Полагаю, что лишь немногие, пережившие лето и начало осени 1805 года, могли забыть о них. Вся страна была охвачена страхом перед грядущим, который подавляло лишь чувство решимости бороться с уготованной судьбой. Мы были нацией, готовившейся к вторжению самого грозного противника со времен вождя гуннов Атиллы. Корсиканский авантюрист Наполеон Бонапарт, подчинив себе большую часть Европы, обратил свой взор на наш остров.

Его имя было у всех на устах, слухи о нем преувеличивались и передавались дальше. Ему дали прозвище «Бони», поскольку ничто не служит столь хорошим противоядием от страха, как презрение — пусть даже притворное, — и оттого его пренебрежительно называли «маленьким капралом». Самым большим наказанием, которым мать грозила непослушному ребенку, была угроза: «Бони заберет тебя», — как будто Бонн был самим дьяволом во плоти.

По всей Англии организовывали боевые отряды, люди собирали и припрятывали оружие. Мы поглядывали на море, омывающее наши берега, и, независимо от того, было ли оно в этот момент лазурным, спокойным, или его свинцовые волны с яростью набрасывались на побережье, — в любом случае мы благодарили Бога за то, что оно у нас есть. Море было нашим главным союзником, так как отделяло нас от суши, которую захватили войска Наполеона и где, казалось, ничто не могло остановить его.

Давние враги становились союзниками, сходясь в главном: мы все стали одной большой семьей, полной решимости сохранить свою независимость. Мы не были маленькой европейской страной, которую легко можно завоевать: до сей поры мы были властителями морей и совсем не собирались сдавать свои позиции. Мы были, — всяком случае, надеялись, — недосягаемы на нашем родном острове, и собирались сохранять это положение.

В доме только об этом и говорили, и, сидя за обеденным столом, мы слушали высказывания отца по поводу нынешнего состояния дел. Мой отец с полным правом мог называться главой семейства. Он был патриархом, настоящим хозяином, что чувствовалось во всем. В семье были лишь два человека, способных как-то смягчить его характер: моя мать и я.

К этому времени отец был уже стариком — ему было шестьдесят, — и моя мать была его второй женой. Хотя оба они в молодости были влюблены друг в друга, у обоих воссоединению предшествовали другие браки. У моей матери были взрослый сын и дочь от первого замужества, а я как раз и была плодом этого запоздалого союза.

Родственные отношения в нашей семье были непростыми. Например, моя закадычная подружка, Амарилис, вместе с которой мы воспитывались с первых месяцев жизни, поскольку она была всего на месяц моложе меня, была в то же время моей племянницей: ее мать Клодина дочь моей матери от первого брака. Я всегда считала, что это давало мне определенное превосходство над Амарилис, и частенько называла ее племянницей, пока мисс Ренни, наша гувернантка, не сказала мне, что это просто смешно.

— Но это же правда! — настаивала я.

— Не нужно это подчеркивать, — возражала мисс Ренни. — Вы обе всего-навсего маленькие девочки, а разницу в возрасте вряд ли можно считать существенной.

Мы вместе занимались в классной комнате, в один и тот же день нам подарили пони, мы обучались езде верхом под руководством одного и того же наставника. У нас была общая гувернантка, мы были как родные сестры. Но хотя мы были в близких родственных отношениях и редко расставались, по внешности и характеру мы были весьма разными.

Амарилис была хорошенькой, хрупкой, с голубыми глазами, обрамленными длинными ресницами, с личиком, напоминающим по форме сердечко и с вьющимися волосами — гиацинтовыми локонами, как их назвал кто-то. Словом, ангелочек на цветных картинках в Библии.

Амарилис была доброй девочкой и любила животных. Ее мать, моя единоутробная сестра Клодина, обожала ее, как и Дэвид, ее отец, являвшийся сыном моего отца. В общем, наши родственные связи выглядели весьма сложными, как на них ни посмотри, но мы были очень дружной семьей, а самые близкие отношения были между мной и Амарилис.

Меня же, в отличие от нее, нельзя было назвать прелестной. У меня были темные, почти черные волосы и темно-карие глаза, густые темные брови и ресницы. Вообще в нашей семье встречались женщины либо с очень темными, либо с очень светлыми волосами. Об этом ясно свидетельствовала портретная галерея. У некоторых брюнеток были синие глаза — очень привлекательное сочетание. К такому типу женщин относились моя мать и ее прабабка Карлотта. Обе женщины были с драматичными судьбами, обе были способны нарушать общепринятые правила, если у них возникали проблемы. Были женщины и мягкие, с приятными добрыми лицами, они контрастировали с темноволосой линией нашего рода.

Мы с Амарилис точно вписывались в эти каноны, и обе были окружены любовью. Амарилис была дочерью, которую выбрало бы большинство родителей, будь у них возможность выбора. Но мои отец и мать, уверена, предпочитали меня такой, какая я есть. Они знали, что я могу быть не всегда послушной, поступать непредсказуемо: должно быть, моя мать когда-то тоже была такой. Что касается отца, он всегда был смелым, решительным человеком, умевшим настоять на своем. Он тоже предпочел бы дочь, несколько напоминающую характером его самого.

То, что между мной и Амарилис существовала тесная дружба, объяснялось в основном ее терпимостью и отсутствием эгоизма. Когда я брала какую-нибудь особо любимую игрушку или стремилась захватить в свое полное владение лошадь-качалку, она просто спокойно уступала. Не потому, что у нее не хватало решимости протестовать: я убеждена, что в случае необходимости Амарилис сумела бы настоять на своем. Возможно, у нее была врожденная мудрость, и уже с самого раннего возраста она понимала бесплодность отчаянных требований чего-то, что, в конечном итоге, оказывалось не стоящим таких усилий. Возможно, Амарилис была достаточно дальновидна и понимала, что после того, как я добьюсь желаемого, оно тут же потеряет в моих глазах ценность, если я увижу, что она вовсе не собирается отчаянно цепляться за него.

В общем, так или иначе, Амарилис была Амарилис, а я Джессикой. Мы были настолько разными, насколько могут быть разными дети, выросшие бок о бок в одной детской и в одной классной комнате.

Полагаю, у меня были необычные родители, особенно мой отец — Дикон. Он сам устанавливал правила, которые в нашем доме становились законом. Например, когда нам исполнилось по восемь лет, было решено, что мы уже не маленькие, нужно прекращать есть в детской под присмотром мисс Ренни и пора обедать за столом вместе со взрослыми.

— Я хочу видеть всю семью в сборе! — заявил отец.

Родители Амарилис охотно согласились с ним. Нас поощряли к застольным беседам и даже прислушивались к нашему мнению. Я очень любила поговорить, и мой отец отчасти подстрекал меня к этому, откинувшись на спинку кресла, наблюдая за мной с подрагивающими уголками рта и едва сдерживая смех. Он любил поспорить со мной, поймать на слове, а я с азартом включалась в споры, отстаивая свою точку зрения, — независимо от того, совпадала ли она с его мнением, — зная, что чем больше я не соглашаюсь с отцом, тем больше ему это нравится. Обычно моя мать сидела при этом совершенно невозмутимо, посматривая на нас обоих.

Так же обстояли дела и с Амарилис: ею родители гордились не меньше, чем мои мной. Я хорошо представляла себе, как поздно вечером, оставшись в спальне наедине, они разговаривают, и мой отец говорит: «У Амарилис, конечно, нет того характера, что у Джессики. Я рад, что у нас такая девочка!» А в другой спальне раздается: «Какая все-таки между ними разница! Я рад, что Амарилис не такая шустрая. Временами Джессика бывает просто невыносимой!» Мы обе были окружены любовью, то есть самым важным, по моему мнению, в чем нуждается ребенок.

С тревогой все думали о том, что вражеские войска могут вторгнуться сюда и нарушить наш привычный образ жизни. Мои родители хорошо сознавали угрозу, впрочем, как и вся остальная Англия. Патриотизм чувствовался во всем, ведь люди начинают осознавать ценность чего-либо лишь тогда, когда возникает опасность потерять это.

Вот что происходило с нами в те достопамятные дни 1805 года.

Есть какое-то особое ощущение уюта в больших домах старинных поместий. Эверсли был именно таким семейным гнездом для многих поколений наших предков. С каким-то благоговейным страхом я думала о том, что этот дом стоял в течение многих веков до нашего появления на свет и будет стоять здесь и после того, как мы исчезнем с лица земли.

