Сократ был прав. По мере того как люди всё больше привыкали записывать свои мысли и читать мысли, записанные другими, они стали куда меньше зависеть от содержимого собственной памяти. То, что прежде хранилось в голове, теперь могло храниться на табличках, свитках или между обложками кодексов. Как и предсказывал великий оратор, люди начали запоминать вещи не из-за внутренней потребности, а руководствуясь внешними знаками. С появлением печатного пресса и последовавшими за ним бурным развитием издательского дела и ростом грамотности важность личной памяти человека снизилась ещё сильнее. Книги и журналы в библиотеках и домашних коллекциях стали полноценным дополнением к биологическому хранилищу в нашем мозге. Отныне людям уже не нужно было запоминать всё подряд. Они могли просто обратиться к внешнему источнику.
Но на этом история не заканчивалась. Развитие печатных текстов привело к возникновению ещё одного эффекта, который Сократ не мог предвидеть, но наверняка приветствовал бы. Книги обеспечивали людей куда более широким и разнообразным набором фактов, мнений, идей и историй, чем когда-либо прежде. Метод и культура углублённого чтения помогали людям сделать выбор в пользу печатной информации, а не собственной памяти. Ещё в VII веке Исидор, епископ Севильский, заметил, что чтение «высказываний» мыслителей в книгах приводило к более быстрому их вымыванию из памяти. Так как каждый человек был волен выбирать свой собственный способ чтения и определять, что именно читать, социальный контекст перестал обуславливать индивидуальную память, и она стала, скорее, основой для развития личных перспектив и личности как таковой. Под воздействием книг люди начали воспринимать себя авторами собственных мемуаров. Шекспировский Гамлет называл свою память «книгой мозга».
Беспокоясь о том, что письмо ослабит человеческую память, Сократ выражал, по словам итальянского писателя и учёного Умберто Эко, «исконный страх - страх, что новая техника отменит или разрушит нечто хорошее, плодоносное, самоценное и духовное». Однако в данном случае страх был направлен на неверный объект. Книги представляют собой дополнение нашей памяти, однако, по словам Эко, они «закаляют память, а не убаюкивают её».
Голландский гуманист Эразм Роттердамский в трактате 1512 года под названием De Copia, подчеркнул связь между памятью и чтением. Он призывал студентов создавать аннотации книг, использовать «соответствующие небольшие значки» для того, чтобы отмечать места «появления особенно интересных слов, архаических или новых форм, блестящих вспышек стиля, поговорок, примеров и содержательных замечаний, достойных запоминания». Он также предложил, чтобы у каждого студента и преподавателя был своего рода организованный дневник, «чтобы каждый раз, увидев что-то заслуживающее внимания, они могли бы записать это в соответствующем разделе». Расшифровка ранее написанного и регулярное повторение помогали информации крепче удержаться в памяти. Эразм называл выписки из книг «своего рода цветами», которые могли сохраняться между страницами памяти после того, как были сорваны со страниц книг.
Сам он, выучив наизусть в годы учёбы в школе огромные фрагменты классических произведений (например, все произведения поэта Горация и драматурга Публия Теренция Афра) не рекомендовал использовать запоминание исключительно для тренировки памяти или удержания в ней лишь основных, самых важных фактов. Для Эразма запоминание представляло собой нечто большее, чем просто складирование информации. Он воспринимал запоминание как первый шаг в процессе синтеза, ведущего к более глубокому и личному пониманию читаемого материала. По словам историка Эрики Руммель, он верил, что человек должен «переваривать или усваивать то, чему обучается и над чем размышляет, а не просто рабски воспроизводить желаемые качества, предлагаемые автором модели». Способ запоминания, предлагавшийся Эразмом, не был механическим или бездумным - он вынуждал мозг полностью вовлекаться в работу. Для этого, по словам Руммель, требовались «креативность и здравость суждений».
Совет Эразма служил своего рода отражением мыслей римлянина Сенеки, также использовавшего ботаническую метафору для отображения той значительной роли, которую память играет в процессе чтения и мышления. «Нам следует имитировать поведение пчёл, - писал Сенека, - и держать в отдельных сотах то, что мы усвоили в процессе чтения. Вещи, хранящиеся отдельно друг от друга, сохраняются куда лучше. Затем, старательно используя ресурсы нашего врождённого таланта, мы должны смешать различные нектары, опробованные нами, и превратить их в одну сладкую субстанцию. И если даже нам будет известно, из чего она состоит, её вкус будет очень отличаться от вкуса изначальных элементов». Для Сенеки, как и для Эразма, память казалась чем-то куда большим, чем просто контейнер или сумма понятий, которые мы запомнили. Она была своего рода новой и уникальной сущностью.
Рекомендация Эразма вести дневник и записывать в него памятные цитаты получила широкое и активное одобрение. Такие дневники, получившие название «тетрадей для заметок», легли в основу образования эпохи Ренессанса. Подобная книга была у каждого студента. К XVII веку они получили распространение и за пределами академических кругов. Тетради для заметок стали восприниматься как необходимые инструменты для развития образованного ума. В 1623 году Фрэнсис Бэкон отметил, что вряд ли что-то может быть более полезно нашей памяти, чем хороший и активно использующийся сборник заметок по общим вопросам». По его словам, правильно ведущийся дневник, помогающий записывать факты в память, «позволяет им обрести материальность». По словам профессора лингвистики из Американского университета Наоми Барон, в течение всего XVIII века «тетрадь джентльмена для записей» служила «и инструментом, и хроникёром его интеллектуального развития».
