сказав ни слова, он вышел, оставив меня одну. Он ездил далеко; я поняла это, когда он вернулся, по загнанной лошади.

Настала ночь. Я не ложилась. Неподвижно сидела в кресле и плакала.

Джейк лег в постель и заснул или притворился спящим. Когда он проснулся, я все еще сидела в кресле.

Тогда он подошел ко мне, поднял и перенес на кровать.

Он обнял меня и ласково сказал:

— Ты губишь себя.

Я не ответила. Все уже сказано, он принял решение. Интуитивно я знала о его намерениях.

Я заснула, вконец измученная своими переживаниями, а когда проснулась, было совсем светло, Джейк уже ушел.

Мне очень хотелось сходить в лачугу, но Джейк строго-настрого запретил мне это делать, и я не пошла. В любом случае нужно ждать, пока не прояснится ситуация.

«Надо что-то придумать. Боже Милостивый, — молилась я, — научи меня, что делать. Помоги мне спасти моего сына».

Все утро я не видела Джейка. Пришла Дженнет и затараторила с порога:

— Знаете, хозяйка, «Золотая лань» уходит в плаванье. Говорят, с приливом она уйдет.

Я почти не слышала ее, думая о своем: «Роберто, как бы спасти тебя?»

Я боялась, что Дженнет заговорит о хижине, что кто-то там живет, но она не упоминала об этом. Она была поглощена неожиданным отплытием «Золотой лани», потому что там служил один ее знакомый матрос.

Я резко оборвала ее, так как была не в настроении обсуждать любовные связи Дженнет. Ну, уйдет матрос на «Золотой лани», она быстро найдет ему замену.

К полудню Джейк вернулся.

Он сказал, что хочет поговорить со мной, и мы пошли в спальню.

— Они уже напали на след.

— Ты хочешь сказать, что сообщил им?

— Нет. Ничего я не сообщал. Но его ищут. Сейчас преследуют всех, подозреваемых в государственной измене. Твой сын — один из них. Дурак он. Ему нельзя было появляться здесь. Первое место, где его будут искать — это родительский дом.

— О, Боже, они найдут его!

— Они обыщут усадьбу.

— И доберутся до хибарки. — Я закрыла руками лицо. В этот момент я услышала переполох во дворе. Джейк поднял меня с кресла и подвел к окну.

— Посмотри, — сказал он. — Ты видишь «Золотую лань»? Она снимается с якоря. С приливом она поднимет паруса. Сейчас попутный ветер. К полуночи ее унесет далеко.

Я не смотрела в окно. Роберто, запертый в лачуге и связанный Джейком, стал слишком легкой добычей для преследователей.

— Я верный патриот, — сказал Джейк. — Это все знают. Я помогал очистить море от испанцев. Каждому известно, что в моих владениях изменник не найдет себе убежище.

— Успокойся, никто тебя не тронет! — проговорила я с неприязнью.

— За жену я тоже ручаюсь, — ответил он.

— Ты смеешься надо мной… в такой момент.

— Ничуть, — сказал он. — Зря ты не хочешь смотреть на корабль. Сказать тебе, какой груз она несет?

— Меня не интересует ее груз.

— Даже если это твой сын Роберто? Я вытаращила глаза от изумления.

— Джейк! Что это значит? Ты… Он поднял руку и сжал кулак.

— Он — изменник. Никогда не думал, что стану помогать изменнику. Но когда мне приказывает жена — а она настоящая мегера, — я подчиняюсь.

Я склонилась перед ним и подняла лицо.

— О, Джейк, это правда?

— Они придут в хижину, а птичка-то, улетела. Как ветром сдуло. Рано утром я отвез его на «Золотую лань».

Что я могла сказать этому человеку? Мне не отблагодарить его до последнего дня.

Я взяла его руку и поцеловала. По-моему, он растрогался.

И в этот момент постучали в дверь.

 

ЛЬВЫ ТОРЖЕСТВУЮЩИЕ

Страна жила в тревожном ожидании.