Было очень удобно, что здесь могла разместиться вся семья — и мои родители, и родители Амарилис. Брат-близнец Дэвида, Джонатан, давно умер, и его жена Миллисент уехала к своим родителям, жившим в нескольких милях отсюда, забрав с собой сына — тоже Джонатана. Вообще-то им следовало жить в Эверсли, так как именно Джонатан был его законным наследником. Следующей в линии наследования была я, а за мной — Амарилис. И все же Миллисент захотела жить в своем старом доме, в Петтигрю-холле с родителями, хотя она часто посещала Эверсли.

Я любила это место, его историю и часто размышляла о тех, кто когда-то жили здесь. Я так много читала о них, что временами мне казалось, будто некоторых я знала лично: многие и многие поколения, вплоть до времен великой королевы Елизаветы, когда и был построен этот дом, о чем свидетельствовала его форма — в виде буквы Е. Я обожала старый холл с двумя расходящимися крыльями. Любимый Эверсли!

Несомненно, и окрестности здесь были интересными. Во-первых, поблизости от нас было море, и я любила скакать галопом по краю морского прибоя, ощущая на лице соленый ветер. «Наперегонки!» — кричала я Амарилис. Мне всегда хотелось соревноваться, и победа была очень важна для меня. Амарилис же предпочитала ехать на шаг позади меня, счастливо улыбаясь и ничуть не беспокоясь о том, кто из нас победит. «Важно не победить, — говорила она, — а хорошенько покататься!» Мудрая Амарилис!

Неподалеку от нас располагались еще два дома, которые казались мне очень необычными: разумеется, не сами дома, а те люди, которые жили в них.

В Эндерби жила тетушка Софи — печальная и трагичная фигура. Она получила очень сильные ожоги во время фейерверка в Париже, когда праздновалась свадьба Марии-Антуанетты и дофина, вскоре ставшего злополучным Людовиком XVI.

Тетя Софи была затворницей и жила со своей верной подругой, компаньонкой и служанкой в одном лице — Жанной Фужер. В этом доме, в отличие от Амарилис, я была не слишком желанным гостем. Это был нехороший дом, в нем случались ужасные вещи, жили привидения — так говорили слуги, и я охотно в это верила. Даже моей сводной сестре Клодине было, видимо, не по себе, когда мы навещали тетушку Софи. Я замечала, как она иногда озирается, словно увидев что-то, чего не должно здесь быть.

Я предпочла бы полазить по этому дому в одиночку, поскольку меня влекло все страшное. Я чувствовала, что в нем таилось какое-то зло. Амарилис этого не ощущала. Наверное, если человек хороший — по-настоящему, в глубине души своей хороший, — он гораздо слабее чувствует такие вещи, чем тот, кто более склонен к греху.

Однако я чувствовала, что в доме что-то есть. Часто я быстро оглядывалась, ожидая, что вдруг увижу мгновенно исчезнувшую зловещую фигуру. Больше всего я любила разгуливать по галерее менестрелей, потому что, по слухам, именно там и было больше всего привидений.

Мне нравилось подбивать Амарилис вызывать меня из кухни по переговорной трубе, соединенной со спальней. Как-то раз Клодина услышала нас и попросила больше этого не делать. Амарилис сразу же пообещала, а мне очень захотелось повторить это. Устройство меня просто завораживало, и тогда я просила кого-нибудь из слуг поговорить со мной через трубу.

Жизнь тети Софи сложилась трагично. Она с молодости не только была сильно изуродована, но и потеряла своего любимого, которого не могла забыть. Она любила сокрушаться об этом, и я заметила, что, когда все бывает хорошо, тетушка была не так довольна, как в тех случаях, когда случалась какая-нибудь неприятность. Похоже, разговоры о возможном вторжении французов сделали ее даже на несколько лет моложе. В свое время она бежала из восставшей Франции с драгоценностями, зашитыми в одежду, — история, которую я любила слушать в подробностях, но о ней нельзя было упоминать при тете Софи: Джонатан, сын моего отца, участвовавший в ее освобождении, был мертв.

Эндерби — дом теней, скрытый высокими деревьями и густыми кустами, дом, зловеще напоминающий о прошлом, дом, полный тайн и трагедий, должен был оставаться таким, поскольку этого хотела тетушка Софи.

Другим домом был Грассленд, интересовавший меня почти так же сильно, причем меня не столько интересовал сам дом, сколько живущие в нем люди.

Например, старая миссис Трент. Я была уверена в том, что она — ведьма. Она почти не выходила из дома, а люди говорили, что у нее появились странности после того, как ее старшая внучка покончила с собой. Там была какая-то ужасная трагедия, и миссис Трент так и не смогла от нее оправиться. Она жила в Грассленде с другой своей внучкой Дороти Мэйфер, которую мы звали просто Долли.

Долли была странным существом. Ее часто можно было встретить в окрестностях, разъезжающую верхом. Иногда она отвечала на наши приветствия, а иной раз проезжала мимо, делая вид, что не замечает нас. Она могла бы быть вполне привлекательной: у нее была стройная фигурка и хорошие густые волосы, но ее лицо было слегка деформировано — веко одного из глаз было полуопущено, а само лицо казалось парализованным. Все это придавало ее внешности несколько зловещий оттенок.

Я сказала Амарилис, что эта женщина меня пугает. Даже когда она улыбается, что случалось нечасто, деформация лица придает ее улыбке какое-то издевательское выражение.

Клодина всегда старалась относиться к Долли благосклонно и поощряла нас к тому же. «Бедняжка Долли, — говорила она, — так жестоко обошлась с ней!»

Амарилис взяла за обычай останавливаться и разговаривать с ней и, как ни странно, вызывала у Долли какое-то подобие интереса. Она смотрела на нее с таким видом, будто она что-то знает про Амарилис и, если ей вдруг вздумается, может рассказать это. Когда я поделилась своими соображениями с Амарилис, она сказала, что я выдумщица, а Долли просто хочет с кем-нибудь подружиться, но не знает, как это сделать.

Вот так приблизительно выглядела наша округа, когда возникла угроза вторжения, способного разрушить наше мирное существование.

Стоял чудесный сентябрьский день. В воздухе, наполненном запахами осени, ощущалась прохлада. Мы с Амарилис уехали из Эверсли в сопровождении мисс Рении и уже успели добраться до леса. Было приятно ехать под сенью деревьев, по ковру из золотых и оранжевых листьев. Мне нравился звук, который лошадиные копыта издавали во время скачки.

Мисс Ренни немножко запыхалась. Подъезжая к лесу, я пустила свою лошадь в галоп, что всегда тревожило мисс Ренни. В седле она чувствовала себя гораздо менее уверенно, чем у классной доски, и очень оживлялась в те дни, когда обязанность сопровождать нас ложилась на кого-нибудь из конюхов. В то время я была несколько легкомысленной и любила поиздеваться над ней. Таким образом я мстила за презрение, с которым мисс Ренни подчас оценивала мои достижения в учении. Было похоже, что мы поменялись местами, и меня часто подмывало пустить лошадь в галоп только потому, что ей будет не угнаться за мной.

— Вперед! — крикнула я Амарилис. Мы рванулись вперед и добрались до леса немного раньше мисс Ренни. Поэтому именно мы и столкнулись лицом к лицу с цыганом.

— Не думаешь ли ты, что нам следовало бы подождать мисс Ренни? — воскликнула Амарилис.

— Догонит! — ответила я.

— Думаю, нам все же следует подождать ее!

— Ну и жди!

— Нет, нам надо держаться вместе!

Я рассмеялась и пришпорила лошадь. И вдруг увидела его, сидящего под деревом. Цыган был очень колоритен и прекрасно вписывался в окружающий пейзаж: оранжевая рубашка с открытой шеей, на которой мелькнула золотая цепочка, в ушах золотые кольца, штаны светло-коричневого цвета, черные вьющиеся волосы и темные сверкающие глаза. На фоне загорелого лица белой полоской сверкнули зубы. Увидев нас, он начал перебирать струны гитары.

Остановив лошадь, я уставилась на него.

— Добрый день, леди! — произнес он мелодичным голосом.

— Добрый день! — ответила я.

Ко мне подъехала Амарилис. Цыган встал и поклонился.

— Какая радость — встретиться не с одной прекрасной дамой, а сразу с двумя1 .

— Кто вы? — спросила я.

— Цыган, странник на этой земле!

— А где вы странствовали до этого?

— По всей стране!

— И решили расположиться здесь? Он сделал неопределенный жест.

— Этот лес принадлежит моему отцу, — сказала я.

— Уверен, что отец такой очаровательной юной леди не лишит бедных цыган возможности передохнуть на клочке его земли!

— Мисс Джессика! Мисс Амарилис! — это была мисс Ренни, наконец, догнавшая нас.

— Мы здесь, мисс Ренни! — откликнулась Амарилис. Цыган насмешливо стал рассматривать появившуюся рядом с нами мисс Ренни.

