Островок Иглулик, вблизи полуострова Мелвилл на территории района Нунавит в Северной Канаде, ошеломляет своей природой в зимнее время года. Средняя температура воздуха составляет –20 °C. Море покрывается толстым слоем льда, солнце на несколько месяцев уходит за горизонт. Несмотря на эти суровые условия, эскимосские охотники вот уже четыре тысячи лет регулярно покидают свои дома и уходят в зимнюю тьму, чтобы, преодолев много миль по льдам и тундре, отыскать карибу или другую дичь. Способность этих охотников ориентироваться в голых просторах Арктики, где почти нет видимых ориентиров, снежные наносы, постоянно перемещающиеся с места на место, ветер, за ночь заметающий все следы, поражают белых путешественников и ученых. В 1822 году английский исследователь Вильям Эдвард Парри отметил в своем дневнике удивительную точность географических знаний его эскимосского проводника [1]. Экстраординарные следопытские навыки эскимосов не связаны с технологическими достижениями, они не пользовались картами, компасами и другими навигационными инструментами, а ориентировались на местности, опираясь на направления ветров, поведение животных, положение звезд, регулярность приливов и морские течения.

По крайней мере, раньше они ориентировались именно так. На рубеже нового тысячелетия в эскимосской культуре произошли определенные изменения. В 2000 году правительство США сняло для частных лиц ограничения в пользовании системой глобального позиционирования (GPS). Точность работы приборов GPS неуклонно повышалась, но, несмотря на это, цены на них постоянно снижались. Охотники Иглулика уже давно поменяли свои нарты на аэросани, во время охоты стали ориентироваться по электронным картам и компасу. Особенно сильным желание познакомиться с новой техникой было у молодых эскимосов. В прошлом, чтобы стать охотником, приходилось долго учиться у старших искусству находить дорогу в суровых арктических условиях. Тяжелое ученичество продолжалось много лет. Приобретя дешевый GPS-навигатор, молодой эскимос мог теперь избежать трудностей обучения, переложив ответственность за нахождение пути на электронный прибор. Мало того, теперь можно было отправляться на охоту даже в густой туман, что прежде считалось решительно невозможным. Простота, удобство и точность автоматической навигации привели к исчезновению старого искусства.

Однако по мере распространения GPS-навигаторов среди эскимосов стали одновременно учащаться случаи серьезных происшествий на охоте, заканчивавшихся тяжелыми травмами и даже смертью. Причина в том, что люди слепо полагались на спутниковую навигацию. Если приемное устройство выходило из строя или на морозе садились батарейки, то охотник, не имеющий старых навыков ориентации в однообразной снежной пустыне, терялся и замерзал, не найдя дороги домой. Были и другие опасности. Дороги, скрупулезно проложенные на электронных картах, могут привести к опасной прямолинейности. Доверяя инструкции GPS, можно направить скоростные аэросани на тонкий лед, врезаться в торосы или попасть в иную неприятную ситуацию, которую более опытные охотники избегают, почуяв опасность шестым чувством. Некоторые из этих проблем найдут свое решение в результате улучшения конструкции приборов и написания более подробных инструкций пользования ими. Но при всем этом будет безвозвратно утеряно то, что один из эскимосских старейшин называет «мудростью и знанием эскимосского народа» [2].

Антрополог из Университета Карлтона в Оттаве (Carleton University) Клаудио Апорта много лет изучает жизнь эскимосов. Он пишет, что, несмотря на то что спутниковая навигация дает большие преимущества, ее применение уже привело к потере способности ориентации и вообще к ослаблению чувства местности. Охотник на снегоходе, оборудованном GPS-навигатором, все свое внимание обращает на инструкции компьютера, теряя из вида проносящуюся мимо местность. Он передвигается «вслепую», если воспользоваться выражением Апорты [3]. Уникальный талант древнего народа, отточенный тысячелетиями, может быть утрачен за одно-два поколения.

Наш мир – это странное, изменчивое и опасное место, и перемещение по нему требует от любого животного больших умственных и физических усилий. В течение тысячелетий люди придумывали инструменты, облегчавшие тяготы путешествий. История – это ведь и хроника открытий новых способов облегчить передвижение в окружающей среде, изобретений, помогавших не заблудиться, избежать нападения или опасности быть съеденным. Сначала появились простые карты и вехи, затем звездные и морские карты и глобусы, а потом такие инструменты, как лаги, квадранты, астролябии, компасы, октанты и секстанты, телескопы, склянки и хронометры. На побережьях морей установили маяки, в прибрежных водах – буи. Люди начали мостить дороги, устанавливать на них знаки, размечать и нумеровать шоссе и автострады. Все эти изобретения появились давно и для большинства из нас привычны и естественны с самого детства.

GPS и другие средства навигации стали последними дополениями к этому набору инструментов.

Однако эти приборы придали старой истории новый, и весьма тревожный, оборот. Прежние навигационные средства, в особенности доступные простым людям, были именно вспомогательными. Они конструировались, чтобы помочь путешественнику лучше понимать обстановку и видеть окружавший его мир. Старые средства оттачивали чувство направления, предупреждали об опасностях, указывали путь к вехам и другим точкам ориентации; в целом они помогали путешественникам определиться как в знакомой, так и в новой обстановке. Спутниковые навигационные системы способны делать то же самое, но за одним исключением: они не предназначены для улучшения понимания нами окружающей местности и направления движения. Наоборот, навигаторы полностью избавляют от всех этих хлопот. Взяв на себя тонкости ориентации и сведя роль человека к механическому выполнению рутинных команд – повернуть налево через пятьсот ярдов, воспользоваться следующим выходом, идти вправо, сохранять движение вперед, – системы навигации, будь то автомобильные панели, смартфоны или специальные навигаторы, изолируют нас от окружающего мира. Как выразился по этому поводу коллектив ученых Корнельского университета (Cornell University) в статье, напечатанной в 2008 году: «С GPS вам не надо больше знать, где вы находитесь и куда надо двигаться, нет нужды обращать внимания на придорожные ориентиры или спрашивать дорогу у людей на улице. Автоматизация определения маршрута подавляет процесс познания физического мира, которое происходит благодаря самостоятельной ориентации в нем» [4].