Мы знали, что испанцы наступают. Мы знали, что они завоевали большую часть мира; знали и то, что они придут не только с войском и орудиями, но и с дыбой, тисками и другими ужасными орудиями пытки, о которых мы и не слыхивали. Они придут на нашу землю не только как захватчики, но и как религиозные фанатики. Если они, не дай Бог, покорят нас, как покорили другие народы, «тогда — конец нашей свободе. Они силой навяжут нам свою веру.

Такие люди, как Джейк, Карлос, Жако, Пенн, верили — этому не бывать! Их верой стала Англия — гордая и независимая страна.

Мужчины говорили о непобедимой Армаде не иначе как с презрительным смехом. Только мы — непобедимые и непокоренные.

День Святой Троицы навсегда сохранится в памяти тех, кто пришел в церковь в то утро. Это была не просто торжественная служба, но еще и освящение, и напутствие нашим славным морякам, чьи суда стояли наготове в гавани. Никогда еще Плимут не видывал такого великолепного зрелища.

Из Пенлайона явились все: Джейк и я с Карлосом и Эдвиной, Жако, Пенн, Линнет и Дамаск. Солнце играло в воде. На узкие улицы высыпал народ, спешащий в церковь, чтобы увидеть сэра Френсиса. Ибо он был там — гроза испанцев и герой всех верноподданных королевы.

Мы понимали, что скоро свершится величайшая битва в истории нашей страны. Те из нас, кто трезво смотрел на жизнь, постоянно напоминали себе, что наше будущее зависит от ее исхода. Испанцы уже приготовились выйти в море.

А в бухте стояли суда, над каждым из которых реял английский флаг — красный крест на белом фоне. Дул сильный ветер, и, казалось, корабли были готовы в любой миг сорваться с якоря и ринуться вперед. Там находились: собственное судно Дрейка —» Реванш «, » Ковчег» Говарда Эффингама. «Белый медьведь»и «Триумф» Мартина Фробишера. Здесь были и корабли Елизаветы «Отважный»и «Безупречный». Чудесное зрелище! Джейк отдал себя в распоряжение лорду Ховарду и сэру Френсису. Карлос и Жако поступили так же, .

Они считали своим священным долгом служить на флоте и, когда пробьет час, сразиться с Армадой.

А я, сидя в церкви в то воскресенье, задумалась, что нового принесут мне ближайшие дни.

«Золотая лань» еще не вернулась. Я часто думала, что будет, если ее захватили испанцы. В этом случае Роберто, скорее всего, спасен. Возможно, теперь он живет в Испании в семье своего отца. Но стоит ли уповать на это? Кто знает? Вообще говоря, с его отплытия прошло не слишком много времени, и, допустим, он на той же «Золотой лани» вернется. А если так, то угомонится ли он, способен ли жить спокойной жизнью?

Королева Шотландии, прочно связанная с Бабингтонским заговором, в прошлом году была казнена в замке Фосерингей, и, если удастся разгромить Армаду, то в результате Англия избавится как от внешней угрозы, так и от внутренней. Можем ли мы рассчитывать хотя бы на несколько лет спокойной жизни?

Я рассказал Линнет о побеге Роберто. Я доверялась ей все больше и больше. В свои восемнадцать лет она стала красивой и умной девушкой. Она походила на нас обоих — на Джейка и на меня. Беседуя с ней, я особенно подчеркивала благородство Джейка — ведь он спас Роберто, отправив его на «Золотой лани», вопреки своим твердым убеждениям.

— Он сделал это ради меня, — говорила я. — Об этом я никогда не забуду.

По-юношески импульсивная Линнет изменила к нему отношение. Она стала видеть отца в новом свете. Этот грубый человек, тем не менее, имел доброе сердце. Она больше не презирала его, а другим открытием для меня явилось то, что Джейку очень льстило новое отношение к нему дочери.

Между ними все еще оставалась настороженность: я думаю, ей хотелось гордиться им, а ему — чтобы она его любила.

Вот как обстояли наши дела к утру того памятного дня Святой Троицы.