— Ах, вот вы где! Сколько раз я говорила вам, чтобы вы не убегали от меня? Вы ведете себя неподобающим образом…— вдруг умолкла. Мисс Ренни заметила мужчину и испугалась. Она очень серьезно относилась к исполнению своего долга и решила, что вступление ее подопечных в беседу с незнакомым человеком, тем более с.таким человеком, — нарушение приличий.

— Что… что вы делаете? — выдавила она из себя.

— Ничего, — ответила я. — Мы просто приехали сюда и встретили…

Цыган поклонился мисс Ренни.

— Джейк Кадорсон, к вашим услугам, мадам.

— Что? — пронзительно вскрикнула мисс Ренни.

— Я из Корнуолла, мадам, — улыбаясь, продолжал он, словно создавшаяся ситуация очень веселила его, — а «Кадор» на корнуоллском наречии значит «Завоеватель», так что «Кадорсон» значит сын Завоевателя. Ну, а для удобства мои друзья-цыгане называют меня цыган Джейк.

— Несомненно, это очень интересно, — заявила мисс Ренни, к которой уже вернулось самообладание. — А теперь нам следует возвращаться, иначе мы опоздаем к чаю.

Цыган вновь поклонился и, усевшись под деревом, начал перебирать струны своей гитары. Когда мы развернули лошадей, он запел, и я не могла удержаться, чтобы не обернуться. Заметив это, он приложил к губам пальцы и послал мне воздушный поцелуй. Я вдруг ощутила необычайное волнение. Я ехала, и у меня кружилась голова. Пока мы следовали к опушке леса, я слышала его сильный и весьма приятный голос.

— Я вынуждена настаивать на том, чтобы вы держались рядом со мной во время верховой прогулки, — потребовала мисс Ренни. — Весьма неприятный инцидент: цыгане в лесу! Я просто не знаю, что мистер Френшоу скажет, узнав об этом.

— Они всегда получают разрешение на пребывание в лесу при условии, что будут поосторожней с кострами, хотя сейчас вообще нет такой опасности, поскольку совсем недавно прошел дождь, — сказала я.

— Мне надо сообщить о том, что мы видели, мистеру Френшоу, — продолжала мисс Ренни. — Я вынуждена просить тебя, Джессика, с большим вниманием прислушиваться к моим требованиям. Мне не хотелось бы быть вынужденной сообщать родителям о твоем непослушании. Я уверена, это опечалило бы их!

Я представила себе лицо отца, выслушивающего эти жалобы, и вообразила, как он будет пытаться скрыть улыбку. Я, его дочь, должно быть, очень напоминала его самого в том же возрасте, а родители любят, когда их дети похожи на них, — пусть даже не самыми лучшими чертами. И я решила, что в любом случае он не слишком опечалится.

Что касается меня, то я продолжала вспоминать этого человека под деревом. Джейк! Цыган… И, тем не менее, он выглядел совсем не так, как те цыгане, которых мне уже доводилось видеть. Он, скорее, был похож на одного из тех джентльменов, что дружили с моими родителями, который лишь переоделся цыганом. Джейк заинтриговал меня: он был очень смелым! Что бы сказала мисс Ренни, если бы она заметила тот воздушный поцелуй, который он послал мне, когда я обернулась? У меня даже мелькнула мысль рассказать ей об этом, но я от нее отказалась. Возможно, именно это не должно добраться до ушей моих родителей.

Верная себе, гувернантка рассказала кому-то из родителей о случившемся, и за столом зашел разговор на эту тему.

— Значит, у нас в лесу появились цыгане? — спросил мой отец.

— Они всегда появляются здесь ближе к зиме, — заметил Дэвид.

Отец повернулся ко мне:

— Значит, ты видела их сегодня?

— Только одного из них. Он сказал, что его зовут Джейк.

— Значит, ты говорила с ним?

— Ну, может быть, пару минут. На нем была рубаха оранжевого цвета, в руках — гитара, в ушах — серьги, а на груди — цепочка.

— Похоже, обычный цыган, — заключил Дэвид.

— Мне кажется, надо воздержаться от поездок в лес, пока там находятся цыгане, — вставила Клодина, бросив слегка испуганный взгляд на Амарилис.

— Но в лесу сейчас так прекрасно! — воскликнула я. — И я так люблю ездить по опавшим листьям!

— Тем не менее…— Клодина, и моя мать кивнула головой в знак согласия.

— Мне не хотелось бы, чтобы они сюда приезжали! — заявила она.

— Ну конечно, кое-какой беспорядок в поместье от них появляется, — добавил отец, — но у нас принято разрешать им разбивать здесь свой табор! Они могут оставаться, пока не позволяют себе ничего лишнего. Я думаю, они будут появляться в помещениях для прислуги со своими корзинами, торгуя всякой всячиной и предсказывая служанкам их судьбу.

— Миссис Грант сумеет с этим управиться, — сказала мать.

Миссис Грант была нашей домоуправительницей, исполнявшей свои обязанности весьма рачительно и хозяйничавшей в своем «нижнем царстве» не менее деспотично, чем Плутон. Мне редко доводилось видеть столь много достоинств в столь маленьком тельце: при росте менее пяти футов у нее были весьма пышные формы. Хруст бумазейного платья, возвещающий о ее приближении, вызывал в слугах трепет и судорожные попытки припомнить какие-либо свои провинности. Так что в вопросе о цыганах можно было спокойно положиться на миссис Грант.

В течение следующих дней мне удалось узнать о цыганах кое-что еще. И здесь помогли слуги, с которыми у меня сложились довольно своеобразные отношения. Я позаботилась о том, чтобы меня — мисс Джессику — всегда с удовольствием встречали на кухне. Я болтала со слугами, внимательно выслушивая их доверительные сообщения. Меня очень интересовала их жизнь, и, пока Амарилис зубрила сведения о походах римских военачальников и подробности войны Алой и Белой розы, я посиживала за кухонным столом и выслушивала, что произошло, когда муж Мэйси Дин неожиданно вернулся домой и застал ее с любовником или кто может быть отцом ребенка Джейн Эбби? Я знала, что Полли Криптон, жившая на опушке леса в домике, окруженном огородом с целебными травами, умеет лечить не только зубную боль, несварение желудка или больное ухо; она может свести бородавки, сварить приворотное зелье, а если у какой-нибудь девушки случится неприятность особого рода, то и в этом она сможет помочь. Вокруг ее деятельности постоянно велись какие-то таинственные разговоры, и, если они происходили при мне, иногда следовали многозначительные кивки в мою сторону, после чего наступало раздражающее меня молчание. Тем не менее, я, по крайней мере, знала о способностях Полли Криптон, а это, как я себе объясняла, было частью жизни, которую следует изучать уж никак не менее тщательно, чем римскую историю. К тому же всегда можно было списать задание из тетрадки Амарилис. С этим у нее всегда было в порядке.

В общем, мне удалось без особого труда узнать кое-что о цыгане Джейке. Он был, по словам Мэйбл, «кое-кем», а это на языке слуг означало личность, чрезвычайно занимательную.

— Вот он там, значит, и был, сидел на ступеньках кибитки и играл на гитаре. Голос у него… просто мечта… а уж музыка какая, просто чудо! Цыган Джейк, так его зовут. Он из-за границы.

— Из Корнуолла, — подсказала я, — это не совсем заграница.

— Ну, это страшно далеко. Он был где-то там на севере, а потом прошел через всю страну… все в этой кибитке… с остальными.

— Должно быть, он очень хорошо знает страну.

— Мне-то думается, он всю жизнь странствует. Тут утром одна из них приходила, судьбу, говорит, предсказывать.

Остальные слуги захихикали.

— Ну, и предсказала она вам судьбу? — спросила я.

— О да… Даже миссис Грант решила погадать, а потом налила ей добрую кружку сидра и дала кусок мясного пирога.

— Такая интересная оказалась судьба?

— Ясное дело, мисс Джессика. Вам бы самой надо было погадать. Мне-то кажется, она вам кое-что предскажет.

Служанки обменялись взглядами.

— Мисс Джессика у нас стоящая девушка! — сказала Мэйбл.

Я ощутила теплое чувство благодарности за высшую из существовавших в этом кругу оценок.

— Ну, а мисс Амарилис… она милая девочка… хорошенькая такая, мягкая…

Я не почувствовала никакой ревности. Я предпочитала быть «стоящей», а не хорошенькой и мягкой.

После разговора со слугами у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что цыган Джейк представлял собой нечто особенное. Я могла судить об этом по манере, в которой они высказывались о нем и хихикали, когда произносилось его имя. Хотя слуги были со мной достаточно откровенны, временами они все-таки вспоминали о моем возрасте, и, даже если не прекращали свою болтовню, она лишалась непосредственности, и в их словах появлялись иносказания, которые я иногда воспринимала с трудом.