Люди радостно приветствовали появление недорогих глобальных систем навигации. Журналист из The New York Times Дэвид Брукс говорил от лица очень многих, когда в колонке «Личное мнение» напечатал статью, озаглавленную «The Outsourced Brain» («Мозговой аутсорсинг»), в которой восхищался навигационной системой, установленной в его автомобиле: «У меня быстро сформировалась романтическая привязанность к GPS. Я полюбил умиротворяющий женский голос, говоривший с легким британским акцентом. Мне было так приятно следовать за проложенными на навигаторе тонкими синими линиями». GPS – богиня Брукса – освободила его от изнурительной необходимости ориентироваться на дороге. Тем не менее, неохотно признаёт Брукс, это избавление, принесенное встроенной в приборную доску музой, недешево ему обошлось: «Через несколько недель до меня стало доходить, что я уже не могу обходиться без этого чарующего голоса. Любая поездка, если она проходила по не очень хорошо знакомому маршруту, стала вызывать у меня оторопь, и я лихорадочно набирал адрес места назначения, чтобы затем безропотно следовать указаниям ангельского голоса. Я понял, что утратил всякие остатки своих географических навыков. Цена удобства, – пишет Брукс – это потеря самостоятельности» [5]. Богиня оказалась еще и коварной сиреной.

Мы хотим видеть в компьютерных картах интерактивную, высокотехнологичную версию обычных бумажных карт, но это ошибочное допущение – еще одно проявление замещающего мифа. Традиционные карты задают контекст, позволяют окинуть взором окружающую местность и заставляют самостоятельно проложить маршрут к месту назначения. Для того чтобы ориентироваться по карте, надо приложить некоторое усилие (хорошие инструменты всегда требуют труда), но это помогает нам составить собственную, когнитивную, картину местности. Чтение карты, как показывают научные исследования, укрепляют ощущение места и оттачивает наши навигационные навыки. Поработав с ними некоторое время, мы приобретаем сноровку и начинаем лучше ориентироваться на местности даже тогда, когда их нет под рукой. Представляется, что, сами того не чувствуя, мы оживляем в подсознании воспоминание карты и начинаем легче ориентироваться и определять, каким путем нам двигаться, чтобы добраться до места назначения. В одном из опытов ученые обнаружили, что навигационное чутье человека сильно обостряется, когда он поворачивается лицом к северу, то есть подсознательно имитирует работу с географической картой [6]. Они не только помогают нам добраться из одного места в другое, но и учат представлять пространство.

Не таковы карты, связанные со спутниками. Они выдают скудную пространственную информацию и практически не обозначают опорных точек для ориентирования. Вместо того чтобы заставить нас задуматься о том, где мы находимся, GPS просто помещает человека в центр карты и заставляет мир вращаться вокруг него. В этой миниатюрной пародии на докоперниковскую систему мироздания мы можем передвигаться, не зная ни настоящего местонахождения, ни предыдущего, ни в каком направлении мы движемся. Нам надо всего лишь ввести в компьютер адрес или перекресток, название здания или магазина, для того чтобы задать информацию для машинных вычислений. Немецкий психолог Юлия Франкенштейн, изучающая чувство ориентации, считает: «Чем больше мы полагаемся в отыскании маршрута на технику, тем больше мы утрачиваем способность строить наши когнитивные карты. Так как компьютерная навигация дает лишь схематичную информацию без пространственного контекста местности, наш мозг не получает сырого материала для формирования памяти о топографии местности. Попытка создания когнитивной карты на основании такой редуцированной информации – то же самое, что пытаться представить себе музыкальное произведение по нескольким нотам» [7].

С этим выводом соглашаются и другие ученые. В одном британском исследовании было показано, что водители, пользующиеся бумажными картами, запоминают маршруты и ориентиры лучше, чем водители, полагающиеся на пошаговые инструкции спутниковых систем. После поездки пользователи бумажных карт могли нарисовать более точную и подробную схему проделанного маршрута. «Полученные данные, – пишут авторы исследования, – позволяют с большой долей достоверности утверждать, что использование спутниковых навигационных систем негативно сказывается на формировании у водителей когнитивных карт» [8]. Исследование водителей, проведенное в Университете Юты, продемонстрировало «слепоту от невнимательности» у пользователей GPS-навигаторов, которая нарушала их способность ориентироваться и формировать зрительную память [9]. Пешеходы, прибегающие к помощи GPS-навигаторов, страдают тем же недугом. В проведенном в Японии эксперименте ученые предложили группе людей пройтись по разным городским улицам и местечкам. Половине испытуемых дали GPS, а остальные пользовались бумажными картами. Люди, получившие карты, находили более рациональные маршруты и помнили свой путь лучше, чем те, кто пользовался гаджетами. Более ранний эксперимент, проведенный в Германии с посетителями зоопарка, дал схожие результаты [10].

Художник и дизайнер Сара Хендрен, комментируя свою поездку на конференцию в незнакомый город, рассказывает, как легко сегодня впасть в зависимость от компьютерных карт и как это нарушает способность к ориентации и чувство места. «Я вдруг поняла, что в течение нескольких дней подряд пользовалась встроенным в телефон навигатором с голосовыми подсказками для того, чтобы пройти короткий, занимавший пять минут путь от отеля до места проведения конференции, – вспоминает Хендрен. – Я почти по собственной воле отключила ту сферу восприятия, которой успешно и много пользовалась всю свою жизнь: я не делала даже малейших попыток запомнить какие-либо ориентиры или как выглядит дорога». Хендрен опасается, что, отдав на откуп компьютеру нашу мультимодальную восприимчивость, мы невосполнимо обедним наш сенсорный опыт [11].

Как показывают рассказы о сбитых с толку пилотах, водителях автомобилей и охотниках, утрата навыков ориентации может иметь очень плохие последствия. Конечно, большинство из нас, путешествуя за рулем автомобиля или пешком по городу или сельской местности, редко попадает в такие опасные ситуации. В результате возникает вопрос: «Ну и что здесь плохого?» Если мы благополучно прибыли к месту назначения, то какая разница, использовали ли мы для этого собственные навигационные способности или поручили машине роль поводыря? Пожилой эскимос может не без оснований оплакивать появление GPS-технологии как культурную трагедию своего народа, но те из нас, кто живет в странах, пересеченных отличными дорогами и заставленных бесчисленными бензоколонками, мотелями, придорожными магазинами и закусочными, давно уже потеряли навыки следопытов. Наша способность воспринимать и интерпретировать топографию местности, особенно сельской, и без того резко ослабела за последние десятилетия. Ее дальнейшее снижение или вообще полная утрата не представляется нам катастрофой, в особенности если взамен мы получаем простые навигаторы, которые решат за нас все проблемы.