Популярность тетрадей для записей пошла на спад в XIX веке, когда темп жизни значительно ускорился. Более того, к середине XIX века люди начали всё менее активно заниматься запоминанием как таковым. Прогрессивные учителя изгнали из своих классов эту практику как устаревший символ менее просвещённой эпохи. То, что на протяжении многих лет рассматривалось в качестве стимула к творчеству и условия глубокого понимания предмета, начало восприниматься как барьер, препятствующий развитию воображения, а затем - и как напрасная трата умственной энергии. Появление в ходе XX века новых устройств для хранения и записи данных - аудио- и видеокассет, микрофильмов и микрофишей, фотокопировальных аппаратов, калькуляторов, компьютерных дисков - значительно расширило доступность и охват «искусственной памяти». Запоминание информации начало казаться ещё менее важным делом. Возникновение безграничных банков данных с возможностью быстрого поиска в Интернете привело к новым изменениям, причём не только в механике запоминания, но и в том, как мы воспринимаем память как таковую. Сеть быстро превратилась из помощника памяти человека в её замену. В наше время люди обычно говорят об искусственной памяти как неотъемлемой части памяти биологической.
Клайв Томпсон, один из авторов журнала Wired, характеризует Сеть как «внешний мозг», постепенно принимающий на себя функции нашей внутренней памяти. «Я практически отказался от попыток что-либо запомнить, - говорит он, - так как могу мгновенно найти интересующую меня информацию в Сети». Он предполагает, что «сгружая данные на кремниевые носители, мы освобождаем своё серое вещество для таких «более присущих человеку занятий, как мозговые штурмы или мечтания». Дэвид Брукс, популярный автор New York Times, говорит о том же. «Поначалу мне казалось, что магия информационной эпохи позволяет нам больше знать, - пишет он, - однако постепенно я понял, что магия состоит как раз в том, что она позволяет нам знать меньше. В нашем распоряжении имеются внешние когнитивные слуги - кремниевая память, онлайновые фильтры, алгоритмы поведения потребителей и распределённое по Сети знание. Мы можем заставить работать этих слуг и освободить самих себя».
Питер Садерман, пишущий для журнала American Scene, считает, что при наличии более или менее постоянного подключения к Интернету «использование нашего мозга для хранения информации уже не является самым эффективным способом». По его словам, память должна работать как некий простой индекс, указывающий нам на те или иные зоны Интернета, где в нужный нам момент времени можно найти необходимую информацию: «Для чего запоминать содержание одной-единственной книги, когда можно хранить в памяти быстрое руководство для анализа целой библиотеки? Вместо того чтобы запоминать информацию, мы храним её в цифровом виде и запоминаем лишь общий перечень сохранённого». Поскольку Сеть «учит нас думать по её правилам», - продолжает он, то, в конце концов, в нашей голове «останется достаточно мало глубокого знания». Более конкретно об этом заявляет Дон Тапскотт, много пишущий о развитии технологий. Теперь, после того как мы можем найти всё что угодно «с помощью нажатия одной кнопки в Google, - говорит он, - запоминание длинных предложений или исторических фактов» можно считать устаревшим методом. Запоминание й «напрасная трата времени».
Мы с большим энтузиазмом восприняли идею о том, что компьютерные базы данных могут стать крайне эффективным заменителем нашей собственной памяти, и в этот нет ничего удивительного. Собственно, это является кульминацией достаточно длительного процесса, в ходе которого менялось наше представление о мышлении. Машины, используемые нами для хранения данных, становятся всё более объёмными, гибко и внимательно реагирующими на наши запросы. Мы привыкли к размыванию границ между искусственной и биологической памятью. Но тем не менее происходящие в наше время процессы уникальны. Идея о том, что память можно, выражаясь словами Брукса, «отдавать на аутсорсинг», была абсолютно немыслима для прежних эпох. Древним грекам память представлялась богиней - она носила имя Мнемозины, матери всех муз. Блаженному Августину память виделась «огромной и бесконечной глубиной», проявлением Божьей силы в человеке. Это же мнение оставалось актуальным и в Средние века, и в эпоху Возрождения, и в эпоху Просвещения, по сути, вплоть до конца XIX века. Когда в 1892 году в ходе лекции для группы учителей Уильям Джеймс объявил, что «искусство запоминания есть искусство мышления», то констатировал вполне очевидный для того времени факт. Теперь же его слова кажутся старомодными. Память не только потеряла свои божественные черты. Она перестаёт быть уникальным свойством человека как такового. Мнемозина превратилась в машину.
Изменение нашего восприятия памяти лишний раз подчёркивает, что мы вполне смирились с образом нашего мозга как компьютера. Если биологическая память функционирует подобно жёсткому диску, хранит кусочки информации в заданных местах и представляет их мозгу для проведения расчётов, то выгрузка этой информации в Сеть не просто становится возможной - по мнению Томпсона и Брукса, она освобождает нас. Она позволяет нам пользоваться большими резервами для хранения данных и расчистить место в собственном мозге для занятий более важными и «более человечными» расчётами. Простота этой аналогии делает её крайне привлекательной. Разумеется, она кажется нам куда более «научной», чем сравнение памяти с книгой, наполненной засушенными цветами, или мёдом в улье. Однако у нашей новой, постсетевой концепции человеческой памяти есть один недостаток. Она неверна.