Потянулись недели томительного ожидания — испанцы не наступали. Корабли неподвижно стояли в гавани. По слухам, между адмиралами возникли трения.

Джейк ненавидел бездеятельность. Он каждый день спускался к причалу в ожидании сигнала.

Поступили сообщения, что Армада вышла из Лиссабона, но буря так потрепала суда, что им пришлось укрыться в Коруне для ремонта и пополнения провианта.

В Англии эту новость встретили с восторгом. По общему мнению, это показывало, на чьей стороне Господь Бог.

Ожидание продолжалось. Напряжение росло. Никогда не видела человека в таком нетерпении, как Джейк.

— Что случилось с испанцем? — ворчал он. — Он что, струсил, что ли?

Мы оживленно болтали о том, как огромная Непобедимая Армада не справилась со стихией и была вынуждена отступить для ремонта; я при этом с тревогой думала о предстоящем сражении. Всю жизнь я живу при религиозном конфликте. И вся жизнь моей матери прошла под этим гнетом. Я чувствовала, что наступила решающая фаза. Я боялась за Джейка и понимала — Эдвина боится за Карлоса так же, как Дженнет за Жако, а Ромелия за Пенна. Разумеется, те из нас, чьи мужчины уходили на битву, особенно волновались. Что случится, если нога захватчика ступит на нашу землю, мы не представляли себе. Так далеко мы не заглядывали. В глубине души все мы верили — никому никогда не удастся покорить и завоевать нашу страну.

Тем не менее, предстояло большое сражение. Мы слышали, что в Тилбури состоялся военный сбор, на котором сама королева ехала верхом среди своих солдат.

Глаза Джейка светились гордостью, когда он говорил о королеве:

— Она держалась в седле, как настоящий солдат, и несла маршальский жезл. Жаль, что я не видел этого.

— Твое место здесь, — напомнила я.

— Да, — ответил он, — с Дрейком, Фробишером и всеми остальными.

Я вспомнила, как видела ее тогда, много лет назад, в лондонском Тауэре, когда она присягала на верность Богу и милосердию к людям. Теперь она, как и я, уже немолода и, подобно мне, наверное, многое пережила за эти годы.

Она была женщиной, которая представала во всем величии, когда того требовали обстоятельства.

Ее воззвание ходило по всей стране и много сделало для поднятия морального духа народа. Часть его я запомнила на всю жизнь.

«Я нахожусь среди вас в это трудное время не ради отдыха и забавы, но в твердой решимости разделить со всеми накал борьбы, жить или умереть вместе с вами, сложить голову за моего Бога и мое Королевство, за мой народ, мою честь и мою кровь. Я знаю, у меня тело слабой и хрупкой женщины, но в ноем сердце и жилах течет кровь короля, короля Англии, и я глубоко презираю всякого, будь то Парна, или Испания, или иной Европейский принц, кто осмелится посягнуть на границы моей страны…»

Такие слова воодушевляли всех нас.

Итак, мы ждали — одни с трепетом, а другие, как Джейк, с томительным нетерпением.

Наконец наступил решающий день — это было в июле, девятнадцатого — в Плимут пришло сообщение:

Армада вышла от Лизарда.

Народ высыпал из домов, заполнив узкие мощеные улочки. В воздухе стоял гул голосов. Повсюду чувствовалось возбуждение.

Сэр Френсис, коротавший время за игрой в кегли, сказал, что сначала нужно закончить игру, а уж после этого бить испанцев.

Мы провожали корабли все вместе — Линнет, Эдвина, Ромелия, Дженнет и я. Мы без слов понимали чувства друг друга. Нашим мужчинам предстояло самое главное в жизни испытание. Их суда с надутыми ветром парусами выглядели довольно величаво, но меня пробирала дрожь при мысли о гигантских галионах, с которыми им предстоит встретиться.

Испанцы находились в проливе, они приплыли со своей хваленой Армадой. Наши суда выглядели просто карликами по сравнению с ними.