Но, несмотря на то что у современного человека больше нет культурных стимулов для сохранения навигационных дарований, мы все же личностно очень сильно к ним привязаны. В конце концов, мы все – земные существа. Мы не абстрактные точки, перемещающиеся вдоль синих линий на экране компьютера, а реальные телесные существа, обитающие в реальном мире. Познание мест пребывания требует усилий, но они вознаграждаются получением новых знаний, дающих нам ощущение свершения, самостоятельности, а также порождает у нас чувство причастности, дома, а не просто места, где мы временно находимся. Кто бы ни оттачивал искусство ориентации – охотник на оленей в снежной пустыне или охотник за сделками на городской улице, – оно в любом случае прокладывает путь от отчуждения к привязанности. Мы можем презрительно морщить нос, слыша фразу, что кто-то «нашел себя», но эта фигура речи, избитая и затасканная, говорит о том, что наши самоощущения «кто мы?» и «где мы?» тесно переплетены. Мы не можем отделить самость от ее окружения, по крайней мере без болезненных потерь.

GPS, позволяя беззаботно добраться от точки А до точки Б, может облегчить нам жизнь, внушая «чувство ошеломляющего блаженства». Но если мы будем слишком часто прибегать к этому «наркотическому» средству, то оно лишит нас радости и удовлетворения от постижения окружающего мира и ощущения причастности к нему. Тим Инголд, антрополог из Абердинского университета (University of Aberdeen) в Шотландии, проводит разграничение между двумя типами путешествия: странствием и поездкой. «Странствие, – утверждает Инголд, – есть наш самый фундаментальный способ пребывания в мире. Погруженный в ландшафт, настроенный на его красоты и виды, странник наслаждается переживанием движения, в котором неразделимо сливаются действие и восприятие». Странствие становится непрекращающимся процессом роста, развития и самообновления. Поездка, с другой стороны, всегда ориентирована исключительно на цель. Она – не столько процесс совершения открытий по дороге жизни, сколько простое перемещение людей и товаров из одного места в другое способом, не затрагивающим их природу. В поездке передвижение путешественника теряет свою осмысленность. «Совершая поездку, – констатирует Инголд, – человек становится пассажиром своего собственного тела» [12].

Странствие связано с множеством неудобств и не является таким эффективным мероприятием, как поездка, и поэтому в последние годы оно становится объектом пристального внимания специалистов по автоматизации. «Если у вас есть мобильный телефон со встроенной системой Google Maps, – говорит Майкл Джонс, руководитель картографического отдела Google, – то вы можете безбоязненно скитаться в любых уголках нашей планеты и быть уверенными в том, что мы укажем вам направление, по которому вы сможете легко и безопасно добраться до цели». Далее он говорит: «Отныне ни один человек не будет чувствовать себя потерянным» [13]. Конечно, такие слова звучат очень заманчиво, так как похоже, что некоторые сложные проблемы нашего бытия теперь окончательно решены. Но чем больше об этом задумываешься, тем отчетливее начинаешь понимать, что это – жизнь в постоянной зависимости от телефона и его сетевых приложений.

Проблемы порождают трения в нашей жизни, но они же могут служить и стимулами, побуждающими нас к более глубокому осознанию и пониманию ситуации. «Когда мы обходим требования, которые данная ситуация заставляет нас выполнять, – отметил писатель Ари Шульман в своем эссе “GPS и конец пути”, напечатанном в 2011 году в New Atlantis, – мы лишаемся возможности наилучшим образом обжить это место и, расширяя сказанное, утрачиваем подлинное бытие где бы то ни было» [14].

Заодно мы можем лишиться и множества других вещей. Нейрофизиологи сделали ряд блестящих открытий, позволивших понять, как мозг воспринимает и запоминает пространство и местоположения, подчеркивающие базовую роль навигационных способностей человека в работе мозга и в механизмах памяти. В одном основополагающем исследовании, проведенном в Лондонском университетском колледже (University College London, UCL) в начале семидесятых годов Джон О’Кифи и Джонатан Достровский наблюдали за работой мозга крыс, помещенных в довольно просторное замкнутое пространство [15]. Как только крыса осваивалась в пространстве, отдельные нейроны в гиппокампе – части мозга, играющей главную роль в формировании памяти, – начинали разряжаться, когда крыса оказывалась в определенном месте, специфическом именно для данного нейрона, названным «клетками места». Они обнаружены у многих других млекопитающих, включая и человека. Их можно считать указателями, которыми мозг пользуется для разметки территории. Всякий раз, когда вы попадаете в какое-то незнакомое место, – будь то городская площадь или кухня соседа – оно немедленно размечается «клетками места». «Эти клетки, – писал О’Кифи, – активируются многообразными сенсорными сигналами зрительной, слуховой и тактильной модальности. Каждый из таких сигналов может восприниматься гиппокампом, когда животное оказывается в определенной части своего пространства» [16].

В 2005 году группа норвежских нейрофизиологов, возглавляемая Эдвардом и Май-Бритт Мозер, открыла еще один набор нейронов, отвечающих за картирование, измерение и ориентацию пространства. Эти клетки были названы «координатными». Расположенные в энторинальной коре (области, тесно примыкающей к гиппокампу), эти клетки создают в мозгу точную координатную сеть, которая накладывается на пространство. Она состоит из совокупности упорядоченно расположенных равносторонних треугольников. Мозеры сравнили эту координатную сеть с «миллиметровой бумагой» мозга, на которой животное отмечает маршрут своего движения [17]. В то время как клетки места определяют положение отдельных местоположений, координатные клетки формируют более абстрактную карту, позволяющую животному немедленно сориентировать все предметы пространства по координатам, заданным заранее. Координатные клетки были обнаружены у нескольких видов млекопитающих. Недавние эксперименты с вживленными в мозг электродами указывают на то, что эти клетки есть и у человека [18]. Действуя в тандеме и совместно обрабатывая сигналы, поступающие из различных отделов мозга, «клетки места» и координатные клетки действуют, согласно объяснению писателя Джеймса Гормана, «как встроенная в мозг навигационная система, которая одна отвечает за то, каким образом животное узнаёт, где оно находится, куда направляется и где только что было» [19].

Помимо ориентации, эти специализированные клетки участвуют также в формировании памяти на события и на прежний опыт. О’Кифи и Мозеры, так же как и другие ученые, приступили к созданию теории, согласно которой «ментальные путешествия» управляются теми же мозговыми системами, которые помогают нам ориентироваться в окружающем мире. В статье, напечатанной в журнале Nature Neuroscience в 2013 году, профессор из Норвегии Эдвард Мозер и его коллега Дьёрдь Бусаки приводят обширные экспериментальные данные, доказывающие: «Нейронные механизмы, определяющие пространственные взаимоотношения между опознавательными ориентирами местности, могут также служить для установления связей между предметами, событиями и другими элементами фактической информации». Из таких ассоциаций мы сплетаем память о нашей жизни. Возможно, выяснится, что навигационное чувство мозга – его древний и сложный способ регистрации движений в пространстве – это и есть эволюционный источник памяти [20].