После того как Эрик Кандел в начале 1970-х годов продемонстрировал, что «синапсы меняются с опытом», он продолжил исследования нервной системы моллюсков на протяжении целого ряда лет. Однако он изменил основное направление своей работы. Он перестал изучать действия нейронных триггеров, отвечавших за простые рефлективные действия (такие как сжатие жабр при прикосновении), и занялся более сложным вопросом того, каким образом мозг хранит информацию в виде воспоминаний. В частности, Кандел хотел пролить свет на одну из важнейших и сложнейших загадок неврологии: каким именно образом мозг трансформирует ускользающие краткосрочные воспоминания, возникающие и пропадающие в нашем сознании в каждый момент времени, в долгосрочные воспоминания, которые мы можем хранить всю жизнь?
Неврологи и физиологи уже с конца XIX века знали, что наш мозг использует несколько видов памяти. В 1885 году германский физиолог Герман Эббингхауз провёл серию убедительных экспериментов на самом себе - он попытался запомнить 2000 совершенно бессмысленных слов. Эббингхауз обнаружил, что чем чаще он повторял слово, тем лучше его запоминал. Также оказалось, что запоминать по 6 слов за одну попытку было проще, чем по ю или 12. Кроме того, он обнаружил, что процесс забывания состоит из двух этапов. Большинство слов сразу же исчезало из его памяти, примерно через час после того, как он с ними знакомился, однако небольшая часть слов оставалась в его памяти значительно дольше - они забывались не сразу, а постепенно. Результаты исследований Эббингхауза заставили Уильяма Джеймса прийти в 1890 году к заключению о том, что воспоминания бывают двух типов: «первичные», исчезающие из памяти сразу же после прекращения связанного с ними события, и «вторичные», которые могут храниться в нашем мозге практически вечно.
Примерно в то же самое время наблюдения за боксёрами показали, что сильный удар в голову способен привести к возникновению ретроградной амнезии, то есть исчезновению из памяти всех воспоминаний о последних нескольких минутах или часах (при этом более старые воспоминания сохранялись). Аналогичное поведение можно было заметить у эпилептиков после приступа. Эти наблюдения позволили сделать вывод о том, что воспоминание, даже довольно сильное, остаётся достаточно нестабильным в течение короткого периода времени после своего возникновения. По всей видимости, для того, чтобы первичное или краткосрочное воспоминание превратилось в долгосрочное или вторичное, требовался определённый период времени.
Эта гипотеза была подкреплена исследованием, проведённым двумя немецкими физиологами - Георгом Мюллером и Альфонсом Пильзекером в конце 1890-х годов. Они провели вариацию эксперимента Эббингхауза, попросив группу людей запомнить список бессмысленных слов. На следующий день они протестировали группу участников и обнаружили, что у тех не возникло никаких проблем с воспроизведением списка. Затем исследователи провели тот же эксперимент с другой группой, но на этот раз попросили участников изучить второй список слов сразу же после первого. При тестировании на следующий день практически никто из группы не смог вспомнить слова из первого списка. Мюллер и Пильзекер провели и ещё одну вариацию эксперимента. Третья группа испытуемых запоминала слова из первого списка, а затем получала второй список, но лишь по прошествии двух часов. У этой группы, так же как у первой, не было проблем с воспроизведением на следующий день слов из первого списка. Мюллер и Пильзекер пришли к выводу о том, что для фиксации или «консолидации» воспоминаний в мозге требуется около часа. Краткосрочные воспоминания превращаются в долгосрочные не сразу, и процесс их консолидации представляется достаточно тонким. Любое прерывание процесса, будь то удар в голову или простое отвлечение, может начисто убрать зарождающееся воспоминание из памяти.
Последующие исследования подтвердили наличие краткосрочной и долгосрочной форм памяти и предоставили достаточное количество фактов для оценки важности фазы консолидации в процессе превращения краткосрочных воспоминаний в долгосрочные. Интересное открытие было сделано в 1960-х годах Льюисом Флекснером, неврологом, работавшим в Университете Пенсильвании. После того как Флекснер ввёл мышам антибиотики, препятствовавшие производству белков, он обнаружил, что у животных пропала способность формировать долгосрочные воспоминания (к примеру, о том, как избежать электрического удара при движении по лабиринту), однако сохранилась способность удерживать краткосрочные. Вывод был вполне ясен: долгосрочные воспоминания представляют собой не просто более сильную форму краткосрочных. Двум типам воспоминаний соответствуют совершенно разные биологические процессы. Для хранения долгосрочных воспоминаний необходим синтез новых белков. А для хранения краткосрочных воспоминаний этого не требуется.
Воодушевившись результатами своих прежних экспериментов с апли- зиями, Кандел пригласил целую группу талантливых исследователей, в том числе физиологов и микробиологов, для того, чтобы помочь ему разобраться с физическими проявлениями краткосрочной и долгосрочной памяти. Они начали тщательно, «клетка за клеткой» отслеживать движение нейронных сигналов моллюска, возникавших по мере того, как животное адаптировалось к внешним стимулам, таким как прикосновение к туловищу или электрический удар. Выводы экспериментов быстро подтвердили идею Эббингхауза: чем многократнее повторяется событие, тем дольше живут связанные с ним воспоминания. Повторение способствует консолидации.