Но, несмотря на это, мы все, провожавшие корабли, твердо верили в победу. Адмирал Дрейк был так уверен в разгроме испанцев, что его уверенность передалась всем нам. Такие люди, как Джейк, никогда не сомневались, и шла молва, что испанцы осознавали эту удивительную уверенность в рядах англичан. Они полагали, что английский флот управляется нечистой силой во главе с пораждением дьявола — Драконом.

Я провожала глазами корабль Джейка «Торжествующий лев», пока он не скрылся из вида. Карлос и Жако командовали двумя другими кораблями Джейка.

«Великий Боже, — молилась я, — мы победим испанцев, я уверена, но сделай так, чтобы наши мужчины вернулись домой невредимыми!»

Сейчас уже всем известен исход этой битвы — как сильные и величавые галионы не выстояли против легких, подвижных английских парусников, как одна эскадра Дрейка загородила собой гавани Ньюпорт и Дюнкерк и тем остановила войска из Фландрии.

Нам известно также, как англичане взяли хитростью испанские галионы. Дождавшись темноты, они направили брандеры в расположение галионов. Испанцы, обнаружив огонь на многих своих судах, стали рубить тросы и искать выхода, и тогда быстрые и юркие англичане одних захватили, а других потопили. Правда, довольно многим галионам удалось уйти; их вынесло из пролива в открытое море, где прибило к берегу, а там уже поджидали наши сухопутные войска.

Боевой дух таких людей, как Дрейк и Джейк Пенлайон, оставался непоколебим, потому что они были уверены в победе, в то время как испанцы боялись проиграть. Испанцы, несомненно, были храбрыми воинами, но ни в какое сравнение не шли с англичанами. Англичане защищали свою родину, а испанцы воевали с целью захвата. Наши корабли могли пополнять запасы боеприпасов и продовольствия с берега — тендеры постоянно курсировали туда и обратно.

Против нас выступал самый могучий в мире флот. Испанцы называли его «Непобедимой Армадой». Она оказалась полностью разбитой.

Наши суда возвращались домой. Мы все — Линнет, Дамаск, Пени, Ромелия, Дженнет, Эдвина и я — ждали в порту, устремив взоры в море, когда покажутся наши корабли.

Все ли вернутся домой? Могли ли мы надеяться, что все наши мужчины придут назад?

Я взглянула на Эдвину, которая думала о Карлосе, и взяла ее за руку. Я разделяла ее опасения. Я вспоминала мою первую встречу с Джейком Пенлайоном на этой самой пристани и мое твердое намерение побороть его.

«Господи, сделай милость, — молилась я, — пусть он вернется назад! Позволь мне до самого конца прожить с Джейком Пенлайоном».

Что за радостный день был, когда они все вернулись! «Торжествующий лев» почти не пострадал, только слегка накренился.

А что же с капитаном? Я вся дрожала. Вот он — переходит в шлюпку.

Народ бурно приветствовал победителей. Новость распространилась по всей стране. Повсюду гремел салют и били колокола. Испанская Армада разбита и повержена. Какие-то их суда снесло в океан, какие-то — прибило к нашим берегам, немногие доберутся до Испании.

Это была победа, и ею мы обязаны нашим английским морякам.

— Джейк! — Я бросилась к нему и крепко обняла. Его глаза сияли.

— Черт побери! — воскликнул он. — Мы это сделали, Кэт! Мы смыли их с моря! С ними покончено. Это конец испанского владычества. Отныне мы будем хозяевами морей и новых земель. Этот день войдет в историю. Да, это день нашего триумфа. День львов… Для моей семьи, Кэт, и для моих кораблей, для «Торжествующего льва»— это величайший день, какого они еще не знали. И к тому же, Кэт, Английский Лев теперь — владыка морей! Это настоящий триумф львов.

Я сказала ему со смехом:

— Кажется, сегодня вы вполне довольны жизнью, Джейк Пенлайон.

— Как никогда прежде.

— Для полного счастья не хватает только законного сына.

Он посмотрел на Линнет.

— Черт побери! — сказал он. — По-моему, моя девчонка Линнет стоит любого парня.

Она подошла к нам и взяла его под руку, и мы втроем отправились к себе домой.