Самое ужасное происходит, когда этот источник пересыхает. Способность ориентироваться в пространстве ослабевает с возрастом, а в самых тяжелых случаях человек вовсе ее лишается [21]. Один из самых ранних симптомов деменции, включая и болезнь Альцгеймера, – это дегенерация гиппокампа и энторинальной коры, вызывающая потерю памяти на местоположения [22]. Больные начинают теряться, не понимая, где находятся. Вероника Бобо, ученый психиатр и специалист по памяти и ее нарушениям из Университета Макгилла в Монреале, провела серию экспериментов, показавших, что постоянная тренировка навыков ориентации стимулирует работу гиппокампа и даже приводит к увеличению его размеров, то есть постоянная тренировка памяти – это метод защиты от ее нарушений [23]. Чем усерднее работают люди над построением когнитивной карты пространства в мозге, тем устойчивее становятся нейронные сети, отвечающие за запоминание. Показано, что серое вещество гиппокампа может увеличиваться в объеме и в зрелом возрасте – этот феномен был документально подтвержден исследованиями мозга лондонских таксистов – так же, как в результате физических тренировок растет масса мышц. Однако если водители, как роботы, просто следуют инструкциям навигатора, предостерегает Бобо, то они не стимулируют свой гиппокамп и в результате становятся более подверженными расстройствам памяти [24]. Бобо предупреждает, что если гиппокамп начнет атрофироваться в связи с тем, что из-за навигаторов он перестанет работать и тренироваться, то в результате может произойти потеря памяти и возрасти риск развития деменции. «Все наше общество движется к тотальной атрофии гиппокампа, – сказала Бобо одному журналисту. – Думаю, что в следующие 20 лет деменция станет развиваться у людей все более молодого возраста» [25].

Однако даже если люди привычно пользуются GPS-навигаторами, водя автомобиль и ходя пешком по улицам, то внутри помещений им все же приходится полагаться на мозговые системы навигации, так как сигналы GPS не проникают в закрытые помещения. Ментальная нагрузка при ориентации в домах защищает гиппокамп и связанные с ним нейронные сети. Но если этот аргумент можно было принять несколько лет назад, то сегодня он уже не проходит. Желая получить максимум информации о перемещениях человека, чтобы беспрерывно заваливать его рекламными объявлениями, компании, производящие программное обеспечение и смартфоны, расширили зоны действия своих картографических инструментов, и теперь от них невозможно укрыться ни в аэропорту, ни в магазине, ни на работе.

Google ввел в свой картографический сервис тысячи планов закрытых помещений и начал рассылать фотографов в магазины, офисы, музеи и даже в монастыри, чтобы создать подробные карты и панорамы закрытых пространств. Компания также развивает технологию под кодовым наименованием Google Project Tango, которая использует сенсоры движения и видеокамеры в личных смартфонах для того, чтобы создавать трехмерные карты зданий и отдельных помещений. В начале 2013 года компания Apple приобрела фирму WiFiSlam, которая занималась разработкой карт закрытых помещений и изобрела способ использования сигналов WiFi и Bluetooth вместо передач GPS для определения местоположения человека с точностью до нескольких дюймов. Apple быстро использовала эту технологию, создав опцию iBeacon, встроенную в iPhone и iPad. Расставленные во множестве магазинов маяки iBeacon действуют как «клетки места», включаясь всякий раз, когда человек со смартфоном появляется в поле досягаемости. Эти устройства возвестили, по словам журнала Wire, наступление эры «микролокации» [26].

Системы картирования закрытых помещений будут усиливать нашу зависимость от компьютерной навигации и в еще большей степени ограничат для нас возможность самостоятельной ориентации. Если в обиход войдут головные дисплеи, такие, например, как Google Glass, то мы получим быстрый, практически мгновенный доступ к инструкциям о последовательности поворотов. По мнению Майкла Джонса, это будет непрерывный поток направляющих инструкций [27]. Фирмы Google и Mercedes-Benz уже сотрудничают по созданию компьютерного приложения, которое свяжет головные очки с GPS-навигатором на панели автомобиля. Это позволит осуществить то, что производители именуют «навигацией от двери до двери» [28]. Если богиня глобального позиционирования и впредь будет нашептывать нам маршруты или посылать их на сетчатку глаза, то у человека не останется шансов использовать свою внутреннюю систему ориентации в пространстве.

Бобо и другие ученые подчеркивают, что нужны дополнительные исследования, подтверждающие, что длительное и регулярное использование GPS-навигаторов действительно ослабляет память и повышает риск раннего наступления старческого слабоумия. Однако, учитывая все известные факты о тесной связи способности к ориентации, гиппокампа и памяти, вполне можно допустить, что уклонение от самостоятельной ориентации в пространстве будет иметь непредсказуемые и не всегда полезные последствия. Так как память не только хранит сведения о прошлых событиях, но и позволяет нам разумно реагировать на происходящее сейчас, а также прогнозировать будущее, любое ослабление ее функций приведет к ухудшению качества нашей жизни.

В течение сотен тысяч лет эволюция приспосабливала тело и ум человека к окружающей среде. Мы сформированы нашим бытием, как об этом писал поэт Вордсворт:

С горами, морем и травой

Вращаться заодно…

Автоматизация странствий отлучает человека от сформировавшей его среды. Она заставляет всматриваться в символы на экране и оперировать ими, а не сосредоточивать внимание на реальных предметах вокруг. Действия, которые под влиянием услужливых цифровых божеств кажутся скучными и монотонными, могут оказаться жизненно необходимым для нашего здоровья, счастья и благополучия. Таким образом, неверным становится вопрос: «Кому все это надо?» – который следовало бы заменить другим: «Насколько далеко от реального мира мы хотим уйти?»

Этот вопрос издавна занимал людей, строивших частные и общественные здания. Если авиаторы были первыми, кто профессионально столкнулся с мощью автоматизации, то несильно отстали от них архитекторы и строители. В начале шестидесятых годов инженер из Массачусетского технологического института Айвен Сазерленд, занимавшийся усовершенствованием компьютеров, изобрел sketchpad – блокнот для набросков. Это было революционное программное приложение, предназначенное для рисования и черчения, первый графический интерфейс. Его изобретение заложило основу разработки систем автоматизированного проектирования (computer-aided design, CAD). После того как программы CAD были приспособлены для установки на персональные компьютеры (это произошло в восьмидесятые годы), их стали широко использовать для создания двухмерных рисунков и трехмерных моделей. Они стали незаменимым инструментом в работе архитекторов, не говоря уже о дизайнерах, художниках-графиках и гражданских инженерах. К началу XXI века, по меткому замечанию покойного декана архитектурного факультета MIT Уильяма Митчелла: «…работа архитектора без программ автоматизированного проектирована стала такой же немыслимой, как письмо без текстовых процессоров» [29]. Новое программное обеспечение коренным образом изменило процесс, характер и стиль проектирования.