И все же я поняла, что приезд цыгана Джейка стал одним из самых знаменательных событий последнего времени. Похоже, он сумел отвлечь их даже от мыслей о вторжении, поскольку главной темой разговоров в помещениях для слуг стал именно он.

Джейк не был обыкновенным цыганом. Он был выходцем из Корнуолла — наполовину испанцем, как они предполагали, и я припомнила, что во времена поражения испанской Армады многие их галеоны были выброшены на наше побережье и некоторым испанским морякам удалось выбраться на берег. Таким образом, в крови многих корнуолльцев, и в самом деле, была испанская примесь. Это было заметно по их темным глазам, вьющимся волосам и полным страсти натурам — всеми этими атрибутами, по словам слуг, обладал цыган Джейк.

— Цыган Джейк! — воскликнула Мэйбл. — в постель с человеком с таким именем!

— Я всегда его называю про себя просто Джейк! — выпалила Бесси, юная служанка. — Я думаю, он не настоящий цыган! Он примкнул к ним просто потому, что любит бродить.

— Он похож на цыгана! — возразила я.

— Ну, а вы-то что можете об этом знать, мисс Джессика?

— Думаю, что знаю не меньше вас, — заявила я.

— У них в этих самых кибитках, можно сказать, прямо-таки домики! Они умеют подковать лошадей, плести корзины и занимаются лужением: нельзя сказать, что они лентяи! А цыган Джейк для них играет и поет, а они ему подпевают. Смотреть на них — чистый театр!

— По крайней мере, — сказала я, — из-за него вы перестали болтать о вторжении.

— Мне думается, цыган Джейк справился бы даже с самим Бони! — воскликнула Мэйбл.

Тут все рассмеялись и явно повеселели. Вот как подействовало на них появление цыгана Джейка.

Однажды я увидела его, когда была одна. Я отправилась отнести лечебный настой миссис Грин, жене одного из наших конюхов, страдавшего от простуды, и на моем пути появился он. Конечно, он не имел никакого права находиться здесь, на нашей земле. В кармане его кафтана топорщился какой-то предмет, и я решила, что он занимался браконьерством.

Когда Джейк увидел меня, его глаза засверкали, и я ощутила настоящее удовольствие, решив, что он восхищен моей внешностью. Я с возрастом становилась все более восприимчивой к комплиментам, питая дружеские чувства к тем, кто находил меня привлекательной. Особенно приятными были изъявления подобных чувств с его стороны.

Так что ни убегать от него, ни проявлять неудовольствия по поводу его браконьерства я не собиралась.

— Добрый день, маленькая леди! — сказал он.

— Добрый день! — ответила я. — Я знаю, кто вы! Вы — цыган Джейк! По-моему, на днях мы уже встречались с вами в лесу.

— А я просто уверен в этом, поскольку тот, кто хоть раз увидит вас, не в силах забыть об этом! Но то, что такая знатная леди, как вы, все-таки запомнили меня?.. Это столь же приятно, сколь и примечательно!

— Вы говорите не как цыган, — заметила я.

— Надеюсь, что в связи с этим вы не будете дурно думать обо мне? Или вы считаете, что каждый человек должен знать свое место: джентльмен должен быть джентльменом, а цыган — цыганом.

Я решила, что он шутит, и улыбнулась:

— Я знаю, что вы живете в кибитке, в лесу. Вы здесь надолго?

— Вся прелесть кочевой жизни в том, что вы странствуете тогда, когда этого просит ваша душа! Это лучшая жизнь, какая только может быть под солнцем, луной и звездами!

У него был мелодичный голос, совершенно непохожий на голоса цыган, которые мне доводилось слышать. В нем звучал смех, и мне тоже хотелось рассмеяться.

— Вы очень поэтичны, — сказала я.

— Жизнь заставляет меня любить природу! Она вынуждает человека сознавать блаженство жизни на лоне природы, на дальних дорогах.

— А как же зимой?

— Ну вот, вы сами заговорили об этом. Задует северный ветер, выпадет снег, и что же тогда делать бедному цыгану? Я вам скажу! Ему нужно найти какой-нибудь теплый уютный домик, где живет славная хозяйка, которая приютит его до ухода холодов и наступления весны.

— Но тогда он перестанет быть странствующим цыганом, не так ли?

— А какая разница, если при этом счастливы он и те, кто рядом с ним? Жизнь создана для того, чтобы ею наслаждаться! Вы согласны со мной? Да, вижу, вы согласны. Вы способны наслаждаться жизнью. Я замечаю это по вашим глазам!

— И вы умеете предсказывать будущее?

— Все говорят, что цыгане умеют предсказывать будущее, разве не так?

— Скажите, а какое будущее вы видите у меня?

— Любое, какое вы захотите, — ваше будущее.

— Звучит это во всяком случае привлекательно.

— Вы и прожить сумеете хорошо.

— А вы живете хорошо?

— Разумеется.

— Похоже, что вы довольно бедны?

— Ни один человек не может быть беден, если у него есть земля, на которой он может жить, солнце, которое согревает его дни, и луна, которая освещает его ночи!

— Вы, судя по всему, относитесь с почтением к небесным светилам?

— А как же иначе, ведь именно там и находится источник жизни! Знаете, я мог бы вам кое-что сообщить, если вы пообещаете не говорить об этом ни единой душе.

— Да, да, — с готовностью подтвердила я, — обещаю!

— Как только я увидел вас, я сразу же сказал себе: «Эта девушка станет пылкой красавицей! Вот было бы здорово украсть ее и забрать с собой!»

Я расхохоталась. Конечно, мне следовало бы нахмуриться и немедленно уехать, но я не сделала этого. Мне хотелось оставаться здесь, продолжая столь увлекательный разговор.

— Вы думаете, что я могла бы покинуть дом и стать цыганкой?

— Я действительно так подумал! Это хорошая жизнь… на некоторое время.

Я вздрогнула:

— А как же с северным ветром и со снегом?

— Вы заставили бы меня согревать вас ночами!

— Вы полагаете, что имеете право так разговаривать со мной?

— Я уверен, что некоторые сказали бы нет, но, между нами говоря, все зависит от того, желаете ли вы . меня слушать.

— Я полагаю, мне не следует оставаться здесь.

— Но разве нам не доставляет наслаждение делать именно то, что делать не следует? Могу поклясться, вы частенько делали именно то, что делать не следовало… и наслаждались этим!

Кто-то приближался. Я посмотрела на его оттопыренный карман. Цыган был уже готов исчезнуть, когда к нам подошла Амарилис.

— Сегодня у меня просто счастливый день, — сказал он. — Со мной две прекрасные юные дамы!

— Да это же цыган Джейк! — воскликнула Амарилис.

— Вы уже вторая дама, которая оказала мне честь, запомнив мое имя.

Амарилис взглянула на меня:

— Нам пора идти.

— Я как раз собиралась, — ответила я.

— До свидания, мистер…— начала Амарилис.

— Кадорсон, — он, — Кадорсон.

— Ну Что ж, до свидания, мистер Кадорсон, — сказала я.

Амарилис подхватила меня под руку, и я пошла вместе с ней. Пока мы шли к дому, я чувствовала, что он смотрит мне вслед.

— Что он там делал? — спросила Амарилис.

— Не знаю.

— А ты видела, что у него в кармане? Я думаю, что это — заяц или фазан, — сказала Амарилис Он наверняка браконьерствовал. Как ты думаешь, не надо ли рассказать об этом твоему или моему отцу?

— Нет, — твердо ответила я. — Им ведь нужно что-то есть! Ты хочешь, чтобы они голодали?

— Нет, но они не должны браконьерствовать! Браконьерство — это что-то вроде воровства!

— Никому не рассказывай, Амарилис! Мой отец рассердится и выгонит их, а они, наверное, очень бедны.

Амарилис кивнула. Вызвать в ней сострадание всегда было легко.

В следующий раз я увидела его на кухне в Грассленде. Клодина любила посылать что-нибудь миссис Трент. Я слышала, как она сказала, будто бы миссис Трент после смерти своей внучки Эви стала совсем другим человеком: похоже, она просто потеряла интерес к жизни. Амарилис не очень-то любила ходить туда. Это выглядело странно, поскольку она обычно охотно совершала то, что мы называли добрыми поступками по отношениию к людям, проживавшим на землях нашего поместья. Им тоже нравилось, когда она приходила. У нее было лицо доброго ангела, а вдобавок она была терпелива, выслушивая их бесчисленные жалобы. В общем, Амарилис была более склонна к таким занятиям, чем я. «Ты просто идеальная сестра милосердия», — говорила ей я. Так оно и было, если не считать посещений Грассленда.