Однако в процессе изучения физиологических последствий повторения и их влияния на отдельные нейроны и синапсы учёные обнаружили кое-что странное. Изменилась не только концентрация нейромедиаторов в синапсах (что привело к усилению и ослаблению существовавших связей между нейронами) - сами нейроны начали выращивать совершенно новые синаптические терминали. Иными словами, формирование долгосрочных воспоминаний приводит не только к биохимическим, но и к анатомическим изменениям. Кандел понял, что новые белки образуются в организме именно с этой целью. Белки играют крайне важную роль в проведении структурных изменений в клетках.
Анатомические изменения даже в сравнительно простых цепях мозга моллюсков можно было назвать значительными. В одном случае исследователи обнаружили, что перед консолидацией долгосрочной памяти у обычного сенсорного нейрона было около 1300 синаптических связей примерно с 25 другими нейронами. Лишь 40 процентов из этих связей были активными, то есть посылающими сигналы с помощью нейромедиаторов.
После формирования долгосрочного воспоминания количество синаптических связей выросло более чем в 2 раза (достигнув 2700), а доля активных связей возросла с 40 до 6о процентов. Новые синапсы сохранялись до тех пор, пока сохранялось воспоминание. Когда же воспоминанию было позволено угаснуть (вследствие снижения частоты повторения), количество синапсов постепенно снижалось примерно до 1500. Тот факт, что даже после забывания воспоминания количество синапсов остаётся чуть более высоким, чем было изначально, помогает понять, почему человеку проще запоминать что-то после второй попытки.
В своих мемуарах под названием «В поисках памяти», опубликованных в 2006 году, Кандел писал, что с помощью ряда новых экспериментов с аплизи- ями «мы смогли впервые увидеть, что количество синапсов в мозге человека не является фиксированным - оно изменяется в процессе обучения! Более того, долгосрочные воспоминания существуют, пока сохраняются анатомические изменения». Исследование также показало, в чём заключается основная физиологическая разница между двумя типами памяти: «Краткосрочная память приводит к изменениям в функционировании синапса, усилению или ослаблению ранее существовавших связей; долгосрочная память требует анатомических изменений». Результаты экспериментов Кандела в точности соответствовали открытиям в области нейропластичности, сделанным Майклом Мерценихом и другими. Дальнейшие эксперименты позволили понять, что биохимические и структурные изменения, связанные с консолидацией воспоминаний, происходят не только у моллюсков. Они происходят в мозге и других животных, в том числе приматов.
Кандел и его коллеги смогли раскрыть несколько секретов, связанных с памятью на клеточном уровне. Теперь же они захотели пойти глубже и изучить молекулярные процессы, происходящие внутри клеток. Как позднее вспоминал Кандел, исследователи «ступали на совершенно неизведанную территорию». Сначала они изучили молекулярные изменения, возникающие в синапсах при формировании краткосрочных воспоминаний. Они обнаружили, что этот процесс не ограничивается передачей нейромедиатора (в данном случае глутамата) от одного нейрона к другому. В процесс вовлекались и другие клетки, под названием промежуточные нейроны (интернейроны). Промежуточные нейроны производят нейромедиатор серотонин, служащий для тонкой настройки синаптической связи и модулирующий количество глутамата, выпущенного в синапс. Работая с биохимиками Джеймсом Шварцем и Полем Грингардом, Кандел открыл, что тонкая настройка возникает с помощью серии молекулярных сигналов. Серотонин, выпускаемый промежуточным нейроном, присоединяется к рецептору на мембране пресинапти- ческого нейрона - нейрона, несущего электрический импульс, что приводит к химической реакции, в результате которой нейрон производит молекулу под названием циклический АМФ25. Циклический АМФ, в свою очередь, активизирует белок под названием протеинкиназа А, каталитический фермент, заставляющий клетки выпустить ещё больше глутамата в синапс, тем самым усиливая синаптическую связь, продлевая электрическую деятельность в связанных нейронах и позволяя мозгу активировать краткосрочную память на несколько секунд или минут.
Следующая задача, стоявшая перед Канделом, заключалась в том, чтобы вычислить, сколько времени потребуется краткосрочным воспоминаниям для того, чтобы превратиться в постоянные долгосрочные воспоминания. Какова же молекулярная природа процесса консолидации? Поиски ответа на этот вопрос заставили Кандела погрузиться в мир генетики.
В 1983 году престижный и прекрасно финансируемый Медицинский институт Говарда Хьюза попросил Кандела, вместе со Шварцем и неврологом из Колумбийского университета Ричардом Акселом, возглавить группу по изучению молекулярной деятельности, работавшую в Колумбийском университете. Группе удалось добыть нейроны у личинок аплизии и использовать их для выращивания (в качестве тканевой культуры в лабораторных условиях) нейронной цепи, включавшей в себя пресинаптический нейрон, постсинаптический нейрон, а также синапс между ними. Для имитации действия модулирующих промежуточных нейронов учёные впрыснули в культуру дозу серотонина. Как и ожидалось, доза серотонина, соответствующая одному акту научения, привела к выбросу глутамата, в результате которого произошло временное усиление характеристик синапса, связанных с краткосрочным запоминанием. Впрыскивание же, независимо друг от друга, пяти доз серотонина смогло усилить существующий синапс на несколько дней, а также подстегнуло формирование новых синаптических терминалей - то есть привело к изменениям, сопутствующим формированию долгосрочных воспоминаний.