Зодчество – профессия изысканная. Она требует художественного чувства прекрасного в сочетании с ремесленническим вниманием к функциональным деталям и одновременно понимания финансовых, технических и других практических ограничений. «Архитектура находится на стыке искусства и антропологии, обществоведения и точных наук, техники и истории, – говорит итальянский архитектор Ренцо Пиано, проектировавший Центр Помпиду в Париже и главное здание The New York Times на Манхэттене. – Иногда она кренится в сторону гуманизма, а иногда – в сторону материализма» [30]. Работа зодчего связывает смелое воображение и трезвый расчет – два способа мышления, часто противоречащие друг другу и даже вступающие между собой в непримиримый конфликт. Так как большинство из нас проводит бо́льшую часть жизни в искусственных постройках, созданные людьми дома кажутся нам более естественной средой обитания, нежели дикая природа. Архитектура оказывает на нас глубокое, не всегда осознаваемое влияние. Хорошая – возвышает человека, а плохая или заурядная – унижает и обесценивает его жизнь. Даже такие, казалось бы, малозначительные детали, как размер и положение окон или устройство вентиляции, могут оказать большое воздействие на эстетику, функциональность и удобство дома, а также на настроение его обитателей. «Сначала мы придаем форму нашим домам, – заметил как-то Уинстон Черчилль, – а потом дома придают форму нам» [31].

Несмотря на то что порождаемые компьютерами планы зданий могут привести к подчинению человека, в целом такие программы все же делают работу градостроителей более эффективной. Системы автоматизированного проектирования ускоряют и упрощают подготовку проектной документации и облегчают пересылку планов строительства клиентам, инженерам, подрядчикам и правительственным чиновникам. Производители могут теперь пользоваться файлами систем автоматизированного проектирования для того, чтобы программировать своих роботов на изготовление нужных деталей, что позволяет быстро модифицировать производство в соответствии с техническими требованиями, а также экономить на вводе данных и контроле точности этого введения. Такие системы дают архитекторам полное представление о сложном проекте, позволяя одновременно видеть поэтажный план, фасады, материалы, а также расположение электропроводки, отопления, охлаждения и водопроводных труб. Эффекты внесенных изменений становятся видны сразу, что невозможно, если проект представляет собой огромную кипу бумажных чертежей. Пользуясь способностью компьютера мгновенно вводить в вычисления любые переменные и в любых количествах, архитектор может точно оценить устойчивость здания при различных внешних условиях. Все это помогает лучше удовлетворять требованиям строителей и общества в целом. Трехмерные компьютерные изображения и анимация оказались неоценимыми средствами, позволяющими реально увидеть интерьеры и фасады проектируемого здания. Клиенты могут совершить виртуальный обход или облет здания еще до начала строительства.

Помимо практических выгод, системы автоматизированного проектирования позволяют архитекторам и инженерам поэкспериментировать с новыми формами, конструкциями и материалами. Здания, существовавшие прежде только в воображении авторов, стало возможно построить, например «Музыкальный проект» Фрэнка Гери или городской музей Сиэтла, выполненный в виде тающих на солнце восковых фигур. Их было бы невозможно построить без компьютеров. Несмотря на то что первоначально Гери сделал модель будущего здания из дерева и картона, ее сложные и текучие формы в реальности было бы немыслимо воплотить вручную. Дизайн потребовал мощной системы автоматизированного проектирования, созданной французской фирмой Dassault, разрабатывающей новые поколения самолетов. Эти системы могут отсканировать модель, перевести картинку в цифровую форму и выразить числами и формулами всю ее капризную сложность. Материалы для строительства оказались столь разнообразны, а их форма настолько сложна, что и этот процесс пришлось автоматизировать. Тысячи панелей, изготовленных из нержавеющей стали и алюминия, были выточены согласно чертежам, рассчитанным программой. Эти чертежи в цифровой форме вводились в автоматические, управляемые роботами станки.

Фрэнк Гери – современный архитектор, но его привычка создавать вручную первоначальные модели кажется многим архаичной. После того как молодые специалисты становятся виртуозами в работе с компьютерным проектированием и моделированием, программы автоматизированного проектирования превращаются из инструмента воплощения идей в план строительства, в инструмент создания самого дизайна. Технология параметрического проектирования, использующая алгоритмы для расчета формальных взаимоотношений между различными элементами дизайна, становится стержнем творческого процесса. Используя табличный способ представления программных скриптов, архитектор-программист вводит в компьютер последовательность математических правил (параметров), например отношение площади окон к площади пола или формулы искривленных поверхностей, а затем машина сама выдает готовый проект.

Параметрическое проектирование привело к созданию нового стиля в архитектуре, названного параметризмом. Он отвергает классическую архитектуру и вольно компонует вместе барочные и футуристические формы. Некоторые традиционалисты считают его безвкусной фантазией и разносят в пух и прах. Например, нью-йоркский архитектор Дино Маркантонио утверждает: «Продукция параметризма – это не более чем уродливые кляксы, которые любой человек может без усилий скомпоновать на компьютере» [32]. Более умеренная критика прозвучала из уст журналиста Пола Голдбергера, который написал в The New York Times: «…хотя завитки, изгибы и развороты цифрового дизайна и могут оказаться в какой-то степени привлекательными, они все же часто бывают связаны лишь со своей собственной, порожденной компьютером реальностью» [33]. В отличие от этих критиков, некоторые молодые специалисты считают параметризм вкупе с другими формами компьютерного дизайна определяющим течением современной архитектуры, ее движущей силой. В 2008 году, на Венецианском архитектурном бьеннале, директор влиятельной лондонской фирмы Zaha Hadid Патрик Шумахер обнародовал «Манифест параметризма», в котором провозгласил его величайшим из современных стилей после модернизма. «Благодаря компьютерам, – утверждает Шумахер, – строительные конструкции вскоре будут представлять собой расходящиеся волны, слоистые потоки и спиральные водовороты, напоминающие движущуюся жидкость. …Толпы зданий будут плыть по ландшафту в полной гармонии с динамическими толпами человеческих тел» [34].