Я спрашивала Амарилис, почему она не любит туда ходить, и она призналась, что Долли как-то странно на нее посматривает.

— Иногда она просто заставляет меня вздрагивать. Когда я поднимаю глаза и замечаю, что она смотрит на меня — ну, по крайней мере тем глазом, который у нее открыт… И, кроме того, я всегда задумываюсь, не видит ли она чего-нибудь другим глазом? Такое впечатление, что она видит то, чего не могут увидеть другие люди.

— Я всегда считала, что ты очень рассудительная и здравомыслящая, — ответила я. — Не ожидала от тебя таких полетов фантазии!

— Просто я ощущаю… какое-то неудобство. Может, ты сходишь сама и отнесешь им то, что приготовила моя мать?

И хотя я не горела желанием посещать страждущих, мне действительно нравилось ходить в Грассленд, точно так же, как в Эндерби. Не для того, чтобы проводить массу времени с миссис Трент и Долли или с тетушкой Софи. Просто колдовская атмосфера их домов притягивала меня.

— Нам повезло, что у нас по соседству есть два таких дома, — сказала я Амарилис.

— Дело вовсе не в домах, — ответила она, — дело в людях, которые там живут. Я не имела бы ничего против Грассленда, но только без Долли!

Я много размышляла о том, что она сказала, и о том, отчего Амарилис так интересует Долли, поскольку большинство людей, хотя и считали Амарилис милым ангелочком, в основном обращали внимание на меня. Долли, правда, проявляла определенный интерес и ко мне. Однажды она сказала: «Когда-то вы были таким чудным младенцем!»

— И вы меня запомнили? — спросила я. Она кивнула:

— Вы были такой хорошенькой… а уж как вы кричали! Если вам не давали того, что вы хотели… Если бы вы только слышали…

— Наверное, я все-таки слышала себя?

— А когда вы улыбались… ах, это было просто чудо! Так или иначе, но именно я понесла терновый джин миссис Трент.

Я заглянула в переднюю дверь, но так как там никого не оказалось, обошла дом и приблизилась к заднему входу. Слышались чьи-то голоса. Дверь была открыта, и я вошла.

В кухне за столом, вытянув ноги и потягивая что-то из кубка, сидел цыган Джейк, а на столе рядом с ним лежала гитара. Долли сидела за тем же столом на некотором расстоянии от него.

Увидев меня, Джейк встал:

— Ну, похоже, к нам явилась леди из Большого дома!

— Ах, Джессика, это вы? — воскликнула Долли.

Отвечать на столь очевидный вопрос не было необходимости, поэтому я поставила корзину на стол и сказала:

— Молодая миссис Френшоу решила, что вашей бабушке, возможно пойдет на пользу этот джин из терновника.

— Ей понравится, — ответила Долли. — Не хотите ли выпить немножко вина?

— Нет, благодарю вас! Я просто принесла джин. Цыган Джейк изучал меня своими смеющимися глазами.

— Слишком горды, чтобы сесть за один стол с цыганом?

— Я никогда не считала…— начала я, но он уже повернулся к Долли:

— Возможно, вам следовало провести свою гостью в гостиную — более подходящее для нее место!

Я твердо сказала:

— Я выпью немножко вина, Долли… здесь!

— Вы столь же воспитанны, сколь красивы! — заявил он. — Вежливость и красота — что за счастье найти такое сочетание!

— Джейк принес мне корзину, которую я заказывала! — сказала Долли, объясняя его присутствие.

— А как сегодня чувствует себя ваша бабушка? — спросила я, в то время как она наливала мне вина.

— Ей легче, спасибо! Я скажу ей, что вы приходили. Ей понравится терновый джин.

Цыган Джейк, внимательно смотревший на меня, поднял свой стакан.

— Долгой и счастливой жизни вам, мисс Джессика!

— Спасибо, — я подняла свой стакан. — Желаю вам того же!

— Джейк предсказывал мне судьбу! — добавила Долли.

— Надеюсь, она оказалась счастливой?

— Я сказал мисс Долли то, что говорю всем, и в этом нет особой хитрости. То, что с вами произойдет, зависит главным образом от ваших собственных поступков. Хорошая жизнь вполне возможна, если у вас хватает ума создать ее!

— Это очень удобный взгляд на жизнь, если вы действительно верите в это, — ответила я.

— А разве вы сами не верите в это, дорогая леди Джессика?

— Я полагаю, в определенном смысле вы правы, но слишком многое в жизни от нас не зависит. Пути Господни, как говорят…

Долли подсказала:

— Землетрясения, наводнения, смерти…

— Я имела в виду не только это!

— Она умница, наша-леди Джессика!

— Джейк сказал, что мне предстоит прожить хорошую жизнь, если только я сумею выбрать в ней правильный путь, — проговорила Долли.

— То же самое можно сказать обо всех нас, — возразила я.

— Ах, — сказал цыган Джейк, — но не у каждого есть возможность избрать золотой путь!

— Если он золотой, то зачем бы нам с него сворачивать?

— Поскольку он не всегда выглядит таковым с самого начала! Нужно иметь мудрость для того, чтобы заметить этот путь, и смелость для того, чтобы не свернуть с него!

— А я смогу? — спросила Долли.

—. Это должны решить вы, мисс Долли.

Он протянул пустой кубок, и она, подойдя к Джейку, вновь наполнила его.

Мне показалось, что эта сцена в кухне имеет какой-то налет нереальности. Я задумалась над тем, что сказала бы моя семья, увидев меня за столом, распивающую вино с Долли и цыганом Джейком? Похоже, он догадывался, о чем я думаю, и это забавляло его.

— Взгляните-ка на меня: цыган Джейк, сидящий за этим столом и пьющий вино с двумя леди! Если бы я был человеком, склонным упускать возможности, которые предоставляет мне жизнь, я бы сейчас должен был поклониться и заявить, что я не достоин столь высокой чести!

— У меня такое впечатление, что в душе вы полагаете себя вполне достойным сидеть за одним столом с самыми знатными людьми этой страны! — заявила я.

— А что может знать дама, вроде вас, о том, что на душе у бедного цыгана?

— Мне кажется, мистер Кадорсон, кое-что о вас я знаю!

— Ну что ж, ничего не скажешь, вы умны, и у меня нет в этом никаких сомнений! Вам предстоит прожить жизнь исключительную, поскольку вы смелы и готовы держаться обеими руками за то, что вам нужно! Счастлив будет тот мужчина, который разделит с вами эту жизнь!

Говоря это, он пристально смотрел на меня. Я почувствовала, что краснею.

— А что будет со мной? — спросила Долли.

— Вы более застенчивы, чем леди Джессика! У нее очень высокое мнение о себе: она просто сокровище и знает об этом. Она позаботится о том, чтобы и другие про это не забывали!

— Вы все время говорите о Джессике! — несколько раздраженно прервала его Долли. — она вас так заинтересовала?

— Меня интересует весь мир; вы, милая мисс Долли, и не столь милая леди Джессика…

С этими словами он поставил на стол кубок и взял в руки свою гитару. После нескольких аккордов он начал петь о прекрасных дамах. Мы сидели молча, рассматривая его и слушая.

Затем Джейк запел песню о некой благородной даме, которая была недовольна своей жизнью до тех пор, пока однажды в лесу не встретила цыгана. Тогда она оставила свой роскошный дом, пожертвовав всем ради того, чтобы жить свободной жизнью под луной, звездами и солнцем, среди лесных чащ.

Его высокий голос был пронизан чувствами. Все время, пока он пел, он не отрывал от меня глаз. Я была уверена, что он поет скорее для меня, чем для Долли. Когда Джейк закончил петь, я захлопала в ладоши, но Долли продолжала сидеть молча. Я сказала:

— Уверена, что Долли не понравилась песня! Все это, конечно, очень хорошо — сменить пуховую перину на землю, но земля бывает очень жесткой, неудобной! Летом по ней могут ползать всякие гадости, а зимой она скована холодом!

— Ах, моя леди Джессика, у цыганской жизни есть масса достоинств, о которых просто не говорится в этой песне.

— Ну, я думаю, в любом случае героиня пожалела о воем решении!

— Она — нет! Она узнала гораздо больше о любви и жизни со своим цыганом, чем могла бы узнать, живя с могущественным высокородным господином!

— Возможно, могущественные высокородные господа считают иначе.

— Какая вы несговорчивая дама, и как сложно вас в чем-нибудь убедить! Есть единственный путь заставить вас согласиться со мной…

— И что же это за путь?