После нескольких инъекций серотонина происходит следующее: фермент протеинкиназа А вместе с другим ферментом, называемым МАР26, перемещается из внешней цитоплазмы нейрона в его ядро. Там протеинкиназа А активизирует белок под называнием CREB-1. Он, в свою очередь, активизирует деятельность набора генов, синтезирующих белки, необходимые нейрону для строительства новых синаптических терминалей. В то же самое время МАР активизирует другой белок, CREB-2, который «выключает» набор генов, подавляющих рост новых терминалей. С помощью сложного химического процесса «маркировки» клеток изменения в синапсе ограничиваются определёнными областями на поверхности нейрона и происходят в течение достаточно длительного времени. Благодаря этому сложному процессу, включающему множество химических и генетических сигналов и изменений, синапсы приобретают способность удерживать воспоминания на протяжении нескольких дней или даже лет. «Именно рост и поддержание деятельности новых синаптических терминалей, - пишет Кандел, - позволяет воспоминаниям сохраняться». Этот процесс также позволяет понять кое-что важное относительно того, каким образом благодаря пластичности мозга наш опыт постепенно позволяет сформироваться типичному поведению и личной идентичности: «Тот факт, что для формирования долгосрочного воспоминания должен включиться определённый ген, чётко показывает, что гены не просто определяют наше поведение, но и отвечают на стимуляцию со стороны внешней среды, например, на обучение».
* * *
Можно смело сказать, что умственная деятельность моллюска не представляет для человека большого интереса. Кандел и его команда занимались изучением сравнительно простых цепей, связанных с памятью, а точнее, тем, что физиологи называют «неявными» воспоминаниями - бессознательными воспоминаниями о событиях прошлого, которые автоматически вспоминаются при выполнении рефлексивного действия или повторении приобретённого прежде навыка. Когда мы раз за разом касаемся жабр моллюска, у него пробуждаются неявные воспоминания. Неявные воспоминания активируются у человека, играющего с баскетбольным мячиком или едущего на велосипеде. Как объяснял Кандел, неявные воспоминания «приходят к нам непосредственно в процессе действия, без каких-либо сознательных усилий или даже незаметно для нас».
Говоря о воспоминаниях, мы обычно имеем в виду «явные» - то есть воспоминания о конкретных людях, событиях, фактах, идеях, чувствах и впечатлениях, которые мы можем перенести в рабочую память нашего сознательного мышления. Явная память содержит в себе всё, что мы, по собственным словам, «помним» о нашем прошлом. Кандел называл явную память «комплексной» - и на это у него были свои причины. Долгосрочное хранение явных воспоминаний связано со всеми биохимическими и молекулярными процессами «синаптической консолидации», происходящими при сохранении неявных воспоминаний. Но помимо этого в данном случае возникает и вторая форма консолидации, называемая системной. Она требует согласованных действий между зонами мозга, достаточно сильно удалёнными друг от друга. Учёные лишь недавно начали документировать правила системной консолидации, а многие из их открытий до сих пор остаются не вполне подтверждёнными. Ясно, однако, что консолидация явных воспоминаний включает в себя длительное и активное «общение» между корой головного мозга и гиппокампом.
Гиппокамп - небольшая и одна из древнейших зон нашего мозга, находится под его корой и глубоко скрыта в медиальной височной доле. Она отвечает за нашу пространственную ориентацию - именно в ней лондонские таксисты хранили свои ментальные карты городских дорог. Но помимо этого гиппокамп играет важную роль в формировании и управлении явными воспоминаниями. Большую роль в открытии связи гиппокампа с хранением воспоминаний сыграл несчастный человек по имени Генри Молейсон. Молейсон, родившийся в 1926 году, страдал эпилепсией, развившейся после серьёзной травмы головы, полученной ещё в юности. Во взрослом возрасте он всё сильнее мучился от изнурительных тонико-клонических судорожных приступов. Постепенно выяснилось, что источник его страданий находится в области гиппокампа. В 1953 году врачи удалили значительную часть его гиппокампа и некоторые фрагменты медиальной височной доли. Операция позволила Молейсону излечиться от эпилепсии, однако оказала крайне странное воздействие на его память. Его неявные воспоминания остались нетронутыми, равно как и более старые явные воспоминания. Он мог во всех деталях вспомнить события детства. Однако многие из недавних явных воспоминаний (например, несколько лет до операции) полностью стёрлись из его памяти. Кроме того, он утратил способность формировать новые явные воспоминания. События, происходившие с ним, забывались через несколько мгновений.
Опыт Молейсона, тщательно зафиксированный британским физиологом Брендой Мильнер, даёт основания полагать, что гиппокамп крайне важен для консолидации новых явных воспоминаний. Можно также предположить, что через некоторое время многие из этих воспоминаний начинают вести жизнь, не зависящую от гиппокампа. Множество экспериментов, проведённых за последние пятьдесят лет, позволили разрешить эту загадку. Судя по всему, память о перенесённом опыте изначально сохраняется не только в областях коры головного мозга, фиксирующих этот опыт (в слуховой коре для запоминания звуков или мелодий, в зрительной коре для запоминания визуальных образов и так далее), но и в гиппокампе. Гиппокамп представляет собой идеальное место для хранения новых воспоминаний, так как его синапсы способны к быстрым изменениям. В течение нескольких дней, с помощью таинственного сигнального процесса, гиппокамп помогает воспоминанию стабилизироваться в коре головного мозга и начать трансформацию из краткосрочного в долгосрочное. Скорее всего, после полной консолидации воспоминания оно стирается из гиппокампа. Единственным местом его хранения оказывается кора головного мозга. Полная передача явного воспоминания из гиппокампа в кору представляет собой постепенный процесс, который может занимать до нескольких лет. Вот почему так много воспоминаний Молейсона исчезло после удаления гиппокампа.