Превратятся ли в явь эти гармоничные толпы или нет, неизвестно, но противоречивые оценки параметризма выдвинули на первый план поиски души в архитектуре, которые начались сразу после появления автоматизированного проектирования. С самого начала стремление освоить проектирующие программы омрачалось сомнениями и тревогой. Многие влиятельные архитекторы с мировым именем предупреждали, что избыточное увлечение компьютером сузит кругозор профессионалов, приведет к деградации их творческого таланта. Например, Ренцо Пиано, с одной стороны, признаёт, что ЭВМ стали неотъемлемой частью практической архитектуры, но, с другой – опасается, что это приведет к перепоручению людьми своей работы компьютерам. Несмотря на то что автоматизация позволяет архитектору очень быстро делать точные, выверенные трехмерные модели зданий, сама эта быстрота делает ненужным долгий и мучительный процесс поисков, в результате которых только и появляются самые вдохновенные проекты. Шарм, рождающийся, словно по мановению волшебной палочки, на экране модели, может оказаться соблазнительной иллюзией. «Понимаете, – говорит Пиано, – компьютеры становятся такими умными, что начинают напоминать механические пианино, на которых вы нажимаете одну клавишу, и инструмент дальше сам играет ча-ча-ча или румбу. Вы можете вообще не уметь играть, но будете чувствовать себя великим пианистом. То же самое происходит теперь в архитектуре. У вас возникает иллюзия, будто, нажав одну кнопку, вы сможете построить все что угодно. Но она требует мышления и в какой-то степени определенной медлительности. Для создания проекта нужно время. В компьютерах плохо то, что они все на свете делают очень быстро» [35]. Архитектор и критик Витольд Рыбчинский придерживается того же мнения. Воздавая должное технологическим прорывам, он тем не менее считает, что сумасшедшая производительность компьютеров имеет свою цену – мастер не столько думает, сколько тычет пальцами в клавиатуру» [36].

Архитекторы всегда считали себя художниками, и до появления систем автоматизированного проектирования источником их искусства был рисунок. Сделанный от руки набросок и компьютерная графика похожи только в одном – они предназначены для того, чтобы продемонстрировать идею. Эскиз позволяет зримо представить проект. Но сам акт рисования – это способ мышления. «Моего воображения не хватит на то, чтобы описать идею, если я ее не нарисую, – говорит архитектор-модернист Ричард Маккормак. – Я пользуюсь рисунком как в процессе критического разбора, так и в поисках открытия» [37]. Рисование перебрасывает мостик между абстракцией и реальностью. «Изображение здания от руки – это не просто конечный продукт, а часть обдумывания проекта, – говорит известный архитектор и дизайнер Майкл Грейвс. – Рисунок – это выражение взаимодействие разума, глаза и руки» [38]. Философ Дональд Шён идет еще дальше и пишет: «Архитектор беседует со своими рисунками, предаваясь рефлексии. Это диалог с реальным материалом постройки» [39]. В результате взаимодействия руки, глаза и ума идея принимает определенную форму, и творческая искра зажигает пламя, которое освещает медленный путь плодов воображения в реальный мир.

Интуитивное чувство опытных архитекторов, подсказывающее им, что эскиз – это центральный элемент творческого мышления, который подкрепляется научными исследованиями когнитивных основ и эффектов рисования. Сделанный на бумаге рисунок приводит к увеличению емкости рабочей памяти, позволяя его исполнителю запоминать разные варианты замысла. В то же время сам физический акт рисования, требуя зрительного напряжения и осознанной моторики мышц кисти, способствует также и расширению емкости долговременной памяти. Это помогает архитектору надолго запоминать прежние наброски и эскизы и не повторяться в поиске удачного решения. «Рисунок – это средство напоминания об идее, что в первую очередь заставляет меня рисовать» [40]. Воображение на бумаге позволяет архитектору быстро переходить с одного уровня детализации на другой, а также пользоваться разнообразными абстракциями, рассматривать рисунок одновременно с разных точек зрения и оценивать воздействие внесенных изменений на общий вид строения. «С помощью изображения, – пишет британский дизайнер и ученый Найджел Кросс в книге “Конструкторский способ познания” (“Desinery Ways of Knowin”), – архитектор не только постепенно продвигается к окончательному решению, но и проясняет суть тех проблем, которые ему приходится решать. Эскизы включают в себя рисунки предполагаемых вариантов пробной концепции, но также числа, символы и текст. Рисование от руки дает возможность исследовать пространство проблем и пространство решений одновременно. …В руках талантливого архитектора блокнот становится своего рода усилителем интеллекта» [41].

Рисование можно назвать мануальным мышлением. Оно является одновременно тактильным и церебральным, то есть зависит от руки так же, как и от мозга. Акт рисования таинственным образом отпирает темницу молчаливого знания. Этот мистический процесс вообще очень важен для художественного творчества, каковое просто невозможно за счет одного только сознательного действия. «Дизайнерское искусство – это знание в действии, – замечает Шён. – Оно по большей части молчаливое и скрытое. … Профессионалы (а иногда это единственный способ) получают доступ к своим собственным скрытым знаниям, когда начинают создавать произведение, выражая его телесным языком» [42]. Проектирование с помощью компьютерных программ – это тоже созидание, но оно пользуется иным языком, выдвигая на первый план формальную сторону работы: функциональные требования к зданию и оптимальной компоновке его фрагментов, им отвечающей. Устраняя физический процесс рисования от руки, компьютер избавляет архитектора от физического усилия, а заодно сужает его кругозор. «Вместо органичных телесных фигур, рождающихся на кончике карандаша или угольного стержня, программа автоматизированного проектирования, – утверждает Шён, – выдает символические, ограниченные определенной процедурой формы, которые могут оказаться неполными и неадекватными реальной конструкции» [43]. Так же, как экран GPS-навигатора губит восприимчивость эскимосского охотника к живым сигналам Арктики, экран системы автоматизированного проектирования притупляет восприятие архитектора и понимание материальности работы. В обоих случаях реальный мир съеживается.

В 2012 году на архитектурном факультете Йельского университета (Yale University) прошел симпозиум «Умер ли рисунок?». Само название отражает растущее ощущение того, что искусство архитектурных эскизов отступает под натиском компьютера. Переход от блокнота к экрану уничтожает, по мнению многих архитекторов, сам акт смелого творчества. Из-за точности и очевидной полноты экранного изображения специалист, работающий на компьютере, с самого начала «прилипает» к нему. Быстрота компьютерного исполнения чертежей и эскизов лишает его возможности исследовательской игры, возникающей вследствие неопределенности и непредсказуемости мануального рисунка. Ученые называют этот феномен «преждевременной фиксацией» и видят его причину в нежелании вносить изменения в проект после того, как он очень быстро наполнился большим количеством взаимосвязанных деталей, созданных системой автоматизированного проектирования [44]. Работающий за компьютером архитектор, кроме того, склонен к формальному экспериментированию, жертвуя ради этого выразительностью. «Ослабляя личную, эмоциональную привязанность зодчего к своему творению, – утверждает Майкл Грейвс, – программы автоматизированного проектирования производят эскизы, которые, будучи сложными и, надо сказать, интересными, часто лишены эмоционального содержания, неизбежно возникающего при рисовании от руки» [45].