Джейк смело взглянул мне в глаза, и еще до того, как он открыл рот, я уже знала, что он скажет. Склонившись в мою сторону, он тихо проговорил:

— Испытать все это.

— Выпейте еще вина! — раздраженно сказала Долли и опять наполнила его кубок. Он медленно потягивал вино, посматривая на меня и насмешливо улыбаясь. Затем вновь взял в руки гитару, и его мощный голос зазвучал в кухне Грассленда. Некоторые слуги спустились вниз и стояли в дверях, слушая.

Увидев их, я опомнилась, сообразив, что мне давно пора возвращаться домой. Я вскочила и сказала, что мне нужно идти.

Джейк встал и поклонился, одарив меня волнующей загадочной улыбкой. Я поспешила выйти, и, пока я шла, из дома доносились звуки гитары.

Меня очень взволновала эта встреча!

Когда я проснулась этим ноябрьским утром, ничто не предвещало того, что предстоящий день будет исключительно важным не только для нашей семьи, но и для всей Англии. Великолепным ударом — победой при Трафальгаре, вести о которой поступили к нам, — были разом рассеяны все страхи!

Даже мой отец был глубоко взволнован этим. Мы все собрались за столом, и зашел разговор о том, что это может значить для нас и нашей страны. Лорд Нельсон разгромил французов в Трафальгарской битве и настолько истрепал их флот, что не могло быть и речи о каком-либо вторжении. Перед всем миром был рассеян миф о непобедимости Наполеона! .

Печальной же новостью было то, что, избавив Англию от вторжения, наш великий адмирал сам погиб в этом бою. Но даже это не могло помешать выражениям восторга. Мы остановили Наполеона! Мы одни в покоренной Европе показали напыщенному императору, что нас невозможно завоевать!

В этот день мой отец был разговорчив:

— Никогда, никогда за всю историю наша земля не была под пятой завоевателя!

Дэвид тут же упомянул о Вильгельме Завоевателе и получил от отца отпор.

— Мы — англичане — сами являемся норманнами! Викинги, прошу тебя заметить, вовсе не были французами…

Я улыбнулась. Мой отец питал безудержную ненависть к французам, поскольку моя мать до него была замужем за французом. Я представила себе отца в боевом шлеме с крылышками, подплывающего к берегам этой страны на длинном и узком боевом корабле. Угадав мои мысли, улыбнулся:

— Нет, — продолжал он, — не французы! Норманны были викингами, которым Нормандия была подарена королем франков в обмен на то, что они не будут вторгаться в остальные части Франции. Эти викинги вместе с англами и ютами смешали свою кровь с саксами, создав таким образом англо-саксонскую расу… Нас, мой сынок! И уж мы никогда не позволим ноге завоевателя ступить на нашу землю и, ежели Господь будет милостив, то никогда и впредь не допустим этого! Наполеон! Да Наполеону никогда не позволили бы прийти сюда, но битва при Трафальгаре избавила нас от многих затруднений!

Потом мы выпили за великого героя лорда Нельсона и за нашего Джонатана, который погиб. Клодина была переполнена чувствами, и я заметила, что ее глаза заблестели от слез.

— Сегодня по всей стране будут жечь костры и устраивать фейерверки, — сказала моя мать.

— Мы должны отправиться посмотреть! — воскликнула я.

— Ну, наверное, мы все отправимся туда, — заявила мать. — До наступления темноты не начнут!

— Я очень хочу сходить посмотреть, что там будет, а ты, Амарилис? — воскликнула я.

— О да! — ответила она.

Наши родители обменялись взглядами, и отец сказал:

— Мы все поедем в карете. Это будет на побережье, прямо на утесах, чтобы те, кто живут по ту сторону пролива, смогли увидеть все это. Костры и фейерверки будут устроены вдоль всего побережья, чтобы эти чертовы французы знали, что мы думаем об их Наполеоне! Дэвид, ты отвезешь нас!

Все взрослые оживились. Я понимала, о чем они беспокоятся: всю ночь вокруг костров будет идти гулянье, и они не хотели, чтобы дочери поехали туда без сопровождения.

Мы выехали с наступлением сумерек. Везде царило оживление. Люди пробирались на тот утес, где должны были развести костер. Там уже собралась целая толпа. Хлам и куски деревьев, выброшенные прибоем, собрали в огромную кучу, поверх которой соорудили чучело Наполеона.

Толпа расступилась перед нашей каретой.

— Долой партию Наполеона! — выкрикнул кто-то. Нашу карету встретили шумными приветствиями. Мой отец в ответ махал рукой, а кое с кем здоровался по имени. Ничто не могло его порадовать больше, чем эта демонстрация антифранцузских настроений.

Карета остановилась в нескольких ярдах от костра. Люди озабоченно посматривали на небо: не хватало только дождя!

Нам повезло. Дождь так и не пошел. Настал знаменательный момент. С нескольких концов огромными факелами разожгли гигантский костер. С ревом взметнулось пламя. Праздник начался.

Повсюду слышались крики радости, люди брались за руки И пускались плясать вокруг костра. Я была захвачена этим зрелищем. Толпа состояла в основном из слуг. Я заметила маленькую служанку, чьи глаза были широко раскрыты от изумления. Один из пареньков, работавших на конюшне, схватил ее за руку и потащил танцевать.

— К ночи, я думаю, они совсем разгуляются, — сказал Дэвид.

— Да, — согласилась моя мать. — Сегодня они устроят славную потеху!

— Я уверен, что последствия этой ночи для некоторых окажутся не совсем такими, какими они их себе представляли! — добавил мой отец.

— Толпа всегда беспокоит меня! Отец нежно взглянул на мать.

— Но это же праздник, Лотти!

— Я понимаю, но толпа… чернь…

— Ты хотела бы уехать? — спросил он. Она взглянула на меня и Амарилис.

— Нет, немножко подождем!

Я испытывала огромное желание выйти из кареты и присоединиться к танцующим. Двое мужчин принесли с собой скрипки и начали наигрывать песни, которые все знали: «Викарий из Брея», «Барбара Аллен» и еще одну, которую мы все подхватили:

Эти слова звенели в ночном воздухе, а внизу волны гулко бились о белые утесы. «Никогда, никогда, никогда, — скандировала толпа, — мы не будем рабами!»

Давно сдерживаемые чувства последних месяцев нашли выход. Народ очень долго терзали мысли о грозящем стране опустошении. Никто, пожалуй, не решился бы признаться в том, что он верил в возможность этого, но теперь все явно чувствовали облегчение, и это отчетливо выражалось в словах «никогда, никогда, никогда…»

Потом музыка сменилась. Скрипачи начали играть веселую мелодию:

На дворе стоял отнюдь не май, но знакомая мелодия приглашала танцевать, и девушки с парнями, взявшись за руки, кружились вокруг костра, будто он был майским шестом.

Я заметила в толпе нескольких цыган и… да, там был и он! Джейк держал за руку цыганку с глазами, похожими на ягоды терновника. В ее ушах висели креольские серьги, на ней была красная юбка, а волосы — цвета воронова крыла.

Джейк танцевал возле костра, делая изящные прыжки. Оказавшись поблизости от нашей кареты, он взглянул на меня. Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. Он отпустил руку девушки, с которой танцевал, и остановился. И я почувствовала, как ему хотелось бы, чтобы я вышла из кареты и потанцевала с ним. Однако я понимала, что наше знакомство лучше держать в тайне: ведь приятно иметь тайну, мечтать о запретном! Отец спросил:

— Здесь появились цыгане?

— Мне кажется, нет причин помешать им здесь появиться! — ответила мать.

— Похоже, они радуются не меньше других! — добавил Дэвид.

Я удивилась, заметив в толпе Долли. Я не предполагала, что она отважится выйти из дома в такую ночь и тем более прийти к этому костру. Она стояла у края толпы и производила впечатление очень хрупкой и хорошенькой, поскольку при таком освещении недостатки ее лица не были заметны. Долли казалась совсем юной девушкой, хотя ей было, должно быть, далеко за двадцать.

Я шепнула Амарилис:

— Смотри-ка, там Долли!

И в этот момент возле нее оказался цыган Джейк. Он схватил ее за руку и, потянув за собой, заставил пуститься в пляс.

— Долли… танцует! — воскликнула Амарилис это странно!

Я следила за ними до тех пор, пока это было возможно. Пару раз, обходя с хороводом костер, они оказывались довольно близко от кареты. Долли была очень возбуждена, а Джейк смотрел в мою сторону: до чего же ему хотелось, чтобы именно я танцевала с ним вокруг костра!

Я ждала, когда танцоры появятся вновь, но они не показывались. Я продолжала искать их глазами, но больше ни разу не увидела.

— Это продлится всю ночь! — заявила мать.