Судя по всему, гиппокамп играет роль дирижёра, руководящего исполнением симфонии, звучащей в нашей сознательной памяти. Помимо включения в процесс фиксации определённых воспоминаний в коре мозга, он играет важную роль, связывая между собой различные воспоминания настоящего времени - визуальные, пространственные, тактильные и эмоциональные - которые хранятся в мозге независимо друг от друга, но при объединении формируют единое и полное воспоминание о произошедшем событии. Неврологи также высказывают мнение о том, что гиппокамп позволяет связать новые воспоминания со старыми, формируя обширную сеть нейронных связей, придающих воспоминанию гибкость и глубину. Множество связей между воспоминаниями формируется, по всей видимости, во время сна. В это время гиппокамп освобождается от некоторых других когнитивных обязанностей. Как объясняет психиатр Дэниел Сигел в своей книге «Развивающийся разум», «может показаться, что наши мечты представляют собой достаточно случайную комбинацию различных действий, повседневного опыта и элементов из нашего отдалённого прошлого. На самом деле, с их помощью наш разум консолидирует множество отдельных явных элементов в постоянное и консолидированное воспоминание». Как показывают опыты, при нарушении сна начинает страдать и наша память.
Нам предстоит ещё немало узнать о механизмах явных и неявных воспоминаний. Многое из того, что мы знаем сегодня, будет пересматриваться и уточняться в ходе будущих исследований. Однако в наше распоряжение попадает всё больше свидетельств тому, что наша память является продуктом крайне сложного естественного процесса, в каждый момент времени настроенного на уникальную природную среду, в которой живёт каждый из нас, и уникальный набор событий, через который мы проходим. Старые ботанические метафоры, описывающие память как процесс постоянного и бесконечного органического роста, оказываются на удивление точными. Фактически, они оказываются куда более точными, чем наши новые, технологичные метафоры, приравнивающие биологическую память к битам цифровых данных, хранящихся в базах данных и обрабатываемых компьютерными чипами. Каждый аспект человеческого воспоминания - формирование, поддержание, построение связей и воспроизведение - управляется огромным количеством разнообразных биологических сигналов (химических, электрических и генетических), а следовательно, может принимать невероятное множество форм. Напротив, компьютерная память существует в виде бинарных символов - нулей и единиц, обрабатываемых в определённой последовательности, которые могут пребывать либо в открытом, либо в закрытом состоянии.
Коби Розенблюм, возглавляющий кафедру нейробиологии и этологии Университета Хайфы (Израиль) провёл, как и Эрик Кандел, множество исследований в области консолидации воспоминаний. Один из важнейших уроков его работы состоит в том, что биологическая память крайне сильно отличается от компьютерной. «Процесс создания долгосрочного воспоминания в мозге человека, - говорит Розенблюм, - представляет собой один из невероятнейших процессов, явно отличающихся от того, что происходит в "искусственном мозге" компьютера. В то время как искусственный мозг принимает информацию и сразу же сохраняет её в своей памяти, человеческий мозг продолжает обрабатывать информацию в течение длительного периода после получения, а качество воспоминаний зависит от того, каким образом обрабатывается информация». Биологическая память является живой. А компьютерная память - нет.
Люди, выступающие за «аутсорсинг» памяти в Сеть, руководствуются неверной метафорой. Они упускают из виду фундаментальную органическую природу биологической памяти. Специфика и обширность истинной памяти (не говоря уже обо всех её загадках и хрупкости) определяется её неопределённостью. Она существует во времени и меняется вместе с изменением тела. В сущности, сам акт воспоминания заново запускает весь процесс консолидации, в том числе создание белков, формирующих синаптические терминали. Как только мы приносим явные долгосрочные воспоминания обратно в рабочую память, они вновь становятся краткосрочными. А после повторной консолидации это воспоминание приобретает новую сеть контактов - то есть новый контекст. Как объясняет Джозеф Ле Ду, «мозг, который запоминает наше воспоминание, - это не тот же самый мозг, который изначально его сформировал. Для того чтобы любое воспоминание нашло себе место в новом состоянии мозга, ему требуется обновление». Биологическая память находится в непрекращающемся состоянии обновления. Напротив, компьютерная память принимает достаточно чёткую и однозначную форму статичных битов. Вы всегда можете перенести эти биты с одного носителя на другой столько раз, сколько захотите, и они всегда останутся в точности такими же, как и были.
Сторонники аутсорсинга также путают рабочую память с долгосрочной. Если человек не может консолидировать факт, идею или опыт в долгосрочную память, он не «освобождает» пространство своего мозга для других функций. В отличие от рабочей памяти и присущей ей ограниченной мощности, долгосрочная память расширяется и сжимается с практически беспредельной эластичностью, благодаря способности мозга выращивать и подавлять синаптические терминали и безостановочно адаптировать силу синаптических связей. «В отличие от компьютера, - пишет Нельсон Коуэн, эксперт в области памяти, преподающий в Университете Миссури, - нормальный человеческий мозг никогда не достигает точки, при которой наши впечатления не могут более превращаться в воспоминания. Мозг невозможно заполнить на 100 процентов».