Выдающийся финский архитектор Юхани Палласмаа высказывает сходные мысли в талантливой и красноречивой книге «The Thinking Hand» («Мыслящая рука»), вышедшей в 2009 году. Палласмаа утверждает, что растущая зависимость от компьютеров мешает архитекторам представить себе человеческие свойства проектируемых зданий. В процессе создания проекта архитектор не успевает заселить его людьми и представить себе, как они будут жить в построенном доме. Палласмаа считает: «Мнимая точность и законченность компьютерного изображения могут притупить эстетическое чувство архитектора, привести к созданию технически безупречных, но эмоционально стерильных проектов. …В рисовании карандашом или пером рука следует за очертаниями, формами и узорами предмета, а при манипулировании порожденным компьютером изображением она только выбирает линии из данного набора символов, не имеющих эмоциональной связи с предметом» [46].

Споры относительно использования компьютеров в дизайнерских профессиях, естественно, продолжаются, и каждая сторона отстаивает свою правоту с помощью изощренных и убедительных аргументов. Будет развиваться и совершенствоваться и программное обеспечение компьютерного дизайна, что позволит преодолеть некоторые нынешние ограничения и недостатки существующих программ. Но какие бы сюрпризы ни преподнесло нам будущее, опыт архитекторов и дизайнеров говорит о том, что компьютер ни в коем случае не является нейтральным рабочим инструментом. Он всегда влияет – хорошо или плохо – на способ мышления человека. Характер и цели работы, так же как стандарты, согласно которым она оценивается, начинают определяться возможностями машины. В каждом случае, когда дизайнер или любой мастер становится зависимым от компьютерной программы, он одновременно принимает заложенные в нее концепции. Со временем человек начинает ценить только то, на что способна программа, а то, чего она делать не может, он отбрасывает как неважное, несущественное или просто немыслимое. Если он не приспособится к машине, то рискует лишиться профессии.

Помимо спецификации программных продуктов, сам перенос ра– боты из реальности на экран уже меняет взгляды архитекторов. Большее внимание теперь уделяют абстракции, а не материальности проекта. Вычислительные методы совершенствуются, чувственная составляющая исчезает. Точность и прозрачность берут верх над предварительными умозаключениями и неопределенностями. Э. Дж. Мид, основатель небольшой архитектурной фирмы Arch11 в Боулдере (Колорадо), всячески превозносит эффективность систем автоматизированного проектирования, но и он выражает озабоченность тем, что такие популярные программы, как Revit и SketchUp, становятся навязчиво предписываемыми. Архитектору надо лишь ввести в компьютер размеры стены, пола или другой поверхности, и после нажатия клавиши программа выдаст все: чертеж поверхности, ее границы, расположение бетонных блоков или кафельных плиток, всех несущих конструкций, места заложения герметиков, состав раствора и текстуру штукатурки. Мид считает, что труд архитекторов превращается в заурядную деятельность, а все здания, которые они проектируют, становятся предсказуемыми и выглядят на одно лицо. «Если вы полистаете архитектурные журналы восьмидесятых годов, – сказал мне Мид, – то во всех статьях увидите неповторимый почерк каждого архитектора» [47].

Так же как и врачи, многие опытные дизайнеры опасаются, что растущая зависимость от автоматизации будет все больше и больше мешать студентам, в том числе молодым архитекторам, постигать тонкости профессии. Джекоб Брильхарт, профессор архитектуры из Университета Майами (The University of Miami), считает, что упрощенные решения, предлагаемые такими программами, как Revit, подрывают сам процесс обучения. «Надежда на программу, которая наполнит работу деталями и предложит материалы для строительства, плодит банальные, ленивые и безличные проекты, лишенные интеллекта, воображения и эмоций», – выражает свою озабоченность профессор. Повторяя, как эхо, жалобы врачей, он видит, что в его профессии побеждает культура «вырезания и вставок», когда молодые архитекторы извлекают детали, фасады и стенные секции из хранящихся в сервере прошлых проектов и просто заново их компонуют [48]. Из-за этого нарушается связь между действием и искусством.

Опасность, нависшая над творческими профессиями, заключается в том, что дизайнеры и художники, очарованные нечеловеческим быстродействием компьютеров, их точностью и эффективностью, со временем начнут воспринимать это как данность, будут считать, что автоматизированное проектирование – это наилучший способ. Они согласятся на дьявольскую сделку, став покорными слугами программ. Такие архитекторы пойдут по пути наименьшего сопротивления, не понимая, что только сопротивление и трудности – пусть даже и небольшие – могут порождать хорошие проекты и пробуждать в специалистах их лучшие качества.

«Чтобы понять, как завязывать шнурки, – говорит политолог и мотоциклетный механик Мэтью Кроуфорд, – надо завязывать шнурки». Вот простая иллюстрация этой нехитрой истины, которую Кроуфорд излагает в своей книге «Shop Class as Soulcraft» («Мастерская как школа воспитания души»), вышедшей в 2009 году: «Если мышление неразрывно сплетено с действием, то решение задачи адекватного интеллектуального понимания мира зависит от наших созидательных действий в нем» [49]. Здесь Кроуфорд ссылается на работы немецкого философа Мартина Хайдеггера, который считал, что «глубочайшая форма понимания доступна нам не в виде исключительно перцепционного познания, но только как результат действия, дающего опыт» [50].

Мы склонны думать, что труд познания отличается от физического труда и даже несовместим с ним – признаю, что и сам я отдал дань этой тенденции в первых главах книги, – но это разграничение отдает снобизмом и является надуманным. Любой труд – это труд познания. Мозг плотника во время работы занят не меньше, чем мозг математика. Достижения архитектора зависят от тела и его ощущений не в меньшей степени, чем успехи охотника. Наше сознание не запечатано в черепе, а распространяет свое влияние по всему телу. Мы думаем не только мозгом, но глазами и ушами, носом и ртом, конечностями и туловищем. Если используем для работы инструменты, то начинаем думать и ими. «Мышление или познание – это не задумчивое сидение в кресле, как думают многие, – писал американский философ и общественный деятель Джон Дьюи в 1916 году. – Руки и ноги, аппараты и приспособления всякого рода суть такие же равноправные орудия познания, как и процессы в нашем мозгу» [51]. Действовать – значит думать, а думать – значит действовать.

Наше стремление отделить умственное рассуждение от телесных усилий есть следствие картезианского дуализма, до сих пор довлеющего над нами. Думая о мышлении, мы быстро определяем место, где оно осуществляется, и осознаём нашу самость, помещая его в серое вещество мозга и рассматривая наше тело лишь как некую механическую поддерживающую систему, дающую энергию для разрядов нервных клеток. Этот дуализм взгляда на разум и тело как на сущности, работающие изолированно друг от друга, суть не просто фантазия таких философов, как Декарт и его предтеча Платон, но побочный эффект работы самого сознания. Несмотря на то что бо́льшая часть работы мозга остается «за сценой», прячась в тени подсознания, мы находимся в плену очарования маленького, но зато ярко освещенного окна, открытого нам сознанием, и вот оно-то и убеждает нас, что не имеет ничего общего с телом.