— Да, — зевнул отец. — Дэвид, отвези-ка нас домой! Я думаю, вполне достаточно: эти развлечения быстро надоедают!

— Хорошо все-таки, что все поняли, от какой опасности нам удалось избавиться! — проговорил Дэвид. — Сегодня ночью во всей Англии нет ни одного человека, который не гордился бы тем, что он англичанин!

— Сегодня, пожалуй, так, — согласилась мать, — но уже завтра все может обстоять совсем иначе!

— Лотти, милая, — отец, — становишься циничной!

— Такой меня делает толпа! — ответила она.

— Поехали, Дэвид! — приказал отец, и Дэвид начал разворачивать лошадей.

Мы отправились в недолгий путь домой по проселкам, на которые падал отсвет огромного праздничного костра. Виднелись и другие костры, разбросанные вдоль побережья, словно драгоценные камни в ожерелье.

— Эта ночь запомнится на всю жизнь! — произнес Дэвид.

У меня же перед глазами долго стоял цыган Джейк, словно упрашивающий меня покинуть карету и отправиться с ним, а потом — он, рука об руку с Долли, куда-то исчезающий…

Через несколько дней случилась неприятность. К моему отцу явился один из егерей: он поймал двух цыган, ворующих в лесу фазанов. Дело в том, что была четкая граница между тем лесом, где цыганам было разрешено разбить табор, и тем, где разводили фазанов. Везде были развешаны бросающиеся в глаза объявления, предупреждающие, что нарушители границ частных владений будут преследоваться по закону. Егерь заметил этих мужчин с фазанами в руках. Он погнался за ними, и, хотя не смог их схватить, ему удалось проследить путь нарушителей до цыганского табора.

В результате мой отец был вынужден отправиться туда и предупредить цыган: если они будут вновь замечены в попытках вторгнуться на запретные для них территории и будут пойманы, их предадут в руки закона со всеми вытекающими из этого последствиями. Остальные цыгане будут вынуждены убраться отсюда и никогда более не получат разрешения останавливаться на наших землях.

Отец вернулся, что-то бормоча себе под нос о цыганах, и заговорил о них вновь за обеденным столом:

— Гордая раса! Как жаль, что они не хотят где-нибудь осесть и заняться делом!

— Я думаю, им нравится эта жизнь под солнцем, луной и звездами! — вставила я.

— Поэтично, но неуютно! — заметила Клодина.

— Я полагаю, — Дэвид, всегда пытавшийся вносить в разговор философские нотки, — если бы они не предпочитали именно такую жизнь, они не вели бы ее!

— Они просто ленивы! — заявил Дикон.

— Я не уверена в этом, — возразила моя мать. — Так живут многие поколения унгаи, это их образ жизни!

— Нищенствовать… дерзить… воровать?

— Мне кажется, — я, — они считают, будто все земные блага принадлежат всем людям!

— Это вводящая в заблуждение философия, — возразил мой отец, — и ее приверженцами являются лишь те, кто хочет захватить блага, принадлежащие иным! Как только они их получат, они начнут прилагать все старания к тому, чтобы их сохранить. Такова натура человека, и никакая философия не в состоянии изменить это положение дел! Что же касается цыган, то, если они попадутся на чем-нибудь, я немедленно вышвырну их отсюда! Дерзкий народ! Там был один парень… он очень отличался от остальных: посиживал себе на ступеньках одной из кибиток и играл на гитаре как ни в чем не бывало! Я подумал, что ему неплохо было бы немножко поработать!

— Это, должно быть, цыган Джейк, — сказала я.

— Кто? — воскликнул отец.

— Ну, один из них… Я как-то видела его, и на кухне о нем много говорят…

— Колоритная фигура! — заметил отец. — Он был кем-то вроде их представителя! Надо сказать, за словом в карман не лезет!

— Я видела его возле праздничного костра, — добавила я. — Он там танцевал.

— Я уверен, что это он умеет делать хорошо! Неплохо бы ему еще научиться работать! Я буду рад, когда цыгане в конце концов уберутся отсюда: большинство из них — просто воры и бездельники!

Затем отец начал рассуждать о том, что теперь может произойти на континенте. Наполеон, по его мнению, будет стремиться достичь каких-то успехов в Европе. Ему нужно восстановить веру народа в непобедимого императора, чей флот был почти полностью уничтожен при Трафальгаре.

Это произошло примерно через неделю после празднеств по случаю победы. Мы сидели за обеденным столом, когда в холл вбежал один из слуг с сообщением о том, что горит лес.

Мы вскочили из-за стола и, выбежав из дома, увидели дым и ощутили запах гари. Отец велел всем слугам отправляться к месту пожара с водой. Я бросилась в конюшню и, оседлав лошадь, поскакала в сторону леса. Я чувствовала, что пожар случился там, где цыгане разбили свой лагерь.

Моим глазам открылась ужасная сцена. Горела трава, и огонь двигался в сторону деревьев. Пламя уже лизало их кору, и я в страхе смотрела на это.

Отец находился в центре событий, громко выкрикивая команды. Обитатели домов, жившие неподалеку, уже бежали с ведрами воды.

— Мы должны остановить огонь, пока он не добрался до чащи! — воскликнул отец.

— Слава Богу, почти нет ветра, — сказал Дэвид.

Я понимала, что трудность с доставкой воды делает нас беспомощными и лес может спасти только чудо.

И чудо свершилось! Пошел дождь — сначала моросящий, а затем превратившийся в настоящий ливень. Отовсюду раздавались радостные возгласы. Мы стояли, подняв лица к небу, и по ним текли драгоценные струи дождя.

— Лес спасен, — заключил отец, — но уж никак не благодаря этим чертовым цыганам!

Заметив меня, он воскликнул:

— А ты что здесь делаешь?

— Мне тоже захотелось приехать сюда! — ответила я. Отец промолчал, продолжая глядеть на затухающее пламя, затем крикнул в сторону стоявших поодаль цыган:

— К завтрашнему дню освободите мою землю! Потом он развернул лошадь и ускакал. Мы с Дэвидом последовали за ним.

На следующее утро отец встал рано, я тоже. Он готовился выезжать, и я спросила:

— Что ты собираешься сделать с этими цыганами?

— Заставить их уехать!

— Что? Сейчас?

— Я выезжаю через несколько минут!

— Ты собираешься наказать их всех за беспечность одного?

Он повернул голову и строго посмотрел на меня.

— Что ты понимаешь? Эти люди чуть было не сожгли мой лес! Как ты думаешь, сколько я потерял бы, если бы не дождь? Я не желаю, чтобы цыгане жгли мои леса и крали моих фазанов! Все они воры и бездельники!

— Но лес не сгорел, и я не думаю, что тебе жалко пары фазанов!

— Что это значит? Почему ты пытаешься оправдать эту цыганскую шайку?

— Но им ведь нужно где-то останавливаться? Если никто не будет им разрешать, куда они денутся?

— Куда угодно, лишь бы ушли с моей земли! — Сказав это, он тут же вышел. Я поспешила в свою комнату, быстро переоделась в платье для верховой езды и побежала на конюшню. Там мне сообщили, что отец выехал несколько минут назад.

Я догнала отца еще до того, как он въехал в лес. Услышав стук копыт, он обернулся, резко осадил коня и изумленно уставился на меня.

— Чего ты хочешь?

— Ты же собираешься встречаться с цыганами? Я поеду с тобой!

— Поворачивай и отправляйся домой!

— Я не отпущу тебя одного!

Я увидела, как дрогнули его губы. По крайней мере, мне удалось развеселить его.

— А что, по-твоему, они могут сделать со мной? Схватить, как фазана, и приготовить на ужин?

— Я думаю, они могут быть опасны!

— В таком случае тебе тем более не следует появляться там. Отправляйся домой!

Я отрицательно покачала головой.

— Ты отказываешься выполнить мой приказ?

— Я поеду вместе с тобой, я боюсь отпускать тебя одного!

— Знаешь, с каждым днем ты становишься все больше похожа на свою мать! Ох, уж эти дочки! Даже не знаю, почему я позволяю тебе пререкаться со мной?

Отец явно был доволен и посмеивался про себя. Развернув коня, он начал пробираться сквозь заросли. Я следовала за ним. Он, конечно, не ожидал никаких неприятностей, иначе настоял бы на том, чтобы я вернулась домой. Отец имел дело с цыганами всю жизнь и, думаю, никогда не встречал с их стороны неповиновения, как, впрочем, и от любого другого, с кем ему доводилось сталкиваться.