По словам Торкеля Клинберга, «объём информации, который может храниться в долгосрочной памяти, практически безграничен». Более того, опыт показывает, что по мере того, как мы выстраиваем свой личный склад воспоминаний, наш разум становится более проницательным. Сам по себе акт запоминания, как объясняет клинический психолог Шейла Кроуэлл в книге «Нейробиология обучения. Перспективы приобретения второго языка», видоизменяет мозг, а точнее, упрощает для него возможность научиться новым идеям и навыкам в будущем.
Перенося на свой «склад» новые долгосрочные воспоминания, мы не ограничиваем собственную умственную силу. Напротив, мы её укрепляем. С каждым расширением нашей памяти приходит расширение интеллекта. Сеть предоставляет нам удобное и привлекательное дополнение к личной памяти, однако когда мы начинаем использовать Сеть в качестве замены памяти, игнорируя внутренние процессы консолидации, то рискуем опустошить свой мозг.
Когда в 1970-х годах школы разрешили ученикам пользоваться персональными калькуляторами, многие родители беспокоились, что слишком сильно полагавшиеся на машины дети перестанут понимать суть математических концепций. Как показали последующие эксперименты, их страхи были, в основном, безосновательны. Не будучи вынужденными тратить много времени на рутинные вычисления, многие школьники смогли гораздо лучше усвоить принципы, лежащие в основе заданий. В наши дни история с калькулятором часто используется для поддержки мнения о том, что растущая зависимость от онлайновых баз данных не опасна, а напротив, способствует нашему высвобождению.
Считается, что освобождая нас от излишнего запоминания, Сеть позволяет нам уделять больше времени творческим размышлениям. Однако это сравнение некорректно. Карманный калькулятор снижал напряжение в рабочей памяти, что позволяло использовать краткосрочные мощности для более абстрактных размышлений. Как показал опыт множества студентов-математиков, калькулятор помогает мозгу упростить передачу идей из рабочей памяти в долгосрочную и кодировать их в виде концептуальных схем, важных для выстраивания знания. Сети присущи совершенно иные эффекты. Она усиливает напряжение на рабочую память, не только забирая ресурсы, необходимые для рассуждений, но и препятствуя консолидации долгосрочных воспоминаний и развитию схем. Калькулятор - мощный, но специализированный инструмент, оказался помощником нашей памяти. А Сеть - технологией забывчивости.
* * *
Каким образом определяется, что мы помним, а что забываем? Ключевым условием консолидации воспоминания является внимательность. Хранение явных воспоминаний и (что не менее важно) формирование между ними связей требует значительной умственной концентрации, которая может усиливаться за счёт повторения или интенсивного интеллектуального и эмоционального вовлечения. Чем сильнее мы концентрируем внимание, тем лучше запоминаем. «Для того чтобы воспоминание сохранилось, - пишет Кандел, - входящая информация должна обрабатываться тщательно и глубоко. Это достигается за счёт внимания к информации и систематического выстраивания осмысленных связей со знанием, хорошо укоренившимся в памяти». Если мы неспособны уделить достаточное внимание информации, находящейся в нашей рабочей памяти, то информация будет жить ровно столько, сколько хранящие её нейроны смогут удерживать свой электрический заряд, - в лучшем случае, несколько секунд. Затем она пропадает, не оставляя в нашем мозге ни малейшего следа.
Внимание может показаться эфемерным - подобно «привидению в голове», по выражению физиолога Брюса Маккандлисса, - но на самом деле это вполне явное физическое состояние, оказывающее важное воздействие на весь мозг. Недавние эксперименты на мышах показали, что, когда мы обращаем внимание на идею или событие, по всему нашему мозгу проходит цепная реакция. Сознательное внимание возникает в лобных долях коры головного мозга и начинает формировать руководящий контроль по принципу «сверху вниз» над фокусом нашего мышления.
Появление внимания заставляет нейроны коры направлять сигналы нейронам в средний мозг, что приводит к образованию мощного нейромедиатора дофамина. Аксоны этих нейронов проходят длинный путь до гиппокампа, создавая канал продвижения для нейромедиатора. После того как дофамин попадает в синапсы гиппокампа, он резко начинает консолидацию явного воспоминания, вероятно, за счёт активизации генов, связанных с производством новых белков.
Огромное количество мешающих друг другу сообщений, которые мы начинаем получать всякий раз, выходя в Сеть, не только перегружает нашу рабочую память. Нашим фронтальным долям становится гораздо сложнее сконцентрировать внимание на чём-то одном. Порой процесс консолидации воспоминания вообще не может начаться. А вследствие пластичности нейронных путей, чем больше мы пользуемся Сетью, тем больше приучаем наш мозг к состоянию отвлечённости - то есть быстрой и эффективной переработке информации без удержания на ней внимания.
Это помогает объяснить, почему нам бывает так сложно сконцентрироваться, даже находясь вдали от компьютера. Наш мозг привыкает забывать и забывает, как запоминать. Не исключено, что наша растущая зависимость от информационных запасов Сети может быть продуктом самовоспроизводя- щегося и самоусиливающегося цикла. Так как пользование Сетью усложняет возможность фиксации информации в биологической памяти, мы вынуждены всё сильнее полагаться на мощный и легкодоступный механизм фиксации информации в Сети, даже если это и приводит к опустошению нашего мозга.