По мнению психолога Мэтью Либермана, профессора Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе (University of California, Los Angeles), эта иллюзия проистекает из того факта, что мы, рассматривая наше тело, пользуемся одной частью мозга, а рассматривая разум и сознание – другой. «Когда мы думаем о теле и его действиях, мы привлекаем для этого префронтальные и теменные участки коры правого полушария большого мозга, – объясняет профессор. – Когда же думаем о разуме, то пользуемся частями, расположенными ближе к средней линии, на стыке правого и левого полушарий». Если ощущения, переживания и опыт анализируются разными участками мозга, то сознающий разум, соответственно, делит их на разные категории. «Несмотря на то что эта анатомически встроенная иллюзия не отражает природных различий, – подчеркивает Либерман, – она тем не менее является для нас непреложной психологической реальностью» [52].

Чем больше мы познаём себя, тем лучше понимаем, насколько сильно может вводить нас в заблуждение эта «реальность». Одной из наиболее интересных и отрезвляющих областей современной психологии и нейрофизиологии является так называемая внутренняя когнитивистика (наука о встроенных процессах познания). Современные ученые подтверждают прозрения Джона Дьюи, высказанные им сто лет назад: «Мозг и тело не только составлены из одной материи, но их функции переплетены между собой теснее, чем нам кажется. Биологические процессы, составляющие основу мышления, возникают не только из нейронных вычислений мозга, но и из действий и сенсорных восприятий всего организма как целого». «Вот, например, – пишет Энди Кларк, философ из Эдинбургского университета (University of Edinburgh), активно занимающийся вопросами внутренней когнитивистики, – есть достаточно убедительные доказательства того, что, жестикулируя во время разговора, мы уменьшаем когнитивную нагрузку на мозг, а биомеханика мышц и сухожилий ног существенно облегчает проблему контроля над ходьбой» [53]. Сетчатка, как показывают недавние исследования, не является пассивным сенсорным органом, посылающим в мозг сырые, необработанные данные, как считали до последнего времени. Напротив, она активно обрабатывает то, что мы видим. У глаза есть свой ум, своя смекалка [54]. Даже наши сугубо концептуальные размышления приводят в действие сенсорные и двигательные системы тела. Когда мы абстрактно или метафорически мыслим о предметах или явлениях окружающего нас мира – о ветвях деревьев или порывах ветра, – мы ментально воспроизводим или имитируем наш физический опыт взаимодействия с этими предметами и явлениями [55]. «В существах, подобных нам, – утверждает Кларк, – тело, мир и действие являются сотрудниками той ускользающей от нашего понимания вещи, которую мы называем разумом» [56].

Вопрос о том, как распределяются когнитивные функции в мозгу, сенсорных органах и остальных частях тела, является пока предметом интенсивных исследований и оживленных дебатов, а некоторые более экстравагантные утверждения адептов внутренней когнитивистики о том, что индивидуальный разум вообще простирается за пределы организма, остаются противоречивыми и недоказанными. Ясно пока только одно: неверно и дальше отделять мышление от физического бытия, так же как отделять физическое бытие от породившего нас окружающего мира. «Ничто в человеческом опыте не остается нетронутым внутренними процессами, – пишет философ Шон Галлахер, – от простейших процессов восприятия и эмоциональных реакций, которые начинают протекать уже в младенчестве, до сложных взаимодействий с другими людьми; от усвоения и творческого использования языка до высших когнитивных способностей, включающих возможность понимать иносказания и формировать суждения; от проявления свободы воли в целенаправленных действиях до создания произведений искусства, помогающих людям лучше понять окружающий их мир» [57].

Идея внутренней когнитивистики, по мнению Галлахера, помогает объяснить, почему человеческий род проявляет такую невероятную способность к прогрессу техники. Настроенные на окружающую среду наш мозг и тело быстро включают орудия и другие предметы в мыслительные процессы и начинают трактовать их как часть собственного тела. Если вы ходите с тросточкой, работаете молотком или фехтуете на шпагах, то ваше подсознание включит эти орудия в нейронную карту тела. Способность нервной системы соединять тело и предметы не уникальна для человека. Обезьяны пользуются палками, чтобы добывать муравьев и термитов, слоны берут зеленые ветки для того, чтобы отгонять насекомых, дельфины, когда раскапывают морское дно в поисках пищи, пользуются губками, чтобы не поцарапаться о камни. Однако высшая способность Homo sapiens к осознанным умозаключениям и планированию позволяет нам конструировать изощренные орудия и инструменты для самых разнообразных целей, расширять наши ментальные и физические возможности. В нас заложена древняя склонность к тому, что Кларк определяет термином «когнитивная гибридизация», – к смешиванию биологического и технологического, внутреннего и внешнего [58].

Легкость, с которой мы делаем технологию частью самих себя, может обернуться против нас самих. Передача власти орудиям не всегда идет человеку на пользу. Величайшая ирония нашего времени заключается в том, что, несмотря на открытия ученых о важной роли, которую играют в развитии мышления и памяти навыки физического действия и сенсорное восприятие реальности, мы проводим все меньше времени в реальном мире и все больше – в абстрактной среде компьютерного экрана. Люди сами лишают себя функций собственного тела, накладывая сенсорные ограничения на бытие. В виде компьютеров общего назначения мы ухитрились (достаточно извращенно) создать инструмент, который украл у нас телесную радость работы с инструментами.

Наше интуитивное, но ошибочное убеждение в том, что интеллект работает независимо от тела, привело к пренебрежению реальным миром.

От этого суждения недалеко до уверенности в том, что компьютер является достаточным и к тому же превосходным инструментом, выполняющим работу мозга. Специалист из Google Майкл Джонс считает за данность, что благодаря картам Google и другим онлайновым приложениям компании IQ людей повысился на 20 баллов [59]. Обманутые нашим собственным мозгом, мы полагаем, что не жертвуем ничем жизненно важным, полагаясь на различные компьютерные программы: навигационные, проектирования зданий и другие, требующие развитого мышления и изобретательности. Хуже того, мы забыли о том, что существуют альтернативы, и игнорируем саму возможность перестроить компьютерные программы так, чтобы они не ослабляли наше восприятие мира, а усиливали его. Специалисты по эргономике и другие эксперты по автоматизации нашли способы разбить «стеклянную клетку», не уничтожая преимуществ, которыми наградили нас компьютеры.