Мы въехали в цыганский табор: четыре кибитки, покрашенные в коричневый и красный цвета, телега, нагруженная корзинами и плетеными матами. Горел костер, возле него сидела женщина, помешивая что-то в котле, из которого попахивало бараниной. Несколько лошадей были стреножены, и четверо или пятеро мужчин, сидевшие возле костра, посматривали на нас. Было ясно, что никто здесь не готовится никуда уезжать.

Я взглянула на отца: его лицо налилось кровью. Похоже, он был очень рассержен и собирался показать, кто здесь истинный хозяин.

— Я приказал вам убираться с моей земли! Почему вы все еще здесь? — закричал он.

Группа людей возле костра не шевельнулась, а женщина продолжала помешивать в котле. Они вели себя так, будто здесь никого не было. Это еще более рассердило отца. Он направил своего коня к сидящим мужчинам. Я поехала следом.

— А ну-ка, поднимайтесь, мерзавцы! — воскликнул он. — Встать, когда я с вами разговариваю! Это моя земля, я не позволю вам здесь гадить и красть мою птицу! Забирайте лошадей, кибитки и убирайтесь! Вы находились здесь с моего разрешения, а теперь я его отменяю!

Один из мужчин медленно встал и вразвалочку направился к нам. Во всех его движениях ощущалось оскорбительное высокомерие. Несмотря на смуглую кожу, было видно, что он покраснел, а глаза метали молнии. Я увидела, как он положил руку на рукоять ножа, висевшего у пояса.

— Мы здесь никому не вредим! — заявил он. — Мы поедем, когда будем готовы!

— Не вредим? — воскликнул отец. — Поджечь лес — это называется не вредить?.. Не вредить… воруя моих фазанов? Вы отправитесь тогда, когда я скажу, то есть сию минуту!

Человек медленно покачал головой. Он стоял в угрожающей позе, но мой отец был не из тех, кого можно испугать.

У меня пересохло в горле, я хотела шепнуть отцу, что нам надо немедленно убираться отсюда. Цыгане в таком настроении очень опасны, это — дикий народ, а мы не вооружены! Глупо оставаться здесь: их много, а нас всего двое!

— Отец…— прошептала я.

Он сделал пренебрежительный жест рукой:

— Оставь меня! И убирайся… немедленно!

— Без тебя я не уеду! — горячо возразила я.

Еще один мужчина встал и пошел к нам. За ним последовали и другие. «Четверо… пятеро… шестеро…» — считала я. Они шли очень медленно, словно время остановилось, и добираться до нас приходится очень долго…

— Вы слышите меня? — прокричал отец. — Начинайте собираться, и немедленно!

— Земля принадлежит народу! — ответил мужчина с ножом. — У нас есть на нее права!

— Больше прав, чем у вас! — прокричал еще кто-то из них.

— Дураки! Бездельники! Вы ответите перед законом! Уж я позабочусь об этом!

Отец схватил мою лошадь за узду и уже собирался развернуть ее, когда в мое седло ударил камень. У меня дух занялся, но отступать было поздно. Я увидела, как вокруг нас смыкается круг, и впервые в жизни заметила на лице отца страх. Конечно, он боялся за меня! Он был в ужасе от того, что не в состоянии защитить меня.

Неожиданно от одной из кибиток раздался окрик. Все повернули головы в том направлении. На ступеньках стоял цыган Джейк — очень живописный в своей оранжевой рубашке и с золотыми серьгами, блестевшими в ушах.

— В чем дело? — воскликнул он.

Только сейчас, судя по всему, он увидел всю сцену — мой отец, рядом с ним я и рассерженная толпа цыган вокруг.

— Их светлость желает вышвырнуть нас отсюда, Джейк! — воскликнул один из мужчин.

— Вышвырнуть? Мы же и так собирались скоро уехать.

Джейк направился в нашу сторону и подошел поближе. Даже в такой момент он смотрел мне в глаза слегка насмешливо и многозначительно.

— Добрый сэр! — сказал он высоким звенящим голосом. — Я и мои друзья не собираемся вредить вашим землям! То, что произошло вчера ночью, было просто несчастным случаем! У нас не было намерений нанести вам ущерб!

— Но вы его нанесли, — заметил отец, — и вы отсюда уберетесь… прямо сейчас!

— Мы уедем в свое время.

— Не в свое время, а в мое! И это время настало! Вы уберетесь сегодня, и, клянусь Богом, если вы ослушаетесь, я прибегну к помощи закона! Я упрячу вас на Ботэни Бэй, всех вас! Возможно, хоть там, в конце концов, вас заставят впервые в жизни честно трудиться!

Человек с ножом придвинулся ближе. Когда он поднял руку, в ней сверкнул металл. В тот же момент кто-то бросил еще один камень.

— О, Господи, Джессика…— пробормотал отец. Я думаю, он был готов убить человека, бросившего камень, если бы ему удалось схватить его. Мне стало дурно от страха. Я всегда считала отца всемогущим, в нашем доме он был воплощением силы: он прожил жизнь, полную приключений; он встречался лицом к лицу с разъяренной толпой во времена террора во Франции и сумел вырвать у нее из-под носа мою мать. Но сейчас он был безоружен перед лицом превосходящего числом противника. Он был уязвим, ибо боялся за меня так, как никогда не боялся бы за себя.

Эти цыгане были коварны, и, я думаю, некоторые из них почувствовали в нем слабину. Один из них подошел ко мне и положил руку на мое бедро. Отец попытался схватить его, но тут в дело вмешался цыган Джейк. Он произнес высоким, но властным голосом:

— Прекрати! Оставь девушку в покое!

Человек, попытавшийся схватить меня, отступил на шаг назад. Воцарилось зловещее молчание.

— Вы дураки! — выкрикнул цыган Джейк. — Вы действительно хотите иметь дело с законом?

Я сомневалась в том, что он может справиться с цыганами. Нож был обнажен и направлен в сторону моего отца. Человек, державший его, продолжал стоять там же.

— Отойди! — велел ему цыган Джейк.

Но цыган с ножом, видимо, тоже принадлежал к лидерам.

— Пора проучить их, Джейк!

— Не сейчас, и не при девушке! Убери нож, Джаспер!

Цыган смотрел на свой нож и колебался. Сейчас между ними шла борьба, и я почувствовала, что очень многое решается в этот момент. Люди, наблюдавшие за этой сценой, были одинаково готовы пойти и за одним, и за другим.

Джаспер жаждал мести, хотел излить свой гнев на того, кто владел землями и от чьего слова зависело пребывание на этих землях цыган. Что думал по этому поводу цыган Джейк, я не знала. Он говорил так, словно цыгане должны были проявлять сдержанность только из-за моего присутствия, а что бы произошло, если бы отец явился сюда один?

Отец вдруг успокоился и обратился к Джейку:

— Вы производите впечатление разумного человека: покиньте мои земли до наступления ночи!

Цыган Джейк кивнул, затем тихо сказал:

— Уезжайте, уезжайте сейчас же!

— Поехали, Джессика, — сказал отец.

Мы развернули лошадей и медленно, шагом покинули цыганский табор.

Когда мы выехали из леса, отец остановил коня, повернулся ко мне, и я увидела, что его лицо, налившееся кровью во время разговора с цыганами, теперь стало бледным, а на лбу выступили капли пота.

— С нами чуть не случилась беда! — произнес он.

— Я была в ужасе!

— У тебя были причины для этого, но в следующий раз, когда я тебе приказываю, будь добра подчиняйся!

— А как ты думаешь, что произошло, если бы там не было меня?

— И ты еще спрашиваешь? Я бы хорошенько разобрался с этими мерзавцами!

— Нас спас только цыган Джейк, и ты должен признать это!

— Он такой же жулик, как и все остальные! Если они не уберутся отсюда до рассвета, то их ждут крупные неприятности!

— Этот мужчина с ножом…

—Он был готов воспользоваться им!

— А у тебя, отец, не было ничего!

— Хотелось бы мне иметь с собой ружье!

— Рада, что у тебя его не было: вместо него была я, и это оказалось гораздо лучше!

Отец рассмеялся. Мне кажется, он был очень тронут тем, что я настояла на своем и отправилась вместе с ним.

— Нет сомнений в том, чья ты дочь! Джессика, забудь мои слова, но я горжусь тобой!

— Я так рада, что добилась своего и поехала с тобой!

— Ты думаешь, если бы не поехала, мне пришел бы конец, не так ли? Ты обманываешься: мне доводилось бывать и не в таких переделках! Но больше всего меня поражает то, что все это произошло среди бела дня и на моей собственной земле! Да, и вот еще что — ни слова матери!

Я кивнула. Мы были слишком взволнованы для того, чтобы разговаривать.

На следующее утро цыгане уехали, и в кухне раздавались стенания по поводу того, что цыган Джейк покинул нас.