Изменения в мозге происходят автоматически, вне нашего сознания, однако это не должно освобождать нас от ответственности за то, какой выбор мы делаем. Одно из наших отличий от животных состоит в том, что мы можем управлять своим вниманием. «Обучение мышлению, по сути, представляет собой обучение механизмам контроля над тем, что и как мы обдумываем, - сказал писатель Дэвид Фостер Уоллес в своём приветственном слове в Кенион-колледже в 2005 году. - Это означает, что мы должны сознательно выбирать, на что стоит обращать внимание, и как найти смысл в происходящем». Если мы откажемся от такого контроля, то нас постоянно будет преследовать тягостное ощущение «того, что мы забываем что-то важное». Уоллес, сам бывший человеком с определёнными умственными проблемами (он повесился через два с половиной года после того, как произнёс эту приветственную речь), очень хорошо представлял себе, как много стоит на кону, когда мы выбираем (или отказываемся выбирать), на чём концентрировать своё внимание. Мы уступаем контроль над вниманием на собственный страх и риск. В пользу этого свидетельствуют все открытия неврологов в области клеточных и молекулярных механизмов работы человеческого мозга.
Возможно, Сократ и ошибался в отношении того, какой эффект произведёт на нас письмо, но он был достаточно мудр для того, чтобы предупредить нас о том, что сокровищница памяти не даётся нам просто так. С появлением
Сети его пророчество об инструменте, «пробуждающем забывчивость» и предоставляющем «рецепт не для памяти, а для напоминания», обретает новую силу. Возможно, это предсказание и преждевременно, но его нельзя назвать совершенно неверным.
Из всех жертв, которые мы приносим, вверяясь Интернету как универсальному средству коммуникации, главной является здоровье наших связей с собственным мозгом. Конечно, справедливо считать, что и Сеть представляет собой переплетение множества связей, однако гиперссылки, связывающие между собой биты онлайновых данных, - это не то же самое, что синапсы в нашем мозге. Ссылки в Интернете - это всего лишь адреса, простые программные теги, при нажатии на которые браузер загружает новую страницу информации. Они не обладают ни органической глубиной, ни чувствительностью синапсов. Связи в мозге, по словам Ари Шульмана, «не просто предоставляют доступ к воспоминаниям; во многом, они являются частью этих воспоминаний». Связи в Сети - это не наши собственные связи. Неважно, сколько времени мы проведём в поиске и блуждании по Сети - они всё равно не станут нашими собственными связями. Отдавая свою память на аутсорсинг машине, мы отдаём ей одну крайне важную часть нашего интеллекта и даже часть собственной личности. Уильям Джеймс в заключительной части своей лекции 1892 года о памяти сказал: «Соединение - это и есть мышление».
Можно лишь добавить: соединение есть сущность сама по себе.
* * *
«Я вижу историю будущего», - писал Уолт Уитмен в начале поэтического сборника «Листья травы». Давно известно, что культура, в которой воспитывается человек, влияет на содержание и тип его памяти. Люди, рождающиеся в обществах, приветствующих индивидуальные достижения (например, в США), склонны хранить в памяти более ранние воспоминания, чем люди, воспитанные в обществах, поддерживающих общественные достижения (например, в Корее). В наши дни физиологи и антропологи находят подтверждение предположению Уитмена - это влияние действительно идёт в обоих направлениях. Личные воспоминания придают форму и позволяют сохраниться «коллективной памяти», лежащей в основе культуры. То, что хранится в памяти отдельного человека, - события, факты, концепции, навыки - это больше, чем просто «представление отличительных черт личности», формирующих её сущность, пишет антрополог Паскаль Бойе. Именно в этом состоит «суть передачи элементов культуры». Каждый из нас несёт в себе и отражает историю будущего. Культура устойчиво закреплена в наших синапсах.
Передача наших воспоминаний во внешние банки данных угрожает не глубине и определённости нашего самовосприятия. Эти действия угрожают глубине и определённости разделяемой нами культуры. В своём недавнем эссе драматург Ричард Форман выразительно описал, что именно стоит на кону. «Я вырос в соответствии с традициями западной культуры, - писал он, - в которой идеалом (моим идеалом) выступала комплексная, плотная и 'огромная как собор" структура, соответствующая высокообразованной и сформировавшейся личности - мужчине или женщине, нёсшим внутри себя персонализированную и уникальную версию всего культурного наследия Запада». «Теперь же, - продолжал он, - я вижу в каждом из нас (и в том числе в себе самом) замену комплексной внутренней целостности новым типом сущности - той, что развивается под давлением информационной перегрузки и "мгновенно доступных" технологий». Форман заключил, что по мере того, как мы будем осушать «внутренние резервуары плотного культурного наследия», для нас будет расти риск стать «людьми-блинами... распластанными и плоскими... соединяющимися с обширной информационной сетью с помощью одного-единственного нажатия кнопки».
Культура - это нечто большее, чем совокупность «мировой информации», как считает Google. Это - нечто - то, что невозможно превратить в бинарный код и загрузить в Сеть. Для того чтобы выжить, культура должна обновляться в мозге представителей каждого поколения. Отдайте воспоминания на аутсорсинг, и культура увянет.